Уильям Шекспир
«Антоний и Клеопатра (Antony and Cleopatra). 1 часть.»

"Антоний и Клеопатра (Antony and Cleopatra). 1 часть."

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА:

Марк Антоний, Октавий Цезарь, Марк Эмилий Лепид - Триумвиры.

Секст Помпей

Домиций Энобарб, Вентидий, Эрос, Скар, Дорцет, Деметрий, Филон - приверженцы Антония.

Меценат, Агриппа, Долабелла, Прокулей, Фирей, Галл - приверженцы Цезаря.

Менас, Менекрат, Варрий - приверженцы Помпея.

Тавр, лейтенант Цезаря.

Канидий, лейтенант Антония.

Силий, офицер из армии Вентидия.

Эвфроний, наставник детей Антония.

Алексас, Мардиан, Селевк, Диомед - придворные Клеопатры.

Предсказатель.

Поселянин.

Клеопатра, царица Египта.

Октания, сестра Цезаря и жена Антония.

Хармиона, Ира - служанки Клеопатры.

Офицеры, солдаты, вестники и слуги.

Место действия - в разных частях римской империи.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Александрия. Во дворце Клеопатры.

Деметрий и Филон входят.

Филон. Нет, это опьянение нашего главнокомандующего переходит всякие границы. Его чудные глаза, сверкавшие когда-то перед воинственными рядами и легионами, как блеск доспехов Марса, теперь потуплены и со всем их огнем и со всею преданностью покоятся на смуглом челе... Его воинственное сердце, которое в пылу великих битв разрывало своим биением застежки панцыря, изменило своей природе: оно сделалось нежным, как вздох, как веер для охлаждения пыла страсти цыганки... Смотри, они идут сюда,

Трубы. Входят: Антоний и Клеопатра со свитой. Евнухи с опахалами идут перед царицей.

Вглядись, и ты увидишь в нем, в одном из трех столпов мира, только шута непотребной женщины! Любуйся!

Клеопатра. Если это в самом деле любовь, скажи мне, как велика она?

Антоний. Бедна же та любовь, которую можно измерить!

Клеопатра. Я хочу измерить границу, до которой возможна любовь.

Антоний. Так тебе нужно будет найти новое небо и новую землю.

Входит слуга.

Слуга. Вести из Рима, мой повелитель.

Антоний. Как оне надоели! Говори короче.

Клеопатра. Выслушай же его, Антоний: может быть, Фульвия раздражена; или, кто знает, быть может, безбородый Цезарь шлет тебе могущественные приказания: "поступи так или этак; покори такое-то государство и уничтожь такия-то; повинуйся, или мы осудим тебя".

Антоний. Ты думаешь, моя любовь?

Клеопатра. Быть может - да, это весьма вероятно,- тебя обязывают не оставаться здесь долее: Цезарь дает тебе отставку. Выслушай же его, Антоний.- Где повеление Фульвии или Цезаря, хотела я сказать, или нет, их обоих? - позови сюда послов;- ты краснеешь, Антоний; это верно, как то, что я царица Египта, и эта краска на твоем лице - честь для Цезаря; или твои щеки платят дань стыду, потому что ты слышишь брань пискливого голоса Фульвии? - послов сюда!

Антоний. Да погибнет Рим в волнах Тибра! Да рухнет свод великой империи! Ты - моя вселенная! Царства не более, как прах. Наша земная гряз одинаково питает животных и людей. Благородное употребление жизни - это возможность подобной нам чете целоваться (целует Клеопатру). Можно-ли найдти двух существ более подходящих, чем мы! Призываю мир в свидетели, не опасаясь кары,- нам с тобою нет подобных!

Клеопатра. Восхитительная ложь! Зачем-же ты женился на Фульвии, если не любил ея? Я не так легко верю, как это может казаться: Антоний всегда останется самим собой.

Антоний. Но лишь вдохновляемый Клеопатрой. Ах, ради высокой любви моей и сладких часов ея, молю: не будем тратить время на неприятные разговоры. Ни одна минута нашей жизни не должна пройти без наслаждения: какому же посвятим мы этот вечер?

Клеопатра. Будем слушать послов!

Антоний. О, капризная царица! Все идет тебе: бранить, смеяться, плакать; все страсти в тебе хороши,- оне обаятельны и достойны восхищения! Не нужно послов. Вдвоем с тобой мы в эту ночь будем бродить по улицам и изучать народные нравы. Пойдем, царица: вчера ночью ты сама предлагала мне это.- Молчи (Антоний и Клеопатра со свитой удаляются).

Деметрий. Так мало Антоний уважает Цезаря?

Филон. Иногда, когда он перестает быть Антонием, он быстро утрачивает свои доблести, которым не следовало-бы покидать его.

Деметрий. С грустью вижу я это: подтверждаются гнусные сплетни, которые распускаются о нем в Риме. Но я надеюсь еще, что завтрашним утром он образумится. Счастливой ночи! (Уходят).

СЦЕНА II

Александрия. Другая комната.

Входят: Хармиона, Ира, Алексас, потом Предсказатель.

Хармиона. Повелитель Алексас, сладчайший Алексас, превосходный Алексас, совершенный Алексас, где-же тот предсказатель, которого ты так хвалил царице? О, как-бы мне хотелось узнать того мужа, который, как ты говоришь, венчает рога свои гирляндами!

Алексас. Предсказатель!

Предсказатель (подходя). Что тебе угодно?

Хармиона. Так это он? Так это ты знаешь разные неведомые другим вещи?

Предсказатель. Я умею кое-что читать в бесконечной книге тайн природы.

Алексас. Покажи ему руку.

Входит Энобарб.

Энобарб. Живо накройте стол! И чтоб вина было вдоволь, чтобы было чем пить за здоровье Клеопатры.

Хармиона. Награди-же меня, друг, хорошим будущим.

Предсказатель. Я не награждаю, я предсказываю.

Хармиона. Ну, так я прошу тебя,- предскажи мне хорошую судьбу.

Предсказатель. Ты будешь стоять еще выше, чем теперь. На тебя стоит дивиться еще более,

Хармиона. Как, значит, я еще похорошею?

Ира. Нет, ты будешь краситься, когда постареешь.

Хармиона. Морщин ведь не закрасишь!

Алексас.Не мешайте его прорицаниям: будьте же внимательны.

Хармиона. Тс!..

Предсказатель. Не столько будут тебя любить, сколько будешь любить ты.

Хармиона. Ну, я-бы предпочла, в таком случае, веселить себя вином.

Алексас. Да слушай же его.

Хармиона. Ну, так теперь какое-нибудь хорошее предсказание! Например, что в один прекрасный день я сделаюсь женой и вдовой трех царей! Что в пятьдесят лет, у меня родится сын, перед которым побледнеет сам Иудейский Ирод! Укажи-же мне способ выйти замуж за Октавия Цезаря, чтобы я сделалась равной своей госпоже.

Предсказатель. Ты переживешь госпожу, которой служишь.

Хармиона. Отлично! Я предпочитаю долгую жизнь блюду фиг.

Предсказатель. До сих пор твоя жизнь была лучше той, которая тебе предстоит.

Хармиона. Ну, значит, мои дети лишены будут имени. Будь милостив, скажи, сколько у меня будет мальчиков и девочек?

Предсказатель. Если-бы каждое из твоих вожделений имело плодородное чрево,- миллион.

Хармиона. Дальше, сумасшедший! Я прощаю тебе твои сказки.

Алексас. А ты думала, что одеяло только - поверенный твоих вожделений.

Хармиона. A ну-ка, предскажи Ире её судьбу.

Алексас. Мы все хотим знать нашу судьбу.

Энобарб. Моя и большей части из нас - лечь спать пьяными эту ночь.

Ира. Вот ладонь, которая предскажет по крайней мере целомудрие.

Хармиона. Так точно, как Нил, вышедший из берегов,- голод.

Ира. Молчи, сумасшедшая болтунья; ты не умеешь предсказывать.

Хармиона. Нет; если влажная ладонь не свидетельствует о плодородии, так я даю голову на отсечение...- Пожалуйста, предскажи ей самую пошлую будущность.

Предсказатель. Ваша будущность одинакова.

Ира. Каким образом? Каким образом? Скажи подробнее.

Предсказатель. Я уже сказал.

Ира. Как! На дюйм не счастливее ея?

Хармиона. Ну, если-бы ты и была на дюйм счастливее, куда-бы ты хотела этот дюйм пристроить?

Ира. Конечно не к носу моего мужа.

Хармиона. Да очистит небо наши греховные мысля. Очередь Алексаса! Ну-ка! Его судьбу! Его судьбу! - О, умоляю тебя, сладчайшая Изида, пусть он женится на женщине, которая не умеет держаться, и пусть она умрет, чтобы он женился на еще худшей! И чтобы эту худшую заменяла каждый раз другая еще хуже, до тех пор, пока последняя, самая худшая из всех, не сведет его, смеясь, в могилу пятьдесят раз рогатым! Милосердая Изида, услышь мою молитву, если-бы даже ты отказала мне за это в чем либо более значительном. Молю тебя, милосердая Изида!

Ира. Аминь! Услышь молитву твоих рабынь! Ибо, если прискорбно видеть хорошего человека женатым на скверной женщине, то смертельно прискорбно видеть нерогатого негодяя! И так, добрая Изида, будь справедлива и награди его по заслугам!

Хармиона. Аминь!

Алексас. Нет, каково! если-бы от них зависело сделать меня рогатым,- оне, только ради этого, не задумались-бы стать блудницами.

Энобарб. Тс!.. Антоний!

Хармиона. Нет, не он,- царица!

Входит Клеопатра.

Клеопатра. Не видали-ли вы повелителя?

Энобарб. Нет, царица.

Клеопатра. Его не было здесь?

Xармиона. Нет, царица.

Клеопатра. Он хотел веселиться, и вдруг мысль о Риме поразила его.- Энобарб!

Энобарб. Царица?

Клеопатра. Отыщи его и приведи сюда. Где Алексас?

Алексас. Здесь, государыня! готов служить тебе.- Повелитель идет.

Входит Антоний, в сопровождении посла и свиты.

Клеопатра. Я не хочу видеть его: за мной! (Уходят: Клеопатра, Энобарб, Алексас, Ира, Хармиона, Предсказатель и свита царицы).

Посол. Фульвия, твоя жена, первою вступила в поле.

Антоний. Против моего брата Люция?

Посол. Да; но эта распря скоро кончилась; обстоятельства помирили их и соединили против Цезаря, который в первой-же стычке разбил их и выгнал из Италии.

Антоний. Ну,- нет-ли еще чего худшаго?

Посол. Каждая дурная весть вредит тому, кто ее принес.

Антоний. Когда их приносят безумцу или трусу. Продолжай: прошлаго для меня не существует. Итак, кто говорит мне правду,- я того выслушаю, как приятного вестника, хотя-бы он возвестил мне смерть.

Посол. Лабиэн (это жестокая весть) завладел с своими парфянскими войсками Азиею, от самого Евфрата. Его победоносные знамена развеваются от Сирии до Лидии и Ионии, между тем, как...

Антоний. Антоний, хочешь ты сказать?..

Посол. О, повелитель!

Антоний. Говори со мной откровенно; не смягчай общественных толков; называй Клеопатру, как ее называют в Риме; брани меня языком Фульвии заклейми мои слабости со всей силой, которую могут дать тебе истина и недоброжелательство, соединившись вместе. О, мы способны производить только сорную траву, когда живительный ветер порицания перестает осуждать нас. Указывать нам на наши грехи - значит полоть их. Я тебя оставлю на минуту. Прощай.

Посол. Как будет угодно твоей милости (Уходит).

Антоний. Какие вести из Сикиона? Говори ты!

Первый из свиты. Вестник из Сикиона! Где он?

Второй из свиты. Он ждет твоих приказаний.

Антоний. Пусть войдет! Я должен разбить эти крепкие египетские цепи, иначе мне погибнуть от безумной любви и неги.

Входит Второй посол.

Антоний. Ты с чем?

2-й посол. Фульвия, твоя жена, скончалась.

Антоний. Где она умерла?

2-й посол. В Сикионе. О ходе её болезни и о других важных вестях, которые тебе необходимо узнать, написано здесь (подает письмо).

Антоний. Оставь меня (Вестник уходит). Отошла в вечность великая душа,- и я желал этого! Часто хотелось-бы вернуть то, что удалилось от нас, вследствие нашего пренебрежения; наслаждение, которым мы владеем, постоянно повторяясь, перестает быть наслаждением. Она дорога мне теперь, теперь, когда её ужь нет; рука, ее отвергнувшая, хотела-бы вновь вернуть ее! Необходимо расстаться с этой волшебницей-царицей. Десять тысяч зол, худших, чем все знакомые мне муки, высижены моей праздностью. Эй, Энобарб!

Входит Энобарб.

Энобарб. Что прикажете, повелитель?

Антоний. Я должен уехать отсюда немедленно.

Энобарб. Пощади! Ведь мы в таком случае уморим всех нашим жен. Мы уже видели, как смертельно действует на них малейшее противоречие: если им придется пережить еще наш отъезд,- это смерть, верно тебе говорю.

Антоний. Я должен уехать.

Энобарб. Ну, если это так необходимо. пусть умирают! Жалко даром приносить их в жертву; но если нужно выбирать между ними и необходимостью,- будем их считать за ничто. Клеопатра при одном намеке на это - тотчас умрет; я видел, как она двадцать раз умирала по гораздо менее важным поводам. Я думаю, что смерть действует на нее тоже каким-нибудь любовным образом: так она любит умирать.

Антоний. Она невероятно хитра.

Энобарб. Увы! нет, повелитель; её страсти основаны на самой тончайшей эссенции чистой любви; её вздохи и слезы не вздохи и не слезы: это непогоды и бури, сильнейшие, чем те, о которых нам предвещают альманахи; оне не похожи у неё на хитрость или притворство. Но если это притворство, так она умеет проливать потоки так-же хорошо, как Юпитер.

Антоний. Как-бы я был счастлив, если-бы никогда не знал ея!

Энобарб. О, повелитель! В таком случае ты никогда не увидал-бы чудеснейшего из созданий; какой-бы смысл имело твое путешествие без этого приключения?

Антоний. Фульвия умерла!

Энобарб. Что говоришь ты?

Антоний. Фульвия умерла!

Энобарб. Фульвия?

Антоний. Умерла.

Энобарб. Так принеси-же, повелитель, благодарственную жертву богам. Когда богам угодно отнять у мужа жену, тогда мужчина смотрит на них, как на портных земли, и утешается мыслью, что старое и изношенное платье можно заменить новым. Если-бы не было других женщин, кроме Фульвии,- тебе действительно было-бы плохо и можно было бы роптать, но это горе венчается утешением: твою старую юбку можно заменить новой сорочкой; нет, право, это горе можно омыть лишь слезами, заключенными в головке лука.

Антоний. Дела, которые она затеяла в Риме, не терпят более моего отсутствия.

Энобарб. А дела, затеянные тобою здесь, не смогут обойтись без твоего присутствия; в особенности, касающиеся Клеопатры: оне зависят целиком от твоего пребывания здесь.

Антоний. Довольно шуток! Передай мое решение нашим вождям. Я открою царице причины нашего отъезда и добьюсь её согласия. Не одна смерть Фульвии, но и множество личных, очень важных причин заставляют меня действовать так; письма моих лучших римских друзей зовут меня туда. Секст Помпей изменил Цезарю и властвует на море. Изменчивый народ наш, отдающий свою любовь человеку, заслуживающему её только тогда, когда заслуг его уже больше не существует - начинает видеть все доблести великого Помпея в его сыне. Могущественный именем и властью, еще более могущественный горячностью и энергией, Секст ведет себя, как первейший вождь; если его значение увеличится,- он станет опасным для целаго мира. Я прозреваю в будущем не один лошадиный волос, который ожил уже, хотя и не приобрел еще змеиного жала. Скажи же нашим подчиненным, что моя воля - отправиться отсюда возможно скорее.

Энобарб. Повинуюсь (Уходят).

СЦЕНА III.

Другая комната во дворце.

Входят: Клеопатра, Хармиона, Ира и Алексас.

Клеопатра. Где он?

Хармиона. Я его больше не видела.

Клеопатра.Узнай, где он, с кем и что делает; не говори, что я тебя послала. Если увидишь, что он грустит, - скажи, что я пляшу; если радуется,- скажи, что я вдруг сильно занемогла. Возвращайся скорее! (Алексас уходит)

Хармиона. Мне кажется, царица, что если ты его нежно любишь, то поступаешь не так, чтобы возбудить в нем такую же любовь.

Клеопатра. Разве я не поступаю так, как должна?

Хармиона. Уступай ему во всем, не противоречь ни в чем.

Клеопатра. Твои советы - глупы: это было-бы вернейшим средством лишиться его.

Хармиона. Не доводи его до крайностей;умоляю тебя, воздержись; люди начинают ненавидеть то, чего бесконечно боятся.- Но вот идет Антоний!

Входит Антоний.

Клеопатра. Мне грустно, я больна.

Антоний. Я в отчаяньи, что должен высказать ей свое решение,

Клеопатра. Помоги мне выйти, дорогая Хармиона, я падаю! это не может длиться долго; природа не долго в состоянии выносить это.

Антоний (подходя). Дорогая царица!

Клеопатра. Прошу тебя, не подходи.

Антоний. Что с тобой?

Клеопатра. Я читаю в твоих глазах: у тебя хорошие вести. Что пишет законная жена? Ты можешь уезжать! Я-бы хотела, чтобы она никогда не позволяла приезжать тебе сюда! - пусть не говорит, что я удерживаю тебя здесь! Я не имею над тобой власти. Ты весь в её руках.

Антоний. Боги знают...

Клеопатра. О, существовала-ли когда на свете царица, так гнусно обманутая, как я! И, однако, с самого начала я предвидела измену!

Антоний. Клеопатра!

Клеопатра. Если-бы ты своими клятвами пошатнул даже престолы богов, как могу я верить твоей преданности, как могу верить тебе, обманувшему Фульвию? Какое легкомыслие увлечься клятвами этих уст, которые нарушают клятвы, уже произнося их!

Антоний. Обожаемая царица!

Клеопатра. Нет, прошу тебя; не ищи предлогов для отъезда,- но простись и уезжай:когда ты умолял о позволении остаться,- было тогда, о чем говорить! Тогда не было речи об отъезде! Вечность светилась из глаз моих, играла на моих устах, блаженство было в дугах моих бровей. Ничего не было во мне, кроме небесного счастья! Я и теперь не изменила себе, но ты - величайший воин в мире - ты сделался величайшим из лжецов.

Антоний. Но, царица!

Клеопатра. Я-бы хотела иметь твое тело: - ты-бы узнал тогда, что и в Египте есть сердце!

Антоний. Выслушай меня, царица: величайшая необходимость требует моих услуг, но сердце мое всецело принадлежит тебе. Италия во власти междоусобной войны: Секст Помпей подступает к стенам Рима. Опасная распря зарождается вследствие одинаковой силы двух властелинов. Тех, кого более всего ненавидели, теперь награждают любовью, потому что они вошли в силу: изгнанник Помпей, богатый славой своего отца, быстро овладевает сердцами всех, кто остался в проигрыше при настоящих порядках. Их численность становится угрожающею. И их спокойствие, наскучавшееся от бездействия, радо вылечиться каким-бы то ни было переворотом. Личная-же моя причина,- которая должна окончательно тебя успокоить относительно моего отъезда,- это смерть Фульвии.

Клеопатра. Если года мои и не избавили меня от легкомыслия, то предостерегут, по крайней мере, от легковерия. Разве может умереть Фульвия?

Антоний. Царица, она умерла... Вот взгляни на это в часы досуга; ты прочтешь, каких смут она натворила и, самое лучшее, как умерла. Ты узнаешь, где и как она умерла.

Клеопатра. О, самый лживый из любовников! Где те священные сосуды, которые ты должен бы был наполнить слезами скорби? О, я вижу, вижу по смерти Фульвии, как будет принята тобою моя смерть!

Антоний. Оставь ссоры и выслушай мои предположения: исполнить их или оставить - зависит от твоего совета. Клянусь огнем, оплодотворяющим тину Нила, я удаляюсь отсюда твоим воином, твоим рабом; я готов заключить мир, или объявить войну - по твоему желанию.

Клеопатра. Распусти мне шнурок, Хармиона... Да нет же, оставь меня; в одну минуту я чувствую себя и хорошо, и скверно,- точь в точь, как любит Антоний.

Антоний. Успокойся, дорогая царица; награди полным доверием любовь, которая с честью выдержит испытание.

Клеопатра. Это видно по Фульвии! Прошу тебя, отвернись и поплачь, думая о ней; потом простись со мной и уверь, что твои слезы принадлежат египтянке. Умоляю тебя, разыграй же сцену великолепного притворства, представь благородную искренность.

Антоний. Ты раздражаешь меня! Довольно.

Клеопатра. Ты мог бы выдумать что-нибудь лучшее, но и это вовсе не дурно.

Антоний. Клянусь мечем!..

Клеопатра. И щитом? - ты совершенствуешься; но все-таки это не вполне совершенно. Посмотри, пожалуйста, Хармиона, какой гнев у этого римского Геркулеса! Гнев, достойный его предка!

Антоний. Я ухожу, царица!

Клеопатра. Одно слово, благовоспитанный воин! Нам нужно расстаться,- нет, не то.- Мы любим друг друга,- нет, и это не то,- это-то ты и сам хорошо знаешь! Я хотела тебе сказать что-то, но моя память похожа на Антония! - я все забыла.

Антоний. Если бы, царица, легкомыслие не было твоим подданным, я бы тебя самое принял за легкомыслие.

Клеопатра. Тяжело легкомыслие, которое принимается мною так горячо к сердцу. Но прости меня, друг; мои самые любимые привычки для меня убийственны, когда не нравятся тебе. Долг повелевает тебе удалиться; будь же глух к моему непонятному горю,- и да сопутствуют тебе боги! Да обовьют лавры победы твой меч! И полный успех да уровняет дорогу для твоего шествия!

Антоний. Пора, идем! Разставаясь, мы все-таки пребудем вместе; оставаясь здесь, ты отправляешься со мной, удаляясь отсюда,- я остаюсь с тобой здесь!.. В путь! (Уходят).

СЦЕНА IV.

Рим. Во дворце Цезаря.

Входят: Октавий Цезарь, Лееид и их свита.

Цезарь. Наконец, Лепид, ты можешь верить, а впоследствии убедиться, что не в природе Цезаря ненависть к славному врагу. Вот вести из Александрии: он занимается рыбной ловлей, пьет и сжигает факелы, освещая ими ночные оргии; он не более мужчина, чем Клеопатра, а вдова Птоломея не более женственна, чем он: с трудом согласился он принять послов, насилу вспомнил, что у него есть друзья. Ты согласишься со мной, что он просто скопище всех недостатков, которым подвержено человечество.

Лепид. Я не могу поверить, чтобы его недостатков было довольно для покрытия всех его пороков: его несовершенства - что пятна неба; ночная тьма их делает только блестящее. Они врожденны, а не усвоены; они скорее невольны, чем зависят от него самого.

Цезарь. Ты через-чур снисходителен. Допустим, что это не преступление валяться на ложе Птоломея, дарить царства за миг разврата, сидеть с рабами и напиваться с ними, шататься целый день по улицам, бороться с чернью, провонявшею потом. Допустим, что все это приятно ему (но, поистине, нужно обладать редкой организацией, чтобы все эти мерзости не претили), и все-таки Антонию нет оправдания, потому что ведь мы несем страшную тяжесть его легковесности. Если-бы он ограничился наполнением своей праздности сладострастием, я-бы не беспокоился; он поплатился-бы пресыщением и размягчением костей. Но за то, что он убивает время, когда бой барабана так громко указывает ему на его собственные и наши интересы, как-же не порицать его, как мы порицаем мальчишек, которые, умудренные уже наукой, все-таки жертвуют образованием для минутных наслаждений и возмущаются таким образом против разума?

Входит Вестник.

Лепид. Вот, еще вести.

Вестник. Твое повеление исполнено; ежечасно, благородный Цезарь, ты будешь получать извещения о том, что творится вне страны. Помпей укрепился на море, и, кажется, его обожают все те, кто держался Цезаря из страха. Недовольные спасаются в гаванях, а общественное мнение изображает его в виде жертвы.

Цезарь. Я должен был это предвидеть. История с древних времен учит нас, что тот, кто добивается власти, любим лишь до минуты её достижения; что покидающий власть, никогда не бывший любимым, несмотря на то, что заслуживал любви - становится дорог народу, как только власть его покидает. Большинство похоже на сломанный тростник, плавающий по воде, несомый изменчивым течением и гниющий от собственного безцельного движения.

Вестник. Новая весть, Цезарь. Знаменитые морские разбойники Менекрат и Менас поработили море, на котором плавают, и бороздят его судами всевозможных видов. Они совершили уже много серьезных набегов на Италию; прибрежные жители бледнеют при одной мысли о них; горячая молодежь возмущается. Ни одно судно не может выйти в море: его тотчас захватывают: и одно имя Помпея производит более опустошений, чем войска его, выдвинутые против нас.

Цезарь. О, Антоний! Отрешись, наконец, от твоих сладострастных оргий. Прежде, когда, после убийства консулов Гиртия и Панса, ты был изгнан из Модены, и голод преследовал тебя по пятам, ты, не смотря на нежное воспитание, умел стойко переносить его, лучше всякого дикаря; ты пил тогда конскую мочу и ржавую воду болот, от которой отвращаются даже звери. Ты не гнушался самых грубейших плодов, самых грубейших кустарников. Как олень, пастбища которого покрыты снегом, ты не гнушался глодать древесную кору; говорят, на Альпах, ты питался таким мясом, что многие умерли бы при одном виде его. И все это (воспоминания в настоящее время позорные для твоей чести!) ты переносил геройски, и щеки твои не похудели от такой жизни.

Лепид. О, скорбное падение!

Цезарь. Хотя бы угрызения совести вернули его скорее в Рим! Настало время нам обоим выступить в поле, поэтому созовем немедленно совет. Помпей укрепляется нашим бездействием.

Лепид. Завтра, Цезарь, я буду в состоянии точно указать количество морских и сухопутных сил, которыми располагаю для борьбы с настоящим положением.

Цезарь. До нашего нового свиданья я займусь тем же. Прощай.

Лепид. Прощай. Если в это время ты получишь новые сведения,- умоляю тебя, сообщи мне.

Цезарь. Не сомневайся. Я знаю, что это мой долг.

СЦЕНА V.

Александрия. Во дворце.

Входят: Клеопатра, Хармиона, Ира и Мардиан.

Клеопатра. Хармиона!

Хармиона. Царица!

Клеопатра. О, дай мне выпит мандрагоры!

Хармиона. Для чего, царица?

Клеопатра. Чтобы я могла проспать все время, пока мой Антоний будет от меня далеко.

Хармиона. Ты, право, слишком много думаешь о нем.

Клеопатра. О, ведь это измена!

Хармиона. Не думаю, царица!

Клеопатра. Евнух! Мардиан!

Мардиан. Что прикажешь, повелительница?

Клеопатра. Конечно, не песен твоих; все, на что ты способен, не может доставить мне удовольствия. Ты очень счастлив, что оскоплен; твои мечты свободны, им незачем лететь за пределы Египта. В состоянии ли ты любить?

Мардиан. Да, владычица.

Клеопатра. В самом деле?

Мардиан. Не в самом деле, царица, нет, потому что в самом деле я способен лишь на невинные дела; но, у меня есть кипучия страсти, и я мечтаю о том, что сделала Венера с Марсом.

Клеопатра. О, Хармиона! Где, думаешь ты, он в настоящую минуту? Стоит он или сидит? Идет-ли пешком или сидит верхом на лошади? О, счастливая лошадь, несущая на себе Антония! Будь осторожна, ибо знаешь ли ты, кого несешь? Атласа, поддерживающего половину нашей земли, руку и шлем человеческого рода! Быть может, в эту минуту он говорит или шепчет: "где теперь моя нильская змейка?" Он называл меня так. Но я прихожу в опьянение от лучшего из ядов; он будет думать обо мне, почерневшей от лучей страстных ласк самого Феба! Обо мне, покрытой такими глубокими морщинами времени? Когда жив был еще высоколобый Цезарь, я была кусочком, достойным царя; тогда и великий Помпей, неподвижный от изумления, вперял свои восторженные взоры в мое лицо; он здесь хотел бросить якорь своего восторга, здесь хотел он умереть, в созерцании той, которая стала его жизнью!

Входит Алексас.

Алексас. Приветствую тебя, владычица Египта!

Клеопатра. Как мало похож ты на Марка Антония! Но ты являешься от его имени, и это имя, как чудесное снадобье, изменило твой вид и покрыло тебя золотом.- Как поживает мой храбрый Антоний?

Алексас. Знаешь-ли, царица, что он сделал в последний раз перед отъездом? Он запечатлел последний из множества прощальных поцелуев на этой восточной жемчужине; его слова запечатлелись в моем сердце.

Клеопатра. Мой слух должен их вызвать оттуда.

Алексас. "Друг!" - воскликнул он:- "передай ей, что верный римлянин посылает великой царице Египта это сокровище, таящееся в раковине. Чтобы искупить у её ног ничтожность этого дара, он украсит её могущественный трон многими царствами; скажи ей, что весь Восток назовет ее своей повелительницей". Засим, он мне кивнул головой и важно сел на горячаго коня, ржавшего так сильно, что если-бы я и задумал отвечать ему, ржанье коня меня сделало-бы немым.

Клеопатра. Скажи, он был печален или весел?

Алексас. Как время года, между зимой и летом, холодом и зноем: ни печален, ни весел.

Клеопатра. О, чудное расположение духа! Заметь, заметь хорошенько, милая Хармиона,- вот это человек; но хорошенько-же заметь; он не был печален, потому что хотел оставаться спокойным и ясным перед теми, кто привык смотреть так, как смотрит он; он не был весел, чтобы показать, что самое его дорогое осталось у него в Египте, вместе с его радостью,- и он был между двумя крайностями! О небесное смешение! Но, если-бы ты был печален или весел,- кому-же веселье или печаль идут более, нежели тебе? Не встретил-ли ты моих гонцов?

Алексас. Да, царица, но крайней мере, двадцать. Зачем посылаешь ты их одного за другим?

Клеопатра. Ребенок, появившийся на свет в тот день, когда я забуду послать к Антонию, умрет в злосчастии. Чернил и бумаги, Хармиона? - добро пожаловать, мой добрый Алексас! Хармиона? Любила-ли я когда-нибудь Цезаря так сильно?..

Хармиона. О, доблестный Цезарь!

Клеопатра. Да подавиться тебе таким восклицанием! Говори-же, о, храбрый Антоний!

Хармиона. Великий Цезарь!

Клеопатра. Клянусь Изидой, я выбью тебе зубы, если ты еще раз сравнишь с Цезарем человека самого дорогого мне между всеми людьми!

Хармиона. С твоего милостивого позволения, я повторяю лишь твои-же припевы!

Клеопатра. Я была тогда юной; мои суждения были незрелы. Надо иметь кровь холодную, как лед, чтобы говорить, что я тогда говорила. Идем! Достань мне чернила и бумаги: каждый день буду посылать гонца,- хотя-бы мне пришлось обезлюдить Египет (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Мессина. В доме Помпея.

Входят: Помпей, Менекрат и Мееас.

Помпей. Если боги правосудны,- они помогут делам людей праведных.

Менекрат. Верь, благородный Помпей, что если они медлят, это не значит, чтобы они отказывали.

Помпей. Но пока мы молим о помощи у подножия их. алтарей, то, о чем мы молим,- гибнет.

Менекрат. По нашему неведению мы часто молим о собственной беде, а высшее могущество богов отказывает в мольбах для нашего блага: таким образом, неуспех молитвы служит только к нашему благу.

Помпей. Я уверен в успехе:- народ любит меня,; море в моей власти. Мое могущество ростет, а мои предчувствия говорят мне, что оно достигнет всей величины. Марк Антоний занят за обеденным столом в Египте; и не двинется на войну вне его; Цезарь занят накоплением денег и теряет сердца; Лепид льстит им обоим, и они оба ему льстят; ни он не любит ни того, ни другого и ни тот, ни другой о нем ни мало не беспокоятся.

Менекрат. Цезарь и Лепид уже в поле, и они командуют сильным войском.

Помпей. Откуда ты знаешь это? Это вздор!

Менекрат. Сильвий сказал.

Помпей. Ему приснилось; я знаю, что оба они в Риме, в ожидании Антония. Но пусть все чары любви, о сладострастная Клеопатра, украсят твои поблекшие губы! Пусть чары соединятся с красотой, сладострастие с ними обоими! Опутай любовника цепью пиршеств; отумань его мозг одуряющими благоуханиями; пусть повара Эпикура возбуждают аппетит его никогда не приедающимися блюдами, наконец, пусть сон и обжорство усыпят его честь, чтобы она канула в Лету! Что нового, Варрий?

Входит Варрий.

Варрий. То, что я скажу, не сочинено: в Риме с часу на час ждут Марка Антония; со дня выезда из Египта у него было слишком достаточно времени, чтобы прибыть туда.

Помпей. Лучше-бы слуха моего коснулось известие менее важное; я не думал, Менас, чтобы этот обжора любви решился надеть шлем для такой незначительной войны. Как воин, он вдвое опаснее тех двоих... Ну, что-жь, нам остается гордиться, что первая-же попытка наша вырвала из объятий египетской вдовы ненасытного Антония.

Менас. Никогда не поверю, чтобы Антоний сошелся с Цезарем. Жена Антония, только что умершая, досаждала Цезарю; его брат воевал даже с ним, хотя, вероятно, и без всякого подстрекательства со стороны Антония.

Помпеий. Конечно, Менас, часто маленькая вражда ведет за собой большую; но не возстань мы против них всех, весьма вероятно, что они перессорились-бы между собою, ибо у них достаточно поводов обнажить друг против друга мечи. Но вот, чего мы не знаем,- может-ли боязнь нас - смирить их вражду, их разногласия? Да будет, что угодно богам! Дело идет о нашем спасении, и надо напречь все наши силы! Идем, Менас! (Уходят).

СЦЕНА II.

Рим. В доме Лепида.

Входят: Энобарб и Лепид.

Лепид. Ты-бы совершил достойное дело, добрый Энобарб, если-бы уговорил своего вождя выражаться кротко и дружественно.

Энобарб. Я уговорю его отвечать, как ему удобнее: если Цезарь, раздражит его - пусть Антоний смотрит на Цезаря свысока и говорит так-же громко, как Марс! Клянусь Юпитером, если-бы мне суждено было иметь бороду Антония, я не стал-бы брить ее сегодня!

Лепид. Но теперь не время для личной вражды.

Энобарб. Всякое время годится для порождаемых им вопросов.

Лепид. Но мелкие вопросы должны уступить место крупным.

Энобарб. Нет, если мелкие опережают.

Лепид. Мы говорим слишком страстно. Умоляю тебя, не разгребай пепла. Вот идет благородный Антоний!

Входят: Антоний и Вентидий.

Энобарб. А вот и Цезарь.

Входят с другой стороны: Цезарь, Меценат и Агриппа.

Антоний. Уладим все здесь, а затем немедленно к парфянам. Слышишь, Вентидий?

Цезарь. Не знаю, Меценат; спроси у Агриппы.

Лепид. Благородные друзья; обстоятельства, соединившие нас здесь, первостепенной важности; да не вселит пустая причина между нас разногласия: если существуют какия-либо неудовольствия, выслушаем их с кротостью; если мы начнем разбирать наши мелочные обиды с запальчивостью, мы совершим убийство, перевязывая раны. Итак, доблестные товарищи, я настоятельно прошу вас, касайтесь самых горьких вопросов в самых мягких выражениях. И пусть запальчивость не усиливает зла.

Антоний. Хорошо сказано. если-бы мы стояли во главе наших войск, готовых к битве, я поступил-бы точно так же.

Цезарь. Приветствую тебя в Риме.

Антоний. Благодарю.

Цезарь. Садись.

Антоний. Садись-же и ты.

Цезарь. И так...

Антоний. Я слышал, ты находишь дурным мое поведение, в котором нет ничего дурного, а если-бы и было, то это не касается тебя.

Цезарь. Я был бы смешон, если бы считал себя обиженным из пустяков и в особенности тобою; еще более был бы я смешон, если бы дурно отозвался о тебе, не имея права произносить твое имя.

Антоний. Разве мое пребывание в Египте касалось тебя, Цезарь?

Цезарь. Не больше, чем мое пребывание здесь, в Риме, могло касаться тебя в Египте. Однакожь, если бы ты оттуда затеял козни против моей власти, то твое пребывание в Египте касалось бы и меня.

Антоний. Что подразумеваешь ты под словом "козни"?

Цезарь. Ты легко можешь понять мою мысль - после того, что со мной было здесь. Твоя жена и твой брат воевали со мной; их измена имела в виду тебя; ты был их воинственным кличем.

Антоний. Ты ошибаешься. Никогда мой брат не посвящал меня в свои дела; я осведомился об этом и получил известие от верных людей, сражавшихся за тебя. Скорее не на мою-ли власть напали они, вместе с твоею? Разве не сражались они против моей воли, потому что у нас с тобой общее дело? На этот счет мои письма тебя уже удостоверили. Если ты непременно ищешь ссоры,- не находя для неё причин, поищи чего нибудь другого.

Цезарь. Ты оправдываешься, навязывая мне недостаток понимания, и на нем строишь свое оправдание.

Антоний. О, нет, о нет! Я знаю, я уверен, что ты не мог не подчиниться очевидности этого рассуждения; твой союзник в деле, против которого он сражался, я не мог благосклонно смотреть на войну, грозившую разрушить мой покой. Что касается моей жены, я бы желал, чтобы судьба соединила тебя с такой женщиной. Треть света принадлежит тебе, и ты бы мог руководить и сдерживать эту треть веревочкой, но такую женщину,- нет!

Энобарб. Пусть боги наградят всех нас такими женами: мужья воевали бы тогда против жен!

Антоний. Да, Цезарь, я с горестью сознаюсь, что много зла принесла тебе её неодолимая сварливость, происходившая от раздражительности и соединенная с некоторою политическою хитростью; но ты принужден же сознаться, что я тут ничего поделать не мог.

Цезарь. Я писал тебе в Александрию, пока ты был занят пиршествами; но ты сунул мои письма в карман и осыпал обидными насмешками моего посланнаго.

Антоний. Вождь! Он ворвался ко мне, не получив на это разрешения. Я тогда угощал трех царей и был не совсем-то в том состоянии, в каком бываю утром; но на другой день я с ним сам объяснился, что было равносильно тому, если-бы я у него просил прощения. Да не будет он причиной нашей распри. Если необходимо нам поссориться,- все-таки вычеркни его из нашего разговора.

Цезарь. Ты нарушил клятву; меня-же ты никогда не будешь иметь права упрекнуть в подобном.

Лепид. Воздержись, Цезарь!

Антоний. Нет, Лепид, дай ему говорить.- Мне дорога честь, о которой он говорит, предполагая, что я изменил ей. Продолжай же, Цезарь! И так я нарушил клятву?

Цезарь. Помогать мне оружием и советом при нервом требовании: ты мне во всем отказал.

Антоний. Скорее упустил: тогда я жил в отравленное время, лишавшее меня самосознания. Как только я в состоянии это сделать,- винюсь перед тобой; но никогда моя правота не унизит моего величия, также как и величие мое никогда не обойдется без правоты. Истина в том, что Фульвия - дабы заставить меня покинуть Египет - затеяла с тобой войну; я же, невольная причина, приношу тебе все мои извинения, к которым в подобном случае побуждает меня честь.

Лепид. Как это благородно!

Меценат. Прекратите же на этом счеты о взаимных обидах. Забыть их - это значило бы вспомнит, что настоятельная необходимость требует вашего примирения.

Лепид. Достойно сказано, Меценат.

Энобарб. Ну, или, по крайней мере, одолжите вашу любовь на время друг другу; когда-же вы не услышите больше и самого имени Помпея, вы можете ее взять обратно. Вам довольно будет времени ссориться, когда нечего будет делать больше другого.

Антоний. Молчи-же, ты только воин!

Энобарб. Я чуть не забыл, что истина должна быть нема.

Антоний. Ты оскорбляешь это торжественное собрание! замолчи-же.

Энобарб. Продолжайте. Я превратился в камень.

Цезарь. Я не одобряю только формы, но не смысла его речи, ибо невозможно нам быть друзьями - при таком несогласии в поступках; но если-бы я знал цепь, могущую достаточно крепко соединить нас на разных концах света,- я пустился-бы ее отыскивать.

Агриппа. Дозволь мне, Цезарь.

Цезарь. Говори, Агриппа.

Агриппа. С материнской стороны у тебя есть сестра - славная Октавия; великий Марк Антоний теперь вдовец.

Цезарь. Не говори этого, Агриппа. если-бы Клеопатра тебя услыхала, ты был-бы справедливо обвинен в необдуманности.

Антоний. Я еще не женат, Цезарь; дай мне выслушать Агриппу.

Агриппа. Чтобы вам находиться в вечной дружбе, чтобы сделать из вас братьев и соединить несокрушимым узлом ваши сердца,- пусть Антоний возьмет Октавию в жены; её красота может потребовать себе в мужья только первейшего из мужей; её добродетели и душевные качества невозможно описать обыкновенным человеческим языком. Благодаря этому союзу, все мелочные ссоры, кажущиеся теперь чем-то важным, и все преувеличенные опасения, действительно представляющия опасность,- превратятся в ничто; даже истина превратится тогда в ложь, между тем как теперь даже полуложь охотно принимается за истину. Ея любовь к вам обоим возродила-бы и вашу взаимную любовь, а за нею и любовь всех тоже к обоим вам. Простите мою откровенность. Эта мысль не сумасбродная, а обдуманная и внушенная преданностью.

Антоний. Что скажешь, Цезарь?

Цезарь. Ничего, пока не узнаю, каково мнение Антония о том, что сейчас произнесено.

Антоний. Но какую же власть имеет Агриппа осуществить то, что предлагает, если-бы я сказал: "да будет так, Агриппа".

Цезарь. Власть Цезаря и его влияние на Октавию.

Антоний. О, мне и в голову не придет искать препятствий к осуществлению такого прекрасного, благородного предположения! Дай мне твою руку; устраивай-же это прекрасное дело, и с этих пор да руководит братское сердце нашими поступками и нашими великими предначертаниями

Цезарь. Вот моя рука! Я отдаю тебе сестру, которую люблю, как никогда не любил ни один брат; да живет она для соединения наших государств и сердец, и да никогда не расстроится с этих пор наша дружба!

Лепид. Полный счастья, говорю я: да будет!

Антоний. Я не думал обнажать меча против Помпея,- он не так давно еще оказал мне немаловажную услугу. Прежде я должен отблагодарить его, чтобы не заслужить упрека в неблагодарности, а за нею я брошу ему вызов.

Лепид. Надо спешить. Мы сами должны искать Помпея, если не хотим, чтобы он искал нас.

Антоний. Где он теперь?

Цезарь. В окрестностях горы Мизены.

Антоний. Велики-ли его силы на суше?

Цезарь. Велики и увеличиваются безостановочно; на море-же он единственный властитель.

Антоний. Такова молва. Я бы хотел скорей переговорить с ним. Поспешим-же. Но прежде, чем воевать, поспешим с делом, о котором говорили раньше.

Цезарь. Охотно; приглашаю повидаться тебя с моей сестрой и тотчас поведу тебя к ней.

Антоний. Лепид, не лишай нас твоего общества.

Лепид. Сама болезнь не удержала-бы меня, благородный Антоний (Трубы. Уходят: Антоний и Цезарь Лепид).

Меценат. Приветствую тебя с возвращением из Египта.

Энобарб. Половина Цезарева сердца, достойный Меценат! Благородный друг мой Агриппа!

Агриппа. Добрый Энобарб!

Меценат. Мы должны быть счастливы, что дело уладилось так прекрасно! Хорошо-ли вам было в Египте?

Энобарб. Да, отлично; днем мы спали, а ночь сокращали в пьянстве.

Меценат. Правда-ли, что вы для двенадцати человек зажаривали к завтраку восемь кабанов?

Энобарб. Ну, это все равно, что муха в сравнении с орлом; мы проделывали гораздо более чудовищные и гораздо более достойные рассказов штуки!

Меценат. Она, если верить слухам, женщина, против которой трудно устоять?

Энобарб. Она похитила сердце Антония на берегах реки Цидна, при первой-же встрече.

Агриппа. Если не ошибаюсь, именно об этой встрече я и слышал.

Энобарб. Я вам расскажу. Судно, на котором она находилась, плавало на воде, как сверкающий престол; корма была из кованного золота, пурпурные паруса были так пропитаны благоуханиями, что ветры томились от любви к ним. Серебряные весла, мерно, под звуки флейт, рассекали волны, и вода гналась быстро за их всплесками, как-бы влюбленная в их удары. Что касается Клеопатры,- всякое описание было-бы бледным. Она лежала в палатке из золотых тканей, помрачая даже Венеру, на которую мы привыкли смотреть, как на доказательство, что искусство может превзойти и самую природу. По бокам стояли дети, как улыбающиеся купидоны с ямочками на щеках; разноцветными опахалами они усиливали пыл нежных щек Клеопатры и уничтожали таким образом свои-же собственные действия.

Агриппа. Какое блестящее зрелище представилось Антонию!

Энобарб. Ея прислужницы, подобные нереидам или водяным феям, повиновались одному её взгляду и благоговейно склонялись перед ней в самых восхитительных позах. Казалось, рулем управляла сирена; шелковые снасти вздрагивали от прикосновения её рук, нежных, как цветок, ловко исполнявших свое дело. С галеры неслось невидимое и чудное благоухание, возбуждавшее чувства. Город высыпал на близлежащую набережную все свое население; Антоний сидел один на троне среди площади, оглашая воздух возгласами, но к сам воздух готов, кажется, был умчаться для созерцания Клеопатры и образовать пустоту в природе, если-бы пустота была возможна!

Агриппа. Чудная египтянка!

Энобарб. Когда она сошла на землю, Антоний послал ей приглашение к ужину. Она возразила, что ему скорее подобает быть её гостем,- и он уступил. Наш благовоспитанный Антоний, от которого еще ни одна женщина не слышала слова "нет", бреет десять раз свою бороду, отправляется на пир и, по обыкновению, платит своим сердцем за то, что пожирали только его глаза.

Агриппа. Царственная чародейка! Она уложила в кровать и меч великого Цезаря; он ее пахал, как ниву, она приносила жатву.

Энобарб. Я видел, как однажды, пробежав около сорока шагов по улице, она запыхалась, хотела говорить и остановилась, задыхаясь; но она так восхитительна, что и из этого сумела изобразить красоту и, хотя бездыханная, она все-таки дышала очарованием.

Меценат. И вот, теперь Антоний решительно должен покинуть ее!

Энобарб. Никогда он её не покинет; ни года не старят ея, ни привычка не истощит её бесконечного разнообразия; другия женщины, удовлетворяя желанием,- порождаемым имя, пресыщают; она-же чем более насыщает человека, тем более возбуждает в нем голод. Самое безчестное поведение её до того привлекательно, что и святые жрецы благословляют ее, когда она предается разврату.

Меценат. Если красота, ум, скромность могут иметь цену для сердца Антония, так Октавия для него счастливая находка.

Агриппа. Идем. Добрый Энобарб, будь моим гостем во время твоего пребывания здесь.

Энобарб. Благодарю от всего сердца, друг (Уходят).

СЦЕНА III.

Рим. Во дворце Цезаря.

Входит: Октавия, Цезарь и Антонии; слуги за ними.

Антоний. Иногда свет и высокие обязанности будут вырывать меня из твоих объятий.

Октавия. Мои колени не разогнутся тогда перед алтарями богов, которым я стану молиться за тебя.

Антоний. Доброй ночи, Цезарь. Моя Октавия! не суди о моих недостатках но народной молве: до сих пор я не всегда соблюдал границы позволительного, но в будущем я буду поступать благоразумно. Прощай, моя дорогая!

Октавия. Доброй ночи, Антоний.

Цезарь. Доброй ночи (Уходят: Цезарь и Октавия).

Входит Предсказатель.

Антоний. Ну что, чучело? Хотел-бы ты вернуться в Египет?

Предсказатель. Я благодарил-бы богов, если-бы никогда не покидал Египта, а вы никогда не приезжали-бы сюда!

Антоний. Будь добр, скажи, почему-же это?

Предсказатель. В смущении моем я не могу выказать того, что предвижу, но возвратись скорее в Египет.

Антоний. Скажи мне, кто из нас будет счастливее: Цезарь или я?

Предсказатель. Цезарь. Потому, Антоний, разойдись с ним. Твой демон, т. е. дух, покровительствующий тебе, благороден, храбр, высокомерен, несравним, когда дух Цезаря отсутствует; но при нем твой гений-покровитель, как-бы удрученный, превращается в страх. Поэтому удали их друг от друга.

Антоний. Не будем говорить больше об этом.

Предсказатель. Ни с кем с другим, как с тобой; никогда иначе, как с тобой. В какую-бы игру ни играл ты с ним,- будь уверен, ты проиграешь; у него столько врожденного счастья, что он во всех случаях пересилит тебя; твой свет меркнет, как только его свет заблестит около тебя. Повторяю: дух твой боится покровительствовать тебе, но когда он один,- он воистину благороден.

Антоний. Ступай и скажи Вентидию, что я хочу говорить с ним (Предсказатель уходит). Я должен выступить против парфян... По науке-ли или случайно, но он сказал правду. Самые кости ему повинуются, и в нашей игре все мое превосходство над ним уничтожается его счастьем. Если мы бросаем жребий,- он непременно выигрывает; его петухи вечно побеждают моих, когда, по всем соображениям, должно было-бы быть наоборот; его перепела постоянно бьют моих, в разгаре боя. Я должен вернуться в Египет. Я заключил этот брак для общего успокоения; пусть так! Но все радости мои на Востоке.

Входит Вентидий.

Агриппа. Приблизься, Вентидий. Ты выступишь против парфян; твое полномочие готово; следуй за мной, я передам его тебе (Уходят).

СЦЕНА IV.

Рим.- Площадь.

Входят: Лепид, Меценат и Агриппа.

Лепид. Не беспокойся более; прошу тебя, спеши за твоими вождями.

Агриппа. Пусть только Марк Антоний простится с Октавией, и мы выступим.

Лепид. Прощай до нового свидания с вами в военных доспехах, которые так идут вам обоим!

Меценат. По моим соображениям об этом пути мы будем у мыса Мизенского раньше тебя, Лепид.

Лепид. Ваша дорога гораздо короче; мои дела меня на много задержат; вы опередите меня на два дня.

Меценат и Агриппа. Желает тебе успеха!

Лепид. Прощай (Уходят).

СЦЕНА V.

Александрия.- Во дворце.

Входят: Клеопатра, Хармиона, Ира, Алексас и слуги.

Клеопатра. Музыку, музыку скорей - эту грустную пищу для всех нас, влюбленных!

Слуга. Эй, музыка!

Входит Мардиан.

Клеопатра. Оставим это: лучше пойдем играть на биллиарде, Хармиона. Пойдем!

Хармиона. У меня болит рука. Играй с Мардианом.

Клеопатра. Играть с евнухом не все-ль равно, что с женщиной. Не угодно-ли тебе идти играть со мной, почтеннейший?

Мардиан. Как только я в состоянии, царица.

Клеопатра. Достаточно высказанного доброго желания, как бы оно неудовлетворительно ни было, чтобы иметь право на снисхождение. Но нет, я уже раздумала. Подайте мне мою удочку, пойдем на реку; там, при звуках дальней музыки, я буду ловить золотистых рыбок, острым крючком пронизывать их скользкие жабры, и при виде каждой пойманной рыбки я буду воображать, что это Антоний, и говорить: "а! вот ты и пойман!".

Хармиона. Помнишь веселый день, когда ты побилась с ним об заклад, кто выловит больше, и твой водолаз прицепил к его удочке соленую рыбу, которую Антоний с торжеством вытащил из воды!

Клеопатра. Этот день! О, какое было хорошее время! Я вывела его из терпения смехом, а вечером им же успокоила его; на другое утро, задолго до девяти часов, я упоила его до усыпления в кровати; потом я его одела в мои одежды, а сама надела принадлежавший ему меч Филиппа.

Входит вестник.

А, это из Италии! Влей твои плодоносные вести в мои давно уже бесплодные уши!

Вестник. Царица, царица!

Клеопатра. Антоний умер? Негодный раб, если ты с этим явился,- ты убил свою повелительницу; но если он свободен и здоров, и если ты о нем именно так расскажешь,- вот тебе золото и мои самые голубые жилки для лобзания. Целуй-же руку мою, которую лобызали цари и, лобызая, дрожали.

Вестник. Нет, царицща, он чувствует себя хорошо.

Клеопатра. Вот тебе еще золото. Но смотри, негодяй! Ведь обыкновенно говорят про мертвых, что им хорошо. Если ты клонишь к тому же, это золото, которым я жаловала тебя, я прикажу расплавить и влить в твою злополучную глотку.

Вестник. Милостивая царица, выслушай меня.

Клеопатра. Согласна, говори, я слушаю. Но твой вид не предвещает ничего добраго. Если Антоний свободен и полон сил, к чему же ты принимаешь такой унылый вид, если вести твои радостны? Если ему плохо, ты бы должен был явиться в виде фурии, увенчанной змеями, а не под личиной человека.

Вестник. Угодно-ли тебе выслушать меня?

Клеопатра. Мне хотелось-бы тебя ударить прежде, чем ты начнешь говорить, но, если ты скажешь, что Антоний жив, здоров, друг Цезаря, а не пленник его, я осыплю тебя золотым дождем, градом драгоценных жемчужин.

Вестник. Царица, он здоров.

Клеопатра. Хорошо сказано.

Вестник. И друг Цезаря.

Клеопатра. Ты хороший человек.

Вестник. Цезарь и он никогда не были так друзьями как теперь.

Клеопатра. Обогатись же моими щедротами.

Вестник. Но...

Клеопатра. Мне не нравится это но... оно умаляет такое хорошее начало. Не надо этого но! Это но похоже на тюремщика, готового выпустить на свет какого нибудь ужаснейшего злодея. Прошу тебя, друг, вытряхни же сразу в мои уши всю кучу твоих вестей, как хороших, так дурных. Он друг Цезаря, в полном здоровье, говоришь ты, и свободен?

Вестник. Свободен, царица! нет; я этого не говорил. Он связан с Октавией.

Клеопатра. По какому делу?

Вестник. По самому приятному: он разделяет с ней ложе.

Клеопатра. Я бледнею, Хармиона!

Вестник. Царица, он женился на Октавии.

Клеопатра. Да обратится на тебя самая жестокая, самая злая чума (Бьет его)!

Вестник. О, терпение, милостивая царица!

Клеопатра. Что говоришь ты? (Снова бьет его). Вон отсюда, гнусный негодяй! Или я вышибу твои глаза и заставлю их, как мячи, катиться перед собой; не оставлю на голове твоей ни единого волоса (Сильно толкает его). Я заставлю бить тебя железными прутьями, вываривать в рассоле и доваривать в щелоке!

Вестник. Милостивая царица, если я принес весть, это не значит, что устроил этот брак.

Клеопатра. Скажи, что этого не существует, и я тебе подарю целую область, сделаю тебя ослепительно счастливым; мои удары зачтутся тебе за то, что ты привел меня в бешенство, сверх того я награжу тебя всем, чего только может потребовать твоя скромность.

Вестник. Он женат, царица.

Клеопатра. Бездельник, твой час настал! (Выхватывает нож).

Вестник. А! Я должен бежать! В чем обвиняешь меня, царица? Я ни в чем не виноват (Убегает).

Хармиона. Милостивая повелительница, сдержи себя! человек этот не виноват.

Клеопатра. Гром не щадит и невинных. Да погибнет Египет под волнами Нила! И да превратятся все добрые существа в змей! Верните этого раба. Как бы я взбешена ни была,- я не стану кусаться. Верните его. (Слуга уходит).

Xармиона. Он боится вернуться.

Клеопатра. Я не сделаю ему зла. Эти руки уже обезчещены тем, что били существо низшее меня, между тем, как я сама поставила себя в это положение.

Входит вестник.

Подойди. Хотя и честно, но никогда не безопасно приносить дурную весть. Доброму вестнику дай хоть легион языков; дурная же весть пусть доходит сама и узнается по удару, который она нам наносит.

Вестник. Я исполнял свой долг.

Клеопатра. Женился он? - я возненавижу тебя самой злой ненавистью, если ты еще раз скажешь - да!

Вестник. Он женат, царица!

Клеопатра. Да осудят тебя боги! Ты все-таки стоишь на своем?

Вестник. Разве прикажешь мне лгать?

Клеопатра. О! Желала-бы я, чтобы ты лгал,- если-бы даже от этого половина подвластного мне Египта покрылась потопом и обратилась в цистерну твердочешуйчетых змей! Ступай, исчезни! Будь у тебя лик Нарцисса, ты мне казался бы все-таки чудовищем. Он женился!

Вестник. Умоляю, прости меня, царица!

Клеопатра. Он женился!

Вестник. Прими в соображение хоть то, что я не и даю тебя гневить. Наказывать меня за то, что сама засталяешь делать,- несправедливо. Он женился на Октавии.

Клеопатра. О, если-бы его пример сделал и тебя негодяем - тебя, который пока еще честен! Как! Ты уверен в этом? Вон отсюда! Товар, привезенный тобой из Рима, слишком для меня дорог; пусть он остается на твоих руках и разорись ты с ним (Вестник уходит).

Xармиона. Успокойся, милостивая царица!

Клеопатра. Превознося Антония, я унижала Цезаря.

Хармиона. Много раз, царица!

Клеопатра. Я хорошо вознаграждена за это! Уведи меня отсюда. Я готова упасть без чувств! О, Ира! Хармиона! Нет, это ничего. Добрый Алексас, сходи, отыщи этого человека и прикажи ему подробно описать черты Октавии, её возраст, её нрав,- да не забудь спросить о цвете волос! И приходи скорее передать его слова! (Алексас уходит). Отрекаюсь от него навсегда! Нет, нет, не могу, Хармиона! Если, с одной стороны, на нем маска Горгоны, то, с другой, для меня он все-таки - Марс! (Мардиану). Скажи Алексасу, чтобы узнал и о её росте. О, пожалей меня, Хармиона! Но не говори со мной. Уведи меня в мою комнату (Уходит).

СЦЕНА VI.

У Мизенского мыса.

Помпей и Менас входят при звуках труб и барабанов: с другой стороны: Цезарь, Лепид, Антоний, Энобарб и Мецепат, сопровождаемые воинами.

Помпей. Мы поменялись заложниками,- теперь можем и побеседовать перед битвой.

Цезарь. Более чем справедливо; прежде всего надо переговорить; поэтому мы еще раньше послали тебе наши письменные предложения; как-бы мало ты их ни рассматривал, сообщи все-таки нам, достаточны-ли оне, чтобы успокоить твой недовольный меч и возвратить в Сицилию всю эту чудную молодежь, которая иначе должна здесь погибнуть?

Помпей. Выслушай-же меня, вы, трое, единственные властители этого огромного мира, высокие наместники богов: я не понимаю, почему-бы не иметь моему отцу мстителей; ему, оставившему после себя сына и друзей, когда Юлий Цезарь, являвшийся при Филиппах Бруту, видел, как вы дрались там за него. Что заставило бледного Кассия сделаться заговорщиком? Что подвигнуло высокоуважаемого, честного римлянина Брута и его товарищей по оружию, этих славных защитников свободы, на решение обагрить кровью Капитолий? Одно только: - они не хотели видеть в человеке ничего, кроме человека. И вот, что заставило меня снарядить этот флот, бремя которого заставляет пениться возмущенный океан; этим флотом я хочу наказать за неблагодарность, оказанную ненавистным Римом моему благородному отцу.

Цезарь. Как тебе угодно.

Антоний. Ты не испугаешь нас, Помпей, своими парусами; мы сумеем ответить тебе и на море; на суше-же, ты знаешь сам, в каком ты меньшинстве против нас.

Помпей. На суше, правда, ты богаче меня домом моего отца; но так как кукушка кладет яйца всегда в чужия гнезда, оставайся в нем до последней возможности.

Лепид. Все это не идет к делу; благоволи сказать, принимаешь-ли ты переданные тебе нами предложения?

Цезарь. В этом суть.

Антоний. Не поддавайся нашим уговорам, а только сообрази, какое решение тебе более выгодно.

Цезарь. И какие последствия повлечет за собой требование тобою большаго.

Помпей. Вы предложили мне Сицилию и Сардинию, на том условии, чтобы я очистил море от пиратов и послал в Рим известное количество хлеба. Если я соглашусь на эти предложения, мы должны разойтись без зазубрины на мечах, без царапины на щитах.

Цезарь, Антоний и Лепид. Таковы наши предложения.

Помпей. Так знайте-же, я явился сюда, перед вами, как человек, готовый их принять. Но Марк Антоний причинил мне неприятность. Хотя я и уменьшаю цену моей заслуги, напоминая тебе о ней, все-таки ты должен знать, что когда Цезарь воевал с твоим братом, мать твоя явилась в Сицилию и нашла там дружественный прием.

Антоний. Я это знал, Помпей, и вполне расположен от души принести тебе благодарность,- это мой долг.

Помпей. Дай-же мне руку. Я-не ждал встретить тебя здесь.

Антоний. На востоке постели слишком мягки. Благодарю, что ты заставил меня явиться сюда раньше, чем я предполагал; от этого я только в выигрыше.

Цезарь. Ты переменился с последнего нашего свидания.

Помпей. Право, не знаю; но, как-бы ни изменило лицо мое враждебная судьба, ей ни в каком случае не добраться до моей груди и не сделать из моего сердца своего раба.

Лепид. Счастливое свидание!

Помпей. Надеюсь, Лепид! - и так, мы столковались; я прошу написать наш договор и скрепить его печатями.

Цезарь. Это мы должны сделать прежде всего.

Помпей. Прежде чем расстаться, нам нужно почтить друг друга пиром; вынем жребий: кому первому.

Антоний. Дозволь мне, Помпей.

Помпей. Нет, Антоний; пусть решит судьба; ведь будешь-ли ты первым или последним, ты превзойдешь нас своей тонкой египетской кухней. Я слышал, Юлий Цезарь разжирел от тамошних пиршеств.

Антоний. Мало-ли что ты слышал.

Помпей. В моих мыслях нет ничего оскорбительнаго.

Антоний. Как и в твоих словах.

Помпей. Вот, что я слышал, слышал еще, как Аполодор приносил к нему...

Энобарб. Ну, да, проносил! Довольно об этом.

Помпей. Что-же проносил? - скажи, пожалуйста.

Энобарб. Да известную царицу на перине.

Помпей. Я только теперь узнал тебя. Как поживаешь, воин?

Энобарб.Отлично: и вероятно дальше будет так-же; потому-что я в будущем предвижу четыре пиршества.

Помпей. Дай пожать тебе руку. Я тебя всегда любил: я видел тебя в битве и завидовал тебе.

Энобарб. Тебя я не очень-то любил; но я хвалил тебя когда ты заслуживал в десять раз больше, чем однех похвал, которыми я награждал тебя.

Помпей. Радуюсь твоей откровенности: она к тебе идет. Приглашаю вас всех на борт моей галеры. Шествуйте, вожди.

Цезарь, Антоний и Лепид. Укажи нам дорогу.

Помпей. Идемте (Уходят: Помпей, Цезарь, Антоний, Лепид, воины и свита).

Менас (всторону). Твой отец, Помпей, никогда не заключил-бы такого договора. - Мы когда-то знали друг-друга.

Энобарб. На море, кажется.

Менас. Действительно.

Энобарб. Ты творил на море чудеса,

Менас. А ты на суше.

Энобарб. Я всегда хвалю тех, кто меня хвалит. Но я убежден, что нельзя отрицать того, что я отличался на суше.

Менас. Ни того, что я на море.

Энобарб. Нет можно, есть кое-что, от чего ты, ради собственной выгоды, мог-бы отречься: ведь ты был страшным разбойником на море.

Менас. А ты на суше.

Энобарб. Если так, я отказываюсь от своих заслуг. И все-таки дай руку, Менас, будь твои глаза облечены властью, они бы подцепили здесь двух обнимающих один другого разбойников.

Менас. Лицо человеческое не может лгать, что бы ни делали руки.

Энобарб. За то нельзя сказать того-же про лицо хорошеньких женщин.

Менас. Оно не выдает их, потому-что оне воруют сердца.

Энобарб. Мы шли сюда сражаться с вами.

Менас. Что касается меня, я не доволен, что дело перешло на пьянство.Сегодня Помпей просмеял свое счастье.

Энобарб. Если так, наверное он не вернет его теперь и слезами.

Менас. Правда твоя. Мы не ждали здесь Марка Антония. Скажи мне, женат он на Клеопатре?

Энобарб. Сестру Цезаря зовут Октавией.

Менас. Ну да; она была женой Кайя Марцелла.

Энобарб. А теперь она жена Марка Антония.

Менас. Что ты говоришь?

Энобарб. Правду.

Менас.Так значит Цезарь связан с ним на веки?

Энобарб. Если-бы я был призван предвидеть судьбу этого союза - я-бы не сказал этого.

Менас. Мне кажется, тут было больше рассчета, чем любви.

Энобарб. И мне это кажется; но ты увидишь, узы, которые, казалось-бы, должны тесно скрепить их дружбу, задушат их. Октавия недоступна, холодна и спокойна.

Менас. Какой-же мужчина не пожелал-бы такой жены?

Энобарб. Тот, который сам не таков: и этот человек - Марк Антоний. Он вернется к своему египетскому блюду: тогда вздохи Октавии зажгут гнев Цезаря; и как я только что сказал, что составляет силу их дружбы, сделается немедленно причиной ссоры. Любовь Антония пребудет, где она есть и теперь; здесь он вступил в брак только ради выгоды.

Менас. Это весьма возможно. Идем-же на галеру. Мне хочется выпить за твое здоровье.

Энобарб. А мне за твое. Мы таки приучили к этому свои глотки в Египте.

Менас. Так отправимся-же (Уходят).

СЦЕНА VII.

На палубе помпеевой галеры, близь Мизенского мыса.

Музыка. Входят двое или трое слуг, неся накрытый столь.

1-й слуга. Они сейчас придут, приятель. Многие из них уже настолько не тверды на ногах, что малейший ветер может их свалить.

2-й слуга. Лепид совершенно красный.

1-й слуга. Они заставили его напиться.

2-й слуга. Как только двое других начнут друг другу говорить колкости, он им кричит: "довольно!", ублажая их просьбами, а себя напитками.

1-1 слуга. Да, но он только обостряет войну между собою и здравым смыслом.

2-й слуга. И все это для того, чтобы находиться в обществе людей выше его! Я-бы лучше желал иметь в своем распоряжении тростинку, чем владеть копьем, которого не в силах поднять.

1-й слуга. Быть в высшем обществе и остаться в нем незамеченным, это значит походить на пустые глазные впадины, так обезображивающия лицо.

Трубы. Входят: Цезарь, Антоний, Помпей, Лепид, Агриппа, Меценат, Энобарб, Менас и другие вожди.

Антоний. Так ужь у них в обычае, Цезарь; по прибыли воды в Ниле, отмечаемой делениями на пирамиде, они узнают,- по высоте отметки, будет-ли у них урожай или голод. Чем выше Нил,- тем более надежд на урожай: когда вода спадает, земледелец сеет прямо в ил и в тину, и жатва скоро готова.

Лепид. У вас там необыкновенные змеи.

Антоний. Есть, Лепид.

Лепид. Ваши египетские змеи рождаются от действия лучей вашего солнца, также как и ваши крокодилы.

Антоний. Это правда.

Помпей. Сядем-же. Вина! За здоровье Лепида.

Лепид. Я не так здоров, как следовало-бы, но никогда не потеряю рассудка.

Энобарб. По крайней мере, пока не заснешь. Боюсь только, чтобы это не случилось раньше.

Лепид. А вот я слышал, что птоломеевы пирамиды очень хороши; право, я это слышал.

Менас (всторону). Помпей, два слова!

Помпей (всторону). Скажи мне на ухо; в чем дело?

Менас (также). Прошу тебя, встань, мне нужно сказать тебе...

Помпей (также). Подожди, сейчас! - Этот кубок Лепиду!

Лепид. Что-же это за штука - ваш крокодил-то?

Антоний. По виду он совершенно похож на себя; толщиной не превосходит своей толщины; вышина его как раз на его собственной вышине; движется он посредством собственных членов; кормится тем, чем питается, а как только распадается на составные начала,- он переселяется в другия существа.

Лепид. Какого он цвета?

Антоний. Собственнаго.

Лепид. Странная змея!

Антоний. Правда, и его слезы - влажные.

Цезарь. Удовлетворится-ли он этим описанием?

Антоний. Да, при помощи заздравных кубков, подносимых ему Помпеем. A то он был-бы не настоящим эпикурейцем.

Помпей (тихо Менасу). Лезь ты хоть в петлю! - со мной говорить? О чем? Назад! Делай, что приказывают. Где-же кубок, который я потребовал?

Менас (тихо Помпею). Ради моей службы, встань с седалища и выслушай меня.

Помпей (также Менасу). Ты, кажется, с ума сошел. В чем дело? (Встает и отходит с ним всторону).

Менас. Я всегда снимал шапку перед твоим счастьем.

Помпей. Ты мне всегда служил верно. Что дальше? Веселитесь, друзья!

Антоний. Лепид, берегись этой мели: сядешь на нее.

Менас Хочешь быть владыкой всего мира?

Помпей. Что ты говоришь?

Менас. Повторяю: хочешь быть властелином всего мира?

Помпей. Каким-же это образом?

Менас. Только согласись, и каким-бы бедняком я тебе ни казался, я все-таки могу дать тебе вселенную.

Помпей. Много-ли ты выпил?

Менас. Нет, Помпей, я воздерживался от кубка. Ты, если осмелишься, можешь быть земным Юпитером: все, заключенное в недрах моря и в глубине неба,- твое, если захочешь.

Помпей. Скажи-же мне, каким образом?

Менас. Эти властители мира, триумвиры, на твоем корабле; прикажи мне обрубить канаты, и когда очутимся. в открытом море,- перережем им горла - и все в твоей власти!

Помпей. А! Ты-бы это мог сделать, не предупреждая меня. С моей стороны - это было-бы подлостью; с твоей - честной услугой. Тебе-бы нужно было знать, что выгода никогда не руководила моей честью, но сама руководима ею. Жалей-же, что твой язык так глупо выдал твой замысел. Выполненный без моего ведома - он был-бы мной одобрен. Но теперь я должен осудить его. Забудь о нем и пей!

Менас (про себя). Если так, я больше не хочу следовать за твоим бледнеющим счастьем. Кто что-нибудь отыскивает и потом отказывается, когда ему это предлагают, больше никогда не найдет желаннаго.

Помпей. За здоровье Лепида!

Антоний. Отнесите его на берег! Помпей, я отвечу за него!

Энобарб. За твое, Менас.

Менас. Охотно, Энобарб.

Помпей. Наливай до самого края,

Энобарб (указывая на раба, уносящего Лепида). Вот это так силач, Менас.

Менас. Почему?

Энобарб. Он уносит треть мира на себе, разве ты не видишь?

Менас. Ну, значит, треть мира пьяна, почему он не весь пьян, чтобы все шло кругом!

Энобарб. Пей-же и помоги ему кружиться.

Менас. Пью!

Помпей. И все-таки это не александрийский пир.

Антоний. Близок к нему!.. Чокнемся!.. Здоровье Цезаря!

Цезарь. Я-бы обошелся без этого. Ведь это чудовищная работа; полоскать мозг, чтобы грязнить его больше.

Антоний. Будь-же сыном обстоятельств.

Цезарь. Пей-же; я тебе отвечу; но я бы предпочитал четыре дня ничего не пить, чем в один выпить столько!

Энобарб (Антонию). Ну-ка, мой доблестный царь. Не сплясать-ли нам теперь египетскую вакханалию, в ознаменование этой попойки?

Помпей. Плясать, храбрый вождь!

Антоний. Возьмитесь все за руки, пока торжествующее вино не погрузит нашего сознания в сладостную, тихую Лету!

Энобарб. Возьмемся за руки. Пусть оглушительная музыка ошеломит наши уши. А в это время я вам укажу места; потом этот молодчик будет запевалой,- а каждый из нас пусть подтягивает так громко, как только могут выдержать мужественные легкия.

Музыка играет. Энобарб расставляет гостей в круг, соединяя их руки.

; Пение.

Эй ты, Вакх, властитель мира,

Пусть, средь звонких песен лира,

Твои грозди нас венчают,

А их капли в мозг вливают

Всех житейских бед забвенье.

Сладок нам чад упоенья.

Смертному, когда он пьян,

По колено океан.

Цезарь. Чего вам еще больше? Довольно. Доброй ночи, Помпей... Дорогой брат, позволь мне увести тебя: наши важные дела не мирятся с таким легкомыслием!.. Любезные друзья, разойдемся; вы видите, щеки наши горят: мужественный Энобарб слабее вина, и мой собственный язык бормочет вместо того, чтобы говорить; еще немного,- и необыкновенное это торжество сделает нас шутами. К чему больше говорить? Спокойной ночи. Добрый Антоний, твою руку!

Помпей. Я провожу вас до берега.

Антоний. Отлично; дай руку.

Помпей. О, Антоний, ты владеешь домом моего отца. Но, что за дело? Мы друзья. Спускайся в лодку.

Энобарб. Осторожнее, не упади! (Помпей, Цезарь, Aнтоний и свита уходят). Менас, я не пойду на берег.

Менас. Нет, в мою каюту! Эй! барабаны! Трубы! Флейты! Эй! Пусть Нептун услышит наше шумное прощание с нашими великими друзьями! Шумите-же, чума-бы вас поразила! Гремите-же!

(Трубы и барабаны).

Энобарб. Эй, вы там! Шапки вверх!

Менас. Ура! Идем, благородный вождь! (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

В Сирии.

С торжественным видом входят: Вентидий, в сопровождении Силия и других римлян, вождей и солдат. Перед ним несут труп Пакора.

Вентидий. Наконец-то, несмотря на твои стрелы, Парфия, ты побеждена! Наконец-то счастье сделало меня мстителем Марка Красса... Пусть несут труп царского сына перед нашим войском... Ород, ты заплатил нам Пакором за Марка Красса.

Силий. Благородный Вентидий, пока меч твой дымится еще парфянской кровью,- преследуй беглецов; гонись за ними в Мидию, Месопотамию, во все убежища, по которым рассеялись побежденные. И тогда твой великий вождь Антоний возведет тебя на триумфальную колесницу и украсит голову твою венками.

Вентидий. О Силий, Силий! Я сделал довольно. Подчиненный - заметь себе это хорошенько - не должен ужь слишком отличаться. Вникни, Силий: лучше оставаться бездеятельным, чем своими действиями завоевать себе слишком широкую славу, в отсутствии того, кому мы служим. Успехи Цезаря и Антония основаны более на доблестях их подчиненных, чем на их собственной личности: Соссий, один из воинов Антония и мой предместник в Сирии, утратил милость Антония вследствие того именно, что слишком быстро приобрел славу. Тот, кто на войне оказывает более подвигов, чем его полководец, становится полководцем своего полководца. А честолюбие - эта добродетель воина - должно скорее предпочитать поражение победе, которая омрачает его славу. Я-бы мог сделать больше для блага Антония, но это обидело-бы его, и в этой обиде исчезли-бы все мои заслуги.

Силий. Вентидий, ты одарен качествами, без коих не отличишь воина от его меча. Будешь-ли ты писать Антонию?

Вентидий. Я его уведомлю о том, что мы сделали его именем, этим чудодейственным военным кличем в битвах: расскажу, как, благодаря его знаменам и хорошо оплаченным войскам, обратились в бегство парфянские кони.

Сидий. Где он теперь?

Вентидий. По дороге в Афины: там мы появимся перед ним, как только позволит нам бремя добычи... И так - вперед! (Уходят).

СЦЕНА II.

Рим. Во дворце Цезаря.

С разных сторон входят: Агриппа и Энобарб.

Агриппа. Как! братья уже расстались?

Энобарб. Они покончили с Помпеем, который уже уехал; остальные трое печатями скрепляют договор. Октавия плачет от горя, что должна покинуть Рим; Цезарь грустит, а Лепид, со дня Помпеева пира, страдает, по словам Менаса, бледной немочью.

Агриппа. Благородный Лепид!

Энобарб. Достойный человек! О! Как он любит Цезаря!

Агриппа. Да, и обожает Марка Антония!

Энобарб. Цезарь - ведь это Юпитер человечества!

Агриппа. Но Антоний? Ведь это бог Юпитера!

Энобарб. Что говорить о Цезаре? О, его ни с кем не сравнить!

Агриппа. А Антоний? Это чудная птица Аравии!

Энобарб.Захочешь похвалить Цезаря, скажи: Цезарь - и довольно.

Агрипда. Не шутя, он обоих удручает самыми отличными похвалами.

Энобарб. Цезаря он любит больше; но любит также и Антония. О, ни сердца, ни языки, ни цифры, ни писатели, ни певцы, ни стихотворцы не могли-бы выразить, вообразить, оценить, описать, воспеть, исчислить его любовь к Антонию! Но что касается Цезаря - на колени, на колени и благоговей!

Агриппа. Он любит обоих.

Энобарб. Они его крылья, а он их жук. Поэтому... (Трубы). Это призыв на коней! Прощай, благородный Агриппа! Достойный воин, прощай, желаю тебе счастья!

Входят: Цезарь, Антоний, Лепид и Октавия.

Антоний. Разстанемся здесь, Цезарь.

Цезарь. Ты лишаешь меня большей части меня самого: люби-же меня в ней... Сестра, будь всегда такой женой, какой я постоянно воображал тебя в мечтах: всегда на высоте самых широких моих обещаний. Благородный Антоний, пусть этот образец добродетели, избранный нами как цемент нашей дружбы для более прочного её скрепления, не послужит для неё тараном, способным сокрушить крепость. В противном случае лучше-бы было, когда-бы мы обошлись без этой связи, если она перестанет для нас быть одинаково дорогою.

Антоний. Не оскорбляй меня своим недоверием.

Цезарь. Я сказал все.

Антоний. Как-бы ты подозрителен ни был, ты не найдешь ни малейшего повода для беспокойства, которое, кажется, овладевает тобою. Затем да хранят тебя боги и склонят сердца римлян ко всем твоим делам! Нам нужно здесь расстаться.

Цезарь. Будь-же счастлива, дорогая сестра, будь счастлива! - да будут благорасположены к тебе стихии и да наполнят радостью твой дух! Будь счастлива.

Октавия. Благородный брат мой!

Антоний. Апрель в её глазах! Это - весна любви, и вот уже дождь, возвещающий ее. Утешься!

Октавия. Брат, будь благосклонен к дому моего мужа и...

Цезарь. Что такое, Октавия?

Октавия. Я скажу тебе на ухо.

Антоний. Ея язык не слушается сердца, а сердце не владеет языком; колеблется, как лебединый пух на волнах сильного прибоя, не уклоняясь ни в ту, ни в другую сторону.

Энобарб (тихо Агриппе). Неужели Цезарь плачет?

Агриппа. Лицо его затуманилось.

Энобарб. Этот туман обезобразил-бы и лошадь, тем более человека.

Агриппа. Ну, Энобарб! Когда Антоний узнал о смерти Юлия Цезаря, то чуть не ревел; плакал он и при Филиппи, узнав о смерти Брута.

Энобарб. Дело в том, что в том году он действительно страдал здоровым насморком: стонал о том, что сам охотно губил. Поверь его слезам, когда я сам заплачу.

Цезарь. Нет, дорогая Октавия,- ты всегда будешь получать обо мне сведения; никогда время не опередит моих мыслей, улетевших за тобой.

Антоний. Довольно, брать, довольно! Я поспорю с тобой в любви. Я обниму тебя, а затем оставляю тебя на волю богов.

Цезарь. Прощайте, будьте счастливы!

Лепид. Да освещают блестящий путь вам все созвездия неба!

Цезарь. Прощайте, прощайте! (Целует Октавию).

Антоний. Прощай! (Трубы. Расходятся).

СЦЕНА III.

Александрия. Дворец.

Входят: Клеопатра, Хармиона, Ира и Алексас.

Клеопатра. Где вестник?

Алексас. Он почти боится войти сюда.

Клеопатра. Вздор, вздор! Подойди сюда.

Входит вестник.

Алексас. Милостивая царица, и Ирод иудейский не осмелился-бы поднять на тебя взоры, когда ты гневаешься.

Клеопатра. Я хочу добыть голову этого Ирода. Но как сделать это, когда уехал Антоний, от которого я могла ее требовать? Приблизься!

Вестник. Многомилостивая царица...

Клеопатра. Видел-ли ты Октавию?

Вестник. Да, царица...

Клеопатра. Где?

Вестник. В Риме. Я мог рассмотреть её лицо: она шла между братом своим и Марком Антонием.

Клеопатра. Она такого-же роста, как я?

Вестник. Нет...

Клеопатра. Слышал, как она говорит? Какой у неё голос: резкий или низкий?

Вестник. Я слышал её голос: он скорее низок.

Клеопатра. Это вовсе не красиво; она не может ему долго нравиться.

Хармиона. Ему нравиться? О, Изида, это невозможно!

Клеопатра. Конечно, Хармиона: глухой голос и рост карлицы... Есть величие в её походке? Припомни, если только ты когда либо видел величие.

Вестник. Она ползает, а не ходят; её походка все одно, что её покой: у ней более тела, нежели одушевления: это скорее статуя, чем живая женщина.

Клеопатра. Правда-ли?

Вестник. Правда, или я совершенно не умею наблюдать.

Хармиона. В целом Египте нет и трех человек, у которых наблюдательность была-бы вернее.

Клеопатра. Да он знает толк, я это вижу... И так в ней ничего нет такого... Молодец здраво судит.

Хармиона. Чрезвычайно.

Клеопатра. Скажи, пожалуйста, сколько ей лет?

Вестник. Царица, она была вдовой.

Клеопатра. Вдовой?!. Хармиона, слышишь?

Вестник. И я думаю, что ей все тридцать!

Клеопатра. Запечатлелось ли у тебя в памяти её лицо? Круглое оно или продолговатое?

Вестник. Круглое до невозможности.

Клеопатра. Большая часть таких - глупы... какого цвета её волосы?

Вестник. Темные, и её лоб низок,как можно только представить себе.

Клеопатра. Вот тебе золото. Не сердись на мою прежнюю суровость. Я хочу вновь тебя отправить и нахожу тебя очень способным к поручениям. Иди, приготовься: мои письма готовы (Вестник уходит).

Хармиона. Отличный человек.

Клеопатра. Правда, и мне очень жаль, что я была с ним так жестока... Э, да если ему верить, это сокровище не бог знает что из себя представляет...

Хармиона. Решительно ничего, царица!

Клеопатра. Он, без сомнения, видел величие и должен понимать в нем толк.

Хармиона. Видел ли он величие! Добрая Изида! Он, служивший вам так долго!

Клеопатра. Я хочу сделать ему еще вопрос, дорогая Хармиона. Но все равно: ты приведешь его туда, где я буду писать: все еще может уладиться.

Хармиона. Ручаюсь тебе в этом, царица (Уходят).

СЦЕНА IV.

Афины. Дворец Антония.

Входят: Антоний и Октавия.

Антоний. Нет, нет, Октавия, только не это: это еще было-бы простительно, как тысячу другого подобной-же важности; но он затеял новую войну против Помпея; он составил завещание и прочел его всенародно. Еле-еле упомянул он обо мне; между тем, там, где он не мог не отозваться обо мне с уважением, он говорил холодно и нехотя; он очень скупо отмеривал мне похвалу; лучшие случаи для похвалы он обходил или рассказывал о них сквозь зубы.

Октавия. О, добрый друг мой! Не вер всему, или, если ужь хочешь всему верить,- то не все принимай близко к сердцу. Если произойдет эта ссора,- никогда не увидишь ты более несчастной женщины, чем я! Быть между двумя врагами и молиться за обоих! Добрые боги насмеются над моими молитвами, когда я буду просить: о, благословите моего супруга, моего мужа! И тотчас уничтожая эту мольбу, буду громко кричать: благословите моего брата! Победу мужу, победу брату,- одна молитва уничтожает другую, и нет середины между этими крайностями.

Антоний. Милая Октавия, пусть любовь твоя склонится на ту сторону, которая делает наиболее усилий, чтобы ее завоевать. Если я утрачу свою честь,- и утрачу себя самого: и лучше бы было тебе лишиться меня, чем сохранить обезчещеннаго. Но, впрочем, ты можешь быть между нами посредницей, как ты этого хочешь. А пока я буду делать приготовления к войне, и эти приготовления будут сдерживать твоего брата. Употреби же в дело все свое благоразумие. И так твои желания услышаны.

Октавия. Благодарю тебя, супруг мой! Да поможет всемогущий Юпитер мне, слабой, очень слабой женщине, примирить вас. Война между вами - это все равно, если-бы мир раздвоился и эту страшную пропасть пришлось бы наполнить трупами.

Антоний. Как только увидишь, где собственно берет начало вражда, туда и устреми свое неудовольствие: ибо вины наши никогда не могут быть настолько равны, чтобы твоя любовь равно колебалась бы между ними. Приготовься к отъезду; выбери себе свиту и сделай распоряжения, какие найдешь нужными (Уходят).

СЦЕНА V.

Афины. Другая комната.

Энобарб и Эрос входят с разных сторон.

Энобарб. И так, друг Эрос...

Эрос. Странные новости, Энобарб.

Энобарб. Что-же именно, друг?

Эрос. Цезарь и Лепид воевали с Помпеем.

Энобарб. Это старо... Что-же вышло из этого?

Эрос. Цезарь, воспользовавшись услугами Лепида в войне против Помпея, отринул его, как товарища; он не захотел уступить ему его долю военной славы; не удовольствовавшись этим, он обвинил его в предварительной переписке с Помпеем и захватил его в плен на основании собственного своего обвинения. И так бедный триумвир в заточении, до тех пор, пока смерть откроет ему двери темницы.

Энобарб. И так, о мир, у тебя остались теперь только две пасти. И хотя бы ты бросил в эти пасти всю пищу, какую имеешь, они все-таки будут скрежетать зубами один против другого. Где-же Антоний?

Эрос. Гуляет по саду... давит ногами сухие сучки, восклицая: дурак этот Лепид! и грозит удавить вождя, который убил Помпея.

Энобарб. Наш многочисленный флот уже снаряжен

Эрос. Против Италии и Цезаря. Да, вот еще: Домиций, наш полководец, требует тебя к себе немедленно. Я мог-бы о своих новостях рассказать после.

Энобарб. Наверно по пустякам, но все равно. Веди меня к Антонию.

Эрос. Следуй за мной (Уходят).

СЦЕНА VI.

Рим. Дворец Цезаря.

Входят: Цезарь, Агриппа, Меценат.

Цезарь. Он поступил так из презрения к Риму. Но это не все; вот в подробностях все, что произошло в Александрии. На площади возсел он на высоком серебряном помосте вместе с Клеопатрой на золотых престолах; у ног их сидел Цезарион, которого они называют сыном моего отца, со всеми незаконными детьми, рожденными с тех пор от их разврата; он передал Клеопатре правление Египтом: затем провозгласил ее самодержавной царицей Нижней Сирии, Кипра и Лидии.

Меценат. И это всенародно?

Цезарь. На обширной площади, где происходят игры. Там-же он провозгласил сыновей своих царями царей: Александру он отдал Великую Мидию, Парфию и Армению; Птоломею назначил Сирию, Киликию и Финикию. Она же в этот день появилась в наряде богини Изиды, и говорят, она часто в этом наряде показывалась народу.

Меценат. Надо сообщить обо всем этом в Риме.

Агриппа. Рим, пресыщенный таким множеством его беспутств, лишит его своего уважения.

Цезарь. Народ знает все это и принял, однако, присланные им обвинения.

Агриппа. Кого же он обвиняет?

Цезарь. Цезаря! Он жалуется, что по отнятии у Секста Помпея Сицилии, ему не выделили следуемой части острова; потом он говорит, будто одолжил мне корабли, которых я не возвратил ему. Наконец он недоволен, что Лепида исключили из триумвирата и что мы удержали за собой все его доходы.

Агриппа. Необходимо ответить на это.

Цезарь. Это уже сделано и вестник отправлен. Я ему пишу, что Лепид сделался слишком жесток, что он зло употреблял своей властью и заслужил свое смещение; что из завоеванного мною я готов уступить ему его часть с тем, однако, чтобы и он мне уделил мою часть Армении и других завоеванных им государств.

Меценат. Он никогда на это не согласится.

Цезарь. В таком случае и я не соглашусь на его требования.

Входит Октавия.

Октавия. Привет Цезарю! Привет тебе, полководец! Привет дорогому брату!

Цезарь. Кому бы поверил я, что назову когда нибудь тебя отверженной?

Октавия. Ты никогда не назовешь меня так, у тебя нет на это причины.

Цезарь. Зачем-же ты так подкралась к нам? Ты являешься не так,как следует сестре Цезаря; жене Антония должно бы предшествовать войско, и задолго до её появления ржанье лошадей должно было бы оповестить его, придорожные деревья должны быть покрыты народом, истомленным нетерпением видеть ее возможно скорее. Да, пыль, вздымаемая бегущим за нею народом, должна была бы вознестись столбом к самому небу... Но ты явилась в Рим, как простая торговка, предупредив все проявления нашей любви, забыв, что часто любовь без проявлений остается неузнанной. Мы встретили бы тебя и на море, и на суше, приветствуя тебя новыми торжествами на всем твоем пути!

Октавия. Добрый мой брат, я без всякого принуждения явилась таким образом; я сделала это по собственному желанию. Мой супруг, Марк Антоний, узнав, что ты приготовляешься к войне, сообщил мне эту горестную для моего слуха весть; поэтому я испросила позволение вернуться сюда...

Цезарь. И он быстро дал на это позволение, потому что ты была помехой между ним и его распутством.

Октавия. Не говори этого, брат.

Цезарь. Я всегда слежу за ним, и каждая новость о его деяниях переносится ко мне ветром... Знаешь ли ты, где он теперь?

Октавия. В Афинах.

Цезарь. Нет, жестоко оскорбленная сестра моя: Клеопатра только поманила его и уже вернула себе. Он отдал свою власть в руки развратницы, и оба они в настоящее время сзывают всех царей земли на войну против меня. Он возстановил уже Бокха, царя Либии, Архелая, царя Капподокии, Филадельфа, царя Пафлагонии, фракийского царя Адаласа, царя Мальха Аравийского, царя Понта, Ирода иудейского, Митридата, царя комагенского, Полемона и Аминта, царей Мидии и Ликаонии, и еще множество властителей второстепенных земель.

Октавия. О, я несчастная! Сердце мое должно делиться между двумя родственниками, тяжко обвиняющими друг друга!

Цезарь. Я рад твоему прибытию. Твои письма задержали наш разрыв, пока я, наконец, не убедился, до какой степени ты была оскорблена, и что дальнейшее мое равнодушие может стать опасным. Соберись с мужеством! Не поддавайся неизбежным требованиям времени, так сурово омрачающим твое счастье; но не будь равнодушна к ходу вещей, определенных судьбой. Приветствую тебя в Риме - тебя, все,что есть у меня самого дорогого. Ты была оскорблена выше всякой меры; великие боги, чтобы оказать тебе правосудие, выбрали меня и всех тебе преданных людей своими орудиями. Утешься-же, и будь навсегда желанною здесь гостьей.

Агриппа. Добро пожаловать.

Уильям Шекспир - Антоний и Клеопатра (Antony and Cleopatra). 1 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :