Мигель Де Сервантес
«Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 8 часть.»

"Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 8 часть."

Наконец наступил, как говорит история, день поединка. Герцог научил перед тем своего лакея Тозилоса, что делать ему, чтобы победить Дон-Кихота не раня и не убивая его. Он велел снять с копий железо, сказавши Дон-Кихоту, что полный христианского милосердия, он не может дозволить боя на смерть; довольно того, что он, герцог, дает свободное место для боя на своей земле, не смотря на запрещение всяких поединков святым советом тридцати; решительного же боя на жизнь и на смерть дозволить он никак не может. Дон-Кихот ответил, что его светлости приказывать, а ему слушаться.

На площади пред замком устроили возвышение для судий и для женщин, явившихся с жалобой, и в роковой день битвы на дворе герцогского замка собралось множество народу из соседних деревень, любопытствовавшего взглянуть на новое для всех зрелище ужасной битвы; ничего подобного в этой стране не видели и не слышали ни живые ни мертвые.

Первым появился на арене церемониймейстер. Упреждая всякий обман, всякое скрытое препятствие, на котором можно было бы споткнуться и упасть, он измерил и осмотрел место, назначенное для боя. Затем появилась дуэнья с дочерью. Закрытые до самых глаз и даже до самого горла вуалями, оне с сокрушенным видом уселись на назначенных им местах. Дон-Кихот красовался уже на арене. Вскоре за тем, окруженный большой толпой, прибыл великий лакей Тозилос, верхом на сером в яблоках, фризском, широкогрудом коне, под которым дрожала земля; лицо лакея закрыто забралом, сам он закован в тяжелое, блестящее оружие. Мужественный боец был хорошо научен герцогом, как сражаться ему с знаменитым Дон-Кихотом Ламанчским. Прежде всего ему велено было не убивать рыцаря, и не нападать на него, в том случае, если-бы рыцарю грозила неминуемая погибель.

Тозилос объехал арену. Поравнявшись с дуэньями, он остановился и стал рассматривать девушку, требовавшую, чтобы он женился на ней.

Маршал попросил подъехать Дон-Кихота и в присутствии Тозилоса спросил дуэний, согласны ли оне передать свое дело в руки этого рыцаря. Оне ответили да, и изъявили полное согласие на все, что Дон-Кихот найдет нужным сделать для защиты их дела. Между тем на галерее, выходившей на арену, предназначенную для боя, появились герцог и герцогиня, за оградой же столпилось множество народу, пришедшего взглянуть на кровавое побоище, какое приводилось им видеть первый раз в жизни. Постановлено было: если Дон-Кихот победит, противник его должен жениться на дочери доны Родригез; если же рыцарь будет побежден, тогда противник его освобождается от данного им слова и от всяких обязательств к обольщенной им девушке.

Церемониймейстер разделил между сражающимися землю и солнце и указал противникам места их, после чего забили барабаны, заиграли трубы, задрожала земля под копытами коней, и в любопытной толпе, ожидавшей счастливого или несчастного исхода боя, сердца заволновались страхом и боязнью.

Поручив себя из глубины души Богу и своей даме Дульцинее Тобозской, Дон-Кихот ожидал сигнала к нападению. Но противник его лакей думал вовсе не о нападении, а о том, что я сейчас скажу. Разсматривая свою неприятельницу, он нашел ее прекраснейшей женщиной на земле, и сонное дитя, называемое любовью, не упустило случая овладеть своей жертвой и занести ее на свою победную страницу. Скрытно приблизившись к несчастному лакею, она вонзила в него двуострую стрелу, прошедшую поперег его сердца; - незримой любви, не отдающей никому отчета в своих действиях, легко поражать свои жертвы - и когда подан был сигнал в атаке, влюбленный лакей не тронулся с места, не услышал звука трубы и не помнил себя, созерцая черты красавицы, лишившей его свободы. Дон-Кихот же, при первом трубном звуке, пришпорил коня и устремился на своего противника со всею скоростью, к какой был способен Россинант "Да ведет тебя Бог, - цвет странствующим рыцарей!" воскликнул в эту минуту Санчо, "да дарует Он тебе победу, потому что правда на твоей стороне".

Хотя Тозилос увидел, как яростно устремился на него Дон-Кихот, он, тем не менее, не двинулся с места; напротив того, громко крикнув маршала турнира, подбежавшего к нему в тот же миг, он сказал ему: "милостивый государь! из-за чего я вынужден сражаться; из-за того, чтобы жениться на этой девушке?"

- Только из-за того, отвечал маршал.

- В таком случае скажу я вам, ответил лавей, что меня страшат угрызения совести, и я отказываюсь от этой битвы, чтобы не обременить души своей тяжелым грехом. Объявляю себя побежденным и соглашаюсь жениться на этой девушке.

Маршал ушам не верил, слушая Тозилоса; посвященный в тайну этого приключения; он решительно не знал, что ему ответить. Дон-Кихот же остановился на полу-пути, видя, что противник его не трогается с места. Герцог не знал из-за чего остановился поединок, но маршал объяснил ему, в чем дело. Поступок лакея Тозилоса удивил и страшно рассердил герцога.

Между тем Тазилос приблизился в эстраде, за которой возседала донна Родригез и громко сказал ей: "сударыня; я готов жениться на вашей дочери, и не хочу битвами и спорами получить того, что могу взять мирно".

Услышав это, бесстрашный Дон-Кихот сказал в свою очередь: "в таком случае я исполнил свое обещание и свободен от данного мною слова. Пусть они обвенчаются, желаю им счастья, и что дал им Бог, пусть благословит Святой Петр".

Между тем на крыльцо вышел герцог и подойдя к Тозилосу, сказал ему: "Правда ли, что вы признаете себя побежденным и терзаемые угрызениями совести, готовы жениться на этой девушке"?

- Да, ваша светлость, ответил Тозилос.

- И отлично, вмешался Санчо; дай коту то, что должен дать крысе, и делу конец.

Тозилос принялся отстегивать чешуи своего забрала и просил, чтоб ему помогли поскорее снять его, потому что у него, говорил он, занимается дыхание, и он решительно не может долее оставаться запертым в этой тесной тюрьме. С него поспешно сняли его головной убор и лакеи появился перед публикой с открытым лицом. При виде его, донна Родригез и дочь её пронзительно вскрикнули: "это обман, низкий обман", кричали оне. "Вместо моего законного мужа, герцог подставил лакея. Именем Бога и короля требую справедливости в таком злом, чтобы не сказать плутовском деле".

- Успокойтесь, сказал им Дон-Кихот; здесь нет ни злобы, ни обмана. Это все дело преследующих меня волшебников; завидуя славе, которую я должен был стяжать в этой битве, они преобразили вашего мужа в человека, которого вы называете лакеем герцога. Послушайтесь меня, и презирая злобой волшебников, выходите за него замуж; это, без всякого сомнения, тот самый человек, который вам нужен.

Услышав это, разгневанный герцог чуть было не захохотал во все горло. "Все, что случается с господином Дон-Кихотом", сказал он, "до того необыкновенно, что этот лакей, я готов верить, вовсе не лакей мой. Я прибегну, однако, к хитрости: отложив свадьбу на две недели, буду держать этого человека до тех пор под замком. Быть может, мщение, которым пылают злые волшебники к Дон-Кихоту, не будет продолжаться дольше этого срока, - особенно, когда они увидят, что от всех своих проделок и перемен лиц они ничего не выигрывают - и через две недели этот человек восприимет, быть может, свой настоящий вид".

- Ваша светлость! воскликнул Санчо, эти злодеи волшебники переменяют одно на другое все, что касается господина моего Дон-Кихота. Недавно он победил рыцаря зеркал, и что же вы думаете? они представили его нам под видом бакалавра Самсона Караско, нашего друга и земляка, госпожу же Дульцынею Тобозскую они преобразили в грубую крестьянку. И я думаю, что этот лакей осужден жить и умереть лакеем.

- Кто бы ни был тот, кто хочет жениться на мне, прервала дочь донны Родригез, я все таки чрезвычайно благодарна ему; лучше быть законной женой лакея, чем обманутой любовницей дворянина, хотя, впрочем, обольститель мой вовсе не дворянин.

Дело кончилось тем, что Тозилос бых заперт до тех пор, пока он не восприимет своего настоящего вида; после чего толпа единодушно воскликнула: "слава победоносному Дон-Кихоту!" Многие ушли, однако, недовольные, что им не пришлось увидеть ни одного бойца, разорванного на мелкие куски; так возвращаются, повеся нос, мальчуганы, когда не увидят на виселице того, это должен был быть повешен, но был помилован обвинителем или судом. В конце концов толпа разошлась, герцог и герцогиня возвратились в замок, Тозилос был заперт, а дона Родрнгез и дочь её остались очень довольны, что приключение это так или иначе должно было кончиться свадьбой, и Тозилось тоже не желал ничего лучшаго.

Глава LVII.

Дон-Кихоту казалось, что наступило, наконец, время проститься с этой праздной жизнью, которую он вел столько времени. Рыцарь воображал, что он совершает великое преступление, позволяя себе утопать в неге и роскоши в замке гостеприимного герцога и что некогда он должен будет отдать отчет Богу за праздно растраченные дни в непрерывных удовольствиях и пиршествах. Неудивительно поэтому, что он попросил, наконец, у хозяев замка позволения проститься с ними. С глубоким сожалением согласились на это герцог и герцогиня. Герцогиня передала Санчо письмо его жены, и оруженосец прослезился, слушая это послание. - "Кто мог подумать", сказал он, "что так скоро развеются дымом все эти великолепные надежды, зародившиеся в уме моей жены, когда она узнала о моем губернаторстве; кто мог подумать, что мне снова придется тащиться по следам господина моего Дон-Кихота и снова натыкаться с ним на разные приключения. Во всяком случае меня обрадовал ответ моей Терезы: обрадовало то, что пославши жолудей герцогине, она показалась благодарной в своей благодетельнице; подарок её не похож на взятку; - он послан тогда, когда я был уже губернатором, так что жолуди эти оказались простою благодарностью, - а за милость всегда следует отблагодарить, хотя бы безделицей: бедняком вступил я на остров, бедняком покинул его и с спокойной совестью могу сказать теперь, что нищим родился я, нищим остаюсь, ничего не выиграл, не проиграл, а это тоже не безделица". Так говорил Санчо накануне отъезда из герцогского замка. Дон-Кихот простился с хозяевами в тот же вечер, и на другой день рано утром показался у подъезда в полном рыцарском вооружении. С балконов и галлерей глядели на него все обитатели замка, в том числе сами хозяева. Санчо взобрался на осла с чемоданом и с своей неразлучной котомкой, наполненной до верху всевозможными съестными припасами. Он был вполне счастлив в эту минуту; мажордом герцога, разыгрывавший роль графини Трифалды, передал ему перед отъездом, тайно от Дон-Кихота, кошелек с двумя стами золотых, на всякий непредвиденный в дороге случай. Тем временем, как взоры всех устремлены были на уезжающего рыцаря, в галлерее неожиданно раздался жалобный голос прекрасной Альтизидоры, обратившейся на прощание в рыцарю с следующими словами:

"Услышь меня, о, злобный рыцарь, придержи за узду коня твоего, которым ты так худо правишь и не мни ему боков. Вероломный! взгляни на меня и убедись, что ты бежишь не от свирепаго змея, а от кроткого агнца, который не скоро еще превратится в овцу. Чудовище! ты посмеялся над прекраснейшей девой, на какую когда либо взирала Диана в горах и Венера в рощах. Жестокосердый Бирено, убегающий Еней, да сопутствует тебе Баррабас и пусть будет с тобою что будет!"

"Нечестивец! ты уносишь из этого замка в когтях своих душу и сердце влюбленной в тебя девушки, вместе с тремя головными платками и подвязками от белой, как мрамор Паросский, ножки. Ты уносишь две тысячи вздохов, которые могли бы зажечь своим пламенем две тысячи Трой, еслиб их было столько на свете. Жестокосердый Бирено, убегающий Еней, да сопутствует тебе сам Баррабас и пусть будет с тобою, что будет".

"О, если-бы Санчо оказался таким неумолимо безчувственным, чтобы Дульцинеё твоя никогда не могла бы быть разочарована! Пусть вечно страдает она за твои грехи, потому что праведные часто отвечают в этом мире за грешных. Чтобы не удалось тебе ни одно твое, самое лучшее приключение, чтобы все твои надежды оказались обманчивым сном и чтобы постоянство твое не было вознаграждено. Жестокий Бирено, убегающий Еней, да сопутствует тебе Баррабас и пусть будет с тобою, что будет".

"Чтобы от Севильи до Мартены, от Гренады до Лои и от Лондона до Англии считали тебя вероломным, чтобы в картах не шли к тебе короли, и чтобы не видел ты ни тузов, ни семерок в игре. Чтобы кровь текла у тебя из ран, когда срежешь ты мозоли твои, и когда вырвешь зуб, чтобы после него остались у тебя корешки. Жестокий Бирено, убегающий Еней, да сопутствует тебе Баррабас и пусть будет с тобою, что будет".

Тем временен, как опечаленная Альтизидора изливала в этих словах свое горе, Дон-Кихот пристально глядел на нее, и когда она кончила, рыцарь, не отвечая ей ни слова, сказал, обратясь к Санчо: "Заклинаю тебя спасением предков твоих, добрый мой Санчо, скажи мне правду? уносишь ли ты отсюда подвязки и три платка, о которых говорит эта влюбленная девушка?"

- Три платка я увожу, отвечал Санчо, но подвязок никаких у меня нет.- Безстыдство Альтизидоры поразило герцогиню. Хотя она знала ее насмешливый и бойкий нрав, но все же не воображала ее такой нахальной девчонкой. К тому же она не была предуведомлена об этой выходке. Желая обратить все это в шутку, герцог сказал Дон-Кихоту:

- После такого прекрасного приема, какой вы встретили, рыцарь, в этом замке, не хорошо было с вашей стороны похитить здесь три платка наименьше и наибольше три платка с парой подвязок. Подобный поступок вовсе не соответствует стяженной вами славе и не говорит в пользу благородства ваших чувств. Отдайте этой девушке её подвязки, или я вызываю вас на бой, ни мало не беспокоясь о том, что злые волшебники изменят мой образ, подобно тому, как они изменили образ сражавшагося с вами слуги моего Тозилоса.

- Избави меня Бог обнажить мечь против того, кто так ласково принял меня в своем замке, ответил рыцарь. Я отдам платки, так как Санчо говорит, что он их взял, подвязок же я не могу отдать, потому что у меня их нет; пусть эта девушка поищет у себя, она верно найдет их. Никогда, господин герцог, продолжал он, не был я вором, и думаю, что никогда в жизни не буду, если не отступится от меня Бог. В том, что эта девушка влюблена в меня, я нисколько не виноват, и не считаю себя обязанным извиняться за это ни перед него, ни перед вашей светлостью. Прошу вас только иметь лучшее мнение обо мне и позволить мне продолжать мой пут.

- Да хранит вас Бог, господин Дон-Кихот, воскликнула герцогиня, и дай нам Бог получить счастливые известия о ваших подвигах. Поезжайте, поезжайте с Богом, потому что чем дольше вы остаетесь здесь, тем сильнейший возжигаете пламень в сердце этой девушки, не сводящей с вас глаз. Но я накажу ее так, что она не даст больше воли ни языку, ни глазам своим.

- Еще одно слово, бесстрашный Дон-Кихот, воскликнула Альтизидора; извини меня, что я обвинила тебя в краже подвязок, клянусь душой моей и совестью, оне у меня на ногах, и я также ошиблась, как тот, кто ищет осла, сидя на нем.

- Что, не моя ли правда, воскликнул Санчо; я, как раз, такой человек, чтобы скрывать ворованные вещи. Будь у меня поползновение в этому, так верно не зевал бы я, бывши губернатором.

Дон-Кихот низко поклонился герцогу, герцогине и всему, глядевшему на него, народу и, тронув Россинанта, выехал в сопровождении Санчо из замка по дороге в Сарагоссу.

Глава LVIII.

Увидев себя в чистом поле,- освобожденный от преследований влюбленной в него Альтизидоры, Дон-Кихот почувствовал себя в своей сфере, с обновленными силами для продолжения своих рыцарских похождений. "Свобода, Санчо", сказал он своему оруженосцу, "это драгоценнейшее благо, дарованное небом человеку. Никто не сравнится с нею, ни сокровища, скрытые в недрах земных, ни скрытые в глубине морской. За свободу и честь человек должен жертвовать жизнью; потому что рабство составляет величайшее земное бедствие. Ты видел, друг мой, изобилие и роскошь, окружавшие нас в замке герцога. И что же? вкушая эти изысканные яства и замороженные напитки, я чувствовал себя голодным, потому что пользовался ими не с тою свободой, с какою я пользовался бы своею собственностью: чувствовать себя обязанным за милости, значит налагать оковы на свою душу. Счастлив тот, кому небо дало кусок хлеба, за который он может благодарить только небо".

- И все-таки, ваша милость, ответил Санчо, нам следовало бы быть признательным к герцогу за двести золотых, поданных мне в кошельке герцогским мажордомом; как живительный бальзам, я храню их возле сердца, на всякий непредвиденный случай. Ведь не все же пировать вам по дороге в замках, придется, может быть, опять попадать в корчмы, где станут угощать нас палками.

В такого рода разговорах продолжали путь свой странствующий рыцарь и его оруженосец. Проехав около мили, они увидели человек двенадцать крестьян, обедавших на зеленом лугу, разослав плащи свои вместо скатерти. Возле них лежало что-то, покрытое холстом. Дон-Кихот, подъехавши к крестьянам, вежливо раскланялся с ними и спросил, что это у них закрыто холстом?

- Изваянные святые иконы, для нашей деревенской молельни, отвечали крестьяне; чтобы оне не запылились, мы закрыли их холстом, а чтобы не сломались, несем их на своих плечах.

- Вы мне сделаете большое удовольствие, если позволите взглянуть на них, сказал Дон-Кихот, иконы, несомые так бережно, должны быть хороши.

- Еще бы не хороши за такую цену, отозвался один из крестьян; здесь нет ни одной дешевле пятидесяти червонцев. И чтобы ваша милость убедились, что я не вру, так погодите минутку, я вам сейчас покажу их. Вставши затем с своего места, он подошел к иконам и открыл образ святого Георгия Победоносца: верхом на коне, изображенный с тем горделивым видом, с каким, обыкновенно, рисуют этого святого, он вонзал копье свое в глотку распростертого у ног его змия. - Вся икона походила, как говорят, на золотую охоту.

Увидев ее, Дон-Кихот сказал: это был славнейший странствующий рыцарь небесной рати, святой Георгий Победоносец, прославленный защитник молодых дев!".

На другом образе был изображен святой Мартин, тоже верхом, разделяя с бедным свой плащ.

- Это был тоже один из христианских рыцарей, сказал Дон-Кихот, - более щедрый, чем мужественный. Видишь, Санчо, он отдает бедному половину своего плаща; и вероятно это было зимой, иначе он отдал бы целый плащ, такой милосердый был этот рыцарь.

- Это не потому, ответил Санчо; но, чтобы иметь и давать, нужно знать считать, говорит пословица.

Дон-Кихот улыбнулся и попросил, чтоб ему показали следующую икону, на которой изображен был патрон Испании. Верхом на коне, с окровавленным мечом в руках, он сносил головы поражаемых им мавров. - "Это славный рыцарь Христова воинства, святой Иаков Матаморский, один из храбрейших рыцарей бывших на земле и почивающих на небе", воскликнул Дон-Кихот.

"Все эти святые рыцари", продолжал он, "завоевали небо, силою их рук, потому что небо позволяет завоевывать себя, но я, право, не знаю, что я завоевал своими трудами и лишениями. Тем не менее$ еслиб я мог освободить Дульцинею Тобозскую от претерпеваемых ею страданий, и я, быть может, стал счастливее бы, и с просветленным духом направился бы по лучшему пути, чем тот, по которому я следую теперь.

- Да услышит тебя Бог и не услышит грех - тихо пробормотал Санчо.

Речи Дон-Кихота удивили крестьян, несших иконы, столько-же, как и вся фигура, хотя они не поняли и половины того, что он говорил. Пообедавши, они взвалили на плечи иконы и, простившись с Дон-Кихотом, отправились в дорогу.

Санчо же - точно он не знал Дон-Кихота - удивлен был высказанными им познаниями, и думал, что не было в мире такой истории, которой не знал и не помнил бы его господин.

- Господин мой, сказал он ему, если то, что случилось сегодня с нами может быть названо приключением, так нужно сознаться, что это одно из самых приятных и сладких приключений, случавшихся с нами во все время наших странствований: кончилось оно без тревог и палочных ударов; и нам не пришлось даже дотронуться до меча, не пришлось ни бить земли нашим телом, ни голодать; да будет же благословен Бог, сподобивший нас увидеть такое славное приключение.

- Ты прав, ответил Дон-Кихот; но не всегда случается одно и тоже, один случай не походит на другой. Все эти случайности, обыкновенно называемые в народе предзнаменованиями, не подчиняются никаким законам природы, и человек благоразумный видит в них не более, как счастливые встречи; между тем суевер, выйдя рано утром из дому и встретивши францисканского монаха, спешит в ту же минуту вернуться назад, словно он встретил графа. Другой рассыпет на столе соль и становится задумчив и мрачен, точно природа обязалась уведомлять человека об ожидающих его несчастиях. Истинный христианин не должен судить по этим пустякам о намерениях неба. Сципион приплывает в Африку, спотыкается на берегу, солдаты его видят в этом дурное предзнаменование, но он, обняв землю, восклицает: "ты не уйдешь от меня теперь, Африка, я держу тебя в моих руках". Поэтому, Санчо, встреча святых икон была для вас, скажу я, счастливым происшествием.

- Еще бы не счастливым, ответил Санчо; но я бы попросил вашу милость сказать мне, почему испанцы, вступая в сражение, восклицают: святой Иаков, и сомкнись Испания. Разве Испания открыта и ее не мешало бы замкнуть? или что это за церемония такая?

- Как ты прост, Санчо; подумай, что этому великому рыцарю Багряного креста, небо судило быть патроном Испании, особенно в кровавых столкновениях испанцев с маврами. Поэтому испанцы призывают его во всех битвах, как своего заступника, и не раз видели, как сам он вламывался в легионы сарацин и разгромлял их; истину эту я мог бы подтвердить множеством примеров, заимствованных из самых достоверных испанских историй.

Круто переменив разговор, Санчо сказал своему господину: "удивляет меня право бесстыдство этой Альтизидоры, горничной герцогини. Должно быть ее сильно ранила злодейка-любовь, этот слепой, или лучше сказать совсем безглавый охотник, подстреливающий, как говорят, все, что видит; и если он изберет своею мишенью сердце, то попадает в него, как бы оно ни было мало, и со всех сторон пронзит его своими стрелами. Слышал я впрочем, что от скромных, благоразумных девушек стрелы эти отскакивают и разбиваются, но в Альтизидору оне, напротив того, скорее углубляются.

- Да, Санчо, сказал Дон-Кихот, любовь попирает рассудок и всякое приличие. Альтизидора, ты видел, без всякого стыда открылась мне в своих желаниях, которые больше смутили меня, чем расположили к ней.

- Неслыханная жестокость, страшная неблагодарность! воскликнул Санчо, я бы кажется при первом намеке отдался бы ей с руками и ногами. О, каменное сердце, чугунная грудь, железная душа! Но только я не знаю право, что нашла она в вашей милости такого, чтобы так влюбиться в вас, какой наряд, какая красота, какая милость так обворожила ее? Ни ваш наряд, ни ваша красота, ни что-нибудь подобное, отдельно и вместе взятое, не могли, кажется заставить ее полюбить вас. Я часто оглядываю вашу милость с ног до последнего волоска на голове и вижу, что вы скорее созданы пугать людей, чем влюблять их в себя. Красота, говорят, всего скорее возбуждает любовь, а между тем вы вовсе не красивы, из-за чего же этой девушке сходить с ума по вас.

- Санчо! есть два рода красоты, сказал Дон-Кихот: душевная и телесная. Красота душевная выказывается и блистает в уме, щедрости, благосклонности, вежливости; все это может встретиться у человека вовсе некрасиваго. И однако эта красота способна внушить к себе не менее пламенную и продолжительную любовь, как и красота телесная. Я знаю очень хорошо, что я некрасив, но и не безобразен, а человеку, обладающему душевной красотой довольно быть не уродом, чтобы внушить в себе самую пламенную любовь.

Продолжая разговор в этом роде, наши искатели приключений углубились в лес, пролегавший вблизи дороги, и Дон-Кихот неожиданно очутился в зеленых, шелковых сетках, протянутых от одного дерева в другому. Не понимая, что бы это могло быть, он сказал Санчо: "мне кажется, что эти сетки - это одно из самых странных приключений, какие случались с нами. Пусть меня повесят, если преследующие меня со всех сторон волшебники не решились задержать меня на пути, в наказание за то, что я так сурово обошелся с Альтизидорой. Но я скажу им, что еслиб эти сетки были не из зеленого шелку, а тверды, как алмаз или крепче тех затворов, в которые ревнивый Вулкан замкнул Венеру и Марса, я и тогда разорвал бы их, как бумажную нитку". И он собрался было уже ехать дальше и разорвать все эти сетки, когда неожиданно увидел, выходивших из под кущи дерев, двух прекрасных пастушек, или двух красавиц, одетых, как пастушки, только вместо кожаных корсетов ни них надеты были тонкие, парчевые, - а юбки были сшиты из золототканной материи. Разсыпавшиеся локонами по плечам волосы их были так светлы, что могли спорить с самим солнцем. Головы их были покрыты гирляндами, сплетенными из зеленого лавру и красного мирту. На вид им было лет 16, 17. Появление их удивило Санчо, ошеломило Дон-Кихота, остановило движение солнца и удерживало всех в каком-то чудном молчании, прерванном одной из пастушек.- "Не разрывайте, пожалуйста, этих сеток", сказала она Дон-Кихоту, "мы их устроили для нашей забавы, а не для того, чтобы задержать вас. Угадывая ваш вопрос, зачем мы протянули их и кто мы такие, я отвечу вам в немногих словах. В одной деревне, в двух милях отсюда, живут несколько гидальго и других благородных лиц, и вот мужья, отцы, братья их условились с своими женами, дочерьми, сестрами, друзьями и родственниками заходить сюда для развлечения, потому что это одно из самых приятных мест в окрестностях. Мы устроиваем здесь новую пасторальную Аркадию; женщины приходят сюда одетыми, как пастушки, мужчины, вам пастухи. Мы выучили на память две эклоги; одну: знаменитого Гарсиласко де ла Веги, другую по португальски великого Камоэнса, но не представляли их еще, потому что мы только вчера приехали сюда. В зелени, на берегу ручья, орошающего эти места, мы разбили несколько палаток. Прошлой ночью мы протянули по деревьям сетки, чтобы ловить птиц, которые придут укрыться здесь от поднятого нами шума. Если вам угодно быть нашим гостем, вы доставите нам большое удовольствие и сами весело проведете время, потому что мы не позволяем нигде приютиться здесь скуке и грусти.

Пастушка смолкла и Дон-Кихот ответил ей: "прекрасная и благородная дама! Встретив купающуюся Диану, Актеон вероятно удивлен был не более, чем я теперь, встречая вашу красоту. Я не могу не отозваться с похвалой об устроенном вами развлечении и очень благодарен вам за ваше приглашение. Если я могу быть, с своей стороны, чем-нибудь полезным, вам остается только сказать и будьте уверены, вас послушают. Мое звание обязывает меня быть благодарным и благосклонным во всем, в особенности к таким дамам, как вы. Если-бы эти сетки, занимающия такое маленькое пространство, покрывали бы весь земной шар, я направился бы отъискивать новые миры, чтобы только не испортить работы ваших рук; и чтобы вы могли сколько-нибудь поверить этой гиперболе, узнайте, что вам говорит это Дон-Кихот Ламанчский, если только когда-нибудь вы слышали это имя".

- Безценный друг души моей! воскликнула другая пастушка, какое счастие, душа моя! с нами говорит самый мужественный, самый влюбленный, самый вежливый рыцарь, какой когда либо существовал на свете, если только напечатанная история дел его не лжет. Рядом с ним - готова биться об заклад, - стоит оруженосец его, Санчо-Пансо, самый милый и остроумный человек на свете.

- Правда ваша, сказал Санчо, я этот самый остроумный оруженосец, а это мой господин, тот самый Дон-Кихот Ламанчский, о котором говорят и печатают.

- Душа моя, обратилась пастушка в своей подруге, попросим их остаться, и обрадуем этим наших знакомых и родных. Я слышала про мужество и подвиги этого рыцаря. Говорят, он в особенности прославился верностью даме своей Дульцинее Тобозской, увенчанной всей Испанией пальмой красоты.

- И она вполне заслуживает этого, подхватил Дон-Кихот, если только не встретит соперника в вашей несравненной красоте. Но только вы напрасно стали бы терять время, удерживая меня здесь; обязанность моего звания не позволяет мне отдыхать нигде.

В это время к ним подошел богато и нарядно разодетый брат одной из пастушек. Пастушки сказали ему, что с ними разговаривал знаменитый Дон-Кихот Ламанчский и оруженосец его Санчо, известные очень хорошо молодому человеку из напечатанной истории их дел. Услышав это, нарядный пастух обратился к рыцарю с предложением услуг и так настоятельно приглашал его в палатки, что Дон-Кихот принужден был уступить. Возле палаток в это время происходила охота и сетки на полнились множеством птиц; обманутые цветом сеток, оне кидались в ту западню, от которой убегали со всевозможной быстротой. На охоте было больше тридцати человек, одетых как пастухи и пастушки. Узнавши, что к ним приехал Дон-Кихот и Санчо, все они, знакомые с историей этих знаменитых искателей приключений, невыразимо обрадовались.

Охотники возвратились в палатки, где стояли столы с свежей, дорогой, обильной провизией, и Дон-Кихоту, возбуждавшему общее удивление, предложили место за верхнем конце стола. После закуски, когда со стола сняли скатерть, Дон-Кихот сказал: "хотя многие утверждают, будто величайший грех - гордость, но и, веруя с другими, что ад населен неблагодарными, величайшим грехом называю неблагодарность. По мере сил моих, я старался избегать его с тех пор, как стал жить рассудком. И если я не могу отплатить всем людям добром за сделанное мне добро, то у меня является, по крайней мере, всегда желание сделать это; и когда я принужден ограничиваться одним желанием, тогда я разглашаю сделанное мне благодеяние. Кто рассказывает о сделанном ему добре, тот выказывает готовность при случае отблагодарить за него делом. Получающие в большей части случаев стоят ниже дающих; над всеми нами стоит Бог, наш общий благодетель, и все наши дары не могут сравняться с его дарами; их разделяет неизмеримое пространство. Но этой бедности нашей помогает благодарность. И я, благодаря за лестный прием, сделанный мне здесь, но не имея возможности отплатить за него таким же приемом, заключаю себя в тесные границы возможного и объявляю, что поместясь посреди этой большой дороги в Сарагоссу, я стану в течение двух дней утверждать с оружием в руках, что эти прелестные пастушки прекраснее и любезнее всех дам за свете, кроме несравненной Дульцинеи Тобозской, единой владычицы моих помыслов, и да не оскорбит это исключение никого из моих слушателей".

Слушавший внимательно своего господина, Санчо не мог удержаться, чтобы не воскликнуть: "найдется ли на свете такой дерзостный человек, который станет утверждать еще, что господин мой безумец! Скажите на милость, господа, найдется ли в любой деревне такой ученый и красноречивый священник, который сказал бы то, что сказал сию минуту мой господин. И найдется ли на всем свете такой храбрый и прославленный рыцарь, который предложил бы то, что предложил мой господин".

В ответ за это Дон-Кихот, повернувшись к своему оруженосцу, гневно сказал ему: "найдется ли на всем свете человек, который не сказал бы, что ты болван, подбитый какой-то хитрой, плутоватой злостью? К чему мешаешься ты не в свои дела; - кто велит тебе поверять - умный я, или безумный? Молчи и не возражай мне ни слова, а поди и оседлай Россинанта, если он расседлан, и я отправлюсь исполнить мое обещание; правота моя торжествует заранее над всяким, это дерзнет противоречить мне". Сказавши это, он встал с недовольным видом со остула и привел всех в несказанное удивление. Что он - умный или безумный? - невольно подумали все.

И напрасно старались отклонить Дон-Кихота от его рыцарского намерения; напрасно уверяли его, что никто не сомневается в благородстве его чувств, и ему нет никакой нужды предпринимать какой бы то ни было подвиг, в доказательство его благодарности и чувства, потому что история его слишком хорошо доказывает это; ничто не в силах было поколебать Дон-Кихота. Сев верхом на Россинанта, он прикрылся щитом, вооружился копьем и поместился на середине дороги, пролегавшей мимо зеленого луга. Санчо последовал за ним на осле, в сопровождении всей пасторальной компании, желавшей узнать, чем кончится это безумное, единственное в своем роде предприятие.

Поместившись верхом на средине дороги, Дон-Кихот потряс воздух этим восклицанием: "рыцари, оруженосцы, верховые и пешие, проходящие или пройдущие в течение двух дней по этой дороге! Услышьте, что странствующий рыцарь, Дон-Кихот Ламанчский, стоит и утверждает здесь, что красота и все изящество мира, кроме красоты владычицы моей Дульцинеи Тобовской, не может сравниться с красотой и любезностью нимф, обитающих на этом лугу, вблизи этих дубрав, и тот, кто говорит противное, пусть предстанет передо мною; я ожидаю его". Дважды повторил рыцарь слово в слово это восклицание, и дважды не услышал его ни один странствующий рыцарь. Но благоприятствовавшая ему более и более судьба пожелала, чтобы спустя несколько времени на дороге показалась толпа всадников, вооруженных большею частью копьями; они ехали беспорядочно смешанной толпой, заметно торопясь. Увидев их, общество, окружавшее Дон-Кихота, удалилось с большой дороги, понимая, что было бы опасно ожидать этой встречи. Один Дон-Кихот твердо и бесстрашно оставался на своем месте, Санчо же прикрылся возжами Россинанта. Между тем беспорядочная толпа с копьями приближалась в рыцарю, и ехавший впереди всадник изо всей силы стал кричать Дон-Кихоту: "посторонись чорт, посторонись, с дороги, или тебя уничтожат быки".

- Нет таких быков, которые бы устрашили меня, ответил Дон-Кихот, хотя бы они были самые ужасные из тех, которых питает Жираца на тучных брегах своих. Признайте, волшебники, признайте вместе и по одиночке то, что я сейчас скажу вам, или я вызываю вас на бой".

Пастух не успел ответить Дон-Кихоту, а Дон-Кихот не успел отвернуться (он не успел бы этого сделать еслиб даже хотел), как стадо быков с шедшими вместе с ними волами и множеством пастухов и людей всякого звания, сопровождавших это стадо в город, где должна была происходить на другой ден битва, - свалили с ног Дон-Кихота, Санчо, Россинанта, осла и перетоптали их своими ногами. Прохождение это помяло кости Санчо, ужаснуло Дон-Кихота, чуть не изувечило осла, да не поздоровилось от него и Россинанту. Тем не менее они поднялись наконец, и Дон-Кихот, шатаясь в ту и другую сторону, пустился бежать за стадом рогатых животных, крича во все горло: "остановитесь, сволочь, волшебники! Вас ожидает всего один рыцарь, не из тех, которые говорят: убегающему врагу поставь серебряный мост". Крики эти не остановили, однако, торопившихся беглецов, обращавших столько же внимания на угрозы рыцаря, как на прошлогодния облака. А между тем уставший Дон-Кихот принужден был остановиться, и более воспламененный гневом, чем насыщенный мщением, сел за краю дороги, ожидая Санчо, Россинанта и осла. Увидав себя вместе, господин и слуга сели верхом, и, не простясь с прекрасной Аркадией, продолжали путь свой не с радостью, а со стыдом.

Глава LIX.

В чистом, прозрачном ручье, протекавшем в тени густо насаженных деревьев, обрели Дон-Кихот и Санчо лекарство от пыли, которой покрыли их невежливые быки. Пустив пастись Россинанта и осла без сбруи и узды, господин и слуга сели на берегу ручья. Дон-Кихот выполоскал рот, умыл лицо и возстановил таким образом упадшую энергию своего духа. Санчо же обратился в котомке и достал оттуда то, что он называл своей провизией. Опечаленный рыцарь ничего не ел, а Санчо из вежливости не смел дотронуться до разложенных перед ним яств, прежде чем отведает их Дон-Кихот. Видя однако, что Дон-Кихот, погруженный в свои размышления, молчал, забывая о пище и о всяких жизненных потребностях, Санчо принялся набивать желудок свой хлебом и сыром; лежавшими у него под рукой.

- Ешь, друг Санчо, сказал ему Дон-Кихот; поддерживай свою жизнь; тебе это нужнее, чем мне, и допусти меня умереть под тяжестью моих размышлений, под ударами моей несчастной судьбы. Я рожден жить - умирая, а ты - умереть с кусом хлеба во рту, и чтобы ты убедился в этом, взгляни на меня в моей напечатанной истории, взгляни на меня прославленного в битвах, мягкого и предупредительного в моих действиях, уважаемого великими мира сего, искушаемого красавицами, и вот теперь, когда я ожидал получить наконец пальмовый венец, заслуженный моими подвигами и мужеством, я вижу себя истоптанным и измятым ногами нечистых животных, О, при этой мысли я скрежещу зубами и, презревая пищей, желал бы умереть с голоду, - этой ужаснейшей из смертей.

Набивая себе рот и двигая с невообразимой скоростью челюстями Санчо ответил: "вы значит несогласны, ваша милость, с этой пословицей: "околевай курица, но только сытой". Что до меня, то я вовсе не думаю убивать себя, а как кожевник стану тянуть кожу зубами, пока не сделаю того, что мне нужно; то есть, кушая, буду тянуть эту жизнь, пока она не достигнет поставленного ей небом предела. Нет ничего глупее, как отчаяваться, подобно вашей милости. Закусивши в плотную, да потом всхрапнувши на этом зеленом лугу, вы, верьте мне, ваша милость, встанете совсем другим человеком.

Дон-Кихот послушал Санчо, находя, что он советовал ему скорее как мудрец, чем как глупец.

- Если-бы ты захотел, друг мой, сделать для меня то, что я попрошу тебя, сказал он своему оруженосцу, ты б облегчил мои страдания и я обрадовался и успокоился бы скорее и плотнее. Санчо, тем временен как я буду спать, отойди в сторону и дай себе по голому телу триста или четыреста ударов Россинантовскими возжами в счет трех тысяч трехсот, назначенных для разочарования Дульцинеи. Стыдно же, в самом деле, оставлять эту даму очарованной по твоей нерадивости.

- Многое можно сказать на это, ответил Санчо; теперь лучше заснем, а там Бог скажет, что делать нам? Хладнокровно отхлестать себя по голодному, измученному телу это, ваша милость, очень тяжело. Пусть госпожа Дульцинеё подождет; и когда она наименьше будет думать, она увидит меня исколотого ударами, как решето; до смерти же все живет на свете; этим я хочу сказать, что я живу еще и при жизни намерен исполнить то, что обещал.

Поблагодарив Санчо за его доброе намерение, Дон-Кихот закусил - немного, а Санчо - много; после чего наши искатели приключений легли и заснули, оставив двух нераздельных друзей Россинанта и осла свободно пастись на тучном лугу. Рыцарь и его оруженосец проснулись довольно поздно, сели верхом и пустились в путь, торопясь поспеть в какую-нибудь корчму; - они нашли ее, однако, не ранее, как проехавши с милю. В корчме, которую Дон-Кихот принял, против своего обыкновения, за корчму, а не за замок, наши искатели приключений спросили хозяина есть-ли у него помещение. Хозяин сказал, что есть такое спокойное и удобное, лучше какого не найти и в Сарагоссе, после чего Санчо отнес сначала свои пожитки в указанную ему комнату, ключь от которой дал ему хозяин, и отведши затем осла и Россинанта в конюшню, засыпав им корму и поблагодарив Бога за то, что господин его принял эту корчму не за замок, отправился за приказаниями к Дон-Кихоту, усевшемуся на скамье.

Между тем наступило время ужинать, и Санчо спросил хозяина, что даст он им закусить?

- Все, что угодно, сказал хозяин; воздушные птицы, земные животные, морские рыбы - всего у меня вдоволь.

- Не нужно так много, сказал Санчо, пары жареных цыплят с нас будет довольно; господин мой кушает немного, да и я не особенный обжора.

- Цыплят нет, сказал хозяин, потому что иного здесь коршунов.

- Ну так зажарьте курицу, но только понежнее.

- Курицу! пробормотал хозяин, я вчера послал штук пятьдесят куриц для продажи в город, но кроме курицы, приказывайте, что вам угодно.

- В таком случае за теленком или козленком дело верно не станет.

- Теперь вся провизия у меня вышла и нет ни теленка, ни козленка, сказал хозяин, но на будущей неделе всего будет вдоволь.

- Будьте здоровы, сказал Санчо; но готов биться об заклад, что сала и яйц найдется у вас вдоволь.

- Гости мои не могут, кажись, пожаловаться на память, ответил хозяин. Я говорю, что у меня нет ни кур, ни цыплят, а они просят яиц. Спрашивайте, ради Бога, чего-нибудь другаго, и отстаньте от меня с вашими курами.

- Полноте шутить, воскликнул Санчо; говорите, что у вас есть и довольно переливать из пустого в порожнее.

- Есть у меня воловьи или телячьи ноги, сказал хозяин, похожия немного на бараньи, приготовленные с луком, чесноком и салон: варясь в печи оне сами просят скушать их.

- Давайте их всех сюда, воскликнул Санчо; я заплачу за них лучше всякого другаго: - это блюдо самое по мне; и все равно воловьи или телячьи эти ноги, лишь бы оне были ноги.

- Я оставлю их для вас одних, сказал хозяин, к тому же здесь находятся теперь все люди порядочные, которые возят с собою провизию, кухню и поваров.

- Ужь не знаю, есть ли кто порядочнее моего господина, ответил Санчо, но его звание не позволяет ему возить с собою корзин с провизией и винами. Мы располагаемся с ним среди лугов и закусываем жолудями и ягодами.

Такого-то рода разговор вел Санчо с хозяином, и когда последний спросил оруженосца, это такой его господин? Санчо ничего не ответил на это. Между тем к ужину Дон-Кихот вошел в свою комнату, хозяин принес бараньи ноги, и рыцарь сел за стол.

Скоро в соседней комнате, отделенной от комнаты Дон-Кихота только легкой перегородкой, рыцарь услышал что этого говорит.

- Дон Иероним, заклинаю вас жизнью, прочтите, в ожидании ужина, другую главу второй части Дон-Кихота Ламанчского (Намек за вторую часть Дон-Кихота, написанную неизвестным автором под вымышленным именем лиценцианта Алонзо Фернандо Авелланеда. Она появилась в то время, когда сам Сервантес писал вторую часть своего бессмертного произведения. По чрезвычайному сходству некоторых мест оригинала с подделкою, нужно думать, что в руках этого мнимого лиценцианта была рукопись 2-й части Дон-Кихота Сервантеса.). Услышав свое имя, Дон-Кихот приподнялся со стула, и, весь обратившись в слух, стал слушать, что говорят про него.

- Дон-Жуан, ответил дон Иеронин, к чему читать эти глупости? Кто прочел первую часть Дон-Кихота, тот не может читать этой второй.

- И однако, сказал Дон-Жуан; нам все таки не мешало бы прочесть ее; нет такой дурной книги, в которой не было бы чего-нибудь хорошаго. Одно мне не нравится в ней - это то, что Дон-Кихот перестает любить Дульцинего.

Услышав это, Дон-Кихот с негодованием воскликнул: "тому, кто скажет, что Дон-Кихот Ламанчский забыл или может забыть Дульцинею Тобозскую, я докажу равным оружием, что он сильно ошибается; Дон-Кихот не может забывать, а Дульцинеё не может быть забываема. Девиз Дон-Кихота постоянство, а произнесенный им обет быть неизменно верным своей даме."

- Кто это говорит? спросили в другой комнате.

- Никто, другой, как сам Дон-Кихот Ламанчский ответил рыцарь, который станет поддерживать с оружием в руках не только все сказанное им, но даже все то, что он скажет: у хорошего плательщика за деньгами дело не станет.

В ту же минуту два благородных господина (по крайней мере за вид они казались такими) отворили дверь своей комнаты и один из них, кинувшись на шею Дон-Кихоту, дружески сказал ему: "ваш образ не может скрыть вашего имени, ни ваше имя вашего образа. Вы, без всякого сомнения, истинный Дон-Кихот Ламанчский, путеводная звезда странствующего рыцарства, вопреки тому автору, который вознамерился похитить у вас ваше имя и уничтожить ваши подвиги в этой книге." При последнем слове он взял из рук своего товарища книгу и передал ее Дон-Кихоту. Рыцарь взял книгу, молча перелистал ее и не много спустя отдал назад. В этом немногом, что я прочел здесь, сказал он, я нашел три несообразности: первое, несколько слов прочитанных в предисловии (В этом предисловии грубо ругают Сервантеса.); во вторых её аррагонский язык, и в третьих, это особенно доказывает невежество автора, ложь в самом важном месте: он называет жену Санчо Пансо - Терезу Пансо - Марией Гутьерец (Здесь Сервантес не помнит, что он говорит.); если же он лжет в главном, то можно думать, не лжет ли он и во всем остальном.

- Нечего сказать, славный историк, воскликнул Санчо; видно отлично знает он нас, если жену мою Терезу Пансо называет Марией Гутьерец. Ваша милость, возьмите, пожалуйста, эту книгу и посмотрите помещен-ли я там и изуродовано ли и мое имя.

- Должно быть вы - Санчо Пансо, оруженосец господина Дон-Кихота? сказал дон-Иероним.

- Да, я этот самый оруженосец и горжусь этим, ответил Санчо.

- Ну так, клянусь Богом, воскликнул дон-Иероним, историк этот описывает вас вовсе не таким порядочным человеком, каким я вижу вас. Он выставляет вас глупцом и нисколько не забавным обжорой, - словом далеко не тем Санчо, каким изображены вы в первой части истории господина Дон-Кихота.

- Прости ему Бог, ответил Санчо, лучше бы он оставил меня в моем углу и не вспоминал обо мне; устроить пляску можно только умеючи играть на скрипке и святой Петр только в Риме находится у себя дома.

Путешественники пригласили Дон-Кихота отъужинать вместе с ними, говоря, что в этой корчме нельзя найти кушанья, достойного такого рыцаря, как Дон-Кихот. Всегда вежливый и предупредительный, Дон-Кихот уступил их просьбам и поужинал вместе с ними, оставив Санчо полным хозяином поданного ему ужина. Оставшись один Санчо сел на верхнем конце стола, а рядом с ним хозяин, тоже большой охотник до воловьих ног;

За ужином Дон-Жуан спросил Дон-Кихота: вышла ли Дульцинеё Тобозская замуж, родила ли, беременна ли она, или, храня обет непорочности, она помнит о влюбленном в нее рыцаре.

- Дульцинеё чиста и невинна еще, сказал Дон-Кихот, а сердце мое более постоянно теперь чем когда-нибудь; отношения наши остаются по прежнему платоническими, но только увы! красавица превращена в отвратительную крестьянку. И он рассказал им во всей подробности очарование своей дамы, свое приключение в Монтезиносской пещере и средство, указанное мудрым Мерлином, для разочарования Дульцинеи, состоявшее, как известно в том, чтобы Санчо отодрал себя. С необыкновенным удовольствием слушали путешественники из уст самого Дон-Кихота его удивительные приключения. И они столько же удивлялись безумию рыцаря, сколько изяществу, с каким он рассказывал свои безумства, являясь то умным и мыслящим человеком, то заговариваясь и начиная городить чепуху; слушатели его решительно не могли определить, на сколько далек он от безумца и от мудреца.

Санчо между тем поужинал и, оставив хозяина, отправился в своему господину; "пусть меня повесят", сказал он, входя в комнату, "если автор этой книги не хочет рассорить нас. И если он называет меня, как вы говорите, обжорой, так пусть не называет хоть пьяницей".

- А он именно пьяницей и называет вас, перебил дон-Иероним. Не помню где и как, но знаю, что он выставляет вас не совсем в благоприятном свете.

- Поверьте мне, господа, ответил Санчо, что Дон-Кихот и Санчо, описанные в этой истории, совсем не те, которые описаны в истории Сид-Гамед Бененгели; - у Сид-Гамеда описаны мы сами: господин мой мужественный, благоразумный, влюбленный; я - простой, шутливый, но не обжора и не пьяница.

- Я в этом уверен, сказал Дон-Жуан, и скажу, что следовало бы запретить, еслиб это было возможно, кому бы то ни было, кроме Сид-Ганеда, описывать приключения господина Дон-Кихота, подобно тому как Александр не позволил срисовывать с себя портретов никому, кроме Аппеллеса.

- Портрет мой пусть пишет кто хочет, заметил Дон-Кихот, но только пусть не безобразят меня; - всякое терпение лопает наконец, когда его безнаказанно оскорбляют.

- Как можно безнаказанно оскорбить господина Дон-Кихота, ответил Дон-Жуан; какого оскорбления не отмстит он, если только не отразил его щитом своего терпения, которое должно быть могуче и широко.

В подобных разговорах прошла большая часть ночи; и хотя Дон-Жуан и его друг упрашивали Дон-Кихота прочесть еще что-нибудь в новой истории его и увидеть каким тоном поет он там, но Дон-Кихот на отрез отказался от этого. Он сказал, что считает книгу эту прочтенной им, негодной от начала до конца, и вовсе не желает обрадовать автора её известием, что ее читал Дон-Кихот. "К тому же," добавил он, "не только глаз, но даже самая мысль должна отворачиваться от всего грязного, гаерского и неприличнаго.

Дон-Кихота спросили, куда он намерен отправиться? "В Сарагоссу," сказал Дон-Кихот, "чтобы присутствовать на каждогодно празднуемых там играх". Дон-Жуан сказал ему на это, что в новой истории его описывается, как он, или кто-то другой прикрывшийся его именем, присутствовал в Саррагосе на турнирах и добавил, что это описание бледно, вяло, убого в описании нарядов, и вообще весьма глупо.

- В таком случае я не поеду в Саррагоссу, сказал Дон-Кихот, и обнаружу перед целым светом ложь этой истории; пусть убедится мир, что я не тот Дон-Кихот, о котором пишет этот самозваный историк.

- И отлично сделаете, сказал дон-Иероним; в тому же в Барселоне тоже готовятся турниры, на которых вы в состоянии будете выказать вашу ловкость и мужество.

- Это я и думаю сделать, ответил Дон-Кихот; но пора уж спать и я прошу вас позволить мне проститься с вами и считать меня отныне вашим преданнейшим другом и слугой.

- Я тоже прошу об этом, сказал Санчо; быть может и я на что-нибудь пригожусь.

Простившись с своими новыми знакомыми, Дон-Кихот и Санчо воротились в свою комнату, изумив Дон-Жуана и Иеронима этим удивительным смешением ума с безумием. Они поверили, что это действительно Дон-Кихот и Санчо, вовсе не похожие на тех, которых описал аррагонский историк.

Дон-Кихот встав рано по утру и постучав в перегородку, отделявшую от него соседнюю комнату, попрощался с своими новыми знакомыми. Санчо щедро заплатил хозяину, и на прощание посоветовал ему умереннее расхваливать удобства и изобилие своего заезжаго дома, или же держать в нем побольше припасов.

Глава LX.

Свежее утро обещало прохладный день, когда Дон-Кихот покидая корчму, просил показать ему дорогу в Барселону; о Сарагоссе он и не вспомнил, так сильно хотелось ему обличить во лжи этого нового, грубо обошедшагося с ним историка. В продолжении шести дней с ним не случилось в дороге ничего такого, что стоило бы быть описанным. Но за шестой день, удалясь с большой дороги, он был застигнут ночью в густом дубовом или пробковом лесу; - Сид Гамед говорит об этом не так определенно, как обо всем другом. Господин и слуга слезли с своих верховых животных, и Санчо, успевший уже четыре раза закусить в этот день, устроился себе под деревом и скоро захрапел. Но Дон-Кихот, бодрствовавший не столько от голоду, сколько под тяжестью своих размышлений, не мог сомкнуть глаз. Воображение его витало в многоразличных пространствах. То видел он себя в Монтезиносской пещере, то видел свою даму Дульцинею, превращенной в крестьянку и прыгавшую на осла, то слышались ему слова мудрого Мерлина, напоминавшие рыцарю о бичевании, которым можно было разочаровать Дульцинею. Его терзало это хладнокровие, эта безчувственность оруженосца, давшего себе до сих пор всего пять ударов, - капля в море в сравнении с тем, что он должен был дать себе. Волнуемый этими мыслями, он с досадою сказал себе: если Александр Великий, рассекая гордиев узел, сказал, что можно одинаково разрезать, как и развязать, и если это не помешало ему покорить всю Азию, то не понимаю, почему бы мне самому не отодрать Санчо. Если Дульцинеё может быть разочарована только тогда, когда Самчо даст себе три тысячи и столько-то ударов, так не все ли равно, даст ли он их сам себе, или ему дадут их? все дело в том, чтобы дать их, а какой рукой, это все равно. Под влиянием этой мысли он устроил себе из Россинантовской узды род кнута, подошел в Санчо и принялся расстегивать ему штаны. Но чуть только он приступил к этому делу, как Санчо в ту же минуту пробудился, открыл глаза и тревожно спросил: "кто это?"

- Я, отвечал Дон-Кихот; я прихожу исправить твою небрежность и облегчить свои страдания. Я пришел отодрать тебя, Санчо, и немного рассчитаться за тебя с тяготеющим на тебе долгом. Дульцпнеё погибает, ты ни о чем не думаешь, я умираю с горя; скидай же добровольно штаны и я отсчитаю тебе в этом уединенном месте тысячи две ударов.

- Нет, нет, воскликнул.Санчо, успокойтесь ваша милость, или мы наделаем такого шуму, что глухие услышат нас. Я должен отхлестать себя добровольно, а не насильно: и теперь у меня нет ни малейшей охоты приниматься за это дело; довольно если я дам вашей милости слово отхлестать и согнать с себя мух, когда мне будет угодно.

- Я не могу положиться на тебя, сказал Дон-Кихот, у тебя черствое сердце, и хотя ты виллан, но тело у тебя нежное; говоря это, Дон-Кихот силился развязать Санчо штаны. Но не тут то было. Санчо вскочил на ноги, обхватил своего господина руками, свалил его на землю и упершись правым коленом в грудь Дон-Кихота, взял его за руки, так что тот не мог ни двинуться, ни дохнуть. Напрасно Дон-Кихот хриплым голосом кричал ему: "изменник! что ты делаешь? ты возстаешь на своего господина? ты нападаешь на того, кто тебя кормит хлебон".

- Я не возвожу и не низвожу короля! ответил Санчо; я защищаю от своего господина самого себя. Оставьте меня в покое, не упоминайте пока ни о каких ударах и я вас пущу, или "ты умрешь изменник, враг дон-Санчо".

Дон-Кихот пообещал Санчо оставить его в покое, поклялся жизнью своих мыслей, что он не коснется и ворса на его камзоле и предоставит ему заботу отодрать себя когда ему будет угодно. Санчо встал и поспешно отошел в сторону, но прислонясь к дереву, он почувствовал, что кто-то дотрагивается до его головы. Протянув руку, он ощупал одетые человеческие ноги. Не помня себя от страха, он побежал укрыться вблизи другаго дерева, но там случилось тоже самое, и испуганный оруженосец кликнул на помощь рыцаря. Дон-Кихот поспешил на зов Санчо и спросил, что испугало его? "Эти деревья наполнены человеческими руками и ногами", ответил Санчо. Прикоснувшись к деревьям Дон-Кихот сразу догадался в чем дело.

- Чего бояться? сказал он; это должно быть руки и ноги каких-нибудь бандитов, повешенных здесь на деревьях; явный знак, что мы должны быть возле Барселоны. - Все это было совершенно справедливо. Проснувшись, ваши искатели приключений увидели на заре тела бандитов, покрывавшие лесные деревья. Наступил день, и если мертвые бандиты испугали наших искателей приключений, тем сильнее испугались они, увидевши утром возле себя сорок живых бандитов, окруживших рыцаря и его оруженосца; бандиты приказами им на кадодонском наречии не двигаться с места до прихода атамана. Дон-Кихот стоил пешком, конь его был без уздечки, копье прислонено в дереву, так что рыцарь лишен бых всех средств защиты. Скрестив руки и опустив на грудь голову, он принужден бых безмолвно сохранить себя для лучших времен. Бандиты осмотрели осла и не оставили ничего в чемодане и котомке Санчо, и благо еще, что он спрятал в кушаке деньги, подаренные ему герцогом и те, которыми он запасся дома.

Тем не менее молодцы обшарили бы его и узнали, что спрятано у него между телом и кожей, еслиб в эту минуту не появился атаман, - человек лет тридцати четырех, брюнет, с строгим, повелительным взглядом. Он бых верхом на сильном коне и с боку возле кольчуги его красовались две пары пистолетов. Видя, что его оруженосцы (так называют себя разбойники) собираются обобрать Санчо Пансо, он велел им остановиться, и бандиты в ту же минуту послушали его; таким то образом пояс остался при Санчо. Атаман удивился, увидев прислоненное в дереву копье, лежащий на земле щит и закованного в железо Дон-Кихота, стоявшего с самым грустным лицом, какое могла родить печаль.

"Успокойтесь," сказал атаман Дон-Кихоту, "вы попали не к какому-нибудь варвару Озирису, а к Роке Гинару, более сострадательному, чем жестокому."

- Безстрашный Рок! отвечал Дон-Кихот, меня томит не то, что я очутился в твоих руках, но что нерадивый, я допустил взять себя в плен, оставив коня своего без узды; как странствующий рыцарь я обязан быть всегда на страже самого себя. Скажу тебе, великий Гинар, что еслиб меня застали верхом на коне, с щитом в руках, то не скоро бы овладели мною, потому что я Дон-Кихот Ламанчский, наполнивший мир славою моих подвигов.

Рок Гинар в ту же минуту понял, что Дон-Кихот больший безумец чем храбрец, и хоть он слышал это имя, тем не менее никогда не верил рассказам об этом рыцаре и никак не мог вообразить, чтобы на свете пришла кому-нибудь дурь сделаться странствующим рыцарем. И он чрезвычайно обрадовался этой встрече, увидев глаз на глаз то, о чем он слышал.

- Мужественный рыцарь! сказал он ему, не отчаивайтесь, и не кляните судьбу, приведшую вас сюда. Быть может в роковых этих встречах, заблудший жребий ваш найдет свои истинный путь; ибо непредугаданными путями небо воздвигает падших и обогащает бедных.

Дон-Кихот собирался благодарить Рока, но в эту минуту в лесу раздался шум, похожий на топот нескольких всадников. На деле оказался однако всего один всадник, молодой человек лет двадцати, скакавший во всю прыть; он бых в широких панталонах и в зеленом штофном камзоле с золотой бахрамой, в валонской шляпе, в навощенных сапогах с золотыми шпорами, с шпагой, кинжалом, маленьким мускетом и двумя пистолетами за поясом. Заслышав конский топот, Рок обернулся и встретился глазами с молодым щеголем, сказавшим атаману: "я искал тебя, бесстрашный Рок, в надежде, что ты облегчишь, если не исцелишь мои страдания. Но, чтобы не держать тебя в недоумении, скажу тебе, это я такой; ты, как я вижу, не узнаешь меня. Я - Иеронима Клавдия, дочь Симона Форта, твоего искреннего друга и заклятого врага Клокель Торелльяс, принадлежащего в враждебной тебе стороне. У твоего личного врага Торелльяса, ты знаешь, есть сын дон Винцент, по крайней мере он назывался так два часа тому назад. Но, чтобы не распространяться слишком о своих несчастиях, я расскажу тебе все дело в немногих словах. Винцент любил меня и я любила его взаимно, тайно от отца; что делать! нет в мире такой бесстрастной женщины, у которой не было бы времени удовлетворить её желаниям, когда она позволяет им овладеть собой. Винцент поклялся быть моим мужем, я поклялась быть его женой, и все ограничилось пока взаимно данными клятвами. Вчера я узнала, что Винцент, презрев свои клятвы, женится на другой и что сегодня утром должна быть его свадьба! Эта потрясающая новость положила предел моему терпению. Отца моего не было дома, и потому мне легко было одеться в это платье и поскакать к Винценту, которого я нагнала за милю отсюда. Не теряя времени на пустые жалобы и оправдания, я выстрелила в него сначала из одного карабина, потом из этих пистолетов, всадила ему в тело более двух пуль, и открыла в нем выходы, из которых честь моя вытекла с его кровью. Окровавленный, он остался на месте в руках своих слуг, которые не могли или не смели защищать его. Теперь я прихожу к тебе с просьбою помочь мне бежать во Францию, где у меня есть родные, у которых я в состоянии буду безопасно жить, и вместе с тем прошу тебя, защити отца моего от мщения многочисленной родни Винцента.

Удивленный прекрасной наружностью, энергией и странным приключением прекрасной Клавдии, Рок ответил ей: "отправимся, прекрасная дама, прежде всего взглянуть умер ли ваш враг, а потом подумаем, что делать нам?"

"Пусть никто не трудится защищать эту даму!" воскликнул в эту минуту Дон-Кихот, слушавший с большим вниманием Клавдию и ответ Рока. "Дайте мне коня, оружие, и ожидайте меня здесь. Я отправлюсь за этим рыцарем, и живого или мертвого заставлю его сдержать слово, данное им этой обворожительной красавице".

- И пусть никто в этом не усумнится, добавил Санчо, у господина моего счастливая рука в деле устройства супружеств. Не более двух недель тому назад он заставил одного молодого господина обвенчаться с одной молодой девушкой, которой он дал слово жениться, а потом отперся от него, и еслиб волшебники, преследующие моего господина, не преобразили этого молодого человека в лакея, то эта девушка не была бы теперь девушкой.

Думавший в эту минуту более о приключении прекрасной Клавдии, нежели о своих пленниках, Рок не слышал ни господина, ни слуги, и приказав своим оруженосцам отдать Санчо все, что они забрали у него, велел им отправиться туда, где они провели ночь, а сам поскакал с Клавдией отыскать Винцента раненого или мертваго. Они приехали туда, где Клавдия оставила своего жениха, но нашли там только следы пролитой крови. Оглянувшись по сторонам, они заметили несколько человек на вершине одного холма и догадались, что это должно быть слуги дон-Винцента, уносящие своего господина живым или мертвым, чтобы перевязать или похоронить его. Пришпорив коней, Рок и Клавдия догнали медленно двигавшихся слуг дон-Винцента, умолявшего их угасающим голосом, оставить его умереть в этом месте; боль от ран не позволяла ему отправиться дальше. Соскочив с коней Рок и Клавдия приблизились в умирающему. При виде Гинари слуги дон-Винцента перепугались, еще более перепугалась Клавдия взглянув за своего жениха. Полу-суровая, полу-смягченная подошла она к Винценту и, взяв его за руку, сказала ему: "еслиб ты отдал мне, как обещал эту руку, никогда не очутился бы ты в подобном положении". Раненый Винцент открыл почти уже закрытые смертью глаза свои и узнав Клавдию ответил ей: "прекрасная, обманутая Клавдия! я вижу, что ты меня убила; но не того заслуживала моя любовь к тебе: никогда не желал я оскорбить тебя ни поступком, ни намерением".

- Как, воскликнула Клавдия, разве не отправлялся ты сегодня утром обвенчаться с богатой наследницей Бальбастро - Леонорой?

- Никогда, ответил Винцент; злая звезда моя принесла тебе эту ложную весть; она пожелала, чтобы ты убила меня в припадке ревности; но я счастлив, оставляя жизнь мою в твоих руках, и, чтобы ты поверила мне, возьми, пожми, если хочешь, эту руку и стань моей женой. Ни чем другим не могу я уничтожить нанесенное мною тебе, как думаешь ты, оскорбление.

Клавдия пожала ему руку, но сердце её вместе с тем так сжалось, что она без чувств упала на окровавленную грудь умиравшего дон-Винцента; смущенный Рок не знал, что делать. Слуги побежали за водой, чтобы освежить двух любовников и успели призвать к чувству Клавдию, но увы! не призвали к жизни дон-Винцента. Увидев его лежащим без чувств, убедившись, что он перестал ужь жить, Клавдия потрясла воздух стонами и наполнила небо своими жалобами; она рвала за себе волосы и бросала их на ветер, раздирала лицо и являла все признаки самого тяжелаго отчаяния. "Жестокая, неблагоразумная женщина!" воскликнула она. "Как легко исполнила ты свое ужасное намерение! О, яростная ревность, в какому ужасному концу приводишь ты тех, которые позволяют тебе овладеть их сердцами! Безценный жених мой! теперь, когда ты мой, неумолимая судьба уносит тебя с брачного ложа в могилу!" В словах Клавдии было столько горечи и отчаяния, что даже на глазах Рока выступили слезы, а он не проливал их напрасно. Слуги также рыдали на взрыд; Клавдия то и дело падала в обморок, и весь холм казался местом скорби и слез. Рок Гинар приказал, наконец, слугам дон-Винцента отнести прах несчастного господина их в отцовский дом, - до него было недалеко, - чтобы предать его там земле. Клавдия же изъявила желание удалиться в монастырь, в котором одна из её теток была настоятельницей, желая окончить жизнь свою под кровом бессмертного и более прекрасного Жениха. Одобрив её святое решение, Рок предложил проводить ее до того места, где она желала укрыться, и защищать отца её от мести родных дон-Винцента. Клавдия отказалась от этого и с растерзанным сердцем удалилась с холма. Слуги дом Винцента понесли домой труп господина их, а Рок возвратился к своей шайке. Таков был конец любви Клавдии Иеронимы. Удивляться ли этому? ничем неудержимый порыв слепой ревности направлял волю несчастной невесты.

Рок Гинар нашел своих оруженосцев так, где приказал им ожидать себя. Посреди их - верхом на Россинанте - сидел Дон-Кихот, уговаривая бандитов отказаться от этой жизни, одинаково опасной для тела и души. Но большая часть его слушателей были грубые гасконцы, и речь Дон-Кихота не производила на них особенного впечатления. Воротившись, Рок прежде всего опросил Санчо, получил ли он назад взятые у него вещи?

- Получил, ответил Санчо, и теперь не досчитываюсь только трех головных платков, дорогих для меня, как три большие города.

- Что ты городишь? воскликнул один из бандитов, эти платки у меня, они трех реалов не стоят.

- Твоя правда, сказал Дон-Кихот, но оруженосец мой ценит их так высоко во вниманию к той особе, которая дала их мне.

Рок Гинар велел отдать Санчо его платки, и выстроив затем свою шайку приказал разложить перед бандитами вещи, деньги, одежду, словом все, что было награблено ими со дни последнего раздела; после чего, быстро оценив всю эту добычу и переведши на деньги то, чего нельзя было разделять, он распределил все это между своими оруженосцами с такой справедливостью, что ни в чем не преступил ни одного пункта распределительного права. Все остались довольны, и Рок сказал Дон-Кихоту: "если-бы с этими людьми не быть таким справедливым и точным, так не сладить с ними никому". Услышав это, Санчо добавил, "по тому, что я вижу здесь, можно судить, как иного значит справедливость даже у воров". В ответ на это, один бандит поднял аркебуз, и вероятно размозжил-бы им голову Санчо, если-бы Рок не удержал его. Санчо весь затрясся и поклялся не раскрывать рта, пока он будет в обществе этих господ. В эту минуту прискакал бандит-часовой, поставленный следить на дороге за всеми прохожими и проезжими и уведомлять атамана обо всем, что случится. "Господин мой!" сказал он Року "неподалеку отсюда на дороге в Барселону показалось много народу".

- Какого? того ли, что мы ищем или того, что нас ищет? спросил Рок.

- Того, что мы ищем, отвечал часовой.

- В таком случае вперед, воскликнул Рок бандитам, и привести сюда этих людей всех до одного.

Бандиты поспешили исполнить приказание атамана, и Рок остался один с Дон-Кихотом и Санчо, в ожидании возвращения своей шайки. "Наш образ жизни, господин Дон-Кихот", сказал он рыцарю, "должен несказанно поражать вас; наши приключения, кстати сказать весьма опасные, должны казаться вам чем-то совершенно новым; и я нисколько этому не удивлюсь: трудно найти более опасную и беспокойную жизнь чем жизнь бандита. Мщение, какое то ненасытимое желание мщения, способное поколебать самое добродушное сердце, заставило меня взяться за это ремесло; от природы я человек добрый и мягкий, но желание отмстить одно нанесенное мне оскорбление заглушило во мне всякое другое чувство, и я упорно остаюсь бандитом, хотя очень хорошо понимаю, в чему это может привести. И подобно тому, как один грех влечет за собою другой, как одна бездна ведет в другую, так и мною до того овладело чувство мщения, что я являюсь мстителем не только своих оскорблений, но и чужих. И однако Бог не лишает меня надежды выйти когда-нибудь из лабиринта заблуждений моих и достигнуть пристани спасения".

Благородная речь Рока крайне удивила Дон-Кихота. Он никогда не думал, чтобы между людьми грабежа и разбоя мог найтись благородно мыслящий человек.

"Благородный Рок", сказал ему Дон-Кихот; "человек, почувствовав, что он болен, и что ему необходимо лечиться делает первый шаг в выздоровлению. Вы знаете чем вы больны, и небо, или лучше сказать наш общий врач - Бог укажет вам целебное для вас лекарство, чудесно исцеляющее нас мало-по-малу. К тому же грешник, одаренный умом, стоит ближе к раскаянию, нежели глупец. Мужайтесь же, Рок, и ожидайте исцеления от вашей совести. Если же вы хотите сократить путь к покаянию и легче обрести стезю спасения, отправтесь со мною: я вас научу быть странствующим рыцарем. Странствующий рыцарь претерпевает столько лишений, выносит столько трудов, столько приходится испытать ему несчастных приключений, что вы можете смело обречь себя на эту жизнь в виде искупительного бичевания, и считать себя с той минуты вознесенным на небо".

Рок не мог не улыбнуться этому совету, и переменив разговор рассказал Дон-Кихоту трагическую историю Клавдии Иеронимы. Разсказ этот до глубины души потряс Санчо; красота и ярость несчастной девушки произвели на него перед тем глубокое впечатление. Между тем оруженосцы Рока вернулись с так называемой ими охоты и привели с собою двух благородных всадников, двух пеших пилигримов, карету, в которой ехало несколько женщин в сопровождении шести слуг верхом и пешком - и наконец двух молоденьких погонщиков. Пленники ехали посреди окружавших их бандитов. В глубокой тишине двигались победители и побежденные ожидая, что скажет им великий Рок Гинар. Атаман прежде всего спросил двух благородных всадников: это они? куда отправляются и сколько с ними денег?

- Мы испанские пехотные капитаны, ответил один из них; товарищи наши в Неаполе, а мы отправлялись в Барселону: там, как слышно, стоят в рейде четыре фрегата, с приказанием отплыть в Сицилию; на них мы собирались уехать. С двумя или тремя стами червонцев в кармане мы считали себя богачами и радостно отправлялись в дорогу; у бедного солдата не бывает обыкновенно больших денег.

С таким же вопросом обратился потом Рок к пилигримам. Пилигримы ответили, что они намеревались отплыть в Рим, и что у них обоих найдется, может быть, реалов шестьдесят. За тем Рок спросил, что это за дамы в карете, куда оне отправляются и сколько везут с собою денег? Один из лакеев, сопровождавших верхом дан в карете, ответил, что это едет дона Гионар да Канонес, жена управляющего неаполитанским наместничеством с маленькой дочерью, служанкой, дуэньей и шестью слугами, и что она везет с собою около шестисот червонцев денег.

- У нас набралось, значит, девятсот червонцев и шестьдесят реалов, воскликнул Рок. Нас всех шестьдесят, сосчитайте же, сказал он бандитам, сколько приходится на долю каждаго; я плохой счетчик.

Услышав это, бандиты в один голос воскликнули: "да здравствует Рок Гинар! многая ему лета! на зло судам и шпионам, поклявшимся погубить его."

Но не так радостно выслушали эти слова пленники. Капитаны понурили голову, дама сильно опечалилась, да не особенно обрадовались богомольцы, когда им объявили конфискацию их имуществ. Несколько минут продержал их Рок в этом томительном ожидании, которое можно было прочитать на их лицах на расстоянии выстрела из аркебуза, но он не хотел мучить их слишком долго.

- Будьте так добры, сказал он вежливо обратясь к капитанам, одолжите мне шестдесят червонцев, а у госпожи супруги управляющего я попрошу восемдесят, для моей шайки;- вы знаете, господа, священник, живет обеднями, которые поет, - за тем вы можете безопасно продолжать ваш путь; я вам данм провожатого, чтобы не испытать. вам неприятностей в случае, встречи с другими оруженосцами моими, отправившимися на поиски в разные места. Никогда не намеревался я делать что либо неприятное военным, или оскорблять дам, особенно знатных.

Офицеры не находили слов благодарить Рока за его любезность и великодушие; по их мнению, трудно было поступить в этом случае великодушнее Рока. Дона же Гиомар де Канонес хотела было выйти из кареты и кинуться к ногам великого атамана, но Рок не только остановил ее, но попросил еще извинения в сделанной задержке и нанесенном ей убытке, оправдываясь обязанностями, налагаемыми на него его суровым званием. Госпожа в карете приказала одному из своих слуг тотчас же отдать Року восемдесят червонцев, а капитаны заплатили уже потребованные от них шестдесят. Богомольцы также собрались достать свои мошны, но Рок велел им оставаться спокойными. Обернувшись затем к своей шайке он сказал: "из этих ста сорока червонцев вам придется по два червонца на брата, и останется еще двадцать; дайте из них десять этим богомольцам, а другие десять этому доброму оруженосцу на память о нас." После этого принесли чернильницу и портфель, - Рок постоянно возил их с собою, - и атаман вручил начальнику конвоя, предназначенного сопровождать путешественников, охранный лист. Простившись за тем с путешественниками, он позволил им продолжал путь, до того удивив их прекрасной наружностью, великодушием и своим странным образом жизни, что они готовы были видеть в нем скорее Александра Великого, чем прославленного бандита. В эту минуту один из оруженосцев его сказал на гасконско-испанском наречии: "нашему атаману пристало быть более монахом, чем бандитом, но только с этих пор пусть великодушничает он, если хочет, на свои деньги, а не на наши". Несчастный проговорил это не так тихо, чтобы Рок не услышал его; не долго думая, он обнажил мечь и раскроил дерзкому башку чуть не на двое. "Вот как я наказываю дерзких, не умеющих держать на привязи языка", сказал он. Бандиты ужаснулись, но никто из них не ответил ни слова; такое уважение, такую боязнь внушал в себе атаман.

Отошедши за тем в сторону, Рок написал письмо одному из своих друзей в Барселону, уведомляя его, что возле него находится тот знаменитый странствующий рыцарь Дон-Кихот Ламанчский, о котором говорят столько удивительнаго; Рок уверял своего друга, что этот удивительный рыцарь обладает большими сведениями и интересен до нельзя. Он добавил, что на четвертый день, именно в праздник Иоанна Крестителя, он привезет его в Барселону, вооруженного с головы до ног всевозможным оружием, верхом на Россинанте, и оруженосца его Санчо верхом на осле. "Не забудьте уведомить об этом друзой наших Пиаррос", писал он, "пусть позабавит их Дон-Кихот. Хотел бы я лишить этого удовольствия врагов их Каделль, но это невозможно: умные безумства Дон-Кихота и милые речи оруженосца его Санчо Пансо не могут не забавлять в одинаковой степени всего мира".

Рок отправил письмо с одним из своих оруженосцев; одевшись землевладельцем оруженосец этот пробрался в Барселону и вручил письмо кому следовало.

Глава LXI.

Три дня и три ночи пробыл Дон-Кихот с Роком, и еслиб рыцарь пробыл с бандитами триста лет, он и через триста лет не перестал бы удивляться их жизни, никогда бы не свыкнулся с ней. Вокруг него в одном месте вставали, в другом обедали; то вдруг убегали не зная от кого, то ожидали, не зная чего. Все спали, не ложась, беспрерывно пробуждаясь и меняя места: бандиты то и дело расставляли часовых, слушали крики вожатых, раздували фитили аркебуз,- аркебуз было впрочем немного, большая часть бандитов вооружена была ударными мушкетами. Рок проводил ночи вдали от своих, так что шайка никак не могла догадаться, где атаман? Безчисленные объявления Барселонского наместника, назначавшего цену за голову Рока, держали его в постоянной тревоге, и он проводил ночи всегда вдали от своих. Он не смел довериться никому, страшась быть убитым или преданным в руки правосудия своими же сообщниками; тяжела и жалка была его жизнь.

Наконец Рок, Дон-Кихот, Санчо и вся шайка отправилась разными извилинами и скрытыми тропинками в Барселону, и приехали туда ночью, накануне дня Св. Иоанна Крестителя. Обнявши Дон-Кихота и Санчо, последнему Рок подарил на прощание обещанные десять червонцев,- и обменявшись за тем с рыцарем тысячью взаимных любезностей и предложений услуг, он расстался с нашими искателями приключений. По отъезде Рока, Дон-Кихот, верхом на коне, дождался улыбки алой зари, которая обрадовала взоры его, осветивши цветистые долины; почти в туже минуту слух его был приятно поражен звуками труб и барабанов, и криками бегущей толпы, покидавшей, как казалось, город. Мало-по-малу заря погасла в лучах солнца, и лик его, превосходивший величиною щит, озарил городской горизонт. Оглянувшись по сторонам Дон-Кихот и Санчо заметили море; им никогда еще не приходилось видеть его, и оно показалось им несравненно больше руидерских лагун Ламанча. Они увидели также собранные в порте галеры. Опустив шатры, галеры украсились разноцветными знаменами и флагами, то колыхавшимися на ветре, то, опускаясь, колыхавшими воду. Внутри галер раздавались звуки труб и рогов, и громозвучная, воинственная мелодия распространялась далеко в воздухе. Тихо и спокойно было море, и на гладкой поверхности его галеры стали двигаться и как бы маневрировать, а между тем из города выехало безчисленное множество всадников в богатых нарядах, верхом на прекрасных конях и стали устраивать за городом род турнира. С галер открыли продолжительную пальбу, на которую ответили с фортов и городских стен. Загудела тяжелая крепостная артиллерия, сливаясь с выстрелами галерных пушек. Не волновалось море и все казалось радовалось и радовало улыбавшуюся землю на светлом и свежем воздухе, отуманиваемом лишь дымом артиллерии. Санчо не постигал, как эти двигавшиеся за воде гиганты могли иметь столько ног.

В эту минуту щегольские всадники с приветным воинским кликом устремились туда, где стоял пригвожденный удивлением к своему месту Дон-Кихот. "Милости просим, милости просим к нам, зеркало, светило и путеводная звезда странствующего рыцарства!" громким голосом сказал Дон-Кихоту один из всадников, предуведомленный Роком о прибытии рыцаря в Барслону. "Милости просим к нам, не того самозванного Дон-Кихота Ламанчского, которого показали нам недавно в ложной истории, но истинного, благородного, верного Дон-Кихота, описанного цветом историков Сид Гамедом Бененгели".

Дон-Кихот не отвечал ни слова, а всадники не дожидались его ответа, но проворно повернув коней окружили рыцаря со всех сторон. "Эти господа узнали нас", оказал тогда Дон-Кихот, обернувшись к Санчо. "Готов пари держать, они читали нашу историю и даже эту недавно напечатанную историю неизвестного Аррагонца."

- Будьте так добры, поезжайте с нами, сказал между тем один всадник, приблизясь в Дон-Кихоту, мы все большие друзья Рока Гинара и готовы чем можем служить вам.

- Если одна любезность рождает другую, ваша, милостивый государь, должна быть дочерью или по крайней мере близкой родственницей любезности Рока. Ведите меня, куда вам угодно, сказал Дон-Кихот, у меня нет другой воли, кроме вашей, особенно если вам угодно будет обратить меня в вашего покорного слугу.

Всадник ответил Дон-Кихоту не менее любезно и кавалькада с Дон-Кихотом впереди двинулась дальше при звуках труб и рогов. На беду рыцаря, при въезде его в Барселону, отец всяких лукавств - лукавый и лукавые, как он, городские ребятишки, задумали устроить злую шутку, Дон-Кихоту. Два смелых, проворных мальчугана протискались сквозь толпу и подняв хвосты Россинанту и ослу Санчо, подложили им туда по волчку. Почувствовав эти своеобразные шпоры, несчастные животные стали прыгать, брыкать и свалили своих всадников на землю. Побитый и пристыженный Дон-Кихот поспешил освободить Россинанта от его украшений, а Санчо сделал тоже с своим ослом. Спутники рыцаря от души желали бы наказать дерзких мальчуганов, но это было невозможно; - они быстро скрылись в толпе следовавших за ними шалунов. Рыцарь и оруженосец сели верхом, и, под звуки музыки и восклицания виват, приехали в большой и прекрасный дом пригласившего их к себе всадника, одного из богатых барселонских дворян, - но здесь, по воле Сид-Гамех Бененгели, мы расстаемся на время с рыцарем.

Глава LXII.

Всадник, пригласивший к себе Дон-Кихота, был некто дон-Антонио Морено. Умный и богатый, он любил жить весело, приятно и прилично. Пригласив к себе рыцаря, он стал обдумывать средства заставить его выказать во всем блеске свое безумие, безвредно для всех; находя, что то не шутка, что язвит ближнего, и что вообще нельзя хорошо проводить время на счет других. Прежде всего он надумал снять с Дон-Кихота оружие и показать рыцаря публике в его узком, измятом оружием и столько раз уже описанном нами камзоле. Рыцаря привели на балкон, выходивший на одну из главных городских улиц, и там показали всем прохожим и всем городским мальчишкам, глядевшим на него как на какого-то дикобраза.

Перед рыцарем появились опять блестящие всадники, точно они нарядились именно для него, а не ради праздничного торжества. Санчо же не помнил себя от радости и восторга; ему казалось, что он опять очутился не зная как и почему да свадьбе Кадаша, в другом доме дон-Диего де-Миранда и в другом герцогском замке.

В этот день дон-Антоинио позвал на обед к себе несколько друзей. Все они обращались с Дон-Кихотом, как с истинным странствующим рыцарем, и это приводило его в такой восторг, так льстило ему, что он тоже, подобно своему оруженосцу, не помнил себя от радости. В этот день Санчо был особенно в ударе говорить, и действительно он наговорил такого, что гости дон-Антония были, как говорится, пришиты к языку его. За обедом: дон-Антонио сказал Санчо: "говорят, добрый Санчо, будто ты такой охотник до клецок и бланманже, что остаток его прячешь в своей груди к закуске за другой день". (Авеланеда в своем Дон-Кихоте говорит, что получив от дон-Карлоса две дюжины клецок и шесть форм бланманже, Санчо, не имея возможности съесть все это разом, спрятал остаток в груди, чтобы позавтракать им на другой день.)

- Неправда, ответил Санчо, я не так жаден, как чистоплотен, и господину моему Дон-Кихоту очень хорошо известно, что горстью орехов или желудей, мы, как нельзя лучше, питаемся иной раз, целую неделю. Правда, если дают мне телку, я накидываю на нее веревку, словом кушаю что мне подают, и всегда принаравливаюсь к обстоятельствам. Но тот, кто говорит, будто я неряшливый обжора, сам не знает, что городит, и я бы иначе ответил ему, еслиб не эти почтенные бороды, сидящия за столом.

- Чистота и умеренность, соблюдаемые Санчо в еде, отозвался Дон-Кихот, достойны быть увековечены на металлических листах; когда он голоден, он точно немного прожорлив, жует пищу обеими челюстями и проглатывает кусок за куском, но он всегда так чистоплотен, даже щепетилен, что бывши губернатором, подносил ко рту не иначе, как на конце ножа даже виноград и гранаты.

- Как! воскликнул дон-Антонио, Санчо был губернатором?

- Да, воскликнул Санчо, на острове Баратории; я управлял им на славу десять дней и потерявши в эти десять дней сон и спокойствие научился презирать всевозможными губернаторствами. Я убежал с этого острова, упал на дороге в пещеру, где считал себя уже мертвым и освободился из нее каким-то чудом. - Дон-Кихот поспешил рассказать гостям дон-Антонио со всеми подробностями историю губернаторства Санчо и заинтересовал этим рассказом все общество.

После обеда дон-Антонио взял Дон-Кихота за руку и повел его в уединенный покой, где стоял только стол, сделанный повидимому из яшмы, поддерживаемый такой же ножкой. На этом столе помещалась голова, походившая на бронзовые бюсты римских императоров. Дон-Антонио провел Дон-Кихота по всей комнате и несколько раз обошел с ним вокруг стола. "Теперь", сказал он, "когда никто, не слышит нас, я расскажу вам, господин Дон-Кихот, нечто до того удивительное, что ни вам, ни мне вероятно, не приходилось слышать ничего подобного, но только дайте мне слово сохранить это в величайшей тайне".

- Клянусь, и для большей верности, прикрою клятву мою каменной плитой, ответил Дон-Кихот. Верьте мне, дон-Антонио, (Дон-Кихот успел уже узнать, как зовут его хозяина), вы говорите тому, у кого есть только уши слышат вас, но нет языка рассказывать слышанное. Открывая вашу тайну, вы опустите ее в бездну молчания.

Дон-Кихот пребывал неподвижен, нетерпеливо ожидая к чему приведут все эти предосторожности. Взяв рыцаря за руку, дон-Антонио возложил ее на руку бронзовой головы, на яшмовый стол и на поддерживавшую его ножку. "Эта голова", сказал он Дон-Кихоту; "сделана одним из величайших волшебников и кудесников, существовавших когда либо на свете. Это был, если не ошибаюсь, поляк, ученик знаменитого Эскотилло, о котором рассказывают так много чудеснаго. Он жил некоторое время у меня в доме; и за тысячу червонцев сделал мне эту голову, обладающую чудесным даром отвечать на нее, что у неё спрашивают. Сказав это, дон-Антонио начертал круги, написал иероглифы, сделал наблюдение над звездани, словом исполнил свою работу с совершенством, которое мы увидим завтра. "По пятницам", добавил он, "голова эта молчит, сегодня же пятница, и потому она заговорят не раньше как завтра. Тем временем, вы можете обдумать вопросы, которые вы намерены предложить ей, и она ответит вам сущую правду; говорю вам это по опыту". Чудесные свойства, которыми обладала бронзовая голова, не мало удивили Дон-Кихота; он даже не вполне доверял им. Но видя, как скоро мог убедиться он в этом чуде, рыцарь не сказал ни слова, и только поблагодарил хозяина дома за открытие ему такого удивительного секрета. За тем они покинули комнату, которую дон-Антонио запер на ключ и возвратились в залу, где их ожидало остальное общество, собравшееся в доме дон-Антонио, слушая Санчо, рассказывавшего, во время отлучки Дон-Кихота, случившиеся с рыцарем приключения.

Вечером Дон-Кихота просили прогуляться по городу, без оружия, в обыкновенном платье, и в буром плаще, под которым в это жаркое время пропотел бы даже лед; слуги дон-Антонио должны были этим временем занимать Санчо и не пускать его из дому. Дон Кихот ехал верхом не на Россинанте, а на большом, быстром, богато убранном муле. Рыцарю накинули на плечи плащ и привязали сзади так, что он не заметил этого, пергамент с надписью большими буквами: "это - Дон-Кихот Ламанчский." Надпись эта поражала всех прохожих, возвещая им, кто это едет на муле; и Дон-Кихот чрезвычайно удивлен был, видя, что все узнают и называют его по имени. "Как велико могущество странствующего рыцарства", сказал он, обращаясь к ехавшему рядом с ним дон-Антонио, "оно доставляет рыцарю всесветную известность. Вы видите, дон-Антонио, все, знакомые и незнакомые, даже маленькие дети, никогда не видавшие меня в глаза, сразу узнают меня."

- Иначе и быть не может, господин Дон-Кихот, ответил дон-Антонио; как пламени нельзя ни замкнуть, ни укрыть, так не укрыть, не замкнуть и доблести особенно боевой, возносящейся над всем в мире и все озаряющей своим сиянием.

Тем временем, как Дон-Кихот ехал среди неумолкавших приветственных кликов, какой-то прохожий кастилец, прочитав надпись на спине рыцаря, подошел к Дон-Кихоту и сказал ему: "чорт тебя возьми, Дон-Кихот Ламанчский! Как ты добрался сюда живым после всех палочных ударов, сыпавшихся на твои плечи! Ты полуумный, и еслиб ты был полуумным только сам для себя, еслиб ты сидел себе в углу один с твоими безумствами, беда была бы не велика, но безумие твое заражает всякого, кто только свяжется с тобой. Вот хоть эти, сопровождающие тебя теперь! Поезжай, сумазброд, домой: займись своим имением, женою, детьми, и оставь все эти дурачества, которые переворачивают вверх дном твою голову и мутят твой рассудок."

- Ступай, любезный, своей дорогой, сказал ему дон-Антонио, и не давай советов тому, кто не просит тебя. Господин Дон-Кихот находится в полном рассудке, да и все мы не полуумные; мы знаем, что доблесть должна быть почтена всегда и во всем. Убирайся же по добру, до здорову, и не суй носа туда, где тебя не спрашивают.

- Клянусь Богом, вы правы, воскликнул кастилец, уговаривать этого господина все равно, что стрелять горохом в стену. И все таки жалко мне видеть человека выказывающего, как говорят, столько светлаго ума, вязнущим в тине странствующего рыцарства. Но будь я проклят, со всем моим родом, если от сегодня я посоветую что нибудь этому господину; хотя бы мне суждено было прожить больше чем Мафусаилу; - не сделаю я этого, как бы меня не упрашивали.

Советчик ушел, и кавалькада, отправилась дальше. Но Дон-Кихота преследовала такая толпа ребятишек и людей всякого звания, желавших прочесть надпись на спине рыцаря, что дон-Антонио принужден был, наконец, снять ее, притворившись, что он снимает со спины Дон-Кихота совсем что-то другое. Между тем наступила ночь и Дон-Кихот с сопровождавшим его обществом возвратился к дон-Антонио, к которому собралось в этот вечер много дам. Жена его, благородная, молодая, умная, любезная дама, пригласила к себе на вечер дамское общество, что бы посмеяться над Дон-Кихотом. Почти все приглашенные собрались на великолепный бал, открывшийся около 10 часов вечера. В числе дам находилось несколько очень веселых, умевших шутить, никого не сердя. Оне заставили Дон-Кихота танцовать до упаду. Интересно было видеть танцующей - эту длинную, сухую, желтую, уныло-задумчивую и не особенно легкую фигуру в добавок, ему мешало еще платье его. Девушки украдкой делали ему глазки и нашептывали признания в любви; и также украдкой, гордо отвечал рыцарь на все эти любовные признания. Видя себя наконец подавляемым любовью, Дон-Кихот возвысил голос и сказал: "fugite, partes adversae;" (Церковное заклинание - перешедшее в обыкновенный язык.) ради Бога, успокойтесь, прекрасные даны! подумайте, что в сердце моем царит несравненная Дульцинеё Тобозская и охраняет меня от всякого другаго любовного ига." С последним словом он упал на под, совершенно усталый и измученный.

Дон-Антонио велел на руках отнести рыцаря в спальню, и первый кинулся к нему Санчо. "Ловко отделали вас господин мой!" воскликнул он. "Неужели же таки вы, полагаете господа", продолжал он, обращаясь к публике, "что все люди на свете - плясуны, и все странствующие рыцари - мастера выделывать разные антраша. Клянусь Богом, вы сильно ошибаетесь, если думали это; между рыцарями - такие есть, которые согласятся скорее убить великана, чем сделать хоть один прыжок. Если бы тут в туфли играли, я бы отлично заменил вам моего господина, потому что дать себе подзатыльника - на это я мастер; но в других танцах я ничего не смыслю". Этой речью и другими, подобными ей; Санчо до упаду уморил все общество: после чего он отправился к своему господину и хорошенько прикрыл его одеялом, чтобы пропотевши, рыцарь исцелился от бальной простуды. На другой день дон-Антонио решился произвести опыт с очарованной головой, и отправился в сопровождении Дон-Кихота, Санчо, двух друзей своих и двух дам, так хорошо мучивших накануне Дон-Кихота и ночевавших в доме дон-Антонио в ту комнату, где находилась знаменитая голова. Он рассказал гостям, каким чудесным свойством обладает она, просил их держать это в тайне и за тем объявил, что сегодня он сделает с ней первый опыт. Кроме двух друзей Антонио, никто не был посвящен в эту тайну, и еслиб дон-Антонио не предварил обо всем своих друзей, они тоже были бы удивлены не менее других; так мастерски устроена была эта голова.

Первым подошел к ней дон Антонио и тихо, но так что все могли слышать его, сказал ей: "скажи мне голова, помощью чудесной силы твоей, о чем я думаю в эту минуту?"

"Я не знаю чужих мыслей", звонко и отчетливо, но не шевеля губами, ответила ему чудесная голова. Ответ этот ошеломил всех. Все видели, что в комнате и вокруг стола не было живой души, которая могла бы ответить вместо бронзовой статуи.

- Сколько нас здесь? продолжал дон-Антонио.

- Ты, двое друзей твоих, жена твоя, двое её подруг, знаменитый рыцарь Дон-Кихот Ламанчский и оруженосец его Санчо Пансо. Общее удивление удвоилось, и от ужаса у всех волосы поднялись дыбом дон-Антонио отошел от головы. "С меня довольно," сказал он, "чтобы убедиться, что я не обманут тем, кто мне продал тебя - чудная, непостижимая, говорящая и отвечающая голова. Пусть другой спрашивает тебя что знает."

Так как женщины вообще скоры и любопытны, поэтому после дон-Антонио к голове подошла одна из подруг его жены.

- Скажи, чудесная голова, как сделаться мне красавицей? спросила она.

- Сделайся прекрасна душой.

- Больше мне ничего не нужно, - сказала дама.

- Голова, мне хотелось бы знать, любит ли меня мой муж? сказала другая приятельница жены дон-Антонио.

- Наблюдай, как он ведет себя в отношении тебя, и в делах его ты увидишь: любит ли он тебя или нет? - ответила голова.

- Чтобы услышать такой ответ, не к чему было спрашивать! За человека, конечно, говорят дела его, сказала удаляясь замужняя женщина.

- Кто я такой? спросил голову один из друзей дон-Антонио.

- Ты это сам знаешь, - ответила голова.

- Не в том дело, но знаешь ли ты меня? продолжал вопрошатель.

- Знаю, - ты Педро Нориц.

- Довольно, этот ответ уверяет мня, что ты все знаешь.

После него к голове подошел другой приятель дон-Антонио.

- Скажи мне голова, чего желает сын мой, наследник маиората?

- Я уже сказала, что не знаю чужих мыслей - ответила голова; впрочем скажу, сын твой желает поскорей похоронить тебя.

- Именно, сказал вопрошатель; то, что я вижу глазами, я указываю пальцем: довольно с меня.

- Голова, право не знаю, что спросить тебя, сказала жена дон-Антонио; хотелось бы мне только узнать, долго ли проживет мой добрый муж?

- Долго, долго, ответила голова; его здоровье и умеренный образ жизни сулят ему долгую жизнь; другие сокращают ее разными излишествами,

- О, ты, на все отвечающая голова, сказал после этого Дон-Кихот, скажи, правду или сон видел я в пещере Монтезиносской? Даст ли себе Санчо назначенные ему удары, и совершится ли разочарование Дульцинеи?

- Длинная история - это происшествие в пещере - ответила голова, в нем и правда и ложь; Санчо станет откладывать бичевание свое в долгий ящик, но Дульцинеё будет разочарована.

- Довольно с меня, ответил Дон-Кихот; лишь бы я знал, что Дульцинеё будет разочарована и я признаю себя счастливейшим человеком в мире.

Последним вопрошателем был Санчо. "Голова", сказал он, "буду ли я еще раз губернатором, или умру несчастным оруженосцем? и увижусь, ли я еще с женою и детьми?"

- Ты будешь губернатором в твоем доме, и увидишь жену и детей, если вернешься домой, ответила голова, а если перестанешь служить, перестанешь быть и оруженосцем.

- Это я и сам знал, воскликнул Санчо; и тоже самое услышал бы я от самого пророка нашего Дедро Грулло.

- Болван, сказал ему на это Дон-Кихот, чего же тебе нужно еще; мало тебе, что голова отвечает на твои вопросы.

- Оно так, но только хотелось бы, чтобы она ответила пообстоятельнее.

Этим кончились вопросы и ответы, но не удивление, овладевшее всем обществом, кроме двух друзей дон-Антонио, знавших тайну чудесной головы. Но, чтобы не держать в недоумении читателей, чтобы не видели они в этом чего-нибудь сверхъестественного, Сид Гамед Бененгели намерен тотчас же открыть им эту тайну. В подражание другой такой же голове, виденной им в Мадриде, дон-Антонио заказал одному образному мастеру такую же голову с целию удивлять ею, своих непосвященных в тайну гостей; голова эта устроена была очень просто. Она стояла на разрисованной и гладкой деревянной поверхности, похожей на яшму, поддерживаемой совершенно такой же ножкой и четырьмя орлиными лапами, составлявшими основание. Бронзового цвета голова, походившая на бюст римского императора, была совершенно пустая,- поверхность на которой она стояла - тоже - и к этой поверхности голова прикладывалась так плотно, что, незаметно было никаких следов соединения: верх пустой ножки приходился как раз против груди и шеи статуи, а низ опускался в отверстие другой комнаты, находившейся под той где помещалась голова. Сквозь эту пустоту, выходившую в грудь бюста, проходила жестяная труба, так мастерски сделанная, что ее никто не замечал. В нижней комнате помещался тот, кто давал ответы, прикладывая к трубе попеременно уши и рот; таким образом голос спрашивавшего и отвечавшего проходил как бы чрез рупор и так ясно и отчетливо слышно было каждое слово его, что не было ни какой возможности, открыть обмана. Умный и находчивый студент, племянник дон-Антонио, отведал за предлагаемые вопросы; уведомленный дядей о том, кого он приведет в очарованной голове, студент точно и легко мог отвечать на все, что его спрашивали.

Сид Гамед говорит, что эта чудесная голова удивляла публику десять или двенадцать дней; скоро однако до городу распространился слух, что у дон-Антонио находится очарованная голова; отвечающая за предлагаемые ей вопросы, и владелец ея, беспокоясь, чтобы слух об этом не возбудил внимания зорких стражей нашей веры, открыл инквизиторам тайну удивительной головы, инквизиторы велели ему снять ее, боясь, чтобы она не смутила умов невежд. В главах Дон-Кихота и Санчо, голова оставалась однако по прежнему очарованной, отвечающей и рассуждающей, к большему удовольствию рыцаря, чем его оруженосца.

Чтобы угодить дон-Антонио, отпраздновать приезд в Барселону Дон-Кихота, и позабавить публику его сумазбродствами, тамошняя молодежь задумала устроить через неделю игру в перстень, но ей не суждено было состояться.

Этим временем Дон-Кихот пожелал осмотреть город, пешком, без всякого общества, кроме Санчо и двух слуг дон-Антонио, боясь преследования разных невежд и городских мальчуганов, которые непременно высыпали бы на встречу рыцарю, еслиб он появился в городе верхом. Во время этой прогулки Дон-Кихот, проходя по одной улице, к великому удовольствию своему прочел на большой вывеске; здесь печатают книги. Не видев до сих пор ни одной типографии, ему очень хотелось подробнее рассмотреть ее и он вошел в типографию вместе со всеми слугами. Тут он увидел, что в одном месте набирали, в другом оттискивали, здесь поправляли, там отливали в формы, словом увидел всю работу, производимую в больших типографиях. Подошедши к одной кассе, он спросил, что здесь делается? рабочий рассказал ему в чем дело, и удивленный Дон-Кихот пошел дальше, и между прочим спросил одного наборщика, что набирает он?

Наборщик, человек с очень порядочными манерами и очень порядочный на вид, ответил, что, он набирает одну книгу, переведенную с итальянскаго.

- Какая это книга? спросил Дон-Кихот.

- Bagatelli, ответил ему сам переводчик; таково заглавие её в оригинале.

- А что значит это, по испански? - спросил Дон-Кихот.

- Безделица, - заглавие, как видите, пустячное, тем не менее, в книге этой можно найти много умного и хорошаго.

- Я знаю немного по-итальянски, сказал Дон-Кихот, могу даже похвалиться, что пою некоторые стансы Ариоста, но скажите мне - я спрашиваю это не в насмешку, а просто из любопытства встречается ли в вашей книге слово pignata?

- Несколько раз - заметил переводчик.

- А как вы переводите его?

- Кострюлей - не иначе.

- Клянусь Богом, вы знаток в итальянском языке; готов голову прозакладывать; что piace вы переводите словом нравится, piu - больше, su - на верху и giu - внизу.

- Конечно, заметил переводчик, как же иначе переводить.

- Клянусь после этого Богом, воскликнул Дон-Кихот, что вас никто, должно быть, не знает в этой толпе, всегда трудно вознаграждающей похвальные труды и изящные умы. Сколько заглохло на свете талантов, сколько погибло доблести, сколько зарыто гениев, и тем не менее мне кажется, что переводить с одного языка на другой, если только это перевод не с царственных языков латинского и греческого, все равно, что переворачивать к верху ногами фландрские обои, показывая какия-то неясные фигуры, по которым не можешь составить точного понятия ни о красках, ни о целом картины. К тому же переводить с легкого и родственного языка, на это нужно совершенно столько же ума и таланта, как для переписки бумаг; этим я не говорю, чтобы занятие переводами не было похвально нисколько: человек может заниматься чем-нибудь гораздо худшим, далеко менее полезным. Из числа всех этих переводчиков, я исключаю впрочем Кристоваля Фигуереа и дон-Жуана Жореги: один в своем переводе Пастуха Фидо, другой Аминты - умели быт на столько верными подлиннику и вместе оригинальными, что читая их не знаешь, где оригинал, где перевод? Но, скажите пожалуйста, вы печатаете эту книгу на свой счет, или вы продали рукопись книгопродавцу.

- Я печатаю ее на свой счет, ответил переводчик и надеюсь выручить от первого издания её тысячу червонцем, наименее. Она печатается в числе двух тысяч экземпляров, которые живо разойдутся по шести реалов за экземпляр.

- Мне кажется, вы не много ошибаетесь, заметил Дон-Кихот, видно, что вы мало знакомы со всеми уловками книгопродавцев. С двумя тысячами экземпляров этой книги на плечах, вам придется, уверяю вас, не мало повозиться и пропотеть, особенно если эта книга пустая.

- Так что же, подарить ее книгопродавцу - что ли, сказал переводчик; он заплатит мне три мараведиса и вообразит, что сделал мне этим ни весть какое одолжение, чорта с два! я, слава Богу, прославился своими трудами и печатаю книги не для славы, а для барыша, потому что вся эта слава и мода не стоит, по моему, ни обола.

- Помогай вам Бог, сказал Дом Кикот, и с этим словом подошел к кассе. Там исправляли лист книги, озаглавленной: Святильник Души. "Вот какого рода книг следует побольше печатать", сказал он. "Хотя у нас и довольно сочинений в этом роде но велико и число непросветленных грешников, требующих света. Затем он подошел к следующей кассе и спросил, что там набирали?

- Вторую часть Дон-Кихота Ламанчского - ответили ему, сочиненную каким то Тордезиласским господином.

- Знаком я с этой книгой, сказал Дон-Кихот, и думал, по совести, что ее до сих пор сожгли уже и обратили в пепел ни её глупости и грубость; но придет ее время. Вымышленные история тем лучше и интереснее; чем правдоподобнее оне, а действительные тем лучше, чем меньше в них лжи. - С последним словом он с нескрытой досадой покинул типографию.

В тот же самый день дон-Антонио вознамерился отправиться с Дон-Кихотом на галеры, стоящия на якоре в порте. Это чрезвычайно обрадовало Санчо, никогда не видевшего ничего подобнаго. Дон-Антонио уведомил начальника эскадры, в намерении моем посетить после обеда галеры вместе с знаменитым Дон-Кихотом Лананчским, о котором узнали уже начальник эскадры и весь город. Но посещение Дон-Кихотом галер рассказано в следующей главе.

Глава LXIII.

Дон-Кихот пытался разгадать, каким образом отвечала очарованная голова, но все догадки нисколько не заставили его подозревать тут какого нибудь обмана; напротив, он помнил только пророчество, не допускавшее в уме его никакого сомнения, о разочаровании Дульцинеи. Санчо же, хотя и возненавидел всякие губернаторства, все еще желал бы приказывать, желал, чтобы его слушали;- с таким сожалением заставляет вспоминать о себе всякая бывшая в руках наших власть, хотя бы мы держали ее только для смеху. Наконец, в назначенный час, дон-Антонио Морено и два друга его отправились с Дон-Кихотом и Санчо осмотреть галеры. Предуведомленный о приходе их, начальник эскадры лично ожидал знаменитых гостей, и едва Дон-Кихот и Санчо появились в виду эскадры, в ту же минуту заиграли трубы, галеры вывесили флаги и на воду спустили ялик, покрытый богатыми коврами и украшенный красными бархатными подушками. Когда Дон-Кихот ступил на галеру, капитан выстрелил из кормовой пушки, тоже сделали на других галерах, а на палубе, куда ввели рыцаря по правой лестнице, его приветствовал весь экипаж, совершенно также, как приветствуют на галерах появление какого нибудь важного лица: трижды повторенными кликами hou, hou, hou. Адмирал,- назовем так валенсианского дворянина - начальника эскадры, и дал Дон-Кихоту руку и обнявши рыцаря сказал ему: "я отмечу белым камнем этот день; - один из прекраснейших в моей жизни, потому что я увидел сегодня Дон-Кихота Ламанчского, в котором сияет и олицетворяется весь блеск странствующего рыцарства". Восхищенный таким почетным приемом, Дон-Кихот отвечал адмиралу с не меньшей любезностью. Гости вошли затем в роскошно меблированную каюту и сели на шкафутах, а капитан вошел между дек и подал знак экипажу раздеться, что и было сделано в одну минуту. Увидев столько голых людей, Дон-Кихот разинул рот, но удивление его удвоилось, когда паруса натянули в его глазах с такой быстротой, словно все черти принялись за дело. Все это было однако ничего в сравнении с тем, что и сейчас скажу. Санчо сидел на кормовом столбе возле шпалерника, или первого гребца на правой скамье. Наученный, что ему делать, шпалерник вдруг поднял Санчо и, тем временем, как весь экипаж стоял на своих постах, передал его правому гребцу, тот следующему, и бедный оруженосец стал перелетать из рук в руки с такою быстротой, что у него помутилось в глазах и ему показалось, что его уносят черти; препроводив его таким образом чрез руки гребцов левой стороны обратно до самой кормы, его наконец оставили там, запыхавшагося, потевшего крупными каплями и недоумевавшего, что с ним делается? Дон-Кихот, взиравший на перелеты своего оруженосца, спросил адмирала, неужели это одна из церемоний, которыми приветствуют прибытие на галеры гостей? "Что до меня", добавил он, "клянусь Богом, я вовсе не желаю совершить подобное путешествие, и если кто-нибудь наложит здесь на меня свою руку, так я вырву душу из его тела". Сказавши это, он встал с места и дотронулся до эфеса своей шпаги.

В это время убрали паруса и спустили большую рею с таким шумом, что Санчо показалось, будто на голову его обрушивается небо, и он со страху спрятал ее между ног; сам Дон-Кихот не сохранил в эту минуту своего обычного хладнокровия - он немного перепугался, нагнулся и изменился в лице. Галерные гребцы подняли рею с такою же быстротою и таким же шумом, с каким опустили ее, и все это, не говоря ни слова, точно у них не было ни голоса, ни дыхания; потом подали сигнал поднять якорь, и капитан вскочив в эту минуту между дек, с бычачьим нервом в руках, принялся опускать его на плечи гребцов; вскоре за тем галера двинулась с места.

Когда Санчо увидел, что все эти красные ноги пришли в движение,- весла показались ему красными ногами, - он проговорил сам себе: "вот где я вижу очарование, а вовсе не в том, что рассказывает мой господин. Но за что же так бьют этих несчастных, что сделали они такого? и как хватает смелости у одного человека бить столько народу? Клянусь Богом, вот, вот где истинный ад, или по крайней мере чистилище. Видя с каким вниманием Санчо смотрел на все происходившее вокруг него, Дон-Кихот поспешил сказать ему: "друг Санчо, как было бы удобно тебе раздеться теперь с головы до ног и поместившись между гребцами покончить с разочарованием Дульцинеи. Среди страданий стольких людей ты не почувствовал бы твоего собственнаго! И очень может быть, что мудрый Мерлин счел бы каждый удар, данный такой увесистой рукой, за десять".

Адмирал собрался было спросить, что это за удары и за разочарование Дульцинеи, но в эту минуту вахтенный закричал: "форт Монжуих делает знак, что он открыл на западе весельное судно".

"Ребята", крикнул в ответ на это капитан, выскочив из высоты между дек, "судно это не должно ускользнуть от нас. Это, вероятно, какой нибудь бригантин алжирских корсаров". Три другия галеры приблизились к адмиралу, чтобы узнать, что, делать им? Адмирал велел им выйти в открытое море, а сам вознамерился держаться берега, чтобы не дать таким образом бригантину ускользнуть из его рук. Гребцы принялись грести, и галера поплыла с такой быстротой, как будто она летела по воде. Выступившие в открытое море галеры открыли - приблизительно в двух милях - судно с четырнадцатью или пятнадцатью гребцами, Завидев галеры, оно пустилось убегать от них, надеясь на свою легкость. Но капитанская галера, была к счастию одним из самых легких судов, которые плавали когда бы то ни было по морю. Она двигалась так быстро, что гребцы на бригантине увидели невозможность спастись, и арраец (Так назывались начальники алжирских судов.) приказал сложить весла и сдаться, чтобы не раздражить начальника испанских галер. Но в ту минуту, когда испанская галера подошла так близко к бригантину, что на нем услыхали приказание сдаться, два пьяных турка, находившиеся в числе других четырнадцати гребцов, выстрелили из аркебуз и убили двух испанских солдат, спускавшихся с палубы. Увидев это, адмирал поклялся не оставить в живых ни одного пленника, взятого на бригантине и яростно атаковал его, но бригантин успел отвернуться от удара, прошедши под веслами, и галера опередила его на несколько узлов. Видя свою погибель, на бригантине подняли парус. Тем временем, как галера возвращалась назад, и потом под парусом и на веслах бригантин принялся снова лавировать. Но его искуство помогло ему меньше, чем повредила его смелость. Капитан настиг бригантин на расстоянии полумили, опрокинув на него ряд весел и захватил на нем всех гребцов; в ту же минуту подоспели другия галеры, и моряки возвратились с добычею в порт, где их ожидала огромная толпа, любопытствуя узнать с чем они возвращаются. Кинув якорь вблизи берега, адмирал увидел, что его вышел встретить сам вице-король, и он приказал спустить на воду ялик и поднести рею, чтобы повесить на ней арраеца вместе с другими тридцатью шестью пленными - все молодцами, вооруженными большею частью аркебузами.

Адмирал спросил, кто из них арраец. "Вот кто!" сказал по испански один пленный, оказавшийся испанским ренегатом; указав на одного из самых прекрасных юношей, какие когда либо существовали на свете; на вид ему не было и двадцати лет.

"Собака безумная!" воскликнул адмирал, "какой чорт дернул тебя убивать моих солдат, когда ты видел невозможность спастись; так ли должно выказывать покорность адмиралу? Рааве не понимаешь ты, что дерзость не есть еще мужество. "В сомнительных обстоятельствах человек может показаться храбрым, но не дерзким".

Арраець собирался что-то ответить, но адмиралу было не до него; он поспешил встретить вице-короля, ступившего на галеру в сопровождении своей свиты и нескольких особ из города.

- Адмирал, вы сделали не дурную охоту - сказал вице-король.

- Очень хорошую, отвечал адмирал, и ваше превосходительство сейчас увидите ее повешенной за этой рее.

- Почему? спросил вице-король.

- Они убили у меня, вопреки всем правилам :и обычаям войны, двух лучших, солдат; и я поклялся вздернут на виселицу всех, кого я захвачу на этом бригантине, и прежде всего этого молодого мальчика - арраеца на этом судне. Говоря это, он указал вице-королю на молодого юношу, ожидавшего смерти с связанными руками и с веревкой на шее. Вице-король взглянул за него и при виде такого красавца, такого решительного и храброго юноши, преисполнился глубоким состраданием и пожелал спасти его.

- Кто ты, арраец? спросил его вице-король: турок, мавр, ренегат?

- Ни турок, ни мавр, ни ренегат, ответил юноша.

- Кто же ты такой?

- Христианка.

- Христианка, в этом платье,- арраецом на Турецком бригантине? воскликнул удивленный вице-король; этому можно скорее изумиться, чем поверить.

- Отсрочьте на время казнь, сказала прекрасная девушка; вы не много потеряете, удалив минуту мщения на столько, сколько нужно времени, чтобы рассказать вам мою историю.

Какое каменное сердце не смягчилось бы при этих словах, хоть на столько, чтобы пожелать услышать рассказ несчастного юноши? Адмирал согласился выслушать его. Но просил не надеяться вымолить себе прощение в столь тяжкой вине. Получив это позволение арраец рассказал следующее. "Я принадлежу к той, более несчастной, чем благоразумной нации, на которую в последнее время обрушилось столько ударов. Я - мавританская девушка. Двое дядей моих увезли меня - во время постигшего наше племя несчастия - в Варварийские земли, не смотря на то, что я христианка не из притворных, а из самых искренних. Напрасно я говорила правду; те, которым поручено было прогнать нас не слушали меня, дяди мои не верили мне; они думали, что я хочу обмануть их, чтобы остаться на родной стороне и насильно увезли меня. Мать и отец мои христиане; воспитанная в строгой нравственности, с молоком всосавши веру католическую, ни словом, ни обычаем, не выдавала я своего мавританского происхождения; и по мере того, как укреплялась я в этой добродетели - по моему, это добродетель - рассцветшая моя красота; и хотя жила я в удалении от света, тем не менее меня увидел молодой дон Гаспар Грегорио, старший сын одного помещика, возле нашего села. Как меня увидел, как мы познакомились с ним, как полюбили один другаго, это долго рассказывать, особенно тогда, когда я ожидаю, что между шеей и языком моим скоро поместится роковая веревка. Скажу только, что дон-Грегорио последовал за мною в изгнание. Зная хорошо наш язык, он смешался с толпами изгнанных морисков, и во время пути подружился с моими дядями. Предусмотрительный отец мой, услышав про эдикт, грозивший нам изгнанием, поспешил покинуть родную сторону и отыскать для нас убежище на чужбине. Он зарыл в тихом месте, которое известно только мне, множество драгоценных камней и дорогих жемчугов и много, много денег, и велел мне не дотрогиваться до всех этих богатств, если нас изгонят прежде его возвращения. Я послушала его, и отправилась в Варвариискую землю с дядями и другими родственниками моими. Мы поселились в Алжире, которому суждено было стать моим адом. Алжирский дей, услыхав о моей красоте, о моем богатстве, велел привести меня к себе и спросил меня в какой Испанской провинции я родилась и какие драгоценности и сколько денег привезла я с собою. Я назвала ему родной мой край и сказала, что деньги и вещи зарыты в землю, но что их очень легко откопать, если я сама отправлюсь в Испанию; я думала корыстью ослепить его сильнее чем моей красотой. Тем временем, как я разговаривала с ним, ему сказали, что меня сопровождал из Испании один из прекраснейших юношей на земле; я догадалась, что дело шло о доне Гаспаре Грегорио, действительно одном из самых прекрасных мужчин. Я задрожала при мысли грозившей ему опасности, потому что эти варвары предпочитают прекрасного юношу прелестнейшей женщине. Дей в ту минуту приказал привести к себе дон Грегорио и спросил меня, правду ли говорят о нем. Как бы вдохновенная самим небом, я ответила ему: "правда, но только я должна тебе сказать, что это не юноша, а такая же девушка, как я. Позволь мне пойти и одеть ее в женское платье, чтобы оно выказало красоту ее во всем блеске и чтобы она спокойнее появилась пред тобой". Дей согласился и сказал, что на другой день переговорить со мною, как мне вернуться в Испанию за моими богатствами. Я бросилась к дон Гаспару и сказав ему какой опасности подвергается он, показываясь в мужском платье, одела его как мавританскую девушку, и в тот же вечер повела к дею; - обвороженный его наружностью, дей задумал оставить у себя эту красавицу, чтобы подарить ее султану. Но, устраняя опасность, грозившую ей от него самого, даже в его собственном гареме, он приказал отдать ее под надзор знатных мавританок, и дон Грегорио отвели к ним в туже минуту. Что почувствовали мы, в минуту разлуки, мы так нежно любившие друг друга, об этом пусть судят те, которые любят так-же нежно. Вскоре затем дей решил, чтобы я отправилась в Испанию на этом бригантине, в сопровождении двух природных ту рок, тех самых, которые убили ваших двух солдат. за мною последовал также этот испанский ренегат (она указала на того, кто первый ответил адмиралу); христианин в глубине души, он отправился со мною скорее с желанием остаться в Испании, чем вернуться в Варварийские земли. Остальные гребцы - мавры и турки, но они только гребцы и больше ничего; а те два жадных и дерзких турка, не слушая моего приказания, высадить нас в христианском платье, которое было с нами, в первом удобном месте на испанском берегу, хотели прежде всего ограбить эти берега, боясь, чтобы с нами не случилось чего нибудь такого, что помогло бы открыть их бригантин и им не овладели-бы испанские галеры, если оне будут по близости. Вчера вечером мы пристали к берегу, не зная, что вблизи находятся четыре галеры; сегодня нас открыли, остальное вы знаете. Добавлю только, что дон-Грегорио в женском платье остается между женщинами, опасаясь за свою жизнь, а я, с связанными руками, ожидаю здесь смерти, освободящей меня от моих страданий. Вот вам моя грустная история. Прошу вас только, позвольте мне умереть, как христианке, я не причастна греху, в который впало мое несчастное племя". С последним словом она умолкла и с глазами полными слез вызывала слезы из глаз всех её слушателей. Тронутый вице-король подошел к прекрасной мориске и, не говоря ни слова, сам развязал веревку, связывавшую ей руки, а какой-то старый пилигрим, вошедший на галеру вместе с вице-королем, не сводил с нее все время глаз, и когда она умолкла, упал к её ногам, сжал их в своих руках и воскликнул, обливаясь горючими слезами: "О, Анна Феликс, дочь моя злосчастная! я отец твой Рикот, я пришел за тобою, потому что не могу я жить без тебя, без всей души".

Услышав это, Санчо выпучил глаза, поднял голову, которую он опустил было за грудь, вспоминая о своей милой прогулке по рукам галерщиков, и внимательно взглянув на старого пилигрима, узнал в нем Рикота, того самого Рикота, которого он встретил в тот день, когда покинул свое губернаторство. Узнал он и дочь Рикота, нежно обнимавшую отца своего, смешивая с его слезами свои.

- Вот, господа, сказал Рикот вице-королю и адмиралу, вот дочь мои, богатая и прекрасная, но более несчастная жизнью, чем своим именем; зовут ее Анна Феликс, по фамилии Рикота; я покинул родину, с намерением отыскать убежище на чужбине, и нашедши его в Германии, возвратился сюда в платье пилигрима с несколькими немцами, чтобы отыскать дочь мою и взять зарытые мною богатства. Дочери я не нашел, но нашел деньги, которые уношу с собой, а в эту минуту, такими непредвиденными путями, отыскиваю самый драгоценный клад свой, мое дитя. Если наша невинность, если наши слезы могут что нибудь значить перед вашим трибуналом, откройте для нас двери милосердия; - мы никогда не имели в мыслях оскорбить вас, никогда не участвовали в заговоре нашего справедливо изгнанного племени.

- О, я очень хорошо знаю Рикота, воскликнул Санчо; и знаю, что Анна Феликс действительно дочь его. Но что до хождений и возвращения, до дурных и хороших намерений их, я в это дело не вмешиваюсь.

Приключение это удивило всех.

"Слезы ваши не допускают меня исполнить моего обещания", воскликнул адмирал. "Живите, очаровательная Анна Феликс, столько, сколько небо велит вам, и пусть кара обрушатся на дерзких виновников несчастного события". И он приказал в ту же минуту повесить на рее двух туров, убивших его солдат. Но вице-король настоятельно просил адмирала не казнить их, говоря, что они выказали больше глупости. чем дерзости. Адмирал уступил вице-королю; потому что мстить хладнокровно очень трудно.

За тем стали думать о том, как освободить Гаспара Грегорио от грозившей ему опасности; Рикот предложил за освобождение его более двух тысяч червонцев, в бывших с ним жемчугах и разных драгоценных вещах; предлагали также другие способы освободить, но ренегат предложил самое лучшее: зная где, как и когда можно пристать к берету, зная дом, в котором заперли дон-Гаспара, он предложил отправиться в Алжир: на каком нибудь легком судне с испанскими гребцами. Вице-король и адмирал колебались было доверяться ренегату, особенно поручить ему христианских гребцов, но Анна Феликс ручалась за него, а Рикот предложил внести выкуп, в случае если христиан гребцов оставят в неволе. Когда дело это было улажено вице-король возвратился на берег, а дон-Антонио Морено повел к себе в дом Анну Феликс и её отца; вице-король поручил их вниманию дон-Антонио и просил его принять их, как можно лучше, предлагая помочь с своей стороны всем, что находится в его доме; так тронула его красота Анны Феликс.

Глава LXIV.

История говорит, что жена дон-Антонио Морено приняла очень ласково и радостно Анну Феликс, удивленная столько-же красотой ея, сколько и умом; прекрасная мориска была действительно умна и прекрасна. Все в городе, как будто по колокольному звону, приходили глядеть на прекрасную девушку и удивляться ей.

Дон-Кихот сказал однако дон-Антонио, что ничего хорошего не обещает тот способ, которым задумали освободить дон-Грегорио, что это дело рискованное и что всего лучше было-бы отвести в Варварийскую сторону его самого с его оружием и конем, и он освободил-бы молодого человека, не смотря за всю мусульманскую сволочь, как освободил дон-Гаиферос жену свою Мелизандру. "Берегитесь ваша милость", сказал на это Санчо, "дон-Гаиферос похищал свою супругу за твердой земле и увез ее по твердой земле, а если похитить нам дон-Грегорио, и перевести его в Испанию, так придется плавать по морю".

- Против всего есть лекарство, кроме смерти, заметил Дон-Кихот; к берегу пристанет судно и мы сядем за него; хотя-бы весь свет воспротивился этому.

- У вашей милости все как по маслу идет, ответил Санчо. Во от слова до дела расстояние большое. Я стою за ренегата; оне мне кажется славным и сострадательным человеком.

- К тому-же, сказал дон-Антонио, если ренегат не успеет в своем предприятии, тогда мы обратимся к великому Дон-Кихоту и отправим его в Варварийские земли.

Через два дни ренегат уехал на легком шествесельном судне, с шестью храбрыми гребцами, а два дня спустя, галеры отправились в Левант; перед отъездом адмирал попросил вице-короля уведомить его, освободят ли дон-Грегорио и что станется с Анною Феликс? Вице-король обещал это сделать.

Между тем однажды утром, Дон-Кихот вооруженный с ног до головы, оружие, как известно, было его нарядом, а битвы отдыхом, так что он ни минуты не оставался безоружным; - вышел прогуляться, и во время прогулки неожиданно встретил рыцаря также вооруженного с головы до ног, со щитом, носившим изображение серебряной луны. Рыцарь этот подошел к Дон-Кихоту и громко сказал ему: "славный и еще никем достойно не восхваленный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский! я: рыцарь серебряной луны: - неслыханные дела мои вероятно напоминают тебе меня. Я пришед сразиться с тобой, испытать твою силу, и заставить тебя признать мою даму, кто-бы она ни была, прекраснее Дульцинеи Тобозскои. Признав эту истину, ты избежишь смерти, и избавишь меня от труда убивать тебя. Если я останусь в этой битве победителем; то потребую однаго: чтобы ты сложил оружие и, отказавшись от всяких приключений, удалился на один год в твою деревню; в продолжении этого времени ты не прикоснешься к мечу, это нужно для твоего счастия для спасения души твоей. Если же ты победишь,- голова моя тогда в твоея власти, мое оружие и конь мой станут твоими трофеями и слава моих подвигов увеличит твою. Подумай же и отвечай мне не медля, потому что я могу сражаться с тобою только сегодня".

Мигель Де Сервантес - Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 8 часть., читать текст

См. также Мигель Де Сервантес (Miguel de Cervantes) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 9 часть.
Дон-Кихота поразило столько же высокомерие рыцаря серебряной луны, ско...

Лиценциат Видриера
Перевод Бориса Кржевского. Стихотворные переводы - Михаил Лозинский. В...