Уильям Шекспир
«Отелло (Othello). 1 часть.»

"Отелло (Othello). 1 часть."

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Дож.

Брабанцио, венецианский сенатор, отец Дездемоны.

Два других сенатора.

Грациано, брат Брабанцио.

Лодовико, родственник Брабанцио.

Отэлло, мавр.

Кассио, лейтенант.

Яго, поручик.

Родриго, знатный венецианец.

Монтано, предшественник Отэило по управлению Кипром.

Шут, слуга Отэлло.

Глашатай.

Дездемона, дочь Брабанцио и жена Отэлло.

Эмилия, жена Яго.

Бианка, куртизанка, - любовница Кассио.

Офицеры, военные, знатные, гонцы, музыканты, матросы, служители и прочие.

2-е действие происходит в Венеции, остальные на Кипре.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Улица в Венеции.

Входят Родриго и Яго.

Родриго. Что ни говори, Яго, а мне крайне неприятно, что ты, распоряжавшийся завязками моего кошелька, так-же свободно, как своими собственными, знал об этом.

Яго. Ты ничего не хочешь слушать!.. Не знайся со мною, если я когда-либо даже во сне видел что-нибудь подобное.

Родриго. Ты сам-же говорил мне, что ненавидишь его.

Яго. И ненавижу! Презирай меня, если не так! Мало-ли кланялись ему и ухаживали за ним трое из важнейших лиц Венеции, чтобы доставить мне должность лейтенанта. Цену я себе знаю, и вот тебе слово честного человека, я не хуже всякого другаго был-бы на месте, на самом этом месте. Но он, поступая во всем согласно только своей гордой воле, сначала уклонялся от прямого ответа, прибегая при этом к напыщенным речам, до невозможности пересыпанным военными терминами и, наконец, не обращая внимания на просьбы ходатайствовавших за меня лиц, объявил, что уже выбрал другого лейтенанта. А на кого-же пал выбор? на какого-то флорентинца Микеля Кассио, действительно замечательного математика, уже наполовину загубившего свою душу любовью к одной прелестнице и намереньем на ней жениться, но никогда не командовавшего ни одним эскадроном на поле битвы и имеющего так-же мало понятия о военном деле, как любая пряха. Он только по книгам знаком с теорией военного дела, но и одетые в мантии сенаторы могут об этом настолько-же мастерски толковать как и он. Одна болтовня без практической опытности - вот и вся его военная подготовка. Вот на него-то, синьор, пал выбор, а мне, уже успевшему доказать, чего я стою и на Родосе, и на Кипре, в христианских странах и среди нехристей, подул на встречу противный ветер, так-что меня обогнал какой-то приходорасходчик. Вот этому-то счетчику суждено быть лейтенантом, а мне, - как ни велика между нами разница, - по-прежнему оставаться только поручиком его мавританской светлости.

Родриго. Клянусь небом, я скорей-бы согласился быть его палачом.

Яго. Теперь ничто уже беде не поможет; в этом-то и есть худшая сторона службы, где повышения производятся или в силу ходатайств, или по собственному расположению, а не по старой постепенности, когда каждый второй заступал место каждого выбывшего перваго. Теперь, синьор, судите сами, имею-ли я хоть малейшее основание любить мавра?

Родриго. Если так, я бы не стал служить под его начальством.

Яго. Чтобы успокоить вас, синьор, я вам скажу, что я имею особые виды на Отэлло, поэтому и продолжаю служить. Не все могут быть господами и не всем господам можно служить с полною верностью. Разве редко можно видеть усердных и коленопреклоненных слуг, чуть не гордящихся своим рабским унижением и всю жизнь служащих своим господам, словно ослы, только из одного корма. А когда такой слуга состарится, его безжалостно выгоняют. Отхлестал-бы я кнутом таких честных дуралеев. Но есть слуги и другого сорта. Они, прикрывая маскою истинные свои чувства, и по лицу, и по приемам то-же как будто служат верою и правдой, но ни на минуту не забывают о самих себе. Выставляя напоказ господам свою притворную услужливость, они обделывают свои собственные делишки, а, нагрев хорошенько руки, начинают жить исключительно в свое удовольствие. У таких людей есть в голове мозг; к ним причисляю я и себя. Да, синьор, так-же верно, как то, что вы Родриго, - будь я мавром Отэлло, не захотел-бы я быть Яго. Состоя при нем на службе, я служу только одному себе. Само небо свидетель, что поступать так, как поступаю я, меня побуждают не привязанность, не долг; под их внешним видом, я преследую только личные виды. Выказать каким-нибудь неосторожным поступком самую суть, душу моих замыслов, значило-бы выложить сердце на ладонь и дать его расклевать галкам. Я далеко не то, чем кажусь.

Родриго. Толстогубый, должно быть, родился в сорочке, так все ему удается... даже это...

Яго. Окликните её отца и разбудите его. Выдав их тайну, мы отравим их блаженство. Кричите во всеуслышание на улицах имя мавра, возстановите против него всю её родню, и хотя он живет в благорастворенном климате, надоедайте ему, как мушкара. Да, хотя его радости - радости настоящия, отравляйте их разными мелкими неприятностями, и оне утратят много своего теперешнего блеска.

Родриго. Вот дворец её отца. Я окликну старика погромче.

Яго. Да, как можно громче. Кричите так, чтобы ваш голос вызвал переполох и такой-же ужас, как крик: - "Горим!" неожиданно раздавшийся в многолюдном селении, где, ночью, благодаря неосторожности, вспыхнул пожар.

Родриго. Эй, эй, Брабанцио!.. Синьор Брабанцио, проснитесь!.. Эй! эй!

Яго. Проснитесь, Брабанцио, скорей проснитесь!.. Здесь воры, воры, воры! Охраняйте и дом свой, и дочь, и казну. Здесь воры, воры!

У окна наверху появляется Брабанцио.

Брабанцио. Что здесь такое? Почему эти отчаянные крики?

Родриго. Синьор, дома-ли все ваши близкие?

Яго. Крепко-ли заперты у вас двери?

Брабанцио. К чему эти вопросы?

Яго. Вас ограбили, синьор! Оденьтесь поскорее, приличия ради. Ваше сердце разорвется на двое, потому что у вас похитили половину вашей души. Именно теперь, теперь, в эту самую минуту, черный баран позорит вашу белую овечку... Одевайтесь-же, одевайтесь скорее. Ударьте в набат и его зловещим звоном разбудите всех мирно храпящих жителей, не то дьявол сделает вас дедушкой. Говорю вам, одевайтесь скорее!

Брабанцио. С ума вы сошли, что-ли?

Родриго. Высокоуважаемый синьор, узнаете вы мой голос?

Брабанцио. Нет, не узнаю. Кто вы такой?

Родриго. Меня зовут Родриго.

Брабанцио. Тем хуже для тебя. Я запретил тебе шляться около моих ворот. Я давно ответил на отрез, что дочь моя не для тебя, а теперь, после не в меру изобильного ужина и под влиянием хмельных напитков, ты напускаешь на себя глупую храбрость и являешься сюда, чтобы нарушить мой покой.

Родриго. Синьор, синьор, синьор!

Брабанцио. Можешь быть уверен, что моя сила и мое влияние скоро заставят тебя в этом раскаяться.

Родриго. Терпение, добрый синьор, терпение!

Брабанцио. Что болтаешь ты мне о разбое? Здесь - Beнеция, мой дом не хутор.

Родриго. Глубокомысленный Брабанцио, я обращаюсь к вам во всей простоте своей души.

Яго. Синьор, вы, как видно, из тех, которые откажутся служить Господу, если дьявол внушит им ему не служить. Мы пришли оказать вам услугу; вы-же принимате нас за негодяев и готовы допустить, чтобы дочь ваша соединилась с варварийским конем, чтобы внуки ваши ржали у вас под носом, чтобы ваша родня состояла из скакунов и свойственники - из иноходцев?

Брабанцио. Что ты за мерзкий сквернослов!

Яго. Я человек, пришедший сообщить вам, что ваша дочь и мавр изображают из себя двуспиннное животное.

Брабанцио. Ты негодяй!

Яго. А вы сенатор.

Брабанцио. За это ответите вы оба. Тебя, Родриго, я знаю.

Родриго. Синьор, я готов ответить чем угодно. Только позвольте обратиться к вам с одним вопросом: - по вашему-ли обдуманному желанию и с вашего-ли разрешения, - как я начинаю это предполагать, - ваша красавица дочь, в этот полуночный час, при помощи простого наемного бездельника-гондольера,отправилась в сладострастные объятия мавра?.. Если все это произошло с вашего ведома, мы действительно нанесли вам наглую и непростительную обиду. Но если все это произошло не с вашего согласия, мое знание светских приличий говорит мне, что мы незаслуженно подверглись вашим упрекам. Не думайте, что мы желаем глумиться над вашим горем; нет, мы настолько умеем держать себя в обществе, что не позволим себе этого... Повторяю снова, если ваша дочь поступает не с вашего разрешения, она впадает в крупную ошибку. Она своим долгом, красотой, имуществом жертвует ради какого-то темного проходимца, который нынче здесь, а завтра Бог знает где. Проверьте сейчас-же справедливость моих слов. Если она дома, у себя в спальне, пусть на меня обрушится кара государства за то, что я обманул вас.

Брабанцио. Огня сюда, огня!.. Эй, вы, поболее огня!.. Разбудите всю мою прислугу!.. Это открытие не идет в разрез с моим сном! Предчувствие томит меня мучительно! Огня, скорей-же огня! (Уходит от окна).

Яго. Прощайте. Я должен расстаться с вами. Мне, при моем служебном положении, неудобно, даже опасно свидетельствовать против мавра, а это окажется неизбежным, если я останусь с вами долее. Я знаю, что такое изобличение может повлечь за собою кое-какие неприятности для мавра, вроде строгаго выговора, но правительство, рада безопасности государства, ни за что не отставит его. У нас теперь война из-за Кипра; мавр назначен главнокомандующим, а нашим государственным мужам,- если-бы от этого зависело даже спасение их душ, - не найти другаго военачальника, равного ему для ведения дел. Хотя мавр так-же ненавистен мне, как муки ада, я, в силу сложившихся обстоятельств, вынужден пока вывешивать флаг любви и преданности, но это одна только вывеска... И так, ведите старика в арсенал, где квартира главного начальника флота. Вы всего вернее застанете мавра там. Я буду около него. Прощайте-же (Уходит).

Входит Брабанцио взбешенный; за ним слуги с факелами.

Брабанцио. Мое несчастие не подлежит сомнению. Она ушла! и мне от этой презренной жизни нечего ожидать, кроме горя! Теперь, Родриго, говори, где ты ее видел?.. О, несчастная дочь!.. Ты говоришь, она с мавром?.. Кому после этого придет охота быть отцом!.. Почем ты узнал, что это именно она?.. Нет слов передать, как жестоко она меня обманула!.. Что сказала она вам?.. Побольше свечей, факелов!.. Поднимите на ноги всю мою родню!.. Как думаете, повенчаны они?

Родриго. Думается, что в самом деде так.

Брабанцио. О, Боже!Как успела она уйти из дома? О, кровная измена! О, вы, отцы, не доверяйте отныне дочерям и судите о них только по их поступкам... Или, может быть, есть волшебные чары, при помощи которых легко ввести в обман молодость и девичью неопытность? Не читали-ли вы, Родриго, о чем-нибудь подобном?

Родриго. Да, синьор, читал.

Брабанцио. Разбудите моего брата... Как жалею я, что не отдал ее за вас!.. Пусть одни идут с ними, другие-же другим путем... Как предполагаете, где можно найти ее и мавра?

Родриго. Я думаю, что могу найти его, если вы возьмете с собою стражу и пойдете за мною.

Брабанцио. Ради Бога, ведите меня скорее! Я буду стучаться во все дома и в случае необходимости из каждого требовать подкрепления. Вооружитесь все и отыщите начальников ночной стражи. Идем, любезный Родриго; я отблагодарю вас за труд (Уходят).

СЦЕНА II.

Другая улица в Венеции.

Входят Отэлло, Яго и свита, несущая факелы.

Яго. Мне, как военному по ремеслу, случалось убивать людей на войне; однако, совесть подсказывает мне, что предумышленное убийство - преступленье. У меня от природы не хватает решимости для преступления, хотя иной раз такая решимость могла-бы послужить мне на пользу. Раз девять или десять собирался я пырнуть его ножом под ребра.

Отэлло. Пусть все остается, как есть. Это лучше.

Яго. Он врал всякий вздор и в таких гнусных, таких возмутительных выражениях поносил вашу честь, что даже несмотря на свое ограниченное благочестие я едва мог это стерпеть. Однако, прошу вас, синьор, скажите, настолько-ли крепко озаконен ваш брак, что его нельзя расторгнуть? Знайте наперед, если возможно расторгнуть ваш брак, старый, любимый всеми сенатор, чье влияние и голос едва-ли не вдвое сильнее влияния и голоса самого дожа, непременно это сделает. Вообще он станет придираться к вам и делать вам всевозможные неприятности, какие только дозволит закон, вполне находящийся у него в руках.

Отэлло. Пусть себе вымещает свою досаду. Услуги, оказанные мною Венеции, заглушат его жалобы. Обо мне знают здесь еще не все. Когда я увижу, что почетно будет этим похвастаться, я объявлю, что предки, которым я обязан существованием, были венценосцами, а такое происхождение и без сенаторской шапки дает мне право на положение, которого я уже достиг. Знай, Яго, не люби я прелестную Дездемону так сильно, я за все таящиеся в море сокровища не согласился бы расстаться с привольною жизнью ничем не связанного бездельника. Взгляни, однако, что за огни приближаются к нам?

Яго. Это разгневанный отец вместе с поднятыми им на ноги друзьями и родственниками. Вам лучше-бы уйти отсюда.

Отэлло. Ни за что! Надо, чтобы они меня нашли. Меня оправдают мои заслуги, мое звание и чистота моей души. Они это?

Яго. Нет, клянусь Янусом, кажется, не они.

Входят Кассио и несколько слуг, несущих факелы.

Отэлло. Это слуги дожа и мой лейтенант. Доброй ночи вам, друзья. Что скажете новаго?

Кассио. Дож кланяется вам, синьор, и просит вас прибыть к нему как можно скорее... сию-же минуту.

Отэлло. В чем дело? Не знаете-ли вы?

Кассио. Насколько я догадываюсь, получены известия с Кипра, и дело, кажется, спешное. С галер в эту ночь один за другим прибыло с дюжину гонцов. Многие из членов совета уже встали и собрались у дожа. Ваше отсутствие необходимо. За вами посылали, но не застали дома; поэтому сенатор, чтобы разыскать вас, отправил в разные стороны три отдельных отряда.

Отэлло. Я очень рад, что вы меня нашли. Скажу только одно слово здесь в доме и отправлюсь с вами. (Уходит).

Кассио. Поручик, какое у него здесь дело?

Яго. Он за ночь взял на абордаж сухопутную галеру, если права его на нее будут признаны законными, счастие его упрочено навсегда.

Кассио. Не понимаю.

Яго. Он женился.

Кассио На ком?

Яго. На... (Отэлло возвращается). Что-жь, идете, генерал?

Отэлло. Идемте.

Кассио. А вот и другой, разыскивающий вас, отряд.

Яго. Синьор, это Брабанцио; будьте осторожны. Они пришли с недобрыми намерениями.

Входят Брабанцио, Родриго, вооруженная ночная стража и слуги, несущие факелы.

Отэлло. Эй,стойте!

Родриго. Синьор, вот мавр.

Брабанцио. Уложите на месте этого мерзавца, вора! Хватайте его, вора!

С обеих сторон обнажают оружие.

Яго. А, это вы, Родриго? Синьор, я к вашим услугам.

Отэлло. Вложите снова в ножны ваши блестящие мечи; они могут заржавить от росы (Обращаясь к Брабанцио). Добрейший синьор, ваши лета внушительнее вашего оружия.

Брабанцио. Говори, гнусный вор, куда ты спрятал мою дочь? Окаянный, ты околдовал ее. Я ко всем здравомыслящим людям обращаюсь с вопросом: - статочное-ли дело, чтобы иначе, как при помощи колдовства, девушка, нежная, красивая, счастливая, отказывавшая до сих пор самым блестящим, изящным и нарядным женихам Венеции, из-под опеки отца бежала в черные, как сажа, объятия этого мавра, скорее созданного, чтобы пугать, чем быть любимым. Суди меня весь мир, если не ясно до очевидности, что ты действовал скверными чарами и, пользуясь её молодостью и неопытностью, давал ей разные растительные и ископаемые снадобья, возбуждающия страсть. Я велю разобрать все это дело. Оно очень правдоподобно и даже вполне осязательно для мысли. Вследствие этого я задерживаю тебя, как обольстителя, морочащего мир, и как чернокнижника, занимающагося недозволенными законом темными науками. Схватите-же его, а если он вздумает сопротивляться, тем хуже для него. Не щадите его тогда.

Отэлло. Не давайте воли рукам ни вы, преданные мне люди, ни вы, враждебные мне. Если-бы я имел намерение защищаться силою оружия, я уже сделал бы это без всяких напоминаний (К Брабтцио). Куда, синьор, прикажете вы мне идти, чтобы отвечать на ваши обвинения?

Брабанцио. В тюрьму, пока не настанет установленное законом время давать ответ перед судом.

Отэлло. Если я исполню ваше требование, как-же исполню я требование дожа, приславшего за мною вот этих, стоящих рядом со мною, господ, с приказанием немедленно явиться к нему для обсуждения какого-то важного государственного вопроса.

Один из спутников Кассио. Совершенная правда, синьор. Дож собрал совет; вероятно, послано и за вашею благородною особою.

Брабанцио. Странно, что дож собрал совет в такое позднее, ночное время. Ведите его. Дело мое не пустое; ни дож, ни мои братья-сенаторы не могут взглянуть на него, как на личное, касающееся меня одного, и наверное так-же близко примут его к сердцу, как свое собственное. Если такие дела оставлять ненаказанными, нами скоро будут управлять рабы и нехристи (Все уходят).

СЦЕНА III.

Зал совета.

Дож и сенаторы сидят за столом; в глубине - дежурные офицеры.

Дож. Все полученные известия так противоречивы, что, право, не знаешь, которому из них верить.

1-й сенатор. Они действительно разноречивы. Мне пишут о ста семи галерах.

Дож. Мне-же сообщают о ста сорока.

2-й Сенатор. А мне о двухстах. Вы знаете, что известия, основанные на предположениях, никогда не могут отличаться точностью цифр, однако,из всех разноречивых известий несомненно вытекает одно: - сильный турецкий флот направляется к Кипру.

Дож. Этого достаточно, чтобы, несмотря на разногласие, составить себе понятие о настоящем положении дела. Главный факт я считаю вполне доказанным.

Матрос (За сценой). Эй, кто-нибудь! кто-нибудь!

Офицер. Вестник с галеры.

Входит матрос с одним из дежурных офицеров.

Дож. Что нового еще?

Матрос, Турецкий флот направляется к Родосу. Доложить это правительству мне поручил синьор Анджело.

Дож. Что вы скажете об этой перемене?

1-й сенатор. Быть не может. В таком изменении плана нет здравого смысла. Это не более, как хитрая уловка, чтобы отвести нам глаза. Вспомним только, какую важность представляет для турок Кипр; в том, что он несравненно важнее для них, чем Родос, не может быть ни малейшего сомнения. К тому-же завладеть Кипром несравненно легче: он лишен почти всяких средств к обороне, тогда как Родос снабжен ими очень богато. Подумайте-же об этом, и вы поймете, что турки не так просты, чтобы променять главное на менее важное, когда достижение первого так легко. Погнавшись за вторым, можно подвергнуться большой опасности без всякой для себя пользы.

Дож. Да, можно с полным убеждением сказать, что им нужен совсем не Родос.

Офицер. Еще гонец. Входит другой гонец.

Гонец. Высокочтимые дож и сенаторы. К оттоманским галерам неподалеку от Родоса присоединился другой запасный флот.

1-й сенатор. Я так и думал. Как велико по твоему рассчету число новых судов?

Гонец. Кораблей тридцать. Турецкий флот в полном составе свернул с пути к Родосу и теперь открыто плывет к Кипру. Ваш верный и доблестный слуга - синьор Монтано поручил мне передать это вам, светлейшие синьоры, и просить вас принять к сведению его сообщение, как вполне достоверное.

Дож. Итак, не подлежит ни малейшему сомнению, что неприятельский флот направляется к Кипру. Марко Луччикос в городе?

1-й сенатор. Он во Флоренции.

Дож. Напишите ему от нас, чтобы он вернулся, как можно скорее.

1-й сенатор. А, вот идут Брабанцио и доблестный мавр.

Входят Брабанцио, Отэлло, Яго, Родриго и другие.

Дож. Доблестный Отэлло, мы намерены тотчас-же отправить вас против общих врагов, оттоман. (К Брабанцио). Я вас не видел. Добро пожаловать, благородный синьор. Мы за эту ночь сильно ощущали недостаток в ваших советах и в вашей помощи.

Брабанцио. А я ощущал сильный недостаток в том и в другом с вашей стороны. Простите меня, светлейший дож, - но не долг сенатора, не государственные дела подняли меня с постели: до общественных вопросов мне в настоящую минуту нет ровно никакого дела. Личное мое горе так велико, оно до такой степени поглощает все остальное, что заслоняет собою все другия мои тревоги и заботы, нисколько при этом не утрачивая своей силы.

Дож. В чем-же дело?

Брабанцио. Дочь моя... О, моя дочь...

Сенатор. Умерла?

Брабанцио. Для меня - да. Она сбита с пути, похищена из моего дома, развращена при помощи снадобий, купленных у бродячих торговцев зельями, потому что, не будучи ни уродливой, ни слепою, ни лишенною разума, она без чар, без колдовства не могла-бы дойти до такого чудовищного извращения всех чувств и понятий.

Дож. Кто-бы ни был тот, кто посредством подобных гнусных средств обольстил вашу дочь, сделав ее до неузнаваемости непохожею на себя, и отнял ее у вас, он даст ответь перед кровавою книгою закона,и вы сами прочтете ему жестокий приговор. Да будет так, хотя-бы виновным оказался родной мой сын.

Брабанцио. Приношу вашей светлости покорную свою благодарность. Виноват во всем вот этот мавр, которого, повидимому, вы, ради пользы государства, намерены теперь еще повысить.

Дож и сенаторы. Мы этим глубоко огорчены.

Дож. Отэлло, что скажете вы на это обвинение?

Брабанцио. Ничего, потому, что это - так.

Отэлло. Могущественные, степенные и высокочимые синьоры, добрые и глубокоуважаемые повелители мои. Да, я похитил дочь этого старца. Это такая-же правда, как то, что я повенчался с нею. Вот в чем заключается моя вина; она стоит перед вами прямо, в полном своем объеме. Речи мои не искусны; я не обладаю увлекательным красноречием, развиваемым в дни мира, так как мозг вот этих костей с семилетнего возраста, за исключением последних девяти месяцев праздности, растрачивал свои лучшие силы на полях битв. Я весь век проживал в походных палатках и, помимо войн и сражений, мало с чем знаком в этом необъятном мире. Поэтому, защищаясь сам, я едва-ли сумею, как следует, обелить свое дело. Позвольте-же мне, испросив у вас терпения, рассказать вам, без всяких прикрас, всю повесть моей любви, и вы узнаете, - раз меня обвиняют в этом, - какими преступными чарами, какими гнусными зельями, каким колдовством я добился любви его дочери.

Брабанцио. Она всегда была девушкою скромною, тихою и робкою до того, что краснела перед самою собою от каждого мало-мальски резкого движения; и вдруг она, на перекор природе, своему возрасту, своей стране, своему положению, всему, всему, влюбилась в человека, на которого она до тех пор не могла взглянуть без страха. Было-бы нелепо, немыслимо предполагать, будто полное совершенство способно так сильно сбиться с пути, предначертаемого законами самой природы. Содействовать этому мог только один коварный ад. Поэтому я свидетельствую снова, что воздействовать на нее мавр мог только при помощи зловредных зелий, действующих на кровь, или при помощи заклинаний и колдовства.

Дож. Голословное обвинение еще не доказательство. Подтвердите свои слова какими-нибудь доводами, могущими служить против него более основательными, более вескими уликами, чем мало вероятные догадки и предположения.

1-й сенатор. Говорите, Отэлло, правда-ли, что вы покорили сердце девушки, влили в него отраву при помощи непозволительных и насильственных средств?.. Или вы прибегали только к мольбам и убеждениям, ведущим к сближению двух человеческих душ?..

Отэлло. Убедительно прошу вас послать за женой в Арсенал, и пусть она при отце расскажет, как и чем заставил я ее полюбить меня. Если-же вы из её слов увидите, что я прибегал к мерам преступным, лишите меня не только своего доверия и того назначения, которого вы меня удостоили, но и велите казнить, как злодея.

Дож. Пригласить сюда Дездемону.

Отэлло. Поручик, проводите их, так-как вам известно, где она находится (Яго и несколько офицеров уходят). А пока она не придет, я откровенно, как перед самим Богом, видящим насквозь мою грешную душу расскажу вам, как добился я её любви и как сам ее по любил.

Дож. Говорите, Отэлло.

Отэлло. Я пользовался расположением её отца, и он часто приглашал меня к себе. По его желанию я год за год рассказывал ему все подробности моей жизни: пережитые мною битвы, осады и случайности. Он узнал мою жизнь от самого раннего моего детства до той минуты, когда ему захотелось узнать мое прошлое. Понятно,что мне приходилось говорить о возбуждающих участие опасностях и бедствиях, которым я подвергался и на море, и на полях битв; как я, находясь на волос от гибели, в проломе стены спасся от неминуемо грозившей мне смерти; как я попался в плен к дерзкому врагу и продан был в рабство; как я был выкуплен и как затем принялся странствовать по свету. Я описывал виденные мною громадные пещеры, бесплодные пустыни, глубокие трясины, скалы и горы, своими вершинами касающиеся небес. Я водил слушателей за собою. Говорил я и о каннибалах, пожирающих друг друга, об антропофагах, у которых голова совсем уходит в плечи. Дездемона слушала мои рассказы с сосредоточенным вниманием, и, когда домашния дела вынуждали ее удаляться, она, распорядившись наскоро чем следовало, возвращалась и жадным ухом снова продолжала внимать моим речам. Заметив это, я улучил удобный час и мне удалось вызвать из глубины её души просьбу рассказать ей всю повесть моей жизни целиком, потому что она слышала ее только урывками и без всякой связи. Я согласился и часто вызывал на глаза её слезы, когда приходилось говорить о бедствиях, перенесенных мною в юности. Когда рассказ мой был окончен, она за мой труд наградила меня целым миром вздохов; она уверяла, что все это странно, более, чем странно, трогательно, даже изумительно трогательно, что лучше-бы ей совсем этого не слыхать, но что она всетаки желала-бы, чтобы небо и ее создало таким-же человеком. Она поблагодарила меня и просила, если у меня есть друг, влюбленный в нее, только научит рассказывать мою историю, и тогда она, пожалуй, полюбит его. Поняв намек, я заговорил прямо. Она полюбила меня за пережитые опасности, а я ее за сострадания к ним. Вот и все чары, к которым я прибегал. Но она идет сама, выслушайте её показания.

Входят Дездемона, Яго и другие.

Дож. Мне кажется, что такой рассказ одержал-бы победу даже и над моею дочерью. Уважаемый Брабанцио, дело сделано; его не поправишь, так лучше с ним помириться. Люди охотнее прибегают даже к сломанному оружию, чем к своим голым рукам.

Брабанцио. Прошу вас, допросите ее. Если она сознается, что она поощряла мавра и первая намекнула на любовь, пусть все беды обрушатся на мою голову, если я хоть слово скажу в осуждение этого человека. Подойди, милейшая синьора. Скажи, кому во всем этом почтенном собрании обязана ты более всего повиноваться?

Дездемона. Благородный отец мой, мне кажется, что у меня здесь две обязанности. Вам я обязана жизнью и воспитанием. Моя жизнь и воспитание учат меня вас уважать. Вы мой повелитель, которому, как дочь, я обязана повиновением. Но вот мой муж. Некогда моя мать, отдав вам предпочтение перед своим отцом, исполнила свою обязанность относительно вас; теперь позвольте и мне поступить так-же относительно Отэлло, моего законного повелителя и мужа.

Брабанцио. Бог с тобой!.. Я кончил. Теперь, если угодно вашей светлости, перейдем к государственным делам. Много лучше, если-бы у меня был приемыш, а не родная дочь... Подойди, мавр. От всего сердца уступаю тебе то, в чем непременно отказал бы тебе от всей души, если-бы оно и так уже не было твоим (Дездемоне). Благодаря тебе, мое сокровище! Я радуюсь теперь, что у меня нет другой дочери; твой поступок научил-бы меня тиранить ее и держать ее на привязи... Я кончил, светлейший синьор.

Дож. Дайте мне занять ваше место и, как-бы говоря вашими устами, указать обоим влюбленным, как войти снова в милость к негодующему отцу. Когда не остается никаких средств для спасения, когда худшее, чего можно было ожидать, является неизбежным, тоска, ранее поддерживаемая надеждою, скоро проходит. Оплакивать старое, уже миновавшее несчастие - самое верное средство накликать новое горе. Когда судьба отнимает у нас то, чего мы не в силах удержать, терпение научает с презрительною усмешкою относиться к нанесенному ею удару. Если обворованный улыбается, он этою улыбкою отнимает кое-что у вора; но если человек тратится на бесконечную скорбь, он сам обкрадывает себя.

Брабанцио. Если так, допустите турок отнять у нас Кипр; это не будет для нас потерей, если мы еще способны будем улыбаться. Легко рассыпаться в наставлениях тому, кого ничто не тяготит, кроме накопившагося запаса утешений, от которого ему приятно освободиться; но каково тому, кто под гнетом страдания вынужден выслушивать наставления, что ему для расплаты с горем следует прибегнуть к жалкому терпению? Все эти сладкие, как сахар, и горькие, как желчь, утешения обоюдоостры и весьма двусмысленны. Слова всегда остаются только словами; я никогда не слыхивал, чтобы истерзанное сердце врачевалось при помощи ушей. Покорнейше прошу, прейдемте к государственным делам.

Дож. Сильно вооруженный турецкий флот направляется к берегам Кипра. Вам, Отэлло, средства обороны этого острова лучше известны, чем кому-либо другому, Хотя мы имеем там весьма способного наместника, но общественное мнение, голосу которого принадлежит решающее значение в деле выбора, возлагает на вас более надежд, поэтому оно взывает к вам о помощи. Как ни прискорбно, а вам придется оторваться от вашего нового счастия и временно променять его на грозные бури суровой борьбы.

Огэлло. Почтенные синьоры, привычка - вторая природа; она-то научила меня находить, что жесткое походное ложе, ложе из камня и стали, мягче чем трижды взбитая пуховая постель. Сознаюсь, что всю природную живость, всю силу духа пробуждает во мне только суровая жизнь воина, и я согласен предпринять войну против оттоманов. Однако, покорно склоняя голову пред волею правительства, я прошу вас распорядиться должным образом насчет положения моей жены: доставить ей помещение, содержание, спокойствие и прислугу, соответствующия её происхождению.

Дож. Не согласитесь-ли вы, чтобы она возвратилась к отцу.

Брабанцио. Нет, я на это не согласен.

Отэлло. И я.

Дездемона. Я тоже, потому что, живя там, я вечно буду у отца на глазах, а мое присутствие станет раздражать его постоянно. Светлейший дож, выслушайте благосклонным ухом то, что я желала-бы вам сказать и ободрите милостивым словом мою застенчивость.

Дож. Что вам угодно, Дездемона?

Дездемона. Своим откровенным и смелым поступком, я громче труб объявила миру, что люблю Отэлло, что хочу жить с ним и вместе с ним идти навстречу всем бурям и превратностям судьбы. Мое сердце покорили подвиги моего мужа. Лицо его озарялось для меня сиянием его высоких душевных качеств, его славы его доблестных деяний; им-то отдала я и душу, и всю дальнейшую свою судьбу. Поэтому, благородные синьоры, если оставите меня здесь, как мирную бабочку мира, пока он будет воевать, вы отнимете у меня именно то, за что я его люблю, и мне придется пережить в отсутствие его, дорогого, слишком тяжкий промежуток времени. Дозвольте мне последовать за ним.

Отэлло. Согласитесь на её просьбу, синьоры. Клянусь небесами, что просить вас об этом меня заставляет не ненасытная алчность сластолюбия, не юношеский пыл, уже значительно во мне остывший, не жажда личных радостей, но только желание исполнить её свободную волю. Да сохранит вас Бог от недоброй мысли, будто я, благодаря её присутствию, хоть сколько-нибудь небрежнее отнесусь к важной и великой обязаности, возложенной вами на меня. Если когда-нибудь ветренные игры крылатого купидона, окутав меня сладостной негой, хоть на минуту притупят мои способности соображать и действовать, если я когда-нибудь, ради наслаждения, забуду свои обязанности или исполню их нерадиво, пусть ключницы обратят мой шлем в кастрюлю; пусть все обиды, все поругания, соединившись вместе, обрушатся на мое честное имя и загрязнят его на веки!

Дож. Решите между собой, ехать ей или оставаться? Но дело спешное; оно кричит: "скорее!" быстрота ваших действий должна соответствовать важности дела. Вам необходимо отплыть сегодня же в ночь.

Дездемона. В эту же ночь, синьор?

Дож. Да, непременно.

Отэлло. Я готов всею душею.

Дож (Сенаторам). Завтра в девять часов утра мы снова соберемся здесь. Отэлло, оставьте здесь кого-нибудь из ваших офицеров; мы ему поручим доставить вам и полномочия, и все, что окажется необходимым.

Отэлло. Если ваша светлость позволит, я оставлю здес своего поручика, человека безукоризненно честного и достойного всякого доверия. Ему я поручу проводить мою жену, а также доставить мне то, что вам угодно будет мне переслать.

Дож. Хорошо. Покойной ночи вам всем! (К Брабанцио). Ну, благородный синьор, если правда, что доблесть сияет также ярко, как и красота, ваш зять также лучезарен, на сколько темнолиц.

1-й сенатор. Прощайте, храбрый мавр. Берегите счастие Дездемоны.

Брабанцио. Смотри за нею зорко, мавр! наблюдай, не спуская глаз. Она обманула отца, может обмануть и тебя (Дож, сенаторы и офицеры уходят).

Отэлло. Жизнью поручусь за её верность. Честный Яго, свою Дездемону я оставляю на твое попечение; пусть твоя жена прислуживает ей; прошу тебя об этом, а при первой возможности привези их. Идем, Дездемона. Мне остается побыть с тобою всего один час досуга для любви. Да надо еще приготовиться. Приходится покоряться времени (Уходит с Дездемоной).

Родриго. Яго!

Яго. Что скажешь, благородная душа?

Родриго. Как думаешь, что я намерен сделать?

Яго. Пойдти домой и лечь спать.

Родриго. Сию же минуту пойду и утоплюсь.

Яго. Если ты это сделаешь, я перестану тебя любить, и к чему это, глупый человек?

Родриго. Еще труднее жить, когда жизнь одно мучение. Нам прописано умереть, если смерть является нашим врачом.

Яго. Это подлая трусость. Я уже четырежды семь лет наблюдаю свет и с тех пор, как умею отличать обиду от благодеяния, ни разу еще не встречал человека, который умел бы как следует любить самого себя. Вот, я - скорее готов променять свой человеческий образ на обезьяний, чем идти топиться из-за любви к какой-нибудь цесарке.

Родриго. Что же делать? Мне самому стыдно признаваться, что я влюблен так сильно... Как быть, если для того, чтобы разлюбить, не хватает такой добродетели, как мужество.

Яго. Что такое добродетель? - фига. Каждый может поступать так или иначе. Наше тело - наш сад, а наша воля в нем садовник. Захотим мы разводить в нем крапиву или сажать латук, сеять иссоп или тмин, распложать в нем один род трав или придавать разнообразие его растительности, сделать его вследствие нашей нерадивости бесплодным, или увеличивать плодородие его почвы усердным удобрением, это зависит от нашей воли, имеющей полную возможность устраивать там все по своему усмотрению так же, как изменять все до неузнаваемости. Еслибы на весах жизни рассудок не служил противовесом чувственности, горячность нашей крови и низменность наших инстинктов привели бы нас к самым прискорбным последствиям; вот для того, чтобы охлаждать наши бешенные страсти, наши чувственные порывы, наши необузданные желания, нам дан рассудок. То, что вы называете любовью - не более,как черенок или остов растения.

Родриго. Неужели?

Яго. Она только горячка крови и потворство воли. Ну, полно! Будь мужчиной и не думай топиться. Топят однех кошек да их слепой помет. Я не раз заявлял, что я тебе друг, готовый оказывать всевозможные услуги, и действительно привязан к тебе несокрушимо-прочными канатами. Никогда я не мог быть на столько полезен тебе, как теперь. Набей потуже кошелек деньгами и отправляйся на войну, а чтобы тебя не узнали, привяжи себе поддельную бороду, но главное - припаси побольше денег. Не может быть, что любовь Дездемоны к мавру просуществовала долго, - поэтому помни - припаси побольше денег, - и его любовь к ней скоро остынет. Чем сильнее был первый порыв страсти, тем скорее наступит охлаждение; и так, говорю, побольше денег. Мавры в своих желаниях непостоянны. Набей же потуже кошелек деньгами. Ему любовь кажется теперь слаще рожков, но скоро она покажется горьче колоцинты. Дездемона так еще молода, что тоже изменится скоро. Стоить ей только пресытиться его телом, как она тотчас же поймет, что ошиблась в выборе. Измениться она должна неизбежно, поэтому - приготовь побольше денег. Если ты хочешь погубить свою душу, не топись, а сделай это поумнее... Добудь только денег и как можно больше. Если бренные и скоро забываемые уверения в любви кочующего мавра и изощренной в лукавстве венецианки не пересилят смышленности Яго и всего адского кагала, будь уверен, что ты вкусишь полное наслаждение в объятиях этой женщины... но только побольше, побольше денег. Мысль утопиться - глупа. Ну ее к чорту! Нечего о ней и думать. Если же непременно хочешь умереть, умри после, а не ранее обладания.

Родриго. А если я положусь на тебя, могу ли я надеяться, что ты поможешь мне добиться желанной цели?

Яго. Можешь верить мне вполне. Ступай, запасись деньгами. Я говорил тебе это не раз и теперь повторяю снова. Я ненавижу мавра. Эта ненависть не дает мне дышать свободно; у меня для неё есть вполне основательные причины; есть оне и у тебя. Будем же действовать сообща, чтобы ему отмстить. Если ты сумеешь приставить ему рога, ты мне доставишь удовольствие, а себе наслаждение. Утроба времени теперь чревата разными событиями, которыми она должна скоро разродиться. Ну, в путь-дорогу. Ступай!.. да раздобудь как можно больше денег. Завтра мы поговорим об этом еще. Прощай!

Родриго. Где же мы завтра встретимся?

Яго. У меня на дому.

Родриго. Хорошо. Я приду рано.

Яго. Приходи. До свидания... Только помни, Родриго...

Родриго. Что такое?

Яго. Не вздумай утопиться.

Родриго. Нет, я передумал. Я продам все свои земли.

Яго. Прекрасно. Прощай! Чем больше будет у тебя денег, тем лучше (Родриго уходит). Вот так-то у меня всегда: кошелек дурака делается собственным моим кошельком. Было бы совершенно недостойно моих способностей, еслибы я стад терять время с таким олухом, неизвлекая из него ни пользы, ни удовольствия. Я ненавижу мавра! По свету ходит молва, будто он под моим одеялом исполнял мне одному принадлежащия обязанности. Не знаю, правда ли это, но из-за одного подозрения я буду поступать так, как будто улики у меня на лицо. Он обо мне самого лучшего мнения; тем легче будет мне достигнуть цели. Кассио мужчина подходящий. Посмотрим теперь. Для того, чтобы добиться его должности и отомстить мавру, надо одним камнем нанести два удара... Но как и что - увидим далее. Не заставить ли через несколько времени Отэлло вообразить, будто Кассио слишком близок к его жене? Наружность у Кассио красивая, обращение изящное и вежливое, а все это поможет возбудить подозрение: он как будто создан для соблазна женщин. Натура у мавра прямая, доверчивая; он готов считать людей честными по одному их внешнему виду. Он позволит водить себя за нос так же покорно, как осел. И так, зачатие плана совершилось: при помощи ада и ночи, чудовищное исчадие это явится на белый свет (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Портовый приморский город на Кипре.

Входят Монтано и двое горожан.

Монтано. Не видать-ли чего-нибудь на море с вершины мыса?

1-й горожанин. Волны вздымаются так высоко, что ровно ничего не видно. Как я ни смотрел, но между небом и открытым морем не могу разглядеть ни одного паруса.

Монтано. Однако, ветер громко ревел на суше; никогда еще от его порывов наши бойницы не дрожали так сильно. Если он и на море бушевал с такою-же яростью, какие дубовые ребра кораблей выдержат напор обрушивающихся на них тающих гор! Что-то мы еще услышим?

2-й горожанин. Услышим, что турецкий флот рассеян. Чтобы прийти к такому заключению, стоит только с обдаваемого пеною берега взглянуть, как бушуют разъяренные волны; оне, кажется, стремятся покорить облака, Встряхиваемыми ветром чудовищными гривами своими, оне как будто стремятся залить сияющие огни Медведицы и погасить стражей недвижимого полюса. Никогда не видывал я такого бешенного разгула волн.

Монтано. Если турецкий флот не успел найти убежища в какой-нибудь бухте, ему не сдобровать. Где выдержать такую бурю? (Входит третий горожанин).

3-й горожанин. Радостные вести, приятели! Война окончена. Бешенная буря так оттузила турок, что положила конец всем их намерениям. Один прибывший из Венеции корабль видел крушение и гибель большей части неприятельского флота.

Монтано. Неужто? это правда?

3-й горожанин. Корабль только-что вошел в гавань из Вероны. Микаэль Кассио, лейтенант воинственного мавра, вышел на берег; сам Отэлло, назначенный правителем Кипра и снабженный широкими полномочиями, еще в море.

Монтано. Я этому рад; он будет достойным правителем.

3-й горожанин. Хотя тот-же Кассио и радуется истреблению турецкого флота, он все-таки печален и молится о спасении мавра. Свирепствовавшая буря разлучила их корабли.

Монтано. Молюсь и я о его спасении. Я служил под его начальством; полководец он настоящий. Пойдемте на пристань и посмотрим на прибывший корабль, а там, где небесная лазурь сливается с лазурью моря, постараемся увидать, не плывет-ли сюда храбрый Отэлло.

3-й горожанин. Да, пойдемте. Каждую минуту можно ожидать нового прибытия (Входит Кассио).

Кассио. Благодарю доблестных обитателей этого воинственного острова, отдающих полную справедливость мавру. Да пошлет ему небо защиту против рассвирепевшей стихии. Я потерял его из вида в самую опасную минуту.

Монтано. Прочен-ли его корабль?

Кассио. Корабль новый; построен он из крепкого леса, а кормчий славится и опытностью своею, и умением; поэтому на него можно вполне положиться. В виду этого, хотя я и не обольщаюсь чрезмерною надеждой, но в то-же время и не отчаиваюсь (За сценой крики: Парус! Парус! Входить четвертый горожанин).

Кассио. Что там за крики?

4-й горожанин. Город совсем опустел; все жители столпились на морском берегу и кричат, что виден парус.

Кассио. Предчувствие говорит мне, что это правитель (Пушечная пальба).

2-й горожанин. Корабль приветствует пушечною пальбою; это означает, что он дружественный.

Кассио. Прошу вас, синьор, справьтесь повернее, кто прибыл? и скажите нам.

2-й горожанин. Сейчас (Уходит).

Монтано. Скажите, лейтенант, правитель женат?

Кассио. И как нельзя счастливее. Ему судьба послала такую девушку, которая, как-бы ни восхваляла ее молва, как-бы ни описывали ее увлекательные перья, все-таки остается вне сравнения и не поддается описаниям, так богато наделена она всякими совершенствами (2-й горожанин возвращается). Кто-же приехал?

2-й горожанин. Некто Яго, поручик правителя.

Кассио. Переезд, значит, выдался ему самый счастливый и скорый. Даже сами бури, громадные волны, ревущий ветер, отмели и подводные камни, - эти предатели, на каждом шагу грозящие бедою ни в чем не виноватому килю, точно утратили свои сокрушительные наклонности. Красота как будто и на них повлияла своею прелестью, и они, неумолимые, не захотели препятствовать благополучному приезду сюда божественной Дездемоны.

Монтано. Кто это?

Кассио. Та самая, о которой я говорил: - повелительница нашего великого повелителя, в сопровождении неустрашимого Яго, сверх всяких ожиданий прибывавшая сюда после семидневного плавания. О, великий Юпитер, прими Отэлло под свою защиту и наполни его парус могучим своим дыханием; дай ему осчастливить эту бухту прибытием в нее великолепного корабля, благополучно препроводи его, трепещущего от любви, в объятия Дездемоны, и дай ему, оживив новым пламенем наш упавший дух, успокоить весь остров Кипр... Но вот, смотрите! (Входят Дездемона, Эмилия, Яго и Родриго с их свитою). Сокровище, привезенное кораблем, ступило на берег! Обитатели Кипра, падайте пред нею на колени! Привет мой тебе, прелестная синьора! Пусть небесная благодать осеняет тебя и сверху, и со всех сторон!

Дездемона. Благодарю вас, доблестный Кассио. Что можете вы сообщить мне о моем супруге?

Каcсио. Он еще не прибыл, и я о нем ничего не знаю, кроме того, что он до сих пор был совершенно здоров и скоро прибудет сюда.

Дездемона. А все-таки я за него боюсь. Как вас отбило от него?

Кассио. Совместными усилиями неба и моря... Однако, слышите? опять крики! (За сценой кричат: "Еще парус! Еще парус! Затем раздается пальба).

2-й горожанин. Пушечною пальбою приветствуют они крепость; значит, тоже дружественный корабль.

Кассио. Осведомитесь, кто прибыл (Один из горожан уходит). Здравствуйте, почтеннейший Яго; здравствуйте и вы, синьора Эмилия. Не выходите, Яго, из терпения при виде моего слишком вольного обращения; меня воспитание научило такой смелой вежливости (Целует Эмилию).

Яго. Если-бы относительно вас её губы так-же щедры были на поцелуи, как относительно меня язык её щедр на слова, вам это скоро-бы надоело.

Дездемона. Напротив, она говорит очень мало.

Яго. Нет, синьора, через-чур много! Я всегда замечаю это, когда мне хочется спать. Впрочем, должен сознаться, что при вас, синьора, она больше держит язык за зубами и ворчит только мысленно.

Эмилия. Никогда я не подавала тебе повода отзываться так.

Яго. Ну, ну! знаю я вас,женщин! Вне дома вы картинки в гостинной вы колокола, дикие кошки в кухне, праведницы, когда оскорбляете других, чертовки, когда заденут вас, бездельницы в домашнем обиходе и клюшницы в постели.

Дездемона. Какой ты клеветник!

Яго. Будь я турком, если говорю неправду. Все женщины встают только, чтобы бездельничать, и ложатся в постель, чтобы бодрствовать.

Эмилия. Не поручила-бы я тебе сочинить мне похвальное слово.

Яго. Да и не поручай.

Дездемона. Что-бы ты придумал, если-бы тебе поручили сказать похвальное слово мне?

Яго. Синьора, не возлагайте на меня такой обязанности. Я умею только хулить, а хвалить не мастер.

Дездемона. А все-таки попробуй!.. Пошел кто-нибудь на пристань?

Яго. Да, синьора.

Дездемона. Мне далеко невесело, но, чтобы обмануть себя-же, стараюсь казаться как раз противуположной тому, что я на самом деле... Посмотрим, как-бы ты стал меня хвалить?

Яго. Синьора, я напрягаю все силы, но, увы, мысль никак не может отделиться от мозга; она прилипла к нему, как птичий клей к перу, она того и гляди вместе с собою вырвет из башки и мозг, и все остальное. Но потуги моей музы кончились, и она разражается так:

Если женщина умом, и красотой пленяет свет,

Ум на пользу ей, а красота во вред.

Дездемона. Хороша похвала! Но что, если она дурна, но умна?

Яго. Коль она черна, но при этом умна,

Мужа все-таки найдет себе она.

Дездемона. Еще хуже!

Эмилия. А если она красива, но глупа?

Яго. Как ни будь глупа красавица, ей-ей!

Глупость брюхо нагулять поможет ей.

Дездемона. Все это старые пошлости, способные смешить только дураков в харчевнях. Какого-же ты жалкого мнения о той, кто и глупа, и дурна?

Яго. Хуже глупостей и ей наделать вряд,

Чем красавицы с умом порой творят.

Дездемона. Промах непростительный. О глупой и безобразной ты отозвался лучше, чем об умных и красивых. Посмотрим, какое похвальное слово скажешь ты той, которая в самом деле достойна похвалы, о женщине, настолько истинно безупречной, что в ней и злословию не найти, к чему придраться?

Яго. Коль умна она, красива, не горда;

Коль на привязи язык у ней всегда;

Коль деньгами она зря не сорит: -

"И могла-бы, да не стоит!" говорит;

Коль супруг её и знатен, и богат,

Но всегда прилично прост её наряд;

Мстить хотя-б могла, но презирает месть;

Как зеницу ока сберегает честь;

Хоть иметь любовников могла-б она,

Но не пала, о, тогда она годна...

Дездемона. На что?

Яго. Разным дуралеям грудь давать сосать и в харчевнях пивом торговать.

Дездемона. Это заключение не только хромает, но оно просто глупо. Хотя он тебе и муж, Эмилия, но не учись у него ничему. Что скажете на это вы, Кассио? Я нахожу, что, как учитель, он не только никуда не годен, но и неприличен.

Кассио. Синьора, он говорить в простоте душевной. От такого закаленного воина, как он, нельзя требовать утонченной вежливости (Продолжает тихо и оживленно разговаривать с Дездемоной).

Яго (про себя, наблюдая за ними). Он жмет ей руку. Примем к сведению. Шепчитесь, шепчитесь! Мне достаточно будет тончайшей паутины, чтобы запутать в ней такую крупную муху, как Кассио. Да так, улыбайся ей! Я тебя, как веревками, опутаю твоею-же собственною любезностью. Ты поступаешь прекрасно, именно как следует. Однако, как-бы волокитство не отняло у тебя твоего лейтенантства... поэтому много лучше было-бы для тебя, если-бы ты пореже прикладывал к губам три пальца, желая разыгрывать из себя пленительного молодого человека, хорошо! сделай еще! (Кассио посылает Дездемоне воздушный поцелуй). Ну, так и есть... Еще поцелуй! Прекрасно, прекрасно, посылай, посылай поцелуи... только для тебя несравненно было-бы лучше, если-бы вместо пальцев ты целовал костяшки от клистирных трубок (За сценой трубят). А, это мавр; я узнаю звук его труб.

Кассио. Да, в самом деле, он!

Дездемона. Пойдемте к нему на встречу, чтобы принять его как следует.

Кассио. Да вот он и сам (Входит Отэлло; за ним свита).

Отэлло. Дорогая моя воительница!

Дездемона. Безценный мой Отэлло!

Отэлло. И сильно радует меня, и сильно удивляет, что ты попала сюда ранее меня.О, радость души моей! Если-бы за каждой бурей наступало такое чудное затишье, я-бы сказал: - "Дуйте, ветры, дуйте до тех пор, пока не пробудите смерти"! Да, пусть моя ладья вздымается на высокие, как Олимп, вершины водяных гор, а потом низвергается в такую-же глубину, как та, что отделяет небеса от ада. Если мне суждено умереть, то теперь для этого самая лучшая минута, потому что душа моя переполнена таким блаженством, которое, как я боюсь, уже более не повторится в ожидающем меня неведомом будущем.

Дездемона. Избави Бог! Напротив, пусть наша любовь и наше счастие ростут по мере того, как возрастают наши года.

Отэлло. Благия силы небесные, ответьте на её желание словом "Аминь". Я не в состоянии высказать всей своей радости. Она душит меня... Слишком она сильна (Целует жену). Вот тебе! Вот тебе еще. Пусть никогда между нами не будет других несогласий.

Яго (Про себя). Да, вы теперь настроены совершенно согласно, но я сломаю скрипку и согласие исчезнет. Клянусь честью.

Отэлло. Пойдем в замок, Дездемона (Киприотам). Знаете-ли вы новость, друзья? война кончена; турки перетонули в море. Как поживают мои старые знакомые на этом острове? (Дездемоне). Радость моя, тебя здесь будут носить на руках, так как в прежнее время я пользовался здесь всеобщим сочувствием... О, прелесть моя, я болтаю вздор, потому что просто теряю рассудок от счастия. Сделай одолжение, Яго, отправься на пристань и вели перенести в замок мои сундуки. Затем пригласи ко мне коменданта цитадели; он человек достойный, и относительно его никакая предупредительность не будет излишнею. Пойдем, Дездемона. Еще раз говорю: - какое счастие, что я нашел тебя уже здесь (Отэлло, Дездемона, Кассио и Эмилия уходят вместе со свитою).

Яго (Обращаясь к Родриго). Мы сейчас отправимся с тобою на пристань, но прежде - подойди ближе... Если ты человек храбрый и если говорят правду, будто у людей влюбленных является несвойственное им мужество, слушай меня. Лейтенант будет дежурить сегодня в кордегардии... Но прежде всего я должен тебе сказать, что Дездемона уже теперь влюблена в него без памяти.

Родриго. В него? Что?Не может быт.

Яго. Приложи указательный палец к губам... вот так, и я объясню тебе все. Заметь прежде всего, с какою страстностью она влюбилась было в мавра, а из-за чего? из-за глупых и выдуманных небылиц, которые он ей рассказывал. Будет-ли она продолжать любить его за эти выдумки? Пусть твое влюбленное сердце не верит этому и не сокрушается. Ея глаза должны чем-нибудь услаждаться, а разве может их усладить вид дьявола? Когда, вследствие удовлетворения, кров перестанет кипеть, чтобы разжечь ее снова, чтобы заставить снова взалкать сытую страсть, необходимы - изящное обращение. соответствие в годах, красивая наружность, а мавр ничем этим не обладает. Вот за отсутствием в нем не обходимых качеств, красавица должна будет разочароваться в своем выборе. Ея утонченной натуре мавр сделается противен, невыносим; его присутствие станет вызывать в ней тошноту, и это вынудит ее прибегнуть к новому выбору. А теперь, друг мой, раз положение само собою определилось совершенно ясно и разумно, кто-же стоит выше Кассио на ступенях такого благополучия? Этот проходимец штука тонкая. У него хватит ловкости замаскировать изящным обращением, светскою любезностью таящиеся в нем сластолюбивые, глубоко развратные поползновения... Никто в этом отношении не стоит выше Кассио, почему-же жене мавра не полюбить его? Он малый пронырливый, изворотливый, умеющий пользоваться обстоятельствами. Благодаря умению притворяться, он щеголяет всевозможными достоинствами, разумеется, поддельными, так как настоящих у него вовсе нет. Словом - совсем бес, а не человек... А потом он, - шельма, - хорош собою, молод, имеет все внешния данные, чтобы увлечь глупое, незрелое воображение. Совсем он моровая язва, a барынька уже несколько заразилась.

Родриго. Ни за что этому про нее не поверю; у неё такие ангельские наклонности.

Яго. Поди ты с своими ангельскими наклонностями! Вино, которое она пьет, тоже добыто из винограда, как и всякое другое. Если бы она в самом деле была так ангелоподобна, как ты говоришь, она никогда не влюбилась-бы в мавра. Сам, я думаю, видел, как она сладко улыбалась, когда Кассио касался её ладони. Или не заметил?

Родриго. Да, я видел, но простая любезность - больше ничего.

Яго. Нет, клянусь вот этою рукою, не любезность, a похотливость. Это, так сказать, заглавие, темное введение к любовной повести, полной сладострастия и развратных помыслов. Губы их находились на таком близком расстоянии, что их дыхания целовались. Недостойные мысли, Родриго!.. Но когда началось подобное сближение, недалеко и до остального, до главного, в котором нет ничего неземнаго... Фи!.. Дай мне, однако, руководить тобою, так как я не без цели привез тебя из Венеции. Нынешнюю ночь ты будешь мне нужен; я устрою так, что тебя назначат в ночной караул. Кассио тебя не знает, а я буду недалеко. Найди предлог, чтобы хорошенько раздражить Кассио слишком-ли громким разговором, не исполнив-ли ею приказаний или каким-нибудь другим способом, который лучше всего подскажут тебе сами обстоятельства.

Родриго. Хорошо.

Яго. Он горяч, вспыльчив и вывести его из себя не трудно. Может быть, он ударит тебя, но этого-то и следует добиваться. Я сумею раздуть эту ссору, так что среди киприотов вспыхнет серьезный бунт, который усмирить можно будет только увольнением Кассио. Таким образом, благодаря средствам, которые я предоставлю в твое распоряжение, путь к достижению твоего желания сократится значительно, так как будет устранено благополучно главное препятствие, до сих пор отнимающее у нас всякую надежду на успех.

Родриго. Я исполню все, что хочешь; предоставь мне только случай.

Яго. Разсчитывай на меня. Чрез несколько времени приходи за мною в цитадель. Мне надо идти за поклажею мавра. До свидания.

Родриго. Прощай (Уходит).

Яго. Тому, что Кассио влюблен в нее, я верю охотно, a то, что она может полюбить его - совершенно логично и правдоподобно. Хотя я ненавижу мавра, но у него все-таки душа любящая, постоянная и благородная; мне кажется, что Дездемона была-бы с ним счастлива. Я тоже люблю Дездемону, не из желания воспользоваться ею, - хотя, кто знает? - может быть, при помощи случая пришлось-бы отвечать и за этот грех, - но больше как орудие мести, за то, что сластолюбивый мавр, говорят, бывал и на моем месте. Эта мысль, словно смертельный яд, гложет мое нутро. Моя душа не успокоится, не может успокоиться до тех пор, пока мы не поквитаемся с мавром и пока он не заплатит мне женою за жену, или, по крайней мере, до тех пор, пока я не разожгу в нем такой ревности, что омраченному рассудку ничем её не исцелить. Да и дружку Кассио не сдобровать, если только венецианская дрянь, нетерпение которой я удерживаю посредством ошейника и смычки, исполнить как следует порученное ей дело. Я так беззастенчиво наговорю мавру на лейтенанта, которому, чего доброго, вздумается рядиться и в мой ночной колпак, - что обманутый мавр станет меня благодарить, любить, награждать... А за что? - за то, что я заставлю его разыгрывать из себя осла и, навеки возмутив его покой, его доверие, доведу его до умопомешательства (Ударяя себя по лбу). Мысль уже сидит вот здесь, но она еще смутна; впрочем, предательская мысль никогда не бывает ясна, пока не наступит самая минута действовать (Уходит).

СЦЕНА II.

Площадь.

Входит Глашатай; за ним толпа.

Глашатай (Читая по бумаге). Доблестный правитель наш, благородный Отэлло, сим извещает киприотов, что получены достоверные известия подтверждающия полную гибель турецкого флота, и по этому случаю предлагает всему здешнему населению выразить свою радость песнями, плясками, потешными огнями, всем, в чем каждый, сообразно своим вкусам, может находить удовольствие. Но, помимо этого радостного события, правитель празднует свое бракосочетание, и ему угодно сообщить это во всеуслышание. Все покои замка гостеприимно растворят свои двери, и каждый пусть свободно пирует в них от сего пятого часа до тех пор, пока часы не пробьют одиннадцати. Да благословит Бог остров Кипр и нашего благородного правителя (Уходят).

СЦЕНА III.

Зало в замке.

Входят Отэлло, Дездемона, Кассио и слуги.

Отэлло. Любезный Кассио, примите на сегодняшнюю ночь начальство над караулом. Мы не должны забывать, что и пированию есть границы, которых не следует переступать.

Кассио. Яго уже знает, как ему следует распорядиться; тем не менее, я все осмотрю своими глазами.

Отэлло. Яго честнейший человек. Покойной ночи, Микель. Завтра рано утром мне надо будет с вами поговорить (Дездемоне). Пойдем, моя радость. Когда собственность приобретена, следует вступить во владение и пользоваться плодами сделки. Покойной ночи (Отэлло, Дездемона и слуги уходят. Появляется Яго).

Кассио. Яго, вы приходите, как раз во-время. Нам пора идти в караул.

Яго. Полноте, лейтенант! Теперь всего десятый час, a нашего главнокомандующего заставила распрощаться так рано нетерпеливая любовь к Дездемоне. Осуждать его за это не приходится. Отэлло еще не успел вкусит полного блаженства, а такому блаженству позавидовал бы сам Юпитер.

Кассио. Она действительно прелестное создание.

Яго. Да, есть чем полакомиться.

Кассио. Как свежа, как нежна!

Яго. А какие глаза! Сколько в них огня, страсти!

Кассио. Но в то же время сколько скромности!

Яго. А стоит ей заговорить, любовь сейчас забьет тревогу.

Кассио. Она само совершенство.

Яго. Желаю всякого благополучия их брачному ложу. Пойдемте, лейтенант; у меня припасен кувшин превосходного вина. А тут, рядом я подобрал милейшую компанию из благородных киприотов; все они хоть до завтра готовы пить за здоровье Отэлло.

Кассио. С удовольствием выпил бы и я, но только не сегодня, любезный Яго. Я не могу пить много; мозг не выдерживает. Впрочем, провести время в приятном обществе я не прочь... но только не пить.

Яго. Народ они милейший... Пить, пожалуй, за вас буду я, хотя не понимаю, что может сделаться от одного кубка?

Кассио. Нет, я уже выпил целый кубок. Хотя вино и сильно было разбавлено водою, а видите, как оно подействовало на меня. Я совсем на себя не похож. Зная, что от лишнего глотка я становлюсь буйным, я не решусь произвести новый опыт.

Яго. Полноте, лейтенант... Сегодня пир горой... а эти молодые люди сильно желают познакомиться с вами.

Кассио. Где же они?

Яго. Здесь, за дверями; будьте добры, пригласите их войти.

Кассио. Согласен, хотя мне это не совсем по вкусу (Уходит).

Яго. Если к тому кубку, который он уже выпил, заставить его прибавить хоть один еще, он сделается раздражительнее и задорнее собаченки моей прекрасной супруги. Дурак Родриго, и без того уже не помнящий себя от любви, опоражнивал за здоровье Дездемоны такие громадные кубки, что теперь совсем готов, а, между тем, он должен идти в караул. Трое же киприотов, как и все туземцы воинственного этого острова, народ такой заносчивый, гордый и щепетильный, что готов вспыхнуть от каждого неосторожного слова; а я кроме этого еще подпоил их изрядно, так что они уже достаточно разгорячены; они то-же будут в карауле... Вот с этою-то компанией я постараюсь стравить Кассио и, ручаюсь головой, выйдет такая потеха, что взволнуется весь остров. Однако, вот и они. И если только мои предположения оправдаются, мои дела пойдут, как лодка по ветру и по течению! (Входят Кассио, Монтано и несколько киприотов).

Кассио. Клянусь небесами, они заставили таки меня выпить.

Монтано. Клянусь честью солдата, ты и целаго кубка не выпил; стоит ли говорить о таких пустяках?

Яго. Эй, вина! (Поет).

Пусть кубки гремят,

Пусть кубки звенят,

Отрада в них нашему брату.

Солдат - человек;

Живет он не век!

Неужто-жь не выпить солдату?

Эй, вина!

Кассио. Клянусь небесами, отличная песенка...

Яго. Я вывез ее из Англии... Вот этот народ, скажу я вам, не дурак выпить. И датчане ваши, и немцы, и толстобрюхие голландцы по части выпивки младенцы перед англичанами.

Кассио. Неужто англичане такие мастера пить?

Яго. А вы как бы думали. Датчанин уже заснет; немец свалится под стол, голландца тошнит, а англичанин как ни в чем не бывало, сидит себе перед бутылкой и все продолжает пить (Наливает в кубки вино).

Кассио. Здоровье нашего славного полководца!

Монтано. Чокнемтесь, лейтенант: и я пью за здоровье Отэлло.

Яго. О, Англия! Что за чудная страна! (Поет),

Король Стефан штаны носил

Ценою лишь в пол-кроны,

А думал, что переплатил

Портному миллионы.

Хоть роскошью сгуби страну,

Ему не будешь парой

Ты никогда. Скорее, ну!

Надень-же плащ свой старый.

Эй, вина!

Кассио. А эта песня еще лучше первой.

Яго. Хотите прослушать ее еще раз?

Кассио. Нет. Я считаю, что всякий, кто так поступает, недостоин своего звания. У всех нас над головами - небеса... Иные души должны спастись, а другия не должны.

Яго. Совершенная правда, лейтенант.

Кассио. Не во гнев будь сказано ни нашему полководцу, ни какому-либо другому высокопоставленному лицу, я, - что касается меня, - надеюсь спасти свою душу.

Яго. Я тоже, лейтенант.

Кассио. Позвольте... разве только после меня. Лейтенант должен спастись раньше поручика... Будет толковать об этом... Перейдем к делу... Прости нам, Господи, грехи наши!.. Ну, господа, пора и на караул... Не подумайте, что я пьян... Нисколько!.. Смотри поручик, вот моя правая рука, а вот левая... В эту минуту я нисколько не пьян. Ни ноги мои, ни язык не заплетаются. Разве не так?

Все. Совершенно так.

Кассио. Ну, и прекрасно... Не воображайте, будто я пьян (Уходит пошатываясь).

Монтано. Идемте на площадку, господа; надо сменить часовых.

Яго (Обращаясь к Монтано). Как вам нравится молодец. что сию минуту вышел отсюда? Как воин, он достоин-бы стоять рядом с Цезарем; он рожден для того, чтобы распоряжаться, отдавать приказания, но видите, какой у него порок! этот порок и все остальные достоинства являются у лейтенанта полным равноденствием; одни равны другому. А жаль. Видя, что Отэлло относится к нему так доверчиво, я боюсь, как-бы эта несчастная слабость не наделала бед и не переполошила всего острова.

Монтано. А часто это у него случается?

Яго. Постоянный пролог перед сном; он бы целые сутки не сомкнул глаз, если-бы его не убаюкивало опьянение.

Монтано. Не худо было предупредить об этом правителя. Он, может-быть, ничего не замечает? а если и замечает, то, по своему добродушию, из-за хороших сторон Кассио не хочет видеть дурных. Не так-ли (Входит Родриго).

Яго. А, это вы, Родриго... (Тихо). Пожалуйста беги скорее за лейтенантом (Родриго уходит).

Монтано. Очень, очень жаль, что благородный мавр такую важную должность, как должность лейтенанта, доверил человеку, одержимому такою слабостью. Довести это до сведения правителя - обязанность каждого честного человека,

Яго. Сулите мне весь Кипр, а я все-таки этого не сделаю; я слишком горячо люблю Кассио, и я дорого заплатил-бы за то, чтобы искоренить у него этот порок... Однако, слышите? Что это за шум? (За сценой крики: - "Караул! Караул!" Вбегает Родриго, преследуемый Кассио).

Кассио. Мерзавец! Негодяй!

Монтано. Что случилось, лейтенант?

Кассио. Этот олух вздумал учить меня моим обязанностям. Я до тех пор буду колотить его, бездельника, пока он взойдет в оплетенную фляжку.

Родриго. Меня думаешь колотить? Ну, нет!

Кассио. Ты еще огрызаешься! Вот тебе! (Ударяет ею).

Монтано. Перестаньте, лейтенант! Прошу вас, синьор, не давайте воли. рукам.

Кассио. Пустите меня, синьор; не то я сворочу вам на сторону челюсть.

Монтано. Полно, полно! Вы пьяны.

Кассио. Я пьян? (Оба обнажают оружие и дерутся).

Яго (Тихо Родриго). Беги скорее, кричи, зови, ударь в набат (Родриго уходит). Полноте, добрейший лейтенант... Перестаньте, ради Бога! - Эй, кто-нибудь сюда... скорее... на помощь! Слушайте, синьор! Слушайте, Монтано... Эй, кто-нибудь! Никого не дозовешься!.. Хороша стража (За сценой звук колокола). Кто это вздумал бить в набат?.. Ах, Боже мой!.. Одумайтесь, синьор лейтенант, или вы опозорите себя навеки (Входит Отэлло с приближенными).

Отэлло. Что здесь такое?

Монтано. Я ранен на смерть, истекаю кровью, но не жить и ему.

Отэлло. Прекратите бой, если вам дорога жизнь

Яго. Прекратите бой! Слышите. лейтенант?.. Синьор Монтано? Господа! Вы забываете свое положение и свои обязанности. Прекратите бой! С вами говорит главнокомандующий! Стыдитесь, прекратите бой!

Отэлло. Что все это значит? Из-за чего вышла ссора? Разве мы обратились в турок; Господь избавил нас от турок, так мы сами хотим наносить себе удары, которые они для нас приготовляли? Постыдитесь, если вы христиане и прекратите дикую распрю. Тот, значит, ни во что не ставит свою душу, кто, все еще пылая бешенством, сделает хоть шаг, чтобы возобновить поединок; его ждет немедленная смерть... Да велите прекратить набат, - он только еще сильнее пугает и без того уже встревоженное население этого острова... И так, скажите, синьоры, из-за чего вышло дело? Ты, честный Яго, кажешься полумертвым от горя. Говори, кто начал ссору? Если ты сколько-нибудь мне предан, говори.

Яго. Не знаю. Не далее, как за минуту, ну, да, за одну минуту, все были друзьями, все разговаривали друг с другом ласково, словно новобрачные, раздевающиеся перед отходом ко сну. Но потом, словно под влиянием какой-нибудь планеты, отнявшей у них рассудок, они вдруг обнажили оружие и кровожадно стали направлять удары один другому прямо в грудь. Я не могу объяснить себе из-за чего началась эта дикая ссора. О, зачем не лишился я в каком-нибудь славном сражении ног, приведших меня сюда, чтобы быть свидетелем того, что здесь произошло.

Отэлло. Отвечайте, Микель, что заставило вас забыться до такой степени.

Кассио. Простите меня, синьор; я не в силах говорить.

Отэлло. А вы, достойный Монтано? - вы всегда были тихи и миролюбивы. Спокойствие и степенность вашей молодости были замечены всеми; даже самые строгие и мудрые судьи не иначе произносили ваше уже известное имя, как с глубоким уважением. Что-же вынудило вас пренебречь составленным о вас общественным мнением и променять вашу добрую славу на звание ночного буяна.

Монтано. Уважаемый Отэлло, я опасно ранен. Мне в настоящую минуту говорить тяжело и вредно. Что и как здесь произошло, пусть расскажет вам Яго; он знает это не хуже меня. Насколько мне известно, я за эту ночь не сделал и не сказал ничего предосудительного, если только не считать предосудительным чувство самосохранения, заставляющее защищаться, когда на нас нападают.

Отэлло. Клянусь небом, воспламеняющаеся кровь начинает пересиливать миролюбивое мое настроение, а гнев, туманя мой рассудок, старается вывести меня из пределов рассудительности. Стоит мне только сделать движение, поднять руку, и лучший из вас падет жертвой моего негодования. Скажите мне, из-за чего произошла эта отвратительная стычка, и кто был зачинщиком? Назовите виновника и, будь он мне даже братом-близнецом, я навсегда отрину его от себя. Как! в таком городе, которому так еще недавно угрожала опасность, где в сердцах обывателей не улеглись еще страх и тревога, вы затеваете личную, чисто домашнюю ссору, затеваете ее ночью, в кордегардии, тогда-как её назначение - водворять, а не нарушать порядок и тишину? Это гнусно. Яго, кто был зачинщиком?

Монтано (к Яго). Ты недостоин будешь звания воина, если из пристрастия к моему противнику, или по духу товарищества хоть что-нибудь исказишь или недомолвишь в своем ответе.

Яго. Не задевайте меня за живое. Мне было-бы легче, если-бы у меня вырвали язык, чем давать показания против Микеля Кассио, но я убежден, что могу сказать всю правду, не повредив ему ни в чем. Вот как было дело, генерал. Пока мы здесь разговаривали с Монтано, вбежал кто-то из назначенных в караул, с громким криком, прося защиты; за ним с обнаженною шпагою гнался Кассио. Тогда этот благородный синьор стал умолять лейтенанта воздержаться от насилия, а я, чтобы кричавший не поднял тревоги и не переполошил города, как это к несчастию и случилось, бросился за ним в догоню. Однако, ноги у него оказались проворнее моих, и я поспешил вернуться, потому что услышал здесь бряцание оружия и бранные слова Кассио, к которым, насколько мне известно, он никогда ранее не прибегал. Вернувшись, - a это произошло через два-три мгновения, - я застал их уже дерущимися, как застали их и вы, своим появлением прекратив бой. Сказать мне более нечего, кроме разве того, что люди всегда люди и что даже самые лучшие из них иногда забываются. Хотя Кассио немного виноват перед Монтано, как зачастую виноваты бывают люди именно против тех, кому желают наиболее добра, я все-таки я убежден, что гнев Кассио вызван был какою-нибудь действительно непростительною дерзостью со стороны убежавшего, которую невозможно было перенести равнодушно.

Отэлло. Вижу, Яго, что честность и привязанность заставляют тебя смягчать краски, чтобы вина Кассио казалась более извинительною. Я очень люблю тебя, Кассио, но ты более не лейтенант (входит Дездемона с несколькими служанками). Смотрите, вы даже ненаглядную мою любовь заставили подняться с постели (к Кассио). Ты послужишь примером для других.

Дездемона. Что здесь такое, дорогой мой?

Отэлло. Ничего, милая; теперь все опять в порядке. Ступай, ложись... Монтано, я сам приму на себя обязанность вашего хирурга, чтобы залечить вашу рану. Уведите его (Монтано уносят). Ты, Яго, обойди лично весь город и постарайся успокоить тех, кого могла переполошить эта нелепая стычка. Пойдем, Дездемона. Такова жизнь солдата: каждую минуту неожиданная тревога может прервать его мирный сон.

Все уходят, кроме Яго и Кассио.

Яго. Вы ранены, лейтенант?

Кассио. Да, неизлечимо.

Яго. Но, благодаря Богу, этого, кажется, нет.

Кассио. О, мое имя, доброе мое имя, я запятнал тебя навсегда! Я утратил бессмертную часть себя; остается только одно тленное. Яго, где мое доброе имя, где оно?

Яго. Как честный человек, говорю: - слыша ваши стоны, я было подумал, что вашему телу нанесено какое-нибудь тяжкое увечье, так-как увечье телесное много чувствительнее нравственнаго. Что такое доброе имя, как не пустой, бессмысленный предразсудок? Им иногда пользуются без всяких заслуг, а иногда его лишаются без всякого разумного основания. Вы нисколько не лишились доброго имени, если только сами не вообразите, будто лишились его. Ну, полноте унывать... будьте мужчиною! Даже главнокомандующего можно умилостивить. Он отрешил вас от должности в минуту досады, и в этом отрешении более сказались требования политики, чем негодование. Так иногда бьют собственную ни в чем не виноватую собаченку, чтобы устрашить грозного льва. Упросите, умолите его, и он опять ваш.

Кассио. Нет, я скорее готов-бы молить его о презрении, чем стараться такого доброго начальника вводить в заблуждение на счет офицера, недостойного этого звания, та-кого легкомысленного пьяницы! Ну, скажите, достойно-ли офицера напиваться пьяным, словно попугай болтать сам не зная что, придираться к другим, орать, ругаться и затевать ссору с своею тенью? О ты, невидимый дух, таящийся в крепких напитках, если у тебя нет другаго имени, я назову тебя дьяволом!

Яго. Кто был тот, за кем вы гнались с обнаженною шпагою? В чем провинился он перед вами?

Кассио. Не знаю.

Яго. Неужто?

Кассио. Помню я многое, но все крайне смутно. Помню, что вышла ссора, но из-за чего? - не знаю. Зачем имеют люди возможность глотать врага, крадущего у них мозг, и с радостью, с наслаждением, с блаженством, с торжеством обращать себя в скотов!

Яго. Вы теперь совсем оправились. Что отрезвило вас так скоро?

Кассио. Демону охмеления заблагоразсудилось уступить свое место демону гнева. За одним скверным поступком последовал другой как-бы затем, чтобы вызвать во мне презрение к самому себе.

Яго. Полноте! Вы относитесь к себе уже через чур сурово. Имея в виду время, место и положение этой страны, я был-бы очень рад, если-бы не произошло никакой ссоры; но так как дело уже сделано, вам надо подумать, как-все уладить на благо.

Кассио. Если я попрошу его снова назначить меня лейтенантом, он назовет меня пьяницей! Еслибы у меня, как у Гидры, была целая сотня языков, все они онемели бы при таком ответе. Страшно подумать, что из разумного человека я сначала превратился в дурака, а потом в скота! За каждый излишний кубок нам готовится проклятие, а само вино - дьявол!

Яго. Полноте, полноте! Хорошее вино - напиток пpeкрасный, и в нем сидит не дьявол, а разве только маленький бесеночек; но и этого нечего бояться, если умеешь с ним обходиться. Добрейший синьор лейтенант, надеюсь, вы не сомневаетесь, что я люблю вас искренно.

Кассио. Как же сомневаться, когда я вашу любовь испытал на деле - напился пьян?

Яго. Э, друг мой, что за беда, если вы, как это бывает со всеми смертными, случайно напились пьяным? Хотите я научу вас, как вам следует поступать далее? Теперь у нас главная сила не правитель, а правительница. Я говорю, - заметьте это, - в том смысле, что правитель весь отдался созерцанию красоты и прочим прекрасным качествам своей жены и поклоняется он ей, как божеству. Покайтесь перед нею откровенно во всем. Упросите ее, чтобы она своим влиянием помогла вам занять прежнюю должность. Она так великодушна, приветлива, так всегда готова к услугам, так ангельски добра, что сочла бы недостойным себя не сделать для человека даже более того, чего он просит. Умолите ее снова возстановить узы, порвавшиеся между вами и её мужем, и я готов прозакладывать все состояние,что узы после починки окажутся еще крепче, еще прочнее, чем прежде.

Кассио. Ваш совет мне нравится.

Яго. Он внушен признательностью к вам и искренним желанием вам помочь.

Кассио. Вполне этому верю. Завтра же поранее утром отправлюсь к добродетельной Дездемоне и буду умолять, чтобы она заступилась за меня. Я совершенно перестану верить, что счастие для меня возможно, если потерплю в этом неудачу.

Яго. Не потерпите! Прощайте, лейтенант; мне еще нужно обойти город.

Кассио. Покойной ночи, добрейший Яго (Уходит).

Яго. Ну кто осмелится сказать, что я в этом деле поступаю, как мошенник, как предатель, когда я даю такие полезные, честные и умные советы, которые могут обезоружить гнев рассерженного мавра? Нет ничего легче, как заманить Дездемону в честную западню, опутать ее невидимыми сетями; она, ведь, также щедра на благодеяния, как сама благодатная природа, а ей нет ничего легче,как склонить мавра на милость. Еслибы дело шло даже о том, чтобы заставить его отказаться от христианского крещения, отказаться от всех благ, предоставленных Искупителем человечеству, он и на это согласился бы, лишь бы она того пожелала. Душа его до того окована любовью, что эта женщина может по своей прихоти делать, проделывать, переделывать все, что ей угодно. Власть её над слабой волей мавра не имеет границ; Дездемона для него святыня. Так где же с моей стороны мошенничество, когда я советую Кассио прибегнуть к заступничеству, которое поведет его к полному успеху? О, вы, божества ада! Когда вы затеваете какое-нибудь злое дело, вы всегда умеете придать ему такой вид, что оно на первый взгляд кажется окруженным небесным сиянием. Так-же поступаю и я в настоящую минуту. В самом деле, пока этот честный дуралей будет умолять Дездемону вступиться за него, а она тоже с дуру горячо вмешается, я внушу мавру чумную мысль, что жена; его взялась за это дело только потому, что питает к Кассио чувственное влечение, и чем больше будет она стараться делать лейтенанту добра, тем более станет она утрачивать доверие мужа. Таким образом, я обращу доброту её в птичий клей, а её участие явится сетями, которыми я опутаю всех (Входит Родриго). Что тебе, Родриго?

Родриго. Я вижу, что я здесь на охоте, не только не в качестве собаки, которою травят зверя, а в качестве зверя, которого травят. Деньги мои почти все истрачены; сегодня, ночью, меня исколотили порядком, и я предвижу, что мне придется вернуться в Венецию с небольшим запасом приобретенного ума, но за то совсем без денег.

Яго. Жалки те люди, у которых не хватает терпения. Разве рана залечивалась когда-нибудь иначе, как постепенно? Тебе известно, что мы действуем при помощи ума, а не волшебства, а уму приходится подчиняться проволочкам, требуемым временем. Разве все идет не как нельзя лучше? Положим, Кассио тебя побил, но за эту легкую обиду ты совершенно уничтожил будущность Кассио Многое на земле растет очень быстро, но растения, приносящия плоды, должны ранее расцвести. Потерпи еще немного. Клянусь святою литургией, уже начинает светать. Как деятельность и наслаждения заставляют быстро бежать часы! Ступай домой, а где этот дом, у тебя прописано в билете. Ступай-же, говорю я; ты скоро узнаешь более. Ну, живее (Родриго уходит). Остается исполнить два дела. Жена должна хлопотать перед Дездемоной за Кассио. Я заставлю ее пошевелиться, а сам тем временем займусь мавром и сделаю так, чтобы он застал Кассио пока тот будет вымаливать заступничество его жены. Вот какой оборот должно принять дело; не будем-же замедлять его течение равнодушием и совершенно ненужными проволочками (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Перед замком.

Входят Кассио и музыканты.

Кассио. Играйте здесь, господа. За труд я вознагражу вас щедро. Играйте-же только что-нибудь не длинное, a затем туш в честь главнокомандующего (Музыканты играют; входит Шут).

Шут. Скажите, господа, уж не побывали-ли ваши инструменты в Неаполе, что они так противно гнусят?

1-й музыкант. Что вы хотите сказать?

Шут. Нет, сделайте одолжение, скажите мне: - ваши инструменты духовые?

1-й музыкант. Конечно, синьор.

Шут. Значит, музыка идет из-под хвоста.

1-й музыкант. Где-же хвоста?

Шут. Ведь многие известные инструменты, издающие и дух, и звуки, помещаются таким образом. Но дело не в том. Вот вам деньги. Ваша музыка так понравилась генералу, что он просит вас именем всего, что вам дорого, не греметь так безбожно.

1-й музыкант. Хорошо, синьор, мы перестанем.

Шут. Зачем-же? Если вы умеете играть так, чтобы ничего не было слышно, продолжайте; тогда ваша музыка не будет неприятна генералу.

1-й музыкант. Нет, синьор, так играть мы не умеем.

Шут. Ну, коли так, мне некогда толковать с вами. Спрячьте-же свои дудки в футляры и уходите, испаритесь в воздухе (Музыкаиты уходят).

Кассио. Послушай, честный мой приятель...

Шут. Вас я, пожалуй, послушаю, но вашего честного приятеля, - нет!

Кассио. Пожалуйста, прекрати свои глупые прибаутки. Вот тебе червонец. Если та синьора, которая прислуживает жене генерала, встала, скажи ей, что некто Кассио просит ее выйти сюда на пару слов. Исполнишь-ли ты это?

Шут. Она встала и если захочет пройдти здесь, я, вероятно ей передам ваше поручение (Уходит).

Кассио. Пожалуйста, сделай (Входит Яго). А, Яго! Как кстати!

Яго. Вы, кажется, и не ложились?

Кассио. Когда-же было? Мы расстались уже на рассвете. Я взял на себя смелость отправить одного человека к вашей жене и хочу просить, чтобы она дала мне возможность повидаться с добродетельной Дездемоной.

Яго. Я пришлю ее к вам сейчас-же, а сам придумаю способ занять Отэлло разговором, так-что вам будет свободнее объяснить свои дела.

Кассио. Искренно благодарен вам за это (Яго уходит). Даже и во Флоренции я не встречал таких любезных и таких честных людей, как он (Входит Эмилия).

Эмилия. Здравствуйте, милый лейтенант. Очень жалею, что вас постигла такая неприятность; но все уладится. В эту самую минуту генерал разговаривает с женою о вашем деле, и она отстаивает вас самым настойчивым образом. Мавр ей отвечает, что раненый вами Монтано на самом отличном счету у населения здешнего острова, где у него много почетных связей, и что благоразумная осторожность заставила его отрешить вас от должности. Тем не менее он уверяет, будто очень вас любит; поэтому он находит всякое заступничество за вас излишним, так-как достаточно одного личного его расположения. Он обещает схватить за вихор первый удобный случай, чтобы снова назначить вас на прежнюю должность.

Кассио. Однако, я все-таки попросил-бы вас, - если вы найдете это исполнимым и приличным, - доставить мне возможность хоть несколько минут переговорить наедине с Дездемоной.

Эмилия. Сделайте одолжение, войдите. Я доставлю вам случай облегчить душу разговором с нею.

Кассио. Очень вам благодарен (Уходят).

СЦЕНА II.

Комната в замке.

Входят Отэлло, Яго и несколько военных.

Отэлло. Яго, отдай эти письма кормчему и через него вели передать сенату мое глубокое уважение. Я же отправлюсь осматривать работы. Приходи ко мне туда.

Яго. Все будет исполнено, добрейший мой синьор (Уходит).

Отэлло. Мне необходимо осмотреть укрепления; отправимьтесь туда.

1-й военный. Мы к вашим услугам, доблестный синьор (Уходят).

СЦЕНА III.

Перед замком.

Входят Дездемона, Кассио и Эмилия.

Дездемона. Будьте покойны, добрейший Кассио, для вас я пущу в ход всю свою ловкость.

Эмилия. Ах, дорогая синьора, вступитесь за него. Муж мой так близко принимает к сердцу это дело, как будто оно его собственное.

Дездемона. Кто-же не знает, что Яго человек честнейший. Я скоро заставлю мужа относиться к вам с прежним дружелюбием; не сомневайтесь в этом, Кассио.

Кассио. Синьора, какая-бы участь не ожидала Микеле Кассио, он никогда не перестанет быть вашим покорным и преданным слугою.

Дездемона. Я знаю это и очень вам благодарна. Вы любите моего мужа, знаете его давно, и если теперь он отрешает вас от должности, будьте уверены, что делается это только приличия ради.

Кассио. Однако, добрейшая синьора, такое положение может затянуться надолго, может до того расплыться в разных препятствиях или, благодаря неблагоприятным обстоятельствам, разрастись так широко, что в случае моего удаления и замещения меня другим, генерал, пожалуй, совсем забудет мою преданность и мои заслуги.

Дездемона. Не бойся этого. В присутствии Эмилии ручаюсь, что должность останется за тобою. Знай, когда я заключаю дружеский договор, я исполняю его до последней точки. Муж мой не будет знать покоя; я приручу его бессонницами, стану донимать его словами; его ложе превратится в школьную скамью, а его рабочий стол в исповедальню. Ко всему, что-бы он ни делал, я буду примешивать имя Кассио и его просьбу. И так, не тужи, Кассио. Твоя защитница скорее умрет, чем откажется ходатайствовать по твоему деду (Входят Отэлло; его сопровождает Яго. Оба останавливаются в отдалении),

Эмилия. Синьора, ваш супруг идет сюда.

Кассио. Позвольте распроститься с вами, синьора.

Дездемона. Нет, оставайтесь; вы услышите, как я буду его уговаривать.

Кассио. Нет, не теперь, синьора; я чувствую себя так неловко, что не в силах стоять за себя.

Дездемона. Как хотите (Кассио уходит).

Яго. Мне это не нравится.

Отэлло. Что такое не нравится?

Яго. Так, ничего, синьор... Сорвалось что-то с языка.

Отэлло. Ужь не то-ли, что Кассио прощался с моею женою?

Яго. Кассио, синьор?.. О, нет! Я никогда не осмелюсь подумать, что Кассио, словно виноватый, убежал отсюда, как только явились вы.

Отэлло. Мне кажется, что он был здесь.

Дездемона. Властелин мой, я только-что говорила с просителем, совсем убитым твоею немилостью.

Отэлло. С кем-же это?

Дездемона. С твоим лейтенантом Кассио. Дорогой мой друг, если ты хоть сколько-нибудь любишь меня, если для тебя хоть-что нибудь значит моя просьба, прости его теперь-же. Если неправда, что он любит тебя всею душою и что виноватым он оказался невольно и не умышленно, я совсем не умею отличать честных от нечестных людей. Прошу тебя, вороти его.

Отэлло. Ведь это он был сейчас здесь?

Дездемона. Да, он. Несчастный так убить, что и мне стало грустно, глядя на него, словно он передал мне половину своего горя. Позови-же его.

Отэлло. Не теперь, безценная моя Дездемона. Когда-нибудь, в другой раз.

Дездемона. Но скоро?

Отэлло. В угоду тебе, милая, так скоро, как только возможно.

Дездемона. Может быть, сегодня вечером, к ужину?

Отэлло. Нет, не сегодня.

Дездемона. Так завтра, к обеду?

Отэлло. Завтра я дома обедать не буду; я приглашен на торжественный обед в цитадель.

Дездемона. Так завтра, вечером? Или во вторник утром, в полуденное время или вечером? Или даже в среду, утром? Наконец, когда угодно, но только определи срок, чтобы он не превышал трех суток... Честное слово, он раскаивается очень глубоко... Потом на наш взгляд, на взгляд людей обыкновенных, если не принимать в рассчет военных условий, будто бы требующих, чтобы, ради примера, наказывали самых лучших, его проступок - не более, как легкомысленная вспышка, заслуживающая только домашнего выговора. Скажи мне, Отэлло, когда возвратишь ты ему прежнюю должность? Отыскиваю и в голове, и в сердце, в чем бы могла я отказать тебе, если бы ты чего-нибудь от меня пожелал, или если не отказать, - об отказе не может быть и речи, - то колебаться так долго, как колеблешься ты? За кого же я прошу, как не за того же самого Микеля Кассио, которого ты приводил с собою всякий раз, когда добивался моей любви, и который заступался за тебя постоянно, когда я отзывалась о тебе хоть сколько-нибудь неодобрительно. Неужто необходимо столько усилий, чтобы примирить тебя с ним? Стоило бы мне захотеть, я могла бы сделать многое...

Отэлло. Сделай одолжение, перестань! Пусть себе приходит когда угодно. Я ни в чем не хочу тебе отказывать.

Дездемона. Ты словно оказываешь мне личное одолжение. В сущности, желание мое исполнимо так же легко, как еслибы я просила тебя надеть перчатки, поесть вкусного и питательного кушанья, одеться потеплее или беречь себя от простуды. О, еслибы когда-либо, чтобы испытать силу твоей любви, мне пришлось еще к тебе обратиться, я хотела бы, чтобы речь шла о более важном, более трудно-исполнимом, даже влекущем за собою опасность, а не о таком пустяке, как теперь.

Отэлло. Я ни в чем не откажу тебе, но умоляю исполни и ты мою просьбу: дай мне побыть наедине с самим собою.

Дездемона. Разве я могу ответить отказом? Никогда, до свидания, дорогой мой властелин!

Отэлло. До свидания, несравненная моя Дездемона! Я скоро приду к тебе опять.

Дездемона. Видишь, я даже прихоти твоей послушна, и так будет всегда (Уходит с Эмилией).

Отэлло. Очаровательное создание, погибни моя душа, если я тебя не люблю, а если когда-нибудь разлюблю, пусть наступит первобытный хаос!

Яго. Доблестный синьор!..

Отэлло. Что тебе, Яго?

Яго. Когда вы ухаживали за теперешнею своею супругой, знал ли Микель Кассио про вашу любовь?

Отэлло. Да, знал с самого начала и до конца. Зачем ты меня об этом спрашиваешь?

Яго. Без всякого умысла; а просто из желания знать, хотелось разрешить одно недоразумение.

Отэлло. Что именно?

Яго. Я не знал, что они знакомы были ранее.

Отэлло. Он часто бывал даже посредником между нами.

Яго. Вот как!

Отэлло. Вот как? Да, вот как! Разве ты видишь в этом что-нибудь дурное, или считаешь Кассио не совсем честным человеком?

Яго. Считаю ли я его честным?

Отэлло. Ну, да, честным?!

Яго. На сколько мне известно...

Отэлло. Слушай, Яго, у тебя что-то есть на уме...

Яго. На уме, генерал?

Отэлло. "На уме, генерал?" Клянусь небесами, он только повторяет мои слова,словно в голове у него сидит такое отвратительное чудище, что его страшно показать на Божий свет. У тебя есть какая-то затаенная мысль. Ты сейчас произнес слова: - "это мне не нравится", и произнес ты их, когда Кассио прощался с моею женою. Что пришлось тебе не по душе? Потом, когда я сказал, что он был поверенным в нашей любви, ты воскликнул: - "Вот как?" При этом брови твои сдвинулись, лоб нахмурился, как будто в мозгу у тебя зародилось что-то ужасное. Если любишь меня, не таи от меня своих мыслей!

Яго. Синьор, вы знаете, как глубоко я к вам привязан.

Отэлло. Верю этому. А так как я знаю, что душа у тебя любящая, честная, твои колебания отвечать прямо мучат меня тем более, что ты не привык говорить наобум и что ты строго взвешиваешь каждое слово, ранее чем его произнести. Со стороны какого-нибудь безчестного или фальшивого человека такую нерешительность можно бы прямо принять за обычное кривляние, свойственное мерзавцам; но со стороны такого безукоризненного человека, как ты, нерешительность эта является каким-то скрытым обвинением; она обличает только движение души, не могущей справиться с тем, что ее волнует.

Яго. Что касается Микеля Кассио, клянусь, он кажется мне вполне честным человеком.

Отэлло. Так думаю и я.

Яго. Людям вообще следовало бы казаться тем, что они на самом деле есть, а не тем, чем они не могут быть.

Отэлло. Разумеется, людям следовало бы казаться тем, что они есть.

Яго. Поэтому я и сказал, что считаю Кассио честным человеком.

Отэлло. Нет, у тебя на уме есть что-то другое. Прошу тебя, говори со мною прямо, без утайки, все равно, как если-бы ты говорил с самим собою. Выскажи все, что есть самого худшего у тебя на мыслях, как бы ни были жестоки твои слова.

Яго. Простите, синьор, я готов исполнять все свои обязанности относительно вас, но только не те, от которых избавлены даже рабы. Как выложить перед вами все свои мысли? Предположите, что оне ошибочны, гнусны, преднамеренно фальшивы... Укажите мне такой дворец, куда бы не проникало ничего грязнаго? Укажите мне такое чистое сердце, где бы рядом с самыми высокими чувствами не свивала бы себе гнезда самая скверная подозрительность?

Отэлло. Яго, у тебя в голове есть что-то недоброе, касающееся меня, твоего друга. Ты, вероятно, боишься слишком сильно огорчить меня, высказав то, что у тебя на уме!

Яго. Умоляю вас, синьор, перестаньте пытать меня. Может быть, я только ошибаюсь в своих предположениях. Сознаюсь вам, у меня уже такой врожденный порок, что мне всюду чудится одно дурное; моему ревнивому чувству чудятся измены там, где о них нет и помина. Умоляю вас, не верьте на слово человеку, которому прирожден такой порок; не создавайте для себя излишних мучений из смутных и, быть может, неверных наблюдений такого человека. Ради вашего спокойствия, ради вашего счастия, также ради моего благополучия, моей честности, моего человеческого чувства, не требуйте, чтобы я излил перед вами все свои мысли.

Отэлло. Что хочешь ты сказать?

Яго. Для мужчины, как и для женщины, доблестный синьор, честное имя самое драгоценное душевное сокровище. Тот, кто стащит у меня из кармана кошелек, лишит меня безделицы; это есть и нечто, и ровно ничего. Прнадлежавшие мне деньги, принадлежат теперь другому, будут принадлежать тысячам других. Но тот, кто украдет у меня доброе мое имя, сам не обогатится, а меня разорит в конец.

Отэлло. Я во что бы то ни стало хочу узнать твои затаенные мысли.

Яго. Если бы мое сердце лежало у вас на ладони, дело было-бы другое, но это невозможно; поэтому, пока я владею своим сердцем, выпытать вам от меня ничего не удастся.

Отэлло. А!!!

Яго. Берегитесь, синьор, не поддавайтесь ревности. Остерегайтесь этого зеленоглазаго чудовища, питающагося собственною своею плотью. Тот рогоносец живет припеваючи, кто хоть и чувствует на лбу излишния украшения, но, не особенно любя изменяющую ему жену, не тяготятся этим украшением. За то какие адские минуты переживает тот, кто сходить с ума по жене и сомневается в ней, кто подозревает, но влюблен страстно.

Отэлло. О, мучение!

Яго. Бедняк, довольный скромной долею, богат, неистощимо богат, но и громаднейшие богатства покажутся беднее зимы тому, кто ежеминутно опасается стать нищим. О, да сохранит Господь и меня, и всех близких моих от ревности!

Отэлло. Слушай, зачем ты мне все это говоришь? Не воображаешь-ли ты, что я буду тратить все жизненные силы на ревность и, подгоняемый все новыми и новыми подозрениями, только и делать, что следить за всеми изменениями луны? Нет, раз в меня закрадется подозрение, явится и решимость. Променяй меня на козла в тот день, когда я поддамся тем пустым, ни на чем не основанным подозрениям, на которые ты намекаешь. Неужто ты думаешь, во мне возбудят ревность толки, что жена моя красива, что она любит житейские наслаждения и приятное общество, что она свободна и в разговорах, и в обращении, что она прекрасно играет, поет и танцует? К её главным достоинствам все это прибавляет новые достоинства. Даже то, что сам я крайне скудно одарен природою, не вызовет ни малейшего подозрения в верности её или неверности на том основании, что были-же у неё глаза, когда она избрала меня. Нет, Яго, прежде чем позволить прокрасться в себя сомнению, я хорошенько присмотрюсь к делу. Если сомнение зародится у меня в душе, я потребую доказательств; если-же неверность будет доказана, тогда прощай разом и любовь, и ревность.

Яго. Очень рад это слышать, потому что теперь мне с более легким сердцем можно будет выказать вам свою преданность и исполнить свою обязанность относительно вас. Позвольте-же мне теперь открыться вам во всем, но не требуйте от меня доказательств сразу. Держите ухо остро; ни на миг не теряйте из виду жены и её отношений к Кассио. Будьте благоразумны, не слишком подозрительны, но и не слишком доверчивы. Мне не хотелось-бы, чтобы ваша великодушная натура сделалась жертвой собственного великодушия. Нравы нашей страны мне слишком хорошо известны. В Венеции женщины на глазах небес творят такие прегрешения, которые, разумеется, тщательно скрываются от глаз мужей, и для них самое важное не воздержание от греха, а только желание скрыть его от посторонних глаз.

Отэлло. Ты так думаешь?

Яго. Выйдя замуж за вас, она обманула отца. Когда она как будто боялась ваших взглядов и дрожала при виде их, тогда-то именно она и любила их всего более.

Отэлло. Это правда.

Яго. Выведите-же теперь заключение. Если девушка в такие молодые годы сумела, словно соколу, завязать отцу глаза, ослепить его настолько, что он заподозрил даже вмешательство волшебства... но я позволяю себе слишком много и должен просить у вас прощения, что люблю вас не в меру сильно.

Отэлло. Ты оказываешь мне такую услугу, которой я никогда не забуду.

Яго. Это, как я вижу, несколько встревожило вас.

Отэлло. О, нет, нисколько, нисколько!

Яго. А я сильно боюсь, что так. Надеюсь, вы поймете, что говорить заставил меня избыток любви моей к вам... Но теперь я вижу ясно, что вы сильно взволнованы... Не придавайте моим словам слишком большого значения; не выводите из них никаких заключений, так как они основаны на одном только подозрении.

Отэлло. О, конечно, нет!

Яго. Если-бы вы придали особое значение моим словам они оказались-бы такою гнусностью, которой я даже и в виду не имел. Кассио - мой достойный друг... Как хотите, синьор, а я вижу, что вы сильно взволнованы.

Отэлло. Не особенно. Я все-таки верю в честность Дездемоны.

Яго. От души желаю, чтобы она подолее оставалась такою и чтобы вы подолее имели возможность ей верить.

Отэлло. А что, если природа наперекор самой себе...

Яго. Вот мы дошли теперь до самой щекотливой темы. Если вы позволите мне говорить вполне откровенно, самое то, что она отказывала стольким женихам, как нельзя более подходившим к ней по происхождению, по народности, по положению, словом, одаренным всем, что имеет большой вес в глазах всех смертных вообще, и всем этим женихам предпочла вас, не обличает-ли подобный выбор полной испорченности вкуса, не служит-ли полным доказательством её развращенности, не обличает-ли в ней безнравственности мыслей и желаний?.. Но, видит Бог, я не ее именно имею в виду. Я только боюсь, что вкус её сделается более естественным. Она, пожалуй, начнет, сравнивать вас с своими соотечественниками, а это как бы не повело ее к раскаянию.

Отэлло. Уходи, уходи... Если подметишь еще что-нибудь, сообщи мне. Скажи и жене, чтобы она тоже наблюдала. Прощай, уйди.

Яго. Прощайте, синьор (Уходит).

Отэлло. О, зачем я женился? Этот безупречно честный человек, вероятно, знает более, несравненно более, чем говорит (Яго возвращается).

Яго. Синьор, мне очень-бы хотелось убедить вас, что идти далее в изследовании этого дела будет неблагоразумно. Предоставьте это времени; оно обнаружит все. Кассио, по всей справедливости должен занять прежнюю должность, потому что он на этом месте был и деятелен, и полезен. Впрочем, если вы еще несколько дней не дадите ему решительного ответа, вы будете иметь возможность судить и о человеке, и о тех средствах, к которым он думает прибегнуть. Обратите также внимание, не станет-ли ваша жена слишком настойчиво требовать возвращения ему прежней должности. Таким путем может обнаружиться многое. До тех пор думайте, что я преувеличиваю опасность; да и у меня самого есть основание предполагать, что оно так и есть. Умоляю вас, синьор, предоставьте вашей супруге полную свободу действовать.

Отэлло. Не сомневайся во мне; я буду сдержан.

Яго. Прощайте, синьор, еще раз (Уходит).

Отэлло. Этот человек образец верности и честности. Он по опыту знает все пружины, управляющия человеческими поступками. О, соколица моя, если ты, одичав, более не хочешь подчиняться воле сокольничьяго, - я разорву твои путы, - будь они даже сплетены из волокон моего сердца, - только свисну и пущу тебя по ветру; отыскивай себе добычу, повинуясь только воле случая. Может быть, потому, что я черен лицом и не блещу в разговоре теми гибкими тонкостями, которыми щеголяют лица, вращающиеся во дворцах, или потому, что я по летам уже иду в жизни под гору, и по таким ничтожным причинам оказывается, что я ей не пара? Она хочет освободиться от меня; она для меня погибла, и единственное остающееся мне утешение - презрение к ней... О, будь проклят брачный союз!.. Зачем нам дано обладать только телом этих обольстительных созданий, а не их желаниями!.. Я скорее бы согласился быть жабою, дышать смрадным воздухом темницы, чем делиться с другим хоть малейшею частицею той, которую люблю! В этом бич великих мира сего; они более обойдены счастием, чем самые несчастные. Эта участь непредотвратима, как смерть!.. Этот рогатый бич предназначен для нас с самой первой минуты нашего появления на свет... А, вот и Дездемона (Входят Дездемона и Эмилия). О, если она изменяет мне, значит, небо насмехается над самим собою... Не хочу этому верить.

Дездемона. Что-же ты нейдешь, Отэлло? Тебя ожидают и обед, и приглашенные тобою киприоты.

Отэлло. Виноват.

Дездемона. Зачем отвечаешь ты таким слабым голосом? Может быть, ты нездоров?

Отэлло. Болит здесь, где лоб.

Дездемона. Вероятно, оттого, что вчера ты лег слишком поздно. Пройдет; дай мне завязать тебе потуже лоб и через час ты будешь совершенно здоров.

Отэлло. Твоя тряпичка слишком мала (Срывает повязки и роняет платок). Пройдет и так; пойдем вместе к гостям.

Дездемона. Меня очень огорчает, что ты нездоров (Уходят).

Эмилия. Очень рада, что нашла этот платок. То был первый подарок ей на память от мавра. Сколько раз мой сварливый муж подговаривал меня украсть его, но до сих пор не представлялось случая. Мавр так убедительно просил Дездемону хранить этот лоскуток, как драгоценность, что она никогда с ним не расстается, целует его, разговаривает с ним. Теперь платок у меня и я отдам его Яго. Что он с ним сделает, знает небо, а не я. Я только исполняю прихоть мужа (Видит Яго).

Яго. Ты одна? Что ты здесь делаешь?

Эмилия. Пожалуйста, не ворчи. У меня для тебя кое-что припасено.

Яго. Что такое? Верно какая-нибудь дрянь... Давно всем известно...

Эмилия. Что такое известно?

Яго. Что весьма неприятно иметь глупую жену.

Эмилия. И только-то? Посмотрим, чем отблагодаришь ты меня за платок.

Яго. За какой платок?

Эмилия. "За какой платок?" - известно, за тот, что мавр подарил Дездемоне. Ты сколько раз подговаривал меня украсть его.

Яго. И ты его украла?

Эмилия. Нет, она сама по небрежности обронила его здесь, а я к счастию была тут и подняла его. Смотри, вот он.

Яго. Какая ты милая! Давай его сюда.

Эмилия. Нет, скажи прежде на что он тебе... Зачем ты приставал, чтобы я его стянула?

Яго. Тебе-то какое дело? (Вырывает платок).

Эмилия. Если это не ради какого-нибудь важного дела, отдай мне его назад. Бедная синьора! Она, пожалуй, сойдет с ума от горя, что потеряла его.

Яго. Говори, что ничего знать не знаешь, ведать не ведаешь. А что я с ним сделаю, это уже мое дело. Ступай (Эмилия уходит). Подкину эту тряпку Кассио; пусть он найдет ее. Иной раз пустяки, которые сами по себе легче воздуха, для людей ревнивых становятся такими-же вескими и неопровержимыми уликами, как неопровержимо священное писание. Этот лоскуток можно употребить в дело. На мавре уже чувствуется действие моего яда. Сначала едва заметен противный вкус губительных мыслей, но раз он начнет оказывать свое действие на кровь, он жжет, как пылающая сера. Я играю наверняка... Вот он идет. Ни мак, ни мандрагора, никакие усыпляющия зелия в мире не возвратят тебе того сладкого сна, каким ты наслаждался еще вчера (Входит Отэлло).

Отэлло. Она мне не веряа! Неверна мне!

Яго. Что с вами, генерал? Перестаньте сокрушаться.

Отэлло. Прочь! Уйдя с моих глаз! Я переживаю такую страшную пытку из-за тебя. Клянусь, в тысячу раз сноснее быть обманутым совсем, чем томиться малейшим подозрением.

Яго. Успокойтесь, синьор.

Отэлло. О, зачем узнал я, что она украдкой от меня предавалась с другими чувственным наслаждениям? Я не видал этого, не думал об этом и был покоен. Прошедшую ночь я спал прекрасно, был весел и бодр; я на её губах не ощущал следов от поцелуев Кассио. У того, кто не замечает, что его обворовали, ровно ничего не украдено.

Яго. Как мне прискорбно слышать ваши слова,

Отэлло. Я был-бы много счастливее, если-бы каждый солдат из моего войска пользовался её ласками, но сам-бы я ничего не знал, не подозревал... Теперь-же для меня всему конец! Отныне прости навеки, спокойствие моей души! Прости, счастие! Прощайте, развевающиеся перья победоносных войск! Прощайте, грозные войны, превращающия честолюбие в доблесть! О, прощай и ты, мой ретивый конь! Прощайте и вы, громогласные трубы, и ты, рокочущий барабан, и вы, пронзительные дудки, и ты, царственное знамя! Прощайте и вы, красота, пышность, гордость и чарующая прелесть победоносной войны!.. Прощайте все вы, грозные орудия смерти, издающия из своих могучих жерл такие-же потрясающие раскаты на земле, как и небесные громы бессмертного Юпитера! Дело всей жизни Отэлло окончено окончено на всегда!

Яго. Синьор, возможно-ли это?

Отэлло. Мерзавец! Ты должен мне доказать, что жена моя развратная женщина! Докажи, докажи до полной очевидности! Иначе (Схватывает Яго за горло), иначе, - клянусь тебе спасением своей души! - лучше-бы тебе родиться собакой, чем давать ответ изступленной ярости, пробужденной тобою у меня в груди!

Яго. Неужто дошло уже до того?

Отэлло. Дай мне увидать это своими глазами, или, по крайней мере, представь такие ясные доказательства, в которых не было-бы ни сучка, ни задоринки, и после которых не оставалось-бы и тени сомнения. Или горе тебе! - ты поплатишься жизнью.

Яго. Добрейший синьор...

Отэлло. Если ты клевещешь на нее, если терзаешь меня понапрасну, не молись более никогда, простись с совестью, сваливай груды ужасов на голову ужаса, совершай такие деяния, от которых плакало-бы небо и содрогалась земля, ты всем этим не усилишь своего осуждения на вечные адские муки!

Яго. О, небесная благодать, о, силы небесные, защитите, спасите меня! Скажите, человек-ли вы?.. Есть у вас душа и здравый смысл? Бог с вами отрешите меня от должности. О, несчастный глупец, доживший до того, что твоя честность становится пороком!.. О, чудовищный свет, запиши, затверди, что быть прямым и честным иногда опасно. Благодарю вас за урок и на будущее время более не буду любить ни одного друга, когда за любовь подвергаешься от друзей таким обидам! (Хочет идти).

Отэлло. Нет, стой! Ты должен быть честным до конца!

Яго. Мне бы следовало быть более умным, потому что дура - честность лишает нас друзей, в пользу которых она работает.

Отэлло. Клянусь вселенной, что кажется мне будто жена моя честна, то будто она преступна. То кажется мне, будто ты прав, то будто неправ! Я требую доказательств, потому что мое имя, которое еще недавно было так-же чисто и ясно, как лик Дианы, теперь загрязнено и стало чернее моего лица. О, если еще существуют веревки, ножи, яд, огонь, удушливые потоки, этого я не стерплю!.. О, лишь-бы убедиться вполне!

Яго. Вижу, синьор, как сильно терзает вас страсть, и глубоко раскаиваюсь, что я сам разжег ее в вас. Вы желаете доказательств...

Отэлло. Не желаю, а требую!

Яго. Понимаю, и рад-бы услужить, но как это сделать и каких именно доказательств вы требуете? Быть может, хотите застать ее на месте преступления в объятиях другого?

Отэлло. Смерть и проклятие!.. О!..

Яго. Заставить их сделать вас свидетелем такого зрелища довольно трудно; не сумашедшие-же они, чтобы давать такие представления для других глаз, кроме собственных? Но какие доказательства могу я вам представить еще? Что еще могу сказать вам, чем вас удовлетворить? О таком наглядном доказательстве, - как вы это видите сами - не могло-бы быть и речи даже тогда, когда-бы они были так-же бесстыдны, как козы, страстны, как обезьяны, бешены, как спарившиеся водки, или так глупы, как бывает в пьяном виде какой-нибудь неотесанный олух. Но если вас могут удовлетворить не прямые, но косвенные улики и при том настолько сильные, что прямо приведут вас к воротам истины, извольте: такие улики я могу вам представить.

Отэлло. Дай мне такое доказательство её неверности!

Яго. Хотя такая обязанность мне крайне неприятна, но раз, подстрекаемый любовью и честностью, я зашел слишком далеко, я буду продолжать. Как-то недавно я лежал на одной постели с Кассио, но не мог заснуть от мучительной зубной боли. Есть люди, до того распущенные нравственно, что во время сна выбалтывают все своя тайны. Таков и Кассио. Вдруг он во сне говорит:-"Безценная Дездемона, будем осторожны. Нам следует как можно бережнее скрывать нашу взаимную любовь". Затем, схватив мою руку и сжав ее крепко, со словами: - "О, божественное создание!" принялся целовать меня так сильно, словно хотел с корнем вырвать поцелуи, которые выростают на моих губах. Далее, обняв меня и целуя, он со вздохом произнес: - "Будь проклята судьба, отдавшая тебя мавру!

Отэлло. Чудовищно! Чудовищно!

Яго. Да, ведь, он только видел сон.

Отэлло. Положим. Но сон намекает на то, что было на яву, и служит очень веской уликой.

Яго. Он может только придать более веса другим, менее сильным уликам.

Отэлло. Я разорву ее на клочки!

Яго. Нет, будьте благоразумны! Еще ничего не доказано вполне. Она, может быть, честна и верна, вам до сих пор. Скажите, видали вы когда-нибудь в руках у жены платок с вышитыми на нем ягодами земляники?

Отэлло. Я подарил ей такой платок; то был первый мой подарок.

Яго. Я этого не знал, но видел, как сегодня Кассио вытирал бороду таким платком. Я убежден, что это платок вашей жены.

Отэлло. Если он тот самый...

Яго. Все равно; тот-ли самый или другой, но если он принадлежал вашей жене, эта новая улика сильно подтверждает предыдущую.

Отэлло. О, зачем у этого негодяя не сорок тысяч жизней! Одной слишком мало: она слишком ничтожна для моего мщения! Теперь я вижу, что все правда! Смотри, Яго, как я сдуваю к небу всю свою любовь! Ея уже больше нет! О черное мщение, вставай из адских недр. О, любовь, вступя в этом сердце венец и престол жестокой, неумолимой ненависти! Вздувайся, моя грудь, переполненная жалами ехидн!

Яго. Умоляю вас, синьор, успокойтесь!

Отэлло. Крови! Крови! Крови!

Яго. Терпение, говорю я вам: - ваши мысли могут еще измениться.

Отэлло. Никогда, Яго! Как ледяные волны Понта, не знающия обратного отлива, в своем вынужденном течении неудержимо стремятся к Пропонтиде и к Гелеспонту, так и мои кровавые помыслы не оглянутся назад в своем неистовом стремлении, не вернутся вспять к кроткой любви, пока их не поглотить полное неумолимое, лютое мщение! (Падает на колени) Да, перед этим раскинувшимся над нашею головою лазурным небом, с полным сознанием святости клятвы, даю слово отмстить и сдержу его!

Яго. Подождите вставать (Тоже становится на колени). Будьте свидетелями вы, вечно горящия над нами небесные светила! и вы, со всех сторон давящия нас стихии! да, будьте свидетелями, что Яго всю деятельность своего ума, своих рук, своего сердца обрекает отныне на служение оскорбленному Отэлло! Пусть он приказывает, и как-бы ужасно, как-бы кроваво ни было его приказание, я исполню все и даже не буду чувствовать упреков совести.

Отэлло. Отвечаю на твое предложение не пустыми словами благодарности, но выражу искреннюю благодарность, принимая его и тотчас подвергнув его испытанию: по истечении трех суток приди мне сообщить, что Кассио уже нет в живых.

Яго. Моему другу произнесен смертный приговор, и по вашему желанию он будет приведен в исполнение... Но она? Оставьте жизнь хоть ей.

Отэлло. О, пусть на нее, распутную мерзавку, падет мое проклятие! Пойдем, пойдем отсюда! Я удаляюсь затем чтобы запастись против этого очаровательного демона средствами, способными нанесть ему наискорейшую смерть. Теперь лейтенант мой ты.

Яго. Готов служить вам всегда и во всем (Уходят).

СЦЕНА IV.

Там же.

Входят Дездемона, Эмилия и Шут.

Дездемона. Любезный, не можешь-ли ты мне сказать, где живет лейтенант Кассио.

Шут. Сказать этого я не могу, боясь соврать; но что он где-нибудь да проживает, это я скажу без малейшей опаски, потому что это верно.

Дездемона. Что это значить?

Шут. Очень просто; если человек живет, он где-нибудь да проживает.

Дездемона. Тогда не можешь-ли ты разузнать?

Шут. Солдаты не любят, чтобы про них разузнавали, а начнешь разузнавать, того и гляди узнаешь, что такое удар шпаги в бок.

Дездемона. Это опять не ответ на мой вопрос.

Шут. Я и не хочу отвечать, чтобы не быть перед вами в ответе. Если скажу, что знаю, я солгу на свою-же голову.

Дездемона. Спроси у других, где он живет и отыщи его.

Шут. Ко всему свету буду обращаться с вопросами и по ним отыщу ответ.

Дездемона. Отыщи не ответ, а лейтенанта и скажи, что-бы он скорее шел сюда. Скажи ему еще, что я почти совсем уговорила мужа; скоро все будет, как следует.

Шут. Это не превышает границ человеческого ума, поэтому постараюсь исполнить (Уходит).

Дездемона. Не знаешь-ли, Эмилия, где могла я обронить платок?

Эмилия. Не знаю, синьора.

Дездемона. Поверь, я бы не так печалилась, если-бы потеряла кошелек, туго набитый червонцами, а не этот платок. Когда бы мой благородный мавр не доверял мне вполне и, как люди с менее высокою душою, способен был на гнусную ревность, такой оплошности с моей стороны было-бы достаточно, чтобы уронить меня в его глазах.

Эмилия. Разве он не ревнив?

Дездемона. Кто? он? - Нисколько. Солнце его родины высушило в нем всю эту негодную влагу.

Эмилия. Вот он идет сюда.

Дездемона. На этот раз до тех пор не отстану от него, пока он окончательно не простит Кассио (Входит Отэлло). Ну, как ты себя чувствуешь?

Отэлло. Ничего, прекрасно (Про себя). О как тяжело притворяться! (Громко). Ну, а ты как?

Дездемона. Тоже прекрасно.

Отэлло. Дай мне руку. О, какая она пухленькая и теплая.

Дездемона. Оттого, что не знала еще ни старости, ни труда.

Отэлло. Нет, такая рука признак плодородия и щедрости. Полна и горяча, горяча и полна. Свободу такой руки следует обуздывать. Имеющей такую руку необходимо подвергать себя посту и молитве, бичеванию плоти и усердным коленопреклонениям, потому что в обладательнице такой руки таится молодой, пылкий и легко выходящий из повиновения бесенок. Славная ручка, пухлая, теплая, щедрая...

Дездемона. Щедрая, да. Ты можешь говорить это, не боясь впасть в ошибку. Она-то подарила тебе мое сердце.

Отэлло. Да, щедрая. В прежния времена сердце отдавало руку, a по новейшей герольдике остались только руки, a сердца нет, сердца нет.

Дездемона. В подобных делах я ровно ничего не понимаю. Ты не забыл своего обещания?

Отэлло. Какого обещания, моя курочка?

Дездемона. Я дала знать Кассио, чтобы он пришел поговорить с тобою.

Отэлло. У меня сильный, надоедающий мне насморк. Дай мне, пожалуйста, платок.

Дездемона. Изволь, дорогой мой повелитель.

Отэлло. Это не тот, что я подарил?

Дездемона. Того при мне нет.

Отэлло. В самом деле нет?

Дездемона. В самом деле, милый.

Отэлло. Очень жаль; носи его всегда при себе. Тот платок матери моей подарила цыганка. Цыганка эта была колдунья и умела читать в человеческих мыслях. Она сказала моей матери, что пока та будет сохранять у себя платок, очарования её не исчезнут, и мой отец не перестанет ее любить. Если-же она потеряет платок или подарит его кому-нибудь, отец тотчас-же охладеет, и любовь его перейдет на другую женщину. Умирая, мать передала платок мне, говоря, чтобы я подарил его своей жене, если, по воле неба, мне суждено когда-либо жениться. Так я и сделал: храни его, береги, как зеницу ока. Ты накличешь на себя непоправимую беду, если подаришь его кому-нибудь иди потеряешь.

Дездемона. Неужто?

Отэлло. Да, это так. В ткани платка таится волшебная сила. Колдунья, двести раз видевшая годичное обращение солнца, вышивала платок в пророческом изступлении. Нити для него доставляли заклятые шелковичные черви, a краской для шелка послужили сердца обращенных в мумии девственниц, сохраненные колдуньей.

Дездемона. И это в самом деле правда?

Отэлло. Совершенная правда; поэтому береги платок.

Дездемона. Если так, лучше-бы мне никогда его не видать.

Отэлло. Почему? А?

Дездемона. Зачем ты говоришь так странно, так сердито?

Отэлло. У тебя его уже нет. Ты его потеряла, подарила кому-нибудь? - говори, куда ты его девала?

Дездемона. Милосердное небо!

Отэлло. Отвечай-же!

Дездемона. Он не потерян... Однако, если бы я и потеряла его?

Отэлло. Что?

Уильям Шекспир - Отелло (Othello). 1 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :