Уильям Шекспир
«Много шума из ничего (Much Ado about Nothing). 2 часть.»

"Много шума из ничего (Much Ado about Nothing). 2 часть."

Крушина. Ха, ха, ха! Ну, ребята, доброй ночи; если что случится поважнее,- позовите меня. Следуйте советам товарищей и своим собственным. Ну, прощайте. Пойдем, сосед.

Второй сторож. Теперь, братцы, мы знаем свое дело: пойдем, посидим тут на скамейке, у церкви, часиков до двух, а там и в постельку!

Крушина. Еще словечко, добрые соседи, прошу вас, охраняйте особенно дом синьора Леонато: завтра у него свадьба, а потому там сегодня большая суматоха. Ну прощайте, держите ухо востро, прошу вас (Крушина и Палка уходят).

Входят Боракио и Конрад.

Боракио. Эй, Конрад!

Сторож (тихо). Тише! не трогаться.

Боракио. Конрад!

Конрад. Я здесь, брат, у твоего локтя.

Боракио. То-то локоть-то у меня чесался: думаю, не чесотка-ли.

Конрад. За мной ответ, а пока продолжай рассказ.

Боракио. Так станем вот сюда, под навес; видишь, дождик накрапывает, а я, как истинный пьяница, выболтаю тебе все.

Сторож (тихо). Должно быть какая-нибудь плутня, братцы; держи ухо востро!

Боракио. Ну, так знай: у Дон Жуана я заработал тысячу дукатов.

Конрад. Неужто плутня нынче стала так дорога?

Боракио. Спроси лучше, неужто плуты стали так богаты? Если богатый плут нуждается в бедном плуте, то, значит, бедный плут может запрашивать какую угодно цену.

Конрад. Удивительные дела!

Боракио. Это показывает только, что ты еще новичек. Ты знаешь, что для человека все равно, какой фасон коллета, шляпы или плаща.

Конрад. Ну, да, это все ведь платье.

Боракио. Я говорю тебе о фасоне.

Конрад. Ну, да, фасон значит фасон.

Боракио. Гм! Я так тоже могу сказать, что дурак значит дурак! Не видишь, что-ли, ты, какой скверный вор тот фасон?

Сторож (тихо). Я знаю этого сквернавца: все семь лет занимается воровством и везде шляется как настоящий джентльмэн; я хорошо помню его название.

Боракио. Ничего ты не слышал?

Конрад. Нет, ничего. Это просто флюгер на крыше.

Боракио. Так вот я тебе и говорю: фасон - сквернейший вор. Посмотри только, как кружит он все горячия головы от четырнадцати до тридцати-пяти-летнего возраста! То оденет их точно фараоновых солдат, как на закопченных картинах, то точно жрецов Ваала, как на старых церковных окнах, то точно вылинявших Геркулесов на изъеденных червями коврах, у которых мизняец так-же массивен, как и палица.

Конрад. Все это я вижу и вижу также, что фасон больше изнашивает нарядов, чем человек. Но закружилась разве от неё и у тебя даже головы до того, что ты от своего рассказа перескочил к фасону?

Боракио. Нисколько... Так знай-же: нынешней ночью я любезничал с Маргаритой, горничной синьоры Геро и называл ее именем Геро; а она, высунувшись из окна своей госпожи, раз тысячу пожелала мне покойной ночи. Но все это я рассказываю тебе как попало. Следовало-бы, прежде всего, рассказать тебе, как принц и Клавдио, приведенные, поставленные и предупрежденные Дон Жуаном, присутствовали в саду при этом любовном свидании.

Конрадо. И приняли Маргариту за Геро?

Боракио. Да, двое из них, принц и Клавдио, но дьявол Дон Жуан отлично знал, что это была Маргарита; частью благодаря его клятвам, околдовавшим их, частью благодаря обманчивой темной ночи, но, главным образом, благодаря моему ловкому плутовству, подтвердившему все клеветы Дон Жуана, Клавдио ушел в бешенстве, поклявшись, что завтра утром в церкви, при всем собрании, опозорит ее рассказом о том, что он видел сегодняшнею ночью, и возвратит ее домой без мужа.

1-й сторож. Стойте, именем принца.

2-й сторож. Позовем настоящего констебля. Мы накрыли такое страшное мошенничество, какого свет еще не видывал.

1-й сторож. И некий Сквернавец между ними; я его знаю: он с локоном.

Конрадо. Что вы, любезнейший? Что вы?

2-й сторож. Доберемся мы до твоего Сквернавца, будь покоен.

Конрад. Любезнейший...

1-й сторож. Зажми глотку, мы вас обвиняем повинуйтесь, мы приказываем вам следовать за нами.

Боракио. В хорошем положении очутимся мы, когда они подымут нас на свои аллебарды.

Конрадо. Да, мы будем в положении, это верно. Ну, вперед, мы повинуемся вам (Уходят).

СЦЕНА IV.

Комната в доме Леонато.

Входят: Геро, Маргарита, Урсула.

Геро. Милая Урсула, разбуди мою кузину Беатрису и попроси ее встать.

Урсула. Сейчас, синьора.

Геро. И попроси ее прийти сюда.

Урсула. Хорошо (Уходит).

Маргарита. По правде сказать, другой воротничек был бы вам более к лицу.

Геро. Нет, оставь меня, милая Маргарита, я этот надену.

Маргарита. Да, право-же, он не так хорош; я уверена, что и кузина ваша скажет то же самое.

Геро. Кузина - сумасшедшая, да и ты вместе с нею. Не надену другого.

Маргарита. Ваш новый головной убор мне очень нравится; я бы только предпочитала, чтобы волосы были чуточку потемнее, а ваше платье прелестно. Я видела платье миланской герцогини, которое так хвалили.

Геро. Оно, говорят, еще лучше.

Маргарита. Нет, клянусь честью, в сравнении с вашим оно не более, как ночной капот. Материя, шитая золотом, обложенная серебром, рукава, унизанные жемчугом, и двойные полы, обшитые кругом голубою битью. По по красивому, изящному и прелестному покрою ваше платье в десять раз лучше.

Геро. Дай Бог, чтобы оно весело носилось; у меня как-то тяжело на сердце.

Маргарита. Вскоре будет еще тяжелее от тяжести мужчины.

Геро. Фи! как тебе не стыдно?

Маргарита. Чего-же стыдиться? Что я говорю о том, что законно? Разве брак не почтенное дело даже для нищаго? А разве ваш жених не почтенен даже и не будучи женат? Вам, кажется,- извините,- хотелось-бы, чтоб я сказала: муж? Если дурная мысль не скрывается под правдивым словом, то я ничего обидного не сказала. Разве есть что нибудь дурное сказать: от тяжести мужа? Ничего, я думаю если дело касается законного мужа и законной жены; в, противном случае, было-бы легко, а не тяжело. Вот спросите хоть у синьоры Беатрисы.

Входит Беатриса.

Геро. Здравствуй, кузиночка.

Беатриса. Здравствуй, милая Геро.

Геро. Что с тобой? Отчего говоришь ты в таком болезненном тоне?

Беатриса. Кажется, от того, что не попадаю ни в какой другой тон.

Маргарита. А вы спойте нам "Свет любви"; он без тяжелаго припева. Вы будете петь, а я буду танцовать.

Беатриса. Ну, да, "Свет любви" твоим пяткам! Лишь бы у твоего мужа было достаточное количество стойл, а недостатка в телятах наверное не будет.

Маргарита. Какое беззаконное заключение! Топчу его моими пятками.

Беатриса. Теперь уже почти пять часов, кузина. Пора тебе быть готовой. А мне что-то нездоровится, право. Ох!

Маргарита. О ком это вы вздыхаете? О Кречете, коне или Красавце?

Беатриса. О букве К, с которой начинаются все эти слова.

Маргарита. Отлично! Если вы не превратились в турка, то как вам держать путь по звездам?

Беатриса. Что это сумашедшая хочет сказать?

Маегарита. Я? ничего; пусть только Господь Бог пошлет всякому то, что он желает.

Геро. Эти перчатки прислал мне граф; как прекрасно пахнуть!

Беатриса. У меня, кузина, насморк; ничего не слышу, так тяжело!

Маргарита. Девушка - и тяжела! Сильно, должно быть, простудилась!

Беатриса. О Господи! О Господи! С каких это пор ты стала так остроумничать?

Маргарита. С тех пор, как вы отказались от остроумия. Разве остроумие не идет ко мне?

Беатриса. Оно недостаточно заметно; ты бы приколола его к шляпе... Право, мне что-то нездоровится.

Маргарита. Возьмите немного чистого carduus benedictus и приложите к сердцу: это самое лучшее средство против тошноты.

Геро. Ты уколола ее кудрявым волчецом.

Беатриса. Benedictus? почему Benedictus? На что ты намекаешь этим Benedictus?

Маргарита. Намекаю? Нет, говоря правду я ни на что не намекаю; просто говорю о кудрявом волчеце. Может быть, вы думаете, что я считаю вас влюбленной? Нет, клянусь Богородицей, не на столько я еще глупа, чтоб думать, что вздумается; не хочу даже думать того, что могу думать; да и чтоб я ни подумала в своем сердце, я все-таки не могла-бы подумать,что могла-бы подумать, что вы влюблены, влюбитесь и вы можете быть влюблены. Однако, ваш Бенедикт был-же таким точно, а теперь стал человеком: клялся, что никогда не женится, а теперь, наперекор своему сердцу, уписывает свою пищу, не ворча. Да вот и вы, переменитесь-ли, не знаю, но мне кажется, что вы глядите такими-же глазами, как все женщины.

Беатриса. Каким ходом пошел твой язык?

Маргарита. Галопом, и не фальшивым.

Входит Урсула.

Урсула. Пожалуйте, синьора. Принц, граф, синьор Бенедикт, Дон Жуан и все городские красавцы явились провожать вас в церковь.

Геро. Ну, так помогите мне одеться, милая кузина, милая Мег, милая Урсула (Уходят).

СЦЕНА V.

Другая комната в доме Леонато.

Входят: Леонато, Крушина и Палка.

Леонато. Зачем-же ты пришел ко мне, добрый сосед?

Крушина. Чорт возьми, синьор, надобно мне поговорить с вами о деле, которое вас близко касается.

Леонато. Ну, так говори короче, прошу тебя: ты видишь, что мне некогда.

Крушина. Чорт возьми, вижу, синьор.

Палка. Да, истинная это правда, синьор.

Леонато. В чем дело, друзья?

Крушина. Добряк Палка болтает немного пустяки, ведь он старый человек, синьор, но не совсем еще выжил из ума, как бы я желал этого, с Божьей помощью; но говоря правду, он так же честен, как кожа меж его бровей.

Палка. Да, благодарение Господу, я так-же честен, как любой из живущих, то есть такой же старый, как и я, и не честнее, чем я.

Крушина. Пахучия сравнения: palabras, сосед Палка.

Леонато. Соседи, вы скучноваты.

Крушина. Как будет вашей милости угодно, но мы только бедные чиновники герцога. Если бы я был так-же скучен, как король, то мог бы передать всю эту скуку вашей милости.

Леонато. Всю скуку мне? А!

Крушина. Да, будь я даже в тысячу раз скучнее, потому что о вас слышно столько похвал в городе, как и о всяком другом человеке в городе, и хотя я и бедный человек, но рад слышать это.

Палка. И я также.

Леонато. А все-таки я бы хотел узнать,что вы имеете сказать мне.

Палка. Чорт возьми, синьор, наша стража нынешней ночью, с позволения вашей милости, захватила двух негодяев, как и все в Мессине.

Крушина. Старый он человек, синьор, все хочет поболтать; ведь говорят: седина в бороду, бес в ребро. Да поможет нам Господь: на свете есть кое-что поглядеть! Хорошо сказано, сосед Палка... Бог тоже добрый малый... а все-таки, если двое сидят верхом на одной лошади, то одному приходится сидеть позади. Честнейшая душа, синьор, истинно говорю, честнейшая душа, как только может быть честен когда либо ломавший хлеб. Но ведь и Бога надо чествовать: не все люди одинаковы, увы! добрый сосед!

Леонато. Правда, сосед, слишком он короток для тебя.

Крушина. Все это дары, данные Богом.

Леонато. Я должен оставить вас.

Крушина. Одно только слово, синьор; наша стража, действительно, подтибрила двух подозрительных человек, и мы бы желали снять с них допрос в присутствии вашей милости.

Леонато. Допросите их сами и принесите мне допрос. Я очень занят теперь, как сами видите.

Крушина. Да, довольно будет и этого.

Леонато. Прежде чем уйдете, отведайте моего вина. Прощайте.

Входит Слуга.

Слуга. Синьор, вас ждут для передачи вашей дочери её супругу.

Леснато. Я готов, иду (Леонато и слуга уходят).

Крушина. Ну, отправляйся, добрый товарищ, отправляйся к Френсису Каменному Углю; вели принести ему чернильницу и перо: приступим теперь же к допросу этих людей.

Палка. И должны мы сделать это поумнее.

Крушина. Ума-то мы не пожалеем, в этом ты положись на меня. Тут у меня найдется, брат, чем ловить некоторых из них к non come, приведи только ученого писца для составления допроса и приходи ко мне в тюрьму (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Внутренность церкви.

Входят: Дон Педро, Дон Жуан, Леонато, Монах, Клавдио, Бенедикт, Геро, Беатриса и другие.

Леонато. Ну, отец Франциск, покороче. Совершите только обряд венчания, а взаимные обязанности супругов объясните им после.

Монах. Вы, синьор, пришли сюда заключить брак с этой синьорой?

Клавдио. Нет.

Леонато. Он пришел сюда, чтобы венчаться с нею, а вы, отец, пришли, чтобы совершить обряд венчания.

Монах. Синьора, вы пришли сюда, чтобы повенчаться с графом?

Геро. Да.

Монах. Если кому-либо из вас известно какое-нибудь тайное препятствие к совершению этого союза,- заклинаю вас спасением вашей души объявите это.

Клавдио. Вам известно что-нибудь такое, Геро?

Гбро. Нет, граф.

Монах. А вам известно, граф?

Леонато. Осмелюсь ответить за него: нет.

Клавдио. О, чего только не смеют делать люди! Чего только они не могут сделать! Чего только не делают они ежедневно, не ведая, что делают!

Бенедикт. Что это за междометия! Что-жь, есть междометия и для смеха, как, например, ха, ха, ха!

Клавдио. Остановись, монах. С вашего позволения, отец - скажите, свободно-ли, без принуждения, отдаете вы мне эту девицу, вашу дочь?

Леонато. Так же свободно, мой сын, как свободно даровал мне ее Господь.

Клавдио. Что же я могу вам дать взамен столь большего и драгоценного дара?

Дон Педро. Ничего, если не возвратишь ее назад.

Клавдио. Благородный принц, вы меня научаете благороднейшей признательности... Вот ваша дочь, Леонато, возьмите ее назад, не дарите этот испорченный апельсин вашему другу; у ней лишь внешность и подобие чести. Посмотрите, как девственно она краснеет. О, какое достоинство, какую правдивость может скрывать лукавый грех! Разве эта кровь не является стыдливым свидетельством её скромной чистоты! Вы все, видящие ее здесь, разве не поклянетесь, по её внешнему виду, что это дева? Но нет, ей знакома жгучесть сладострастного ложа. А эта краска - только краска стыда, а не целомудрия.

Леонато. Что вы хотите сказать, граф?

Клавдио. Я хочу сказать, что не женюсь, не свяжу своей души с этой отъявленной блудницей...

Леонато. Любезный граф, если вы сами, в виде испытания, победили сопротивление её юности и лишили девственности...

Клавдио. О, я знаю, что вы хотите сказать! Если она мне отдалась, хотите вы сказать, то отдалась как будущему мужу, и это, извиняет её грех!.. Нет, Леонате, я никогда не искушал ее слишком вольным словом: я, как брат сестре, выказывал ей всегда скромную дружбу и чистую любовь.

Геро. А разве я когда-нибудь казалась вам не такой?

Клавдио. Прочь с этим "казалась"! Я разоблачу его; ты мне казалась Дианой в её лучезарной сфере, столь-же чистой, как нераспустившаеся еще почка цветка; но в крови у тебя больше сладострастного жара, чем в крови Венеры или тех похотливых животных, которые вечно пребывают в дикой чувственности.

Геро. Ужь не больны-ли вы, граф? Вы говорите так дико!

Леонато. Любезный принц, отчего вы не вмешаетесь?

Дон Педро. Да что могу я сказать? Я и сам обезчещен тем, что старался образовать союз моего дорогого друга с падшей женщиной.

Леонато. Неужели все это я действительно слышу? Не сон-ли это?

Дон Жуан. Эти слова действительны и справедливы.

Бенедикт. Ну, это не похоже на свадьбу.

Геро. Справедливо? О, Боже!

Клавдио. Леонато! Неужели я нахожусь здесь? Неужели это принц, а это - брат принца? Неужели это лицо Геро? Действительно-ли все это мы видим собственными нашими глазами?

Леонато. Все это так, как вы говорите, но что из этого, граф?

Клавдио. Позвольте мне сделать один лишь вопрос вашей дочери и вашей родительской властью заставьте ее сказать правду.

Леонато. Я приказываю тебе, как моему дитяти.

Геро. О, Боже, как они меня позорят! К чему это допрос?

Клавдио. К чему? Чтобы ты сказала свое истинное имя.

Геро. А разве это имя не Геро? Кто может запятнать его справедливыми упреками?

Клавдио. Сама Геро! Сама Геро может запятнать добродетели Геро. Кто был тот мужчина, с которым ты говорила из окна твоей комнаты около двенадцати часов ночи? Если ты дева,- скажи правду.

Геро. Я не говорила ни с каким мужчиной в это час, граф.

Дон Педро. Ну, так ты не дева!.. Леонато, мне больно, но ты должен слышать это: клянусь честью,- я, мой брат и этот оскорбленный граф - мы ее слышали этой ночью разговаривающей из окна её комнаты с каким-то негодяем, который, как развратный негодяй, вслух говорил о тысяче постыдных свиданиях, бывших втайне между ними.

Дон Жуан. Да, это что-то неслыханное, синьор; об этом и говорить нельзя; в языке нет достаточно целомудренных выражений, чтобы все это можно было высказать, не оскорбляя слуха... Да, прекрасная синьора, мне жаль, что вы так дурно ведете себя.

Клавдио. О, Геро! Какою Геро была-бы ты, еслибы лишь одна половина твоих внешних прелестей принадлежала твоим помыслам и была советницей твоего сердца!.. Но прощай, столь бесстыдная и столь прекрасная! Прощай, бесстыдное целомудрие и целомудренное бесстыдство! Из-за тебя я закрыл на будущее время все двери любви; подозрение нависнет на веках моих глаз и будет обращать всякую красоту в символ зла и не будет уже находить в ней никакой прелести.

Леонато. Неужели ни у кого не найдется шпаги для меня? (Геро падает в обморок).

Беатриса. Что с тобой, кузина? Ты падаешь?

Дон Жуан. Уйдем отсюда; все эти разоблачения сразили ее (Дон Педро, Дон Жуан и Клавдио уходят).

Бенедикт. Что с нею?

Беатриса. Умерла, я думаю: - помогите, дядя! Геро! о, Геро!.. дядя!.. Синьор Бенедикт!.. Отец!..

Леонато. О, судьба! Не отклоняй твоей тяжелой руки!.. Смерть - лучшее покрывало её позора, которое только можно пожелать ей.

Беатриса. Ну, что, кузина Геро?

Монах. Успокойтесь, синьора.

Леонато. Ты открываешь глаза?

Монах. Да почему-же нет?

Леонато. Почему нет? Разве все земное не говорит ей: позор тебе? Может-ли она отрицать правдивость рассказа, напечатленного на её лице кровью?.. Не возвращайся к жизни, Геро; не открывай глаз... Еслибы я думал, что ты сейчас не умрешь, еслибы я думал, что твоя жизнь сильнее твоего позора, я бы и сам, следуя за угрызениями твоей совести, покончил жизнь твою. А я роптал еще, что она только одна у меня! упрекал природу за её скупость! А между тем и одной тебя уже слишком много! Зачем ты дана мне? Зачем ты была всегда любезна моим глазам? Зачем сострадательной рукой не поднял я отродия какого-нибудь нищего у дверей моих? Видя, как оно запятнано, как загрязнено позором, я бы мог сказать: "оно не часть меня: весь этот позор порожден безъизвестной мне кровью". Но мое, которое я так любил, которым я так гордился, которое так превозносили, на столько мое, что я и сам не был самим собой и ценил себя только в ней!.. А она?.. О, она упала в эту лужу чернил так, что и в широком море не хватит воды, чтобы отмыть ее, не хватит соли, чтобы сохранить от гниения столь глубоко-испортившуюся плоть!

Бенедикт. Синьор, синьор, успокойтеся! Я и сам до такой степени переполнен удивлением, что не знаю, что сказать.

Беатриса. О, клянусь моей душой, кузина оклеветана.

Бенедикт. Синьора, были-ли вы её подругой постели в прошлую ночь?

Беатриса. Нет, по правде сказать, нет, хотя до этой последней ночи, в течение двенадцати месяцев я постоянно была её подругой постели.

Леонато. Итак, все подтверждается, все подтверждается. Еще новое скрепление того, что еще раньше было скреплено железными обручами! Можно-ли предположить, чтобы оба принца лгали? И чтобы Клавдио лгал! Он, который так нежно любил ее, что, говоря о её нецеломудрии, омывал его слезами? Оставим ее... Пусть лучше умирает!

Монах. Послушайте меня! Если я так долго молчал и не мешал ходу событий, то с тем только, чтоб наблюдать за синьорой. Я видел, как тысячу раз вспыхивала краска на её лице и как, из стыдливой невинности, эта краска уступала место ангельской бледности; в её глазах загоралось пламя, как-бы с желанием сжечь подозрения, брошенные этими принцами против её девственной чистоты... Назовите меня глупцом, не доверяйте моим знаниям и моим наблюдениям, скрепившими печатью опыта, все изученное мною; не доверяйте моим летам, моему сану, моему призванию, моим священным обязанностям, если эта прекрасная девушка не невинна и не жертва какой-нибудь ужасной ошибки.

Леонато. Отец, это не может быть. Ты и сам видишь, что единственная добродетель, оставшаеся ей, есть её нежелание увеличить осуждение грехом клятвопреступления... Она ничего не отрицает. Почему же ты хочешь покрыть оправданием то, что является в такой явной наготе?

Монах. Синьора, кто этот человек, который вас обвиняет?

Геро. Те, которые обвиняют меня, знают это. Если из всех живущих мужчин я знаю что-нибудь больше, чем дозволяет девственная скромность,- так пусть не будет прощен вы один из моих грехов!..О, отец! Докажи, что какой-нибудь мужчина разговаривал ее мною в неприличный час, или-же,что я последней ночью обменялась словами с каким-нибудь живым созданием,- и тогда отрекайся от меня, презирай меня, замучь меня до смерти.

Монах. Это какая-нибудь страшная ошибка принцев.

Бенедикт. Двое из них - сама честность, и если их благоразумие было обмануто на этот раз, то это плутни дон Жуана, побочного сына, которого ум направлен на плутни.

Леонато. Не знаю. Если правда то, что они говорят,- эти руки растерзают ее; но если они напрасно оскорбляют её честь,- самый гордый из них услышит еще обо мне. Время не изсушило еще моей крови; лета не поели еще моего ума, судьба не истощила еще моих средств; дурная жизнь не лишила меня друзей, найдутся у них пробужденных таким делом, и сильная рука, и проницательный ум и богатые средства, и избранные друзья, которые отомстят за меня.

Монах. Остановитесь на минуту и последуйте моим советам в этом случае. Уходя, принцы были уверены, что ваша дочь умерла; скройте ее на некоторое время и объявите, что она действительно умерла; наденьте траур; повесьте на ваш старый фамильный памятник надгробную надпись и исполните все обряды, соответствующие погребению.

Леонато. А с чему все это поведет? Что из этого выйдет?

Монах. А то, что все это, хорошо выполненное, обратит клевету в сожаление. И это уже хорошо, но придуманное мною странное средство приведет к результатам еще более важным. Когда она окажется умершей,- это должно быть поддержано,- в тоже самое время, как она была обвинена,- она будет оплакиваема, извиняема, оправдываема всеми; и так, действительно, всегда бывает, что то, чем мы обладаем, мы не ценим достойно, но как только мы его лишились, утратили, мы преувеличиваем его цену и находим в нем такие достоинства, которые не видны были, когда мы обладали им.Это-то случится и с Клавдио. Когда он узнает, что она умерла от его слов, мысль о её жизни потихоньку проскользнет в рабочую его воображении, и каждая дорогая часть её жизни предстанет перед глазами его души в более прекрасном наряде, более трогательно, более нежно, с большей полнотой жизни, чем в то время, когда она действительно жила... И станет он тогда грустит (если только действительно любил ее), и станет сожалеть о том, что обвинял ее, да, даже и тогда, еслибы и был уверен, чти обвинял ее справедливо! И пусть так будет! И не сомневайтесь в том, что успех приведет все к лучшему концу, чем можно предполагать. А если эта цель и не будет достигнута, то, по крайней мере её предполагаемая смерть подавит толки о её позоре; а если и эта надежда не исполнится, вы все-таки можете,- и это будет лучшим лекарством для её пораненной чести,- скрыть ее в какой-нибудь уединенной, благочестивой обители от всех глаз, всех толков, сплетен и оскорблений.

Бенедикт. Синьор Леонато, примите совет этого монаха. Хотя, как вам известно, я очень дружен с принцем и Клавдио и люблю их,- клянусь честью действовать в этом деле с вами и обещаю хранить молчание и быть вам верен, как ваша душа вашему телу.

Леонато. Среди горя, в котором я плаваю, и тончайшая нитка может быть моей руководительницей.

Монах. И так, мы согласны. А теперь отправимся; необыкновенные болезни требуют и средств необыкновенных. Пойдем, синьора: умрите, чтобы жить; ваша свобода, может быть, только отсрочена. Потерпите (Монах, Геро и Леонато уходят).

Бенедикт. Синьора Беатриса, вы, кажется, плакали все это время?

Беатриса. Да, и долго еще я буду плакать.

Бенедикт. Не этого я-бы желал.

Беатриса. Вы не правы: я плачу по собственной своей воле.

Бенедикт. Без всякого сомнения, я убежден, что ваша прекрасная кузина оклеветана.

Беатриса. Ах, как меня обязал бы тот, кто-бы оправдал ее.

Бенедикт. А есть-ли средство оказать вам эту дружескую услугу?

Беатриса. Самое простое средство есть, но друга нет.

Бенедикт. А мужчина может приняться за это дело?

Беатриса. Да, это дело мужчины, но не наше.

Бенедикт. Никого в мире я не люблю так, как вас: не странно-ли это?

Беатриса. Странно, как и то, о чем я ничего не знаю. И я могла-бы сказать, что ничего не люблю так, как вас, но не верьте мне, хотя я и не лгу. Я ни в чем не сознаюсь и ничего не отрицаю... Мне жаль кузины.

Бенедикт. Клянусь моим мечем, ты меня любишь, Беатриса...

Беатриса. Не клянитесь им,- проглотите его лучше.

Бенедикт. Нет, я буду им клясться, что вы любите меня, и моего меча отведает тот, кто скажет, что я не люблю вас.

Беатриса. А не проглотите-ли вы ваших слов?

Бенедикт. Ни за что, какой-бы соус не придумали к ним. Объявляю, что люблю тебя.

Беатриса. Ну, в таком случае, да простит мне Господь!

Бенедикт. Какое прегрешение, милая Беатриса?

Беатриса. Вы прервали меня в самую настоящую минуту; я только-что хотела сказать... что люблю вас.

Бенедикт. Ну и скажи всем сердцем.

Беатриса. Я так сильно вас люблю, что у меня не остается сил, чтобы сказать вам это.

Бенедикт. Так прикажи мне сделать что-нибудь для тебя.

Беатриса. Убейте Клавдио!

Бенедикт. Ни за что в мире!

Беатриса. Вы убиваете меня этим отказом. Прощайте.

Бенедикт. Постой, милая Беатриса.

Беатриса. Я уже ушла, хотя я еще здесь... В вас нет любви... Нет, пожалуйста, пустите.

Бенедикт. Беатриса...

Беатриса. В самом деле, я хочу уйти.

Бенедикт. Но прежде подружимся.

Беатриса. У вас больше храбрости подружиться со мною, чем сразиться с моим врагом.

Бенедикт. Да разве Клавдио твой враг?

Беатриса. Разве не доказал он, что он величайший негодяй, оклеветавши, опозоривши и осрамивши мою кузину?.. О, еслибы я была мужчина! Как! Носить ее на руках до той самой минуты, когда пришлось соединить руки, и тогда выступить с публичным обвинением, с явной клеветой, с бешеной злобой... О, Боже! еслиб я была мужчиной, я-бы съела его сердце на базаре!

Бенедикт. Послушай, Беатриса...

Беатриса. Разговаривать из окна с мужчиной! Какая прекрасная выдумка!

Бенедикт. Но, Беатриса...

Беатриса. Милая Геро!.. Ее опозорили, оскорбили, погубили.

Бенедикт. Беат...

Бeатриса. Принцы да графы! По истине рыцарское обвинение! Какой великолепный конфектный графчик! Прелестный любовник, нечего сказать! О, еслибы я была мужчина, только ради ее! Ах, еслибы у меня был друг, который пожелал бы быть мужчиной, ради меня!.. Но мужество растаяло в вежливости, храбрость в комплименте, а мужчины, и самые лучшие, превратились в язык. Нынче тот геркулес, кто солжет да поклянется! Но по желанию не сделаешься мужчиной! Лучше поэтому умереть с горя женщиной.

Бенедикт. Постой, милая Беатриса; клянусь этой рукой, я люблю тебя.

Беатриса. Ну, так из любви ко мне, употребите ее на что-нибудь получше, чем клятвы.

Бенедикт. Можешь-ли ты положить руку на сердце, что Клавдио оклеветал Геро?

Беатриса. Да, так же верно, как и то, что у меня есть душа и мысль.

Бенедикт. Этого достаточно! Даю слово, я вызову его!.. Целую ваши ручки и оставляю вас. Клянусь этой рукой! Клавдио дорого поплатится: будьте в этом уверены, когда услышите обо мне. Идите, утешьте вашу кузину. Я должен говорить, что она умерла. Ну, прощайте (Уходит).

СЦЕНА II.

Тюрьма.

Входят: Крушина, Палка, Писец, в длинных платьях, и стража с Конрадом и Боракио.

Крушина. Ну что? Находится-ли в комплекте ваш сброд?

Палка. Ах да! Стул и подушку писцу!

Писец. Где преступники?

Крушина. А вот я, да мой товарищ!

Палка. Совершенно верно; мы должны приступить к допросу представленнаго.

Писец. А где преступники, которых следует допросить? Пусть предстанут перед господином констеблем.

Крушина. Да, пусть предстанут передо мной. Как твое имя, приятель?

Боракио. Боракио.

Крушина. Прошу, запиши: Боракио. А твое, негодяй?

Конрад. Я, сэр, дворянин и меня зовут Конрад.

Крушина. Так и пиши: господин дворянин Конрад. А служители вы Богу, господа?

Конрад и Боракио. Да, сэр, надеемся, что служим.

Крушина. Запиши: надеются, что служат Богу, да Бога пиши вперед упаси Боже, чтобы Господу Богу предшествовали такие плуты!.. Ну, приятели! Уже почти доказано, что они немногим лучше лживых бездельников, а вскоре так и будет. Что можете сказать про себя?

Конрад. Скажем, что мы вовсе не бездельники.

Крушина. Ловкий парень, уверяю вас, но я еще позаймусь им... Подойди-ка сюда, бездельник: одно слово на ушко, приятель: говорят тебе, что тебя считают лживым бездельником.

Боракио. А я скажу вам, сэр, что мы вовсе не бездельники.

Крушина. Ну, хорошо, отодвинься.. Как перед Богом, они друг дружки стоят. Написал ты, что они бездельники?

Писец. Господин констебль, не так принимаетесь вы за допрос; вам следует вызвать сторожей, которые являются их обвинителями.

Крушина. Да, да, это кратчайший путь. Пусть предстанут сторожа. Почтеннейшие, приказываю вам обвинять этих людей.

1-й сторож. Вот этот сэр сказал, что Дон Жуан, брат принца, мошенник.

Крушина. Так и пиши: принц Дон Жуан мошенник... Да, явное преступление назвать брата принца мошенником.

Боракио. Господин констебль...

Крушина. Замолчи, приятель, пожалуйста. Твоя физиономия очень мне не нравится, объявляю тебе это.

Писец. А что еще он говорил?

2-й сторож. Да говорил еще, что получил от Дон Жуана тысячу дукатов, чтобы несправедливо обвинить синьору Геро.

Крушина. Явное плутовство, когда-либо совершенное.

Палка. Да, явное плутовство, клянусь обедней.

Писец. А еще что?

1-й сторож. А то, что Клавдио вознамерился, по его словам, опозорить Геро перед всем собранием и не жениться на ней.

Крушина. Ну, подожди, мерзавец! Будешь ты осужден за это на вечное искупление.

Писец. А еще что?

2-й сторож. Это все.

Писец. Ну, это больше, приятели, чем то, отчего вы можете отпереться. Сегодня утром, принц Жуан, тайно скрылея; Геро, действительно была обвинена, действительно отвергнута и внезапно умерла от горя... Господин Констебль, пусть свяжут их и поведут к Леонато... Я пойду вперед и покажу ему допрос (Уходит).

Крушина. Ну, сокрушайте их.

Палка. Связать им руки.

Конрад. Прочь, болван!

Крупиина. Господи! да где-же писец? Пусть напишет, что чиновник принца болван. Ну, вяжите их. Ничтожная тварь!

Конрад. Убирайся! Ты - осел, осел!

Крушина. Так-то ты уважаешь мое звание? Так-то ты уважаешь мою старость? Ах, почему его нет, чтобы записать, что я осел? Но вы, приятели, так и помните, что я осел; хотя и не написано, но вы все-таки помните, что я осел!.. Нет, бездельник, это ты полный благости, как это и будет доказано надлежащими свидетелями. Я мудрый парень, да еще и чиновник, да еще и домохозяин, да еще - хороший кусок мяса, как любой в Мессине, и в добавок, человек знающий законы, видишь-ли! да еще достаточно зажиточный парень, видишь-ли, претерпевший убытки; человек, имевший два длинные платья, и все у него, как следует, в порядке!.. Уведите его!.. Ах, почему не записали, что я осел! (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Перед домом Леонато.

Входят: Леонато и Антонио.

Антонио. Если будешь так продолжать, то убьешь себя: не благоразумно так поддерживать страдания против самого себя.

Леонато. Прошу тебя, оставь советы, которые проникают в мои уши с таким-же успехом, как вода в решето. Не давай мне больше советов; пусть не пробует никакой утешитель услаждать мое ухо, пока его несчастия его будут такими же, как мои! Приведи мне отца, который бы также любил свое дитя, как я любил, которого отцовская радость, была бы также разбита, как и моя,- и тогда говори ему о терпении. Измерь его горе глубиной и шириной моей; пусть его усилия соответствуют моим, его горе - моему горю в каждой черте, в каждом разветвлении, виде и форме,- и если такой человек может улыбаться и приглаживать себе бороду, и говорить печали: "убирайся!" вместо того, чтобы рыдать, если он может заштопать свое горе прибаутками, опьянить горе в обществе сожигателей свечек,- приведи его ко мне и я наберусь от него терпения. Но такого человека нет; потому что, брат, люди могут советовать, могут говорить об утешении в горе которого сами не испытали; но как только они подвергаются ему, их советы сейчас же превращаются в страсти, те самые советы, которые надеялись излечить бешенство пустыми правилами, оковать беснование простой шелковинкой, заколдовать боль ветром и предсмертное страдание словами! Нет, нет! Долг всякого человека - проповедывать терпение тем, которые корчатся под гнетом страдания, но ни у кого нет ни добродетели, ни власти быть таким доблестным, когда он сам испытывает подобное страдание. А поэтому не советуй мне: все твои увещания заглушены более сильным воплем.

Антонио. Значит, взрослые ничем не отличаются от детей?

Леонато. Оставь, прошу; я ведь кровь и плоть: не было еще философа который бы выносил зубную боль терпеливо, хотя и все они писали языком богов и издевались над случайностями и страданиями.

Антонио. По крайней мере не взваливай на одного себя все горе, заставь и тех, кто оскорбил тебя, страдать.

Леонато. В этом ты прав; да, я это сделаю. Моя душа говорит мне, что Геро оклеветана, и это узнает Клавдио, узнает принц, и все те, которые опозорили ее.

Входят: Дон Педро и Клавдио.

Антонио. А вот принц и Клавдио спешат сюда.

Дон Педро. Здравствуйте, здравствуйте!

Клавдио. Доброго утра вам обоим.

Леонато. Послушайте, синьоры...

Дон Педро. Мы спешим, Леонато.

Леонато. Спешите, синьоры?.. Ну, так прощайте, ваше высочество! Ужь будто вы так спешите?.. А впрочем, мне все равно.

Дон Педро. Ну, полно, не ссорься с ними, добрый старик.

Антонио. Еслибы он мог добиться удовлетворении ссорой, кто-либо из нас лежал-бы уже на земле.

Клавдио. Да кто-же его оскорбляет?

Леонато. Ты, ты меня оскорбляешь, ты, лицемер, ты: Не хватайся за мечь,- я тебя не боюсь.

Клавдио. Пусть будет проклята моя рука, если она подаст повод твоим летам такой боязни. Моя рука без умысла коснулась меча.

Леонато. Э! не издевайся, приятель, надо мной; я говорю не как выживший из ума старик, не как глупец, хвастающийся, под покрытием лет, тем, что я делал будучи молодым или чтобы сделал, еслибы не был стар... Так знай-же, Клавдио, ты так опозорил мое невинное дитя, и меня, что я принужден забыть мой сан, и теперь, седой, под бременем долгой жизни, призываю тебя на смертный поединок. Я говорю, что ты опозорил мое невинное дитя; твоя клевета пронзила ей сердце, и она покоится теперь в гробнице своих предков, о! в гробнице, где позор никогда не спит, кроме её позора, созданного твоею гнусностью!

Клавдио. Моей гнусностью?

Леонато. Твоей гнусностию, Клавдио, твоей, говорю я.

Дон Педро. Это не правда, старик.

Леонато. Принц, принц, я это докажу на его теле, если только он осмелится принять вызов, докажу не смотря на его ловкость и на его постоянные упражнения в фехтовании, не смотря на май его юности и на разцвет его сил.

Клавдио. Оставьте меня! Я не хочу иметь с вами дела.

Леонато. Ты смеешь отталкивать меня? Ты убил мое дитя; если ты, мальчуган, убьешь меня, то убьешь мужчину.

Антонио. Ну, значит он убьет двоих мужчин. Но не в этом дело! Пусть сперва убьет одного! Одолевай меня! Изводи меня! Пусть скорее даст мне удовлетворение!.. Ну, иди за мной, мальчуган, или, синьор мальчуган. Отхлещу я тебя, мальчишка, от твоих фехтовальных хитростей, да, отхлещу, клянусь честью дворянина.

Леонато. Брат!

Антонио. Успокойся. Бог знает, как много я любил мою племянницу; и она умерла, умерла от клеветы негодяев, которые также охотно готовы дать удовлетворение мужчине как я охотно схватил-бы змею за жало. Мальчишки обезьяны, хвастунишки, паяцы и трусы!

Леонато. Брат Антонио...

Антонио. Не беспокойся. О, я их хорошо знаю; я знаю до последнего скрупула, сколько им весу; буяны, дерзкие, модники-молокососы, которые лгут, льстят, и издеваются и грязнят, и клевещут, паясничают и прикидываются грозными, и в полдюжине грозных слов объявляют, как они отделали бы своих врагов, если бы только осмелились... Вот и все.

Леонато. Но, брат Антонио...

Антонио. Не мешайся, это мое дело.

Дон Педро. Синьоры; мы вовсе не желали раздражать вас. От всего сердца я сожалею о смерти вашей дочери, но клянусь честью, она была обвинена по чистой совести, на достаточных основаниях.

Леонаито. Принц, принц...

Дон Педро. Я больше не хочу вас слышать.

Леонато. Не хотите? Ну, что-же? Отправимся, брат. Я хочу, чтобы услышали меня.

Антонио. И будешь услышан или не один из нас поплатится (Леонато и Антонио уходят).

Входит Бенедикт.

Дон Педро. Посмотрите, посмотрите! вот и тот,кого мы ищем.

Клавдио. Ну, что нового синьор?

Бенедикт. Здравствуйте принц.

Дон Педро. Здравствуйте, синьор. Вы являетесь чуть-чуть не на то, чтоб рознять схватку.

Клавдио. Наши два носа чуть-чуть не были откушены двумя беззубыми стариками.

Дон Педро. Леонато и его братом. Что ты об этом думаешь? Еслибы мы сразились с ними, мы, пожалуй, и не оказались бы для них слишком молоды.

Бенедикт. В не правой ссоре не может быть истинной храбрости. Я искал вас обоих.

Клавдио. Да и мы ищем тебя повсюду: мы жертвы самой упорной меланхолии и желали бы прогнать ее. Не придешь-ли нам на помощь своим остроумием.

Бенедикт. Мое остроумие в ножнах моей шпаги. Обнажить его?

Дон Педро. Значит, ты его носишь с боку?

Клавдио. Никто этого не делал еще, хотя многие бывают бок-о-бок с своим остроумиемь. Прошу тебя спеть нам что-нибудь и говорю, как обыкновенно говорят, менестрелям: вытягивай нам на потеху.

Дон Педро. Как честный человек! Он бледнеет! Болен ты или взбешен?

Клавдио. Ну, ободрись, друг! Говорят, забота убивает кошку, а ты достаточно храбр, чтобы убить заботу.

Бенедикт. Синьор, я готов встретить ваше остроумие на соответственном месте, если вы направите его против меня... Прошу вас, изберите для разговора какой-нибудь другой разговор.

Клавдио. Ну, так дайте ему другое копье; это разлетелось в дребезги.

Дон Педро. Клянусь светом, он все больше и больше меняется. Я думаю, что он и в самом деле взбешен.

Клавдио. А если взбешен, то знает как перевернуть пояс.

Бенедикт. Можно вам сказать словечко на ухо?

Клавдио. Да сохранит меня Господь от вызова.

Бенедикт. Вы негодяй. Я не шучу. Я докажу вам это как хотите, чем хотите и когда хотите. Дайте мне удовлетворение или я объявлю, что вы трус. Вы убили невинную девушку, и её смерть должна пасть на вас. Жду ответа.

Клавдио. Отлично. Непременно явлюсь, но с условием, что угощение будет на славу.

Дон Педро. Что у вас? Пирушка?

Клавдио. Да; я очень ему признателен, он хочет угостить меня телячьей головой и каплуном; если мне не удастся разрезать их изящно, то скажите, что мой нож ровно никуда не годится. А бекас будет?

Бенедикт. Синьор, ваше остроумие бежит славною иноходью; оно очень легковесно.

Дон Педро. Я расскажу тебе, как намедни тебя расхваливала Беатриса. Я сказал, что у тебя тонкий ум: "да", говорила она, "он у него такой маленький". "Ну, нет". говорю, "это большой ум". "Да", говорит, "такой неповоротливый". "Совсем нет", отвечаю, "хороший, справедливый ум". "Совершенно верно", говорит, "он никого не обидит". "Ну, вот", отвечаю, "ум обстоятельный". "Конечно", говорит она, "он осторожен". "Знает несколько языков", говорю. "Охотно вам верю", отвечает, "в понедельник вечером он мне кое в чем поклялся, а во вторник утром отрекся от своей клятвы; он двуязычен, у него два языка"... В таком роде она целый час выворачивала на изнанку твои достоинства; а под конец, со вздохом, все-таки сказала, что лучше тебя никого нет в Италии.

Клавдио. И горько плакала, говоря, что ей нет до тебя никакого дела.

Дон Педро. Да, она это сказала; но не смотря на все я утверждаю, что еслибы она не питала к нему смертельной ненависти, то должна бы любить его страстно. Дочь старика все нам сказала.

Клавдио. Да, все, все, и к-тому же, как сказано: "Господь узрел, когда он спрятался в саду".

Дон Педро. Но когда же мы водрузим рога дикого быка на чело чувствительного Бенедикта?

Клавдио. Да, с надписью: "Здесь живет Бенедикт, мужчина, вступивший в законный брак!"

Бенедикт. Ну, прощай, мальчуган. Ты знаешь, о чем я говорю. Оставляю тебя в болтливом расположении: ты также ломаешь слова, как хвастун ломает копья, никого, благодарение Господу, не раня. Принц, весьма признателен вам за все ваши ласки: я должен вас оставить; ваш побочный брат бежал из Мессины; вы, вместе с ним, убили невинную и прекрасную девушку. А что касается этого господина Молокососа, то мы еще встретимся с ним. А пока счастливо оставаться (Бенедикт уходит).

Дон Педро. Он говорит серьезно.

Клавдио. Самым серьезным образом; и, я уверен, из любви к Беатрисе.

Дон Педро. Он вызвал тебя?

Клавдио. На чисто.

Дон Педро. Какое прелестное создание человек, когда прогуливается в кафтане и в штанах, забыв дома ум!

Клавдио. Тогда он в сравнении с обезьяной, конечно, великан, но обезьяна в сравнении с ним - доктор.

Дон Педро. Ну, довольно. Оставим это. Ободрись сердце, и омрачись! Не сказал ли он, что мой брат бежал?

Входят: Крушина, Палка и сторожа с Конрадом и Боракио.

Крушина. Ну, подвигайся, приятель; если правосудие не укротит тебя, значит оно никогда не будет развешивать на своих весах ничего умнаго. Если тебя признают проклятым лицемером, то за тобой следует присматривать.

Дон Педро. Это еще что такое? Двое из свиты брата связаны! и один из них Боракио?

Клавдио. Спросите, принц, что они сделали?

Дон Педро. В чем они провинились.

Крушина. Провинилнсь они, сэр, в ложном доносе; кроме того, наврали; во-вторых, наклеветали; в шестых, наконец, оболгали одну синьору; в третьих, утверждали несправедливые вещи, и в заключении, они лжецы и бездельники.

Дон Педро. Во-первых, спрашиваю тебя, что они сделали; в третьих, спрашиваю тебя, в чем их престпление; в шестых наконец, кто те, что их взяли, а в заключении, в чем вы их обвиняете?

Клавдио. Безукоризненный вывод, на основании собственных его положений. По истине, допрос по всем пунктам!

Дон Педро. Кого вы, друзья, обидели? за что вас привели к ответу? Этот мудрый Констебль слишком учен, чтоб я мог его понять. В чем вы провинились?

Боракио. Ваше высочество, не зачем вести меня к допросу; выслушайте меня, а затем, пусть граф убьет меня! Я обманул ваши собственные глаза; чего не могла открыть наша проницательность, эти дураки вывели на свет божий. Ночью, они подслушали, как я рассказывал, как Дон Жуан, ваш брат, уговорил меня оклеветать синьору Геро; как, в саду, куда вас привели, вы видели мое любезничание с Маргаритой, одетую в платье Геро, и как вы вознамерились опозорить ее перед самым её венчанием. Они составили протокол моему преступлению, который я предпочитаю скрепить смертью, чем повторять его, для большего еще позора. Синьора умерла вследствие ложного обвинения, взведенного на нее мною и моим господином: я желаю получить только возмездие, достойное негодяя.

Дон Педро. Неужели эти слова не вторгаются в твою кровь раскаленным железом?

Клавдио. Я пил отраву, когда он говорил.

Дон Педро. Так это брат научил тебя?

Боракио. Да, и за это щедро вознаградил меня.

Дон Педро. Он весь создан из коварства. И после этого преступления он бежал!

Клавдио. Милая Геро! Твой образ возникает во всей прелести, которую я любил!

Крушина. Ну, ведите назад истцов... В эту минуту писец должно быть осведомляет обо всем синьора Леонато... Да не забудьте, приятели, в свое время и на своем месте, что я - осел.

Палка. А вот и синьор Леонато и с ним писец. (Входят: Леонато, Антонио и писец).

Леонато. Где этот мерзавец? Дайте мне заглянуть в его глаза, чтобы, когда мне случится встретить другого, похожаго на него, я мог поостеречься. Который из этих двух?

Боракио. Если хотите знать вашего злодея, то взгляните на меня.

Леонато. Это ты - злодей, убивший мое невинное дитя?

Боракио. Да, я один.

Леонато. Нет, нет, негодяй; ты лжешь на самого себя, вот здесь двое знатных,- третий убежал,- принявшие в этом участие! Благодарю вас, принцы, за смерть моей дочери; включите ее в список ваших славных подвигов. Подумайте только, какой героический поступок!

Клавдио. Я не знаю, как просит вас о терпении, но все-таки я должен говорить. Изберите какую хотите месть; положите на меня такую кару, какую только в состоянии себе представить; но если я согрешил, то по ошибке.

Дон Педро. Клянусь душой, и я также. И, однако, чтобы дать удовлетворение этому пожилому старцу, я готов подчиниться всему, что он придумает самого тяжкаго.

Леонато. Я не могу потребовать от вас, чтобы вы воскресили мою дочь,- это невозможно; но прошу вас обоих: заявите мессинскому народу, что она умерла невинной, и если ваша любовь к ней может вызвать грустное вдохновение, повесьте эпитафию на её могильный памятник, и пропойте ее над её прахом, пропойте ее даже нынешней ночью... А завтра, приходите в мой дом и если уже вы не могли быть мужем моей дочери, то будьте по крайней мере моим племянником. У брата есть дочь, которая как две капли воды похожа на мое умершее дитя: она единственная наследница нас обоих. Сделайте ее тем, чем вы хотели сделать мою дочь и моя месть умрет.

Клавдио. О, благородный синьор, доброта ваша извлекает слезы из глаз моих! Принимаю ваше предложение; отныне располагайте несчастным Клавдио.

Леонато. И так, завтра я вас ожидаю; а нанынешний вечер оставляю вас. Этот бездельник будет приведен на очную ставку с Маргаритой, которая, как я думаю, замешана в этом деле и была подкуплена вашим братом.

Боракио. Нет, клянусь душой; она не была подкуплена; она не знала, что делала, когда говорила со мной; она была всегда честной во всем, что я знаю о ней.

Крушина. И кроме того, сэр, хотя оно и не положено черным на белое, но истец, вот этот самый обидчик, назвал меня ослом; покорно прошу вспомнить это при его показании, и еще, стража слышала как он говорил о каком-то Сквернавце; говорил, что он носит ключ в ухе и подле него замок; именем Бога он занимает деньги и делал это так давно, и никогда не отдавал, что в настоящее время люди стали люты и не хотят ничего давать в займы, ради самого Бога. Прошу вас, допросите-ка и и счет этого пункта.

Леонато. Благодарю тебя за труды и заботливость.

Крушина. Ваша милость говорит как самый признательный и почтенный юноша. Восхваляю за вас Бога.

Леонато. Вот тебе за труды.

Крушина. Да благословит Господь ваше благополучие.

Леонато. Ну, ступай. Освобождаю тебя от твоего преступника и благодарю тебя.

Крушина. Отъявленнейшего негодяя оставляю вашей милости, которого, покорнейше прошу вашу милость, наказать в пример прочим. Да хранит вашу милость Господь Бог! Желаю вашей милости счастия! Да возстановит Господь ваше здоровье. А затем, покорнейше позволяем вам удалиться. Если приятная встреча может быть желательна то да не допустит до этого Господь. Ну, пойдем, сосед.

Леонато. И так до завтрашнего утра, синьоры. Прощайте.

Антонио. Прощайте, синьоры, ждем вас завтра.

Дон Педро. Непременно о?дем.

Клавдио. Эту ночь я проведу у гроба Геро.

Дон Педро и Клавдио уходят.

Леонато. Уведите этих людей! Разспросим Маргариту, как она познакомилась с этим бездельником.

СЦЕНА II.

Сад Леонато.

Входят с разных сторон Бенедикт и Маргарита.

Бенедикт. Прошу тебя, милая Маргарита, сослужи мне службу: устрой мне свидание с Беатрисой.

Маргарита. А обещаете вы написать мне сонет в честь моей красоты?

Бенедикт. Да, и таким возвышенным слогом, что ни одному из смертных не сравняться со мной, Маргарита, потому что ты и в самом деле этого стоишь.

Маргарита. Как? Чтобы ни один мужчина до меня добрался? Значит, я должна всегда оставаться внизу

Бенедикт. Твой ум такой же острый, как и зубы борзой собаки: так и ловит налету.

Маргарита. А ваш так же туп, как рапира фехтовальщика: тычет, но ран не наносит.

Бенедикт. Это, видишь-ли, Маргарита, истинно мужской ум: он хочет ранить женщину. Прошу тебя, позови Беатрису: передаю тебе мой щит.

Маргарита. Давайте нам мечи: у нас и у самих есть щиты.

Бенедикт. Если хочешь ими пользоваться, Маргарита, ты должна держать клинки в ножнах, так как это самое опасное орудие для девушек.

Маргарита. Ну, хорошо, пойду позову вам Беатрису, у которой, думаю, есть ноги (Уходит).

Бенедикт (поет).

Бог любви,

Живущий высоко, высоко,

Он знает меня, он знает меня,

Знает, какой жалости я достоин...

То есть, разумеется, в песнопении, потому что в любви... и Леандр! знаменитый пловец, и Троил, первый придумавший сводников, и целая книга этих quondam салонных героев, имена которых и теперь еще так и катятся так плавно но гладкой дорожке белаго стиха,- ни один из них не подвергался еще такому глубокому изменению в любви, как мое бедное я. Этого я не умею выразить стихами; пробовал: никак не могу подобрать рифмы к lady, кроме baby,- уже слишком невинной рифмы; к "scorn" - кроме "horn" - жестокую рифму; к "school" - кроме "fool" - совсем детскую рифму; все зловещия окончания. Нет, я не рожден под созвездием рифм и не в состоянии любезничать в торжественных выражениях.

Входит Беатриса.

Милая Беатриса, неужели ты пришла на мой зов?

Беатриса Да, синьор, и уйду, когда прикажете.

Бенедикт. О, подожди, по крайней мере, до тех пор...

Беатриса. "До тех пор", вы сказали, значит ухожу... Однако, прежде чем уйти, позвольте мне уйти с тем, за чем я пришла,- узнать, что произошло между вами и Клавдио?

Бенедикт. Ничего, кроме обмена резких слов, а потому, позволь поцеловать тебя.

Беатриса. Резкое слово - только резкий ветер; резкий ветер - только резкое дыхание, а резкое дыхание - противно, потому удаляюсь без поцелуя.

Бенедикт. Ты спугнула слово с его действительного смысла, так могуч твой ум. Но я должен сказать тебе просто: Клавдио получил мой вызов: и я, или вскоре буду иметь от него вести, или же объявлю, что он трус. А теперь, скажи мне, прошу тебя, за какой из моих пороков ты полюбила меня?

Беатриса. За все разом, потому что они с такой тонкой политикой поддерживают в вас господство зла, что не дают доступа ни одной добродетели. Ну, а вы, за которую из моих добродетелей томитесь любовью ко мне?

Бенедикт. Томлюсь любовью? Прекрасное выражение: Да, я действительно томлюсь любовью, потому что люблю тебя против воли.

Беатриса. Значит, как полагаю, на зло вашему сердцу. Увы! бедное сердце! Уже если вы его так обожаете ради, меня, то и я буду обожать его ради вас, потому что не стану любить того, что ненавидит мой друг.

Бенедикт. Мы так умны, что не можем любезничать мирно.

Беатриса. Не видно этого из ваших слов: из двадцати умных людей не найдется ни одного, который-бы хвастал своим умом.

Бенедикт. О, синьора Беатриса, это очень старое правило, существовавшее во времена хороших соседей. А в наше время, если человек еще при жизни не воздвигает себе памятника, то в памяти любезной будет жить не дальше колокольного звона да плача вдовы.

Беатриса. А как долго это продолжается, по вашему мнению?

Бенедикт. Что за вопрос! Час на крики и час на слезы. Вот почему мудрецу гораздо вернее (если только Дон Червь, т. е. его совести, не мешает), быть подобно мне, трубой своих собственных добродетелей... А теперь, скажи мне, как поживает твоя кузина?

Беатриса. Очень скверно.

Бенедикт. А ты?

Беатриса. Тоже очень скверно.

Бенедикт. Услуживай Богу, люби меня и старайся исправиться. А затем, оставляю тебя, потому что кто-то спешит к тебе.

Входит Урсула.

Урсула. Синьора, вам надо отправиться к вашему дяде. В доме такая суматоха! Открылось, что синьора Геро была несправедливо обвинена, что принц и Клавдио были жестоко обмануты и что Дон Жуан, который бежал, все сделал; пойдемте скорее.

Беатриса. Хотите, синьор, послушать этих новостей?

Бенедикт. Я хочу жить в твоем сердце, умереть на твоей груди и покоиться в твоих глазах и, кроме того, хочу идти с тобой к твоему дяде (Уходят).

СЦЕНА III.

Внутренность церкви.

Входят: Дон Педро, Клавдио, музыканты и служители с факелами.

Клавдио. Это надгробный памятник Леонато?

Служитель. Да, синьор.

Клавдио (читает):

Убитая лживым языком

Здесь покоится Геро.

Смерть, в вознаграждение за её страдания,

Дала ей вечную славу.

Так жизнь, с позором погибшая,

Живет после смерти в славе.

Клавдио. Виси над этой ранней могилой, чтобы прославлять ее, когда я буду нем. А теперь, музыканты играйте и пойте ваш торжественный гимн.

ГИМН.

Прости, богиня ночи,

Тех, которые убили прекрасную деву;

А потому с песнями печали

Они ходят вокруг твоей могилы.

Полночь, внемли нашим воплям!

Помоги нам вздыхать и плакать,

Уныло, уныло.

Разверзайтесь могилы, освободите мертвых

Пока не будет искуплена смерть

Уныло, уныло.

Клавдио. А теперь мир твоим костям! Я каждый год буду свершать этот обряд.

Дон Педро. Доброго утра, приятели; потушите факелы. Волк совершил свои хищничества, и посмотрите, светлый день, предшествуя колеснице Феба, украсил вокруг нас сонный Восток сероватыми пятнами... Прощайте.

Клавдио. Доброго утра, приятели; пусть каждый возвращается к себе.

Дон Педро. Ну, пойдем; переоденемся и затем отправимся к Леонато.

Клавдио. Приготовь, Гименей, лучший нам жребий, чем тот, которому мы платим дань горем (Уходят).

СЦЕНА IV.

Комната в доме Леонато.

Входят: Леонато, Антонио, Бенедикт, Беатриса, Урсула, Монах и Геро.

Монах. Не говорил-ли я вам, что она невинна?

Леонато. Невинны также принц и Клавдио, обвинявшие ее вследствие заблуждения, которое перед вами обнаружилось. Маргарита отчасти виновата во всем этом, хотя невольно, как это обнаружилось в правильном расследовании.

Антонио. Ну, и прекрасно. Я очень рад, что все так хорошо окончилось.

Бенедикт. Ни тоже, потому что, в противном случае, я должен был-бы потребовать ответа от Клавдио.

Леонато. Теперь, ты, дочь моя, и все прекрасные дамы, отправляйтесь в вашу комнату, а когда я пришлю за вами, приходите сюда в масках. Принц и Клавдио обещали придти ко мне в этот час. А ты, брат, ты знаешь свое дело: ты должен быть отцом дочери твоего брата, и отдать ее молодому Клавдио.

Антонио. И я это сделаю самым серьезным образом.

Бенедикт. Святой отец, я думаю, мне придется прибегнуть к вашей помощи.

Монах. Зачем, синьор?

Бенедикт. Чтоб связать или погубить меня,- или то, или другое... Синьор Леонато, говоря правду, добрый синьор, ваша племянница смотрит на меня благосклонными очами.

Леонато. Очами, данными ей в займы моей дочерью; да, это правда.

Бенедикт. А я на нее гляжу глазами любви.

Леонато. Эти глаза, думаю, вы получили от меня, принца и Клавдио. Но в чем именно заключается ваше желание?

Бенедикт. Ваш вопрос, синьор, несколько темен. А что касается моих желаний, то я-бы желал, чтобы они не расходились с вашими. Мои желания состоят в том, чтобы сегодня-же перейти в положение законного супруга. Для этого-то именно и нужна мне ваша помощь, святой отец.

Леонато. Мое сердце сочувствует вашему желанию.

Монах. А моя помощь к вашим услугам. Вот принц и Клавдио.

Входят: Дон Педро и Клавдио со свитой.

Дон Педро. Доброго утра прекрасному собранию!

Леонато. Доброго утра, принц; доброго утра, Клавдио: мы ждали вас. Вы по-прежнему намерены жениться на дочери моего брата?

Клавдио. Да, остаюсь при своем намерении, будь она хоть ефиопка.

Леонато. Позови ее, брат; святой отец здесь и готов (Антонио уходит).

Дон Педро. Доброго утра, Бенедикт. В чем дело? Почему у тебя такое февральское утро, полное холода, бурь и туч?

Клавдио. Я думаю, что он думает о диком быке... Ну, ничего, не беспокойся, мы поразим твои рога, и Европа придет от тебя в такой-же восторг, как некогда та-же Европа от страстного Юпитера, когда из любви к ней он разыграл роль этого благородного животнаго.

Бенедикт. У быка - Юпитера, синьор, было приятное мычание. Должно быть, какой-нибудь странный бык, как и тот, обошел корову вашего отца и произвел теленка, с помощью тех-же благородных проделок, чрезвычайно похожаго на вас, который мычит совершенно так же, как и вы.

Входит Антонио с дамами в масках.

Клавдио. За это я остаюсь у тебя в долгу... Теперь является публика. Которая из этих синьор предназначена мне?

Антонио. Вот эта. Я вручаю ее вам.

Клавдио. Значит, она моя.. Прекрасная, позвольте посмотреть на ваше лицо...

Леонато. Нет,- прежде, чем не примете её руки в присутствии этого монаха и не дадите клятвы жениться на ней.

Клавдио. Так дайте-же вашу руку в присутствии этого святого монаха, и я буду вашим мужем, если вы согласны.

Геро. Когда я жила, я была вашей первой женой, и когда вы меня любили, вы были моим первым мужем.

Клавдио. Вторая Геро!

Геро. Да, нет ничего вернее: одна Геро умерла опозоренной, но я живу, и также верно, как я живу,- я невинна.

Дон Педро. Первая Геро! Та самая, которая умерла!

Леонато. Она, ваше высочество, была мертва, пока позор жил.

Монах. Я успокою ваше удивление, когда, после окончания священного обряда, расскажу вам во всех подробностях смерть прекрасной Геро. А до тех пор примиритесь с чудом. Пойдем сейчас-же в церковь.

Бенедикт. Прекрасно и красноречиво сказано, святой отец!.. Но которая Беатриса?

Беатриса. Я за нее: что вам угодно?

Бенедикт. Разве вы не любите меня?

Беатриса. Нет, не больше, чем следует.

Бенедикт. В таком случае ваш дядя, принц и Клавдио жестоко обманулись, потому что клялись, что вы любите меня.

Беатриса. А вы, разве не любите меня?

Бенедикт. По правде, нет; не больше, чем следует.

Беатриса. В таком случае, моя кузина, Маргарита и Урсула жестоко обманулись, потому что клялись, что вы любите меня.

Бенедикт. Они клялись, что вы почти заболели от любви ко мне.

Беатриса. Оне клялись, что вы почти умерли от любви ко мне.

Бенедикт. Ни в чем не бывало... Значит, вы меня не любите?

Беатриса. По правде, нет; разве из дружеской благодарности.

Леонато. Полно, племянница, я уверен, что вы любите этого синьора.

Клавдио. А я готов поклясться, что он влюблен в нее, а вот и доказательство: бумага, писанная его рукой. Хромающий сонет, вышедший из его мозга и воспевающий Беатрису.

Геро. А вот и другой, писанный рукой моей кузины, выпавший из её кармана и выражающий её любовь к Бенедикту.

Бенедикт. Чудеса! Собственные наши руки свидетельствуют против наших сердец!.. Ну, что-же делать; беру тебя, но, клянусь светом, только из жалости.

Беатриса. Не отказываю вам, но, клянусь этим прекрасным днем, соглашаюсь, потому что только другие этого желают, а отчасти также и потому, чтобы спасти вам жизнь, так как что мне говорили, что вы непременно умрете от чахотки.

Бенедикт. Помиримся! Я зажимаю тебе рот (Целует ее).

Дон Педро. Ну, как себя чувствуешь, Бенедикт, человек, вступивший в законный брак?

Бенедикт. Знаешь-ли, что я тебе скажу, принц? Даже и целая коллегия остряков не в состоянии вышибить меня из моего веселаго расположения духа. Неужели ты думаешь, что я побоюсь сатиры или эпиграммы? Ну, нет. Если человека могут сбить с толку остряки, то ничего хорошего от него ожидать нельзя. Одним словом, так как я решился жениться, то ни на что не посмотрю, что бы там свет ни говорил. Поэтому не припоминайте мне в насмешку всего того, что я мог говорить против брака, ибо человек есть существо непостоянное... и это мое заключение... Что же касается тебя, Клавдио, то я намеревался отколотить тебя, но так как, по всей вероятности, ты будешь моим родственником, то оставайся жив и невредим и люби мою кузину.

Клавдио. Я надеялся, что ты откажешься от Беатрисы, тогда бы я мог палкой прогнать тебя из жизни холостяка и сделать тебя двуличным, чем ты, конечно, и будешь, если моя кузина не присмотрит за тобой хорошенько.

Бенедикт. Ну, полно, полно, будем друзьями. Потанцуем перед свадьбой, чтобы облегчить наши сердца и пятки наших будущих жен.

Леонато. Танцы у нас будут после.

Бенедикт. Нет, ужь лучше прежде. А потому играйте, музыканты... Принц, ты не весел - женись, говорю тебе, женись. Нет посоха лучше, как посох с розовым набалдашником.

Входит Вестник.

Вестник. Ваше высочество, ваш брат Дон Жуан пойман и приведен в Мессину под стражей.

Бенедикт. Не будем о нем думать до завтрашнего дня: я тебе придумал для него славное наказание. Ну, начинайте, флейты (Танцы. Уходят).

ПРИМЕЧАНИЯ

Комедия "Много шуму из ничего" (Much ado about nothing) впервые появилась в издании in-quarto с именем Шекспира (Written by William Shakespeare) в 1600 г., а так как Мирес в своей книге; "Palladis Tamia", вышедшей в 1598 году, еще не упоминает о ней, то мы довольно точно можем определит время её создания. Вероятнее всего она была написана или в 1599 г. или - самое позднее - в первой половине 1600 г. В знаменитое in-folio 1623 год она попала почти без всяких изменений, так что по отношению к этой комедии критика не поставлена ни в какие затруднения: текст её установлен точно, потому что те небольшие различия, которые встречаются между изданием in-quarto и изданием 162В года не представляют никакой существенной важности.

Для английской сцены комедия "Много шуму из ничего" была переделано два раза; сначала в 1673 году Давенантом, вод заглавием "Закон против любовников", и потом в 1737 г. некиим Джемсом Миллером под заглавием: "Всемирная страсть".

Стр. 4. Montano,- большой испанский меч, которым действовали двумя руками. Это прозвище Беатриса дает Бенедикту, как хвастливому забияке.

Стр. 4. "Вызвал его драться на стрелы для птиц". Фехтовальные мастера имели обыкновение вызывать на состязание с ними всякого желающего и объявления о таких состязаниях прибивали к столбам, как это делали акробаты, учителя и пр. Принимающий вызов подписывался на объявление. Стрелы для птиц были тупые.

Стр. 4. "В последней нашей перестрелке пять из его умственных способностей..." По английски: "five wits, т. е., пять умов. Совершенно очевидно, что в этом месте Беатриса под пятью умами понимает пять чувств, которые считались в средние века пятью главными способностями души. В "Сказках Кентербери" старый английский поэт Чосер, смешивает эти пять чувств с самими ощущениями, когда говорит об "аппетитах пяти умов, которые суть: зрение, слух, обоняние, вкус и осязание". Шекспир в качестве спиритуалиста возстановляет различие между телом и душой, говоря в одном из своих сонетов;

But my five wits, nor my fives senses can

Dissuade one foolish heart from serving thee.

T. е. "Ни мои пять умов, ни мои пять чувств не могут уговорить мое глупое сердце не служить тебе".

Стр. 8. "Натирай себе шею и вздыхай по воскресеньям",- вероятно намек на пуритан, которые проводят воскресный день с преувеличенною торжественностью, в молитвах и в воздыханиях.

Стр. 8. "Точь-точь, как в старой сказке: неправда не была правдой, а впрочем не дай Бог, чтобы была правдой". Сказка, на которую намекает здесь Бенедикт,- одна из самых старинных английских сказок. Она имеет много общего с французской сказкой "Barbe bleue" (Оиняя борода). В этой сказке престуиник отрицает именно этими самыми словами то, что рассказывают в его обвинение.

Стр. 9. "Вешайте меня как кошку в боченке и стреляйте",- намек на варварскую забаву того времени в Англии. В боченок со слабо укрепленным дном насыпали сажи и, посадив в него кошку, вешали на веревку. Тот, кто пробегая под боченком, отбивал дно и ускользал от высыпавшагося из него содержимого, считался героем этой жестокой забавы. Иногда прямо стреляли в боченок.

Стр. 9. "Назовите его Адамом". Это намек не на нашего праотца Адама, а на некоего Адама Белля, знаменитого бродягу, которого воспевали баллады средних веков и который жил в лесу Энглеуд, в окрестностях Карляйля, с своими двумя товарищами, так называемыми "ужасными людьми Севера",- Клаймом и Вильямом.

Стр. 13. "Я спрятался за ковер". Ковры заменяли прежде обои; чтобы охранить от сырости, их вешали так далеко от стены, что за ними легко мог спрятаться человек.

Стр. 15. "Наймусь к медвежатнику за шесть пенсов и стану водить его обезьян прямо в преисподнюю". Была поговорка, что старым девам суждено водить обезьян в ад.

Стр. 15.- Gig, measure и cinquepace - названия тогдашних танцев.

Стр. 17. "Сто веселых сказок",- тогдашний, очень популярный сборник пошлых острот и анекдотов.

Стр. 18. "Как вы хотите себя украсить гирляндой?"- В Англии было обыкновение, что пренебреженный влюбленный надевал на себя венок из ивовых ветвей.

Стр. 19. "Я его нашел здесь таким-же печальным, как шалаш в лесу",- намек на слова книги Исаи, гл. I: "Что осталось от дщерей Сиона, подобно хижине в винограднике, или ночному шалашу в саду тыкв".

Стр. 20. "Папы Джона". Джон - баснословный правитель больших государств на Востоке по близости рая, на которого никто не смеет взглянуть. В его великолепном дворце стоит на столбе зеркало, показывающее все, что происходит в государстве. Он окружен епископами и патриархами, и служат ему семь королей, сорок герцогов, триста графов и безчисленное множество рыцарей.

Стр. 25. "Обдумывая покрой нового коллета",- намек на страсть англичан того времени к модам.

Стр. 26. "Однако умоляют, даже клянутся в любви". В подлиннике тут непереводимая игра слов: woo - просить, свататься, wooing сватаны, wooer - сватающийся и woos - сватается.

Стр. 26. "Ни одна из них не стоит какой-либо нотации",- в подлиннике непереводимая игра значениями слов: note - нота и заметьте, и noting - замечание.

Стр. 28. "Пока не испишет целой страницы".- в подлиннике непереводимая игра значениями слов; sheet - лист и простыня.

Стр. 33. "Природа, создавшая Антика". Antic - намек на old-vice, лицо старинных Morality, с черным лицом и в скверной, сшитой из лоскутьев одежде.

Стр. 33. "Скверно обделанный агат". Агат с вырезанными на нем мелкими фигурками часто вставлялся в перстни.

Стр. 9. "Пусть покажет, что он за птица, и улизнет". Этот мирный страж Шекспировской комедии, обязанный наблюдать за спокойствием Мессины,- не кто иной, как тогдашний лондонский watchman, с которым мы можем познакомиться в гравюрах того времени: он обыкновенно закутан в широкий и длинный плащ, спускающийся до самых пяток; в руках у него - аллебарда, фонарь и колокол. Наставления, которые он дает своим подчиненным в комедии Шекспира, надо думать, вполне согласуются со старинными наставлениями английской полиции. Авторитетное лицо в этом деле, лорд Кембель, издал очень любопытную книгу, в которой доказывает, что Шекспир, который так много знал, был также отлично знаком и с юриспруденцией своего времени. В подтверждение своего мнения он даже приводит слова Крушины. "Кто внимательно рассмотрит наставления Крушины, тот убедится, что автор был весьма хорошо знаком с законами Короны. Все дело заключалось в том, чтобы поставить констеблей в такое положение, в котором они-бы ничем не рисковали и ни за что не отвечали, без малейшего внимания на общественное спокойствие. Даже и сам лорд Кук не в состоянии был-бы лучше определить власть полицейского того времени".

Стр. 42. "Чтобы волосы были чуточку потемнее",- фальшивые волосы, которые прикреплялись к шапочке.

Стр. 43, "Свет любви" - очень популярная баллада в конце XVI века. Шекспир упоминает о ней в "Двух Веронцах". Она начинается следующими двумя стихами, указывающими на её содержание:

Leave lightie love Ladies for feare of yll name

And true lо?е embrace ye to purchase your fame.

т. е. "Откажитесь от легкомысленной любви, лэди, из боязни нехорошего имена и предайтесь любви верной, чтобы заслужить добрую славу.

Стр. 43. "О букве К., с которой начинаются все эти слова". В подлиннике: О том, чем начинаются все три (hawk, horse, husband), по букве Н, которая произносится как ache - боль.

Стр. 43. "Если все не превратились в Турка". Обратиться в Турка,- обыкновенная в то время фраза, обозначавшая перемену мнения, или отношений. Происхождение этой фразы не известно.

Стр. 43. "Возьмите немного чистого Corduus Benedictuus", т. е. кудрявого волчеца, или чертополоха. Это растение почиталось целительным средством почти против всех болезней.

Стр. 45. "Пахучия сравнения, palabras." В подлнянике; Comparisons are odorous, palabras; тут, вероятно, Шекспир искажает латинскую фразу: exempla sunt odiosa, или испанскую: Pocas palabras, - поменьше слов.

Стр. 46. "Non come, или non compos mentis" - сбить с толку.

Стр. 60. "А если взбешен, то знает, как перевернуть пояс," старинная пословица. В времена Шекспира борцы носили широкие пояса с пряжкой спереди, перед борьбой пряжку передвигали назад, чтобы дать противнику большую возможность ухватить за пояс. Поэтому такое передвижение пряжки пояса считалось вызовом.

Стр. 60. "А бекас будет?" В шекспирово время думали, что у бекас нет мозга.

Стр. 61. "К тому же сказано: Господь узнал, когда он спрятался в саду", слова из книги Бытия.

Стр. 64. "Что он носит ключ в ухе и подле него замок," - английское lock - замок и локон.

Стр. 65. "Передаю тебе мой щит", т. е. сдаюсь. Вероятно в смысле латинскаго: clypeum adjiere.

Стр. 65. "Quondam," - т. е. когда-то бывших, или по французски ci-devant.

Уильям Шекспир - Много шума из ничего (Much Ado about Nothing). 2 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Отелло (Othello). 1 часть.
Перевод П. А. Каншина ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Дож. Брабанцио, венецианский с...

Отелло (Othello). 2 часть.
Дездемона. Я говорю, он не потерян. Отэлло. Так принеси его сейчас! Де...