Мигель Де Сервантес
«Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 7 часть.»

"Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 7 часть."

Глава XLVIII.

Грустный и задумчивый лежал в постели Дон-Кихот с лицом, покрытымн компрессами и отмеченным не божественным перстом, а кошачьими когтями - несчастие не новое для странствующих рыцарей. Целую неделю не показывался он никому на глаза и когда, однажды ночью, в это время, проводимое им в вынужденном уединении, лежал он, думая о своих несчастиях и преследованиях Альтизидоры, он услышал что кто-то отворяет ключем дверь его комнаты. В туже минуту он вообразил, что влюбленная в него девушка пришла соблазнять его и поколебать верность, которую он хранил в своей даме Дульцинее Тобозской. "Нет", громко воскликнул он, вполне уверенный в этой мечте; "никогда очаровательнейшая красавица на всем земном шаре не в силах будет заставить меня забыть, хоть на одну минуту, ту, чей образ напечатлен в моем сердце и в глубине моей души. О, моя дама, пускай преобразят тебя в крестьянку, от которой пахнет луком, или в нимфу золотого Таго, ткущую материи из шелка и золота; пусть Мерлин или Монтезинос удерживают тебя где им угодно; ты моя - везде где бы ты ни была, как я останусь твоим везде и всегда".

В эту минуту отворилась дверь, и Дон-Кихот, покрытый сверху до низу желтым атласным одеялом, встал во весь рост за своей постели, с шапочкой за голове, с обвязанным лицом, - чтобы скрыть на нем царапины - и с усами завернутыми в папильотки, - чтобы сохранить их прямыми и твердыми, - походя в этом виде за самое страшное привидение. Он пригвоздил глаза свои в дверям, и в ту минуту, когда рыцарь ожидал появления кроткой и нежной Альтизидоры, он увидал вместо нее почтенную дуэнью, покрытую с головы до ног белым покрывалом. В правой руке она держала маленькую, зажженную свечку, прикрывая другой рукой от света глаза свои, спрятанные, впрочем, и без того в огромных очках. Эта почтенная дуэнья ступала волчьим шагом, не смотря на то, что шла на цыпочках. Дон-Кихот глядел на нее с высоты своего наблюдательного поста и по наряду и её таинственности заключил, что это колдунья, пришедшая к нему с каким-то злым намерением, и он принялся креститься со всею скоростью, к какой была способна его руна.

Привидение между тем тихо подвигалось к Дон-Кихоту. Прошедши половину комнаты, оно взглянуло на рыцаря, и если последний испугался, увидев страшную фигуру дуэньи, то и дуэнья испугалась не менее, взглянув на ужасную фигуру крестившагося Дон-Кихота.

"Боже, кто это!" воскликнула она, увидевши длинную желтую, обернутую в одеяло и покрытую компрессами фигуру Дон-Кихота. С испуга она уронила свечку и очутившись в потьмах, собиралась было уже уйти, но со страху запуталась в своем платье и растянулась во весь рост на полу.

Испуганный больше чем когда-нибудь Дон-Кихот воскликнул: "О, привидение! заклинаю тебя, скажи, кто ты и чего тебе нужно от меня? Если ты страждущая душа, не страшись и скажи мне это; поверь, я сделаю для тебя все, что будет в моих силах. Как христианин католик, обязанный помогать каждому, я потому именно сделался странствующим рыцарем, что рыцари эти обязаны помогать даже душам, страждущим в чистилище".

Ошеломленная дуэнья, слыша как ее заклинают, по своему испугу поняла испуг Дон-Кихота и ответила ему протяжным шопотом: "господин Дон-Кихот,- если только вы действительно Дон-Кихот, - я не видение, не привидение, не страждущая душа, как вы думаете, я просто дона Родригез, дуэнья госпожи герцогини, прибегающая к вам с просьбою оказать мне такую помощь, какую вы оказываете всем".

- Госпожа дона Родригез, сказал Дон-Кихот, не пришли ли вы ко мне с каким-нибудь любовным поручением? если так, то я должен сказать вам, что красота несравненной дамы моей Дульцинеи Тобозской делает меня мертвым для любви. Поэтому отложите в сторону всякие любовные поручения, и тогда зажигайте, если хотите, свечку, приходите сюда, и мы поговорим с вами о чем вам будет угодно, лишь бы только, повторяю вам, вы отложили в сторону всякие подстрекания и соблазны.

- Плохо вы меня знаете, отвечала дона Родригез. Я прихожу сюда никем не подосланная и не такие еще года мои, чтобы уж мне делать было больше нечего, как заниматься подобными делами; у меня, слава Богу, в теле еще есть душа и во рту целы все зубы, кроме нескольких, выпавших от простуды, которую так легко схватить в этом Аррагонском краю. Но позвольте мне поговорить с вами одну минуту, я сейчас зажгу свечку и возвращусь рассказать вам - целителю бед всего мира - мои собственные беды.

Не ожидая ответа, дуэнья покинула комнату Дон-Кихота, в голове которого явилось в ту же минуту тысячу мыслей по поводу этого нового приключения. И он начал упрекать себя, что так легко согласился подвергнуть опасности верность своей Дульцинее. "Кто знает", сказал он сам себе, "не пробует ли никогда не дремлющий лукавый и пронырливый чорт втолкнуть меня, при помощи старой дуэньи, в ту западню, в которую не могли завлечь меня императрицы, королевы, герцогини, графини, маркизы? Слышал я не раз и не от пустых людей, что чорт пытается соблазнить человека скорее курносой женщиной, чем красавицей с греческим носом. И, наконец, как знать? эта тишина, это уединение, этот странный случай не пробудят ли во мне заснувших страстей и не заставят ли они меня в конце жизни упасть на том месте, на котором до сих пор я даже не спотыкался. В подобных случаях лучше бежать чем принимать битву. Впрочем, я, право, кажется начинаю с ума сходить, если подобные нелепости лезут мне в голову и в рот. Возможное ли дело, чтобы старая, седая дуэнья с очками на носу могла пробудить похотливое желание, даже в самом развращенном сердце? есть ли на свете хоть одна дуэнья с свежим, полным, упругим телом? Есть ли хоть одна дуэнья, которая не была бы глупа и груба? Отстань же от меня это скопище женщин, бременящих землю! О, как умно сделала эта дама, которая на двух концах своей эстрады поместила, как говорят, двух восковых дуэний, с очками на носу и с иголкой в руках, сидящих на подушках, как будто за шитьем. Эти фигуры были у нее в доме совершенно такою же мебелью и украшением, как и настоящия, живые дуэньи".

С последним словом Дон-Кихот встал с постели с намерением запереть двери своей спальни и не пустить к себе донну Родригез. Но в ту минуту, когда он прикоснулся рукою н замку, донна Родригез появилась у дверей с зажженной свечей. .Увидев возле себя Дон-Кихота, завернутого, по прежнему, в желтое одеяло, с колпаком на голове и компрессами на лице, она опять испугалась и попятившись немного назад сказала:

- Не подкараулил ли нас кто-нибудь?

- Мне следует спросить у вас тоже самое, сказал Дон-Кихот. Скажите: могу ли я не опасаться никакого насилия и покушения с вашей стороны?

- У кого вы это спрашиваете и от кого опасаетесь вы насилия? спросила донна Родригез.

- От вас, я опасаюсь и у вас я спрашиваю,- сказал Дон-Кихот; я сделан не из мрамора, а вы не из чугуна, и теперь не десять часов утра, а двенадцать ночи, и даже, кажется, немного больше; наконец мы находимся с вами в более таинственной и уединенной комнате, чем тот грот, в котором смелый Эней покусился на невинность прекрасной Дидоны. Но дайте мне вашу руку, и я буду считать себя вполне безопасным, надеюсь на свою сдержанность, поддержанную вашими почтенными сединами. С последним словом рыцарь поцаловал правую руку дуэньи и подал ей свою, которую дана его взяла с такой же точно церемонией.

На этом месте, Сид Гамед, прерывая рассказ свой, восклицает: "клянусь Магометом! я отдал бы лучшую из двух моих шуб, чтобы увидеть, как шла эта пара под руку от дверей до постели".

Донна Родригез села на стуле немного поодаль от кровати, не снимая очков и не выпуская из рук свечки. Дон-Кихот же, весь спрятанный в одеяло, высунувши только лицо, уселся на своей постели, и когда рыцарь и его дама устроились на своих местах, Дон-Кихот сказал донне Родригез:

- Теперь, донна Родригез, вы можете развязать ваши губы и излить передо мною все скорби вашего больного сердца и вашей прискорбной души; я вас выслушаю непорочным ухом и помогу милосердым делом.

- Надеюсь, ответила донна Родригез: от такого милаго и любезного господина нельзя было и ожидать другаго ответа. Господин Дон-Кихот, продолжала она, хоти вы меня видите теперь перед вами в самой средине королевства Арагонского, сидящую на этом стуле, в поношенном платье дуэньи, всю в морщинах и ни на что негодвую, я тем не менее родом из Овиедо и Астурии и происхожу от одной из самых благородных тамошних фамилий. Но злая звезда моя и небрежность моих, прежде времени обедневших родителей, сделали то, что они привезли меня в Мадрит и, чтобы пристроить меня так как-нибудь и не довести до большего несчастия, поместили швеей в доне одной знатной даны; я должна сказать вам, господин Дон-Кихот, что в вышивке и разных рукоделиях против меня не найдется ни одной женщины. Поместивши меня у этой даны, родные мои возвратились домой, и оттуда, как хорошие христиане католики, отправились через несколько лет за небо. После них я осталась сиротой, вынужденная питаться скудным подаянием и бедными милостями, которыми награждают во дворцах знатных особ нашу сестру. В это время, без всякого с моей стороны повода, в меня влюбился в замке один оруженосец, очень почтенный за вид, но уже очень немолодой, бородатый и такой же благородной крови, как сам король, потому что он был горец (Астурийские горцы считают себя потомками Пеласгов.). Про нашу любовь, не бывшую особенной тайной, узнала госпожа моя, и, чтобы охранить нас от разных сплетен и пересуд, обвенчала нас перед лицом святой римско-католической церкви. От этого единственного брака у меня, к довершению беды моей, родилась дочь; не то, чтобы я умерла во время родов, родила я, слава Богу, счастливо и во время, но скоро после рождения малютки умер мой муж, и умер он от такого испуга, что еслиб у меня было время рассказать вам все это дело, так Боже мой, как бы вы удивились. - С последним словом дуэнья принялась тихо всхлипывать, говоря Дон-Кихоту: "простите мне, ваша милость, господин Дон-Кихот, что делать, чуть только я вспомню про моего бедного покойника, на глазах у меня выступают слезы. Пресвятая Дева! как важно возил он, бывало, госпожу мою позади себя на хребте могучаго мула, черного, как гагат; в то время не знали еще ни карет, ни носилок, и даны ездили, сидя на мулах, позади своих оруженосцев. И я не могу не рассказать вам одной истории, из которой вы увидите, какой вежливый был мой муж Раз в Мадрите, выезжали на улицу Сант Яго, которая немного узка, он увидел, что из одного дома выходит алькад с двумя алгазилани. Заметив его, мой добрый оруженосец притворился, будто хочет повернуть мула и ехать вслед за алькадом. "Что ты делаешь, несчастный, разве ты не видишь, что я здесь?" сказала ему госпожа моя, сидевшая позади его на муле. Как человек тоже вежливый, алькад придержал мула за узду и сказал моему нужу: "поезжайте вашей дорогой, потому что это мне, по настоящему, следовало бы сопутствовать госпоже доне Кассильде" (так звалась моя госпожа). Муж мой, между тем, с шляпой в руках, все настаивал на том, чтобы сопровождать алькада; и госпожа моя с досады и злости взяла толстую булавку, или лучше сказать вытащила из своего футляра толстую шпильку и всунула ее в живот моему мужу, так что его всего покоробило, и он с страшным криком повалился на землю вместе с моей госпожей. К госпоже в туже минуту подбежали алькад и слуги, и подняли ее с земли, а муж мой остался в какой-то цирюльне, жалуясь, что у него исколоты все внутренности. Происшествие это стало известно всем Гвадалквивирским шалаганам, и муж мой своею вежливостию приобрел такую славу, что малые ребята бегали за ним по улицам. Вследствие этой истории, да еще потому, что он был близорук, госпожа моя отослала его от себя, и тогда он умер, как мне кажется, с горя, оставивши меня беспомощной вдовой с маленькой дочерью, красота которой с каждым днем увеличивалась на моих глазах, как пена морская. Так как я была известная во всем городе швейка, поэтому госпожа герцогиня, вышедшая тогда за муж за герцога моего господина, увезла меня с моей дочерью в королевство Аррагонское. Здесь дочь моя мало-по-малу росла, и наконец выросла и разцвела во всей прелести, поет она, как жаворонок, пляшет, как мышь, читает и пишет, как школьный учитель и считает, как ростовщик. Чистоплотна она до того, что текучая вода, кажется, не чище моей дочери, и теперь, если память не изменяет мне, ей должно быть шестьнадцать лет, пять месяцев и три дня, немного больше или меньше. Вот эта то дочь моя влюбилась здесь в одного богатого крестьянина, живущего недалеко, в имении герцога, моего господина; не сумею сказать вам, как они там связались, но только молодец этот, пообещавши жениться на моей дочери, соблазнил ее и теперь отказывается от своего слова. Хотя герцог, господин мой, знает это дело, потому что я много раз жаловалась ему на негодяя и просила велеть этому обманщику жениться на моей дочери, но он не слушает и не слышит моих просьб. Отец соблазнителя очень богат, дает герцогу деньги в займы и готов исполнить всякую его причуду, поэтому герцог и не хочет делать ему никакой неприятности. Одна надежда на вас, добрый господин мой; устройте вы как-нибудь это дело или словами или оружием. Вы, говорят, приехали сюда возстановлять правду, исправлять всякие беды и помогать несчастным. Взгляните, ваша милость, с состраданием на мою обманутую дочь, взгляните на её сиротство, молодость, её прелесть и другия качества, о которых я вам говорила. По чистой совести скажу вам, что из всех женщин в этом замке нет ни одной, которая бы стоила подошвы башмака ея; одна девушка здесь Альтизидора, которую считают самой прекрасной и развязной, не подойдет к моей дочери и на милю. Верьте мне, ваша милость, не все то золото, что блестит. У этой Альтизидоры больше чванства, чем красоты и больше наглости, чем стыда; кроме того у нее пахнет изо рта так сильно, что возле нее нельзя пробыть одной минуты, и даже госпожа герцогиня... Но я промолчу об этом, потому что и у стен, говорят, есть уши.

- Что такое герцогиня? спросил Дон-Кихот; ради Бога, объясните.

- Нечего делать, я должна сказать вам теперь всю правду. Господин Дон-Кихот; вы изволили видеть красоту герцогини, вы видели цвет её лица, сияющего, как вычищенное оружие, вы видели эти щеки из лилий и роз, отражающия солнце и луну. Вы видели, как гордо выступает она, словно не чувствует под ногами почвы, можно подумать, что она распространяет здоровье вокруг того места, на которое ступит. И что-же? За все это герцогиня, скажу я вам, должна быть благодарна во первых Богу, а во вторых фонтанелям на своих ногах, которыми вытекают из её тела, как говорят доктора, все нечистые соки.

- Пресвятая Дева! воскликнул Дон-Кихот; возможное ли дело, чтобы у герцогини были такие истечения; я бы не поверил этому даже тогда, если бы увидел собственными глазами, но мне это говорит госпожа донна Родригез, и я должен верить. Тем не менее я все-таки думаю, что из этих фонтанелей вытекают не нечистые соки, а чистая амбра. И я перестану теперь верить, что обычай открывать фонтанели сделан в видах пользы для здоровья.

При последних словах Дон-Кихота дверь его спальни отворилась с страшным шумомн, до того испугавшим донну Родригез, что она выпустила свечу из рук, и в комнате стало совершенно темно. В туже минуту бедная дуэнья почувствовала, что две руки схватили ее за горло так сильно, что ей не было никакой возможности крикнуть, после чего кто-то поднял ей, не говоря ни слова, юбки и принялся немилосердо хлестать ее чем то похожим на туфли. Дон-Кихот, хотя и почувствовал сострадание в несчастной дуэнье, однако и не пошевельнулся на своей постели, теряясь в догадках за счет этого приключения; и он оставался все время немым и спокойным, боясь, чтобы привидения не вздумали чего доброго высечь и его самого; и боялся он не напрасно: хорошенько отстегавши не смевшую пикнуть дуэнью, незримые палачи подошли в Дон-Кихоту и сбросив с него простыни и одеяла, принялись щипать его так немилосердно, что он решился обороняться кулаками. В чудесной тишине продолжалась эта битва почти пол-часа; после чего привидения исчезли, донна Родригез опустила юбки и оплакивая постигшее ее несчастие вышла из комнаты Дон-Кихота, не сказав ни слова. Задумчивый, взволнованный, исщипанный Дон-Кихот остался один на своей постели, где пока мы и расстанемся с ним. Каквие волшебники так зло подшутили над рыцарем, это объяснится в свое время, теперь же нас зовет к себе Санчо-Пансо, и порядок истории требует, чтобы мы возвратились в нему.

Глава XLIX.

Мы оставили великого губернатора страшно разгневанного крестьянином, прикинувшимся дураком. Наученный мажордомом, получившим от герцога самые точные инструкции касательно того, как поступать с губернатором на его мнимом острове, крестьянин этот превосходно подшутил над Санчо Пансо. Как ни прост был однако последний, он, тем не менее, нигде не спотыкаясь, ловко справлялся с насмешниками.

"Господа", сказал он окружавшим его лицам, к которым присоединился вошедший в ту минуту в залу доктор Педро: "теперь, получив тайную депешу герцога, я вижу, что судии и правители должны быть железными людьми; кого не утомит назойливость всех этих господ, приходящих к нам по разным делам и требующих, чтобы их выслушивали во всякое время и занимались бы только ими одними. И если бедный судия не выслушает и не удовлетворит их в туже минуту, по невозможности, или потому, что они не во время пришли, так господа эти проклинают, кусают, раздирают его, грызут его кости и даже оспаривают у нас нашу долю дворянства. Дурак! не лезь с твоими делами, выжди удобную минуту, не приходи в то время, когда губернатор ест или спит. Ведь судьи тоже люди из костей и тела; они тоже должны отдавать природе то, что она требует от них, кроме меня, не дающего своей природе кушать, благодаря стоящему здесь доктору Педро Черствому Тартафуера, который положил себе уморить меня, во что бы то ни стало, голодом, утверждая, что эта смерть есть именно жизнь. Чтобы послал Господь такую жизнь ему и всему его роду, то есть всем злым докторам, потому что хорошие доктора достойны лавровых венков".

Все знавшие Санчо Пансо удивлялись его умным речам, и не знали, чему приписать эту перемену, если не тому, что высокие должности иногда просветляют, иногда омрачают умы занимающих их лиц. На этот раз дело кончилось тем, что доктор Педро Черствый Тертафуера обещал Санчо позволить ему вечером поужинать, хотя бы для этого пришлось пожертвовать всеми афоризмами Гиппократа. Обещание это преисполнило радостью губернатора, нетерпеливо ожидавшего наступления вечера и вместе с ним ужина. И хотя ему казалось, что время остановилось на месте неподвижно, тем не менее наступила наконец так страстно ожидаемая им минута ужина, и ему подали кусок холодной баранины с луком и телячьи ножки, не первой впрочем молодости. Ужин этот показался Санчо вкуснее миланских рябчиков, римских фазанов, соррентийской телятины, марокских куропаток и лавиосских гусей.

- Господин доктор, сказал он за ужином Педро Речие, не трудитесь, пожалуйста, угощать меня изысканными блюдами; это значило бы снять желудок мой, приученный к козлятине, баранине, солонине, салу, репе и луку, с тех петлей, на которых он держится. Все эти дорогия кушанья переваривает он морщась, и иногда с отвращением. самое лучшее, что может сделать метр-д'отель, это принести мне винигрету; если в нем попадется и гнилая дичь, ничего, - он будет лучше пахнуть от этого. Набросайте туда всего, чего хотите; вы мне сделаете этим несравненное одолжение, и я постараюсь когда-нибудь отблагодарить вас за него. Но только, пожалуйста, обходитесь без шуток; угодно вам оставаться здесь - оставайтесь; не угодно, как угодно: будем жить и есть в мире и дружбе, помня, что Бог озаряет солнцем своим всех без исключения. Управляя этим островом, я сам ничего не возьму, и другому ничего не позволю взять. Вы знаете эту пословицу: станьте медом и мухи съедят вас, поэтому пусть каждый держит ухо востро, или я ему покажу, что чорт вмешался в пляску и что если только представится случай, так я чудес наделаю.

- Ваша милость изволили сказать глубокую правду, ответил метр-д'отель, и я за всех островитян этого острова ручаюсь, что они станут с верой и любовию служить вам; при таком управлении, как ваше, сколько можно судить о нем по началу, нам грешно было бы подумать или делать что-нибудь противное нашим обязанностям к вашей милости.

- Верю, ответил Санчо, и думаю, что только глупцы могли бы действовать или думать иначе. только повторяю еще раз, пусть позаботятся здесь о том, чтобы кормить меня и моего осла. Это самое главное, и теперь как нельзя больше кстати пришлось упомянуть об этом. В свое время мы обойдем кругом этот остров, который я намерен очистить от плутов, лентяев, бродяг и вообще всякой сволочи. Мне бы хотелось убедить вас, друзья мои, что бездельник в обществе - это сверлило в улье, съедающее мед, приготовленный трудолюбивыми пчелами. Я намерен покровительствовать земледельцам. сохранить гидальго их права, награждать людей чем-нибудь отличившихся и в особенности уважать религию и людей религиозных. Как вам это кажется, друзья мои? если это дурно, так я готов башку себе размозжить.

- Ваша милость, ответил мажордом, я только удивляюсь, как может человек неграмотный - вы, ваша милость, кажется совсем неграмотны, - высказывать такие истины и вообще говорить так умно, как вы. Клянусь вам, ни мы, ни те, это послал нас с вами сюда, никогда не ожидали от вас ничего подобнаго. На свете, как видно, каждый день приходится видеть что-нибудь новое, добавил метр-д'отель, шутки превращаются в серьезные речи и насмешники сами остаются осмеянными.

После ужина губернатор со всею свитой вознамерился обойти свой остров. Его сопровождали мажордом, секретарь, метр-д'отель, - на которого возложена была обязанность записывать все действия и движения губернатора - и целый полк алгазилов и разных должностных лиц. С жезлом в руках важно шел посреди этой толпы Санчо и обшедши несколько улиц услышал невдалеке стук оружия. Отправившись в ту сторону, где слышен был шум, они увидели двух бойцев, остановившихся при виде губернатора.

- Именем Бога и короля, воскликнул один из них, можно ли, спрашиваю, терпеть, чтобы здесь грабили чуть не среди белаго дня и нападали на улицах, как на больших дорогах.

- Успокойтесь, сказал Санчо, и расскажите в чем дело, я здешний губернатор.

- Господин губернатор, отвечали ему, я вам расскажу, как можно короче, все дело. Господин этот только что выиграл вот в этом игорном доме напротив больше тысячи реалов, один Бог знает, как? Находясь при игре, я против совести позволил ему взять несколько кушей, и когда я ожидал, что в благодарность за это, он даст мне хоть один золотой, он отправился себе, по окончании игры, как ни в чем не бывало, с своим выигрышем, домой. Господин губернатор, у нас принято давать что-нибудь таким людям. как я, составляющим разного рода общества, где можно приятно провести время; мы помогаем играющим и предупреждаем могущия произойти при этом столкновения. Увидевши, что господин этот, положивши деньги в карман, преспокойно отправился к себе, я в досаде побежал за ним и вежливо просил его дать мне хоть восемь реалов; ему очень хорошо известно, что я человек порядочный и что у меня нет ни имения и никакого занятия, по воле моих родителей, не оставивших мне одного и не научивших другому. Но господин этот, больший вор чем Кавус, больший плут чем Андродилла, сказал, что он даст мне только четыре реала. Вы видите сами теперь, ваша милость, что у человека этого нет ни совести, ни стыда. Но ему бы не поздоровилось от его выигрыша, еслиб вы, господин губернатор, не подоспели на помощь; я бы показал ему себя.

- Что скажете на это? спросил Санчо обвиненнаго.

- Тоже, что и мой противник, ответил обвиненный; я не хочу давать ему больше четырех. реалов, потому что я и без того передавал ему довольно денег, и только добавлю, что люди, ожидающие благодарности от игроков, должны быть вежливы и брать то, что им дают, не входя с ними ни в какие счеты, если только им неизвестно наверное, что игрок плут и выигрывает нечисто, а что я не плут, это лучше всего доказывает то, что я ничего не хотел дать этому нахалу; воры же всегда делятся поживой с своими компанионами.

- Это правда, подтвердил мажордом и обратясь к Санчо, сказал ему: господин губернатор, что прикажете сделать с этими господами?

- А вот что, ответил Санчо; вы, выигравший чисто, или нечисто, или ни так, ни этак, дайте вашему противнику сто реалов и тридцать в пользу заключенных в тюрьме. А вы, не имеющий ни занятия, ни имения, и следственно проживающий здесь без всякого дела, возьмите поскорее эти сто реалов и завтра же убирайтесь отсюда; вы будете считаться изгнанным из этого острова на десять лет: если же вы вернетесь раньше срока, тогда эти десять лет вам придется доживать уж на том свете, потому что если вы ослушаетесь моего приказания, так я, или палач, по моему приказанию, вздернет вас на виселицу, и не возражать мне, или беда тому, это скажет хоть одно слово.

Услышав это, игрок вынул деньги и отправился домой, а противник его положил деньги в карман и покинул остров. По уходе их Санчо сказал: "или я ничего не буду значить здесь, или и уничтожу эти зловредные, по моему мнению, игорные дома."

- Вот этого, что возле нас, отозвался из толпы один актуариус, вашей милости нельзя будет уничтожить; его содержит знатный господин, который теряет гораздо больше денег, чем сколько выбирает их с карт. Другое дело: игорные дома, содержимые разной сволочью; над теми, ваша милость, вы можете показать вашу власть. К тому же в них гнездится наибольше плутовства, потому что в порядочных домах шулера не смеют выказывать своего искуства. И так как теперь все играют, поэтому пусть лучше играют у хороших людей, чем у какого-нибудь шулера, где несчастного простяка давять с вечера до утра и наконец совсем задавливают.

В эту минуту стрелок земской стражи подвел к губернатору какого-то молодого человека.

- Господин губернатор, сказал стрелок, человек этот шел возле нас, и увидевши вашу милость бросился бежать со всех ног назад: явный знак, что это плут. Я побежал за ним, и если бы он не посколбзнулся и не упал, так я бы никогда не догнал его.

- Молодой человек, почему ты пустился бежать? спросил Санчо.

- Потому, господин губернатор, отвечал юноша, чтобы не отвечать на безчисленные вопросы, предлагаемые обыкновенно полицейскими.

- Чем ты занимаешься?

- Ткачеством.

- Что ты ткешь?

- Железо для копий, с вашего позволения.

- А, так ты шута вздумал корчить, вздумал смеяться мне в глаза, ладно? Куда и зачем ты отправляешься?

- Освежиться воздухом, ваша милость.

- А где освежаются здесь воздухом?

- Там, где он освежает.

- Прекрасно. Ты, как я вижу, не глуп, за словом в карман не лезешь. Представь же себе, мой милый, что я воздух, который освежает и отправляет тебя в тюрьму. Взять его и запереть, воскликнул губернатор; он у меня и без воздуху проспит эту ночь.

- Ваша милость, сказал юноша, вы посадите меня в тюрьму точно также, как сделаете королем.

- А почему я не посажу тебя в тюрьму? спросил Санчо. Разве не могу я велеть сейчас-же связать тебя.

- Какая бы ни была ваша мочь, отвечал юноша, но только ее не хватит на то, чтобы заставить меня проспать в тюрьме.

- Как не хватит? перебил Санчо; взять его сию же минуту; пусть он разуверится собственными глазами в том, отпустить ли его тюремщик, при всем желании повеликодушничать из интереса. Я заставлю его заплатить две тысячи червонцев штрафу, если он позволит тебе сделать хоть шаг из тюрьмы.

- Шуточки, сказал юноша, весь свет не заставит меня проспать в тюрьме.

- Чорт! воскликнул Санчо; ангел хранитель, что ли выпустит тебя оттуда; он - снимет с тебя цели, в которые я велю заковать тебя?

- Господин губернатор, сказал развязно юноша; взглянем на это дело, как люди умные. Положим, что вы пошлете меня в тюрьму, что меня закуют в кандалы, бросят в подземелье, и вы пообещаете строго наказать тюремщика, если он отпустит меня; положим, что он послушает вас, и все-таки, если я незахочу спать и всю ночь не сомкну глаз, так в вашей ли власти заставить меня спать против моей воли.

- Нет, клянусь Богом, нет, воскликнул кто-то из толпы: молодец с честью выпутался из дела.

- Так что если ты не будешь спать, сказал Санчо, то сделаешь это в угоду себе, а не на перекор мне.

- Нет, нет, у меня и в мыслях этого не было, ответил юноша.

- В таком случае отправляйся себе с Богом домой, продолжал губернатор, и пошли тебе Господь сладкий сон; я не хочу тебя лишать его. Но только советую тебе никогда вперед не шутить с властями, неровен час,- наткнешься пожалуй на такую, перед которой прикусишь язык.

Юноша ушел, и губернатор отправился дальше. Через несколько минут стрелки привели к нему какого-то нового господина, держа его за руки!

- Господин губернатор, сказали они; мужчина этот оказывается вовсе не мужчиной, а женщиной, и даже очень хорошенькой, но только одетой по мужски.

Переряженной женщине в ту же минуту поднесли под глаза два или три фонаря, осветившие прелестное личико шестнадцати или семнадцатилетней девушки. Испанская сеточка из золотых и зеленых шелковых нитей поддерживала её волосы, и вся она была прелестна, как тысячи жемчужин востока. Ее осмотрели с верху до низу, и увидели, что на ней были надеты зеленые панталоны из золотой парчи и верхнее платье из белой золотой ткани под расстегнутым жилетом из такой же зеленой парчи, как и панталоны. Красные шелковые чулки её завязаны были белыми тафтяными подвязками с золотыми застежками, засыпанными мелким жемчугом; белые башмаки в роде мужских, богатый кинжал за поясом, вместо шпаги, и блестящие перстни довершали её костюм. Девушка эта понравилась всем, но кто она? этого никто не знал. Появление её удивило в особенности тех, которым известны были все приключения, которые намеревались устроить губернатору на его острове. Но неожиданная встреча с незнакомой красавицей произошла без их ведома и участия, и они в недоумении ожидали, чем кончится это дело? Пораженный красотой молодой девушки, губернатор спросил ее: "кто она, куда идет и с какой стати она так оделась?"

Опустив глаза в землю, краснеё от стыда и волнения, молодая девушка отвечала: "я не могу сказать перед всеми того, что мне следовало сохранить в большой тайне. Уверяю вас только, что я не воровка, не злодейка, не плутовка, а несчастная молодая девушка, доведенная ревностью до того, что забыла уважение к самой себе".

- Господин губернатор, вмешался мажордом, велите толпе отойти; пусть эта девушка откроет вам наедине свою тайну.

Губернатор приказал толпе отойти и при нем остались только мажордом, метр-д'отель и секретарь. Видя возле себя так мало лиц, молодая девушка сказала: "Я дочь Педро Перез Мазорка; отец мой занимается здесь обработкой шерсти и часто приходит обедать к моему отцу".

- Что за бессмыслица, перебил мажордом; я очень хорошо знаю Педро Переза, и знаю, что у него нет ни сыновей, ни дочерей; кроме того, ваш отец, вы говорите, ходит обедать к вашему отцу.

- Я тоже заметил, что тут что-то не ладно, сказал Санчо.

- Право, я так взволнована, что сама не знаю, что говорю, отвечала молодая девушка. Я дочь вовсе не Педро Переза, а Диего Лона, которого вы все должны знать.

- Вот это сказано по крайней мере с смыслом, заметил мажордом: я знаю Диего Лону; знаю, что он богатый и благородный гидальго и что у него есть сын и дочь, которой никто не видел с тех пор, как он овдовел, он держит ее в заперти и не позволяет, как говорят, взглянуть на нее даже солнцу, тем не менее о ней ходят слухи, что она чудо какая красавица!

- Это совершенная правда и эта дочь я сама; красавица я или нет? об этом вы можете судить теперь сами, сказала молодая девушка, заливаясь слезами.

- Должно быть, в самом деле, с всю случилось что-нибудь особенное, шепнул секретарь метр-д'отелю, если такая благородная девушка в такое время и в таком платье убежала из дому.

- Вероятно, ответил метр-д'отель; слезы её еще больше убеждают в этом.

Санчо утешил бедную девушку, как мог, и просил ее сказать без страха все, что случилось с нею, обещая от имени всех окружающих её лиц помочь ей от души всем, чем будет возможно.

- Вся беда моя в тон, продолжала незнакомая девушка, что отец держит меня в заперти, вот уже десять лет; с тех самых пор, как черви земные едят мою мать. У нас служат обедню в богатой домовой каплице, и во все это время я видела днем только солнце небесное, а ночью звезды и луну. Я не знаю, что такое улицы, города, храмы, ни даже что такое люди, потому что я не видела никого, кроме моего отца, брата и Педро Переза, нашего фермера, который часто ходит к нам; чтобы заставить меня не знать моего отца, он выдает себя за моего отца. Это вечное затворничество, это постоянное запрещение выходить из дому, даже в церковь, повергли меня в какую-то безвыходную грусть; и так я живу вот уже несколько месяцев. Я хотела увидеть свет, или по крайней мере край, в котором я родилась; мне казалось, что в этом нет ничего предосудительного дня благородной молодой девушки. Когда я услышала, что на свете бывают бои быков, что на свете представляются комедии и играют в кольцо, я все спрашивала моего брата, - он только годом моложе меня, - что это такое, спрашивая его вместе с тем о многом другом, чего я никогда не видела. Брат отвечал мне, как умел, и только усиливал во мне желание увидеть все это собственными глазами. Но чтобы передать историю моей погибели, я должна сказать вам, что я просила, умоляла моего брата; о, лучше бы никогда не спрашивала его я ни о чем... с этими словами молодая девушка опять залилась слезами.

- Сделайте одолжение, продолжайте, сказал ей мажордом; скажите, что с вами случилось: ваши слова и слезы держат нас в недоумении.

- Еще иного остается выплакать мне слез, ответила девушка, но немного остается сказать вам. Что делать? неблагоразумные, дурно направленные мечты всегда приводят к печальным последствиям.

Красота молодой девушки тронула за душу метр-д'отеля. Он еще раз поднес в лицу её фонарь, чтобы еще раз взглянуть на нее, и ему показалось, что из глаз красавицы текли не слезы, а хрустальные росинки, или даже жемчужины востока; и сильно хотелось ему, чтобы несчастие её было далеко не такое страшное, как это можно было предположить по её вздохам и слезам. Губернатора между тем беспокоило то, что она не кончает своего рассказа, и он попросил ее, наконец, не задерживать его, потому что уже поздно, а ему между тем остается обойти еще значительную часть города.

- Все мое несчастие, вся беда моя в том, продолжала девушка, что я попросила брата дать мне свое платье, в котором я могла бы ночью, когда отец спит, осмотреть город. Докучаемый моими просьбами, брат согласился, наконец, дать мне свое платье, а сам оделся в мое; и оно так пришлось ему, как будто нарочно сшито для него; у брата моего нет еще совсем усов, продолжала она, и в моем платье он очень похож на хорошенькую молоденькую девушку. Толкаемые нашим глупым, неопределенным желанием, мы ушли переодетые - я думаю час тому назад - из дому, и когда захотели вернуться, тогда увидели большую толпу народа. "Сестра", оказал мне брат, "это должно быть караул; повесь же ноги на шею и беги за мною; если нас узнают, беда нам." Сказавши это, он повернулся назад и пустился не бежать, а лететь. Я же, пробежавши шесть шагов, упала, - так ужасно я испугалась; тут подошли во мне эти люди и привели к вам; мне так стыдно теперь показаться перед всеми переодетой бесстыдницей.

- И больше ничего не случилось с вами? сказал Санчо; и вовсе, значит, не ревность, как вы говорили, заставила вас уйти из дому?

- Больше ничего не случилось со мною, ответила молодая девушка, и вовсе не ревность заставила меня уйти из дому, а только желание взглянуть на свет, или просто на здешния улицы.

В эту минуту, как бы в подтверждение слов молодой девушки, стрелки привели её брата, пойманного впереди сестры. Он был одет в дорогую штофную юбку, покрытую голубым штофным бурнусом с золотой бахромою, на голове у него не было ничего, кроме его волос, казавшихся золотыми кольцами; такие были они светлые и кудрявые.

Губернатор, мажордом и метр-д'отель отвели его в сторону и спросили так, чтобы их не слышала молодая девушка, почему он оделся в женское платье? Пристыженный и смущенный молодой человек рассказал им то же, что и его сестра, и своим рассказом до нельзя обрадовал успевшего влюбиться в незнакомую девушку метр-д'отеля.

- Пустяки какие-то вы говорите, сказал беглецам губернатор; рассказывая такую глупую шалость не к чему столько плакать и вздыхать. Сказали бы прямо: я такой-то, я такая-то; мы вот такие-то, ушли тихонько из дому, собственно из любопытства и без всякого другаго намерения, и все было бы рассказано без вздохов и всхлипываний.

- Это правда, сказала молодая девушка, но я так была взволнована.

- Ну, беда не Бог знает какая, заметил Санчо; ступайте с нами: мы отведем вас назад к вашему отцу, он, может быть, не заметил вашего отсутствия; только вперед не будьте такими любопытными детьми и не желайте так сильно взглянуть на свет. У хорошей девушки сломана нога и сидит она дома; женщину и курицу бегание к добру не приведет, и та, которая хочет увидеть других, хочет, чтоб и другие ее увидели, и довольно.

Молодой человек поблагодарил губернатора за себя и за сестру, и толпа направилась к дому молодых беглецов; - до него было не далеко. Подойдя к нему, молодой человек швырнул камнем в окно, и ожидавшая этого знака служанка в ту же минуту отворила двери, в которые и вошли брат с сестрою. Отведши их домой, губернатор и его свита остались удивлены красотой этих детей и желанием их посмотреть свет, ночью, не выходя из своего местечка; фантазию эту приписали, конечно, их молодости. Пораженный в самое сердце метр-д'отель решился на другой же день предложить руку молодой беглянке, уверенный, что ему не откажут; он так близок был к особе герцога. У Санчо тоже явилось некоторое желание женить брата этой девушки на Саншете; и он решился в свое время устроить это дело, уверенный, что никакой жених не может отказать дочери губернатора. Так кончился обход, сделанный ночью губернатором; через два дня рушилось его губернаторство и с ним все надежды Санчо, как это мы увидим впоследствии.

Глава L.

Подробный изследователь атомов этой истинной истории Сид Гамед говорит, что когда донна Родригез покинула свою комнату и отправилась к Дон-Кихоту, спавшая с ней рядом дуэнья услышав, что её соседка ушла и движимая свойственным дуэньям желанием все знать и обнюхать, тихо отправилась вслед за донной Родригез, так что та не слышала, как ее следили. Увидевши, что она вошла в комнату Дон-Кихота, следовавшая за него дуэнья, не желая отстать от своих, обо всем доносящих, сплетниц - сестриц, отправилась тотчас же к герцогине и сказала ей, что донна Родригез сидит у Дон-Кихота. Герцогиня сказала об этом герцогу и попросила у него позволения отправиться с Альтизидорой узнать, зачем донне Родригез понадобился Дон-Кихот? Получив это позволение, герцогиня подошла с Альтизидорой к комнате Дон-Кихота и подслушала все, что говорилось за дверьми. И когда донна Родригез бросила, как говорят, на улицу тайну её фонтанелей, разгневанная герцогиня, горя желанием отмстить своей дуэнье, ворвалась с Альтизидорой в комнату Дон-Кихота, выпорола так дуэнью и исцарапала всего Дон-Кихота; в такую ярость приводит женщин оскорбление, нанесенное их красоте, такую неукротимую жажду мщения возжигает оно в им сердцах. История эта порядком насмешила герцога, узнавшего ее от своей жены. Намереваясь продолжать свои шутки с Дон-Кихотом, герцогиня отправила на другой день пажа, представлявшего в лесу Дульцинею, - об этом происшествии Санчо совершенно забыл среди своих губернаторских занятий,- с большим коралловым ожерельем и с письмом от себя и от Санчо к жене его Терезе Пансо.

История говорит, что ловкий и веселый паж, желая угодить своим господам, охотно отправился в деревню Санчо. Подъезжая к ней, он увидел кучу женщин, стиравших на речке белье, и попросил их сказать ему, где живет в этой деревне Тереза Пансо, жена известного Санчо Пансо, оруженосца рыцаря Дон-Кихота Ламанчскаго.

- Тереза Пансо, крикнула одна из девушек, это мать моя, а Санчо Пансо - мой отец, а этот рыцарь - наш господин.

- Так отведите же меня к вашей матери, сказал паж, я принес ей подарок от вашего отца.

- Очень хорошо, проговорила молодая девушка, лет четырнадцати и, оставив одной из своих подруг белье, побежала, с открытыми ногами и распущенными волосами, домой.

- Вот наш дом, у самого края деревни, кричала она; мать моя так беспокоится, что давно не получает никаких известий от отца.

- Пусть же она успокоится, сказал паж; я принес ей такие известия, что ей остается только Бога благодарить.

Подскакивая и подпрыгивая, молодая девушка прибежала в деревню, и принялась кричать у дверей своего дома: "выходите, мама, выходите; к вам приехал господин с письмом от отца и с разными другими вещами." На этот крик вышла, с обмотанным паклей веретеном в руках Тереза Пансо. Одетая в короткую, темную ситцевую юбку, обхваченную маленьким, тоже темным, корсажем, в рубахе с отложным воротником, она выглядывала женщиной лет сорока с небольшим, но еще не старой, а крепкой, работящей и сильно загоревшей деревенской бабой.

- Это что такое, что это за господин? воскликнула она, увидев дочь свою и возле нее пажа верхом на коне.

- Слуга доны Терезы Пансо, ответил паж, слезая с коня. Подошедши за тем к Терезе, он опустился перед нею на колени и сказал ей: "позвольте поцаловать руку законной и единственной жены губернатора острова Баратории, доне Санчо Пансо."

- Встаньте, ради Бога, встаньте! воскликнула Тереза. Я не госпожа, а простая мужичка, дочь землекопа, и жена странствующего оруженосца, а вовсе не губернатора.

- Ваша милость, ответил паж, вы изволите быть супругою господина превосходительнейшего губернатора; в доказательство чего неугодно ли вам прочитать это письмо. С последним словом, он вынул из кармана коралловое ожерелье и обвил его вокруг шеи Терезы. Письмо это от господина губернатора, сказал он ей, а это ожерелье и вот это другое письмо от госпожи герцогини, посылающей меня в вашей милости.

Услышав это, Тереза и дочь её остолбенели от удивления.

- Пусть меня убьют, если это дело не устроено господином Дон-Кихотом, воскликнула Саншета. Это он дал нас графство, или губернаторство, которое он столько раз обещал ему.

- Вы угадали, подхватил паж; господин Санчо стал губернатором острова Баратории по милости господина Дон-Кихота, как вы увидите из этого письма.

- Прочтите его, пожалуйста господин мой, сказала Тереза пажу, потому что хоть я умею прясть, а читать не умею.

- Я тоже не умею, подхватила Саншета, но погодите, я сбегаю к священнику или Самсону Караско; они с радостью придут узнать новости о моем отце и прочтут нам это письмо.

- Не нужно ходить за ними, сказал паж, я хоть не умею прясть, но умею читать и прочту вам эти письма. И он прочел сначала письмо Санчо, оно было приведено выше и потому не повторяется теперь, а потом следующее письмо герцогиня:

"Милая Тереза! Прекрасные качества души и ума вашего мужа заставили меня просить герцога - моего мужа, чтобы он сделал Санчо губернатором одного из своих островов. Теперь я узнала, что муж ваш губернаторствует, как орел; это меня очень обрадовало, а герцога моего мужа еще более. Я тысячу раз благодарю небо, что не ошиблась в сделанном мною выборе; найти хорошего губернатора, это я вам скажу, очень трудно, а между тем дай Бог быть такой совершенной, как управление вашего мужа. Посылаю вам, моя милая, коралловое ожерелье с золотыми застежками и желание, чтобы это ожерелье было из жемчужин востока, но вам вероятно известна эта поговорка: "тот, кто бросает тебе кость не ждет твоей смерти". Прядет время, когда мы посетим, увидим, узнаем одна другую, и тогда, Бог весть, что еще может быть. Поцалуйте от меня дочь вашу Саншэту и окажите ей, чтобы она собиралась в дорогу; я намерена отлично пристроить ее в то время, когда она меньше всего будет этого ожидать. У вас в деревне есть, говорят, большие сладкие жолуди, пришлите мне, пожалуйста, десятка два; полученные из ваших рук они будут очень дорога для меня. Напишите мне побольше о вам здоровье, о вашем житье бытье, и если вам нужно что-нибудь, вам стоит только сказать и все будет сделано по вашему желанию. Да хранит вас Бог. Из этого места любящая вас подруга.

"Герцогиня."

- Бог мой! какая же это добрая госпожа, воскликнула Тереза, прослушав письмо. Какая она безцеремонная, простая; с такими госпожами я хотела бы, чтобы меня похоронили. Это не то, что жены наших гидальго, воображающия, что к их дворянству и ветер не смеет прикоснуться, которые в церковь идут точно королевы - такие чванливые и надутые; для них безчестие подумаешь - взглянуть на крестьянку, а эта герцогиня, меня - простую мужичку, подругой называет и пишет ко мне, точно к ровне своей. Да вознесет ее Господь над самой высокой колокольней в Лананче. Сладких жолудей я ей целый короб пошлю и все на подбор, таких больших, что на них, как на редкость придут смотреть. Теперь же, Саншета, угости получше этого господина, позаботься о его коне, поищи в курятне яиц, нарежь побольше сала и сделаем обед на славу, потому что красота его и вести, которые он нам принес, стоют хорошего обеда. А я побегу сообщить соседкам о нашем счастии, да кстати забегу к священнику и цирюльнику; они всегда были такими хорошими друзьями твоего отца.

- Я все сделаю, ответила Саншета, только вы отдайте мне половину этого ожерелья; госпожа герцогиня верно не такая дура, чтобы вам одним стала посылать его.

- Оно все твое, оказала Тереза, только позволь мне носить его несколько дней на шее, потому что сердце мое не нарадуется на него.

- А в узле, который лежит в этом чемодане, вам прислано что-то такое, что еще больше обрадует вас, сказал паж. В нем лежит платье из самого тонкого сукна; губернатор надевал его всего один раз на охоту и теперь посылает его госпоже Саншете.

- Да здравствует тысячу лет, воскликнула Саншета, и тот, кто послал, и тот, кто принес нам это платье, а если им хочется, то пусть они проздравствуют хоть две тысячи лет.

Тереза вышла между тем из дому с письмами в руках и с ожерельем на шее. Она шла, ударяя руками по письму, как по барабанной коже и встретив священника и Самсона Карраско, приплясывая, сказала им: "голенький ох, а за голеньким Бог! есть у нас маленькое владеньице и пусть-ка сунется ко мне теперь самая важная госпожа гидальго, я сумею осадить ее".

- Что с тобой, Тереза Пансо? сказал священник; что все это значит, что у тебя за бумага?

- А то со мной, ответила Тереза, что вот эти письма писаны мне герцогинями и губернаторами, что у меня есть дорогое коралловое ожерелье и что я губернаторша.

- Бог тебя знает, что ты такое говоришь, сказал бакалавр; мы ничего не понимаем.

- Вот из этого все поймете, сказала Тереза, подавая им письма. Священник прочел их вслух и изумленный переглянулся с изумленным, в свою очередь, Самсоном. На вопрос бакалавра: кто принес ей эти письма? Тереза отвечала, что ему и священнику стоит только зайти к ней и они увидят там прелестного, как архангел, пажа, присланного от герцогини с письмами, ожерельем и другим еще более дорогим подарком.

Священник снял с Терезы ожерелье, пересмотрел кораллы, и уверившись, что они не простые, удивился еще больше.

- Клянусь моей рясой, воскликнул он, я не знаю, что подумать и сказать. С одной стороны я вижу и осязаю доброту этих кораллов, с другой - читаю, что герцогиня присылает просить две дюжины жолудей.

- Переварите это, как сумеете, отвечал Караско, а пока отправимся взглянуть на того, кто привез эти депеши; и чтобы разъяснить наши недоразумения, расспросим его обо всем.

Священник и бакалавр отправились к Терезе, где и застали пажа, просеевавшего немного ячменя для своего коня, и Саншэту, нарезывавшую сало, чтобы зажарить его с яйцами и угостить своего гостя. Красота и костюм пажа сразу расположили к нему священника и бакалавра. Поздоровавшись с ним, Сансон попросил его сообщить им известия о Дон-Кихоте и Санчо Пансо. "Хотя мы и читали письма Санчо и госпожи герцогини", добавил он, "но все-таки не поняли, что это за губернаторство Санчо на острове, особенно на острове; все острова на Средиземнон море принадлежат королю".

- Что господин Санчо - губернатор, отвечал паж, это совершенно верно, но управляет ли он островом, или чем другим, я в это дело не вмешиваюсь; скажу вам только, что во владении его считается больше тысячи жителей. А что госпожа герцогиня просит жолудей, в этом ничего удивительного нет: герцогиня наша просит иногда гребня у соседки, не то жолудей; такая простая она. Наши знатные арагонские даны вовсе не такие гордые и надутые, как кастильские и с людьми обращаются оне гораздо проще.

В эту минуту в горницу вбежала Саншета с корзиной яиц и обратясь в пажу спросила его: "скажите, пожалуйста, что мой отец, ставши губернатором, носит панталоны в обтяжку?"

- Ей Богу, не заметил; должно быть носит, ответил паж.

- Ах, как бы мне хотелось увидеть его в панталонах в обтяжку, воскликнула Саншета; это мне с самого моего рождения хотелось.

- Вам не носить ему панталон в обтяжку, ответил паж, когда он станет, я полагаю, ездить с маской, (Знаменитые и богатые люди в Испании ездили во времена Сервантеса в легких масках, для прикрытия лица от жгучих лучей солнца.) если только прогубернаторствует хоть два месяца.

Священник и бакалавр не могли не заметить, что паж подтрунивает. И однако прекрасные кораллы и тонкое охотничье платье - Тереза успела уже показать им его - переворачивали в голове их все вверх дном. Их рассмешило наивное желание Саншеты и еще более Тереза, сказавшая священнику: "господин священник, постарайтесь узнать, не отправляется ли это-нибудь отсюда в Мадрит, или в Толедо; я бы поручила ему купить мне самый лучший модный обруч. Нужно же мне поддерживать моего мужа на губернаторстве всем, что от меня зависит; и если уж на то пойдет, так я явлюсь при дворе и сяду в карету; губернатор может кажется купить карету".

- Еще бы, воскликнула Саншета; дай только Бог, чтобы все это сделалось как можно скорее, и пусть злые языки говорят тогда, как я рассядусь в карете возле матери: "глядите, какой важной персоной стала эта девчонка, точно барыня, в каретах разъезжает". Пускай говорят они, что хотят, шлепая по грязи башмаками, между тем как я буду ехать в карете. Да будут они прокляты все эти злые языки в этой и будущей жизни! Лишь бы держать мне ноги в тепле, а так пусть их смеются все сплетники на земле; правда маменька?"

- Еще бы не правда - ответила Тереза. И все эти удовольствия, продолжала она, и много других, еще больших, все это предсказал мне добрый Санчо; он, ты увидишь, дочь моя, не остановится, пока не сделает меня графиней. Да так и следует. Когда дают тебе телку, накидывай на нее веревку; когда дают губернаторство, бери, дают графство - лови его. и когда тебе говорят, показывая хорошую вещицу: на, на, - скачи и хватай ее; так говорил, дочь моя, дед твой, бывший дедом всех наших пословиц: лишь бы только начало нам везти, и тогда нечего дремать; а не то ложись спать, и ничего не отвечай удаче и счастью, когда станут они стучаться к тебе в дверь.

- И что мне за дело, мне, сказала Саншета; если первый встречный, увидевши меня важной дамой, скажет: вон, глядите - надели собаке ошейник и она уж не узнает своего товарища.

- Клянусь Богом! воскликнул священник, услышав Саншэту, в этом семействе Пансо все родились с мешком пословиц в теле; я не знал ни одного из них, кто бы не сыпал и не пересыпал пословицами на каждом шагу.

- Ваша правда, сказал паж; господин губернатор Санчо тоже говорит их на каждом шагу, и хоть не всегда кстати, но оне нравятся госпоже герцогине и её мужу герцогу, моему господину.

- Как! воскликнул бакалавр, вы не шутя хотите уверить нас, что Санчо губернатор, и что существует на свете герцогиня, которая пишет и посылает жене его подарки. Хоть мы видели подарки и читали письма, мы однако ничему этому не верим, и думаем, что это какая нибудь новая выдумка земляка нашего Дон-Кихота, воображающего, будто все вокруг него делается посредством очарования. Откровенно сказать: мне-бы хотелось ощупать вашу милость и увидеть, что вы такое: тень или человек с телом и костями?

- О себе скажу, что я действительно посланный от герцогини с письмом, ответил паж, а о господине Санчо, что он действительно губернатор; господа мои, герцог и герцогини, дали ему владение, которым он управляет, как я слышал, за удивление. Очарование ли все это или нет, об этом вы можете спорить между собою, сколько вам угодно; я же ничего больше не знаю кроме того, что вам сказал, а что это правда, так клянусь в том жизнью родителей моих, которых я очень люблю, и которые, слава Богу, здравствуют до сих пор.

- Все это очень может быть, ответил бакалавр, и однако...

- Сомневайтесь, сколько вам угодно; но только я вам говорю истинную правду, которая всплывает всегда поверх лжи, как масло над водой. И если глазам вашим угодно увериться в том, чему не верят ваши уши, так вам стоит только отправиться со мною.

- Это я, я хочу отправиться с вами, воскликнула Саншета; повезите меня сзади вас на вашем коне; я с удовольствием поеду к папеньке.

- Губернаторским дочерям не прилично однем разъезжать по большим дорогам, ответил паж; оне ездят окруженные каретами, носилками и слугами.

- Да я поеду на осле совершенно также, как в карете, сказала Саншета; не такая я недотрога и жеманщица, как вы думаете.

- Молчи, дура, крикнула Тереза; ты сама не знаешь, что говоришь; этот господин прав, как нельзя более. Иное время, иначе и поступать нужно. Было время Санчо, и ты была Санчо, наступило время губернатора и ты значит стала большая дама, не знаю, сказала-ли я этим что-нибудь.

- Больше, чем думаете, госпожа Тереза, ответил паж, но дайте мне, пожалуйста, обедать; я спешу, мне нужно сегодня же вечером отправиться назад.

- Зайдите закусить ко мне, сказал священник пажу; у госпожи Терезы больше желанья, чем средств угостить такого гостя, как вы.

Паж сначала отказался от этого приглашения, но должен был уступить для своей же пользы. Священник с удовольствием повел его к себе, восхищенный тем, что будет иметь возможность расспросить пажа о Дон-Кихоте и его подвигах. Бакалавр же предложил Терезе написать ответ её мужу, но Тереза, считая бакалавра болтуном, не хотела, чтобы он вмешивался в её дела. Она согласилась лучше поподчивать яичницей из двух яиц какого-нибудь писца, который бы написал ей два письма: - к мужу и герцогине, - сочиненные ею самой и принадлежащия, как ниже увидят, не к самым плохим вещам в этой большой истории.

Глава LI.

Наступил день после той ночи, в которую губернатор обходил остров, и которую метр-д'отель провел, не смыкая глаз, в мечтах о встреченной им девушке, одетой по мужски. Мажордом же, удивленный делами и словами Санчо Пансо, употребил остаток этой ночи на сочинение отправленного им господам своим отчета о действиях губернатора, проявлявшего в словах и поступках своих какое-то странное смешение глупости с умом. Поутру, когда губернатор встал с постели, ему подали, по приказанию доктора Педро Черствого, немного варенья и несколько глотков холодной воды; Санчо с удовольствием променял бы эту закуску на ломоть хлеба с кистью винограду. Покоряясь, однако, судьбе, он удовольствовался тем, что ему подали к великому горю души и неудовольствию его желудка. Педро уверил его, что легкие и нежные кушанья освежают ум, а это всего важнее, как говорил он, для высоких должностных особ, которым нужно действовать больше умом, чем телом. Благодаря этим резонам добрый Санчо принужден был все время голодать на своем острове и так сильно, что он проклинал в душе и свое губернаторство и того, кто сделал его губернатором. Тем не менее, голодный, с одним вареньем в желудке, он принялся после завтрака за работу. К нему явился в это утро какой-то незнакомый человек, и в присутствии мажордома и всей остальной свиты губернатора попросил его решить такой вопрос: широкая и глубокая река разделяет земли одного и того же владельца, но прошу вашу милость, сказал он губернатору, внимательно слушать меня, это дело не пустячное и решить его не легке. На конце моста, перекинутого через эту реку, продолжал он, стоит виселица и при ней устроен в некотором роде трибунал, в котором заседают четыре судьи, долженствующие наблюдать за исполнением такого закона, постановленного владельцем реки, моста и мнения: "Всякий кто перейдет по этому мосту с одного берега на другой", гласит закон, "должен сказать под присягой кто он, куда идет, зачем? Если он скажет правду, пропустить его; если солжет, повесить - без всяких рассуждений". Не смотря на существование такого строгаго закона, через мост проходило много народу, и смотря потому, что показывали под присягою проходившие люди, суд решал правду ли говорят они или нет; если правду, тогда их пропускали. Между тем случилось так, что один человек, перешедший через мост, сказал под присягою: "Клянусь Богом, я отправляюсь, чтобы быть повешенным на этой виселице". Услышав это, судьи сказали себе: "если мы пропустим этого человека, то выйдет, что он соврал и по закону должен умереть; если же мы повесим его, тогда выйдет, что он сказал правду, и по закону вешать его мы не имеем права". И решили они, господин губернатор, спросить ваше мнение, что делать в этом случае; до сих пор они не могли придти ни к какому решению. Слава о вашей тонкой и глубокой проницательности побудила судей послать меня к вашей милости и спросить у вас, как решить это запутанное дело?

- Те, которые послали вас во мне, сказал Санчо, могли избавить себя от этого труда, потому что у меня в уме меньше проницательности, чем мяса в теле. Повторите, однако, в чем дело, так, чтобы я хорошо его понял; может быть я и сумею найти решение.

Незнакомец повторял это дело еще раз или даже два раза, и Санчо сказал ему тогда: "я решил бы это дело очень просто: подсудимый клянется, что он пришел умереть на виселице, следственно, если его повесят - выйдет, что он сказал правду и по закону вешать его нельзя; если же его отпустят, выйдет, что он ложно присягнул и по тому же самому закону он должен быть повешен".

- Совершенно справедливо, господин губернатор, сказал посланный.

- Поэтому, продолжал Санчо, ту часть этого человека, которая сказала правду, следует отпустить, а ту, которая солгала - повесить.

- В таком случае его придется разрезать на две части, на лгущую и говорящую правду, ответил посланный; если же его разрезать, тогда не к чему ни вешать, ни отпускать его, и закон будет не удовлетворен, между тем нее дело в тон, чтобы удовлетворить закон.

- Послушайте, ответил Санчо. Или я дубина, или этот человек, имеет столько же права пройти через мост, сколько быть повешенным; правда спасает его от виселицы, а ложь приговаривает в ней. Если же это так, то, скажите пославшим вас судиям, что, по моему мнению, следует помиловать этого человека. На весах правосудия причины осудить и помиловать его одинаковы, а между тем лучше сделать хорошее дело, чем дурное; это я написал и подписал бы, если бы умел писать. К тому же, я высказал в этом случае не свое мнение, а повторил одно наставление, данное мне, между прочими, господином моим Дон-Кихотом, накануне моего отправления губернатором на остров; он говорил, что когда приговор колеблется, то его следует склонить на сторону милосердия. Благодари Бога, я вспомнил это наставление теперь, когда оно пришлось так кстати.

- Вы изволили сказать великую правду, перебил мажордом, и сам Ликург, начертавший законы Лакедемонянам, не мог-бы постановить, но моему мнению, лучшего приговора. Этим мы окончим сегодня судебные разбирательства, и я сделаю распоряжение, чтобы господин губернатор пообедал теперь в свое удовольствие.

- Этого мне только и нужно, воскликнул Санчо; давайте мне есть и лейте на меня целый дождь вопросов и ответов; я берусь отвечать на них на лету.

Мажордом, которого начинала мучить совесть за то, что он убивает голодом такого мудрого губернатора, сдержал на этот раз свое слово. К тому же он думал покончить с губернатором в эту же ночь, сыгравши с ним последнюю штуку, которую ему поручено было устроить.

После обеда, когда Санчо, пренебрегши всеми правилами и афоризмами доктора Тертафуэра, кушал десерт, в столовую вошел курьер с письмом от Дон-Кихота. Санчо велел секретарю прочитать это письмо сначала про себя, а потом в слух, если в нем не окажется ничего особеннаго. Пробежав письмо, секретарь сказал, что оно достойно быть напечатано золотыми буквами и потому может быть прочтено вслух. Вот оно:

Письмо Дон-Кихота Ламанчского Санчо Пансо, губернатору острова Баратории:

"В то время когда я ожидал, друг Санчо, известий о твоих глупостях и твоем невежестве, я получил напротив того известие о твоем мудром поведении, и. вижу в этом особенную в тебе милость небесную, воздвигающую бедняка из навоза и просвещающую глупца светом мудрости. Говорят, что ты управляешь, как человек, и оставаясь человеком сумел умалиться до твари бессловесные. Замечу тебе, однако, Санчо, что для поддержания своего достоинства нам следует иногда возноситься над смирением нашего духа; на высокой общественной ступени человек должен держать себя соответственно требованиям своего сана, а не своей природной наклонности. Одевайся, Санчо, хорошо; украшенная палка перестает казаться палкой. Не говорю, чтобы ты украшал себя кружевами и драгоценными каменьями, и будучи гражданским сановником носил военное платье, но одевайся прилично и чисто, соответственно твоему званию. Повторяю тебе еще раз: будь обходителен и ласков со всеми и заботься всеми силами о народном продовольствии, помня, что ничто не гнетет так несчастного бедняка, как голод. Этим ты расположишь в себе жителей управляемого тобою края.

Не пиши много бумаг и приказаний: старайся писать и приказывать только дело, в особенности же старайся, чтобы приказания твои были исполняемы; иначе лучше не отдавать их. Они покажут только, что правитель, имевший достаточно мудрости и власти издать их, не имеет решимости и силы заставить исполнить их. Предназначенные устрашить и никогда не исполняющиеся законы становятся подобными чурбану, царю лягушек, устрашившему их сначала своим видом, но впоследствии пренебреженного и презираемого до того, что лягушки стали вскакивать ему на шею. Будь матерью для доблести и мачихой для пороков. Не будь всегда строгим, но не будь и всегда снисходительным, держись средины между двумя крайностями. Посещай тюрьмы, рынки, скотобойни; присутствие власти в подобных местах есть дело чрезвычайной важности. Утешай заключенных, ожидающих скоро приговора. Будь бичем мясников и торговцев, заставляя их отпускать товар в должном количестве. Если ты скуп, жаден, пристрастен к женщинам, старайся скрыть эти недостатки от глаз народа; если об этом узнают, особенно те люди, которые будут иметь какое-нибудь дело до власти, тебя скоро одолеют с слабой стороны и приведут в глубине погибели. Читай и перечитывай, вспоминай и запоминай советы и наставления, которые я написал для тебя перед отправлением твоим на остров. Ты найдешь в них, как сам увидишь, облегчение в трудах и средство побороть преграды, встречаемые властителями на каждом шагу. Пиши к герцогу, не покажись неблагодарным к нему: неблагодарность есть дочь гордости и один из величайших грехов за свете. Человек благодарный к людям показывает, что он будет благодарен и к тому, от которого он получил и продолжает получать столько милостей.

Герцогиня послала нарочного к жене твоей Терезе Пансо с твоим охотничьим платьем и другим подарком; мы каждую минуту ожидаем от неё ответа. Я был немного нездоров: кот исцарапал мне лицо и нос мой чувствовал себя не совсем хорошо, но я не обращаю за это внимания; если существуют волшебники, творящие мне зло, то существуют и другие, благодетельствующие мне. Уведомь меня, принимал ли какое-нибудь участие в деле Трифалды твой мажордом, ты было заподозрил его в этом. Вообще, извещай меня обо всем, что случится с тобою; мы живем пока так близко. Скоро однако я собираюсь расстаться с этой праздной, томящей меня жизнью; она не для меня. В заключение скажу тебе, что в замке произошло кое-что такое, что должно навлечь на меня неудовольствие герцога и герцогини. Хотя это и не особенно приятно, но и не особенно неприятно мне; я обязан повиноваться более обязанностям моего звания, чем вниманию кого бы то ни было, согласно этим словам: Amiсus Plato, sed maigs arnica veritas. Пишу их по латыни, думая, что ты выучился верно латинскому языку с тех пор, как стал губернатором. Да хранит тебя Бог".

Твой друг

Дон-Кихот Ламанчский".

Санчо внимательно прослушал это расхваленное всеми письмо и, вставши из-за стола, ушел с секретарем в кабинет, где он тотчас же написал ответ господину своему Дон-Кихоту. Секретарю приказано было писать то, что ему продиктуют, ничего не убавляя и не прибавляя, и он написал под диктовку Санчо следующий ответ:

Письмо Санчо Пансо Дон-Кихоту Ламанчскому.

"Я так занят делами, что мне некогда в голове почесать и даже обстричь ногтей, ставших у меня такими длинными, что следовало бы позаботиться об этом. Пишу в вам, ваша милость, господин души моей, чтобы вы не беспокоились о том, почему до сих пор я не извещад вас о себе и не писал ничего, ни хорошего, ни дурного, о своем губернаторстве, на котором я голодаю сильнее, чем в то время, когда мы разъезжали с вами по горам и лесам. Намедни герцог, господин мой, писал мне, что несколько шпионов пробрались на остров с намерением убить меня; до сих пор я, однако, не открыл ни одного, кроме доктора, назначенного убивать всех губернаторов этого острова: зовут его Педро Черствый, родом он из деревни Тертафуера. Обратите, ваша милость, внимание на эти прозвища и скажите, не должен ли я страшиться смерти от его руки. Он сам говорит, что лечит не больных, а здоровых, для того, чтобы они не заболели; и он прописывает только одно лекарство: диэту, и скоро доведет меня этой диэтой до того, что кости будут вылезать у меня из кожи, - как будто худоба лучше лихорадки. Он морит и убивает меня голодом мало-по-малу, и я просто умираю с досады. Я полагал найти на этом губернаторстве горячий стол, прохладное питье, мягкие перины, голландское белье, а оказывается, что я прислан сюда словно монах на покаяние; и так как я бичую себя вовсе не по доброй воле, поэтому я думаю, что в конце концов чорт стащит меня с этого губернаторства.

До сих пор я не только не получал ни жалованья и никаких доходов, но даже не знаю, что значат эти слова. А между тем губернаторы, приезжающие управлять островами, как я слышал, заботятся о том, чтобы до приезда их островитяне принесли им много денег, такого же обычая придерживаются, как говорят, и все другие губернаторы.

Вчера вечером, обходя остров, я встретил очень хорошенькую девушку, одетую по мужски, с братом, одетым по женски. Метр-д'отель мой влюбился в эту девушку и порешил в своем воображении жениться на ней, а я задумал женить брата этой девушки на моей дочери. Сегодня мы поговорим об этом с отцом этих молодых людей, каким-то старым, престарым христианином гидальго Диего Лона.

Я посещаю рынки, как вы мне советуете, ваша милость, и вчера уличил торговку, продававшую свежие орехи, и как оказалось, положившую в корзину половину свежих и половину старых. Я все их конфисковал в пользу сирот в приютах; бедняжки эти не сумеют отличить свежих орехов от старых; торговке же приказано не показываться на рынке впродолжение двух недель: все остались очень довольны этим. У нас, на острове, ваша милость, говорит, что нет хуже этих базарных торговок, что все оне плутовки без совести и стыда; и я верю этому, судя по торговкам, которых и видел в других местах.

Очень обрадовался я, узнавши, что госпожа герцогиня изволила писать жене моей Терезе Пансо, я послала ей подарок, о котором вы упоминаете; в свое время я постараюсь отблагодарить ее за это. Поцелуйте ей, ваша милость, руки от меня и скажите, что не в дырявый мешок кинула она свое благодеяние, это она увидит на деле. Мне бы не хотелось, чтобы у вашей милости вышли какия-нибудь неприятности с господами моими герцогом и герцогиней; если вы поссоритесь с ними, тогда, дело ясно, вся беда обрушится на меня, а вы сами советуете мне быть благодарным, поэтому и вам не следует быть неблагодарным в людям, так ласково принявшим вас в своем замке.

Ничего не понимаю я, что это за царапины, сделанные вам котом, о которых вы пишите: должно быть какая-нибудь новая злая проделка преследующих вас волшебников; впрочем я узнаю об этом, когда мы увидимся. Хотелось бы мне послать что-нибудь в подарок вашей милости, да только не знаю что; разве насосы с пузырем, их делают здесь на славу. Но если губернаторство не уйдет от меня, тогда я пришлю вам какой-нибудь губернаторский подарок. В случае будет писать мне жена моя Тереза Пансо, заплатите, пожалуйста, что будет следовать за письмо; мне очень хочется узнать, как поживают жена и дети. Да хранит Бог вашу милость от злых волшебников и да приберет Он меня здравым и невредимым с этого губернаторства, которое, кажется, доедет меня, судя потому, что делает со мною доктор Педро Черствый.

"Покорнейший слуга вашей милости

Губернатор Санчо Пансо".

Секретарь запечатал письмо и в ту же минуту отослал его с курьером. Между тем мистификаторы Санчо согласились насчет того, как им спровадить губернатора с его губернаторства. Все время после обеда Санчо провел в рассуждениях и постановлениях, долженствовавших упрочить благоденствие жителей своего воображаемого острова. Он велел превратить на нем барышничество съестными припасами, разрешил ввозить отовсюду вино с обязательством объявлять откуда привозят его, чтобы назначать цену соответственно его доброте и известности, а в наказании за подлог и подмесь в вино воды определил смертную казнь. Он понизил высокую, по его мнению, цену на платье, в особенности на башмаки, постановил таксу для прислуги, назначил телесное наказание для певцов неприличных песней, повелел, чтобы нищие, вымаливая милостыню, не пели про чудеса, достоверности которых они не в состоянии доказать; - Санчо казалось, что чудеса эти вымышлены и только подрывают доверие к чудесам действительно бывшим. Он назначил особенного алгазила для бедных, не с целию преследовать их, но чтобы открывать действительно бедных, и лишить разных пьяниц и негодяев возможности укрываться в тени поддельных увечий и ран. Наконец, он повелел столько хорошего, что законы его сохраняются доселе под именем: Узаконений великого губернатора Санчо Пансо.

Глава LII.

Сид Гамед говорит, что излечившись от царапин, Дон-Кихот решился проститься с герцогом и герцогиней, находя, что в замке их он ведет праздную, противную рыцарским правилам, жизнь. Он намеревался отправиться в Сарагоссу, надеясь получить на сарагосских турнирах, время которых приближалось, панцырь, назначенный в награду победителю. Сидя однажды за столом с хозяевами, он готов было уже попросить у них позволения уехать из замка, как вдруг в залу вошли две женщины (их скоро узнали) - одетые в черное с головы до ног. Одна из них подошла к Дон-Кихоту и, распростершись во весь рост, припала к ногам его, с такими горестными вздохами, что смутила всех. Хотя герцог и герцогиня думали, что это, вероятно, какая-нибудь новая шутка, которую слуги их вздумали сыграть с Дон-Кихотом, но тяжелые рыдания неизвестной женщины держали их в недоумения. Тронутый Дон-Кихот приподнял рыдавшую женщину и снял покрывало с её увлаженного лица. Несчастная эта - кто бы мог вообразить? - оказалась дуэньей герцогини донной Родригез; возле неё в траурном платье стояла дочь ея, соблазненная сыном богатого земледельца. Общее изумление встретило их появление; особенно удивлены были сами хозяева. Хотя они и считали дону Родригез порядочной дурой, все-таки не воображали ее способной на такие глупости. - "Позвольте мне, ваша светлость", умиленно проговорила она герцогу и герцогине, "сказать кое-что господину рыцарю Дон-Кихоту; это необходимо мне, чтобы с честью выйти из того горестного положения, в котором я очутилась по милости дерзкого негодяя, соблазнившего мою дочь".

Герцог позволил ей сказать господину Дон-Кихоту, что ей будет угодно. Подняв глаза на рыцаря и вознося в нему свой голос, донна Родригез проговорила: "несколько дней тому назад, храбрый рыцарь, я рассказала вам, каким подлым обманом негодный крестьянин соблазнил мою дорогую дочь; несчастная жертва эта теперь перед вами Вы обещали сделаться её заступником и исправить причиненное ей зло. Узнавши теперь, что вы собираетесь уехать из-замка и отправляетесь искать приключений,- да Господь пошлет их вам, я пришла попросить вас, чтобы вы прежде чем пуститесь странствовать по большим дорогам, наказали этого мерзавца и заставили его исполнить данное им обещание жениться на моей дочери. Искать правды у герцога - значило бы искать на дубе груш; я вам сказала по истинной правде, почему он не хочет заступиться за меня. Да сохранит вас Господь и да не покинет Он дочь мою и меня". - Строго и важно ответил ей Дон-Кихот: - "добрая дуэнья, осушите ваши слезы и умерьте ваши вздохи. Дочь вашу я беру под свою защиту, и скажу только, что она лучше бы сделала, еслиб не так легко верила обещаниям влюбленнаго; давать их очень легко, но исполнять очень трудно. С позволения господина герцога, я сию же минуту отправлюсь за безчестным соблазнителем, отыщу его, вызову на бой и убью, если он откажется исполнить свое обещание, ибо мой первый долг прощать смиренным и карать горделивых, или, говоря другими словами - возстановлять гонимых и низвергать гонителей".

- Вам не для чего искать негодяя, на которого жалуется эта добрая дуэнья, и просить у меня позволения вызвать его на бой, сказал Дон-Кихоту герцог. Я считаю его уже вызванным и берусь сам не только уведомить его обо всем, но и заставить его принять этот вызов. - Я призову его к ответу в мой замок, и предоставлю здесь обеим сторонам полное и свободное поле для объяснений, с тем, чтобы оне соблюли все условия, предписываемые исполнять в подобных обстоятельствах. Как всякий принц, дающий противникам свободное поле на своих владениях, я сделаю для каждого из них то, что мне велит справедливость.

- С этой охранительной грамотой и с позволения вашей светлости, отвечал Дон-Кихот, объявляю, что, отказываясь от привилегий своего звания, я нисхожу до звания оскорбителя, и соглашаюсь сразиться с ним, как равный с равным, и хотя его нет теперь здесь, я тем не менее вызываю его на бой за неблагодарный поступок с этой бедной дамой, которая была девушкой, но перестала быть ею, по вине её соблазнителя. Вызывая на бой, я принуждаю его исполнить обещание, данное им этой даме жениться на ней; если же он откажется, тогда пусть умрет в бою". С последним словом рыцарь снял с руки перчатку и бросил ее на средину залы. Герцог повторил, что он принимает этот вызов от имени своего вассала и днем битвы назначает шестой день от сего дня. Бой будет происходить на площади пред замком; противники должны быть вооружены рыцарским оружием: копьем, щитом, кольчугой и проч., которое будет предварительно осмотрено посредниками; в нем не должно быть талисманов, подлога и вообще какого бы то ни было обмана. Но прежде всего, добавил герцог, эта добрая дуэнья и эта скверная девушка должны передать свое дело в руки господина Дон-Кихота, иначе бой не может состояться и вызов будет недействителен.

- Я передаю его, ответила дуэнья.

- И я тоже, прибавила смущенная, расстроенная, пристыженная дочь ея.

По совершении всех формальностей вызова, явившиеся с жалобою женщины ушли, а герцог начал обдумывать, что делать ему? По приказанию герцогини, с дуэньей и её дочерью в замке должны были обращаться отныне не как с служанками, а как с дамами, искательницами приключений, пришедшими в замов искать правосудия; им отвели отдельное помещение и прислуживали, как гостям, в великому удивлению других женщин, не знавших к чему приведет сумазбродная выходка бесстыдной дуэньи и её обманутой дочери.

В эту минуту, как будто для того, чтобы блистательно окончить праздник и после обеда угостить великолепным дессертом, в залу вошел паж, носивший письмо и подарки Терезе Пансо, жене губернатора Санчо Пансо. Невыразимо обрадовались ему герцог и герцогиня, нетерпеливо желавшие узнать, что случилось с ним в дороге, но паж сказал, что он не может говорить при всех и передать всего в нескольких словах, поэтому он предложил их сиятельствам распросить его наедине, а тем временем прочесть принесенные им письма, которые он передал герцогине. На одном из них было написано: "Письмо госпоже такой-то, герцогине, откуда - не знаю"; на другом: "Мужу моему Санчо Пансо, губернатору острова Баратории, да сохранит его Господь вместе со много на многия лета".

Нетерпеливо желая поскорее прочесть их, герцогиня быстро распечатала, пробежала одно письмо и, видя, что в нем нет никаких секретов, она громко прочла его герцогу и другим бывшим при ней лицам. Вот это письмо:

Письмо Терезы Пансо Герцогине.

"Много меня обрадовало письмо, написанное мне вашим величием; правду сказать, я давно желала получить его. Коралловое ожерелье хорошо и красиво, а охотничие платье моего мужа таково, что и променять его ни на что нельзя. Вся наша деревня чрезвычайно обрадовалась, узнавши, что вы изволили сделать мужа моего, Санчо, губернатором, хотя никто этому не верит, в особенности же священник, цирюльник и бакалавр Самсон Кирраско. Но это меня не беспокоит. Лишь бы все было, как есть, и тогда пусть каждый говорит, что ему угодно. Если сказать правду, так без кораллов и охотничьяго платья я сама не поверила бы, что муж мой, которого считают здесь большим дураком, - губернатор, и никто представить себе не может его никаким другим губернатором, кроме как губернатором стада коз. Но да не отступится от него только Бог и да направляет Он стопы его, потому что в этом нуждаются наши дети. Я же, дорогая госпожа души моей, чтобы осчастливить, как говорят, свой дом, твердо решилась, с позволения вашей милости, отправиться, развалившись в карете, ко двору и уколоть этим глаза тысяче завистников, которые явились уже у меня. Поэтому, прошу вас, ваша светлость, посоветуйте моему мужу прислать мне сколько-нибудь денег, но только побольше: при дворе, я знаю, расходы велики. Хлеб стоит реал, мясо тридцать мараведисов фунт, просто ужас. Если же муж мой не хочет, чтобы я приезжала, так пусть он поскорее известит меня об этом; у меня ноги просятся уже в дорогу. Подруги и соседки мои говорят, что если я с дочерью явлюсь разодетой при дворе, то муж мой станет более известен через меня, чем я через моего мужа. Многия спросят тогда: "кто это едет в карете", и один из моих лакеев ответит, "это дочь и жена Санчо Пансо, губернатора острова Баратории". Таким образом Санчо сделается известен; меня будут хвалить, а Рим будет заботиться о вас всех. Как мне досадно, что в этом году не уродилось у нас жолудей, но я все-таки сама набрала их пол корзины в лесу, на подбор один к одному, и посылаю их вам. Больше этих я не нашла, и хотела бы только, чтобы они были в страусовое яйцо. Не забывайте, ваше величие, писать мне, а я постараюсь ответить и уведомить вас о моем здоровьи и обо всем, что делается у нас в селе, где я остаюсь молиться Богу за вашу светлость, да хранит он вас и не забывает меня. Дочь моя Саншета и сын мой цалуют руки вашей милости".

"Та, которая больше желает увидеть вашу светлость, чем писать вам.

"Ваша слуга

Тереза Пансо".

Письмо это все прослушали с большим удовольствием, особенно герцог и герцогиня, попросившая у Дон-Кихота позволения прочесть письмо к губернатору, воображая, как оно должно быть хорошо. Чтобы угодить хозяевам, Дон-Кихот сам распечатал это письмо. Вот что писала губернатору жена его:

Письмо Терезы Пансо мужу её Санчо Пансо.

"Я получила письмо твое, души моей Санчо мой, и как христианка католичка клянусь, что я чуть с ума не сошла от радости, услыхав, что ты, отец мой, стал губернатором, - право не знаю, как я на месте не умерла; неожиданная радость, ты знаешь, также легко убивает, как и неожиданное горе; Саншета же юбку замочила и не почувствовала этого от радости. Я видела платье, которое ты прислал мне и надевала на шею коралловое ожерелье, присланное мне госпожею герцогинею; письма были в моих руках; посланный герцогини стоял у меня перед глазами; и не смотря на то, мне все казалось, будто я вижу во сне все, что видела глазами и трогала руками; кто же таки мог думать, что пастух сделается губернатором острова? Ты знаешь, милый мой, мать моя говорила, нужно много жить, чтобы много увидеть. Говорю это потому, что надеюсь еще больше увидеть, если больше проживу, и думаю, что не успокоюсь, пока не увижу тебя откупщиком пошлин или сборщиком податей; это такие должности, что хоть чорт и берет тех, которые дурно ведут дела, но деньги все-таки наживаются. Госпожа герцогиня передаст тебе о моем желании отправиться во двору. Подумай об этом и извести меня о твоем согласии; я постараюсь сделать тебе честь, разъезжая в карете.

Священник, цирюльник, бакалавр и даже причетник верить не хотят, что ты губернатор; они говорят, будто все это такой же обман или очарование, как все, что приключается с твоим господином Дон-Кихотом. Самсон говорит еще, что он отправится выбить из головы твоей губернаторство, а из мозгов Дон-Кихота его глупость. Смотрю я на свое коралловое ожерелье, да только смеюсь и снимаю мерку с твоего платья, чтобы переделать его для дочери. Я послала жолудей госпоже герцогине, и хотела бы, чтобы они были золотые. Пришли ты мне какое-нибудь жемчужное ожерелье, если оно в моде на твоем острове. Вот наши деревенские новости: Барруска выдал свою дочь за одного маляра, приехавшего сюда срисовывать все, что он найдет. Муниципальный совет поручил ему срисовать королевский герб, висящий над входом в общинную управу; он спросил за эту работу два червонца, ему дали: он поработал восемь дней и через восемь дней сказал, что он не может нарисовать столько мелочей. Он возвратил деньги назад, и, не смотря на то, все-таки женился, как искусный маляр; теперь, впрочем, он оставил уже кисть для заступа и отправляется с ним в поле; сын Педро Лобо постригся в церковники и намерен сделаться священником, об этом узнала Монгольо, внучка Монсо Сальвато и затеяла с ним тяжбу, потому что он дал слово жениться на ней; злые языки говорят даже, будто она тяжела от него, но он как будто ничего не знает. На оливы в этом году неурожай, и во всей деревне нельзя найти ни одной капли уксусу. Через нашу деревню проходила рота солдат, и увела с собою трех девок. Не скажу каких: оне, может быть возвратятся и найдутся добрые люди, которые женятся на них, не разбирая хороши оне или дурны. Саншета делает сетки и заработывает этим каждый день восемь мараведисов чистыми деньгами, бросает их в копилку, и собирает себе приданое, но теперь, ставши губернатором, ты дашь ей приданое, и ей не нужно будет доставать себе денег работой; фонтан у нас испортился, а гром разбил виселицу, кабы перебил он все виселицы на свете. Жду ответа на это письмо и твоего согласия на то, чтобы я отправилась ко двору. Да поможет тебе Бог прожить дольше, или по крайней мере столько же, как мне; я не хотела бы оставить тебя на свете одного".

"Жена твоя Тереза Пансо."

Письма эти были найдены достойными похвал, смеха, удивления и одобрения. К довершению удовольствия в эту минуту прибыл курьер от Санчо с письмом к Дон-Кихоту. Письмо это прочли также вслух, и оно заставило несколько усумниться в глупости губернатора. Герцогиня между тем вышла из-залы и расспросила пажа о том, что случилось с ним в деревне Санчо. Паж рассказал ей свое путешествие до малейшей подробности, не упустив решительно ничего. Он отдал герцогине жолуди и кроме того сыр, посланный Терезой в подарок герцогине, так как ей казалось, что по своей нежности, он превзойдет все сыры на свете. Герцогиня приняла сыр с большим удовольствием, и с этим удовольствием мы оставим ее, чтобы рассказать, как кончилось губернаторство великого Санчо Пансо, красы и цвета губернаторов островов.

Глава LIII.

Думать, что в этой жизни все будет оставаться в одном и том же положении, значило бы верить в невозможное. Все совершает здесь круговое движение, за весной следует лето, за летом - осень, за осенью - зима, за зимой - весна, и время постоянно вращается на этом вечно движущемся колесе. Только жизнь человеческая, более легкая чем время, с каждым шагом близится к своему концу с надеждой возстановиться в загробном мире, где не поставлено предела ничему. Так говорит магометанский философ Сид Гамед; - ибо скоротечность и превратность этой жизни и вечности жизни будущей постигли многие люди, не просветленные светом истинной веры. О скоротечности этой жизни историк вспомянул по поводу скоротечности губернаторства Санчо, которое так быстро рушилось и обратилось в дым.

На седьмую ночь своего губернаторства, Санчо лежал в постели, пресыщенный не вином и хлебом, но поданными им советами, постановленными и обнародованными законами и сделанными им приговорами; и в ту минуту, нам сон, преодолевая голод, начинал смыкать вежды губернатора, он услышал такой страшный шум, как будто обрушивался весь остров. Приподнявшись на постели, Санчо стад внимательно прислушиваться, чтобы разъузнать, что это за тревога? Но разузнать он ничего не мог и только слышал шум голосов и колокльный звон, покрываемый звуками безчисленных барабанов и труб. В испуге, вскочил он с постели, надел пантуфли, так как пол был сырой, и не успев накинуть даже халата, подбежал к дверям своей спальни. В эту минуту он увидел в галлереях толпу, больше чем в двадцать человек с обнаженными мечами и зажженными факелами. "К оружию, к оружию, господин губернатор!" кричали она во все гордо, "враги в безчисленном множестве ворвались на остров, и мы погибли, если ваше искуство и мужество не помогут нам." С этими криками они приблизились к полумертвому от страха Санчо.

"Ваша милость", сказал один из них губернатору, "беритесь скорее за оружие, если вы не хотите погубить себя и свой остров."

- А что я стану делать с оружием? сказал Санчо; разве я что-нибудь смыслю в нем. Всего лучше предоставить это дело господину моему Дон-Кихоту, он рассеет врагов и освободит нас двумя взмахами руки. А я грешник, ничего в этом деле не понимаю.

- Полноте, господин губернатор, воскликнул другой голос, что за малодушие. Берите скорее оружие, - вот вам наступательное и оборонительное; спешите на место битвы и предводительствуйте нами, как губернатор этого острова.

- Так вооружайте же меня, воскликнул Санчо, и помогай нам Бог.

В ту же минуту губернатору, - он как был в одной рубахе так и остался - привязали два больших щита: один спереди, - другой сзади, продели сквозь отверстия в них его руки и потом крепко привязали щиты эти веревками; втиснутый между двух досок Санчо не мог ни согнуться, ни разогнуться, а должен был держаться прямо, как веретено. В руки ему всунули копье, на которое он оперся, чтобы держаться на ногах. Скрутивши таким образом, его попросили вести и одушевлять толпу, уверяя губернатора, что пока он будет звездой, компасом и светом своих островитян, до тех пор дела будут идти хорошо.

- Чорт, как же я несчастный пойду, втиснутый в эти доски, пришитые к моему телу, воскликнул Санчо, когда я не могу даже согнуть колен. Понесите меня на руках, продолжал он, и поместите, лежа или стоя, у какого-нибудь прохода, и я стану защищать его копьем или телон своим.

- Не щиты, а страх мешает вам двигаться, господин губернатор, отозвался кто-то из толпы. Ступайте-ка и покончите скорее с неприятелем, потому что уж поздно; силы его увеличиваются, крики усиливаются, опасность ростет.

Слыша эти упреки и увещания, несчастный губернатор попытался было двинуться с места, но в ту же минуту так тяжело упал, что ему показалось, будто он разбился в дребезги; и он оставался в своем панцыре, как черепаха или как кусок сала между двух квашней, или, наконец, вам лодка, опрокинутая на песке. Безпощадная толпа не только не сжалилась над распростертым на земле губернатором, а напротив, потушив "факелы, принялась кричать еще сильнее, стала ходить вперед и назад по его телу, ежеминутно ударяя оружием по губернаторским щитам, так что если-бы Санчо не съежился и не спрятал головы между щитами, так тут бы и покончили с ним. Лежа в своей мрачной темнице, потея кровью и водой, он из глубины души молил Бога освободить его от этой опасности. Между тем одни спотыкались на нем, другие падали на него, а какой-то насмешник взобрался в нему на спину и оттуда, как с возвышения - отдавал приказания толпе: "сюда наши", кричал он во все горло, "неприятель напирает с той стороны; обороняйте этот обвал, запереть те ворота, баррикадовать эти ступени, принести горшков со смолой, чаны с кипящим маслом, покрыть улицы матрацами". И он называл, поочередно все военные орудия и снаряды, которыми обыкновенно отражают штурм. Истоптанный ногами этого командира, чувствуя и слыша его приказания, бедный Санчо только бормотал про себя: "Господи, еслиб поскорее взяли, наконец, этот остров и умертвили или освободили меня от этих страшных мучений". Небо сжалилось, наконец, над губернатором, услышало его молитву, и в ту минуту, когда он меньше всего надеялся,он услышал крик: "победа, победа! неприятель отступает. Вставайте, господин губернатор, вставайте! отпразднуйте победу и распределите добычу, отнятую у врага, отраженного этой непобедимой рукой".

"Подымите меня", сказал изнеможенным голосом измятый Санчо, "и пригвоздите во лбу побежденного мною врага. Я согласен на это; я отказываюсь от раздела добычи и прошу об одном друзей моих, если есть еще у меня хоть один друг, - дать мне сначала глоток вина, чтобы промочить горло и потом вытереть меня, потому что я просто таю от поту". Его вытерли, принесли ему вина, отвязали щиты, после чего губернатор от страха, тревоги и страданий, пережитых им в эту ночь, опустился без чувств на кровать. Шутники уже начинали раскаяваться в том, что слишком далеко довели свою шутку, но Санчо стал понемногу приходить в себя и успокоиваться от испытанных им бедствий. Он спросил, который час? и ему сказали, что уже начинает заниматься заря. Не ответив ни слова, он молча стал одеваться. Все с недоумением ожидали чем кончится это дело. Одевшись, Санчо медленно вышел (он был слишком измят, чтобы ижти скорей) из дому, отправился в конюшню, куда за ним последовала его свита, подошел в своему ослу и, поцаловавши его, сказал ему со слезами на глазах: "пойдем со мной, товарищ мой, помогавший мне переносить горести и труды. Когда я жил с тобою в мире и согласии, когда не было у меня других забот, как только починять твою сбрую и откармливать твое мягкое тело, тогда счастливо протекали дни и года мои. Но когда я покинул тебя, и на башнях тщеславия и гордости вознесся вверх, с тех пор меня постигли тысяча бедствий, тысяча горестей и четыре тысячи беспокойств". Говоря с своим ослом, Санчо оседлывал его, и никто во все это время не сказал ему ни слова. Оседлав осла, Санчо с трудом сел на него верхом, и обратясь к мажордому, метр-д'отелю, секретарю, Педро Черствому и окружавшей его толпе разных других лиц сказал: "посторонитесь, господа, и дайте мне возвратиться.к прежней, свободной жизни; дайте мне воскреснуть от этой смерти. Я не рожден быть губернатором и не способен защищать ни островов, ни городов от вражеских нападений. Мое дело работать заступом. управлять телегой, ходить за виноградом, а не предписывать законы и защищать области и государства. Место святого Петра в Риме; а каждый из нас бывает на своем месте тогда, когда занимается своим делом. Мне больше пристал к лицу серп, чем губернаторский скипетр, и я с большим удовольствием стану кушать похлебку с луком, чем выносить наглость какого-то невежественного лекаря для того, чтобы умереть с голоду" На свободе я лучше засну летом под тенью дубового дерева, и зимою под толстым плащом, чем в неволе на голландских простынях, под куницами и соболями. Покойной ночи, господа, передайте, прошу вас, герцогу, моему господину, что голяком родился я, голяком остаюсь, ничего не выиграл, не проиграл, без гроша вступил на губернаторство и без гроша оставляю его, не так как другие губернаторы. Посторонитесь и пропустите меня; я отправлюсь натереть себе салом бока, потому что у меня, кажется, все ребра, переломаны врагами, прогуливавшимися сегодня ночью по моему животу.

- Не вымазывайте себя ничем, господин губернатор, воскликнул доктор. Я дам вам такое лекарство против синяков и ушибов, которое во мгновенье ока возвратит вам прежнюю крепость и здоровье. И обещаю, отныне позволю вам кушать, сколько и что вам будет угодно.

- Поздно спохватились, ответил Санчо; я так же останусь здесь, как сделаюсь турком, или улечу на крыльях на небо. Довольно! есть такие дела, за которые не следует приниматься во второй раз. Навсегда распростился я с этим губернаторством и со всяким другим, хотя бы мне подали его между двух блюд. Я из рода Пансо, у нас в роде все были упрямы, как чорт; когда мы сказали нет, так уж так и будет нет, на перекор всему свету. Я оставляю в этой конюшне муравьиные крылья, которые подняли было меня на воздух, чтобы меня пожрали птицы. Спустимся же на землю и твердо пойдем на своих двух ногах; и если не будет у нас сафьяновых сапожков, так найдутся веревочные сандалии. Каждая овца для своего самца, по одежке простирай ножки и прошу пустить меня, потому что уж поздно.

- Господин губернатор, сказал ему в ответ на это мажордом; мы охотно отпустили бы вашу милость, как ни тяжело нам расстаться с таким мудрым и христианским губернатором, но вы знаете, губернатор не может бросить управления, не отдавши отчета в нем. Поэтому и вашей милости следует отдать отчет о вашем десятидневном управлении, и тогда отправляйтесь с Богом.

- Никто не может требовать от меня этого отчета, отвечал Санчо, кроме герцога, господина моего. К нему я отправляюсь теперь, и ему отдам полный отчет в моих действиях. К тому же, я покидаю губернаторство с пустыми руками, какого же вам лучшего доказательства, что я управлял, как ангел.

- Клянусь Богом, великий Санчо прав, воскликнул доктор, и мы должны отпустить его, чтобы доставить удовольствие герцогу.

Все согласились с доктором и отпустили Санчо, предложивши сопутствовать ему и снабдив его всем, что нужно для его особы и что может понадобиться ему в дороге. Санчо попросил только немного овса для своего осла и кусок хлеба и сыру для него самого, говоря, что ему никаких других запасов не нужно, потому что ему предстоит не Бог знает какая дорога. На прощание Санчо обнял всех окружавших его лиц, удививши их и своею речью и своим неожиданным, энергическим решением.

Глава LIV.

Герцог и герцогиня не думали оставлять без внимания вызова, сделанного Дон-Кихотом их вассалу, соблазнившему дочь донны Родригез, но вызванный противник Дон-Кихота был во Фландрии, куда он бежал, спасаясь от такой тещи, как донна Родригез, и потому герцог задумал подставить вместо его гасконского лакея Тозилоса, научив его, что должен он делать на предстоявшем ему поединке. На третий день герцог сказал Дон-Кихоту, что вооруженный как следует противник рыцаря явится через четыре дня принять предложенный ему бой и с оружием в руках будет утверждать, что дочь донны Родригез лжет на половину и даже в целом, говоря, будто он дал слово жениться на ней. С невыразимым удовольствием выслушал это Дон-Кихот, обещая себе со славой выдержать этот бой. Он считал великим счастием для себя открывавшуюся ему возможность показать хозяевам замка, как велика сила его руки; с восторженной радостью ожидая боя, ему казались четыре дня ожидания четырьмя веками. Но пусть проходят эти дни также, как многое прошло на свете, мы оставим пока Дон-Кихота и возвратимся к полу-грустному, полу-довольному Санчо, возвращавшемуся к своему господину, общество которого ом предпочитал управлению всевозможными островами.

Немного удалившись от своего острова, - Санчо, правду сказать, никогда не приходило в голову справиться, где он губернаторствовал: на острове-ли, в городе, в местечке, в деревне,- он увидел на дороге шесть нищих пилигримов с их странническими посохами, из тех, которые поя вымаливают милостыню. Поровнявшись с Санчо, они выстроились в два ряда и принялись петь на своем языке. Ничего не понимая в нем Санчо разобрал только одно слово милостыня, объяснившее ему все остальное; человек, по словам Сид Гамеда, чрезвычайно сострадательный, он вынул из котомки ломоть хлеба с куском сыра, которым запасся на острове, и подал его нищим, показав им знаками, что ничего другаго у него нет. Нищие с радостью взяли подаяние, восклицая: гельт, гельт.

"Я не понимаю, что вам нужно, добрые люди", сказал Санчо. В ответ на это один пилигрим вынул из-за пазухи кошелек и показал Санчо, что братия просит денег. Приложив большой палец в горлу и расставив в воздухе остальные, Санчо дал этим понять нищим, что в кармане у него нет ничего; и приударив затем своего осла поехал дальше. Но один из нищих, оглядев его с ног до головы, бросился в след за ним, схватил его за пояс и громко закричал Санчо на чистом испанском языке: "Боже! кого я вижу, неужели это добрый сосед мой Санчо Пансо? Да, это он, без всякого сомнения, потому что я не сплю и не пьян". Санчо был очень удивлен, услышав, что его называют по имени и увидев, что его обнимает какой-то нищий пилигрим. Молча - долго и внимательно смотрел он на него, но не мог узнать, кто это.

- Брат Санчо Пансо, сказал нищий, разве не узнаешь ты соседа твоего мориска Рикота, разнощика из твоей деревни?... Услышав это, Санчо стал пристально вглядываться в нищего, и мало-по-малу узнал знакомые черты своего земляка. Не сходя с осла, он сказал, обнимая Рикота: "какой же чорт мог бы узнать тебя, Рикот, в этом платье? Кто это так нарядил тебя и как решился ты прийти в Испанию; - ведь если тебя поймают здесь, не сдобровать тебе".

- Если ты не выдашь меня, Санчо, ответил пилигрим, никто, я уверен, не узнает меня в этом виде. Но сойдем с дороги и отправимся в этот лесок; там мы отдохнем и закусим. Ты тоже закусишь с моими хорошими товарищами, и я расскажу тебе, что случилось со мною, со дня моего ухода из деревни, после приказа его величества, грозившего последним остаткам нашей несчастной нации.

Санчо охотно согласился на это, и Рикот, переговорив с своими товарищами, отправился в лесок, расположенный недалеко от большой дороги. Там пилигримы, все молодые, красивые люди, кроме престарелаго Рикота, сложили на землю посохи, скинули свои дорожные плащи и, оставшись в одних камзолах, уселись на земле, вынули котомки, плотно набитые провизией, за две версты возбуждавшей жажду, и разложили за тем на травяной скатерти хлеб, соль, ножи, орехи, овечьи сыры и кости от окороков, которые можно было если не грызть, то по крайней мере сосать. Кроме того они достали икру, вещество сильно возбуждающее жажду и вдоволь олив, правда сухих и без всякой приправы, но вкусных и удобных и для жевания в свободное время. Но всего ярче сияли на этом банкете шесть мехов вина; - каждый пилигрим достал из своей котомки по одному меху, и сам добрый Рикот, преобразившийся из мориска в немца, достал также свой мех, - по величине он мог поспорить с пятью остальными. За тем пилигримы принялись медленно, но с большим апетитом закусывать, отведывая куски разных яств острием ножа. Закусивши они приподняли руки с мехами вина, устремили глаза к небу и, качая головами, приложили горлышки бутылок ко рту. Показывая этим сколько удовольствия доставляет им такого рода занятие, они оставались в одном положении несколько времени, вливая в себя вино. Глядя на это, Санчо чувствовал себя как нельзя более довольным, и взявши у Рикота мех с вином, принялся распивать его с таким же удовольствием, как и остальная компания. Четыре раза меха подносили во рту, в пятый поднести их было невозможно; в общему горю они стали сухими и плоскими, как тростник. От времени до времени каждый из пилигримов соединил правую руку свою с рукою Санчо, говоря: "испанцы и немцы в дружеской компании, на что Санчо отвечал: клянусь Богом, правда. После чего он разражался смехом, продолжавшимся с час времени и забывал тогда все, что приключилось с ним во время его губернаторства. За питьем и едой, дело известное, забываются всякие невзгоды. Конец попойки стал началом сна, и пилигримы захрапели на траве, служившей им скатертью и столом. Не спали только Санчо и Рикот, потому что они больше ели, чем пили. Отошедши немного в сторону, они уселись под буком, и тем временем, как товарищи его пилигримы сладко спали себе, Рикот чистым испанским языком, не примешивая ни одного маврского слова, рассказал Санчо Пансо свою историю:

- Ты очень хорошо знаешь, друг мой и приятель Санчо, говорил он, в какой ужас привел нас эдикт его величества, изданный против нашей бедной нации; мне, по крайней мере, казалось, что наказание со всею силою обрушилось на меня и на детей моих ранее того времени, которое назначено было нам для оставления Испании. Как человек, знающий что его должны выпроводить из его дома, я благоразумно позаботился приискать себе другой, в который бы я мог переселиться. Раньше других я решился покинуть Испанию один, и отправился отъискивать такое место, куда бы я мог спокойно отвезти семейство, без той торопливости, с какою приходилось отправляться из Испании другим Морискам. Я и другие старики наши догадались, что этот указ был не простой угрозой, как думали некоторые, но настоящим законом, который будет исполнен в свое время; в особенности убедился я в этом, узнавши о таких безумных и преступных замыслах некоторых Морисков, что энергическое решение короля казалось мне сделанным по вдохновению свыше. Не то, чтобы мы были преступны; между вами встречаются искренние христиане, но их было так немного, что они не могли составить противодействия противной стороне: призревать же стольких врагов в государстве, значило бы вскармливать на груди своей змею. И мы по справедливости изгнаны; - наказание легкое, по мнению некоторых, но в сущности самое ужасное, какому могли нас подвергнуть. Где бы мы ни были, мы будем оплакивать Испанию; все таки в ней мы родились и она стала нашей настоящей отчизной; в Варварийских и других странах Африки, где мы надеялись приютиться, где мы думали, нас встретят, как братьев, нас оскорбляют, с нами обращаются там хуже чем где бы то ни было. Увы! мы узнали счастие только тогда, когда потеряли его, и все мы так сильно хотели бы возвратиться в Испанию, что большая часть из наших, умеющих говорить по испански, воазращаются сюда назад, оставляя на произвол судьбы своих жен и детей; до того любим мы эту дорогую для нас страну: - теперь только познали мы, как сладка любовь к родине. Покинув, как я говорил тебе, свою деревню, я отправился во Францию, и хотя там нас приняли очень радушно, тем не менее я пожелал увидеть побольше стран прежде, чем решить где мне поселиться. Из Франции я отправился в Италию, потом в Германию, и мне показалось, что в Германии можно жить всего свободнее. Там каждый живет, как знает, никому дела нет до другаго, и в большой части Германских земель господствует полная свобода совести. Я поселился в одной деревне, около Аугсбурга, и потом присоединился в этим пилигримам, приходящим каждогодно посещать святыни Испанские, на которые они смотрят, как на свой новый свет, рассчитывая здесь на хорошую и верную поживу. Пилигримы эти исхаживают обыкновенно почти всю Испанию вдоль и поперег, и нет ни одной деревни, где бы их не накормили и не напоили и где не собрали бы они, худо, худо, реал деньгами. Таким образом они возвращаются назад с сотнягой ефимков в кармане; обменяв их на золото и спрятав в свои посохи, или как-нибудь иначе, они относят эти деньги на родину, в глазах портовой и пограничной стражи, осматривающей путешественников на границе. Теперь, Санчо, я отправляюсь за своим богатством, которое я зарыл в землю; сделать это я могу безопасно, потому что деньги мои зарыты за деревней, потом хочу написать жене и дочери, или самому отправиться в ним из Валенсии в Алжир, и поискать там средств перевезти их во Францию, а оттуда в Германию, где Бог, будем надеяться, не оставит нас, потому что дочь моя Рикота и жена Франциска истинные католички, да и сам я более христианин, чем мавр, и ежедневно молю Бога, да просветит Он меня светом мудрости, чтоб я постиг как мне служить Ему. Удивляет меня только, почему жена и дочь моя отправились в Варварийские земли, а не во Францию, где оне могли бы жить, как христианки.

- Друг Рикот, ответил Санчо; должно быть нельзя было выбирать им где поселиться; их увез отсюда Жуан Тиопеио, брат твоей жены: он, ты знаешь, заклятый мавр, и увез их в лучшую, по его мнению, страну. Должен я сказать тебе еще, не напрасно ли ты друг мой, отправляешься за тем, что ты зарыл в землю; у жены твоей и шурина пропало, как говорили, много денег и жемчугу.

- Может быть, сказал Рикот; но только я знаю, что ничья рука не тронула того, что я зарыл; я никому не сказал, где я спрятал деньги, опасаясь какого-нибудь несчастия. И если ты хочешь, друг Санчо, отправиться со мною и помочь мне достать мои деньги, я дам тебе двести ефимков. Они пригодились бы тебе; я знаю, ты в нужде теперь.

- С большим удовольствием помог бы тебе, ответил Санчо, но только я человек не жадный, иначе я не выпустил бы сегодня утром из рук своих такого места, на котором мог бы украсить золотом стены своего дома, и раньше полугода вкушать с серебрянных блюд. Вот поэтому, да еще потому, что я бы изменил, как мне кажется, королю, помогая врагам его, я не отправлюсь с тобою, хотя бы ты не только пообещал мне двести ефимков, а отсчитал бы сейчас четыреста - чистыми деньгами.

- Какое же ты место оставил? - спросил Рикот.

- Губернатора такого острова, какого не найти на три мили кругом, сказал Санчо.

- Где же этот остров?

- Где! в двух милях отсюда; - остров Баратория.

- Что ты городишь, Санчо, сказал Рикот, могут ли быть на земле острова; острова на морях.

- Друг Рикот, что ты говоришь, ответил Санчо; ведь я покинул этот остров сегодня утром, а вчера еще был губернатором на нем. И оставил я его потому, что опасное это дело быть губернатором.

- А что выиграл ты, бывши губернатором?

- Выиграл уверенность, что я могу быть губернатором только стада коз и что богатства приобретаются на губернаторских местах ценою спокойствия, сна и даже пищи; губернаторы должны есть мало, особенно когда в ним приставлены доктора, которые должны заботиться о губернаторском здоровье.

- Не понимаю тебя, Санчо, ответил Рикот; кажется мне только, что ты городишь чепуху. какой чорт мог сделать тебя губернатором острова? Ужели кроме тебя на свете не нашлось губернатора? Замолчи, пожалуйста, да подумай, намерен ли ты отправиться со мною и помочь мне унести мое богатство, - то, что я оставил может быть названо богатством. Повторяю, я дам тебе столько, что тебе хватит на всю жизнь.

- Сказал я тебе, Рикот, что не хочу, ответил Санчо; будь доволен тем, что я не доношу на тебя и отправляйся с Богом своей дорогой, а я отправлюсь своей, помня эту пословицу нашу, что хорошо нажито, то теряется, а что дурно - то теряется вместе с тем, кто нажил его.

- Ну Бог с тобой, проговорил Рикот, но, скажи, был ли ты при отъезде моей жены и дочери?

- Был, сказал Санчо; и скажу тебе, что вся деревня вышла взглянуть на твою дочь, когда она уезжала, и все в один голос говорили, что она прекраснее всех женщин на свете; такой красавицей казалась она. Она со слезами прощалась с друзьями своими, цаловала их и просила молиться за нее Богу и Пресвятой Его Матери. И так жалостно она плакала, что у меня самого слезы выступили на главах, хотя я от природы не плаксив. Клянусь Богом, многие хотели было укрыть ее у себя или похитить на дороге, и только страх ослушаться королевского приказа удержал их. Всех более влюблен в нее был Педро Грегорио; ты его знаешь: отец у него богат и он, как все говорили, сильно любил твою дочь. И с тех пор, как она уехала, никто не видел его у нас в деревне; все думают, не отправился ли он за нею, с намерением похитить ее на дороге. Но до сих пор, мы ничего не узнали о нем.

- Я всегда думал, что он любит мою Рикоту, но доверяясь ей вполне, я не боялся за нее. Ты знаешь, Санчо, наши женщины редко выходили за старых христиан, а дочь моя больше заботилась о том, чтобы быть христианкой, чем влюбленной и не обращала, как я думаю, внимания на ухаживания этого богатого наследника.

- И хорошо делала, он был не под пару ей, сказал Санчо: но пора нам проститься с тобою, Рикот: я тороплюсь, хочу сегодня вечером приехать в своему господину Дон-Кихоту.

- Бог с тобой, прощай брат Санчо, проговорил Рикот, вон и товарищи мои глаза уже протирают, и мне значит пора в дорогу. С последним словом старые знакомые нежно обнялись, поцеловались и отправились в противоположные стороны; Санчо - верхом на осле, а Рикот пешком с своим странническим посохом.

Глава LV.

Долгий разговор Санчо с Рикотом задержал его в пути и не позволил ему в тот же вечер приехать в замок герцога; на расстоянии полумили от замка его застала темная ночь. Но время было весеннее, и Санчо не очень горевал, что ему придется ночевать под открытым небом; он только отъехал несколько в сторону, чтобы найти убежище на ночь. Но в то время, когда ом отыскивал место для ночлега, злой звезде его угодно было, чтобы он провалился с своим ослом в мрачное и глубокое подземелье, находившееся среди развалин какого-то древнего здания. Чувствуя, что под ним теряется земля, Санчо из глубины души поручил себя Богу, воображая, что он летит в бездонную бездну. Дно оказалось однако приблизительно на расстоянии трех саженей, и Санчо без всякого ушиба благополучно стал на ноги. Он тем не менее ощупал себя всего и задержал дыхание, чтобы убедиться остался ли он целым и невредимым. Убедившись в этом, он не мог не поблагодарить Бога за оказанную ему милость, потому что ему казалось, будто он разбит в дребезги. После этого он ощупал стены подземелья, чтобы увидеть в состоянии ли он будет выбраться из него без чужой помощи, но увы! оне были отвесно гладки, без всякого выступа, за который он мог бы уцепиться и вылезть как-нибудь из своей темницы. Это открытие привело его в отчаяние, в особенности когда он услышал, как жалобно заревел его осел, и бедное животное ревело не даром, оно упало не совсем благополучно.

"Горе мне!" воскликнул тогда Санчо, "сколько неожиданных бедствий обрушивается за обитателей этого несчастного мира. Кто мог подумать, что вчерашний губернатор острова, приказывавший своим подчиненным и слугам, будет похоронен на другой день живым в подземелье, и не будет у него ни слуг, ни подчиненных, которые бы пришли спасти его. Мне остается теперь с ослом моим умереть здесь с голоду, если только осел не умрет до тех пор от ушиба, а я с горя. И я не буду так счастлив, как господин мой Дон-Кихот, когда он опускался в пещеру этого очарованного Монтезиноса, где его как будто ожидали накрытый стол и постланная постель. Он видел там восхитительные, радующия взоры видения, а я увижу здесь, по всей вероятности, только ящериц и угрей. О, я несчастный, куда привели меня мои глупости и мои надежды! Отсюда вытащат кости мои,- если только небу угодно будет чтобы их нашли, - сухие, белые, истлевшие, вместе с костьми моего осла, и те люди, которым известно, что никогда Санчо Пансо не разлучался с своим ослом, ни осел с своим Санчо Пансо, узнают, чьи это кости. О горе нам! нам не суждено было умереть на своей стороне, между своими людьми, где нашлась бы сострадательная душа, которая пожалела бы о нас, приняла бы последний вздох наш и закрыла бы нам глаза. О, друг мой; о, товарищ; как дурно я тебе отплатил за твои услуги" говорил он ослу. "Прости мне и моли судьбу, как лучше сумеешь, чтобы она освободила нас из этой тюрьмы. В случае успеха, я удвою дачу тебе корму и увенчаю тебя лавровым венком, как лавровенчанного поэта".

Так плакался Санчо Пансо, а бедный осел его так сильно страдал, что слушал своего хозяина, не отвечая ему ни слова. Наконец, после ночи, проведенной в тяжелых воздыханиях, наступил день, и при первых проблесках зари Санчо ясно увидел, что без чужой помощи не выбраться ему из пещеры. И он принялся еще сильнее плакать и страшно кричать, в надежде что кто нибудь услышит его. Но голос его вопиял в пустыне, - вокруг не было ни одной живой души. Бедный Санчо считал себя уже мертвым, и стал с трудом приподымать своего недвижимо лежавшего за земле осла; - бедное животное еле могло держаться за ногах. Приподняв осла, Санчо достал из котомки, претерпевшей одинаковую участь с Санчо и его ослом, кусок хлеба, и подал его своему товарищу. Видя, что хлеб пришелся ослу по вкусу, Санчо сказал ему, точно осел ног понимать его: "с хлебом легче живется под небом".

В эту минуту он увидел в стене маленький проход, через который можно было проползти только согнувшись на коленях. Санчо подбежал к этому отверстию, прополз в него на четвереньках, и при помощи солнечного света, пробивавшагося через своего рода крышу, увидел, что постепенно расширявшееся отверстие это оканчивалось глубокой впадиной. В ту же минуту он принялся расчищать вход в него камнем, и спустя несколько времени успел расширить его на столько, что осел мог свободно пройти туда. Взявши тогда осла за недоуздок, он ввел его в проход и стал ходить с ним вдоль и поперег, высматривая место, через которое он ног бы выбраться на свет Божий. Ходил он то в потьмах, то при свете, но постоянно в сильном страхе. "Боже, Боже мой!" говорил он сам себе; "это несчастное приключение для меня - было-бы счастливейшим для господина моего Дон-Кихота. Трущоба эта показалась бы ему цветущим садом и Галиановским дворцом (В честь арабской принцессы Галианы отец её воздвигнул, как говорит одно испанское предание, великолепный замок.) и он стал бы отыскивать здесь покрытые цветами луга. Но я, беспомощный, несчастный, лишенный всякого мужества, я только того и жду, что вот, вот, под ногами моими откроется сейчас другое, более глубокое подземелье, которое поглотит меня".

Обуреваемому этими грустными мыслями Санчо показалось, что он исходил по крайней мере с пол-мили; наконец он увидел что-то в роде света, пробивавшагося сквозь трещину и принял ее за вход в другой мир.

Здесь Сид Гамед Бененгели оставляет Санчо и возвращается к Дон-Кихоту, ожидавшему с неописанной радостью поединка с соблазнителем дочери доны Родригез, с которой он надеялся смыть оружием пятно нанесенного ей оскорбления. Чтобы приготовиться к битве, рыцарь выехал накануне её верхом из замка, и пустивши, в виде примерного нападения, во всю рысь Россинанта, неожиданно очутился с конем своим так близко около какой то пещеры, что если-бы он не успел остановиться, то непременно свалился бы в нее. Придержав коня, Дон-Кихот приблизился к подземелью, стал верхом осматривать его и был неожиданно поражен этими звуками, выходившими из глубины пещеры: "гола! не слышит ли меня в верху какой-нибудь христианин, какой-нибудь милосердый рыцарь; если слышит, пусть сжалится над несчастным, заживо похороненным грешником". Дон-Кихоту показалось, что он слышит голос Санчо. Удивленный и испуганный, он закричал ему из всех сил: "кто там? кто просит о помощи?"

- Кто же иной, как не злополучный Санчо Пансо, за свои грехи и благодаря злой судьбе своей губернатор острова Баратории и оруженосец знаменитого Дон-Кихота Ламанчскаго.

Услышав это, Дон-Кихот ужаснулся и изумился вдвойне; ему показалось, что Санчо умер уже и что душа его находится в чистилище. Вполне убежденный в этом, он закричал своему оруженосцу: "заклинаю и умоляю тебя, как христианин-католик, скажи мне: кто ты? если ты страждущая душа, скажи что должен я сделать для тебя? Обязанный помогать страждущим в этом мире, я простираю обязанность свою до того, чтобы помогать им и в мире загробном, когда сами они не могут помочь себе".

- Судя потому, как вы говорите, вы должны быть господин мой Дон-Кихот Ламанчский; по вашему голосу я догадываюсь, что это действительно вы.

- Да я - Дон-Кихот, ответил рыцарь, поклявшийся помогать живым и мертвым. Не держи же меня в неизвестности и скажи мне, кто ты? Если ты оруженосец мой Санчо Пансо, если ты перестал жить, и если душа твоя не в аду, а по милости Бога находится в чистилище, то наша римско-католическая церковь может молитвами своими освободить душу твою от мук, а я с своей стороны помогу тебе всем, чем могу. Отвечай же, кто ты?

- Клянусь Создателем, господин Дон-Кихот Ламанчский, что я оруженосец ваш Санчо Пансо и что я ни разу не умирал еще в продолжение моей жизни. Но, оставив губернаторство, по причинам, которых нельзя передать в немногих словах, я упал вчера вечером в это подземелье, и остаюсь в нем до сих пор вместе с моим ослом; он возле меня и не позволит мне солгать. Осел как будто понял своего хозяина и заревел на всю пещеру.

- Я узнаю этот рев и твой голос тоже, добрый мой Санчо, воскликнул Дон-Кихот; подожди же меня, я сейчас отправлюсь в замок и возвращусь с несколькими человеками, чтобы вытащить тебя из этого подземелья.

- Ради Бога отправляйтесь и возвращайтесь скорее, сказал Санчо; мне становится уже не в моготу видеть себя похороненным заживо в этой пещере: я чувствую, что умираю со страху.

Дон-Кихот поспешил в замок рассказать там приключение с Санчо Пансо. Герцог и герцогиня догадывались, что Санчо должно быть провалился в одну из пещер, существовавших в окрестностях с незапамятных времен, и удивились только тому, что он, оставил губернаторство, а между тем они ничего не знали об этом. Из замка между тем отправили канаты и блоки, и благодаря усилиям нескольких рук успели извлечь осла и Санчо из мрака на свет. Присутствовавший при этой сцене один студент сказал: "вот так, как вытаскивают этого грешника, бледного, изнуренного, голодного и как кажется без обола в кармане, следовало бы вытягивать всех дурных губернаторов из их губернаторств". В ответ на это Санчо сказал студенту: "клевещущий на меня брат мой! я не более восьми или десяти дней тому назад вступил на губернаторство данного мне острова, и во все это время не был сыт и одного часу. В течении этих восьми дней меня преследовали доктора, переломали мне все кости враги, и я не имел времени прикоснуться ни в каким доходам, поэтому я недостоин, как мне кажется, выходить таким образом из губернатарства. Но человек предполагает, Бог располагает, Он лучше всех нас знает, что каждому из нас под силу; пускай же никто не плюет в колодезь, и там где надеются найти сала, оказывается иногда, что и взять его нечем. Бог меня слышит, и с меня довольно; я молчу, хотя мог бы сказать кое что".

- Не сердись Санчо, сказал Дон-Кихот, и не трудись отвечать на то, что тебе сказали, иначе ты никогда не кончишь. Если только молчит твоя совесть, так пусть люди говорят, что им угодно. Захотеть привязать чужой язык, значило бы захотеть замкнуть пространство; разбогатевшего губернатора называют ворон, а не разбогатевшего болваном.

- Ну меня назовут скорее болваном, чем вором - ответил Санчо.

Во время этого разговора, Дон-Кихот и Санчо, окруженные толпою народа, подъехали к замку, где ожидали их на галерее герцоге и герцогиня. Прежде чем отправиться к герцогу, Санчо поместил своего осла с возможным удобством в конюшне, говоря, что бедному животному пришлось провести не совсем хорошую ночь. Устроив осла, он отправился за верх, предстал пред господами своими и, ставши на колена, сказал им: "ваше величие! вам угодно было отправить меня губернатором на остров Бараторию, хотя я ничем не заслужил такой милости; бедным отправился я, бедным вернулся, ничего не выиграл, не проиграл и хорошо или дурно управлял я вашим островом, об этом скажут свидетели моего управления. Постоянно голодный, по воле доктора Черствого, уроженца деревни Тертафуэры, губернаторского лекаря на этом острове, я разъяснял дела и решал тяжбы. Ночью на нас напали враги и поставили нас в большую опасность; но островитяне говорят, что мужеством своих рук они победоносно отразили вражье нападение. И дай им Бог такое же счастие в этом и будущем мире, как верно то, что они говорят. Этим временем я взвешивал тяжесть, подымаемую губернаторами, и нашел, что она не по моим плечам, что эта стрела не для моего колчана. И прежде чем губернаторство бросило меня я сам бросил его. Вчера утром я покинул остров таким каким нашел его, с теми же улицами, домами, крышами, как прежде. Ни у кого ничего не занял я и не извлек из своего губернаторства никакой выгоды; и хотя я сделал, как мне кажется несколько очень полезных распоряжений, в сущности я не сделал никаких, потому что приказаний моих, по всей вероятности, никто не станет исполнять; я, по крайней мере, так думаю, что это решительно все равно отдавать их или не отдавать. Я покинул остров, как я вам сказал без всякой другой свиты, кроме моего осла, на дороге упал в подземелье, обходил его вдоль и поперег и, еслиб небо не послало на помощь мне господина моего Дон-Кихота, так я бы на веки вечные остался там. И вот, ваша светлость, господа мои, герцог и герцогиня, перед вами губернатор ваш Санчо Пансо, который в продолжении десятидневного губернаторства своего узнал, что он создан не для губернаторства и не хочет быть более губернатором не только острова, но даже целаго мира. Убедившись в этом, я цалую ноги вашей милости и говорю, как малые ребята во время игры: скакни оттуда и стань здесь, так я соскакиваю с губернаторства и становлюсь опять слугою господина моего Дон-Кихота; с ним, хотя и приходится мне иногда кушать хлеб в страхе, но я бываю по крайней мере сыт, а мне лишь бы быть сытым - все равно куропатками или бобами.

Во время этой речи Дон-Кихот весь дрожал, боясь, чтобы оруженосец его не наговорил тысячи глупостей; и он возблагодарил небо увидевши, что ничего подобного не случилось. - "Глубоко сожалею, что вы так скоро отказались от губернаторства", сказал герцог дружески обняв Санчо, "но я дам вам у себя другую более легкую и выгодную должность". - Герцогиня также обняла бывшего губернатора и велела приготовить для него хорошую закуску и хорошую постель, так как он действительно казался сильно измученным и голодным.

Глава LVI.

Герцог и герцогиня не раскаявались, что дали Санчо для смеху остров: им доставили довольно удовольствия те шутки, которые сыграли с ним, тем более, что в этот самый день возвратился мажордом и рассказал им почти от слова до слова все, что говорил и делал Санчо на острове. Он рассказал им штурм острова, страх Санчо и его внезапный отъезд; все это, конечно, насмешило до нельзя герцога и герцогиню.

Мигель Де Сервантес - Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 7 часть., читать текст

См. также Мигель Де Сервантес (Miguel de Cervantes) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :