Уильям Шекспир
«Усмирение строптивой. 1 часть.»

"Усмирение строптивой. 1 часть."

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА:

Действующия лица Пролога

Лорд.

Христофер Слэй, медник

Хозяйка, паж, актеры, охотники и слуги.

Баптиста, богатый дворянин из Падуи.

Винченцио, старый дворянин из Пизы.

Лученцио, сын Винченцио.

Петручио, дворянин из Вероны.

Гремио, Гортензио - женихи Бианки.

Транио, Бионделло - слуги Лученцио.

Грумио, Куртис - слуги Петручио.

Старый школяр.

Катарина, Бианка - дочери Баптисты.

Вдова.

Портной, торгаш и слуга Баптисты и Петручио.

Место действия частью в Падуе, частью в загородном доме Петручио.

ПРОЛОГ.

СЦЕНА I.

В пивной, в поле.

Входят: Хозяйка и Слэй.

Слэй. Я, ей-Богу, отдую тебя.

Хозяйка. Тебя бы в колодки, бродягу!

Слзй. Сволочь! В роду Слэев нет бродяг; сунь нос в летописи,- мы пришли с Ричардом Завоевателем. А потому, paucas pallabris; пусть себе свет двигается, как ему надо. Sessa!

Хозяйка. Ну, что? заплатишь ты за разбитые стаканы?

Слэй. Нет, ни денежки. Ради св. Иеронима, убирайся в свою холодную постель и согрейся.

Хозяйка. Я знаю против тебя лекарство: пойду за констеблем.

Слэй. За констеблем, за чортом, за кем хочешь,- по закону отвечу, и брат, отсюда не тронусь ни на вершок; пусть приходит на здоровье (Ложится на пол и засыпает).

Рога. Входит Лорд с Охотниками и слугами.

Лорд. Доезжачий, поручаю тебе позаботиться о собаках; в особенности Резвый, бедняк, совсем выбился из сил, а Мрачного с Широкой Мордой сосвор. Заметил ты, как Серебро отличился в углу у тына, когда след уже простыл? Не отдам я этой собаки и за двадцать фунтов.

1-й охотник. Ну, Звонарь не уступит ему, право, лорд. Он заливался тогда даже, когда след был потерян, и два раза снова его находил. Я так думаю, она у вас лучшая собака.

Лорд. Ничего ты не понимаешь; если бы Эхо был проворнее, он бы заткнул за пояс дюжины таких Звонарей. Ну, так позаботься о них и накорми их. Завтра мы опять на охоту.

1-й охотник. Будет сделано, лорд.

Лорд. Это что такое? Мертвый или пьяница? Посмотрите-ка, дышет?

2-й охотник. Он дышет, лорд. Но, не нагрейся он пивом, в такой постели ему бы не заснуть крепко.

Лорд. Безобразное животное! Разлегся, точно свинья. О мрачная смерть! как ужасно и отвратительно твое изображение! Ребята, надо пошутить над этим пьяницей. Знаете. Если снести его в постель, надеть на него тонкое белье, на пальцы перстни, уставить стол у кровати тонкими яствами, а подле поставить слуг, когда он проснется,- разве этот нищий не забудет самого себя?

1-й охотник. Конечно, благородный лорд; я думаю, ничего другого ему и не останется.

2-й охотник. Не мало он удивится, проснувшись.

Лорд. Да, как блестящему сну или обаятельной мечте. Ну, берите его и уладьте ловко эту штуку. Перенесите его тихонько в лучшую мою комнату и украсьте ее моими самыми сладострастнейшими картинами. Его грязную башку вымойте теплой благовонной водой, наполните воздух ароматом благовонных курений, добудьте музыку, и когда он проснется, приветствуйте его нежными, очаровательными звуками, а если он заговорит, будьте наготове и с самым почтительным поклоном скажите ему: "что угодно вашей светлости?" Пусть один подойдет к нему с серебряным тазом, наполненным розовой водой и убранным цветами;- другой с рукомойником, третий с полотенцем и скажет: "Не угодно-ли будет вашей светлости освежить себе руки?" Один из вас пусть будет наготове с богатой одеждой и спросит: какое платье он намерен надеть; другой должен говорить ему о собаках и лошадях его и о том, что его лэди опечалена его болезнью. Убедите его, что некоторое время он был помешан, а когда он скажет, кто он, ответьте ему, что он бредит, потому что в действительности он могущественный лорд. Совершите все это, друзья, как можно естественнее. Это будет прекраснейшая забава, если только повести дело осторожно.

1-й охотник. Благородный лорд, рассчитывайте нас, мы сыграем роль так, что он действительно понимает благодаря нашему рвению, что он - именно тот, за кого мы его принимаем.

Лорд. Берите его тихонько и отнесите в постель, и пусть каждый будет на своем месте, когда он проснется.

Слэя уносят. Трубные звуки.

Эй, поди, посмотри, кто это трубит? Может быть какой-нибудь благородный, путешествующий джентльмэн, который хочет отдохнуть с дороги?

Входит слуга.

Ну, что-же?

Слуга. Если позволите, ваша милость,- приехали актеры и предлагают свои услуги.

Лорд. Позови их.

Входят актеры.

Лорд. Здорово, ребята.

Актеры. Благодарим вашу милость.

Лорд. Думаете-ли вы остаться здесь на ночь?

Первый актер. Если вашей милости будет угодно принять наши услуги.

Лорд. От всего сердца. Вот этого молодца я помню; как-то я видал, как он играл роль старшего фермера, в пьесе, где ты так ловко сватался за благородную даму; твое имя я забыл, но, действительно, эту роль ты искусно выдержал и сыграл естественно.

Первый актер. Я думаю, что ваша милость говорит о роли Сото.

Лорд. Да, в этой роли ты был превосходен. Вы явились сюда очень кстати, тем более, что я придумал некоторую шутку, и ваше искусство может быть для этой шутки весьма полезно. Здесь находится один лорд, который желал-бы видеть вашу игру сегодня вечером Однако, я сильно сомневаюсь в вашей сдержанности; боюсь, что, заметив его странности,- потому что его милость, никогда не присутствовала на театральных представлениях,- вы предадитесь какому-нибудь безумному припадку смеха и тем оскорбите его. Я вас, господа, предупреждаю, что если он увидит, что вы улыбаетесь, он выйдет из себя.

Первый актер. Не беспокойтесь, благородный лорд, мы можем сдержать себя, как-бы он ни был странен.

Лорд. Ну, проводи их на кухню и сделай им дружеский прием; они не должны иметь ни в чем недостатка в моем доме.

Слуги и актеры уходят.

Лорд (к другому слуге). А ты ступай, отыщи моего пажа Бартоломея и одень его с головы до ног в платье лэди; когда это будет сделано, отведи его в комнату пьяницы называй его благородной лэди и оказывай ей должное почтение. Скажи ему от меня, что если он хочет заслужить мое благоволение, пусть ведет себя как можно приличнее, пусть ведет себя так, как дамы ведут себя с своими мужьями; пусть обращается с пьяницей как можно почтительнее; пусть, например, скажет нежным голоском и приветливо: "что прикажете ваша светлость? - чем ваша лэди, ваша покорная жена, может обнаружить свой долг и доказать свою любовь?" А затем, с нежными ласками и страстными поцелуями, с головой, склоненной на его груди, пусть проливает слезы радости, по поводу того, что её благородный лорд наконец-то выздоровел и уже не воображает, как воображал целых семь лет, что он - презренный нищий. А если мальчишка не обладает этой женской способностью проливать потоки слез, когда захочется, то в этом ему поможет луковица, тщательно завернута в платок; она поневоле покроет глаза его слезами. Присмотри, чтоб все это было сделано как можно скорее; не замедлю сделать новые распоряжения (Слуга уходит).

Я знаю, что мальчишка превосходно будет передразнивать грацию, голос, осанку и манеры благовоспитанной женщины. С нетерпением хочу послушать, как он будет называть пьяницу своим супругом и посмотрю как мои служители будут воздерживаться от смеха, ухаживая за этим глупым мужиком. Пойду, надо помочь им советом; может быть мое присутствие умерит их смешливость, которая может выйти из всяких пределов (Уходит).

СЦЕНА II.

Спальня в доме Лорда.

Слэй в роскошном шлафроке; кругом слуги: одни с платьями, другие с туалетными принадлежностями. Входит Лорд одетый слугой.

Слэй. Ради Бога, кружку пивца!

Первый слуга. Не угодно-ли будет благородному лорду кубок хересу?

Второй слуга. Не угодно-ли будет благородному лорду отведать этого варенья?

Третий слуга. Какое платье, благородный лорд, подать сегодня?

Слэй. Я просто Христофер Слэй; не называйте меня ни моей милостью, ни благородным лордом; я в жизни моей не пивал хересу, а если ужь вы хотите угостить меня вареньем так дайте лучше варенья из говядины. Не спрашивайте меня, какое платье я хочу надеть, потому что кафтанов у меня столько-же, сколько и спин, столько-же чулок сколько ног; случается даже и так, что у меня оказывается больше ног, чем башмаков, да и башмаки-то такие, что из них выглядывают пальцы.

Лорд. Да освободит небо вашу светлость от этих странных фантазий! О, может-ли быть, чтоб человек, столь знатный, такого происхождения, обладающий таким богатством, столь всеми уважаемый, предавался столь странным мыслям?

Слэй. Да вы с ума, что-ли, хотите меня свести? Разве я не Христофер Слэй, сын старого Слэя из Бортонгэта, по рождению разнощик, по воспитанию чесальщик, по обстоятельствам вожак медведей, а по теперешнему ремеслу медник? Спросите Мариану Гакет, жирную целовальничнху в Винкоте; если она не знает меня, если она скажет, что я не должен ей четырнадцать пенсов за светлый эль, то считайте меня мерзейшим лжецом в целом свете. Я еще не спятил. Вон!..

Первый слуга. Вот это-то и печалит вашу лэди!

Второй слуга. Вот это-то и сокрушает ваших слуг.

Лорд. Поэтому-то и ваши родственники избегают вашего дома, из которого вы как-бы изгоняете их вашим странным сумасбродством. О, благородный лорд! подумай о своем происхождении! Возврати к себе из изгнания твои прежния мысли, изгони эти отвратительные и низкие грезы! Посмотри как ухаживают за тобой твои слуги, по первому твоему мановению готовые повиноваться тебе. Хочешь музыки? Слушай! Аполлон играет и двадцать соловьев поют! Или, может быть, ты хочешь отдохнуть? Мы тебя положим на постель, которая мягче и нежнее сладострастного ложа, приготовленного нарочно для Семирамиды. Скажи, что хочешь прогуляться, и мы усыплем землю цветами. Или, может быть, хочешь ты поехать верхом? Твои лошади будут немедленно готовы, одетые в сбруи, блестящия золотом и жемчугами! Любишь соколиную охоту? у тебя есть соколы, которые летают выше жаворонков. Или хочешь охотиться с собаками? Твои собаки заставят и самый небосклон отвечать им и вызовут громкое эхо из пещер.

Первый слуга. Скажи, что хочешь звериную охоту, и твои гончия быстрее оленя и легче дикой козы.

Второй слуга. Любишь картины? Мы сейчас принесем тебе Адониса, отдыхающего на берегу ручья и Цитерею, спрятавшуюся в тростнике, который, кажется, точно движется и играет, точно также, как ветер играет с осокой.

Лорд. Мы покажем тебе Ио в ту самую минуту, когда она была еще девушкой, и как она была обманута; она изображена с такой жизнью, как на деле.

Третий слуга. Или Дафну, бегущую по тернистому лесу и царапающую себе ноги, и можно побожиться, что сейчас-же хлынет кровь, а опечаленный Аполлон плачет, так искусно изображены кровь и слезы!

Лорд. Ты - лорд, настоящий лорд, и у тебя есть лэди, которая прекраснее всех лэди нашего печального времени...

Первый слуга. И прежде, когда слезы, которые она проливала из-за тебя, не наводняли еще, подобно завистливому потоку, её прелестного лица,- она была красивейшим созданием во всем мире; да и теперь еще она не уступит в красоте никакой другой женщине.

Слей. Я - лорд? и жена моя - настоящая лэди? Уж не грежу-ли я, или, может быть я грезил до сих пор? Но ведь я не сплю, я вижу, слышу, понимаю, говорю, обоняю прелестные благовония и осязаю мягкие предметы. Клянусь жизнью, я и в самом деле лорд, а вовсе не медник, не Христофер Слэй. Ну, хорошо, так приведите-же сюда нашу лэди, а затем, повторяю, кружку элю.

Второй слуга. Неугодно-ли будет благородному лорду вымыть руки? (Слуги падают ему таз и полотенце). О, как мы рады, что ваш ум пришел в себя! О, если-бы вы, наконец, вспомнили кто вы! Целых пятнадцать лет вы провели точно во сне и даже, когда вы бодрствовали, то бодрствовали как-бы во сне.

Слэй. Пятнадцать лет? Ей Богу, прекрасный сон. И во все это время я ничего не говорил?

Первый слуга. О, конечно, говорили, благородный лорд, но говорили только бессмысленные слова. Хотя вы лежали здесь, в этой прекрасной комнате, вы, однако, утверждали, что вас вытолкали за дверь, и ругали хозяйку дома и кричали, что потребуете ее в суд за то, что она, будто-бы, подает глиняные кружки вместо кварт с печатями. По временам кликали еще какую-то Сесилью Ганет.

Слэй. Ну, да, служанку в кабаке!

3-й слуга. А в действительности, сэр, вы не знаете ни какого кабачка и никакой служанки, ни всех тех людей, которых вы называли, как, например, Стефена Слэя или старого Джона Нэпса Гриса, и Питера Торфа, и Генри Пинпернеля, и двадцати других таких же имен, которые никогда не существовали и которых никто никогда не видал.

Слэй. Ну, значит, благодарение Господу за то, что я поправился!

Все. Аминь.

Слэй. Спасибо тебе; от этого ты ничего не потеряешь.

Входит паж в женском платьи со свитой.

Паж. Как здоровье моего благородного лорда?

Слэй. Очень хорошо, потому что здесь довольно еды. Где моя жена?

Паж. Здесь, благородный лорд; что ты ей повелишь?

Слэй. Вы - моя жена и не называете меня вашим мужем? Для слуг я, конечно, лорд, а для вас я просто муж.

Паж. Мой супруг и мой лорд, мой лорд и мой супруг, я ваша жена, во всем вам покорная.

Слэй. Ну, да, я это хорошо знаю... А как звать-то ее?

Лорд. Мадамой.

Слэи. Мадамой Элисой или мадамой Джоанной?

Лорд. Просто мадамой и ничего больше; так лорды зовут своих жен.

Слэй. Ну, мадам жена, они говорят, что я проспал целых пятнадцать лет, а может быть и больше.

Паж. Да, и эти пятнадцать лет показались мне тридцатью, потому что все это время я была изгнана из вашего ложа.

Слэй. Долгонько!.. Слуги, оставьте меня одного с нею. Мадам, раздевайтесь и сейчас ложитесь в постель.

Паж. Трижды благородный лорд, умоляю вас, увольте меня еще на одну или две ночи или, по крайней мере, до захода солнца, потому что ваши доктора велели мне непременно, под опасением возвращения вашей прежней болезни, не разделять с вами вашего ложа. Надеюсь, что эта причина будет моим извинением.

Слэй. Да, но я в таком положении, что не могу так долго ждать, а с другой стороны мне бы не хотелось погрузиться в прежние мои грезы; поэтому подождем, не смотря на плоть и кровь.

Входит слуги.

Слуга. Актеры вашей чести, узнав о вашем выздоровлении, явились, чтобы сыграть забавную комедию, потому что ваши доктора нашли это развлечение полезным, заметив, что чрезмерная печаль сгустила вашу кровь, а так как меланхолия - кормилица помешательства, то они и находят полезным, чтобы вы присутствовали на представлении, которое расположит ваш ум к веселью и радости, предупреждающим тысячи недугов и удлиняющим жизнь.

Слэй. Отлично! Пусть играют! Это должно быть в роде рождественского фарса или скоморошества?

Паж. Нет, мой добрый лорд, это будет более веселая материя.

Слэй. То-есть, домашняя материя, что-ли?

Паж. Это - в роде истории.

Слэй. Ну, хорошо, пойдем смотреть. Мадам моя жена, садись рядом со мною; пусть свет двигается как ему угодно,- моложе от этого мы не станем (Садятся).

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Падуя. Площадь.

Входят: Транио и Лученцио.

Лученцио. Наконец-то, Транио, я приехал в плодоносную Ломбардию, в веселый сад великой Италии и вижу прекрасную Падую, кормилицу искусств. Отцовская любовь и согласие, вооруженные его доброжелательством и твоим приятным обществом, мой верный, вполне испытанный слуга, служили мне напутствием. Отдохнем-же здесь и начнем в добрый час наше учение и наши благородные занятия. Пиза, обновленная почтенными гражданами, была местом моего рождения, а мой отец, купец, огромная торговля которого распространяется на весь мир, Винченцио, происходит от Вентиволиев. Сын Винченцио, воспитанный в Флоренции, должен теперь, чтоб оправдать все его надежды, увенчать его богатство добрыми делами. А потому, Транио, я надеюсь во все время моих занятий здесь, изучать добродетель и ту часть философии, которая учит о счастии, достигаемом одной лишь добродетелью. Скажи-же, что ты об этом думаешь, потому что я оставил Пизу и приехал в Падую, как человек, оставивший мелководье, чтобы погрузиться в глубину и утолить в ней свою ненасытную жажду.

Транио. Mi perfonate, благородный господин мой; я во всем разделяю ваши мысли. Я очень рад, что вы решились насытиться всеми сладостями сладостной философии. Однако, добрый господин, преклоняясь перед добродетелью и правилами нравственности, не будем, с вашего позволения, стоиками или же бревнами, не будем до такой степени преданы предписаниям Аристотеля, чтобы окончательно отказаться от Овидия. Разсуждайте о логике с вашими знакомыми и упражняйтесь в ресторане в обыкновенных разговорах; для вдохновения прибегайте к музыке и поэзии; из математики и метафизики пользуйтесь тем, что, на ваш взгляд, в состоянии будет переварить ваш желудок. Нет, ведь, пользы от того, что не доставляет удовольствия. Ну, словом, сэр, изучайте то, что больше всего вам нравится.

Лученцио. Очень тебе благодарен, Транио, за твой благоразумный совет. О, если-бы ты, Бионделло, был здесь, мы бы немедленно устроились и наняли-бы приличное помещение для приема друзей, которых не замедлим приобрести в Падуе. Но постой! Какое это общество идет сюда?

Транио. Должно быть, синьор, какая-нибудь процессия, желающая приветствовать наше прибытие в город.

Входят: Баптиста, Катарина, Бианка, Гремио; а Гортензио, Лученцио и Транио - встороне.

Баптиста. Господа, не докучайте мне больше; вы уже знаете мое твердое решение не выдавать замуж младшей дочери, пока я не найду мужа для старшей. Если-бы, который-нибудь из вас любил Катарину, то, как я хорошо вас знаю и люблю вас, то я-бы позволил ему ухаживать за нею сколько ему угодно.

Гремио. Ужь лучше уходить ее! Для меня она слишком сурова. А может быть, ты, Гортензио, возьмешь ее в жены?

Катарина. Прошу вас, сэр, неужели это вы хотите сделать меня приманкой женихов?

Гортензио. Женихов, моя милая? Что вы понимаете под этим? Не будет у вас женихов, пока вы не сделаетесь по любезнее и помягче.

Катарина. Уверяю вас, синьор, вам нечего бояться. Я знаю, что вы даже и не на полдороге к моему сердцу; а если-бы и были, то моим первым делом было-бы причесать вам голову стулом с тремя ножками, расквасить вам физиономию и обратить вас в шута.

Гортензио. Упаси нас, Господи, от-таких дьяволов!

Гремио. И меня также, всемогущий Боже!

Транио. Ну, ужь потеха! Должно быть она помешана или удивительно своенравна.

Лученцио. Но в безмолвии другой я зато вижу, девственную кротость и скромность. Потише, Транио.

Транио. Хорошо сказано, синьор; будем молчать и любоваться втихомолку.

Баптиста. И так, господа, доказывая делом мои слова... Бианка, ступай домой; ты, добрая Бианка, не огорчайся; от этого я буду не менее любить тебя, мое дитя.

Катарина. Кроткая овечка! было бы лучше, если-бы ты ткнула себе пальцем в глаз; по крайней мере, ты бы знала, почему ты плачешь!

Бианка. Сестра, радуйся моей печали. Отец, безропотно повинуюсь вашему желанию. Книги и музыкальные инструменты составят мое общество; я и одна буду заниматься и упражняться.

Лученцио. Слушай, Транио! В её словах ты можешь слышать Минерву!

Гортензио. Синьор Баптиста, какой вы странный отец! Мне очень жаль, что наше расположение доставляет Бианке огорчение.

Гремио. Как! Вы хотите ее запереть, синьор Баптиста, из-за этого чорта из ада? Вы хотите ее наказать за злой язык её сестры?

Баптиста. Господа, удовольствуйтесь этим; это - мое решение. Ступай домой, Бианка! (Бианка уходит). А так как я знаю, что она очень любит музыку, инструменты и поэзию, то возьму к себе учителей, чтобы они образовали её юность. Если вы, Гортензио, или вы, синьор Гремио, имеете кого-нибудь в виду,- приведите их ко мне, потому что к знающим людям я буду всегда расположен и ничего не пожалею, чтобы прилично образовать моих дочерей. Итак, прощайте. Катарина, ты можешь остаться; мне нужно еще поговорить с Бианкой (Уходит).

Катарина. Ну, что-жь, я полагаю, что и я могу уйти, не правда-ли? Как? Располагают моими часами, как будто я и сама не знаю, как ими распорядиться? Какже! (Уходит).

Гремио. Убирайся хоть к чортовой жене! Твои качества так омерзительны, что никто не захочет тебя удерживать! Наша любовь еще не так горяча, Гортензио, чтобы мы должны были дуть на наши ногти и чтобы не заставили ее немного попоститься! Наш пирог не поспел еще ни с одного бока! Ну, прощай! Однако, из-за любви, которую я питаю к прекрасной Бианке, если мне удастся найти человека, который-бы был способен преподавать ей предметы, любимые ею, я пошлю его к её отцу.

Гортензио. И я сделаю тоже, синьор Гремио. Но еще одно слово, прошу вас. Хотя сущность нашего соперничества не допустила нас ни до каких переговоров, но по зрелом размышлении, я думаю, что для того, чтобы снова иметь доступ к нашей прекрасной Бианке и быть снова счастливым соперником в любви к Бианке, мы об одном должны похлопотать.

Гремио. О чем именно? скажите.

Гортензио. О чем? о том, чтобы добыть мужа её сестре,

Гремио. Мужа? Скажите лучше, чорта)

Гортензио. Я говорю, мужа.

Гремио. А я говорю, чорта! Неужели ты думаешь, Гортензио, что, как-бы ни был богат её отец, найдется такой дурак, который-бы женился на таком аде?

Гортензио. Полно, Гремио! хотя выше нашего терпения выносить её беснования и брань, в мире, поверь, мой друг не мало добрых молодцов (стоит только хорошенько поискать), которые возьмут ее со всеми её пороками, при хорошем приданом.

Гремио. Ну ужь не знаю; по крайней мере, что касается меня, то я бы предпочел взять приданое с непременным условием, чтоб меня секли каждое утро на базарной площади.

Гортензио. Действительно, как ты говоришь, какой уже выбор между гнилыми яблоками! Но, пойдем; ужь если эта формальная помеха делает нас друзьями, то останемся же друзьями до тех, по крайней мере, пор, когда, добыв мужа старшей дочери Баптисты, мы этим самым возвратим младшей свободу выбрать себе мужа и тогда опять примемся за собственное дело! - прелестная Бианка!.. И тогда успех более счастливому! Тот, кто быстрее мчится, получит кольцо! Что скажешь на это, Гремио?

Гремио. Вполне согласен. Я-бы с удовольствием дал самую лучшую лошадь Падуи тому, кто осмелился бы выступить на это сватовство, чтобы решился жениться на ней, разделить с ней ложе и освободить от неё дом. Ну, пойдем (Гремио и Гортензио уходят).

Транио (выступая вперед). Прошу вас, синьор, скажите мне, возможно-ли, чтобы любовь так внезапно могла овладевать человеком?

Лученцио. О, Транио! Пока я сам не испытал этого, я никогда не поверил бы, чтобы это было возможно, или невероятно. Но вот посмотри! В то время, как я стоял здесь беззаботно, я, в этой беззаботности, испытал влияние любви, и теперь, сознаюсь тебе с полной искренностию, тебе, который мне так же дорог и близок, как была дорога и близка Анна карфагенской царице,- о, Транио, я сгораю, пылаю, и я погибну, Транио, если не добуду этой скромной молодой девушки. Посоветуй мне, Транио; я знаю, что ты это можешь сделать; помоги мне, Транио; я ведь знаю, что ты хочешь мне помочь.

Транио. Синьор, теперь уже прошло время бранить вас; страсти нельзя изгнать из сердца упреками. Если любовь овладела вами, вам остается только одно: redime te captum quam queas minimo.

Лученцио. Очень тебе благодарен, паренек, продолжай; это меня утешает уже, и для того, чтобы быть совершенно утешенным, мне остается только выслушать твои советы.

Транио. Синьор, вы так нежно посматривали на эту девицу, что, может быть, вы и не заметили самого главнаго.

Лученцио. О, заметил! Я заметил на её лице удивительную красоту, вроде красоты дочери Агенора, заставившей великого Юпитера смириться перед нею и своими коленами облобызать критский берег.

Транио. И ничего другого вы не заметили? Разве вы не заметили, как её сестра начала браниться, и устроила такую бурю, которую едва-ли какое-либо смертное ухо может вынести.

Лученцио. Транио, я заметил, как шевелились её кораловые уста и как, благодаря её дыханию, благоухал воздух; божественно и прелестно было все, что я в ней заметил.

Транио. Ну, пора, однако, умерить его пыл. Прошу вас, синьор, очнитесь; если вы любите эту молодую девицу, пустите в ход все ваши мысли и ум, чтобы овладеть ею. Положение следующее: её старшая сестра так своенравна и зла, что до тех пор, пока отец не сбудет её с рук, ваша любовь, синьор, принуждена оставаться в девушках дома; отец держит ее взаперти, чтобы освободить ее от приставания женихов.

Лученцио. Ах, Транио, какой жестокий отец! Но не заметил-ли ты, что он хлопочет добыть ей искусных учителей?

Транио. Конечно, заметил, синьор; на этом можно дальше действовать.

Лученцио. Я уже думал об этом, Транио.

Транио. Синьор, клянусь моей рукой, что наши мысли сходятся и сливаются в одну.

Лученцио. Скажи мне прежде свою мысль.

Транио. Вы хотите быть учителем и взять на себя обучение молодой девицы: вот ваше намерение.

Лученцио. Да, но можно-ли его исполнить?

Транио. Нет, нельзя, потому что кто-же здесь займет ваше место? Кто в Падуе будет сыном Винченцио? Кто будет держать открытый дом, учиться, принимать друзей, посещать и угощать своих соотечественников?

Лученцио. Basta! Успокойся: все придумано. Нас еще никто не видал ни в одном доме; по лицу, никто не может отличить, кто из нас слуга, и кто - господин. Из этого следует, что ты, Транио, будешь, вместо меня, господином: будешь держать дом, будешь иметь слуг, как и у меня. Я-же превращусь в кого-нибудь другого, в какого-нибудь флорентинца, неаполитанца или бедного молодого человека из Пизы. Все это созрело, а потому за дело, Транио! Снимай сейчас-же свое платье, бери мой берет и мой цветной плащ; как только приедет Бионделло, он поступит к тебе на службу, но прежде его необходимо заставить держать язык за зубами (Меняются платьем).

Транио. Это совершенно необходимо. Одним словом, если ужь это ваша добрая воля, синьор, и так как я обязан повиноваться вам (ибо так приказал мне ваш отец, когда мы уезжали: "Служи моему сыну", сказал он, хотя, может быть, это было сказано в другом смысле),- то я готов быть Лученцио из любви к Лученцио.

Лученцио. Да, будь им, Транио, потому что Лученцио любит. Позволь мне быть рабом, чтоб только добыть эту молодую девицу, прелестный вид которой очаровал мой удивленный взор.

Входит Бионделло.

А! вот и этот плут!.. Негодяй, где ты был?

Бионделло. Где я был? Да сами-то вы где? Синьор, или мой товарищ Траино украл у вас платье или вы сами обокрали его, или вы друг друга обокрали? Прошу вас, скажите, что случилось?

Лученцио. Иди сюда, негодяй, не время теперь шутить и потому сообразуйся с обстоятельствами. Твой товарищ Транио, чтоб спасти мне жизнь, берет мое платье и мое положение в свете, а я, чтоб убежать, беру его, потому что, когда я высадился, я, в ссоре, убил человека и боюсь, что меня заметили. Я тебе приказываю служить ему, как следует, а между тем я удалюсь отсюда, чтоб спасти мою жизнь. Понимаешь-ли ты меня?

Бионделло. Я, синьор? совсем не понимаю.

Лученцио. И чтоб ни слова не было о Транио: Транио превратился в Лученцио.

Бионделло. Тем лучше для него; я-бы и сам хотел быть им.

Транио. Да и я-бы хотел быть им, парень, еслиб только этот Лученцио мог добыть младшуюдочь Баптисты. Но, негодяй, советую тебе, не из почтения ко мне, а к моему господину, вести себя со мной как можно почтительнее во всяком обществе. Наедине с тобой, так и быть, я - Транио; но при людях я - Лученцио, твой господин,

Лученцио. Ну, отправимся, Транио. Одно лишь остается тебе сделать: занять место среди этих женихов. Если ты меня спросишь, почему это нужно,- удовольствуйся тем что на то у меня есть свои хорошие и важные причины (Уходят).

-

1-й слуга. Вы, кажется, задремали, благородный лорд, вы никакого внимания не обращаете на пьесу.

Слей. Нет, клянусь святой Анной, это забавная штука. Много еще осталось?

Паж. Любезный лорд, она только что началась

Слей. Превосходная штука, мадам лэди. Хотелось бы, чтобы она поскорее кончилась.

СЦЕНА II.

Там-же. Перед домом Гортензио.

Входят: Петручио и Грумио.

Петручио. Верона, на некоторое время я оставил тебя, чтобы повидаться в Падуе с моими друзьями, но в особенности с самым дорогим и преданным другом - Гортено. Вот, кажется, его дом... Сюда, негодяй Грумио! Колоти!

Грумио. Колотить, синьор? Кого колотить? Кто нибудь обидел вашу милость?

Петручио. Говорят тебе, негодяй, колоти здесь покрепче.

Грумио. Колотить здесь вас, синьор? А кто я такой, синьор, чтобы осмелиться колотить вас?

Петручио. Негодяй, колоти в эту дверь, говорят тебе, и колоти крепко, или я стану колотить твою башку.

Грумио. Мой господин должно быть в драчливом расположении духа. Попробуй я его ударить - потом не отделаешься.

Петручио. Не хочешь?.. Чорт возьми, негодяй! если ты не хочешь колотить, я тебе надеру уши, посмотрю, помнишь-ли ты sol и fa; ты запоешь у меня (Дерет ею за ухо).

Грумио. Помогите, помогите! Мой господин взбесился!

Петручио. А теперь колоти, негодяй, когда тебе приказывают!

Входит Гортензио.

Гортензио. Что тут? А! мой старый приятель Грумио и мой дорогой Петручио!.. Как вы попали в Верону?

Петручио. Синьор Гортензио, ты появился как раз, чтобы положить конец этой ссоре! Coutto il corebene trovato! могу я сказать.

Гортензио. Alia nostra casa ben venuto, molto honorato signior mio Petrucio... Встань, Грумио, встань, мы уладим эту ссору.

Грумио. Нет, дело не в латыни, синьор. Разве это не законная причина оставить его службу? Послушайте, синьор: он приказал колотить его и колотить крепко, синьор; но разве хорошо, чтобы слуга обращался так с своим господином, которому, может быть (насколько, по крайней мере, мне известно), стукнуло тридцать два года! Жаль, в самом деле, что я его не стукнул хорошенько; тогда и Грумио не досталось бы.

Петручио. Глупый негодяй!.. Добрый Гортензио, я приказал этому негодяю постучать в твою дверь и никак не мог добиться от него этого.

Грумио. Постучать в дверь! О, Господи! Разве вы мне не сказали этими самыми словами: "Негодяй, колоти здесь, колоти, колоти хорошенько, колоти крепко?" А теперь говорите, что дело касалось двери.

Петручио. Негодяй, убирайся прочь или молчи, советую тебе это.

Гортензио. Петручио, терпение; я ручаюсь за Грумио. Какое неприятное недоразумение возникло между тобою и им, твоим старым, твоим верным и забавным слугой Грумио? Но скажи, мой милый друг, какой счастливый ветер увлек тебя из древней Вероны в Падую?

Петручио. Ветер, разносящий молодых людей по миру искать счастия вдали от дома, где приобретается обыкновенно немного опытности. Но, говоря в нескольких словах, вот в каком я нахожусь положении, синьор Гортензио: Антонио, мой отец, умер, и в этот лабиринт я бросился в надежде жениться и устроиться как можно лучше. В кошельке у меня есть кроны, кое-какое добро дома, и теперь я пустился путешествовать, чтобы посмотреть на свет.

Гортензио. Петручио, хочешь, чтобы я поговорил откровенно и посватал бы тебе злую и дурную жену? Ты, конечно, не поблагодаришь меня за такой совет, а между тем, я ручаюсь тебе, что она будет богата и даже очень богата; но ты мне друг, а потому я не пожелаю тебе этого.

Петручио. Синьор Гортензио, между друзьями, как мы, достаточно и нескольких слов, а поэтому, если ты знаешь невесту, достаточно богатую, чтобы быть женой Петручио (потому что богатство есть припев в моей свадебной песенке),- то будь она так же безобразна, как возлюбленная Флоренция, так-же стара, как Сивилла, и так-же зла и сварлива, как Ксантиппа Сократа, или даже хуже,- это моих намерений не изменит; будь она, наконец, так же бешена, как бурное Адриатическое море,- все равно. Я приехал в Падую жениться на богатой, а богатство и счастие для меня одно и то же.

Грумио. Он, видите-ли, синьор, говорит вам все, что у него на уме. Дайте ему доброе количество золота и жените его на кукле, на марионетке, на старой. беззубой карге, у которой больше болезней, чем у пятидесяти двух кляч, взятых вместе,- все хорошо, лишь были-бы деньги.

Гортензио. Петручио, если мы уже зашли так далеко, то я буду продолжать то, что начал в шутку. Я могу, Петручио, доставить тебе жену очень богатую, молодую, красивую, воспитанную так, как подобает дворянке. Единственный её недостаток - и этот недостаток достаточно велик - заключается в том, что она нестерпимо своенравна, сварлива и упряма, и в такой степени, что если-бы мои дела были гораздо хуже, чем они на самом деле, я бы и тогда не захотел на ней жениться, за целый золотой рудник

Петручио. Гортензио, все это глупости. Ты еще не знаешь силы золота. Скажи мне, как зовут её отца, и с меня довольно: я все-таки пойду на приступ, хотя бы она гремела так же страшно, как гром в осенних тучах.

Гортензио. Ея отец - Баптиста Минола, любезный и добрый дворянин. Ея имя - Катарина Минола, прославившаеся в Падуе своим злым и сварливым языком.

Петручио. Я знаю её отца, хотя её не знаю; он был хорошо знаком с моим покойным отцом. Я не засну, Гортензио, прежде, чем не увижу ея, а потому, извини меня, если я оставляю тебя так скоро, после нашей встречи, или сопровождай меня к ней.

Грумио. Прошу вас, синьор, пусть он отправляется, если ужь ему так хочется. Честное слово, если-бы она знала его так же хорошо, как я его знаю, то она сейчас-же бы догадалась, что брак с ним до добра не доводит. Она может называть его хоть дюжину раз бездельником или чем-нибудь другим в этом роде,- это ему как с гуся вода. А когда он сам начнет ругаться,- никому не сдобровать. Я вот что скажу вам, синьор: заикнись она только, он ей все лицо обезобразит и так обезфигурит, что у ней глаза будут не больше, чем у кошки. Вы его еще не знаете, синьор.

Гортензио. Постой, Петручио, я пойду с тобой, потому что мое сокровище находится на сохранении у Баптисты; у него драгоценный бриллиант моей жизни, его младшая дочь, прекрасная Бианка; он скрывает ее от меня и от других её поклонников, моих соперников в любви. Сообразив, что почти невозможно, при недостатках, о которых я тебе говорил, чтобы можно было найти жениха для Катарины, он решил, что никого не допустит к Бианке, прежде чем сварливая Катарина не найдет себе мужа.

Грумио. Сварливая Катарина! Самое скверное прозвище для молодой девушки!

Гортензио. А теперь мой друг Петручио должен оказать мне услугу; он должен представить меня, одетого скромно, старому Баптисте, как искусного учителя музыки для обучения Бианки. Благодаря этой хитрости, я буду иметь, покрайней мере, случай ухаживать за ней, не возбудив никакого подозрения.

Входят: Гремио и переодетый Лученцио с книгами под мышкой.

Грумио. Ну, разве это не надувательство? Посмотрите, как молодые люди только и думают, чтобы надувать стариков! Синьор! Синьор, оглянитесь-ка назад. Эй, кто идет?

Гортензио. Молчи, Грумио: это соперник мой в любви. Петручио, отойдем в сторону.

Грумио. Мальчишка, как есть! Как есть amoroso (Отходят).

Грбмио. Отлично! Список я прочол. Послушайте, синьор; я хочу, чтобы они были прекрасно переплетены, и только книги о любви; чтоб не было никакого другого чтения,- вы меня понимаете? К тому, что вы будете получать от синьора Баптисты, я щедро прибавлю еще и от себя... Возьмите также и ваши тетрадки и надушите их хорошенько, потому что та, которой оне предназначены, ароматнее самых благоуханий? Что вы будете читать ей?

Лученцио. Чтобы я не читал, я во всяком случае буду стараться для вас, для моего покровителя, будьте в этом уверены, и с таким усердием, как если-бы вы сами были на моем месте. Да, и может быть, еще с большим успехом, чем вы, если-бы вы были даже и настоящий ученый, синьор.

Гремио. О, ученость! Какое великое дело!

Грумио. О, кулик! Какой-же ты осел!

Петручио. Молчи, негодяй!

Гортензио. Грумио, молчи. Как поживаете, синьор Гремио?

Гремио. Очень рад, что встретил вас, синьор Гортензио. Знаете-ли вы, куда я иду?.. К Баптисте Минола. Я обещал ему поискать учителя для прекрасной Бианки, и вот, благодаря счастливому случаю, я встретил этого молодого человека, который по своей учености и воспитанию достоин вполне быть её учителем; он очень сведущ в поэзии и в других книгах,- в хороших, в этом я вам ручаюсь.

Гортензио. Ну, и прекрасно. А я, с своей стороны, встретил дворянина, обещавшего мне найти отличного музыканта, который-бы годился в учителя нашей возлюбленной. Значит и я не уступлю вам в готовности услужить прекрасной Бианке, столь любимой мною.

Гремио. Любимой мною; это докажут мои поступки.

Грумио. И как докажут его мешки с золотом.

Гортензио. Гремио, теперь не время давать волю нашей любви. Послушайте меня и если вы будете говорить со мной толково, то я сообщу вам новость, одинаково приятную для каждого из нас. Вот дворянин, которого я встретил случайно и который рада нашей пользы и по собственному желанию, хочет посвататься за злую Катарину и даже жениться на ней, если приданого окажется достаточно.

Гремио. И так, сказано - сделано, и все обстоит благополучно. Гортензио, а рассказывали-ли вы ему о всех её недостатках?

Петручио. Я знаю, что она - самая невыносимая, сварливая злючка; если нет ничего другого, то в этом я не вижу ничего дурного.

Гремио. А, в самом деле, приятель? Откуда вы?

Петручио. Я из Вероны и сын старого Антонио. Мой отец умер, но фортуна осталась со мной; я надеюсь прожить хорошо и долго.

Гремио. Ну, синьор, такая жизнь с такой женой будет странная жизнь. А, впрочем, если у вас такой вкус, то с Богом! Вы во всем можете рассчитывать на мою помощь. Но действительно ли вы намерены посвататься за эту дикую кошку?

Петручио. Вы лучше спросите: хочу-ли я жить?

Грумио. Хочет-ли он посвататься? - ну, конечно, хочет, или в противном случае, я повешу ее.

Петручио. Зачем-бы я и приехал сюда, если-бы у меня не было этого намерения? Ужь не думаете-ли, вы, что небольшой шум может оглушить меня? Разве я не слыхал рыканья львов? Не слыхал я моря, всклокоченного ветром, когда оно, точно дикий вепрь, беснуется? Не слыхал я разве пальбы в полях и небесной канонады в тучах? Разве мне не приходилось слышать в настоящем сражении зверские крики, ржанье лошадей и пронзительные звуки труб? А вы мне говорите о женском злоязычьи, которое не так сильно поражает ухо, как треск каштана на очаге фермера! Полноте, полноте! Пугайте мальчишек этими страхами!

Гремио. Он-то ничего не боится!

Грумио. Гортензио, послушай. Этот дворянин явился как раз кстати, как я полагаю, и для нашей, и для его пользы.

Гортензио. Я обещал ему, что мы будем ему помогать и что мы возьмем на время его сватанья все издержки на себя.

Гремио. Я готов, лишь-бы только он женился на ней.

Грумио. В этом я-бы хотел быть также уверенным, как в хорошем обеде.

Входит Транио в богатой одежде с Бионделло.

Транио. Синьоры, да хранить вас Господь. Осмелюсь спросить вас, как ближе пройти к дому синьора Баптисты Минола?

Бионделло. Того, у которого две дочери.- Вы ведь о нем спрашиваете?

Транио. Да, о нем, Бионделло.

Гремио. Послушайте, синьор; вы, вероятно, не о ней спрашиваете...

Транио. Может быть, синьор, и о ней, и о нем, вам-то какое дело?

Петручио. Во всяком случае, синьор, прошу оставить в покое злую.

Транио. Злючек я не люблю, синьор. Бионделло, пойдем.

Лученцио. Начало хорошее, Транио.

Гортензио. Синьор, одно слово прежде, чем вы уйдете. Намерены-ли вы свататься на молодой девице, о которой вы спрашивали: да или нет?

Транио. А если-бы и так, синьор, что-жь тут оскорбительнаго?

Гремио. Ничего, если вы без дальнейших разговоров сейчас-же и ретируетесь.

Транио. Да что вы, синьор? Разве улица не одинаково свободна как для вас, так и для меня?

Гремио. Улица может быть, но не она.

Транио. А почему? позвольте спросить.

Гремио. А потому, если вам это угодно знать, что она - предмет любви синьора Гремио.

Гортензио. Что ее избрал синьор Гортензио.

Транио. Потише, синьоры. Если вы дворяне, то надеюсь, выслушаете меня терпеливо. Баптиста - благородный дворянин, не совсем неизвестный моему отцу. Еслиб его дочь была еще прелестнее, то могла-бы еще больше иметь поклонников, и меня в их числе. Дочь прекрасной Леды имела их тысячу; почему-же у прекрасной Бианки не может быть одним больше? И Лученцио будет этим одним, если-бы даже явился и сам Парис с уверенностью восторжествовать.

Гремио. Вот так! Этот дворянин намерен всех нас заговорить!

Лученцио. Господа! дайте ему волю, и он сейчас-же заврется.

Петручио. Гортензио, зачем все эти разговоры?

Гортензио. Синьор, позвольте мне спросить у вас: видели-ли вы когда-нибудь дочь Баптисты?

Транио. Нет, синьор; но я знаю,что у него их две; одна - прославившаеся своим злым языком, другая - своей примерной скромностью.

Петручио. Синьор, синьор, первая - моя; оставьте ее в покое.

Гремио. Прекрасно, оставим этот подвиг этому великому Геркулесу; он будет поважнее всех двенадцати подвигов Алкида.

Петручио. Синьор, поймите хорошенько, что я хочу сказать. В действительности младшая дочь, на которую вы все имеете виды, заперта отцом от всех поклонников; он не хочет выдать ее замуж, пока не выйдет старшая.

Транио. Если это так, синьор; если вы - тот самый человек, который может помочь нам всем и мне, как и другим, если сломаете лед, если вы исполните этот подвиг, завоюете себе старшую и таким образом откроете нам доступ к младшей, то тот, который будет иметь счастие обладать ею, не будет на столько груб, чтобы не быть вам благодарным.

Гортензио. Синьор, вы хорошо говорите и хорошо понимаете дело. Но так как вы объявляете себя искателем, то должны, также как и мы, вознаградить этого дворянина, которому мы все одинаково обязаны.

Транио. Синьор, скрягой я не буду, и в доказательство прошу вас провести вместе этот вечер и выпить за здоровье наших дам. Будем делать так, как делают адвокаты, которые, будучи противниками на суде, дома пьют и едят вместе, как друзья.

Грумио и Бионделло. О, прекрасное предложение! Товарищи, пойдем!

Гортензио. Предложение действительно хорошо, а поэтому - да будет так! Петручио, я буду твоим ben venuto.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Там-же. Комната в доме Баптисты.

Входят: Катарина и Бианка,

Бианка. Милая сестра, не унижай себя, не унижай и меня также, обращаясь со мной как с служанкой и рабой; (о недостойно. А что касается этих тряпок, развяжи мне руки, и я сама их сброшу да, сброшу все платья, до последней юбки, и все, что ты прикажешь мне сделать, я сделаю, потому что я знаю мои обязанности по отношению к старшим.

Катарина. Из всех твоих поклонников, я приказываю тебе сказать мне сейчас же, которого ты любишь больше других; но, смотри, не скрывай ничего.

Бианка. Поверь мне, сестра, из всех живых людей я не встречала еще ни одного, которого могла бы предпочесть другому.

Катарина. Милочка, ты лжешь. Ужь не Гортензио-ли?

Бианка. Если он нравится тебе, сестра, клянусь тебе, я и сама постараюсь, чтобы он женился на тебе.

Катарина. О, значит ты предпочитаешь больше богатство, ты хочешь Гремио, чтобы красиво наряжаться.

Бианка. Уж не его-ли ты ревнуешь ко мне? Ну, я вижу, что ты шутишь, и понимаю теперь, что все время ты только подсмеивалась надо мной. Прошу тебя, сестра Кэт, развяжи мне руки.

Катарина. А, так это шутка? Ну, так и все остальное было шуткой (Бьет ее).

Входит Баптиста.

Баптиста. Это еще что такое, девчонки? Откуда эта дерзость?.. Бианка, уйди!.. Бедная девочка, она плачет... Принимайся за свою иголку и не связывайся с нею... Постыдилась бы ты, порождение диавольского духа! За что ты ее обижаешь? Ведь она ничего тебе не сделала? Когда она огорчила тебя хоть одним горьким словом?

Катарина. Ея молчание оскорбляет меня, и я хочу отомстить ей (Бежит за Бианкой).

Баптиста. Как? даже в моем присутствии? Бианка, ступай к себе (Бианка уходит).

Катарина. Вы меня ненавидите! Теперь я это отлично вижу, что она - ваше сокровище; ей нужен муж, а я должна буду на её свадьбе плясать босой, и из любви к ней, должна няньчить обезьян в аду. Не говорите со мной: я запрусь и буду плакать, пока не найду случая отомстить (Уходит).

Баптиста. Найдется-ли другой, более несчастный дворянин? Но кто это идет сюда?

Входят Гремио с Лученцио, переодетым в бедное платье; Петручио с Гортензио в одежде музыканта; Транио с Бионделло, несущим лютню и книги.

Гремио. Здравствуйте, сосед Баптиста.

Баптиста. Здравствуйте, сосед Гремио. Да сохранит вас Господь, синьоры!

Петручио. И вам того-же желаем, благородный синьор! Прошу вас, скажите мне: у вас, кажется, есть дочь, ни названию Катарина, красивая и добродетельная?

Баптиста. Да, синьор, у меня есть дочь Катарина.

Гремио. Ну, уже вы слишком скоро: надо по порядку.

Петручио. Вы обижаете меня, синьор Гремио; оставьте меня. Синьор, я - дворянин из Вероны; наслышавшись о красоте вашей дочери, о её уме, о её любезности, о её девственной скромности, о её чудесных качествах и мягкости её характера, я осмеливаюсь явиться к вам в дом, чтобы собственными глазами удостовериться в справедливости всех этих толков, так часто слышанных мною. И вот, для первого знакомства, позвольте представить вам этого человека (указывая на Гортензио), весьма искусного в музыке и в математике, способного усовершенствовать образование вашей дочери в этих искусствах, которые, как мне известно, не безъизвестны ей. Примите его услуги, если не хотите меня огорчить. Его имя - Лицио, и родом он из Мантуи.

Баптиста. Приветствую вас, синьор, а также и его, ради вас; со что касается моей дочери Катарины, я знаю, что она не может понравиться вам, к моему величайшему сожалению.

Петручио. Я вижу, что вы не хотите расстаться с нею, или, по крайней мере, что я лично вам не нравлюсь.

Баптиста. Нет, не заблуждайтесь, синьор! Я говорю только то, что думаю. Откуда вы, синьор? Могу-ли назвать вас по имени?

Петручио. Мое имя - Петручио; я сын Антонио, человека весьма известного почти во всей Италии.

Баптиста. Я хорошо его знаю и тем более рад вас видеть у себя.

Гремио. А теперь позвольте, Петручио, прошу вас, и нам, бедным просителям, сказать несколько слов,- вы ужь очень скоры.

Петручио. Извините, синьор Гремио; мне бы хотелось кончить все разом.

Гремио. Не сомневаюсь, синьор, но вы сами этим испортите ваше дело. Сосед, я уверен, что это предложение вам очень приятно. Желая сделать вам такую же любезность, вам, которому я обязан более, чем кому-либо другому, позвольте смело представить вам этого молодого ученого (указывая на Лученцио), долго учившагося в Реймсе, столь-же сведущего в греческом, латинском и других языках, как тот - в музыке и математике; его зовут Камбио; прошу вас, примите его услуги.

Баптиста. Тысячу благодарностей синьор Гремио. Очень рад вас видеть, добрый Камбио (К Транио). Но вы, синьор, имеете вид чужестранца. Осмелюсь ли спросит вас о причине вашего прихода?

Транио. Простите, синьор, мою дерзость; будучи чужестранцем в этом городе, я осмеливаюсь явиться искателем руки вашей дочери, прекрасной и добродетельной Бианки. Мне известно ваше твердое решение прежде отдать замужество старшую дочь. Я прошу от вас одной только милости: чтобы вы, как только вы узнаете мой род, приняли меня точно так же, как и других претендентов, дозволили мне посещать ваш дом. Желая содействовать образованию ваших дочерей, приношу вам этот простой инструмент и эту небольшую связку греческих и латинских книг; если вы их примете, то оне приобретут ценность.

Баптиста. Ваше имя - Лученцио? Вы откуда?

Транио. Из Пизы, синьор: я сын Винченцио.

Баптиста. Очень известное лицо в Пизе; я хорошо его знаю по слухам; очень рад вас видеть, синьор (Обращается к Гортензио). Возьмите эту лютню (обращаясь к Лученцио), а вы - эту связку книг. Вы сейчас увидите ваших учениц. Эй, кто-нибудь!

Входит слуга.

Проводи этих синьоров к моим дочерям и скажи им обеим, что это их учителя; пусть они примут их любезно (Слуга уходит за Гортензио, Лученцио и Бионделло). Мы-же немного погуляем по саду, а там и за обед. Очень рад вас видеть, прошу вас верить этому.

Петручио. Синьор Баптиста, мои дела не терпят отлагательства; я не могу ежедневно посещать ваш дом. Вы хорошо знаете моего отца, а через него - и меня, единственного наследника его поместий и богатства, которые я скорее привел в порядок, чем расстроил. А потому, скажите мне, если я приобрету расположение вашей дочери, что принесет она мне в приданое?

Баптиста. После моей смерти половину моих владений; а теперь - двадцать тысяч крон.

Петручио. Взамен этого приданого я завещаю ей, если она переживет меня, все мои земли и все мои деньги. Изложим-же все это на бумаге, чтобы все эти условия были исполнены как с одной, так и с другой стороны.

Баптиста. Хорошо, но главное - вам надо приобрести её любовь; от этого все зависит.

Петручио. Ну, это пустяки, потому что, скажу вам, батюшка, я так же упрям, как и она; когда два бешеные огня встречаются, они сжигают все, что питает их бешенство. Слабый ветер, только увеличивает собой огонь, но бурный порыв тушит огонь и все. Я буду для вашей, дочери этим бурным порывом, и она уступит мне, потому что я настойчив и не добиваюсь любви, как ребенок.

Баптиста. Желал бы я, чтобы ты снискал её любовь и успел! Но приготовься выслушать кое-что неприятное.

Петручио. О, я тоже, что и горы, которых ветер не может покачнуть, если-бы он дул даже и целую вечность.

Входит Гортензио с прошибленной головой.

Баптиста. Что такое, мой друг? Почему ты так бледен?

Гортензио. От страха, уверяю вас, я бледен.

Бдитиста. Ну, что же? Будет моя дочь хорошей музикантшей?

Гортензио. Думаю, что она скорее будет хорошим солдатом; ей нужен меч, а не лютня.

Баптиста. Как? С лютней, значит, не было толку?

Гортензио. Конечно, никакого толка я не добился, за то она разбила лютню о меня. Я только сказал, что она ошибается в ладах, и согнул её руку, чтобы показать ей, как нужно ставить пальцы, но вдруг с совершенно дьявольским бешенством она вскричала: "А, лады? Вы это называете ладами. Ну, постой, я тебя налажу!" И с этими словами она так сильно ударила меня по голове лютней, что моя голова прошла сквозь лютню. Несколько времени я стоял совершенно оглушенный, как человек у позорного столба, выглядывая из лютни, как из колодки, между тем, как она обзывала меня нищим гудочником, крикливым Джэком и двадцатью другими подобными же позорными названиями, точно она их заранее заучила, чтобы больнее оскорбить меня.

Петручио. Ах, чорт возьми! Вот так здоровая девчонка! За это она нравится мне в десять раз больше. Очень бы мне хотелось поскорее поболтать с нею.

Баптиста (Гортензио). Ну, хорошо; иди со мной и не имей такого растерянного вида; занимайся с моей младшей дочерью; занятия она любит и благодарна за добро, которое ей делают. Синьор Петручио, хотите пойти с нами, или, может быть, прислать вам мою дочь Кэт?

Петручио. Прошу вас прислать ее; я подожду ее здесь.

(Уходят: Баптиста, Гремио, Транио и Гортензио).

Петручио. Как только она сюда явится, я храбро примусь за нею ухаживать... Положим, что она начнет ругаться, я ей таки-так и скажу, что она поет так же мелодично, как соловей. Положим, сделает гримасу,- я ей скажу, что у ней такой же радостный вид, как у утренней розы, омытой раннею росой! Положим, она закусит язычек и не захочет сказать ни слова,- тогда я стану расхваливать её словоохотливость и прибавлю, что её красноречие удивительно. Положим, попросит убираться к чорту,- а стану благодарить ее, как если-бы она пригласила меня остаться с нею на целую неделю. А если скажет, что не желает выходить за меня замуж,- я спрошу ее, какой день ей будет угодно назначить для оглашения в церкви и когда будет венчанье. Но вот и она... Теперь, Петручио, говори!

Входит Катарина.

Здравствуйте, Кэт; я слышал, что вас так зовут.

Катарина. Слышали, да плохо. Те, которые говорят обо мне, называют меня Катариной.

Петручио. Ну, это вы врете, ей-Богу; вас зовут просто Кэт, доброй Кэт, по временам злой Кэт, но во всяком случае - Кэт, самой милой Кэт во всем христианском мире, Кэт из пирожной лавки, самой игривейшей Кэт, потому что все котята игривы, а потому скажу тебе, Кэт, моя отрада, моя милая Кэт, выслушай меня! наслышавшись похвал во всех городах о твоей ангельской кротости, о твоих добродетелях, о твоей красоте,- но все же не на столько, на сколько ты их заслуживаешь, я был подвинут искать твоей руки.

Катарина. Подвинут!.. В самый раз! Ну, так пусть тот самый дьявол, который вас подвинул, и отодвинет вас. Я сейчас же догадалась, что вы - движимость.

Петручио. Это что еще значит,- движимость?

Катарина. Ну, да, движимость; например, скамейка.

Петручио. Вы в самый раз сказали: садись же на меня.

Катариниа. Ослы созданы на то, чтобы быть носильщиками, и вы - тоже.

Петручио. Женщины созданы на то, чтобы носить,- и ты тоже.

Катарина. Если вы обо мне говорите, то я не такая еще кляча, чтобы носить вас.

Петручио. Увы! добрая Кэт, я не слишком обременю тебя, потому что знаю, как ты молода и воздушна...

Катарина. Слишком воздушна, чтобы такой олух мог поймать меня, и все-таки я не легче моего веса.

Петручио. Не легче? Ну, да, не легче пчелки.

Катарина. Хорошо сказано, в особенности для сыча.

Петручио. О, легкокрылая горлянка! сыч все-таки поймает тебя!

Катарина. Ну, да, погонится за горлянкой, которая его заклюет.

Петручию. Ну, полно, полно, осочка; ты ужь очень горячишься.

Катарина. А если я оса, то берегись моего жала.

Петручио. Ну, это ничего: я его вырву.

Катарина. Да, если бы болван знал, где оно находится.

Петручио. Кто же не знает, где находится жало оси? В хвосте.

Катарина. В языке.

Петручио. В чьем языке?

Катарина. В вашем,- ведь вы же толкуете о хвостиках в языке. Прощайте.

Петручио. Как? Мой язык в твоем хвостике? Ну, подожди, малая Кэт, я ведь - дворянин.

Катарина. А вот посмотрим (Бьет его).

Петручио. Клянусь, что я отвечу тем-же, если вы еще раз меня ударите.

Катарина. И при этом лишитесь вашего герба: если вы ударите меня, то вы - не дворянин; а если вы не дворянин, то у вас нет и герба.

Петручио. Уже не герольдик-ли вы? Ну, в таком случае внесите меня в ваш гербовник.

Катарина. А что в вашем шлеме? Не петушиный-ли гребень?

Петручио. Петух без гребня, если только Кэт согласится быть моей курицей.

Катарина. Вы никогда не будете моим петухом; вы поете, как мокрая курица.

Петручио. Полно, Кэт, полно; ты не должна иметь такую кислую физиономию.

Катарина. Когда я вижу лесное яблоко, у меня всегда такая физиономия.

Петручио. Но здесь нет лесных яблок, а потому брось свою кислую физиономию.

Катарина. Нет, есть, есть!

Петручио. Ну, так покажи мне его.

Катарина. Если-бы у меня было зеркало, то показала-бы.

Петручио. Значит, вы бы показали мне мое собственное лицо?

Катарина. Так молод и так догадлив!

Петручио. А и в самом деле, клянусь святым Георгом, я для вас слишком молод.

Катарина. Однако, вы тощи.

Петручио. От заботы.

Катарина. Об этом я совсем не забочусь.

Петручио. Нет, послушайте, Кзт; вы от меня не улизнете.

Катарина. Вы рассердитесь, если я останусь; оставьте меня.

Петручио. Совсем нет; вы удивительно милы. Мне говорили, что вы грубы, дики, неприятны, а теперь я нахожу, что все это была одна лишь ложь, потому что вы прелестны, шутливы и чрезвычайно любезны. Конечно, твоя речь не особенно быстра, но приятна, как весенний цветок; сердитые гримасы ты не умеешь строить, ты не можешь коситься, кусать губы, как злая девчонка, ты не любишь противоречить твоим женихам, напротив,- ты беседуешь очень любезно и приветливо. Почему говорят, что Кэт хромает. О, злоязычный свет! Кэт, подобно ореховому дереву, пряма и стройна; она - каштанового цвета, как орешник, и слаще зерна его. О, позволь мне посмотреть, как ты ходишь: не может быть, чтобы ты хромала.

Катарина. Пошел, дурак, приказывай тем, кому ты платишь.

Петручио. Украшала-ли когда либо Диана лес, как Кэт эту комнату своей царственной поступью? О, будь Дианой, а Диана пусть будет Кэт; и тогда, пусть Кэт будет целомудренна, а Диана весела.

Катарина. Где научились вы этим прекрасным речам?

Петручио. Эти экспромты достались мне от матери.

Катарина. Умница-же была ваша мать, если родила такого сына!

Петручио. А разве не остроумен я?

Катарина. Да; а потому держите себя потеплее.

Петручио. Чорт возьми, это-то я и намерен сделать, прелестная Катарина, в твоей постели. А потому, оставляя всю эту болтовню, скажу тебе напрямик: ваш отец согласен, чтобы я был твоим мужем, приданое определено, и хочешь - не хочешь, а я женюсь на тебе. Я, Кэт, тот муж, который тебе нужен, потому что, клянусь светом, благодаря которому я вижу твою красоту,- красоту, которая заставляет меня любить тебя,- ни за кого другого, кроме меня, ты не выйдешь замуж. Для того ведь и рожден я, Кэт, чтобы укротить тебя и сделать из тебя, вместо дикой Кэт, милую Кэт, подобно всем семейственным Кэт. Сюда идет твой отец; не отказывай-же мне: я должен иметь женой Катарину.

Входят: Баптиста, Гремио и Транио.

Баптиста. Ну, что, синьор Петручио, как ваши дела с моею дочерью?

Петручио. Как и следовало ожидать: отлично, отлично! Да и разве возможно было нам не поладить?

Баптиста. Отчего же, Катарина, ты так пасмурна?

Катарина. Вы называете меня вашей дочерью? О, вы и в самом деле обнаружили отцовскую нежность, намереваясь выдать меня за полусумасшедшего, за безмозглаго наглеца, ругателя, который думает, что дерзостью всего можно достигнуть.

Петручио. Видите-ли, батюшка, вот в чем дело: вы и целый свет, которые говорят о ней, совершенно ошибаются; если она бывает зла, то из хитрости, потому что она не только не зла, но кротка, как голубка; она не только не заносчива, но смиренна, как утро. Терпением она не уступаеть Гризельде, а целомудрием - римской Лукреции. Одним словом, мы так сошлись, что свадьба назначена на воскресенье.

Катарина. Скорее в воскресенье я увижу тебя на виселице.

Гремио. Ты слышишь, Петручио? Она говорит, что скорее увидит тебя на виселице.

Транио. Так-то вы сошлись? Ну, ты можешь попрощаться с свадьбой.

Петручио. Будьте терпеливы, синьоры. Я ее себе выбрал. Если она и я - мы довольны, то вам-то какое дело? Между нами было решено, когда были одни, что при людях она попрежнему будет сварлива. Я вам говорю, что невозможно даже и представить себе. как она меня любит. О, нежная Кэт! Она вешалась мне на шею, то и дело целовала меня, расточая клятву за клятвой, что влюбилась в меня в один миг! О, она еще совсем новичка! Удивительно как, будучи наедине с женщиной, самый слабый поклонник может укротить самую своенравную... Дай мне руку, Кэт. Я отправляюсь в Венецию за платьем к свадьбе. Приготовьте все, батюшка, к празднеству и пригласите гостей; я хочу, чтобы моя Катарина была красива.

Баптиста. Не знаю, что и сказать; но дайте мне ваши руки... Да ниспошлет тебе Господь счастие, Петручио. Дело слажено.

Гремио и Транио. Аминь! Мы будем вашими свидетелями.

Петручио. Батюшка, женушка и синьоры, прощайте. Отправляюсь в Венецию. Воскресенье скоро наступит. У нас будут кольца, красивые наряды, различные безделушки. Ну, целуй меня, Кэт. В воскресенье мы будем муж и жена.

(Петручио и Катарина расходятся в разные стороны).

Гремио. Никогда еще брак не устраивался так быстро!

Баптиста. По правде вам сказать, синьор, я играю роль купца, который, очертя голову, отправляет свой товар.

Транио. Этот товар залежался у вас, а теперь он принесет вам прибыль или же погибнет в море.

Баптиста. Вся прибыль, которую я ищу в этом деле, - мир.

Гремио. Действительно, эта победа до странности мирная. Но теперь, Баптиста, поговорим о вашей младшей дочери. Наступает, наконец, день, которого мы так долго ждали; я ваш сосед и первый по времени жених.

Транио. А я - тот, который любит Бианку больше, чем можно выразить словами и чем можно даже представить себе в мыслях.

Гремио. Ты - юнец и не можешь любить так сильно, как я.

Транио. Седовласый, твоя любовь отдает холодом.

Гремио. А твоя - горячит. Назад, прыгун: старост питает.

Транио. А юность, в глазах женщин,- цветок.

Баптиста. Успокойтесь, синьоры; я решу ваш спор; награда приобретается делами, и тот из вас, кто завещает Бианке, на случай смерти, больше, получит любовь Бианки. Скажите, синьор Гремио, что вы можете ей завещать?

Гремио. Во первых, как вы знаете, мой дом в городе, снабженный в достаточной степени золотой и серебряной посудой, тазами и кувшинами для умывания её прелестных ручек. Обои из тирских ковров; в ларцах из слоновой кости хранятся мои кроны; в кипарисных сундуках - тончайшие ковры, драгоценные наряды, пологи, тонкое белье, унизанные жемчугом турецкие подушки, вышитое золотом венецианское кружево, оловянная и медная посуда и все, что нужно для дома и хозяйства. Кроме того, на моей ферме у меня сто дойных коров, сто двадцать жирных быков и все остальное в такой-же пропорции. Я должен сознаться, что я - в летах, но, умри я завтра,- все это достанется ей, если только в течение моей жизни, она согласится быть моею.

Транио. Это "только" весьма кстати. Синьор, послушайте-же меня. Я - единственный сын моего отца и наследник; если ваша дочь будет моей женой, я оставлю ей три или четыре дома в богатой Пизе, из которых ни один не будет хуже того, которым владеет старый синьор Гремио в Падуе и, кроме того две тысячи дукатов ежегодного дохода с плодородных земель.

Гремио. Две тысячи дукатов ежегодного дохода и земель? Вся ценность моих земель не достигает этой суммы! Но, кроме того, у ней будет еще корабль, который теперь стоит на якоре в Марселе. Ну, что? вы, кажется, задохлись от этого корабля?

Транио. Гремио, всем известно, что у моего отца - три большие корабля, две галеасы и двенадцать красивых галер; я утверждаю их за нею и удвоиваю все, что вы можете ей предложить.

Гремио. Я предложил все, что у меня было; больше у меня нет ничего: я могу дать только то, что имею. Если я вам нравлюсь, то у ней будет все, что мне принадлежит, и я сам.

Транио. Она теперь моя перед целым светом, по вашему собственному обещанию. Гремио устранен.

Баптиста. Я должен согласиться, что ваше предложение лучше, и если ваш отец поручится за вас, то она - ваша; в противном случае, прошу извинить, потому что если бы умрете раньше ея, то при чем она останется?

Транио. Ну, это не больше, как уловка... Он стар, я молод.

Гремио. А разве молодые люди не так-же умирают, как старые?

Баптиста. Ну, прекрасно, синьоры. Вот мое окончательное решение: вы знаете, что в будущее воскресенье моя дочь Катарина должна быть повенчана; в следующее-же затем воскресение я выдам за вас Бианку, если вы получите поручительство вашего отца; в противном случае она будет женой синьора Гремио. А теперь, прощайте, благодарю вас обоих (Уходит).

Гремио. Прощайте, сосед. Ну, теперь вы мне не страшны; молодой шутник, ваш отец не будет, конечно, так глуп, чтоб отдать вам все, что у него есть, с тем, чтоб на старости лет быть в полной вашей зависимости. Какое ребячество! Старая итальянская лисица не так глупа, паренек (Уходит).

Транио. Подожди, отомщу я твоей изсохшей шкуре, старый чорт! К счастию, я уже накрыл твою карту десяткой! Я себе вложил в голову облагодетельствовать моего господина: не вижу почему-бы ложному Лученцио не добыть отца - ложного Винченцио! Удивительное дело: обыкновенно, отцы добывают себе детей, а в этом любовном случае, благодаря моей хитрости, сын добудет себе отца (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Комната в доме Баптисты.

Входят: Лученцио, Гортензио и Бианка.

Лученцио. Эй, музыкант! остановись; ты ужь слишком дерзок; разве ты забыл уже прием её сестры Катарины?

Гортензио. Но, задорный педант, я здесь перед покровительницей божественной гармонии; ты должен уступить мне первое место. Когда, в течение часа, мы займемся музыкой, останется еще довольно времени на чтение.

Лученцио. Глупый осел, ты так мало читал, что даже не знаешь, в чем заключается предназначение музыки. Разве она создана не для того, чтобы освежат человеческий дух, после обычных занятий и изучений! А потому мы должны заняться сперва философией, а во время отдыха ты можешь подчивать нас своей гармонией.

Гортензио. Болна! Я не намерен выслушивать твоих глупостей.

Бианка. Синьоры, вы обижаете меня, ссорясь из-за того, что единственно зависит от меня. Я - не школьник, которому грозят розгой; у меня нет определенных часов, я и сама выбираю время для своих занятий. А потому, чтобы кончить этот спор, сядем здесь, возьмите ваш инструмент и съиграйте нам что-нибудь; мы кончим наше чтение прежде, чем вы успеете настроить его.

Гортензио. Вы оставите чтение, как только я настрою?

Лученцио. Никогда этого не будет; настраивай инструмент без разговоров.

Бианка. На чем мы остановились?

Лученцио. Вот здесь, синьора:

Наc ibat Simois; hic est Sigeia tellus;

Hic steterat Priami regia celsa senis.

Бианка. Переведите это.

Лученцио. Наc ibat - как я уже вам сказал, Simois - я, Лученцио, hic est - сын Винченцио из Пизы, sigeia tellus - переодетый для того, чтобы снискать вашу любовь, hic steterat - а Лученцио, который явился женихом, Priami - мой слуга Транио, regia - представляет меня, celsa sonis - чтобы лучше надуть старого Панталона.

Гортензио (подходя). Синьора, мой инструмент настроен.

Бианка. Будем слушать (Гортензио играет).

Бианка. Дишканты фальшивят!

Лученцио. Поплюй на колки и начинай снова.

Бианка. А теперь посмотрим, сумеюли я перевести это место. Наc ibat Simois - я вас не знаю, hic est sigeia tellus - я не верю вам, hiс steterat Priami - берегитесь, чтобы он не услыхал вас, regia - не слишком надейтесь, celsa seals - но и не отчаивайтесь.

Гортензио. Синьоры, теперь готово.

Лученцио. Да, кроме баса.

Гортензио. И бас настроен; только ты фальшивишь плут. Как, однако, этот педант петушится и как он дерзок! Жизнью клянусь, что он волочится за моей любовью. Подожди, педантшика, я присмотрю за тобой.

Бианка. Может быть после я и поверю вам, но теперь я не доверяю вам.

Лученцио. Не сомневайтесь, потому что, без сомнения, Эакид - то же самое, что и Аякс, только прозван так по имени своего деда.

Бианка. Учителю я, конечно, обязана верить, иначе, я бы сомневалась; но довольно... А теперь, Личио, начнемте. Синьоры, не обижайтесь, прошу вас, что с вами я позволяю себе шутить.

Гортензио. Тепер ты можешь прогуляться и оставить нас: я не преподаю трехголосой музыки.

Лученцио. Вы, синьор, уже очень скучны!.. (всторонц). А я все-таки останусь и буду присматривать; мне все кажется, что этот красивый музыкантишка влюблен.

Гортензио. Синьора, прежде чем мы примемся за инструмент и прежде чем вы научитесь ставить пальцы, я должен объяснить вам начала искусства. Я покажу вам гамму гораздо короче, приятнее, понятнее и доступнее, чем другие музыканты. Вот тут, на этой бумаге, она написана четко.

Бианка. Но я давным-давно изучала уже гамму.

Гортензио. А все-таки прочитайте гамму Гортензио.

Бианка.

Гамма. Ut. Я нахожусь в основе всякого аккорда.;

А-re. страсть Гортензио умоляет.

В-mi. Бианка, возьмите его в мужья.

C-fа. который любит со всем пылом страсти.

C-fa-ut. Во мне один ключ и две ноты.

E-la-mi. сжальтесь надо мной или я умру.

И это вы называете гаммой? Ну она мне совсем не нравится; я предпочитаю старую систему; я не так легкомысленна, чтобы применять истинные правила на глупые выдумки.

Входит слуга.

Слуга. Синьора, батюшка просит вас оставить книги и заняться украшением комнаты вашей сестры; вам, конечно, известно, что завтра её свадьба.

Бианка. Прощайте, мой любезные учители; я должна вас оставит.

Бианка и слуга уходят.

Лученцио. Если так, синьора, то и мне незачем здесь оставаться дольше (Уходит).

Гортензио. А у меня есть причина наблюдать за этим педантом; он решительно имеет вид влюбленнаго. Однако, Бианка, если ты унизишь себя и можешь увлечься первым встречным болваном,- то пусть тебя берет, кто хочеть. Как только я увижу, что ты легкомысленна,- мне останется только обратиться к другой (Уходит).

СЦЕНА II.

Там-же. Перед домом Баптисты.

Входят: Баптиста, Гремио, Транио, Катарина, Бианка, Лученцио и слуга.

Баптиста. Синьор Лученцио, настал день свадьбы Катарины и Петручио, и, однако, о зяте нашем нет еще и помину. Что скажут? Какой будет срам, если священник,уже готовый совершить священный обряд, понапрасну прождет жениха! Что скажет Лученцио о таком позоре?

Катарина. Только одна я буду опозорена. Меня против воли заставляют отдать руку за взбалмошного грубияна, за полоумного, который, наскоро посватавшись, совсем и не думает жениться. Я ведь говорила вам, что это бесстыдный наглец, который под видом грубого простодушие, скрыл подлую насмешку. Чтобы прослыть чудаком, он тысячу раз готов свататься, назначать дня свадьбы, приглашать друзей, объявлять в церкви, совсем даже и не думая жениться. Теперь все будут показывать пальцем на бедную Катарину и станут говорить: "Смотрите, вот жена этого бездельника Петручио - если-бы только он захотел на ней жениться!"

Транио. Потерпите, добрая Катарина, потерпите, Баптиста. Клянусь вам жизнью, что у Петручио добрые намерения, какая бы случайность ни помешала ему сдержать свое слово. Он, конечно, чудак, но умен; он любит пошалить, но честен.

Катарина. Было-бы лучше, если-бы Катарина никогда его не видала (Уходит, плача; за ней уходят Бианка и слуги).

Баптиста. Иди, дочь; я тебя не стану упрекать за эти слезы, потому что такая обида могла-бы взбесить и святого, а тем более нетерпеливую и раздражительную девушку, как ты.

Входит Бионделло.

Бионделло. Синьор, синьор! Старая новость, такая новость, какой вы никогда еще не слыхали!

Баптиста. Новость, да еще старая? Что ты хочешь этим сказать?

Бионделло. А разве не новость узнать, что Петручио возвратился?

Баптиста. Возвратился?

Бионделло. О, нет, синьор!

Баптиста. Как-же так?

Бионделло. Он возвращается.

Баптиста. А когда он будет сюда?

Бионделло. А вот, когда он будет стоять, где я стою, тогда вы его и увидите.

Транио. Ну, говори-же толком, какие такие старые новости?

Бионделло. Так вот. Петручио идет в новой шляпе и в старом кафтане; в старых, по крайней мере раза три вывороченных штанах; в паре сапог, служивших ящиком для свечей, и притом один сапог с пряжкой, а другой с завязками; со старой заржавленной шпагой из городского арсенала, без эфеса и без ножен, с разорванными ремнями. Кроме того, на хромой лошаденке, на которой старое, изъеденное молью седло, а стремена разные; она притом, в сапе, вся спина паршива, в нососе, в желудке, изуродована заушницей и подкожными червями. Надоуздок у ней из бараньей шкуры и весь в узлах; по всему видно, он так часто дергал им, чтоб не дать лошади упасть, а потому он часто и разрывался; подпруга сшита из шести кусков; похвостник бархатный, с дамского седла, с двумя буквами имени, отлично вынизан гвоздиками и скреплен кое-где бичевками.

Баптиста. А кто с ним едет?

Бионделло. О, синьор! Его слуга, наряженный в таком-же вкусе, как и лошадь, клянусь вселенной; одна нога его в чулке, а другая в шерстяном штиблете; одна повязана синей покромкой, а другая - красной; на голове у него старая шляпа, с "сорока причудами любви" вместо пера,- настоящее, невероятное чудовище, которое не похоже ни на слугу христианина, ни на слугу дворянина.

Транио. Должно быть, какая-нибудь новая причуда заставила его так принарядиться. Он по временам очень плохо одевается.

Баптиста. В каком-бы наряде он ни явился, я все-таки рад его видеть.

Бионделло. Но, синьор, он не является.

Баптиста. Да разве ты не сказал, что он сейчас явится?

Бионделло. Кто? Петручио явится?

Баптиста. Ну, да, что Петручио явится.

Бионделло. Нет, синьор, я сказал только, что явится его лошадь, с ним на спине.

Баптиста. Ну, это все равно.

Бионделло. Совсем нет... Клянусь святым Яковом.

Я готов поставить пенни,

Что лошадь и человек

Больше одного,

Но все-таки не двое.

Входят: Петручио и Грумио.

Петручио. Ну, где-же наши франты? Кто дома?

Баптиста. Здорово, синьор.

Петручио. Ну, не совсем-то здорово.

Баптиста. Однако, вы не хромаете.

Транио. Вы только не так хорошо одеты, как мы бы желали.

Петручио. Приходилось спешить... Но где же Кэт? Где моя любезная невеста?.. Как твое здоровье, отец?.. Господа, отчего вы так мрачны? Почему все общество смотрит на меня, точно на необыкновенное чудо, на удивительный памятник или на чрезвычайную комету?

Баптиста. Синьор, вы знаете, что сегодня - день вашей свадьбы. Сначала мы беспокоились, что вы не приедете; теперь мы еще более огорчены, видя, в каком вы печальном наряде. Сбросьте эти лохмотья, унижающие вас и позорящия наше торжество.

Транио. Скажите нам, какой важный случай удержал вас так долго вдали от вашей жены и заставил вас теперь явиться в таком странном наряде?

Петручио. Скучно было бы рассказывать и неприятно слушать. Довольно будет и того, что я явился и сдержал свое слово, хотя в некотором смысле я немного и отступил от него; но при случае я в этом оправдаюсь, и этим оправданием вы останетесь вполне довольны. Но где же Кэт? Я так долго был вдали от нея! Утро стареется; нам бы следовало уже быть в церкви.

Транио. Но являйтесь на глаза вашей невесте в этом отвратительном наряде. Пойдемте ко мне; наденьте мое платье.

Петручио. Ну, нет, поверьте мне, не надо: именно в этом платьи я и явлюсь к ней.

Баптиста. Но не в нем же, я думаю, хотите вы венчаться?

Петручио. Именно в нем. Бросим эти разговоры. Ведь она выходит за меня, а не за мое платье. Если-бы я мог подновить все то, что она будет изнашивать во мне, так же легко, как легко могу я менять платье, то для Кэт это было бы отлично, а для меня и подавно. Но, что же это я, дурак, так заболтался с вами! Пора отправиться к невесте и запечатлеть мои права поцелуем любви! (Уходят: Петручио, Грумио и Бионделло).

Транио. Такой наряд он надел на себя не без умысла. Надо будет убедить его, если это возможно, получше одеться перед тем, как идти в церковь.

Баптиста. Пойду за ним; надо посмотреть, что изо всего этого выйдет (Уходит).

Трпнио. А теперь, синьор, к её любви необходимо прибавить еще согласие отца. С этой целью,- как я уже сказал вашей милости,- я пойду отыскать человека (все равно, какого, мы его научим), который разыграл бы роль Винченцио из Пизы и который здесь, в Падуе, поручится за вас, и притом в гораздо большей сумме, чем мы обещали. И, таким образом, вы будете наслаждаться счастием, на которое вы надеетесь, и женитесь на прекрасной Бианке с согласия отца.

Лученцио. Если-бы не мой товарищ музыкант, который так настойчиво наблюдает за каждым шагом Бианки, было бы лучше, я думаю, обвенчаться тайно; раз сделано дело, пусть бы весь мир говорил "нет", я бы сумел отстоять мое право от всего света.

Транио. Мы помаленьку устроим все это и выберем для этого подходящую минуту; мы перехитрим этого седовласаго Гремио, и зоркого отца Минолу, и франта-музыканта, сладкого Лицио,- и все, для счастия моего господина Лученцио.

Входит Гремио.

Транио. Синьор Гремио, вы - из церкви?

Гремио. Да, и в таком же веселом расположении, как, бывало, выходил из школы.

Транио. А молодой муж с женой тоже вышел?

Гремио, Молодой муж, говорите вы? Это скорее конюх, самый грубый конюх; бедная девушка испытает это на себе.

Транио. Неужели он еще невыносимее? Ну, это невозможно.

Гремио. Он? Да это настоящий дьявол, дьявол, сатана.

Транио. Да и она дьявол, дьявол, жена дьявола.

Гремио. Ну, в сравнении с ним, она настоящий ягненок, голубка, глупышка. Вот я вам расскажу, синьор Лученцио. Когда священник спросил его, согласен-ли он взять Катарину в жены,- "Да, чорт возьми!" воскликнул он с таким бешенством, что изумленный священник уронил книгу, а когда нагнулся, чтобы поднять ее, этот полуумный так его толкнул, что и священник и книга, книга и священник растянулись на полу. "Теперь,- прибавил он,- подымай их кто хочет"!

Транио. А что-же сказала невеста, когда священник приподнялся?

Гремио. Она дрожала, трепетала, потому что тот топал ногами и ругался, как будто-бы священник надувал его. Наконец, после обряда венчания, он потребовал вина. "За ваше здоровье!" воскликнул он, как будто после бури он пьянствует на палубе корабля с друзьями. Проглотив одним глотком мускатель, он швырнул в лицо кистера остатки вина за то, что его бородка была жидка и как бы просила подачки в то время, как он пил. После этого он схватил новобрачную за шею и чмокнул ее в губы так громко, что поцелуй раздался эхом по всей церктт. Увидя это, я со стыдом выбежал из церкви, а за мной, я знаю, потянулась и вся процессия. Никогда еще не было видано такой сумасбродной свадьбы. Слышите, слышите? Играют менестрели!

Входит: Петручио, Катарина, Бланка, Баптиста, Гортензио, Грумио и свита.

Петручио. Синьоры и друзья, благодарю вас за хлопоты. Я знаю, что вы рассчитываете обедать сегодня со мною и что приготовили роскошный свадебный пир, но случилось так, что спешные дела требуют моего присутствия в другом месте, и я должен попрощаться с вами.

Баптиста. Неужели-же вы хотите ехать на ночь?

Петручио. Я должен уехать сегодня-же, прежде чем наступит ночь. Не удивляйтесь; если-бы мои дела были вам известны, вы бы и сами посоветовали мне уехать. Благодарю, все честные господа - свидетели моего союза с самой кроткой, самой прелестной и самой добродетельной из жен. Обедайте с моим отцом, пейте за мое здоровие, а я сейчас-же еду, и потому, прощайте.

Транио. Позвольте упросить вас ехать после обеда.

Петручио. Никак не могу.

Гремио. Просим вас остаться.

Петручио. Не могу.

Катарина. Ну, так я прошу вас.

Петручио. Очень рад.

Катарина. Рады остаться?

Петручио. Я очень рад, что вы просите меня остаться, но не останусь, как бы ни просили вы меня.

Уильям Шекспир - Усмирение строптивой. 1 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Усмирение строптивой. 2 часть.
Катарина. Послушайте, если меня любите, останьтесь. Петручио. Грумио! ...

ФЕНИКС и ГОЛУБКА.
Перевод П. А. Каншина Пусть величественно поющая птица, которая живет ...