Уильям Шекспир
«Король Генрих IV (Henry IV). 3 часть.»

"Король Генрих IV (Henry IV). 3 часть."

Паж. Он говорит, сэр, что моча сама по себе ничего, здоровая, но что владелец её сам не подозревает, сколько сидит в нем разных болезней.

Фольстэф. Люди всякого сорта как будто только о том и хлопочут, чтобы дразнить меня: глупый мозг той кучи грязи, которая именуется человеком, не умеет без меня выдумать ничего смешнаго; все её стрелы направлены на меня одного. Я мало того, что умен сам, но даже заставляю умнеть и других. Идя впереди тебя, я становлюсь похож на супорось, передавившую все свое потомство, кроме одного поросенка. Олухом хочу остаться, если принц не затем именно определил тебя ко мне в услужение, чтобы, благодаря тебе, я казался еще тучнее. Ах ты, негодный корешек мондрагоры! право, тебе скорее пристало бы торчать в виде украшения у меня на шляпе, чем ходить за мною по пятам. Правда, в моем распоряжении не было до сих пор агата, но не воображай, чтобы я вздумал оправить тебя не только в золото, но и в серебро... Оправлю я тебя самым гнусным образом, а потом в виде подарка отправлю обратно к твоему молокососу-господину, у которого до сих пор даже и пушек не растет еще на подбородке. Да, у меня скорее на ладони выростут волосы, чем у него борода, а он тем не менее смеет утверждать, будто у него царственное лицо... Бог еще ведает, когда это лицо обрастет совсем, так как до сих пор у него нет ни одного излишнего волоска, а он еще утверждает, будто оно не только внушительное, но и царственное: за него ни один цирульник не дал-бы ни полшиллинга, а он становится на ходули с таким видом, словно и тогда уже был взрослым мужчиной, когда его отец еще в школу ходил. Он может мнить о себе все, что ему угодно, но в моем мнении он совершенно упал; в этом я смело могу его уверить. Что, однако, сказал мистэр Домбльтон насчет атласу мне на короткий плащ и на штаны.

Паж. Он говорит, мистэр, что такого дрянного поручителя, как Бардольф, ему не нужно, и просит выбрать кого-нибудь получше. Говорит он также, что ему не нужно ни вашей росписки, ни Бардольфовой. Такого обезпечения ему мало.

Фольстэф. Пусть его на том свете постигнет участь скряги и обжоры! Да, пусть он проклятым языком своим лижет раскаленную сковороду. Ах, он, потаскушкин сын! Заставляет джентельмэна дожидаться да еще требует обезпечения! Эти скоты сами ходят в высоких башмаках, носят связки ключей у пояса, а когда порядочный человек хочет, чтобы поверили ему в долг, они еще требуют обезпечения! Лучше набить полон рот крысиной отравою, чем затыкать его проклятым словом - "обезпечение!" Я, как честный рыцарь, рассчитывал, что он пришлет мне, по крайней мере, ярдов двадцать атласа, а он, вместо атласа, вдруг присылает мне это поганое слово... Но он может спать спокойно, потому-что на голове у него рог изобилия, служащий ясным доказательством, что жена его более чем легкого поведения, а он ничего не замечает, хотя у него есть собственный фонарь, чтобы осветить все это дело и просветить самого себя. Где Бардольф?

Паж. Он отправился в Смисфильд, чтобы купить лошадь для вашего сиятельства.

Фольстэф. Я самого его купил на площадке перед собором святого Павла, а он отправляется в Смисфильд добывать мне лошадь! Добыть себе женщину в непотребном месте я мог-бы и без него.

Входит Верховный Судья с помощником.

Паж. Сэр, вот идет тот самый джентельмэн, который посадил принца Генриха под арест за то, что тот ударил его за осужденье Бардольфа.

Фольстэф. Иди за мной... Я не хочу с ним встречаться.

Судья. Кто это там уходит?

Помощник. Некий Фольстэф, милорд.

Судья. Тот, о котором шла речь по поводу разбоя?

Помощник. Тот самый, милорд, но он с тех пор успел оказать большие услуги под Шрюсбери, а теперь, как я слышал, отправляется с каким-то важным поручением к принцу Джону Ланкастрскому.

Судья. Как! В Иорк? Вороти его!

Помощник. Сэр Джон Фольстэф!

Фольстэф. Скажи ему, что я оглох.

Паж. Говорите громче: мой господин глух.

Судья. Да, знаю: глух ко всему хорошему. Ступай, останови его за плечо; мне необходимо поговорить с ним.

Помощник. Сэр Джон, сделайте милость...

Фольстэф. Как, такой молодой парень и просит милостыню! Разве теперь не военное время, и разве ему нет места в рядах воинов? Разве король не нуждается в верноподданных, а мятежники в войске? Если стыдно быть заодно с бунтовщиками, то еще стыднее побираться. Это такой позор, что даже название бунтовщика бледнеет пред ним.

Помощник. Вы, сэр, ошибаетесь во мне.

Фольстэф. Как, ошибаюсь? Я еще, кажется, не сказал, что вы честный человек. Не смотря на свое звание рыцаря и воина, я бесстыдно солгал-бы, если-бы сказал это.

Помощник. Пожалуйста, сэр, оставьте в стороне оба ваши звания и позвольте вам сказать, что вы бесстыдно солгали, утверждая, будто я человек безчестный.

Фольстэф. Так я и позволю тебе говорить подобные вещи! Мне отречься от того, что составляет часть меня самого?! Повесь меня, если ты добьешься от меня такого позволения! Если-же позволишь себе забыться предо мной без моего позволения, то лучше тебе самому повеситься. Прочь, дрянная ищейка, проваливай!

Помощник. Однако, сэр, милорд желает говорить с вами.

Судья. Сэр Джон Фольстэф, на одно только слово.

Фольстэф. О, добрый мой лорд, пошли вам Господь иного лет здравствовать!.. Как я рад, что вижу вас на улице! Я слышал от кого-то, что вы изволили быть нездоровы... Вы, вероятно, и со двора-то вышли по совету врача, не иначе?... Хотя, милорд, молодость еще не совсем покинула вас, но вы, можно сказать, все-таки уже в летах, а в эти года начинаешь понемногу вкушать горечь старости; поэтому дерзаю умолять ваше сиятельство как можно внимательнее относиться к своему здоровью.

Судья. Сэр Джон, перед отъездом вашим в Шрюсбери, я требовал вас к себе.

Фольстэф. Извините, ваше сиятельство, но я слышал, будто его величество король вернулся из Уэльса не совсем благополучно.

Судья. Я веду речь не о его величестве... Вы не хотели явиться, когда я вас требовал.

Фольстэф. Я слышал, что этот непотребный удар или паралич снова дал себя почувствовать его величеству.

Судья. Да пошлет Создатель доброго здоровья королю!.. - но прошу вас, дайте-же поговорить с вами о деле.

Фольстэф. Я, с позволения вашего, считаю паралич чем-то вроде летаргии; это какое-то усыпление крови, какое-то дьявольское затмение.

Судья. Что вы городите?! Пусть паралич будет, чем ему угодно.

Фольстэф. Причиной ему служат страдания и слишком усидчивые занятия, отчего и происходит переполох в мозгу... Я у Галиена читал о причинах его и о его последствиях; это тоже род глухоты.

Судья. Я думаю, что и вы страдаете тем-же недугом, потому что не слышите даже, что я вам говорю.

Фольстэф. Нет, милорд, я, с вашего позволения, скорее подвержен недугу не слушать, то есть, нежеланием внимать тому, что мне говорят.

Судья. Если-бы вас хорошенько отлупили по пяткам, вы скорехонько научились бы слушать и понимать. Я и сам не отказался-бы подучить вас этим средством.

Фольстэф. О, милорд, правда, я так же беден, как Иов, но не так терпелив, как он. Вы, ваше сиятельство, можете прописать мне прием тюремного заключения, но хватит-ли у меня терпения на такое лечение? Над этим вопросом ученым пришлось-бы задуматься и даже очень.

Судья. Я желал видеть вас и посылал за вами в то время, когда против вас возбуждено было уголовное преследование.

Фольстэф. Я не явился на ваше требование по совету одного знаменитого законоведа.

Судья. Дело в том, сэр Джон, что вы постоянно живете в полнейшем беззаконии.

Фольстэф. Пусть всякий другой в моем положении попробует жить иначе.

Судья. Какое-же ваше положение?- средства скромные, а траты огромные?

Фольстэф. Я желал-бы, чтобы было как раз наоборот, то-есть, чтобы траты были скромные, а средства огромные.

Судья. Вы совратили с пути молодого принца.

Фольстэф. Нет, ужь если на то пошло, - молодой принц меня совратил, а не я его. Я был толстопузым слепым нищим, а он водившею меня собакой.

Судья. Поверьте, мне тяжело было-бы снова растравлять едва закрывшуюся рану. Ваши дневные подвиги в Шрюсбери несколько загладили ночные ваши похождения в Гедсхиле. Благодарите беспокойное время за то, что вас оставили в покое за это позорное дело.

Фольстэф. Милорд...

Судья. Но раз все обошлось благополучно,сидите смирно и не будите уснувшего волка.

Фольстэф. Будить волка так-же неприятно, как нюхать след лисицы.

Судья. Вы похожи на свечу, лучшая часть которой уже сгорела.

Фольстэф. Не на свечу, милорд, а на праздничный факел, конец которого намазан свечным салом. Тем не менее я, нисколько не прилыгая, имею одно качество воска.

Судья. Хоть бы седая борода научила вас вести себя приличнее.

Фольстэф. И качество это - мой вес,- слышите-ли?.. мой вес.

Судья. Вы всюду следуете за принцем, как ангел тьмы.

Фольстэф. Нет, нет, милорд, потемневший ангел всегда бывает легковесен, а меня даже и без весов никто легким не назовет. Тем не менее, я признаюсь, что я монета не совсем удобная для обращения в толпе, благодаря тому, что в наше скаредное время добродетель не имеет никакой цены, так что теперь истинно добродетельный человек вынужден водить медведей: ум сделался целовальником и все время проводит в том, что сводит счеты. Все же остальные способности, свойственные человеку, благодаря развращенности века, не стоят и ягоды крыжовника. Сами вы стары, следовательно, не можете понять ни нас, людей молодых, ни наших потребностей. Вы судите о нашем внутреннем жаре и осуждаете его со всею горечью вашей желчи. Мы-же, находясь в самом бурном периоде молодости, не можем иногда не пошалить.

Судья. Как! вы дерзаете вносить свое имя в список молодежи, когда все отличительные черты старости уже наложили на вас свой отпечаток и делают из вас вполне старика? Посмотрите, глаза у вас слезятся, руки сухия, кожа желтая, борода седая, ноги дряблые, а живот толстый. Разве голос у вас не разбитый, дыхание не короткое, подбородок не двойной, разве не одряхлели все остальные ваши способности, а вы все еще выдаете себя за молодого. Стыдно, сэр Джон, очень стыдно!

Фольстэф. Милорд, я родился в три часа пополудни, борода у меня и тогда уже была седая, а брюшко несколько пухлое; голос-же я потерял от вечного орания и пения старинных, удалых песен. Других своих юношеских свойств доказывать я вам не стану; дело в том, что я стар только рассудком и пониманием, и всякий, кто захотел-бы биться со мной об заклад, что лучше меня исполнит самый трудный прыжок, наверное проиграл-бы и остался без денег. Что-же касается той пощечины, которую дал вам принц, то он наградил вас ею с царственной резкостью, а вы получили ее с похвальным благоразумием. Я сильно журил за это принца, и юный лев отсиживает теперь срок покаяния, но пеплом главы не посыпал, риз на себе не только не разорвал, но даже одет в атлас и бархат и проводит время не в унынии, а весело попивая винцо.

Судья. Да пошлет Господь принцу лучшего товарища!

Фольстэф. Ах, да пошлет Он товарищу лучшего принца! Я никак не могу от него отделаться.

Судья. Однако, король счел нужным разлучить вас и теперь отправляет вас при юном принце Джоне в поход против архиепископа и графа Норсомберленда.

Фольстэф. Бррр!.. Разлука эта делает честь вашей милой, хоть и крохотной изобретательности. Все вы, остающиеся дома, пользуясь благами мира, должны-бы, по крайней мере, помолиться, чтобы там, на войне, не было слишком жарких дней, потому что с собой я беру всего две рубашку и не желал-бы, чтобы оне насквозь пропитались потом. Да, пусть со мной случится какая ни на есть пакость, если я намерен потеть от чего-бы то ни было, кроме моей бутылки, идя против неприятеля в слишком жаркий день. Едва-едва успеет завязаться какое-нибудь важное и опасное дело, как меня тотчас-же толкают вперед: я человек смертный, и счастие не может вечно везти человеку, но таков и был, и есть обычай в Англии: только попадись ей в руки что-нибудь хорошее, она тотчас начнет совать его всюду, и если вы ужь находите, что я стар, так должны бы были позаботиться о том, чтобы мне было покойно. Гораздо лучше, если-бы имя мое не внушало такого страха неприятелю! Для меня приятнее было-бы, чтобы меня источила ржа, чем совершенно сократиться до небытия, благодаря вечному движению.

Судья. Ну, будьте честным человеком, будьте честным человеком, говорю, и да пошлет Господь успеха вашему походу!

Фольстэф. Не будете-ли вы так добры, милорд, не дадите-ли мне сколько-нибудь взаймы?

Судья. Ни одного пенни, ни одного пенни. Вы слишком торопливо накопляете сумму своих долговых обязательств. Будьте здоровы и передайте мое уважение кузену Уэстморленду. (Судья уходит; помощник также).

Фольстэф. Пусть меня отпорют веревкой, если я хоть что-нибудь исполню по твоей просьбе! В старости человек, как видно, неразлучен со скупостью, как в юности с распутством, но подагра служит наказанием одной, а венера - другой, оба эти бича делают ненужными все дальнейшие проклятия. Эй, паж!

Паж. Что прикажете, сэр?

Фольстэф. Сколько денег осталось у нас в кошельке?

Паж. Семь гротов и два пенни.

Фольстэф. Чорт возьми, никак не могу найти средства против вечной сухотки, которою страдает мой кошелек. Прибегать к займам, значит, только кое-как перебиваться до полного истощения сил; болезнь, следовательно, неизлечимая. Ступай и отнеси вот это письмо принцу Джону; вот это - принцу Герри, а это лорду Уэстморленду, а это, наконец, старой любовнице моей Урсуле. С тех самых пор, как у меня в бороде появился первый седой волос, я каждую неделю обещаю ей, что на ней женюсь. Ступай! Ты знаешь,где отыскать меня (Паж уходит). Чорт-бы побрал проклятую эту подагру, да и проклятую эту венеру тоже! Которой-нибудь из них двух я обязан тем, что у меня так болит большой палец на ноге... То, что я хромаю - еще ничего; свалю беду на войну, и это придаст мне еще более законных прав на пенсию. Человек умный все умеет употребить на дело: вот я, например, умею извлекать пользу изо всего, даже из самой болезни. (Уходит).

СЦЕНА III.

Иорк. Комната в архиепископском дворце.

Входят: архиепископ Иоркский, лорды: Гэстингс, Маубрэ и Бардольф.

Архиепископ. Итак, вам известны и самое дело наше, и наши средства. Теперь, благороднейшие друзья мои, обращаюсь ко всем вам с просьбой:- выскажите откровенно свой взгляд на наши надежды. Начните вы, лорд-маршал; что вы скажете?

Маубрэ. Зная причины, заставившие вас придти к решению, что взяться за оружие необходимо, я вполне одобряю ваше намерение. Однако, чтобы убедиться окончательно, мне хотелось-бы точнее и на более доказательных основаниях узнать, какие силы имеем мы возможность противопоставить могучим силам короля?

Гэстингс. По точным спискам количество наличных наших сил простирается до двадцати пяти тысяч человек отборного войска. Помимо этого, значительные подкрепления ожидаются со стороны великого Норсомберленда, в душе которого ярким пламенем горит огонь негодования и мести.

Лорд Бардольф. Итак, лорд Гэстингс, весь вопрос сводится теперь к следующему: - могут-ли наши двадцать пять тысяч человек без помощи Норсомберленда выдержать натиск королевского войска?

Гэстингс. С его помощью вполне.

Лорд Бардольф. В этом-то весь вопрос и есть. Однако, если без его помощи мы недостаточно сильны, мое мнение не заходить слишком далеко, ранее чем помощь Норсомберленда не будет у нас в руках. В делах, имеющих такой угрожающий, кровавый характер, не следует допускать никаких не вполне верных надежд, ожиданий и предположений.

Архиепископ. Лорд Бардольф совершенно прав. Что-же и погубило под Шрюсбери молодого Генриха Пэрси, как не это?

Лорд Бардольф. Да, именно это, милорд. Такими-то воздушными надеждами питался покойный Пэрси; он воображал, будто обещанные подкрепления у него уже в руках, поэтому войско его оказалось много менее самой ничтожной цифры, на которую он рассчитывал. Таким образом сила воображения, свойственная сумасбродам, заставила его и войска свои вести на верную гибель, и самому зажмуря глаза, ринуться в бездну.

Гэстингс. Спрошу, однако, как-же не рассчитывать на вероятие, на возможность помощи? Повредить делу это нисколько не может.

Лорд Бардольф. Нет, может и очень сильно. Начать военные действия немедленно, только гадательно рассчитывая на обещанные подкрепления, значило-бы как на нечто прочное полагаться на те почки, которые появляются на деревьях в начале весны, не рассчитывая на то, что их, пожалуй, убьет мороз. Когда мы желаем возвести здание, прежде чем приступить к делу, мы должны изследовать почву и только тогда начать чертить план будущей постройки; а когда план готов, нам следует точно рассчитать, во что обойдется все здание. Если смета расходов превышает наши средства, мы составляем другой план уже меньших размеров или совсем отказываемся от постройки. С большею еще осмотрительностью должны мы поступать в таком громадном предприятии, как разрушение государства и возведение на его место другого. Мы должны тщательно изследовать почву, начертать точнейший план, должны быть уверены, что строим на прочном основании должны пользоваться советами людей опытных и знать собственные средства, то-есть, знать, могут-ли они иметь действительную силу против сил противников. Иначе окажется, что мы сильны только на бумаге, и что у нас, вместо живых людей, только их подобия и имена. Мы очутились-бы в положении того, кто задался мыслью воздвигнуть здание, но, увидав, что для окончания начатого недостает средств, вдруг бросает на половине свою дорого стоющую затею и отдает свое сооружение во власть обильно льющимся из облаков слезам и буйному неистовству суровой зимы.

Гэстингс. Предположим, как ни блистательны наши надежды на подкрепления, что оне должны свестись к нулю; предположим, что кроме тех людей, которые у нас уже имеются, нам нечего более ожидать ни одного человека, я все-таки нахожу, что наше войско достаточно сильно, чтобы потягаться с силами короля.

Лорд Бардольф. Как? Неужто у короля под руками не более двадцати пяти тысяч человек.

Гэстингс. Не смущайтесь, милорд даже и в том случае, если-бы у короля было много больше войска, чем возможно предполагать. Известно, что ему, дабы удовлетворить самым настоятельным потребностям, необходимо разделить войско на три части. Одну треть надо послать против Франции, другую против Глендаура, и только третья имеет возможность идти против нас, а казна его между тем издает звук нищенской пустоты.

Архиепископ. Он собирает свои рассеянные войска, чтобы подавить нас численностью своих солдат. Не следует смотреть на это беспечно.

Гэстингс. Если он оставит свой тыл без прикрытия, французы и Уэльссцы станут хватать его за пятки; поэтому нам нечего бояться.

Лорд Бардольф. Он, по всем вероятиям, направить лучшие свои силы против нас.

Гэстингс. Он против нас направил Джона Ланкастрского и Уэстморленда, а сам с принцем Генрихом идет против Глендаура. Кого назначит он главнокомандующим над войском, идущим против французов, добиться я не мог.

Архиепископ. Итак, вперед! Объясним всенародно причину, побудившую нас взяться за оружие. Народ чувствует тошноту от собственного своего выбора. Неустойчиво, непрочно здание того, кто строит его на сочувствии толпы. О, бессмысленный народ, какими громкими возгласами препровождал ты к небесам имя Болинброка, пока он еще не был тем, чем по твоей-же воле сделался впоследствии! А теперь, когда твое желание исполнено, ты стараешься изрыгнуть из себя прежнего своего любимца. Точно так-же ты, гнусная собака, изрыгнула когда то из отвратительной своей утробы царственного Ричарда. Теперь в тебе явилась алчба к умершему, которого ты из себя извергла, и вот ты с рычанием требуешь, чтобы тебе вернули его опять. Можно-ли в наше время положиться хоть на кого-нибудь? Все, кто, при жизни Ричарда, желал его смерти, влюбились теперь в его могилу. Ты, бросавший пылью в его помазанную голову, когда он, вздыхая, уныло следовал за вызывавшим всеобщий восторг Болинброком, теперь кричишь: - "О земля, верни нам того короля, а себе возьми этого!" О, люди, ценить вы умеете только то, чего уже нет: былое и будущее кажутся вам несравненно привлекательнее настоящаго.

Маубрэ. Что-же, мы соберем войска и немедленно выступим в поход?

Гэстингс. Мы все рабы минуты, а минута побуждает нас немедленно приступить к делу (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Улица в Лондоне.

Входит хозяйка Куикли; за нею - Коготь и слуга; потом - Силок.

Куикли. Что-же, добрейший господин Коготь, будет моя просьба исполнена?

Коготь. Будет.

Куикли. А где же ваш помощник?.. Человек он, ведь, сильный, не правда ли?.. устоит против кого угодно?

Коготь (Слуге). Эй ты! Где Силок?

Куикли. Ах, Боже мой! господин Силок, где вы?

Силок (Входя). Здесь, здесь.

Коготь. Силок, нам надо арестовать сэра Джона Фольстэфа.

Куикли. Да, добрейший господин Силок, я подала жалобу и на него, и на всех.

Силок. Это обойдется не дешево, и кому-нибудь из нас, пожалуй, будет стоить жизни, потому что буян, верно, пустить в ход оружие.

Куикли. Непременно пустит... Берегитесь его! Он мне в собственном моем доме нанес жестокую рану самым скотским образом. Когда его оружие наружу, он уже не рассуждает о том, что делает:- словно чорт, лезет он с ним вперед без разбора и не щадит тогда ни мужчин, ни женщин, ни детей.

Коготь. Мне бы только схватить его, а там оружия его я не побоюсь.

Куикли. Ну, и я не побоюсь, если буду стоять около вас

Коготь. Попадись он мне только, а из лап моих ему уже не уйти.

Куикли. Если он уедет, мне совсем капут:- счет его у меня так длинен, что ему просто конца нет. Добрейший господин Коготь, держите его хорошенько, а вы, добрый господин Силок, не упустите его... Он,- с позволения вашего сказать,- пошел вот тут на угол седло покупать; потом думал идти обедать в харчевню "Леопардова Голова", что в Ломбардской улице, а оттуда к мистэру Смусу, что шелковыми товарами торгует. Умоляю вас,- раз мое прошение уже принято, назначено к исполнению и всем так хорошо известно, - заставьте его расплатиться по счетам. Сто марок - деньги не маловажные для одинокой женщины! К тому-же я ждала, ждала, ждала, а он так меня водил, водил и водил со дня на день, что даже стыдно подумать. В его поступках ни искорки нет чести;- поступать так можно не с женщиной, а с ослицей, с какою-нибудь вьючною тварью, обязанною переносить какие угодно обиды от первого попавшагося негодяя. Вот он идет, а с ним отъявленный этот мошенник Бардольф, с красно-багровым носом. Делайте же свое дело, господин Коготь... и вы, господин Силок, тоже!.. Да, окажите мне, окажите и окажите эту услугу!

Входят Фольстэф и Бардольф; за ними Паж.

Фольстэф. Это что такое? Околела у кого-нибудь кобыла, что-ли? Что случилось?

Коготь. Сэр Джон, согласно прошению мистрис Куикли, я вас арестую.

Фольстэф. Прочь от меня, холопы! Обнажи меч, Бардольф, и сними голову у этой сволочи; а эту шлюху на псарню!

Куикли. Кого? Меня на псарню?! Нет, скорее я тебя туда спроважу!.. На псарню, меня! Попробуй только, ублюдок ты этакий! Караул! Режут! Грабят! Хочет снести голову у почтенных людей, когда они своему Богу и государю служат! Ах, смертоубийца! Да, ты кровожадный мошенник, палач мужчин, палач женщин!

Фольстэф. Спровадь их, Бардольф.

Коготь. Эй, помогите задержать их!

Куикли. Помогите, добрые люди!.. А, ты не хочешь идти честью, не хочешь?.. Так погоди-жь ты, мошенник! Погоди, душегуб!

Фольстэф. Прочь, судомойка! Потаскушка! Мразь! Прочь, или я над тобою то сделаю, чего ты не ожидаешь.

Входит верховный судья со свитой.

Судья. Что здесь за шум? Прошу не нарушать общественной тишины.

Куикли. Ах, высокочтимый лорд-судья. Будьте добры ко мне хоть вы! Умоляю вас, заступитесь за меня!

Судья. Так это вы здесь буяните, сэр Джон? Хоть постыдились бы своего положения. Время-ли, место-ли безчинствовать? До того-ли, когда у вас есть важное дело, и когда вам следовало бы быть уже на полпути к Иорку?.. Оставьте его; чего вы к нему липните?

Куикли. Ах, добрейший лорд-судья, не во гнев вашей милости,- я бедная вдова из Истчипа... Его хотят схватить по моему прошению.

Судья. Должно-быть, из-за пустяков? Как велик долг?

Куикли. Нет, его долг не пустяки, а гораздо больше... Дело идет обо всем моем состоянии. Он меня всю объел и с домом, и со всем остальным... Он все мое благосостояние упрятал в свою ненасытную утробу! Но погоди, ты мне хоть часть всего поглощенного да вернешь, иначе я навалюсь на тебя и по целым ночам стану душитьтебя не хуже, чем домовой.

Фольстэф. А мне так кажется, что скорее я навалюсь на домового, если только местность дозволит на него взобраться.

Судья. Что это значит, сэр Джон? Стыдитесь - разве человек благовоспитанный в состоянии переносить такую бурю восклицаний? Не стыдно-ли вам вынуждать бедную женщниу прибегать к таким мерам, чтобы вернут свое добро?

Фольстэф. Сколько я тебе должен? Говори!

Куикли. Как, сколько? И деньгами ты мне, и своею особою должен, и обязан в этом сознаться, если ты честный человек!..Помнишь ты мне на стакане с золочеными фигурами поклялся... Это было у меня на дому, в дельфиновой комнате... ты сидел у круглаго стола около камина, где пылал уголь... и это как раз в среду после Духова дня... в тот самый день, когда принц тебе голову раскроил за то, что ты его отца сравнил с каким-то уиндзорским певчим... да, и пока я промывала тебе раны, ты поклялся, что женишься на мне и сделаешь из меня миледи, свою супругу. Ты и от этого, пожалуй, отпираться станешь... так помни, что как раз в эту минуту вошла соседка Кичь, жена мясника, и назвала меня кумушкой Куикли. Она приходила попросить взаймы уксусу, так как готовила в это время кушанье из раков, а ты на это еще попросил отведать этого кушанья, а она еще сказала, что есть раки, при свежей ране, вредно. Когда-же она ушла, ты сказал мне, чтобы я держалась подальше от мелкого люда, на том будто бы основании, что меня скоро будут дамой звать? А потом разве ты не поцеловал меня, говоря, чтобы я пошла и принесла тебе тридцать шиллингов? Ну, а теперь, когда я требую, чтобы ты в этом на священной книге поклялся, попробуй отпереться.

Фольстэф. Милорд, она жалкая помешанная... Она на весь город кричит, будто её старший сын похож на вас. Она когда-то была не в дурном положении, но теперь у неё от бедности мысли помутились. Что-ж касается до этих глупых чиновников, то прошу вас начать против них дело.

Судья. Полноте, сэр Джон. Я знаю вашу манеру извращать истину. Ни ваш самоуверенный вид, ни ваше до наглости обильное словоизвержение не заставят меня отступить ни на шаг от строгаго беспристрастия; вы, как мне кажется, употребили во зло снисходительную доверчивость этой женщины, заставили ее, как угодно, служить вашим надобностям и кошельком своим, и своею особой

Куикли. Совершенная правда, милорд.

Судья. Ты помолчи, а вы расплатитесь с нею и исправьте тот вред, который ей нанесли; одно вы можете исполнить посредством денег, другое - немедленным покаянием.

Фольстэф. Милорд, я не могу оставить без возражений таких выговоров. Вы честную откровенность называете наглым словоизвержением: значит, по вашему стоит человеку вежливо раскланяться, чтобы быть честным человеком. Так нет-же, милорд! нисколько не забывая того уважения, которого вы можете требовать, я все-таки не стану говорить с вами, как проситель. Одно, о чем я вас прошу, это избавить меня поскорее от стражей, так как меня зовет королевская служба.

Судья. Вы говорите так, как будто в праве поступать беззаконно: удовлетворите-же требования этой женщины и докажите этим, что характер ваш достоин вашего положения.

Фольстэф. Иди сюда, хозяйка! (Отводит в сторону мистрис Куикли).

Входит Гаур.

Судья. Итак, что нового, мистэр Гаур?

Гаур (подавая судье бумагу). Милорд, король и принц Герри Уэльсский должны скоро прибыть. Остальное вы узнаете из этой бумаги.

Фольстэф. Как честный джентльмэн.

Куикли. Вы то же и прежде говорили.

Фольстэф. Клянусь честью джентльмэна! - и полно толковать об этом.

Куикли. А я клянусь небесной землей, по которой ступаю, что мне придется заложит и серебро, и занавески в столовой.

Фольстэф. А на что тебе и то, и другое? Для того, чтобы пить, только и нужны, что стеклянные стаканы, и какия-нибудь веселенькие картинки в роде истории блудного сына иди немецкой охоты, изображенных на обоях, право, гораздо лучше тряпок, висящих над постелями, да загаженных мухами занавесок на окнах... Ну, если можешь, достань хоть десять фунтов... Ей Богу, если-бы не твой характер, во всей Англии не нашлось-бы такой славной бабенки, как ты... Пойди, умойся и возьми свою просьбу назад. Право, тебе не сдледовало-бы сердиться на меня. Разве ты меня не знаешь? Ну, полно! я знаю, другие вооружили тебя против меня.

Куикли. Пожалуйста, сэр Джон, возьми хоть двадцать ноблей. Я тебе верно говорю, что иначе мне придется серебро заложить.

Фольстэф. Ну, так нечего об этом больше толковать; я извернусь иначе, а ты весь век дурой останешься.

Куикли. Хорошо, я достану денег, если-бы даже пришлось для этого последнее платье заложить. Надеюсь, вы придете ужинать... Расплатитесь вы потом со мною разом, не правда-ли?

Фольстэф. Умереть на месте, если не-так (Бардольфу)... Ступай за ней, ступай и не упускай её из виду.

Куикли. Хотите, я приглашу к ужину Долли Тиршит?

Фольстэф. Ну, полно толковать!.. А Долли пусть придет.

Куикли, Бардольф, Коготь, Силок и Паж уходят.

Судья. До меня дошли приятные вести.

Фольстэф. Какия-же, любезнейший лорд?

Судья (Гауру). Где ночевал сегодня король?

Гаур. В Безинстоке, милорд.

Фольстэф. Надеюсь, милорд, что все благополучно? Какия-же вести дошли до вас?

Судья. Он возвращается. А все войска с ним?

Гаур. Нет, милорд, полторы тысячи пехоты и пятьсот всадников отправляются на подмогу принцу ланкастрскому против Норсомберленда и архиепископа.

Фольстэф. Скажите, благородный лорд, король возвращается?

Судья. Вы скоро получите от меня письменное уведомление. Идемте со мною, мистер Гаур.

Фольстэф. Милорд...

Судья. Что такое?

Фольстэф. Мистер Гаур, могу я пригласить вас поужинать со мною?

Гаур. Я в распоряжении милорда-судьи; но все-таки благодарю вас, сэр Джон.

Судья. Вы, сэр Джон, слишком долго болтаетесь здесь, тогда как должны-бы вербовать рекрутов в графствах, лежащих на вашем пути.

Фольстэф. Хотите поужинать со мною, мистэр Гаур?

Судья. Какой дурак научил вас такому обращению, сэр Джон?

Фольстэф. Мистэр Гаур, если обращение мое неподходящее, значит, научил меня ему дурак. Такое правило в фехтовании: удар за удар... око за око, знаете?..

Судья. Нет, разве один только Господь образумит такого сумасброда (Уходят).

СЦЕНА II.

Другая улица в Лондоне.

Входят Принц Генрих и Пойнц.

Принц Генрих. Как перед Богом, я страшно устал.

Пойнц. Неужто могло дойти до этого? Я думал, что усталость не имеет власти над такими высокорожденными особами, как ваше высочество.

Принц Генрих. Хоть это и может умалить мое достоинство, а я все-таки должен сознаться, что усталость совсем меня одолела. Может быть, желание выпить простого пива тоже недостойно меня?

Пойнц. По настоящему, принц должен быть воспитан настолько хорошо, чтобы не знать, что на свете существует такая бурда.

Принц Генрих. В таком случае, у меня совсем не царственный вкус, потому что в настоящее время я этой бурды выпил-бы с величайшим наслаждением. Впрочем, рассуждения о таких низких предметах совсем идут в разрез с моим величием... Они приличны мне настолько-же мало, как, например, то, что я знаю твое имя, стану завтра узнавать твое лицо, знаю, сколько у тебя пар шелковых чулок и то, что те, которые теперь на тебе, если не в настоящую минуту, то когда-то были персикового цвета, храню в своей памяти подробную опись твоих рубашек, зная при этом, которая из них предназначается для торжественных случаев, а которая для ежедневного употребления... но на этот счет сторож при игорном доме еще богаче сведениями, чем я. Должно быть, у тебя так мало рубашек, что тебе ни одной из них и заложить нельзя. Я вывожу это из того, что ты перестал ходить в игорный дом и тем лишаешь себя любимого развлечения: - вероятно, твои Нидерланды изведи все твое голландское полотно. Как знать, однако, попадут-ли в царство небесное те ребята, которые орут теперь, спеленутые в твои обноски. Однако, повивальные бабки уверяют, что сами ребята виновны в своем рождении так-же мало, как неповинны они и в том, что род человеческий размножается, а семьи увеличиваются с такою непомерною быстротой.

Пойнц. Как ничтожны и пошлы кажутся ваши слова, если поставить их рядом с вашими подвигами. Скажите мне, многие-ли молодые принцы умеют вести такие речи, особенно если отцы их больны так сильно, как в настоящее время болен ваш батюшка?

Принц Генрих. Сказать тебе кое-что, Пойнц?

Пойнц. Пожалуй, говорите, но только что-нибудь хорошее.

Принц Генрих. Для такого ограниченного ума, как твой, что бы я ни сказал, все будет достаточно хорошо.

Пойнц. Ничего, говорите. От вас я готов переносить все на свете.

Принц Генрих. Так слушай: теперь, когда отец болен, мне не следует казаться печальным; тем не менее тебе, которого, за неимением лучшего, мне угодно называть другом, я могу признаться, что я огорчен и даже огорчен очень сильно.

Пойнц. Неужто вас действительно может огорчить болезнь отца?

Принц Генрих.Честное слово, ты, кажется, воображаешь, будто я по закоренелости и развращенности на столько-же в руках дьявола, как ты или Фольстэф. Но поживем - увидим... Как-бы то ни было, а я все-таки повторяю тебе, что сердце мое обливается кровью при мысли о болезни отца; в дурном-же таком обществе, как твое, у меня есть причины удерживаться от слишком явных проявлений скорби.

Пойнц. Какия-же причины?

Пгинц Генрих. Чтобы ты подумал обо мне, если-бы увидал меня плачущим?

Пойнц. Я бы подумал, что вот истинно царственный лицемер.

Принц Генрих. И тоже подумали-бы все. Ты человек, предрасположенный думать так-же, как все другие; никогда человеческая мысль не была так способна ходить избитыми путями, как твоя. Да, действительно, в глазах общественного мнения я был-бы только лицемером... Что однако, привело твою высокомудрую мысль к такому заключению.

Пойнц. А то, что вы человек распущенный и состоите в такой тесной дружбе с Фольстэфом.

Принц Генрих. И с тобой.

Пойнц. Клянусь небом, я пользуюсь хорошей славой и могу обоими ушами слушать-то, что обо мне говорится. Самое дурное, что могут сказать, разве то, что я младший сын в семействе и что я парень, ловко умеющий владеть руками; каюсь,- и то, и другое такие несчастия, которых я исправить не могу. Смотрите, смотрите, вот идет Бардольф.

Бардольф и паж возвращаются.

Принц Генрих. А с ним и паж, которого я приставил к Фольстэфу. Он был совсем еще христианским ребенком, когда поступал к нему; посмотрим, не сделал-ли из него жирный бездельник настоящей обезьяны.

Бардольф. Да хранит Господь вашу милость.

Принц Генрих. И вашу тоже, благороднейший Бардольф.

Бардольф (Пажу). Ну, ты, добродетельный осел, застенчивый дурак, чего ты так краснеешь? И почему краснеешь именно теперь? Что ты за девственный воин такой? Разве раскупорить бутыль пива в четыре пинты уже такое важное дело?

Паж. Он, милорд, только-что звал меня, через красный ставень харчевни, так что я сначала не мог разглядеть в окно ни одной части его лица... Наконец, удалось, однако, высмотреть его глаза: казалось, будто он сделал две дыры в новой юпке харчевницы и выглядывает из них.

Принц Генрих. Однако, этот мальчуган сделал большие успехи.

Бардоиьф. Ах, ты потаскушкин сын, вон! Вон, двуногий заяц!

Паж. Прочь от меня сам, страшный сон Алфеи.

Принц Генрих. Объясни-ка нам, что-же это за страшный сон такой?

Паж. Извольте, милорд. Однажды Алфее приснилось, будто она родила пылающую головню; вот я и прозвал его сном Алфеи.

Принц Генрих.Такое объяснение стоит кроны; вот тебе, паж; бери! (Дает ему денег).

Пойнц. Жаль, если-бы такая милая распуколька сделалась жертвой червей. Вот тебе шесть пенсов; да послужат они тебе охраной от порчи.

Бардольф. Виселице будет нанесено сильное оскорбление, если вы не велите его повесить.

Принц Генрих. Как поживает твой начальник, Бардольф?

Бардольф. Ничего, хорошо, ваша светлость. Он слышал, что вы возвращаетесь в Лондон и прислал вам письмо. Вот оно.

Пойнц. И доставлено с достодолжным почтением. Как-же здоровье твоего начальника - бабье лето?

Бардольф. Телом он здоров, сэр.

Пойнц. Хотя бессмертная часть его и нуждалась-бы во враче, но он от этого не унывает: болеть-то болеет, а все-таки не умирает.

Принц Генрих. Я позволяю этому наросту обходиться со мною так-же по приятельски, как своей собаке, и он злоупотребляет этим преимуществом. Смотрите, как он пишет ко мне.

Пойнц (Читает). "Джон Фольстэф, рыцарь..." Так! ни одного удобного случая не пропустит, чтобы не повеличаться своим званием. Точь-в-точь, как те родственники короля, которые без того пальца не уколют, чтобы не сказать: "Вот течет царская кровь". Если-же кто нибудь, притворяясь, будто не понимает, спросит: "Как так?" его ожидает такой же неизменный ответ, как поклон просящего денег взаймы: - "Я бедный родственник короля, сэр".

Принц Генрих. Да, для того, чтобы породниться с нами, они готовы произвести свою родословную от Иафета. Читай, однако, письмо.

Пойнц. "Сэр Джон Фольстэф, рыцарь, королевскому сыну и ближайшему наследнику своего отца, принцу Герри Уэльсскому, поклон!.." Э, да это точно форменная бумага...

Принц Генрих. Полно!..

Пойнц. "Хочу по краткости быть подобным благородному римлянину". Вероятно, он подразумевает краткость дыхания, происходящую от одышки. "Вверяю себя твоей благосклонности, а тебя благосклонности небес, имею честь кланяться. Не будь слишком близок с Пойнцом, потому что он до того злоупотребляет твоими милостями, что всюду громко уверяет, будто ты женишься на его сестре, Нэлли. Если можешь, то в свободные минуты постарайся раскаяться в грехах, а затем, прощай. Остаюсь твой или не твой (это - смотря по твоим поступкам относительно меня) Джэк Фольстэф, для моих приятелей, Джон - для братьев и сестер и сэр Джон для всей остальной Европы". Милорд, я обмакну это письмо в херес и заставлю Фольстэфа съесть его.

Принц Генрих. Ты этим заставишь его проглотить десятка два его-же собственных слов. Но неужто ты, Нэд, действительно, так поступаешь относительно меня? неужто уверяешь, будто я женюсь на твоей сестре?

Пойнц. Дай Бог бедняжке сестре моей менее печальную участь! Но я никогда ничего подобного не говорил.

Принц Генрих. Однако, мы, как дураки, даром убиваем здесь время, а души мудрецов, парящия на небесах, смеются над нами (Бардольфу). Твой начальник здесь, в Лондоне?

Бардольф. Точно так, ваша светлость.

Принц Генрих. Где-же он ужинает? Неужто старый боров все кормится из прежнего корыта?

Бардольф. Да, по-прежнему в Истчипе, ваша светлость.

Принц Генрих. В какой компании?

Паж. Все с прежними прихожанами того-же храма.

Принц Генрих. А женщины на ужине будут?

Паж. Ни одной, милорд, кроме старухи Куикли и мистрис Долли Тиршит.

Принц Генрих. Это еще что за шкура?

Паж. Очень приличная дама, милорд; родственница хозяйки.

Принц Генрих. Такая-же родственница, как приходская кобыла деревенскому быку... Нэд, не накрыть-ли нам их за ужином?

Пойнц. Я ваша тень, милорд, и всюду последую за вами.

Принц Генрих. Слушайте вы: - и ты, паж, и ты, Бардольф!- Ни слова вашему господину о том, что я вернулся в Лондон. Вот вам за молчание.

Бардольф. С этой минуты, принц, я нем, как рыба.

Паж. Я тоже сумею удержать язык за зубами.

Принц Генрих. Хорошо, ступайте (Пажь и Бардольф уходят). Эта Долли Тиршит, должно-быть, какая-нибудь проезжая дорога.

Пойнц. О, наверно, такая-же накатанная, как из Сэнт-Эльбэнса в Лондон.

Принц Генрих. Как-бы нам, не показываясь самим, увидать Фольстэфа в настоящем его свете?

Пойнц. Очень легко: стоит только надеть кожаные передники и куртки, а затем прислуживать за ужином вместо слуг.

Принц Генрих. Как!- из бога обратиться вдруг в быка? Падение не малое! Однако, оно было с самим Юпитером. Из принца превратиться в лакея... Превращение тоже не особенное лестное... Однако, так будет со мною. Ради такой цели, можно, куда ни шло, и шута разъиграть... Идем, Нэд (Уходят).

СЦЕНА III.

Уоркуорс. Перед замком.

Входят Норсомберленд, леди Норсомберленд и леди Пэрси.

Норсомберленд. Прошу и тебя, любящая жена, и тебя, милая дочь, не вмешиваться в мои неприятные дела. Не придавайте вашим лицам такого-же печального выражения, как печальны переживаемые времена, и не тревожьте этим памяти нашего Пэрси.

Леди Норсомберленд. Я уже сказала все, что нужно, я больше ничего говорить не стану. Делай что хочешь; пусть руководит тобою собственный твой разум.

Норсомберленд. К несчастию, дорогая жена, я дал честное слово и должен своим отъездом оправдать возлагаемые на меня надежды.

Леди Пэрси. Однако, я все-таки заклинаю вас именем неба, не ходите на эту ужасную войну. Было время, отец, когда вы нарушили данное слово, хотя связаны были им сильнее, чем теперь. Родной сын ваш Пэрси и дорогой моему сердцу Герри устремлял к северу молящие взоры, чтобы увидать, не идет-ли его отец с обещанным подкреплением, и устремлял напрасно. Кто тогда убедить вас остаться дома? Двоим людям грозила тогда потеря чести: - вам и вашему сыну. Что касается вашей, пусть милость небес придаст ей прежний блеск; его-же безоблачная честь ярким солнцем сияла на вечно заволакиваемых туманами небесах Англии. Этот ярко разливаемый ею свет возбуждал в английском рыцарстве жажду высоких подвигов. Мой Герри был тем зеркалом, в которое гляделось все благородное юношество. Одни только безногие не подражали его походке. Его всегдашняя резкая речь, бывшая природным его недостатком, и та сделалась у доблестных воинов обыкновенною манерою говорить. Даже те, кому свойственно было говорить тихо и плавно, старались избавиться от этого достоинства, как от недостатка, чтобы и в этом походить на Пэрси. Итак, все:- и речь его, и походка, и образ жизни, и развлечения, которые он предпочитал другим, взгляды его на военное дело, даже свойственные ему причуды,- все делалось и зеркалом, и отражением, образцом, которому следовали, книгой, по которой поучались. Этого изумительного человека, это чудо среди людей, не имевшее себе подобного,- так как вы не сумели сотворить другого, подобного ему,- вы любили, а между тем без сострадания отдали на растерзание гнусному и враждебному ему божеству войны, заставив его, несравненного, одиноко бороться против целых полчищ, так как в его рядах не было ничего, кроме имени Горячаго. Да, вы бросили его на произвол судьбы!.. О, никогда, никогда не оскорбляйте его духа возмутительною несправедливостью! Не будьте прямым и честным относительно других, не держите слова, данного другим, когда вы не сдержали этого слова относительно Пэрси! Предоставьте маршала и архиепископа их судьбе; они достаточно сильны и без вас. Если-бы у моего Герри было хоть на половину столько людей, сколько у них, я, вися на шее мужа, слушала-бы теперь от него рассказы о гибели Монмоуса.

Норсомберленд. Укроти свое сердце, дорогая дочь! Заставляя меня снова оплакивать старые ошибки, ты в конец лишаешь меня всякого соображения, всякого мужества. Нет, я во чтобы то ни стало обязан отправиться туда и сойтись лицом к лицу с опасностями, или-же опасности найдут меня в ином месте и не настолько хорошо приготовленным к отпору, как теперь.

Леди Норсомберленд. Беги в Шотландию; жди там, чтобы и простолюдины хоть-бы слегка доказали свою силу.

Леди Пэрси. Если они не только сумеют устоять против натиска королевских войск, но даже одержат над ними верх, тогда присоединитесь к ним, чтобы еще более подкрепить их силы, но именем нашей взаимной привязанности молю, пусть мятежники сперва подвергнутся испытанию одни, без вас. Ваш сын поступил так-же, как и они; вы допустили его действовать, как он хотел, и вот поэтому я теперь вдова. Как-бы ни была продолжительна моя жизнь, у меня все-таки будет слишком мало слез, чтобы, оплакивая ими незабвенного моего супруга и изливая в них свое горе, это безутешное горе могло достигнуть небес.

Норсомберленд. Ну, полно, полно! Пойдем со мною. Состояние души моей похоже на морской прилив:- достигнет он крайнего своего предела, остановится на минуту, как-бы в нерешимости, а затем спокойно пускается в обратный путь. Я, разумеется, поспешил-бы присоединиться к архиепископу, но меня удерживают тысячи разумных причин. Лучше теперь-же отправлюсь в Шотландию и выжду там время, когда оно и успех сделают возможным мое возвращение (Уходят).

СЦЕНА IV.

Лондон; комната в харчевне "Свиная голова" в Истчипе.

Входят двое прислужников.

1-й прислужник. Чорт знает, что ты такое принес! Печеные яблоки! Разве не знаешь, олух, что сэр Джон терпеть не может печеных яблок?

2-й прислужник. И то правда. Помню, принц как-то поставил перед ним блюдо с печеными яблоками, говоря: "теперь их здесь целых шесть; пять на столе и одно за столом"... Потом, снимая шляпу, добавил: "Имею честь раскланяться с шестью круглыми, желтыми и сморщенными рыцарями"... Эти слова поразили сэра Джона в самое сердце, но он забыл про них.

1-й прислужник. Ну, если так, ставь их на стол, только закрой блюдо... Да не можешь-ли ты где-нибудь отыскать Спика с его инструментом: мистрис Тиршит желает послушать музыку... Только поскорее... В комнате, где они ужинали, слишком жарко, и они сейчас переберутся сюда.

2-й прислужник. А принц и мистэр Пойнц сейчас тоже будут здесь. Оба они наденут наши куртки и фартуки; только сэр Джон не должен этого знать. Бардольф нарочно приходил, чтоб уведомить об этом.

1-й прислужник. Божусь Богом, штука чудесная... Смеху-то, смеху-то сколько будет!

2-й прислужник. Пойду, поищу Сника (Уходит).

Появляются Куикли и Долли Тиршит.

Куикли. Ну, душечка моя, кажется, теперь у вас самая лучшая температура: пульс бьется так необыкновенно, что сердце лучшего и желать не может, а цвет лица у вас, честное слово, так-же красен, как свежая роза... Вы, должно-быть, выпили слишком много канарийского вина... Вино это очень забористо... Не успеешь еще спросить: "Что это со мною?" как уже весь аромат его у вас в крови... Как вы себя чувствуете?

Долли. Лучше, чем давеча... гм... гм...

Куикли. Тем, лучше. Здоровье и хорошее расположение духа дороже золота. А вот и сэр Джон.

Входит Фольстэфь.

Фольстэф (Напевая). "Когда Артур явился ко двору"... Эй, опорожните горшок! (Прислужник уходит). "Он был король достойный"... Как себя чувствует мистрис Долль?

Куикли. Не совсем хорошо... Ее, знаете, немного стошнило.

Фольстэф. Это в их звании всегда так... Чуть с ними пошутишь, сейчас тошнота.

Долли. Ах, ты сквернослов!.. Другого утешения у тебя для меня не нашлось?

Фольстэф. Знаю я, какие утешения ты любишь... Вот погоди... Теперь я, благодаря тебе, еще в изнеможении нахожусь.

Долди. Благодаря не мне, а выпитому вину... Не я, а обжорство и пьянство доводят до болезни и до изнеможения.

Фольстэф. Вздор! повара порождают обжорство, а ты и тебе подобные порождают болезни. Мы от вас такие подарочки получаем, такие подарочки, что скверно подумать. Согласись, моя невинность,что я говорю сущую правду.

Долли. Какие подарки! Вы сами у нас и цепочки,и другия вещи обираете.

Фольстэф (Напевая). "Жемчуг, цепи и часы"... Да, иной раз приходится переть вперед с гордо поднятым копьем... Сделаешь пролом... а там глядишь, у самого такая рана, что прямо иди к лекарю.

Долли. Чтобы тебе повешенным быть, грязному жирному борову!

Куикли. Что! Опять за старую привычку! Как только встретитесь, так давай сейчас ругаться... Оба вы, по правде сказать, такие-же противные, как пересушенное жаркое... Чего вам делить? Что есть у одного, того нет у другой и Обратно, а вместе обоим хорошо. Вы-же этого никак сообразить не можете... (Долли). Один поневоле должен уступать другому, а так-как ты сам сосуд слабейший, да еще внутри пустой, то и должна выносить на себе...

Долли. Да разве слабый и пустой сосуд вынесет на себе этакую необъятную бочку?... В нем, ведь, целый груз Бордосского вмещается... а с таким грузом самому большому кораблю только в пору справиться... Впрочем, будет нам ссориться! Станем попрежнему друзьями, сэр Джек! Ты на войну отправляешься, и увижусь-ли я еще когда с тобою, нет-ли?- этого никто не знает.

Входит 1-й прислужник.

1-ый прислужник. Сэр, вас там внизу какой-то прапор Пистоль спрашивает. Переговорить ему надо с вами.

Долли. Ах, он, задорный самохвал. Пусть на виселицу идет, а не сюда!.. Другого такого сквернослова во всей Англии не сыщется. Не пускайте его!

Куикли. Если он сквернослов, не пускайте его... У меня, ведь, есть соседи, с которыми я должна жить в ладу, потому сквернословов мне не надо... Я, слава Богу, пользуюсь и добрым именем, и доброй славой между самыми почтенными людьми... Заприте двери!... Говорю, сквернословов мне не надо; не для того я столько лет на свете жила, чтобы вдруг начать со сквернословами знаться!... Заприте-же дверь, только, пожалуйста, хорошенько!

Фольстэф. Слушай, однако, хозяйка...

Куикли. Пожалуйста, не горячитесь, сэр Джон: пускать сквернословов к себе в заведение я не намерена.

Фольстэф. Разве ты не слышишь? Меня спрашивает мой прапорщик.

Куикли. Не говорите мне вздора, сэр Джон. Ноги вашего прапорщика-сквернослова у меня в доме не будет... Намедни я была у нашего депутата, мистэра Тизика, и он вдруг говорит мне... Да, когда-бишь это было?- в прошедшую среду... никак не позже... "Мистрис Куикли", говорит он мне при нашем еще пасторе, мистэре Домб... он тоже тут был... "Соседка Куикли", говорит мне депутат:- "Пускайте к себе только людей благовоспитанных, потому-что", говорит он: - "ваше заведение дурной славой пользуется"... Я, конечно, понимаю насчет чего он это говорил... а он говорит:-"Сами вы женщина честная, женщина достойная уважения, так разбирайте гостей, которых принимаете; не пускайте к себе сквернословов и забияк"... и вот, я решила таких больше не принимать... Ах, послушали-бы вы, что он еще говорил!... Просто наслаждение!... Потому забияк и сквернословов к себе я более пускать не стану.

Фольстэф. Он совсем не забияка, а самый безвредный мелкий шутишка... Ты можешь ласкать его, как собаченку... он даже и курицы не обидит, если она вздумает растопырить перья и сопротивляться ему (Прислужнику). Зови его сюда (Прислужник уходит).

Куикли. Вы говорите, он плутишка... Это ничего... Не запру я заведения ни для честного человека, ни для плута, но, честное слово, со мной всякий раз дурно делается, когда я только услышу про забияку... Смотрите, господа, как я вся дрожу...

Долли. Да, это правда, хозяйка.

Куикли. А что, разве не дрожу? Нет, дрожу всем телом как осиновый лист; терпеть не могу забияк и сквернословов.

Входят Бардольф, Пистоль и паж.

Пистоль. Да хранит вас Господь, сэр Джон!

Фольстэф. Добро пожаловать прапорщик Пистоль. Выпей-ка залпом стакан вина, а там пали в хозяйку.

Пистоль. Я в нее двумя ядрами, пожалуй, выпалю.

Фольстэф. Ну, она к таким выстрелам привыкла; её этим не запугаешь.

Куикли. Отвяжитесь вы с вашими ядрами и залпами... поступаю я так, как того требует мое нутро... пить-же больше, чем следует, я ни для чьего удовольствия не стану.

Пистоль. Так вас что-ли, мистрис Доротея, на состязанье вызвать?

Долли. На состязанье? Меня? Ах, ты несчастный, жалкий негодяишка! Нищий ты, у которого даже рубашки на теле нет, а туда-же, обманщик этакий, грязь негодная, лезешь ко мне!.. Не для тебя я создана, а для твоего начальника.

Пистоль. Знаем мы вас, мистрис Доротея.

Долли. Прочь от меня, карманный воришка! Прочь, грязный ком! Вот этим вином клянусь, что всажу нож в твое протухлое рыло, если ты посмеешь еще приставать ко мне. Прочь, пустая бутылка от пива! С которых это пор ты такой прыти набрался? и не оттого-ли, что у тебя на плече две сосульки болтаются? Экая штука какая!

Пистоль. Ну, берегись, как-бы я тебе за это оборок не помял.

Фольстэф. Полно, Пистоль! Ссорься где хочешь, только не в нашем обществе.

Куикли. Да, добрейший капитан Пистоль, где угодно, только не здесь, добрейший капитан.

Долли. Капитан! Ах, ты богомерзкий, распроклятый обманщик! У тебя хватает духу позволять,чтобы тебя величали капитаном! Будь я на месте капитанов, я из тебя выколотила бы дурь: не смей присваивать их звание, не дослужившись до него... Ты - капитан!.. Да и за что рабу быть капитаном? Не за то ли, что в непотребном доме грозишь изорвать оборки у бедной потаскушки? Он - капитан! Он? Он висельник и больше ничего!.. Он и питается то одним гнилым черносливом да сухими корками... Капитан!.. Нет, эти мерзавцы и самое слово "капитан" сделают таким-же скверным, как, например, слово "иметь". Оно тоже было самым добродетельным словом, пока ему не придали скверного значения... потому настоящим капитанам следует положить этому конец.

Бардольф. Пожалуйста, добрый прапорщик, уйди отсюда.

Фольстэф. Послушай ты, мистрис Долль...

Пистоль. Как! Чтобы я ушел! Нет, вот что я скажу тебе, капрал Бардольф: - я способен разорвать ее в клочки!.. Я отомщу ей!

Паж. Послушайся нас, уйди!

Пистоль. Нет, пусть над нею прежде все проклятия разразятся! Пуст ее Плутон схватит своею рукой и стащит в свое проклятое озеро вместе с Эребом и терзает самыми гнусными пытками. Уберите и уды, и лесы, и удилища, говорю я вам... Разве моя Ирина не со мною?

Куикли. Добрый капитан Пистоль, ради Бога, не шумите. Я думаю теперь уж очень поздно... Умоляю вас, укротите свой гнев.

Пистоль. Ну, нечего сказать, потеха! Клячи

Татарские, которые не в силах

И мили пробежать, не задохнувшись,

Вдруг выдавать себя дерзают нагло

За Цезарей, за Каннибалов, даже

За благороднейших Троянских греков!

Нет, с Цербером, царем своим, да будут

Все прокляты они, и пуст краснеет

Весь небосклон от их срамных деяний...

За глупости не ссориться-же нам!..

Куикли. Клянусь душой, капитан, слова ваши очень не любезны!

Бардольф. Уходите, добрый прапорщик, или скоро подымется такой гвалт, что Боже упаси!

Пистоль. Пусть люди дохнут, как собаки, а венцы отдаются, как булавки! Разве моя Ирина не со мною?

Куикли. Честное слово, капитан, у нас здесь такой нет. Неужто я бы стала утаивать ее? Ради Бога, потише!

Пистоль. Красавица моя, Калиполида!

Ешь и толстей... Давайте мне вина!

И - "Si fortuna me tormenta",-

"Spertato me contenta"!

Неужто-же мы залпа побоимся?

Нет, никогда! Пускай сам чорт стреляет!

Скорей вина! (Снимает с себя шпагу и кладет ее рядом с собой).

А ты, моя сударка,

Ложись вот здесь и более ни слова!

Фольстэф. Пистоль, на вашем месте я держался-бы потише.

Пистоль. Милейший рыцарь, целую твой кулак! Не видали мы, что-ли, семи звезд?

Долли. Пожалуйста, спустите его с лестницы. Я не могу переносить чепухи, которую городит этот мерзавец.

Пистоль. Спустить меня с лестницы! Нет, знаем мы гэллоуайских кляч.

Фольстэф. Бардольф, швырни его вниз, как метательный снаряд... Если он болтает только для того, чтобы ничего не сказать, мы его тоже обратим в ничто.

Бардольф. Ну, ступай, ступай!

Пистоль (Поднимая шпагу).

Друг друга мы колоть здесь разве станем?

О, если так, пусть реки крови льются,

И грозные зияют раны! Парки,

Что жизнь людей мотаете, придите!

Я вас зову! Иди ко мне, Атропо.

Куикли. Ну, вот пошла история!

Фольстэф. Паж, дай мне меч!

Долли. Молю тебя, Джэк, молю, не обнажай его!

Фольстэф (Наступая с мечом на Пистоля). Вон отсюда! (Гонит его).

Куикли. Вот так гвалт! Нет, я лучше совсем откажусь держать заведение, чем вечно быть под таким страхом и трепетом... Чувствую, что это окончится смертоубийством... Ах, ради Бога, вложите в ножны ваши обнаженные оружия! Воткните мечи в футляры!

Бардольф и Пистоль уходят.

Долли. Ах, успокойся, Джэк!.. Мерзавец этот ушел!.. Ах, храбрый ты мой потаскушкин сыночек.

Куикли. Не ранены-ли вы в пах? Мне кажется, что негодяй направлял изменнический удар вам прямо в живот.

Бардольф возвращается.

Фольстэф. Вытолкал ты его за двери?

Бардольф. Вытолкал, сэр. Негодяй этот пьян. Вы ему повредили плечо.

Фольстэф. А как он смел лезть против меня на задор?

Долли. Ах, ты мой милый маленький мошенничек! Бедная обезьянка моя, как ты вспотел! Дай я вытру тебе лицо... Иди теперь, миленький потаскушкин сынок... Ах, негодяй, ведь, я в самом деле ужасно люблю тебя: ты для меня такой-же храбрец, как Гектор Троянский, стоящий пяти Агамемнонов и в десять раз лучше всех девяти мудрецов... Ах, негодяй, негодяй!

Фольстэф. Ах, он подлый раб! Я кончу тем, что спеленаю его в простыню.

Входят музыканты.

Паж. Музыка пришла.

Фольстэф. Пусть играет. Играйте, господа. Иди, Долли, садись ко мне на колени. Этот негодяй увернулся от меня, словно ртуть.

Долли. Да, а ты нападал на него, словно башня... Ах, мой ублюдочек! Ах, мой поросеночек с ярмарки, когда ты перестанешь днем драться, а ночью фехтовать другим оружием? Когда начнешь укладывать свою тучную особу для отправки её на тот свет?

В глубине появляются принц Генрих и Пойнц, переодетые прислужниками.

Фольстэф. Молчи, добрая моя Долли... Не прорицай, словно мертвая голова, и не напоминай мне о последнем конце.

Долли. Скажи мне, что за человек прищ?

Фольстэф. Юноша он добрый, но совершенно ничтожный. Из него вышел-бы порядочный хлебник. Резать хлеб на куски он сумел-бы.

Долли. Говорят, будто Пойнц очень умен.

Фоиьстэф. Кто, Пойнц умен? Он настоящая обезьяна... Ум его похож на старую безвкусную тьюксберийскую горчицу. Ума в нем столько-же, сколько в любой колотушке.

Долли. Если это правда, за что-же принц так его любит?

Фольстэф. За то, что ноги у них у обоих одинакового размера; за то, что он отлично играет в шары, ест свинину с укропом, проглатывает сальные огарки, как фрукты в водке, играет в чехарду с ребятами, умеет прыгать через скамейки, ругается с наслаждением, умеет натягивать чулки не хуже любого прапорщика и избегает ссор, передавая разные сплетни потихоньку; наконец, у него множество разных шаловливых способностей, доказывающих, что ум у него узкий, а телосложение гибкое! Вот почему принц и держит его при себе... Да и сам-то принц точь-в-точь такой-же, как Пойнц. Если их обоих поставить на одну чашку весов, то заяц и тот их перевесит.

Принц Генрих. Эта колесная ступица прямо напрашивается, чтобы ей обрубили уши.

Пойнц. Побьемте его на глазах у его-же непотребной.

Принц Генрих. Этот старый развратник заставляет себе чесать затылок, как попугай.

Пойнц. Странно, что желание настолько лет переживает способность действовать.

Фольстэф. Целуй меня, Долль.

Принц Генрих. Сатурн и Венера в одном созвездии. Что говорит об этом календарь?

Пойнц. А посмотрите, как огненный Тритон подделывается к старой записной книжке, к "memento mori" своего хозяина.

Фольстэф. Ты только льстишь мне, а ласкаешь неискренно.

Долли. Нет, не правда, я целую тебя от всего сердца.

Фольстэф. Стар я, стар я.

Долли. А ты все-таки более мне по вкусу, чем любой из молодых вертопрахов.

Фольстэф. Какой материи подарить тебе на юбку? В четверг я получу деньги, а завтра у тебя будет новый чепчик. Спой песню повеселее... Время теперь уже позднее. Скоро пора спать... Ты меня забудешь, когда я уеду?

Долли. Душой своей клянусь, что ты до слез меня доведешь, если будешь говорить такие вещи... Увидит-ли еще кто-нибудь меня нарядною до твоего возвращения... Ну, слушай конец песни.

Фольстэф. Фрэнсис, хересу!

Принц Генрих и Пойнц (Подбегая). Извольте, извольте, сэр.

Фольстэф (Разглядывая их).Ты, должно быть, незаконный сын короля... А у тебя нет-ли брата по имени Пойнц?

Принц Генрих. Какую жизнь ведешь ты, круглый пузырь, наполненный всякими нечистотами?

Фольстэф. Получше, чем ты: я - джентельмэн, а ты - трактирный холоп, умеющий только деньги драть с посетителей.

Принц Генрих. Это нисколько не помешает мне отодрать тебя за уши.

Куикли. О, да сохранит и помилует Господь его светлость, нашего дорогого принца! Как я счастлива, что вы опять в Лондоне!.. Да благословит Бог вашу милую личность!.. Иисусе сладчайший! вы, значит, вернулись из Уэльсса!

Фольстэф (Кладя руку на плечо Долли). А, безумное хотя и царственное отродье потаскухи, клянусь хрупким телом и зараженной кровью этой женщины, что я очень рад тебя видеть.

Долди. Что такоф, толстый дурак? Я тебя презираю!

Пойнц. Милорд, если вы не побьете его сейчас-же съгоряча, он избегнет вашего наказания и все обратит в шутку.

Принц Генрих. Ах, ты боченок с салом! Что смел ты говорить обо мне в присутствии этой честной, добродетельной и воспитанной девицы?

Куикли. Да благословит вас Бог за такие речи: она в самом деле, ведь, такая, как вы ее описываете.

Фольстэф. Разве ты слышал?

Принц Генрих. Да, слышал. Не говори, что ты узнал меня, ты узнал меня на столько же, как в ту ночь, когда убежал от меня на Гэдсхильской дороге. Не утверждай, будто знал, что я стою сзади тебя и только хотел испытать мое терпение.

Фольстэф. Нет, нет, нисколько!.. Я нисколько не, подозревал, что ты здесь.

Принц Генрих. Нет, ты умышленно оскорблял меня, а за это я знаю, что с тобою сделать.

Фольстэф. Какое-же оскорбление, Галь? Честное слово, никакого оскорбления нет.

Принц Генрих. Конечно, оскорбление! Разве ты не говорил, что я хдебник и еще не знаю что?..

Фольстэф. Разве это оскорбление?

Пойнц. Разумеется.

Фольстэф. Нет, Нэд, никакого оскорбления нет; ровно никакого, честный мой Нэд. Я говорил о нем дурно при дурных людях, чтобы эти дурные люди не полюбили его. Поступая так, я поступил, как преданный и честный верноподданный, и твой отец должен сказать мне за это спасибо. Но обиды никакой, Галь! никакой, Нэд! ровно никакой, дети мои!

Принц Генрих. Сознайся, разве не страх и трусость заставляют тебя оскорблять эту честную девицу,чтобы только помириться с нами... Разве она в числе дурных людей? а хозяйка твоя, что здесь-же на лицо тоже из числа дурных? И паж тоже из их числа? Наконец, честный Бардольф, у которого нос так и пылает усердием, разве, по твоему, он тоже из числа дурных?

Пойнц. Отвечай же, гнилой пень, отвечай!

Фольстэф. Дьявол заклеймил Бардольфа печатью отвержения, и рожа его служит Люциферу сковородой для поджаривания пьяниц. Что-же касается пажа, то, хотя около него и есть ангел-хранитель, он все-таки во власти чорта.

Принц Генрих. Ну, а женщины?

Фольстэф. Одна из них, бедняжка, уже в аду и вся пылает... Другой-же я должен, и не знаю, подлежит ли она за это анафеме или нет

Куикли. Конечно, нет! За это я ручаюсь!

Фольстэф. Я тоже думаю, что, по крайней мере, за это ты в аду жариться не станешь. Но за тобой есть другое прегрешение: ты противузаконно торгуешь постом мясом вот за это-то тебе придется порядком поорать в преисподней.

Куикли. Все трактирщики делают то же. Велики-ли грехи один или два телячьих огузка за весь пост.

Принц Генрих. Вы благородного происхождения?

Долли. Что вам угодно сказать, ваша светлость?

Фольстэф. Его светлости угодно сказать то, против чего возмущается вся твоя плоть.

Куикли. Кто там так сильно стучится? Посмотри, Фрэнсис.

Входит Пето.

Принц Генрих. А, Пето! Что новаго?

Пето. Родитель ваш - король в Уэстминстере, куда с севера прибыло до двадцати измученных гонцов, а по дороге мне случилось встретить или обогнать более двенадцати человек начальников отрядов. Они без шапок, в поту бегают из харчевни в харчевню, всюду отыскивая сэра Джона Фольстэфа.

Принц Генрих. Клянусь небом, Пойнц, я нахожу крайне предосудительным с моей стороны так пошло убивать драгоценное время, когда буря мятежа, словно черная туча, примчавшаеся на крыльях южного ветра, нависла над нами, и из неё уже начинает накрапывать дождь на непокрытые и не защищенные наши головы. Подай мне меч и плащ. Покойной ночи, Фольстэф. (Принц, Пойпц, Пето и Бардольф уходят).

Фольстэф. Вот только теперь наступает самый лакомый кусок ночи, а приходится уходить, не отведав его (В дверь стучатся). Это еще кто? (Бардольф возвращается). Что там еще такое?

Бардольф. Вам надо сию-же минуту отправиться ко двору; целая дюжина капитанов ждет вас у дверей.

Фольстэф (Пажу). Эй ты, олух, расплатись с музыкантами... Прощай, хозяйка; прощай, Долли... Видите, милые мои шлюхи, как за вами ухаживают даже высокопоставленные лица... Неспособный пусть спит, когда людей, могущих действовать, призывают к делу... Прощайте, шлюшки! Если меня не отправят сейчас-же по назначению, я заверну еще повидаться с вами.

Долли. Ах, мое сердце так готово разорваться, что я говорить не в силах... Прощай, Джэк; береги себя...

Фольстэф. Прощай, прощай (Фольстэф и Бардольф уходят)

Куикли. Прощай, прощай! Вот когда поспеет зеленый горошек, исполнится ровно двадцать девять лет, как я его знаю, и не встречала другого такого сердечного, такого верного человека. Ну, прощай, дорогой!

Бардольф (Зовет из-за двери). Мистрис Тиршит!

Куикли. Что там еще такое?

Бардольф. Передайте мистрис Тиршит, чтобы она шла к сэру Джону.

Куикли. О, беги, беги скорее, добрая моя Долли! (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Комната во дворце.

Входит Король, в ночном одеянии; за ним Паж.

Король. Ступай, позови сюда графов Сорри и Уорика. Однако, прежде, чем они придут, пусть прочтут эти письма и вникнут в них хорошенько. Ступай проворнее (Паж уходит). Сколько тысяч беднейших моих подданных спят теперь спокойно! О сон, благодатный сон, ласковый природный наш целитель, чем спугнул я тебя, что ты более не хочешь смежить моих век и дать забыться моим чувствам. Почему охотнее посещаешь ты дымные хижины, где тебе приходится протягиваться на жалких, неудобных нарах и забываться под жужжание ночных мух, чем благоухающие чертоги сильных мира, с их тяжелыми и пышными пологами, с их сладко баюкающею музыкою?Что заставляет тебя, о, тупоумное божество, охотно валяться с простонародьем на отвратительных койках, а от королевского ложа бежать, как часового из будки при звуках набатного колокола? Зачем ты смыкаешь глаза юнге, когда он стоит на головокружительной высоте главной мачты? Зачем укачиваешь его мозг в колыбели бурного моря, когда бешенные ветры, схватив за гребни разъяренные валы, треплят их чудовищные гривы с таким диким ревом и гамом, что даже мертвый и тот-бы проснулся? Как можешь ты, пристрастный сон, посылать забвение промокшему до костей юнге именно в такой ужасный час, а между тем отказываешь в своих чарах королю даже в самые тихие и безмолвные часы ночи, когда, казалось-бы, все - и роскошь, и спокойствие должны-бы тебя призывать? Счастливы простолюдины! - они могут спать, между тем как сон бежит от венценосной головы короля.

Входят Уорик и Сорри.

Уорик. Доброго утра вашему величеству.

Король. Разве уже утро?

Уорик Уже второй час.

Король. Если так, доброго утра и вам, милорды. Прочли вы присланные мною письма?

Уорик. Прочли, государь.

Король. Если так, вы, конечно, заметили, как глубоко прогнило тело нашего государства, какие гнусные болезни кишат в нем и, разрастаясь, угрожают самому сердцу.

Уорик. Оно действительно больно, однако, не безнадежно; его, как и всякое тело, можно исцелить при помощи добрых советов и небольшего количества лекарства. Поверьте, граф Норсомберленд скоро охладеет.

Король. О, небо, зачем не может человек читать в книге судеб и видеть, как перевороты времен срывают вершины гор, как целые материки, должно быть, скучая своею несокрушимою прочностью, растаявают и превращаются в моря, как береговой пояс океана становится через-чур широким для могучих чресл Нептуна и, наконец, почему так жестоко издеваются над нами случайности и почему изменчивость судьбы постоянно вливает нам в чашу превратностей все разные напитки? О, если-бы можно было это видеть, самый счастливый юноша, узнав все, что ожидает его в жизни, помня все уже пройденные опасности и тот тяжелый крест, который все-таки готовится ему в будущем, захлопнул-бы книгу, сел-бы на землю и умер. Не прошло еще и десяти лет с тех пор, как Ричард и Норсомберленд дружили между собою и пировали, а через два года они уже были на ножах. Всего только восемь лет тому назад, ни один человек не был так близок моему сердцу, как этот самый Пэрси; он, словно брат, заботился о моих делах, повергая к моим ногам и любовь свою, и жизнь; не из-за меня-ли он бросил в лицо Ричарду свой грозный вызов? Кто из вас был при этом? - (Уорику). Если не изменяет память, при этом были вы, любезнейший кузен наш Нэвиль? Помните как Ричард, гонимый, оскорбляемый Норсомберлендом с глазами, полными слез, произнес слова, ставшие потом пророческими: - "Норсомберленд", сказал он: - "ты лестница, помогающая кузену моему Болинброку войти на мой престол". Видит Бог, что у меня в то время и на уме не было еще ничего подобного, но сила обстоятельств заставила государство нагнуться так низко, что корона и голова моя невольно должны были встретиться.- "Настанет время", продолжал король: - "да, настанет время, когда из этого чудовищного преступления образуется нарыв, который вскрывшись, заразит своим гноем все!" Ричард продолжал говорить, предсказывая все события, совершающиеся теперь у нас на глазах, а также и наш разрыв с Норсомберлендом.

Уовик. В жизни у всех людей бывают случаи, по которым удобно судить об истекших временах. Внимательно всматриваясь в эти события, не трудно на их основании почти безошибочно предсказывать будущия, еще не совершившиеся дела, еще только в виде зародышей таящиеся в своей тесной скорлупе; но время непременно выведет и высидит эти зародыши. В силу непреложности такого закона, королю Ричарду совсем не было трудно предугадать, что измена ему великого Норсомберленда неизбежно послужит семячком еще более гнусной измены, почвой для развития которой послужите, конечно, вы сами.

Король. Однако, разве такого рода вещи действительно неизбежны? Если это так, помиримся-же с неизбежностью, дающею нам себя чувствовать довольно сильно. Уверяют, будто у епископа и у Норсомберленда до пятидесяти тысяч войска.

Уорик. Не может этого быть, государь. Молва, как и эхо, повторяющее голос, постоянно удвоивает количество тех, кого мы боимся. Прошу вас, лягте в постель и постарайтесь уснуть. Клянусь жизнью, государь, и те войска, которые вы уже выслали против мятежников, справятся с ними без всякого труда. Чтобы еще более успокоить вас, сообщу только что полученное, но вполне достоверное известие:- Глендаур умер. Вы, ваше величество, за последния две недели были нездоровы, а ваша новая привычка не ложиться в постель до такого позднего часа непременно должна гибельно отражаться на вашем здоровье.

Король. Послушаюсь вашего совета. Ах, друзья мои, лишь только удастся справиться с внутренними неурядицами, мы тотчас-же отправимся в Святую землю (Уходят).

СЦЕНА II.

В Глостэршире; двор перед домом судьи Свища.

Свищ и Молчок встречаются. Слизь, Тень, Прыщ, Слабосилье, Телок и слуги остаются с глубине.

Свищ. Идите, идите-же!.. Милости просим, сэр... Дайте мне вашу руку, сэр, вашу почтенную руку... А вы раненько таки встаете, сэр... ей Богу раненько... Как поживаете, дорогой братец Молчок?

Молчок. Здравствуйте, братец Свищ.

Свищ. Как поживают сестрица моя, а ваша сопостельница, и ваша прелестная дочка, а моя крестница Эллен?

Молчок. Ах, дочь смотрит все такою-же нелюдимкой, как и прежде.

Свищ. За то про брата её Уильяма вы, конечно, не скажете, что он не отличный студент?.. Он все еще в Оксфорде, не так-ли?

Молчок. Да, сэр, все там и на полном моем иждивении.

Свищ. Пора-бы уж ему и в школу правоведения перейти. Я в его года уже находился в Сент-Климентской школе, где, я думаю, и до сих пор еще поговаривают о сумасбродствах Свища.

Молчок. Ведь вас тогда, братец, звали "Свищ-весельчак".

Свищ. Э, чорт возьми, как-бы меня там ни звали: а я был, что называется, парень на все руки... Да, ей Богу я был готов на что и когда угодно... Там в одно время были: я, маленький Джон Дайт из Стэфоршира, черненький Джордж Бэр да Фрэнсис Пикбан, да еще Уиль Скуиль из Костуольда... Честное слово, таких буянов, какими были мы, теперь уже нигде не отыщешь. Мы знали на перечет всех потаскушек, и лучшие из них были у нас в полном подданстве. Джэк Фольстэф, теперешний сэр Джон, был тогда еще мальчишкой, пажом Томаса Маубрэ, герцога Норфолькскаго.

Молчок. Тот самый сэр Джон, что приехал рекрутов вербовать?

Свищ.Тот самый сэр Джон, да, тоть самый... Я помню, как он на моих глазах у ворот школы проломил голову Скогэну, а сам тогда был совсем мальчуганом... едва видным от земли. А в тот самый день я еще дрался с некиим Сэмсоном Стокфиш, фруктовщиком, за Грейз-Инном... Какое тогда было сумасшедшее, веселое время!.. Страшно, право, подумать, сколько моих старых приятелей перемерло!..

Молчок. И мы все последуем за ними, братец Свищ.

Свищ. Конечно, конечно; это совершенно верно и не подлежит ни малейшему сомнению... Сам псалмопевец говорит, что от смерти никто не уйдет, что все должны умереть... В какой цене скотина на Стэмфордской ярмарке?

Молчок. Право, не знаю, братец: я там не был.

Свищ. Да, от смерти не уйдешь... Что старик Добль из нашего города, жив еще?

Молчок. Нет, умер.

Свищ. Умер? Господи Иисусе! Умер, а как хорошо стрелял из лука!.. Удивительно стрелял, и вдруг умер!.. Джон Гаунт очень его любил и всегда держал большие заклады за него... Умер, а умел попадать в самую белую сердцевину мишени в двух стах сорока шагах, а легкую стрелу пускал и в двух стах восьмидесяти, и даже в двух стах девяноста шагах так, что, бывало, только диву даешься... Умер!.. А почем теперь бараны?

Молчок. Это смотря по тому, каков товар... Десятка за два хороших баранов меньше десяти фунтов не возьмут.

Свищ. Итак, старый Добль умер!

Молчок. А! вот, если не ошибаюсь, идут двое подчиненных сэр Джона.

Входит Бардольф с одним из товарищей.

Бардольф. Здравствуйте, честные джентельмэны. Кто из вас изображает правосудие под именем Свища?

Свищ. Я, Роберт Свищ, сэр... небогатый эскуайр здешнего графства и один из королевских мировых судей... Что вам от меня угодно?

Бардольф. Сэр Джон Фольстэф, мой капитан, свидетельствует вам свое почтение... а капитан мой видный мужчина и замечательный полководец...

Свищ. Сэр, мне очень приятно это слышать; я давно знаю сэра Джона Фоиьстэфа, как славного рубаку... Как он поживает? Осмелюсь также спросить, как здоровье его супруги?

Бардольф. Извините, сэр, но мне кажется,что воину удобнее обходиться без законной жены.

Свищ. Прекрасно сказано, сэр! Ей Богу, прекрасно!.. Удобней обходиться!.. Превосходно!.. Хорошие слова всегда так и останутся хорошими... Удобней обходиться!.. Прекрасно сказано, превосходно! Вот так словечко!

Бардольф. Прошу прощенья, сэр, но мне кажется, я произнес два слова, а вы изволите назвать их словечком... Клянусь светом небесным, я никаких словечек не знаю... Что же касается моих двух слов, я с мечом в руках готов доказывать, что слова те самые подходящия, настоящия солдатские слова и даже очень сильные... "Удобней обходиться" - это значит, когда человеку обходиться удобней... или когда человек находит... или думает... Что ему обходиться удобней... Дело это хорошее...

Входит Фольстэф.

Свищ. Совершенно, совершенно справедливо!... А! да вот, кажется, и сам добрейший сэр Джон... Вашу руку сэр, вашу благородную, вашу победоносную руку!.. Да какой у вас бравый вид! На вас года не оставляют никаких следов... Добро пожаловать, почтеннейший сэр Джон!

Фольстэф. Очень рад видеть вас, добрейший мистэр Роберт Свищ... А это Мистэр Шуркард, если не ошибаюсь?

Свищ. Нет, сэр: это мой двоюродный брат Молчок и вместе с тем мой сослуживец.

Фольстэф. Добрейший господин Молчок, такая мирная должность, как мирового судьи, как раз по вас.

Молчок. Благодарю за лестный отзыв. Милости просим!

Фольстэф. Фу, какая стоит жаркая погода! Что-же, господа, приготовили вы мне человек шест, годных в рекруты?

Свищ. О, конечно, сэр. Не угодно-ли вам будет присесть?

Фольстэф. Пожалуйста, дайте мне на них взглянуть.

Свищ. Где список?... Да где-же список?.. Дайте взглянуть хорошенько... дайте взглянуть!.. Так, так, так... Да, сэр, совершенно так!- Ральф Слизь!... Пусть они выходят по мере того, как я вызываю... Пусть выходят... знаете, поочередно... Где-же Слизь?... Дайте взглянуть!

Слизь. С вашего позволения, здесь.

Свищ. Как вы его находите, сэр Джон? Сложен прекрасно, молод, силен, из хорошего круга.

Фольстэф. Ты прозываешься "Слизью"?

Слизь. С вашего позволения.

Фольстэф. Пора употребить тебя в дело, очень пора.

Свищ. Ха, ха, ха, превосходно... Слизь пора употребить в дело... Удивительно... Действительно, пора, сэр Джон, а то не равно, он совсем ослизнет... Превосходно сказано, сэр Джон!

Фольстэф. Поставьте ему крест.

Слизь. Мало-ли мне крестов ставили!.. Пора бы и в покое меня оставить. Без меня моя старуха совсем пропадет... Кто будет для неё работать и за нее хозяйничать? Вам ставить мне крестов не следовало-бы... другим идти в солдаты гораздо сподручнее...

Фольстэф. Слизь, прошу не рассуждать! Ты годен в солдаты и пойдешь... Пора тебе в дело...

Слизь. Как в дело?

Свищ. Молчи! разглагольствовать не твоего ума дело... Становись к сторонке... Разве не видишь, где ты?.. Где-же другие? Посмотрите, каковы они... Симон Тень!

Фольстэф. Давайте его сюда! В такую жару тень всегда приятна; но я боюсь, что из него выйдет не особенно горячий солдат.

Свищ. Где Тень?

Твнь. Здесь, сэр.

Фольстэф. Тень, чей ты сын?

Тень. Моей матери, сэр.

Фольстэф. Сын твоей матери? Да, это очень правдоподобно... А кто твой отец, Тень? Разве сын самки не более, как тень самца?.. Впрочем, это часто бывает... иногда в сыне и капли отцовской крови не сыщешь.

Свищ. Как он вам нравится, сэр Джон?

Фольстэф. Тень годится на летнее время... Поставьте крест и ему... В наших списках помимо его значатся многие, которые не более, как тени людей.

Свищ. Томас Прыщ!

Фольстэф. Где он?

Прыщ. Здесь, сэр.

Фольстэф. Тебя зовут Прыщ!

Прыщ. Точно так, сэр.

Фольстэф. Ты пребезобразный прыщ.

Свищ. И ему поставить крест, сэр?

Фольстэф. Совершенно лишнее, потому что вся его аммуниция висит у него на спине... да и сам-то он как будто из двух палочек сделан: расставить ему ноги да велеть руки поднять, совсем будет крест.

Свищ. Ха, ха, ха! Это можно сделать, даже очень можно; извольте только приказать... Фрэнсис Слабосилье!

Слабосилье. Здесь, сэр.

Фольстэф. Кто ты такой по своему ремеслу?

Славосилье. Женский портной.

Свищ. Поставить ему крест, сэр.

Фольстэф. Поставьте... на-то он и женский портной... Впрочем, будь он и мужской, вышло-бы то-же самое... А что, столько-же ты наделаешь прорех в рядах неприяителя, сколько и в женских юбках?

Слаиосилье. Сколько могу, сэр, столько и постараюсь; свыше силы не наделаешь; вы и требовать большего не можете от человека.

Фольстэф. Хорошо сказано; молодец, женский портной! да, хорошо сказано, храброе мое Слабосилье! Заранее видно, что ты будешь так же мужествен, как яростная голубка или доблестная мышь! Господин Свищ, поставьте женскому портному хороший крест... почернее, потолще.

Слабосилье. А Прыщ пойдет? Мне бы этого очень хотелось.

Фольстэф. А мне бы хотелось, чтобы ты, вместо женского, был мужским портным; ты тогда починил бы Прыща и сделал его пригодным для похода. Я не могу сделать простым солдатом человека, сзади которого такое огромное полчище... Вот тебе и сказ, воинственное Слабосилье.

Слабосилье. Благодарны и на этом, сэр.

Фольстэф. Чувствительно благодарен я почтенному Слабосилью. Кто следующий?

Свищ. Эй, Питэр Телок.

Фольстэф. Телок? ну, посмотрим на Телка.

Телок. Я на лицо.

Фольстэф. А, парень видный. Поставьте ему такой крест, чтобы он заревел.

Телок. О, милорд! Добрейший милорд-капитан!

Фольстэф. Тебе еще и креста поставить не успели, а ужь ты ревешь.

Телок. О, милорд, я человек больной.

Фольстэф. Чем же-ты болен?

Телок. Проклятая шлюха-простуда привязалась... такой, чортов сын, кашель привязался, что просто беда. А все на королевской службе простудился: в день коронации его величества на колокольне звонил.

Фольстэф. Если так, ты на войну отправишься в теплом халате; мы тебя вылечим и поставим так на ноги, что приятели о тебе во все колокола звонить станут. Все тут?

Свищ. Вызвано два человека лишних против того, что вам требовалось,сэр.Вам следовало получить только четверых... а затем милости просим ко мне в дом откушать.

Фольстэф. Выпить я у вас, пожалуй, выпью, но терять время на еду не могу. Честное слово, очень рад, что увидался с вами, господин Свищ.

Свищ. О, сэр Джон, помните, как мы всю ночь пролежали на ветреной мельнице, что на Сент-Джоржском поде?

Фольстэф. Не поминайте про это, господин Свищ, пожалуйста, не поминайте.

Свищ. А ночка была веселая. Что, жива еще Джэн Найтуорк?

Фольстэф. Жива, господин Свищ.

Свищ. Никак она не могла от меня отвязаться.

Фольстэф. Должно-быть, она потому-то и говорила: "Какой неотвязный этот Свищ; терпеть его не могу!

Свищ. О, я умел дразнить ее до бешенства. Славная она была потаскушка. Как она теперь поживает?

Фольстэф. Постарела, очень постарела, господин Свищ.

Свищ. Вероятно, постарела; иначе и быть не может. Ведь, у неё уже был Робин Найтуорк от старого Найтуорка прежде даже, чем я попал в климентскую шкоду.

Молчок. То-есть, пятьдесят пять лет тому назад.

Свищ. Да, братец Молчок, если-бы вы только видели, что привелось видеть этому благородному рыцарю и мне! Что, сэр Джон, так я говорю?

Уильям Шекспир - Король Генрих IV (Henry IV). 3 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :