Уильям Шекспир
«Два благородных родственника. 1 часть.»

"Два благородных родственника. 1 часть."

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Тезей, герцог афинский.

Пиритус, афинский полководец.

Артезий, афинский военачальник.

Палемон, Арсит - племянники Креона, царя фивскаго.

Валерий, знатный фивянин.

Шесть рыцарей.

Герольд.

Тюремщик.

Жених дочери тюремщика,

Врач.

Брат, Друзья - тюремщика.

Знатные.

Геррольд, школьный учитель.

Ипполита, амазонка, супруга Тезея.

Эмилия, её сестра.

Три царицы.

Дочь тюремщика.

Прислужница Эмилии.

Поселяне, гонцы, мальчик, палач, стража и свита, деревенские девушки. Гименей и нимфы.

Место действия: Афины и их окрестности, кроме части первого действия, происходящего в Фивах и её окрестностях.

ПРОЛОГ.

Игра на трубах.

Новая пьеса и девственность очень похожи друг на друга; многое в зависимости от обоих; за обе дают много денег, если оне хороши. Хорошая пьеса, которая в день своего брака краснеет от скромности за свои сцены и боится утратить свою честь, подобна той, которая после брачного ложа и волнений первой брачной ночи остается олицетворением стыдливости и представляет взгляду скорее девственный вид, чем утомление супруги. Желаем, чтобы то-же было и с нашею пьесой, так как я уверен, что у неё благородный отец, добродетельный, ученый, и никогда еще более славного поэта не бывало между По и серебристым Трентом; повествование дает Чоссер, всеми почитаемый, поэтому ему суждено дожить до вечности. Если мы посягнем на её благородство, если первый звук, который услышит это детище, будет свист, то как содрогнутся кости почтенного человека, и он воскликнет из-под земли: "Уберите подальше от меня безмозглую мякину этого писателя, который оскорбляет мои лавры и низводит мои славные творения ниже Робин-Гуда!" Мы выступаем именно с этим опасением. Говоря откровенно, было-бы неосуществимым и слишком честолюбивым делом сравняться с ним. При нашей слабости, почти без дыхания от плавания в этих глубоких водах, протяните нам только свои спасительные руки, и мы вынернем и примем меры к нашему спасению. Вы услышите сцены, хотя и уступающия искусству Чоссера, но заслуживающия, быть может, двухчасового скитания. Мир его праху! Веселье вам! Если эта пьеса не изгонит хоть на некоторое время от нас скуку, мы признаем свой неуспех столь подавляющим, что будем вынуждены ее оставить. (Музыка).

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Афины. Перед храмом.

Входят: Гименей с зажженным светильником; мальчик в белом одеянии, идя впереди, несет и разбрасывает цветы; за Гименеем нимфа, окутанная в своих косах, несет венок из колосьев; затем Тезей, между двумя другими нимфами с венками из колосьев на голове; потом Ипполита, невеста, ведомая Пиритусом и другою нимфою с венком на голове и с распущенными косами; за нею Эмилия, неся шлейф своего платья; Артезий и свита.

Поют:

Розы, лишенные шипов, царицы не одним лишь ароматом, но и своей окраскою; девственные гвоздики с тончайшим запахом, изящные, хотя и без запаха, маргаритки, сладчайший фимиам, буквица белая, страшная ночь весны, предвестница веселой весны, с своею темною чашечкою. Растущия, точно в колыбели, аврикулы, ноготки, на могилах цветущие, нарядные ножки жаворонка. Вы все, сладчайшие дети дорогой природы, преклонитесь к стопам новобрачных, благословляя их чувства (бросают цветы), чтобы ни один ангел выси, ни одна птица, певчая или прекрасная, не отсутствовали здесь. Чтобы ни ворона, ни злословная кукушка, ни зловещий ворон, ни седая галка, ни болтливая сорока не смели сесть или петь над нашим брачным домом и принести с собою какую-либо ссору, но летели-бы отсюда прочь.

Входят три царицы, в черном, с запятнанными покрывалами с царскими коронами на головах. Первая царица падает к ногам Тезея, вторая - перед Ипполитою, третья - перед Эмилиею.

1-я царица. Во имя милосердия и истинного благородства, выслушайте меня, отнеситесь ко мне нелицеприятно!

2-я царица. Во имя вашей матери, если хотите, чтобы из плодоносной утробы вашей изошло прекрасное потомство, выслушайте меня, отнеситесь ко мне благосклонно.

3-я царица. Ради любви того, кого Юпитер предназначил к почести вашего ложа, во имя девственной чистоты, будьте заступницею нас и наших бедствии! Это доброе дело сотрет из книги проступков все, за что вы внесены в нее.

Тезей. Печальная дама, встаньте.

Ипполита. Встаньте.

Эмилия. Не преклоняйте колени предо мною! Всякая женщина, которой я могу помочь в несчастии, привлекает меня к себе.

Тезей. В чем же ваша просьба? Отвечайте вы за всех.

1-я царица. Мы три царицы, повелители которых пали жертвою злобы жестокого Креона и сделались на мрачных фивских полях добычею клюва воронов, когтей коршуна и прожорливых ворон. Он не допустил нас сжечь их останки, положить в урны их прах, ни устранить позор их разложения под оскорбленным взором священного Феба; он хочет заразить ветер миазмами от тел наших убитых государей. О, милосердия, герцог! Ты очищающий землю, обнажи свой страшный всем меч, оказавший миру столько услуг; верни нам кости наших умерших царей, чтобы мы могли погребсти их. И в своей неисчерпаемой доброте вспомни, что мы для наших венчанных голов не имеем иного крова, как тот, который имеет лев и медведь, свод всего мира.

Тезей. Не преклоняйте колен, прошу вас. Я был поглощен вашим рассказом и допустил нашим коленам утомиться. Узнав о роковой судьбе ваших умерших супругов, скорбь испытываемая много, возбуждает ко мне жажду мщения за них. Царь Капанейсий был вашим супругом; в тот ден, когда он должен был венчаться с вами, в тоже время года как теперь со мною, я встретил вашего жениха у алтаря Марса; вы были тогда прекрасны. Покров Юноны не был лучше ваших локонов и не гуще прикрывал ее; ваш венок не был ни смятым, и увядшим. Вам улыбалось фортуна с ямочками на щеках; наш родственник Геркулес, более слабый, чем ваш взгляд тогда, клал в сторону свою палицу, опускаясь на немейскую шкуру и клянясь, что его силы истощаются. О скорби! о время! Страшные разрушители, вы, значит, все поглощаете?

1-я царица. О, я надеюсь, что какой-нибудь бог вложил свое милосердие в ваше существо,чтобы привить вам свою силу и создать в вас нашего спасителя!

Тезей. Не стойте на коленях, вдова! Преклоняйте их пред шлемоносной Беллоною и молитесь за меня, вашего воина.- Я взволнован (отворачивается).

2-я царица. Высокочтимая Ипполита, доблестная амазонка, поразившая щетинистого кабана; ты, которая своею столь же крепкою и белою рукою, обратила-бы человека в пленника женского пола, если-бы здесь присутствующий твой повелитель, рожденный, чтобы поддержать творение в присужденной ему природою иерархии, не привел тебя в границы, которые мы уже переступали, покорив и твою силу, и твою любовь. О, воительница, дарствующая сострадание в противовес суровости, ты, имеющая ныне - я это знаю больше власти над Тезеем, чем он когда-либо имел над тобою, ты, располагающая его могуществом и его любовью, рабски подчиненною твоим словам, драгоценное зеркало женщин, проси у него для нас, сожженных пылающею войною, освежающую тень его меча! Умоли его простереть ее над нашими головами, говори ему со всеми переливами женского голоса, как будто ты была-бы одною из нас трех; заплачь лучше, чем не успеть, преклони за нас колено, но не касайся земли долее, чем это делает пораженная голубка и скажи ему, что бы ты сделала, если бы видела его лежащим на поле брани, с обращенными к солнцу зубами скрежещащими луне.

Ипполита. Несчастная дама, перестаньте; я так же охотно приступлю с вами к этому доброму делу, как и к тому, которое я собиралась исполнить в эту минуту, а между тем я еще никогда ничего так охотно не делала. Мой повелитель взволнован вашею скорбью до глубины души. Оставим его размышлять; я тотчас переговорю с ним.

3-я царица (к Эмилии). Моя мольба оставалась заледенелою, но, растаяв в пламени горя, она обратилась в слезы: поэтому скорбь, которой не достает слов, разражается в рыданиях, тем более сильных.

Эмилия. Встаньте, прошу вас! Ваши страдания изображены на ваших щеках.

2-я царица. О, горе! Вы не можете прочесть их там, гораздо дальше, сквозь мои слезы, можете вы узреть их, как изборожденные камешки на дне прозрачного ручья. Не, сударыня! желающий постичь все сокровища мира должен также узнать их центр; желающий постигнуть во мне малейшее мучение, должен забросить свою удочку за моим сердцем. Простите мне! необычайная печаль, обостряющая некоторые умы, повергает меня в безумие.

Эмилия. Прошу вас, ни слова больше, прошу вас. Тот, кто, стоя под дождем, не видит и не чувствует его, не знает, что значит быть мокрым или сухим! Если-бы вы были наброском какого-либо художника, то я-бы купила вас, как раздирательное зрелище, чтобы закалить себя против смертельного горя. Но, увы, естественная сестра нашего рода, ваше горе поражает меня так сильно, что оно должно отразиться на сердце моего брата и согреть его до сострадания, будь оно каменное. Прошу вас, успокойтесь!

Тезей. Вперед, в храм! Не нарушим ни одной подробности священной церемонии.

1-я царица. Эта церемония будет более продолжительна и стоит дороже, чем умоляемая нами война. Вспомните, что ваша слава звучит в ушах всего мира, что делаемое вами не делается безразсудно, что ваша первая мысль лучше трудолюбивого размышления других, что ваше намерение сильнее их действий; но, о, Юпитер! ваши действия, как только они начинаются, подобно морскому орлу, бросающемуся на рыбу, поражают ее еще прежде, чем дотронуться! Вспомните дорогой герцог, какие ложа имеют наши убитые мужья?

2-я царица. Какое мучение для нашего ложа, что наши мужья лишены их.

3-я царица. Они не имеют смертного одра. Даже тем, кто, утомленные светом этого мира, оказались с помощью веревок, ножей, яда, пропастей, по отношению к себе самыми ужасными орудиями смерти,- людское милосердие дарует немного тени и земли.

1-я царица. Между тем как наши мужья лежат под палящим солнцем, покрытые волдырями. А они были при жизни хорошими царями!

Тезей. Это правда. Я дам вам утешение устроить могилы для ваших умерших мужей; чтобы это исполнить, будет небольшое дело с Креоном.

1-я царица. И теперь это дело само собою напрашивается. Оно должно быть исполнено теперь-же! Завтра пыл пройдеть. Тогда бесполезный труд не получит иной награды, кроме собственного пота. Теперь Кереон в совершенном спокойствии; он и не помышляет, что мы пред твоим могуществом, орошая своими слезами нашу святую мольбу, чтобы сделать ее еще более яркою.

2-я царица. Теперь вы можете настигнуть Креона опьяненным своею победою.

3-я царица. И его войско, пресыщенное хлебом и мясом и ленью.

Тезей. Артезий, ты, лучше всех знающий, как поступить для успеха в этом деле, возьми в надлежащем числе наши лучшие силы.в то время.как мы совершим великое дело жизни,- смелый приступ брачной судьбы.

1-я царица. Вдовствующия царицы, будем вдовами своих страданий! Эта отсрочка предоставляет нас голоду надежды.

Все царицы. Прощайте!

2-я царица. Мы пришли не во-время! но может-ли отчаяние - как лишенная забот рассудительность - избирать благоприятнейшее время для своих самых страстных молений?

Тезей. Но, милые дамы, дело, к которому я приступаю теперь, для меня важнее любой войны; оно важнее для меня всех моих предшествующих деяний и тех, которые мне еще надлежит осуществить.

1-я царица. Это равносильно тому, чтобы сказать, что наше дело будет заброшено! (указывая на Ипполиту). Когда её руки, способные удержать Юпитера вдали от сонма богов, обнимут тебя при бледном свете луны, когда её вишненые губы прильнут к твоим опьянелым устам, подумаешь-ли ты тогда о царях, которые разлагаются, или о царицах, которые плачут? Какая тебе будет забота от того, что мы больше не будем чувствовать, когда ты ощутишь то, что способно заставить Марса забросить свой барабан? Если ты только проведешь с нею ночь, одну лишь ночь, то каждый час этой ночи задержит тебя заложником на сотню других, и помнить ты будешь только о наслаждениях, к которым манит тебя этот пир.

Ипполита (преклоняя колена). Хотя мало вероятно, чтобы вы испытали подобные восторги, вы, быть может, будете недовольны, что я поддержу это ходатайство, но я думаю, что еслибы воздержанием от счастья, которое только усиливает желания, а не облегчает страшных страданий, требующих немедленного врачевания, я навлеку на себя порицание всех женщин. Поэтому, государь, я сделаю пробу своим мольбам, предполагая, что оне имеют некоторую силу,- если-же нет, то я решилась навсегда замолчать их в себе. Отложи настоящую церемонию и облеки свое сердце в панцырь и обвей им шею, мне принадлежащия и которые я великодушно одолжаю, чтобы оказать услугу этим бедным царицам.

Все царицы (Эмилии). Скорее, на помощь! Наше дело требует вашего коленопреклонения.

Эмилия (становясь на колени). Если-бы не удовлетворите просьбы моей сестры с тем-же великодушием и поспешностью, с которыми она заявила ее, никогда не осмелюсь я что-либо просить у вас, никогда не решусь выйти замуж.

Тезей. Прошу вас, встаньте! Я сам прошу себя сделать то, о чем вы коленопреклоненно молите меня. Пиритус, отведи новобрачную! Молите богов о моем успехе и возврате, ничего не опустите в этом важнейшем деле. Царицы, следуйте за своим воином! (К Артезию). Идите, как я уже сказал, и соединитесь с нами на берегу Аудиса с теми силами, которые удастся собрать; там мы найдем половину войска для верного предприятия.- Так как наш лозунг "поспешность", то я запечатлеваю этот поцелуй на твоих алых губах (целует Ипполиту), прими его, дорогая, как мой залог.- Идите вперед, я хочу видеть, что ты отправился (Артезий уходит со свитою).- Прощайте, прекраснейшая сестра. Пиритус, наблюди за пиром, чтобы его не сократили ни на один час.

Пиритус. Государь, я следом направляюсь за вами; торжество не может достойно состояться до вашего возвращения.

Тезей. Брат, приказываю не двигаться из Афин. Мы вернемся раньше, чем окончится торжество, от которого прошу ничего не убавлять. Еще раз, прощайте все.

1-я царица. Таким образом ты навсегда оправдаешь мирскую молву.

2-я царица. И достигнешь божественности, равной Марсу.

3-я царица. Если она еще не превзойдет ея, потому что ты, хотя и смертный, умеешь побороть свои страсти божественным почестям, тогда как боги сами, говорят, стонут под гнетом страстей.

Тезей. Если мы хотим быть мужчинами, будем поступать так; если мы поддадимся чувствительности, то утратим человеческое имя. Мужайтесь, сударыни! Теперь мы направимся за утешениями вам (Уходят. Музыка).

СЦЕНА II.

Дворец в Фивах.

Входят: Палемон и Арсит.

Арсит. Дорогой Палемон, ты более дорогой для не дружбою чем кровным родством; ты ближайший мне родственник, ты еще не привык к преступлениям этого мира. Оставим град Фивский и его соблазны, чтобы не омрачать более сияния нашей юности! Здесь мы обретем столько же стыда жить в воздержании, будто бы это было и прелюбодействии; потому что не плыть по течению грози нам гибелью или, по меньшей мере, утомлением в тщетных усилиях, а следовать общему течению приведет нас в водоворот, в котором нам придется крутиться под угрозою утонуть; в случае-же благополучного исхода нашею наградою была бы ослабевшая жизнь.

Палемон. Твой совет подтверждается примером. Какие страшные развалины видим мы бродящими по Фивам, с того самого дня, как мы стали посещать школу! Увечье и лохмотья - вот награда воину, который намечал как цель своей доблести, почет и золотые слитки,- их-то он и не получает, хотя и заслужит, и он унижен миром, во имя которого сражался! Кто же будет приносить жертвы на заброшенный алтарь Марса? Сердце мое обливается кровью при виде таких людей, ни готов пожелать, чтобы гордою Юноною снова овладела ревность для того, чтобы дать дело воинам и чтобы, освобожденный от полнокровья мир почувствовал возвращение сострадания в свое сердце, теперь такое жестокое, более жестокое, чем может быть ссора или война.

Арсит. Не далеко ты заходишь? Не видим ли мы в извилистых проулках Фив еще других развалин, кроме воинов? Твои слова заставляли сначала предположить, что ты заметил унижение более чем одного сословия. Не найдешь-ли ты более ничего, что было-бы способно, кроме поруганного воина, возбудить твою жалость?

Палемон. Какже. Я жалею нужду везде, где вижу ее, но особенно тогда, если она в награду за тяжкий и славный труд получает только холодное пренебрежение.

Арсит. Не об этом хотел я говорить: труд - заслуга, не пользующаеся почетом в Фивах. Я говорил об опасностях для нас оставаться в Фивах, если мы желаем сохранить нашу честь; здесь всякое зло имеет окраску добра, всякое кажущееся добро есть несомненное зло; не быть в точности похожим на прочих влечет опасность сделаться совершенно чуждым или нечто в роде чудовища.

Палемон. В нашей власти, если только мы не признаем себя последователями обезьян, оставаться хозяевами своего образа действий. Что мне за надобность перенимать походку другого, которую нельзя уловить добросовестным способом? или увлекаться речью третьяго, когда я могу разумно и верно объясняться, говоря собственным языком? Неужели я обязан по какому-либо благородному долгу следовать за тем, который благополучно следует за своим портным, пока в один прекрасный день его самого не станет преследовать портной? Или скажи мне, почему осуждается мой цирюльник, а с ним вместе и мой несчастный подбородок, если борода моя подстрижена не по излюбленному образцу? Какой закон определяет расстояние от моей шпаги до моего бедра и заставляет меня раскачивать ее рукою и ходить по улице на носках, когда нет грязи? Или я буду в упряжи переднею лошадью, или я вовсе отказываюсь везти по чужому следу. Впрочем эти мелкие уколы не нуждаются в подорожнике, но боль раздражающая мне грудь почти до самого сердца, это...

Арсит. Наш дядя Креон.

Палемон. Он, самый необузданный тиран, чьи успехи побуждают не страшиться неба, внушая пороку, что нет ничего вне его власти; заражающий веру лихорадкою и вызывающий изменчивую судьбу, предназначающий свойства всех людей для своих прихотей и поступков; требующий для себя службу людей и все, чего они достигнут: славу и добычу; не страшащийся делать зло и отступающий перед добром. Пусть пиявки высосут из моих жил всю кровь, ему родственную, и пусть оне отпадут подальше от меня с этою заразою.

Арсит. Брат - чистая душа, покинем его двор, чтобы ни в чем не разделять его откровенный позор; потому что на молоко имеет влияние пастбище, и нам пришлось-бы быть мятежниками или негодяями и быть ему родственниками не только по крови, но и по нраву.

Палемон. Совершенно верно! Мне кажется, что эхо его злодеяний заглушило небесную справедливость: крики вдов возвращаются в их грудь, не достигая слуха богов.- Валерий!

Входят Валерий.

Валерий. Вас зовет царь; имейте только свинцовые ноги, пока не пройдет приступ его ярости. Злоба Феба, когда он сломал свой кнут и вознегодовал на солнечных коней, не больше, как тихий шепот в сравнении с этим грохочущим гневом.

Палемон. Его приводить в движение малейший ветер. Но что же случилось?

Валерий. Тезей, одна угроза которого вселяет страх, послал ему смертельный вызов, поклявшись разрушением Фив; он идет, чтобы осуществить обещание своего негодования.

Арсит. Пусть подойдет. Если мы не боялись в его лице самих богов, то нам он не причинил бы ни малейшего страха. Но какой человек может сохранить в нашем положении хоть третью часть своей доблести, когда в основе поступков лежит сознание, что не он прав?

Палемон. Оставим эти рассуждения! Теперь наши услуги нужны не Тереону, а Фивам. Поэтому оставаться в стороне было бы безчестным, сражаться против него - мятежом; мы должны, следовательно, быть в его рядах на произвол нашей судьбы, определившей наше последнее мгновение.

Арсит. Да, мы это обязаны. Говорят-ли, что война уже объявлена, или что она будет, в случае отказа поставленных условий?

Валерий. Она началась. Объявление об этом появилось одновременно с передачею вызова.

Палемон. Пойдем к королю. Будь у него хоть четверть того почета, которым окружен его враг, кровь, которую мы готовы проливать, была бы для его блага; вместо того, чтобы быть истраченной непроизводительно, она была бы ставкою целаго сокровища. Но увы! наши руки не руководятся нашими сердцами, на кого же должен пасть роковой удар?

Арсит. Пусть события, непогрешимый вершитель, нам это укажут, когда нам предстоит все узнать, и пойдем но знаку нашей судьбы.

СЦЕНА III.

Перед воротами в Афинах.

Входят: Пиритус, Ипполита и Эмилия.

Пиритус. Не далее.

Ипполита. Прощайте, сударь. Передайте мои пожелания нашему славному принцу; я не смею подвергать сомнению его успех, тем не менее я желаю ему преисполненности могущества, что дозволило бы ему, в случае надобности, осилить неблагоприятную судьбу. Торопитесь к нему! Никогда подмога не затрудняла хороших начальников.

Пиритус. Хотя я и знаю, что его океан не нуждается в моей тощей капле,- я все-таки желаю, чтобы и она принесла ему свою дань.- Дорогая девушка, пусть возвышенные чувства, которые внушает небо своим избранным созданиям, продолжают царить в твоем сердце.

Эмилия. Благодарю вас! Напомните обо мне моему царственному брату! Ради его торжества я буду молить великую Беллону, а так как в нашем земном мире просьбы без подарков остаются непонятыми, я принесу ей в жертву нечто, что, я уверена, тронет ее.- Наши сердца в войске Тезея, в его палатке.

Ипполита. В его груди! Мы сами были воинами и не умеем плакать, когда наши друзья надевают свой шлем или пускаются в море, когда нам говорят о детях, проткнутых копьем, как вертелом, или о женщинах, которые прежде, чем съесть своих детей, сварили их в горьких слезах, пролитых при убийстве. Если вы ждете от нас этих бабьих волнений, то мы навсегда задержим вас здесь.

Пиритус. Мир с вами, подобно тому, как я стремлюсь на эту войну! Ей более уже нечего будет требовать себе (Уходит).

Эмилия. Как влечет его нетерпение к своему другу! С самого отъезда Тезея игры, требующия обдуманности и ловкости, едва обращали на себя его внимание; выигрыш не делает его сосредоточенным, ни проигрыш - осторожным. Одно дело развлекает его руку, другое - заботит; его голову, и его внимание равнодушно бодрствует над этими столь несхожими близнецами. Наблюдали-ли вы за ним со времени отъезда нашего государя?

Ипполита. С большим вниманием, и я полюбила его за это. Они оба вместе бывали во многих гибельных и неприятных положениях, преодолевая нужду и опасности; они переправлялись через потоки, из которых малейший наводил ужас своею силою и рокочущею стремительностью; они вместе сражались там, где сама смерть сидела в засаде,- и судьба вернула их с победою обратно. Узел их дружбы завязан, спутан, переплетен с такою искренностью и терпением, столь искусною рукою, что он может износиться, но не развязаться. Я думаю, что Тезей, разделив пополам свою совесть и воздавая справедливость обеим сторонам, не сумеет решить, кого он любит более: Пиритуса или самого себя.

Эмилия. Вне сомнения, что он имеет еще более сильную привязанность, и разум не может отрицать, что это ты. Я помню время, когда у меня была подруга игр; ты была на войне, когда она осчастливила могилу, возгордившуюся служить ей ложем, и простилась с луною, побледневшей при этом прощальном привете; каждой из нас было тогда по одиннадцати лет.

Ипполита. Это - Флавина.

Эмилия. Да. Ты говоришь о дружбе Пиритуса и Тезея. Их дружба глубже, она умеряется большою зрелостью, скрепляется более сильным рассуждением, и можно сказать, что необходимость, которую они встречают друг в друге, орошает корни их привязанности; но я, и та, о которой я говорю, вздыхая, мы были невинными созданиями; мы любили и, подобные стихиям, которые, не зная, как и почему достигают редких воздействий своим сочетанием, наши души были слиты одна с другою: что она любила, одобрялось мною; чего не любила, подвергалось осуждению без всяких дальнейших оснований. Если я срывала цветок и помещала его на своей груди, тогда еще только начинавшей наполняться,- она стремилась скорее получить такой-же цветок, чтобы положить его в ту невинную колыбель,где он, как феникс, умирал в благоухании! На моей голове не было наколки, которая не послужила-бы ей образцом. Всегда очаровательные прихоти её самого небрежного одеяния я всегда перенимала для своих лучших нарядов. Если мое ухо схватывало тайком какой-нибудь новый мотив, и я его шутя напевала, то это был припев, на котором её мысль останавливалась, чтобы его до ночи повторять. И заключение этого рассказа, хорошо известное всем невинным душою,- вытекающее из него, как отпрыск древней важности, таково: истинная привязанность между девушкою и девушкою может быть сильнее, чем между лицами разных полов.

Ипполита. Ты едва переводишь дыхание, и все твое быстрое словоизвержение имело лишь целью объявить, что, подобно молодой Флавине, ты никогда не полюбишь никого, носящего имя мужчины.

Эмилия. Я уверена, что нет.

Ипполита. О, слабая сестра! признавая, что ты веришь сама себе, и не могу поверить тебе, как не могу я полагаться на желание больного, имеющего отвращение к тому, что просит. Но, разумеется, сестра моя, будь я в том возрасте, когда ты могла бы меня убедить, ты наговорила достаточно, чтобы вызвать меня из объятий благородного Тезея. Я ухожу, чтобы вознести мольбы о его успехе, твердо убежденная, что я предпочтительно перед его Пиритусом, занимая высшее место в его сердце.

Эмилия. Я не возражаю против твоей уверенности, но остаюсь при своем мнении (Уходят).

СЦЕНА IV.

Поле перед Фивами.

За сценою шум битвы, затем отступление. Музыка. Потом входит победоносный Тезей, герольд и свита. Три царицы встречают Тезея и падают ниц перед ним.

1-я царица. Да не померкнет ни одна звезда для тебя.

2-я царица. Пусть небо и земля всегда благоприятствуют тебе.

3-я царица. На все пожелания счастья, которые могут посыпаться на твою голову, я говорю "аминь!"

Тезей. Безпристрастные боги, с высоты небес взирающие на нас, свое смертное стадо, и узнающие заблудшихся, карают их в свой час. Идите собрать останки своих убитых царей и почтите их тройного церемониею! Чтобы не допускать никакого пробела в благочестивых обычаях, мы сами готовы участвовать в них. Мы изберем уполномоченных, которые должны возстановить вас в ваших нравах и завершить дело, которое наша поспешность оставляет незаконченною. Итак, прощайте и пусть благодатные очи неба взглянут на вас (Царицы уходят).

Входят: Палемон и Арсит, несомые на носилках.

Что это за пленники?

Герольд. Знатные лица, как об этом можно судить но их облачению. Люди из Фив говорили нам, что это дети двух сестер, племянники царя.

Тезей. Клянусь шлемом Марса, я видел их во время битвы, подобных двум львам, с следами резни, пробивающих бреши среди моего смущенного войска; это было зрелище, достойное взора бога. Что ответил мне пленный, у которого я спросил об их имени?

Герольд. Кажется, что их зовут: Арсит и Палемон.

Тезей. Именно, они самые, они самые! - и они не убиты?

Герольд. Они едва-ли в состоянии жить. Еслибы их взяли в плен, прежде чем они получили свои последния раны, их еще было-бы можно спасти. Впрочем, они еще дышат и носят название мужей.

Тезей. И обходитесь с ними, как с мужами! Осадок таких людей в миллион раз выше вина других. Чтобы все наши врачи собрались для их лечения; не скупитесь на наши драгоценнейшие благовония, тратьте их! В наших глазах их жизнь имеет больше цены. чем все Фивы. Я предпочел-бы видеть их мертвыми, чем знать их освободившимся от плена и, как сегодня поутру, здоровыми и независимыми, но мне в сорок тысяч раз приятнее видеть их в моей власти, чем во власти смерти. Унесите их скорее подальше от этого свежаго воздуха, смертельного для них, и окружите их всеми попечениями, которые человек может оказать человеку, и даже более того, ради моей славы! С тех пор, как я познал тревоги бешенства, требования дружбы, домогательства любви, страсти, бремя возлюбленной,- стремление к свободе, порывистое и безумное, внушило мне целью идеал, которого природа не может достигнуть без многих жертв и колебаний, без многих усилий разума. Ради любви к вам и блага великого Аполлона, пусть наши лучшие врачи проявят свои глубочайшие знания!- Войдем в город, откуда, собрав рассеявшихся, мы двинемся в Афины, впереди нашего войска (Музыка. Уходят; свита уносит Палемона и Арсита).

СЦЕНА V.

Другая часть того-же поля, более отдаленная от Фив.

Входят царицы с гробами своих мужей в похоронной процессии.

Поют:

Несите урны и благовония, вздохи и рыдания затемняйте день. Пусть будет наша скорбь мрачнее смерти! Благовония и факелы, крики отчаяния, священные сосуды, полные слез, стоны, раздирающие смущенный воздух. Размножайтесь, признаки торжественного траура, являясь врагами быстроглазому веселью! Сюда мы созываем одне только печали.

3-я царица. Этот похоронный путь ведет вас к вашей семейной гробнице.

2-я царица. Ваша же гробница с этой стороны.

1-я царица. А здесь и ваш путь. Небеса даруют нам тысячи различных путей для той же неизбежной цели.

3-я царица. Этот мир - как город с расходящимися улицами, а смерть - это базарная площадь, на которой все встречаются (Уходят в разные стороны).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Афины. Сад с выходящим на него окном тюремного замка.

Входят: Тюремщик и Жених.

Тюремщик. Я могу лишь немногим поступиться при жизни, тем не менее, я кое-что уделю вам, но немного. Увы! хотя тюрьма, в которой я сторожем, предназначена для знатных,- немногие попадают в нее. Прежде, чем поймать лососка, попадается множество пискарей. Про меня говорят, что у меня набиты карманы; но я-то знаю, что молва неверна; мне бы очень хотелось быть тем, за что я слыву! Впрочем, все свое имущество, какое ни окажется, я закреплю за дочерью перед смертью.

Жених. Сударь, я не прошу ничего больше того, что вы предлагаете, и я предоставлю вашей дочери обещанные мною выгоды.

Тюремщик. Хорошо.Мы поговорим, когда окончатся торжества. Но имеете-ли вы формальное согласие моей дочери? Когда оно будет, я дам и свое согласие.

Жених. Она согласна. Вот и она сама.

Входит дочь тюремщика, таща связки с тростником.

Тюремщик. Твой друг и я случайно заговорили о тебе, по поводу того-же дела; но теперь довольно. Как только окончится придворная суета, мы закончим дело; пока-же помягче наблюдай за обоими заключенными. Могу вам сказать, что это принцы.

Дочь тюремщика. Эти связки для их комнаты. Жаль, что они в тюрьме, и было-бы жаль, будь они вне ея. Мне кажется, что у них терпение, которое повергнет в смущение злой рок. Даже тюрьма гордится ими, и у них весь мир в их комнате,

Тюремщик. Они оба имеют репутацию совершеннейших людей.

Дочь Тюремщика. Готова поклясться, что слава, только заикаясь, говорит о них. Они переносят страдания с твердостью выше всех похвал.

Тюремщик. Мне говорили, что они одни только и отличились в битве.

Дочь тюремщика. Весьма вероятно, так как это благородные страдальцы. Я себя спрашиваю, как бы они держали себя, окажись они победителями,- они, которые с таким твердым благородством умеют извлекать свободу из рабства, обращая несчастие в радость, а огорчение в потешную погремушку.

Тюремщик. Неужели?

Дочь тюремщика. Мне кажется, что они так-же мало ощущают свое заключение, как я - управление Афинами. едят они хорошо, говорят о разнообразнейших предметах, но только не о своей нужде и своих невзгодах. Изредка лишь подавленный вздох проскальзывает у одного из них и тотчас другой обращается к нему с таким нежным упреком, что мне-бы хотелось быть этим вздохом, чтобы заслужить такое порицание, или, покрайней мере, лицом, у которого он сорвался, чтобы получить подобное утешение.

Жених. Я их ни разу не видал.

Тюремщик. Сам герцог приходил ночью тайком, они также; по какой причине,- не знаю.

Палемон и Арсит показываются у тюремного окна.

Смотрите, вот и они; это Арсит высматривает.

Дочь тюремщика. Нет, сударь, нет, это Палемон. Арсит ниже ростом; вы можете видеть его в стороне.

Тюремщик. Не показывайте на них пальцем. Они, конечно, не пожелали-бы быть целью для наших взглядов; уйдем вне их взора.

Дочь тюремщика. Но это настоящий праздник смотреть на них. Создатель! что за разница между людьми (Уходят).

СЦЕНА II.

Там-же.

Входят: Палемон, а за ним Арсит.

Палемон. Как поживаете, благородный родственник?

Арсит. Как поживаете, господин мой?

Палемон. Достаточно крепко, чтобы смеяться над бедствием и идти навстречу случайностям войны. Мы только в плену, и я боюсь, что навсегда, братец.

Арсит. Я это думаю, и такой участи я уже подчинил грядущие часы.

Палемон. О, брат Арсит! где теперь Фивы? где наша благородная родина? Где наши друзья, наши родные? Никогда не вернем мы себе этих радостей, никогда больше не увидим мы соревнование благородных юношей при почетной борьбе в метаньи копьями, украшенными цветами своих дам, как большие корабли под парусами; никогда больше не ринемся мы из их рядов с неистовством восточного ветра, чтобы оставить их за собою, подобно ленивым облакам. Тогда Палемон и Арсит движением своих крепких голеней превосходили все похвалы и добывали венки, едва успев их пожелать. О, никогда более не будем мы упражняться с оружием, как близнецы славы, и не ощутим под собою коней горячих, как гордое море! Теперь наши славные мечи - никогда красноокий бог войны не носил лучших - сняты с нашего бедра; они погибнут от времени под ржавчиною и украсят храмы ненавидящих нас богов; никогда более не взмахнут ими эти руки подобно молнии, чтобы поражать целые полчища!

Арсит. Нет, Палемон, эти надежды в плену вместе с нами; мы здесь, и радости нашей юности должны увянуть, как преждевременная весна. Здесь должны застигнуть нас годы, и, что еще тяжелее, застигнут нас не женатыми. Сладкие объятия любящей жены, усыпанные поцелуями, вооруженные тысячью купидонов, никогда не охватят нашей шеи. Ни один ребенок не признает нас: никогда не увидим мы своего подобия на радость нашей старости. Мы не будем обучать молодых орлов бойко глядеть на сверкающее оружие, и мы не скажем им: "Помните, чем были ваши отцы, и побеждайте!" Молодые синеокие девушки будут оплакивать наше изгнание и проклянут в своих песнях вечно слепую судьбу, пока она, наконец, не сознает сделанного ею молодости и природе вреда.- Вот весь наш мир; мы узнаем здесь лишь нас двоих, а услышим лишь часы, считающие наши несчастья. Виноград созреет, но мы никогда его не увидим; наступит лето со всеми его наслаждениями, но смертельно холодная зима навсегда поселится здесь.

Палемон. Это слишком верно, Арсит! Нашим фивянским псам, оглашавшим дремучий лес своими голосами, мы больше не крикнем: "ату его!" Не будем больше бросать своих отточенных метательных копий, при виде бегства щетинистого, как парфянский колчан, кабана, освирепевшего от наших метких ударов. Все эти благородные занятия - пища благородных душ - закончены здесь для нас; мы окончательно погибнем детищами скорби и неизвестности, что так противно чести.

Арсит. Тем не менее, из глубины этих бедствий и всех тех, которыми может наделить нас судьба, я вижу возникновение двух утешений, двух светлых благословений, если богам будет угодно нам их, даровать: мужественное терпение и радость совместного страдания. Пока Палемон со мною, пусть я умру, если я буду считать это нашею темницею.

Палемон. Разумеется, это высшее благо, братец, что наши судьбы неразлучны, как близнецы. Верно, что две души, вложенные в два благородных тела, могут подвергаться ударам рока, но оне не погибают никогда, если останутся в согласии; оне не могут погибнуть и, даже если допустить это, мужественный человек умирает, как-бы засыпая,- и всему конец,

Арсит. Не хочешь-ли мы сделаем благоугодное употребление из этого ненавидимого всеми людьми места?

Палемон. Каким образом, любезный брат?

Арсит. Вообразим эту тюрьму, как священное святилище, охраняющее нас от соблазна худших людей. Мы молоды и желаем следовать по пути чести; свобода и простое общество, этот яд для чистых душ, могли-бы соблазнить нас и свергнуть с пути, как женщин. Какое только блаженство не может предоставить нам наше воображение? Находясь здесь вместе, мы составляем друг для друга неисчерпаемую розсыпь; мы друг для друга жена, постоянно рождающая новые плоды любви; мы - отец, друзья, знакомые; мы друг другу - семья; я твой наследник, а ты - мой; это место - наше наследие; самый жестокий притеснитель не решится его от нас отнять. Здесь с небольшим терпением мы долго проживем любовью. Никакое пресыщение не найдет нас. Здесь рука войны не поразит нас и моря не поглотят нашей юности. Будь мы свободны, жена или какое-либо дело, на законном основании, разлучили-бы нас,- мы могли-бы известись в ссорах, зависть злых людей пыталась-бы овладеть нами. Я мог-бы заболеть, брат, и ты-бы не знал, и умереть, не имея твоей руки, чтобы закрыть мне глаза, лишенный твоих молений к богам. Тысяча случайностей, находись мы вне этого места, могли-бы нас разъединить!

Палемон. Ты почти влюбил меня в мой плен и благодарю тебя за это, брат Арсит. Что за горе жить на свободе и везде. Мне это представляется звериным существованием. Здесь я нахожу настоящий дворец, тот, который, я уверен, содержит в себе наибольшее утешение. Все те удовольствия, которые влекут к суете инстинкты людей, я теперь их знаю и я достаточно опытен, чтобы заявить миру, что они не больше, как блестящия тени, которые, проходя, уносят с собою бесконечное время. Что было-бы с нами, стареющими при дворе Креона, где грех составляет справедливость, где разврат и невежество - добродетели знатных? Брат Арсит, если любящие боги не нашли-бы нам этого пристанища, мы-бы умерли, как дурные старцы, неоплаканные и с проклятьями народа, как надгробный памятник. Продолжать-ли?

Арсит. Я не перестаю тебя слушать.

Палемон. Слушай. Запомнят-ли кого двоих, любивших себя более, чем мы, Арсит?

Арсит. Разумеется, нет.

Палемон. Мне представляется невозможным, чтобы наша дружба когда-нибудь прекратилась.

Арсит. До нашей смерти это немыслимо. А после смерти наши души будут приобщены к тем, которые вечно любят. Продолжай говорить.

Входят: Эмилия, а за нею прислужница.

Эмилия. Этот сад заключает в себе целый мир наслаждений. Что это за цветок?

Прислужница. Его, сударыня, зовут нарциссом.

Эмилия. То был красивый юноша, бесспорно, но сумашедший: любил самого себя. Или тогда было мало молодых девушек?

Арсит. Прошу, продолжай.

Палемон. Хорошо.

Эмилия. Или оне были жестокосердны?

Прислужница. Оне не могли быть жестокими для такого красавца.

Эмилия. Ты-бы не была?

Прислужница. Я думаю, что не была-бы, сударыня.

Эмилия. Ты добрая девушка. Но лучше хранить свою снисходительность.

Прислужница. Почему, сударыня?

Эмилия. Мужчины сумазбродные создания.

Арсит. Хочешь продолжать, братец?

Эмилия. Не могла-ли бы ты сработать такие цветы из шелку?

Прислужница. Да.

Эмилия. Мне хочется платье, покрытое ими, этими самыми. Цвет этот красив, не подойдет-ли он хорошо к юбке, девочка?

Прислужница. Восхитительно, сударыня.

Арсит. Брат, брат! Что с тобою? Ну что-же, Палемон?

Палемон. До сих пор я еще не в тюрьме, Арсит.

Арсит. В чем дело, любезный?

Палемон. Смотри и любуйся. Клянусь небом, это богиня.

Арсит. А!

Палемон. Преклоняйтесь! Это богиня, Арсит.

Эмилия. Из всех цветов,по моему,роза красивейшая.

Прислужница. Почему, милейшая госпожа?

Эмилия. Она истинное олицетворение девственности; с какою скромностью расцветает она, когда ее мягко колышет западный ветерок, отражая солнце своим стыдливым румянцем! Когда на нее налетает северный ветер, резкий и грубый, тогда вся, преисполненная скромности, она снова прячет в бутон свою красоту и подставляет его поцелую жалкие шипы.

Прислужница. Между тем, сударыня, иногда её скромность расцветает так сильно, что увядает. И девушка, хоть немного заботящаеся о своей чести, стеснялась бы брать пример с нея.

Эмилия. Ты шутишь.

Арсит. Она удивительно прекрасна.

Палемон. Она само олицетворенная красота.

Эмилия. Солнце уже высоко, уйдем. Возьми эти цветы; мы посмотрим, на сколько близко может искусство подойдти к их окраске. Мне удивительно весело, я могла-бы смеяться теперь.

Прислужница. А я охотно прилегла-бы.

Эмилия. С кем-нибудь?

Прислужница. Это, кажется, похоже на шутку.

Эмилия. В таком случае соглашайся. (Уходит с прислужницею).

Палемон. Какого ты мнения об этой красоте?

Арсит. Красота редкая.

Палемон. Действительно-ли редкая?

Арсит. Да, красота поразительная.

Палемон. Может-ли человек погубить себя, чтобы полюбить ее?

Арсит. Я не могу сказать, что-бы ты сделал, но я бы так поступил. Проклятье глазам моим за это! Теперь я ощущаю свои оковы.

Палемон. Ты ее, значит, любишь?

Арсит. Кто-же не полюбил-бы ее?

Палемон. И тебе она желательна?

Арсит. Более свободы.

Палемон. Я первый увидел ее.

Арсит. Это ничего не значит.

Палемон. Должно значить.

Арсит. Я также видел ее.

Палемон. Да, но ты не должен ее любить.

Арсит. Я и не буду, как ты, любить ее до обожания, как небесное создание и благословенную богиню; я же люблю ее как женщину, чтобы владеть ею. Таким образом мы оба можем любить ее.

Палемон. Ты совсем не должен любить ее.

Арсит. Не любить вовсе? кто мне запретит?

Палемон. Я, первым увидавший ее. Я первый, взглядом, завладел всеми красотами, явленными в её лице человечеству! Если ты ее любишь, или питаешь надежду разрушить мои желания, ты, Арсит, изменник, и товарищ, столь-же ложный, как твои права на нее. Дружбу, родство, все связи, соединяющия нас, я их отвергаю, если ты хоть раз помыслишь о ней.

Арсит. Да, я ее люблю! И хотя-бы от этого зависела судьба всего моего рода, я не могу поступить иначе; я люблю ее всею душою, и если это отдаляет тебя, Палемон, то прощай! Повторяю, что люблю ее; и любя ее, я нахожу, что я столь-же свободный и достойный поклонник, имеющий столько-же прав на красоту, как любой Палемон, как всякое создание, рожденное человеком.

Палемон. Не называл-ли я тебя другом?

Арсит. Да, и таким я был. Почему ты так взволнован. Дай мне поговорить с тобою хладнокровно. Не часть ли я твоей крови, часть твоей души? Ты мне говорил, что я - Палемон и что ты - Арсит.

Палемон. Да.

Арсит. Не подвержен-ли я всем тем чувствам, всем радостям, заботам, болезням, которые может испытывать мой друг?

Палемон. Подвержен.

Арсит. Почему же тогда иметь желание, столь превратное, столь странное и недостойное благородного родственника - любить одному? Скажи откровенно: считаешь-ли ты меня недостойным её лицезрения?

Палемон. Нет, но неправым, если ты будешь к этому стремиться.

Арсит. Если кто другой первым увидел врага, должен-ли я оставаться неподвижным, опозорить свою честь и не нападать?

Палемон. Да, если враг только в одном лице.

Арсит. Но если допустить, что это лицо предпочитает сразиться со мною.

Палемон. Пустьоно тогда это скажет и пользуйся своею свободою; иначе, если ты будешь его преследовать, то ты будешь, подобно проклятому, который ненавидит свою родину,- презренный негодяй!

Арсит. Ты с ума сошел.

Палемон. Я сойду, пока ты не станешь добросовестен, Арсит. Это меня касается. Если в своем безумии я подвергну тебя опасности и возьму твою жизнь, я поступлю правильно.

Арсит. Что ты! Это слишком большое ребячество; я хочу ее любить, я должен, я смею так поступить, и это все справедливо.

Палемон. О, еслибы теперь, еслибы теперь, ты, вероломный, и твой друг имели благоприятный случай быть только один час на свободе и потрясать в своих руках. добрые мечи! Я бы живо научил тебя, что значит похищать чужую привязанность! Ты в этом отношении только мошенник! Только выгляни еще раз в это окошко и я, клянусь своею душою, я пригвождю к нему твою жизнь!

Арсит. Ты не посмеешь этого, безумный; ты не сможешь, ты слишком слаб.- Выглянуть в окно! Да я выброшусь из него и достигну сада, как только увижу ее, и брошусь в её объятия, чтобы досадить тебе.

Палемон. Довольно! идет тюремщик. Я проживу еще достаточно, чтобы выбить тебе мозги моими оковами.

Арсит. Попробуй.

Входит тюремщик.

Тюремщик. С вашего разрешения, господа.

Палемон. Что, почтеннейший тюремщик?

Тюремщик. Принц Арсит, вы должны немедленно последовать к герцогу; причины я только не знаю!

Арсит. Я готов, тюремщик.

Тюремщик. Принц Палемон, я вынужден на некоторое время лишить вас общества вашего прекрасного кузена.

Палемон. Лишите меня, если хотите, также и жизни (Уходят тюремщик и Арсит). Для чего за ним присылали? Может статься, что он женится на ней - он красив и, возможно, что герцог обратил внимание на его тело и дух? Но его вероломство? И зачем нужно, чтобы друг был изменником! Если это даст ему жену, так прекрасную и благородную, то пусть честные люди перестанут любить. Еще раз хотелось бы мне увидать эту красоту.- Благословенный сад, и еще более благословенные плоды и цветы, еще расцветающие при сиянии на вас её больших глаз. За все счастье моей будущей жизни хотел бы я быть этим маленьким цветущим абрикосовым деревцом! Как я простер бы свои изящные руки к её окну! Я предложил бы ей плод, достойный быть пищею богов: молодость и наслаждение, по мере её лакомства ими, удваивались бы для нея; и если она не небожительница, то я, по крайней мере, так бы приблизил ее к божествам, что они завидывали бы ей; и тогда я уверен, она полюбила бы меня!

Входит тюремщик.

Ну что, тюремщик? где Арсит?

Тюремщик. Изгнан. Принц Пиритус получил его освобождение, но он принужден, клятвою и под страхом смерти, никогда не ступать в это царство.

Палемон. Он счастлив! Он снова увидит Фивы и призовет к оружию смелых юношей, которые, когда он пошлет их на врага, кинутся как огненный поток. Арситу представляется случай, если он решится показать себя достойным её любви, отважиться на битву, чтобы покорить ее; если он лишится её при таких условиях, то он лишь жалкий трус. Тысячи подвигов может он совершить, чтобы добиться ея, если он пребудет благородным Арситом. Будь я на свободе, я исполнил бы деяния так мужественной доблести, что эта краснеющая девушка воодушевилась-бы мужескою смелостью и попыталась бы посягнуть на меня.

Тюремщик. Относительно вас, принц, я также имею распоряжение.

Палемон. Лишить меня жизни?

Тюремщик. Нет, только увести вашу милость из этой комнаты: окна слишком велики.

Палемон. Черт побери преследующих меня таким образом. Прошу тебя, убей меня!

Тюремщик. Чтобы затем быть повешанным?

Палемон. Клянусь этим добрым светом, будь у меня меч, я убил бы тебя?

Тюремщик. За что, принц?

Палемон. Ты постоянно приносишь такие тяжкие и дурные вести. Ты не достоин жизни.- Я не пойду.

Тюремщик. Новы должны, принц.

Палемон. Могу-ли я видеть сад?

Тюремщик. Нет.

Палемон. Тогда я решился, я не уйду.

Тюремщик. Я принужден вас заставить, а так как вы опасны, то я надену на вас еще новые кандалы.

Палемон. Делай, добрый тюремщик. Я ими буду так громко бряцать, что ты не заснешь. Я сочиню вам новый маврский танец! Должен-ли я идти?

Тюремщик. Этому нет противодействия.

Палемон. Прощай, милое окно! Пусть отныне резкий ветер не стучится о тебя! - и ты, моя возлюбленная, если ты когда-либо чувствовала, что такое огорчение, подумай, как я страдаю. Идем, теперь похорони меня (Уходят).

СЦЕНА III.

В окрестностях Афин.

Входит Арсит.

Арсит. Изгнан из царства! Это милость, благодеяние, за которые я должен благодарить их.- Но я изгнан от свободного лицезрения красотою, ради которой я умираю! О, это ведь утонченное мучение, смерть, превосходящая воображение! Это кара, которую, будь я и стар, и преступен, все мои ошибки не могли-бы навлечь на меня. Палемон, теперь преимущество на твоей стороне; ты остаешься здесь и каждое утро увидишь ты у своего окна сияние её глаз, приносящее тебе жизнь; ты получишь возможность насытиться прелестями благородной красоты, которую природа не могла и не сможет никогда превзойти. Милосердные боги! что за счастье Палемону. Ставлю двадцать против одного, что он заговорит с нею и, если она столь-же добра, как красива, я утверждаю, что она - его. У него речь, которая смирила-бы бури и очаровала-бы дикие скалы. Пусть будет, что будет; худшее - это смерть. Я не хочу покидать этой стороны; я знаю, что моя родина - груда развалин и что ее нельзя возстановить. Если я удалюсь, она будет ему принадлежать. Я решился. Перемена одежды меня спасет. Так или иначе, но я удовлетворен: я ее увижу, приближусь к ней, или перестану существовать.

Входят четыре поселянина, один из них впереди с венком на голове.

1-й поселянин. Господа, я участник, это решено.

2-й поселянин. Я также хочу.

3-й поселянин. И я!

4-й поселянин. Я тоже с вами, ребята! Нас только пожурят. Пусть плуг отдыхает сегодня. Я его награжу завтра о хвосты моих одров.

1-й поселянин. Я намерен заставить свою жену ревновать, как шлюшку, но мне же все равно, пусть ее ворчит.

2-й поселянин. Покрепче примись за нее завтра вечером, и все снова уладится.

3-й поселянин. Да, и положи ей только розгу к кулаку, и ты увидишь,что она выучит новый урок и будет послушною.- Все-ли мы стоим за майский праздник?

4-й поселянин. Стоим! Что приключится там?

3-й поселянин. Аркас будет там.

2-й поселянин. И Сенноис, и Рыкас, и никогда еще трое лучших парней не плясали под зеленым деревом; а вы знаете, какие женщины! а! Но думаете-ли вы, что поживится изящный ученый, школьный учитель? потому что он все делает, вы знаете?

3-й поселянин. Он скорее проглотит букварь, чем не пойдет. Дело зашло слишком далеко между ним и дочерью кожевника, чтобы проспать теперь; и она должна видеть герцога, и ей надо так же поплясать.

4-й поселянин. Вот будет потеха.

2-й поселянин. Пусть все афинские ребята направят на нас ветры: я я буду здесь, и я буду там, во славу нашего города, и опять здесь, и опять там. Ха! ребята; да здравствуют ткачи!

1-й поселянин. Это должно происходить в лесах.

4-й поселянин. Извольте.

2-й поселянин. Во всяком случае наш ученый утверждает это; он там хочет поразить герцога многословною речью о наших делах; он великолепен в лесах. Приведите его в равнину, его ученость не испускает звука.

3-й поселянин. Мы увидим празднество, следовательно, каждый за свое дело.- Только повторим, пока дамы нас не увидели; будем вести себя благоприлично,- Бог весть, что может случиться.

4-й поселянин. Согласен. По окончании игр, мы дадим наше представление. Вперед, ребята, и дружнее!

Арсит. Позвольте, добрые друзья.- Куда вы идете, прошу вас?

4-й поселянин. Куда? Что за вопрос?

Арсит. Для меня это вопрос, о нем мне ничего не известно.

3-й поселянин. На игры.

2-й поселянин. Где-же ты родился, что этого не знаешь?

Арсит. По близости, сударь. И сегодня есть такие игры??

1-й поселянин. Да, есть, и такие, каких ты еще никогда не видел. Сам герцог будет там.

Арсит. Какая-же будет забава?

2-й поселянин. Борьба и бег.- Он славный парень.

3-й поселянин. Ты не идешь туда?

Арсит. Еще нет, сударь.

4-й поселянин. Как угодно, сударь, выбирай сам время.- Идемте, ребята.

1-й поселянин. Мне сдается, что этот парень ловкий борец! Заметьте, как хорошо сложен для этого.

2-й поселянин. Будь я повешен, если он решится принять участие: повесить эту черносливную похлебку! Он - бороться? Он годен только яица печь! Пойдемте-же, парни! (Уходят).

Арсит. Вот представляется случай,который я не смел бы пожелать. Я упражнялся в борьбе; отважнейшие одобряли меня; а в беге - менее быстр ветер, дующий по ниве, касаясь роскошных колосьев. Я попытаю: пойду туда под бедною одеждою; кто знает, не будет-ли мое чело увенчано венком; я что счастье не пожелает для меня место, где я мог бы всегда жить на глазах у нея? (Уходит).

СЦЕНА IV.

Афины. Комната в тюрьме.

Входит дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Почему я люблю этого человека? Нет основания, что он когда-нибудь полюбит меня. Я низкого происхождения, мой отец простой сторож в тюрьме, а он - принц. Быть его женою,- безнадежная мечта. Быть его любовницею - безумие! Прочь это! С каким порывом увлекаемся мы, девушки, как только минет нам шестнадцать лет! Во-первых я увидела его; смотря я подумала, что он милый человек и что он, если захочет, может лучше понравиться женщине, чем все, на которых глядели мои глаза. Затем я пожалела его, и это сделала-бы всякая девушка, подобная мне, посвятив в своих мечтах свою девственность красивому юноше. Потом я полюбила его, полюбила сильно, полюбила беспредельно. Между тем у него есть двоюродный брат, красивый, как я он, но в моем сердце существует только Палемон, и там, Создатель, какими складками он залег! Слышать, как он поет по вечерам,- что за блаженство! Однако, его песни грустны. Никогда знатный не говорил ласковее. Когда я утром вхожу, чтобы принести ему воду, он сейчас наклонит свою благородную особу, потом так меня приветствует: "Милое дитя, здравствуй! пусть твоя красота добудет тебе хорошего мужа!" Однажды он меня поцеловал, и десять дней мои губы были мне милее. Отчего он не делает так ежедневно! Он очень страдает, и я страдаю также, видя его несчастным. Что мне сделать, чтобы дать ему понять, что я его люблю? Потому что мне так хотелось-бы, чтобы он был моим.- Если попытаться вернуть ему свободу? Что скажет на это закон? Очень важны закон и семья! Я это сделаю, и этою ночью или завтра он должен полюбить меня (Уходит).

СЦЕНА V.

Площадь в Афинах.

Короткий звук рогов и приветственные крики. Входят: Тезей, Ипполита, Пиритус, Эмилия, Арсит, переодетый поселянином, с венком на голове, народ.

Тезей. Ты совершил подвиги; со времени Геркулеса не видел человека с большею силою. Кто-бы ты ни был ты лучший борец, лучший бегун наших дней.

Арсит. Я горжусь, что ты одобрил меня.

Тезей. В какой ты родился стране?

Арсит: В здешней, но далеко, принц.

Тезей. Ты из благородных?

Арсит. Отец мой доказал это, посвятив мою жизнь этому благородному занятию.

Тезей, Ты его наследник?

Арсит. Младший сын, государь.

Тезей. Твой отец, очевидно, счастливый человек. Что подтверждает твое звание?

Арсит. Все благородные качества понемногу: я умел спускать сокола и кричать "а-ту" большой стае псов; не смею похвалиться своею ловкостью в верховой езде, хотя знавшие меня говорили, что это мое главное искусство. Наконец, главное, я хотел-бы быть принятым за воина!

Тезей. Ты совершенство.

Пиритус. Клянусь душою. что ты знатный человек.

Эмилия. Да.

Пиритус. Как вы его находите, сударыня?

Ипполита. Я любуюсь им. Я никогда не видела столь благородно одаренного юношу, если только он говорит правду.

Эмилия. Поверьте, что его мать была удивительная красавица; мне кажется, что у него её черты.

Ипполита. Но это сложение и бодрый дух свидетельствуют о доблестном отце.

Пиритус. Заметьте, как его доблесть,подобно затуманенному солнцу, блестит сквозь его жалкие одежды.

Ипполита. Он наверно благородного происхождения.

Тезей. Что привело вас сюда?

Арсит. Желание заслужить имя, благородный Тезей, и предложить мои услуги твоей, всеми почитаемой доблести, потому что во всем мире только при твоем дворе обитает лучезарная честь.

Пиритус. Как его слова полны достоинства.

Тезей. Сударь, мы вам очень обязаны за ваше странствие, и ваши желания не останутся тщетными. Притус, возьми этого прекрасного юношу в свое распоряжение.

Пиритус. Благодарю, Тезей.- Кто бы вы ни были, вы мне принадлежите, и я посвящаю вас самой благородной службе, этой молодой радостной девушке.- Прошу отметить её совершенство. Своими подвигами сегодня вы почтили день её рождения, ивы заслужили доступ к ней; поцелуйте её прекрасную руку, сударь.

Арсит. Сударь, вы щедры (Эмилии). Дражайшая красота, дозвольте мне запечатлеть посвящение своей верности. Если когда-либо ваш слуга, ваше недостойнейшее создание, вас чем-нибудь оскорбит, велите ему умереть, он это исполнит (целует её руку).

Эмилия. Это было слишком жестоко. Я скоро увижу, хорошо-ли вы служите. Вы мне отданы, и я буду относиться к вам немного лучше, чем ваше положение.

Пиритус. Я велю дать вам одежды, а так как вы говорите, что вы всадник, я считаю долгом пригласить вас после обеда на поездку; только это бешеное животное.

Арсит. Тем мне приятнее, принц; тогда я уверен, что не замерзну в седле.

Тезей. Дорогая, мы должны приготовиться: и ты, Эмилия,- и вы, друзья,- и все мы завтра с рассветом отпразднуем в лесу Дианы цветущий май.- Служите старательно вашей госпоже.- Эмилия, надеюсь, что он не пойдет пешком.

Эмилия. Это было бы позорно, пока у меня есть лошади. Выбирайте и сообщайте мне, когда вам что потребуется. Если вы будете мне верно служить, смею вас уверить, что вы найдете любящую госпожу.

Арсит. Если я этого не исполню, пусть на меня обрушится то, что всегда ненавидел мой отец: немилость и удары.

Тезей. Идите, открывайте шествие, вы это заслужили. Так должно быть. Вам воздадут все почести, полагающиеся за ваши дела, иначе была-бы несправедливость.- Сестра, клянусь солнцем, у тебя служитель, который, будь я женщина, скоро стал-бы господином, но ты благоразумна.

Эмилия. Надеюсь, что слишком благоразумна для этого (Музыка. Уходят).

СЦЕНА VI.

Афины. Перед тюрьмою.

Входит дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Пусть ревут все герцоги и все черти - он на свободе! Я решилась на попытку и отвела его в небольшой лесок в одной миле отсюда. Я отослала его к тому месту, где кедр, более высокий, чем окружающие, раскинулся, подобно платане, у самого ручья; там он спрячется, пока я не снабжу его пищею и пилою, так как до сих пор его оковы еще не сняты. О, любовь! Какое ты бесстрашное дитя! Мой отец предпочел бы претерпеть холод кандалов, чем сделать это. Я люблю его больше любви, вне всякого разума, ума, благоразумия. Я ему это сообщила; мне все равно; я в отчаянии! Если закон откроет и покарает меня за мое дело, то чистые сердцем девушки будут нет мою посмертную хвалу и передадут потомству, что моя смерть была почти мученическою. Путь, который он изберет, будет и моею дорогою, я на это надеюсь; не может он быть таким безчеловечным, чтобы оставить меня здесь. Если он поступит так, то, девушки, не доверяйтесь так легковерно мужчинам. Между тем, он не поблагодарил меня за то, что я сделала, даже не поцеловал меня, и мне кажется что это нехорошо. Не легко было мне убедить его воспользоваться свободою,- так стеснялся он вредом, который причинит мне и моему отцу. Впрочем, я надеюсь, что, когда он больше пораздумает, эта любовь укоренится в нем. Пусть он делает со мною, что хочет только пусть ласково обходится со мною! Потому что он должен так обращаться со мною, или я объявлю ему в лицо что он не человек. Я немедленно снабжу его необходимым, соберу свои одежды и пущусь по любой тропинке, лишь-бы он был со мною; около него я буду вечно, как тень. Через час здесь будет суматоха во всей тюрьме, - а я буду тогда целовать человека, которого они станут искать. Прощай, отец! Имей много таких заключенных и таких дочерей,- и скоро придется тебе сторожить самого себя. Теперь, к нему! (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I .

Лес близь Афин.

Звуки рогов в нескольких местах; шум и крики народа, празднующего Май. Входит Арсит.

Арсит. Герцог потерял Ипполиту; каждый взял иную дорогу. Сегодня торжественное празднование, подобающее цветущему Маю, и афиняне отдаются всею душою чествованию. О, царица Эмилия, более свежая, чем Май, более нежная, чем все золотые почки ветвей, чем все пестрые уборы лугов и садов! - да, мы можем послать вызов даже берегу любой нимфы, превращающей ручей в цветы. Ты, о бриллиант лесов, бриллиант вселенной, везде ты создаешь место благословенное одним твоим присутствием. О, еслибы я, не смотря на свою бедность, мог вселиться в твои мечты и положить предел твоим холодным мыслям!.. Случай, трижды счастливый, напасть на такую госпожу! Надежда, ты в этом неповинна. Скажи ты мне, Фортуна, моя владычица после Эмилии, до какой степени могу я гордиться? Она имеет ко мне большую обходительность, она приставила меня к себе, и в это прекрасное утро, самое весеннее в целом году, она подарила мне пару коней; подобные кони были бы достойны быть оседланными двумя царями на поле битвы, которая решала бы их права на царство. Увы! увы! бедный брат Палемон, несчастный узник! Ты так мало воображаешь о моем счастьи, что считаешь себя счастливейшим вследствие нахождения так близко от Эмилии; ты предполагаешь меня в Фивах и там бедствующим на свободе; но если бы знал, что моя госпожа нежно касается меня своим дыханием, что я слышу её голос, живу на её глазах,- о, бедный брат, какая злоба овладела бы тобою!

Палемон выходит из куста с цепями на руках и грозит кулаком Арситу.

Палемон. Вероломный родственник! Ты изведал бы мой гнев, еслибы эти знаки тюрьмы были бы сняты с меня и если в этой руке был бы только меч. Клянусь всеми клятвами в одной, во имя законности моей любви, я заставил бы признать свою измену. Ты - существо самое вероломное, когда либо носившее благородное лицо! самый безчестный, когда-либо имевший благородную внешность! самый лукавый родственник, которого когда-либо кровь делала свойственником! Ты говоришь, что она твоя! - я в цепях, с безоружными руками, докажу тебе, что ты лжешь, и что ты истый вор любви, соломенный вельможа, недостойный даже клички хама! Будь у меня шпага и не мешай мне эти кусты...

Арсит. Дорогой кузен Палемон!

Палемон. Вероломный кузен Арсит! говори мне языком, согласным с твоими показанными мне поступками.

Арсит. Не находя, в глубине моей груди, языка, достаточно грубого, чтобы принаровиться к твоему наречию, я принужден ограничиться достоинством следующего ответа: ваша ярость заблуждается так; она ваш враг и не может сочувствовать мне. Я дорожу честью и честностью и соответственно им, прекраснейший кузен, я буду поступать. Будьте любезны, изложите ваши сетования в приличных выражениях, так как вы имеете дело с равным, который намерен пробить себе дорогу смелостью и мечем настоящего благороднаго.

Палемон. У тебя достанет дерзости?

Арсит. Мой милый кузен, милейший кузен, вы уже осведомлены, на что я способен осмелиться; вы видели меня пользующимся мечем против внушения страха. И, конечно, вы не услышали бы от другого сомнения в моей храбрости без того, чтобы не нарушить своего молчания, хотя бы в святилище.

Палемон. Сударь, я не раз видел, что вы действуете как подобает, чтобы вполне доказать свое мужество; вас называли хорошим рыцарем и храбрым! Но не вся неделя хороша, если в один из дней идет дождь. Люди утрачивают свое благородство, когда склоняются на измену, и тогда они сражаются, как принужденные к борьбе медведи, которые бежали бы далеко, не будь они привязаны.

Арсит. Родич мой, вы могли-бы так-же хорошо сказать и представить это своему зеркалу, как и в ухо человека, отныне презирающего вас.

Палемон. Подойди-же ко мне! Освободи меня от этих холодных оков, дай мне меч, хотя-бы заржавленный, и сделай мне подаяние какой-нибудь пищи; предстань тогда передо мною с добрым мечем в руке и скажи только, что Эмилия тебе принадлежит,- и я тебе прощу зло, которое ты мне сделал, даже свою смерть, если ты победишь; и если под сенью души храбрых, мужественно погибших, спросят меня о новостях земли, они получат от меня только один ответ: что ты храбр и благороден.

Арсит. Будьте-же удовлетворены, вернитесь в свое колючее жилище. С наступлением ночи я приду с подкрепительною пищею; эти цепи - я распилю их; вы получите одежды и благовония, чтобы уничтожить запах тюрьмы; потом, когда вы станете на позицию, вы только скажите мне: "Арсит, я готов!" и вы выберите себе и меч, и вооружение.

Палемон. О, небеса! человек столь благородный смеет-ли поддерживать такой преступный замысел! Никто, как Арсит; один только Арсит может иметь мужество в таком деле.

Арсит. Дорогой Палемон...

Палемон. Я обнимаю тебя и твое предложение, но делаю это только за твое предложение; что-же касается твоей личности, то я не могу, без лицемерия, ничего пожелать ей, кроме раны от моего меча.

(Слышится звук рогов).

Арсит. Ты слышишь звук рогов? возвращайся в свое убежище из опасения, чтобы нашему соглашению не помешали до его осуществления. Дай мне руку; прощай! Я принесу тебе все, что будет нужно. Прошу тебя, крепись и мужайся.

Палемон. Умоляю, сдержи свое обещание и сделай все с сдвинутыми бровями. Несомненно, что ты меня не любишь, будь груб со мною и освободи свой язык от масла. Клянусь воздухом, которым дышу, я способен на каждое слово ответить пощечиной. Мое сердце нельзя успокоить разумом.

Арсит. Откровенно сказано! но не требуйте от меня грубой речи: когда я пришпориваю своего коня, я не браню его; спокойствие и гнев имеют у меня один облик (Звуки рога). Слышите, сударь? Там сзывают на пир рассеявшихся гостей; можете сами догадаться, что у меня там дело.

Палемон. Ваше присутствие там, сударь, не может быть угодно небесам, и я знаю, что ваша должность там получена незаконно.

Арсит. У меня надлежащия права, я в этом убежден; но по этому несчастному вопросу, разъединяющему нас, нет другого ответа, кроме кровопускания. Я убедительно прошу, чтобы вы поручили прения вашему мечу и чтобы вы. больше об этом не говорили.

Палемон. Только одно слово; ты идешь теперь любоваться моею возлюбленною, так как, заметь, что она моя.

Арсит. Нет...

Палемон. Полно, прошу тебя! Ты говорил о пище, чтобы подкрепить меня, а теперь сам идешь лицезреть солнце, укрепляющее все, на что оно ни взглянет; это дает тебе преимущество надо мною; пользуйся им, пока я не наложу своего средства (Уходят в разные стороны).

СЦЕНА II.

Другая часть леса.

Входит дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Он ошибся кустарниками, которые я ему указала, и побрел по собственной фантазии. Теперь близится утро. Не беда! Мне хотелось-бы, чтобы была вечная ночь и чтобы мрак был властелином мира. Послушаем! Это, кажется, волк! - во мне же убит страх, и я ни о чем не забочусь, кроме Палемона; я не побоюсь быть растерзанной волками, лишь-бы он был счастлив. Если мне позвать его? Я не сумею. Крикнуть? Что же дальше? Если он мне не ответит, я накличу волка,- и вот вся услуга, которую я ему окажу. - Я слышала странный вой в эту ночь, долгую, как жизнь; не сделался-ли он их жертвою? У него нет оружия; звук его оков мог привлечь внимание диких зверей, имеющих в себе свойство отгадывать присутствие безоружного человека и узнавать сопротивление, везде где оно имеется. Я готова утверждать, что он расстерзан в клочки; большая стая выла одновременно, и тогда-то они его съели, вот в чем истина! Надо иметь храбрость ударить в колокол? Что мне делать теперь?- Если его больше нет, то всему конец.- Нет, нет, я лгу: отец будет повешен за это бегство; я-же сама буду принуждена просить подаяние, если буду настолько дорожить жизнью, чтобы отрицать свой поступок; но я не захочу его отвергать, грози мне смерти дюжинами. Я совсем растерялась. Я два дня не принимала пищи, я проглотила только немного воды; я не смыкала глаз иначе, как только чтобы скатить слезу с моих ресниц. Увы! прекратись моя жизнь, не дай помутиться моему рассудку, из страха, чтобы я не потопила себя, не пронзила себя, не повесилась! О, существо природы, разрушься во мне, если лучшие устои увлечены.- Итак, где теперь мой путь?- Лучший путь - это прямая дорога к могиле; всякий шаг, отвлекающий меня, мучителен. Смотрите, луна зашла, кричат кузнечики, сова возвещает зарю! Все совершили свое назначение, кроме меня, не имевшей успеха, но теперь остается только одно: конец, и все в этом (Уходит).

СЦЕНА III.

Та же часть леса, что и в первой сцене.

Входит Арсит с съестными припасами, вином, пилами и проч.

Арсит. Я должен быть близок от места.- Эй, кузен Палемон!

Входит Палемон.

Палемон. Арсит?

Арсит. Он сам. Я принес вам припасов и пилы. Подойдите и не опасайтесь ничего. Тезея здесь нет.

Палемон. И никого столь честного, Арсит.

Арсит. Не в этом дело. Об этом мы поговорим после. Ну, мужайтесь, не умирать же вам, как скотине; вот, сударь, пейте, я знаю, что вы слабы; я после поговорю с вами.

Палемон. Арсит, ты мог-бы отравить меня теперь.

Арсит. Мог-бы, но для этого было бы нужно, чтобы я боялся вас. Садитесь и, раз навсегда, прекратим бесполезные разговоры! Не станем, при нашей установившейся репутации, болтать, как дураки или трусы! - За ваше здоровье (Пьет).

Палемон. Хорошо,

Арсит. Садитесь, пожалуйста, и дозвольте мне умолить вас всем, что в вас есть чести и честности, не упоминать более об этой женщине. Это нас смущало-бы; потом времени будет достаточно.

Палемон. Хорошо, отдаю вам должное (Пьет).

Арсит. Вы пейте хороший и веселый глоток! Это улучшает кровь, любезнейший. Не чувствуете-ли вы, что отходите?

Палемон. Подождите, я отвечу после одного или двух глотков еще.

Арсит. Не стесняйтесь, у герцога его много, милейший кузен. Теперь поешьте.

Палемон. Да (ест).

Арсит. Очень рад, что вы в апетите.

Палемон. Я еще более доволен, что располагаю для его удовлетворения такою прекрасною пищею.

Арсит. Не безумное-ли обиталище эти дремучие леса, кузен?

Палемон. Да, для тех, у кого строгая совесть.

Арсит. Как находите вы эти яства? Я вижу, что ваш голод не нуждается в приправах.

Палемон. Нет. Но если-бы она требовалась, ваша приправа была бы слишком кисла.- Что это такое?

Арсит. Дичина.

Палемон. Сочное мясцо. Дайте мне еще вина; на этот раз за красоток, которых мы знавали прежде! за дочь господина интенданта! Помнишь ее?

Арсит. После вас, кузен?

Палемон. Она любила чернокудраго.

Арсит. Любила. Что же дальше?

Палемом. И я слышал, что этого человека звали Арситом, и...

Арсит. Да договаривайте-же!

Палемон. Она встретила его в плющеной беседке... И что она сделала там, братец? Играла в девственность?

Арсит. Что нибудь да делала, сударь.

Палемон. Что заставило ее брюжжать и стонать месяц, или два, или три, или десять.

Арсит. Сестра ключника тоже получила свое, если я не ошибаюсь, кузен,- иначе было бы слишком много басен кругом. Хотите выпить за её здоровье?

Палемон. Да.

Арсит. Хорошенькая была брюнетка, было время, когда юноши отправлялись на охоту, и был лес, и рослый бук; и к этому сводится рассказ... О-ох!

Палемон. Во имя Эмилии, клянусь жизнью! - дурак, довольно этой принужденной веселости. Утверждаю, что этот вздох был вызван ради Эмилии. Гнусный кузен, думаешь-ли ты первый нарушить наше соглашение?

Арсит. Вы обезумели!

Пдлемон. Клянусь небом и землею, нет в тебе ничего честнаго!

Арсит. Я вас покидаю в таком случае. Вы дикий зверь теперь.

Палемон. Я такой, каким ты меня делаешь, изменник!

Арсит. Вот все, что нужно: пилы, одежды, благовония. Я вернусь через два часа и принесу то, что все успокоит.

Палемон. Меч и вооружение?

Арсит. Разсчитывайте на меня. Теперь вы слишком свирепы. Прощайте.- Снимите все свои цепи, вы ни в чем не встретите нужды.

Палемон. Мошенник!

Арсит. Я не слушаю больше (Уходит).

Палемон. Если он сдержит обещание, он умрет за все это (Уходит).

СЦЕНА IV.

Другая часть леса.

Входит дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Мне очень холодно, и все звезды уже померкли, и звездочки, и все, что блестит. Солнце видело мое безумие. Палемон! увы, он на небе! - где я теперь? Вот море там и на нем корабль; как он несется! а вот и подводный камень, стерегущий его. Вот, вот, он ударится о него! Получается течь, и большая! Как они кричать! Направьте его по ветру, или вы все утратите. Снимите парус или два и поверните курс, дети! Прощайте, прощайте! вы ушли! - я очень голодна; хотелось бы мне найти хорошую лягушку; она передала-бы мне новости со всех концов мира; тогда я сделала-бы корабль из раковины и поплыла на восток и северо-восток к царю пигмеев, который так хорошо гадает,- а отец? Двадцать против одного, его живо вздернут завтра утром: я никогда не пророню слова (Поет).

Отрежу я свой зеленый плащ на фут выше колена, и обрежу я свои белокурые косы на дюйм от глаза. Эй, нонни, нонни, нонни. Он купит мне белый прут, чтобы ездить верхом. И поеду я за ним по обширной вселенной. Эй, нонни, нонни, нонни. О, хотелось-бы мне иметь, подобно соловью, веточку, куда приклонить грудь! Иначе я буду спать, как волчек.

СЦЕНА V.

Другая часть леса,

Входят: Герольд, четыре поселянина в виде маврских maнцоров; один в образе Бавиина, пят девушек и игрок на тамбурине.

Герольд. Стой, стой! Что за сумасбродство среди вас всех? Неужели мои старания внушить вам, всосать вам, и - выражаясь метафорою,- отдать вам сливовое варенье и мозг моего ума, послужили лишь к тому, что вы до сих пор кричите: "Где?" и "как?" и "зачем?" - О, грубейшие, заледенелые способности, спутанные понятия! Не говорил-ли я: "Вот так", и "вот здесь", и "вот когда" - чтобы меня никто не понял. Proh Deum, medius fidius, вы все шалопаи. Для чего я стою здесь? там идет герцог, здесь вы, спрятанные в кустарнике. Появляется герцог, я к нему подхожу и выкладываю множество умнейших вещей и много фигур; он слушает, кивает головой, шепчет и тогда восклицает: "На радость!", а я продолжаю и наконец, бросаю в воздух свою шляпу. Вниманье, вы! Вы-же тогда, как некогда Мелеагр и кабан, нежно выступаете перед ним, подобно настоящим влюбленным, устремляетесь толпою вежливо и красиво, так сказать, вы проследуете мимо и удираете, ребята.

1-й поселянин. И мы это красиво выполним, господин Герольд.

2-й поселянин. Осмотрим общество. Где игрок на тамбурине?

3-й поселянин. Эй, Тимофей!

Игрок на тамбурине. Здесь, сумасшедшие ребята, я с вами!

Герольд. Но я спрашиваю, где их женщины?

4-й поселянин. Вот Фриза и Модлина.

2-й поселянин. А маленькая Люче, белоножка, и попрыгунья Бэрбари!

1-й поселянин. И рыжая Нэль, никогда не покидавшая своего наставника.

Герольд. Где ваши ленты, девушки? плавнее с вашими телами, тихо и легко поворачивайте их, а затем улыбка и прыжок.

Нэль. Предоставьте нам самим, сударь.

Герольд. Где-же остальной оркестр?

3-й поселянин. Разставлен, как вы приказывали.

Герольд. Спарьте наших людей и посмотрите, кого не достает. - Где Бавиан? Друг мой, носи свои хвост не оскорбляя и не обижая дам, и не забудь - прыгать смело и энергично. А когда ты лаешь, то делай это рассудительно.

Бавиан. Да, сударь.

Герольд. Quo usque tandem? Здесь не достает женщины?

4-й поселянин. Мы можем идти свистать, весь жир в огне.

Герольд. Как говорят ученые авторы, мы вымыли черепицу, мы оказались fatuus и напрасно трудились.

2-й поселянин. Это - другое существо, негодная тварь, обещавшая так чистосердечно быть здесь, Чигели, дочь швеца! Первые перчатки, которые я ей дам, будут из собачьей кожи, если она меня еще раз обманет! - Ты можешь подтвердить, Аркас, что она клялась хлебом и вином, что не обманет.

Герольд. Уж и женщина, говорит ученый поэт, непременно ускользнут, если не держишь их за хвост и зубами. В общем мы в ложном положении.

1-й поселянин. Побери ее адский огнь! Подвести нас теперь.

3-й поселянин. Что-же мы решим, сударь?

Герольд. Ничего. Наше дело обратилось в ничто, да, в грустное и жалкое ничто.

4-й поселянин. В ту самую минуту, когда от этого зависит слава нашего города - заставить нас обливать репьи. Иди своею дорогою, я припомню тебе, я расправлюсь с тобою!

Входит дочь тюремщика.

Дочь Тюремщика (поет). Джордж спустился с юга, с барбарийского берега, ах! И встретил там славные военные галлиоты по одной, по две, по три, ах! Привет, привет, изящные галлиоты! Куда-же вы направляетесь? ах! О, поплывем вместе, пока не вернемся в Зунд, ах! Их было три глупца, ссорившихся из-за пилюка. Один говорил, что это сова, другой говорил, что нет, третий говорил, что это сокол, которому обрезали его бубенцы.

3-й поселянин. Вот восхитительная помешанная,необыкновенно кстати являющая, и безумная, как заяц в марте. Если мы сумеем заставить ее плясать, мы спасены. Ручаюсь, что она сделает самые диковинные прыжки.

1-й поселянин. Сумасшедшая! мы спасены ребята!

Герольд. Ты с ума сошла, добрая женщина?

Дочь тюремщика. Обратное меня-бы опечалило. Дай мне руку.

Герольд. Зачем?

Дочь тюремщика. Я могу погадать тебе. Ты дурак. Сосчитай десять! я его сбила. Ха! - Друг, не ешь белаго хлеба; если ты будешь это делать, то твои зубы изойдут кровью.- Будем мы плясать. Эй - я узнаю тебя, ты медник: мошенник медник, не затыкай других дыр, кроме той которую ты должен.

Герольд. Dii boni! Медник, барышня?

Дочь тюремщика. Или колдун. Вызови мне теперь чорта, который играл-бы в quipassa с бубенцами и костями!

Герольд. Идите, возьмите ее и пригласите ее замолчать.- Atque opus exegi quod nec Joyis nec ignis. - Бейте в барабан и направьте ее.

2-й поселянин. Ну, девочка, прыгаем.

Дочь тюремщика. Я буду руководить.

3-й поселянин. Да, да.

Гремят рога за сценой.

Уильям Шекспир - Два благородных родственника. 1 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :