Сэмюэл Ричардсон
«Памела, или награжденная добродетель.. 1 часть.»

"Памела, или награжденная добродетель.. 1 часть."

Аглинская нравоучительная повесть

ПРЕДИСЛОВИЕ французского переводчика

Не большое сие Сочинение столь благосклонно в Англии было принято, что в один год оного пять тиснений вышло. Оное доказывает, что издатель умел найти вкус общественной; однако же оно также как и прочия, было подвержено порицанию. Но где найти такое творение, которое бы не порицалось! Сид (* Г. де ла Бруера.) есть из лучших Поем, какую только сочинить было возможно; не оставлено было без осуждения. Следственно не должно казаться удивительным, что и Памела была осуждаема. Однако я не стану сравнивать оную с Сидовым порицанием. Памелины Порицатели столь слабы и столь не справедливы, что не достойны и внимания. В противном же случае ежели найдутся такие, кои и достойны, то издатель сам на оные отвечать может, когда заблаго рассудит.

Но оставя сие, стану говорить о переводе моем: я старался зделать ево столь близким, сколь возможно было, в рассуждении не сходности языков. Известно, что Аглинской язык не столь ограничен как Французской; в нем бывают такие выражения, кои во Французском не позволяются. И легко бы можно было показать множество в том примеров, ежелиб понадобилось. Сия то и была причина, которая принудила меня стараться изъяснить точной смысл Сочинителев, а не следовать строгому наблюдению в ево выражениях. Однако не надобно забыть и то, что большая часть его писем писаны шестьнадцатилетнею девушкою, то и следственно, чтоб слог оных отвечал и летам ее и полу.

Уповательно, что мысли о человеколюбии, добродетели и Вере, также как и о разных Характерах искусно выведены в подлиннике сего сочинения причиною, что оно столь благосклонно было принято Агличанами, сие то и обнадеживает меня ласкаться, что также и прочие Иностранцы благосклонно и с удовольствием читать сей перевод мой будут. Еще одно слово только скажу: сей перевод произошел под руководством Сочинителя которой зделал мне одолжение, снабдя не большим числом прибавления и поправления. А как желал я быть известен о нравах тех, о которых упоминается в сей повести, то Сочинитель был столь ко мне снисходителен, что сообщил описание о некоторых особах, о коих он упоминает в последнем своем издании, чего не имеется в пяти первых; ибо он тогда позабыл о том вспомнить.

ПИСЬМО К ИЗДАТЕЛЮ ПАМЕЛЫ.

Государь мой,

Посылаю к вам рукопись Памелы, которую я читал с несказанным удовольствием. Писана она в приятной простоте с такою правдою, какой найти весьма редко в книгах сотворенных для научения и забавы. Она трогает сердце и пленяет разум, все приключения ее естественный и заставляют брать во всем участие. Должности вообщежитии показаны со всевозможною ясностию, слог соответствует свойствам тех, кои выведены на зрелище сей повести. Я следовал в степени сей Героини повсюду и брал совершенное во всех бедах ее участие, крайне беспокоился, боясь ужасных обстоятельств и худых следствий, от достохвального её супротивления, во все предприятии её мысленно мешался, которые она ко убежанию своему устроевала, бывал много ею доволен, а иногда и сердился на нее, а особливо во время ее заключения в доме Лорда Б... Доволен был намерением её побега, по том опять сердился за то, что от страха все те достохвальные намерения её изчезали; истинно сожалел о её нещастиях, так как о моих собственных, видя как она в своей надежде обманывалась, и как все её предприятия в ничто обращались. Одним словом вся книга сия так чувствительна, что не возможно читать оную и не иметь совершенного участия в её горестях.

Она в себе содержит тысячу изрядных нравоучений, и своею добродетелию подает пример многим. Сия страдательница следовала по стезям добродетели всюду, без гордости и упрямства. Она так вкоренена была в её сердце, что в самых её горестях, никогда с нею разлучится не хотела, и никогда не помышляла о своей свободе, пожертвуя честолюбию бесценное свое сокровище; и хотябы ни каким средством, вольность получить было уже не возможно, она любя свою непорочность, среди самых хитрых подлогов и опасностей, заключила скорее погибнуть, нежели что противное целомудрию и поруганию достойное зделать. Я рассматривая сию книгу одно нахожу чрезвычайным и могу сказать, что особливого примечания достойным, которое всякого во удивление привесть может.

Здесь видна молодая и чрезвычайно пригожая девушка, рожденная в подлости и нищете. Никово не имела ктоб мог ее защитить и подать помощь. Ни каких наук в простом своем воспитании не знала, кроме собственных примечаний, или от чтение малаго числа книг, в бытность у ласковой и добродетельной госпожи своей, и привыкши уже в роскошной жизни, хотела лутче с великою радостию возвратится в прежнюю нищету свою, нежели озлобить добродетель и с нею разлучиться. Она презрела великое богатство, подвергла себя терпению многих бед и напастей, и могла супротивлятся такому человеку, которого она и сама не ненавидела, но еще в пользу его была и предваряема, почитая его достоинствы, а только не терпела страсть его. Она умела так хитро отвратить все, предпринимаемые им намерения, и продерские ухищрения уничтожив, что он вместо гонителя зделался сей бедной девице покровителем и защитником, а наконец на ней и женился.

Во все мои чувства вливалась сладость, когда я читал её Письма, которые она писала во время своих несчастий. Все её рассуждения наполнены были приятностию и осторожным предприятием. К родителям своим писала откровенно и безо всякого притворства, даже что и самомалейшие частицы, сокрытые в её сердце были видимы.

Я не могу надивиться, для чего так долго размышляли напечатать сию нравоучительную книгу, которая в своем роде не много подобных имеет, и которую желаю видеть напечатанну, в самой той простоте, в какой написана. Она усладит читателей и понравится лутче, нежели все те, которые украшены витиеватым слогом, и которые похожи бывают на не хорошо написанную картину, покрытую завесом, или на прекрасную сшитую, одетую богатым платьем, из под которого не видно искусства художника; по чемуб и сия книга погружена была во глубину пышных слов и речений высокопарных; чрез чтобы и самое естественное изъяснение в празднословие превратилось. И для того я думаю Памелу оставить лутче так, как она сама себя представляет, пускай её речения останутся так, как оные есть безо всякого украшение. Красноречие хотя и приятно для читателя, но оно никогда не может восхитить и тронуть сердце. Я восхищаюсь видя Памелу в простой крестьянской одежде, в которой она тогда была как возвратится хотела к своим родителям, оное платье более прилично её непорочности и приятной простоте, нежели то, которое дарила ей покойная госпожа ее.

Одним словом сказать государь мой, книга сия для многих будет полезна, ибо многие, и очень многие люди, испорчены вредными и развращенными Творениями, и я еще не читывал ни одного, дабы молодым мужеского и женского пола особам, осмелился из оных которое одобрить, и не могу обнадежить, что они найдут там много таких примеров, которым последовать должно. Все те которые я читал, по большей части вредят здравому рассудку и поселяют в сердца молодых людей желание к роскоши и любви.

Для самой их пользы, я и советую оную книгу на печатать. Она как забавлять так и научать их может. Они увидят сию Героиню почти не имеющую примеру, которая во всех своих несчастиях, с великим благоразумием и осторожностию поступала, так, что на какие искушения да и самые гонении не могли поколебать её добродетель. Я думаю, что конечно все девицы её состояния, славному сему примеру подражать не отрекутся, а при том и мущины; несколько оправдания иметь могут в том, что хотя и называют их хищниками чести и добродетели, но чрез сию книгу докажется, что и мущина удачи в том никогда иметь не могут, ежели строгое наблюдение добродетели бывает.

И так государь мой, мне кажется что сию книгу на печатать весьма будет полезно, и она думаю не долго будет сокровенна, ибо всякая фамилия, захочет в своем доме иметь Памелу, которая может подавать чести и не поколебимой добродетели ясные примеры. Будет исправлять заблуждающих в беспорядочной жизни, и исцелять волнующиеся и утопающия во страстях нравы, а может быть Памела, заставит и во всей Англия, где она на свет появилась, молодых девушек последовать осторожным её поступкам.

Ваш верной друг

и покорной слуга.

ПАМЕЛА,

или

НАГРАЖДЕННАЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ПИСЬМО I.

Я имею вам сообщить великой печали причину, однако препровождаему некоторым утешением, печаль та что моя любезная госпожа умерла в той болезни, о которой я уже с вами говорила: она нас оставила всех в грусти несказанной, для тово что была чрезвычайно милостива; ко всем своим служителям, я боялась когда вошла к ней в службу быть при ней спальницей, чтоб без пристанища не остатся, не быть принужденной к вам возвратится, которые себя с великою нуждою содержать могут; в бытность же мою у ней она по своей крайней ко мне милости научила меня писать, шить, Арифметике и другим знаниям изрядным над меру моево состояния, и по тому не легко бы мне было употребить себя в такую работу, для которой я от вас рождена, но когда моя без прикладная госпожа лежала на смертной своей постеле, и точно за час до исходу своего духа, Бог, которого мы уже довольно в нуждах помощь и покров знаем, вразумил ей всех своих служителей поручить в не оставление нашему молодому господину, и когда дошло говорить обо мне я стояла подле ее зголовья плача и рыдая, она сказала ему любезный мной сын. Остановилась и собрався потом с силою говорила, не оставь бедной Памелы. И те почти последние из уст её слова. В тотчас глаза мои залились слезами... Не удивляйтесь видя на письме сем тех горесных слез капли.

Но что делать, надобно Божией воле исполнятца... Вот и причина моего утешения в том, что я не буду принуждена возвратится и чинить затруднение вам моим любезным родителям для того, что господин наш сказал, я аасВ девушки неоставлю, а твой, Памела! говорил взявши меня при всех за руку, ради матери моей я буду друг верной, ты будешь смотреть у меня за бельем, бог воздай ему! и вы любезные родители молитесь Творцу нашему и Богу, да излиет на него источник святой своей благодати. Он всем своим служителям велел зделать печальное платье, и подарил жалованье годовое, мне же ничево определено еще небыло, за тем, что покойная госпожа наша обещала наградить меня по моим услугам и поступкам, то он так же приказал и мне сшить черное платье, а в награждение дал мне из своих рук четыре Гинеи (* Аглинская золотая монета на Российские деньги, четыре рубли пятдесят копеек.) и несколько денег серебреных, которые в кошельке матери ево остались, тоже подтверждал что он меня не оставит и будет ко мне ласков, зная, что я верна была матере его и прилежна. Те четыре Гинеи я к вам посылаю, а меня благодать Вышнего не допустит терпеть нужды. Вы можете заплатить долги ваши, а остаток употребить на свое нужды. Ежели я получу больше, то знаю, что моя есть должность всячески оказывать свою истинную благодарность, помогая вам в нужд в чем я всегда и буду старатся. Вы старались об мне тогда, когда я еще не в состоянии была сама в себе найти помочь, равно как во протчих ваших детях, что бы мы без того были? Послала к вам деньги с нашим человеком Иваном, только он про то не знает, я их завернула в бумагу, чтоб не стучали, в коробочку положила где бывало госпожи нашей лекарство, берегитесь при нем открыть.

Знаю дорогие родители мои, что я вам не меньшн наношу печали, равномерно как и увеселений, но неоставте в молитвах свою Памелу, которая во всю свою жизнь будет

Ваша покорнейшая Дочь.

В сей час я испужалась несказанно, когда, вдруг как я стала сие письмо печатать в спальне покойной госпожи моей, вошол господин наш. Боже мой! как я устрашилась и хотела было поскорее письмо в пазуху спрятать, но он видя меня трясущуюся, в страхе, с усмешкой спросил. Кому писала ты Памела? Я в моем ужас отвечала ему торопеся, прошу прощения государь мой! только к отцу и матере моим письмо написала; покажи мне, говорит он, хорошоль ты писать научилась. О как много объял стыд меня в бесприкладном смятении, а он между тем взял из рук письмо, и читал с конца до другова, а прочитая опять мне отдал, не прогневайся государь, я ему повторила, не знаю сама в чем я извинялась? он всегда почитал своих родителей, так за чтож бы гневатся, что и я моих почитаю, так то и правда что он не осердился, взяв меня за руку сказал, ты изрядная девушка, очень хорошо Памела, что так учтиво поступаеш с родителями твоими, при их старости, я за то не сержуся, будь верна и прилежна исполнять свою должность; дела твои мне приятны, и притом еще сказал, куды Памела, ты хорошо пишешь и правописание уже нарочито знаешь. Вижу, что труды на учить тебя, покойной матери моей непропали, она всегда говорила, что ты читать любишь? Выбери себе из оставших после её книг, которые угодны, и старайся знанием украсить ум твой, но при том убегай таких книг, которые ум помрачают, и тебе быть могут вредны. Во время всех его разговоров я только плакала, и поклонясь, будучи милостию его смущенна, думала что такова доброва человека другова нет на свете. Вижу, что еще другое письмо из сей приписки может быть долее перьвого, для того окончаю, напоминая еще, что буду во весь век мой не пременна

Ваша покорнейшая Дочь,

Памела Андревс.

ПИСЬМО II.

ответ на перьвое

Моя драгая Памела,

Письмо твое совершенно нам с матерью твоею навело печаль, и несколько утешения; в истинну тужим о смерти госпожи твоею, которая так много о тебе попечения имела, стараясь изрядно воспитать и научить тебя, и вовсе четыре года дарила тебя платьем, бельем и другими вещами, так что и дворянке носить не стыдно, но страх нас беспокоит в том наиболее, чтоб ты видя себя теперь пред прежним столь счастливу, не была попользновенна на что нибудь безчестное и грешное в свете. Все говорят, что ты велика стала и стройна, а ныне сказывают что ты и очень пригожа, а и в правду ежелиб ты не дочь моя была, я бы и сам тебя похвалил когда тебя видел, тому назад месяцов шесть. Но что то все будет, ежели ты погибнешь и раззоришся без помощи? Без шуток любезное дитя, мы начинаем о тебе крушится? Подумай, что богатство на свете, когда нарушится совесть, живучи бесчестно? Правда, что мы очень бедны, живем в великой скудости, хотя преж сего живали и гораздо лутче, как ты сама знаешь, но лутче желаем есть сухой хлеб и пить воду из тово рва, которой я ископал своими руками, нежели жить раскошно в довольствии; купя сное непорочностью твоею.

Я не думаю, чтоб господин твой имел такое злое намерение, но он тебе дав столько денег, говорил милостиво и хвалил тебя, а всево более нас мучат; о! вредные слова, будь верна, исполняй свою должность, ты мне будешь нравна, те самые слова смертельно нас огорчили.

Я говорил о том соседке нашей Мумфорд, ты знаеш, что сия честная вдова у господ живала, та нас порадовала не много, сказав, что так водитца в знатных домах, у них, когда кто умрет то людям дают деньги, а особливо ежели госпожа, то все деньги, что у нее были в кармане отдают горнишной девушке и другим которые, вовремя болезни у постели сидели; да лих для чегоб ему так быть ласкову. Для чегоб ему бедную девку дважды за руку держать? Так как ты писала! зачем бы ему читать твое письмо, и хвалить, что ты хорошо пишешь? Для чегоб ему позволить тебе читать матери своей книги? ей! ей! любезное дитя! мы трясемся в страх о тебе помышляя: а ты так очень милости ево кажешся рада и веселишся сладостным ево речам, (которые, я признаюсь, что тебе можно принять за милость ежели только от доброго сердца происходят); куда как мы боимся... Дорогая дочь моя, боимся говорю, чтоб к тебе чрез чур много лишней благодарности не явилось, и чтоб ты ему от признания не пожрала в воздаяние свою добродетель, сокровище такое, которое ни с чем на свете несравненно.

Хотя я к тебе пишу письмо и велико, только и еще нечто прибавлю, что мы в средине живучи нищеты, всегда надежду нашу ка единого Бога полагали; мы всегда чистоту хранили, и надеемся чрез то благополучия достигнуть; толькоб мы жили в добродетели на свете; хотя участь наша и зла в здешней жизни, и ежели ты любезная дочь! свою не взлюбиш непорочность, то не сносная печаль скоро взяв нас за седые наши волосы, во влечет во гроб меня и с материю твоею"

Ежели ты нас любишь, и хочешь благословения Божия и будущего спасения желаешь, мы тебе приказываем быть осторожной, и ежели приметишь, что хотя малое, предначинают противное твоей добродетели, оставь все и скорее беги к нам, мы лутче тебя хотим видеть в лоскутках и в поле на работе, нежели слышать, что дочь наша за что нибудь суетное и временное предала добродетель.

Мы с радостию приемлем присланные от тебя деньги, в знак любви твоей и почтения, и пока будем в беспокойстве, никуда их тратить не станем, чтоб в твоем бесчестье не иметь доли, мы завернули Гинеи в трепицу и положили под притолоку да окне, боясь, чтоб их не украли, и молясь о тебе Богу, посылаем свое благословение,

Твои беспокойные, но доброжелательные,

Отец и Мать.

Иван и Елисавета Андревс.

ПИСЬМО III.

Мой дорогой Родитель.

Признаюсь, что мне ваше письмо великое навело беспокойство; и вместо тово, что мое сердце прежде наполнено было благодарности, за милость моево господина; пронзилось страхом и недоверкой, но еще льщу себя, что ничего не достойного своей славе не делает. Что ему прибыли погубить вечно бедную девку? более всево меня печалит то, что вы в моей осторожности и добродетели кажетесь сумнительны, ах нет! любезные родители не бойтесь и верте что во век я ничево тово не зделаю, что может седые ваши волосы во гроб свести с печалию. Тысячу раз лутче захочу умереть, нежели что нибудь противное сделать моей должности. Ах! будте в том надежны и дайте с той стороны непоколебимой покой вашему сердцу, нет ничего что я жила столько времяни в довольстве и в надмерном почтении моей природы, но могу с радостию возвратится к моей нищете прежней, и в худой одежд могу довольствоватся хлебом и водою, и скорее к тому склонюся нежели захочу потерять честь и добрую славу, кто бы ни старался искушать, в том будте надежны, и имейте мнение полутче,

о вашей покорной Дочери до смерти.

Господин мой без пременно ко мне ласков. До сего времени я ничего не вижу чтоб меня устрашало. Госпожа Жервис наша смотрительница со мною весьма снисходительно поступает, и все протчие служительницы ко мне ласковы. Всеконечно уже невозможно чтобы они все взяли противу меня намерение злое; а думаю, что они кажут мне только учтивость, я льщу себя всегда в моей жизни иметь такие поступки; чтоб честные люди никакой не имели причины меня возненавидеть, и ни ктоб не захотел учинить зло мне. Наш Иван часто ходит в вашу деревню, я ево упросила всегда заходить к вам, для тово только чтобы вы чаще обо мне уведомлены были словесно, или письменно, что более я пишу, то более и тверже становитца рука моя.

ПИСЬМО IV.

Дражайшая матушка.

Последнее письмо писано было к батюшке, в ответ на ево письмо, севодни намерена к вам писать, хотя тем и покажу вам, много пустова тщеславия. Надеюсь, что гордость и роскошь никогда самой себя забыть не доведут, надобно признаться, что человек в сердце рад когда ево хвалят и доволен. Знайте, что Милади Даверс (все равно хотя вам не сказывать, что то сестра нашего господина) целой месяц у нас гостила, и старалась меня узнать особливо, советуя мне всегда быть осторожной, но милостиво мне говорила, что я пригожа и что все люди любят меня и хвалят, советовала мне никогда короткого обхождения не иметь с мущинами, а всегда их почитать и удаляться, чрез то лутче привлечешь их к себе почтение.

А всего более приключило мне радость то, что мне сказала госпожа Жервис; а я вам точно описываю. Господин наш и Милади Даверс обо мне говорили, она ему сказала, что изо всех девок, которых она видала, я пригожее всех, и что мне неприлично быть в доме молодого мущины, потому, что на ком бы он ни женился, жена в своем доме меня терпеть не будет, Он напротиву уверял ея, что я уже хорошие успехи в науках имею, и живу постоянно и осторожно, имею ум не по моим летам, и что весьма будет сожалительно ежели то, что меня славит, будет притчиною моего главного несчастия. Не лутче ли она сказала Памеле жить у меня? С радостию, отвечал господин мой, я очень доволен буду видеть ее в таком хорошем месте и применении. Изрядно говорила сестра ему, я о том посоветую с Милордом, и при том спросила как я стара? Госпожа Жервис сказала, что мне в Феврале месяце минуло пятнатцать лет. Ах! она подхватила, ежели етот зверок, (так она называла всех молодых девокъ) будет жить осторожно, то еще в красоте и уме будет больше иметь совершенства.

Теперь дорогие мои родители хотя то все от меня и тщеславие, но вы не уж ли не обрадуетесь со мною равно, узная что господин мой разлучается со мною, отпуская меня охотно, из своего дому? Сие довольно доказывает, что он ничево со мною не думает худова. Иван скоро торопитца ехать, и мне нет более времяни, как еще сказать вам, что я есмь и буду во всю жизнь мою.

Ваша осторожная и покорнейшая Дочь.

Ныне без всякой опасности, деньги можете употреблять на свои нужды.

ПИСЬМО V.

Иван намерен ехать в вашу деревню, я захотела писать к вам, знаю что он верно к вам приносит мои письма, или какую посылку. Сказывает что он особливую чувствует радость когда вас видит и говорит с вами, и всегда видя вас толь совестных и добродетельных, почерпает от вас всегда что нибудь в свою пользу. Тужит рассуждая о вас, и винит счастье, что такие добрые люди на свете терпят нужду. Дивится, что вы любезный Отец умея хорошо писать и в состоянии будучи показывать, имея школу принуждены были оставить и наживать хлеб тяжкою работой, но я щастлива тем более, что родилась от таких родителей добродетельных, нежели бы была от какой знатной фамилии, да не такова житья добраго.

Об отъезде моем к Милади Даверс ни чево не слышно, здесь я со всяким покоем, госпожа Жервис содержит меня и любит, как дочь свою родную, тото женщина благочестивая смотрит за добром господским, так как за своим собственным, непрестанно мне полезные твердит советы, могу сказать, что кроме вас ни ково так как её не люблю на свете. Очень хорошей в доме учредила порядок, и оной не нарушимо содержать знает, и мы все великое к ней почтение имеем, часто заставляет меня читать перед собою, любит только одни полезные книги, всегда читаем когда одни с нею остаемся, и кажется, что я в тот час сижу с вами. В один день услышала она, что Гендрих наш лакей не весьма честной человек, не обыкновенно назвал меня как мне послышалось моя дарагая Памела, и хотел поймав поцеловать. Вы можете легко вздумать как зло я на нево осердилась, госпожа Жервис начала бранить ево не милосердо, и весьма на нево за то сердита, мне же благодарила проговаривая, что очень мною довольна за то, что умею молодых ребят своею тихостию и постоянством принуждать отдавать должное почтение. Скажу правду, что я не спесива противу всякого учтивства, только не могу терпеть, когда холопи на меня ласково смотрят, и устремляя взор свой так, что будто хотят видеть самую средину сердца, я же помилости госпожи Жервис всегда пью и ем с нею за одним столом, и очень мало по тому мне видется с ними есть время, я могу сказать, что мне здесь не худо. Не все правда они со мной поступать хотят безчинно, зная, что госпожа Жервис меня любит, боятся ее много, для тово, что она сама дворянка и несчастье принудило ее питатся, служа в чужом доме.

Вижу, что письмо мое велико становится, люблю писать, только боюсь вас утрудить, начиная писать, хотела токмо о том уведомит, что мне нет ныне ни какой опасности жить здесь, истинно дивлюсь сама, что не рассудительно беспокоилась прежде напрасно, хотя и от вас в том предувещание было, сходное родительской любви вашей, и которое во мне возвышает к вам почтение. Я надежна, что господин мой не захочет подлости мешать в свои дела и тем себя обезчестить, причиня гибель бедной девке. Вы знаете что то помрачит ево добрую славу. Он может жениться из лутчих фамилий здесь в краю, гдеб захотел выбрать невесту надеюсь, не откажут. Севодня писать полно остаюсь.

Ваша покорная Дочь.

ПИСЬМО VI.

Мои дорогие Родители!

Господин мой от того времени как я к вам последнее письмо писала, очень много показал милости своей, подарил мне из оставших после Матери своей вещей много, а именно: богатое платье, полдюжины рубашек, шесть платков тонких, три передника камортъховых, четыре полотна Голандские, платье сшито из белова штофу, очень хорошо для меня и богато, ежели бы не боялась, тем ево прогневать, я бы лутче продала платье, а деньги к вам послала, гораздо бы то было мне приятнее.

Не испужайтесь вы с нова, и не подумайте что он имел какое нибудь худое намерение, нет я вас уверяю, госпожа Жервис при том была, как он мне давал подарки, в то же время он и ей множество подарил из платья, и просил, чтобы она в память матери ево носила, которая ее много любила. А когда он отдавал все те вещи, то сказал вот тебе Памела, переделай платье чтобы было тебе в пору, и когда пройдет троур, носи, поминая госпожу твою, спроси у госпожи Жервис, как она тебя любила, я желаю чтобы ты жила так постоянно и осторожно всегда, как ныне, то все люди будут тебя любить.

Не могу сказать, как много я дивилась его милости, за которую благодарила сколько было можно, также и госпоже Жервис за то, что она свидетельствовала в делах моих добрых, ему я говорила, что всячески буду старатся заслужить большую ево ко мне милость.

Куда как приятно в свете и славно людям добро делать, одному только я тому завидую в великих людях, что они кому за хотят, добро могут делать; а кто же, и не за хочет такие дела делать, которые славны и внутренне приятны; я всегда почитала изрядным человеком нашева господина, так, как все об нем толкуют, а когда он дарил нас платьем, то такой вид казал, приятной и веселой, что он мне ангелом показался.

При том спрашивал, чужаюсь ли я от всех молодых робят в доме, и говорил, что я очень хороша и по тому многие будут подводить подлоги, и ежели оплошаю, могу пропасть во все, еще в самых красных днях моих; госпожа Жервис все доброе обо мне говорила, и пользуясь сим случаем разширяла обо мне хвалы, я же льщусь притом, что она ничево лишнева не сказала, сверх тово чево я стараюсь быть достойно; еще уверяю вас, что по вас ее первую любить буду на свете.

Ваша всегда покорнейшая Дочь.

ПИСЬМО VII.

Мой любезный Батюшка.

После письма моево к вам последнева, господин мой много мне еще подарил вещей, меня в кабинет покойной госпожи нашей, и выдвинув ящик, дал мне два убора на голову самой тонкова кружева из Фландрии, три пары шелковую башмаков из которых две еще почти не ношены. У госпожи моей ноги были очень малы. На третьи изрядные серебреные пряжки, а оное все мне очень в пору, лент разных и фонтанжей разноцветных, четыре пары самых тонких бумажных чулок, да трои шолковых и две юбки богатых. Я смущенна была от радости духом, видя так много милости, и долго не могла промолвить, стыдилась принять за тем, что госпожи Жервис не было в то время, ежелибы она была, то бы нет ничево, а принела думаю не весьма учтиво и приятно для тово, что он усмехнувшись сказал, не стыдись Памела, разве ты думаеш я не знаю что хорошинкие девочки чулками и башмаками щеголяют.

Сии слова меня в такое смятение привели, что я чуть с ног не упала, вы легко поверите, что мне на то нечево отвечать было, как дура заплакала, и поклонясь, вон пошла, застыдясь по самые уши, хотя ничево худова небыло в словах ево, только я не знала, как разуметь их. Пришед об оном сказала госпоже Жервис, но она мне твердила, что Бог вложил ему в сердце желание мне добро делать, и что я должна умножить прилежность; а ей кажется что он для тово меня наряжает, чтоб лутче мне показатся к Милади Даверс.

Между тем ваши милостивые предъувещании мне во ум приходят, и они причиною, что я не так приняла ево подарки, как было бы должно, однако не думаю ничево в том худова, илиб какое было зло, под видом добра скрытно, какая ему прибыль будет? погубить бедную и простую девку какова я, с другой же стороны не должен ли он опасатся, что все знатные девицы ево зато возненавидят, и будут презирать. Но ежелиб тот страх, которой вы мне в сердце вкореняли был для тово только, чтоб ему не обесчестить себя, я бы не весьма беспокоится стала, а то знаю, что то для моей главной пользы, мне боятся и не верить должно, только вижу, что все ево благодеяния беспристрастны, и тем заключаю, что все в нашу пользу. Боже помогай вам любезные родители, надеюсь, что вы всегда своего благословения изливаете источник на ту, которая век будет.

Ваша покорнейшая Дочь.

ПИСЬМО VIII.

Моя драгая Памела.

Ни чево не могу боле как возобновить мое мнение, о милости к тебе молодова господина, и разговорах ево о чулках с башмаками, может быть он ни какова худова в том мнения и не имеет, но я думаю, что быть видь очень легко может и что в том за висит щастье временное и вечное любезной моей дочери, так не трудно страху потрясти во мне все члены, вооружай себя любезная дочь противлятся всему злу, которое притти может, заключи скоряй потерять жизнь свою, нежели честь; хотя сие подозрение которое я тебя иметь заставляю, и убавят веселие твое и удовольствие, получая знаки милости твоево господина, но какое то веселие, которое тленные вещи поселят в сердце с ущербом совести.

Правда, что подарки, которые он тебе дал, изрядны, но тем боле они подозрительны быть могут, ты же говоришь, что он тебе как ангел показался, я правильно боюсь, чтоб те подарки и его ласковость, не произвели на сердце твоем вредного действия, хотя ты совести и рассуждения по твоим летам очень много имеешь, но как не боятся, когда я вспомню, каким искушением подвержена девка пятнатцяти лет, живучи среди самых роскошей, близ молодова и легкормысленнова дворянина, на пример ежели он такой, и может властию принудит ко многому, будучи господином.

Я тебе приказываю любезная дочь, ежели хочешь иметь наше благословение, даром что мы нищи, быть осторожной: ибо от тово худова ничево не будет, и когда госпожа Жервис такая добродетельная женщина, мы с матерью несколько спокойны, и чаем, что ты ничево от нее скрывать не станешь, и будешь следовать добрым ее советам; а притом посылаем к тебе наше благословение, обнадеживая, что мы больше себя о тебе просить будем Бога: остались.

Твои доброжелательные

Отец и Мать.

Бойся тому верить когда говорят тебе, что ты очень пригожа, и невозгордись своею красотою, тогда уже никакой хвалы достойна не будешь; постоянство и добродетель одна только есть красота девке. Пожалуй не забывай Памела!

ПИСЬМО IX.

Любезные мои Отец и Мать.

Больше не возможно иметь печали как я имею, будучи принуждена обьявить вам, что моя надежда перейти в дом Милади Даверс во все изчезла, она хотела, только господин мой не позволил, рассуждая, что племянники ее могут в меня влюбится, и могут меня прельстить и что мать ево, любя меня, во особливое смотрение ему поручила, то он за должность ставит, содержать меня в своем дом, и велел госпож Жервис меня хранить как дочь; госпожа Жервис сказала мне, что Милади, только потреся головою сказала, ах братец, и замолчала. Вы же меня так уже сумневатся во всем научили, что мне кажется, всякой час печальное предвещание, я еще о том госпоже Жервис ничево не упоминаю, не для тово, чтоб я ей не верила, но чтобы она меня не почла тщеславной, и самолюбивой, которая наполнясь хорошева о себе мнения, не видит превеликова разделения между собою и богатым дворянином, однако она и сама нечто из слов сказанных от Милади размышляя старалась вы разумевать, для чево только покивая головою сказала: Ах братец и замолчала! надеюсь что Творец человеколюбив мне подаст свою всякую помощь в той надежде. Я бы никогда беспокоится не стала ежелиб беспокойству можно было супротивлятся, а при том льщу себя, что мне совершенной и причины нет. О всем же что со мною будет, к вам писать буду чтобы вы непреставали давать мне полезные научения и молится.

О вашей печальной и беспокойной Памеле.

ПИСЬМО X.

Моя дарагая Мать.

Вы, и мой любезный Отец чаю уже в страхе, не имея от меня несколько недель писем, печальное приключение тому было притчиною, ныне оказалось ясно, что правильно сумнение ваше в научение мне было. Ах любезная Мать! я несчастлива! и очень много несчастлива! но однако не во все пужайтесь, любя добродетель, Бог сию любовь крепко вкоренил в мое сердце.

Ах тот Ангел! тот учтивой дворянин и тихой благодетель вашей бедной Памелы! которой по прозбе матери своей, в тот час, когда она расставалась с своим духом, должен иметь обо мне попечение, и боялся, что влюбится в меня племянники сестры ево, и для того не отпустил меня к ней, сей дворянин, хотя уже он не достоин оным назватся, дворянин говорю бесчестной, открылся своей служанке, и кажет свой вредные намерения; ни что мне так в свете ужасно не кажется и мерско, я ее ленясь писала, как и каким лукавством он открыл свое злобное намерение, но украл некто письмо мое, и незнаю, где оно девалось, думаю, что он ево похитил по ево чернодушию все станется от нево! когда уже он больше вреда мне чинил в своем предприятии, но что бы ни было, и что бы он с ним ни начал, везде посрамлен оным в своих делах явится, на противу же и в моих поступках не могу устыдится. Потому, что он и другие увидят, что я заключила хранить мою непорочность, и славятся добротой родителей моих, хотя они и бедны.

При первом случае обо всем вас уведомлю, ныне много стерегут меня. Он говорил госпож Жервис, Памела всегда бумаги перебирает, вели ей, что нибудь другое делать, от того времени я всегда белье перебираю, а ныне шью камзол ему, но о несчастие! бедное сердце хочет разорватся, когда вспомню, что в награждение мне вечной позор, и беду готовят, скоро обо всем вас уведомлю, надеюсь найтить письмо мое, а между тем.

Ваша печальная и убежденная Дочь.

В перед буду в письмах называть ево, он и ему, для тово что он о бесчестился в уме своем.

ПИСЬМО XI.

Моя дарагая Мать.

Я не могла найтить моего письма, и для тово раскажу вам как можно в речах коротких.

Изрядно мне было и спокойно несколько времени, после того письма, как я о удовольствии моем писала к вам в последнем, потом показались мне несколько причин к сумнению, потому что он начал на меня простирать взоры, которые ни чево доброва не значили, наконец пришол он ко мне в сад, где я сидя в беседке шила, госпожа Жервис только что меня оставила, и я хотела итьти за нею, но он сказал, постой Памела, не ходи, мне с тобою говорить нужда, ты все бегаешь, когда меня увидишь, власно, как бы чево боялась, вам можно легко узнать в каком я была смятении, потом собрався со всеми силами ему говорила, не прилично быть бедной вашей служанке пред вами, разве государь мой! что касается до услуг по моей должности и чину, надеюсь никогда не забыть почтения, которым я должна вам"

Изрядно, отвечал он, должность твоя того требует, я хочу, чтоб ты выслушала, что я тебе говоришь намерен, я не сказанно устыдилась и затреслась от страху, а особливо когда он меня взял за руку, видя, что ни кого близ нас не было.

Сестра моя, он говорить начал, (казалась мне, что был и сам в смятении) хотела тебя к себе взять, но онаб ни когда с тобой тово благодеяния не учинила, которым я тебя почтить намерен, ежели ты будешь верна и склонна; что ты думаешь? продолжал он речь свою с торопостию, не лутчель хочешь у меня жить, нежели у сестры моей? При том взор ево не сказанным ужасом пронзил мою душу, взор я видела смятенный и заблужденный.

Как скоро я возмогла говорить ему; сказала, Государь! мой, позволитель мне довесть себе, что вы не имеете супруги, а уже год прошел после смерти Матери вашей, я же желаю лутче итти в дом, и служить Милади Даверс, ежели вы позволите для тово, я хотела говорить... но он пресеча речь мою, сказал, куды ты еще глупа, и не разумеешь своей пользы, я тебя зделаю любовицею из служанки, ежели только склонна будешь, и не станешь сама своему щастию противлятся, и тотчас обняв поцеловал меня.

Узнайте теперь, что вся ево злость открылась, я затряслась в страх, все члены мои отнелись, ноги вдруг подломились, видя себя в руках ево без помощи. Он поцеловал с горячностию раза два, или три, как я думая, ибо тогда я с нуждой помнила, что я, и нечаянно вырвавшись из рук ево и хотела бежать из беседки. Когда он подлость вмешивает в дела свои, и возводит подчиненнова своево, дая власть владеть собою.

Хотя я в саду не отлучалась далеко от дому боеся несчастия, вытирала глаза свои не ходя в покои; а больше о том писать буду после, молитесь любезные родители Богу и на меня не погвевайтесь, я еще не отстала сего дому, где прежде мое услаждение и веселие было, ныне же обратилось в страх и мучение, но принуждена окончать скорее.

Ваша покорнейшая и верная Дочь.

ПИСЬМО XII.

Я буду продолжать мою печальную историю, осуша глаза мои, начала думать что мне делать, вздумала оставить дом ево, и бежать в соседнюю деревню и там ждать оказии к вам переехать, но не знаю пожитки мои взять, или оставить и ничего не брать с собою кроме что на мне, но вспомня, что до деревни полторы мили, а надобно итти дорогою окружною, но страх пройтить пужая, что на пути увидя меня в хорошем платье, могут злодеи приключить такое же нещастие, от которого убежать стараюсь, по том вздумаю, что публикуют будто ушла я и покрала там весьма не весело бы было, с такой худой славой к родителям моим возвратится, и так я желала быть на тот час в моем прежнем платье, в том одеянии простом и скудном, в которое вы с великим трудом нарядили меня, чтоб могла войти в службу, когда я еще была двенатцети лет во время моей милостивой госпожи покойной, иногда вздумаю сказать госпоже Жервис, и у нее просить совету, но запрещение ево, меня и от того удерживало, представляя мне в мысли, не равно он совершенно раскается в позорных делах своих, и вперед уже о том вспоминать не будет, к томуж госпожа Жервис в помощи ево необходимую имела нужду для пропитания, по не сщастливом моем приключении я не хотела что бы меня ради он осердился на нее, и лишил пропитания, в такой без конечной печали с нова рассуждая, что делать, я не знала на чем утвердится, в шед в свою спальню, сидела до самого вечера, прося извинить меня, что я к ужину не буду. Госпожа Жервис вошед говорила, для чего Памела мне без тебя ужинать? Я вижу ты печальна, скажи пожалуй мне причину? Я просила ее, чтоб она позволила мне спать с собою, сказывая, что я боюсь домовова, а надежна, что он такой добродетельной жене, как она, не чево зделать не смеет.

Ета причина не может быть правильна, она отвечала, для чево прежде ты не боялась домовова? Мне то во ум не пришло за ранее, однако нет ни чего, я тебе дозволяю, пойдем ужинать. Я просила ее меня оставить представляя, что от многова плача, глаза мои опухли, и по тому весь дом приметить может, а ей обещала сказать, когда спать ляжем. Она в том дала мне волю, и по ужинав спешила спать лечь сказавши всем, что ей одной неспится, и для тово меня берет с собою в спальню, чтоб заставить читать книгу, знаю, говорила она, что Памела охотница читать.

Как скоро мы одни остались в спальне, я ей о всем бывшем сказала, думала, хотя мне и запрещено сказывать, да когда и проведают, что я ей сказала, худова не будет. Разсудилась мне, что хранить такова роду тайну, стала не жалеть в то себя погружать, но лишится, и не иметь полезных ко отвращению советов, которые не обходимо надобны, в таком случае при том боялась и того, чтоб не подумал, что мое молчание более от того, что во мне прискорбного чувствия злой ево обиды нету, и храня тайну, подам ему попользновения более к тому поощрятся, былал мне притчина открытся! любезная Мать моя.

Госпожа Жервис, не могла, слушая, пробыть без плача, мешая слезы свои с моими, которые во все время, как я расказывала бедственное мое приключение, лилися; просила у нее советов, показала ее батюшкины письма, в которых она похваляла справедливое научение любить добродетель, при том просила что бы я не оставляла своего места, ты говорила она, так себя вела честно, то по сему и надеянья раскаяния надобно от нево, в делах тех, которые со временем устыдят ево, и не допустить болея подумать; я боюсь всего боле красоты твоей, в которую мущина как бы добродетелен нибыл, не волею влюбится может, сожалею, что не имею достатка, и не могу жить особливо, я бы тебя взяла и содержала у себя так, как дочь свою родную.

Вы сами мне приказали следовать ее советам, и для того я осталась смотреть, что будет дале, ежели он сам меня не выгонит из дому. Хотя вы в перьвом письме приказали убежать к вам, ежели будет хотя малая притчина мне ево боятса, но думаю любезные родители, что то не может не послушанием назватся, что я здесь осталась, уже бы я не могла ожидать от вас благословения ни добрых успехов в моих предприятиях, ежели бы была вам не послушна.

Во все утро на другой день я была печална, и в грусти села писать мое к вам большее итсьмо, так как я уже сказала, он сие увидя говорил госпоже Жервис, Памела бумагу только все марает, ей бы лутче можно что нибудь делать другое, когда я окончала письмо мое, то положила под столик, покойной госпожи моей, зная, что кроме его и нас двух ни кто туда не ходит, но возвратясь печатать, уже не нашла ево там где положила, а тово никто не видал, что бы господин наш в ходил в спалню, что меня очень с нова беспокоило. Госпожа Жервис тоже думала, что и я, что он каким нибудь манером унес письмо мое, из спальни, с того время он стал печален и сердит, и кажется равно меня, как и я ево убегает, но я тому очень рада, госпоже Жервис приказал он сказать мне, чтобы я не все время на письма употребляла. Сие очень подло, от дворенина читать мои письма, и смотреть, что я делаю. Довольно, что я в должности моей не ленива, ему противно то, что было на писано не к великой хвале ево, так за чем подавал причину.

Но я боле стала спокойнее от тою время, как госпожа Жервис перевела меня в свою спальню, не взирая, что страх моей опасной жизни, ево худое намерение, и недовольствие, всево тово, что бы я ни делала, чинили торопливой.

Для чево я не жила в прежней вашей хижине, и не ходила в старых лоскутьях, не была бы я подвержена злому искушению, и не доводила бы противу себя во огорчение людей многих, о как я в то время была счастлива, ныне же очень бесчастна, сжальтесь, и молитесь Богу

О вашей печальной Памеле.

ПИСЬМО XIII.

Любезное Дитя!

Беды твои, и вредные искушении, скорбию презлою пронзают наши сердца, непрестанно молим о тебе Бога, и хотим что бы ты тот дом оставила и бежала от злова человека, ежели он воздвигнет свое гонение; должно бы тебе то зделать с начала, ежели бы тебя неутверждали советы госпожи Жервис, до сих пор мы не можем жаловаться о твоих поступках, но только то смущает нас, что может вперед случится. Ах любезное дитя! искушения в свете вредны и ужасны, но без тово мы себя сами не узнаем и не сведаем, что мы можем, и к чему подвержены бываем.

Твои искушения важны, ты брань имеешь с сильными людьми, тебе должно противлятся богатству, молодости и приятности изрядного Кавалера, так как его люди почитают на свете, но какая будет тебе слава, ежели всех сильных неприятелей от себя отгонишь, мы когда думаем о минувших твоих поступках и о полезном научении, данном тебе, от покойной госпожи твоей, то уверяем себя, и радуемся, что ты научилась. Я больше презирал опасность, нежели бедность, и надеемся, что Бог подаст тебе силу преодолеть все нападки, при том ведаем, что жизнь твоя ныне трудна по всегдашним опасностям, которые к тебе приходят, а при том ты можешь ли много на себя об надеется так как ты молода, а Демон может ево вразумить на какой ни есть хитрой вымысл, прельстит тебя, как то у господ, не диковинка бывает. Я думаю, что тебе лутче возвратится к нам, и разделить с нами вашу бедвость, нежели жить в довольствии, которое может нанесть гибель.

Бог не оставит послать тебе лутчее место, и пока еще госпожа Жервис будет тебя держать у себя к спальне, и давать свои советы, мы несколько спокойны, но вручая тебя Божию смотрению остались с печалию.

Твои доброжелательные

Отец и Мат.

ПИСЬМО XIV.

Мои дражайшие Родители.

Мы жили очень весело с госпожей Жервис недели с две, пока господин наш был в другой деревне, в графстве Линколн, и у сестры своей; вчерась возвратился и приехавши имел разговоры с госпожею Жервис, а боле обо мне говорил ей: ну госпожа Жервис, я знаю, что вы ласковы к Памеле, и ей всякова добра желаете, скажите мне, естли нам в ней какая нужда в доме? Она мне сказала, что сей вопрос много удивил ее, но отвечала ему с превеликою обо мне хвалою уверяя, что так добродетельной и прилежной, равной мне не знает, для чего он говорил упоминать добродетельна, разве была причина о том сумневатся, или кто нибудь искушал ее испытуя? Я удивляюсь государь мой, она ему отвечала, что вы мне чините такие вопросы, кто осмелится искушать ее в таком порядочном, и строго управляемом доме, как ваш, а особливо такова господина, которой любит честь и добродетель, и тем славится на свете. Благодарствую госпожа Жервис, за ваше обо мне доброе мнение, однако скажите мне, на пример, ежели бы кто вознамерился искушать Памелу, откроет ли она то вам? Государь мой, отвечала ему госпожа Жервис, она еще в своей непорочности, такую великую имеет ко мне доверенность, что ежели бы то было, то надеюсь, в тот час придет открыть мне, равно как бы родной своей матери. Непорочна он вскричал, и добродетельна очень! я вижу госпожа Жервис, что вы очень против меня в справеливости скупы, а ее почитаю, за весьма лукаву, и ежели бы у меня был в доме молодой дворецкой, или какой человек почетной, давно бы уже она поставила сети, в которые бы он ввалился, ежели бы только стоило трудов, и достоин бы ей мужем быть мог. Ах государь мой! она отвечала; Памела еще очень молода, и не думает о замужстве, я могу в том поручиться. Ваш дворецкой и казначей уже люди не молодые, и надеюсь ни когда о том не думали. Верю сказал хотя бы и молоды были, то надеюсь, не были бы столь безъразсудны, что бы за хотели на такой женится девке, как она. Я вам скажу госпожа Жервис мое об ней мнение, вижу, что она у тебя в милости, но не верю что бы она не была лукава. Мне не к стате об том с вами спорить, государь мой, госпожа Жервис ему отвечала, но смею сказать, что ежели мущины ее оставят в покое, она с своей стороны утруждать их не будет. Разве вы знаете ково таких мущин, которые ее не хотят оставишь в покое? нет государь мой, она отвечала, да надеюсь, что и она до тово недопустить, она с такою осторожностию и тихостию поступает, что все мущины в доме ее почитают так, что хотя бы она была дворянка.

О! о! говорил он то-то и значит ее лукавство, позволте мне сказать, что сия девка наполнена тщеславия, самолюбия и гордости, или я очень обманулся, а может быть и пример могу найти показать вам. Статься может государь мой, она отвечала, вы больше приметить можете, нежели я простая и не догадливая баба, я ни чево в ней кроме непорочности и добродетели не видала. Ну! на пример подхватил он, ежели я вам докажу, что она очень смело о милости других говорила, и по тщеславию прикладывала намерениям злобным показаную ей иногда жалость и ласку, видя ее молодость и худую фартуну, и что она поносила таких, которых имя ей со всяким почтением выговаривать должно; имея благодарность, что вам тогда, говорить! что мне говорить она отвечала, я не знаю, что надобно будет, токмо могу быть уверена заране, что Памела не может быть так много не благодарна.

Изрядно, сказал он, полно говорить о дуре советуйте ей дружески, чтоб не брала большей смелости о показанных ей милостях, ежели здесь жить хочет, тоб не обо всем писала, что делается в доме, а писала б только для тово, что может придать ума ей, и натвердить руку. Она не такова, как вы думаете, и со временем сами в том признаетесь конечно.

Кто видал сему подобное на свете любезные мои родители, видно, что он от меня такому супротивлению быть не чаял, и сумневается что я не все сказала госпоже Жервис; виднож и то, что у нево письмо мое, и что то всево боле ево печалит, но я лутче хочу быть по мнению ево лукавою и скрытною, нежели ему покорною, и хотя не верит, и презирает мою непорочность и добродетель, которые меня пред ним прославляли, однако чаю он бы не так на меня сердит был, ежелиб я меньше достойна была сих званий, тогдаб мои дурные дела лутче были добродетели по ево злости; то-то самой злой человек, в предь буду писать о всем и скоро, а теперь надобно окончать мое письмо и сказать, что я всегда буду.

Ваша покорнейшая Дочь.

ПИСЬМО XV.

Моя любезная Мать.

Я последнее мое письмо очень скоро окончала, боюсь чтоб он не зашел, Как то прежде и было, но я спрятав письмо в пазуху принялась за мою работу, и так имела мало лукавства которое он на меня взводил, что в таком была смятении, как бы какую великую зделала продерзость.

Не вставай Памела, он вошед говорил мне, не помешал ли я тебе работать, вы меня не поздравляете с щастливым приездом из графства Линколн, знать вы мне не ради. Очень было бы сожалительно Государь мой, я ему отвечала, ежелиб вам в вашем доме люди не были ради.

Между тем я хотела вон вытти; не бегай он говорил, я тебе скажу слова два три. О, как сердце мое трепеталось! Ономедни сказал он: когда я тебе в саду некоторые милости своей показал знаки, и ты почла будто бы я хотел тебе зло приключить. Не запрещал ли чтоб ты отнюдь ни кому о том не говорила? однако ты пренебрегая мою славу и свою пользу, повсюду разгласила. Государь мой, я ему отвечала мне не с кем почти о том и подумать. Почти, он подхватил речь мою, безчинница ты уже умеешь говорить двояко, что ето значит почти, я тебя спрашиваю не сказала ты госпож Жервис. Пожалуй Государь мой, я в великом смятении ево просила, позволь, чтоб я вон вышла, мне не прилично с вами спорить. Новые крючки, говорил он, в чем спорить, разве ета спор, чтоб отвечать на мой вопрос, которой очень вразумителен, отвечай мне? Ах Государь мой! я ему говорила, сотвори милость, не принуждай меня боле, я могу еще забыв себя не учтивостию вас прогневать.

Отвечай, он одно твердил? Не сказывалали ты госпож Жервис, тем боле огорчить меня можешь, ежели тотчас не будешь отвечать мне.

Может быть Государь мой я отвечала, таща мою руку которую он держал своею, ответ вам скажу неприятной, что такое? подхватил он, и изрядно Государь мой, для чево бы вам за то сердится, что я о ваших со мной поступках госпоже Жервис, или кому другому сказала, ежелиб бы худова намерения не имели.

Хорошо сказала, вскричал он, бедная простота и не порочность, так как госпожа Жервис тебя называет, так то ты надо мною шутишь, и смеешь чинить мне такие вопросы, ах ты грубиянка злая! нет хочу что бы ты на мой вопрос точно отвечала. Государь мой, говорю я ему, ни из чево на свете не солгу, сказывала госпож Жервис, для тово, что мое сердце в грусти разрывалось, и ни от каво облегчения в моих печалех не чаяла иметь, кроме же ни кому об том сказать, я рта не розевала. Хорошо говорил он, есть еще загадка, рта не роззевала, скажи не писала ли к кому? Как Государь, я ему ободрясь, сказала можноль как меня спрашивать, ежели бы вы не взяли письма, которое я писала к отцу и к матери, открывая им ваши поступки, и просила их собету.

Должен ли я говорил он, терпеть поношение в моем дом, на сторон и по всему свету, от такой беспутной как ты; нет Государь мой, я отвечала, на меня не сердитесь; я вас не поносила, а писала правду. Ты еще шутить смеешь негодная девка, говорил он, я не люблю таких разговоров.

Государь мой, я ему отвечала, у ково бедной девке лутче можно просить наставления, как у отца и у матери, а ежели нет то у чесной женьщины, так, как госпожа Жервис, которая по человечеству своему и полу, должна дать доброй совет. Грубиянка, вскричал он топнув ногою, долголь мне терпеть разговоры от такой как ты; в тот час упала я на колени, и в слезах говорила, Бога ради, Государь мой сжалься видя мою бедность, в рассуждении тово что я не знаю доколе простиратся должно к вам почтение, умилосердись, я ни чево так много, как добрую славу и добродетель почитать не умею, в том только на свете моя надежда, и хотя бедна и здесь без верного живу друга, но всегда училась и стараюсь любить добродетель паче жизни. Ты много отвечал он, ворчишь о своей добродетели. Дура, знаешь ли что та самая добродетель принуждает быть послушной, и иметь благодарность к своему господину. Совершенно, Государь мой, я отвечала не возможно мне быть не послушной пред вами, и не благодарной, ежели только ваши повелений собственной моей должности не вредны, которые всегда учреждать будут поступки мои в свете.

Казалось что слезы и слова мои привели ево в жалость, встав вышел в другую полату, оставя меня стоять на коленях, я покрыв передником лице мое приклонила голову к стулу, не имея силы стоять прямо, и плакала горькими слезами.

Потом вошол он опять, но увы со злостию в сердце, и взяв за руку говорил, встань Памела, ты сама себя не навидишь, дурачество твое будет причиною погибели твоей вечной, я тебе сказываю, я очень сердит на тебя за твою грубость, что ты осмелилась доправительнице моей сказывать и писать к отцу твоему поношение, с одново пустова твоево мнения: сказав сие взяв силою посадил меня к себе на колени; я обезпамятев в страхе за кричала, так как читала за несколько дней в книге, Ангелы Божии, и все силы Небесные, помогите мне, и не допустите меня жить в злой час на свете, в которой мою не порочность губить будут. Дурочка, говорил он, как ты потеряешь твою непорочность? Когда принуждена уступить силе, которой не можешь противится, упокойся, что бы не было, ты не потеряешь достоинства, а я буду поруган. Изрядная бы была материя писать тебя в Отцу твоему, и к Матери, и расказывать госпоже Жервис.

По том поцеловав меня в губы и в шею, говорил, никогда не бранили Лукрецию, для тово, что с нею поступили нагло, я с радостию хочу быть бранен для тово, что и так от тебя поруган! Ах возможно и мне себя в невинности моей я отвечала, такою смертию как Лукреция оправдать, ежели такое же безчеловечие со мною учинится. А! ха! ха! друг мой говорил он! вижу, что ты много книг читала, пока что будет, а мы можем подать материю, писать хороший роман. И в тот час положил за пазуху мне руку; презрение предерзких ево поступок, умножилось яростию, собрав купно мои силы бросясь вырвалась из рук ево и побежала в другую полату, по моему щастию подле той еще в другой полате отворены были двери, я вскоча хлопнула дверми в которых ключей не было и оне сами заперлися крепко, а он у дверей остался только оторвал лоскут от моего платья.

Больше уже я ни чего не помню: а остаток узнала после. Страх и смущении привели меня в слабость, он сквозь замок увидел, что я упала посередь полаты и лежала без движения, призвал госпожу Жервис и от бив с нею двери вошли; кои час дождался что я начала приходить в память, оставя госпожу Жервис, вон вышел, подтверждая ей, чтоб она ни кому о том не сказывала; ласковая ко мне Жервис думала, что больше со мной было несчастия, нежели как подлинно было плакала надо мною как мать родная! Два часа прошло, пока я пришла в память, и только что поднялась я с полу, он вошел в полату, ужас обьял меня с нова, обмерла я стоя, он увидя сие вышел и стоял в другой полате, боеся, чтоб не зашель кто, и чрез то не былиб безчессные намерения ево явны.

Госпожа Жервис давала мне разные спирты нюхать, и растегнув меня посадила в стул, он кликнул ее к себе, и спросил какова Памела? Я от роду не видал такой дуры, ни ясно ей не зделал, и ни чем не стращал, чево испужалась, сама не знает. Госпожа Жервис в слезах не могла промолвить ни одного слова; я чаю, он продолжал речь свою, она тебе сказала, что я с нею немножко поиграл в саду онамедни, и хотя как тогда так и севодня ни чево худова не было в моей мысли, в чем я вас уверяю, однако прошу ни кому не сказывать и не упоминать моево имени.

Для Бога Государь мой, она ему говорила, но он не слушая ни чево сказал для самой себя госпожа Жервис ни кому не сказывай, я ей ни чево худова не зделал, и не хочу чтоб такая болтунья жила в моем доме: ибо она так часто приходит в слабость, и притворятся умеет.

Приведи ее завтре в кабинет матери моей, ты увидишь сама наши поступки, сказав сие, и в великом сердце идучи вон, приказал заложить карету, и поехал в гости. Когда госпожа Жервис ко мне возвратилась, я ей все расказала, и объявила, что боле не хочу жить в доме, и когда она мне сказала, что и он меня боле держать не намерен, я была рада, льстеся покоем, при том она все слова ево мне расказала, да и сама начинает уже боятся, только очень ей не мило, что я не хочу жить боле в их дом, но ни за чтож в свете и погибели моей не пожелает, конечно говорила она, ныне он не имеет добрых намерений, но может быть, видя так упорну все оставит, завтра я узнаю, побывая на суде перед судиею не праведным, я узнаю, что мне надобно будет делать.

Несказанно боюсь завтрешнего с ним свидания, но будте уверены, любезные родители о постоянстве и непременной твердости,

Вашей покорнейшей Дочери.

ПИСЬМО XVI.

Мои любезные Родители.

3наю, что вы нетерпеливо ожидаете от меня писем, и для тово пишу к вам, как скоро стало мне возможно.

Легко можете себе представить, к каком беспокойстве я препроводила время до назначенного часу, что ближе подходил он, то боле страх терзал дух мой, иногда чувствовала смелость пребезмерну, иногда скоро в печаль и робость впадала, покудова он обедал, я ни пила ни ела, и глаза от непрестанного плача, все покраснели, и по том пошед в кабинет, которой ныне так много не навижу, как прежде мил был.

Не боитцаль и ваше сердце обо мне помышляя, истинно мое тогда трепетало, так как птичка поймана и в первой раз посажена в клетку. О Памела! сама себе говорила, какая ты дура, чево боишся, ни какой вины не зная, и будучи не винна, страшишся, стать пред судиею пристрастным, ежелиб была виновата, то как предстать бы было пред судию нелицемернаго. Осмелься Памела, ты знаешь что из сево и хуже с тобою быть может. Какое безчестье предпочесть тебе бедность и добродетель?

Сама себя к бесстрашию я так хотя и поощряла, но сердце не хотело тому повиноватся, дух мой был смущаем страхом, чуть где кто шевельнется, кажется меня зовут к ответу, часа того весьма я боялась, но потом и желала, что бы уже он прошел.

Господин наш позвонил в кабинете, страшнее мне звон тот послышался и ужасней нежелиб на мое погребение зазвонили. (* В Англии при погребении каждого умершего звонят.) Госпожа Жервис, в страх к нему заглянула, где Памела? он сказал ей, приведи сюда и сама приди с нею; она возвратясь взела меня, ноги мои хотя затряслись, но спешно туда итти хотели, а сердце мое полетело к вам, любезные Родители желая равную иметь с вами в жизни долю.

Как можно злым иметь такую крепость и бесстрашие, что со всеми не потребными своими делами не боятся, везде показатся, когда не повинные трясутся в страхе, взор ево суровой прогнал всю мою смелость, которую я збирала в мыслях, сама себе говорила, Боже, дай мне силу стать пред моим злобным господином, усмири ево, или укрепи меня.

Поди дура увидя он меня сказал, взяв очень крепко за руку, справедливо тебе стыдится должно, понося меня всюду и ругая; изрядно думала я, в себе, мне, или тебе стыдится должно, Бог рассудит нас. Госпожа Жервис, говорил он ей вы здесь сятте, а она пусть стоит, коли хочет. Когда вы видели ету девку в том состоянии, как вы ее нашли, не думалиль вы что я подал ей к тому такую притчину какой не льзя вреднее быть как она говорит? Скажите мне? Можетель вы быть другова мнения. Конечно она отвечала, а сперьва тово боялась Сказывалаль она тебе что я ей зделал? Чтоб стоило произвесть такой шум в доме, чрез которой я бы мог вред иметь моей славе, и как вы так и все мои служители, умалилиб конечно должное ко мне почтение, раскажите мне что она вам сказала?

Суровой вид ево испужал ее много, но ободрясь отвечала ему, она мне сказывала что вы посадя на колени к себе ее целовали, а боле я ни чево от ее не слыхала. В тот час появилась во мне смелость, мне кажется госпожа Жервис говорила я, уже довольно тово было чевоб я должна была боятся, когда господин вступает в такие поступки с самой бедной служанкой, и что из тово последовать может как вы уже Государь мой весьма ясно намерении свои сказали говоря мне о Лукрециином конце несчастливом, вы больше сказали нежели бы должно господину с своею рабою, или бы хотя и с своей равной, я не могу тово терпеть, и в тот самой час покатились слезы из глаз моих ручьями, и тяжкие вздохи пересекли речь мою.

Госпожа Жервис стала извинять меня и просила чтоб он зжалился над бедной девкой которая так много любит свою славу.

Я ее в том похваляю, он отвечал ей, а что она пригожа, то и в глаза говорю ей, и чаю быть покорной надеясь что нестанет уничтожая презирать мою благосклонность, я не навижу желание к чему ни будь ее принуждать силой, и сам себя знаю что мне пристойно; признаюсь, что я себя много унизил зделая знакомство с такой девкой как она, думаю что ей в том не может быть нещастия, и что она сама меня на то поощряла, для тово и играть с нею стал не к стати, ныне шутки мои далее простиратся не будут. Какая подлость любезная Мать от умнова человока! вы видите как ум бывает в смятении, ежели он худые намерени защищать принужден и свои продерзости обращать в правость, я почитаю что непорочность много предпочтенна быть должна уму, и самой премудрости, в делах заблуждших.

По том я ему сказала, вам вольно Государь мой все ваши поступки называть шуткой и игрою, но только таким манером играть господину с своей служанкой весьма не пристойно, зная, без мерное расстояние между собою и ею. Слышитель госпожа Жервис безделницы сей глупость всегда та она со мной так разговаривает, и тем принуждает меня с собой поступать сурово.

Памела, говорила мне госпожа Жервис, будь вежлива пред господином, и не забывай почтения, которым ты должна ему, ты видишь, что он изволит издеватся. Ах госпожа Жервис! я ей отвечала, не сообщайся к нему бранить меня, очень трудно сохранять почтение против самова знатнова мущины, когда он сам себя забудет против своей служанки. Вот еще ето в прибавок говорил он, я думаю что вы никогда не слыхали такого от нее сумовбродства.

Государь мой, добродетельная Жервис сказала, сжался и прости ее бедную. в рассуждении ее робячества, добродетель ей всево миляе, и я осмелюсь в том поручится,что она никогда невежлива пред вами не будет, ежели вы оставите стращать ее и беспокоить, довольно вам видно уже было, как много страх пронзил ее сердце, она тем не виновата, хотя вы и ни какова ей зла приключить не хотели, но один ужас уморить ее может. С великим трудом я насилу могла ее привести в память. Какая притворщица, сказал он! все уже женские лукавства знает, они видно с нею родились. Я вам об ней сказывал, только вы ее узнать не хотите; но не то принудило меня перед себя призвать вас с нею, вижу и не имею причины боятся, что моя слава может от глупости и вранья сей девки претерпеть много, она вам уже о всем сказала, и может быть более не правды, а чаю что также к Отцу своему и Матери писала: ибо не льщу о том сумневатся по тому, что она каждой час сидя пишет, так же статся и то может, что многим другим писала, представляя себя везде как утренняя заря без тучи, и от меня за все милости и благодеяния, как от дьявола убегает. Я тогда сама себе подумала, куда как мущины не рассудливы и не одумавшись часто сами себя признавают чему достойны. Не могу я, продолжал он всево тово терпеть, я хочу возвратить ее в ту же бедность, из которой она извлечена была Бога ради, но чтоб она боялась вышед из дому про меня болтать, ругаясь мною.

Сие намерение обрадовало дух мой, и я вдруг бросилась к ногам ево, буди благословен Государь мой, говоря ему за те добрые и полезные мне намерения, ныне я буду щастлива, позвольте мне благодарить вам за все ваши ко мне милости, и покойной матери вашей, от которой я много нужнова и полезного научилась, я ныне за буду все ваши обиды и везде имя ваше упоминать буду с истинною благодарностию и почтением. Бог всемогущий благословит вас во веки.

По том встав, обьята будучи другим чувством нежели как к нему, вышла, а вышед начела писать к вам, что все щастливо окончалось.

Теперь любезные родители скоро ожидайте бедную вашу Дочь, возвращену к вам с сердцем наполненным радостию и почтением, верте что я с вами буду щастлива, так как бы где нибудь мне было быть возможно, спать буду в чердаке, как и прежде. Прикажите мою маленькую постелю приготовить, у меня есть не много денег, можно будет купить платье пристойное моему состоянию, а не такое, что я здесь носила. Просить буду Мумфорду, что бы она мне находила что шить, не бойтесь, чтобы я вас утруждала ежели только даст Бог здоровье, надеюсь что он меня для вас не оставит, видя что вы во всех случаях правду и добродетель любите, да и люди все вас за то похваляют, я надеюсь что господин мой позволит госпоже Жервис какой нибудь мне дать вид, что бы люди не думали что я за какое нибудь худое дело от нево выгнана из дому.

И так любезные родители, ежели можете для меня быть благосклонны, так как на себя имейте надежду, я прошу Бога, и просить буду о моем господине, и госпоже Жервис. Добра ночь, уже позно, скоро меня спать кликнут.

Ваша покорная Дочь.

Может быть, я не буду нынешнюю неделю для тово, что надобно все белье собрать, и от дать с рук на руки другой, и все что у меня так как у спалницы прежде было на руках, от пишите ко мне ежели возможно, будете ли вы мне ради, и пришлите с Иваном, он едучи назад к вам заедет, а при том не сказывайте ему, что я от хожу из дому все скажут что я не молчалива.

ПИСЬМО XVII.

Моя дарагая Дочь.

Добро пожаловать, добро пожаловать, тысячу раз скажу добро пожаловать для тово, что ты к нам в своей непорочности щастлива возвращаешся, ты при старости нашей будешь помога и утешение, ни кто не может тебе дашь то, что мы желаем, однако не сумневайся в том, что не приятна нам жизнь будет с тобою, я надеюсь что мы час от часу будем помалу наживатся, я прилежно работать, мать прясть, а ты шить; а все в один дом что нибудь да прибудет, только та беда, что Мать твоя худо видит, я слава Богу крепок и силен, и всегда так могу работать как и прежде.

О дорогая Дочь! Я думаю твоя добродетель укрепит мою силу, и придаст мне здравия, все ты искушении и гонении свои сокрушила Божиим благословением. Постой, я вспомнил о четырех Гинеях, мне кажется что должно тебе отдать их твоему господину? Только я их почал, увы! осталось их только три, однакож как нибудь исправлюсь, одну часть возьму на щот своего жалованья, другую у госпожи Мумфорт займу, я отдам как за едет Иван, что бы тебе взяв их отдать было можно.

Хотел бы я знать, когда ты к нам будешь. Мне кажется, Иван доброй детина, можноб ему тебя проводить, ежели господин не запретит.

Когда бы знали в которой день поедешь, Мать бы твоя пошла пять миль тебе навстречу, а яб десять, или сколько день позволит, надеюсь на день меня от пустят, мы тебя у видя обрадуемся более нежели в тот день когда ты родилася, или так сказать, с такою радостию тебя примем какой во весь век наш не бывало.

И так Боже благослови тебя до счастливого свидания, мать тоже подтверждает и остались.

Твои ласковые Родители.

ПИСЬМО XVIII.

Мои дарагие Родители.

Много благодарствую за показанную вашу ко мне в последнем письме милость, стараюсь как можно скорее окончать дела, чтоб возвратится к прежней моей доле, все пременилось от того время, как господин мой меня отпустил, я найду вас с добродетелью и моей непорочностию, какое то будет веселье! много несравненно с тем, котороеб я имела ежелиб во грех к вам появилась. Время мое писать скоро пройдет, поспешаю для тово о всем к вам на писать, что после письма моево было со мною.

Дивилась я, что госпожа Жервис не призвала меня ужинать, и боялась, что она не сердиталь, не терпеливо ждала ее в спальню, когда она вошла, то мне несколько сердитою показалась. О моя дорогая госпожа Жервис я ей говорила, как я рада что вы возвратились, и не думаю, чтоб вы на меня были сердиты. Она сказала что много сожалеет о том, что так далеко простиралась причина моих разговоров, о чем она и после меня принуждена была с господином нашим говорить много, и сказывала, что он сжалился как я вон вышла, слыша слова мои и прозьбу на коленях к вам возвратится, также и желание всякова добра ево оставляя. Говорил, что он обо мне рассудить не умеет, и что я ему весьма странна кажусь. Ушлаль она? Я, было еще хотел ей сказать нечто, только она так странно говорила, что я не мог пришед во удивление удержать ее. Госпожа Жервис спросила, не прикажет ли он вернуть меня; кликни отвечал, а потом, не замай пусть идет, для нее то и для меня лутче что бы она вышла из дому, я уже с нею простился, и не знаю кто ее научил говорить так? В жизни моей еще не видывал такой упорной девки. При том госпожа Жервис мне сказала, что ей запрещено все мне расказывать, уверяя меня, что он более искушать меня не будет, и для тово рассуждает, можно еще жить у нево в доме, ежели я только о том просить буду, однако подлинно позволит ли он она и сама не знает чтоб я осталась. Госпожа Жервис я ей отвечала, изрядные ведомости, ни чево не желаю так много как в мою прежную нищету возвратится, там я не буду столько печали иметь и страха как здесь по смерти уже госпожи нашей имела.

Госпожа Жервис, сия дражайшая приятельница заплакала! изрядно свет мой Памела она говорила, не думаю чтоб я тебе столь мало оказала дружбы, что ты с великою радостию меня оставляешь, я не имела детей, которые б мне тебя миляе были, будь в том уверена без сумнения.

Я залилась слезами, видя коль дружба ее справедлива, и самая правда, что я многие видела уже той знаки, что мне делать моя дарагая госпожа Жервис? после родителей моих вас перьвую люблю и почитаю больше всех на свете, большая моя печаль выходя из вашева дому та, что с вами разлучуся; а ежели остатся, знаю что гибель моя не избежна после бывших нападков и угрожений, в последнем ево продерском предприятии он уподоблялся злому хищнику без страху говорил ругаясь, что мы хорошую дадим материю писать скаску. Могуль я жить здесь безопасно, уже два раза он забывал честь, не должноль мне от третьяго нападку укрыватся, боясь, чтоб он лутчих мер не вздумал, что бедная девка не станет так много противлятся своему господину; а ежели я сама останусь, не подам ли тем ему причину, в бесчестных ево намЕерениях принять поползновение, и несколько тем находить в продерзских делах своих оправдания. Мне кажется когда к девке станет приступать мущина, а она не убЕегает тех случаев которые в ее суть воле, стало тем боле ево поощрять и возбуждать к смелости, которую весьма в узских пределах можно держать принудить, и сим только показывать ему, что она прощает то, что простить не можно, и заставляет бесчестные дела делать.

Она обняв меня говорила, я удивляюсь любезная Памела где ты такое знание и правильное рассуждение взяла, в нежных твоих летах ты истинное диво, я тебя всегда любила и любить буду; скажи подлинноль ты вознамерилась нас оставить? Подлинно я ей отвечала, видя грозящее мне нещастие ясно, что иное делать? С перьва скончаю все по должности моей, и надеюсь, что вы мне какой нибудь вид пожаловать изволите, что я не за худые дела из дому отпускаюсь. С радостию она сказала, я тебе дам такой вид, какова ни какая девушка в твои лета не имела. А я вас уверяю говорила ей, что буду любить вас после родителей моих так как лутчева друга в свете, что бы со мной ни зделалось и гдеб я не была.

Потом легли мы с нею спать, я в несказанной радости почти не могла ни на час заснуть, поутру встала весело к моей работе: господин мой думаю на меня великое имеет сердце, по тому что раза три или четыре, прошол мимо меня и не промолвил ни единого слова, в вечеру увидев меня в Алее сказал, чего я ни когда от нево не ожидала, ета девка всегда мне на дороге встречается; я сколько возможно ближе прислонясь к стене ему отвечала, Алея так широка, что две кареты разъедутся, я надеюсь Государь мой, что не долго буду вам на дороге встречатся, чорт тебя возми, он отвечал свирепо сии слова: безделница, ты принуждаешь меня потерять терпение.

Я затряслася слыша слова ево, и приметя что он был очень печален, однако зная что скоро поеду, не много о том размышляла, видя что когда мущина намеренье злое имеет, не надобно дивится худым словам ево.

Ваша покорнейшая Дочь.

ПИСЬМО XIX.

Иван имеет ныне случай итти в вашу деревню, я еще пишу к вам и посылаю два письма с ним. Не знаю когда и каким манером я поеду, для тово что госпожа Жервис когда показала господину нашему камзол которой я шью, тогда он сказал: очень изрядно, не лутчель чтоб она здесь осталась до тех пор пока камзол вышьет.

При том я думаю какие нибудь тайные разговоры между ими были, хотя она мне об оном и ни чево не сказывала, однакож постарому ко мне добра, и я ни какова подозрения на нее не имею. Да к весьма б то неправильно было, хотя и не обходимо ей должно мстить ему, но чтоб и не огорчить исполняя все ево правильные повеления, чтож до порочных касается, я знаю что она не за хочет их исполнять, имея в себе великую добродетель и ко мне дружбу. Я поеду, а она останется, и для тово ей не надобно раздражать своево господина.

Она и еще мне говорила, что бы я просила позволения в доме остатся, и не быть не учтивой. Что я зделала говорю ей госпожа Жервис? грубая, повеса, дура, он меня называет, и я оное сносить принуждена, подумайте сами, я бы себя никогда не забыла, ежели бы он прежде сам себя не забыл до самой благопристойности, скажите сами дарагая госпожа Жервис? после сего можно ли мне здесь жить без страха, а потомуб и желала я узнать что бы вы думали, и зделали, ежелиб были в моем месте?

Моя любезная Памела, она поцеловав меня отвечала, я не знаю, чтоб я зделала а думаю, что тоже что делаешь ты, только еще я никово на свете не знала, ктоб подобное сему делал. Господин наш человек изрядной, богат, умен и честен, знаю, что полдюжины есть девиц, которые по нем сгарают, и за щастиеб почли, ежелиб он к ним приютился. Надеюсь что он тебя Памела очень любит, хотя ты ево и служанка но лутче всех девиц на свете, хотя и старается преодолеть страсть свою, в рассуждении что ты подла перед ним, но думаю ему в том не удастся, и для тово он печален со всею ево гордостию, думаю что и причина та, для чево он тебя отпускает и говорил с тобою сурово, повстречаясь в саду.

Позволь мне госпожа Жервис, я ей говорила, зделать вам один вопрос? Ежели он мог унизить себя любить такую девку как я, так то и не дивно, (хотя я о таких знатных людях и читала, которые с бедными девками любились,) какие в том ево желании? Может быть он думает меня найти так слабу, что за хочу быть ево любовницой, хотя то и не бесчестит мущину но разоряет славу доброй девки: так уже повелось на свете. Ежелиб я хотя мало от добродетели отлучилась, он бы всячески стал старатся во все погубить меня, или бы видя мое упорство сам переменился. Я также слыхала, что и злые устают в злосте, и ищут исправления в своих распутствах. Тогда надобно будет бедную Памелу из дому выгнать, и отдать ее на ругательство всему свету, да и все правильно презирать ее должны. Тот, кто не сохранит добродетель, достоин быть поруган.

При том же позвольте мне сказать, что хотя бы я и совершенно уверена была, что он непременно ко мне будет ласков, и ни когда продолжать милостей своих не оставит; то я льщусь, что и всегда во мне столько страха Божия будет чтоб презирать ево искушений, и тем противлятся, хотя бы он Принц был: поносных дел никогда я не навижу, а люблю добродетель, и она мне всево дороже, да и любезные мои родители то всегда мне твердили, то потому и не достойна была бы я назватся Дочерью их, ежели бы за хотела потерять добрую славу богатства ради, и ево благодеянии, и былаб я всех хуже в свете молодых девок. И для того с радостию возвращаюсь к прежней нищете моей, и ставлю, что в бедности безчестия нету, хотя и в трепицах буду одета, и питаться водою и хлебом, все лутче нежели как здесь жить в страхе, или быть любовницей самова знатнова человека.

Госпожа Жервис подняв руки к Небу и в слезах плавая сказала! Бог благослови тебя любезная Памела, ты великое услаждение в горести моей, и как могу я подумать с тобой разлучится?

Изрядно, я ей отвечала дозволите мн еще спросить вас? Вы с ним имели разговоры, которые может быть он запретил вам мне пересказать, но на пример, ежели я буду просить позволения у нево здесь остатся, думаетель вы, что от раскаеся, и о делах своих сожалеть о будет и их устыдится, я бы думала, что все то ему должно, зная ево высокой род и мою подлость, от коей я ни чево в свете кроме добродетели не имею; и так по совести, скажите мне без пристрастно. Правильно ли сие я думаю, прося чтоб он меня оставил с покоем, и дал жить безопасно.

Увы; любезное дитя, она отвечала, не делай мне таких вопросов, которые меня смущают, я довольно знаю, что он о делах своих сожалеет, он тужил и о первых своих поступках, а о последних и очень. Хорошо я ей говорила, я надеюсь, что будет тоже в третий и в четвертой раз, пока конечно погубит вашу бедную Памелу; тогда боле причины будет ему сожалеть.

Послушай свет мой Памела, она отвечала, я ни за какие сокровища на свете не хочу помогать твоей погибели вечной, все что я могу сказать тебе, только то, что он до сих пор тебе ни чево худова не зделал, нечему дивится, что он тебя любит, хотя ты очень пред ним и подла, однакож так пригожа, что я равной тебе не видывала, и не думаю, что бы он когда нибудь тебе захотел насилие чинить.

Вы сказали, я ей говорила, что он о прежних ево в саду поступках каялся, долго ли то раскаяние было До тех пор только, пока он нашел меня одну, тогда и хуже еще начал, да и с нова сожалеть стал. Ежели так как вы говорите он меня любит, и не может себя преодолеть, то еще и меньше захочет противлятся своим намерением злобным, как скоро ему позволит случай. Я читывала, что многие мущины в делах своих устыжались и каялись после, нежели что порочное удавалося зделать, весьма были ради. К томуж госпожа Жервис, ежелиб он не имел намерения погубить меня? Которое давно уже видно, то не стал бы удерживать в своем доме, и объявлять любви своей; но я льщу себя никогда не впасть в ево подлоги, что бы он мне ни обещал. Надеюсь, что Бог меня всегда утверждать в моих желаниях будет, во только всегда будет у людей на меня подозрение, и ни кто не поверит, что я надежна на свои силы противлятся богатому и достойному дворянину, такому, как господин наш. По тому всякой и будет иметь право ругать меня, да и то не хорошо, что я как бы нарочно ищу оправдатся пред теми, которые составляют покой души моей и тела, то есть противу Бога и моих родителей. И так госпожа Жервис подумайте сами, можноль мне просить, что бы позволил остатся мне здесь в доме, от которова моя должность есть убегать?

Изрядно, она отвечала, когда кажется он сам желает, чтобы ты вышла из ево дому, то я надеюсь, что для тово только, чтоб не дойтить до своего бесчестия равного с твоим. Нет, нет госпожа Жервис, я ей сказала, я сама о том думала, желая иметь об нем хорошее мнение как бы и должно, но нахожу тому противное ежели бы он точно то намерении имел, он бы меня отпустил к Милади Даверс, и не мешал бы мне у нее быть счастливой, а не так, что бы возвратить как он сказал в прежнюю нищету мою, из которой меня извлекла милость покойной ево матери, но он думал тем испужать меня, или наказать за несклонность к ево порочным требованиям: сие довольно кажется, что мне от нево милости ожидать не должно, ежели я оным не полагаю достойную цену.

Госпожа Жервис молчала, а я продолжала речь свою тем уже окончав, что мне должно из дому вытти, но все мое затруднение состоит в том как мне с вами расставатся, также и со всеми в вашем дом, по тому, что я всеми была довольна, и ни какой противности ни от ково не видала, вы и они от время до время стоить будете всечастых моих вздохов, а иногда и слез горчайших. И в тотчас я стала горько плакать, весьма то приятно, что служа в таком доме, где людей очень много, видеть от всех ласковость и почтение; я могу побожится, что все меня любили.

Мне должно сказать прежде как господин Логман ваш дворецкой, ко мне учтив, и безмерно ласков, и очень бы я думаю желал для меня быть несколько по моложе, чтобы на мне женится, и зделать наследницой всево своево богатства; вы знаете, что ево вcе очень богатым быть славят.

Я тем не тщеславлюсь, но благодарю Бога и вас любезные родители, что ево святою милостию и вашим мудрым научением, провождаю жизнь свою таким манером что все любят, одна, кухарка наша которая временем бывает сурова, сказала при мне, Памела наша так себя ведет как дворянка, то то, что делает хорошее лице на свете, хочу знать, что с нею будет после. Она будучи в кухне не знаю чем была рассержена, и так мне сказала, я тотчас услышав сие вон вышла, и всегда очень редко хаживала в кухню, а идучи некогда мимо, услышала, что наш казначей говорил ей, что за диковинка жена, что ни один человек от тебя без зависти хвалы не имеет, что тебе зделала Памела? Я знаю, что она ни ково не обидит. Что я ей зделала? Дурак ты, она отвечала, разве только за то вступаешся, что она пригожа, по том стали и больше бранится: и слышав сие только сожалела, не иного по том размышляя о их ссоре, а вас прошу любезные родители на меня не погневатся, что и в письмо сие вмешала враки, и простите

Вашей покорнейшей Дочере.

Я и забыла сказать вам, что мне здесь жить надобно пока дошью камзол, никогда я так прилежно не трудилась, встаю рано, ложусь позно, и с великою радостию окончать поспешаю, и нетерпеливо желаю увидется с вами.

ПИСЬМО XX.

Любезные мои Родители.

Я к вам не так скоро успела послать мои последние письма, как надеялась, для тово, что Иван мой не знаю умышлено или нет послан был к Милади Даверс вместо Исака, которой всегда к ней езжал; я не смела Исаку отдать мои к вам письма, опасаясь много так ему поверить, хотя и он передо мною также учтив и услужлив, а принуждена была ждать, пока Иван возвратится.

Может быть мне долго не будет случая писать к вам, а знаю, что вы храните мои письма и в свободные часы их читаете, (так мне сказывал Иван,) что вы по своей милости все то любите, что от меня к вам ни пришлется, к томуж и мне иногда будет мило, прочитать их, к вам возвратеся, напоминая какой я опасности подвержена была, и как Бог человеколюбивый своею милостию меня той избавил, и увидев то наиболее могу укреплятся в том моем намерении и хранить свою добродетель, чтоб худые мои дела не на носили мне расскаяния, и не заставляли бы после проклинать самое себя осуждая, для всево тово непрестанно и буду писать к вам, сколько мне позволит время, о всех мне приключениях и посылать вам при оказии верной, хотя иное и не так порядочно будет на писано, как есть моя должность, но надеюсь, что вы не примите за не достаток моево к вам почтения.

Я к вам уже описывала мои разговоры с госпожею Жервис о том, что надобноль мне здесь остатся, или исполнить пред принятое мое намерение, и несколько размышляя положила, что бы возвратится к вам любезные мои родители, и жить вообщей нищете с вами. Я ни чево не имею надет, чтоб состоянию моему было прилично, то то будет смешно, ежели Дочь ваша к вам возвратится в штофном платье, и кружевные на голов уборы, в Галанской рубашке, башмаки с позументом и тканые чулки, которые прежде покойная госпожа наша сама носила. И в то время все то было бы хуже лоскутьев крашенинных, для тово, что бы все стали смеятся говоря; посмотрите и в бедных есть такое же тщеславие, как и в богатых, дочь Андревсова как ни наряжена, но выгнана из дому к Отцу своему и Матери, куда как пристало ей сие платье живучи в лачушке; вот какими глазами на меня смотреть будут. Я рассуждала когда я изношу хорошее платье, то вить начнуж носить убогую одежду, будучи к тому принуждена; то что будет зачудо в таком наряде, надев штофной старой карсет, или шлафорок с юпкою шерстеною, какой ета будет смешной вид. И для тово вздумала лутче с начала приличную себе надеть одежду, и в ней к вам возвратится. И хотя то мое убогое платье не сравненно будет с тем, которое я ношу ныне, однако и сие годится мне наряжатся в праздник, а ежели Бог благословит труды мои и работу, может быть и всегда буду так одета.

Тихонько, что бы люди не видали, у приворотника нашева Николы у жены и у дочери ево, купила я суровую рединку, которую они сами пряли, и из нее сшила кафтанец и две юпки, а на обшлага положила изряднова малинового полотна, которова у меня был остаток.

Камлотовая юпка у меня была прежде, купила еще две байковые исподницы, (хотя у меня были и щегольские) однако и в них будет тепло, когда войду с соседками загонят коров с поля по старой своей привычке, заранее вразумляюсь быть соседам своим услужной, что бы все люди у нас в деревне так ласковы ко мне были, как и здесь.

Полотна купила Шотлянскова, и сшила себе две рубашки, шила их днем и ночью так, чтоб люди не видали, и в остаток его еще есть не мало, будет и вам по две рубашки, я их сошью как к вам приеду, и буду просить от сердца принять перьвой мой подарок.

У торговца я купила две шапки круглых, и соломенную шляпу, две пары синих шерстеных чулок, хотя и тольсты, однако я вас уверяю, что ко мне пристанут, по тому, что на них белые стрелки, еще купила два куска лент черных застегивать рукава, и носить на шее: и все то собрав два дни смотря любовалась. Надобно сказать вам, что хотя я и ночую с госпожею Жервис, но у меня коморка есть особливая, где лежат мои пожитки, и ни кто туда не ходит. Вы подумаете, что мне надлежало весьма много копить деньги, что бы вдруг на купить столько товаров, но тому дивится не возможно, по тому, что покойная госпожа моя меня всегда награждала.

Я более потому была принуждена то зделать: ибо думала, что буду выслана из дому за неисполнение порочнова приказания моего господина, вознамерясь ни на какие подарки склонностию неответствовать, рассудила все оные ему возвратить, когда поеду, да и для чево то брать чево я не заслужила.

Прошу вас не беспокоится о четырех Гинеях, и ни чево не занимать их допольнить, я к вам писала, что они мне даны вместе с серебреными деньгами, так как правильное наследие, после покойной госпожи нашей, по тому, что они были в кармане у нее, когда она умерла. А как я не имея другова награждения, то и думаю, что довольно заслужила те деньги в четырнатцать месяцов после ее смерти; во время же жизни я имела великую заплату: ибо милостивая моя госпожа много меня научила, а сверьх того очень не редко дарила. Ежели бы она была жива, то ни чево бы тово что ныне есть, не бывало, но благодарю Бога, что он не допустил далее до зла, и надеюсь, что все будеш уже ныне к лутчему обращатся.

И так приготовя себе новые наряды, и ожидаю щастливого часа в том уборе стать пред вами, и иметь дух покойной остаюсь.

Ваша нещастная Дочь.

ПИСЬМО XXI.

Мои любезные Родители!

Я принуждена была скоро перестать писать к вам последнее мое письмо, боюсь, чтоб не зашол господин наш: ибо услышала стук, однако то была госпожа Жервис, которая вошед мне сказала. Я не могу терпеть Памела, что ты одна всегда. А я ей отвечала, что ни чево так не боюсь, как многолюдной беседы, у меня и в сей час замирало сердце, думая, что господин наш идет, но радуюсь, что вместо ево увидела мою дорогую госпожу Жервис.

У нас были долго с ним, она говорила о тебе разговоры, сожалею, я ей говорила, что он меня признает так много нужну, что часто говорит обо мне. О не хочу тебе она отвечала всево сказывать, однако вы ему больше нужны, нежели вы думаете. Или больше нежели я желаю я ей отвечала, и с тово больше ни чево не последует, как я буду после не нужна сама себе, и ни кому на свете.

Ты имеешь ума больше она говорила, как все те девицы, которых я знала, от куда тебе такая премудрость далася. (Разве они дуры, я в себе помышляла, что имея случая, достаток украшать ум свой меня не умнее;) но мы оставим его, отвечала я госпоже Жервис, а скажу только то, что он желанием своим под вергнуть не может такую девку, как я, хотя и умножается ево тщеславие, но по самолюбию сносить сие трудно.

Что нибудь да есть, она отвечала, но то правда Памела, что он очень на тебя сердит, бранит себя за то, что к тебе так добр был, с начала говорил ласков был для прозбы покойной своей матери, а по том уже и для самой тебя, продолжал бы любовь и милость, ежелиб ты не была сама себе неприятельница.

Ныне немогу я ей отвечала так почитать вас, как прежде, видя, что вы стараетесь меня удержать здесь, зная какой опасности я подвержена всечасно, Нет, она говорила, он сам хочет что бы вы ехали прочь, рассуждая, что ево слава умалится, держа тебя у себя в доме, но любезная Памела! не спрашивай меня о том более, я конечно знаю что он желает найти хоть одну знатную девицу, которая бы на тебя была похожа, то тот час бы на ней женился.

Услыша сие закраснелась я как огонь, и говорила, ежели бы я была и незнатная девица, да он так дерзко со мною два раза поступил, не знаю пошлали бы я за нево. Девица, которая терпеливо сносит такие нахальствы, не достойна мне кажется быть женою честнова дворянина, и тот, которой так дерзок достоин называтся дворенином.

Ах Памела! ты теперь далече простираешь твою щекотливость! Я ей смиренно на то сказала, нечева инова мне госпожа Жервис делать, я теперь очень много боюся; вся моя прозба в том состоит к вам наиболее, что бы не поминать ни чево такова господину нашему. Зная ево желании ожидать великой беды мне надлежит, для того и иду разделить бедное и убогое состояние с моими родителями, и жить в непорочности с покоем.

Она несколько тем была не довольна что я на её защищение ни какой надежды не имею, и в том окончались наши разговоры.

Надеюсь, что несчастной для меня камзол в два дни вышью, после тово мне останется только несколько белья отдать, по том уведомлю вас, как я к вам поеду, великие дожди теперь причиною, что пешком итти очень худо. Может будет мне место у торговщика Николы; он меня довезет за десеть миль от сюда, верхом я ездить не могу, к томуж и не прилично чтобы меня кто провожал, после надеюсь писать к вам более и остаюсь.

Ваша покорнейшая Дочь.

ПИСЬМО XXII.

Все наши служители думают, что я скоро поеду, госпожа Жервис всем им сказала, что вы состарелись, и без меня жить не можете, и для тово меня отпускают, однако кажется они не очень тому верят, а узнали все таким манером: когда я шла по Алее в большой зал мимо нашева господина, казначей слышал, что он спросил, кто там? Памела я ему отвечала, умилосердись говорил он, долголи тебе жить здесь? Покудова камзол до шью? Государь мой я ему отвечала, он уже почти вышит. Мне кажется он сурово сказал, давно уже вышить можно. Поверите государь мой я ему отвечала, что всякой день с утра и до вечера за ним сижу, для того, что очень много в нем работы, а он мне сказал для тово разве что у тебя больше перо в руках, нежели игла. Мне такая ленивица в дом не надобна.

Удивился он увидя господина Иоанафана, что ты здесь делаешь: спросил ево? Казначей от сего оробел, а я запривыкнув к таким словам суровым залилась слезами, и пошла жаловаться госпож Жервис. Ета любовь она отвечала, сколько он представляет разных в себе явления, а иногда и весьма противные сердечному своему желанию.

От того времени все в доме один по одному часто спрашивали госпожу Жервис, как ето? Зачто мы потеряли Памелу, что она зделала? Она им тоже отвечала что и прежде. Госпожа Жервис говорила, поверь мне Памела, что ты великую премену в нашем господин учинила, из самова веселова и ласковова человека зделался самой печальной и угрюмой на свете, в твоей одной власти возвратить ему прежнее веселье, но я надеюсь, что ни когда тово не зделаешь по ево желаниям. Сии слова от единой ко мне милости её происходили, и довольно значили, что она о намерениях ево имела худое мнение, а понеже я знала, что ей более моево оные извествы, то наипаче меня и побуждало, скорее к вам возвратится.

Между тем господин ваш пришол, говорил госпож Жервис о домашних нуждах, ожидая к себе в тот день гостей обедать, а у меня на тот раз все глаза заплаканы были с ево не милостивых слов. То как скоро он вошол, я тотчас и обернулась лицем к окошку, правильно говорил мне отвращаешь ты лице свое злое, рад бы я был и доволен, ежелиб ево когда не видал. Госпожа Жервис спросил у ней, скажи мне долголи ей еще сидеть за камзолом? Я бы Государь мой говорю ему, взяла ево с собой ежелиб вы позволили и чрез то ваши глаза не будут видеть бедной и противно вам Памелы.

Госпожа Жервис, он выслушав говорил ей, я не думаю чтоб в свете другой такой зверь был, как сия девка? она всякова обворожит, и вас, которая лутче должна людей знать, заставляет признавать себя Ангелом. Я хотела из палаты вон вытти думая, что как он ни сердит, однако не захотел бы довести меня до того, чтоб я просила позволения остатся дома. Но он сказал, постой я тебе приказываю, а по том взял меня за руку. <Текст испорчен>лела в страхе, и вскричала, пос<Текст испорчен> государь мой, а он так сильно давил мою руку, что у меня пальцы за болели.

Казалось, что он хотел говорить со мною, но вдруг остановясь, сказал: поди вон. Я тотчас оставя его побежала, а он остался с госпожею Жервис и много говорил с нею, как она мне после сказывала; между протчим сожалел, что он говорил со мною громко, и те разговоры слышел господин Иоанафан. Надобно вам сказать что господин Иоанафан наш казначей, человек старой и постоянной, волосы белые так уже как снег, и правду сказать человек достойной. Как скоро я вышла, и шла с лесницы он со мною повстречался, и взяв меня тихонько за руку а не так как господин наш, говорил, приятная и дорогая Памела? что ето, что я слышал? Я много сожалею и ежели бы другая была в вашем месте, я бы винил много. Благодарствую господин Иоанафан я ему отвечала, но ежели не хотите потерять своево места, бойтесь как увидят что вы говорите с такою девкою как я, и заплакав горько от нево побежала что бы не видали как он сжалился, видя мою бедность.

Скажу еще вам ласковость ко мне господина Лонгмана нашева дворецкова. В один день потеряла я перо, и искала везде долго, но ненашед ни где, пошла в столовую полату, и просила ево что бы он мне дал бумаги и перья. С радостию моя дарагая он отвечал мне, и тотчас дал двенатцать листов бумаги; а при том говорил позволь мне приятная Памела сказать вам, что я слышел худые вести, сказывают что ты нас оставляешь, но я льщу себя что тово не будет конечно. Государь мой я ему отвечала, надеюсь что я поеду, но как скоро подлинно звать не можно.

Кой чорт вскричал наш дворецкой, я никогда такой великой вдруг перемены не видал в нашем господине, несколько время уже он ни кем не доволен, и мне господин Иоанафан сказывал, что он и с тобою говорил сурово, ежели бы я не знал, что госпожа Жервис доброй человек, я бы подумал что она всеми мутит.

Нет государь мой, не имейте об ней никогда таких худых мнении, она человек правдивой, и кроме моих родителей мне ни кто так как она добра не желает. Ну так что нибудь говорил он, есть еще тово хуже, не самыли вы причиною? Вы очень пригожи и может быть столько же и постоянны? А! не отгадал ли я? Нет господин Лонгман не думайте ни чево худова, о нашем господине, правда что он на меня сердит, но может быть я сама подала причину, и для тово принуждена скорее итти к отцу, нежели здесь жить в доме. Он может быть признавает меня быть неблагодарной; вы знаете государь мой что честная девка всево более на свете должна утешать своих родителей и пристарости их не оставить.

Ах без прикладная Памела вскричал он! какой ты имеешь нрав, соединенной с красотою, но я больше многих тебя знаю, хотя все слышу и вижу да молчу; да благословит тебя Небо по всюду, где ты ни будешь. Я пошла от нево поклонясь ему низко, благодаря за добрые ево желании.

О как приятно, любезные родители иметь от всех людей ласку и не лутчели заслужить от всех хвалу, любя добродетель, как угождая одному в ненависть притти ко всем, и зделать себя ненавидиму людем здравого рассуждения и доброго жития, а между тем остаюсь

Ваша покорнейшая Дочь.

ПИСЬМО XXIII.

Севодни у нас очень много гостей было, господин наш изрядно всех угощал, и сам господин Ионнафан и Вениамин служила у стола, Исак пришед к госпож Жервис сказал, что все госпожи идут смотреть дом, и намерены посмотреть меня. Я после сведала, что они смеялись мною нашему господину, мы слышали они ему говорили господин Б., что у вас в дом живет лутчая из всево уезду красавица! Мы лстимся ее видеть и без тово не поедем из вашева дому. Не дурна девка, он отвечал им. А не такая красавица, как вы изволите думать, она была спальницею у покойной матери моей, которая при смерти просила меня ее не оставить, по тому только я ее и держу у себя в доме, она очень молода а молодость всегда приятна.

Так, так, одна из тех дам ему отвечала! Мать ваша хотя и не много вам приказала к ней быть ласкову, однако, красота обыкновенно имеет довольно силы в себе склонить к ласковости такова человека как вы: а по том и все стали ему мною смеятся. Он хотя и сам смеялся с ними для компании, но при том говорил, я не знаю для чево так много о красоте ее так толкуют, по моему мнению, она не есть красавица, но не льзя сказать чтоб и дурна была, так как я и прежде говорил, но больше её достоинствы состоят в том, что она покорна, трудолюбива и верна, и за то ее все в моем доме любят, а особливо моя домосмотрительвица; вы знаете, что она разделение в людях зделать умеет, а Лонгман и Ионнафан часто говорят, что ежели бы были они молоды то бы подралис за нее охотно, так ли Ионнафан господин мой спросил оборотясь к нему? Правда Государь мой, он отвечал ему, я ей равной ни когда невидывал, что и все в дом вашем тоже скажут. Изволители слышать государыни мои сказал господин наш? изрядно они отвечали, тотчас пойдем посетить госпожу Жервис, и надеемся увидеть новорожденного сего Феникса. Думаю что уже они идут, после скажу вам больше, я бы желала что бы они не приходили, для чево они кроме меня ни чем иным не издеваются.

Любопытные те госпожи здесь были и возвратились в покой к нашему господину, я старалась всячески что бы они меня не видали, и для тово в кабинет ушла, что бы покрайней мер не перьвая в глаза им попалась когда пойдут.Их было четыре Милади Артур, что живет в больших белых полатах на пригорке Милади Брокс, Милади Товерс, а четвертая думаю графиня, только прозвище так мудрено что я забыла.

Казалось мне что вам не противно было, когда я еще будучи двенатцати лет описывала людей не знакомых, и по тому ныне не боюсь вам наскучит рассказывая каковы они были.

Перьвая Милади Артур, для тово что она природою была всех знатнея, хотя и вышла замуж за простого дворянина, то есть Есквира, (В Англии называются Есквир все те, которые хотя и от хорошей фамилии, но ни какова голосу в парламенте не имеют, и не равняются с перами Королевства, а слывут простые дворяне.) она барыня изрядная и стройная, я чаю очень толста будет, как будет постарее, теперь легка и проворна, вид лица ее приятен, но по мнению моему несколько мужескова имеет, как скоро на нее взглянешь, то узнать можно, что она от знатных людей рождена, все ее манеры кажут кто она такова, и почтения себе от всех ожидает, во всех её поступках видна некоторая вольность, и видно что она все свои поведения без пороку признавает, сказывают что у себя в доме сердита, и часто мужу своему на поминает, что она его благороднее, а он ей говорит что дворенин он уже старой, а ее фамилия только за два правления как учинена дворянской, но со всем тем, как пересердится, добра, и когда вздумается то с домашними своими очень ласкова поступает. Госпожа Жервис сказывала что Милади Даверс сердитее, нежели Милади Артур, только другими достоинствами превосходит, и несравненно её чливее. Муж её господин Артур слывет честным дворенином по мнению людей в нашем околотке, только много испивает, как и все наши соседи, кроме моево господина, которой не имеет сей вредной страсти, о естьлиб он и других не имел также! то сколькоб для нево было нужно, а и мне в том было бы не без пользы.

Госпожа Броск изрядно фамилии, только не так знатной, как она думает, гордой вид всем старается показывать, высока, суха, бледна и сурова, на всех с презрением смотрит, однако сказывают добра к домашним, молчалива и чрез то хочет слыть женщиною здравого рассуждения, муж ее почитается человеком благочинным, только любит издеватся и всегда о женидбах толковать непрестает, когда без жены ему быть случится; и для тово все говорят, что в нем ум есть великой. Сие мне напомнило пословицу покойной госпожи моей, она говаривала всякой человек ныне почтется за умнова, которой то говорит чтоб другой подумать страшился.

Графиня по муже и по своей природе не без знати, но нечудноли вам слышать? Что я уже о природах толькую, но я хотяб и была знатной фамилии ни когдаб тщеславится тем не стала для тово, что я сама себя знаю. Я читала, один написал Стихотворец, что едина добродетель чинит благородство; но и то правда, что мы бедные люди, еще пуще опоенны ядом тщеславия и гордости; бываем хотя в малом счастье, то и научаемся от господ наших: хотя своею природою похвастать не можно, так хвастаем господской. Я с моей стороны внутренне смеюся и самым знатным людем, которые хвастают лестью и достоинствами прадедов своих а не своими, мне кажется что хотя тем других и уверяют, но молча сами признаются, что кроме тово что от знатных людей родилися в свете показатся не с чем. Однако не одумавшись за брела далеко в рассуждение, не подумайюе что я от самолюбия осуждаю: я знаю к кому пишу и кому открываю; но возвращаюсь к Графине. Лицом она не хороша но так умильна, что всякой человек с нею не захочет разтатся, кажется из глаз ее что уверена она в том, будто все ее почитают. Взоры ее быстры и проницательны и кажется смелы и не торопливы, я не знаю для чего ныне наши госпожи лутчую красоту лица потеряли ни от чего не краснеясь; да и тому смеются ежели какая не повинная девка устыдясь закраснеется, почитая то за обычей деревенской, и называют его стыдливым не зная как жить в свет и обходиться. Я слыхал часто такие между госпожами разговоры, что и мущины бы стыдились меж собою говорить. Но как бы они чрез то себя умными ни прославляли, я с моей стороны думаю, что то им не делает чести, то-то можно правильно сказать; от избытку уста глаголют. Муж ее сказывают худова нраву, и ее все несчастливу в своем муже почитают, такие подлые дела делает, что и подумать страшно. Истинно любезные родители я такой счастливой пары ни где не слыхала как вы. Вышнего благодать всякому ниспосылается, но всево со всем совершенного ни кто не имеет, вам Бог дал спокойство духа и собственное довольство, что кажется несравненно со всем богатством в свете, без сего счастливого даяния.

Милади Товерс всех их умом и замыслами превосходит, и все в соседстве дамы и кавалеры с радостию ищут с ней поговорить. На всякую материю отвечать умеет и хотя бы и пустоту говорила, (я часто слыхала когда она езжала к покойной госпож моей,) только рот откроет все смеются и похваляют, и уже готовы потакать восклицая. К томуж она знатной природы и для тово зовется Милади, хотя мы простые люди всех тех так называем, которые живут от своих доходов, лицом очень не дурна и стройна, все ее черты хороши особливо, а не так что бы один отвечал другому, сие мне и напомнило то что я читала. Когда славной из древних живописец Аппелес, вознамерился написать Венеру красот богиню, то прежде для пробы писал с разных лиц с одной женщины рот, с другой нос, глаза с третей, лоб и брови с четвертой. Все сии части хотя у всякой на своем лице очень хороши казались, а собравшись во единое лице, весьма посредственную красоту представили. Говорили о свадьбе ее с Г. Мартином, что живет за маленьким перелеском, только она отказала за то, что он живет не благочинно, хотя она вольна и смела в разговорах, но добродетель весьма любит.

Вижу что я много описывая их, теряю время, пора писать как они пришед посетили госпожу Жервис.

Вошли они в нашу спальню с великим шумом смеючися; ибо не знаю, что то им идучи Милади Товерс сказала, вошед одна из них спросила, госпожа Жервис, все ли вы в добром здоровье? Мы все пришли о том проведать. Много благодарствую государыни мои: она отвечала, не поволите ли садится. Нет говорила графиня, мы не только за тем одним пришли, но хотим еще видеть ваше диво? Да, подхватила Милади Артур, покажи пожалуй Памелу, я уже ее года за два не видала, сказывают, что она очень хороша стала.

Я бы желала на тот час не быть в кабинете, по тому, что когда я вышла они узнали совершенно, что я слышела их разговоры. Я часто в том искусилась, что стыдливые девки себе вредны, по тому, что стараясь торопливость свою скрыть в большее смятение приходят.

Без сумнеия отвечала им госпожа Жервис, Памела очень хороша, она здесь в кабинете, пожалуй сюда Памела отвори двери мне сказала. Я вышла но чаю от стыда и белки в глазах моих покраснели. Они все одна на другую взглядывая улыбались, а графиня взяв меня за руку говорила, ей ей хвала о красоте твоей ни мало не была лесна, не будь стыдлива моя дорогая, ежели бы у меня такое лицо было, я бы никогда не стыдилась.

Право Памела, говорила Милади Артур, и я товож мнения, для чево в таком смятении хотя и все то к тебе пристало, знать что покойная госпожа твоя хороших любила, что тебя взяла к себе в спальницы, и всегда тебя хвалила, а ежели бы теперь жива была, то бы и похвастала тобой, а от такой Госпожи как она, уже было бы для тебя много.

Полно государыня моя, сказала ей госпожа Брокс, разве вы думаете, что такой послушливой и покорной сын как сосед наш, не будет то любить, что мать ево любила. Я чаю не без славно и ему иметь такую у себя служанку, даром что он за столом не то говорил, и сказав сие с лукавством на меня смотрели, что мне весьма было противно.

Милади Товерс с обыкновенно смелостию говорила, нет Памела, я не могу тож сказать что они говорили, ежели бы у меня муж был, а ты бы была служанка, я бы не хотела что бы вы были с ним под одной кровлей. Все сему захохотали. Я бы знала, что на сие отвечать, только ведая, что они знатные госпожи умолчала. Многие знатные госпожи думают, что им уже все говорить позволено, а другим только слушать. Какое прекрасное лицо говорила графиня, не немаль она, или только говорит глазами? О плутовка потрепав меня по щеке сказала, ты знать на то родилась что бы многих губить или самой погибнуть.

Не дай Боже, я отвечала государыня моя ни тово ни другова, позвольте мне вытти, звание мое самой себя запрещает мне долго быть в вашем присудствии, зная как мало я тово достойна. И по том поклонясь им ниско, пошла вон: Милади Товерс на то сказала изрядная отговорка, а госпожа Брокс вскричала! посмотрите какая талия, я от роду такой хорошей не видала, конечно она не простова роду; и долго она меня хвалила. А я более тому обрадовалась когда ушла от них: так что голосу их уже было не слышно.

Возвратясь они к нашему господину обо всем сказали, но не думаю чтоб мне делало то честь, и для тово умолчать хочу во все, боюсь чтоб тем более беды мои не размножились, и для тово от сюда поскоряй хочу уехать.

В будущей четверк от севоднищнова неделя, надеюсь меня отпустят, работа моя окончалась, о чем господин мой очень тужит. Мне было бы ево очень жаль ежелиб я не думала что он меня в свой сети уловить хочет.

Весьма то удивительно что ненависть с любовию смежна, но сия любовь вредная, не похожа на любовь истинную и непорочную; оная от ненависти так далеко как тьма от свету. Когда ненависть моя умалится, тогда продерзская страсть ево еще более умножится может, видя меня слабу и не воздержну! Ежели непорочность не произведет дружбы и почтения, то поможет ли не потребное житие, когда пройдут приятности и сердце к сромнону не постоянству своему возвратится. Амон когда изнасиловал Фамару, то так ее после возненавидел что и выгнал с безчестием. О как я счастлива тем, что меня выгоняют из дому, с любезной моей непорочностью, пускай она во век будет со мною, не буду надеятся на себя много, и не стану верить словам моих искусителей; надеюсь на всевышнего Бога, он мне в том поможет. Не погневайтесь, что я в ваших письмах всечастные мои молитвы упоминаю, от вас научилась я мои любезные родители, и в нищете живучи любить вас и добродетель; наша нищета мне делает славу и вашим, поступкам следовать стараюсь.

После обеда надену новое свое платье, давно хотелось мне ево обновить, госпожа Жервис как увидит, будет дивится, для тово что я без нее оденусь. Иван когда возвратится, после обо всем писать к вам буду, а то боюсь что он рано завтре поедет а между тем остаюсь

Ваша покорная Дочь.

Сэмюэл Ричардсон - Памела, или награжденная добродетель.. 1 часть., читать текст

См. также Сэмюэл Ричардсон (Samuel Richardson) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Памела, или награжденная добродетель.. 2 часть.
Не теряя время поспешите меня в стретить, я не знаю каким манером я по...

Памела, или награжденная добродетель.. 3 часть.
Памела, С превеликою горестию принужден я объявить вам, что вы обманут...