Уильям Шекспир
«Цимбелин (Cymbeline). 2 часть.»

"Цимбелин (Cymbeline). 2 часть."

Цимбелин. Вы должны знать, что ранее, чем дерзкие римляне вынудили нас платить им дань, мы были свободны. Честолюбие Цезаря, раздувавшееся до того, что почти наполнило собою весь мир, вопреки всякой справедливости наложило на нас это ярмо, стряхнуть которое должно быть первою заботою каждого воинственного народа, а к таким народам мы причисляем и себя. Вследствие этого, мы говорим теперь Цезарю: - Наш предок Мулмуций установил y нас законы. Меч Цезаря изувечил эти законы слишком сильно, и мы считаем доблестным для нас делом возстановить эти законы и освободиться от чужеземного ига, хотя Рим и разгневается на нас за это. Мулмуций, даровавший нам законы, первый из британцев надел на чело золотой венец и принял титул короля.

Люций. Мне очень прискорбно, Цимбелин, что я вынужден провозгласить Августа Цезаря, того Цезаря, в услугах y которого больше королей, чем y тебя слуг и домочадцев, твоим врагом. Узнай-же от меня, что я от имени цезаря объявляю тебе войну и истребление; знай, что гнев его будет беспощаден. После этого вызова, мне лично за себя остается только тебя поблагодарить.

Цимбелин. Будь нашим гостем, Кай. Твой Цезарь посвятил меня в рыцари и я большую часть молодости прослужил под его начальством. От него получил я честь, а теперь он-же хочет отнять ее y меня силой и вынуждает отстаивать ее до последней крайности. Мне за верное известно, что Панонны и Далматы возстали за свою свободу. Если-бы британцы не последовали их примеру, они оказались-бы трусами, а Цезарь такими их не найдет.

Люций. Узнаем по опыту, что будет.

Клотэн. Ты от его величества слышал, что ты y него желанный гость. Повеселись y нас день или два, а то, пожалуй, и долее. Если потом ты явишься сюда с другими намерениями, ты все-таки найдешь нас на нашем острове, опоясанном соленою водою. Если тебе удастся выгнать нас отсюда, остров твой. Если-же вас постигнет неудача, вы только послужите угощением для наших ворон. Вот и все.

Люций. Так, принц.

Цимбелин. Мне известны намерения Цезаря, а ему теперь мои. Затем, добро пожаловать, как дорогой гость (Все уходят.)

СЦЕНА II.

Другая комната во дворце.

Входит Пизаний.

Пизаний. В прелюбодеянии?.. Что такое? Зачем не пишет он, кто то чудовище, которое смеет ее обвинять. О, Леонат, о, дорогой мой господин. какой странный яд попал тебе в ухо?!. Кто тот гнусный итальянец, способный лить отраву с языка и подливать ее руками, которому удалось овладеть твоим слишком доверчивым слухом?.. Она-то не верна? Нет, она терпит теперь наказание именно за верность. Она, скорее, подобно богине, чем женщине, выносит такие нападения, которые способны сломить любую добродетель. О, господин мои, ты и душою теперь настолько-же ниже ея, насколько прежде был ниже по положению!.. Как! Именем моей привязанности и тех клятв в верности тебе и в повиновении, благодаря которым я нахожусь в твоей власти, ты требуешь, чтобы я предательски ее убил?.. Мне убить ее, пролить её кровь!.. Если это называется доброй услугой, пусть меня лучше никогда не считают услужливым!.. Каким-же человеком должен я казаться, если меня считают настолько безчеловечным, что я способен на такое дело (Читает письмо). "Убей ее: письмо к ней даст тебе возможность исполнит это по её же приказанию"... О, проклятая бумага! Ты черна, как те чернила, которыми ты исписана! Безчувственный лоскуток, как можешь ты принимать участие в таком деле и все-таки сохранять свою девственную белизну?.. Вот идет она (Входит Имоджена). Притворюсь, будто ничего не знаю об отданных мне приказаниях.

Имоджена. Что скажешь, Пизаний?

Пизаний. Миледи, вот к вам письмо от моего господина.

Имоджена. От кого? Если от твоего господина, значит, и от моего? Да, от Леоната? Всякий астроном мог-бы гордиться своею ученостью, если-бы так-же хорошо знал звезды, как я знаю мужа. Для такого астронома будущее было-бы открытой книгой. О, милостивые боги,сделайте так, чтобы все, что тут написано, говорило о любви, о том, что мой возлюбленный здоров и доволен всем, кроме только нашей разлуки... Нет, она-то пусть огорчает его! Иные огорчения служат целебными средствами. Это одно из них, потому что оно укрепляет любовь. Да, пусть он будет доволен всем, кроме нашей разлуки... Итак, с твоего позволения, добрый воск... Благословенье вам, пчелы, за то, что вы доставляете вещество, сохраняющее тайну. Влюбленные и люди связанные обязательством, предъявленным ко взысканию, смотрят на вас неодинаково. Если одним из-за вас грозит тюремное заключение, за то вы-же и сохраняете тайну юного купидона!.. О, боги, молю y вас добрых вестей (Читает). "Ни жестокий приговор, ни гнев твоего отца в том случае, если-бы меня захватили в его владениях, меня не устрашат, и я готов на все, если ты, безценная моя, позволив взглянуть на тебя, возвратишь мне этим жизнь. Узнай-же, что я в Камбрии, а именно в Мильфордской гавани, а затем поступи так, как посоветует тебе любовь. Твое счастие - вот самая горячая забота того, кто остается верен своим обетам и чья любовь ростет с каждым днем, то-есть, Леоната Постума"... О, скорее коня, крылатого коня!.. Слышишь, Пизаний, он в Мильфордской гавани?.. Прочти, а потом скажи, как далеко это отсюда? Если человек может по ничтожному делу дотащиться туда в неделю, почему мне не домчаться туда в один день? Скажи, верный мой Пизаний, ведь и ты, как я, сгораешь от нетерпения увидать твоего господина?.. Ведь сгораешь, - не будем, однако, преувеличивать, - если и сгораешь, то не так, как я... Да, разумеется, не так, как я, потому что, видишь-ли, мое желание обнять его превосходит все на свете. Говори-же, говори скорее и громче, - поверенные в любви должны-бы наполнять каждую скважину слуха до его притупления, - как далеко отсюда до желанного Мильфорда? Скажи также по дороге, как на долю Уэльса выпало такое счастие обладать этою гаванью?.. Но прежде всего, как нам украдкою уйти отсюда и чем объяснит наше отсутствие за то время, которое нам потребуется на дорогу туда и обратно? Однако, прежде всего, как нам уйти? Зачем отыскивать оправдания, ранее чем совершен самый поступок?.. Об этом успеем поговорить и после... Но теперь, прошу тебя, скажи, сколько десятков миль в день можем мы проехать верхом?

Пизаний. Миль двадцать между восходом и закатом солнца. Для вас, миледи, этого будет достаточио, даже слишком много.

Имоджена. Что такое? Да, ведь, и человек, отправляющийся на смертную казнь, не стал-бы тащиться так медленно! я слыхала о скачках, где лошади мчались несравненно скорее, чем песчинки в часах... но это пустяки!.. Ступай, скажи моей прислужнице, чтобы она притворилась больною и объявила, что она уезжает к отцу, а затем добудь мне скорее дорожное платье, не слишком, однако, богатое, но по цене доступное для родственницы дворянина-землевладельца.

Пизаний. Миледи, вам бы следовало хорошенько рассудить.

Имоджена. Нет, друг, - я могу глядеть только вперед. Всюду и направо, и налево, и сзади меня - все для мена подернуто таким туманом, что сквозь него я ничего не вижу... Ступай-же! прошу тебя, и исполни то, что я приказала, а затем более ни слова... Для меня только одна дорога и открыта - в Мидьфорд (Уходят).

СЦЕНА III.

Уэльс. Гористая местность среди скал - пещера.

Входят Бэларий, Гвидерий и Арвираг.

Бэларий. День такой прекрасный, что, право, стыдно оставаться под кровом, особенно если потолок такой низкий, как y нас. Нагнитесь-же, дети; эти ворота научат вас, как надо поклоняться небесам; вы преклоните головы как бы для утренней молитвы. Ворота y царей земных так высоки, что даже великан пройдет в них, не склоняя головы, не снимая безбожной чалмы и не посылая привета утреннему солнцу. Доброго утра тебе, милостивое небо! Мы хоть и живем в пещере, а в душе y нас более благодарности, чем y людей, стоящих высоко.

Гвидерий. Привет вам, небеса.

Арвираг. И мой привет вам тоже.

Бэларий. Теперь отправляйтесь в горы, на охоту: - вот на ту вершину. Ноги y вас молодые, а я пойду искать счастия на долине. Когда вы, глядя на меня с высоты, найдете, что я не больше вороненка, поймите, что место, на котором мы стоим, увеличивает нас или уменьшает. Припомните при этом мои рассказы о дворах, о королях и о военных хитростях, где службою считаются не действительно оказанные услуги, а только то, что принято называть услугами. Такой взгляд научает извлекать пользу из всего, что мы видим, и нередко в утешение нам оказывается, что жесткокрылый жук более обезпечен, чем ширококрылый орел. Поверьте, что вести такую жизнь, какую ведем мы, лучше, чем добиваться одного унижения; что мы богаче, чем те, кто ничего не делает, протягивает руку только за подачками; и нашею жизнью можно гордиться более, чем шелковыми одеждами, за которые деньги еще не уплачены. Перед такими шапку снимает только тот, кто поставляет эти наряды, пока счет еще не сведен окончательно. Такая жизнь не стоит нашей.

Гвидерий. Ты говоришь так по опыту, но мы, бедные бескрылые птенцы, вечно летающие только в виду родного гнезда, мы не знаем даже, какой воздух веет вдали от родного крова. Может такая жизнь самая счастливая, если счастие в полном покое; может-быть, она сладка для тебя, знавшего горечь жизни, и подходит к твоему преклонному возрасту, утратившему подвижность. Но для нас она келья неведения, путешествие в постели; она для нас тюрьма, как для неисправных должников, боящихся выйти из дому, чтобы не попасться на глаза заимодавцу.

Арвираг. Что станем мы рассказывать другим, когда и мы состаримся так-же, как теперь ты? Чем станем в нашей тесной пещере коротать пасмурные и холодные зимние дни, когда за порогом будет завывать и злиться декабрьский ветер? Мы до чих пор ровно еще ничего не видали: мы совсем животные; при ловле добычи - хитры, как лисицы, а из-за пищи - воинственны, как волки. Вся наша храбрость состоит в том, чтобы гоняться за тем, что от нас бежит. Нашу клетку мы, словно пойманные птицы, превращаем в клирос, чтобы свободно воспевать нашу неволю.

Бэларий. Что вы говорите! Если-бы вы только знали, испытав на себе, сколько лихоимства в городах, сколько козней при дворе, с которым расстаться так-же трудно, как и оставаться при нем. Путь на эту вершину так труден, что падение почти неизбежно, и при том так скользок, что один страх поскользнуться почти так-же мучителен, как и самое падение. Или если-бы вы знали тяготы войны, где все старания направлены на то, чтобы, как будто во имя славы и чести, выискивать одне опасности, а на самом деле находить во время этих поисков только смерть, так-же часто сопровождаемую позорной эпитафиею, как и хвалебным словом. На войне человек не только находит порицания за то, что поступал хорошо, но, - что еще хуже, - ему-же приходится любезно раскланиваться за несправедливые отзывы. О, юноши, эту печальную повесть свет может прочесть на мне: тело мое все испещрено рубцами от римских мечей, и по громкой славе я был чуть-ли не первым. Цимбелин меня любил, и всякий раз, когда речь заходила о храбрейших воинах, мое имя произносилось тотчас-же. В то время я был деревом, ветви которого гнулись под тяжестью плодов, но вот настала ночь когда не то буря, не то разбой, - назовите, как хотите.! обила не только все мои плоды, но даже и листья, оставив меня совсем оголенным перед непогодою.

Гвидерий. Счастие переменчиво.

Бэларий. Как я уже говорил вам не раз, никакой вины я за собою не знал, но двое мерзавцев сумели оклеветать меня. Цимбелин поверил их лживым клятвам, будто я вступил в тайный союз с римлянами. За этим последовало мое изгнание, и вот уже двадцать лет, как этот утес и это безлюдие для меня весь мир. Здесь я пользуюсь благородною свободою и за эти годы воздал небесам более благодарственных хвалений, чем во всю предыдущую мою жизнь... Однако, ступайте скорее в горы, подобные разговоры не дело охотников. Кто первый убьет дичину, тот и будет царем праздника; двое других станут ему прислуживать, и нам нечего будет бояться отравы, которую нередко подносят в хоромах сильным мира. Я встречусь с вами в долине (Гвидерий и Арвираг уходят). Как трудно подавлять вспышки природы. Эти юноши совсем не знают, что они сыновья короля, да и Цимбелин не подозревает, что они еще живы. Они воображают, будто они мои сыновья, но, хотя я и воспитал их в величайшей простоте, вот в этой пещере, где им трудно стоять во весь рост и приходится гнуться, они мысленно стремятся под высокие кровли дворцов, и в них даже при самых простых, при самых обыденных случаях является что-то величавое, царственное, чего нет в других. О, Юпитер! когда я, сидя на своей одноногой скамье, рассказываю про былые свои подвиги, как воодушевляется Полидор, наследник Цимбелина и британской. короны, которого отец когда то назвал Гвидерием, он как будто всею душою сливается с моим рассказом. Когда я говорю: - "Вот так упал на землю мой противник, а я вот так ногой наступил ему на шею", царственная кровь бросается ему в лицо, на лбу выступают капли пота, молодые мышцы его напрягаются, и он начинает телодвижениями изображать мой рассказ. Младший его брать Кадвал, называвшийся некогда Арвирагом, тоже оживляется при этих рассказах, выказывая при этом много своего собственного огня и понимания... А! вот зверь поднят. Цимбелин, небо и моя совесть знают, как ты несправедливо изгнал меня; за это я похитил обоих твоих сыновей, когда одному было три, а другому всего два года! Этим я хотел отнять y тебя наследников, как ты отнял y меня мои земли. Кормилицу свою Еврифилу они считали своею матерью и до сих пор каждый день ходят молиться на её могилу, а меня, Бэлария, зовущагося теперь Морганом, считают своим отцом... Да, зверь поднят (Уходит).

СЦЕНА IV.

Неподалеку от Мильфордской гавани.

Входят Пизаний и Имоджена.

Имоджена. Когда мы сошли с коней, ты сказал мне, что тут рукой подать до Мильфорда. Вероятно, мать не горела таким нетерпением увидать меня впервые, каким сгораю теперь я увидать его... Пизаний, скажи, где-же Постум? Что y тебя на уме? Почему смотришь ты на меня так дико? Что вырвало y тебя из груди этот тяжкий вздох? Если-бы срисовать тебя в этом виде, ты мог-бы послужить олицетворением душевной пытки. Не смотри-же так мрачно, или я, право, сойду сума!.. Что случилось? Зачем ты с таким мрачным видом подаешь мне эту бумагу? Если в письме вести светлые, улыбнись, если сумрачные, не изменяй выражения лица... Это почерк мужа... должно-быть, в Италии, где умеют составлять всякие проклятые зелья, его чем-нибудь опоили, околдовали, и он поэтому попал в беду... Отвечай-же, Пизаний! Твои слова, быть-может, смягчат силу удара, который должно нанести мне это письмо и который может оказаться для меня роковым.

Пизаний. Прочтите сами, и тогда вы увидите, что в мире нет человека, к кому судьба отнеслась бы так беспощадно, как ко мне.

Имоджена (Читает). "Твоя госпожа, Пизаний, опозорила мое ложе: y меня такие доказательства, что от них сердце обливается кровью. Я говорю не на основании ничтожных предположений; доказательства так-же сильны, как сильно мое горе, и так-же верны, как, надеюсь, будет ожидаемое мною мщение. В этом вся надежда моя на тебя, Пизаний! Мстителем за меня должен явиться ты, если ты не хочешь явиться клятвопреступником. Пусть она умрет от собственной твоей руки, и ты найдешь возможность исполнить это в Мильфордской гавани, куда я зову ее письмом. Если ты не умертвишь её и не дашь мне ясных доказательств, что дело совершено, я буду считать тебя пособником её безчестия и таким-же вероломным, как она".

Пизаний. Зачем мне обнажать меч? Это письмо и так уже перерезало ей горло. Разве жало клеветы не острее всяких мечей и язык не ядовитее всех змей, кишащих на берегах Нила? Разве её дыхание, мчащееся на крыльях ветра, не проникает в каждый уголок мира и не пятнает облыжно и королей, и королев, и сановников, и девушек и женщин? Ведь ехидный яд клеветы проникает даже в могилы и обнаруживает их тайны. Что скажете вы принцесса?

Имоджена. Я-то, я-то неверна его ложу?! Что-же значить быть неверной? Лежать без сна и думать только о нем? От боя до боя часов обливаться слезами, а если закон природы одержит верх над горем и даст заснуть, пробуждаться в испуге, потому-что пригрезился о нем зловещий сон, и вскакивать от собственного крика. Это-ли значит быть неверной его ложу? Это-ли? - отвечай!

Пизаний. Увы, добрейшая принцесса!

Имоджена. Я-то не верна! Взываю к твоей совести, Иахим. Ты обвинял его в непостоянстве, и я тогда сочла тебя чуть не извергом. Теперь я лучшего о тебе мнения. Легко может статься, что какая-нибудь размалеванная итальянка прельстила его, а я, несчастная покинутая жена, превратилась для него в старомодное платье, настолько еще богатое, что его жаль прямо повесить на стену, поэтому его надо распороть... Итак, в куски меня, в куски!.. О, клятвы мужчин, вы гибель для женщин! Твоя измена, Постум, заставляет думать, будто все кажущееся на вид хорошим - одно только лицемерие, будто оно не есть прирожденное свойство, а только нацеплено на себя, чтобы на эту удочку приманивать нас.

Пизаний. Послушайте меня, добрейшая принцесса...

Имоджена. После вероломства Энея, все на самом деле честные, искренные мужчины его времени считались вероломными. Слезы Синона заставили признать притворными много святых слез и зачастую отворачиваться от действительно сильного горя. Так и ты, Постум, своею закваской запятнаешь многих чистых людей; многие истинно честные и благородные будут по твоей вине считаться лгунами и клятвопреступниками... Ну, друг, будь честен хоть ты, исполни то, что приказывает тебе твой господин, а когда ты его увидишь, засвидетельствуй, насколько я была послушна его воле. Смотри, я сама обнажила твой меч, возьми и вонзи мне его в сердце, в это ни в чем не виновное жилище моей любви. Не бойся! - в этом сердце, кроме горя, не осталось ничего! Твоего господина, составлявшего все его богатство, там более нет. Исполни-же приказание, нанеси удар. Может-быть, при иных, более благоприятных обстоятельствах, ты способен быть очень храбрым человеком, но теперь ты кажешься мне совсем трусом.

Пизаний. Прочь от меня, гнусное оружие! Я не наложу тобою проклятия на свою руку! (Бросает меч).

Имоджена. Что ты делаешь? Я должна умереть, а если моя смерть последует не от твоей руки, ты не исполнишь воли своего господина. Небеса считают самоубийство таким непрощаемым грехом, что оно устрашает мою слабую руку; но вот тебе мое сердце!.. Однако, я чувствую, что на нем что-то лежит. Постой, постой, не нужно мне никаких лат!.. Сердце мое покорно, как твои ножны... Что это? - письма честного Леоната... Сколько в них лицемерия!.. Прочь, прочь от меня, губители моей веры! Вы более не будете служить щитом для моего сердца... Итак, лживым жрецам, как видно, не трудно обманывать глупых верующих. Однако, хотя те, кому изменяют, иногда глубоко страдают от измены, но самим изменникам порою приходится терпеть еще более жестокую пытку. А ты, Постум, заставивший меня ослушаться моего царственного отца, отказывать царственным искателям моей руки, ты впоследствии увидишь, что любовь моя была не чем-то обыденным, но встречающимся в жизни очень редко, и горько мне подумать, как тяжело будет тебе, когда разочаровавшись в той, кем ты увлекаешься теперь, ты вспомнишь обо мне... Умоляю тебя, Пизаний, скорее! Ягненок сам торопит руку мясника и спрашивает: - "где-же твой нож?.." Ты слишком долго не исполняешь приказания господина, тогда как я сама прошу тебя о смерти.

Пизаний. Добрейшая госпожа моя, с тех пор, как мне отдано это приказание, я не сомкнул глаз ни на единый миг.

Имоджена. Исполни его и ложись спать.

Пизаний. Скорее вырву себе глаза и ослепну.

Имоджена. Зачем-же приступил ты к исполнению? Зачем ложными предлогами обманывал меня на протяжении стольких миль? Зачем мы здесь? Зачем утруждал ты понапрасну и меня, и себя, и наших коней? Зачем подготовил благоприятный случай и вызвал моим исчезновением тревогу при дворе, куда мне даже немыслимо вернуться? Зачем зашел ты так далеко? Не для того-ли чтобы ослабить тетиву, когда зверь, в которого ты целил перед тобою?

Пизаний. Я хотел выиграть время, чтобы как-нибудь избавиться от ненавистного поручения, и вот что придумал. Добрейшая принцесса, выслушайте меня терпеливо.

Имоджена. Говори, труди свой язык, сколько хочешь, я уже слышала, что я непотребная женщина, а после этого ничто не может нанести мне более тяжкой раны, чем эта незаслуженная клевета; ничто и не залечит раны... Говори-же.

Пизаний. Из ваших слов я понял, что ко двору вы более не вернетесь.

Имоджена. Вполне понятно, когда ты заманил меня сюда, чтобы убить.

Пизаний. Нет, никогда, никогда! Но если окажется, что y меня и сообразительности столько-же, сколько честности, мое намерение непременно окончится добром. Я вполне убежден, что мой господин введен был в обман; иначе и быть не может. Какой-нибудь злодей, дошедший до совершенства в своем искусстве, нанес обоим вам эту жестокую обиду.

Имоджена. Какая-нибудь римская прелестница?

Пизаний. Жизнью готов покляться, что нет.. Я только уведомлю его, что вы умерли, и согласно его приказанию пошлю ему какое-нибудь кровавое доказательство вашей смерти, а ваше исчезновение из дворца только подтвердить мое известие.

Имоджена. А я-то, друг мой, что я-то стану делать все это время, где жить и чем? Кто же будет поддерживать мое существование, когда муж сочтет меня умершей?

Пизаний. Если вам угодно возвратиться ко двору...

Имоджена. Ни к двору, ни к отцу, чтобы не видать более преследований этого грубого высокорожденного и бессмысленного ничтожества, этого несносного Клотэна, который мне своею назойливою любовью противней всякой осады.

Пизаний. Если вы не желаете вернуться к двору, вам и в Британии оставаться не следует.

Имоджена. Где же мне поселиться? Впрочем, солнце светит не для одной Британии, а дни и ночи бывают разв только в ней одной? Наша Британия принадлежит ко всему миру, хотя она и не составляет с ним одного неразрывного целаго: - она гнездо лебедей среди громадного пруда. Подумай сам, живут-же люди и в других местах помимо Британии.

Пизаний. Я очень рад, что вы помышляете о жизни в других странах. Римский посол Люций будет завтра в Мильфордской гавани. Если-бы вы могли настолько затемнить перед ним свое намерение, насколько темно ваше теперешнее положение, помрачено ваше счастие; если-бы вы могли скрыть от него то, что обнаруживать теперь опасно, вы могли бы вместе с ним отправиться в путь, правда, таинственный, но который приведет вас к желанной цели. Вам, быть может, удастся приблизиться к супругу, хотя, положим, не настолько, чтобы следить за каждым его движением, но общественная молва будет все-таки доставлять вам известия о его поступках.

Имоджена. О, как-же это сделать? Говори скорее! Я готова на все, если-бы вследствие этого моей стыдливости грозила даже опасность, но, разумеется, не смерть.

Пизаний. Если так, хорошо! Вот в чем дело: - вы должны забыть, что вы женщина, и повиновением заменить привычку повелевать, а робость и нежность, этих прислужниц всех женщин или, вернее, самую сущность женственной прелести, заменить неустрашимою отвагой. Вы должны быть бойкой на язык, скорою в ответах, даже дерзкою и сварливою, как ласточка, как это ни прискорбно, но раз другого средства нет, - вам придется расстаться с драгоценным румянцем ваших щек, предоставив их грубым и жадным поцелуям Титана, а также и с изящными, хитро придуманными нарядами, в которых вы были так прекрасны, что, глядя на вас, сама великая Юнона выходила из себя от зависти.

Имоджена. Договаривай скорее. Я догадываюсь, к чему клонится твоя речь, и уже чувствую себя почти мужчиной.

Пизаний. Прежде всего вам следует по внешности сделаться похожею на мужчину. Предусматривая это, я уже заранее изготовил и привез сюда в дорожном мешке все, что вам необходимо: - камзол, шляпу, штаны и прочее. Затем, опять если это вам угодно, - переодевшись и приняв вид бойкого юноши, что вам при вашей молодости будет не трудно, явитесь к Люцию и попросите, чтобы он взял вас в услужение. Разскажите, какими способностями вы одарены, и нет никакого сомнения, что он, выслушав вас, если только y него в голове есть уши для музыки, немедленно и с радостию исполнит ваше желание. Он человек вполне почтенный и к тому-же замечательно благочестивый. Что-же касается средств для существования на чужбине, они y меня для вас есть и вы никогда не будете чувствовать в них недостатка ни первое время, ни впоследствии.

Имоджена. Ты единственное утешение, оставленное мне богами. Прошу тебя, идем, Многое еще надо обсудить, но мы все уладим так скоро, как только дозволит время. Я уже свыклась с мыслью о предстоящем мне подвиге и исполню его с царственною отвагой. Идем-же, прошу тебя

Пизаний. Извольте, принцесса. Но прощание не должно быть продолжительно. Если при дворе заметят мое отсутствие, могут заподозрить, что я содействовал вашему побегу. Вот ящичек, добрейшая принцесса. Его дала мне королева. То, что заключается в нем - очень драгоценно Возьмите его. Если вы почувствуете себя дурно на суше или на море, самого ничтожного приема будет достаточно, чтобы уничтожить болезнь. Теперь в тени этих деревьев переоденьтесь мужчиною, и да ведут вас боги к возможно лучшему исходу.

Имоджена. Аминь. Благодарю тебя (Уходят).

СЦЕНА V.

Комната во дворце Цимбелина.

Входят Цимбелин, Королева, Клотэн, Люций и придворные.

Цимбелин. Здесь мы простимся. Счастливого пути.

Люций. Благодарю вас, государь. Я получил письмо от своего императора; он пишет, чтобы я уезжал скорее, и меня крайне печалит необходимость объявить ему, что вы его враг.

Цимбелин. Наши подданные, дорогой Люций, не желают, чтобы над ними тяготело римское иго. Нам-же самим отставать от них в любви к свободе было-бы поступать не по-царски.

Люций. Затем, государь, мне остается просить y вас конвоя, который проводил-бы меня до Мильфордской гавани. Вам, королева, я желаю всякого счастия, как и вашему величеству.

Цимбелин. Вас, господа, я назначаю сопровождать римского посла; постарайтесь исполнить это добросовестно и оказывайте нашему гостю должный ему почет. Затем, благородный Люций, прощайте.

Люций. Вашу руку, принц.

Клотэн. Подаю вам ее, как друг, но действовать буду ею, как враг.

Люций. Принц, предоставляю времени провозгласить победителя. Прощайте.

Цимбелин. Друзья мои, поезжайте с благородным Люцием и не оставляйте его, пока он не переправится через Северн. Счастливого пути (Люций и часть придворных уходят).

Королева. Он уезжает с нахмуренным челом, но нам делает честь, что для этого мы подали ему повод.

Клотэн. Тем лучше. Ваши храбрые британцы только этого и желали.

Цимбелин. Люций уже успел написать императору о том, что здесь происходит, поэтому необходимо, чтобы наши обозы и наши всадники были готовы во время. Императорские войска, находящиеся в Галлии, будут скоро приведены в боевой порядок, и их тотчас переправят в Британию.

Королева. Да, теперь не время дремать; необходимо действовать быстро и непреклонно.

Цимбелин. Ожидание, что дело кончится разрывом, заставило нас заранее принять меры. Однако, любезная королева, где-же наша дочь? Она не показала римлянам глаз, а по отношению к нам не исполнила ежедневной своей обязанности. На наш взгляд она существо, в котором более сварливости, чем чувства долга. Мы давно это замечаем. Позвать ее сюда; мы до сих пор были к ней снисходительны не в меру (Один из придворных уходит).

Королева. Царственный повелитель мой, с самого изгнания Постума она постоянно искала уединения. Излечить ее может одно только время. Умоляю ваше величество избавить ее от слишком резких выговоров. Она так чувствительна к упрекам, что каждое слово для неё - удар, а каждый удар - смерть.

Придворный возвращается.

Цимбелин. Где-же она? Чем оправдывает она свою непокорность?

Придворный. Ваше величество, все её комнаты заперты, и как мы ни стучали, никто не захотел нам ответить.

Королева. Государь, в последний раз, когда я ее навещала, она просила меня извинить её затворничество. Она говорила, что за последнее время чувствует себя постоянно нездоровой, а это лишает ее возможности каждый день здороваться с вами, как это предписывает ей её долг. Она просила передать это вашему величеству, но я так захлопоталась, что память мне изменила.

Цимбелин. Двери её заперты? За последнее время её совсем не видно. Пошлите, боги, чтобы оказалось ложным, то, чего я боюсь (Уходит).

Королева. Сын, ступай за королем.

Клотэн. Вот уже два дня, как я не вижу и Пизания, старого её слуги.

Королева. Ступай, разыщи его (Клотен уходит). Ты Пизаний, вечно заступавшийся за Постума, берегись! - y тебя есть мое снадобье. Молю богов, чтобы твое отсутствие происходило оттого, что ты принял мое лекарство. Ведь ты поверил, что средство это исцеляет от всех болезней... Но Имоджена? Куда она убежала? Может-быть, ее схватило отчаяние или пыл любви придал ей крылья, и она улетела к желанному своему Постуму? На чтобы она ни пошла - на смерть или на позор, все будет содействовать моим целям. Если она умерла, я знаю, в чьих руках окажется корона Британии (Клотэн возвращается). Что скажешь, сын?

Клотэн. Она бежала, в этом нет никакого сомнения. Ступай, успокой короля! он в таком изступлении, что никто не смеет к нему подступиться.

Королева. Тем лучше. Как хорошо, если-бы эта ночь лишила его силы дожить до следующего дня (Уходит).

Клотэн. Я и люблю, и ненавижу ее, потому что она красива, и вид y неё совершенно царственный. Своими придворными качествами она наделена несравненно щедрее, чем какая-либо другая знатная особа, чем какая-либо другая женщина, чем все женщины, взятые вместе. В ней есть все, что есть лучшего в каждой другой, и она соединением этих качеств превосходит весь женский пол. Вот за это я ее люблю, но её презрительное отношение ко мне, её предпочтение, отданное ничтожному Постуму, представляют её умственные способности в таком незавидном виде, что омрачают собою все её хорошие качества. За это я ее ненавижу и мало что ненавижу, я отомщу ей, потому что иначе дураки будут... (Входит Пизаний). Кто это? А, это ты, бездельник, вздумал мошенничать... Иди сюда, милейший сводник, и говори, мерзавец, где твоя госпожа? Говори прямо; иначе я сейчас-же отправлю тебя к врагам рода человеческаго!

Пизаний. Добрейший принц...

Клотэн. Где твоя госпожа? Говори, или, - клянусь Юпитером, другого вопроса ты от меня не услышишь. Безсовестный негодяй, я вырву тайну из твоего сердца, или вырву сердце, чтобы овладеть тайной. У Постума она, у этой кучи всякой дряни, из которой не добудешь и драхмы чего-нибудь путнаго.

Пизаний. Как-же может она быть y него? Давно-ли вы её хватились, а Постум, ведь, в Риме.

Клотэн. Где-же она?.. Подойди ближе. Не увертывайся, говори сейчас-же, что с нею сталось?

Пизаний. О, высокочтимый принц...

Клотэн. А ты, высокочтимый негодяй, скажи, где твоя госпожа? отвечай разом, одним словом, без всяких "высокочтимых"! Отвечай-же или за молчание ты услышишь себе смертный приговор.

Пизаний (Подавая письмо). Из этой бумаги вы узнаете все, что известно мне о её бегстве.

Клотэн. Посмотрим. Я буду преследовать ее до самого престола Августа.

Пизаний (Про себя). Надо или решиться на это, или погибнуть. Теперь она уже достаточно далеко, и то, что он узнает из письма, заставит его пуститься в путь, но для неё это не представляет никакой опасности.

Клотэн. Гм!

Пизаний (Про себя). А к господину моему я, все-таки, напишу, что она умерла. О, Имоджена, да пошлют тебе боги счастливого пути и в Рим, и обратно.

Клотэн. Говори, бездельник, письмо не лжет?

Пизаний. Не думаю, принц, чтобы лгало.

Клотэн. Да, это почерк Постума; я его знаю. Послушай, негодяй, если-бы ты захотел перестать бездельничать и поступил ко мне в услужение, то-есть, стал-бы служить мне честно и верой, и правдой, неукоснительно и строго исполняя все поручения, какие мне случится на тебя возложить, будь они даже гнуснейшие до последней степени плутни, я, вопервых, стал-бы считать тебя порядочным человеком; вовторых, ты никогда не стал-бы нуждаться ни в средствах к обогащению из моей казны, ни в моем голосе для своего повышения.

Пнзаний. Извольте, добрейший принц.

Клотэн. Так ты согласен? Если ты до сих пор с таким терпением и с такою верностью льнул к голому счастию нищего Постума, ты уже из одной выгоды не можешь оказаться относительно меня нерадивым. Хочешь служить мне?

Пизаний. Готов, ваша светлость.

Клотэн. Давай мне руку, а вот тебе мой кошелек. Осталось y тебя какое-нибудь платье после прежнего господина?

Пизаний. Осталось, принц. У меня в комнате висит то самое, в котором он прощался с моею госпожею.

Клотэн. В виде первой услуги, принеси мне это платье. Да, это будет первою твоею услугой. Ступай.

Пизаний. Сейчас-же, принц (Уходит).

Клотэн. Я отправлюсь в Мильфордскую гавань и догоню тебя. - Забыл я спросить y него об одном, но спрошу как только он вернется... Вот туда-то, гнусный Постум, я отправлюсь теперь и убью тебя... Что он так долго не несет платье?.. Она как-то сказала, - и горечь от этих слов до сих пор сохранилась y меня на душе, - что более дорожит последнею тряпкой, принадлежавшею её мужу, чем моею светлейшею особою со всеми украшающими меня высокими качествами... Так вот теперь в этом-то платье я ее изнасилую. Начну с того, что убью его y нея-же на глазах; она увидит мою неустрашимость, и это будет наказанием за её презрение. Когда он, сраженный, будет валяться во прахе, я, излив над его трупом весь запас негодования и оскорблений, утолю алчность сладострастия, а чтобы еще более обидеть красотку, сделаю это именно в том платье, которому она придавала такую высокую цену, и ударами кулаков или пинками верну ее ко двору. Ей было приятно относиться ко мне с презрением, за то и для меня мщение будет истинною радостью (Пизаний возвращается). Это то самое платье?

Пизаний. То самое, принц.

Клотэн. Давно она отправилась в Мильфордскую гавань?

Пизаний. Так недавно, принц, что едва-ли успела добраться до места.

Клотэн. Отнеси это тряпье ко мне в комнату; вот второе, что я тебе приказываю, а третье - чтобы ты добровольно не говорил никому ни слова о моих намерениях. Будь только исполнителен, и повышение твое явится само собою... Мщение ожидает меня теперь в Мильфорде! Ах, зачем y меня нет крыльев, чтобы на них полететь туда! Будь мне верен; идем (Уходит).

Пизаний. Ты наталкиваешь меня на позор, потому что быть верным тебе значило-бы сделаться мошенником, а этим я относительно честнейшего из людей никогда не окажусь. Отправляйся в Мильфорд, но там та уже не найдешь той, за кем гонишься. О, скопляйтесь, скопляйтесь над нею благословения небес! Пусть замыслы этого безумца встретят на пути неожиданные препятствия, и пусть единственною наградою ему послужат даром потраченные труды (Уходит).

СЦЕНА VI.

Перед пещерою Бэлария.

Входит Имоджена в мужском платье.

Имоджена. Как видно, жизнь мужчин не легка. Я совсем выбилась из сил. Две ночи голая земля служила мне постелью, и я непременно бы заболела, если-бы меня не поддерживала сила воли... Когда Пизаний с вершины горы показал мне тебя, Мильфордская гавань, мне подумалось, что до тебя рукой подать, а теперь, о, Юпитер! мне кажется, будто твои здания бегут от бедняка, ожидающего найти в них приют. Двое нищих сказали мне, что сбиться с дороги нельзя. Беднякам, удрученным нуждою, лгать простительно; они знают, что их ложь или испытание, или наказание. Лгать им тем более простительно, что и богатые не говорят почти ни одного слова правды. Ложь y богатых и знатных несравненно менее извинительна, чем y подавленных нищетою, а y королей ложь много гнуснее, чем y нищих. Вот и ты, несравненный мой Постум, - тоже из не всегда говорящих правду. Вспомнила о тебе, и голод исчез, тогда как за минуту я от него готова была в бессилии упасть на землю... Это что такое? Тропинка, быть может, ведущая в убежище какого-нибудь отшельника или дикаря?.. Не позвать ли?.. Нет, лучше не звать... Звать страшно; но голод, прежде чем от него совсем обезсилит человек, придает этому человеку смелость... Мир и довольство порождают одних трусов, а нищета всегдашняя мать отваги... Эй, кто там есть? Если ты существо, способное понимать чужое страдание, откликнись! Если-же ты дикарь, верни мне жизнь, или возьми ее y меня!.. Эй, кто здесь есть?.. Ответа нет!.. Однако, я все-таки пойду вперед и на всякий случай обнажу меч. Если моему противнику меч страшен настолько-же, насколько мне, он не дерзнет на него взглянуть... О, небеса, пошлите мне именно такого противника (Уходит в пещеру).

Появляются Бэларий, Гвидерий и Арвираг.

Бэларий. Первенство в стрельбе оказалось за тобою, Полидор; значит, сегодня ты царь празднества, а я и Кадвал будем один твоим поваром, а другой твоим слугою: так было условлено заранее. Пот и кровь труда высохли бы очень скоро, если бы не имели перед собою определенной цели. Идемте; мы проголодались, а благодаря этому даже наш незатейливый обед покажется нам вкусным Усталость может заставить показаться мягким даже твердый камень, тогда-как при ленивой праздности самый нежный пух кажется жестким. Идемте-же. Мир тебе, скромное жилище, оберегающее само себя.

Гвидерий. Я страшно устал.

Арвираг. А я хоть совсем ослабел от усталости, но есть хочу очень сильно.

Гвидерий. В пещере еще есть холодное мясо; подкрепимся им, пока будет готовиться то, что мы убили сегодня

Бэларий. Стойте, не входите! Мне кажется, что наши съестные припасы исчезают при помощи какого-то волшебства.

Гвидерий. В чем дело, отец?

Появляется Имоджена.

Бэларий. Клянусь Юпитером, это или ангел, или земное чудо! Взгляните на это божество в образе юноши!

Имоджена. Добрые люди, не будьте ко мне жестоки. Прежде чем войти, я звал и думал или выпросить, или купить за деньги то, что я взял сам. Клянусь, я ничего не хотел украсть. Я не тронул-бы золота, если бы оно валялось на пороге. Вот вам деньги за то, что я съел. Утолив голод, я оставил-бы их на столе и ушел-бы, молясь за хозяев.

Гвидерий. Юноша, зачем нам деньги?

Арвираг. Пусть все серебро и золото обратится в гряз. Они имеют цену только в глазах тех, кто поклоняется грязи.

Имоджена. Я вижу, вы сердитесь. Если-бы я знал, что вы готовы убить меня за мою вину, я бы не провинился.

Бэларий. Куда-же ты идешь?

Имоджена. В Мильфордскую гавань.

Бэларий. А как тебя зовут?

Имоджена. Фидэлио. У меня есть родственник, уезжающий в Италию. Он сядет на корабль в Мильфорде. Я иду к нему, и голод так меня измучил, что я не мог удержаться от проступка.

Бэларий. Прошу тебя, красивый юноша, не считай нас невеждами и не суди о нас по бедности нашего жилища. Добро пожаловать. Ночь почти уже наступила, Прежде чем ты снова отправишься в путь, мы угостим тебя таким ужином, лучше которого мы не в состоянии тебе предложить. Если ты останешься и не откажешься от него, мы поблагодарим тебя на прощанье, Просите-же его, дети.

Гвидерий. Юноша, если бы та был женщиной, я стал бы усердно ухаживать за тобою, чтобы сделаться твоим женихом. Я оцениваю тебя, как-бы намереваясь тебя купить и стать твоим обладателем.

Арвираг. А я рад, что ты мужчина. Я буду любить тебя, как родного брата. Такой-же привет тебе, какой был-бы ему после долгой разлуки. Прошу пожаловать. Будь весел; ты среди друзей.

Имоджена. Среди друзей... (Про себя). Зачем не среди братьев!.. Будь они сыновьями моего отца, мне поубавилась-бы цена, и ты, Постум, по цене был бы мне равен.

Бэларий. Его гнетет какое-то горе.

Гбидерий. Мне хотелось бы помочь ему.

Арвираг. И мне! - каково-бы ни было это горе, и чего бы мне это ни стоило.

Бэларий. Слушайте, дети (Шепчутся между собою).

Имоджена (Про себя). Даже великие мира, y которых дворец был-бы не более этой пещеры, прислуживающие себе сами, обладающие добродетелями, признанными за ними собственною их совестью, а не пустыми похвалами переменчивой толпы, и те едва-ли могут превзойти двух этих юношей... О, боги, простите мне! Теперь, когда Постум изменил мне, я желала-бы сделаться в самом деле мужчиной, чтобы стать их товарищем.

Бэларий. Так решено; идем приготовлять ужин (Имоджене). Войди к нам, прекрасный юноша. На тощий желудок разговор клеится плохо. Когда-же ты поужинаешь, мы тебя попросим рассказать нам свою историю, - разумеется, только то, что сам ты захочешь рассказать.

Гвидерий. Прошу тебя, иди вперед.

Арвираг. Ночь не так приятна сове, а утро жаворонку, чем нам твой приход.

Имоджена. Благодарю вас, господа.

Арвираг. Идем-же (Уходят в пещеру).

СЦЕНА VII.

В Риме.

Входят два Сенатора и Трибуны.

1-й сенатор. Вот содержание императорского указа: - Так как войска из плебеев заняты теперь войною в Паннонии и в Далмации, а войско, находящееся в Галлии, слишком малочисленно для успешного усмирения возставших британцев, император обращается к патрициям с предложением принять участие в предстоящем походе. Люция он назначает проконсулом, а вам, трибуны, повелевает поспешить набором. Да здравствует Цезарь!

Трибyн. Так главным военачальником будет Люций?

2-й сенатор. Да, он.

Трибун. Теперь он в Галлии?

1-й сенатор. Да, с теми легионами, о которых я упоминал и которые вы должны усилить новым набором. В указе обозначено и число новобранцев, и время их отправления.

Трибyн. Наша обязанность будет исполнена (Уходят.)

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Лес неподалеку от пещеры.

Входит Клотэн.

Клотэн. Если Пизаний верно описал мне место, где они должны встретиться, я нахожусь теперь недалеко от него. Как идет ко мне его платье и как оно мне нравится. Почему-бы мне не пристала в нем и его возлюбленная, когда она создана тем-же, кто и создал портного? К тому-же говорят, - и это не во гнев им будь сказано, - женское пристрастие не более, как прихоть, причуда. Отчего и мне не постоять за себя? Так как нет ничего предосудительного, если человек y себя в комнате разговаривает сам с собою перед зеркалом, то я сам могу сознаться себе, что линии моего тела очерчены не хуже чем y него; я так-же молод, как он, но при том сильнее. По богатству я ему не уступаю, а по положению несравненно выше, потому что я много знатнее. В делах общественных я человек способный, а в боевых не знаю себе равного, тем не менее эта упрямая бабенка, не смотря на все мои достоинства, все-таки любит его. Вот она жизнь-то человеческая! Теперь, Постум, голова твоя еще гордо держится y тебя на плечах, а через час она с них свалится. Я изнасилую твою возлюбленную, y тебя-же на глазах изрежу твой наряд, а твою Имоджену пинками препровожу к её отцу. Старик-то хотя, быть может, немного и посердится за мое грубое обращение, но моя мать, держа его своенравие в своих руках, сумеет все обратить в мою пользу. Лошадь моя привязана крепко и в надежном месте. - Ну, а ты, меч, выходи из ножен для своего грозного дела... О фортуна, отдай их мне в руки! Вот, судя по описаниям Пизания, то место, где они должны встретиться... Этот бездельник не посмел-бы меня обмануть (Уходит).

СЦЕНА II.

Перед пещерой.

Из пещеры выходят Бэларий, Гвидерий, Арвираг и Имоджена.

Бэларий (Имоджене). Тебе нездоровится. Останься y нас в пещере. Тотчас после охоты мы вернемся к тебе.

Арвираг. Останься, брат. Разве мы не братья?

Имоджена. Как всем людям следовало-бы между собою быть братьями, но и одна глина отличается качествами от другой, хотя обе оне только прах... Мне очень нездоровится.

Гвидерий. Ступайте вы оба на охоту, а я останусь с ним.

Имоджена. Хотя мне и нехорошо, но все-таки я еще не настолько болен, чтобы оставаться со мною. Я не из тех изнеженных людей, которые, как-только занемогут, уже воображают, будто умирают. Оставьте меня здесь, а сами займитесь обычным своим делом; нарушение привычки - нарушение всего течения жизни. Мне нездоровится, но ваше присутствие мне не поможет. Общество не поможет тому, кто любит уединение. Видно, я еще не особенно болен, когда могу об этом рассуждать. Я буду охранять ваше жилище; доверьте мне его; я ничего y вас не украду, кроме, быть может, самого себя; но, если я умру, потеря будет небольшая.

Гвидерий. Я. уже говорил, что полюбил тебя, полюбил так-же искренно и сильно, как люблю отца.

Бэларий. Что? Что такое?

Арвираг. Если грех это говорить, то и я присоединяю себя к проступку брата. Сам не знаю, за что полюбил я этого юношу, но, ведь, ты же мне говорил, что в любви сам не знаешь, за что любишь. Но, если-бы y входа стоял гроб, и меня спросили: - "кто должен в него лечь?" я ответил бы: "Пусть лучше ляжет отец, чем этот юноша".

Бэларий (Про себя). Какой благородный порыв! Как сильно сказалась в нем доблесть природы, царственное величие происхождения! От трусов родятся трусы, от подлецов - подлецы. У природы во всем есть зерна и мякина, мука и отбросы. Я, правда, не отец им, однако они этого не знают, но вследствие какого чуда полюбили они этого юношу более, чем меня? (Громко). Теперь уже десятый час утрa.

Арвираг (Имоджене). Прощай, брат.

Имоджена. Желаю вам успеха на охоте.

Арвираг. А мы тебе доброго здоровья (Бэларию). Идем, отец, я готов.

Имоджена (Про себя). Какие добрые люди! О, боги, сколько лжи наслушалась я на своем веку. Наши придворные уверяют, будто вдали от двора всюду одна дикость и мерзость запустения; но опыт, как сильно облачаешь ты их, и лжи. Царственные моря порождают чудовищ, а их данницы, впадающия в них реки, доставляют к нашему столу вкусную и питательную рыбу!.. Однако, мне нездоровится все больше и больше... должно-быть, оттого, что тяжело на сердце... Друг Пизаний, попробую принять твоего лекарства.

Гвидерий. Как ни старался я заставить его высказаться, он поведал мне только, что происхождения он высокого, но что его незаслуженно постигло несчастие, так-как он никакой вины за собою не знает.

Арвираг. То-же ответил он и мне, хотя и прибавил, что впоследствии я, быть может, узнаю от него более.

Бэларий. Ну, за дело, за дело! (Имоджене). Мы теперь уходим, а ты вернись в пещеру и отдохни.

Арвираг. Мы не долго пробудем в отсутствии.

Бэларии. Пожалуйста, не хворай, так-как тебе придется заменить нам хозяйку.

Имоджена. Больной или здоровый, я все-таки буду вам служить.

Бэларий. И ты наш, не правда-ли, навсегда? (Имоджена уходит в пещеру). Хотя y этого юноши, очевидно, на душе тяжелое горе, но сразу заметно, что он хорошего рода.

Арвираг. А как он поет! Точно ангел.

Гвидерий. Да и пищу приготовляет отлично. Он вырезает из кореньев разные фигуры и так приправляет нашу похлебку, словно она предназначается для больной Юноны, а сам он врач богини.

Арвираг. Как прелестно соединяются y него улыбка со вздохом, точно вздох стыдится того, что он не улыбка, а улыбка будто бы смеется над желанием вздоха вырваться из такого божественного храма, чтобы слиться потом с порывами ветра, проклинаемого мореходами.

Гвидерий. Горе и терпение, как мне кажется, пустили в нем такие глубокие корни, что самые эти корни переплелись между собою.

Арвираг. Пусть терпение ростет, а горе, эта вонючая бузина, избавит от своего корня произрастающую виноградную лозу.

Бэларий. Теперь уже не рано; за дело! Идемте... (Входит Клотэн). Это кто еще?

Клотэн. Нигде не вижу проклятых этих бродяг... Должно-быть, тот мерзавец просто посмеялся надо мною... Я просто падаю от усталости.

Беларий. О каких это бродягах он говорит? Не о нас-ли? Его лицо мне кажется знакомым. Это Клотэн, сын королевы... Боюсь, нет-ли тут какой ловушки... Много лет уже не видал я его, а между тем убежден, что это он и есть... Ведь мы вне закона. Уйдем.

Гвидерий. Он один. Ты, отец, вместе с братом пойди взгляни, нет-ли y него спутников, а меня оставь с ним (Бэларий и Арвираг уходят).

Клотэн. Стойте. Кто вы такие и зачем удираете от меня так проворно... Какие-нибудь гнусные горцы?.. Я слыхал о таких... Говори, негодный раб, кто ты такой?

Гвидерий. Я человек, никогда не отвечающий на гнусное оскорбление иначе, как ударом.

Клотэн. Ты разбойник, нарушитель закона, злодей. Сдавайся, вор!

Гвидерий. Кому сдаться? Не тебе ли? Да сам-то ты что такое? Разве y меня нет такой-же мощной руки и такого-же пылкого сердца, как и y тебя? Твои слова, правда, наглее моих, потому что я не ношу кинжала во рту. Говори-же, кто ты сам и почему требуешь, чтобы я тебе сдался.

Клотэн. Гнусный негодяй, разве ты по моему платью не видишь, кто я.

Гвидерий. Нет, бездельник, не знаю ни тебя, ни твоего деда-портного, шившего это платье, которое, как мне кажется, одно делает тебя тем, что ты есть.

Клотэн. Платье это шил не мой портной; знай это нахальный холоп!

Гвидерий. Проваливай отсюда и благодари того, кто со своего плеча подарил тебе это платье. Ты так глуп, что мне противно тебя бить.

Клотэн. Узнай-же, мое имя, гнусный вор, и трепещи.

Гвидэрий. Как-же тебя зовут? Говори.

Клотэн. Мерзавец, я Клотэн.

Гвидэрий. Хотя, вдвойне мерзавец, твое имя и Клотэн, но трепетать ты меня этим не заставил. Назовись ты жабой, змеей или пауком, я встревожился бы сильнее.

Клотен. Чтобы еще сильнее ужаснуть, чтобы совсем тебя уничтожить, я добавлю, что я сын королевы.

Гвидэрий. Очень прискорбно, так-как ты очевидно не делаешь чести своему роду.

Клотэн. И ты не приходишь в ужас.

Гвидэрий. Я боюсь только тех, кого уважаю, то-есть, людей умных; дураков-же я не боюсь, а только потешаюсь над ними.

Клотэн. Умри-же за это! а с теми я еще успею справиться, когда убью тебя своею рукою... Я их настигну и ручаюсь, что все ваши головы будут красоваться над воротами Луда... Сдавайся-же, подлый горец! (Уходят, сражаясь. Бэларий и Арвираг возвращаются).

Бэларий. Никаких спутников не видно.

Арвираг. Ни одного. Ты, на счет его, верно, ошибся.

Бэддрий. Не думаю. Давно я его не видал, но время нисколько не изменило прежних его черт. Тот-же резкий голос, таже отрывистая речь. Я убежден, что он Клотэн.

Арвираг. Мы оставили их здесь. Большим будет счастием, если между ним и братом не выйдет никакой неприятности. Ты говоришь, что он очень дерзок?

Бэларий. Даже в то время, когда он еще не достиг зрелости, он отличался необыкновенною необузданностью, так-как умение обуздывать себя часто приобретается. путем мышления.. Однако, смотри, вот твой брат (Входит Гвидерий; в руках y него голова Клотэна).

Гвидерий. Этот Клотэн был совсем дурак: - пустой кошелек без единой монеты. Даже сам Геркулес не мог-бы размозжить ему голову, потому что мозгу y него совсем не было, а между тем не сделай я того, что сделал, этот олух нес-бы теперь мою голову так-же, как я несу теперь его башку.

Бэларий. Что ты наделал?!

Гвидэрий. Отлично знаю, что именно. Я отрубил голову некоему Клотэну, выдававшему себя за сына королевы, обзывавшему меня мошенником, холопом-горцем, и клявшемуся что он захватить нас всех в свои руки, снимет y нас с плеч головы, которые, - благодарение богам, - до сих пор еще на месте, и выставит их на позор над воротами Луда.

Бэларий. Теперь мы все погибли!

Гвидэрий. Что-же из этого, дорогой отец? Что нам терять, кроме жизни, а он и без того грозил ее отнять? Если закон не может нас защитить, зачем нам из-за боязни закона позволять какому-нибудь куску мяса грозить нам и разыгрывать перед нами и судью, и палача? Встретили вы поблизости кого-нибудь из его спутников?

Бэларий. Насколько взгляд мог окинуть пространство, ни души; но здравый смысл говорит, что его должна была сопровождать свита. Как ни был он безтолков, как ни становился день ото дня глупее, но ни злоба, ни полнейшее отсутствие ума не могли-бы завлечь его сюда без всякого конвоя. При дворе, быть может, знают, что люди живут здесь в пещере, прокармливаясь охотой; вообразили, быть может, что мы опальные, могущие со временем подобрать опасную шайку, а Клотэн, вероятно, вспылив по обыкновению, поклялся, что переловит всех нас. Поэтому совсем не правдоподобно, чтобы он отправился один; не настолько был он смел, да и родные не допустили-бы его до этого. Вот и есть полное основание бояться, что y этого трупа есть хвост, который много опаснее головы.

Арвираг. Пусть совершится воля богов. Какова-бы она ни была, брат поступил хорошо.

Бэларий. Не хотелось мне идти сегодня на охоту; нездоровье Фидэлио останавливало.

Гвидэрий. Собственным мечем Клотэна, которым он угрожал моей шее, я отрубил ему голову. Я брошу ее в бухту за нашим утесом, и хотя она принадлежит сыну королевы, пусть себе носится по волнам и рассказывает рыбам, чем она была когда-то. Об этом пока вся моя забота (Уходит).

Бэларий. Боюсь, Полидор, как-бы твоя расправа не вызвала жестоких возмездий, и хотя такой поступок вполне приличен твоей храбрости, я был-бы очень рад, если бы он сделан был не тобою.

Арвираг. А я был-бы очень рад, если-бы он сделан был мною; тогда и ответственность пала-бы на одного меня. Люблю я тебя, Полидор, по-братски, а все-таки завидую, что это дело выпало на долю тебе. Желал-бы я, чтобы самое грозное правосудие, какое-только существует на свете, схватило нас обоих и потребовало к ответу.

Бэларий. Прошедшего не воротишь. Сегодня мы охотиться не пойдем, не будем искать бесполезных опасностей. Ступай в пещеру, займись с Фидэлио хозяйством, а я подожду здесь пылкого Полидора и, как только он вернется, приведу его обедать.

Арвираг. Бедный, бедный Фидэлий, иду к тебе с величайшею радостью. Чтобы возвратить тебе румянец здоровья, я выпустил-бы всю кровь y целаго сонма разных Клотэнов и еще стал-бы хвалиться своим человеколюбием (Уходит).

Бэларий. О, великая, божественная природа! Каким украшением служат для тебя эти царственные юноши! Они так-же нежны, как зефир, порхающий над фиалками и даже не колеблющий их душистых головок. А между тем, когда в них вскипит их царственная кровь, они становятся такими-же суровыми, как жесточайший ураган, пригибающий к земле вершины горных сосен. Удивительно, как это невидимый инстинкт без всяких посторонних наущений развивает в них царственные чувства, как без всяких наставлений, без всяких примеров со стороны, крепнут в них сознание чести, чувство приличия, так-же как и мужество, которое, ростя в них в виде плевел, оказывается плодоноснее посеянных семян... А все-таки странно, зачем явился сюда Клотэн? Чем-то разыграется для нас его смерть? (Гвидэрий возвращается).

Гвидерий. Где-же брат? Дурацкую башку Клотэна я отправил вестницей к его матери, а тело оставлено в залоге здесь до её возвращения (Слышна торжественная музыка).

Бэларий. Что это значит?.. Слышишь, Полидор? играют на моей священной лютне. По какому случаю решился Кадвал заиграть? Слышишь?

Гвидерий. Разве он дома?

Бэлaрий. Он только-что ушел отсюда.

Гвидерий. Что это значит? Звуки лютни не раздавались здесь с самой смерти незабвенной нашей матери... Торжественные звуки должны сопровождать только торжественные события... Что-же случилось? Безпричинное ликование, как и ни на чем не основанное горе - или радость обезьянья, или ребяческое огорчение. Не сошел-ли Кадвал с ума? (Арвираг несет Имоджену, кажущуюся мертвой).

Бэларий. Вот он идет и несет на руках печальное объяснение того, за что мы его порицали.

Арвираг. Прелестная птичка, которою мы так дорожили, умерла! Я скорее согласился-бы, чтобы мне вместо шестнадцати лет было шестьдесят и чтобы мои проворные ноги превратились в костыли, чем видеть то, что y меня перед глазами.

Гвидерий. О чудная, несравненная лилия, теперь на руках брата ты и на половину не так прекрасна, как в то время, когда ты еще держалась на столе.

Бэларий. О горе, кто мог когда-либо измерить твою глубину, чтобы поведать миру, к какому берегу тяжелее пристать твоей ладье? О прелестное создание! один Юпитер знал, какой-бы человек вышел из тебя впоследствии, но печально, что ты умер юношей и умер от скорби! Как ты нашел его?

Арвираг. Бездыханным, как видите. Уста его слегка улыбались, словно не стрела смерти сомкнула их навсегда, а только муха щекотала их слегка. Правою щекою он прижимался к подушке.

Гвидерий. Где?

Арвираг. На полу, скрестив руки. Я думал, что он спит, и, чтобы не стучать, снял свою деревянную, подбитую гвоздями обувь, грубость которой слишком сильно давала себя чувствовать при каждом моем шаге.

Гвидерий. Он будто спит. Да, он заснул, увы! навеки и могила будет ему постелью. Легкокрылые феи станут слетаться на эту могилу, и ни один червяк не посмеет к ней приблизиться.

Арвираг. Бедный Фидэлий, пока будет длиться лето, а сам я еще здесь, я стану убирать цветами одинокую твою могилу. Ты не ощутишь недостатка ни в буковицах, таких-же бледных, как твое лицо, ни в колокольчиках, таких-же бледнолазоревых, как твои жилки, ни в лепестках шиповника, благоухание которых, - этим я нисколько не желаю их унижать, - не будет приятнее твоего одного дыхания. А реполов своим клювиком, - клювик этот сильно пристыжает детей, получивших богатое наследство и оставляющих могилы своих отцов без надгробных памятников, - да, реполов натаскает других цветов на твою могилу. Когда-же минует лето и цветов более не станет, он будет мхом защищать тебя от зимней стужи.

Гвидерий. Сделай одолжение, перестань! не прибегай к девичьим причитаниям, когда перед нами такое печальное зрелище. Займемся лучше погребением и не станем бесполезным сетованиями оттягивать исполнение лежащего на нас священного долга.

Арвираг. Где-же мы похороним его?

Гвидерий. Рядом с Эврифилой, нашею доброю матерью.

Арвираг. Хорошо. Слушай, Полидор! Хотя голоса наши уже огрубели от возмужалости, споем по нем ту-же похоронную песню, с которою мы провожали в могилу прах матери. Напев будет тот-же, только имя Эврафиды мы заменим именем Фидэлия.

Гвидерий. Нот, Кадвал, нет, я не могу! Я только буду рыдая повторять слова. В звуки скорби не должно вкрадываться фальшивых нот. Это хуже лганья жрецов в пышных капищах.

Арвираг. Если так, говори просто слова.

Бэларий. Большее горе, как я вижу, быстро залечивает меньшее. Клотэн уже совершенно забыт, а между тем он, дети мои, был сыном королевы. Хотя он и относился к нам враждебно, однако, он жестоко за это поплатился. Конечно, и простолюдин, и знатный, предавшись тлению, превращаются в один и тот-же прах, но чувство уважения, этот ангел-хранитель мира, научает нас отводить высокопоставленным лицам одно место, а стоящим на низших ступенях общественной лестницы - другое. Наш враг был царственного происхождения и, хотя ты отнял y него жизнь, мы должны похоронить его, как принца.

Гвидерий. Хорошо, перенесем и его сюда. Тело Терсита стоит тела Аякса, когда ни того, ни другого нет более в живых.

Арвираг. Пока ты, отец, отправишься за трупом, мы споем свою заупокойную песню. Начинай-же, брат (Бэларий уходит).

Гвидерий. Нет, подожди, Кадвал, надо положить умершего головою к востоку; отец говорит, что так следует.

Арвираг. Правда.

Гвидерий. Помоги-же переместить его.

Арвираг. Вот так. Начинай.

Песня.

Гвидерий. Друг, больше бояться тебе не придется

Ни летнего зноя, ни зимних морозов.

Ты, мзду получив за деянья земные,

Вернулся в отчизну на вечный покой.

Красивую-ль девушку, статнаго-ль парня,

Вельможу-ли пышного иль трубочиста -

По смерти конец всех один ожидает: -

Все в прах обратятся, да, в прах, милый мой.

Aрвираг. Теперь не страшит тебя гнев сильных мира:

Ты гнета тиранов теперь не боишься;

О пышной одежде, о вкусном обеде

Замолкли навеки тревоги и страх!

Конец властолюбью, стремлению к славе,

Учености, мудрости, жажде познаний,

Всем благам земным неизменно все тот-же: -

По смерти мы все обращаемся в прах.

Гвидерий. Раскаты громов для тебя не опасны.

Арвираг. Не страшен и блеск ослепительных молний.

Гвидерий. Ни яд клеветы, ни злословия жало.

Арвираг. Ни радость, ни горе тебя не встревожат.

Гвидерий. Всех, кто утопает в любовных мечтах,

Один ждет конец: - все лишь прах они, прах!

Арвираг. Тебя заклинать пусть никто не посмеет.

Гвидерий. Ничье колдовство пусть тебя не тревожит.

Арвираг. Все злобные духи от мирной могилы

Твоей пусть бегут...

Гвидерий. Подойти к ней не смея.

Арвираг. Спи мирно, о жизни людской не жалея.

Спи мирно, Фидэлий, в могиле своей.

Возвращается Бэларий с трупом Клотэна.

Гвидерий. Отпевание наше кончено. Клади сюда и того (Кладут труп рядом с Имодженой).

Бэларий. Вот я принес немного цветов; в полночь наберу поболее. Растения, на которых сохранилась холодная ночная роса, более пригодны на то, чтобы ими осыпать покойников. Бросьте их на умерших. И вы оба тоже были цветы, то теперь увяли; то-же станется и с теми, которыми мы вас осыпаем. Отойдем подальше и станем там на колени. Земля, которая их даровала, взяла их обратно. их земные радости миновали; миновало вместе с тем и их земное горе (Уходят. Имоджена просыпается, но еще не совсем приходить в себя).

Имоджена. Да, в Мильфордскую гавань... Где-же дорога? Вдоль той чащи? Благодарю... А далеко отсюда?.. О небо, неужто еще целых шесть миль?.. Я шла всю ночь. Лягу опять да землю и усну еще (Дотрогивается до трупа Клотэна) Нет, нет! не надо мне товарищей по ложу! (Очнувшись совсем). О боги и богини! Эти цветы олицетворяют собою радости мира, а этот окровавленный труп - таящееся в нем горе... Должно быть, это сон; по крайней мере, надеюсь, что так... Мне снилось, будто я сторожила пещеру для добрых людей, но ничего такого не бывало на самом деле: это стрела, пущенная из ничего в ничто; она вылетела из скопившихся в мозгу паров. Насколько слепы бывают иногда наши глаза, настолько-же порою слеп наш рассудок... На самом деле я все-таки продолжаю дрожать от страха. О бессмертные, если в вас сохранилась хоть капля сострадания будь она не более глаза кропивника, тогда, грозные боги, уделите мне хоть частицу его... А сон все продолжается, хотя я и проснулась; он и вне меня, и во мне... Это не игра воображения; я чувствую его, осязаю!.. Обезглавленный человек!.. (Вглядывается и труп). Платье Постума!.. Я узнаю абрис его ноги... Вот его рука... его ступня, достойная Меркурия, его воинственный, достойный Марса стан и его мышцы, достойные Геркулеса! Все здесь! Но где его лик, его Юпитеру подобный лик?.. Его нет! Неужто и на небесах совершаются убийства? (Вскакивает). Ах, Пизаний, пусть все проклятия, которыми обезумевшая Гекуба осыпала греков, обрушатся на тебя с добавлением и моих проклятий!.. Ты, пособник гнусного Клотэна, необузданного этого демона, погубил моего властелина! Для меня отныне и письмо, и чтение - одно предательство!.. Проклятый Пизаний своими подложными письмами... Да, он, проклятый, сокрушил вершину мачты y горделивого корабля, подобного которому не было ни одного во всем мире... О мой Постум, где-же твоя голова?.. Где-же она?.. Пизаний мог-бы поразить тебя в сердце и оставит при тебе твою голову... Кто мог это сделать? Ты, Пизаний?.. Конечно, ты и Клотэн. Злоба за одно с жаждой наживы виною беды! Теперь мне все это ясно вполне. Не он-ли дал мне это снадобье, говоря, будто оно исцеляет от всяких недугов, а между тем оно оказалось губительным? Этим подтверждается все: - убийство дело Пизания и Клотэна!.. О, дай мне расцветить твоею кровью мои щеки, чтобы мы оба приняли более ужасный вид для тех, кто может нас увидеть!.. О властелин мой, безценный властелин! (Падает без чувств. Входят Люций, Военачальник, другие колоновожатые, потом Кудесник).

Военачальник (Люцию). Кроме того, легионы, находящиеся в Галлии, согласно вашему приказанию, переправились через море и ждут вас в Мильфордской гавани с вашим флотом; они готовы к бою.

Люций. Но какие известия получены из Рима?

Военачальник. Сенат призвал на службу пограничников и итальянских патрициев. От рвения этих новых войск можно ожидать многаго. Их ведет отважный Иахим, брат Сиенны.

Люций. Когда можно ожидать их прибытия?

Военачальник. При первом попутном ветре.

Люций. Такая быстрота действий подает нам большие надежды. Прикажи, чтобы уже прибывшим войскам был сделан смотр; пусть колоновожатые тотчас-же об этом позаботятся. Ну, а ты, почтенный, скажи, что снилось тебе за последнее время касательно исхода предстоящей войны?

Кудесник. Я постом и молитвой заклинал богов вразумить меня, и вот прошедшею ночью они послали мне пророческое видение: - я видел, как птица Юпитера, римский орел, отлетев от ноздреватых берегов юга, направился в эту сторону запада и исчез в ослепительном сиянии солнечных лучей; а это, - если только мои прегрешения не омрачают моих познаний, - предсказывает римскому войску блестящую победу.

Люций. Постарайся почаще видеть подобные сны, и пусть они всегда исполняются. Стойте! Это что за обезглавленный труп? А по этой развалине заметно, что она когда-то была великолепным зданием... Вот на груди y трупа еще паж. Умер он или только спит? Вероятнее, что умер. Природа внушает отвращение к смерти, и живые не любят делить ложе с мертвыми.

Военачальник. Он жив.

Люций. Он-то нам и скажет, чей это труп (Пришедшей в себя Имоджене). Юноша, расскажи нам свои приключения; мне сдается, что о них стоит поразспросить. Скажи также, чей это труп, служащий тебе кровавым изголовьем, или, по крайней мере, кто обезобразил это произведение природы, повидимому, вышедшее из её рук таким прекрасным. Какое участие принимаешь ты сам в этом грустном крушении... Как оно произошло? Кто обезглавленный, и кто ты сам?

Имоджена. Сам я - ничто, но если я что-нибудь, лучше бы мне быть ничем. Но он, - доблестный и добрый британец, был моим господином. Его убили горцы. Ах, таких господ более не существует. Если-бы я стал блуждать по свету с востока на запад, предлагая своя услуги, меня в услужение приняли-бы многие, все тоже хорошие и добрые; я служил-бы им верою и правдой, но такого господина, как этот, мне все-таки более не найти.

Люций. Твои слова настолько-же трогательны, как и вид этого окровавленного трупа. Скажи, мой милый, как звали твоего господина?

Имоджена. Ричардом Дю-Чемп (Про себя). Я лгу, но вреда от этого нет никому, и если меня услышат боги, они, надеюсь, меня простят (Люцию). Ты что-то сказал?

Люций. А твое имя как?

Имоджена. Фидэлий.

Люций. Насколько мне кажется, имя совершенно к тебе подходящее. Оно вполне достойно твоей преданности, а преданность твоего имени. Хочешь попытать счастие y меня? я не обещаю, что новый господин во всем заменит тебе прежнего, но верь, что любить он будет тебя не менее прежняго. Даже письма императора, переданные мне через консула, не так быстро содействовали-бы твоему повышению, как собственные твои прекрасные качества. Идем за мной.

Имоджена. Куда угодно. Однако, прежде я с соизволения богов укрою моего господина от мух в такую глубокую яму, какую сумеют вырыть вот эти слабые руки. Потом уже, усыпав его могилу листьями и травами, оросив ее слезами и насколько возможно облегчив душу тяжелыми вздохами, я перейду от служения ему к служению тебе, если ты согласен меня взять.

Люций. Да, милый мой, согласен, и для тебя я скорее буду отцом, чем господином. Товарищи, этот юноша напоминает нам, что на нас лежит обязанность истинных мужей. Отыщем место, где растет поболее полевых цветов, выроем копьями и секирами могилу, а затем похороним убитаго. Поднимите-же его на руки. Юноша, ты вызвал в нас сочувствие к нему, и мы похоронишь его настолько пышно, насколько могут это сделать воины. Утешься-же, утри слезы. Иной раз горе только помогает нашему счастию (Уходят).

СЦЕНА III.

Комната во дворце y Цимбелина.

Входят Цимбелин, придворные, а потом Пизаний.

Цимбелин. Пусть кто-нибудь из вас пойдет опять к королеве и принесет нам точные сведения, как она себя чувствует. Исчезновение сына вызвало в ней такое изступление, что самая жизнь её в опасности... О, небеса, сколько страшных ударов наносите вы мне разом! Имоджена, лучшая часть моих радостей, бежала. Королева лежит на смертном одре, а мне еще грозит жестокая война! Сын королевы, который так мне необходим в настоящую минуту, исчез. Все это доводит меня до отчаяния (Обращается к Пизанию). Тебе, негодяй, известно, куда скрылась наша дочь; хотя ты и притворяешься, будто ничего не знаешь, но мы жесточайшими пытками вымучим y тебя признание.

Пизаний. Государь, жизнь моя в твоей власти, и я покорно предоставляю тебе распоряжаться ею, как угодно; но где госпожа моя, куда и зачем она скрылась, скоро-ли возвратится, этого я не знаю. Молю тебя, верь, что я твой преданный слуга.

1-й придворный. С вашего позволения, добрейший государь, я осмелюсь доложить, что в тот день, когда хватились вашей дочери, я ручаюсь, что он был здесь. Ручаюсь также, что он всегда строго исполнял обязанности верноподаннаго. Что-же касается Клотэна, его тщательно разыскивают, и нет никакого сомнения, что скоро найдут.

Цимбелин. Настоящее время до того полно всяких забот, что мы пока оставляем тебя в покое, но подозрение в нас возбуждено, и мы не перестанем об этом помнить.

1-й придворный. Смею доложит вашему величеству, что римские легионы, стоявшие в Галлии и усиленные новобранцами, навербованными из рядов патрициев, уже переправились на наши берега.

Цимбелин. Ах, как необходимы были-бы нам теперь советы королевы и её сына! Такая бездна дел совсем сбила нас с толку.

1-й придворный. Добрейший государь, войска ваши, уже имеющиеся на лицо, могут смело потягаться с теми легионами, о которых вас извещают. Если к неприятелю придут подкрепления, получите их и вы. Вам стоит только двинуть вперед войско, а оно ждет этого с нетерпением.

Цимбелин. Благодарю за известие. Удалимся пока и взглянем прямо в лицо силе обстоятельств, когда они на это нас вызывают. Того, что можно ожидать из Италии, мы не боимся; нас несравненно более тревожит то, что происходит здесь. Идемте (Уходит; за ним придворные).

Пизаний. С тех пор, как я написал своему господину, что Имоджена убита, от него нет никаких известий. Это очень странно. Не слышу я также ничего и о госпоже моей, а она обещала извещать о себе как можно чаще. Не знаю также, что сталось и с Клотэном. Я в полнейшем недоумении, но боги не могут-же бездействовать. Мне остается только лгать, чтоб оставаться честным, и быть изменником, чтобы оставаться верным. Настоящая война докажет, насколько я люблю отчизну, в этом она убедит даже короля, хотя мне, быть-может, придется лечь на поле битвы. Все-же другия подозрения пусть время рассеет потом. Счастие даже без помощи кормчаго приводит иногда суда к желанной пристани (Уходит).

СЦЕНА IV.

Перед пещерой.

Входят Бэларий, Гвидерий и Арвираг.

Гвидерий. Кругом кипит страшная тревога.

Бэларий. Уйдемте от нея.

Арвираг. Отец, какая-же радость в жизни, если прятаться от славных подвигов и от опасностей?

Гвидэрий. Скажи, отец, ради чего станем мы скрываться? Римляне, приняв нас за британцев, или убьют нас, или сочтут гнусными беглецами-изменниками, и заставят поступать к ним на службу, а затем все-таки убьют.

Бэларий. Дети, мы укроемся на горных вершинах и будем там в безопасности. Пристать к войску короля нам невозможно, потому что мы не внесены в отрядные списки. Помимо этого, так как нас никто не знает, нас, вследствие недавней смерти Клотэна, могуть заставить объяснит, где мы проживали, сознаться в том, что мы сделали,и следствием этого будет смерть, только отсроченная мучениями пытки.

Гвидерий. Отец, в настоящее время такая боязливость совсем тебе не пристала, а нас она не убеждает нисколько.

Арвираг. Совсем не вероятно, чтобы британцы, слыша ржание римских коней, видя костры, зажженные в стане неприятеля, когда глаза и уши их заняты такими важными событиями, стали тратить время на расспросы, кто мы и откуда?

Бэларий. В войске меня знают многие. Вы видели, что, знав Клотэна, когда он еще был юношей, я через столько лет тотчас-же признал его. Помимо этого и король не стоит ни моих услуг, ни вашей любви. Изгнание лишило меня возможности дать вам должное воспитание, осудило на тягостную жизнь, без всякой надежды на то счастие, которое сулила вам ваша колыбель; оно осудило нас переносить и палящий зной лета, и дрожь в дни свирепой зимы.

Гвидерий. Чем жить так, лучше совсем не жить. Молю тебя, отец, идем к войску! Никто не знает ни меня, ни брата, а o тебе все давно забыли. Ты так состарился, что никто не может тебя узнать.

Арвираг. Клянусь вот этим сияющим солнцем, что я туда пойду. Меня унижает мысль, что я никогда не видал, как люди умирают на войне. Самое большее то, что я видал - кровь испуганных зайцев или серн, по которым мы охотились. Я никогда не езжал верхом на настоящем коне, помимо жалкой клячи, бока которой никогда не знавали шпор, а только привыкли к таким коблукам, как мои. Так долго оставаясь в безвестности,мне стыдно глядеть на солнце и пользоваться его лучами.

Гвидерий. Клянусь небом, пойду и я! Если ты благословишь меня, я стану более заботливо относиться к сохранению жизни; не благословишь, пусть меня убьют римляне.

Арвираг. То-же говорю и я. Аминь.

Бэларий. Когда вы так мало дорожите своею молодою жизнью, зачем мне, старику, дорожить своею и безрадостною, и дряхлой? Дети, я иду с вами. Если вас в бою за отчизну подкосит смерть, там-же лягу и я. Идемте-же, идем! (Про себя). Они сгорают от нетерпения; кровь в них негодует, жаждя излиться, и все это, чтобы доказать царственное свое происхождение! (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Поле между британским и римским лагерями.

Входит Постум; в руках y него окровавленный платок.

Постум. Да, кровавое полотно, я сохраню тебя, потому что сам желал, чтобы ты было окрашено таким образом. О, мужья, если-бы все вы следовали моему примеру, многие из вас казнили-бы своих жен, тогда как оне несравненно более добродетельны, чем вы сами, и при том вы убивали-бы их за самые ничтожные прегрешения... О, верный слуга Пизаний, ты не обязан был исполнять все приказания господина! Тебе следовало исполнять только те, которые справедливы... О, боги, если-бы наказывали меня за каждый мой проступок, я не дожил-бы до пытки, переживаемой мною теперь. Вы дали-бы честной Имоджене время раскаяться, а весь свой гнев обратили-бы на меня, на меня, несравненно более достойного вашей кары. Но, увы! некоторых вы за ничтожные проступки похищаете от нас и поступаете так из любви к ним, чтобы избавить их от дальнейших страданий, а других допускаете совершать преступление за преступлением, становиться чудовищами в глазах людей и в тоже время благоденствовать. Теперь Имоджена в вашей власти, поступайте с нею, как хотите, а мне дайте только силу покоряться вашей воле. Меня в числе римских патрициев привезли сюда, чтобы сражаться против страны моей жены. Британия, я умертвил твою королеву. Довольно, больших ран я тебе не нанесу. Поэтому, боги, выслушайте снисходительно мои намерения: я сброшу с себя эту римскую одежду, наряжусь в платье простого британского крестьянина и в этом виде пойду против тех, с кем прибыл сюда. Таким я умру за тебя, Имоджена, без которой жизнь моя, каждое дыхание - то-же, что смерть. Так, неведомый никем, в крестьянской своей одежде, ни в ком не возбуждая ни ненависти, ни сострадания, я всего себя посвящу опасностям... О, боги, наделите-же меня мощью Леонатов. Чтобы пристыдить современников, я постараюсь отличаться не наружным блеском, а внутренними качествами (Уходит).

СЦЕНА II.

Другая часть того-же поля.

При громе труб и барабанов входят с одной стороны Люций, Иахим и римское войско; с другой войско британское, за которым, как простой воин, следует Леонат Постум. Они уходят за сцену. Шум сражения. Иахим и Постум возвращаются, сражаясь. Последний одолевает противника, обеззоруживает, а затем уходит. За сценой битва продолжается.

Иахим. Сознание гнусного проступка, тяготящего совесть, совсем лишает меня мужества. Я оклеветал женщину, дочь короля этой страны, и здешний воздух как-бы в отомщение лишает меня всяких сил. Если-бы не это, мог-ли бы неотесанный варвар одолеть меня в таком деле, в каком я считаюсь мастером. Если вы, воины Британии, стоите хоть настолько выше этого проходимца, насколько он выше наших воинов, окажется, что мы только люди, а они боги (Уходит).

Шум битвы продолжается. Британцы бегут. Цимбелин взят в плен; на выручку его являются Бэларий, Гвидерий и Арвираг.

Бэларий. Стойте! Стойте! Поле битвы за нами... Ущелье занято. Один только малодушный страх обращает вас в бегство.

Гвидерий и Арвираг. Стойте крепче! Деритесь смелее!

Сражение. Входит Постум и помогает британцам; они отбивают Цимбелина и уходят с ним. Затем появляются Люций, Иахим и Имоджена.

Люций. Оставь войско, юноша, беги, спасайся! Здесь свои убивают своих. Царит такая сумятица, что кажется, будто y войны завязаны глаза.

Иахим. Это оттого, что к ним подоспели подкрепления.

Люций. Дело приняло совсем неожиданный оборот. Если не подоспеют подкрепления и к нам, прядется обратиться в бегство (Уходят).

СЦЕНА III.

Другая часть поля.

Входят Постум и британский вельможа.

Вельможа. Ты, кажется, оттуда, где наши дали такой сильный отпор неприятелю.

Постум. А вы, как мне кажется, из числа бежавших.

Вельможа. Да.

Постум. Нельзя вас и осуждать за это. Все было уже потеряно, но за нас вступились небеса. Даже y короля оба крыла были отшиблены, ряды наши порваны; видны были одне только спины бежавших британцев, искавших спасения в тесном ущелье. Пылавший отвагой, упившийся кровью неприятель, задыхаясь от надежды на предстоящий грабеж и видя перед собою более работы, чем рабочих рук, одних разил на смерть, других слегка, а иные падали от одного страха. Вскоре тесное ущелье было запружено убитыми в тыл и трусами, только затем сохранившими жизнь, чтобы продлить свой позор.

Вельможа. Где-же находится это ущелье?

Постум. Около самого поля сражения. Оно защищено было рвом и валом из дерна. Этим воспользовался один старый воин, человек несомненно честный и, - ручаюсь, - достойный за подобную услугу той долголетней жизни, о которой ясно говорила его длинная седая борода. Вместе с двумя юношами,еще почти детьми, которым сроднее, казалось-бы, играть в горелки, чем участвовать в резне, и с нежными, словно нарисованными лицами, - несравненно более свежими, чем y многих женщин, которые или из скромности, или боясь загара,прикрываются густыми покрывалами, - он протеснился в ущелье и крикнул беглецам: - "В Британии одни олени, а не мужчины умирают, спасаясь бегством. Души трусов-беглецов стремятся прямо в преисподнюю! Стойте: или если вы будете убегать, словно стадо испуганных животных, мы не хуже римлян переколем вас, как животных! Обратитесь-же снова лицом к неприятелю; в этом ваше спасение! Стойте-же, стойте смелее!" Глядя на них, можно было подумать, будто видишь перед собою не троих смельчаков, а целых три легиона, потому что трое действующих могут с успехом заменить целые полчища бездействующих людей. Вот эти трое своим возгласом: "Стойте!" при содействии благоприятной местности, а еще более при помощи своего чарующего благородства, которое способно было веретено обратить в копье, заставили краску стыда броситься в побледневшие от страха лица беглецов. Устыдившиеся и ободрившиеся воины, из которых многие превратились в трусов только благодаря дурному примеру, - на войне-же вся вина падает на тех, кто подает такой пагубный пример, - оглянулись на лежавшее за ними пространство и, зарычав, словно львы, все, как один человек, ринулись навстречу неприятельским копьям. Преследователи начали замедлять шаг и скоро растерялись совершенно. Произошла жесточайшая свалка, и недавние победители, в свою очередь, словно стая испуганных цыплят, побежали назад по той-же дороге, по которой так еще недавно неслись победоносными орлами, а недавние трусы, обратившиеся теперь в победителей, стали преследовать их неумолимо. Да, наши трусы явились тем-же, чем являются негодные отбросы во время трудных морских странствований; они сделались поддержкою в нужде. Когда ворота для нападения на безоружных распахнулись для них настежь, о, боги! какими страшными ударами разразились, они вдруг, нанося их и живым, и раненым, и мертвым, и, - не в силах будучи устоять против напора человеческих волн, - даже своим. Каждый из тех, которых до сих пор обращал в бегство один неприятель, каждый способен был положить на месте по двадцати человек. Да, те, которым прежде казалось желательнее умереть, чем сопротивляться, превращались в смертоносные чудовища битвы.

Вельможа. Странный ряд случайностей: - ущелье, старик, юноши.

Постум. Что-же тут удивительнаго?.. Впрочем, мне кажется, что вы более способны слушать рассказы про чужие подвиги, чем совершать их лично. Если вы, ради забавы, желаете стихов по этому поводу, вот вам они: - "Тут двое мальчиков со стариком явились, - и римлян торжества в позор вдруг обратились".

Вельможа. За чтоже сердиться?

Постум. Я не сержусь, о, нет! Поверь мне, - ей-же-ей! -

Кто от врагов бежит, мне всех друзей милей.

Послушный трусости известной всем своей,

Он поспешить удрать от дружбы и моей".

Вызвали во мне охоту говорить плохими стихами, так вот вам.

Вельможа. Вы сердитесь. Прощайте (Уходит).

Постум. Опять в бегство!.. И это вельможа!.. О, благородная глупость! - сам был на поле сражения, а меня расспрашивает о подробностях битвы. Ах, сколькие отдали-бы сегодня свою честь, чтобы только спасти свою шкуру! - чтобы спастись, они показывали неприятелю пятки и не достигли цели. Только я один, заговоренный от смерти горем, не мог найти её там, где раздавались её стоны, не подвергся ей там, где она распоряжалась всевластно. Не странно-ли, что она, это гнусное чудовище, таится в светлых кубках, на мягких постелях, в сладкях словах, и что там y неё более деятельных пособников, чем y нас, обнажающих на войне в честь её мечи. Хорошо, но я все-таки найду ее! Быв сторонником британцев, я более не британец и перехожу в ряды тех, с кем прибыл сюда. Не стану более драться, а беспрекословно сдамся первому рабу, как только он прикоснется к моему плечу. Велико было здесь поражение, нанесенное римлянами, но и велико возмездие им со стороны британцев. Что-же касается меня, искуплением моей вины должна быть смерть. На той или на другой стороне я ищу только возможности расстаться с ненавистною жизнью; с нею из-за Имоджены я расстанусь во чтобы то ни стало (Входят два британских военачальника и воины).

1-й военачальник. Благодарение великому Юпитеру! Люций взят в плен, а старика и двух его сыновей все принимают за ангелов.

2-й военачальник. Был еще и четвертый. В одежде простолюдина он способствовал поражению неприятеля.

1-й военачальник. Говорят, был, но его нигде не могут отыскать. Стой! Говори, кто ты?

Постум. Римлянин, который не стал-бы уныло бездействовать здесь, если-бы его поддержали.

2-й военачальник. Задержите его собаку! Ни одна римская нога не вернется восвояси и не станет рассказывать дома, какие вороны заклевали их здесь. Он хвастается подвигами, словно важное лицо. Ведите его к королю.

Входят Цимбелин со свитою, Бэларий, Гвидерий, Арвираг, Пизаний и римские пленники. Военачальники подводят кь королю Постума. Король передает ею тюремщикам; затем все уходят.

СЦЕНА IV.

Тюрьма.

Входят Постум и два тюремщика

1-й тюремщик. Теперь тебя не украдут; спутан ты отлично; пасись здесь, если найдешь, что пощипать.

2-й тюремщик. Иначе живот подведет (Уходят).

Постум. Привет тебе, заключение, потому что ты, кажется, путь к освобождению. Во всяком случае я счастливее больного подагрою, предпочитающего вечные стоны исцелению при помощи смерти, этого искуснейшего из врачей, имеющего в своих руках ключи от всех замков. Но ты, совесть, ты закована крепче, чем руки мои и ноги. О, милостивые боги, дайте раскаянию послужит орудием для её освобождения; тогда и я свободен буду на веки. Достаточно-ли, однако, для этого одной моей скорби? Скорбью дети смягчают гнев своих земных отцов, а боги еще милосерднее людей. Покаяться же я все-таки должен, а это всего удобнее здесь, среди скорее добровольного, чем вынужденного, заключения. Если для получения свободы мне надо расплатиться, возьмите, о, бессмертные, все, что y меня есть, земную мою оболочку. Я знаю, вы милосерднее, чем многие заимодавцы,берущие с своих должников третью, шестую, десятую часть долга, чтобы предоставить им возможность разбогатеть снова, а остальную часть долга прощающия... Я прошу не этого: - в уплату за драгоценную жизнь Имоджены, возьмите мою. Хотя она и не стоит загубленной мною жизни несравненного создания, но она все-таки вычеканена вами. И в жизни взвешивается не всякая монета, находящаеся в обращении; ее принимают на веру. ради изображенного на ней лица. Вы примите мою монету хоть ради моего лица, так как оно есть подобие вашего. О, силы небесные, примите-же предлагаемую мною уплату, возьмите мою жизнь и уничтожьте долговое мое обязательство!.. О, Имоджена! Хотя безмолвно, но я все-таки буду продолжать разговаривать с тобою (Засыпает).

Торжественная музыка. Появляются призраки в виде Сицилия Леоната, величавого старика в военных доспехах, ведущего за руку пожилую женщину, мать Постума. Впереди идут другие призраки в образе музыкантов. За старшими, тоже предшествуемые музыкантами, идут двое молодых Леонатов; у каждого на груди рана, от которой они пали в сражении. Все становятся вокруг Постума.

Сицилий. Могучий царь громов, довольно изливать

Тебе свой гнев на жалких мух земных! -

Ну, с Марсом ссорься иль бранись с своей Юноной, -

Что злобно мстит тебе за вечные измены. -

В чем виноват мой сын, которого увидеть -

Не привелось мне на земле? Когда я умер, -

В утробе ждал еще он часа, чтоб родиться. -

Коль правду говорят, что ты отец сиротам, -

Ты должен-бы его взять под свою защиту -

И охранять его от всяких бед земных, -

Когда он никому на свете зла не делал

Мать. На помощь мне придти Люцина не хотела. -

Во время самых мук она взяла младенца, -

И он с рождения попал в среду врагов. -

О, как не пожалеть об участи ребенка?

Сицилий. Но в нем могучий дух и доблесть предков ясно -

Сказались так, что все немедленно признали -

Его Сицилия наследником законным.

1-й брат. Едва лишь возмужать успел он, как во всей -

Британии, где жил он, с ним в единоборство -

Никто не смел вступить. Мерилом-же полнейшим -

Его достоинств то, что выбор Имоджены -

Пал на него: она взяла его в мужья.

Мать. Зачем-же этот брак, насмешка эта злая? -

Чтоб он, лишившися наследья славных предков, -

В изгнаньи жил? чтоб разлучить его -

С той, кто ему всего милее в целом мире, -

С любимою женой, с прелестной Имодженой?

Сицилий. Зачем ты допустил, чтоб Иахим презренный, -

Да, этот гнусный сын Италии цветущей, -

Постума обратил в ничтожную игрушку -

И, распалив в уме, а в кротком сердце ревность. -

Всю жизнь его тем ядом отравил?

2-й брат. Вот это вызвало из мирных стран покоя -

Родителей и нас, сложивших жизнь в бою -

За благо родины и за права святые - Тенанция.

1-й брат. Постум служил и Цимбедлиу -

С такою-жь верностью. Зачем, зачем

Юпитер, - ты людям доблестным в награду посылаешь -

Одни страдания за преданность и честность?

Сицилий. О, царь богов, открой кристальное окно, -

Вглядись попристальней и прекрати гоненья -

Несправедливые на бедный род людской! -

Тем более на сынов и доблести, и славы.

Мать. Ведь добродетелен наш сын, так прекрати -

Уильям Шекспир - Цимбелин (Cymbeline). 2 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :