Мигель Де Сервантес
«Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 6 часть.»

"Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 6 часть."

- Не вру и не брежу, отвечал Санчо, а если мне не верят, так пусть спросят у меня приметы этих коз, и тогда увидят, вру-ли я?

- Какие же оне? спросила герцогиня.

- А вот какие, две зелененькие, две красненькие, две голубенькия. а самая последняя полосатая.

- Это какая то особая порода коз, сказал герцог; у нас на земле таких что-то не видно.

- Еще бы видно было, воскликнул Санчо; должна же существовать какая-нибудь разница между земными и небесными козами.

- Но, скажи, Санчо, между этими козами видел ли ты козла? спросил герцог.

- Нет, козла не видал, ответил Санчо, и слышал, что с рогами никого не пропускают на небо.

Герцог и герцогиня не желали более расспрашивать Санчо о его путешествии по небу, потому что он, как видно, готов был рассказать все, что делается на семи небесах, которые он успел осмотреть, не выходя из сада.

Так кончилось приключение с дуэньей Долоридой, доставившее публике на всю жизнь материалов для смеха, а Санчо на целые века материалу для рассказов. "Санчо", сказал в завлючение Дон-Кихот на ухо своему оруженосцу, "если ты хочешь, чтобы верили тому, что ты видел на небе, то я, в свою очередь, хочу, чтобы ты поверил тому, что я видел в Монтезиносской пещере, и больше ничего".

Глава XLII.

Интересное и удачное окончание приключения с дуэньей Долоридой так понравилось герцогу и герцогине, что они, не желая упускать чудесного случая, представившагося им в лице Дон-Кихота, решились продолжать мистификации с ним. Составивши предварительный план и объяснив своим слугам, что делать каждому из них во время губернаторства Санчо на острове, герцог сказал на другой день Санчо, чтобы он принарядился и приготовился отправиться на остров, где его ждут, как майского дождя.

До земли поклонившись герцогу, Санчо ответил ему: "с тех пор, как сошел я с неба и с поднебесных высот, взглянув на землю, увидел ее такою маленькой, с тех пор у меня на половину отпала охота сделаться губернатором. Что за особенный почет властвовать на горчишном зернышке? Что за честь, что за величие повелевать полдюжиной тварей, величиною в орех? по крайней мере на верху мне казалось, что их не больше полдюжины на всем Земном шаре. Если бы ваша светлость пожаловали мне маленький, хотя бы в пол мили, островок на небесах, право я принял бы его с большей охотой, чем величайший остров на земле".

- Санчо, сказал герцог, на небесах, ты сам знаешь, я не могу дать тебе никакого кусочка, даже в ноготок величиною, подобные дары исходят от одного Бога. Все, что я могу дать тебе, - я даю; округленный, богатый, чрезвычайно плодородный остров, на котором ты в состоянии будешь приобрести себе, если сумеешь взяться за дело, сокровища небесные вместе с земными.

- И отлично, воскликнул Санчо; давайте мне этот остров, и я постараюсь быть таким губернатором, что, не смотря ни на что и ни на кого, попаду прямо на небо. И не из гордости, ваша светлость, желаю я покинуть избу мою и вознестись между людьми, а только хочется мне попробовать, что за вкус такой у этого губернаторства.

- Если ты попробуешь его, ответил герцог, так пальцы съешь у себя; повелевать и заставлять себе повиноваться, это, Санчо, кушанье чрезвычайно сладкое. И когда господин твой сделается императором, - он непременно сделается им, это видно по обороту, какой принимают его дела, - тогда его не легко будет оторвать от трона, и ты увидишь, что он в глубине души пожалеет о том времени, которое он прожил, не бывши императором.

- Да, ваша светлость, ответил Санчо; а думаю, что хорошо повелевать даже стадом баранов.

- Пусть меня похоронят вместе с тобою, Санчо, воскликнул герцог, если ты не судишь обо всем, как нельзя лучше, и я уверен, ты станешь управлять островом так хорошо, как это обещает твой здравый ум. Но пока довольно. Завтра, Санчо, ты отправишься на остров, а сегодня вечером тебе вручат приличный костюм и приготовят все нужное в отъезду.

- Пусть меня одевают, как хотят, ответил Санчо; как 6бы я ни был одет, я все-таки останусь Санчо Пансо.

- Ты прав, ответил герцог; но мы должны, однако, одеваться соответственно нашему званию, или нашему сану. Судье не подобает быть одету как воину, и воину - как священнику. Вы, Санчо, будете одеты в полувоенное, полу-ученое платье; потому что на том острове, который я вам даю, оружие также необходимо, как наука и наука - как оружие.

- О науке мне, правду сказать, толковать не приходится, сказал Санчо; я не знаю простых А, В, С... но мне довольно знать на память Евангелие, чтобы быть отличным губернатором. Оружие же я возьму такое, какое дадут мне, и буду владеть им, пока не повалюсь.

- С такими правилами, сказал герцог, Санчо не в состоянии будет ошибиться ни в чем.

В эту минуту пришел Дон-Кихот. Узнавши, что Санчо должен в скором времени отправиться на остров, он взял его за руку и, с позволения герцога, повел в свою комнату, с намерением подать там своему бывшему оруженосцу несколько советов, относительно исполнения им правительственных обязанностей.

Вошедши в свою комнату, Дон-Кихот запер за собою дверь, усадил почти насильно Санчо возле себя и сказал ему важным и внушительным голосом: "Друг мой, Санчо! я бесконечно благодарю небо за то, что судьба улыбнулась тебе прежде, чем мне. Я, надеявшийся частью её даров вознаградить твои услуги, я еще стою на начале моей дороги, тогда как ты прежде времени, вопреки всякому, сколько-нибудь верному расчету, видишь себя на верху твоих желаний. Одни расточают подарки, проявляют везде и во всем щедрость, хлопочут, беспокоятся, просят, умоляют, встают до зари и все таки не достигают желанной цели. Другие же, не зная, как и почему, видят себя вознагражденными таким званием, которого домогаются толпы претендентов. Видно, правду говорят, что для искателей должностей и званий существует своего рода счастие и несчастие. Ты, например, Санчо, ты в сущности только большое животное, не бодрствуя по ночам, не вставая до зари, без малейшего труда с твоей стороны, но потому только, что тебя коснулось дыхание странствующего рыцарства, делаешься, ни больше, ни меньше, как губернатором острова. Говорю это тебе, Санчо, в тому, чтобы ты не приписал своим достоинствам оказанной тебе милости, но чтобы ты поблагодарил за нее прежде всего небо, так счастливо устроившее твои дела, а потом величие странствующего рыцарства. Теперь, когда сердце твое готово верить тому, что я тебе скажу, будь же, о, сын мой, внимателен к словам нового Катона, желающего подать тебе несколько советов и привести тебя в пристани спасения на этом бурном море, за котором тебе предстоит плыть; высокие должности, Санчо, - это глубокая бездна, покрытая мраком и украшенная раковинами".

"Во-первых, сын мой, имей в сердце страх Божий, ибо в нем начало премудрости; мудрый же никогда не впадает в ошибку".

"Во-вторых, думай всегда о том, кто ты, и старайся познать самого себя; это познание дается труднее всякого другаго. Познав себя, ты никогда не уподобишься лягушке, хотевшей надуться до вола. И тебе не прийдется распускать хвоста, взглянув на некрасивые ноги свои (Намек на павлина.); ты забудешь о них, размышляя о том, что когда-то ты пас в деревне свиней".

-"Я точно пас их, отвечал Санчо, но только бывши маленьким мальчиком, а когда из маленького мальчика я сделался маленьким человеком, тогда я пас не свиней, а гусей. Но это совсем, как мне кажется, не ждет к делу; ведь не все же губернаторы происходят из королевских фамилий.

- И потому то, именно, все те, которые достигают высоких званий из низкого состояния, сказал Дон-Кихот, должны соединять с важностью своего сана мягкость характера; украшенная мудростью, она предохранит их от яда злословия, от которого не в силах спасти никакой сан, никакой почет".

"Гордись, Санчо, своим скромным происхождением и не стыдись говорить, что ты сын крестьянина. Если ты сам не устыдишься его, тогда никто не пристыдит тебя им. Гордись лучше тем, что ты незнатный праведник, чем тем, что знатный грешник. Не ты первый, не ты последний; множество лиц низкого звания достигали высоких почестей тиары и короны; и бы мог утомить тебя, перечисляя их."

"Если ты изберешь добродетель своим руководителем, и постановишь всю славу свою в добрых делал, тогда тебе нечего будет завидовать людям, считающих принцев и других знатных особ своими предками. Кровь наследуется, а добродетель приобретается и ценится так высоко, как не может цениться кровь".

"И если в то время, когда ты будешь на твоем острове, к тебе приедет кто-нибудь из родных, до отошли его и не сделай ему дурного приема; напротив, обласкай его и отпразднуй его приезд. Этим ты исполнишь обязанности свои в отношении к Богу, не любящему, чтобы кто-нибудь отталкивал творение рук Его и вместе исполнишь обязанности в отношении к природе".

"Если ты привезешь к себе жену, а властителю не следует оставаться долго без жены, позаботься смягчить, образовать и ослабить её природную грубость; ибо все, что приобретет мудрый губернатор - расточит его грубая и глупая жена".

"Если бы тебе пришлось остаться вдовцом, - дело не невозможное, - и ты, благодаря своему положению, мог бы найти жену высокого происхождения, не женись на ней, если она послужит тебе приманкой к греху. Истинно говорю тебе, Санчо, за все, что приобретает жена судии, муж её ответит на последнем суде; и после смерти взыщется с него четверицей по тем счетам, которые вели за него при жизни другие".

"Не отдавай никакого дела на суд другому, что так любит невежды, претендующие на тонкость и проницательность".

"Пусть слезы бедняка найдут в сердце твоем больше сострадания, но не справедливости, чем дары богатаго".

"Старайся открыть во всем истину; старайся прозреть ее сквозь обещания и дары богатых и сквозь рубище и воздыхания бедных".

"И когда правосудие потребует жертвы, не обрушай на главу преступника всей кары сурового закона, судия неумолимый не вознесется над судьею сострадательным".

"Но смягчая закон, смягчай его под тяжестью сострадания, но не подарков".

"И если станешь ты разбирать дело, в котором замешан враг твой, забудь, в ту минуту, личную вражду и пожни только правду. Да никогда не ослепит тебя личная страсть в деле, касающемся другаго. Ошибки, в которые ты впадешь при этом, будут почти всегда неисправимы; и если даже можно будет исправить их, то только ценою твоей репутации и на счет твоего кошелька".

"Если придет к тебе с просьбой красивая женщина, не гляди за её слезы, не слушай её рыданий, но хладнокровно и строго обсуди то, чего она требует, если ты не захочешь потопить правды в слезах её и в её вздохах заглушить голос добродетели".

"Не оскорбляй словами того, кого ты принужден будешь наказать делом; человека этого и без того будет ожидать наказание, к чему же усиливать его пеприятными словами?"

"Когда прийдется тебе судить виновного, смотри на него, как на слабого и несчастного человека, как на раба нашей греховной натуры. И оставаясь справедливым.к противной стороне, яви, на сколько это будет зависеть от тебя, милосердие к виновному, потому что хотя богоподобные свойства наши все равны, тем не менее милосердие сияет в наших глазах ярче справедливости".

"Если ты станешь, Санчо, следовать этим правилам, ты долго проживешь на земле, стяжаешь славу вечную, все твои желания исполнятся, и мир и счастие поселятся в доме твоем. Ты пристроишь детей своих по твоему желанию, дети и внуки твои будут дворянами; люди благословят тебя при жизни, тихая кончина будет ожидать тебя в глубокой старости и нежные руки твоих правнуков закроют тебе глаза. Все, что я до сих пор говорил тебе Санчо, касалось украшения души твоей; выслушай теперь как и чем можешь ты украсить тело".

Глава XLIII.

Услышав то, что говорил теперь Дон-Кихот, это не счел бы его умным и благородным человеком. Но он заговаривался, как уже упоминаемо было много и много раз в этой большой истории только тогда, когда дело касалось рыцарства; во всех других случаях он обнаруживал здравый и восприимчивый ум; таким образом слова его на каждом шагу противоречили действиям, а действия словам. Но в поданных им Санчо советах, ум и безумие его достигают самой высокой степени.

Санчо слушал Дон-Кихота чрезвычайно внимательно и, твердо решившись следовать его советам, старался всеми силами запомнить их, чтобы счастливо губернаторствовать на своем острове.

- Что касается управления своим делом и самим собой, продолжал Дон-Кихот, то прежде всего, Санчо, я посоветую тебе обстричь ногти и не подражать в этом отношении некоторым людям, вообразившим, в своем невежестве, будто большие ногти украшают руки, точно они отращивают себе действительно ногти, а не грязные и отвратительные вороньи когти.

"Не показывайся никогда беспорядочно одетым, в дырявом платье; - это признак ленивой и малодушной натуры; если только человек не с умыслом одевается небрежно, как думали о Цезаре".

"Пощупай хорошенько пульс своей должности и узнай, что может она дать тебе; и если ты увидишь, что ты в состоянии одеть прислугу в ливреи, сделай ей ливреи, не блестящия и странные, а чистые и удобные. Но только раздели их между слугами твоими и бедными, и если ты будешь в состоянии одеть шесть пажей, одень трех, а остальные отдай трем бедным. Тогда у тебя будет три пажа на небе и три на земле; это новый способ содержать прислугу, неизвестный знатным".

"Не ешь никогда луку и чесноку, чтобы запах их не выдал твоего происхождения. Ходи тихо и чинно, но не до такой степени, как будто ты прислушиваешься в самому себе; всякая натяжка не хороша. Ешь за обедом немного, за ужином еще меньше; потому что здоровье целаго тела вырабатывается в желудочной лаборатории".

"Соблюдай умеренность в питье, помня, что голова отягченная вином не умеет ни сохранить тайны, ни сдержать слова. "

"Никогда не рыгай и не двигай за столом челюстьми".

- Вот этот совет, перебил Санчо, я непременно запомню и постараюсь исполнять его, потому что я то и дело рыгаю.

- Санчо, продолжал Дон-Кихот, не примешивай ты также в словам своим стольких пословиц, как это ты делаешь обыкновенно. Пословицы, это бесспорно кратко высказанные истины, но ты их до такой степени насильно вытаскиваешь за волоса, что в твоих устах оне более походят на чепуху, чем на истину.

- Ну ужь, горбатого могила исправит, сказал Санчо; что стану я делать, когда в голове у меня больше пословиц, чем в любой книге, и как только я заговорю, так их столько лезет ко мне в рот заразом, что оне дерутся там из-за того, как бы им выйти на свет Божий. Но с этих пор я постараюсь говорить только такие пословицы, которые будут приличны моему знанию; потому что в хорошем доме ужин не заставляет ждать себя, когда продают товар за сходную цену, о нем не торгуются, тот в безопасности, кто звонит в колокол, и давай и получай, да только не зевай...

- Продолжай, продолжай, воскликнул Дон-Кихот; благо некому тебя остановить. Меня секет мать, а я секу палку; ведь а только что просил тебя, Санчо, не говорить при каждом слове пословиц; а ты в туже минуту, как из мешка посыпал их; и главное так кстати, точно оне упали с луны. Ради Бога, Санчо, думай немного о том, что ты говоришь; сказанная у места пословица, очень хороша, но если совать их везде, как делаешь ты, так это значит опошлять и пословицы и разговор.

"Садясь верхом, Санчо, продолжал Дон-Кихот, не кидайся на арчак, отваливши корпус назад; не вытягивай, как палка, ног и не держи их далеко от живота лошади; но и не сиди на коне так небрежно, как будто ты едешь на осле. Сидя верхом, одни всадники кажутся всадниками, другие верховыми животными".

"Не спи долго, и помни, что тот, кто не встает с восходом солнца, не наслаждается днем. Помни, что трудолюбие мать довольства, а леность враг его, и ленивый никогда не достигнет цели своих желаний".

"Теперь, Санчо, я хочу подать тебе последний совет, и хотя он не может послужить к украшению твоего тыла, ты, однако не забывай его; он будет полезен для тебя не менее других, поданных тебе мною советов. Никогда, Санчо, не затевай спора о знатности двух фамилий, потому что одной из них прийдется отдать предпочтение; и та, которую ты унизишь, возненавидит тебя, между тем как вознесенная - не наградит тебя".

"Одежда твоя должна состоять из брюк, длинного камзола и еще более длинного плаща; никогда не надевай туфлей, оне не идут ни губернаторам ни дворянам. Вот, Санчо, советы, которые в настоящую минуту пришли мне в голову. Со временем, смотря по обстоятельствам, я постараюсь не оставлять тебя своим руководительством, смотря по тому, что сообщишь ты мне о своих делах".

- Господин мой, отвечал Санчо, вы подали мне, я это очень хорошо понимаю, нужные, полезные, святые советы. Но только в чему они послужат мне, когда я не помню теперь уж ни одного; только вот разве на счет ногтей и вторичной женитьбы запомнил, а обо всем остальном, я помню столько же, как о прошлогодних тучах. поэтому, ваша милость, потрудитесь написать мне все это, хотя я сам не умею читать, но я дам ваши писанные советы своему исповеднику, чтобы он напоминал мне о них при случае и вбил их мне в голову.

- О я грешник, воскликнул Дон-Кихот; делать губернатором человека не умеющего ни читать, ни писать. Быть ленивым, или человеком неграмотным, значит быть или сыном родителей низкого происхождения, или таким негодяем, которого никакими силами нельзя было сделать сколько-нибудь порядочным человеком. Неграмотность - Санчо, большой в тебе недостаток, и я тебе советую выучиться хоть подписывать свое имя.

- Это то я знаю, ответил Санчо, когда я был деревенским старостой, тогда я выучился делать несколько букв, таких огромных, как знаки на тюках, и мне оказали, что эти буквы обозначают мое имя; к тому же, ставши губернатором, я притворюсь, будто у меня отнята правая рука и заставлю другаго подписывать за себя. На свете, ваша милость, против всего, кроме смерти, есть лекарство; а когда управление будет в моих руках, так и буду делать, что захочу. У того,у кого отец алькад... а я не то что алькадом, я буду губернатором, что значит гораздо больше; тогда милости просим пожаловать, сумеем принять вас, или пусть перекрестят и отчестят меня; и такие значит других постричь поехали, которых самих обстригли; если Господь добра тебе желает, так в дому твоем Он обитает; глупости богатого считаются умными вещами на свете, и когда я буду богатым, а я буду богатым, потому что буду губернатором, и буду щедрым губернатором, я так полагаю, по крайней мере, тогда хотел бы я знать, кто чем попрекнет меня? В конце концов станьте медом и мухи скушают вас; ты стоишь столько, имеешь сколько, говорила моя бабушка, и нечего бояться человека, у которого есть дом.

- Будь ты проклят Богом, Санчо, воскликнул Дон-Кихот, чтобы шестьдесят тысяч чертей взяли тебя с твоими пословицами. Вот уже больше часу, как ты нанизываешь их одну на другую и с каждой пословицей переворачиваешь во мне все внутренности. Вспомни мое слово, если оне не приведут тебя когда-нибудь к виселице, если не отымет у тебя твой народ губернаторство и не подымутся на твоем острове смуты и волнения, и все это из-за твоих пословиц. Скажи на милость, где ты их находишь, как ты их всасываешь в себя, глупец? чтобы найти одну пословицу кстати, я пропотею столько, как будто копал заступом землю.

- Вы на пустяки жалуетесь, ваша милость, перебил Санчо. Какой чорт может попрекнуть меня за то, что я пользуюсь своим добром, когда кроме пословиц никакого другаго у меня нет ни в деньгах, ни в землях, все оно в одних пословицах. Вот уже и теперь у меня вертятся на языке четыре пословицы, и так оне приходятся кстати все четыре, как пост в марте месяце; но я промолчу: на нашем языке Санчо называют человека годного для молчка.

- Только этот Санчо не ты, воскликнул Дон-Кихот; если ты и годен на что-нибудь, так ужь никак не для молчка, а разве для того, чтобы городить вздор и ставить на своем. Хотелось бы мне, однако, узнать, какие это четыре пословицы так кстати завертелись у тебя на языке? У меня тоже кажется не плохой язык, но сколько я не ищу, никакой пословицы кстати не нахожу.

- Каких же вам лучших пословиц, как вот эти, отвечал Санчо: никогда не клади пальца между чужими зубами; милости просим убираться и что вам угодно от моей жены? пусть ко ответят что-нибудь на это, и если камень стукнулся о кружку или кружка о камень, тем хуже для кружки. Вот вам пословицы самые кстати, потому что оне значат: никто не затевай спора с губернатором и вообще с старшим, потому что он прижмет тебя, как зубы - вложенный между ними палец. И что сказал губернатор, значит дело кончено, совершенно также, как когда говорят: милости просим убираться, и что вам угодно от моей жены? Что значит четвертая пословица, на счет кружки и камня, это разглядит и слепой. Поэтому, ваша милость, тому, кто видит соломинку в чужом глазу, следует видеть бревно в своем собственном, чтобы не сказали о нем, что смерть боится умереть, а вашей милости должно быть известно, что дурак лучше знает свой дом, чем умниу чужой.

- Ну нет, я с этим не согласен, ответил ДонъКкхот; дурак ничего не знает ни в своем, ни в чужом доме, потому что на глупом фундаменте не построишь ничего умнаго. Но пока довольно, Санчо. Если ты будешь дурно управлять, тем хуже для тебя и стыдно будет для меня. Меня утешает, по крайней мере, то, что я сделал, с своей стороны, все, что должен был, подавши тебе несколько таких советов, каких мог. Я расквитался с долгом и исполнил свое обещание. Да руководит же и хранит тебя теперь Бог на твоем губернаторстве, и да освободит Он меня от остающагося во мне сомнения; и, правду сказать, боюсь, - как бы ты не перевернул своего острова вверх дном. Я мог бы отвратить это, сказавши герцогу откровенно, что ты ничего больше, как грубый, тяжелый мешок, наполненный глупостью и пословицами.

- Господин мой! сказал Санчо; если вам кажется, что я не достоин быть губернатором, так я сейчас откажусь от этого губернаторства, потому что я больше дорожу ноготком души своей, чем всем своим телом; и я так же поживу простым Санчо с луком и хлебом, как Санчо губернатором с каплунами и куропатками. Когда мы спим, тогда все мы равны: великие и малые, богатые и бедные, сильные и слабые. И если ваша милость подумаете немного, так увидите, что вы же сами смутили мне голову этим губернаторством, потому что я столько же понимаю в нем, как гусь: и если вы полагаете, что черти стащут меня с него, так Бог с ним; лучше простым Санчо я отправлюсь в рай, чем губернатором в ад.

- Клянусь Богом, Санчо! воскликнул Дон-Кихот; за одни эти слова ты стоишь быть губернатором. Ты человек хороший, а это главное; без этого же мало в чему служат звание; поручи же себя, мой друг, Богу и старайся только не согрешить первым намерением. Имей всегда в сердце правду, твердо решись быть справедливым во всяком деле, и верь, небо всегда помогает благим намерениям. Теперь отправимся обедать; нас вероятно ждут.

Глава XLIV.

Говорят, что в оригинале Сид Гамед начинает настоящую главу пропущенным переводчиком вступлением, в котором мавританский историк изъявляет перед самим собой сожаление, что он задумал писать такую сухую и поставленную в такие тесные границы историю, принужденный постоянно говорить только о Дон-Кихоте и Санчо, и не смея заняться описанием более серьезных и интересных эпизодов. Он утверждает, что занимать постоянно ум, перо и руку писанием все об одном, да об одном лице и говорить только устами немногих людей, это тяжелый труд, который не в состоянии вознаградить авторских усилий. Чтобы избежать этого неудобства, историк, прибегнув в первой части своей истории к маленькой хитрости, вставил в нее два эпизодические рассказа: Безразсудно любопытный и Разсказ пленного капитана, выходящие из тесных рамок его труда; о других же эпизодических рассказал он умолчать не мог, потому что в них действовал Дон-Кихот.

С другой стороны он думал и даже открыто высказал, что некоторые читатели, заинтересованные подвигами Дон-Кихота, прочтут вставные рассказы на скоро, или с заметным неудовольствием, и не обратят никакого внимания на их достоинства, которые были бы замечены, еслиб эти рассказы, не опираясь на сумашествие Дон-Кихота и глупости Санчо Пансо, были бы изданы отдельно, предоставленные самим себе.

Вот почему, ко второй части этой истории, историк не пришил ни одной повести, а рассказывает только эпизоды, вышедшие из действительных событий этой истории; да и те он излагает весьма коротко, в нескольких словах.

Обладая достаточным количеством ума, ловкости и дарования, чтобы говорить о происшествиях целаго мира, историк удерживает себя, однако, в тесных границах своего рассказа и просит поэтому читателей не пренебрегать его трудом и похвалить его, если не за то, о чем он говорит, то хоть за то, о чем он молчит. После этих слов Сид Гамед продолжает таким образом свою историю:

Вечером того дня, в который Дон-Кихот подал Санчо свои советы, он вручил их своему оруженосцу написанными, сказавши, чтобы он отыскал кого-нибудь, кто бы прочел их ему. Писанные эти советы были потеряны, однако, в ту самую минуту, когда их передали Санчо. Они попали в руки герцога, который передал их герцогине, и оба они еще раз удивились уму и безумию Дон-Кихота.

Решаясь продолжать свои шутки, герцог и герцогиня в тот же вечер отправили Санчо с большою свитой в одну деревеньку, которая должна была сделаться для Санчо островом. Губернатора поручили герцогскому мажордому, человеку чрезвычайно умному и ловкому, - да и можно ли быть ловким, не будучи умным, - представлявшего графиню Трифалды так мило, как мы это видели. Следуя наставлениям, данным ему герцогом, на счет того, как обходиться с Санчо, мажордом с его талантом великолепно устроил дело.

Увидев его, Санчо в ту же минуту узнал в нем графиню Трифалды, и обратясь к Дон-Кихоту сказал ему: "господин мой, пусть чорт меня возьмет, или вы должны согласиться со иною, что дуэнья Долорида и этот мажордом одно и тоже".

Посмотрев внимательно на мажордома, Дон-Кихот ответил Санчо: "не понимаю, Санчо, к чему ты себя в чертям посылаешь? из того, что лицо этого мажордома похоже на лицо Долориды вовсе не следует, чтобы мажордом был Долоридой, иначе тут вышло бы какое то непонятное противоречие. Но теперь не время рассуждать об этом, если мы не хотим углубляться в безвыходвый лабиринт. Верь мне только, мой друг, нам обоим следует из глубины души молиться Богу: да освободит Он нас от злых волшебников и колдунов".

- Кроме того, - я не шутя это говорю, - заметил Санчо, у меня только что как будто раздался под ушами голос графини Трифалды. Теперь я замолчу; но с этой минуты буду зорко смотреть: не замечу ли чего-нибудь такого, что могло бы подтвердить или рассеять мои подозрения.

- Вот именно, что тебе следует делать, отвечал Дон-Кихот; и ты известишь меня обо всем, что узнаешь и что случится на твоем острове.

Наконец, одетый в судейское платье, с бурой камлотовой шапкой на голове, покрытый сверху мантией тоже из бурого камлота, отправился Санчо на остров в сопровождении целой толпы.

Он ехал верхом за муле, а сзади его, по распоряжению герцога, шел в новой сбруе, покрытый шелковыми попонами, осел его. От времени до времени Санчо оборачивался, чтобы взглянуть на своего осла, и так ему нравилось это общество, что он не променял бы теперь своего положения на сан германского императора. Простившись перед отъездом с герцогом и герцогиней и поцеловав им руки, Санчо отправился принять благословение своего господина. Со слезами на глазах благословил его Дон-Кихот; Санчо же плакал, как ребенок, чуть не задыхаясь от всхлипываний.

Теперь, любезный читатель, оставь в мире доброго Санчо и пожелав ему удачи, потерпи немного - в ожидании поправления твоего здоровья, что случится, когда ты узнаешь, как губернаторствовал он на своем острове; а пока удовольствуйся рассказом о том, что случилось в эту ночь с Дон-Кихотом. Если прочитав этот рассказ, ты не рассмеешься во все горло, то по крайней мере состроишь уморительную мину, потому что приключения Дон-Кихота возбуждают постоянно смех или удивление.

Говорят, что едва Санчо отправился на свой остров, как Дон-Кихот в туже минуту почувствовал глубокое сожаление об отъезде его и всю тяжесть своего одиночества; так что если бы он мог отнять у Санчо губернаторство и воротить его назад, он непременно сделал бы это.

Заметив грустное настроение его духа, герцогиня спросила Дон-Кихота: о чем он грустит? "Если вас огорчает отсутствие Санчо", сказала она, "так у меня в замке найдется довольно оруженосцев, дуэний и молодых девушек, которые с радостью согласятся служить вам".

- Мне действительно немного скучно без Санчо, ответил Дон-Кихот, но не это главная причина грусти, которую вы читаете на моем лице. Из ваших безчисленных, предупредительных предложений, я принимаю, герцогиня, только побуждение, за. ставившее их сделать, и прошу об одном: позволить мне одному распоряжаться и служить себе в своей комнате.

- Этого я ни за что не позволю, воскликнула герцогиня; я хочу, чтобы вам служили выбранные мною четыре девушки, прелестные как розы.

- Мне оне покажутся не розами, ответил Дон-Кихот, а терниями, которые будут колоть мою душу. И эти девушки войдут в мою комнату разве тогда, когда я полечу, как птица. Если вашей светлости угодно по прежнему осыпать меня вашими безценными милостями, которых я не заслуживаю, так позвольте мне распоряжаться самим собою, как я знаю, без посторонней помощи, потому что я скорее лягу в постель совсем одетый, чем позволю раздеть себя кому бы то ни было.

- Довольно, довольно, господин Дон-Кихот, заметила герцогиня; я прикажу, чтобы в вашу комнату не впускали даже мухи, не только девушки; я вовсе не намерена позволить кому бы то ни было покуситься за вашу непорочность, сияющую, как я заметила, с особенным блеском между другими добродетелями вашими. Одевайтесь же и раздевайтесь вдали от нескромного взора, как и когда вам будет угодно; никто не станет мешать вам, и в вашей комнате вы найдете решительно все, что может понадобиться вам. Да здравствует тысячу веков великая Дульцинеё Тобозская, да прозвучит имя её по всему пространству земли, она достойна этого, потому что ее любит такой мужественный и непорочный рыцарь! Да преисполнит небо душу губернатора нашего Санчо Пансо желанием поскорее совершить свое искупительное бичевание, чтобы мир насладился вновь лицезрением несравненных черт вашей чудесной дамы.

Слова эти достойны вашего величия, сказал Дон-Кихот; с уст высокой дамы не может - сорваться слово зависти или злобы. И Дульцинеё тем более прославится, тем счастливее будет, что вы похвалили ея; похвалы эти возносятся над похвалами самых прославленных ораторов.

- Довольно комплиментов, господин Дон-Кихот, перебила герцогиня; теперь время ужинать, и герцог, вероятно, ожидает нас. Прошу вас сопровождать меня в столовую, а после ужина вы отправитесь пораньше спать; путешествие в Бандаю было не так коротко, чтобы не утомить вас.

- Я, по крайней мере, не чувствую никакого утомления, ответил Дон-Кихот, и могу поклясться, что никогда в жизни не ездил я на таком легком животном, как Клавилень; и я не могу понять, что могло заставить Маламбруно сжечь такого чудного коня.

- Вероятно, раскаяваясь в том зле, которое он сделал графине Трифалды с компанией и другим лицам, сказала герцогиня, раскаяваясь в своих волшебных злодеяниях, он хотел истребить все орудия своего волшебства, и сжег Клавиленя, как главнейшего из них, как орудие наиболее тревожившее его, переноса его из края в край. Но пепел этого коня и писанный трофей станут вечными свидетельствами мужества великого Дон-Кихота Ламанчскаго.

Дон-Кихот еще раз рассыпался в любезностях перед герцогиней, и поужинавши, отправился один в свою комнату, не позволив никому войти в нее; до того боялся он натолкнуться на что-нибудь такое, что могло бы поставить в опасность верность, хранимую им к своей даме Дульцинее, нося постоянно в своем воображении незапятнанный образ Амадиса, этого цвета и зеркала странствующих рыцарей. Он затворил дверь и при свете двух свечей начал раздеваться. Но снимая панталоны, он, о несчастие недостойное такой особы, заметил около двух дюжин дырьев в одном из своих чулков, просвечивавшем как сетка; это очень огорчило доброго рыцаря, и он дорого бы дал теперь за свиток зеленого шелку, так как чулки его были зеленые.

Здесь Бененгели, продолжая писать, восклицает: "о, бедность, бедность! Не знаю, что заставило великого Кордуанского поэта назвать тебя: святым, дурно принятым даром. Что до меня, то хотя я мавр, я узнал, однако, в сношениях с христианами, что святость у них заключается в милосердии, умиленности, вере, покорности и бедности, и тем не менее говорю, что тот, кто радуется своей бедности, должен считать себя человеком, особенно взысканным Богом; если только это не та бедность, о которой один из величайших святых сказал: владейте велми вещами так, как будто вы ими не владеете; это то, что называется быть нищим духом. Но ты, бедность другаго рода, о которой и теперь говорю, к чему ты гнездишься по преимуществу между гидальго и дворянами? К чему ты заставляешь их глотать башмаки свои и на одном и том же камзоле носить пуговицы всякого рода: шелковые, костяные, стеклянные. Почему воротники их большею частью измяты, как цикорейные листы и не выкрахмалены? О, несчастный гидальго с твоею благородною кровью", добавляет историк, "затворивший двери, питаешься ты одною честью своею и к чему, выходя из дому, лицемерно употребляешь зубочистку ты, не съевши ничего такого, что могло бы тебя заставить чистить себе зубы. Несчастны эти щекотливо самолюбивые люди", говорит он, "воображающие будто все видят за милю заплатку на их башмаке, вытертые нитки на их плаще, пот на шляпе и голод в их желудке".

Подобного рода мысли пришли в голову Дон-Кихоту по поводу его разорванных чулков; но он немного утешился, увидев, что Санчо оставил ему дорожные сапоги, которые он предполагал надеть на другой день.

Тонный разлукой с Санчо и неисправимой бедой, случившейся с его чулками, которые он готов был заштопать даже не зеленым шелком,- высшее доказательство бедности, которое может проявить гидальго среди постоянных лишений своих, - грустный и задумчивый лег Дон-Кихот в постель. Он потушил свечи, но жара была невыносима и не давала ему спать. Вставши, чтобы отворить решетчатое окно, выходившее в прелестный сад, рыцарь услышал под окном чьи то шаги и разговор. В саду говорили так громко, что весь обратившийся в слух Дон-Кихот ног ясно слышать разговаривавших. .

- Не проси, Энеранция, не проси меня петь, говорил чей то голос; ты очень хорошо знаешь, что с тех пор, как этот незнакомец приехал в наш замок, с той минуты, как я его увидела, я разъучилась петь и выучилась только плакать. К тому же герцогиня спит так чутко, и я, за все богатства мира, не хотела бы, чтобы она застала меня здесь. Но хотя бы пенье мое не разбудило герцогини, к чему послужит оно, если он будет спать, и песнь моя не разбудит этого нового Энея, приехавшего сюда только за тем, чтобы сделать меня игрушкой своего невнимания!

- Не говори этого, дорогая Антизидора, отвечал другой голос. Герцогиня и все в этом заике, действительно, спят теперь, но тот, кто разбудил твою душу и царствует в твоем сердце, он, я слышала, только-что отврыл решетчатое окно в своей комнате, и потому он верно не спит. Спой же, моя раненая милочка; спой что-нибудь тихо и сладко, под звуки твоей арфы. Если герцогиня услышит нас, мы скажем, что мы поем от жары.

- Не это меня удерживает, Эмеранция, сказала Антизидора, нет! в песне своей, я боюсь открыть свое сердце; боюсь, чтобы меня не сочли бесстыдной и развратной люди знакомые с непобедимой силой любви. Но я пропою; лучше чувствовать стыд на лице, чем проступок в сердце; - с последним словом она дотронулась до струн своей арфы и извлекла из них несколько томных звуков.

Дон-Кихот онемел от удивления, услышав музыку и эти слова, и ему в ту же минуту пришли на память безчисленные приключения подобного рода с решетчатыми окнами, садами, лобовыми признаниями, серенадами, обмороками, - описывавшиеся в его рыцарских книгах. Он тотчас же, конечно, вообразил, что в него влюбилась одна из придворных девушек герцогини, и что стыдливость не позволяла ей обнаружить своей тайной страсти; и начал он бояться, чтобы эта девушка не вздумала обольщать его, внутренно поклявшись себе - устоять против всякого соблазна. Пламенно поручая себя Дульцинее Тобозской, рыцарь решился, однако, прослушать музыку и слегка кашлянул, в знак того, что он у окна. Это невыразимо обрадовало двух девушек, желавших только, чтобы их услышал Дон-Кихот. Настроив арфу и сыграв прелюдию, Альтизидора пропела следующий романс.

О, рыцарь, цвет мужей Ламанчских,

На тонких простынях голландских,

Во всю длину твою лежащий

И с вечера до утра спящий;

Своей душевной чистотой,

Стран Аравийских золотой

Песок превосходящий, -

Услышь души скорбящей

В тебя влюблепной девы

Влюбленные напевы!

Ты, рыцарь, ищешь приключений

В огне моих мучений;

Сердца ты поражаешь

И их не изцеляешь.

Поведай, рыцарь молодой,

(Да будет Бог с тобой),

Рожден ли ты в степях Ливийских,

Иль на горах Жакийских?

И змеи ли тебя вскормили,

Иль ужасы лесов развили

И скалы сердце очерствели?

О, Дульцинеё свежая,

Румяная, умевшая

Льва, тигра лютого обворожить

И как раба поработить!

За то от Генареса

До Таго и Мансанареса,

От Писуэрги до Арланцы, ты

Оставишь славы вечные следы.

И я бы от души с тобой

Переменилася судьбой,

Еще в придачу платье с золотой

Тебе дала бы - бахрамой.

А ты, Ламанчец, о, вблизи себя

Как сладко былоб мне держать тебя,

Иль у постели у твоей стоять,

Тебя царапать и щипать;

Но не достойна я такое,

Блаженство испытать большое;

Довольно, чтоб у ног твоих

Стоять и щекотать бы их.

О, сколько б я жемчужин дорогих,

Рубах голландских, тканей парчевых

И туфлей, шитых серебром

Тебе дала б. Но об одном

Молю тебя! Перон всемирный,

Не жги ты образ мой эфирный!

С высот скалы твоей Тарпейской,

Пусть не глядит твой взор злодейский,

Как этот образ пламень пожирает,

И душу, сердце мне терзает.

Я молода, свежа, стройна,

Красы и прелести полна;

Спадает шелковый мой волос,

Виясь к моим ногам,

И как мой сладок, нежен голос,

Ты, о тиран мой, слышишь сам.

Все эти прелести, как вран

Пускай терзает твой колчан.

Сияю здесь я, как аврора,

Твоя Альтизидора.

Этим окончился любовный романс Альтизидоры и началось смятение соблазняемого Дон-Кихота. Глубоко вздохнув, сказал он самому себе: "Что за несчастие мне такое? не могу я взглянуть ни на одну девушку без того, чтобы она сейчас же не влюбилась в меня. И несравненная Дульцинеё не может ни минуты покойно насладиться моей невероятной верностью. Чего вам нужно, чего вы, императрицы, хотите от нее? За что вы преследуете эту молодую, четырнадцати или пятнадцати летнюю красавицу? Оставьте ее, ради Бога, в покое. Пусть она торжествует и гордится тем, что судьба отдала ей сердце мое и ключи от души моей. Знай, влюбленная толпа, что только для Дульцинеи я мягок, как воск; для других я камень и металл. Для меня прекрасна, умна, знатна, скромна одна только Дульцинея, остальные глупы, некрасивы, бесстыдны, незнатны. Для нее и только для нее судьба послала меня в мир. Пусть Альтизидора поэт или плачет, пусть она отчаивается, - я слышу ту, за которую меня так терзали в замке очарованного мавра; для нее я должен оставаться верным и любовным, не смотря на козни всех волшебников в мире". С последним словом Дон-Кихот с негодованием закрыл окно, и печальный и раздосадованный, точно с ним случилось какое-нибудь особенное несчастие, лег в постель, где мы и оставим его, потому что нас ждет великий Санчо, готовый блестящим образом вступить во владение своим островом.

Глава ХИ?.

О ты, беспрерывно открывающий антиподов, светильник мира, глаз неба, сладостный двигатель наших освежающих кружек, Феб в одном месте, Тимбрий в другом, - целитель с одной,- губитель с другой стороны; отец поэзии, творец музыки, источник жизни; к тебе обращаюсь я, всегда встающее и никогда не ложащееся солнце! Освети мрак ума моего, и помоги мне подробно и точно рассказать про губернаторство великого Санчо Пансо; без тебя я чувствую себя бессильным, смятенным, убитым.

Санчо скоро прибыл с своею свитой в одно местечко, - имевшее около тысячи жителей и считавшееся одним из богатейших владений герцога, - и ему сказали, что это местечко называется островом Баратарией; быть может, оно в самом деле так называлось, быть может этим названием хотели выразить, как дешево досталось Санчо губернаторство. У ворот этого обнесенного стенами местечка Санчо был встречен муниципалитетными властями, и при звоне колоколов, среди всеобщей радости ликовавших жителей, его провезли с большою торжественностью в собор, и там, после молебствия, ему передали с разными смешными церемониями ключи города, признавши его навсегда губернатором острова Баратории. Костюм, борода, толщина и небольшой рост губернатора изумляли всех, не обладавших ключем к разгадке этого происшествия, да частью и тех, которые посвящены были в тайну его. По выходе из собора, Санчо отвели в приемную залу ратуши и там предложили сесть на судейском кресле; после чего герцогский мажордом сказал ему: "на этом острове, господин губернатор, издавна существует такой обычай: всякий, вступающий во владение им, должен ответить на один, предлагаемый ему - немного сбивчивый и запутанный - вопрос, которым народ испытывает способности нового губернатора и радуется или печалится, смотря потому, что ответит губернатор". Тем временем, как говорил мажордом, Санчо рассматривал большие буквы, написанные на стене, прямо против его сидения, и, не умея читать, спросил, что это такое нарисовано на стене?

- Здесь, отвечали ему, написан день, когда вы изволили вступить во владение островом, в таких словах: "сегодня, такого-то числа, такого-то месяца, во владение этим островом вступил господин дон Санчо Пансо, и да пробудет он губернатором многия лета".

- Еого Кто зовут дон Санчо Пансо? спросил Санчо.

- Вас, господин губернатор, отвечал мажордом; на наш остров не вступал никакой другой Санчо Пансо, кроме того, который сидит на этом кресле.

- Узнай же, мой милый, сказал Санчо, что ни я и никто в моем роде не назывался дон. Я зовусь Санчо Пансо просто, так же звали отца и дела моего, бывшими Санчо Пансо без всяких дон и без всяких удлинений. На этом острове, как я вижу, разных господ дон должно быть больше, чем каменьев. Но довольно, Бог меня слышит, и очень может быть, что если я пробуду губернатором только четыре дня, так я уничтожу все эти дон; они до того размножились, что стали беспокоить хуже мошек и комаров. Теперь, пусть г. мажордом предложит вопрос; я отвечу, как сумею - на радость или горе народу.

В эту минуту в приемную залу вошли два человека: один - крестьянин, другой - портной, судя потому, что у последнего в руках были ножницы.

- Господин губернатор, сказал портной; я и этот крестьянин являемся перед лицо вашей милости, объясниться по поводу такого дела: вчера этот молодец пришел в мою лавку, - да будет благословен Бог, и, - с полным уважением к вам и ко всем этим господам, - считаюсь мастером портным, - и давши мне в руки кусок сукна, спросил меня: выйдет-ли из этого сукна шапка? Перемерив сукно, я сказал. что выйдет; тогда крестьянину этому показалось, - так мне кажется, - что я захотел украсть у него кусок сукна,- подозревая меня в этом, может быть и по своей злостной натуре и в следствие той дурной славы, которая ходит про портных, - и он спросил меня: не выйдет-ли из этого сукна двух шапок? Я угадал его мысль, и сказал ему, что выйдет и две шапки. Он, между тем, сидя верхом на своем хитром намерении, стал все прибавлять число шапок, а я все отвечал ему да, да, да, пока дело не дошло до пяти шапок. Сегодня он пришел во мне за всеми этими шапками; и я отдаю их ему, но требую, чтобы он заплатил мне за работу, а он не хочет платить и требует, чтобы я отдал ему назад сукно.

- Правда ли это, мой милый? спросил Санчо крестьянина.

- Правда, господин губернатор, ответил крестьянин; только заставьте его, ваша милость, показать эти пять шапок.

- Изволь, покажу, сказал портной; и вытащив из под своего плаща пять шапок, он показал их публике, на пяти пальцах своей руки. Вот оне, воскликнул портной. Клянусь душой моей и совестью, я не попользовался из его сукна ни одним вершком, и работу свою предлагаю осмотреть кому угодно.

Публика расхохоталась, увидя эти шапки и слушая. эту оригинальную тяжбу.

Подумав несколько минут, Санчо ответил: "об этом деле много толковать не приходится; его должно рассудить здравым человеческим смыслом. Вот мой приговор: портной пусть потеряет работу, а крестьянин сукно; шапки же эти отнести арестантам, и делу конец".

Приговор этот возбудил в публике всеобщий смех, но последовавший за тем приговор Санчо по другому делу возбудил всеобщее удивление. Когда первое приказание губернатора было исполнено, перед ним предстали два пожилых человека; у одного из них была в руках просверленная тростниковая палка.

- Господин губернатор, сказал старик без палки; я сделал этому крестьянину одолжение, позычив ему десять золотых, с условием, что он отдает мне их, когда я потребую. Долго и не спрашивал у него этих денег, думая все, как бы не поставить его этим в большую крайность, чем ту, в какой он был, когда брал их у меня. Но видя, что он совсем забывает о своем долге, я попросил его отдать мне десять золотых, и повторял потом несколько раз свою просьбу. Но он не только не отдает мне денег, а еще говорит, будто я никогда и не давал их ему, а если давал, так он отдал мне их давным давно. У меня нет свидетелей ни того, что я ему давал, ни того, что он мне отдавал деньги. Так велите ему, ваша милость, присягнуть. Если он присягнет, тогда значит он расквитался и с Богом и со иною.

- Что скажешь на это, добрый старик с палкой? спросил Санчо.

- Господин губернатор, ответил старик; человек этот точно позычал мне деньги, но я готов присягнуть, что я отдал их ему.

Губернатор опустил жезл, и старик, попросив своего кредитора подержать его просверленную палку, - точно она мешала ему - простер руку к кресту, прикрепленному к губернаторскому жезлу и проговорил слова присяги: "Явившийся в суду человек точно занимал мне десять золотых, но я клянусь, что передал ему эти деньги из рук в руки, и он только по недоразумению требует их теперь от меня".

После этого, губернатор спросил кредитора, что скажет он в ответ?

Крестьянин отвечал, что должник его должно быть правду сказал, потому что он считает его честным человеком и хорошим христианином - и что он верно позабыл, когда ему отдали деньги, а потому и требовать их больше не будет; после чего он ваял свою палку и понурив голову вышел из приемной залы.

Заметив это и принимая во внимание решительный тон кредитора, Санчо опустил голову на грудь и, приложив указательный палец правой руки к носу и потом к бровям, оставался несколько времени в задумчивости; потом губернатор поднял голову и велел кликнуть назад старика с палкой. Когда старик возвратился, Санчо сказал ему: "дай мне эту палку, мой милый, она мне нужна".

- Извольте, ваша милость, ответил старик, передавая палку в руки Санчо. Передав ее в туже минуту другому старику, Санчо оказал ему: "ступай, мой друг, ты получил свои деньги".

- Как получил, воскликнул кредитор, разве эта палка стоит десять золотых?

- Стоит, ответил Санчо; или я величайший глупец на свете! и вы сейчас увидите, способен ли я управлять целым королевством. Сказав это, он велел открыть, или разбить палку при всей публике; и в ней нашли десять золотых. Удивленные зрители признали своего губернатора новым Соломоном. На вопрос, почему он думал, что в палке должны находиться десять золотых? Санчо сказал: "заметивши, что должник просил кредитора подержать эту палку, тем временем, как он станет присягать, и присягнувши взял ее сейчас же назад, я догадался, что в этой палке спрятаны деньги. "Из этого", добавил он, "можно заключить, что Бог не покидает правителей, хотя бы они не были даже умны и озаряет их светом правды. К тому же священник нашей деревни рассказывал нам подобную историю, и у меня, слава Богу, такая хорошая память, что еслиб я не забывал почти всегда того, что мне нужно вспомнить, так никто на этом острове не мог бы похвалиться такою памятью, как я".

Два старика ушли наконец, один вознагражденный, другой - пристыженный; и вся публика осталась в невообразимом удивлении. Тот же, на ком лежала обязанность записывать все слова, действия и даже движения губернатора, решительно не знал: мудрецом или глупцом следует признать его?

Когда тяжба стариков была порешена, в приемную залу вошла женщина, ведя за собою щеголевато одетого владельца стад.

- Требую правосудия, кричала она, господин губернатор, правосудия! Если я не найду его за земле, так отправлюсь искать за небо. Господин губернатор души моей, продолжала она, этот злой человек, схвативши меня среди поля, распорядился моим телом, как грязной тряпкой. О, я несчастная! вопила она, негодяй этот лишил меня сокровища, которое я двадцать три года охраняла против мавров и христиан, против своих и чужих; - как саламандра в огне, как цветок среди крапивы, твердая, как пень, я сохраняла себя неприкосновенной, и теперь у меня отняли мое сокровище обеими руками.

- Что скажешь на это? спросил Санчо у волокиты.

- Добрые господа мои! отвечал дрожа обвиненный; я бедный пастух; сегодня утром, продавши, с вашего позволения, четырех свиней, так выгодно, что за уплатой из вырученных мною денег соляных и других пошлин, у меня не оставалось почти ничего, я на возвратном пути встретил эту женщину, и чорт, который везде впутается, чтобы все запутать, дернул меня поиграть с нею. Я ей заплатил, сколько следовало, но она этим не удовольствовалась и схвативши меня за горло не выпускала, пока не привела сюда. Она говорит, будто я насиловал ее, но я клянусь, или готов поклясться, что она врет; вот вам, господа мои, вся правда.

Губернатор спросил пастуха: есть ли при нем серебрянные деньги? Пастух отвечал, что в кожаном кошельке у него есть до двадцати червонцев. Санчо велел отдать их женщине, явившейся в суд с жалобою. Весь дрожа, пастух отдал деньги кому велено было. Уверившись, что в кошельке были действительно серебрянные деньги, изнасилованная женщина, держа их в обеих руках, поклонилась тысячу раз публике, и пожелав всякого благополучия и здоровья господину губернатору, заступнику несчастных молодых сирот, покинула приемную залу.

По уходе её Санчо сказал заливавшемуся слезами пастуху, уносившемуся глазами и сердцем вслед за его кошельком: "беги скорее, мой милый, за этой женщиной, отбери у нее добровольно или насильно свои деньги, и приходи потом сюда". Санчо, как оказалось, сказал это малому не промаху и не глухому; услышав приказание губернатора, пастух выскочил из валы, как стрела. Зрители оставались в любопытном недоумении, ожидая развязки этого дела. Спустя несколько минут знакомая нам пара возвратилась назад, сцепившись еще теснее чем прежде. Прижавши к груди своей кошелек, женщина держала его в приподнятой юбке, а противник её выбивался из сил, стараясь отнять у нее свои деньги, но все усилия его были напрасны.

- Требую правды от Бога и людей! кричала обезчещенная женщина. Господин губернатор, продолжала она, этот негодяй, без страха и стыда, хотел отнять у меня, среди белаго дня, на улице, то, что ваша милость велели ему отдать мне.

- Он отнял у тебя деньги? спросил губернатор.

- Нет, не отнять их ему у меня; я скорее позволю убить себя, чем отобрать эти деньги, ответила женщина. Не на таковскую напали; других котов нужно было спустить на меня, а не этого бесстыжаго негодяя. Никакими клещами и молотками, никакими колотушками, никакими ножницами, ни даже львиными когтями не вырвать у меня этих денег; скорее душу вырвут у меня из тела.

- Она правду говорит, сказал пастух, и я сдаюсь; мне не под силу бороться с нею. С последним словом он отступился от нее.

- Покажи мне этот кошель, целомудренная и мужественная женщина, сказал тогда Санчо, обратившись к женщине. Женищна дала ему кошелек. Отдавши его назад пастуху, губернатор сказал изнасилованной без насилия героине: "моя милая, если-бы ты хоть в половину также смело и решительно защищала свою непорочность, как этот кошелек, тогда не совладать-бы с тобою самому Геркулесу. Ступай прочь, и чтобы нога твоя не была больше на этом острове, ни на шесть миль вокруг, если не хочешь получить двухсот розог. Ступай, ступай, бесстыдная обманщица...

Уличенная в обмане женщина со стыдом покинула ратушу. По уходе ея, губернатор сказал пастуху: "ступай теперь с Богом и с твоими деньгами домой, и если ты не хочешь расстаться с ними, так постарайся не заигрывать больше ни с кем".

Пастух неловко поблагодарил губернатора и с тем ушел. Зрители еще раз удивились приговорам и суду их нового губернатора; и все эти подробности, собранные его историографом, были тотчас же сообщены герцогу, ожидавшему их с большим нетерпением. Но оставим теперь доброго Санчо и возвратимся к взволнованному серенадою Альтизидоры его господину.

Глава XLVI.

Мы оставили великого Дон-Кихота, обуреваемого разнородными мыслями, в которые повергла его серенада Альтизидоры. Взволнованный ими, лег он в постель, но серенада и разорванные чулки его не давали ему, как блохи, ни одной минуты покоя. Но так как время идет быстро и ничто не останавливает его течение, поэтому ночь скоро прошла и наступило утро. Всегда деятельный, Дон-Кихот рано покинул ленивую перину, надел верблюжий камзол, дорожные сапоги, чтобы прикрыть ими свои дырявые чулки и зеленую бархатную шапочку, украшенную серебряным галуном, накинул на плечи багряную епанчу, опоясал себя своим славным мечом и привязавши к поясу круглые четки, с которыми никогда не расставался, - величественно вошел в этом великолепном наряде в переднюю залу, где его встретили, окончившие уже свой туалет, герцог и герцогиня, ожидавшие, повидимому, его прихода.

Между тем в галлерее, чрез которую он должен был проходить, стояли уже Альтизидора и её подруга. Увидев рыцаря, Альтизидора в туже минуту упала в притворный обморок, опустившись на руки своей подруги, поспешившей распустить ей корсет. Увидев Альтизидору, лежащую без чувств, Дон-Кихот сказал её подруге: "я знаю причину этих обмороков".

- А я ничего не знаю, отвечала девушка, потому что Альтизидора свежее и здоровее всех в доме; я не слышала, чтобы она вздохнула даже с тех пор, как я знаю ее, и да покарает Бог всех странствующих рыцарей, существующих в мире, если это правда, что все они неблагодарны. Уйдите, прошу вас, господин Дон-Кихот, пока вы здесь, до тех пор это бедное дитя не придет в себя.

- Будьте так добры, сказал Дон-Кихот; положите в мою спальню сегодня ночью лютню, и я утешу, как сумею, эту бедную, раненую в сердце, девушку. Открыть глаза влюбленному в начале его любви, это вернейшее лекарство против его болезни. С последним словом он удалился, не желая быть замеченным теми, которые могли его увидеть.

Как только Дон-Кихот скрылся из виду, Альтизидора в туже минуту очнулась и сказала своей подруге: "нужно положить ему сегодня на ночь лютню. Дон-Кихот вероятно хочет сыграть вам что-нибудь, это не дурно;" после чего обе донзели поспешили передать герцогине все, что произошло у них с Дон-Кихотом, и попросили ее дать им на ночь лютню. Восхищенная этой новостью, герцогиня, посоветовавшись с герцогом и своими женщинами, задумала устроить Дон-Кихоту нового рода приключение более забавное, чем неприятное. В приятном ожидании этого приключения, герцог и герцогиня провели в самых забавных разговорах с Дон-Кихотом день, прошедший так же скоро, как скоро прошла перед тем ночь.

Ровно в одиннадцать часов вечера, возвратясь в свою спальню, Дон-Кихот нашел так мандолину. Он взял на ней несколько акордов, отворил решетчатое окно и увидев, что в саду есть люди, быстро пробежал пальцами по ладам мандолины, настроил ее, как умел, откашлянулся, сплюнул, и не много хриплым, но верным голосом пропел следующий романс, нарочно сочиненный им в этот самый день:

Любовь! любовь! она сдвигает

С основ их праздные сердца

И в негу, в лень их погружает,

И их волнует без конца.

Но воли пламени не давши,

Иголку в руки дева взявши,

В труде находит исцеленье

От мук любви. Бывает, нет сомненья,

Влюбить в себя проезжий гость успеет

Хозяйку, и в ней страсть зажжет,

Но чтожь? под вечер сердце заболеет,

А к утру и пройдет.

Отпечатлев в душе моей

Всецело образы Дульцинеи,

И я останусь верен ей

И буду жить, дышать лишь ею.

Когда Дон-Кихот, - песню его слушали герцог, герцогиня, Альтизидора и некоторые другия лица, жившие в замке - пропел последний куплет, в ту минуту с передовой галлереи, возвышавшейся прямо над окном его спальни, спустили веревку с сотнею колокольчиков и потом открыли огромный мешок, наполненный нотами с привязанными в хвостам их погремушками. Звон колокольчиков и мяуканье котов испугали даже герцога и герцогиню, устроивших эту шутку; Дон-Кихот же почувствовал, что у него волосы становятся дыбом. К довершению несчастия, судьбе угодно было, чтобы два или три кота вспрыгнули в нему в окно и, как угорелые, стали метаться у него в комнате; - видя и слыша все это, можно было подумать, что тут расшалились сами черти. Отыскивая место, чрез которое они могли-бы выпрыгнуть на двор, коты потушили свечи, освещавшие спальню рыцаря, а между тем веревка с колокольчиками не переставала подыматься и опускаться, и пробужденная этим трезвоном дворня герцога, не зная в чем дело, пришла в неописанный ужас.

Дон-Кихот между тем встал с кресла и, вооружившись мечом, принялся наносить страшные удары по окну, крича во все горло: "прочь, злые волшебники! вон, презренные колдуны! Я - Дон-Кихот Ламанчский, против которого бессильны все ваши злые ухищрения". Обратившись потом к метавшимся из угла в угол котам, он нанес им несколько ударов мечом. Кинувшись в окну, коты выпрыгнули в него, но один из них, почувствовав за себе мечь Дон-Кихота, бросился на него, вцепился ему в нос когтями и зубами; боль, почувствованная при этом Дон-Кихотом, заставила его пронзительно крикнуть. Услышав этот крик, герцог и герцогиня догадались в чем дело и поспешно прибежав в комнату Дон-Кихота, которую они отворили находившимся у них другим ключем, увидели, как несчастный рыцарь, выбиваясь из сил, отрывал кота от своего лица. В ту же минуту принесли свечи, прекрасно осветившие картину яростной битвы Дон-Кихота с котом. Герцог кинулся разнять сражавшихся, но Дон-Кихот воскликнул: "пусть никто не мешается; пусть меня оставят один на один с этим демоном, с этим колдуном, с этим волшебником. Я покажу ему, кто такой Дон-Кихот Ламанчский". Не обращая никакого внимания на эти угрозы, кот продолжал царапать и кусать рыцаря; но герцог успел, наконец, схватить и выбросить его за окно. Освобожденный от своего врага, Дон-Кихот остался с лицом, исколотым, как решето, и нос его чувствовал себя в очень незавидном состоянии; но пуще всего рыцаря печалило то, что ему не дали самому окончить эту, так удачно начатую им, битву с злым волшебником.

После всего этого принесли целебное масло, и Альтизидора сана своими белыми руками покрыла лицо Дон-Кихота компресами. Прикладывая их, она тихо сказала ему: "все эти несчастия ниспосылаются тебе, безжалостный рыцарь, в наказание за твою холодность и твое упрямство. Дай Бог, чтобы оруженосец твой, Санчо, забыл отхлестать себя и столь любимая тобою Дульцинеё никогда не была бы разочарована, чтобы при жизни моей ты не разделил с нею брачного ложа". На эти страстные речи Дон-Кихот не ответил ни слова; он только глубоко вздохнул и поблагодарил потом герцога и герцогиню за их внимание, уверяя, что вся эта сволочь: волшебники, коты и колокольчики нисколько не испугали его, и если он благодарит своих сиятельных хозяев, то только за их желание поспешить к нему на помощь. Благородные хозяева оставили, наконец, своего гостя, опечаленные дурным исходом затеянной ими шутки. Они никогда не думали, чтобы Дон-Кихот так дорого поплатился за нее и был принужден провести в постели пять суток, в продолжение которых с ним случилось другое, более интересное приключение; но историк не хочет рассказывать его теперь, желая возвратиться к Санчо-Пансо, явившемуся таким милым и мудрым на своем губернаторстве.

Глава XLVII.

История передает, что из судейской залы губернатора отвели в роскошный дворец, где, в большой зале, был накрыт по царски сервированный стол. При входе Санчо в обеденную залу, заиграли рога и четыре пажа поспешили облить его руки водой; с подобающей губернатору важностью Санчо допустил исполнить эту церемонию. Когда музыка умолкла, губернатор сел на верхний конец стола, - вокруг его, впрочем, не было никакого другаго сидения, - и в ту же минуту возле него поместилась какая-то неизвестная особа, с маленьким жезлом из китового уса в руке; особа эта оказалась врачем; - затем сняли дорогую, тонкую скатерть, закрывавшую фрукты и многоразличные яства, стоявшие на столе; и когда мнимый духовник благословил их, один паж явился держать салфетку под подбородком Санчо, а другой, исполнявший должность метр-д'отеля, поднес ему блюдо с фруктами. Но чуть только Санчо скушал один маленький кусочек, врач коснулся блюда концем своего жезла, и блюдо это прибрали с чудесной скоростью; вслед за тем Санчо поднесли следующее кушанье, которым он думал было полакомиться, но прежде чем он прикоснулся к нему не только зубами, но даже руками, жезл успел уже предупредить его, и паж унес это кушанье так же быстро, как плоды. Изумленный Санчо, взглянув за людей, стоявших вокруг стола, спросил их: "следует ли ему есть этот обед, или только смотреть на него?"

- Нужно кушать, господин губернатор, ответил врач, но только так, как кушают за других островах другие, подобные вам губернаторы. Я исполняю здесь должность губернаторского врача и занимаюсь больше губернаторским здоровьем, чем своим собственным, изучая день и ночь губернаторские организмы, чтобы удачно лечить их, когда они заболеют. Главная обязанность моя - находиться возле них в то время, когда они едят и позволять им есть только то, что соответствует их комплекции, запрещая все, что я нахожу вредным для них. Я велел прибрать блюдо с фруктами, потому что это кушанье очень сырое, следующее же блюдо я велел прибрать, потому что оно очень сухое и очень пряное, а потому возбуждающее жажду. Тот же, кто много пьет, уничтожает в себе коренную влажность, которая есть сама жизнь.

- В таком случае, сказал Санчо, вот эти куропатки, зажаренные как раз, как следует, не могут, кажется, повредить мне.

- Пока я жив, ответил врач, господин губернатор не попробует этих куропаток.

- Почему?

- Потому, что звезда и компас медицины Гипократ сказал: omnis saturatio mala, perdicis autem pessima, что значит: всякое не сварение дурно, но несварение куропаток хуже всего.

- В таком случае, прошу вас, господин доктор, рассмотрите вы эти кушанья и укажите мне такое, которое было бы всего полезнее, или всего менее вредно для меня, и позвольте мне покушать его сколько я захочу, без вашего жезла, потому что, клянусь жизнью губернатора (да позволит мне Бог насладиться ею), я умираю с голоду. Если мне будут мешать есть, то чтобы вы не говорили, господин доктор, это все-таки значило бы скорее отымать, чем сохранять мне жизнь.

- Совершенно справедливо, господин губернатор, сказал доктор, и я нахожу необходимым, чтобы вы не изволили кушать этих фаршированных зайцев; это кушанье неудобоваримое. Если бы вот эта телятина не была зажарена и избита, вам бы можно было покушать ее, но теперь и думать нечего о ней.

- А вот то большое, дымящееся блюдо, сказал Санчо, как кажется, паштет; в паштеты кладется, обыкновенно, столько разных разностей, что я верно найду там что-нибудь полезное для моего здоровья.

- Absit! воскликнул доктор; отгоните от себя эту мысль; нет ничего на свете неудобоваримее паштетов. Они хороши для каноников, для ректоров школ, для свадебных пиров, но только не для губернаторов, которые должны кушать самые нежные кушанья, соблюдая всевозможную умеренность в еде. Вы знаете, самые простые лекарства - самые лучшие, потому что в простых - трудно ошибиться, а в сложных - очень легко, определяя количество веществ, которые должны войти в лекарство. Если господин губернатор верит мне, так я скажу, что для укрепления и сохранения своего здоровья, ему следовало бы скушать теперь несколько легких вафлей с тремя или четырьмя небольшими кусочками айвы; это кушанье укрепит желудок и будет способствовать пищеварению.

Услышав это, Санчо опрокинулся на спинку своего сиденья, пристально взглянул на врача и строго спросил: как его зовут и где он учился?

- Зовут меня, господин губернатор, отвечал врач, доктор Педро Агуеро Черствый, родом я из деревни Тертафуера, находящейся между Каракуеллой и Альмадовор дель Кампо с правой руки; докторскую степень получил я в Оссунском университете.

- В таком случае, воскликнул, не помня себя от гнева, Санчо, господин доктор, зловещий Педро Черствый, родов из деревни Тертафуера, стоящей на правую руку, когда ехать из Каракуело в Альмадовар дель Капмо, награжденный докторскою степенью в Оссуне, убирайся сию же минуту из глаз моих, или клянусь солнцем, я схвачу дубину и, начиная с вас, не оставлю за всем острове ни одного лекаря, по крайней мере такого невежду, как вы; потому что умных и ученых докторов я помещу у себя на голове и стану чествовать их, как божественных людей. Пусть же поскорей уберется отсюда Педро Черствый, или я размозжу ему голову этим сиденьем, и пусть тогда спрашивают у меня отчета в управлении; в оправдание свое я скажу, что я сослужил службу самому Богу, уничтоживши палача в государстве, негодного лекаришку. И дайте мне сейчас же поесть, или возьмите от меня это губернаторство, потому что служба, на которой с голоду пропадешь, не стоит двух бобов.

Доктор не на шутку перепугался, увидя, как разгневался губернатор, и хотел было уже убраться из-залы, но в это время на улице послышался рог почтальона. Метр-д'отель подбежал к окну и возвратившись назад, сказал губернатору, что от герцога прибыл курьер, вероятно, с какой-нибудь важной депешей, в ту же минуту, запыхавшись, весь в поту, вошел в залу курьер, и доставши из сумки какой то конверт, подал его губернатору. Санчо передал конверт мажордому и велел ему прочитать адрес, на котором было написано: "Дон Санчо Пансо, губернатору острова Баратории, в его собственные руки, или в руки ею секретаря".

- А кто здесь мой секретарь? спросил Санчо.,

- Я, Бискаец; я умею читать и писать, воскликнул какой-то господин.

- Ну если вы Бискаец, да еще умеете читать и писать, так вы могли бы быть секретарем самого императора, сказал Санчо. Вскройте этот конверт и посмотрите, что там написано.

Новорожденный секретарь исполнил это приказание и прочитав депешу, сказал, это такого рода дело, которое нужно сообщить губернатору по секрету. Санчо приказал всем выйти из залы и остаться в ней только мажордому и метр-д'отелю. Все остальные вышли вместе с доктором, и тогда секретарь прочел губернатору следующую депешу:

"До сведения моего дошло, что несколько неприятелей моих и управляемого вами острова, намереваются произвести на этом острове ожесточенное нападение; не могу сказать только в какую именно ночь. Будьте поэтому на готове, чтобы вас не захватили врасплох. Я узнал также, от достойных доверия шпионов, что четыре переодетых человека, страшась вашего проницательного ума, прибыли на остров с намерением убить вас, поэтому смотрите зорко, наблюдайте за всеми, это подойдет говорить с вами и не ешьте ничего, что вам подадут. Я постараюсь помочь вам в минуту опасности, вы же действуйте во всех случаях, как вам ухажер ваш ум. Из этой страны, 16 августа, в четыре часа утра. Ваш друг, герцог".

Известие это поразило Санчр и повидимому испугало и удивило всех окружавших его.

- Теперь, сказал губернатор мажордому, нужно сию же минуту, то есть я хотел сказать, сейчас же, посадить в темное подземелье доктора Черствого, потому что если меня должен кто-нибудь убить, и притом самой ужасной смертью - голодной, так это именно он.

- Мне также кажется, заметил метр д'отель, что вашей милости не следовало бы кушать ничего, что стоит на этом столе; - большая часть этих припасов принесена монахинями, а позади креста, как вам известно, прячется, говорят, чорт.

- Это мне известно, отвечал Санчо; но теперь пусть мне дадут кусок хорошего хлеба и фунта четыре или пять винограду, в нем не может быть отравы; да наконец, не могу же я жить не евши. И если мы должны быть готовы отразить замышляемое на нас нападение, так нужно закусить, потому что кишки поддерживают сердце, а не сердце - кишки. Вы, секретарь, ответьте герцогу, моему господину, что все будет исполнено, точь в точь, как он приказывает, поцалуйте от меня руки госпоже герцогине и напишите ей, что я прошу не забывать одного, отослать письмо и мой пакет Терезе Пансо. Напишите ей, что этим она сделает мне несравненное одолжение, и я постараюсь отслужить ей чем могу. Да кстати можете поцаловать руку и господину Дон-Кихоту, пусть он увидит, что я человек не совсем неблагодарный. Вы же, с своей стороны, как отличный секретарь и хороший бискаец, можете сказать все, что вам будет угодно и что найдете нужным; теперь же приберите со стола, дайте мне поесть, и тогда я готов буду встретиться лицом в лицу с столькими шпионами, убийцами и волшебниками, сколько обрушится их на меня и на мой остров.

В эту минуту в залу вошел паж. "Один крестьянин", сказал он губернатору, "хочет увидеть вашу милость по какому-то очень важному делу."

- Странные право эти господа с делами, заметил Санчо. Неужели они не могут понять, что вовсе теперь не время говорить о делах. Разве мы губернаторы, мы судьи, не такие же люди из костей и тела? И разве не следует нам оставить тоже сколько-нибудь времени для необходимого отдыха, или им хочется, чтобы нас делали из мрамора? клянусь моей душой и совестью, если губернаторство останется в моих руках, - чего я не надеюсь, судя по тому, что я вижу, - так я научу уму разуму этих господ с разными делами. Сегодня, ужь так и быть, впустить этого крестьянина, но только увериться сначала не шпион и не убийца ли он?

- Нет, нет, господин губернатор, или я ничего не понимаю, или крестьянин этот должен быть добр, как добрый хлеб; - он такой святоша на вид, сказал паж.

- К тому же мы все здесь, заметил мажордом; бояться значит нечего.

- Господин метр-д'отехь, сказал Санчо, нельзя ли теперь, когда этот доктор Педро Черствый убрался отсюда, дать мне закусить, но только чего-нибудь поплотнее, хотя бы ломоть хлеба с луком?

- Сегодня за ужином мы постараемся вознаградить недостаток обеда, ответил метр-д'отель, и ваша милость будете вполне сыты и довольны.

- Дай Бог! проговорил Санчо.

В эту минуту вошел крестьянин, которого за тысячу миль можно было признать за прекрасного человека и прекрасного дурака.

- Господа, кто здесь губернатор? спросил он, входя в залу.

- Кто же может быть им, если не тот, кто сидит на кресле, ответил секретарь.

- Ну так поклон мой ему, сказал крестьянин, и упавши на колени, просил губернатора позволить поцаловать ему руку.

Санчо не позволил этого, велев крестьянину встать и спросил, что ему нужно?

- Я, ваша милость, начал проситель, крестьянин из деревни Мигуель Турра, находящейся в двух милях от Сиудад Реаля.

- Вот другой Тертавуера, сказал Санчо; говори, говори, любезный, продолжал он, я же скажу тебе только, что я очень хорошо знаю Мигуэль Турру, она не далеко от моей деревни.

- Я, ваша милость, продолжал крестьянин, по милости Божией, обвенчан перед лицом и по обряду святой римско-католической церкви; у меня два сына - оба студента, младший - учится на бакалавра, старший - на лиценциата. Я вдовец, потому что жена моя умерла, или лучше сказать ее уморил плохой лекарь, прослабив ее в то время, когда она была тяжела; а я, ваша милость, думал было, если-бы Бог дал мне сына, сделать из него доктора, чтобы не завидовал он братьям своим лиценцианту и бакалавру.

- Выходит, значит, что если бы жена твоя не умерла, или не уморили ее, сказал Санчо, так ты не был бы вдовцом.

- Никогда не был бы, ответил крестьянин.

- Ты однако к делу скоро идешь, заметил Санчо. Поторопись, любезный; теперь, скорее время спать, чем говорить о делах.

- Так вот, ваша милость, тот сын мой, продолжал крестьянин, который учится на бакалавра, влюбился в одну девушку, на нашей же стороне, Клару Параличную, дочь Андрея Параличного, очень богатого крестьянина нашего; и эта фамилия их Параличный происходит не от их рода, не от их земель, а потому что весь их род был разбит параличем, оттого они и называются параличными; и однако, нужно правду сказать, Клара эта - словно жемчуг восточный, такая она красавица. Если ввглянуть на нее справа, похожа она на полевой цветов; взглянуть слева, слева она, пожалуй, не такая красивая, у нее с этой стороны глаза недостает, от оспы пропал. И хоть сама она рябая, и ямочки у нее большие и глубокие, однако все влюбленные в нее говорят, что это не ямочки, а овраги, в которые сваливаются души их. Она, скажу я вам, такая чистоплотная, что о ней говорят, будто собственно от того она и курносая, что не хочет марать своего лица, и нос у нее действительно словно убегает от рта. И со всем этим, она красота неописанная, потому что рот у нее большой, такой большой, что это был бы рот просто на редкость, еслиб не случилось такой беды, что не хватает в нем десяти или двенадцати зубов спереди и сзади; о губах уж я не говорю оне такие нежные и тонкие, что если-бы можно было размотать их, так вышел бы целый моток; только по цвету оне не похожи на обыкновенные губы, и оттого кажутся просто удивительными: - какими то синевато-зелено-лиловыми. Пусть господин губернатор простит мне, что я там подробно описываю эту девушку, ведь в конце концов она все же должна сделаться моей дочерью, я ее очень люблю я мне она кажется очень красивой.

- Описывай ее, сколько тебе угодно, отвечал Санчо, описание это чрезвычайно забавляет меня, и еслиб я пообедал, так мне не нужно было бы лучшего десерта, как портрет этой красавицы.

- Мне вот только и остается сделать этот портрет, чтобы услужить вам, сказал крестьянин, но будет время, когда и мы станем кое-что, если теперь мы ничто. Когда бы, ваша милость, и мог изобразить, продолжал он, перед вами рост ея, так просто удивил-бы вас. Да только нельзя этого сделать, потому что она сломана и согнута на двое, и колена у нее приходятся прямо против рта; не смотря на это можно, однако, заметить, что если бы она могла вытянуться во весь рост, так достала бы головой до крыши. Девушка эта давно-бы отдала руку моему бакалавру, да только беда, что не может она никак протянуть этой руки, она у нее перевязана; и только по её длинным и круглым ногтям можно судить, какая это прекрасная рука.

- И отлично, перебил Санчо; теперь предположи, мой милый, что ты ужь описал ее с ног до головы и скажи, чего тебе нужно от меня? говори прямо без поворотов и оборотов, без удлинений и растягиваний.

- Я бы хотел, ваша милость, ответил крестьянин, чтобы ваша милость сделали милость пожаловали мне письмецо в отцу моей невестки и попросили бы его поскорее сыграть эту свадьбу, потому что мы, слава Богу, ни богатством, ни родом, словом ничем не можем гордиться один перед другим. И, если говорить правду, так в моем сыне, ваша милость, сидит чорт, и нет того дня, чтобы злые духи не смутили его три или четыре раза; чорт его раз дернул упасть в огонь, и оттого лицо у него стало похоже на старый пергамент, такое оно морщинистое, и глава у него немного текущие и гноящиеся. Но за то характер у него просто ангельский, и еслиб не дулся и не мучил он сам себя, так это был бы святой человек.

- Больше ничего тебе не нужно? спросил Санчо крестьянина.

- Нужно бы еще, да только боюсь я сказать, проговорил крестьянин. Ну, да куда не шло, не должно же это сгнить у меня в желудке. Я бы, ваша милость, осмелился просить вас, чтобы вы помогли хозяйству моего бакалавра и пожаловали ему триста или шестьсот червонцев в приданое; вы сами знаете, нужно же молодым кое-что иметь, чтобы жить своим хозяйством, чтобы не попрекали их тесть и свекор.

- Не нужно ли тебе еще чего-нибудь? спросил Санчо; говори, пожалуйста, не стыдись.

- Нет, ничего мне больше не нужно, сказал крестьянин. В ответ на это разъяренный губернатор встал с своего сиденья и, схвативши кресло, гневно закричал:

- Клянусь Богом, болван, мужик, невежа, если ты не исчезнешь сию же минуту из моих глаз, так я раскрою тебе череп этим стулом. А ты рисователь дьяволов, бездельник, сволочь ты этакая, нашел ты время просить у меня шестьсот червонцев! Где я тебе возьму их, болван! и если бы даже они были у меня, так с какой радости я бы дал тебе их, безтолковый мужик! Мне что за дело до всех твоих параличных и до Мигуэль Турры. Вон отсюда, или клянусь жизнью герцога, моего господина, я сделаю то, что сказал. Ты, как я вижу, вовсе не из Мигуэль Турры, а какой-то хитрый плут, которого чорт из ада прислал искушать меня. Скотина! я губернатором всего полтора дня, и ты хочешь, чтобы ужь я шестьсот червонцев припас для тебя.

Метр-д'отель подал знак крестьянину уйти, и крестьянин, понурив голову, вышел, притворяясь, будто он страх боится, чтобы губернатор не привел в исполнение своих угроз; плут превосходно сыграл свою роль.

Но оставим Санчо с его гневом и пожелав ему успокоиться, возвратимся к Дон-Кихоту, которого мы оставили с лицом, покрытым компрессами, заживлявшими раны, нанесенные ему котом. Рыцарь поправился от этих ран не ранее недели. Этим временен с ним случилось то, что Сид Гамед обещает рассказать с тою же точностью и правдивостью, с какими он рассказывает самые мелочные происшествия этой истории.

Мигель Де Сервантес - Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 6 часть., читать текст

См. также Мигель Де Сервантес (Miguel de Cervantes) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :