Уильям Шекспир
«Отелло (Othello). 2 часть.»

"Отелло (Othello). 2 часть."

Дездемона. Я говорю, он не потерян.

Отэлло. Так принеси его сейчас!

Дездемона. Могла-бы принесть, но теперь не хочу. Я вижу, это одне только уловки, чтобы отделаться от моей просьбы. Прошу тебя, прими снова Кассио на службу.

Отэлло. Сейчас-же принеси платок!.. Мне начинает сдаваться...

Дездемона. Полно, полно! Лучшего лейтенанта, как Кассио, тебе не найти.

Отэлло. Платок!

Дездемона. Прошу тебя, поговорим о Кассио

Отэлло. Платок!

Дездемона. Подумай, все счастие этого человека зависит от твоего расположения; он делил с тобой опасности...

Отэлло. Платок!

Дездемона. Право, ты заслуживаешь порицания.

Отэлло. Прочь! (Уходит).

Эмилия. И вы говорите, что он не ревнив?

Дездемона. Я никогда не видала его таким. Должно-быть, в платке действительно была волшебная сила; какое несчастие, что я его потеряла.

Эмилия. Мы как следует узнаем человека не в год, и не в два. Все мужчины только желудки, а мы их пища. Они пожирают нас жадно, пока голодны, а насытились, - у них тотчас-же является отрыжка. Смотрите, сюда идет Кассио, а с ним мой муж.

Входят Кассио и Яго.

Яго. Говорю вам, что другого средства нет. Если и можно чего-нибудь добиться, то исключительно через нее, Смотрите, какая счастливая случайность. Она здесь; пристаньте к ней хорошенько.

Дездемона. Что скажете нового, Кассио?

Кассио. Обращаюсь к вам с прежнею просьбою, синьора, и умоляю вас помочь мне своим влиянием занять прежнее место в сердце человека, которого я люблю и уважаю всею душою, и тем вернуть меня снова к жизни. Очень-бы не хотелось откладывать далее решение моей судьбы. Если мой проступок достоин такой смертельной кары, что его не могут загладить ни прежния мои заслуги, ни настоящее мое горе, ни услуги, которые я могу оказать еще, для меня будет большим облегчением, если я узнаю это теперь-же. Тогда мне придется покориться воде судьбы и вымаливать её милостей на каком-нибудь другом поприще.

Дездемона. Увы, трижды честный Кассио, в данную минуту мое заступничество совершенно бессильно. Муж стал как-будто совсем не самим собою. Я даже перестала бы узнавать его, еслибы его наружность изменилась так же сильно, как расположение его духа. Желала бы я, чтобы силы небесные заступались за меня так же усердно, как я заступилась за вас. Свободной речью своею я даже вызвала гнев мужа и получила тяжелую обиду... Надо будет вам потерпеть еще несколько времени. Для вас я готова сделать; более, чем решилась бы сделать для себя. Будьте пока довольны и этим.

Яго. Разве главнокомандующий выразил неудовольствие?

Эмилия. Он только-что ушел отсюда и, как мне показалось, в страшном раздражении.

Яго. Разве он способен выходить из себя? Я видел сам, как пушки опустошали ряды его солдат, как, словно чорт, пушечное ядро рядом с ним разорвало на части родного его брата, а он не потерял хладнокровия. Если он рассердился теперь, значить, причиною тому, вероятно было что-нибудь очень важное. Сейчас пойду и узнаю, в чем дело.

Дездемона. Прошу вас, Яго, ступайте (Яго уходит). Вероятно, какое-нибудь действительно важное государственное дело. Виноваты во всем или неприятные известия из Венеции, или какой-нибудь только что открытый заговор, смутившие его ясный ум. При подобных обстоятельствах, люди, занятые важными делами, обыкновенно придираются к мелочам. Да, всегда так: если заболит палец, боль отражается и во всех остальных частях тела. К тому же вспомним еще, что люди - не боги, и нельзя от них требовать, чтобы они всегда обходились с нами так же ласково, как в первый день после свадьбы. Пожури меня хорошенько, Эмилия. Я была несправедлива к мужу, нелепо объяснив его раздражение против меня. Теперь я понимаю, что была неправа и только напрасно его обвиняла.

Эмилия. Дай Бог, чтобы во всем виноваты были одни неприятные известия из Венеции, а не подозрение, не ревность.

Дездемона. Боже мой! Разве я когда-нибудь подавала ему повод меня ревновать?

Эмилия. Ревнивые души совсем не нуждаются в каких бы то ни было поводах. Оне ревнуют не потому, что имеют для этого основание, а просто потому, что ревнивы сами по себе. Это чудовище нарождается само от себя. и питается самим собою.

Дездемона. О, да охранят небеса моего мужа от такого чудовища!

Эмилия. Аминь, синьора.

Дездемона. Пойду к мужу. Вы же, Кассио, будьте здесь где-нибудь поблизости. Если окажется, что он расположен меня слушать, я снова заговорю о вас; словом, сделаю то, что от меня зависит.

Кассио. Глубоко благодарен вам, синьора (Дездемона и Эмилия уходят. Появляется Бианка).

Бианка. Да хранит тебя Бог, Кассио!

Кассио. Что вызвало тебя из дому, прелестнейшая Бианка? Как поживаешь? Клянусь чем угодно, милая, что я шел к тебе.

Бианка. А я, Кассио, как видишь, направляюсь к тебе ни квартиру. Что это значит? Вот уже семь дней и семь ночей, как ты глаз не кажешь, а это выходит, что я не видела тебя два десятка часов, взятых восемь раз, с прибавлением еще восьми. Если же принять во внимание, что в отсутствие любовника часы идут вдвое медленнее, чем обыкновенно, так даже и не сочтешь, сколько времени я тебя не видала.

Кассио. Прости меня, Бианка. Меня все это время угнетали очень тяжелые мысли, но я вознагражу тебя за эти сто шестьдесят восемь часов отсутствия, в более свободное время (Показывает ей платок Дездемоны). Милая Бианка, не можешь ли ты вышить мне такой же?

Бианка. Откуда взял ты его, Кассио? Должно быть, подарок какой-нибудь новой приятельницы? Теперь мне ясна причина твоего продолжительного отсутствия, истомившего меня окончательно... Вот, до чего дошло! Хорошо, хорошо!

Кассио. Полно, Бианка! Брось свои пустые подозрения в зубы внушившему их тебе дьяволу. Ты уже начинаешь ревновать при одной мысли, будто платок мне подарила какая-нибудь любовница. Поверь моему честному слову, ничего подобного нет.

Бианка. Откуда же он у тебя?

Кассио. И сам не знаю; я нашел его у себя на полу. Мне очень понравилась работа, поэтому прежде, чем станут его требовать назад, - а я предполагаю, что так непременно будет, - мне хотелось бы, чтобы ты вышила для меня такой же. Возьми его, сними узор, а теперь оставь меня здесь одного.

Бианка. Одного? - это зачем?

Кассио. Я ожидаю сюда главнокомандующего, и будет не совсем прилично, если он застанет меня в женском обществе.

Бианка. А почему неприлично?

Кассио. Не подумай, будто я разлюбил тебя.

Бианка. Нет, именно думаю, что разлюбил. Сделай одолжение, проводи меня немного и скажи, рано-ли ты придешь ко мне сегодня вечером.

Кассио. Проводить тебя далеко я не могу; я должен ожидать генерала здесь, но приду к тебе очень скоро.

Бианка. Нечего делать, поневоле приходится покоряться силе обстоятельств (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Перед замком.

Входят Отэлло и Яго.

Яго. И вы в самом деле такого мнения?

Отэлло. В самом деле, Яго.

Яго. Что-же за беда поцеловаться тайком?

Отэлло. Такой поцелуй - беззаконие.

Яго. Или совершенно раздетою полежать на постели с другим час, или более, разумеется, не помышляя ни о чем дурном?

Отэлло. Лежать на постели с другим, да еще раздетой, и не помышлять ни о чем дурном, значило-бы лицемерить перед самим дьяволом. Те, кто, имея честные намерения, поступает дурно, подвергая себя искушениям дьявола, a они сами вводят в искушение небо.

Яго. Если они только лежат там, но ничего дурного не делают, грех это еще не Бог знает какой. Но, синьор, если я подарил жене платок...

Охэлло. Ну, что тогда?

Яго. Тогда он уже её собственность, а своего собственностью она может распоряжаться как угодно, дарить ее кому знает.

Отэлло. Честь тоже её собственность. Что-же, по-твоему, она может и ею распоряжаться, как хочет?

Яго. Честь вещество незримое; многия щеголяют ею, хотя совсем её не имеют. Что-же касается платка...

Отэлло. Само небо видит, как был-бы я рад забыть об этом платке, но что-же мне делать, если он постоянно носится в моей памяти, словно ворон над зачумленным домом, дурное предзнаменование - итак, ты говоришь что платок у него?

Яго. Что-же из этого?

Отэлло. Хорошего, как мне кажется, весьма мало.

Яго. Что-же сказали-бы вы, если-бы узнали, что я или видел сам или слышал, как они позорили вашу честь? Есть такие негодяи, которые, едва успев добиться от добровольно покорившейся им любовницы того, чего им хотелось, и добившись этого при помощи своей-ли настойчивости или при помощи слабости самой женщины, тотчас начинают болтать...

Отэлло. Разве он что-нибудь говорил?

Яго. Говорил, но разумеется так, что ни к чему придраться нельзя, и от чего он не мог-бы отречься под присягой.

Отэлло. Что-же именно?

Яго. Говорил, будто у него... право, не знаю как сказать...

Отэлло. Что? что такое?

Яго. Что он лежал...

Отэлло. С нею?

Яго. С нею иди у ней, как вам будет угодно.

Отэлло. С нею, у ней! "С нею", имеет одно значение, "у ней", другое. О, омерзение!.. Платок - признание; платок - доказательство! Выслушать-бы полное признание, a затем удавить его за труд тем-же платком... Нет, прежде удавить, а потом пусть признается... Я весь дрожу... Природа человека не могла-бы без самых веских причин дойти до такого туманящего рассудок бешенства... Меня трясет всего не от одних слов... Тьфу!.. Нос, уши, губы... Неужто это возможно?.. Он признался!.. Платок!.. О, дьявол! (Падает и бьется в судорогах).

Яго. Действуй, мое снадобье, действуй! Вот так-то опутывают сетями легковерных дураков; так-то многия, ни в чем не виноватые и вполне честные женщины попадають в беду. Что с вами, синьор... Ответьте хотя слово, Отэлло! Синьор! (Входит Кассио). Зачем пришли вы, Кассио?

Кассио. Что здесь такое?

Яго. С ним сделался припадок падучей болезни; это уже второй, - первый был вчера.

Кассио. Потрите ему виски.

Яго. Сохрани Бог! Нужно, чтобы припадок прошел сам собою. Беда, если потревожить больного. Сейчас-же изо рта хлынет пена, и он дойдет до изступленного бешенства. Смотрите, он начинает успокоиваться. Уйдите пока отсюда; он скоро придет в себя. Когда он уйдет, мне необходимо будет поговорить с вами о важном деле (Кассио уходит). Как вы себя чувствуете, генерал? Головы не ушибли?

Отэлло. Ты, кажется, насмехаешься надо мною?

Яго. Я-то насмехаюсь над вами?! Нет, клянусь небесами, у меня и в мыслях не было ничего подобнаго! Мне только-бы хотелось, что-бы вы свою беду переносили твердо, как подобает мужу.

Отэлло. Мужу рогатому, чудовищу, скоту!

Яго. Если так, в каждом многолюдном городе найдется много таких рогатых скотов и весьма обходительных чудовищ.

Отэлло. Так он признался?

Яго. Добрейший синьор, будьте мужчиной. Вспомните, что каждого бородатого человека, впряженного в ярмо брака, может постигнуть такая-же участь. Целые миллионы теперь живущих людей, каждую ночь спящих на оскверненной постели, находятся в полном убеждении, что каждый из них - единственный владелец этой постели. Ваша положение в сравнении с другими еще сносное. Подумайте, каково положение человека, обнимающего разнузданную тварь и воображающего, будто он обнимает целомудренную женщину? Есть-ли у ада шутка злее, у дьявола, - насмешка язвительнее этой? Нет, лучше знать все; зная, в каком я нахожусь положении, я буду знать, как мне поступать.

Отэлло. Это верно; ты вполне прав.

Яго. Отойдите немного в сторону и постарайтесь удерживаться в границах терпения. Когда от гнетущего вас горя с вами сделался припадок, - а подобное малодушие совершенно недостойно такого человека, как вы, - сюда приходил Кассио. Не зная, чем сколько-нибудь уважительным объяснит ваш припадок, я попросил Кассио удалиться, а затем придти сюда опять, так-как мне будто-бы необходимо с ним переговорить. Придти он обещал. Спрячьтесь и наблюдайте, зорко следя за каждым движением его лица, за каждою насмешливою гримасою, за каждым выражением презрения, которые поочередно станут проявляться в его чертах, так-как я заставлю его повторить весь рассказ, заставлю его признаться, как, сколько раз, с которых пор и когда он тайно сходился и сходится с вашею женою, когда предполагает сойтись опять?.. Говорю вам, обращайте только внимание на выражение его лица, на его движения, но главное - терпение и терпение; иначе я приду к заключению, что вы не взрослый и разумный мужчина, а полупомешанный ребенок.

Отэлло. Слушай, Яго! Я изумлю тебя своим непомерным терпением, но, так-же, - слышишь, - и своею непомерною кровожадностью.

Яго. Беды в этом нет; лишь-бы все было в свое время. Удалитесь-же (Отелло прячется). Теперь я стану расспрашивать Кассио про Бианку, ничтожную тварь, продажею ласк добывающую себе наряды и пропитание. Она без памяти влюблена в Кассио, и такова уже кара, лежащая на всех подобных ей, что оне удовлетворяют многих, но сами удовлетворяются только одним. Он-же, каждый раз, как только речь зайдет о ней, не может воздержаться от хохота... Вот он идет. Когда он засмеется, Отэлло выйдет из себя от злости. Его ничего не понимающая ревность станет истолковывать презрительные мины, улыбки и легкое обращение Кассио совсем в превратном смысле (Входит Кассио). Ну, что хорошего скажете, лейтенант?

Кассио. Хуже всего то,что вы продолжаете называть меня лейтенантом, когда я уже утратил право на такое почетное звание. Последнее просто убивает меня.

Яго. Продолжайте приставать к Дездемоне, и она все уладит (Тише). Вот, если-бы это дело зависело от Бианки, она мигом уладила-бы все.

Кассио. Жалкая она шельма (Смеется).

Отэлло (Про себя). Он уже смеется.

Яго. Никогда не видывал, чтобы женщины были когда-либо влюблены так страстно, как она в вас.

Кассио. Да, она, бедняжка, кажется, любит меня в самом деле.

Отэлло (Про себя). Он подтверждает и опять со смехом.

Яго. Слушайте, Кассио (Говорит ему на ухо).

Отэлло (Про себя). Яго старается выпытать от него полное признание. Продолжай! Хорошо, хорошо!

Яго. Она намекает, будто вы хотите на ней жениться. Есть у вас такое намерение?

Кассио. Ха, ха, ха!

Отэлло (Про себя). Ты торжествуешь, римлянин, вполне торжествуешь надо мною!

Кассио. Мне жениться на ней, на непотребной женщине? Прошу вас, не будьте такого дурного мнения о моем рассудке, не думайте, будто я не в своем уме. Ха, ха, ха!

Отэлло (Про себя).Так, так, так! Торжествующие всегда смеются!

Яго. Право, ходят слухи, будто вы на ней женитесь.

Кассио. Ради Бога, переставьте шутить.

Яго. Будь я негодяй, если шучу.

Отэлло (Про себя). Вы сочли мои дни? Хорошо!

Кассио. Она, обезьяна, сама распускает эти слухи. Мысль, будто я на ней женюсь - плод её любви и воображения; я никогда не обещал ей ничего подобнаго.

Отэлло (Про себя). Яго кивает мне; значит, тот начинает рассказ.

Кассио.Она всюду преследует меня как тень, и только-что была здесь. Как-то на днях я на морском берегу разговаривал с несколькими венецианцами; вдруг вбегает эта сумасшедшая и бросается ко мне на шею...

Отэлло (Про себя). С криком: - "Безценный Кассио!" - это можно понять по его жестам.

Кассио. Да"так и повисла на шее, целует меня, плачет, теребить, тащить за собою!.. Ха, ха, ха!

Отэлло. Теперь он рассказывает, как она затащила его ко мне в спальню. О, нос твой я вижу, но не вижу той собаки, которой его брошу.

Кассио. Нет, довольно! Надо порвать с нею.

Яго. При мне?.. Да вот кстати и она.

Кассио. Она настоящая ласка, только надушенная (Входит Бианка). Скажи, что ты так гоняешься за мною?

Бианка. Пусть за тобою гоняются дьявол и его мать! Чего хотел ты от меня, когда всучил мне давеча этот платок?.. И была-же дурой, и какою еще дурой, когда взяла его! Ты просил, чтобы я вышила тебе еще точно такой-же? Помнится, что так... Как правдоподобно, что ты нашел его у себя в комнате и даже не знаешь, кто там его забыл! Тебе его подарила какая-нибудь девченка, а ты воображаешь, будто я стану тебе вышивать еще такой-же другой?.. Отдай его назад своей деревянной коняшке!.. Какое мне дело, откуда он у тебя... Горевать об этом не стану.

Кассио. Полно, полно, милая Бианка!..

Отэлло (Про себя). Клянусь небом, это мой платок!

Бианка. Если захочешь придти ко мне сегодня вечером поужинать, приходи, а если не сегодня, то когда почувствуешь расположение (Уходит).

Яго. Ступайте за нею, ступайте.

Кассио. Надо будет пойти, иначе она станет ругаться на улицах.

Яго. И останетесь у неё ужинать?

Кассио. У меня есть это намерение.

Яго. Хорошо. Может-быть, приду и я; мне хочется еще поговорить с вами.

Кассио. Ах, приходите в самом деле! Придете?

Яго. Уходите, довольно! (Кассио уходит; Отэлло выступает вперед).

Отэлло. Яго, какую смерть придумать мне для него?

Яго. Заметили вы, как он хохотал, хвалясь своею порочностью.

Отэлло. Да, Яго!.. О!..

Яго. А заметили вы платок?

Отэлло. Мой он был?

Яго. Вот этою рукою клянусь, что ваш. А с каким презрением он относится к глупенькой женщине, то-есть, к вашей жене! Она подарила ему платок, а он отдал его своей негодяйке.

Отэлло. О, мне хотелось-бы убивать его целых девять лет подряд! Славная женщина! Красивая женщина! Сладчайшая женщина!

Яго. Лучше всего скорее о ней забыть.

Отэлло. Да, пусть, начиная с нынешней-же ночи, она сгинет, сгинет и будет проклята. Жить ей не суждено! Нет. У меня в груди сердце обратилось в камень; я стучу по нем и чувствую в руке боль!.. О, есть-ли на свете другое такое-же прелестное создание? Она могла-бы лежать рядом с властителем вселенной и помыкать им как ей угодно!

Яго. Вам-то, разве, от этого легче?

Отэлло. Э, петлю ей на шею! Я только говорю, что она такое... Как она ловко владеет иглою, какая превосходная музыкантша! От её пения смягчилась-бы лютость даже в медведе. Потом, сколько в ней ума, и как изобретателен этот ум!

Яго. От этого она становятся еще преступнее.

Отэлло. О, да, в тысячу раз, еще в тысячу раз преступнее! Потом, какое у неё милое, ласковое обращение!

Яго. Слишком ласковое.

Отэлло. Оно, конечно, так... Но как жаль, как безумно жаль! Да, Яго, безумно, безумно жаль!

Яго. Если вы так мягкосердечно относитесь к её измене, дайте ей полное разрешение грешить еще хуже. Если вас самих от этого не коробит, то ужь другим-то до этого нет ровно никакого дела.

Отэлло. Я изрублю ее в куски! Сделать рогоносцем меня!

Яго. Не похвально.

Отэлло. Изменить мне для моего-же подчиненнаго.

Яго. Это еще того непохвальнее.

Отэлло. Добудь мне яду, Яго; к нынешней-же ночи добудь! Я не хочу с ней объясняться; боюсь, как-бы её красота, её чудное тело снова не обезоружили моего гнева. Слышишь, приготовь к сегодняшней-же ночи.

Яго. Зачем яд? Гораздо проще задушить ее на постели, на той самой постели, которую она осквернила.

Отэлло. Очень хорошо! Такая расправа мне по вкусу.

Яго. Что-же касается Кассио, расправу с ним я беру на себя. В полночь вы об этом кое-что услышите (За сценой трубы).

Отэлло. Превосходно!.. Что это за трубы?

Яго. Вероятно, известия из Венеции. А, это Лодовико с поручением от дожа; смотрите, он идет сюда, а с ним и ваша жена.

Входят Лодовико, Дездемона и свита.

Лодовико. Милость небес да будет над вами, доблестный генерал.

Отэлло. Добро пожаловать. Говорю вам это ото всего сердца.

Лодовико. Дож и сенаторы Венеции шлют вам свой привет (Передает мавру свиток).

Отэлло. Почтительно целую орудие их воли (Вскрывает свиток и читает).

Дездемона. Что нового, любезный кузен Лодовико?

Яго. Очень рад видеть вас, синьор... Примите наш приветь на почве Кипра.

Лодовико. Благодарю. Как поживает лейтенант Кассио?

Яго. Ничего, жив еще.

Дездемона. Но между им и моим мужем вышла неприятность... Постарайся их помирить.

Отэлло. Едва-ли это возможно.

Дездемона. Что вы сказали, синьор?

Отэлло (Читает). "Не преминете исполнить это, как только"...

Лодовико. Его слова относились не к тебе... Он углублен в чтение полученного предписания... И так между твоим мужем и Кассио вышло несогласие?

Дездемона. И очень прискорбное. Я так люблю Кассио, что готова сделать все на свете, чтобы примирить с ним мужа.

Отэлло. Гром и молния!

Дездемона. Синьор?

Отэддо. В своем-ли ты уме?

Дездемона. За что он сердится?

Лодовико. Может быть, его раздражает содержание послания. Насколько мне известно, твоего мужа снова отзывают в Венецию, а управление островом приказывают передать Кассио.

Дездемона. О, как я рада.

Отэлло. В самом деле, рада?

Дездемояа. От всей души.

Отэлло. А я рад видеть, что ты не в своем уме.

Дездемона. Что с тобою, мой друг?

Отэлло. Дьявол! (Ударяет ее).

Дездемона. Чем я это заслужила?

Лодовико. Синьор, в Венеции этому никто-бы не поверил, если-бы я даже под присягой показывал, что был этому очевидцем. Это уже слишком. Просите у неё прощения. Смотрите, она плачет.

Отэлло. О дьявол! Дьявол! Если-бы земля могла забеременить от женских слез, из каждой слезы этой твари народился-бы крокодил. Прочь с моих глаз!

Дездемона. Ухожу, чтобы не гневить вас еще более (Идет).

Лодовико. Какая она уступчивая. Умоляю, воротите ее.

Отэлло. Синьора!

Дездемона. Что угодно моему повелителю?

Отэлло. Что вам от неё угодно, синьор?

Лодовико. Мне от нея, синьор?

Отэлло. Да вам. Не вы-ли желали, чтобы я вернул ее? Пусть ее себе возвращается, вертится, выворачивается, извращается, мне-то какое дело? Пусть себе ходит передом, задом, боком, вертится как ей угодно. Синьор, пусть она плачет, плачет сколько хочет!.. Она, как вы говорите, уступчива, очень уступчива, уступчива даже до излишества! - ну, так пусть продолжает плакать. Что-же касается другого, синьор, - о, как она рисуется своим горем, ловко притворяется огорченной! - меня отзывают в Венецию... Что-же ты нейдешь? Вон! Я скоро прийду к тебе сам... Я, синьор, последую приказанию сената и скоро вернусь в Венецию. Что-же нейдешь? Сказано - вон! (Дездемона уходит). Место мое займет Кассио, но сегодня, умоляю вас, синьор, отужинать вечером у меня. Вы для меня всегда желанный гость... на Кипре. О, козлы и обезьяны! (Уходит).

Лодовико. И это говорит тот самый мавр, которого наш сенат считает верхом совершенства? это тот человек, на которого страсти будто-бы не могли оказывать никакого влияния, чьи высокие доблести защищены от всяких ран, от стрел судьбы и от всяких ударов случая!

Яго. Он очень изменился.

Лодовико. В порядке-ли у него голова? Не помешался-ли он немного?

Яго. Он есть то, что вы видите; не мне о нем судить. Мне только остается скорбеть, если он теперь не то, чем-бы мог быть.

Лодовико. Как можно бить жену?

Яго. Конечно, это не особенно хорошо... Я боюсь, как-бы за этим ударом не последовало других, более тяжелых.

Лодовико. Разве это взошло у него в обыкновение? Или, может быть, полученное предписание возмутило его и заставило так непростительно забыться?

Яго. Увы, увы! Неприлично было-бы передавать другим все, что я видел и в чем убедился. Его поступки настолько ясно покажут, в чем дело, что избавят меня от необходимости говорить. Наблюдайте за ним, и вы увидите, как он поступает.

Лодовико. Мне глубоко жаль, что я так сильно в нем ошибался (Уходят).

СЦЕНА II.

Комната в замке.

Входят Отелло и Эмилия.

Отэлло. И ты никогда ничего не видала?

Эмилия. И не слыхала, и не подозревала.

Отэлло. Но ты видала, что она и Кассио бывали вместе?

Эмилия. В этих встречах никогда ничего предосудительного не было; я постоянно слышала каждое произносимое ими слово.

Отэлло. Никогда они не перешептывались?

Эмилия. Никогда, синьор.

Отэлло. Никогда не отсылали они тебя зачем-нибудь?

Эмилия. Ни разу.

Отэддо. Например, за веером, за перчатками, за маской или за чем-нибудь таким?

Эмилия. Ни разу, синьор.

Отэлло. Странно.

Эмилия. Синьор, я собственною душою готова ручаться, что она честна н непорочна. Если вы думаете иначе, выкиньте эту мысль из головы; она заставляет заблуждаться ваше сердце. Если какой-нибудь негодяй внушил вам недоверие к синьоре, пусть его постигнеть такая-же кара, какая выпала на долю змия. Если даже она недостаточно честна, целомудренна и верна вам, на свете нет ни одного счастливого мужа. Рядом с нею самая чистая женщина черна, как клевета.

Отэлло. Прикажи ей прийдти сюда (Эмилия уходит). За словом она в карман не лезет, но надо быть крайне неопытною сводней, чтобы не суметь наговорить того, что наговорила она. Сама эта тонкая развращенная тварь представляет из себя запертое на ключ хранилище всяких гнусных тайн, а между тем она становится на колени и молится; я сам видал это не раз.

Эмилия возвращается с Дездемоной.

Дездемона. Что угодно моему повелителю?

Отэлло. Подойди ко мне, моя голубушка.

Дездемона. Что вам угодно?

Отэлло. Дай мне взглянуть тебе в глаза. Смотри на меня прямо.

Дездемона. Что за страшная прихоть!

Отэлло. А ты ступай по своим делам! Желающих увеличить народонаселение оставь наедине и затвори за собою дверь. Если-бы кому-нибудь вздумалось войти, начни кашлять или проговори: гм, гм. Принимайся за свое ремесло сторожа, а теперь уходи отсюда поскорее (Эмилия уходит).

Дездемона (Падая на колени). На коленях молю тебя, объясни свои слова! Я по твоему голосу понимаю, что ты страшно раздражен, но самых слов не понимаю.

Отэлло. Говори, что ты такое?

Дездемона. Твоя жена, мой властелин; верная и честная твоя жена.

Отэлло. Поклянись, что ты честна и верна, загуби тем свою душу! Не то, приняв тебя за жительницу небес, демоны, пожалуй, побоятся схватить тебя. Так будь-же проклятой вдвойне. Клянись, что ты честна.

Дездемона. Верно, небо и видит это, и знает.

Отэлло. Небо видит и знает, что ты так-же лжива, как сам ад.

Дездемона. Перед кем же, синьор, перед кем?

Отэлло. Ах, Дездемона, прочь, прочь от меня! Прочь!

Дездемона. О, какой мучительный день! О чем ты плачешь? Властелин мой, неужто я виновница твоих слез? Если ты подозреваешь, что тебя отзывают отсюда по проискам моего отца, я-то в этом нисколько не виновата. Если ты утратил его привязанность, то и я ее потеряла.

Отэлло. Если-бы небо, желая испытать меня при помощи несчастий, послало на мою непокрытую голову целый ливень всяких страданий и унижений, если-бы оно по самые губы погрузило меня в нищету или отдало в неволю как меня самого, так и последния мои надежды, я в каком-нибудь уголке души отыскал-бы хоть каплю терпения и покорности судьбе. Но допускать, чтобы я служил мишенью для позора, который постоянно указывал-бы на меня своим медленно движущимся пальцем, я не могу!.. Или нет, мог-бы, даже очень-бы мог, если-бы у меня не отняли того хранилища, куда я собрал все драгоценности своего сердца, которыми я непременно должен владеть и без которых немыслима сама жизнь; если бы не лишили меня того источника, из которого черпало свое начало самое существование мое и без струй которого оно должно изсохнуть. О, быть лишенным всего этого или сохранить все это в виде загрязненного и пересохшего водоема, где только кишат и размножаются отвратительные жабы! О, при одной такой мысли краска сбегает с лица терпения, и этот херувим с розовыми губами становится мрачнее самого ада.

Дездемона. Надеюсь, что мой повелитель не перестал верить в мою непорочность?

Отэлло. Разумеется, верю в нее столько-же, как в непорочность летних мух, которые, едва народившись в мясных лавках, принимаются тотчас-же класть яички. О, ты, чудно красивый цветок, издающий такое сладкое благоухание, как было-бы хорошо, если-бы ты никогда не родилась на свете.

Дездемона. Какое-же прегрешение совершила я, сама того не зная?

Отэлло. О, неужто снежно белые страницы этой прелестной тетради для того были созданы, чтобы на них заносились разные мерзости? В чем ты грешна? В чем грешна?.. Ах, распутная тварь, мои щеки обратились-бы в горн и стыд обратился-бы в пепел, если-бы я назвал по имени твои деяния. От этих деяний небо затыкает нос, а луна застилает свой светлый лик. Любострастный ветер, целующий все, что ему попадается на пути, убегает в самые глубокие недра земли, что-бы только не слышать о гнусных твоих прегрешениях. Еще спрашиваешь, в чем ты виновата, бесстыдная тварь!

Дездемона. Само небо видит, что ты меня жестоко оскорбляешь.

Отэлло. А разве ты не распутная?

Дездемона. Нет, не будь я христианкой, если я говорю неправду! если охранять себя чистой от всяких незаконных связей не называется быть распутной, то я не распутная!

Отэлло. Ты не распутная?

Дездемона. О, нет! Клянусь в этом спасением своей души!

Отэлло. Не может быть.

Дездемона. О, небо, прости ему его обиды.

Отэлло. Если так, я должен просить прощения. Я принял тебя за публичную венецианскую женщину, вышедшую замуж за Отэлло... Эй, ты, синьора, исполняющая должность, противуположную обязанностям Св. Петра и охраняющая ворота ада, эй, иди скорей сюда! (Входит Эмилия). Мы кончили; вот тебе деньги за труд. Сделай одолжение, запри за мною дверь и никому ни полслова (Уходит).

Эмилия. Боже мой, что могло придти ему в голову? Как чувствуете вы себя, добрейшая синьора?

Дездемона. Право, я как-бы в полусне.

Эмилия. Что такое с синьором?

Дездемона. С каким?

Эимилия. С моим синьором?

Дездемона. А кто твой синьор?

Эмилия. Кто-же, как не ваш муж.

Дездемона. У меня такого нет. Не говори со мною, Эмилия. Плакать я не могу, поэтому у меня нет для тебя ответов. Отвечать я могла-бы только слезами. Прошу тебя, покрой сегодня мою постель моими брачными покрывалами. Не забудь этого и позови сюда своего мужа.

Эмилия. Господи, сколько перемен! (Уходит).

Дездемона. Простительно-ли так обращаться со мною? Простительно-ли? Что-же я такое сделала? Чем могла подать повод к такому ужасному подозрению?

Эмилия возвращается; с нею Яго.

Яго. Что угодно вам, синьора? Что с вами?

Дездемона. Право, не знаю, что сказать. Обучающие малых детей не прибегают ни к усиленной строгости, ни к слишком трудным урокам. Так бы следовало поступать и ему, журит меня умеренно, потому что я беспомощный ребенок... Со мною надо быть ласковым.

Яго. В чем-же дело, синьора?

Эмилия. Ах, Яго, синьор Отэлло назвал ее распутною тварью. Он взводил на нее такие позорящия небылицы и в таких оскорбительных выражениях, что ни одна честная душа не может перенести этого равнодушно.

Дездемона. Яго, неужто я заслужила такое название?

Яго. Какое, синьора?

Дездемона. Да вот, что сейчас повторила твоя жена. Неужто я такая?

Эмилия. Ты, ведь, слышал, что он назвал ее распутной тварью. Грубый нищий даже в пьяном виде не обзовет так своей сожительницы.

Яго. За что-же?

Дездемона. Не знаю; я убеждена, что ничем не заслужила такого оскорбления

Яго. Перестаньте, не плачьте!.. О, какой ужасный день.

Эмилия. Она отказала стольким знатным женихам, отреклась от отца, от родины, от друзей, а для чего? - чтобы ее обзывали потаскушкой? Тут поневоле заплачешь.

Дездемона. Должно быть такова моя несчастная судьба.

Яго. С его стороны это совсем позорно. Что на него такое нашло?

Дездемона. То знает один Бог.

Эмилия. Удавите меня, если какой-нибудь адский злодей, какой-нибудь деловитый и вкрадчивый мерзавец, какой-нибудь хитрый и лукавый плут, в надежде на вознаграждение, не взвел на нее гнусной клеветы. Хочу быть повешенной, если не так!

Яго. Фи! разве где-нибудь найдется такой человек? Это невозможно!

Дездемона. Если-бы нашелся, да простить его Бог.

Эмилия. Нет, не прощение неба следует на него звать. Пусть он окончить жизнь на виселице, и пусть ад источит его кости. За что-же иначе взводил на нее муж такие ужасы? Какого посетителя принимает она тайно? Кого? Когда? Где улики? Где правдолюдобие? Мавра ввел в заблуждение какой-нибудь бездельник, бездельник заведомый, какой-нибудь гнусный изверг!.. О, небо, неужто ты можешь выносить таких клеветников, не вложив бича в руку каждого человека, чтобы всякий хлестал его по голому телу, гоняя его по всему свету с востока на запад?!

Яго. Не кричи на весь дом.

Эмилия. Не твое дело! Вот такого-же рода мерзавец выворотив твой ум наизнанку, нажужжал тебе в уши, будто между мною и мавром были преступные отношения.

Яго. Ты дура! Замолчи!

Дездемона. Ах, Яго, к чему-бы мне прибегнуть, что-бы вернуть любовь мужа? Добрый друг, ступай к нему... Клянусь небесным светом, я сама не понимаю, за что я утратила любовь Отэлло. Вот я на коленях заявляю: - если я когда-либо на словах, в мыслях или на деле оказалась виноватою перед его любовью; если моему слуху, моему зрению или иным чувствам доставлял наслаждение кто-нибудь другой, а не он; если я не любила его искренно и несмотря на то, что теперь он от меня отвернулся, не продолжаю любить его всеми силами души, пусть на меня падет гнев небес! Несправедливость может сделать многое; она может свести меня в могилу, но никогда не искоренить любви из моего сердца. Я не в состоянии произнести то слово, каким он меня обозвал; мне отвратительно самое слово, и я ни за какие блага в мире не согласилась-бы совершить проступок, который сделал бы такое название заслуженным.

Яго. Умоляю вас, успокойтесь. Все это только временное озлобление. Его выводят из себя неприятности по службе, а он вымещает свою досаду на вас.

Дездемона. Ах, если-бы только это!

Яго. Только и есть; уверяю вас (За сценой трубят). Слышите? Трубы зовут к ужину. В нем примут участие и благородные венецианские послы. Ступайте-же и перестаньте плакать. Все уладится (Дездемона и Эмилия удаляются. Входит Родриго). Как поживаешь, Родриго?

Родриго. Я нахожу, что ты поступаешь со мною не честно.

Яго. Это почему?

Родриго. Каждый день, Яго, ты отделываешься от меня только новыми обещаниями. Теперь я совершенно ясно понимаю, что дело мое не только не подвигается вперед, но, напротив, я все более и более теряю надежду на успех. Честное слово долее выносить это я не намерен. Не знаю так-же, следует-ли простить тебе то, что ты заставлял меня терпеть, а я по глупости терпел.

Яго. Выслушай меня, Родриго.

Родриго. Нет, я и так наслушался достаточно. Твои слова идут совершенно в разрез с твоими поступками.

Яго. Твои упреки крайне несправедливы.

Родриго. Нет, справедливы вполне. Все мои средства к существованию истощены. Половины тех драгоценностей, которые ты перебрал у меня, чтобы вручить их Дездемоне, было-бы достаточно, чтобы соблазнить любую женщину, даже давшую обет безбрачия. Ты говорил, что Дездемона принимает подарки, подавал мне надежду, что жена мавра скоро вознаградит меня за них известным образом, а я до сих пор ровно ничего от неё не вижу.

Яго. Хорошо, продолжай! Очень хорошо.

Родриго. "Хорошо, продолжай!" В том-то и беда, что продолжать-то я уже не могу... а затем я нахожу, что это не только не хорошо, но даже очень скверно. Я начинаю подозревать, что ты из меня разыгрываешь дурака.

Яго. Прекрасно.

Родриго. Совсем не прекрасно. Я намерен обратиться к самой Дездемоне. Если она согласится возвратить мне мои подарки, Бог с нею; откажусь от своих намерений, раскаюсь в своих дерзких замыслах. Если-же она откажется возвратить, я предъявлю иск к тебе; будь в этом уверен.

Яго. Ты высказал все?

Родриго. Все, и поступлю так, как сказал.

Яго. Я вижу, что в тебе есть огонек, и на этом основании с настоящей минуты начинаю быть о тебе несравненно лучшего мнения, чем прежде. Дай мне руку, Родриго: ты действительно имеешь право быть мною не совсем довольным, но я все-таки заявляю тебе, что во всем этом деле поступал самым честным образом.

Родриго. Этого что-то незаметно.

Яго. Согласен с тобою, что незаметно, и твоя подозрительность не лишена ни ума, ни сообразительности; и если в тебе действительно есть то, что я имею полное основание в тебе предполагать и что теперь необходнмее, чем когда-либо, то-есть, решимость, отвага и мужество, выкажи все это нынешнею-же ночью, а на следующую ты будешь обладать Дездемоною. Если нет, убей меня, предательски заманив в западню и, чтобы лишить меня жизни, позволяю тебе придумать самые мучительные пытки.

Родриго. В чем-же дело? Согласен, если оно разумно и удобоисполнимо.

Яго. Из Венеции прибыли послы с приказанием, чтобы Кассио занял место Отэлло.

Родриго. Правда-ли эти?.. Но, если так, Отэлло и Дездемона опять вернутся в Венецию.

Яго. Нет, он думает отправиться в Мавританию и увезти с собою красавицу Дездемону, если какое-нибудь неожиданное обстоятельство, как, например, устранение Кассио не задержит его здесь.

Родриго. Что подразумеваешь ты под словом "устранение"?

Яго. А то, что, размозжив голову Кассио, ты сделаешь его неспособным занять место Отэлло.

Родриго. И ты хочешь, чтобы исполнил это я?

Яго. Да, если у тебя хватит смелости оказать себе услугу и отомстить за себя. Он ужинает сегодня у одной девчонки, и я обещал зайти за ним, что и думаю исполнить. Он ничего еще не знает о благополучии, выпадающем ему на долю. Если подкараулишь его на обратном пути, я постараюсь устроить так, чтобы это произошло между полуночью и первым часом, тебе легко будет напасть на него в расплох и покончить с ним, так как я буду под рукою, на готове тебе помочь. Полно изумляться и пойдем со мною. Дорогою я самым убедительным образом докажу тебе необходимость от него избавиться, и ты сам придешь к заключению, что убить его твоя прямая обязанность. Теперь как раз время для ужина, и ночь наступает быстро. За дело-же!

Родриго. Нет, без дальнейших и самых убедительных доводов я не решусь.

Яго. Ты их получишь, сколько угодно.

СЦЕНА III.

Другая комната в замке;.

Входят Отэлло, Лодовико, Дездемона, Эмилия и свита.

Лодовико. Прошу вас, синьор, не утруждайте себя дальнейшими проводами.

Отэлло. Нет, я все-таки провожу вас. Движение мне полезно.

Лодовико. Покойной ночи, дорогая Дездемона. Благодарю за ласковый прием.

Дездемона. Я так рада видеть тебя здесь.

Отэлло. Угодно вам идти, синьор?.. Да, Дездемона!

Дездемона. Что угодно вам, синьор?

Отэлло. Ложись сейчас-же в постель. Я скоро вернусь. Отпусти прислугу: Слышишь?

Дездемона. Все будет исполнено (Отэлло, Лодовико и свита уходят).

Эмилия. Ну, как и что? Он как будто стал посмирнее.

Дездемона. Сказал, что скоро вернется. Велел мне лечь в постель и отпустить тебя.

Эмилия. Даже и меня отпустить?

Дездемона. Да, велел... Поэтому, Эмилия, подай мне платье для ночи и прощай. Не надо ничего делать ему наперекор.

Эмилия. Ах, как было-бы хорошо, если-бы вы никогда не видали его.

Дездемона. Я-бы этого не сказала. Любовь делает меня до того пристрастной к нему, что даже его суровость, его резкость, его гнев, - расстегни, пожалуйста, вот тут, - имеют для меня невыразимую прелесть.

Эмилия. Я приготовила вам постель, как вы приказали.

Дездемона. Хорошо... Просто стыдно подумать, до чего мы бываем иногда глупы! - Прошу тебя, если я умру ранее тебя, похорони меня в одном из этих покровов.

Эмилия. Полноте, полноте говорить об этом.

Дездемона. У моей матери жила прислужница. Звали эту девушку Барбарой. Она была влюблена, а тот, кого она любила, - человек он был причудливый, - разлюбил и бросил ее. Она знала песню про иву, песню старинную, но в которой рассказывалась как-будто её собственная судьба, и она пела ее постоянно. Весь вечер сегодня эта песня не выходит у меня из головы, и я с трудом удерживаюсь от желания склонить голову на бок, как бывало склоняла Барбара, и запеть, как певала она... Пожалуйста поскорее.

Эмилия. Принесть вам ночное платье сюда?

Дездемона. Нет, после. Расплети мне волосы... А Лодовико, не правда-ли, человек премилый?

Эмилия. Да, и при том очень красивый.

Дездемона. Он очень хорошо говорит.

Эмилия. Я знаю в Венеции одну синьору, которая готова была-бы охтравиться в Палестину босиком, чтобы хоть раз поцеловаться с ним.

Дездемона (Поет).

Бедняжка в тени сикоморы сидела...

О, ива, ты, ива, зеленая ива...

Сидела она и, вздыхая, все пела: -

О, ива, ты, ива!

Прижав к сердцу руку, страданья полна,

Головку к коленям склоняла она,

И пела все иву, зеленую иву!

Пожалуйста, прими это (Поет).

Журчали ручьи; слез её жгучий пламень

Растрогал-бы даже безчувственный камень,

А пела она все про иву, про иву...

Ради Бога, поскорее; он может сейчас вернуться (Поет),

Из ивы сплетут, - так решил злобный рок, -

Из ивы сплетут мне девичий венок...

О, ива, ты, ива...

Нет, кажется следует не то... Слышишь, кто-то стучится...

Эмилия. Нет никого. Это ветер.

Дездемона (Поет).

Хулить-ли его, что, сомненью покорный,

Любовь мою назвал он лживой, притворной...

О, ива, ты, ива, зеленая ива!..

Сказал: "коль мои все погибли мечты,

Другому во век не отдашься и ты"!

О, ива, ты, ива...

Хорошо... теперь ступай, покойной ночи... Как чешутся глаза. Это, говорят, к слезам...

Эмилия. Все приметы - один вздор.

Дездемона. Я так слыхала... О эти мужчины, мужчины! Эмилия скажи мне по совести, думаешь-ли ты, что на свете есть женщины, способные так грубо изменить своим мужьям.

Эмилия. Разумеется, есть; это не подлежит сомнению.

Дездемона. Если-бы тебе сулили за это весь мир, могла-бы ты поступить так?

Эмилия. А сами вы разве не поступили-бы так-же?

Дездемона. Вот, как при свете небесном, никогда!

Эмилия. При свете небесном я-бы тоже так не поступила, а подождала-бы ночи. Ведь это можно сделать и в потьмах.

Дездемона. Неужто, ради всего мира, ты могла-бы так поступить?

Эмилия. Мир слишком огромен. Такой цены никто не предложит за маленький грешок.

Дездемона. Мне кажется, что ты-бы не согласилась.

Эмилия. А мне кажется на оборот. Я согласилась-бы пасть, но с тем, чтобы стать опять потом на ноги. Конечно, я не отдалась-бы за какие-нибудь пустяки, как колечько, несколько локтей какой-нибудь даже самой дорогой ткани, как платья, юбки, шляпы и всякие другие наряды... Но в мире есть вещи, которые хоть кого соблазнят. Какая женщина отказалась-бы приставить мужу рожки, если-бы она могла этим сделать его венценосцем? Даже чистилище меня-бы не устрашило.

Дездемона. Нет, накажи меня Бог, если я говорю неправду. Суди мне весь мир, я и тогда не соглашусь.

Эмилия. Да ведь такая провинность считается провинностью, но только в мире. Если вы за труд получите весь мир, то и провинность будет существовать только в собственном вашем мире, и вам ничего не будет стоить возвеличить ее до степени заслуги.

Дездемона. Мне, право, не верится, чтобы на свете были такие женщины.

Эмилия. О, их целые дюжины! Куда дюжины? - несравненно больше. Их столько, что ими можно заселить весь тот мир, который служил ставкою. Но мне кажется, что мужья сами виноваты, если их жены сбиваются с пути. Они пренебрегают исполнением своих супружеских обязанностей, бросают принадлежащия нам сокровища к чужим коленям, стесняют, - в припадках несносной ревности, - нашу свободу, даже иной раз бьют жен, урезывают наши обычные расходы... Ну, и в нас есть желчь, и, как мы ни кротки, но все-таки не прочь иной раз отомстить. Пусть мужья знают, что у их жен и разум, и чувства такие-же, как и у них. Оне, как и их мужья, видят, обоняют, их вкус умеет отличать сладкое от кислаго. Почему они сплошь да рядом изменяют нам? - это доставляет им наслаждение; по крайней мере, я так думаю. Подстрекает-ли их страстность? - тоже думаю, что так. Слабость-ли человеческой природы увлекает их? - это верно тоже. Между тем, разве страстность, жажда наслаждения и слабость человеческой природы свойственны одним мужчинам, а женщинам нет? Так пусть они относятся к нам, как следует, или пусть знают, что мы в долгу не останемся, и наши проступки вызываются только их проступками против нас.

Дездемона. Прощай, спокойной ночи. О, небо, научи меня не платить злом за зло, но даже из самого зла извлекать одно хорошее (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА И.

Улица.

Входят Яго и Родриго.

Яго. Стой здесь за углом; он сейчас придет. Вынь шпагу из ножен и уложи его на месте. Смелей, смелей, не бойся ничего; я буду под рукою. Этот шаг должен или спасти нас, или погубить; помни об этом и тверже укрепись в своем намерении.

Родриго. Стой ко мне поближе; я могу и промахнуться.

Яго. Говорю, что буду под рукой... Смелей!.. На место! (Отходит на недалекое расстояние).

Родриго. Мне это далеко не нравится, хотя причины, заставляющия его поступать так, крайне убедительны... Одним только человеком станет на свете менее... Ну, вперед, моя шпага! - Ему не жить (Становится на указанное место и обнажает шпагу).

Яго. Я до того разбередил этот недозревший веред, что в нем явилось раздражение. Теперь пусть хоть он убьет Кассио или Кассио его, мне все равно: и то, и другое послужит мне только на пользу. Если Родриго останется жив, он потребует от меня возвращения всего золота, всех драгоценностей, выманенных мною у него, будто-бы для Дездемоны, а этого не должно быть. Если останется жив Кассио, он засияеть такою красотою, рядом с которою я буду казатьея еще безобразнее. Потом, мавр, пожалуй, выдаст меня ему, а в этом я предвижу большую опасность. И Кассио должен тоже умереть!.. но вот он, кажется, идет.

Входит Кассио.

Родриго. Это он. Я узнаю его походку. Умри, негодяй! (Бросается на него).

Кассио. Твой удар мог-бы обойтись мне очень дорого; но ты не знал, что на мне такая надежная кольчуга. Посмотрим, какова-то твоя? (Обнажает меч и ранит Родриго; тот падает).

Родриго. Я убит! (Яго из-за угла бросается на Кассио, ранит его сзади в ногу и убегает),

Кассио. Я изувечен навсегда! Помогите, помогите! Здесь убийцы! Убийцы! (Падает).

Входит Отэлло и останавливается в отдалении.

Отэлло. Это голос Кассио: Яго сдержал слово.

Родриго. О, гнусный злодей!

Отэлло. Совершенно верно.

Кассио. Помогите!.. Принесите огня! Позовите врача!

Отэлло. Так и есть; это он... Молодец ты, смелый, честный и справедливый Яго, так горячо принявший к сердцу все обиды, нанесенные другу. Ты напоминаешь о моем долге. О, красавица моя, твой любовник убит, и приближается минута собственной твоей смерти. Да, негодная, спешу к тебе, спешу! Меня не умилостивят твои чарующия прелести; обаяние твоих глаз утратило надо мною всю свою силу. Твое ложе, запятнанное сладострастием, обагрится твоею сладострастною кровью (Уходит).

Появляются Лодовико и Грациано. Оба останавливаются вдали.

Кассио. Эй, эй, кто-нибудь! Как на беду - ни одного дозора, ни одного прохожаго. Убийцы, убийцы!

Грациано. Тут что-нибудь неладное. Эти крики наводят ужас.

Кассио. Помогите!

Лодовико. Слышите? - опять...

Родриго. О, гнусный злодей!

Лодовико. Здесь стонут два или три человека... Ночь страшно темна... Может-быть, это какая-нибудь ловушка и, поверьте мне, поспешат к другим на помощь без подкрепления было-бы крайне неблагоразумно.

Родриго. Никто нейдет. Неужто мне суждено истечь кровью?

Входит Яго с факелом.

Лодовико. Слышите?

Грациано. Вот кто-то одетый в ночное платье идет сюда. В одной руке у него факел, в другой обнаженный меч.

Яго. Что здесь такое? Зовут на помощь... Кричат, что совершено убийство.

Лодовико. Право, ничего не знаем.

Яго. Разве вы не слыхали криков?

Кассио. Сюда, сюда! Ради самого неба, помогите мне!

Яго. В чем дело?

Грациано. Если не ошибаюсь, это один из подчиненных Отэлло.

Лодовико. Да, он самый. Человек он очень храбрый.

Яго. Кто здесь так горько стонет и зовет на помощь?

Кассио. Яго! На меня предательски напали из-за угла и ранили. Помогите мне.

Яго. Лейтенант, это вы? Кто те, напавшие на вас негодяи?

Кассио. Один из них,кажется, здесь поблизости, убежать он не мог.

Яго. О гнусные злодеи! (Обращается к Лодовико и к Грациано). Вы кто такие? Идите сюда и пособите мне помочь лейтенанту.

Родриго. Помогите и мне.

Кассио. Вот один из них.

Яго. Гнусный убийца, изверг! Вот тебе! (Закалывает его).

Родриго.О, будь ты проклят, Яго, безчеловечный пес! (Умирает).

Яго. Как, производить убийства в темноте! Где-же кровожадные изверги? Какая мертвая тишина в этом городе. Эй, сюда! Здесь разбой, разбой! Кто вы такие? Чего от вас ждать - добра или худа?

Лодовико. Увидишь на деле.

Яго. Синьор Лодовико?

Лодовико. Кажется, так.

Яго. Простите, я вас не узнал. Какие-то злодеи тяжело ранили Кассио.

Грациано. Кассио?

Яго. Как вы себя чувствуете, брат мой?

Кассио. Моя нога ниже колена разрезана почти пополам.

Яго. Помилуй Бог! Синьоры, посветите мне. Я разорву рубашку и перевяжу ему рану.

Вбегает Бианка.

Бианка. Что случилось? Кто кричит?

Яго. Кто кричит? - смотри!

Бианка. О дорогой мой Кассио! Милый Кассио! Кассио! Кассио! Кассио!

Яго. О, отъявленная гуляка!.. Кассио, кто мог так изувечить вас? Имеете вы на кого-нибудь подозрение?

Кассио. Нет.

Грациано. Мне очень грустно, что вас постигла такая неприятность. Я именно шел к вам.

Яго. Дайте мне кто-нибудь подвязку... Так, благодарю... Постарайтесь где-нибудь добыть носилки, чтобы удобнее перенести его домой.

Бианка. Ах, он лишается чувств! О, Кассио, Кассио, Кассио!

Яго. Синьоры, я подозреваю, что вот этот негодяй действовал сообща с другими, из которых один ранил лейтенанта. Потерпите немного, Кассио; дайте взглянуть на того... Посветите мне. Как, убит он, он, дорогой мой соотечественник Родриго! Не верится глазам, но это он, он... Родриго!

Грациано. Как, Родриго из Венеции?

Яго. Он самый. Вы были с ним знакомы, синьор?

Грациано. Конечно, да.

Яго. Простите меня,синьор! У меня от этих кровавых событий голова не на месте, и я сам не знаю, что говорю.

Грациано. Очень рад вас видеть.

Яго. Как вы себя чувствуете, Кассио? Скорее носилки!

Грациано. Так это Родриго?

Яго. Он, он самый! Давайте-же сюда носилки. Скорее! (Приносят носилки). Пусть те, у кого душа добрая, бережно унесут его отсюда, а я побегу за генеральским врачем. (Бианке) Что-же касается вас; милашка, не тревожьтесь... Знаете, Кассио, был моим другом. Из-за чего вышла между вами ссора?

Кассио. Никакой ссоры нс было; я даже совсем его не знал.

Яго. Как ты бледна, милашка. Унесите их обоих; лейтенанту вредно оставаться на ветру (Кассио и Родриго уносят) Постойте, добрые синьоры; не уходите! Как ты бледна, милашка! Замечаете, синьоры, как блуждают её глаза. Если негодная даже и теперь уже так растерялась, мы сейчас добьемся от неё большаго... Наблюдайте за нею хорошенько; прошу вас, не спускайте с неё глаз. Видите-ли, синьоры, преступник скажется даже и в том случае, если-бы у него отнялся язык.

Входит Эмилия.

Эмилия. Боже мой, что здесь такое? Что случилось, Яго?

Яго. На Кассио, в сообществе с Родриго, напади какие-то разбойники, которым удалось убежать. Кассио тяжело ранен, а Родриго убить.

Эмилия. Ах, бедный Родриго! Ах, бедный, добрый Кассио!

Яго. Вот до чего доводит знакомство с подобными девченками! Пожалуйста, Эмилия, узнай от Кассио, где он ужинал прошедшим вечером. Что заставляет тебя, милашка, так сильно дрожать?

Бианка. Хотя Кассио ужинал у меня, я нисколько не дрожу.

Яго. А, он ужинал у тебя, так изволь теперь идти за мною.

Эмилия. Фи, какая гадость! Здесь - непотребная.

Бианка. Совсем я не непотребная. Ты оскорбляешь меня, не имея на то никакого права; жизнь моя, быть-может, почище твоей.

Эмилия. Почище моей! Фи, какая бесстыжая тварь!

Яго. Теперь, добрейшие синьоры, пойдемте посмотрим, как будут перевязывать рану Кассио... Пойдем и ты, милашка; тебе придется кое-что нам рассказать. Ты, Эмилия, беги в замок и передай главнокомандующему и его жене все что произошло здесь. Идемте же, господа (Про себя). Эта ночь должна довести меня или до верха благополучия, или до погибели (Уходят).

СЦЕНА II.

Спальня.

Дездемона спит на постели; у изголовья горит свеча. Входит Отэлло.

Отэлло. Вот причина, почему измучена моя душа; но я не назову её вам, вам, целомудренные звезды! Да, это и есть причина... Однако, её крови я не пролью, не нанесу ни одной царапины её коже, бедой, как снег, и гладкой, как мрамор надгробных памятников. Но умереть она должна; иначе она стала-бы обманывать других. Погасим прежде всего свечу, а потом и жизнь в этом создании. Если я задую пламя свечи, его, в случае надобности, можно будет тотчас-же зажечь снова; но если погасить пламя жизни в тебе, совершеннейшем образце созданий природы, я не знаю, где найдется огонь Прометея, чтобы снова возжечь твой огонь. Когда я сорву розу, то уже не в состоянии буду возвратить ей жизненной силы, и она должна увянуть. Упьюсь её благоуханием, пока она еще держится на стебле (Целует ее). О, чудное свежее дыхание, ты почти способно уговорить правосудие, переломить его меч!.. Еще раз и еще! Когда я убью тебя, оставайся и мертвою такая-же, как теперь, и я все-таки буду продолжать тебя любить... Еще поцелуй, но на этот раз последний. Никогда ни один поцелуй не был так сладок и так губителен. Надо выплакать свои слезы, слезы горькие, жестокия. Моя скорбь - скорбь Всевышнего, карающего того, кто всех ему дороже... Она просыпается.

Дездемона. Кто здесь? Ты, Отэлло?

Отэлло. Я, Дездемона.

Дездемона. Милый, что-же ты не ложишься?

Отэлло. Молилась ты сегодня, Дездемона?

Дездемона, Да, Отэлло.

Отэлло. Если у тебя на душе есть грех, в котором ты еще не успела покаяться перед небесами, не успела вполне искупить его, кайся скорее.

Дездемона. Дорогой муж, что хочешь ты этим сказать?

Отэддо. Молись и кайся... но только поскорее. Я тем временем похожу здесь. Я не хочу убивать тебя, пока твоя душа не подготовдена. - Нет, избави Бог! Души твоей я убивать не хочу.

Дездемона. Ты хочешь убить меня?

Отэлло. Хочу.

Дездемона. О, если так, небо, сжалься надо мною, прости меня!

Отэлло. От всей души говорю на это: - аминь!

Дездемона. Если ты говоришь так, у меня есть надежда, что ты меня пощадишь.

Отэлло. Гм!

Дездемона. Тем не менее, я тебя боюсь. У тебя такой страшный вид, когда ты дико вращаешь глазами. Чего-бы, казалось, мне бояться? Я сама не знаю, так как не знаю и своего проступка, а мне все-таки страшно.

Отэлло. Подумай о своих грехах.

Дездемона. Любовь к тебе - единственный мой грех.

Отэлло. Поэтому ты должна умереть.

Дездемона. Платить за любовь смертью - противуестественно. О, зачем ты так злобно кусаешь нижнюю свою губу? Какая кровожадная страсть волнует все твое существо? Это предвещает недоброе, но я все-таки надеюсь, надеюсь, что гнев твой угрожает не мне.

Отэлло. Довольно, молчи!

Дездемона. Я замолчу, но только скажи, что имеешь ты против меня?

Отэлло. Платок, которым я так дорожил и отдал тебе, ты подарила Кассио.

Дездемона. Нет, не дарила! Клянусь в этом жизнию и душою! Пошли за Кассио, и спроси у него.

Отэлло. Милая душа моя, остерегайся, остерегайся лживых клятв; ты на краю могилы.

Дездемона. Но не сейчас-же должна я умереть?

Отэлло. Напротив, сейчас-же. Поэтому кайся откровенно в своих грехах: запирательство, если-бы ты даже под присягой отрицала свою вину, ни к чему не поведет; оно не уничтожит, даже не поколеблет во мне твердого убеждения, вызывающего во мне стоны отчаяния. Ты умрешь!

Дездемона. Если так, пусть сжалится надо мною Создатель!

Отэлло. Еще раз, аминь!

Дездемона. Сжалься и ты! Никогда ни в чем не была я перед тобою виновата. Никогда не питала я к Кассио иной любви, кроме той, которою небеса предписывают нам любить всех ближних. Никогда ему ничего не дарила.

Отэлло. Клянусь небом, я видел, в руках у него видел подаренный мною тебе платок! Вероломная женщина, своим желанием убедить меня, будто мое неизменное намерение - не законное возмездие, а убийство, ты обращаешь сердце мое в камень!.. Я сам видел платок.

Дездемона. Значит,он нашел его. Никогда я не дарила ему платка. Вели позвать его сюда, и он сам признается.

Отэлло. Он уже признался.

Дездемона. В чем?

Отэлло. Что он был с тобою в известных отношениях.

Дездемона. Как! В незаконных?

Отэлло. Да.

Дездемона. Он этого не повторит!

Отэлло. Да, более не повторит. Честному Яго было отдано приказание зажать ему рот навсегда.

Дездемона. О, мой ужас делает мне все понятным! Кассио умер?

Отэлло. Если-бы у него жизней было столько-же, сколько волос на голове, то и тогда мое мщение сокрушило бы их все до одной.

Дездемона. Боже! Ему наклеветали, и для меня не может быть спасения.

Отэлло. Стыдись, тварь, ты на глазах у мужа смеешь оплакивать любовника!

Дездемона. Изгоните, заточите меня, синьор, но не убивайте меня!

Отэлло. Прочь, непотребная!

Дездемона. Убейте меня завтра; дайте пережить эту ночь!

Отэлло. Нет. Если вздумаешь сопротивляться...

Дездемона. Дай мне сроку хоть полчаса.

Отэлло. Нечего откладывать исполнение приговора.

Дездемона. Дайте прочесть хоть одну молитву.

Отэлло. Поздно! (Душит ее).

Эмилия (За сценой). Синьор, синьор! Слышите, синьор, синьор!

Отэлло. Что там за крик?.. Еще жива, не совсем еще умерла. Хотя я и жесток, но не безчеловечен и не хочу, чтобы твои мучения длились безмерно. Вот так, вот так.

Эмилия (За сценой). Синьор, синьор!

Отэлло. Кто там?

Эмилия (За сценой). О, мой добрый синьор, мне необходимо сказать вам несколько слов.

Отэлло. Хорошо... Это Эмилия... Сейчас... Теперь она умерла. Эмилия, вероятно, пришла сообщить мне о смерти Кассио... Огласка произошла значительная... А, она более не движется; спокойна, как лежащая в гробу... Впустить-ли Эмилию?.. Благоразумно-ли это будет? Она, кажется, шевельнулась... Нет. Как лучше поступить? Если впустить ту, она непременно захочет заговорить с моею женою... С моею женою!.. С моею женою!.. С какою женою? - У меня более нет жены!.. О, какая гнетущая, какая невыносимая минута. Мне грезится, будто теперь наступило затмение и солнца, и луны разом, будто испуганный земной шар сейчас разверзется и поглотит в свои недра все, все!

Эмилия (За сценой). Умоляю вас, добрейший синьор, отоприте. Мне необходимо сказать вам несколько слов.

Отэлло. Я совсем было забыл о ней. Иди, Эмилия!.. Нет, прежде надо задернуть занавески (Отпирает дверь). Где ты, Эмилия? (Эмилия входит). Что тебе нужно?

Эмилия. О, синьор, в городе совершено возмутительное убийство.

Отэлло. Какое? Когда?

Эмилия. Сейчас.

Отэлло. Всему виной луна. Она сбилась с пути, приблизилась к земле, и люди от этого сумасшествуют.

Эмилия. Кассио, синьор, убил молодого венецианца по имени Родриго.

Отэлло. Родриго убит? и Кассио тоже?

Эмилия. Нет, Кассио жив.

Отэлло. Кассио жив! Значит в сладостном мщении произошла разноголосица и она режет ухо.

Дездемона. Я убита безвинно, безвинно...

Эмилия. Боже, что это за стон?

Отэлло. Какой стон?

Эмилия (Бросается к постели). Это голос синьоры... Помогите, помогите!.. О, синьора, скажите еще хоть слово!.. Кроткая Дездемона, дорогая синьора, говорите!

Дездемона. Я умираю ни в чем не виноватой.

Эмилия. Кто совершил такое страшное злодеяние?

Дездемона. Никто. Я сама. Прощай! Передай моему доброму мужу последний мой привет. Прощай (Умирает).

Отэлло. Кто-же мог-бы ее убить?

Эмилия. Ах, как это узнать?

Отэлло. Ты слышала, она сама сказала, что не я.

Эмилия. Да, сказала, и я обязана сознаться, что это правда.

Отэлло. За эту предсмертную ложь её душа отправилась в пылающий ад. Ея убийца - я!

Эмилия. Тем более она теперь - светлейший из ангелов, а ты - чернейший из дьяволов.

Отэлло. Она стала сумасбродствовать, начала развратничать.

Эмилия. Ты - дьявол и клевещешь на нее!

Отэлло. Она была обманчива, как вода.

Эмилия. А ты, говоря, что она была тебе не верна, опрометчив, как огонь. Она была чиста перед тобою, как само небо!

Отэлло. Она путалась с Кассио. Спроси об этом своего мужа, если не веришь. О, меня стоило-бы низвергнуть в самые глубокие недра ада, если-бы я дошел до такой крайности, не имея вполне основательных причин! Твой муж знает все.

Эмилия. Муж?

Отэлло. Да, он.

Эмилия. Он знает, что она осквернила святыню брака?

Отэлло. Да, с Кассио. О, если-бы она была мне верна и небо за нее предложило мне целый мир, созданный из одного чистейшего хризолита, я не променял-бы ее на этот мир.

Эмилия. Мой муж?

Отэлло. Да, он первый сообщил мне об этом. Он человек честный, и тина, облепливающая гнусные дела, вызывает в нем отвращение.

Эмилия. Мой муж?

Отэлло. К чему эти повторения? Я уже говорил тебе, что узнал все это от твоего мужа.

Эмилия. О, бедная синьора, твоя любовь сделалась посмешищем злодейства! Итак, о том, что она будто-бы тебе не верна, сказал тебе мой муж?

Отэлло. Я. уже говорил тебе, что он, твой муж. Понимаешь ты это слово? а он, честный, честный Яго - мой друг.

Эмилия. Если он посмел это сказать, пусть его зловредная душа каждый день сгнивает по полкрупинки. Он солгал самым постыдным, самым бессердечным образом! Она слишком сильно любила свой негодный выбор.

Отэлло. Что?

Эмилия. Делай, что хочешь! Твой поступок так-же мало достоин неба, сколько ты сам был мало достоин ея.

Отэлло. Замолчи! Это будет для тебя лучше.

Эмилия. У меня хватит силы перенести вдвое более, чем все то зло, которое ты можешь мне сделать! Обманутый, одураченный олух! Грубый, грязный невежда! Про совершенное тобою дело, - о, не грози мечем, я его не боюсь! - я расскажу всем, если-бы мне это стоило даже двадцати жизней! Помогите, помогите! Здесь совершено убийство! Мавр убил жену! Убил! Убил!

Входят Монтано, Грациано и Яго.

Монтано. Что здесь такое? В чем дело, генерал?

Эмилия. А, и ты пришел, Яго! Хорошо-же ты поступаешь, когда на твою шею могут сваливать все убийства,

Грациано. Что случилось?

Эмилия. Если ты человек, обличи этого изверга во лжи. Он уверяет, будто ты сказал, что жена ему неверна. Я убеждена, что он клевещет; таким злодеем ты быть ее можешь. Говори, так-как сердце мое слишком переполнено!

Яго. Я сообщил ему то, что думал, а сам он нашел, что это не только возможно, но и вполне верно.

Эмилия. И ты говорил ему, что жена ему изменяет?

Яго. Да, говорил.

Эмилия. Это ложь, омерзительная, окаянная ложь! Да, клянусь душой, ты солгал бесстыдно, нагло, безбожно. Она-то будто-бы изменяла... для Кассио! Ты, ведь, говорил, что для Кассио?

Яго. Да, для Кассио. Но будет! Обуздай свой язык.

Эмилия. Не хочу я его обуздывать; я обязана говорить. Вот тут моя синьора лежит в постели убитая!

Все. С нами крестная сила!

Эмилия. И причиною убийства были твои наговоры.

Отэлло. Не изумляйтесь, господа. Она говорит правду.

Грациано. Страшная правда!

Монтано. Какой чудовищный поступок!

Эмилия. О, злодейство! 3лодейетво! 3лодейство!.. Я припоминаю многое и многое начинаю понимать! О, злодейство, Мне и тогда казалось это подозрительным!.. О, я с горя лишу себя жизни!.. Злодейство! Злодейство!

Яго. С ума ты сошла? Ступай домой! С ума ты сошла?

Эмилия. Добрые синьоры, дайте мне свободно высказать все. Я знаю, что обязана повиноваться мужу, но не в такую минуту. Может быть, Яго, я и совсем не вернусь домой.

Отэлло (бросаясь на труп Дездемоны). О! О! О!

Эмилия. Да, бросайся теперь на её труп и вой! Ты убил такое кроткое, такое безвинвое создание, какого еще не видывал свет.

Отэлло. Неправда! она была порочна (Встает). Я почти не знал вас, дядя. Вот лежит ваша племянница. Ея дыхание недавно и навсегда действительно прервали эти руки. Я знаю, что такой поступок может показаться ужасным, безчеловечным.

Грациано. Несчастная Дездемона! Я радуюсь теперь, что отец твой умер. Твой брак был для него смертельным ударом, и тяжелая печаль порвала старую нить его жизни. Если-бы он был свидетелем того, что произошло теперь, он дошел-бы до такого страшного отчаяния, что, предав проклятию стоящего рядом с ним ангела-хранителя, загубил-бы свою душу.

Отэлло. Все это очень прискорбно, но Яго знает, что она тысячу раз совершала с Кассио постыдное дело. Кассио сам в этом признался. Она за любовные труды наградила его, отдав ему первый мой подарок, первый залог моей любви. Я сам видел у него в руках этот подарок - платок из старинной ткани, когда-то подаренный моей матери моим отцом.

Эмилия. О, небо! О, силы небесные!

Яго. Молчи!

Эмилия. Нет, сейчас все станет ясным, как день! Молчать меня ты не заставишь! Я расскажу все, и речь моя будет так-же свободна, как воздух. Пусть небеса, люди, дьяволы стыдят меня за это, я все-таки выскажу все, все!

Яго. Опомнись. Ступай домой...

Эмилия. Не пойду! (Яго грозит заколоть ее).

Грациано. Стыдитесь! Можно-ли грозить оружием женщине!

Эмилия. О, безтолковый мавр! Платок, о котором ты говоришь, нашла случайно я и отдала его мужу, так-как он не раз подговаривал меня украсть этот платок, и подговаривал так настойчиво, что я только удивлялась, стоит-ли хлопотать о таких пустяках.

Яго. Непотребная тварь!

Эмилия. Нет, не лгу! Она и не думала отдавать платок Кассио; я его нашла и отдала его мужу.

Яго. Лжешь, распутная дрянь!

Эмнлия. Нет, не лгу! Поверьте, синьоры, что не лгу... Знай это, отвратительный убийца. На что была такому безмозглому дураку такая прекрасная жена (Яго закалывает ее и убегает).

Отэлло. Неужто гром небесный существует только для того, чтобы греметь, а не метать стрелы в таких гнусных извергов?! (Пока он говорит, Монтано его обезоруживает).

Грациано. Смотрите, она готова упасть; муж, должно-быть, нанес ей удар.

Эмилия. Ох! ох! Поддержите и дайте мне лечь у ног моей синьоры.

Грациано. Он убежал, заколов жену.

Монтано.Он злодей отъявленный. Возьмите этот меч, отобранный мною у мавра. Охраняйте дверь снаружи. Не пропускайте его ни под каким видом; лучше убейте его. А я бегу за другим злодеем, который еще похуже этого (Монтано и Грациано уходят).

Отэлло. Куда девалось ты, мое мужество? Первый попавшийся молокосос отбирает от меня мой заветный меч. Впрочем, какое право имеет честь переживать честность? Пусть все гибнет разом.

Эмилия. Вот что предзнаменовала твоя песня, дорогая синьора! Если можешь слышать меня, слушай! Я хочу, как лебедь, умереть с песней. "Ива, ты ива, зеленая ива"! Знай, мавр, она была целомудренна и горячо любила тебя, жестокий мавр! Пусть моя душа не удостоится прощения, если я говорю неправду. С полным убеждением высказав тебе это, я умираю, умираю! (Умирает).

Отэлло. У меня в этой комнате, есть другой меч, меч испанский, закаленный в ледяной воде. Вот он. Дядя, пустите меня.

Грациано (За дверью). Если ты попытаешься ворваться силой, тебе это обойдется дорого. У тебя нет оружия, поэтому ты поневоле должен повиноваться.

Отэлло. Войди сюда и поговорим, иначе я и безоружный справлюсь с тобою.

Грациано возвращается.

Грациано. Что тебе нужно?

Отэлло. Смотри, у меня есть другое оружие. Никогда клинок лучшего закала не висел у бедра воина. Было время, когда при помощи этой слабой руки и этого надежного клинка, я пробивал себе дорогу сквозь преграды, в двадцать раз более опасные, чем ваше сопротивление. Впрочем, к чему суетная похвальба, когда нет силы совладать с роком?.. Теперь уже не то!.. Даже видя у меня в руках оружие, не бойтесь ничего. Я теперь у границы своих земных странствований, у цели всех усилий; более не надуваемый ветром, парус моего челна у пристани. Вы отступаете в ужасе... Напрасно боитесь. Вам, вместо меча, стоить только пригрозить груди Отэлло камышевой тростинкой, и он покорно отступит перед вами. Куда-же ему идти? Взглянем на нее, какой-то вид у неё теперь?.. О, родившаеся под несчастной звездою страдалица! ты так-же бледна, как твоя рубашка. Когда я, в день суда, встречусь с тобою, твой взгляд низвергнет мою душу с небес, и ее подхватят демоны. Вот, девочка моя, ты лежишь похолоделая, холодная, как твое целомудрие. О, проклятый, окаянный раб! Отгоните меня, дьяволы, своими бичами от этого небесного видения! Пусть сокрушит меня ваш бурный ураган! Жгите меня в горящей сере, купайте в глубоких потоках жидкого пламени! О, Дездемона, ты умерла! Ты умерла, Дездемона!... О, Боже, Боже!

Входят Лодовико и Монтано; Кассио вносят на носилках, стража ведет скованного Яго.

Лодовико. Где этот безразсудный, но вместе с тем глубоко несчастный человек?

Отэлло. Если вам нужен тот, кто носил имя Отэлло, вот он.

Лодовико. А где та гнусная ехидна? Подведите ближе этого гнусного злодея.

Отэлло. Я смотрю ему на ноги, нет-ли у него раздвоенных копыт... Впрочем, это сказка... Если ты дьявол, мне не удастся тебя убить (Ранит Яго).

Лодовико. Отнимите у него меч.

Яго. Синьор, кровь моя течет, но я только ранен, a не убит.

Отэлло. Я об этом не жалею... Пусть он живет. Мне кажется, что в его положении жизнь - самая мучительная пытка.

Лодовико. А что сказать мне вам, Отэлло? В вас было столько доброты, пока этот коварный демон не опутал вас своими сетями.

Отэлло. Что угодно. Скажите, пожалуйста, что я убийца честный, так как не ненависть довела меня до преступления, а честь.

Лодовико. Этот мерзавец на половину признался в своих преступлениях. Действовали вы с ним заодно в деле убийства Кассио?

Отэлло. Да.

Кассио. Дорогой генерал, я никогда не подавал вам повода к ненависти.

Отэлло. Теперь я этому верю и прошу у вас прощения. Будьте добры, спросите у этого полу-демона, зачем он так бессердечно опутал своими сетями и тело мое, и душу?

Яго. Не спрашивайте меня ни о чем; довольствуйтесь тем, что вы уже знаете. С этой минуты я не произнесу более ни слова.

Лодовпко. Даже и для того, чтобы помолиться?

Грациано. Пытки заставят тебя раскрыть рот.

Отэлло. Впрочем, так и лучше.

Лодовико. Синьор, вероятно, вам еще неизвестны вое подробности настоящего события; вы сейчас их узнаете. Вот письмо, найденное в кармане умершего Родриго, a вот и другое. Первое доказывает, что Яго уговорил Родриго убить Кассио.

Отэлло. О, изверг!

Кассио. Такое деяние достойно только нехриста.

Лодовико. Другое тоже найдено при умершем. Надо предполагать, что оно написано этому окаянному злодею, но, вероятно, Яго, спохватившись во время, успел обезоружить негодование писавшаго.

Отелло. О, зловреднейший подлец! Скажите, Кассио, как попал к вам платок моей жены?

Кассио. Я нашел его у себя в комнате, и вот этот мерзавец сейчас признался, что с особым умыслом подкинул его туда, и что эта хитрость удалась ему, как нельзя лучше.

Отэлло. О, безумец! безумец, безумец!

Кассио. Кроме того, Родриго упрекает Яго в подстрекательстве вызвать меня на ссору в кордегардии; и не далее, как несколько минут тому назад, Родриго, которого все считали уже давно умершим, очнулся и объявил, что всему виною Яго, и что тот-же Яго нанес ему последний, смертельный удар.

Лодовико. Теперь, Отэлло, вы должны оставить эту комнату и идти за нами. Вся власть, все полномочия, врученные вам сенатом, отбираются от вас, и управление островом должно перейти в руки Кассио. Что-же касается этого изверга, если есть на свете пытки, умеющия терзать человека как можно долее, не лишая его жизни, он испытает их все. Вы, Отэлло, останетесь под стражею, пока ваше преступление не сделается известным сенату Венеции.

Отэлло. Постойте! Прежде чем увести, дайте мне сказать два-три слова. Мне удалось оказать Венеции не мало услуг, и сенат это знает... Но не будем говорить об этом. Прошу вас, когда вы станете извещать правительство обо всех происшедших здесь прискорбных событиях, не представляйте меня иным, чем я; на самом деле не смягчайте ничего, но и не преувеличивайте моей вины. Тогда вам придется отзываться обо мне, как о человеке, любившем, хоть ж не разумно, но искренно и страстно; как о человеке, душе которого мало доступна была ревность, но раз эта страсть охватила его, она уже до самого конца не выпускала его из рук; как о человеке, чья рука, подобно руке гнусного еврея, отвергла роскошную жемчужину, которая ценою своею могла-бы выкупить все его племя; как о человеке, хотя и не склонном к чувствительности, но из чьих глаз слезы льются так-же обильно, как целебная камедь из аравийских растений. Передайте все это сенату и добавьте, что когда-то в Алепо, видя, что нехрист в чалме бьет венецианца и поносит республику, я схватил эту собаку за горло и нанес ему вот такой удар! (Закалывается).

Лодовико. Какая кровавая развязка!

Грациано. Никакими словами не передашь её ужаса.

Отэлло (Бросаясь на труп жены). Ранее, чем убить, я целовал тебя. Теперь так-же целуя, умираю! (Умирает, целуя Дездемону).

Кассио. Этого-то я и боялся, хотя он и был обезоружен, так как сердце у него было великое.

Лодовико. А ты, Яго, ты, спартанский пес, более лютый, чем тоска, чем голод и чем море, смотри, какие беды накликал ты на это брачное ложе. Все это личное твое дело. Пусть задернут занавески: такое зрелище отравляет зрение. Грациано, возьмите под свою охрану и замок, и имущество мавра, так как оно ваше наследство. Вам-же, синьор, теперешнему правителю Кипра, предстоит расправиться с этим адским злодеем; назначьте время и орудие казни. Я-же сейчас сяду на корабль и с сердцем, подавленным горем, передам сенату все, что произошло здесь.

КОНЕЦЪ

ПРИМЕЧАНИЯ

к

ПЕРВОМУ ТОМУ

Отэлло.

Стр. 233) История Отэлло и Дездемоны, почти в таком виде, как она воспроизведена у Шекспира, помещена в сборниках рассказов итальянского писателя Джиральди Чинтио (половина XVI ст.), в том отделе, который имеет общее заглавие "Случаи неверности мужей и жен"; есть предположение, что Чинтио нашел ее в одной из народных итальянских баллад (до нас не дошедшей) и переложил, с разными видоизменениями и распространеннее, в прозу. В новелле Чинтио теже действующия лица, что у Шекспира, только Яго называется просто "поручик", Кассио - просто "капитан". Мавр Отэлло, занимающий в Венеции высокий военный пост, знакомится с знатною венецианкой Дездемоной, увлекается её красотою и добродетелью и увлекает ее своими нравственными достоинствами, мужеством и т. п. За их браком следует отъезд Отэлло на остров Кипр в сопровождении жены, прапорщика, (представленного в новелле крайне злым и лицемерным человеком), жены его и капитана (т. е. Кассио), друга их дома. Здесь начинаются коварные действия прапорщика, вызванные полною неудачею его видов на Дездемону и состоящия в постепенном разжигании ревности Отэлло разными наветами и средствами, в числе которых находится и история с платком. Убиение Дездемоны происходит, по совету прапорщика, посредством ударов мешком, наполненных песком, после чего на труп обрушивают потолок комнаты, где совершено убийство, чтобы смерть была приписана несчастной случайности. Остальные подробности новеллы: донос прапорщика на Отэлло, - арестование его и отправление в Венецию, - пытка и упорное запирательство на ней, - изгнание из Венеции, и там убиение родственниками Дездемоны, - что касается прапорщика, то он, возвратившись на родину, делает ложный донос на одного из граждан, за это подвергается пытке и тут находит смерть. Шекспир несомненно взял всю свою фабулу из рассказа Чинтио, хотя коментаторами указываются и некоторые другие источники, - между прочим, история знаменитого корсиканского авантюриста - воина Сампьеро, который - в 1663 г., из ревности, удушил свою жену. Изследователь, впервые указавший (совершенно, впрочем, предположительно) на этот источник, заметил по этому поводу, что нет никакого основания (как делала и делает критика) обвинять Шекспира в неестественности, нечеловечности той жестокости, которою он наделил своего мавра, - если в действительной жизни храбрый воин, по характеру весьма схожий с шекспировским героем, и поставленный в такия-же роковые обстоятельства, поступил почти также, как Отэлло. Сочинение Шекспиром этой трагедии относится к 1604 г.

Стр. 236. "Великим арифметиком" Яго называет Кассио не в буквальном смысл этого слова, а как человека, мало знакомого с военным делом, который, по отношению, например, к эскадрону, знает только число заключающихся в нем солдат и т. н.

Стр. 236. Яго намекает на Биянку.

Стр. 239. В реплике Яго, перед словом "сенатор" в некоторых изданиях ставится несколько точек - в том соображении, что Яго хотел обозвать Брабанцио каким-нибудь бранным словом (в ответ на его "негодяй") и уже начал: "а вы..." но спохватился и докончил: "сенатор".

Стр. 240. "Стрелок" - вероятно, гостинница или что нибудь в этом роде под этою вывеской. Но есть и другое объяснение по которому "Стрелок" ничто иное, как помещение для офицеров в арсенале, над воротами которого находится изображение стрелка с луком.

Стр. 242. Один коментатор остроумно обращает внимание на то, что лицемер Яго клянется Янусом - богом с двумя лицами.

Стр. 242. Вопрос Кассио: "на ком?" после слов Яго: "он женат" представляется крайне странным и объясняется только небрежностью автора: как мог сделать такой вопрос Кассио который, как оказывается из последующего, был даже посредником в любви Отэлло и Дездемоны?

Стр. 248. Баснословные подробности в рассказе Отэлло Шекспир мог заимствовать из нескольких сочинений (описаний путешествий), появившихся незадолго до того (напр., Мандевиль, Галейта) и где рассказывалось про такия-же вещи, будто-бы виденные на островах Океана, в Индии и др. Думают, что он пользовался и "Естественною историею" Плиния, где повествуется об антропофагах и безголовых людях.

Стр. 253. Замечательно, по рассуждению одного коментатора, что Шекспир определил здесь с точностью возраст Яго, как он сделал это относительно Гамлета. Яго и Гамлет - быть может, самые интеллектуальные характеры из всех, изображенных Шекспиром; "он дал им обоим почти один и тот-же возраст, как такой, в котором умственная деятельность человека достигает высшей ступени деятельности и энергии....

Стр. 254. "Цысарка" - был народный термин для обозначения женщины легкого поведения.

Стр. 255. Lo custs - плоды дерева Siliqua dulcis, растущего на юге Италии и в Палестине; сок их отличается большою сладостью.

Стр. 255. Колоцинта - растение с очень горьким плодом, употребляющимся для лекарства.

Стр. 255. "Сторожами" у полюса называли в тогдашних астрономических сочинениях две звезды Малой Медведицы.

Стр. 257. Воззвание Кассио к Юпитеру некоторые коментаторы считают испорченным текстом, доказывая, что Кассио не мог призывать языческого бога, и что тут вместо "Jоvе" должно стоят "God" (бог). По замечанию-же других, это чтение правильное: итальянцы и по сю пору смешивают христианские воззвания с мифологическими, а во время Шекспира это было в большом ходу.

Стр. 258. "Картинками за дверью" Яго называет женщин имея в виду их обычай румяниться.

Стр. 262. Разсуждение Яго о том, что любовь облагораживает людей, заимствовано, думают, из сочинения Платона "Пир", где в одном месте говорится о любви почти в таких-же выражениях.

Стр. 268. Эта песня о короле Стефане - английского происхождения. В одном старинном рассказе упоминается о добром блаженном времени в Англии, когда король Стефан носил пару штанов" и т. д.; - в знаменитом сборнике Перси есть старинная песня, почти дословно схожая с тою которую поет Яго; только там вместо короля Стефана король Генрих.

Стр. 273. Указано на почти буквальное сходство этого рассуждения Яго о добром имени (reputation) с мыслями, высказанными об этом-же предмете у древних писателей - Плутарха, Эпиктета, Марка Антония и др.

Стр. 277. Обычай будить новобрачных музыкой на другое утро после свадьбы был в то время в моде.

Стр. 277. Намек на произношение неаполитанцами слов большею частью в нос.

Стр. 279. Неизвестно, почему Кассио называет венецианца Яго "флорентинцем". Или это один из частых недосмотров Шекспира, или Кассио хочет сказать, что и между флорентиицами, своими соотечественниками, он не встречал человека честнее Яго.

Стр. 283. Смысл этого характеристического восклицания Отэлло насчет наступления "хаоса" ясен (т. е. с разрушением его любви должен разрушиться и мир), - но нельзя не отметить замечания одного немецкого коментатора, что Отэлло в этих словах говорит о том хаосе, который господствовал в его жизни до его знакомства с Дездемоной.

Стр. 295. Понтийские воды - Черное море; Пропонтида - Мраморное, Гелесспонт - Дарданеллы. Такое описание движений вод Черного моря Шекспир нашел в одном сочинении, появившемся как раз в ту пору, когда он писал "Отэлло".

Стр. 297. Старое поверье, что "у кого влажна ладонь, у того горяча печень".

Стр. 297. В словах Отэлло о "новой герольдике" коментатор Варбуртон нашел сатирический намек на учреждение звания баронетов королем Иаковом I в 1611 г. "Между разными льготами и преимуществами, данными этому званию, находилось присоединение к их семейным гербам золотой руки на серебряном поле. И мы не сомневаемся, что именно эту новую герольдику намекал наш автор; он же-тал сказать, что у новых людей с этим титулом были руки, но не было сердца, т. е. были деньги для платы за возведение в баронское звание, но не было сердца для приобретения чести. На этом основании Варбуртон отнес сочинение "Отэлло" к времени, непосредственно следовавшему за 1611 годом. Мнение это довольно долго пользовалось авторитетностью, но потом было уничтожено вескими доводами, из коих вот один из самых основательных: "Слова новая герольдика надо принимать только в переносном смысле; без малейшего отношения к созданию баронетов Иаковом I. Нелепости представления Отэлло до такой степени знакомым с английской герольдикой, невозможность допустить в Шекспире на столько мало такта, чтобы он стал смеяться над почетным званием, которое учредил тот король, которому ему, Шекспиру, приходилось в других случаях льстить, и при чьем дворе в 1613 г. была представлена эта трагедия - все это заставляет очень усумниться в историческом объяснении Варбуртона".

Стр. 298. Сивиллы - вещия женщины у греков и римлян. Оне пророчествовали иногда в экстазе, который вызывался в них питьем воды из священного источника.

Стр. 298. Бальзамическая жидкость, истекавшая из мумий, славилась, как анти-эпилептическое средство.

Стр. 305. Восклицание Отэлло: "Носы, уши и губы"! не без основания приписывают возникающему в эту минуту в уме Отэлло представлению о ласках между Кассио и Дездемоной. Иначе они не имели-бы никакого смысла.

Стр. 307. Странное употребление здесь слова "римлянин" одни объясняют просто испорченностью текста, другие - тем, что Шекспир в это время много занимался римскою историею для своих трагедий из римской жизни, и слова "ты торжествуешь" (буквально - у тебя триумф), вложенные в уста Отэлло, напоминают ему римлянина, у которого "триумф" победителя составлял особую церемонию.

Стр. 312. Слова "Козлы и обезьяны"! Отэлло произносит вдруг, припомнив эти же слова в устах Яго (д. 3-е, сц. 3-я) по поводу близости Кассио и Дездемоны.

Стр. 323. Песня, которую поет Дездемона, есть легкое изменение очень старой народной баллады (напечатанной в сборнике Перси). Только тут страдающее лицо - не женщина, a мужчина.

Стр. 331. Первые слова монолога Отэлло представляются несомненно очень загадочными. О какой причине и о причине чего он говорит. Если о причине, побудившей его совершить убийство, то ведь она известна и ясна, и совершенно излишня в этом случае та таинственность, которая выражается в словах: "я не назову её вам, целомудренные светила". А Отэлло, повидимому, придает большое значение этой "причине", потому что три раза повторяет это слово. Старый Джонсон объясняет это так: "Я здесь - так рассуждает про себя Отэлло - объятый ужасом. В чем прцчина этого состояния? В недостатке-ли решимости совершить правосудное дело? В страхе-ли пред пролитием крови? Нет, - не самое действие так волнует меня, а причина его причина, моя душа". Другой коментатор замечает: "Отэлло исполненный ужаса в виду жестокого поступка, который он готовится совершить, повидимому, ищет себе оправдания в представлении себе причины, т. е. громадности причиненного ему оскорбления..." Все это так, но, повторяем, что значит в этом случае вышеупомянутая глубокая таинственность...

Стр. 331. "Целомудренныя" светила названы здесь на основании древнего представления, что луна - олицетворение Дианы, богини целомудрия, а все звезды - девы, ей прислуживающия.

Стр. 335. Касательно причины смерти Дездемоны - т. е. как покончил с нею Отэлло после стука Эмилии: тою-ли же самою подушкою, или - как доказывают некоторые - кинжалом (забыв в эту минуту недавнее свое решение не проливать её крови), может-ли человек, совсем задушенный, снова заговорить спустя несколько времени, почему Отэлло говорит о страшной бледности Дездемоны, тогда как человек задушенный должен быть, напротив того, очень красен - и тому подобных вопросов, составилась своего рода литература, в которой находим мнения даже многих известных врачей.

Стр. 338. В сцене с платком Отэлло говорил о нем, как о подарке, сделанном цыганкой, здесь вместо цыганки - отец: конечно, один из многих недосмотров автора.

Стр. 343. Все еще идет спор - как читать: "индиец" (Индиан) или "иудей" (Iudean). Держащиеся первого чтения указывают на невежество индийцев и дикарей вообще, часто променивающих самые драгоценные камни на самые ничтожные вещи; читающие "иудей" видят в этом намек на Ирода, отвергнувшего свою жену Мариам или считают заимствованием из одной старой сказки. Доходили даже до усматриванья в этом "Iudean" - Иуды Искариотскаго.

П. Вейнберг.

Уильям Шекспир - Отелло (Othello). 2 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Перикл, принц Тирский (Pericles, Prince of Tyre). 1 часть.
Перевод П. А. Каншина ДЕЙСТВУИОЩИЯ ЛИЦА: Антиох, царь антиохский. Пери...

Перикл, принц Тирский (Pericles, Prince of Tyre). 2 часть.
Церимон. Да, наверное этой ночью. Посмотри, какой свежий вид у нея... ...