Уильям Шекспир
«Бесплодные усилия любви (Love's Labour's Lost). 1 часть.»

"Бесплодные усилия любви (Love's Labour's Lost). 1 часть."

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА.

Фердинанд, король наваррский.

Бирон, Лонгвиль, Дюмэн - вельможи в его свите.

Бойе, Меркад - вельможи в свите французской принцессы

Дон Адриано де Армадо, причудливый испанец.

Натаниель, пастор.

Олоферн, школьный учитель.

Тупица, полицейский.

Башка, крестьянин.

Мошка, паж дона Армадо.

Лесничий.

Принцесса французская.

Розалина, Мария, Катарина - дамы в её свите.

Жакенета, крестьянка.

Офицеры и пр. Свита короля и принцесса.

Действие происходит в Наварре.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА I.

Наварра. Парк перед дворцом.

Входят: Король, Бирон, Лонгвил и Дюмэн.

Король. Пусть слава, за которою все гонятся в жизни, живет начертанною на наших медных гробницах, став милостью нам среди немилости смерти! На зло прожорливому, как баклан, времени, наши старания в преходящую минуту доставят нам ту честь, которая притупит острие его косы и сделает нас наследниками вечности!.. Поэтому, храбрые победители (вы таковы, при этой борьбе против ваших собственных привязанностей и всего громадного полчища мирских вожделений; мой последний указ остается во всей своей силе: Наварра должна сделаться всемирным чудом; наш двор станет маленькою академией, посвященной мирной и созерцательной науке. Все вы трое, Бирон, Дюман и Лонгвиль, поклялись прожить три года со мною, быть моими соучастниками в изучении и хранить устав, начертанный на этом листе. Ваша присяга принята; подпишите теперь свои имена, для того, чтобы собственная рука низвергла часть того, кто покусится нарушить хотя бы самую малую частицу этого условия. Если вы достаточно тверды для исполнения того, в чем поклялись, подпишитесь под вашими торжественными клятвами и сдержите их!

Лонгвиль. Я решился: пост продолжится всего три года и душа будет пировать, хотя тело и угнетется. У жирного брюха тощая голова и от лакомых кусочков полнеют ребра, но тупеет мозг.

Дюмэн. Любезный государь, Дюмэн уже постится: он предоставляет низким рабам грубого мира грубое наслаждение мирскими благами. Я отрекаюсь от любви, богатства, пышности, я мертв для них и буду жить лишь с этими по философки.

Бирон. Я могу лишь повторить такие заверения; я клялся в том же, дорогой наш государь, а именно: жить и учиться здесь три года; но тут находятся еще и другия строгия требования; например, не видеться ни с какою женщиною в течение этого срока,- я надеюсь, что это не вписано здесь,- далее, один день в неделю ничего не пить, а в другие дни вкушать только по разу в сутки,- надеюсь, что не вписано и это,- затем, спать только по три часа ночью и никак не дремать в течение дня (а я-то привык не стесняться целою ночью, да еще превращать полдня в глубокую ночь!) Надеюсь, что и это не вписана сюда. О, это слишком тяжелый труд, неудобоисполнимый: не видать дам, учиться, поститься и не спать!

Король. Вы поклялись обходиться без всего этого.

Бирон. Позвольте мне сказать, что нет, государь: я поклялся только заниматься науками с вашим величеством и оставаться здесь, при вашем дворе, в продолжении трех лет.

Лонгвиль. Вы поклялись в этом, Бирон, и тоже во всем прочем.

Бирон. И да, и нет, ваша милость, потому что я клялся в шутку. Какая цель науки? Скажите это мне!

Король. Узнавать то, чего мы иначе не могли-бы узнать.

Бирон. Вы хотите сказать, узнавать вещи сокрытые и заповедные для обыкновенного ума?

Король. Да в этом божественная награда ученья.

Бирон. Если так, то хорошо, я поклянусь изучать то, что мне запрещено знать, например, буду стараться узнать, где я мог бы пообедать, когда мне строго запрещено что-либо вкушать; или где мне удалось бы повстречаться с любовницей, когда любовницы сокрыты от обыкновенного ума? Или еще, каким способом, дав трудно исполнимую клятву, можно нарушить ее, оставаясь ей верным? Если в этом польза науки, и если верно, что учащийся познает то, чего он дотоле не знает, то берите с меня клятву, и я никогда не отрекусь от нея.

Король. Вы упоминаете о том, что совершенно препятствует изучению и увлекает наши умы к суетным наслаждениям.

Бирон. Все наслаждения суетны, но более всех те, которые достанутся с трудом, а принесут лишь горе; таково корпение над книгою для отыскания света истины, а эта истина, между тем, предательски ослепляет смотрящего в книгу. Свет, ища света, обманывает светом свет. Да, прежде нежели вы отыщете, где находится свет в темноте, у вас померкнет свет с потерей вашего зрения. Научите меня, как действительно угодить глазам, устремив их на более прекрасные глаза, которые, хотя и ослепят меня, но будут моею путеводной звездой и подарят мне тот свет, которым они меня ослепили. Наука подобна блестящему небесному солнцу, которое не допускает, чтобы в нем рылись наглые взоры. Немногаго добились мелкие буквоеды, разве что кое-какого авторитета, благодаря чужим книгам. Эти земные крестные отцы небесных светил, дающие имена каждой неподвижной звезде, извлекают из ночного блеска звезд не больше пользы, чем те, которые просто гуляют, не зная, что такое эти звезды. Знать слишком много - значит заботиться лишь о славе; а имя дать сумеет всякий крестный!

Король. С какой научностью он рассуждает против науки!

Дюмэн. Поучает отлично, чтобы остановить всякое хорошее изучение!

Лонгвиль. Выпалывает зерно и оставляет на корню что следует полоть!

Бирон. Весна недалеко, когда гусыночки уже с яичком.

Дюмэн. Это же как?

Бирон. Все вовремя и к месту.

Дюмэн. Безсмыслица!

Бирон. Ну, хотя в рифму.

Лонгвиль. Бирон похож на завистливую, подъедающую стужу, которая жалит первенцев весны.

Бирон. Пусть так! Зачем надменное лето будет красоваться, прежде чем птицам настанет повод петь? Зачем буду я радоваться недоношенному порождению? Я так же мало желаю роз в Рождество, как снега при майских потехах, но люблю каждую вещь в свое время года. Так, для вас,- учиться уже поздно; это все равно, что влезть на дом для того, чтобы отворить калитку.

Король. Ну, хорошо, уходите; отправляйтесь к себе, Бирон. Прощайте!

Бирон. Нет, добрый государь! Я поклялся оставаться с вами, и хотя я говорил в пользу невежества более, нежели вы можете сказать в пользу всего ангельского знания, но я намерен выдержать то, в чем поклялся, и подвергнусь ежедневной эпитемии этих трех лет. Дайте мне бумагу, позвольте ее прочесть, я подпишусь под её самыми тяжелыми условиями.

Король. Вот подчинение, которое смывает с тебя весь позор!

Бирон (читает). А также: "Ни одна женщина не должна подходить ближе, чем на милю, к моему двору"... И это было объявлено?

Лонгвиль. Четыре дня уже тому назад.

Бирон. Прочтем и штраф. (Читает) "Под страхом лишиться языки"... Кто это придумал?

Лонгвиль. Ну, что-же, это я.

Бирон. Милостивый Боже! Зачем?

Лонгвиль. Чтобы напугать их такой ужасной карой.

Бирон. Опасное постановление, противное всякой вежливости! (Читает). А также: "Если кто либо из мужчин будет изобличен в блуде с женщиной в продолжении трехлетнего срока, он будет подвергнут такому публичному наказанию, которое заблагоразсудить наложит на него остальной двор". Ну, эту статью, государь, нарушите вы сами, потому что, как вам хорошо известно, сюда едет посланницей дочь французского короля. Это прелестная дева, полная величия, должна переговорить с вами об уступке Аквитании её престарелому, больному, лежащему на одре, отцу. Поэтому такая статья включена напрасно, или же напрасно явится сюда эта восхитительная принцесса.

Король. Что скажете, синьоры? Мы это и забыли.

Бирон. Да, и в ученьи можно хватить через край: пока мы учимся, чтоб приобресть, что мы хотим, мы забиваем делать то, что следует, и когда достигаем того, за чем наиболее гнались, то эта победа походит на взятие огнем города; взять - взяли, а нечего брать.

Король. Нам надо поневоле отказаться от этой статьи. Принцесса должна, по необходимости, поместиться здесь.

Бирон. Необходимость заставит нарушать все три тысячи раз в течение этих трех лет: ведь каждый человек рожден с своими наклонностями, которые он может побороть никак не своей волей, а разве что особой благодатью. Если я изменю своей клятве, то у меня готово извинение: я нарушу ее лишь по крайней необходимости. Потому я подписываюсь решительно под всеми условиями. (Подписывается). И пусть тот, кто нарушит их в малейшей степени, ожидает себе вечного позора: искушения одинаковы как для других, так и для меня; однако, думается мне, что хотя я выказывал такую неохоту, я последний изменю данной клятве. Но будут у нас под рукою какие нибудь развлечения?

Король. О, какже! Наш двор посещен, как вам известно, весьма образованным испанским путешественником, человеком, посвященным во все новейшие моды и которого целый рудник фраз в мозгу; звук его собственного напыщенного языка восхищает его, как чарующая гармония; кто человек даровитый, которого правда и неправда избрали судьею своих споро в. Этот чудак, этот именуемый Армадо будет рассказывать нам, в промежутках между нашими занятиями, своим превыспренним слогом о подвигах разных рыцарей смуглой Испании, погибших в мировых битвах. Насколько он нравится вам, синьоры, я не знаю, но, уверяю вас, я люблю слушать, как он лжет, и я хочу определить его к себе в минестрели.

Бирон. Армадо замечательная личность, человек вновь выкованных словечек, настоящий рыцарь моды.

Лонгвиль. Наш паренек Башка да он будут нашей потехой, причем три года ученья пройдут незаметно.

Входит Тупица с письмом, потом Башка.

Тупица. Который тут сам король?

Бирон. Вот этот, малый. А тебе что?

Тупица. Я сам представляю его личность, потому что я его милости полицейский; но мне желательно видеть его самого в плоти и в крови.

Бирон. Вот он.

Туница. Сеньор Арм.... Арм.... приветствует вас. Там какой-то переполох. Из этого письма лучше увидите все.

Башка. Ваша милость, содержание письма касается меня.

Король. Письмо от великолепного Армадо!

Бирон. Как бы ни было пусто его содержание, но Господь дает надежду нам на громкие слова.

Лонгвиль. Высокая надежда на пустяки! Пошли нам Бог терпенья!

Бирон. Терпенья слушать? Или воздержаться от слушания?

Лонгвиль. Прослушать смирно и смеяться лишь умеренно; или же воздержаться от того и другого.

Бирон. Хорошо, но все будет зависеть от степени, на которую возведет его писание нашу веселость.

Башка. Дело тут до меня, ваша милость, да и касательно Жакенеты. Выходит, что поймали меня на этом самом?

Бирон. На чем самом?

Башка. На том, как оно есть, ваша милость. Вот по всем трем пунктам: видели меня с нею в замке... сидел, значить, с нею... потом поймали меня, когда иду за всю в парк. Выходит, что и по делу, и на деле, я за нею. Теперь, ваша милость, насчет дела: известное дело, мужчине приходится говорить с женщиной. А как именно... ну, как придется.

Бирон. Из чего следует?

Башка. А то последует, что порешат надо мной. Бог за праваго!

Король. Хотите вы внимательно прослушать это письмо?

Бирон. Как мы прослушали бы оракула!

Башка. Чего проще для человека, как послушаться своей плоти?

Король (читает). Великий уполномоченный, наместник поднебесья, единовластный правитель Наварры, земной бог моей души и благосклонный покровитель моих телес.

Башка. До сих пор ни слова о Башке.

Король (читает) Дело в том...

Башка. Может, и в том; но если он говорит, в том, то, говоря правду, не совсем-то в том.

Король. Спокойствие!

Башка. ...да будет со мною и со всеми, кто не смеет драться!

Король. Ни слова более!

Башка. ...о чужих тайнах, прошу вас.

Король (читает). Дело в том, что, угнетенный черною меланхолией, я подчинил это подавляющее мрачное расположение духа благотворному воздействию твоего целительного воздуха и, клянусь своим дворянством! вышел прогуляться. Когда именно? Часу в шестом, когда животные охотнее пасутся, птицы наиболее клюют, а люди садятся за ту трапезу, которая называется ужином. Итак, время определено; теперь, относительно места; я разумею, то, в котором я ходил: оно именуется твоим парком. Далее, той стороны, где, я разумею, где я наткнулся на бесстыдное и из ряду вон выходящее событие, которое извлекает теперь из моего белоснежного пера эти черные, как смоль, письмена, которые ты здесь видишь, усматриваешь, наблюдаешь или зришь. Но, насчет стороны: она лежит к северо-северо-востоку на восток от западного угла твоего затейливо-извлистого сада. Здесь я увидел дурковатого парня, презренного ничтожного, предмета твоих шуток...

Башка. Это меня.

Король. ...этого невежественного, тупаго человека...

Башка. Меня.

Король. ...этого подлаго раба...

Башка. Все меня.

Король. ...которого, насколько помню, зовут Башка...

Башка. Меня, меня!

Король. ...который был вкупе и союзно, вопреки твоему утвержденному и обнародованному указу, с... с... О, с... но мне нестерпимо и произнести с кем...

Башка. С девушкой.

Король. ...с одною из дщерей нашей праматери Евы, с самкою, или, для более нежного выражения, с женщиной. Его я (как то повелевает мне мой высокочтимый долг) посылаю к тебе за получением должной кары, со служащим у твоей высокой милости, Антониом Тупицей, человеком заслуженным, ловким, умеющим себя вести и достойным уважения...

Тупица. Со мною,то есть, с вашего позволения: я Антонио Тупица,

Король. ...А что до Жакенеты (так зовут тот более утлый сосуд, который я поймал с вышеназванным молодцом), я придержал ее, как имеющую подвергнуться всей ярости твоих законов, и доставлю ее в суд при малейшем твоем на то мановении. Твой, со всеми заверениями в преданности, которою горит мое сердце,

Дон Адриано де Армадо".

Бирон. Это не так хорошо, как я ожидал, но лучше всего мною слышаннаго.

Король. Да, лучшее из худшаго. Но, что скажешь ты на это?

Башка. Ваше величество, я сознаюсь насчет девушки.

Король. Ты слышал об указе?

Башка. Признаюсь, что слышал, да вникал-то мало.

Король. Было объявлено о годе заключения тому, кто будет пойман с женщиной.

Башка. Меня застали не с женщиной, ваша милость: с барышней.

Король. Было объявлено и о барышнях.

Башка. Да это не то, чтобы барышня, а дева.

Король. Было и это наименование; объявлялось: и с девой.

Башка. Если так, я отрицаю её девственность; а был я пойман с незамужней.

Король. Эта незамужняя ни к чему тебе не послужит, любезный!

Башка. Весьма послужит, ваша милость.

Король. Произношу тебе приговор: просидишь неделю на отрубях и воде.

Башка. Лучше бы месяц на баранине и похлебке!

Король. И дон Армадо будет твоим сторожем; мессир Бирон, передайте его ему; а мы, господа, пойдем применять на деле то, в чем мы так твердо поклялись друг другу (Уходят: Корол, Лонгвиль и Дюмэн).

Бирон. Я прозакладываю свою голову против чьей-либо шляпы, что все эти клятвы и указы окажутся только пустяками. Ну, ты! двигайся!

Башка. Я страдаю за правду, ваша милость, потому что меня взаправду поймали с Жакенетой, и Жакенета взаправду девушка... Поэтому приветствую тебя, горькая чаша благоденствия! Когда нибудь мне снова улыбнется огорчение, а пока владей много, скорбь (Уходят).

СЦЕНА II.

Другая часть парка; перед доном Армадо.

Входят: Армадо и Жошка.

Армадо. Малыш, что означает, если X, человек высокого ума, становится меланхоличным?

Мошка. Это ясно обозначает, что он будет казаться грустным.

Армадо. Разве грусть и меланхолия не одно и то же, маленький бесенок?

Мошка. Нет, нет, Боже избави, ваша милость, нет!

Армадо. Но в чем-же ты видишь различие между грустью и меланхолией, мой нежный юнец?

Мошка. В простом проявлении их, мой черствый старец.

Армадо. Черствый старец? Что за черствый старец.

Мошка. А что за нежный юнец? Что за нежный юнец,

Армадо. Я назвал так тебя, нежный юнец, в смысле удобоприлагаемого эпитета, соответствующего твоему молодому возрасту, который может именоваться нежным.

Мошка. А я сказал: черствый старец, находя это соответственным вашему пожилому возрасту, который можно назвать черствым.

Армадо. Мило и уместно.

Мошка. Что разумеете вы, синьор: я мил и мои слова уместны? Или я уместен и милы мои слова?

Армадо. Ты мил, потому что мал.

Мошка. Маленько мил, потому что мал? А почему уместен?

Армадо. Уместен, потому что проворен.

Мошка. Вы говорите мне это в похвалу, хозяин?

Армадо. В заслуженную похвалу.

Мошка. Можно так похвалить и угря.

Армадо. Как? Разве угорь находчив?

Мошка. Проворен угорь, вот что.

Армадо. Я хотел сказать, что ты проворен на ответ. Ты волнуешь мне кровь.

Мошка. Слушаю, ваша милость.

Армадо. Я не люблю, когда мне что на крест.

Мошка (всторону). Он выразился наизнанку: кресты его не любят.

Армадо. Я обещал заниматься три года науками с поролем.

Мошка. Можете спросить это в один час, ваша милость.

Аpмадо. Невозможно!

Мошка. Сколько выйдет если один помножить на три?

Армадо. Я плох на вычитания; это дело целовальника.

Мошка. Вы дворянин и игрок, ваша милость.

Армадо. Сознаюсь в том и другом: то и другое завершает лоск порядочного человека.

Мошка. В таком случае, я уверен, вы можете сказать, какую сумму составит двойка и туз.

Армадо. Составится одним больше двух.

Мошка. Простые люди называют эти: три.

Армадо. Верно.

Мошка. Вот видите, мудрая-ли штука ученье? Вы узнали, что такое три, прежде чем успели три раза моргнуть. Теперь, разве трудно присоединить к слову "три" и заучить "три года" в двух словах? Это докажет вам и пляшущая лошадь.

Армадо. Превосходное вычисление!

Мошка (всторону). Чтобы доказать тебе, что ты нуль.

Армадо. Я хочу признаться теперь, что я влюблен и при всей унизительности любви для воина, я влюбился еще в женщину низкого сословия. Еслибы, обнажив мою шпагу против моей наклонности любить, я мог избавиться от этого проклятого чувства, я взял-бы в плен мою страсть и обменял-бы ее у какого-нибудь придворного француза на новомодный реверанс. Мне совестно вздыхать: кажется, что следовало-бы мне отречься от Купидона. Утешь меня, юноша: скажи, кто из великих людей был влюблен?

Мошка. Геркулес, ваша милость.

Армадо. Любезный Геркулес! Давай еще авторитетов, милый мальчик, давай еще, и, дорогое мое дитя, подбирай людей известных своей славой и подвигами.

Мошка. Сампсон, ваша милость. Это был человек известный своими подвигами, большими подвигами: он сдвинул городские ворота и понес их на плечах, как носильщик. Он был тоже влюблен.

Армадо. О, молодец Сампсон! Силач Сампсон! Я превосхожу тебя в фехтованьи, как ты превосходил меня в перетаскивании ворот. А в кого был влюблен Сампсон, милый Мошка?

Мошка. В женщину, ваша милость.

Армадо. Какого цвета?

Мошка. Всех четырех, или трех, или двух, или одного из четырех.

Армадо. Скажи точнее, какого цвета?

Мошка. Зеленоватого, цвета морской воды, господин.

Армадо. Неужели это один из четырех цветов?

Мошка. Я так читал; и даже самый лучший.

Армадо. Зеленый цвет, действительно, цвет влюбленных. Но чтобы выбрать себе возлюбленную такого оттенка, это было, мне кажется, немножко неосновательно со стороны Сампсона. Может быть, она пленила его своим умом?

Мошка. Именно, ваша милость; она была очень умна:

Армадо. Моя возлюбленная непорочно-белаго и алаго цвета!

Мошка. Но под таким цветом могут скрываться весьма порочные мысли.

Армадо. Докажи, докажи, многообразованное дитя!

Мошка. Да помогут мне остроумие моего отца и язык моей матери!

Армадо. Что за нежное воззвание со стороны ребенка: Как мило и как трогательно!

Мошка. "Если она создана из белизны и румянца, то её недостатки будут вечно сокрытыми, потому что щеки должны вспыхивать румянцем от стыда, а бледностью изобличать страх. Если же она испугается, почувствует себя виноватой, вы этого никак не узнаете: её щеки окрашены на всегда теми цветами, которые должны были бы являться лишь по вызову природы". Вот грозное изречение против белизны и румянца, ваша милость!

Армадо. Нет-ли еще, мальчик, баллады о "Короле и Нищей"?

Мошка. Свет согрешил такою балладой лет триста тому назад, но теперь, кажется мне, её уже не отыщешь, а если она и найдется, то не будет годна ни по словам, ни по мелодии.

Армадо. Я напишу новые стихи на то же содержание, чтобы оправдать мое увлечение бывшим высоким примером. Мальчик мой, я влюблен в эту крестьянку, которую я застал в парке с этим рассуждающим увальнем, Башкою. Это достойная девушка.

Мошка (всторону). Достойная плетки; впрочем, тоже и лучшего возлюбленного, нежели мой господин.

Армадо. Спой, мальчик; мой дух отягчен любовью.

Мошка. Это изумительно, потому что вы любите легкую девицу.

Армадо. Я говорю, пой.

Мошка. Обождите, пока пройдут эти люди.

Входят: Тупица, Башка и Жакенета.

Тупица. Ваша милость, его величество приказывает вам взять под свою стражу Башку; вы должны не доставлять ему никакого удовольствия, но также и не подвергать его наказанию, а только заставить его пропоститься три дня в неделю. Что до этой сударыни, то я должен удержать ее при парке; она приставлена к молочной. Счастливо оставаться!

Армадо. Я выдам себя румянцем... Девушка!

Жакенета. Чего вам?

Армадо. Я навещу тебя в твоей каморке.

Жакенета. Пожалуй себе.

Армадо. Я знаю, где она.

Жакенета. Господи, чего вы не знаете!

Армадо. Я тебя поудивлю.

Жакенета. Своей рожей?

Агмадо. Я люблю тебя!

Жакенета. Слыхала уже.

Армадо. Итак, до свиданья!

Жакенета. Скатертью дорога!

Тупица. Идем, что-ли, Жакенета (Уходят).

Армадо. А ты, подлец, попостишься за свои вины, пока тебя не простят.

Башка. Надеюсь, господин, что заставите меня поститься на полный желудок.

Армадо. Ты будешь тяжко наказан.

Башка. Значит, вы одолжите меня более, чем своих людей, потому что оплачиваете их очень слегка.

Армадо. Уведите этого мерзавца. Под замок его!

Мошка. Ступай, преступный раб! Иди!

Башка. Не запирайте меня, ваша милость; разрешено поститься на свободе.

Мошка. Нет, любезный; разрешение и пост не вяжутся вместе. Ступай в тюрьму.

Башка. Ладно, но если я когда нибудь увижу снова веселые дни угнетения, которые я уже видел, то иные увидят...

Мошка. Что они увидят?

Башка. Ничего, господин Мошка, кроме того, на что будут смотреть. Узникам не годится слишком молчать, и потому я не скажу более ни слова. Благодарение Богу, у меня также мало терпенья, как и у всякого другого, поэтому я буду терпеть (Мошка и Башка уходят).

Армадо. Я люблю самую почву,- хотя она ничтожна,- где её башмак,- хотя он еще ничтожнее,- направляемый её ногою,- хотя еще ничтожнейшею всего,- кладет свой след. Я преступлю свою клятву,- что будет большим вероломством,- если стану любить, и может-ли быть верною та любовь, которая достигнута нарушением верности? Любовь овладевает нами; любовь - это бес. Нет другого нечистого духа, кроме любви. Однако, и Сампсон подвергся искушению, а на что уже был силен; был соблазнен и Соломон, а на что уже был мудр! Стрелы Купидона слишком крепки против палицы Геркулеса; где сладить с ними шпаге испанца! Мне не удастся тягаться с ним по правилам: он пренебрегает фехтованьем, не признает дуэли; его унижают, называя ребенком, но он торжествует, покоряя мужей. Прости доблесть! Прости, моя шпага! Умолкни, барабан! Властитель ваш влюблен! Да, он любит. Да поможет мне какой-нибудь импровизированный бог стихотворства, потому что, чувствую это, я стану писать сонеты. Изобретай ум! пиши перо! во мне хватит на целые томы в лист! (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Другая часть того же парка. Павильон; в глубине сцены шатры.

Входят: Принцесса, Розалина, Мария, Катарина, Бойе, вельможи и лица свиты.

Бойе. Теперь, ваше высочество, соберитесь вполне с своими мыслями. Сообразите, кого посылает король, ваш отец; к кому он вас посылает; в чем состоит это посольство. Вам, стоящей так высоко в людском уважении, приходится вести переговоры с единственным наследником всех совершенств, доступных человеку: с безукоризненным королем Наварры. И предмет вашего иска не меньше, чем Аквитания,- приданое, достойное королевы! Будьте столь же щедры на всякую любезность к королю, как была щедра природа к вам, когда она обобрала весь мир для того, чтобы наделить вас одну всеми совершенствами.

Принцесса. Добрейший Бойе, как ни ничтожна моя красота, она не нуждается в расцвечивании вашими похвалами. Красота удостоверяется свидетельством глаз, а не лавочными зазываниями; я менее горжусь, выслушивая ваши восхваления, чем вы стараетесь прослыть умным, расточая свое остроумие на возвеличение меня. Но, теперь я поучу учителя. Добрый мой Бойе, вы не можете не знать того, о чем шумит везде болтливая молва; король наваррский дал клятву в том, что, до истечения трехлетнего срока его трудных научных занятий, ни одна женщина не приблизится к его молчаливому двору. Поэтому мне кажется необходимым узнать его волю, прежде чем переступить его заповедную дверь; и с этой целью, в надежде на ваши постоянства, мы избираем вас, как самого красноречивейшего нашего адвоката. Передайте ему, что дочь французского короля, прибыв по важнейшему делу, требующему скорейшего разрешения, испрашивает личной аудиенции у его величества. Спешите, выразите ему это, а мы обождем здесь, как смиренные просители его высочайшей воли.

Бойе. Гордясь поручением, иду охотно (Уходит).

Принцесса. Всякая гордость заявляет себя охотно, и ваша такова. - Но, любезные синьеры, кто прочие сподивжники добродетельного короля, принесшие с ним обет?

1-й вельможа. Один из них Лонгвиль.

Принцесса. Вы знаете его?

Мария. Я знаю его, ваше величество. На одном пиру, по случаю брака синьора Перигор с прекрасною наследницею Джэка Фольконбриджа, я встретила в Нормандии этого Лонгвиля. Он слыветь за человека совершенного во всех отношениях: он очень образован, превосходный воин; он достигает всего, чего только захочет. Единственным пятном на блеске его доблести (если только блеск доблести может быть запятнан чем нибудь) служит слишком едкий ум в связи с слишком грубой волей. Первый режет всех, вторая требует, чтобы он не щадил никого, попадающагося ему под руку.

Принцесса. Повидимому веселый пересмешник, не так-ли?

Мария. Так говорят о нем те, которые особенно изучили его характер.

Принцесса. Это скоротечное остроумие увядает также скоро, как расцветает. Кто-же остальные?

Катарина. Молодой Дюмэн, богато одаренный юноша, любимый за его добродетель всеми, кто только любит добродетель. В его власти сделать много зла, но он зла и не знает; он умен настолько, что может обойтись без красоты, и красив так, что мог бы нравиться и без всякого ума. Я видела его раз у герцога Алансонского, и из того хорошего, что я видела в нем, я упоминаю еще слишком мало, по сравнению с его достоинствами.

Розалина. В то время был с ним еще один из здешних ученых: если мне сказали верно, зовут его Бирон. Мне не случалось болтать часок с мужчиной более веселым, притом в пределах дозволительной шутливости. Его глаза так и ловят тэмы для его остроумия: все, что они успеют подметить, он обращает в предмет веселой шутки, и его ловкий язык, выразитель его мысли, передает все в таких метких и изящных словах, что старики его заслушиваются, а молодежь приходит в восхищенье; до того приятны и забавны его речи.

Принцесса. Господь помилуй моих дам! Не влюблены ли оне все, если каждая из них убрала своего всевозможными почетными украшениями?

Мария. Вот и Бойе.

Бойе возвращается.

Принцесса. Как были вы приняты, мессир?

Бойе. Король наваррский был уже извещен о вашем приближении, и как он, так и его сподвижники по клятве были готовы принять вас, высокородная дама, еще и до моего прихода. Однако, я успел узнать, что он предоставит вам расположиться в поле, как неприятелю, явившемуся осадить его двор, но не решится снять с себя клятву, допустив вас в свой пустынный дворец. Вот и король (Вс
123; дамы надевают маски).

Входят Король, Лонгвиль, Дюмэн, Бирон и свита.

Король. Прекрасная принцесса, добро пожаловать ко двору наваррскому.

Принцесса. Прекрасная,- это слово я возвращаю вам; а пожаловать я еще не могла: крыша этого двора слишком высока, чтобы принадлежать вам, а пожаловать в простое поле,- это слишком унизиться для меня.

Король. Ваше высочество, добро пожаловать к моему двору.

Принцесса. Туда могу пожаловать; ведите меня.

Король. Выслушайте меня, прекрасная дама: я дал клятву.

Принцесса. Помоги ему Матерь Божия! он будет клятвопреступником.

Король. Ни за что на свете, прекрасная дама, ни за что по доброй воле.

Принцесса. Что-же, воля сломает волю, воля и никто более.

Король. Ваша милость не знаете, в чем состоит мой обет.

Принцесса. Еслибы и ваше величество не знали этого, то были бы умны, а теперь ваше знание доказывает невежество. Я слышала, что вы поклялись в затворничестве. Хранить такой обет - смертельный грех, ваше величество, а нарушить его - тоже грех. Но, простите мне, я слишком много себе позволяю; мне не идет наставлять наставника. Благоволите прочесть о цели моего прибытия и порешите тотчас же мое ходатайство (Передает ему бумагу).

Король. Решу тотчас-же, принцесса, если только могу.

Принцесса. Вы поторопитесь, для того, чтобы я уехала скорее: удерживая меня, вы нарушаете свой обет.

Бирон. Не танцовал-ли я однажды с вами в Брабанте?

Розалина. Не танцовала-ли я однажды с вами в Брабанте?

Бирон. Как-же, помню!

Розалина. Как требовался, поэтому, ваш вопрос!

Бирон. Не горячитесь так.

Розалина. Вы сами раздражаете меня вашими вопросами.

Бирон. Ваш ум слишком ретив, он слишком мчится и может устать.

Розалина. Не прежде, чем сбросит седока в грязь.

Бирон. В какое время дня?

Розалина. В тот час, о котором спрашивают дураки.

Бирон. Всякого счастья вашей маске!

Розалина. Всякого счастья лицу, которое под ней!

Бирон. И да посчастливится вам иметь много поклонников!

Розалина. Аминь! но только, чтобы вы не были в их числе.

Король. Принцесса, ваш отец оповещает нас об уплате нам ста тысяч ефимков,- что составляет лишь половину общей суммы, выданной моим отцом ему во время его войн. Еслибы даже мой отец или я,- чего никогда не было, получили эту часть, то все же остается нам дополучить сто тысяч, в обезпечение чего мы и удерживаем часть Аквитании, хотя она и ниже такой оценки. Еслибы король, ваш отец, согласился возвратить нам хотя эту половину должной суммы, мы готовы отказаться от наших прав на Аквитанию и оставаться в дружбе с его величеством. Но, повидимому, он мало расположен к этому, потому что требует возврата ему каких-то ста тысяч ефимков, а не думает уплатить таких ста тысяч для выкупа своих прав на Аквитанию, с которою мы расстались-бы охотно, желая лучше иметь сумму, ссуженную нашим отцом, нежели столь разоренную Аквитанию. Дорогая принцесса, еслибы требования вашего отца не были столь далеки от всякого благоразумного требования, одна ваша прелестная личность заставила бы меня пойти на соглашение, даже вопреки благоразумию, и вы воротились бы вполне довольною опять во Францию.

Принцесса. Вы оскорбляете моего отца и пятнаете честь своего собственного имени, так недостойно отпираясь от получения того, что было выплачено столь добросовестно.

Король. Я уверяю вас, что не слыхивал об этом. И если вы докажете мне эту уплату, я готов возвратить ее обратно или отдать Аквитанию.

Принцесса. Я ловлю вас на слове. Бойе, покажите расписки, выданные на эту сумму особыми уполномоченными его отца, Карла.

Король. Удостоверьте тем меня.

Бойе. Простите, ваше величество, еще не прибыл пакет с этими и другими документами; но завтра они будут вам представлены.

Король. Этого будет достаточно и, при нашем совещании, я буду готов снизойти на всякую разумную уступку. Тем временем, примите от меня такое гостеприимство, которое может быть предложено вашему достоинству моей честью без нарушения чести: вы не можете, прекрасная принцесса, переступить моего порога, но здесь, вне его, вы должны быть приняты так, что должны считать себя помещенною в моем сердце, хотя и не будучи допущены под кров моего жилища. Вы простите меня по вашей снисходительности. Прощайте! мы посетим вас снова завтра.

Принцесса. Доброе здоровье и всякий успех да сопутствуют вашему величеству!

Король. Желаю тебе того же самого повсюду! (Уходит с своею свитой).

Бирон. Сударыня, вас я препоручу моему сердцу.

Розалина. Прошу вас, препоручите; я была бы рада его видеть.

Бирон. Я желал бы, чтобы вы послушали его стоны.

Розалина. Что же, больно оно, глупенькое?

Бирон. Оно страдает.

Розалина. Как жаль! Пустите ему кровь.

Бпрон. Разве это поможет?

Розалина. По моей врачебной науке, да.

Бирон. Не пронзите-ли вы его своим взглядом?

Розаляна. О, нет! Моим ножом.

Бирон. Ну, Господь да сохранят вам жизнь!

Розаляна. А вашу от продолжительности.

Бирон (Уходя). Не задержу вас выражением благодарности.

Дюмэн. Прошу вас, одно слово: кто эта дама?

Бойе. Наследница герцога алансонского, по имени: Розалина.

Дюмэн. Прелестная особа! Мессир, счастливо оставаться! (Уходит).

Лонгвиль. Позвольте мне спросить: кто эта в белом?

Бойе. Как будто женщина, если присмотреться к ней при свете.

Лонгвиль. Может быть, легка при свете? Я спрашиваю её имя.

Бойе. У неё только одно для неё самой; требовать его стыдно.

Лонгвиль. Прошу вас сказать, чья она дочь?

Бойе. Своей матери, насколько мне известно.

Лонгвиль. Чтоб тебя побрало с твоей бородой!

Бойе. Мессир, не сердитесь. Это наследница Фольконбриджа.

Лонгвиль. Ну, мой гнев прошел. Это очаровательная особа.

Бойе. Похоже на то, мессир; очень может быть (Лонгвил уходит).

Бирон. Как зовут ту, что в шапочке?

Бойе. Катариною, сдается мне.

Бйрон. Замужем она, или нет?

Бойе. Захочет, будет.

Бирон. Благоприятствия вам! Прощайте!

Бойе. Мне - уже напутствия, мессир; благоприятствия вам! (Бирон уходит, дамы снимают маски).

Мария. Этот последний Бирон, потешный весельчак: у него, что ни слово, то шутка.

Бойе. И что ни шутка, то только словцо.

Принцесса. Вы делали хорошо, что ему не спускали.

Бойе. Я был так-же готов сцепиться с ним, как он пойти на абордаж.

Мария. Два озлившиеся барана!

Бойе. Почему не суда? Готовы быть и баранами, если допустите нас пастись на ваших устах.

Мария. Вы бараны, а я пастбище? Этим довершается шутка?

Бойе. Вы разрешаете, следовательно, мне пастись? (Хочет поцеловать ее).

Мария. Потише, милое животное, мои уста не общий выгон, хотя разделены.

Бойе. Кому же оне принадлежат?

Мария. Моему будущему и мне.

Принцесса. Остроумные люди любят спорить, но, милые мои, примиритесь: междоусобие на словах лучше обратить против короля и его буквоедов; здесь оно неуместно.

Бойе. Если мои наблюдения (редко ошибочные) над неизменною реторикою сердца, изобличаемою взорами, не обманывают меня, то король уже заражен.

Приннесса. Чем?

Бойе. Тем, что мы, любящие, называем страстью.

Принцесса. Ваши доказательства?

Бойе. Извольте: все его ощущения сосредоточились в палате его глаз, в которых проглядывало желание; его сердце, на котором, как на агате, отпечатлелось ваше изображение, гордилось им, выражая это горделивым взором; его язык, старавшийся опередить зрение, путался, торопясь занять место глаз; все чувства стремились туда же, чтобы наслаждаться лишь лицезрением красивейшей из красивых. Я видел, что все его чувства водворились в его пазах, как драгоценности под хрусталем, достойные царской покупки: искушая вас своею ценностью из-за стекла, они приглашают вас купить их, когда вы проходите мимо. На остальном его лице выражалось такое восхищение, что все глаза могли видеть, до чего доходил восторг его глаз. Я отдаю вам всю Аквитанию и все, что принадлежит самому королю, если вы согласитесь, ради меня, подарить ему один любовный поцелуй.

Принцесса. Пойдемте в наш павильон. Бойе расположен...

Бойе. Высказать лишь то словами, что обнаружено глазами короля. Я придал лишь уста его глазам, снабдив их языком, который не лжет, я ручаюсь.

Розалина. Ты, старый любовный ходатай и болтаешь искусно,

Мария. Он дед купидона и узнает все новости от него.

Розалина. В таком случае, Венера походила только на свою мать: отец её слишком безобразен.

Бойе. Вы слышали, дурачливые особы?

Мария. Нет.

Бойе. Так видите-ли что?

Розалина. Дорогу, чтобы уйти прочь.

Бойе. Мне вас не одолеть (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА. I.

Новое место в парке.

Входят: Армадо и Мошка.

Армадо. Пой, мое дитя; услади мой слух.

Мошка (начинает петь). Конколинель...

Армадо. Прелестная мелодия!.. Иди, расцветающее сущеетво, возьми этот ключ, выпусти того парня, приведи его сюда; я поручу ему письмо к моей возлюбленной.

Мошка. Ваша милость, хотите подделаться к своей любезной, французской пляской?

Армадо. Как, ты хочешь, чтобы я горланил по-французски?

Мошка. Нет, превосходнейший наставник; вы должны только напевать сквозь зубы и приплясывать при этом ногами, разнообразя это закатыванием глаз, и тянуть ноту за нотой, то грудью, как будто вы проглотили любовь, воспевая ее, или носом, как будто вы втягиваете в себя любовь, принюхиваясь к ней; шляпа у вас будет нахлобучена на глаза, как навес над лавочкой, руки скрещены на камзоле у вашего поджарого живота, как у зайца на вертеле, или же засунуты в карманы, как у людей на старинных картинах. И не придерживайтесь долго одной мелодии, но только заденьте ее и за новую! Таковы таланты, таковы приемы, которыми губят хорошеньких женщин,- которые загубились бы и без этого,- и делают замечательными мужчин (замечаете это, мужчины?), вследствие чего многие и стараются в этом направлении.

Армадо. Откуда набрался ты такой опытности?

Мошка. Купил за грош наблюдательности.

Армадо. Однако!... Однако!...

Мошка. Вот и забыл своего конька.

Армадо. Ты называешь мою любовь коньком?

Мошка. Нет, ваша милость: конек, это еще жеребенок, а ваша возлюбленная уже иноходец, может быть. Вы не забыли вашей возлюбленной?

Армадо. Почти что.

Мошка. Нерадивый ученик! Выучите ее наизусть.

Армадо. Выучил, и всем сердцем, мальчик.

Мошка. И даже против сердца, ваша милость; я докажу вам все эти три положения.

Армадо. Что докажешь?

Мошка. Докажу сут человеческую, уверяю вас, и по трем пунктам: вы любите ее наизусть, потому что сердцу вашему её не достать; любите ее сердцем, потому что ваше сердце влюблено, и любите против сердца, потому что вы выходите из себя оттого, что не можете ею обладать.

Армадо. Все эти три - я!

Мошка (всторону). Будь ты трижды три, все же будешь ничто.

Армадо. Позови этого крестьянина; он отнесет мое письмо.

Мошка. Прекрасная посылка: лошак послом от осла!

Армадо. Ха, ха!Что ты говоришь?

Мошка. Да что, ваша милость, я говорю, что вам не худо посадить этого осла на лошака, потому что он едва бредет. Но я иду.

Армадо. Дорога не дальняя. Пошел!

Мошка. Так быстро, как свинец.

Армадо. Что ты разумеешь, остроумный милочка? Разве свинец не тяжелый, грузный, неповоротливый металл?

Мошка. Minime, почтенный наставник, или, лучше, просто наставник; никак нет.

Армадо. Я говорю, свинец неповоротлив.

Мошка. Вы слишком поспешны, ваша милость, утверждая это. Разве неповоротлив свинец, вылетающий из ружья?

Армадо. О, сладкий дым реторики! Он сравнивает меня с дулом, а себя с пулей. Стреляю тобой в того парня.

Мошка. Так хлопайте! Лечу! (уходит).

Армадо. Очень острый юноша! И говорлив, и развязен изящно!... С твоего позволения, о чудное поднебесье, я должен возсылать к тебе вздохи; суровая грусть, доблесть уступает тебе место... Но мой посол воротился.

Входят: Мошка и Башка.

Мошка. Чудеса, ваша милость! Вот башка, сломавшая себе ногу.

Армадо. Опять загадка? Двоемыслие? Ну принимайся за посылку; начинай.

Башка. Никакой не надо загадки, двоесмыслия, посылки, никакого шарлатанского зелья! Одного придорожника, простого придорожника! Не надо мне посылки, не надо посылки, ваша милость, не надо, а дайте мне придорожника!

Армадо. Клянусь, ты вызываешь хохот! Твоя глупость разгонит всякую желчь! Напряжение моих легких заставляет меня нелепо смеяться! Прости мне, мое созвездие! Неужели этот неуч принимает зелье за "посылку", а слово "посылку" за зелье?...

Мошка. А разве умные понимают иначе? Разве посылка не зелье?

Армадо. Нет, паж; это эпилог или речь, разъясняющая то, что было темного в предъидущем сказании. Я поясню это примером:

"Лиса, обезьяна и шмель составляли все нечет, будучи лишь втроем." Это притча; теперь посылка...

Мошка.. Я пристегну посылку; повторите притчу.

Армадо. "Лиса, обезьяна и шмель составляли все нечет, будучи лишь втроем"...

Мошка. "Пока не вышел из дома гусь и не прекратил нечет, став четвертым". Теперь я начну с вашей притчи, а вы доскажете посылку:

"Лиса, обезьяна и шмель составляли все нечет, будучи лишь втроем...

Армадо. Пока не вышел из дома гусь и не прекратил нечет, став четвертым".

Мошка. Превосходная посылка, завершенная гусем. Чего вам еще?

Башка (всторону). Мальчишка продал ему гуся, это ясно... Ваша милость, вы не даром отдали деньги, если гусь жирен. Купить без обмана - дело нелегкое. Так вот что оно, жирная-то посылка: это жирный гусь!

Армадо. Однако, позвольте. позвольте... С чего начались эти рассуждения?

Мошка. С доклада о том, что некий Башка сломал себе голень. Тогда вы потребовали "посылки".

Башка. Верно; а я просил придорожника. Тут вы с своим рассуждением, а мальчик с жирной посылкой, то есть, с гусем, что выкупили. Этим и кончился торг.

Армадо. Да скажите мне, как переломил себе голень Башка?

Мошка. Я расскажу, как било.

Башка. Не можешь, потому что не прочувствовал этого, Мошка. Эту посылку передам я: я, Башка, сидевший благополучно взаперти, выбегая прочь, споткнулся о порог и переломил себе голень.

Армадо. Оставим этот предмет.

Башка. Пока моя голень не станет опять порядочным предметом.

Армадо. Башка, я снимаю с тебя узы!

Башка. О, свяжите меня брачными узами с какой нибудь француженкой... Мне пахнет тут какою-то посылкой, гусем, значит.

Армадо. Клянусь душою, я разумею то, что освобождаю тебя делаю тебя вольным: ты был заключен, арестован, в плену, заперт.

Башка. Верно, верно; а вы теперь вроде моего слабительного, но освободите меня.

Армадо. Я дарую тебе свободу, выпускаю тебя из заключения и, взамен того, возлагаю на тебя только следующее: отнеси эту записку деревенской девушке Жакенете, и вот тебе вознаграждение (дает ему деньги). Лучшею порукою моей чести то, что я всегда вознаграждаю своих слуг! Мошка, следуй за мною (Уходит).

Мошка. Я изображаю заключение. Синьор Башка, прощайте (Уходит).

Башка. Мой крохотный кусочек человечьяго мяса! Мой миленький жиденок!.. Посмотрим на вознаграждение... Вознаграждение!.. О, вот как зовутся по латыни три фартинга!.. Три фартинга:- вознаграждение. Что стоит эта тесемка?.. Один пенни... Нет я дам за нее только вознаграждение. И вещь уступают. Вознаграждение!.. Это даже красивее названо, чем французский ефимок. Я теперь, что ни продавать, ни покупать, все с этим словом...

Входит Бирон.

Бирон. О, плут Башка! Вот встреча кстати!

Башка. Позвольте спросить, ваша милость, сколько лент розового цвета можно купить за вознаграждение?

Бирон. Какое вознаграждение?

Башка. Известно.ваша милость: полпенни с фартингом.

Бирон. Что же, можно купить то, что дадут за три фартинга.

Башка. Спасибо вашей чести! Счастливо оставаться.

Бирон.Стой, раб,ты мне нужен. Если ты хочешь выслужиться передо мной, добрый мой холоп, сделай мне то, о чем я попрошу.

Башка. Когда прикажете это сделать, ваша милость?

Бирон. Теперь, после полудня.

Башка. Извольте, сделаю. До свиданья!

Бирон. Да ты не знаешь еще, в чем дело.

Башка. Как сделаю, так и буду знать.

Бирон. Ты должен, подлец, узнать это прежде.

Башка. Я зайду завтра утром к вашей чести.

Бирон. Это должно быть сделано до этого-же вечера. Слушай, холоп, дело лишь вот в чем: принцесса будет охотиться в этом парке; в её свите находится прекрасная дама: когда чьи уста говорят благозвучно, то, значит они произносят её имя. Ее зовут Розалина. Вызови ее и постарайся передать в её белые руки эту запечатанную записку. Вот и мзда. Иди (Дает ему деньги).

Башка. Мзда!.. О, милейшая мзда! Она гораздо лучше вознаграждения; на одиннадцать пенсов с фартингом лучше! О, прекрасная мзда! Сделаю все, ваша милость, сделаю в точности... Мзда... вознаграждение... (Уходит).

Бирон. А я, прах побери! влюблен!. Я, бывший бичом любви, я подстерегавший каждый чувствительный вздох, я, порицатель, мало того, ночной досмотрщик, властный педант над малюткой, более повелительным, чем кто-либо из смертных! О, этот малютка с повязкой на глазах, плаксивый, слепой, своенравный, старый младенец, карлоисполин, вещий Купидон! Помазанный владыка вздохов и стонов, властитель праздных и недовольных, грозный правитель юбок и гульфиков, единственный император и полководец снующих судебных приставов... О, мое сердечко! ...И мне приходится быть его адъютантом, и носить его цвета, как обруч скомороха! Что?.. Я?.. Я влюблен!.. Я ухаживаю!.. Я ищу себе жену! Жену, которая, как немецкие часы, все требует поправки, все не налаживается, никак не идет верно: это указатель, которому надо указывать - как указывать без ошибки. и я нарушу клятву, что всего хуже. Притом, из трех, я выбрал самую дурную, эту беловатую причудницу с бархатистыми бровями и двумя черными пулями, посаженными в её лицо вместо глаз, да еще, клянусь небом, такую, что проведет самого Аргуса, будь он при ней евнухом и стражем! О, я вздыхаю по ней! Не сплю из-за нея! Молю ее!.. Ну, это наказание, которое Купидон налагает на меня за мое презрение к его всемогущему, страшному, крохотному могуществу. Нечего делать, я буду молить, писать, любить, ухаживать, стенать. Кому приходится любить госпожу, кому судомойку! (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Тоже в парке.

Входят: Принцесса, Розалина, Мария, Катарина, Бойе, вельможи, cвuma и лесничий.

Принцесса. Это король пришпоривал так сильно своего коня, мчась на крутой подъем холма?

Бойе. Не знаю, но, мне кажется, не он.

Принцесса. Кто бы это ни был,но выказал он подъем духа! И так, синьоры, сегодня решится наше дело, а в субботу мы воротимся во Францию... А теперь, друг лесничий, где те кусты, из-за которых мы будем совершать убийства?

Лесничий. Вот там, на опушке той рощи; это такое место, с которого вы прекрасно поохотитесь.

Принцесса. Благодаря моей красоте, я та прекрасная, которая охотится; ты я говоришь по этому, что я прекрасно поохочусь.

Лесничий. Простите, ваше высочество, я разумел не то.

Принцесса. Как, как? Сначала похвалил меня, а потом опять нет? О, кратковременная моя гордость!.. Так я не красива? Увы, горе!

Лесничий. Вы красивы...

Принцесса. Нет, не описывай меня; если кто уже некрасив, тому не изменят лица похвалы. Вот мое хорошее зеркало, возьми это за правдивые слова (Дает ему денег). Хорошая плата за брань, это даже более, чем можно требовать!

Лесничий. Все, чем вы обладаете, может быть-только хорошо!

Принцесса. Смотрите, смотрите! Моя красота спасается лишь моими деяниями. О, ересь в оценке красоты, достойная наших дней! Дающая рука, будь она безобразна, осыпается похвалами... Но давайте лук. Когда милосердие готовится убивать, хорошая стрельба должна считаться дурной. Но я теперь могу обратить всю стрельбу себе в достоинство: если не попаду, то, значит, не сделала этого из сострадания; если попаду, то только для того, чтобы выказать свое искусство, а не с обдуманной целью убить. И, без сомнения, так и бывает иногда: честолюбие оказывается виновником ужасных преступлений; ради славы, ради похвал, этих внешних приманок, мы извращаем направление нашего сердца. Так я, только ради похвалы, хочу теперь пролить кровь бедного оленя, которому в сердце моем не желаю вреда.

Бойе. Не ради ли похвал только строптивые жены захватывают власть, когда стараются держать мужей под башмаком?

Принцесса. Только ради похвал. И нельзя не хвалить всякую женщину, которая одолеет мужчину.

Входить Башка.

Но, вот один из членов общины.

Башка. Доброго вечера всем! Но, позвольте: которая тут головой у вас?

Принцесса. Ты можешь ее узнать, любезный, по остальным, которые без голов.

Башка. Ну, которая над всеми набольшая, всех выше?

Принцесса. Та, которая потолще и подлиннее.

Башка. Потолще и подлиннее! Так и есть; что правда, то правда. Еслибы ваша талия, сударыня, была так тонка, как мой ум, то вашей талии пригодился бы как раз поясок одной из этих девиц. Не вы ли старшая будете? Вы потолще всех.

Принцесса. Что вам нужно? Что вам нужно?

Башка. У меня письмо от господина Бирона к госпоже Розалине.

Принцесса. О, давай письмо, давай... Это мой хороший друг.. Ты отойди, добрый посол. Бойе, вы умеете хорошо разрезать жаркое; вскройте этого каплуна.

Бойе. Готов служить. Но это недоразумение, письмо не касается никого здесь: оно написано к Жакенете.

Принцесса. Мы все же прочтем его, клянусь! Сверните шею этому сургучу, и пусть слушают все.

Бойе (читает). "Именем неба! Что ты хороша, это не подлежит сомнению; верно, что ты прекрасна; истинная правда, что ты привлекательна. Ты, прелестнейшая всякой прелести, красивейшая всякой красоты, более истинная, чем сама истина, сжалься над своим доблестным вассалом! Великий и весьма славный царь Кофетуа бросил взор на зловредную и отъявленную нищую Зенелофону. Ему-то уже можно было сказать: vene, vidi, vici, что, выраженное на языке понятном для массы (О, низкая и темная масса') означает: он пришел, увидел и победил. Пришел раз; увидел, два; победил, три. Кто пришел? Царь. Зачем пришел? Чтобы увидеть. Зачем увидеть? Чтобы победить. К кому он пришел? К нищей. Кого увидал? Нищую. Кого победил? Нищую. Вывод. Победа. На чьей стороне? На стороне царя. Плен обращается в обогащение. С чьей стороны? Со стороны нищей. Развязка: брак. С чьей стороны? Царя? Нет, с обеих сторон в одну, или с одной в обе. Я царь; так по сравнению: ты нищая, вследствие твоего низкого происхождения. Могу я потребовать твоей любви? Могу. Могу я принудить тебя к любви? Мог бы. Буду я умолять тебя о любви? Буду. На что обменяешь ты свои лохмотья? На платья. Свое нищенство? На титул. Себя? На меня. И так, в ожидании твоего ответа, я унижаю свои уста на твоих ногах, мои глаза на твоем лице, и мое сердце повсюду на тебе. Твой, с нежнейшим желанием тебе служить

Дон Адриано де Армадо.

"Так рыкает немейский лев против тебя, о, овечка намеченная им в свою добычу! Пади покорно к его ногам, и он, вместо того чтобы пожрать, согласится поиграть с тобой. Но если ты вздумаешь противиться ему, несчастная, чем станешь ты? Жертвой его ярости, пищей для его берлоги".

Принцесса. Что за птица настрочивший кто письмо? Что за флюгер? Что за ветрогон? Слыхали вы что нибудь получше этого?

Бойе. Я очень ошибаюсь, если не признаю этого слога.

Принцесса. Плоха была-бы у вас память, еслибы вы его скоро забыли.

Бойе. Этот Армадо испанец, состоящий здесь при дворе; чудак, род монарха, служащий потехою для короля и его товарищей по ученью.

Принцесса. Послушай, ты: кто дал тебе письмо?

Башка. Я сказывал уже: мой господин.

Принцесса. Кому должен был ты его отдать?

Башка. От моего господина госпоже.

Принцесса. От какого господина, какой госпоже?

Башка. От синьора Бирона, моего хорошего господина, Французской госпоже, которую зовут Розалина.

Принцесса. Ты перепутал письма. Идем, синьоры. Пока, моя милая, возьми это письмо; свое получишь в другой раз (Уходит со свитой).

Бойе. Кто-же здесь добьется своего? Кто добьется?

Розалина. Хотите знать?

Бойе. О, да, моя сокровищница красоты!

Розалина. Та, что владеет луком. Ловко отбито?

Бойе. Принцесса хочет убивать рогатых, но если ты вступишь в брак, провались я, если в том году не народятся рога! Ловко направлено?

Розалина. Ладно, я стрелок.

Бойе. А кто-же дичь?

Розалина. Если выбирать по рогам, то вы; подойдите поближе. Тоже ловко, не так-ли?

Мария.Вы вечно схватываетесь-с нею,Бойе, а она бьет прямо в лоб.

Бойе. А ей попало пониже... Что, попал?

Розалина. Не пустить-ли мне в тебя старым присловьем, которое было уже в ходу, когда французский король Пепин был еще мальчиком; это насчет того, чтобы попасть.

Бойе. Я могу ответить тебе таким-же старым, бывшим в ходу, когда британская королева Джиневра была еще девочкой; это тоже насчет того, чтобы попасть.

Розалина (поет). "Не попасть тебе, не попасть, не попасть, мой почтенный!"

Бойе. "Если мне не попасть, не попасть, не попасть, попадет другой!" (Розалина и Катарина уходят).

Башка. Прах побери, как они это забавно! Не промахнулись оба!

Мария. Превосходные выстрелы; оба попали в мишень.

Бойе. Мишень! Замечательная мишень! Вы назвали его мишенью? Надо скорее поставить на ней отметку, чтобы прицеливаться, если придется.

Мария. Ваш выстрел будет в поле. Я полагаю, вы разучились.

Башка. Он должен целить поближе, без того ему не попасть в цель.

Бойе. Если мой выстрел будет вне цели, то ваш будет в ней.

Башка. Она примет последний выстрел, стиснув гвоздь.

Мария. Довольно; вы начинаете говорить сальности. Язык у вас грязен.

Башка. Она слишком тверда для ваших стрел, ваша милость; поиграйте с нею в шары.

Бойе. Боюсь столкновений. Прощай, милый филин (Уходит с Марией).

Башка. Нечего сказать, молодец! Как есть, простая дервевенщина! Боже мой, ловко-же мы отделали его, эти дамы и я! Прах возьми, что за милые шуточки! Что за удачливый простой здравый смысл! Все это так ловко; хотя и непристойно, но кстати... Армадо, тот опять по другому... О, что за изысканный человек! Как он ходит перед дамой, как носить её веер! Как он делает ей ручкой! И как нежно клянется!.. А его паж, это горсточка ума! Ну, право, такой занимательный малыш! (Вдали крики). Что там? (Убегает).

СЦЕНА II.

Там-же.

Входят: Олоферн, Натаниел и Тупица.

Натаниель. Весьма почтенная забава, действительно, и совершаемая по чистой совести.

Олоферн. Зверь был, как вы видели, in sanguis: в крови; поспел как яблоко, висящее, подобно серьге в ухе, coelo, то-есть неба, тверди, небосклона, и затем упал, как рак, на лоно terra, то-есть земли, почвы, суши.

Натаниель. Правду сказать, господин Олоферн, вы разнообразите эпитеты, по меньшей мере, как любой ученый. Но я замечу вам, что это была лишь годовалая косуля.

Олоферн. Мессир Натаниель, haud credo.

Тупица. Не haud credo, а молодая лань.

Олоферн. Вот дикое замечание! Но, в своем роде, наведение, как-бы in via, то-есть путем объяснения, для того, чтобы facere, сделать, если возможно, возражение, или, лучше сказать, ostentare, то-есть выказать свой взгляд, согласно непривычному, неразвитому, необразованному, неочищенному, неотесанному, или, лучше, невежественному, или, еще лучше, неосновательному пониманию... Счесть мой haud credo за животное!

Тупица. Я говорю, что это животное было не haud credo, а лань.

Олоферн. Дважды погрязшая тупость! Bis coetus! О, чудище невежества, до чего ты безобразен!

Натаниель. Мессир, он не питался никогда лакомствами, содержимыми в книгах; не едал бумаги, не пивал чернил; его ум остался без отделки; он только животное, способное на одни низкие ощущения. И такие жалкие растения находятся у нас перед глазами для того, чтобы мы (люди с чувством и вкусом) были благодарны за то, что мы могли развиться лучше их. Как мне непригодно быть пустым, неучтивым и глупым, точно так как было-бы неуместно засадить такую деревенщину за ученье, в школу. Но omne bene, скажу я, держась дедовского мнения: "частенько умеют переносить бурю те, которые ветра не любят".

Тупица. Вы оба ученые люди; можете вы мне разгадать, кому это было месяц отроду при Каиновом рождении, а и теперь еще пяти недель нет?

Олоферн. Диктине, друг Тупица, Диктине, друг Тупица.

Тупица. Это кто же Диктина?

Натаниель. Так зовут Фебу, луну, месяц.

Олоферн. Луне было только четыре недели, когда и Адаму было не более того; и ей не было и пяти недель, когда ему исполнилось сто лет. Отношение годится для того и другого.

Тупица. Верно, сношение годится.

Олоферн. Господь помоги твоему умишку! Я говорю: отношение годится для того и другого.

Тупица. И я говорю, что поношение годится обоим, потому что месяцу всегда только месяц, да сверх того я говорю, что принцесса убила молодую лань.

Олоферн. Мессир Натаниель, хотите выслушать мою эпитафию-экспромт на смерть этого животнаго? Чтобы угодить этому неучу, я называю ланью животное, убитое принцессой.

Натаниель. Perge, ученый Олоферн, perge, но только постарайтесь избежать подлых выражений.

Олофирн. Я буду немножко острить над буквами: этим и обнаруживается искусство (Декламирует).

Принцессой был олень сражен,

Был годовалым только он,

Но в честь принцессиных заслуг

Горланить рад был враг и друг,

Что тот, олень был стар и сед,

И жил едваль не с сотню лет!

Натаниель. Редкий талант!

Тупица. Если талант цепок, так он его подцепит этим талантом.

Олоферн. Я имею уже такой дар; оно просто, просто: у меня порывистое, необузданное воображение, напитанное образами, фигурами, очерками, предметами, мыслями, сопоставлениями, движениями, переменами. Они зарождаются в сосуде памяти, выращиваются в утробе риа mater и появляются на свет при удобном случае. Но этот дар хорош лишь, если он крайне ярок, а я могу быть благодарен в этом отношении.

Натаниель. Мессир, славлю Бога за вас, то же сделают и мои прихожане: вы отлично наставляете их сыновей и дочери их делают тоже у вас большие успехи. Вы полезный член общины.

Олоферн. Mehercle, если их сыновья не глупы, они не будут лишены моего поучения; если их дочери способны, я их направлю. Но, vir sapit, qui paucae loquitur; нам кланяется какое-то женское существо.

Входят: Жакенета и Башка.

Жакенета. Пошли вам Бог доброго утра, г. пастор!

Олоферн. Пастор!.. Почти что прободи. Если кого надо прободить, то кого же?

Башка. Разумеется того, господин школьный учитель, кто более всех на бочку похож.

Олоферн. Прободить бочку! Блестящая мысль в комке земли! Достаточная искра для булыжника, достаточная жемчужина для свиньи! Очень мило, очень хорошо!

Жакенета. Добрый господин пастор, будьте так добры прочесть мне это письмо. Принес мне его Башка от дона Армато. Прошу вас, прочтите его.

Олоферн. "Fauste, precor gelida quando pecns omue sub umbra ruminat..." и так далее. О, мой добрый, старый мантуанец! Я могу сказать о тебе, как путешественник о Венеции. "Venegia, Venegia, chi non te vede, ei non te pregia". Старый мантуанец! Старый мантуанец! Кто тебя не понимает, тот тебя не оценивает. Ut, re, sol, la, mi, fa... Простите, что же в этом письме? Или лучше, как говорит Гораций в своих... Но, что это, стихи?

Натаниель. Да, и очень литературные.

Олоферн. Дайте мне прослушать куплет, строфу, стих... Lege, domine.

Натаниель (читает). "Если любовь заставляет меня преступить клятву, как могу я клясться в любви? О, те клятвы лишь прочны, которые посвящены красоте! И хотя я изменяю себе, тебе я пребуду верен: те идеи, которые были дубами для меня, гнутся перед тобою, как тростник. Моя наука покидает свои блуждания и видит книгу себе лишь в твоих очах, в которых живут все наслаждения, заключаемые в учености. Если мы стремимся к познанию, то достаточно познать тебя: вполне образован только тот язык, который сумеет тебя истолковывать; невежественна та душа, которая может зреть тебя без восторга (некоторое мое достоинство именно в том, что я всем в тебе восхищаюсь). В твоих глазах Юпитеровы молнии, голос твой - его грозные громы; но когда ты не одушевлена гневом, этот голос - музыка и нежный пламень! Будучи божественной, прости мне, возлюбленная, если я воспеваю небесные достоинства на столь земном языке".

Олоферн. Вы не оттеняете обращений, и потому теряется выразительность. Позвольте мне пересмотреть эти стишки... Удачны одне рифмы; что же до изящества, легкости и золотого поэтического размера... caret! Овидий Назон был мастер на это... Отчего он прозывался Назоном, однако? Оттого, что у него был нюх на благоуханные цветы фантазии, на вспышки вымысла. Imitari - это еще ничего: и собака подражает своему хозяину, обезьяна своему сторожу, разукрашенная лошадь своему всаднику... Но, девственная молодая особа, это послание к вам?

Жакенета. Да, ваша милость, от мессира Бирона, одного из вельмож при иностранной королеве.

Олоферн. Я просмотрю адрес... "В б
123;лоснежные руки прекраснейшей госпожи Розалины": Взгляну еще раз на текст самого письма, чтобы узнать имя лица, пишущего к вышеназванной особе: "Готовый к услугам вашей милости Бирон". Мессир Натаниель, этот Бирон один из давших обет вместе с королем; он написал это послание к одной из дам, состоящих в свите иностранной принцессы, а оно - случайно, или путем своего следования - попало не по назначению... Ступай, беги, моя милая; передай эту записочку в царственные руки короля: она может иметь большое значение. Не мешкай с прощальными приветствиями; я слагаю с тебя эту обязанность. Прощай!

Жакнета. Любезный Башка, иди со мною... Ваша милость, да хранит вас Господь!

Башка. Я с тобой, девушка (Уходят).

Натаниель. Мессир, вы поступили по страху Божьему, весьма благочестиво, и, как говорит один отец...

Олоферн. Прошу, не говорите мне об отцах; я не терплю цветных значков. Но вернемся к стихам. Они вам нравятся, мессир Натаниель?

Натаниель. Превосходны в отношении стиля.

Олоферн. Я обедаю завтра у отца одного из моих учеников: если вам будет угодно благословить нашу трапезу молитвой, то я, по моей приязни с родителями вышеназванного ребенка, могу ручаться вам, что вы будете ben temdo. А я докажу вам там, что эти стихи очень безграмотны, что они лишены всякой поэзии, остроумия, вдохновения. Не откажите в вашем обществе.

Натаниель. Очень благодарен. Общество (сказано в писании) счастье жизни.

Олоферн. И, несомненно, писание доказывает это... (К Тупице). Приглашаю и вас; не говорите нет: раиса verba. Идем. Знать занята своей забавой; мы тоже пойдем поразвлечься (Уходят).

СЦЕНА III.

Другая часть парка.

Входит Бирон, с запиской в руках.

Бирон. Король охотится за оленем; я преследую самого себя; они там раскинули тенета; я барахтаюсь в смоле, которая протухла... Протухнуть! нехорошее слово. Нечего делать, властвуй, печаль! Так говорят, говорил дурак; а я говорю, так и я дурак. Хорошо придумано, мой ум!.. Но, клянусь, любовь глупа, как Аякс: тот убивал баранов, она убивает меня; выходит я баран. Опять прекрасно доказано с моей стороны! Я не хочу любить; повесьте меня, если хочу; право, не хочу. Но глазок у нея... клянусь светом, я не полюбил-бы ее, еслибы не этот глазок... или оба её глазка, Однако, я только и делаю, что лгу, и лгу самому себе. Ведает небо, я люблю, и это научило уже меня писать стихи и грустить. Вот на лицо и стихи мои, и моя грусть. Я отправил уже к Розалине один из моих сонетов. Понес его увалень, послал дурак, получила дама; милый увалень, милейший дурак, еще милейшая дама! Прах побери, я ни крошки не озабочивался-бы этим, еслибы остальные трое врезались также, как я! Вот идет один из них с запиской... Да поможет ему Бог вздыхать! (Влезает на дерево).

Входит Король, держа записку.

Король. Увы!

Бирон (всторону). Подстрелен, видит небо!.. Продолжай, милый Купидон: ты поразил его своей пернатой стрелой под левый сосок!.. Узнаем тайны...

Король (читает). "Златое солнце не дает такого сладкого поцелуя свежей утренней росе на розе, как лучи твоих очей, когда они осушивают на моих щеках орошающую их ночную росу. Серебряная луна не светит и вполовину столь ясно сквозь прозрачное лоно водной глубины, как твоя краса сквозь мои слезы; ты сверкаешь в каждой пророненной мною слезе, шествуешь, как в колеснице, в каждой её капле; так проходишь ты победно среди моей скорби. Взгляни лишь на накопляющиеся у меня слезы, и оне укажут твое торжество сквозь причиненное тобою горе. Но ты сама не люби, и ты тогда сохранишь мои слезы, как зеркало, заставляя меня вечно плакать. О, королева королев! как ты восхитительна! Этого не изобразит ни одно помышление, не передаст язык ни одного смертнаго!!.." Но как сообщить ей о моих страданиях? Я уроню эту записку... Милая листва, осени безумие!.. Но кто это идет? (отходит в сторону).

Входит Лонгвиль с запиской в руках.

Король. Как, Лонгвиль! И он читает... Слушай, мое ухо!

Бирон (всторону). Явись еще один безумец в моем образе!

Лонгвиль. Увы! я нарушил клятву!

Бирон (всторону). Он идет с билетом, как клятвопреступник.

Король (всторону). Влюблен, надеюсь... О, радостное сообщество в позоре!

Бирон (всторону). Пьяницы любят товарищей по пьянству.

Лонгвиль. Неужели я первый изменил клятве?

Бирон (всторону). Я мог-бы тебя успокоить: двух других я уже знаю; ты совершаешь триумвират, вершину нашего общества, крайний угол виселицы, на которой повесилась наша простота.

Лонгвиль. Боюсь, что эти тупые стихи не в состоянии будут ее тронуть. О, милая Мария, любви моей императрица! Я изорву это стихотворение и напишу тебе прозой.

Бирон (всторону). О, стихи служат украшением на нарядных штанах Купидона; не порти их вида.

Лонгвиль. Или ничего, сойдет (читает). "Не небесное ли красноречие твоего взгляда (с которым не может бороться свет) склонило мое сердце к измене моей клятве? Но измена, совершенная ради тебя, не заслуживает кары. Я отказался от женщин, но я могу доказать, что моя клятва не относилась к тебе, так как ты богиня. Клятва моя была земная, любовь к тебе - небесная; если заслужу твое благоволение, то с меня снимается низкий проступок. Клятвы лишь выдыхание, а выдыхание пар; ты, мое прекрасное солнце, озаряющее мою землю, впивай эфир этой клятвы она будет в тебе; если она нарушена, это не моя вина; а если она нарушена и мною, то кто же безумен на столько, что не захочет пожертвовать клятвой ради приобретенная?"

Бирон (всторону). Это печень превращает плоть в божество, молодую гусыню в богиню. Чистое, чистое идолопоклонство! Прости нам, Господь! Прости Господь! Мы все сбились с толку.

Входит Дюмэн с запиской в руках.

Лонгвиль. Но через кого переслать?.. Кто-то идет... Отойду (Отходит всторону).

Бирон (всторону). Все спрятались! Все! старинная детская игра. Я сижу здесь в поднебесьи, подобно полубогу, наблюдая за тайными несчастных безумцев. Еще-бы куль на мельницу! О, небо! Мое желание исполняется: Дюмэн тоже преобразился: четыре кулика на одном блюде!

Дюмен. О, божественная Катишь!,

Бирон (всторону). О, весьма земной гаер!

Дюмэн. Клянусь небом, чудо для смертных глаз!

Бирон (всторону). Клянусь землей, она весьма телесна; ты врешь.

Дюмэн. Ея золотистые волоса посрамляют янтарь!

Бирон (всторону). Ворона янтарного цвета, действительно, замечательна,

Дюмэн. Стройна, как кедр!

Бирон (всторону). Позволь: плечо у неё беременно.

Дюмэн. Прелестна, как день!

Бирон (всторону). Как иные дни, в которые солнце не светит.

Дюыэн. О, еслибы исполнилось мое желание!

Лонгвиль (всторону). И мое!

Король (всторону). И мое тоже, милостивый Господь!

Бирон (есторону). Да исполнится и мое, аминь! Хороша молитва?

Дюмэн. Я хотел-бы ее позабыть, но она палит мою кровь, как лихорадка, и напоминает о себе.

Бирон. Лихорадка палит тебе кровь, так надрез выпустит ее в соусник. Милая увертка!

Дюмэн. Перечитаю еще раз ту оду, что я написал.

Бирон (всторону). Замечу еще раз, как любовь умеет разнообразить рассуждения.

Дюмэн (читает). "Однажды (о, роковой день!) любовь, которой вечный май, подметила восхитительнейший цветок, нежившийся на сладострастном воздухе. Невидимый ветерок проскальзывал сквозь его бархатные лепестки, а влюбленный, умирая с тоски, завидовал этому дыханию небес. "Ветерок, говорил он цветку, может обдувать твои щеки, как желал-бы я торжествовать подобно ветерку! Но, увы! рука моя связана клятвою не срывать тебя с твоих шипов! Клятва, увы! вовсе непригодная для юности,- юности, любящей срывать то, что благоуханно! Не назови преступлением, если я нарушу клятву ради тебя, ради которой сам Юпитер поклялся-бы, что Юнона лишь эфиопка, и отрекся-бы от сана Юпитера, чтобы обратиться в смертного ради твоей любви!.." Пошлю это, прибавя что-нибудь попроще для изъявления страданий моей искренней, алкающей любви! О, еслибы король, Бирон и Лонгвиль тоже влюбились! Их проступок, служащий мне примером, смыл-бы клеймо измены с моего чела! Нет виновных, когда все виноваты.

Лонгвиль (приближаясь). Дюмэн, твоя любовь очень нечеловеколюбива, если ты желаешь себе товарищей в любовной тоске. Ты можешь бледнеть, но я покраснел-бы, право, еслибы кто подслушал такое мое нытье.

Король (приближаясь). Так покраснейте-же, мессир! Вы в одном положении с ним; укоряя его, вы вдвойне виноваты. Вы не влюблены в Марию? Лонгвиль не сочинял сонетов в её честь? Он никогда не скрещивал рук на своей влюбленной груди, чтобы сдержать свое сердце? Я был незаметно спрятан в этих кустах и наблюдал за вами обоими и краснел за обоих. Я слышал ваши преступные стихи, подметил ваши приемы: видел, как вылетали ваши вздохи, видел всю вашу страсть. Увы! кричал один. О, Юпитер! взывал другой. Один называл её волоса золотом, другой - её глаза кристаллом; вы (обращаясь к Лонгвилю) готовы нарушить веру и клятву для получения рая; а по вашему (обращаясь к Дюмэну), Юпитер готов стать клятвопреступником ради вашей возлюбленной. Что скажет Бирон, узнав о нарушении клятв, произнесенных так усердно? Как будет он издеваться! Сколько потратит своего остроумия! Как будет он торжествовать, прыгать и смеяться! Клянусь всеми виденными мною сокровищами, не хотел бы я, чтобы он узнал подобное обо мне!

Бирон. Теперь я слезу, чтобы отхлестать лицемерие! (Слезает с дерева). О, мой милостивый владыко, простите мне! Вы добрая душа! пристойно-ли вам укорять в любви этих червяков, когда вы влюблены более их? Что, ваши глаза не колесницы, в ваших слезах не отражается одна принцесса? Вы не хотите преступать клятвы, это ненавистное дело; писать сонеты? это достойно только министрелей... Не стыдно-ли вам? И всем трем вам, попавшимся так славно? Вы нашли соринку в глазу короля; он нашел ее у вас; но я найду бревно у каждого из вас трех. О, что за глупую сцену пришлось мне видеть, какие вздохи, стоны, уныние, печаль! О, до чего пришлось мне удерживаться, при виде короля, обращенного в комара! Великого Геркулеса, пиликающего на скрипке, велемудрого Соломона, напевающего плясовой мотив, Нестора, играющего в колышки с детьми, насмешливого Тимона, забавляющагося пустыми игрушками! Где твое горе, скажи мне, добрый Дюмэн? И ты милый Лонгвиль, где у тебя болит? А у моего государя? у всех боль в груди. Ей! крепительной похлебки!

Король. Твои шутки слишком едки. Неужели мы унижены твоим высшим взглядомъ'?

Бирон. Не вы унижены мною,- я унижен вами; я, который честен, я, считающий грехом нарушить данную мной клятву,- я унижен тем, что состою товарищем людей, изменчивых, как луна, страшно непостоянных. Видали-ли вы, чтобы я писывал стихи? Или страдал по какой-нибудь деве? Или терял минуту на охорашивание себя? Слыхали вы, чтобы я расхваливал ручку, ступню, лицо, глаза, походку, позу, чело, грудь, талию, ногу, какой-нибудь член?..

Уильям Шекспир - Бесплодные усилия любви (Love's Labour's Lost). 1 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :