Уильям Шекспир
«Двенадцатая ночь (Twelfth Night or What You Will)»

"Двенадцатая ночь (Twelfth Night or What You Will)"

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА.

Орсино, герцог Иллирии.

Себастиано, молодой дворянин, брат Виолы.

Антонио, капитан корабля, друг Себастиано.

Капитан корабля, друг Виолы.

Валентин, Курио - дворяне из свиты герцога.

Сэр Тоби Бэльч, дядя Оливии.

Сэр Эндрю, Эг-чик.

Мальволио, управитель Оливии.

Фабиано, Шут - служители Оливии.

Оливия, богатая графиня.

Виола, влюбленная в герцога.

Мария, горничная Оливии.

Дворяне, священники, матросы, офицеры, музыканты и другие слуги.

Действие: в одном из городов Империи е на близком к нему морском берегу.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

В герцогском дворце.

Входят: Герцог, Курио и другие сановники. Музыка играет.

Герцог. Если музыка служит пищею любви, пусть она продолжается. Угощайте меня ею до пресыщения, так чтобы не в меру насыщенная моя страсть заболела и умерла. Повторите последние такты, в них слышалось такое сладостное замирание. О, оно коснулось моего слуха, как нежный зефир, как благодатный южный ветерок, пролетающий над клумбою фиалок, унося и разнося кругом их благоухание. Довольно, больше не надо, теперь музыка не так уже очаровательна, как прежде. О, дух любви, как ты чувствителен и неугомонен! Ты так причудлив, так непостоянен, что словно море имеешь способность все в себя поглощать. И как-бы ни было прекрасно и дорого поглощенное тобою, оно через минуту уже теряет для тебя всякую цену.

Курио. Не угодно-ли будет вашему высочеству развлечься охотой?

Герцог. Какой охотой, Курио?

Курио. На оленей!

Герцог. Я уже занят и притом самою благородною из всех охот. Когда я впервые увидел Оливию, мне показалось, что она очищает вокруг себя переполненный заразой воздух. Я же в ту самую минуту обратился в оленя и с тех пор помыслы о ней преследуют меня неотступно, словно злые, кровожадные собаки.

Входит Валентин.

Что-же сказала она, какие от неё вести?

Валентин. Меня, ваше высочество, к ней не допустили и я могу передать только ответ её горничной. Горничная передавала, что пока не исполнится сполна семи лет, само небо не увидит лица её открытым; она, словно монахиня, намерена ходить только под покрывалом и ежедневно орошать комнату соленою влагой, разъедающею глаза. И все это из-за своей привязанности к умершему брату, чтобы воспоминание об этом брате сохранило всю свою свежесть, всю свою живучесть.

Герцог. Если сердце её так чувствительно, что может платить такую богатую дань даже любви к брату, как будет она любить, когда золотая стрела сокрушит все живущия в ней привязанности, когда печень, мозг, сердце,- все эти три царственные престола её совершенств,- окажутся занятыми одним единственным всевластным царем! Пойдем, побродим около клумб с цветами или под деревьями; зеленые навесы ветвей предоставляют столько приволья любовным мечтам (Уходят).

СЦЕНА II.

Морской берег.

Входят: Виола, капитан корабля и матросы.

Виола. Друзья мои, какая это земля?

Капитан. Иллирия.

Виола. Что-же мне делать в Иллирии? Мой брат в Элизиуме. Но, может быть, он и не утонул, как вы думаете?

Капитан. Однако, вы сами, благодаря счастливой случайности, успели спастись.

Виола. О, бедный мой брат,может быть, и он спасся, благодаря тоже счастливой случайности.

Капитан. Очень может-быть. И чтобы еще более возбудить в вас надежду, скажу вам, что тотчас после того, как наш корабль разбился, когда вы сами и немногие из спасшихся с вами схватились за края уносившейся лодки, я видел, как ваш брат, не теряясь среди опасности, а наученный мужеством и надеждой, привязал себя к большой мачте, плававшей над поверхностью моря. Пока я в состоянии был сцедить за ним глазами, я видел, что он, сидя на мачте, словно Арион на спине дельфина, продолжал упорно бороться с волнами.

Виола. Вот тебе золото за такую весть. Мое собственное спасение, подкрепленное твоим рассказом, подает мне надежду, что и он спасся. Тебе знакома эта страна?

Капитан. Как нельзя лучше. Я родился и вырос в каких-нибудь трех милях отсюда.

Виола. Кто-же управляет ею?

Капитан. Герцог, на столько-же благородный сердцем как и рождением.

Виола. А как его имя?

Капитан. Орсино.

Виола. Орсино? Я слыхала это имя от отца. Тогда герцог был еще не женат.

Капитан. Не женат он и до сих пор или, по крайней мере, еще недавно был холостым, так как я уехал отсюда не более месяца тому назад. Впрочем, ходили тогда слухи,- вы ведь знаете, как любит чернь болтать о знати,- что он ищет любви красавицы Оливии.

Виола. А она кто такая?

Капитан. Прекрасная и добродетельная девушка, дочь графа, умершего не более года тому назад и поручившего ее покровительству сына, то есть, её брата, который тоже вскоре умер. Говорят, что, огорченная смертью этого брата, она дала зарок чуждаться общества мужчин и даже никогда не подвергать себя их взорам.

Виола. Ах, как бы мне хотелось попасть к ней в услужение, скрыв до поры до времени настоящее мое звание, то есть, пока не настанет минута, когда мое намерение совсем созреет.

Капитан. Добиться этого будет не легко, потому что графиня не хочет слышать никаких предложений, отвергая даже предложение самого герцога.

Виола. У тебя, капитан, лицо доброе и, хотя природа нередко прикрывает порок красивою внешностью, мне кажется, будто у тебя душа не идет в разрез с твоей приятною наружностью. Я прошу тебя и щедро вознагражу за услугу, если ты при помощи переодевания, наиболее подходящего мне в данном случае, поможешь мне скрыть кто я, и насколько возможно осуществить мое намерение. Я хочу поступить в услужение к этому герцогу; ты представишь меня ему в качестве евнуха и твоя ложь покажется правдоподобной, потому что я умею петь. Да, я напою ему столько разнообразных песен, что он найдет меня вполне пригодной ему служить; то же, что должно из этого воспоследовать, я предоставляю решить времени. Только постарайся, чтобы твое молчание согласовалось с моею осторожностью.

Капитан. Будьте его евнухом, а я стану исполнять должность вашего немого. Пусть глаза мои поразит слепота, если я дам волю болтливому языку.

Виола. Благодарю тебя. Проводи же меня (Уходят).

СЦЕНА III.

У Оливии.

Входят: сэр Тоби Бэльч и Мария.

Сэр Тоби Бэльч. Какой это дьявол надоумил племянницу так близко принимать к сердцу смерть её брата? Горе, я знаю, злейший враг жизни.

Мария. Честное слово, сэр Тоби, вам бы следовало возвращаться домой раньше. Ваша племянница, а моя госпожа, очень недовольна, что вы являетесь в непоказанное время.

Сэр Тоби. Пусть лучше она будет недовольна, чем другие недовольны ею.

Мария. Однако, вам все-таки следовало бы держаться самых строгих пределов скромной акуратности. Акуратность и порядочность нужны во всем, начиная с платья.

Сэр Тоби. Чем же дурно на мне платье, особенно для того, чтоб пить? Сапоги, надеюсь, тоже. Если это неправда, пусть они повесятся на собственных ремнях.

Мария. Злоупотребление крепкими напитками вас погубит. Я вчера еще слышала, как барышня говорила об этом с тем придурковатым рыцарем, которого как-то привели сюда, чтобы ухаживать за нею.

Сэр Тоби. Про кого же ты это говоришь? - про сэра Эндрю Эг-чика?

Мария. Конечно, про него.

Сэр Тоби. Во всей Илларии нет ни одного человека выше его ростом.

Мария. Какое до этого дело?

Сэр Тоби. У него три тысячи дукатов ежегодного дохода.

Мария. Да, но всех этих дукатов у него хватит не более чем на год; он, кажется, сумасшедший расточитель.

Сэр Тоби. Фи! как можешь ты это говорить? Он играет на виолончели, говорит на трех или на четырех языках,- так от себя, без книги,- и его природа наградила всеми своими дарами.

Мария. А все-таки он, несмотря на это, остается дурнем. Кроме того, что он глуп, он еще забияка. Еслибы он подобно всем трусам, не имел способности умерять свой пыл во время ссоры, он, по мнению людей рассудительных, помимо всех других качеств, был бы теперь одарен и могилой.

Сэр Тоби. Клянусь вот этой рукою, всякий, кто говорит о нем так, бездельник и завистник! Кто же эти люди?

Мария. Да те же самые, которые уверяют, будто он каждую ночь напивается допьяна вместе с вами.

Сэр Тоби. Ну, да, когда мы пьем за здоровье племянницы. А за её здоровье я буду пить до тех пор, пока горло не отказывается глотать и пока в Иллирии есть вино. Тот, кто отказывается пить за здоровье племянницы, пока у него мозг не закружится, как крестьянский волчек, не более, как трус, подлец и каплун. Ну, будет, спорщица! Castiliano vulgo! Вот идет сэр Эндрю Эгфейс.

Входит сэр Эндрю Эг-чик.

Сэр Эндрю. А, сэр Тоби Бэльч! Как поживает сэр Тоби Бэльч?

Сэр Тоби. Дражайший сэр Эндрю!

Сэр Эндрио. Привет тебе, прекрасная плутовка!

Мария. Ивам тоже, сэр.

Сэр Тоби. Заигрывай, заигрывай с нею, сэр Эндрю!

Сэр Эндрю. Кто она такая?

Сэр Тоби. Горничная племянницы.

Сэр Эндрю. Прелестнейшая мистрис Заигрывай, позвольте познакомиться с вами покороче.

Мария. Мое имя Мэри, сэр.

Сэр Эндрю. Прелестнейшая Мэри! Заигрывай.

Сэр Тоби. Нет, любезный, вы не в том смысле поняли. Заигрывай - значит: наступай на нее, напирай, осаждай.

Сэр Эндрю. Нет, клянусь, ни за что не решусь на это в таком обществе. Так вот что значит заигрывай!

Мария. Прощайте, господа.

Сэр Тоби. Если вы отпустите ее так, желаю вам никогда более не обнажать меча.

Сэр Эндрио. Если я отпущу вас так, моя милая, мне желают никогда более не обнажать меча. Не воображайте, моя прелесть, что к вам в руки попались дураки.

Мария. Да вы, сэр, совсем не в моих руках.

Сэр Эндрю. Положим, но со временем буду. Вот берите мою руку.

Мария. Сэр, в нашей ведь воле желать или не желать. Прошу вас прежде подержать ее в кадушке с маслом, чтобы она поразмякла.

Сэр Эндрю. Зачем, моя прелесть? Зачем такая метафора?

Мария. Потому что она сама по себе слишком суха.

Сэр Эндрю. Еще бы! Не такой же я осел, чтобы не суметь держать свои руки сухими. Что-же это за шутка?

Мария. Сухая, сэр.

Сэр Эндрю. И у вас таких много?

Мария. До конца пальцев. Я потому и оставляю вашу руку, что я бесплодна (Уходит).

Сэр Тоби. Эй, друг, мало ты выпил сегодня канарийскаго! Тебя никогда еще так не забивали.

Сэр Эндрю. Полагаю, что так. Но канарийское за то часто совсем сбивало меня с ног. По временам, я, кажется, действительно не остроумнее всякого другаго христианина, т. е, самого обыкновенного человека. Я., верно, слишком много ем мяса, а это, как я полагаю, вредит моему остроумию.

Сэр Тоби. О, конечно!

Сэр Эндрю. Знай я это, я бы от него отказался. Еду завтра домой, сэр Тоби.

Сэр Тоби. Pourquoi, мое сокровище?

Сэр Эндрю. Что же значит pourquoi - уезжать или не уезжать? Как я жалею, что не употребил на изучение языков времени, убитого на фехтовании, на пляске и на медвежьей травле. О, еслиб налег я на науки...

Сэр Тоби. То волосы у тебя остались-бы чудесные.

Сэр Эндрю. Неужто они снова сделались бы тогда густыми?

Сэр Тоби. Непременно. Они у тебя от природы не вьются?

Сэр Эндрю. Нет, но мне кажется, что они и так идут ко мне.

Сэр Тоби. Удивительно! висят, как пряди льна на самопрялке. Надеюсь, что я еще доживу до того, что какая-нибудь кухарка возьмет тебя промеж колен и начнет их прясть.

Сэр Эндрю. Еду, право-же, еду домой завтра же, сэр Тоби. Племянница твоя не хочет даже мне показаться; но еслиб и показалась, держу один против четырех, что она мне откажет. Ведь за ней ухаживает сам герцог.

Сэр Тоби. Не пойдет она за герцога, как не пойдет ни за кого, кто выше её и родом, и летами, и разумом. Я слышал, как она сама клялась в этом. Наконец, не унывай, надежда еще есть.

Сэр Эндрю. Так останусь еще на месяц. Удивительный я, право, человек; мне иногда нравятся и балы, и маскарады.

Сэр Тоби. Как будто ты создан для таких детских забав?

Сэр Эндрю. Готов чем угодно поклясться, что во всей Иллирии нет человека, как ни превосходил бы он меня родом, который превзошел бы меня в этом; я, разумеется, говорю не о стариках.

Сэр Тоби. Чем-же отличаешься ты, ну хоть, например, в галльярде?

Сэр Эндрю. Поверь, я сумею отколоть такую штуку, что пальчики оближешь.

Сэр Тоби. Пожалуй и оближу, если в них будет кусок баранины.

Сэр Эндрю. Надеюсь, что в скачках я также силен, как любой иллириец.

Сэр Тоби. Зачем же скрывать все это, зачем держать все эти таланты под спудом? Или ты боишься, что они запылятся, как портреты мисс Мэль? Зачем же, отправляясь в церковь ты словно пляшешь галльярду, а возвращаешься, как-бы танцуя коранту? На твоем месте я ходил-бы только джигой, а мочился бы только в пять темпов. Это чистейшее безумие с твоей стороны. Разве свет таков, чтобы скрывать свои дарования? Глядя на прекрасную форму твоих ног, я всегда думал, что оне сложились под созвездием галльярды.

Сэр Эндрю. Оне действительно крепки и в огненного цвета чулках достаточно красивы. А не выпить-ли нам?

Сэр Тоби. Что-жь нам больше делать? Разве мы родились не под созвездием Тельца?

Сэр Эндрю. Тельца? Стало быть, он имел влияние на ребра и на сердце?

Сэр Тоби. Нет, сэр, только на ноги и на ляшки. Ну, ну, выкини антраша. Выше, еще выше! Ха-ха-ха! Превосходно (Уходят).

СЦЕНА IV.

Комната во дворце герцога.

Входят: Валентин и Виола. Она в мужском платье.

Валентин. Если такое расположение герцога, любезный Цезарио, к вам продолжится, вы уйдете далеко. Вы всего здесь только три дня и так уже близки к его высочеству.

Виола. Говоря о том, продолжится или не продолжится его расположение, вы, стало быть, боитесь или его непостоянства, или моего неумения сохранить его расположение. Разве он, в самом деле, не постоянен в своих привязанностях?

Валентин. Нисколько.

Виола. Благодарю. Вот он идет сюда.

Входят: Герцог и Курио, за ними свита.

Герцог. Не знаете-ли вы, где Цезарио.

Виола. Здесь. Что прикажет ваше высочество?

Герцог. Отойдите на минуту в сторону. - Цезарио, тебе все известно более чем кому нибудь другому. Я открыл перед тобою книгу сокровеннейших тайн моего сердца. Ступай-же к ней, милый юноша, не слушай никаких отказов, стой у её дверей, говори, что не отойдешь, пока не добьешься допуска и что ноги твои таким образом приростут к земле.

Виола. Однако, благородный мой повелитель, если она действительно настолько предана печали, как говорит, она ни за что не примет и меня.

Герцог. Шуми, кричи, забывая всякие приличия, только не возвращайся, не добившись ничего.

Виола. Положим, я и добьюсь разговора с нею, ко что-же тогда?

Герцог. Тогда ты объяснишь ей, как пылко я ее люблю, изумишь рассказом о силе моей страсти. Тебе приличнее, чем кому либо другому, передать ей мои томления; она более снисходительно выслушает это из уст твоей юности, чем от более важного посла.

Виола. Не думаю, ваше высочество.

Герцог. Верь мне, мой милый. Она оклевещет счастливый твой возраст, если назовет тебя мужчиной. Губы самой Дианы не так мягки и алы, как твои, твой нежный голос тонок и звучен, как у девушки, да и все в тебе так женственно, что ты как будто нарочно создан для этого поручения. - Четверо или пятеро из вас, синьоры, отправятся с ним. Отправляйтесь и все, если хотите, потому что чем меньше людей останется вокруг меня, тем для меня лучше. Если твое предприятие, Цезарио, увенчается успехом, ты будешь так же счастлив, как твой повелитель, его счастие будет твоим благополучием.

Виола. Употреблю все старания, чтобы склонить ее на любовь к вам (про себя). О, как это тяжело! Желать сделаться его женой и в то же время от его имени ухаживать за другою (Уходит).

СЦЕНА V.

Комната в доме Оливии.

Входят: Мария и шут.

Мария. Нет, ты признавайся, где был. Без этого я ни на волос не открою рта, чтобы хоть слово сказать тебе в оправдание. Графине следовало бы повесить тебя за твою отлучку.

Шут. Пусть вешает: хорошо повешенному, никакие цвета знамен в этом мире более не страшны.

Мария. Это почему?

Шут. Потому что повешенный больше их не увидит.

Мария. Ответ довольно суховатый. А хочешь узнать, откуда взялась поговорка о боязни цветов знамен?

Шут. Откуда же, моя милейшая?

Мария. Она началась с войн, и ты по своей глупости можешь смело ее повторять.

Шут. Хорошо. Пусть же Господь наделит мудростью умных, а дуракам позволит пользоваться их собственными дарованиями.

Мария. А тебя за твою долгую отлучку все-таки повесят и, пожалуй, прогонят, а это для тебя не лучше, чем быть повешенным.

Шут. Хорошая петля иногда избавляет от скверной женитьбы. Быть же прогнанным не так страшно, ведь теперь лето.

Мария. Так ты решился и полагаешься...

Шут. Нисколько я не решился, а полагаюсь только на два крючка.

Мария. Не выдержит один, удержит другой; а если оборвутся оба, твоя штанишки свалятся.

Шут. Недурно, право недурно! Ступай же своей дорогой. Если бы сэр Тоби только бросил пьянствовать, ты оказалась бы остроумнейшей из всех живущих в Иллирии частичек Евиной плоти.

Мария. Молчи, негодяй! Ни слова более об этом. Сюда идет графиня! Извинись перед ней хорошенько; это будет всего лучше (Уходят)

Шут. О остроумие, если на это есть твое желание, нашли на меня вдохновение! Разные умники воображают, что владеют тобою вполне, а между тем часто оказываются глупцами. Отчего же мне, уверенному, что не богат тобою, не прослыть за умника? Уверяет же Квинапалус, что умный дурак лучше глупаго умника.

Входят: Оливия и Мальволио.

Графиня да благословит вас Господь.

Оливия. Прогоните отсюда воплощенную глупость.

Шут. Эй вы! - разве вы не слышите? - графиня велит, чтобы ее прогнали.

Оливия. Ты, как я вижу, дурак довольно сухой. Ты больше мне не нужен. Помимо этого ты начинаешь себе слишком много позволять.

Шут.Оба эти недостатка, мадонна, легко поправимы питьем и добрым советом. Дайте сухому дураку выпить, и он больше не будет сух. А тому, кто позволяет себе слишком много, дайте добрый совет, и он исправится; а не исправится,- поручите это его портному. Ведь все, что исправлено, только заштопано. Сбивающаеся с пути добродетель только заштопывается грехом, а исправляющийся грех только заштопывается добродетелью. Нравится вам этот простой вывод - прекрасно, не нравится - что-жь тогда делать. Как истинным рогоносцем на свете можно назвать одно только несчастье, так точно цветком можно назвать только красоту. Графиня приказывает, чтоб прогнали воплощенную глупость, поэтому повторяю: прогоните же ее.

Оливия. Я требовала, чтоб прогнали тебя.

Шут. Это величайшая ошибка. Графиня, cucullus non facit monachum; а это все равно, что сказать, будто пестрая дурацкая одежда не у меня в мозгу. Позвольте доказать, добрейшая мадонна, что дурите именно вы.

Оливия. Разве можно это доказать?

Шут. Как нельзя легче, добрейшая мадонна.

Оливии. Доказывай.

Шут. Для этого, мадонна, я должен предложить вам несколько вопросов. Отвечайте-же, прелестнейшая мышка добродетели.

Оливия. Согласна. За неимением другого вздора послушаю твоих доказательств.

Шут. О чем тоскуете вы, добрая мадонна?

Оливии. О смерти брата, добрый дурак.

Шут. Полагаю, мадонна, душа его в аду!

Оливия. Нет, дурак, я знаю, что он на небесах,

Шут. Если так, вы дурите еще сильнее. Зачем-же грустить о душе брата, когда она на небесах? О Господи, глупость следует гнать и гнать.

Оливия. Что скажешь ты о шуте, Мальволио? Он, кажется, исправляется.

Мальволио. И будет исправляться так-же, пока не настанет смерть. Дряхлость, всегда служащая на вред умному, дураку постоянно идет на пользу.

Шут. Да пошлет-же Господь, чтобы для вас, почтеннейший, скорее настала глубокая старость, так как она еще увеличит вашу глупость. Сэр Тоби не побожится, что я не лисица, но и двух пенсов не подержит за то, что вы не дурак.

Оливия. Что ты на это скажешь, Мальволио?

Мальволио. Удивляюсь, ваше сиятельство, как вас могут забавлять слова такого глупаго бездельника. Я вчера видел, как его пристыдил самый обыкновенный дурак, у которого в голове мозгу столько-же, сколько и в камне. Ну взгляните, он уже и теперь совсем растерялся; если вы не рассмеетесь и сами не наведете его на какую-нибудь выходку, ему не зачем будет разжать рта. Я убежден, что умники, восторгающиеся этими наемными шутами, нисколько не умнее игрушки с дурацким колпаком на голове.

Оливия.Ты, Мальволио, как видно, болен самолюбием и вкус у тебя испорчен, а это свидетельствует о расстройстве желудка. Тебе все эти шутки кажутся чем-то в роде пушечных ядер, а для человека благородного, у которого совесть чиста и нрав открытый, оне не более как мелкие стрелы, которые мечут в мелких пташек. Если присяжный шут и насмехается беспрестанно, это еще не значит, что он недоброжелателен. Также точно, как и заведомо умный человек не насмешник, хотя он беспрестанно порицает все и всех.

Шут. Да пошлет вам Меркурий дар лгать, не краснеё за то, что вы так благосклонно отзываетесь о шутах.

Входит Мария.

Мария. Графиня, у ворот стоит какой-то молодой человек и добивается позволения переговорить с вами.

Оливия. Он от герцога Орсино?

Мария. Не знаю, графиня. Только юноша этот очень красив и свита у него приличная.

Оливия. Кто-же задерживает его там?

Мария. Сэр Тоби, ваш дядюшка.

Оливия. Пожалуйста, вызови его скорее оттуда. Ведь кроме вздора он ничего не скажет (Мария уходит). Ступай, Мальволио. Если посол от герцога, скажи ему, что я больна. что меня нет дома,- что хочешь, только избавь меня от него (Малеволио уходит). Ну, любезный, видишь, как уже старо твое шутовство и как оно многим уже перестало нравиться.

Шут. Вы, мадонна, заступились за нас с таким усердием, как будто сами предвидите, что вашему старшему сыну суждено быть шутом. Да переполнит Юпитер его череп мозгом, потому что вот идет сюда один из ваших родственников, у которого риа mater плоха и даже очень.

Входит сэр Тоби Бельч.

Оливия. Боже мой, он почти уже совсем пьян. Скажите, дядя, кто там у ворот?

Сэр Тоби. Дворянин.

Оливия. Дворянин? Какой-же дворянин?

Сэр Тоби. Говорят, дворянин,- и только. Провались они, эти шуты! Ну, что скажешь, дурак?

Шут. Любезнейший сэр Тоби.

Оливия. Ах дядя, как же это ты так рано напился до полной почти бессознательности!

Сэр Тоби. Безсознательность! А на что мне сознательность? Он там у ворот.

Оливия. Хорошо. Да кто же он?

Сэр Тоби. Если хочешь, будь он хоть самим чортом, мне все равно. Сказано, дворянин - и верь. Разве не все равно, кто бы он ни был (Уходит).

Оливия. Шут, скажи, чему уподобляется пьяный человек.

Шут. Утопленнику, дураку и безумному. Первый глоток превращает его в дурака, второй - в безумца, а третий - в утопленника.

Оливия. Прикажи-же, чтобы изследовали любезного моего дядюшку. Ведь он уже в третьей степени опьянения, значит почти совсем утопленник. Ступай, пригляди за нем.

Шут. Он, мадонна, только пока обезумел и вот теперь дураку приходится присматривать за безумным (Уходит).

Мальволио возвращается.

Мальволио. Графиня, юноша клянется, что переговорит с вами, во чтобы то ни стало. Я говорил ему, что вы нездоровы, а он стал уверять, что это ему известно и что он именно потому-то и пришел переговорить с вами. Сказал ему, что вы спите, а он, как бы предупрежденный об этом заранее, твердит все одно и тоже,- что потому-то и пришел переговорить с вами. Что-же прикажете вы сказать ему еще? Против всякого отказа он вооружен.

Оливия. Скажи, что я не хочу говорить с ним и не стану.

Мальволио. Говорил ему и это, а он твердить, что будет стоять у ваших дверей, как столб шерифа или как ножка скамьи, пока не добьется разговора с вами.

Оливия. Какого-же рода этот человек?

Мальволио. Мужского.

Оливия. А какого разбора?

Мальволио. Самого отборнаго. Он уверяет, будто повидается с вами, во что бы то ни стало,- хотите-ли вы этого или нет.

Оливия. Каких лет он на вид?

Мальволио. Недостаточно взросл, чтоб считать его вполне мужчиной, и недостаточно уже юн, чтобы слыть мальчиком. Он то же, что стручек до развития в нем горошины, или яблоко, для которого не настало полного развития. Он нечто стоящее на границе между мужчиной и мальчиком. Собою он очень хорош, а говорит самонадеянно. Сразу видно, что молоко матери не обсохло еще у него на губах.

Оливия. Пошли ко мне горничную, а затем введи и его.

Мальволио. Горничная, вас требует графиня.

Входит Мария.

Оливия. Дай сюда покрывало. Накинь его мне на лицо. Выслушаем еще раз послание Орсино.

Входит Виола.

Виола. Кто из вас двоих благородная хозяйка дома?

Оливия. Обращайтесь ко мне, я буду отвечать вам за нее. Что вам угодно?

Виола. Лучезарная, совершенная, несравненная красота, умоляю тебя, скажи: ты хозяйка дома? Ведь я никогда её не видел. Мне ужасно было-бы больно, еслиб я со своею речью обратился не к той, к кому следует, во первых, потому, что речь эта составлена отлично и мне так трудно было ее заучить. Не издевайтесь надо мною, добрейшие мои синиоры. Я необыкновенно чуток к малейшему проявлению дурного обращения со мною.

Оливия. Откуда вы?

Виола. Сверх заученного могу сказать вам весьма немногое, а именно этого вопроса нет в моей роли. Если вы хозяйка дома, скажите это, чтобы я мог немедленно начать говорить свою речь.

Оливия. Вы актер?

Виола. Нет, таинственное мое сокровище. Но все-таки, клянусь когтями хитрости, что я не то, что из себя изображаю. Вы хозяйка дома?

Оливия. Я не намерена отрекаться от себя, поэтому заявляю, что хозяйка дома - я.

Виола. Если это так, вы все-таки должны частью от себя отречься, потому, что, еслибы из всего, что вы имеете, вы захотели бы что-нибудь подарить, то отдадите это целиком, ничего не сохранив для себя. Но это не входит в мое поручение. Приступаю к приветственной речи, а затем перейду к сущности моего посольства.

Оливия. Передайте только главное, а от восхвалений я вас избавляю.

Виола. Однако, я положил столько труда для того, чтоб заучить речь, и она полна поэзии.

Оливия. Значит выдумана с начала до конца. Прошу поберечь ее для себя. Я слышала, что у моих дверей вы вели себя необыкновенно дерзко и я дозволила впустить вас, чтоб только подивиться вам, но совсем не для того, чтоб слушать. Если вы сумасшедший,- удалитесь; если в вас есть рассудок,- будьте кратки. Я не в таком расположении духа, чтобы длить подобный вздорный разговор.

Мария. Угодно вам пуститься в путь на всех парусах? - вот ваша дорога.

Виола. Нет, любезнейший юнга, я намерен еще полавировать здесь в спокойных водах. Прекрасная синьора, укротите как-нибудь вашего великана.

Оливия. Говорите, что вам от меня нужно.

Виола. Не мне. Я только посол.

Оливия. Вам поручено передать мне, вероятно, что нибудь ужь очень ужасное, если вы к делу приступаете так боязливо. Исполняйте же свое поручение.

Виола. Оно предназначено только для вашего слуха. Пришел я сюда не с объявлением войны, не с требованием подданства, а держа в руке оливковую ветвь и с словом полным мира, как и самое мое дело.

Оливия. Начало, однако, довольно бурно. Кто-же вы такой и что вам нужно?

Виола. Буря была вызвана приемом. А то, что я и что мне нужно, таинственно, как девственность. Переданная вашим ушам, она - святыня, всяким-же другим - поругание.

Оливия. Оставь нас; послушаем мы эту святыню (Мария уходит). Ну, синьор, познакомьте меня с текстом вашей речи.

Виола. Очаровательнейшая синьора!

Оливия. Учение это утешительно и сказать о нем можно бы многое. Где-же таится ваш текст?

Виола. В груди Орсино.

Оливия. В его груди? В каком-же именно отделе этой груди?

Виола. Говоря более точно, в самом первом отделе его сердца.

Оливия. Ну, это я читала еще вчера. Это чистейшая ересь. А больше у вас сказать мне нечего?

Виола. Нет, добрейшая синьора. Позвольте взглянуть на ваше лицо.

Оливия. Разве вам поручено вести переговоры с моим лицом? Вы, как видно, совсем отбились от своего текста. Ну мы, пожалуй, отдернем завесу и покажем вам картину (Откидывает покрывало). Смотрите, вот самое точное мое изображение. Что-ж, хорошо написан портрет?

Виола. Превосходно, если он писан только одним Богом.

Оливия. Краски все настоящия, оне устоят и против ветра, и против всякой непогоды.

Виола. Да, когда белила и румяна наложены только нежной и искусной рукой самой природы, красота не подлежит ни малейшему сомнению. Вы, графиня, самая жестокая из всех живущих женщин, если задумали передать могиле все эти прелести, не оставив миру даже их списка.

Оливия. О, нет, синьор, я не буду так жестокосерда. Я составлю несколько описей и приложу их к завещанию, перечислив в них каждую часть, как например: item, пара достаточно алых губ; item, пара серых глаз, с принадлежащими к ним веками; item, одна шея, один подбородок и т. д. Разве вы присланы сюда оценщиком?

Виола. Я вижу, что вы такое, я вижу, что вы страшно горды. Но будь вы самим дьяволом, вы все-таки красавица. Мой господин и повелитель вас любит. О, вам следовало-бы вознаградить его за такую любовь, хотя вы и были бы провозглашены величайшим чудом красоты.

Оливия. Как-же любит он меня?

Виола. Заливается обильными слезами, и его жалобные стоны гремят в воздухе, словно воспламененные молнии.

Оливия. Твоему повелителю мои намерения известны, любить я его не могу. Тем не менее, я предполагаю, что он человек добродетельный, знаю, что он знатен по рождению, из высокого дома, что он молод и свеж и что на его свежести нет ни одного пятнышка, знаю, что он пользуется хорошей славой, что он щедр, учен, храбр и что обращение его, как и вся внешность, крайне привлекательны. Тем не менее любить его я не могу. Ему давно следовало бы в этом убедиться.

Виола. Еслиб я любил вас так-же пламенно, как мой господин, так мучительно и так убийственно для жизни, я не нашел бы ни малейшего смысла в вашем отказе, я бы совсем не понял его.

Оливия. Что-жь бы вы сделали?

Виола. Я бы у ваших ворот выстроил себе шалаш из ивовых ветвей и беспрестанно стал бы требовать у вашего дома, чтоб он возвратил мне мою душу; я сочинял бы песни о честной, отвергнутой любви и громко распевал бы их в ночном мраке; я заставлял бы эхо холмов повторять ваше имя, и оно, болтливое, как словоохотливая старуха, переполнило бы воздух криками: "Оливия!" О, у вас не было бы ни минуты покоя между двумя такими стихиями, как воздух и земля, пока вы не сжалились бы надо мною.

Оливия. Да, вы могли бы сделать очень многое. Кто вы такой по рождению?

Виола. Выше того, чем я кажусь, хотя и теперешнее мое положение не из тех, которыми можно пренебрегать. Я дворянин.

Оливия. Вернитесь-же к своему повелителю. Любить его я не могу. Поэтому пусть он перестанет посылать ко мне гонцов, если, впрочем, ему не вздумается снова прислать вас, чтобы передать мне, как он принял мой ответь. Прощайте. Благодарю вас (подавая ему кошелек). Возьмите вот это и тратьте в память обо мне.

Виола. Синьора, я гонец не наемный: оставьте при себе кошелек. Награда нужна не мне, а моему властелину. Пусть любовь превратит в камень сердце того, кого вы полюбите, и пусть вам за привязанность, как и моему господину отплатят презрением. Прощайте, жестокая красавица' (Уходит).

Оливия. "Кто вы такой по рождению?" - "Выше того чем я кажусь, хотя и теперешнее мое положение не из тех которыми можно пренебрегать. Я дворянин". Да, я готова поклясться, что ты действительно дворянин. Твоя речь твое лицо, твои действия, твой ум, твое обращение делают тебя достойным, дают тебе право на герб. Нет, тише, тише! Это будет уже слишком поспешно. Другое дело, еслибы хозяин был точно таким-же, как посланный. Боже мой, неужто так легко подвергнуться заразе? Я чувствую, что совершенства молодого этого человека тихо незримо прокрадываются мне в глаза. Если оно так пусть так и будет... (Зовет). Мальволио!

Входит Мальволио.

Мальволио. Я к услугам вашего сиятельства

Оливия. Догони этого заносчивого посланного, явившагося от имени герцога. Он против моей воли оставил здесь вот это кольцо; скажи, что мне его не надо. Внуши также ему, чтоб он ни под каким видом не обольщал герцога пустыми надеждами; никогда не быть мне его женой. Пусть этот юноша зайдет ко мне завтра-же; я скажу ему причину такого решения. Не медли, Мальволио.

Мальволио. Бегу, графиня (Уходит).

Оливия. Не знаю, как мне быть. Я боюсь, что льстивое могущество глаз окажется сильнее рассудка. Ты судьба покажи нам свое лицо; сами мы себе не принадлежим и должно совершиться то, что уже решено судьбою. Пусть будет так (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Морской берег.

Входят: Антонио и Себастиано.

Антонио. Так вы решительно не хотите остаться долее? Не хотите даже, чтоб я вам сопутствовал?

Себастиано. Нет, прошу вас, не делайте этого. Моя звезда озаряет меня черезчур мрачным светом. Злосчастная моя судьба могла бы отразиться и на вас. Умоляю-же вас, позвольте мне одному переносить мои несчастья. Еслиб я хоть одно из них взвалил на вас, это было-бы весьма плохой наградой за вашу преданность.

Антонио. Позвольте мне, по крайней мере, узнать, куда вы направляетесь.

Себастиано. Не могу и этого. Дальнейшие мои путевые планы в высшей степени сумасбродны. Однако, так как я по врожденной вам деликатности вижу, что вы не хотите выпытывать из меня того, что я желал-бы скрыть, я открою вам все. Знайте-же, Антонио, что меня зовут не Родриго, а Себастиано, что мой отец - тот самый Себастиано из Месалины, о котором вы, вероятно, слыхали не раз. Он оставил после себя двоих детей, меня и сестру, рожденных в один и тот-же час. О, как было-бы хорошо, еслиб небо захотело, чтоб мы в одно и тоже время покончили жизнь, начатую вместе! Но вам, любезный Антонио, было предназначено этому помешать. Сестра моя утонула за какой-нибудь час перед тем, как вы меня вытащили из морской пучины.

Антонио. Какой прискорбный день!

Себастиано. Сестру мою, синьор, хотя и говорят, что она очень была похожа на меня, многие считали красавицей. Хотя я не настолько самонадеян, чтобы вполне верить тому, что говорят, я тем не менее могу смело утверждать одно: а именно, что у неё была такая душа, которую дама-зависть вынуждена была считать прекрасной. Увы! хотя она уже утонула в горькой влаге, мне все-таки необходимо утопит воспоминание о ней в другой влаге, еще более горькой.

Антонио. Простите меня, синьор, за слишком убогое гостеприимство.

Себастиано. Ах, добрейший Антонио, простите меня за излишния хлопоты, которые я вам доставил!

Антонио. Если вы не желаете нанести моей привязанности смертельный удар, позвольте мне быть вашим слугой.

Себастиано. Не требуйте этого, если не хотите уничтожить собственное свое дело и умертвить того, кому вы спасли жизнь. Будьте счастливы! Сердце мое полно признательности и в нем в это мгновение так много чисто материнского чувства, что еще одно слово,- и слезы выступят у меня на глаза. Отправляюсь ко двору герцога Орсино. Прощайте (Уходит).

Антонио. Да хранит же тебя благодать Божия! Еслиб у меня при дворе Орсино не было так много врагов, я скоро увиделся бы там с тобою. Но будь, что будет! Я полюбил тебя так искренно, что, несмотря ни на какие опасности, отправлюсь к герцогу (Уходит).

СЦЕНА II.

Улица.

Входит: Виола, за нею Мальволио.

Мальвоию. Не вы ли были сейчас у графини Оливии?

Виола. Да, был; я прямо от нея.

Мальволио. Она поручила возвратить вам это кольцо. Еслиб вы взяли его сами, вы избавили бы меня от опасности догонять вас. Сверх того она желает, чтоб вы довели вашего повелителя до безнадежного убеждения, что она никогда не захочет стать его женою. Еще она поручила передать, чтоб вы только затем дерзнули явиться к ней, чтоб передать ей, как принял ваш повелитель её отказ. Вот, получайте!

Виола. Разве я дал ей какое-нибудь кольцо? Никакого,- и этого мне не надо.

Мальволио. Это неправда, синьор: вы дерзко бросили его ей,- и её воля заключается в том, чтоб оно было вам возвращено. Оно стоит того, чтоб из за него нагнуться,- вот оно перед вами; если вы считаете его недостойным чтоб его поднять, пусть его поднимет первый, кому оно попадется на глаза (Уходит).

Виола. Я никакого кольца ей не оставляла! Что-же это вздумала графиня? Ужь не очаровала ли я ее,- чего Боже избави,- моей наружностью? Она смотрела на меня как-то странно. Да, взгляд её был прикован ко мне так пристально, что, верно, глаза-то и путали её язык, потому что она все время говорила как-то рассеянно и отрывочно. Сдается мне, что она в меня влюбилась и по наущению страсти снова приглашает меня к себе через этого грубого посланнаго. Кольцо также не принадлежит моему повелителю, потому что он никакого кольца ей не посылал; значит, оно послано мне. Если это так,- а так оно и есть,- ужь лучше было-бы тебе, несчастной, влюбиться в грезу сновидения. Я вижу, что переодеванье такая уловка, которою охотно пользуется враг человеческий. Как легко красивым обманщикам производить впечатление на восковое сердце женщины! Увы, вся беда в том, что все мы крайне хрупки! Таковыми мы созданы,- таковыми и остаемся. Как уладить все это? Мой властелин любит ее искренно и нежно; я, жалкое чудовище, сама влюблена в него до безумия. Чем-же все это кончится? В виде мужчины мне нечего и надеяться приобрести любовь моего властелина, а в виде женщины,- Боже мой, сколько бесполезных вздохов вырву я из груди бедной Оливии! О, время! одно только ты можешь это распутать, а не я: такого узла мне не развязать (Уходит).

СЦЕНА III.

Комната в доме Оливии.

Входят: сэр Тоби Бэлъч и сэр Эндрю Эг-чик.

Сэр Тоби. Иди сюда! Не быть в постели после полуночи значит - встать очень рано. Знаешь поговорку: diluoulo surgere?

Сэр Эндрю. Клянусь честью, не знаю и не знаю. Знаю только одно, что встать поздно, значит - встать поздно.

Сэр Тоби. Заключение вполне ложное и к тому же противное, как пустая бутылка. Бодрствовать после полуночи и потом идти спать значит - лечь спать поутру; поэтому отправиться спать после полуночи значит - лечь спать очень рано. Разве все наше существование не есть слияние четырех стихий?

Сэр Эндрю. Да, говорят; но я скорее склонен верить, что это слияние пищи и питья.

Сэр Тоби. Ты совсем мудрец; поэтому будем есть и пить. Эй, Марианна! подай сюда стопу вина.

Входит шут.

Сэр Эндрю. А вот кстати и дурак!

Шут. Ну, что, мои драгоценности, видели когда-нибудь картинку:- "Нас трое"?

Сэр Тоби. Добро же пожаловать, осел! Ты нам что нибудь споешь.

Сэр Эндрю. А ведь у шута-то, клянусь жизнью, горло замечательное! За такую ногу, как у него, да за такой голос для пения я не пожалел бы сорока шиллингов. Прошедшею ночью, клянусь честью, ты был удивительно потешен, когда рассказывал о Дигрогромитусе, о Ванианах переходивших равноденственную Квебуса. Ну, ей-же-ей, удивительно! Я послал тебе шесть пенсов для твоей милки,- получил ты их?

Шут. Я уже спрятал твою щедрость к себе в карман, потому что Мальволио не кнутовище, возлюбленная моя белоручка, а мирмидонцы не харчевни.

Сэр Эндрю. Самое лучшее в шутке, когда она кончена. Ну, а теперь песню.

Сэр Тоби. Вот тебе еще шесть пенсов для тебя самого. Спой нам песню.

Сэр Эндрю. Вот тебе столько же и от меня. Если один рыцарь дает...

Шут. Какую же вам спеть песню - любовную или нравственную?

Сэр Тоби. Любовную! конечно, любовную!

Сэр Эндрю. Да, разумеется. Я небольшой охотник до нравственности.

Шут (поет): "Куда бежишь ты, милая моя?

Постой и слушай. Твой любовник верный,

И громко петь умеющий, и тихо,

Сюда идет обнять тебя, красотка.

Стой, милая! Не там ли и конец

Пути, где ждет любовное свиданье?

Та истина известна всем на свете".

Сэр Эндрю. Прекрасно! честное слово, прекрасно!

Сэр Тоби. Хорошо! очень хорошо!

Шут (поет): А что любовь такое? Вся она

Не в будущем, а только в настоящем.

Веселый смех способна вызывать

Лишь настоящая, не будущая радость.

Грядущее всегда для нас темно,

А молодость, увы, недолговечна.

Итак, дитя, без дальних проволочек

Целуй меня без меры, без конца!

Сэр Эндрю. Какой сладостный голос! Это также верно, как то, что я рыцарь.

Сэр Тоби. Да, истинно можно сказать, что голос благоухающий.

Сэр Эндрю. Да, в самом деле и нежный, и благоухающий.

Сэр Тоби. Если слушать его носом, то выходит целая гармония благоуханий. А что, не выпить ли нам, чтобы перед нами заплясало само небо? Или не пробудить ли нам сову полунощницу такой песней, которая способна вытянуть три души из одного ткача? Как думаете?

Сэр Эндрю. Если вы меня любите, давайте сделаем это. У меня для этого чутье, как у собаки.

Шут. Клянусь Царицей небесной, что у иных собак чутье замечательное.

Сэр Эндрю. Это не подлежит никакому сомнению. Итак, давайте нет:- "Молчи, молчи, мошенник!"

Шут. Как же так, сэр:- "молчи, молчи, мошенник?" Значит я буду вынужден называть тебя мошенником, хоть ты и рыцарь?

Сэр Эндрю. О, я не в первый раз услышу, как меня называют мошенником! Начинай, шут! Начинается песня так:

"Ма-а-а-алчи!"

Шут. Как же я начну, когда вы велите мне молчать?

Сэр Эндрю. Это прелестно! Ну, начинай! (Поют хором).

Входит Мария.

Мария. Что у вас тут за гам? Не верьте после этого ни одному моему слову, если неправда, что её сиятельство затем потребовала к себе управителя Мальволио, чтоб прогнать вас всех троих вон.

Сэр Тоби. Ея сиятельство - китаянка, а мы - государственные люди; Мальволио - Пэг Рамзей, а "три развеселые парня" - мы. Что-жь, разве я ей не родня, не одной с ней крови? Нет, шалишь, сударыня! (Поет).

"Некий муж жил в Вавилоне...

Барыня, барыня!"...

Шут. Чорт возьми! рыцарь-то сегодня в отличном ударе.

Сэр Эндрю. Да, он становится молодцом хоть куда, когда в ударе, и я тоже; но в нем больше грации, а во мне более простоты.

Сэр Тоби (поет): "В двенадцатый день декабря"...

Мария. О, ради Бога, молчите!

Входит Мальволио.

Мальволио. С ума вы сошли, господа, или что вы такое? Не знаете вы, что-ли, ни стыда, ни приличия, когда в такое позднее время горланите словно медники? Или вы хотите обратить дом моей госпожи в кабак, когда выкрикиваете свои оглушительные песни, нисколько не жалея и не сдерживая голосов? Значит, у вас нет никакого уважения ни к месту, где вы находитесь, ни к лицам; нет никакого такта.

Сэр Тоби. Нет, сэр, мы все трое пели в такт. Отправляйтесь к чорту!

Мальволио. Сэр Тоби, я обязан сообщить вам без всяких обиняков слова барыни. Она приказала вам сказать, что хотя и приютила вас у себя, как родственника, но что тем не менее она нисколько не родня вашим безобразиям. Можете распрощаться с неприличным вашим поведением, и она будет весьма вам рада; если же нет,- благоволите расстаться с нею, и она охотно скажет вам:- "прощайте".

Сэр Тоби:"Прощай же, ангел, коль расстаться надо!"

Мария. Послушайте, добрейший сэр Тоби...

Шут. "Глаза его вещают, что дни его ужь сочтены".

Мальволио. Неужели...

Сэр Тоби. "Нет, не умру я никогда!"

Шут. Ну, нет, сэр Тоби, это вы изволите врать.

Мальволио. Я вполне с ним согласен.

Сэр Тоби. "Сказать ему,чтоб убирался!"

Шут. "А что-жь, когда и скажешь?"

Сэр Тоби. "Чтоб убирался навсегда!"

Шут. "Нет, нет, ты этого не скажешь!".

Сэр Тоби. Говорит, что нет никакого такта! Врешь, почтеннейший! Что-жь ты такое? Дворецкий, не более! А потому что сам воздержан, воображаешь, что не бывать ужь ни пирогам, ни пиву?

Шут. Ну, клянусь святой Анной, что этому не бывать, и инбирь все-таки станет жечь нам рот!

Сэр Тоби. Совершенно верно. Ступай, дворецкий, ступай чистить свою цепь хлебным мякишем. Эй, Мария! стопу вина.

Мальволио. Еслиб ты сколько нибудь дорожила расположением барыни, ты не потакала бы таким безобразиям. Я сейчас же доведу это до сведения её сиятельства (Уходит).

Мария. Ступай, хлопай ушами!

Сэр Эндрю. А что, было-бы ведь хорошо, еслиб вызвать его на поединок, да не явиться, одурачить его? Ведь это было бы не хуже выпивки.

Сэр Тоби. Верно. Я напишу тебе вызов или, если хочешь, изустно передам ему твое негодование.

Мария. Добрейший сэр Тоби, только эту ночь будьте потише, потому что барыня сильно расстроена после сегодняшнего разговора с молодым послом герцога. Что же касается Мальволио, предоставьте его мне. Если я не сделаю его всеобщим посмешищем, будьте обо мне, пожалуй, такого мнения, что у меня не хватает ума даже настолько, чтоб, вытянувшись, лежать на постели. Будьте уверены, что меня и не на это хватит.

Сэр Тоби. Разскажи, расскажи, на что же именно. Да и про него расскажи все, что знаешь.

Мария. Иногда он совсем смахивает на пуританина.

Сэр Эндрю. Знай я это ранее,я непременно отдул бы его, как собаку!

Сэр Тоби. Как, за пуританство? Разве оно достаточное основание для побоев?

Сэр Эндрю. Вполне достаточным основанием этого, конечно, назвать нельзя, но оно все-таки достаточно хорошее.

Мария. Будь он,чорт его возьми, по временам пуританином или всем, чем ему угодно, в сущности он угодник времени, надутый осел, задолбивший кучу высокопарных слов, которые и сыплет пригоршнями; самодовольный до нельзя, он воображает, будто исполнен всякими совершенствами и убежден, что, кто-бы на него ни взглянул, всякий непременно в него влюбится. И одно ужь это поможет мне отомстить ему.

Сэр Тоби. Что-же ты думаешь сделать?

Мария. Подкину ему любовную записку без подписи, в которой он по цвету бороды, по форме ног, по походке, по выражению глаз, по бровям, по цвету лица,- словом, по всему найдет свои изображение. Почерк-же мой до того сходен с почерком графини вашей племянницы, что, глядя на разные старые письма, мы сами с трудом различаем кем они написаны.

Сэр Тоби. Отлично! Нюхом чую отличную шутку.

Сэр Эндрю. Мне она тоже бьет в нос.

Сэр Тоби. Прочитав оброненное тобою письмо, он вообразит, что оно от моей племянницы и что она в него влюблена.

Мария. Мой замысел, действительно, боевой конь именно этой масти.

Сэр Эндрю. И твой конь обратит его в осла?

Мария. О, в осла, в этом я вполне убеждена.

Сэр Эндрю. Вот это будет прекрасно!

Мария. Ручаюсь, что шутка выйдет прелестная. Мое лекарство, я знаю, подействует непременно. Я вас обоих, да еще в придачу к вам шута, поставлю около самого того места, где он найдет записку, и вы потом запомните, как он будет истолковывать ее. Отправляйтесь-же теперь спать, и пусть вам приснится будущая проказа. Прощайте! (Уходит).

Сэр Тоби. Покойной ночи, Пентезился.

Сэр Эндрю. На мой взгляд она девка добрейшей души!

Сэр Тоби. Она отличнейшая ищейка и притом чистейшей породы. Любит-же она меня до обожания. Что скажешь на это?

Сэр Эндрю. Ах, и меня когда-то обожали!

Сэр Тоби. Идем пока спать. А послать еще за деньгами все-таки необходимо.

Сэр Эндрю. Останусь я в чистейших дураках, если не добуду руки твоей племянницы.

Сэр Тоби. Посылай за деньгами. Если в конце концов ты её не добудешь, называй меня хоть разбитой клячей.

Сэр Эндрю. Не верь мне никогда ни в чем, если не назову. Принимай это, как хочешь.

Сэр Тоби. Идем, идем! Я велю согреть еще немного хересу. Ложиться спать теперь ужь поздно. Идем приятель, идем! (Уходят).

СЦЕНА IV.

Комната во дворце герцога.

Входят: Герцог, Виола, Курио и другие.

Герцог. Я хочу послушать музыки. Здравствуйте, господа! Мне, добрый мой Цезарио, хочется услышать именно ту старую дедовскую песню, которую мы слышали вчера вечером. Она, казалось, облегчала мою страсть сильнее, чем все веселые и вычурные напевы нашего не в меру бойкого и легкомысленного времени. Пусть споют хоть одну только строфу.

Курио. Ваше высочество, того, кто мог бы ее спеть, здесь нет.

Герцог. Кто-же это?

Курио. Шут Фест, который так потешал родителя графини Оливии. Впрочем, он должен быть где нибудь по близости.

Герцог. Отыщи же его; а между тем пусть играют вступление (Курио уходит. Музыка играет). Если ты, мой милый, тоже когда-нибудь влюбишься, вспомни меня среди сладостных томлений любви, потому что все истинные влюбленные таковы же, как я, все изменчивы, прихотливы во всем, кроме постоянных мечтаний об обожаемом существе. Нравится тебе этот напев?

Виола. Он как будто служит отзвучием того престола, на котором возседает любовь.

Герцог. Ты говоришь о любви, словно по опыту. Я готов поклясться жизнью, что, несмотря на всю твою молодость, твои глаза уже останавливались снисходительно на какой-нибудь очаровавшей их красавице. Ведь так, плутишка?

Виола. Да, не во гнев вам будь сказано, немножко так.

Герцог. Какого-же рода эта женщина?

Виола. Вылитый вы.

Герцог. В таком случае она тебя не стоит. А каких она лет?

Виола. Приблизительно ваших, мой повелитель.

Герцог. Если так, она слишком стара. Женщина должна выбирать мужа всегда старше себя; это будет более подходящий подбор и поведет к полному равновесию в сердцах у обоих; потому что, милейший мой паж, хотя мы и хвалимся противным, наши привязанности слабее, непостояннее, прихотливее и изменчивее, чем у женщин, и проходят оне быстрее.

Виола. Я того же мнения.

Герцог. Поэтому предмет твоей любви должен быть моложе тебя. Иначе твоей любви не удержаться на наклонной плоскости. Женщины - то же что розы: оне, как только расп?стятся вполне, так сейчас-же и осыпаются.

Виола. Да, оне именно таковы! И как жаль, что оне умирают, как только достигнуть полного совершенства!

Входят: Курио и Шут.

Герцог. Сюда, любезный, сюда! Спой нам ту песню, которую пел вчера. Заметь, Цезарио, песню; она очень старая и простая. Ее обыкновенно на открытом воздухе распевают прядильщицы, чулочницы и кружевницы; наивно правдивая, она дышет невинною любовью, как самое старое время.

Шут. Вы готовы слушать, государь?

Герцог. Да; прошу тебя, пой!

Шут (поет): "Приди, приди, о смерть, возьми меня скорее,

Дай мне вкусить покой под мрачным кипарисом!

Лети последний вздох, лети же вон из груди,

Меня жестокая красавица убила.

Мой белый саван пусть осыплют ветви тиса:

Для мрачных похорон пригодней нет растенья,

Пускай и на моих похоронах

Он роль свою обычную съиграет.

И ни один другой цветок благоуханья

Пусть с крышки гробовой моей не разливает,

Пусть ни единый друг, тоскуя об умершем,

Слезы сочувствия на прах мой не уронит.

Чтоб под землей меня рыданьями не мучить,

Пускай мой хладный прах в таком зароют месте,

Где ни один любовник не найдет

Его в своей неутолимой скорби".

Герцог. Вот тебе за труд.

Шyт. Этo coвcем нe тpyд, вaшe выcoчeство. Пение мне самому доставляет удовольствие.

Герцог. Так я плачу тебе за удовольствие.

Шут. Верно. Ведь и за удовольствие надо рано или поздно расплачиваться

Герцог. Позволь мне тебя отпустить.

Шут. Да будет бог меланхолии твоих хранителем и сошьет тебе портной камзол из двуличной тафты, потому что настроение твоего духа настоящий опал. Я желал бы, чтобы люди, в такой же мере наделенные постоянством, отправлялись в море, где у них всюду есть дело и нигде нет никакой цели. Путешествие было-бы дальнее и не стоило-бы ровно ничего. До свидания (Уходит).

Герцог. Пусть уходят и остальные (Курио и свита удаляются). Еще раз, Цезарио! отправься, любезный Цезарио, к жестокосердной красавице и скажи ей, что во всем мире моя любовь не знает себе равной. Скажи, что дорожит она не количеством илистой земли, то есть теми благами, которыми ее в таком изобилии наделила судьба. Да, скажи ей, что я также равнодушен к благам фортуны, как к самой фортуне, но что она привлекает меня к себе только высшими из тех сокровищ, которыми украсила ее природа.

Виола. Но если она не в силах вас полюбить?

Герцог. Таким ответом я не могу довольствоваться.

Виола. Однако, придется это сделать. Вообразите себе, что какая нибудь девушка,- а такая, может быть, и есть,- сгорает к вам точно такою же мучительною любовью, как ваша любовь к Оливии, что вы не можете полюбить ее, что вы говорите ей это прямо,- так разве ей не придется этим удовольствоваться?

Герцог. Нет, женская грудь не в силах выдержать биений той жгучей страсти, которую любовь зародила в моем сердце; ни одно женское сердце не довольно обширно, чтоб вместить в себе столько волнений. Увы, их любовь можно назвать желанием, порождением не печени, а рта, допускающим пресыщение и даже отвращение. Моя же любовь ненасытна, как море, и может переваривать столько же. Не сравнивай же любви, которую может питать ко мне женщина, с моей любовью к Оливии.

Виола. Я знаю однако...

Герцог. Что же ты знаешь?

Виола. Я знаю, слишком хорошо, как может любить женщина; что между ними есть такие, которые не уступят в верности нам. Дочь моего отца любила также, как, может быть, любила бы вас я, еслиб была женщиной.

Герцог. Что же сталось с ней потом?

Виола. Из нея, синьор, вышла совсем белая страница. Никогда не призналась она никому в своей любви и допустила, чтоб эта тайна, как червь в распукольке, питалась румянцем её щек. Она изнывала в безмолвьи, сидела как бледное изображение грусти, и улыбалась скорби, как терпение на могильном памятнике. Разве это не было истинной любовью? Мы, мужчины, конечно, сумеем и наговорить более, и наклясться смелее, но наши заверения решительно ничего не стоют, потому что великими мы оказываемся, только давая обет, но в самой любви мы, увы, слишком ничтожны.

Герцог. Что же, любовь свела твою сестру в могилу?

Виола. Я представляю собою всю семью моего отца, разом и всех его дочерей, и всех сыновей. И я, право, не знаю. Синьор, надо мне идти к графине или не надо?

Герцог. Да вот в чем дело! Ступай скорее к ней, передай ей вот эту вещицу и скажи, что любовь моя не может ни подчиниться мне,ни переносить её отказа (Уходят).

СЦЕНА V.

Сад Оливии.

Входят: сэр Тоби Бэльч, сэр Эндрю Эг-чик и Фабиано.

Сэр Тоби. Иди, иди сюда, синьор Фабиано.

Фабиано. Еще бы не пойти! Если я прозеваю хоть крошку этой потехи, пусть меланхолия изсушит меня до смерти.

Сэр Тоби. И ты, неправда-ли, будешь рад, если этот скверный, гнусный негодяй порядком опозорится?

Фабиано. Буду рад выше всякой меры. Вы ведь знаете: он из-за медвежьей травли лишил меня расположения графини.

Сэр Тоби. Устроим на зло ему новую травлю, одурачим его окончательно. Так ведь, сэр Эндрю?

Сэр Эндрю. Да будет нам стыдно, если не одурачим.

Входит Мария.

Сэр Тоби. Вот и милая плутовка. Ну, что, индейский мой металл?

Мария. Спрячьтесь все трое скорее за этот куст. Мальволио идет сюда по этой дорожке. Он с полчаса простоял вон там, на солнце, упражняясь перед своей тенью в хороших манерах; ради потехи не спускайте с него глаз. Я знаю, что это письмо превратит его в болвана созерцательнаго. Скорее же! От имени шалости приказываю вам: прячьтесь скорее за куст (Мужчины прячутся. Она роняет на дорожку письмо). Ты же лежи здесь, потому что вот подходит форель, которую нам следует поймать, щекоча ее (Уходит.)

Входит Мальволио.

Мальволио. А ведь мне везет, везет непомерное счастье. Мария как-то говорила, что она ко мне расположена. Разве я сам не слыхал, как она довольно ясно намекала, что если и полюбит кого-нибудь, то непременно человека моей комплекции. Помимо этого, она только с одним мною обращается с таким уважением, полным ободрения, и совсем не так, как с прочими служителями. Что-же следует мне думать об этом?

Сэр Тоби. Каково самомнение у этого бездельника!

Фабиано. Молчите. Созерцание делает его самым редким индейским петухом. Смотрите, как охорашивается он, подняв перья.

Сэр Эндрю. Клянусь, мне ничего бы не стоило отколотить бездельника.

Сэр Тоби. Молчи!

Мальволио. А вдруг я сделаюсь графом Мальволио!

Сэр Тони. Еще чем, бездельник?

Сэр Эндрю. Уложи, уложи его на месте!

Сэр Тоби. Молчи, молчи!

Мальволио. Бывали такие примеры: какая-то царица говорят, вышла замуж за торговца женскими нарядами.

Сэр Эндрю. О, какой стыд для тебя, новая Иезавель!

Фабиано. Да молчите же! Он вошел уже в азарт. Смотрите, как раздувается его воображение.

Мальволио. Месяца через три после нашей свадьбы,- вот буду я сидеть на парадном своем кресле.

Сэр Тоби. Зачем нет у меня самострела! Я бы угодил ему прямо в глаза.

Мальволио. Да, сижу в широкой бархатной одежде с разводами, так как только что встал с одра отдохновения, где оставил Оливию еще спящею. Затем сзываю служителей.

Сэр Тоби. Гром и молния!

Фабиано. Тише! тише!

Мальволио. Затем, придавая себе надменный вид и важно окинув их таким взглядом, который ясно показывает, что мое положение мне известно и что я желаю, чтобы и она знала свое, я приказываю назвать родственника моего Тоби.

Сэр Тоби. О, цепи и кандалы!

Фабиано. Тише-же! говорят, тише! Внимание и внимание!

Мальволио. Семеро из моих слуг, покорные моей воле летят стремглав отыскивать Тоби, а я тем временем хмурю брови или, пожалуй, завожу часы или играю какой-нибудь дорогой безделушкой. Тоби подходит, почтительно раскланивается со мной...

Сэр Тоби. Неужто я этого мерзавца оставлю в живых!

Фабиано. Молчите, или я заставлю вас молчать, хотя-бы для этого пришлось прибегнуть к пытке.

Мальволио. Я протягиваю ему руку вот так, прикрывая дружественную свою улыбку строгим взглядом порицания...

Сэр Тоби. И Тоби не хватят тебя за это по роже?

Мальволио. А затем говорю:- "Дядя Тоби, так как счастливая моя звезда бросила твою племянницу в мои объятия, то она же дарует мне право сказать тебе..."

Сэр Тоби. Что еще такое?

Мальволио. Надо отрешиться от пьянства,

Сэр Тоби. Чтоб тебе подавиться, шелудивому!

Фабиано. Да уймитесь же, иначе вы порвете все нити нашей потехи.

Мальволио. Помимо этого вы расточаете сокровища своего времени с каким-то дуралеем рыцарем.

Сэр Эндрю. Ручаюсь вам, что он это говорит на мой счет.

Мальволио. С каким-то сэром Эндрю.

Сэр Эндрю. Я так и знал, что это обо мне, потому что весьма многие называют меня дуралеем.

Мальволио. Это что такое? (Поднимает письмо).

Фабиано. Вот теперь глупая птица около самого силка.

Сэр Тоби. Тише! Пусть гений шутки надоумит его прочесть это письмо громко.

Мальволио (подняв письмо). Клянусь жизнью, это почерк графини. Она точно так пишет и С, и У, и Т; точно так-же выводит и прописные П. Нечего и сомневаться, что это её почерк.

Сэр Андрю. "Ея С, её У, её Т",- что все это значит?

Мальволио (читает). "Неизвестному предмету моей любви шлю лучшие мои пожелания". Это обычная её фраза. Ну теперь воск, с твоего позволения: Ба! и оттиснулась нанем её Лукреция, которой она обыкновенно запечатывает свои послания. Письмо решительно от графини. Но к кому-же?

Фабиано. Сейчас он попадется окончательно.

Мальволио (читает):

Кого люблю - Юпитер это знает,

Но именно кого - про то

Среди живых не должен знать никто,

И вот я на язык молчанье налагаю".

"Среди живых не должен знать никто"! Зачем-же это сказано? Что, если речь идет о тебе, Мальволио?

Сэр Тоби. Повесить-бы тебя на первом суке, мерзавца!

Мальволио (читает).

"Признаться-ли тому, кого я обожаю?

Нет!.. Как Лукреция меч обнаженный свой,

Молчание я в грудь себе вонзаю,

Но крови все-таки я тем не проливаю.

М. А. О. И., кумир и властелин ты мой.

Фабиано. Загадка хоть куда!

Сэр Тоби. Говорил ведь я вам, что она преумная девчонка.

Мальволио. "М. А. О. И., кумир и властелин ты мой". Нет, прежде вглядимся... Вглядимся, вглядимся!

Фабиано. А какое отравленное блюдо приготовила она ему?

Сэр Тоби. И как жадно он, сыч, на него накинулся!

Мальволио (читает). "Признаться-ли тому, кого я обожаю?" Отчего-же не признаться, когда она может даже мне повелевать? Я ведь её слуга, а она госпожа моя. Это ясно для самого обыкновенного ума, это нисколько не противоречит моему предположению. Но что значит, наконец, этот подбор букв? Еслиб мне удалось составить из них что нибудь подходящее ко мне. Попытаюсь. М. О. А. И.

Сэр Тоби. Пытайся, пытайся, несясь по ложному следу!

Фабиано. А собаки все-таки затявкают, хотя вонь и станет бить им в нос, как от лисицы.

Мальволио. М,- ужь не Мальволио-ли? ведь мое имя начинается с буквы М.

Фабиано. Ну, не говорил я, что он попадется в силок? Отличный он пес для того, чтобы отыскивать ложные следы.

Мальволио. М! - но затем следующее совсем не кстати. Должно-бы следовать А., а следует О. Надеюсь, что не окончится чем нибудь вроде "го-го".

Сэр Тоби. Я отколочу его палкой, чтобы заставить его кричать:- "ой-ой!"

Мальволио. А затем в конце - И.

Фабиано. Жаль, что у тебя нет глаз на затылке, иначе ты увидал-бы, что наклал за собою более позора, чем приготовил счастья впереди.

Мальволио. М. О. А. И. - этот намек не так ясен, как первый, но если допустить маленькую натяжку, и он ко мне применим, потому, что все эти буквы находятся в моем имени. Затем следует проза (Читает). "Если это попадется в твоя руки, взвесь все хорошенько. Если моя счастливая звезда значительно возвысила меня над тобою: не пугайся величия. Одни родятся великими, другие завоевывают себе величие; иным же величие само навязывается на шею. Судьба протягивает тебе руку; пусть ее пожмут твоя смелость и твоя гениальность. Чтобы приготовить себя к тому, чем ты можешь быть, отрешись от прежней своей скромной оболочки и явись новым человеком. Будь несообщителен с родственниками, резок и горд со слугами; пусть язык твой лепечет про одни только государственные дела; не бойся казаться странным. Все это советует тебе та, кто о тебе вздыхает. Вспомни, кто восхищался твоими желтыми чулками и кто желал, чтобы ты всегда завязывал подвязки крест на крест; говорю: вспомни! Иди на все. Твое счастье - дело решенное, если только ты этого захочешь, или оставайся навсегда только дворецким, товарищем слуг и недостойным даже коснуться пальцев фортуны. Прощай. Счастливица и несчастная, желающая поменяться с тобою своим положением". Даже свет на открытой равнине не так лучезарен! Дело совершенно ясное. Я буду горд, высокомерен, буду читать писателей, толкующих о политике, буду зуб за зуб грызться с сэром Тоби, омою себя от всякой близости с челядью прислужников; буду образцом щегольства и сделаюсь настоящим порядочным человеком. Теперь, дозволяя воображению играть мною, я нисколько себя не дурачу, потому что решительно все наводит меня на мысль, что графиня в меня влюблена. Она хвалила недавно моя желтые чулки и одобряла, что подвязки завязаны крест на крест. Этим она открывает мне свою любовь, и некоторого рода внушения побуждают не пренебрегать этим нравящимся ей нарядом. Благодарю мою звезду, я счастлив! Буду наряден и важен и надену сейчас-же желтые чулки, крест на крест перехваченные подвязками. Благословляю тебя, Юпитер, и тебя, счастливая моя звезда!Однако, тут есть еще приписка (Читает). "Не может быть, чтоб ты не догадался, кто я. Если ты разделяешь мою любовь, вырази это улыбкой. Улыбка так идет к тебе,- поэтому, дорогой мой, прошу тебя, улыбайся в моем присутствии постоянно". Благодарю тебя, Юпитер! Буду улыбаться, сделаю все, чего бы она ни хотела (Уходит).

Фабиано. Я не отдам моей доли участия в этой шутке даже за тысячное жалованье от какого нибудь восточного властелина.

Сэр Тоби. А я так готов даже жениться на плутовке Мэри.

Сэр Эндрю. И я тоже.

Сэр Тоби. И единственным приданым, которое я за нею потребую, будет другая такая-же шутка.

Сэр Эндрю. И я тоже.

Фабиано. А вот и наша милая обманщица, умеющая дурачить пустые головы.

Входит Мария.

Сэр Тоби. Если хочешь, можешь поставить ногу на мою выю.

Сэр Эндрю. И на мою.

Сэр Тоби. Я готов проиграть тебе в шашки мою свободу, сделаться твоим рабом.

Сэр Эндрю. И я тоже.

Сэр Тоби. Ты очаровала его таким сновидением, что он, пожалуй, с ума сойдет, когда оно исчезнет.

Мария. Скажите не шутя, подействовало на него мое письмо?

Сэр Тоби. Как действует водка на повивальную бабку.

Мария. Если хотите видеть плоды начавшейся шутки, постарайтесь быть свидетелями, когда он в первый раз явится к графине. Он непременно явится в желтых чулках, а этот цвет ей противен; он завяжет подвязки крест на крест, а эта мода ей ненавистна; он станет поминутно ей улыбаться, а это нисколько не соответствует грустному настроению её духа и не может не унизить его в её глазах, даже унизить очень значительно. Если желаете это видеть, ступайте за мною.

Сэр Тоби. Хоть к воротам самого Тартара, остроумнейшая из чертовок!

Сэр Эндрю. И я тоже (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Сад Оливии.

Входят: Виола и Шут с бубном.

Виола. Да хранит Господь и тебя, и твой инструмент! Ты бубном зарабатываешь средства к жизни?

Шут. Да, синьор, к жизни около церкви.

Виола. Что же, ты причетник?

Шут. Нисколько. Я только живу у церкви, потому что живу у себя в доме, а дом мой возле самой церкви.

Виола. Пожалуй, если так, ты можешь сказать, что и король, если нищий живет возле него, живет у нищаго; или что церковь стоит подле твоего бубна, если поставить бубен около церкви.

Шут. Вполне справедливо. А каковы времена-то настали! Всякое изречение для умной головы решительно то же, что лайковая перчатка: сейчас изнанка то и вывернется наружу.

Виола. Совершенно справедливо. Постоянная привычка играть словами скоро их опошляет.

Шут. Поэтому я и желал бы, чтобы у моей сестры не было имени.

Виола. Почему так?

Шут. Потому, синьор, что имя ведь тоже слово, а слишком вольное обращение с этим словом, пожалуй, мигом и опошлит сестру, и сделает ее беспутной. Слова, в самом деле, стали страшными бездельниками с тех пор, как их опозорили обязательства.

Виола. На каком же это основании?

Шут. Извините, сэр, не могу привести вам никакого основания, не прибегая к словам, а слова сделались до такой степени лживы, что мне протяжно к ним обращаться, когда приходится рассуждать.

Виола. Ручаюсь, что ты парень веселый и что тебе решительно все нипочем.

Шут. Ну, нет; есть кое что, что мне и почем. А вот вы,- если ужь говорить по совести,- мне в самом деле нипочем. Если считать кого нибудь нипочем - одно и тоже, что желать, чтоб этот кто-то сделался незрим.

Виола. Ты не шут ли графини Оливии?

Шут. Нисколько. У графини Оливии нет никаких шутов. Она даже не хочет держать себе дураков для замужества. Дураки ведь похожи на мужей, как килька на сельдь, только мужья побольше. Я, право, не шут, а только перевираю слова графини.

Виола. Я как то недавно видел тебя у герцога Орсино.

Шут. Глупость и шутовство ведь обходят весь мир, как солнце, и светят всюду. А мне все-таки было бы очень жаль, синьор, еслиб ваш господин так же часто находился в глупой компании, как моя госпожа. А я, кажется тоже видел вашу мудрость у герцога.

Виола. Если ты вздумал и надо мною подсмеиваться, не хочу я больше с тобой толковать. Вот тебе на расходы.

Шут. Да пошлет вам за это Юпитер бородку, когда сам богаче станет волосами.

Виола. Признаюсь тебе откровенно:- мне бы очень хотелось иметь поскорее бороду, хотя совсем бы не хотелось, чтобы она росла у меня на лице. Дома твоя госпожа?

Шут. А что, ведь еслиб у этой монеты была парочка, ведь у них оказался бы приплод.

Виола. Конечно, сбереженный и пущенный в рост!

Шут. Хотелось-бы мне сыграть фригийского Пандара и добыть Крессиду для этого Троила.

Виола. Понимаю тебя: - ты отлично умеешь выпрашивать.

Шут. Мне кажется, что уже не бог знает какая большая заслуга нищенством добыть нищую. Крессида была только нищая. Хозяйка моя у себя, синьор. Пойду, объясню ей, откуда вы; что же касается того, кто вы и зачем,- это совсем не входит в мою сферу; сказал-бы я даже:- "в мою стихию",- но слово слишком устарело (Уходит).

Виола. А шут достаточно умен для своей роли, для исполнения которой необходима своего рода смышленность. Он должен соображать, в каком настроении духа те, над кем он думает потешаться, их нрав и какое выбрано для этого время; не бросаться, подобно беспутному соколу, бросающемуся на каждую перо, которое пролетает мимо его глаз. Ремесло его настолько-же трудно, насколько и обязанность, взятая на себя, умна, потому, что дурачество только тогда и хорошо, когда оно ловко, а дурачество умных даже вселяет сомнение в самом их уме.

Входят: сэр Тоби Бельч и сэр Эндрю Эг-чик.

Сэр Тоби. Здравствуйте, синьор.

Виола. Здравствуйте.

Сэр Эндрю. Dieu vous garde, monsieur.

Виола. Et vous aussi, votre serviteur.

Сэр Эндрю. Надеюсь, синьор, что так: да, точно также как и я ваш слуга.

Сэр Тоби. Угодно вам войти в дом? Племянннца желает, если у вас к ней есть какое-нибудь дело, чтобы вы вошли.

Виола. Очень благодарен вашей племяннице. Для нея-то я сюда и пришел.

Сэр Тоби. Итак, испытайте же свои ноги, синьор, приведите их в движение.

Виола. Мои ноги лучше меня понимают, чем я понимаю ваше предложение испытать их.

Сэр Тоби. Я желаю сказать, синьор, чтоб вы пошли и вошли.

Виола. Отвечу вам тем, что пойду и войду. Но мы опоздали.

Входят: Оливия и Мария.

Прекраснейшая, совершеннейшая графиня! Да прольет на тебя небо, как дождь, свои благовония!

Сэр Эндрю. Юноша этот прекрасный царедворец. Какие выражения! "Изольет, как дождь, свои благовония!" Превосходно!

Виола. Мое поручение, графиня, имеет голос только для вашего в высшей степени благосклонного и снисходительного слуха.

Сэр Эндрю. "Благовония, благосклонность, снисхождение" - записываю в свою книжку. Сейчас приму к сведению все три выражения.

Оливия. Затворите калитку и оставьте нас (Сэр Тоби, сэр Эндрю и Мария уходят). Дайте мне вашу руку.

Виола. Это моя обязанность, графиня.

Оливия. Как вас зовут?

Виола. Имя вашего слуги, прекрасная синьора,- Цезарио.

Оливия. Моего слуги? Веселье совсем исчезло с тех пор, как раболепное притворство стало называться вежливостью. Вы, молодой человек, слуга герцога Орсино.

Виола. А он ваш! Его-же слуга поневоле должен быть и вашим. Слуга вашего слуги, графиня, ваш слуга.

Оливия. Что касается герцога, то я нисколько о нем не думаю. Желала-б, чтобы в его мыслях оказалось пустое место, вместо того,чтоб оно было занято мною.

Виола. Я пришед укрепить вашу добрую память о нем

Оливия. О нет, сделайте одолжение, не надо. Я уже просила вас никогда мне о нем не говорить. Если есть какая нибудь другая просьба, я выслушаю ее охотнее, чем самую прекрасную музыку, несущуюся с одной из небесных сфер.

Виола. Прелестная графиня...

Оливия. Ах, постойте! Прошу вас, дайте мне кое-что вам сказать. После того прелестного впечатления, которое вы произвели здесь последний раз, я послала в погоню за вами кольцо и таким образом, как мне кажется, ввела в обман и моего служителя, да и вас. Я, вероятно, сильно подверглась вашему осуждению за то, что при помощи постыдной хитрости пыталась заставить вас принять то, что, как вам хорошо известно, вам никогда не принадлежало! Что могли вы подумать? Не выставили-ли вы моей чести к позорному столбу и не травили-ли ее всеми разнузданными мыслями, которые может придумать злорадствующее сердце? Для такого понятливого человека, как вы, этого достаточно. Я дала вам довольно ясно понять, что только легкий креп, а не живая грудь, скрывает мое сердце. Затем я готова вас слушать.

Виола. Мне вас очень жаль.

Оливия. Это уже шаг к любви.

Виола. Нет, нет, нисколько! Кто-же не знает, что мы нередко возбуждаем жалость даже во враге?

Оливия. Если так, я думаю, что мне пора опять улыбнуться. О, человечество! как способны быть гордыми люди бедные! Если суждено сделаться чьей нибудь добычей, то ужь лучше быть растерзанным львом, чем волком. (Бьют часы). Часы упрекают меня в напрасной трате времени. Успокойся, добрый юноша: отрекаюсь от всяких притязаний на тебя, хотя и сознаю, что, когда для ума и для юности настанет пора жатвы, твоя жена пожнет прекраснейшего мужа. Вот ваша дорога; она лежит прямо на запад.

Виола. Если так, отправляюсь на запад. Пусть красота и веселое расположение духа не покидают вас, графиня, никогда! А господину моему вы ничего не поручите сказать.

Оливия. Постой! Сделай одолжение, скажи:- что ты обо мне думаешь?

Виола. Мне кажется, вы думаете, что вы совсем не то, что вы есть на самом деле.

Оливия. Если я так думаю, то, мне кажется, и ты тоже.

Виола. И не ошибаетесь:- я не то, что есть.

Оливия. Желала бы я, чтобы ты был тем, чем бы мне хотелось.

Виола. А разве это было бы лучше того, что я есть? Хотел бы я, чтоб было так, потому что теперь я только ваш шут.

Оливия. О, как красиво то презрение, которое сказывается в его презрительных и раздраженных губах! даже укоры совести преступника не обнаруживаются так скоро, как любовь, которую стараются скрыть. Ночь любви - ясный полдень. Цезарио, клянусь тебе всем, что есть святого:- розами весны, девственностью, честью, правдой,- что люблю тебя, люблю так, что, несмотря на твою гордость, ни ум, ни благоразумие не могут меня заставить затаить свою страсть. Из того, что я сама ищу твоей любви, не выводи заключения, что на нее не стоит отвечать. Верь, что любовь, которой ищут, хороша; но та, которая нарождается без всяких исканий, еще лучше.

Виола. Клянусь невинностью моей и юностью, что у меня есть и сердце, и любовь, и верность, но они не отданы ни одной женщине и никогда ни одной из них не быть над ними царицей, кроме меня самого. Прощайте, графиня. Отныне мне более не придется передавать вам огорчения моего господина.

Оливия. Нет, приходи опять. Может быть, тебе еще и удастся вызвать в этом сердце любовь к тому, чья страсть ему теперь так противна (Уходит).

СЦЕНА II.

Комната в доме Оливии.

Входят: сэр Тоби, сэр Эндрю и Фабиано.

Сэр Эндрю. Нет, клянусь честью, не останусь здесь долее ни минуты.

Сэр Тоби. Почему же, ядовитое мое вещество, почему?

Фабиано. Да, сэр Эндрю, вы должны непременно сказать,почему.

Сэр Эндрю. Оттого, что я видел, как твоя племянница была любезна со слугою герцога; я же никогда не видал от неё подобной любезности. Я видел все, что происходило в саду.

Сэр Тоби. А тебя, старый холостяк, скажи, видела она?

Сэр Эндрю. Как я вижу вас.

Фабиано. Так это сильнейшее доказательство любви её к вам.

Сэр Эндрю. Что-жь ты осла, что-ли, хочешь из меня разыгрывать?

Фабиано. Я докажу, что я прав, призвав в законные свидетели и ум, и здравый смысл.

Сэр Тоби. А они были присяжными еще ранее того времени, когда Ной сделался мореходом.

Фабиано. Она на ваших глазах любезничала с молодым человеком единственно для того, чтобы раздражить вас, чтобы пробудить в вас дремлющее ваше мужество, вложить огонь в ваше сердце, серу в вашу печень. Вам следовало тут же подойти к ним и смутить юношу какой нибудь такой замысловатой шуткой, что он онемел бы от изумления. Этого-то и ожидали от вас, но не дождались. Вы дали время стереться двойной позолоте благоприятного случая и в мнении графини теперь попали на самый север, где вам, подобно сосульке на бороде голландца, висеть до тех пор, пока вы не искупите его каким нибудь блестящим подвигом мудрости или, пожалуй, каким нибудь смелым политическим поступком.

Сэр Эндрю. Если ужь это необходимо, то я скорее прибегну к храбрости, потому что политику я терпеть не могу. Сделаться политиком для меня все равно, что превратиться в броуниста.

Сэр Тоби. Так и созижди здания своего счастья на фундаменте храбрости. Вызови герцогского юношу на поединок, нанеси ему раны в одиннадцати местах, и племянница непременно обратит на тебя внимание. Поверь, никакая сваха в мире не отрекомендует мужчину женщине лучше, чем слава и чем храбрость.

Фабиано.Сэр Эндрю, другого средства нет.

Сэр Эндрю. Согласится кто-нибудь из вас передать ему вызов?

Сэр Тоби. Ступай, напиши его в самом воинственном тоне; будь заносчив и краток,- дело не в остроумии,- так-то вызов будет и замысловат, и красноречив. Намыль ему голову со всем своеволием, доступным чернилам. И будет не дурно, если ты раза два или три обратишься к нему на "ты". Настрочи столько-же оскорблений, сколько их уместится на листе, хотя бы самый лист был так громаден, что мог-бы покрыть даже ложе Вера. Ступай, похлопочи, чтобы в чернилах оказалось достаточное количество желчи, хотя ты и будешь писать гусиным пером, это все равно. Итак, за дело!

Сэр Эндрю. Где-же я тебя отыщу?

Сэр Тоби. В нашем cubiculo. Ступай (Сэр Эндрю уходит).

Фабиано. Для вас, сэр Тоби, человек этот безценный.

Сэр Тоби. Да ни, любезный, обошелся ему не дешево - тысячи в две или около того.

Фабиано. Славное письмо он напишет. Только вы ведь его не отдадите?

Сэр Тоби. Никогда не верь мне ни в чем, если не отдам; да еще подстрекну и юношу к ответу. Я уверен, что их не стащишь ни волами, ни канатами.Что-же касается до Эндрю, то если по его вскрытии ты найдешь в его печени хоть столько крови, чтоб блоха могла замарать в ней свои лапки, я готов съесть все, что останется от вскрытия.

Фабиано. Да и противник-то его, тот молодой чело век, судя по наружности, тоже не из свирепых.

Входит Мария.

Сэр Тоби. Вот младший из девяти птенцов крапивника.

Мария. Если хотите, чтоб селезенка у вас распухла, или смеяться до колик, идите за мною. Глупый Мальволио сделался язычником, совершеннейшим отступником; потому что ни один христианин, надеющийся достигнуть блаженства при помощи истинной веры, никогда не поверит, чтобы возможно было наврать такое огромнейшее количество таких несообразных глупостей. Он в желтых чулках.

Сэр Тоби. Перевязанных крест на крест?

Мария. Самым безобразным образом, точь-в-точь, как у педанта, читающего наставления в церкви. Я подстерегала его, словно намереваясь его убить. Он в точности исполняет все, чего требовало подброшенное письмо. Он, улыбаясь, пестрит лицо таким множеством полос, какого нет и на новейшей ланкарте, даже с придачей Индий. Ничего подобного вы никогда, конечно, не видывали. Я едва удержалась,чтобы чем-нибудь в него не швырнуть. Я убеждена, что графиня не выдержит и ударит его, а если ударит, он только улыбнется, приняв это за величайшую благосклонность.

Сэр Тоби. Веди, веди нас! (Уходят).

СЦЕНА III.

Улица.

Входят: Антонио и Себастиано.

Себастиано. По собственной воле я никогда бы не решился обезпокоить вас, но так как вы находите удовольствие даже в самом беспокойстве, то я и кончаю мои укоры.

Антонио. Я не мог оставаться без вас; меня, как шпорами, подзадоривала моя привязанность, а она острее зубчатого железа. Не одно желание увидеть вас побудило меня сделать то, что я сделал, хотя и этого было-бы вполне достаточно. Но помимо этого меня тревожила мысль обо всем что может с вами случиться в стране, вам совершенно незнакомой, и для иноземца, не имеющего ни друга, ни путеводителя, крайне дикой и негостеприимной. Привязанность и эта боязнь заставили пуститься меня за вами в погоню.

Севастиано. Добрый Антонио, я могу ответить только словами благодарности,- да, благодарности, одной только благодарности. Ведь нередко за услугу отделываются этою ничего нестоющею платой. Еслиб мои средства соответствовали моим желаниям, я расплатился бы с вами лучше. Что-же мы станем делать теперь?Пойдем осматривать примечательности города?

Антонио. Отложим это лучше до завтра, а теперь позаботимся о ночлеге.

Себастиано. Я не устал, а до ночи еще далеко. Прошу тебя, потешим взоры древними памятниками и всем, что составляет славу этого города.

Антонио. Извините, но ходить по этим улицам не совсем для меня безопасно. Раз, в схватке с галерами герцога, я так ему насолил, что, попадись я теперь здесь, мне, конечно, не сдобровать.

Севастиано. Много, значит, побили народу?

Антонио. Нет, дело было не кровавое, хотя, судя по кое-каким признакам, легко могло сделаться кровавым. Впоследствии, конечно, можно было все поправить, возвратить то, что отнято. Многие из наших ради торговли так и сделали; но я не согласился, и за это, если меня здесь поймают, мне дорого придется поплатиться.

Севастиано. Так не выходите-же так открыто.

Антонио. И не буду. Вот вам мой кошелек. Остановиться нам лучше всего в южном предместьи города, в гостиннице Слона. Я закажу там ужин, а вы, обогащая себя новыми знаниями, кое-как убьете время, пока ужин будет готов.

Себастиано. На что-же мне ваш кошелек?

Антонио. На тот случай, еслиб какая нибудь безделушка вам понравилась и вам захотелось-бы ее купить. Ваши-же средства, как я думаю, не достаточно велики, чтоб тратить их на пустяки.

Себастиано. Хорошо, буду на время вашим кошельконосцем. До свидания.

Антонио. В гостиннице Слона.

Себастиано. Помню (Уходят).

СЦЕНА IV.

Сад Оливии.

Входят: Оливия и Мария.

Оливия. Я послала за ним. Если он скажет:- "приду", чем угощу я его? что подарю ему? Потому что юность чаще продает себя, чем отдается добровольно или взаймы. Однако, я ужь слишком громко разговорилась! Где Мальволио? Он суров и важен. Такой слуга как раз подходить к моей судьбе. Где-же Мальволио?

Мания. Он, кажется, шел сюда, но в каком-то странном состоянии, точно помешанный.

Оливия. Что-же с ним такое? Приходит в ярость?

Мария. Нет, ваше сиятельство, только улыбается. Во всяком случае не мешало-бы, чтобы кто нибудь находился около вас, пока он будет здесь. Он, право, помешался.

Оливии. Позови его ко мне. Грустное и веселое помешательство тожественны: и я, и он, оба мы помешанные.

Мария возвращается с Мальволио.

Что с тобою, Мальволио?

Мальволио. Ге-ге-ге! прелестнейшая графиня!

Оливия.Ты смеешься? А я послала за тобою по весьма неприятному делу.

Мальволио. Неприятному, графиня? Неприятно оно могло бы быть только для меня. Это - то есть завязыванье подвязок крест на крест - затрудняет до некоторой степени кровообращение. Но что же из этого? Если нравлюсь очам одной, это,- как говорится в одном правдивом сонете,- что: "Я нравлюсь одной - нравлюсь всем!"

Оливия. Да что с тобой? Что у тебя такое?

Мальволио. Ничего черного на душе нет, хотя ноги и пожелтели. Все в руках его и все, что оно требует, будет исполнено. Надеюсь, что, как полагаю, прелестный римский почерк мне знаком.

Оливия.Ступай, ляг в постель, Мальволио.

Мальволио. В постель? Да, мое сокровище, приду к тебе, приду непременно.

Оливия. Да поможет тебе Господь! Что ты все улыбаешься и так часто целуешь свою руку?

Мария.Что с тобою, Мальволио?

Мальволио. А, и тебе хотелось бы знать? Да, так сейчас соловьи и станут отвечать воронам!

Мария. Что значить этот смешной и дерзкий вид, с которым ты явился к графине?

Мальволио. "Не пугайся величия". Так и там написано,

Оливия. Что ты хочешь этим сказать?

Мальволио. "Одни родятся великими..."

Оливия. А!

Маиьволио. "Другие завоевывают себе величие..."

Оливия. Что ты говоришь?

Мальволио. "Иным же величие само навязывается на шею".

Оливия. Да исцелить тебя Всевышний!

Мальволио. "Вспомни, кто восхищался твоими желтыми чулками..."

Оливия. Твоими желтыми чулками?

Мальволио. "И кто желал чтобы ты всегда завязывал подвязки крест на крест..."

Оливия. Крест накрест?

Мальволио. "Иди на все. Твое счастье - дело решенное, если только ты этого захочешь..."

Оливия. Мое счастье?

Малеволю. "Или оставайся навсегда дворецким".

Оливия. Он решительно сошел сума!

Входит слуга.

Слуга. Ваше сиятельство, посланный герцога Орсино воротился; насилу уговорил я его. Он ждет ваших приказаний.

Оливия. Иду (Слуга уходит). Распорядись, любезная Мария, чтоб о бедняке позаботились. Пусть двое из слуг постоянно за ним наблюдают. Даже ради и половины моего состояния я не захотела-бы, чтобы с ним случилось что нибудь недоброе. Где дядя Тоби? (Уходит с Марией)

Мальволио. Ого-го! Не начало-ли это сближения со мною? Никто другой должен позаботиться обо мне, а сэр Тоби. Это вполне согласно с письмом. Она посылает его ко мне, чтоб я мог выказать ему свое пренебрежение, потому-что письмо именно подстрекает на это. "Отрешись от прежней своей скромной оболочки",- пишет она. - "Будь несообщителен с родственниками, резок и горд со слугами пусть язык твой лепечет про одни только государственные дела; не бойся казаться странным". Затем приводит все, что для этого нужно: лицо, например, должно быть угрюмое, поступь важная, речь медлительная, как у какой-нибудь знатной особы, и так далее. Поймал я ее, поймал! Ну, это дело Юпитера, и он постарается сделать меня знатным. А сейчас, уходя, она сказала: "о бедняге". Не о Мальволио, как оно соответствовало-бы моему имени, а о бедняге! Все сходится одно с другим: - ни грана, ни скрупула сомнения, ни малейшего сучка и задоринки, никакого сомнительного или тревожного обстоятельства. Что можно сказать против? Ничего такого, что могло-бы стать между мною и цепью блистательных моих надежд. Но не я творец этого, а Юпитер, поэтому и благодарить следует его.

Мария возвращается; с нею сэр Тоби Бельч и Фабиано.

Сэр Тоби. Куда-же, ради самого Бога, мог он запропаститься? Хотя бы в уменьшенном виде все бесы ада, целый легион их вселился в него, я все-таки с ним поговорю.

Фабиано. Вот и он! Что с вами? что с вами, почтеннейший?

Мальволио. Убирайтесь! я позволяю вам уйти. Дайте мне насладиться моим уединением. Убирайтесь вон!

Мария. Слышите, как громко говорит в нем враг рода человеческаго? Ну, что я вам говорила? Сэр Тоби, графиня просит вас о нем позаботиться.

Мальволио. А, просит!

Сэр Тоби. Постойте, не мешайте! с ними надо обращаться кротко. Предоставьте это мне одному. Ну, что, Мальволио? Что с тобой? Полно, любезный, не поддавайся власти сатаны, сообрази, что он враг рода человеческаго.

Мальволио. Знаешь ли ты, что ты говоришь?

Мария. Видите ли, как горячо принимает он к сердцу резкий отзыв о сатане? Дай Бог, чтоб он не оказался совсем испорченным!

Фабиано. Снеси мочу его к знахарке.

Мария. Если останусь жива, это будет сделано завтра же утром. Графиня и за более дорогую цену не согласилась бы его лишиться.

Мальволио. Почему же, моя милая?

Мария. О, Господи!

Сэр Тоби. О, прошу тебя, замолчи! Разве так можно? Не видишь разве, что ты его только раздражаешь? Предоставь все мне.

Фабиано. Только лаской и можно на него действовать. Итак - побольше ласки и ласки. Враг груб и не хочет, чтобы с ним обращались грубо.

Сэр Тоби. Ну, что-же, плутишка? Как ты поживаешь, моя куколка?

Мальволио. Синьор!

Сэр Тоби. Идем со мной, цыпленочек! Полно, солидному мужу не пристало играть с сатаной в косточки от вишен. Пошли на виселицу гнусного этого угольщика!

Мария. Заставьте его, добрейший сэр Тоби, прочесть молитву; да, заставьте помолиться.

Мальволио. Помолиться? Помолиться, бесстыжая?

Мария. Ручаюсь, что он ни на что благочестивое не согласится.

Мальволио. Чтобы удавиться вам всем! вы пустота! подлое вы ничтожество! Я создан не из одной стихии с вами, и вы обо мне еще услышите (Уходит).

Сэр Тоби. Ну, кто бы предвидел?

Фабиано. Еслиб все это представлялось на театре, я бы сказал, что вымысел неправдоподобен.

Сэр Тоби. Он весь проникся заразой нашей выдумки.

Мария. Не давайте же ему отдыха, чтоб она не выдохлась, когда обнаружится совсем.

Фабиано. Мы, пожалуй, в самом деле сведем его с ума,

Мария. Тем покойнее будет в доме.

Сэр Тоби. Заманим его в темную комнату и свяжем. Племянница убеждена, что он сошел с ума, и мы смело можем продолжать себе на забаву, а ему в наказание, пока самая наша забава, надоев нам, не сжалится над ним. Вот тогда-то, обсудив все обстоятельства, мы увенчаем тебя за необыкновенное искусство открывать сумасшедших. Но вот смотрите, смотрите!

Входит сэр Эндрю Эг-чик.

Фабиано. Вот еще материал, достойный шутовских представлений майского утра.

Сэр Эндрю. Прочтите, вот вызов. Ручаюсь, что в нем есть и уксус, и перец.

Фабиано. Неужто он в самом деле так едок?

Сэр Эндрю. Ручаюсь. Только прочтите.

Сэр Тоби. Давай (Читает). "Кто-бы ты ни был, юноша, ты все-таки паршивец".

Фабиано. Любезно и доблестно.

Сэр Тоби. "Не дивись и не изумляйся мысленно, что так тебя называю. Причины-же, почему это,- я тебе не скажу".

Фабиано. Ловкий прием! Им легко освободиться от ответственности перед законом.

Сэр Тоби. "Ты только что возвращаешься от графини Оливии, и она на моих глазах обращается с тобою крайне милостиво. Но ты окажешься полнейшим лжецом, если вообразишь, будто я вызываю тебя из-за нея".

Фабиано. Хотя и коротко, но замечательно бессмысленно.

Сэр Тоби. "Я подстерегу тебя, когда ты будешь возвращаться домой, и если тебе удастся меня убить..."

Фабиано. Прекрасно!

Сэр Тоби. "Ты убьешь меня, как негодяй и мерзавец".

Фабиано. А, вы все-таки стараетесь оградить себя от ответственности перед законом. Отлично.

Сэр Тоби. "Прощай,- и да изъявит Господь Бог свое милосердие над одной из наших душ! Он может умилосердиться надо мною, и я на это надеюсь вполне, поэтому - берегись. Остаюсь твой друг, если тебе заблагоразсудится поступать со мною, как другу, или твой заклятый враг - Эндрю Эг-чик". Если это письмо не сумеет растормошить его, значит ноги его уже не в силах действовать. Я передам ему записку.

Мария. У вас для этого будет отличный предлог, потому что в настоящую минуту он у графини и сейчас от неё уйдет.

Сэр Тоби. Ступай же, сэр Эндрю, спрячься на его пути где нибудь за кустом на углу сада и поджидай его, словно соглядатай. Как только заметишь его, обнажи меч и, делая это, ругайся как можно громче, потому что нередко ругательство, произнесенное зычным голосом, дает о храбрости самое лучшее понятие. Итак, вперед!

Сэр Эндрю. О, что касается ругательств, мне их не занимать стать! (Уходит).

Сэр Тоби. А письма-то я не отдам. Из того, как этот молодой человек себя держит, сейчас видно, что он и умен, и не лишен образования. Он подтверждает это мнение и тем, что играет роль посредника между Герцогом и моей племянницей. Это до невозможности безграмотное письмо его не испугает; он тотчас-же догадается что оно непременно от какого-нибудь дуралея. Я передам ему вызов изустно, припишу Эг-чику необыкновенную храбрость и внушу молодому человеку,- а он по молодости, я знаю, поверит,- о свирепости противника, о его искусстве, ярости и запальчивости. Это до того запугает обоих что они, как василиски, убьют друга друга взглядами.

Входят: Оливия и Виола.

Фабиано. Вот он идет сюда с вашей племянницей Оставим их пока одних; когда-же он простится с нею вы тотчас-же подойдете к нему.

Сэр Тоби. Тем временем я придумаю самые страшные выражения для вызова (Уходит с Фабиано и с Марией).

Оливия. Я слишком откровенно высказалась перед каменным сердцем и слишком неосторожно подвергала опасности свою честь. Тайный голос упрекает меня, как будто я в самом деле виновата; но проступок мой так упорен и силен, что он с презрением относится к укорам.

Виола. Горе моего повелителя поступает так-же, как и ваша страсть.

Оливия. Возьми вот это украшение и носи его из любви ко мне,- это мой портрет. Не откажи мне в этом:- у него нет языка, чтоб тебе надоедать. А завтра, прошу тебя, приходи сюда снова. В чем, что не сопряжено с утратой чести, могла-бы я тебе отказать?

Виола. Прошу только любви к моему повелителю.

Оливия. Могу-ли без ущерба для чести отдать ему то, что уже отдала тебе?

Виола. Я разрешаю.

Оливия. Хорошо; только приходи завтра. Прощай. Такой злой дух как ты, в состоянии увлечь меня даже в ад! (Уходит).

Появляются: сэр Тоби Бэльч и Фабиано.

Сэр Тоби. Синьор, да хранит вас Господь!

Виола. И вас также.

Сэр Тоби. Каких-бы средств у вас ни было для обороны, прибегните к ним скорее. Не знаю, в чем вы могли перед ним провиниться; но враг ваш, разъяренный, как охотник, поджидает вас на углу сада. Обнажите-же проворнее шпагу, потому что ваш противник проворен, искусен и беспощаден.

Виола. Вы, наверно, ошибаетесь и принимаете меня за кого нибудь другого. Ни с кем у меня не было ни малейшей ссоры, и как я ни напрягаю память, не нахожу в ней ни следа какой нибудь нанесенной мне обиды.

Сэр Тоби. На деле-же, поверьте мне, окажется совсем другое. Поэтому, если хоть сколько нибудь дорожите жизнью, остерегайтесь: в противнике вашем совмещается все, что может даровать молодость, искусство и злоба.

Виола. Скажите-же, прошу вас, кто он?

Сэр Тоби. Дворянин, посвященный в рыцари мечем, не зазубренным даже и на ковре; но в частных ссорах он настоящий чорт. Он уже разлучил три тела с душой и в настоящее время взбешен до такой степени, что ничем не удовлетворится, кроме предсмертного томления и похорон. Его девиз: "будь, что будет; бери или давай!"

Виола. Я вернусь в дом и попрошу у графини провожатых. Сам я не боец. Я слыхал, что есть люди, нарочно заводящие ссоры, чтоб испытать храбрость другого. Наверно, это один из таких.

Сэр Тоби. Нет, синьор, его негодование вытекает из слишком явного оскорбления; поэтому ступайте и дайте ему удовлетворение. Назад в дом вы не вернетесь, прежде чем не проделаете со мною того, что может вам доставить победу над ним. Обнажайте же шпагу, потому что вы должны или разделаться с неприятелем, или клятвенно отречься от права носить меч при бедре.

Виола. Это настолько-же невежливо, как и странно. Прошу вас, окажите мне любезную услугу и спросите у моего противника, чем я его обидел. С моей стороны это может быть только невольной неосторожностью, но никак не проступком, сделанным с умыслом.

Сэр Тоби. Извольте, я исполню вашу просьбу. А вы, синьор Фабиано, побудьте с этим синьором, пока я не возвращусь (Уходит).

Виола. Скажите, пожалуйста, синьор, знаете вы, в чем дело?

Фабиано. Знаю только одно, что рыцарь, о котором идет речь, взбешен на вас до смерти. Вот все, что мне известно.

Виола. Скажите, пожалуйста, что это за человек?

Фабиано. Судя по наружности, никак нельзя предположить, чтоб он обладал теми свойствами, которые, вероятно, вас поразят, когда вы сделаетесь свидетелем его мужества. Более кровожадного и опытного губителя вам едва-ли отыскать во всей Иллирии. Угодно вам пойти к нему? - и, если сумею, я постараюсь помирить вас с ним.

Виола. Очень обяжете. Для меня, что-бы ни подумали о моей храбрости, лучше иметь дело со священником, чем с таким бойцом (Уходят)

Сэр Тоби возвращается с сэром Эндрю, следующим за ним крайне робко.

Сэр Тоби. Говорю тебе, это настоящий чорт! Я такого бешенства еще и не видывал. Попробовал было я померяться с ним на шпагах, не вынимая их из ножен и он нанес мне такой убийственно стремительный удар что не было никакой возможности его избегнуть. Угостит он и тебя, и это так же верно, как то, что твои ноги касаются земли, когда ты на ней стоишь. Говорят, он был учителем фехтования у султана,

Сэр Эндрю. Ну его к чорту! Не хочу я с ним связываться!

Сэр Тоби. Его теперь не уломаешь. Фабиано едва его удерживает.

Сэр Эндрю. Пропадай он совсем! Еслиб я знал заранее, что он так храбр и так искусен, ни за что не вызвал бы его. Уговори его бросить это дело, и я подарю ему лошадь, серого моего Капилета.

Сэр Тоби. Попробую. Подожди же здесь и держись смелее. Может мы и покончим без душегубства (Про себя). И на твоей лошади я поезжу так-же, как езжу на тебе самом.

Фабиано возвращается с робко следующей за ним Виолой.

Фабиано, он за мировую обещает подарить мне свою лошадь. Я уверил его, что молодой человек сущий чорт по отваге.

Фабиано (сэру Тоби). А он такого-же мнения о нем; весь побледнел, дрожит, словно у него за спиною медведь.

Сэр Тоби (Виоле). Ничто, синьор, не помогает: он непременно хочет с вами драться, чтоб сдержать свою клятву. Впрочем, обдумав причину ссоры, он находит теперь, что о ней даже не стоит и говорить. Обнажите же меч, чтоб дать ему только возможность выполнить клятву. Он уверяет, что не нанесет вам никакого вреда.

Виола (про себя). Помоги мне, Боже! Еще немного,- ни вынуждена буду открыть, какой я мужчина.

Фабиано. Если он ужь слишком засвирепеет, отступите.

Сэр Тоби. Нет, сэр Эндрю, ничто не помогает! Молодой человек, чтоб поддержать свою честь, непременно хочет обменяться с тобой несколькими ударами; по закону поединков он никак не может без этого обойтись, но он дал честное слово дворянина, что он не нанесет тебе никакого вреда. Начинай же!

Сэр Эндрю (обнажая шпагу, про себя). Дай Бог, чтобы он сдержал слово.

Виола (обнажая шпагу). Поверьте, это совсем против моего желания.

Входит Антонио.

Антонио. Прочь вашу шпагу! Если этот молодой человек кого нибудь оскорбил, ответ за него я принимаю на себя; если вы его оскорбили, я вас за него вызываю (Обнажает шпагу).

Сэр Тоби. Вы, синьор? Да кто вы такой?

Антонио. Человек, который из дружбы сделает и больше того, чем сейчас похвастался.

Сэр Тоби. Вы, как я вижу, записной забияка и дело вам придется иметь со мною.

Входят: двое полицейских служителей.

Фабиано. Стойте, сэр Тоби! Сюда идут полицейские.

Сэр Тоби. Я сейчас буду готов к вашим услугам.

Виола. Прошу, синьор, вложите вашу шпагу в ножны.

Эндрю. С величайшим удовольствием. А обещанное исполню. Конь отлично выезжен и очень послушен.

1-й полицейский. Вот он: - исполняй свою обязанность.

2-й полицейский. По приказанию герцога беру тебя под стражу.

Антонио. Вы принимаете меня за кого нибудь другого!

1-й полицейский. Нет, синьор,нисколько. Я узнал вас тотчас же, хотя на вас теперь и нет морской шапки.- Бери его:- он видит, что я хорошо его знаю.

Антонио. Вынужден повиноваться (Виоле). А все это произошло оттого, что я вздумал вас отыскивать. Делать нечего, приходится поплатиться. Что же вы думаете предпринять? Крайность вынуждает меня попросить вас теперь, чтоб вы возвратили мне мой кошелек. Невозможность сделать что либо для вас для меня, право, больнее того, что я сам попал в беду. Вы совсем поражены. Мужайтесь!

2-й полицейский. Идемте, синьор,

Антонио. Возвратите мне хоть часть денег.

Виола. Каких денег, синьор? За то любезное участие, которое вы сейчас приняли во мне и которое довело вас самих до настоящей неприятности, я готов поделиться с вами чем могу из моих крайне скудных средств. Я не богат, но готов разделить с вами все теперешнее мое состояние. Вот вам половина всего, что я имею.

Антонио. Как! вы от меня отрекаетесь? Возможно ли это после тех услуг, какие я вам оказал? Не подвергайте испытанию моего несчастия, не заставляйте унижаться до вычисления своих заслуг.

Виола. Никаких услуг я за вами не знаю; и голос ваш и лицо мне совершенно незнакомы. А неблагодарность, поверьте мне, ненавистнее мне и лжи, и тщеславия, и хвастливости, и пьянства, и всевозможных видов порока, заражающих своим ядом бренное наше тело.

Антонио.Боже правосудный!

2-й полицейский. Идемте, синьор! прошу вас,идемте

Антонио. Еще одно слово! молодого человекая выхватил почти из самых челюстей смерти, заботился о нем с такой святой любовью; его внешний облик казался мне залогом всевозможных добродетелей, и я готов был на него молиться.

1-й полицейский. Какое нам до этого дело? Время бежит,- идемте.

Антонио. Каким-же отвратительным идолом оказывается это божество! Ты, Себастиано, опозорил прекрасное свое лицо. В природе нет иного безобразия, кроме нравственного, и кроме человека неблагодарного, никого нельзя назвать уродом! Добродетель - красота, а красивое зло - только пустой ларец, размалеванный дьяволом.

1-й полицейский. Он сходить с ума. Веди его! Идемте, синьор!

Антонио. Идемте (Уходит с полицейскими).

Виола. Все, что он высказал, кажется, вырвалось у него с полным убеждением, что то, в чем я еще сомневаюсь, для него несомненно. О, пусть скорее оправдается предположение, что меня, милый мой брат, принимают за тебя!

Сэр Тоби. Пожалуйте-ка сюда, синьор, и вы, Фабиано, тоже; перекинемся втихомолку двумя-тремя мудрыми словечками.

Виола. Он назвал меня Себастиано. Я знаю, что, когда я смотрюсь в зеркало, брат мой еще жив. Лицом он совершенно походил на меня, а платье всегда носил такого же покроя и цвета, потому что в этом я подражаю ему. О, если это оправдается, значит бури милосерды, а соленые волны полны любви! (Уходит).

Сэр Тоби. Пустейший и подлейший мальчишка, он трусливее даже зайца. Подлость свою он достаточно доказал тем, что он не только покинул друга в нужде, но и отрекся от него. Что же касается трусливости, спроси Фабиано.

Фабиано. Да, он трус, совершеннейший, отъявленнейший трус!

Сэр Эндрю. Догоню его и приколочу.

Сэр Тоби. Сделай одолжение, отколоти на славу, не обнажая даже меча.

Сэр Эндрю. Отколочу! (Уходит).

Фабиано. Идемте за мной, посмотримте, что будет.

Сэр Тоби. Чем угодно отвечаю, что не выйдет ровно ничего (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Улица перед домом Оливии.

Входят: Себастиано и шут.

Шут. Вы хотите уверить меня,что я послан не к вам?

Себастиано. Я вижу, что ты большой проказник, но оставь меня в покое.

Шут. Прекрасно, ей-Богу прекрасно выдерживаете роль. Нет, я вас не знаю и не к вам послан моею госпожею с просьбой пожаловать к ней на пару слов, и ваше имя не Цезарио, и этот нос не мой,- все не то, что есть на самом деле.

Себастиано. Сделай одолжение, разражайся своею глупостью где нибудь в ином месте. Ты меня не знаешь.

Шут. Чтоб я разразился моею глупостью! Он, верно, подслушал это выражение о какой нибудь важной особе и теперь применяет его к шуту. Чтобы я разразился моею глупостью! Боюсь, как бы весь этот неуклюжий свет не оказался дуралеем. Прошу, распояшьте-же, наконец, свою таинственность и поведайте, чем мне разрешиться перед моею госпожею,- вестью, что-ли, что вы придете?

Себастиано. Прошу, проходи мимо, глупый грек. Вот тебе на дорогу, а не уйдешь, так награжу чем-нибудь похуже.

Шут. Рука у вас, нечего сказать, щедрая. Мудрецы дающие деньги дуракам, рано или поздно,- то есть так лет через четырнадцать,- добьются таки доброй славы.

Входят: сэр Эндрю, сэр Тоби и Фабиано.

Сэр Эндрю (бросаясь на Себастиапо). А, синьор, я вас встретил опять! Вот-же вам, вот!

Себастиано (отвечая ударами на его удары). Вот-же тебе и вот еще! Что же это значит? Что-же это такое? Ужь не помешались-ли вы все, сколько вас здесь ни на есть?

Сэр Тоби. Остановитесь, синьор, или я переброшу вашу шпагу через крышу дома!

Шут. Мигом доложу об этом графине. Я и за пару пенсов не согласился-бы быть в их шкуре (Уходит).

Сэр Тоби (удерживая Себастиано). Перестаньте, синьор, довольно!

Сэр Эндрю. Нет, оставь его, я справлюсь с ним другим способом:- подам на него жалобу в суд, несли только в Иллирии есть законы, обвиню его в буйстве; не беда, что я ударил его первый, это ничего.

Себастиано. Пустите!

Сэр Тоби. Ни за что не пущу! Успокойтесь, отъявленный мой боец! Вложите меч в ваши ножны. Вы доказали, что вы молодец,- и довольно.

Себастиано (вырываясь). Однако, все-таки я освобожусь. Что скажешь теперь? Если хочешь попробовать еще, обнажай шпагу.

Сэр Тоби. Что? что такое? Стало быть, я должен выпустить унц или два дерзкой твоей крови? (Обнажает шпагу. Бой начинается).

Входит Оливия.

Оливия. Стой, Тоби, я приказываю! Если дорожишь жизнью, стой!

Сэр Тоби. Графиня!

Оливия. Неужто всегда будет так? Прочь с глаз моих, негодный невежа, мыслимый только в диких горах и пещерах, но никогда не слыхавший ни о каких приличиях! Не оскорбляйся, любезный Цезарио! - а ты, забияка, удались! (Сэр Тоби, сэр Эндрю и Фабиано уходят). Прошу тебя, добрый мой друг, о его грубом и несправедливом нападении на твое спокойствие предоставь судить твоему уму, а не твоей страсти. Пойдем ко мне, я расскажу тебе множество безобразных выходок этого буяна; тогда ты посмеешься над этим. Ведь ты пойдешь, не откажешь мне в этом? Будь он проклят! в тебе он оскорбил меня

Себастиано. Что-же это значит? Откуда такой поток слов? Или я сошел с ума, или это сон. Погрузитесь навсегда в Лету - и ты, мое воображение, и ты, мой разум; если это сон, не дай мне никогда пробудиться.

Оливия. Едем-же, прошу тебя! Как-бы мне хотелось, чтобы и ты допустил, чтобы я тобою руководила.

Себастиано. О, как-же не согласиться, моя красавица?

Оливия. О, говори так и пусть так оно и будет (Уходят).

СЦЕНА II.

Комната в доме Оливии.

Входят: Мария и Шут.

Мария. Сделай одолжение, надень эту рясу и привяжи эту бороду, а затем убеди его, что ты сэр Топас, наш викарий. Облачайся-же проворнее, а я, между тем, сбегаю за сэром Тоби (Уходит).

Шут. Хорошо, переоденемся и прикинемся викарием. О, еслибы в этой одежде я первый прикидывался, что я не то, что есть! Я, конечно, не достаточно жирен, чтобы сделать честь этому званию, но не настолько тощ, чтобы меня приняли за настоящего ученаго. Но ведь если назовут честным человеком, хорошим хозяином, это нисколько не хуже, чем быть признанным великим и преподобным. Вот и мои соумышленники.

Входят: сэр Тоби и Мария.

Сэр Тоби. Да благословит тебя Зевс, почтенный пресвитер!

Шут. Bonos dies, сэр Тоби. Как маститый пражский отшельник, никогда не видевший чернил и пера, весьма остроумно сказал племяннице короля Горбодука, что то, что есть, есть, так скажу и я, что, будучи почтенным пресвитером, я - почтенный пресвитер; потому что что-же такое то, если не то, а есть - если не есть.

Сэр Тоби. Займись-же им, почтенный Топас.

Шут (отворяя дверь). Эй, слушай! мир сей темнице!

Сэр Тоби. Бездельник отлично разыгрывает роль; ловкая он штука!

Мальволио (за сценой). Кто там зовет?

Шут. Смиренный Топас, викарий, пришедший навестить беснующагося Мальволио.

Мальволио. Уважаемый, почтенный и добрейший Топас, сходите к моей госпоже!

Шут. Изыди, окаянный враг! Почто ты мучишь сего мужа? И зачем бредишь об однех только госпожах?

Сэр Тоби. Хорошо, почтенный викарий.

Мальволио. Ах, почтеннейший Топас, никого еще так не оскорбляли. Не думайте, добрейший Топас, что я сошел с ума. Они закупорили меня здесь в тьму кромешную.

Шут. Стыдись, омерзительный сатана! Называю тебя самым мягким из твоих прозвищ; потому что я из числа тех кротких людей, которые вежливы даже с дьяволом. Ты говоришь, что дом сей темен?

Мальволио. Да, почтеннейший Топас, темен, как ад.

Шут. Как-же это? Это тебе мерещится, потому что в нем есть окна, в которые свет проходит, как в решетчатые ставни, а рамы на южно-северной стороне лоснятся, как черное дерево; однако ты все-таки жалуешься на темноту.

Мальволио. Я не сумасшедший, сэр Топас: говорю вам, что в этой зале совсем темно.

Шут. Ты ошибаешься, безумный человек. Я-же утверждаю, что нет иных потемок, кроме невежества, в которое ты погружен глубже, чем цыган в его туман.

Мальволио. Говорю, что дом этот темен, как невежество, хотя-бы оно было так-же темно, как сам ад. Говорю также, что никого так не обижали. как меня. Я столько-же сумасшедший, как и вы. Испытайте мои умственные способности каким угодно допросом.

Шут. Какого мнения был Пифагор о диких птицах?

Мальволио. Что душа нашей бабушки может, пожалуй, жить и в птице.

Шут. Какого-жь ты мнения о таком мнении?

Мальволио. Я лучшего мнения о душе и ни в каком отношении его мнения не одобряю.

Шут. Прощай-же! Оставайся по прежнему во мраке. Не признаю, что ты в здравом уме, пока ты сам не признаешь мнение Пифагора и не будешь бояться убить кулика из страха, что ты изгонишь из него душу твоей бабки. Прощай! (Затворяет дверь).

Мальволио. Почтеннейший, почтеннейший Топас!

Сэр Тоби. Великолепнейший Топас!

Шут. Да, я способен на что угодно.

Мария. Для этого не нужно было ни бороды, ни рясы: ведь он не видит тебя.

Сэр Тоби. Поговори-же с ним теперь собственным голосом, а потом сообщи мне, как ты его найдешь. Желал-бы я, чтоб эта проказа была уже кончена по добру по здорову. Можно приличным образом его освободить. Да и не сделать-ли это? потому что отношения мои к племяннице теперь не особенно приятны, и доводить эту шутку до конца не совсем безопасно. Приходи-же скорее в мою комнату (Уходит с Марией).

Шут (поет): "Эй, Робэн, любезный мой Робэн,

Скажи мне, что милка твоя?"

Мальволио. Шут!

Шут. "Она,как и прежде, жестока." .

Мальволио. Шут!

Шут. "Но что-же тому за причина?"

Мальволио. Шут, да послушай-же!

Шут. "Другой ей милей меня".

- Кто там меня зовет?

Мальволио. Любезный шут, если хочешь навсегда сделать мне одолжение, добудь мне свечу, перо, чернил и бумаги. Как честный человек, я буду благодарен тебе за это до гроба.

Шут. Это вы, синьор Мальволио?

Мальволио. Я, добрейший шут.

Шут. Как-же это вы свихнулясь с пяти умственных способностей?

Мдльволю. Никого, шут, никогда еще не оскорбляли так нахально, как меня. Я так-же в своем уме, как и ты, шут.

Шут. Как и я? Ну, если вы не умнее шута, значит вы в самом деле не в своем уме.

Мальволио. Они заперли меня сюда, держат в потьмах, посылают попов, ослов каких-то, делают все, чтобы в самом деле свести меня с ума.

Шут. Говорите осторожнее: поп-то еще здесь.- Мальволо! Мальволио! да возвратит тебе Господь утраченный ум! Постарайся заснуть и перестань бредить.

Мальволио. Почтеннейший Топас!

Шут (Измененным голосом). Не дли с ним, почтеннейший, разговоров по-пусту (Своим голосом). Кто? я отец? Никогда! Господь с вами, почтеннейший Топас! (Измененным голосом). Хорошо. Аминь (Своим). Не стану, не стану, глубокоуважаемый.

Мальволио. Шут! шут! послушай.

Шут. Увы! вооружитесь терпением, синьор. Что вы скажете? За разговор с вами мне ведь досталось.

Мальволио. Достань мне, любезный шут, свечу и клочек бумаги. Говорю тебе, я в полном разуме, как любой из жителей Иллирии.

Шут. Ах, еслиб действительно было так!

Мальволио. Клянусь, что так. Добудь мне только чернил, бумаги и свечу и то, что я напишу, отнеси к графине. И за это ты получишь такую выгоду, какой никогда еще не приносила передача письма.

Шут. Хорошо принесу. Скажите, однакожь, по правде: - в самом деле вы помешались или только притворяетесь?

Мальволио. Поверь, я не сумасшедший и говорю тебе правду.

Шут. Нет, никогда не поверю сумасшедшему, пока не увижу его мозг. Сейчас принесу свечу, бумаги и чернил.

Мальволио. А я за это награжу тебя в самой высокой степени. Прошу тебя, ступай же.

Шут. "Ухожу от вас; прощайте,

Но сейчас вернусь обратно.

Не успеете заметить,

Что я скрылся, как пред вами

Я явлюсь, как "Старый грех",

Что, оружьем деревянным,

Как безумный, угрожая,

Чорту бешено кричит:-

"Эй, любезный дядя, когти

Покороче ты обрежь

И счастливо оставайся,

Милый мой и добрый чорт!" (Уходит)

СЦЕНА III.

Сад Оливии.

Входит Себастиано.

Себастиано. Да, я опять на свежем воздухе, перед мною лучезарное солнце; эту жемчужину дала мне она, я осязаю и вижу ее. Как ни смущен я чудесами, но сума я однакоже, не сошел. Где-же, наконец, Антонио? В гостиннице Слона я его не нашел; он, однако, был там и мне сказали, что он пошел отыскивать меня по городу. Теперь его совет мог бы оказать мне услугу, потому что хотя мой рассудок и мои чувства и убеждают меня, что здесь есть какая-нибудь ошибка, а не сумасшествие, но этот наплыв случайностей, этот поток благополучия до того необыкновенен, до того непостижим, что я почти готов не верить собственным глазам и думать, что сумасшедший не только я, но и сама дама тоже. Однако, еслиб она была помешана, она бы не могла управлять домом, распоряжаться прислугой и делами так умно, так спокойно и с таким очарованием, как она это делает. Тут непременно какая-нибудь ошибка. А вот и хозяйка дома.

Входит: Оливия и священник.

Оливия. Не осуждай моей поспешности! Если твои намерения и помыслы честны, иди со мной и со святым этим отцом вот в ту часовню и под её священными сводами даруй мне полную уверенность в твоей верности, чтобы мое страшно ревнивое, черезчур подозрительное сердце могло быть покойно. Священник сохранит союз наш втайне, пока ты сам не пожелаешь объявить о нем,- и тогда мы отпразднуем его, как оно подобает моему званию. Что скажешь ты на это?

Себастиано. Скажу, что пойду за тобою и за добрым патером. А поклявшись в верности, вечно буду верен.

Оливия. Веди же нас, святой отец, и да будет синева этого ясного неба предзнаменованием нашего будущего счастия (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Улица перед домом Оливии.

Входят: шут и Фабиано.

Фабиано. Теперь, если любишь меня, покажи мне это письмо.

Шут. Покажу, если ты, любезный Фабиано, сделаешь то, о чем я попрошу.

Фабиано. Все, что хочешь.

Шут. Не проси показывать это письмо.

Фабиано. Это тоже, что подарит собаку и ее-же, словно в награду, сейчас-же потребовать назад.

Входят: Герцог, Виола и свита.

Герцог. Друзья, вы служители графини Оливии?

Шут. Да, ваше высочество, мы составляем часть её драгоценных вещей.

Герцог. Тебя я знаю. Как поживаешь, любезный?

Шут. Как вам сказать? - насчет врагов отлично, насчет друзей плохо.

Герцог. Должно быть, наоборот:- отлично-то, должно быть, насчет друзей?

Шут. Нет, ваше высочество, насчет их именно и плохо.

Герцог. Как-же это?

Шут. Да так:- они превозносят меня и делают ослом; враги-же прямо говорят мне, будто я осел. Таким образом, враги доводят меня до познания самого себя, а друзья обманывают. Да, таким образом, если, как в умозаключениях, так и при поцелуях, четыре отрицания составляют два утверждения, выходит, что с врагами хорошо, а с друзьями плохо.

Герцог. Прекрасно!

Шут. Совсем не прекрасно, хотя вашему высочеству и угодно быть одним из моих друзей.

Герцог. От меня ты ничего дурного не увидишь: - вот тебе от меня червонец.

Шут. Не будь это делом двоедушным, я на вашем месте удвоил бы его.

Герцог. Совет ты мне даешь не особенно хороший.

Шут. Опустите на этот раз вашу щедрость в карман, а кровь вашей плоти пусть ей повинуется.

Герцог. Пожалуй; согласен ради тебя согрешить двоедушием. Вот тебе еще золотой.

Шут. Primo, secimdo, tercio,- вот это игра хорошая. Существуеть старая поговорка, что третий платит за всех; а размер в три четверти - самый живой из всех музыкальных размеров; наконец, даже и колокола святого Бенедикта могут привести вам на память слова: один! два! три!

Герцог. Нет, шутками тебе больше ничего не выманить у меня из кармана; но если ты дашь знать твоей госпоже, что я здесь и желаю с ней поговорить, а затем явишься с ней сюда, это, может быть, побудит меня к дальнейшей щедрости.

Шут. Прекрасно, ваше высочество; побаюкайте же вашу щедрость до моего прихода. Теперь иду; но мне не хотелось бы, чтобы мое желание получить от вас еще подачку вы приняли за грех корыстолюбия. Дайте-же, как я сказал, вашей щедрости время вздремнуть, а я не замедлю ее разбудить (Уходит).

Появляются Антонио и полицейские.

Виола. Вот, ваше высочество, человек, выручивший меня.

Герцог. Мне это лицо памятно, хотя последний раз, как я его видел, оно было перепачкано дымом и черно, как у Вулкана. Будучи капитаном дрянного, ничтожного кораблишка, он так бешено сцепился с красою нашего флота, что даже чувство зависти вызванное поражением, громко кричало:- "честь ему и слава!" В чем дело?

1-й полицейский. Это, ваше высочество, тот самый Антонио, который захватил плывший из Кандии корабл Феникс со всем его грузом и который напал на Тигра, и при этом ваш юный племянник Тит лишился ноги. Мы схватили его здесь на улице, когда он, забыв всякую осторожность, с кем то ссорился и дрался.

Виола. Он хотел оказать мне услугу, синьор, и обнажил меч в мою защиту, но под конец я услыхал от него такие странные слова, что принял было его за сумасшедшаго.

Герцог. Отъявленный пират, разбойник соленых вод, какая еще новая безумная отвага предала тебя в руки людей, которых ты так жестоко и так кроваво превратил в своих врагов?

Антонио. Благородный герцог Орсино, позвольте мне не принять на свой счет данных мне вами названий,- никогда Антонио не был ни пиратом, ни разбойником но, признаюсь, врагом Орсино был, и по очень уважительной причине. Завлекли меня сюда какие то чары. Неблагодарного этого юношу, стоящего теперь рядом с вами, я вырвал из пенистой пасти разъяренного моря. Он уже безнадежно погибал; я вернул его к жизни и к тому же еще полюбил беспредельно, беззаветно отдался ему всею душой. Ради него, из-за любви к нему я дерзнул пробраться в этот враждебный мне город; когда на него напали, бросился к нему на помощь. А он, когда меня схватили, вместо того, чтоб разделить со мной опасность, отрекся от меня и в одно мгновение забыл обо мне, как о вещи, брошенной уже лет двадцать тому назад. Он даже отказался возвратить мой кошелек, который я дал ему какие нибудь полчаса тому назад.

Виола. Как же могло это случиться?

Герцог. Когда прибыл он в этот город?

Антонио. Сегодня, герцог. Целых три месяца перед этим не разлучались мы с ним ни на минуту ни днем, ни ночью.

Входит Оливия с прислугой.

Герцог. Графиня идет сюда! Небо спустилось на землю! А ты просто бредишь: вот уже три месяца, как этот юноша служит мне. Но об этом после. Отойдите с ним в сторону.

Оливия. Что угодно герцогу? Чего он может ожидать от Оливии, кроме отказа? А ты, Цезарио, не держишь данного мне обещания.

Виола. Графиня...

Герцог, Прелестная Оливия...

Оливия. Что ответишь ты, Цезарио?

Виола. Когда его высочество желает говорить с вами, мой долг - молчать.

Оливия. Если вы, герцог, запоете старую песню, так знайте, что она так-же противна моему слуху, как вой после музыки.

Герцог. Вы все остаетесь такой же жестокосердой.

Оливии. Нет, ваше высочество, такой же постоянной.

Герцог. В чем? в упрямстве? О, неумолимая женщина, к неблагодарным и губительным алтарям которой мое сердце повергало такие пылкие обеты, к которым не прибегало еще ни одно самое ревностное поклонение, скажите:- что же мне делать?

Оливия. Что вам угодно и что прилично вашему высочеству.

Герцог. Отчего-же, еслибы хватило духу, не сделать-бы мне того-же, что сделал египетский разбойник - не умертвить перед смертью то, что я люблю так страстно? Ведь и самая дикая ревность смахивает иногда на благородство. Но нет, слушай: - так как ты пренебрегаешь моей любовью так как я отчасти знаю, что именно вытесняет меня из твоего сердца, живи, мраморносердая мучительница! Но счастливца, которого я знаю, что ты любишь, которого люблю я сам, я скрою от безжалостных твоих очей плененных и увенчанных им как бы на зло своему господину. Идем, юноша! Теперь моя мысль созрела для всего, что есть злого. Пожертвую любимым ягненком, чтобы голубке растерзать сердце вольное.

Виола. А я с радостью готов на тысячу смертей, чтобы только успокоить вас.

Оливия. Куда же ты, Цезарио?

Виола. Иду за тем, кто мне дороже, чем самый свет моих очей, чем жизнь, чем когда либо была мне дорога какая бы то ни было женщина. Если я притворяюсь, вы, небожители, свидетели моих клятв, карайте меня как угодно за такое оскорбление моей любви!

Оливия. О, несчастная, как жестоко я обманута!

Виола. Кто же обманул, оскорбил вас?

Оливия. Разве ты забыл о своем существовании? Давно-ли? - позовите священника (Один из служителей уходит).

Герцог (Виоле). Идем!

Оливия. Куда? Цезарио, дорогой мой супруг, постой!

Герцог.Супруг?

Оливия. Да, супруг! От этого отречься он не может.

Герцог. Негодяй, ты её супруг?

Виола. Нет, герцог, нет.

Оливия. Подлый страх заставляет тебя отрекаться от своей собственности! Не бойся, Цезарио, смело бери свое счастье! Тебе известно, кто ты. Оставайся же им и будь также велик, как то, что тебя пугает (Входят: священник и служитель). Сюда, сюда, святой отец! Заклинаю тебя, отец, твоим саном:- открой все то, что так еще недавно мы вынуждены были держать втайне. Теперь времена эти изменились; поэтому расскажи все, что тебе известно, насчет того,что всего за несколько часов произошло между мною и этим юношей.

Священник. Произошел ненарушимый союз вечной любви, скрепленный соединением ваших рук, запечатленный священным слиянием ваших уст, обменом ваших колец, утвержденный совершенным мною обрядом. С тех пор я всего на каких нибудь два часа времени стою ближе к могиле.

Герцог. А, дрянной притворщик, чем же сделаешься ты, когда время убелит сединами твои волосы? Коварство твое разростется так быстро, что собственный удар свалит тебя с ног. Прощай! Владей ею, но направь свои стопы туда, где-бы ты никогда не попадался мне на глаза.

Виола. Добрейший герцог, клянусь...

Оливия. О, не клянись и сохрани хоть каплю чести, несмотря на обуявший тебя страх!

Входит сэр Эндрю Эг-чик; голова у него окровавлена.

Сэр Эндрю. Врача, ради Бога, врача! Пошлите его сейчас-же и к сэру Тоби.

Оливия. Что случилось?

Сэр Эндрю. Он пробил мне голову и обагрил кровью гребень сэра Тоби. Помогите, ради Бога! Чтобы теперь-же быть дома, я не пожалел-бы и сорока фунтов.

Оливия. Да кто-же избил вас, сэр Эндрю?

Сэр Эндрю. Дворянин из свиты герцога, какой-то Цезарио. Мы считали его трусишкой, а он оказался дьяволом, воплощенным дьяволом.

Герцог. Мой дворянин, Цезарио?

Сэр Эндрю. Ах, чорт возьми, он уже здесь! Вы напрасно проломили мне голову: ведь все, что я делал, я делал по наущению сэра Тоби.

Виола. К чему вы обращаетесь ко мне? Я никогда и не думал вас ранить. Вы без всякой причины обнажили против меня оружие, я вежливо старался вас уговорить и никакой раны вам не наносил.

Сэр Эндрю. Если кровавый пролом головы может назваться раной, вы меня поранили. Или вы, быть может, считаете за ничто кровавый пролом.

Входит сэр Тоби; его поддерживает шут.

Вот и сэр Тоби; он, прихрамывая, идет сюда. От него вы услышите еще не то. Еслиб он не выпил лишнего, он-бы еще не так вас отделал.

Герцог. Что с вами, синьор?

Сэр Тоби. Все это мне нипочем. Ну, проломил голову,- и все тут! Говори-же, болван: - где цырюльник?

Шут. Да он еще час тому назад напился мертвецки; его глаза закатились еще в восемь часов утра.

Сэр Тоби. Какой-же он бездельник и беспробудный пьяница! Я не знаю ничего более ненавистного, чем пьяный бездельник.

Оливия. Уведите его. Кто-же, наконец, затеял с ним драку?

Сэр Эндрю. Я помогу вам, сэр Тоби; нас перевяжут вместе.

Сэр Тоби. Ты мне поможешь? Ты-то, ослиная голова, шут, дуралей, бездельник, сухопарый негодяй, олух?

Оливия. Уложите его в постель и перевяжите ему рану.

Шут, сэр Тоби и сэр Эндрю уходят. Появляется Себастиано. Общее изумление.

Себастиано. Мне очень прискорбно, графиня, что я поранил вашего родственника. Но еслибы он был даже единокровным моим братом, я не мог бы поступить иначе: я вынужден был защищаться. Вы смотрите на меня как-то странно; я вижу, что вы оскорблены моим поступком. Простите, царица души моей, хоть ради тех клятв, которые мы еще так недавно дали друг другу.

Герцог. Одно лицо, один голос, одна одежда - и два разных человека! как в калейдоскопе - и то, и не то.

Себастиано. Антонио, дорогой мой Антонио! Как терзался я за то время, когда я тебя лишился!

Антонио. Это ты, Себастиано?

Себастиано. Разве ты в этом сомневаешься, Антонио?

Антонио. Как же это вы так раздвоились? И половинки яблока не так сходны между собою, как оба вы. Кто из вас - Себастиано?

Оливия. Удивительно!

Себастиано. Себастиано - я. Брата у меня никогда не бывало; нет и божественной способности быть и здесь, и везде. Была у меня, правда, сестра, но ее поглотили беспощадные волны (Виоле). Скажите-жь, ради Бога, как вы мне доводитесь: откуда вы родом и как вас зовут?

Виола. Я из Месалины; отца звали Себастиано, так-же, как моего брата. В такой-то одежде взошел он в водяную свою могилу. Если духи могут являться не только в образе, но и в одежде другого, вы являетесь, чтоб нагнать на нас ужас.

Себастиано. Я, действительно, дух, но еще закованный в грубую оболочку, дарованную мне рождением. Еслибы вы были женщиной, я оросил бы ваши щеки слезами, восклицая: "здравствуй, здравствуй, утопавшая Виола!"

Виола. У моего отца было родимое пятно на лбу.

Себастиано. Было ну моего.

Виола. А умер он, когда Виоле минуло тринадцать лет.

Себастиано. О, и это живо сохранилось в моей памяти! Он действительно скончался в тот самый день, когда моей сестре исполнилось тринадцать лет.

Виола. Нашему счастью мешает еще мужская моя одежда. Не обнимай же меня, пока все - и время, и место, и события не сольются во едино и не явятся несомненным доказательством, что я Виола. Для этого я отведу тебя к капитану корабля, у которого хранятся мои женские одежды. Он спас меня, чтобы дать мне возможность служить благородному этому герцогу. Затем все, что было со мною, ограничивается моими отношениями к графине и к герцогу.

Себастиано (Оливии). Таким образом вы, графиня, были в заблуждении. Но природа все-таки осталась верна самой себе: вы хотели соединиться узами брака с девушкой и, клянусь жизнью, не ошиблись: разом вышли и за девушку, и за мужчину.

Герцог. Не смущайтесь: крови он благородной. Если все это так-же верно, как верно отражение зеркала, то и на мою долю от этого кораблекрушения перепадет хоть частица благополучия (Виоле;). Ты, юноша, тысячу раз говорил мне, что никогда ни одну женщину не полюбишь так сильно, как меня.

Виола. Все эти уверения я готов скрепить клятвами и все клятвы сохранить в душе моей так-же верно, как это шарообразное вместилище хранит огонь, отделяющий день от ночи.

Герцог. Дай же руку и покажись мне в женской своей одежде.

Виола. Она ведь снесена у меня на берег к капитану, а он, по жалобе Мальволио, одного из служителей графини, посажен в тюрьму.

Оливия. Освободить его! Позвать сюда Мальволио! Ах, только теперь вспомнила: мне говорили, что несчастный помешался. Собственное мое помешательство совсем изгладило это у меня из памяти.

Входят: шут с письмом и Фабиано.

Скажи:- что Мальволио?

Шут. Да что, графиня, отбивается от Вельзевула, насколько это возможно человеку в его положении. Он написал к вам письмо. Я мог бы передать вам его еще утром; но так как послания помешанных не одно и то же, что евангелие, то время передачи особенной важности не представляло.

Оливия. Вскрой-же его и прочти нам вслух.

Шут. Увидите, чтение шутом писаний сумасшедшего будет весьма для вас поучительно (Читает): "Клянусь, графиня, Богом..."

Оливия. Что с тобою, не сошел-ли и ты сума?

Шут. Нисколько, я передаю только чужое сумасшествие. Если вы, графиня, желаете, чтоб это делалось как следует, вы должны дать волю моему голосу.

Оливия. Прошу тебя, читай, как подобает человеку, находящемуся в здравом уме.

Шут. Так, мадонна, и читаю; только так и можно передать настоящее состояние его ума. Примите это, моя принцесса, в соображение и слушайте!

Оливия. Прочти ты, Фабиано.

Фабиано (читает). "Клянусь, графиня, Богом, вы обижаете меня,- и это станет известно всему миру. Хотя вы и повергли меня в темницу и дали власть надо мною пьяному вашему дяде, я в таком же полном разуме, как и ваше сиятельство. Собственноручное ваше письмо, которым вы заставили меня вести себя так, как я себя вел, у меня,- и оно, без всякого сомнения, оправдает меня вполне, вас же сильно пристыдит. Думайте обо мне, что угодно; я несколько забываю свой долг и говорю, как оскорбленный Мальволио, выдаваемый за сумасшедшаго".

Оливия. Это он пишет?

Шут. Он, ваше сиятельство.

Герцог. Это что-то не похоже на письмо сумасшедшаго.

Оливия. Освободи и приведи его сюда, Фабиано (Фабиано уходит). Если вашему высочеству, обдумав все, будет угодно полюбить меня не как жену, а как сестру, отпразднуем наш двойной союз в один и тот же день и, если позволите, даже здесь, в моем доме и на мой счет.

Герцог. Принимаю ваше предложение с величайшим удовольствием, графиня (Виоле). Господин твой тебя увольняет. А за долгую твою службу, несоответственную ни твоему полу, ни твоему нежному воспитанию,- вот тебе в награду моя рука; будь отныне госпожей своего господина.

Оливия. Сестра! Ты мне сестра!

Входят: Фабиано и Мальволио.

Герцог. Это сумасшедший.

Оливия. Он. Что с тобою, Мальволио?

Мальволио. Вы, графиня, меня обидели, обидели жестоко!

Оливия. Я, Мальволио? Нисколько!

Мальволио. Нет, обидели, графиня. Прошу вас, прочтите вот это письмо. Если вы желаете иметь возможность отрекаться от вашей руки, пишите в таком случае другим почерком, другим слогом. Скажите же:- разве это не ваша печать, не ваше сочинение? Вам нельзя сказать ни того, ни другого! Признайтесь же, скажите по совести - зачем вы так ясно намекнули мне на ваше расположение ко мне, чтоб я являлся постоянно к вам, улыбаясь, в желтых чулках, перевязанных крест на крест, обращался надменно с сэром Тоби и с прислугой? Зачем, когда я исполнял все это с покорной надеждой, вы дозволили заключить меня, держать в потьмах, присылали ко мне священника и разыграли из меня величайшего глупца и олуха? Скажите, зачем?

Оливии. Увы, Мальволио, хотя, признаюсь, почерк и похож на мой, но не я это писала. Нет никакого сомнения, что это почерк Марии. Припоминаю теперь: она первая сказала мне, что ты помешался, а ты явился, улыбаясь, как требуется в этом письме. Но успокойся; над тобою подшутили очень зло, и ты, когда виновнники будут открыты, окажешься в собственном своем деле и истцом, и судьей.

Фабиано. Выслушайте меня, графиня, и не омрачайте никакою неприятностью, никакими будущими карами прелести настоящаго. В полной надежде на это признаюсь, что всю проделку с Мальволио придумали я и сэр Тоби за его грубое и невежливое обращение с нами. Письмо написано Марией по требованию сэра Тоби,и в награду за это он на ней женится. Во всяком случае она так забавна, что скорее способна вызывать смех, чем мщение, особенно если беспристрастно взвесить обоюдные оскорбления.

Оливия. Итак, бедняга, как провели тебя они!

Шут. Да, "одни родятся великими, другие завоевывают себе величие, иным-же величие само навязывается на шею". И я, почтеннейший, тоже играл кое-какую роль в этой комедии, а именно уважаемого Топаса. И мне это нипочем. "Клянусь Богом, шут, я не сумасшедший". А помнишь: "Как вы можете забавляться таким глупым бездельником, графиня? Если вы не рассмеетесь, он рта не разожмет". Так-то вот волчок времени приводит за собою отместку.

Мальволио. Отомщу-же я всей вашей шайке (Уходит).

Оливия. Насмеялись над нам уже слишком жестоко.

Герцог. Догоните его, уговорите примириться. Однако его не распросили о капитане. Когда мы узнаем все, подоспеет время, и мы торжественно отпразднуем союз наших сердец. Пока мы погостим у тебя, прекрасная сестра. Идем, Цезарио! Ты будешь оставаться им, то есть мужчиной, пока я не увижу тебя в другой одежде и ты не сделаешься владычицей Орсино, царицей его любви (Все уходят, кроме шута).

Шут (поет): "Когда я был совсем еще мальчишкой,-

Что ветр и дождь? Одна лишь чепуха,-

Я знал тогда одне мои игрушки.

Ведь дождь и ветр мы видим каждый день.

Но, сделавшись вполне мужчиной взрослым,-

Что ветр и дождь? Одна лишь чепуха,-

Я от воров стал крепко запираться.

Ведь дождь и ветр мы видим каждый день.

Когда-же я, к несчастию, женился,-

Что ветр и дождь? Одна лишь чепуха,-

Поладить я никак не мог с женою.

Ведь дождь и ветр мы видим каждый день.

Когда-же я к постели пробирался,-

Что ветр и дождь? Одна лишь чепуха,-

Едва-ли кто бывал меня пьянее.

Ведь дождь и ветр мы видим каждый день.

Давно ужь мир наш бренный существует,-

Что ветр и дождь? Одна лишь чепуха,-

Но мне-то что? Окончена пиеса.

Мы рады, если вам понравилась она".

КРЕЩЕНСКИЙ СОЧЕЛЬНИК ИЛИ ЧТО ХОТИТЕ.

"Что хотите" было представлено 2 февраля 1602 года. Это известно из дневника юриста Манигэма, который присутствовал при представлении и которого поразило сходство этой пьесы с "Манехмами" Плавта и одною итальянскою пьесой. Обсуждая вообще год создания этой комедии, критики говорят, что она создалась между 1600 и 1602 годами, т. е. в самый цветущий период творчества Шекспира и, как замечает Жене, не будет особенною смелостью, если мы признаем "Что хотите" образцовой комедией среди других веселых созданий Шекспира. "Что хотите" носит в оригинале еще название "Двенадцатой ночи", т. е. "Крещенского сочельника".

Стр. 82. Арион - знаменитый поэт и музыкант греческий, живший в VII веке до Р. X. Сложившаеся о нем легенда говорит, что его спасли дельфины от смерти, очарованные звуками его лиры.

Стр. 86. Мария говорит о сухости руки. Джонсон замечает, что влажность руки считалась обыкновенно приметою страстного темперамента.

Стр. 87. Галльярда, коранто, джиг - народные танцы.

Стр. 87. В Англии в XVI веке картины прикрывались занавесками, большею частью, из зеленой тафты с золотою бахромой. Обычай этот, вероятно, вошел во всеобщее употребление отчасти вследствие того, что в домах многих знатных лиц и вообще зажиточных граждан можно было часто видеть на стенах картины самого неприличного содержания. Здесь кстати упоминается м-с Мэлль. Под этим именем комментаторы Шекспира подразумевают одну из знаменитейших куртизанок - Мэри Эмбри, которая постоянно являлась в обществе в мужском платье, всегда носила оружие и даже принимала участие в военных делах. Это было странное существо - развратница, посредница и воровка. Она была даже публично наказана; тем не менее, умирая 1659 года, она завещала 20 фунтов стерлингов, на то, чтобы общественные фонтаны били вином в день возсшествия на престол Карла II. Приверженец королевской власти Бетлер (1612-1680) в одной из поэм сравнивает ее с Иоанной Д'Арк!

Стр. 93. "Столб шериффа". Перед дверями мэров и шериффов были столбы, на которые наклеивались королевские указы и прокламации. Кажется, было даже в обычае перекрашивать их при каждом выборе новых муниципальных властей. В Норвиче, по словам Стаунтона, уцелели два такие столба с инициалами Г. Р. и полустертой надписью года 15..

Стр. 98. "Кто спасает утопающего, говорят в народе в Шотландии и на прилегающих к ней группах островов, тот должен ожидать от него большой беды на свою голову". В основании этого поверья лежит логическая мысль: избавляя утопающего от гибели, на которую он обречен приговором судьбы, спасающий как-бы сам накликает на себя бедствие, предназначенное судьбою другому. Разумеется, при этом опускается из виду, что и самое спасение предопределено судьбою.

Стр. 101. Шут намекает на вывеску, часто появлявшуюся в те времена в Англии; изображались два осла, а внизу неожиданная для читающего подпись: "Вот мы и собрались все трое".

Стр. 102. "Мы три развеселые парня",- это припев старинной песни.

Стр. 103. "Некий муж жил в Вавилоне",- первая строчка другой народной песни.

Стр. 103. "Прощай же, ангел, коль расстаться надо",- припев старинной баллады.

Стр. 103. Даровая раздача пирогов и пива, в известные праздничные дни, вошедшая в обычай с незапамятных дней, во времена Шекспира была объявлена пуританами, как предосудительный обычай папистов.

Стр. 104. Хотя Мальволио по положению, в которое он; поставлен, является комической фигурой, говорит Жене,- он все-таки является характерным образом, полным глубокой психологической правды. Поведение этого человека такого рода, что нам вполне понятно, почему его терпеть не может никто в доме и почему люди стараются сыграть с ним какую-нибудь такую штуку, которая при его характерных недостатках, т. е. его смешном высокомерии и ограниченном тщеславии, может вполне удасться шутникам. Его худший недостаток,- это его доведенная до-крайности самооценка; он старается прослыть зеркалом добродетели; но его пуританская суровость нравов носит такой неприветливый характер, что от всех его добродетелей ни одному человеку нет никакой пользы; чем более он углублен в самого себя, тем менее способен он отыскать или понять добрые стороны других. "Ты думаешь, говорит ему Тоби, если ты сам воздержан, то в мире не должно быть ни пирогов, ни пива?" В этом замечании сказывается едкая насмешка поэта над отвратительной и претенциозной нравственностью пуританских проповедников разных степеней воздержания. Это истинные лицемеры.

Стр. 105. Пентизелся,- царица амазонок, дочь Марса, она сражалась против греков и была убита при осаде Трои Ахилом.

Стр. 111. Иезавель,- известная в истории еврейского народа жена царя Ахава.

Стр. 113. Мода повязывать подвязки крест накрест, повидимому, была принята по преимуществу пуританами. Бертон Голидай представляет пуританина, как человека с подвязанными крест накрест подвязками, в коротких нарядных штанах, с небольшой фрезой вокруг шеи: причем пуритане пренебрегают всякими излишествами и не носят на руках манжет.

Стр. 120. Броунистами назывались первоначальные "независимые". Их глава, Роберт Броун, был преследуем в 1562 году духовным трибуналом за его непокорность правилам англиканской церкви.

Стр. 120. Эта громадная постель находилась в главной спальне в гостинице "Лося" в городе Вере. 4 мая 1610 года герцог Людвиг Фридрих Вертембергский торжественно почивал на этой постели, как свидетельствует рукописный журнал, веденный на французском языке и открытый в Британском музее Фридрихом Мэдденом. "Я спал на постели, набитой лебяжьим пухом, говорится в журнале, и ширина её равнялась восьми футам".

Стр. 121. Упоминаемая Шекспиром карта сопровождала английский перевод одного из путешествий, появившийся в 1598 году. Она была покрыта множеством пересекающихся до разным направлениям линий, назначение которых отгадать довольно трудно. Под именем Индий подразумеваются Ост-Индия и Вест-Индские острова Америки.

Стр. 143. Здесь говорится о Хараклее, любовник которой, чувствуя приближение своей смерти, убил ее. Греческий роман "Теаген и Хариклея" был переведен на русский язык еще в прошлом столетии.

Уильям Шекспир - Двенадцатая ночь (Twelfth Night or What You Will), читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :