Сэмюэл Ричардсон
«Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов. 7 часть.»

"Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов. 7 часть."

Во Вторник в вечеру 18 Апреля.

Любезный приятель!

С великою радостию слышу, что мы скоро вас опять увидим в городе по столь долгом отсудствии. Ваше возвращение еще приятнее будет нашим приятельницам, естьли то правда, как слышно, что вы уже сочетались браком с тою прекрасною девицею, о которой вы всегда говорили с великою похвалою. Естьли то так, Госпожа Долеман и сестра моя принимают великое участие в вашем удовольствии; или в вашем ожидании, когда еще того не случилось. Я с некоторого времени нахожусь в городе, для облегчения себя от прежних моих болезней, и теперь пользуюсь лечением. Однакож это не воспрепятствовало мне сделать нужные разыскания. Вот следствие моих стараний.

Вы можете иметь первый этаж очень хорошо убранный у одного купца в улице Белфорд, со всеми угодными вам выгодами для домашних, по месячно, и по третям.

Госпожа Долеман видела много квартир на улице Норфолк, и еще на улице Сесиль; но хотя вид Темзы и холмов Сюррей придает сим двум улицам много приятности; однако я думаю, что оне с лишком блиско лежат от города.

Имеющие собственные домы в улице Норфолк не иначе хотят отдать в наймы, как половину дома. Вам ненадобно так много; и мне кажется, что вы не будете жить в наемных комнатах по объявлении вашей свадьбы.

В улице Сесиль покои очень чисты и выгодны. Хозяйка, вдова весьма честная; но она отдает в наймы на весь год.

Может быть вам бы понравилось в улице Дувр, у вдовы одного гвардейского Офицера, которой не за долго перед смертью купивши себе место, и употребив на то большую часть своего имения, оставил свою жену в крайности жить доходом, получаемым с дома. Эта причина может произвесть затруднения; но меня уверяют, что она не иных постояльцов к себе принимает, как известных именем и нравами. Она взяла на откуп два изрядных дома разделенных друг от друга проходом, который служит им общим двором. Внутренний дом самый лучший и пристойнее убран; но вам можно будет занять прекрасную комнату в переднем доме, естьли хотите иметь вид на улицу. Позади внутреннего дома маленькой сад, где старая хозяйка удовольствовала свое воображение великим множеством личных изображений и вазов для украшения его.

Как мне показалось, что ета квартира вам понравится, то я осведомился о всем подробно. Наемные покои находятся в внутреннем доме. Они состоят из столовой, двух гостиных, двух или трех спален с кладовыми для платья, и прекрасного кабинета, которой лицом к саду; все убрано весьма хорошо. Знатной духовной человек, с своею женою, и с дочерью невестою уже были последние постояльцы. Сей духовной не давно уехал в Ирландию для занятия весьма выгодного места. Вдова мне сказала, что он прежде нанял квартеру на три месяца: но потом ему столько понравилась, что он жил два года, и оставил ее с сожалением. Она хвалится таким же образом всеми своими постояльцами; что они в четверо долее у нее проживают время, нежели располагаются.

Я имел некоторые сведения о муже ея, который слыл честным человеком; но в первый раз видел его вдову. Я нахожу вид её немного мужественным, и что то сурового в её взгляде; но заметя её обхождение и внимательность к двум прекрасным девицам, племянницам её мужа, которые весьма ею довольны, я ни чему другому приписываю её дородность, как веселому её нраву; ибо редко случается, чтоб сварливые люди были жирны. Она в почтении в своем квартале, и я узнал, что у нее бывает очень хорошее общество.

Естьли это описание, или других квартер, не понравится госпоже Ловевелас, она будет вольна пробыть малое время и выбрать другую по своему вкусу. Вдова соглашается давать в наймы помесячно, и столько комнат, сколько вам будет угодно. Она не заботится о договорах, говорила мне, а желает только знать, что будет угодно Госпоже вашей сожительнице, и какое будет поведение её слуг или ваших; ибо оным ей доказывает, что слуги обыкновенно более делают затруднений, нежели Господа.

Госпожа Ловелас по произволению может кушать за хозяйским столом, или в своей комнате.

Как мы щитаем вас женатыми, и может быть по каким нибудь домашним ссорам в необходимости скрывать ваше соединение; то я рассудил за благо от части уведомить о том вдову, однако ни в чем ее не уверяя; и спросил, что может ли она в таком случае, поместить также вас, и людей ваших. Она мне отвечала, что может сделать это удобно, и что того желает; для того у что обстоятельства одной женщины в то время, когда свидетельства не столько достоверны, как в сем случае, были для её дома всегда исключительны.

Естьли вам не понравится ни одна из тех квартер, то я не сомневаюсь, чтоб нельзя было найти лучших, а особливо у новых площадей. Госпожа Долеман, её сестра и я, предлагаем вам в нашем доме при Уксбридже всевозможные выгоды, которые будут от нас зависеть, для вашей супруги, и для вас самих, пока вы совсем не учредитесь; естьли то правда, что вы пользуетесь уже щастием, которое мы вам желаем.

Я не должен пропустить, что комнаты купца в улице Сесиль и вдовы в улице Дувр, могут быть в готовности по уведомлению на кануне.

Не сомневайтесь, любезный приятель, о преданности и усердии, с которыми пребуду и прочая.

Ф. Долеман.

Ты можешь легко судить, моя любезная, на которую квартеру я решилась по прочтении письма. Но хотевши испытать Г. Ловеласа в такой вещи, которая требует великих предосторожностей, я с начала притворилась, будто предпочитаю комнаты в улице Норфолк, по той самой причине, которая заставила его приятеля думать, что они будут не по моему вкусу, то есть потому, что они с лишком близко стоят от города. Мне кажется, сказала. я, что нечего опасаться близь столь благоучрежденного города, каков Лондон; и я не знаю, не лучше ли мне будет жить в средине города, нежели в предместиях, о которых говорят не выгодно. Потом я оказывал охоту к квартире в улице Сесиль, потом к той, что у купца. Но он ни одной не предпочитал; а как я спросила его мнение о той, что в улице Дувр; то он мне отвечал, что находит ее пристойнее других и более на мой вкус; но смея надеяться, что мое пребывание там не будет продолжительно, он не знает, которую выбрать.

Наконец я решилась занять квартиру у вдовы; и в туж минуту он сообщил выбор мой Г. Долеману, с благодарностию от меня за его приветливые предложения.

Я велела нанять столовую, спальню, кабинет, (которой мне будет весьма нужен, естьли останусь на некоторое время у вдовы,) и прихожую для людей. Наше намерение ехать в субботу. Болезнь бедной Анны очень меня растроивает; но по словам Г. Ловеласа, я могу договориться с вдовою о горнишной девке, пока Анне будет легче, или я сыщу на мой вкус другую; а ты знаешь, что мне множество слуг не надобно.

Г. Ловелас, по собственному своему побуждению, дал мне пять гвиней для бедной Анны. Я тебе их посылаю под сей обверткою; потрудись ей доставить, и уведомить от чьей руки они. Он меня весьма одолжил этим малым знаком своего внимания. Действительно, я лучшего о нем мнения с тех пор, как он предложил мне возвратить эту девку.

Я еще видела другой знак его попечения. Он пришол мне сказать, что по некоторых размышлениях, щитает неблагопристойным, чтоб я ехала без служанки, хотяб ето было для одного вида в глазах вдовы и её двух племянниц, которые, по словам Г. Долемана, в весьма хорошем положении; а особливо в то время, когда он должен скоро после нашего приезда от меня удалится, и меня оставить одну в руках чужих людей. Он мне советовал взять на время одну, или двух служанок Госпожи Сорлинг, или выпросить одну из дочерей ея. Естьли бы я согласилась на последнее, то он не сомневается, чтоб обе молодые Сорлинг не воспользовались с охотою случаем видеть редкости города, сверьх того, что для меня их сотоварищество будет гораздо приятнее, нежели обыкновенной служанки, естьли бы я сама захотела полюбопытствовать в Лондоне.

Я ему отвечала, как и прежде что служанки и дочери Госпожи Сорлинг ей равномерно нужны в домашних делах; и что отсутствие одного слуги может произвесть замешательства в сельских работах; касательно же редкостей Лондона, я не скоро вздумаю еще о доставлении себе таких забав, и следовательно не имею нужды в сотовариществе для выхода.

Теперь, моя любезная, опасаясь чтоб в таком переменчивом состоянии, каково мое, чтоб не случилось чего нибудь вредного моей надежде, которая не с лишком меня ласкает со времени оставления моего замка Гарлов. Теперь более прежнего стану наблюдать поведение и чувствования моего путеводителя.

Кл. Гарлов.

Письмо СХХИ.

ЛОВЕЛАС к БЕЛФОРДУ.

В Четверток 20 Апреля

(Он начинает сообщением своему приятелю письма писанного к г. Долеману с одобрения Клариссы, и ответа полученного им пр. потом похваляется своею выдумкою.)

Ты знаешь вдову, ты знаешь её племянниц, ты знаешь и квартеру; видел ли ты что нибудь искуснее письма приятеля нашего Долемана? он предупреждает все возражения, приготовляется ко всем случаям. Каждое слово есть опытная хитрость.

Кто может удержаться от смеха, видя мою красавицу так разборчивую в выборе квартиры, которая уже ей приготовлена? или видя, как она судит о всех моих предложениях, как будто желая доказать мне, что она может иметь различные от моих намерения. Что скажешь ты об этой дорогой плутовке, которая смотрит на меня с величайшим вниманием, чтобы открыть в глазах моих какие нибудь знаки, которыеб помогли ей читать в моем сердце? Колодезь с лишком глубок для взоров ея, чтоб в него проникнуть; в том могу я ее удостоверить, хотя бы глаза её были так проницательны,как солнечные лучи.

Ни малейшей ко мне не имеет доверенности, моя красавица. Ни малейшей поистинне; не ясно ли сие? Естьли я принужден буду переменить мои Намерения, то не надлежит ли тебе ободрять меня великодушною доверенностию, касающеюся до моей чести? Нет, не возможно сему статься, клянусь тебе моею честию, чтоб мастер в любовном искустве проведен был новичком.

Пожалуй посмотри на мою удивительную красавицу, которая в таком удовольствии была от моего пронырства, что взяла у меня письмо Долемана для сообщения своей любезной Гове. Глупенькие мои плутовки! зачем надеятся на силу собственного своего рассудка во всех увертках, когда один оным может научить их защищаться от наших нападений и вложить в них подобное бабкам их благоразумие? Тогда на подобие Касандр, оне могут взойти на катедру и проповедывать недоверчивость тем, которые захотят их слушать; но которые не лучше их воспользуются наставлениями, когда такой как я, молодой и смелый повеса пересечет им дорогу.

Не удивляешся ли ты, Бедфорд, что плут Долеман прописал улицу Дувр для квартиры нашей доброй вдовы? Какое думаешь ты было его намерение? Ты никогда того не отгадаешь. И так, чтобы тебя избавить от заботы, представь себе, что какая нибудь услужливая особа (плутовка Гове проворна и замысловата) захочет осведомиться о положении того дома; и когда в той самой улице не найдут ни тех прозваний, ни тех комнат, ни дома, похожаго на описанный, не попадет ли в западню самый искусный в Англии пролаза?

Ты скажешь, как препятствовать, чтоб красавица не узнала обмана, и чтобы не умножилась её недоверчивость, когда она увидит себя в другой улице?

Небеспокойся о том; или я найду еще какую увертку, или мы так с ней поладим, что она все примет благосклонно; или, естьли я не более теперешнего получу успехов; она меня довольно узнает, чтобы не удивляться такой маленькой ошибке.

Но как запретить, чтоб она не сообщила своей приятельнице настоящего имяни улицы?

Наперед надо, чтоб она сама ее узнала. Скажи, вслух, не нужно ли ей самой прежде знать?

Так; но какое средство не допустить ее узнать имя улицы, или чтоб приятельница её не писала к ней в ту улицу, что почти все равно?

Положитесь в том на меня.

Естьли ты еще мне противоречить будешь, что разум Долемана с лишком груб, чтоб выдумать такой ответ на мое письмо.... трудноли тебе догадаться, что я, зная совершенно город, и для избавления от труда Долемана, послал к нему образец ответа, которой ему стоило только переписать?

Что скажешь ты обо мне Белфорд?

Что скажешь ты о моей красавице, когда я прибавлю, что тебе означена была эта должность, и что она от того отказалась потому только, что знает мою к тебе привязанность?

Теперь то я далеко вижу перед собой все обстоятельства и много времени остается мне для переду. Признайся, что твой друг человек несравненный. Как ты мне кажешься мал с высоты моей славы и превосходства моего! Не удивляйся, что я тебя чистосердечно презираю; нельзя так высоко о себе думать, не презирая соразмерно весь человеческой род.

Я намерен воспользоваться поздравлениями, в рассуждении мнимого нашего супружества. Но я не хочу сообщить тебе вдруг всех моих расположений. В прочем эта часть предприятия моего еще не совсем основана. Генерал, который принужден располагать шаги свои смотря по хитростям неусыпного соперника, не может отвечать о том, что он со дня в день будет делать.

Вдова Синклер, слышишь ли, Белфорд? Да, Синклер, я тебе повторяю; не забудь этого; она не будет иметь другаго имени. Как у нее видные черты и лицо мужеское, я выведу её произхождение от какого нибудь горного жителя Шотландскаго. Ея муж, Полковник, (помни крепко) был Шотландец, честной человек, и храбр как Цесарь.

Во всех моих выдумках я никогда не забываю мелочей. Оне служат иногда более, нежели тысяча уверений и клятв, выдуманных на место доказательств, которые бывают нужнее, когда должно предупреждать сомнения подозрительного ума.

Ты бы был в изумлении, естьлиб я тебе расказал половину моих предосторожностей. Ты можешь о том судить по одному примеру. Я уже имел благосклонность послать список книг, которые я велел купить для кабинета моей красавицы, по большой части из вторых рук, чтоб они не казались бесполезным украшением; и ты знаешь, что хозяйки того дома довольно сведущи в чтении. Но я остерегаюсь позволять с лишком много моей Богине; надлежит оставить что нибудь попечениям вдовы, моей старой знакомой, которая мне помогала уже в неищетных предприятиях с великим успехом, и которая сочтет себя обиженною, естьли бы я казался недоверять её проворству.

Письмо СXXVИИ.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В Среду 19 Апреля.

Я получила важные известия, которые должно сообщить. Брат твой узнавши, что ты еще не замужем, решился открыть твое убежище и увезти тебя. Один его приятель, Капитан корабельный, намерен ухватить тебя на свое судно и плыть в Гюль или Лейт, чтоб тебя завезти в какой нибудь дом Г. Жамеса Гарлов.

У них весьма злой рассудок; ибо не смотря на все твои добродетели, они думают, что ты перешла границы чести. Но после твоего похищения, когда они уверятся, что ты еще девица; то под строгим присмотром будут держать тебя до приезда Г. Сольмса. В то самое время, чтоб занять Г. Ловеласа, они хотят идти против него судом, и возобновить какой нибудь старой его проступок, чтоб он принял наказание, или покрайней мере оставил бы государство.

Сии известия самые новейшия. Сестра твоя Арабелла сказала их за тайну с торжествующим видом девице Клоид, которая хотя у неё в милости, но все тебя душевно почитает. Девица Клоид опасаясь следствий такого предприятия, мне это сообщила и позволила тебя о том уведомить тайно. Однакож обе с нею не будем сожалеть о Г. Ловеласе, естьли бы его повесили чрез их старания, то есть, тогда моя любезная, когда еще ты тому не воспрепятствуешь. Но мы не можем сносить, чтобы совершенное творение природы было в беспрестанном смятении от двух буянов, или чтобы тебя похитив подвергли грубым поступкам наглых людей, не имеющих ни малейшего сострадания.

Естьли ты на себя возмешь привести к умеренности Г. Ловеласа, то я соглашаюсь, чтоб ему открыть все; но не именуя девицу Клоид. Может быть его подлый поверенный также в заговоре и не умедлит его уведомить.

Я оставляю на твое произволение поступать в таком затруднительном деле. Мое величайшее беспокойствие в том, чтоб сие гнусное предприятие, естьли будут иметь дерзость на то покуситься, не послужило ему к умножению власти его над тобой.

Как сие должно тебя удостоверить, что нет более надежды к примирению, то я желала бы, что бы вы были уже обвенчаны, какие бы преступления ни взносили на твоего Ловеласа, исключая убийство и кражу.

Анна весьма благодарна за твой подарок. Она тебя осыпала благословениями. Ей отдан также подарок Г. Ловеласа.

Я очень довольна Г. Гикманом, который тем же случаем послал ей две гвинеи, как от неизвестной особы. Способ благодеяния более, нежели цена оного принес мне удовольствие. Такие добрые дела весьма от него употребительны, и молчание столь совершенно их всегда сопровождает, что оне открываются только благодарностию одолженных. Иногда бывает он раздателем моих милостынь, и я думаю, что он всегда прибавляет что нибудь к моим малым подаяниям; но еще не пришло время хвалить его. Впрочем, мне кажется, что ему не нужны мои одобрения.

Я не могу отвергать, что у него очень добрая душа; нельзя ожидать, чтобы в мущине были соединены все добрые качества. Но действительно, моя любезная, я нахожу его весьма глупым, что он столько себя беспокоит для меня в то время, когда я даю ему чувствовать презрение мое ко всему их полу; а более глупым еще, когда не понимает по сию пору, что он рано или поздно будет играть со мной весьма жалкую роль. Наши склонности и отвращения, часто я в себе думала, весьма редко управляются благоразумием, или отношением, которое бы им должно иметь вразсуждении нашего щастия. Глаз, моя любезная, столь тесно связан с сердцем, а оба столь великие неприятели рассуждению! Как не складно совокупление разума и тела! все чувства, на подобие семейства Гарлов, сговорены против того, чтоб могло составлять ваше благополучие, естьли бы порядок был лутче наблюдаем.

Прошу тебя, позволь мне, после твоего отъезда в Лондон, прислать тебе сорок восемь гвиней. Я определяю число для одобрения тебя, по тому, что присоединя две гвинеи отданные Анне, ты мне будешь должна пятдесят. Твои возражения не могут иметь места. Ты знаешь, что я нетерплю недостатка в деньгах. Я тебе сказала, что имею в двое больше у себя, а матушке известно только половинное число. Что будешь ты делать с оставшеюся у тебя малостию в таком большом городе, каков Лондон? Ты не можеш предвидеть, какие родятся нужды для осведомления, пересылок, и других обстоятельств. Естьли в рассуждении положения моего с матушкой, ты знаешь ее совершенно, и то, что она ни во что не вступается с умеренностию. Не должноли ей по крайней мере вспомнить, что я её дочь? Но я конечно ни что иное для нея, как дочь отцовская. Видно, что она весьма чувствительна была к вспыльчивому нраву сего любезного родителя, когда хранит о том столь долговременное воспоминание, забывая все знаки его нежности и привязанности. Иные бы дочери могли подумать, что склонность к самовластию должна быть чрезвычайна в матере, которая хочет беспрестанно пользоваться своею властию над детьми, и которая после смерти мужа сожалеет, что не имела над ним подобного начальства. Естьли такая речь не совсем благопристойна в устах дочери; то ты должна меня извинить от части бывшею моею привязанностию к отцу, и почтением, которое я всегда сохраняю к его памяти. Он был лучший из родителей, и может статься был бы он не менее нежным супругом, естьли бы нрав матушки и его не были столько сходны в запальчивости, что они никогда не могли между собой согласиться.

Одним словом, нещастие было в том, что когда один был сердит, другая не могла воздержаться от гнева; впрочем оба имели добрую душу. Однакож, и в тех летах, могла я приметить, что бремя матушкино не столько было тягостно, как она меня уверяет, в то время, когда ей угодно отказываться от части её в моем существовании.

Я часто думала, что для воспрепятстования разделов приверженности в детях, отца и матери всего более должны избегать сих продолжительных, или частых ссор, которые ввергают бедного робенка в замешательство при выборе одной особы из двух, в то время, когда он наклонен к должному почитанию обеих.

Ежели ты хочешь знать подробности нашей ссоры, должно тебя удовольствовать, когда уже вообще я призналась, что твое нещастное дело подало к тому повод.

Но как мне изъясниться? Я чувствую, что краска вступает в лице мое. И так узнай, моя любезная, что я была.... почто.... так; что я была бита. Нет ничего справедливее. Матушка за благо рассудила ударить меня больно по рукам, что бы вырвать у меня письмо, которое я к тебе писала, и которое я изодрала в куски и бросила при ней в огонь, чтобы не дать его прочесть.

Я знаю, что это приключение тебя опечалит; следовательно ты можешь избавиться от труда, чтоб мне сказывать то.

Г. Гикман пришел несколько минут после. Я не хотела его видеть. Я, или с лишком велика, чтоб быть битой, или такого ребячьего возраста, что не могу иметь у себя покорного слуги. Вот, что я объявила матушке. Хотя бы не простительно было и пальца поднять, досада и гнев, вот другое оружие!

Она мне сказала голосом Гарловых, что требует повнновения, и что откажет дом даже Г. Гикману, естьли он будет помогать мне в переписке, которую она запретила.

Бедный Гикман! между матерью и дочерью его роль очень странна. Но он знает, что уверен в матушке, а во мне нет. И так, есть ли бы он не был наклонен и тебе услужить, выбор его нетруден.

Я заперлась на целой день, и даже малую пищу мою принимала я у себя в комнате. В вечеру получила я торжественное повеление сойти вниз на ужин. Я сошла: но окруженная мрачными облаками. Да и нет, были долго одни мои ответы. Такое поведение, сказала мне матушка, не извинит меня перед ней. Я отвечала, что и ей мало прибыли меня бить. По её словам, дерзость моей противности заставила ее ударить меня по руке. Она сожалеет, что я ее столько разгневала, однакож требует из двух одного; что бы я вовсе прекратила переписку, или чтобы показала ей все наши письма.

Я ей сказала, что она требует двух вещей равномерно невозможных, и что ни как неприлично, ни чести моей, ни склонности, оставить друга в нещастии....... а особливо для удовлетворения подлых и жестоких душ.

Она не пропустила представить мне по обыкновению все доводы к повиновению.

Я ей отвечала, что безумное и с лишком строгое повиновение причинило все твое нещастие: что, ежели она меня щитает склонною к супружеству, то должна щитать меня также способною к различению и к сохранению дружества, а особливо с такою особою, которой приобретение доверенности и уважение сто раз она сама прежде мне желала; что есть другие должности кроме природных и что все они согласиться могут. Что несправедливое повеление будет всегда род тиранства, хотя она еще меня побьет. И что в моих летах я не могла ожидать, что бы мне не оставлено было ни малейшее употребление моей воли, никакого поступка выбору моему, даже в рассуждении нашего пола, ибо проклятый пол не входил в это дело.

Самое благоприятное её требование состояло в сообщении наших писем. Она долго на том стояла. Ты, говорила она, находишься в руках самого пронырливого человека, который по некоторым её ведениям, обращал в насмешку её Гикмана. Хотя она наклонна хорошо судить о тебе, и о мне, кто может ей отвечать за следствия нашей переписки?

И так, моя любезная, ты видишь, что польза Г. Гикмана много тут участвует. Я бы непротивна была показать матушке наши письма, естьли бы была уверена, что перо наше не будет тем принужденно; и когда бы я не видела ее столько приверженною к противной стороне, что её рассуждения, опорочивания, выводы и перетолкования, сделаются вечным источником затруднений и новых споров. Впрочем я бы не желала открыть ей, как твой хитрый Изувер представлял себя человеком превосходных достоинств. Я знаю великодушие, которое поставляет тебя выше собственной своей пользы; но не помышляй заставить меня отказаться от переписки нашей.

Г. Гикман, тотчас после этой истории, предложил мне свои услуги; и последнее письмо мое показывает тебе, что я их приняла. Хотя он в великих милостях у матушки, однакож щитает, что она с лишком сурова к тебе и ко мне. Он имел милость сказать мне, (и кажется я приметила в речах его вид покровительства,) что он не только одобряет нашу переписку, но удивляется твердости моей в дружбе; и быв не весьма хорошего мнения о Г. Ловеласе, он уверен, что мои советы могут быть иногда тебе полезными.

Основание такой речи мне понравилось, и ето великое его щастие, иначе я бы потребовала у него изъяснения слова одобрять, и спросила бы из чего он взял, что я его терпеть буду. Ты видишь, моя любезная, что такое есть порождение мущин; лишь успеешь дать им случай одолжить тебя, они тотчас берут право одобрять наши поступки, в чем повидимому заключается также право и опорочивать, когда им за благо рассудится.

Я сказала матушке, сколько ты желаешь помириться с твоим семейством, и сколько ты независима от Г. Ловеласа. Следствие, сказала она, может заставить нас судить о втором пункте. Касательно до первого, она то знает, и ее мнение также, что ты неиначе надеется можешь примирения, как возвратившись в замок Гарлов, однакож без всякого права налагать условия. Ето вернейший способ, прибавила она, для доказательства твоей независимости. Вот твоя должность, моя любезная, по мнению моей матери.

Я полагаю, что первое твое письмо надписанное к Г. Гикману, придет мне из Лондона.

Твоя честь и безопасность одним предметом моих молитв.

Я не понимаю, как ты поступаешь в перемене платья.

Мое удивление умножается, видя упорство твоих родственников в оставлении тебя в нужде. Я не понимаю, какие могут быть их намерения? Хочешь, или не хочешь, они тебя бросают в его объяснениях.

Я посылаю письмо через Роберта, чтобы не терять времени, и повторяю тебе предложение моих усердных услуг. Прощай, мой любезный, мой несравненный друг.

Анна Гове.

Письмо СXXVII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

В Четверток 20 Апреля.

Я бы сочла себя недостойною твоей дружбы, естьлиб самые важные пользы мои не оставляли мне довольно времени для изъяснения в кратких словах моему любезному другу, сколько я не похваляю её поведение, когда великодушие её препятствует ей познать свою ошибку, но от которой я должна бы боле других страдать, потому, что я была причиною оной.

Ты знаешь, что меня огорчают раздоры твои с твоею матерью, и говорить, чтобы я избавила себя от труда тебе о том повторять.

Прежде, моя любезная, ты не того желала. Ты мне часто повторяла, что дружба твоя ко мне умножалась, когда я тебе выговаривала твою излишнюю запальчивость, от которой рассудок твой научал тебя остерегаться. Хотя я в нещастии, хотя упала в проступок, хотя смысл мой не пространен, однако теперь стою внимания, потому, что я могу говорить о себе так свободно, как о другом; и когда моя погрешность делается заразительною, когда она тебя вводит в запрещенную переписку; пребуду ли я в молчании против неповиновения, которого следствия, какие бы оне не были, увеличат мое заблуждение, и из дурного корня произведут дурные отрасли?

Душа полагающая свою славу в постоянстве и твердости благородного дружества твоего, дружества неколебимого щастием и умножающагося с злоключениями любимой особы, сия душа должна быть неспособною заключать в дурную сторону предохранения или советы друга, к которому она питает столь отличные чувствования. И так вольность, которую я беру, не требует извинения; тем более, что в настоящем стечении случаев, она есть действие совершенного бескорыстия и клонится даже к лишению меня одного оставшагося мне утешения. Твой огорчительный вид, разорвание меж рук матери письма, которое она имела право читать, сожжение оного при её глазах, как ты сама признаешься; отказ видеть человека, который расположен тебе повиноваться в услужении твоему нещастному другу, и сей отказ, единственно для досаждения твоей матери; думаешь ли ты, моя любезная, что бы все такие ошибки, составляющия только половину тех, в которых ты признаешься, были простительные в особе сведущей в своих должностях?

Матушка твоя была прежде ко мне расположена. Довольно и той причины, чтобы не огорчить ее теперь, когда я в её мыслях потеряла по справедливости её уважение. Хорошие и дурные предубеждения никогда совершенно не истребляются. Как может заблуждение, в котором собственная польза её не страдает, столько поразить ее чтоб во все от меня удалило.

Ты говоришь, есть другия должности, кроме природных. Согласна: но сия должность первая из всех; она некоторым образом, существовала прежде твоего бытия, и какая другая должность не должна уступить, когда ты их полагаешь в равновесии?

Ты уверена, что оне могут согласиться. Мать твоя думает иначе. Какоеж заключение должно зделать из сих предложений.

Когда мать твоя видит, сколько страдает моя слава от нещастного поступка, на которой я пустилась, я, о которой все имели лестнейшие надежды, не имеет ли она причины страшиться о тебе? одно зло раждает другое; и как она узнает, на чем остановятся столь плачевные успехи?

Кто предпринимает на себя извинять погрешности другаго, или старается их уменьшить, не подает ли тот причину сомневаться о нем, что он слаб или соучастник? И строгие опорочиватели не подумают ли, что в таких же обстоятельствах и с теми же побуждениями, он бы был способен к равным погрешностям.

Оставим в стороне чрезвычайные гонения мною претерпенные; человеческая жизнь можетъли подать ужаснейший пример того, что со мною случилось в короткое время, для убеждения родителей в необходимости неусыпно надзирать над своею дочерью, какое бы она ни подавала мнение о своем благоразумии?

Сия неусыпность не более ли нужна от шестнадцати до дватцати одного года, нежели во всякое другое время женской жизни? Между сими летами мы начинаем привлекать на себя глаза мущин, и делаемся предметами их стараний или нападений; и не в то ли самое время мы приобретаем своим поведением добрую или дурную славу, которая почти неразлучно нас сопровождает до гроба?

Не опасны ли мы тогда и сами себе, в рассуждении отличности, с каковою мы начинаем взирать на другой пол?

И когда опасности умножаются с наружи и внутри, родители наши виноваты ли, когда находят за нужное удвоивать их надзирание? Или рост нашего стана может нас от того освободить?

Если так, скажи мне в точности, какой нужен честной девице рост, и лета, которые бы ее освобождали от повиновения к родителям, и которые уполномочат равномерно последних сих, на подобие животных, уничтожить попечение и нежность к детям своим?

Тебе кажется жестоко, моя любезная, что поступают с тобою, как с робенком! Думаешь ли ты, что не прискорбна честным родителям необходимость поступать таким образом? Естьлиб ты была на месте матери твоей, когда бы дочь твоя отказала тебе в том, в чем ты противилась, и не хотела бы тебе повиноваться, не ударила ли бы ты ее по руке чтобы вырвать запрещенную бумагу? Весьма справедливо, как мать тебе сказывала, что ты ее понудила к сей жестокости; и с её стороны великое снисхождение, которого ты не приметила с должным вниманием, когда она призналась, что о том сожалеет.

Прежде супружества, (где мы вступаем в другой род покровительства, которой однакож не уничтожает право природымы в таких летах, в которых хранение и надзирание самовластное родителей нам необходимо, что бы нас предостеречь от коршунов, ястребов, орлов, и других негодных хищных зверей, летающих беспрестанно над нашими головами, в намерении ухватить и пожрать нас, как скоро увидят отдаленных от должной черты, то есть из вида наших путеводителей и покровителей природных.

Сколько ни жестоко тебе кажется повеление, перерывающе нашу переписку, прежде позволенную, естьли мать твоя предвидит из сего пятно для твоей славы, сей жестокости должно повиноваться. Не должна ли она утвердиться в своем мнении когда первые плоды привязанности твоей ко мне, рождают в тебе упорность и непослушание?

Я знаю, моя любезная, что говоря про мрачные облака огорчительный вид, торжественности и проч. Ты помышляешь только растворять письмо твое колкостию, которая составляет сладость твоей беседы; но поистинне скажу тебе, что она здесь не у места.

Позволишь ли ты мне прибавить к сим скучным выговорам, что я не похваляю также в письме твоем некоторые выражения, в рассуждении способа жизни твоего отца и матери. Я смею сказать, что сии малые раздоры хотя были часты, но непродолжительны; однакож мать меньше всего обязана отчет давать своей дочери о произшедшем между нею и г. Гове, которого, как ты говоришь, должна ты единственно почитать память. Не хорошо ли будет рассмотреть, что не оставшееся ли к тебе досада на мать, когда ты имела перо в руке, послужила к возбуждению чувствований твоего почитания к отцу?

Всяк имеет свои пороки. Когда бы мать твоя и не имела права вспоминать о неудовольствиях, которых причины боле нет, тебе однакож надобно уважать, от кого и в рассуждении кого, такие были суждения. Не тебе принадлежит также судить о том, что было между отцем и матерью, и трогая мертвых, растравлять огорчительные воспоминания в памяти живых.

Письмо СХХVIII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

Не нужно продолжать о материи последнего письма. Я приступаю с большим удовольствием, но не с большим одобрением, к другой твоей чрезвычайности: то есть в рассуждении важнечения твоего при слове одобрять.

Я удивляюсь, что при всем твоем великодушии, оно не единообразно; и что недостает тебе его в таком случае, где обстоятельства, благоразумие и признание почти законно его на тебя. налагают. У Г. Гикмана, как ты сама признаешься, добрая душа. Есть ли бы я не была в том удостоверена, уже давно, он бы не нашел во мне такую усердную защитницу перед его любезной Гове. Сколько раз я видела с прискорбием, в то время, котрое у тебя проводила, что он, игравши свою роль в беседе весьма приличным образом, делался немым, как скоро ты показывалась.

Я тебе ето выговаривала неоднократно, и кажется, что и о том замечании упоминала, что строгий твой вид в рассуждении его, может иметь истолкование не лестное для твоей гордости. Его можно приписать более в его выгоду, нежели в твою.

Г. Гикман, моя любезная, человек скромный. Когда я вижу мущину такого нрава, я всегда уверена, что ему не достает только случая для показания всех своих тайных сокровищ, и для открытия которых нужен только один ключь, то есть, справедливое ободрение.

Напротив того, высокоумный, которого свойство презирать других столько, сколько себя уважает, во всяких случаях принимать повелительный вид, надеется выпутаться из своих ошибок доверенностию к себе, и ослепляем ложным блеском сокровищ, ему не принадлежащих.

Но человек скромный! Ах! моя любезная, не ужели скромная женщина не отличит скромного мущину, и не пожелает его сделать своим товарищем в жизни? Мущину, пред которым может она отворять уста, быв уверена о добром его мнении, который примет её суждение со всею благопристойностию учтивости, и который следовательно должен внушать приятную доверенность.

Какую должность я отправляю! Каждой склонен быть проповедником; но в самом деле, я теперь должна быть больше способною, нежели прежде, к рассматриванию сей материи. Однакож я оставлю речь, которую я хотела заключить в начале моего письма, в одном рассуждении касательно до меня. Как ты наклонна, любезнейшая моя Гове, изъявлять должности других и даже матери твоей! действительно, мне помнятся, твои слова, что, как различные звания требуют различных дарований, то в рассуждении ума может случится, что один человек будет весьма основательно опорочивать дела других, не производя сам превосходных творений; но кажется весьма угодно изъяснить сию наклонность и способность к сысканию пороков ближнего, когда приписать их человеческому естеству, которое чувствуя свои собственные погрешности, любит исправлять других. Зло состоит в том, что сия природная наклонность стремится более узнавать снаружи, нежели внутри; или, яснея, что чаще опорочивают других, нежели самого себя.

Письмо CXXIX.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

Я приступаю, моя любезная, к запрещению твоей матери. Часто по нем упоминала, но как будто с торопливостию, ибо я до сегоднишнего письма не смела поверить самой себе, чувствуя, что суждение мое будет противно исполнению.

Ты не хочешь, чтобы я трудилась убеждать тебя в оставлении нашей переписки. Ты уведомляешь меня, что Г. Гикман весьма милостиво ее одобряет и желает, что бы она шла через его руки; но етого недовольно для моего совершенного успокоения.

Я весьма дурной совестный судья и удовольствие, с которым я пишу к тебе, может придать мне много пристрастия к моим желаниям. Естьли бы я не опасалась обидить твою откровенность и чистосердечие моими околичностями, я бы покусилась предложить тебе одно средство, которое оставляю на твое благоразсуждение. Не возможно ли будет писать мне к тебе, для сохранения. столь сладостного для меня утешения, а от тебя получать, смотря по обстоятельствам, иногда ответ, не только под надписью Г. Гикмана, но даже его пером, что бы приводить меня к истинне, когда от нее удаляюсь, подтверждать мои мнения, когда я хорошо думаю, и разрешать мои сомнения. Такая помощь даст мне больше доверенности к вступлению в темный путь вновь мне открывающийся; ибо я не буду щитать себя столько нещастною, естьли могу сохранить твое уважение, не смотря на несправедливость моих хулителей, и на все новые бедствия, мне угрожающия.

Действительно, моя любезная, я не знаю как мне приняться за то, что бы не писать к тебе. У меня нет другаго упражнения и увеселения. Когда не к кому будет отсылать мои письма, и тогда я должна буду употреблять перо мое. Ты знаешь, сколько я восхищаюсь выгодами класть на бумагу все, что со мной ни случается; действия, размышления: я думаю, что в том состоит средство употреблять настоящее в пользу будущаго. Сверьх того, что сие упражнение выправляет слог, и приучает к объяснению мысли; всякому случается забыть хорошую мысль после долгаго размышления, или доброе решение, потому, что оне изгоняются из памяти последующими суждениями, которые часто не стоят первых. Но когда я принимаюсь предписывать то, что хочу делать, или что сделала, действие, или решение остается у меня перед глазами и все более меня привлекает отвергать его, или исправлять. В сем полагаю я некоторый род условия, сделанного самой с собою, и которое, быв укрепленно моею рукою, делается правилом моему поведению и обязательством для будущего времени.

И так, я желаю к тебе писать, естьли можно, без оскорбления; не только склонность моя к тому привлекает, но и пером оживляется, когда я имею предметом такого друга, которому я стараюсь нравиться.

Естьли твоя матушка позволяет нашу переписку с тем, что бы показывать ей наши письма, и естьли осталось то одно средство к её удовлетворению, чтож трудного покориться такому предписанию? Как ты думаешь? Примет ли она такое сообщение без препятствий? Когда бы я видела малейшей повод к примирению с моим семейством, я бы не опасалась оскорбить мою гордость, и желала бы открыть, каким образом была я обманута. Напротив, как скоро я оставила Г. Ловеласа, тотчас бы сообщила все мое приключение твоей матери и моим родственникам, когда бы приметила в них такую щастливую перемену. Собственная моя честь и удовлетворение их, равномерно бы меня к тому побудили.

Но я не имею сей надежды, к чему послужит объявление тогдашней упорности моей в следовании за г. Ловеласом, и всех хитростей, которыми он успел меня настращать? Матушка твоя дала уразуметь, что приятели мои требуют моего безотговорочного возвращения и без всяких условий, что бы располагать мною самовластно. Естьли в рассуждеиии сего я покажу мое колебание; мой брат, вместо сохранения тайны, будет явно торжествовать над моим признанием. Воображая гордость Г. Ловеласа, который обижается даже сожалением моим, что я за ним последовала, и думает, что я бы иначе не избегла супружества с Сольмсом, я имею причину опасаться, что бы он в таком случае не поступил со мной гнуснейшим образом. И так, доведенная нуждаться в убежище и покровительстве, я бы сделалась предметом публичного посмеяния, и принесла бы величайший стыд женскому полу, потому, что любовь последуемая браком легче извиняется, нежели предвиденные ошибки.

В случае, естьли матушка твоя согласиться сохранять за тайну наши письма, то не теряя времени покажи ей все. Когда мое прошедшее поведение не заслуживает её ненависти и прозрения, может быть я приобрету еще помощь её советов вместе с твоими; и естьли впред сделаю проступок самопроизвольный, то признаюсь, что я навсегда недостойна твоего и её уважения.

Ты говоришь о отягчении моего разума и пера, когда письма будут читаны твоей матерью, а забываешь, что уже и то и другое весьма отягчены; и ты весьма дурно судишь о своей матери, когда щитаешь ее способною делать пристрастные истолкования. Мы не можем сомневаться, ни ты, ни я, что бы она не взяла мою сторону, естьли бы сама с собою советовалась. Я такого же мнения о дяде моем Антонине. Мое снисхождение простирается еще далее; ибо я иногда думаю, что естьли бы брат мой и сестра были уверены, что они меня довольно очернили в мыслях дядьев моих, и что им нечего опасаться со стороны корыстолюбия, то хотя бы они и не желали моего примирения, однако может быть не приятствовали бы более; а особливо естьли бы я сделала какие нибудь малые жертвы в пользу их; и я тому бы не противилась, естьли бы была в желаемой независимости. Ты знаешь, что я всегда не иначе уважала светские приобретения, и завещание моего деда, как для выгодного состояния, что бы следовать моим склонностям. Естьли я не буду иметь сей власти, надобно будет превозмогать свои склонности, и жить, так как теперь живу.

Но возвратимся к нашему разговору; испытай, моя любезная, позволит ли матушка твоя переписку, читая наши письма? Естьли она и на то не согласится, то сколь корыстна будет моя дружба, естьли я стану приобретать свое удовольствие ценой твоей должности!

Мне остается сказать несколько слов о вольных выговорах, которыми письмо это наполненно. Я ласкаюсь, что ты мне их простишь, потому, что мало дружеств есть на таких основаниях, как наше, то есть, на взаимном праве сказывать друг другу наши погрешности, и на доверенности, что такие предохранения будут приняты с благодарностию, следуя сему правилу, что приятнее и почтеннее быть исправляемому от друга, нежели подвергать себя охуждению и посмеянию публики, слепым упорством в заблуждении.

Но я уверена, что тебе не нужно повторять законы нашей дружбы, ни убеждать в взаимном наблюдении их с величайшею строгостию, чтобы в твою очередь не щадить моих погрешностей и дурачеств.

Кл. Гарлов.

П. П. Я располагалась, что бы в трех моих предследующих письмах, не говорить о своих делах, естьли будет можно. Я намерена еще к тебе однажды написать, для уведомления о моем положении; но позволь, моя любезная, что бы сие обещаемое письмо, и ответ твой с твоими мнениями, составляли последнюю нашу переписку, пока запрещение не уничтожится.

Я страшусь, моя любезная, так, я страшусь, что бы нещастные следствия моей судьбы не заставили меня ввергнуться в заблуждения, и в низкие чувствования малых душ; одним словом, что бы не принудили меня удалиться от прямого пути истинны, в которой я полагала мою славу; но будь уверена, для самой себя и для уменшения беспокойства твоей матери от нашей переписки, что естлибы мне случилось впасть в такую погрешность, я бы никак не упорствовала в моем заблуждении, немедленно бы прибегла к раскаянию, и старалась бы возвратить потерянное сокровище, опасаясь, что бы погрешность не превратилась в обыкновение.

Прозбы Госпожи Сорлингс принудили меня отсрочить отъезд мой на несколько дней. Он был назначен в следующий понедельник, как я тебе объясню в первом моем письме, которое уже начато, но нашедши нечаянной случай для теперешнего, я решилась его к тебе отправить.

Письмо CXXX.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В Пятьницу 21 апреля.

Матушка не принимает, моя любезная, нашего предложения, которое я от себя ей открыла; но Гарловы (прости мне сие выражение) овладели совершенно её умом. Она мне сказала, что это моя выдумка, что бы ее привлечь на твою сторону против всего семейства; но трудно будет ее уловить в сети.

Не беспокойся много об нас, я тебя прошу; мы опять с ней скоро поладим. То ссора, то мир: это старая привычка, которая началась прежде твоего знакомства.

Однакож я тебе приношу искренную благодарность за каждую строчку твоих последних трех писем, которые я намерена перечитывать, как скоро огонь мой вспыхнуть захочет. Я скажу тебе без притворства, что мне невкусно было с начала; но каждой раз, когда вновь перечитываю, чувствую умножение моей к тебе нежности и почитания, естьли то можно.

Впрочем я имею перед тобою одну выгоду, которую сохраню в том письме и во всех последующих; то есть, что моей откровенности не нужно извинение, хотя я тебе говорить буду с равною вольностию. Сию разность я приписываю тихости твоего нрава, и моей скорости, о которой мимоходом я сделаю некоторые размышления. Надобно сказать тебе однажды мое мнение о том и о другом. Ты уверена, моя любезная, что кротость не порок в женщине, а я утверждаю, что жар умеренный и у места употребляемый, также не порок. Впрочем, такие похвалы с обеих сторон значат, что мы не можем и не желаем может быть препятствовать нашим склонностям. Ты не имеет свободы оставить свой нрав, так как и я. Нам обеим потребно бы к тому было насильствие. И так, каждая из нас одобряя с своей стороны то, что ей сродно, мы претворяем необходимость в добродетель; но я замечу, что из наших нравов, естьли бы они были в точности изображены, мой оказался бы естественнее. Прекрасная живопись требует равномерно света и теней. Правда, твоя картина была бы окружена таким блеском и такою славою, что ослепляла бы всех взоры; но она отняла бы надежду у подражателей. О! моя любезная; пусть кротость твоя не подвергнет тебя злости света, который неспособен чувствовать цены твоей! Что касается до меня, моя беспокойность удаляет от меня всех, которые хотели бы мне вредить, и я так собой довольна, что признавая даже неприятность моего нрава, я бы не желала поменяться на твой.

Я сочла бы себя не простительною отворить рот для прекословия матушке, естьли бы имела дело с таким нравом, каков твой. Правда есть неприятель притворства. Я берегу, моя любезная, похвалы мои для нравов открытых и благородных. Естьлибы каждый имел подобную смелость, то есть, хулить что стоит порицания, и хвалить, что достойно похвалы, можно бы думать, что за недостатком правил и убеждения, стыд исправил бы свет, и чрез два или три поколения увидели бы может быть, что стыд ввел бы правило. Не спрашивай у меня, моя любезная, на кого я устремляю такое размышление; я тебя боюсь, почти столькоже как и люблю.

Однакож ничто не может удержать меня доказать тебе новым примером, что одне благородные души заслуживают слепое и беспрекословное повиновение. Правда, как я сказала, есть неприятель лицемерия.

Г. Гикман, по твоему мнению, человек скромной; но скромность имеет также свои не выгоды. Скоро, моя любезная, мы рассмотрим все, что ты ни говоришь об етом честном скромнике. Он не пропустил вручить мне последнее твое письмо в собственные мои руки, с нижайшим поклоном и с видом весьма довольным. К нещастию этот радостный вид его еще не прошел, как матушка, вошедши вдруг, приметила равномерно и удовольствие его и движение, которое я зделала, что бы спрятать бумагу за шею. Она не обманулась в своих догадках. Когда гнев бывает удачен некоторым людям, то они всегда гневаются, или ищут случай огорчиться. Хорошо! Г. Гикман; хорошо! Анюта; еще письмо, которое осмеливаются принесть и принимать! Тут то, твой скромный человек изменил себе своим замешательством и неперывными речами. Он не знал что делать, выдти ли и оставить меня разделаться с матушкой, или остаться и защищать меня в сражении. Я презрела прибегнуть ко лжи: матушка вышла с шумом, а я приближилась к окну для прочтения письма, оставя Г. Гикману полную волю острить зубы свои на пальцах.

Прочитавши письмо твое, я пошла смело к матушке. Я ей пересказала твои великодушные намерения, и желания сообразоваться с её волею. Условие твое я предложила от себя. Все отвергнуто. Она мне сказала, что не сомневается, что бы не было прекрасных картин в воображении двух молодых тварей, у которых больше ума, нежели благоразумия. Вместо того, что бы тронуться твоим великодушием, она более утвердилась в своем мнении. Она мне повторила свое приказание и позволила писать к тебе только для того, что бы о том уведомить. Сие решение, говорила она, не переменится, пока ты совсем не помиришься с своими родителями; что она в том обязалась, и что надеется на мое послушание.

К щастию я припомнила твои упреки, и взяла на себя, хотя и оскорбленный, но покорный вид, но я тебе обьявляю, моя любезная, что пока я возмогу свидетельствовать сама в себе непорочности моих намерений, и буду уверена в ожидании добрых следствий от нашей переписки; пока в моей памяти будет, что ето запрещение происходит из одного источника всех твоих нещастий; пока я буду знать, как теперь знаю, что не ты виною непримиримости твоих приятелей, и что ты им делала весьма честные предложения; то, несмотря на уважение мое к твоим советам и наставлениям, которые во всяком другом случае былиб приличны, ни что мне не воспрепятствует в упорном продолжении нашей переписки и в требовании от тебя таких же подробностей, как будто бы запрещения не было.

В сии выражения нимало не входит досада, или превратность. Я не могу изьяснить, сколько мое сердце соучаствует в твоем положении. Одним словом; ты должна позволить мне мыслить, что, ежели письма мои могут доставить мне щастие быть тебе хоть мало полезными, то запрещение моей матери не столько будет оправдано, как постоянство мое в переписке.

Однакож, для удовлетворения твоего, сколько мне возможно, я лишу себя от части сего драгоценного удовольствия. И между временем непозволенным, ограничу свои ответы только теми случаями, в которых они покажутся необходимыми для правил моей дружбы.

Выдумка употреблять руку Гикмана, для меня такая западня, в которую я не так скоро упаду. Вот, моя любезная, уловки твоего скромного человека! А как ты любишь скромность в мущинах, я буду стараться держать его в должном почтении, что бы сохранить ему твое уважение. Любезная моя Кларисса намерена сделать его для меня нужным. Несмотря на твою разборчивость, переписка пойдет своим чередом; я тебя в том уверяю; и так предложение твое в пользу Гикмана делается бесполезным. Сказать ли тебе? Мне кажется, что для него довольно чести так часто быть упомянуту в наших письмах. Довольно доверенности, которую мы будем продолжать к нему, что бы его заставить ходить подымая голову и выставлять драгоценный перстень, протягивая свою белую руку. Он не пропустит случая, что бы не уважить свои услуги, в которых он полагает свою славу, и что бы не объяснить свою неусыпность, верность, выдумки для сохранения нашей тайны, свои извинения и несогласия с матушкой, и тысячу других вещей, которые он искусно свяжет вместе. Сверьх того не будет ли он иметь повода более прежнего волочиться за прелестною дочерью благосклонной его госпожи Гове?

Но допускать его в кабинет мой между четырех глаз, так часто как я писать к тебе хочу; чтоб я только водила его пером; как между тем матушка будет полагать, что я начинаю к нему привязываться не на шутку; и сделать его обладателем не только моих чувствований, но даже моего сердца, когда я к тебе пишу; нет, моя любезная, того не будет. Естьли бы я вышла за первого человека в Англии, то не сделала бы ему чести сообщением моих переписок. Нет, нет, для какого нибудь Гикмана довольно величаться званием нашего поверенного, и видеть на надписях имя свое. Не беспокойся о нем, со всею скромностию, он будет уметь воспользоваться такими титлами.

Ты меня беспрестанно порицаешь в малом великодушии моем к нему и в злоупотреблении моей власти. Но я тебе божусь, что мне не льзя иначе поступать. Из милости, позволь мне распутать иногда мои крылья и приводить себя в почтение. Теперь мое время, как ты видишь; потому, что такие преимущества не будут приносить чести, ни ему, ни мне когда я им буду его женою. Он так рад, когда я довольна бываю, что радость его уменшилась бы, естьли бы я его иногда не огорчала.

Знаешь ли ты, чему бы я была подвергнута, естьли бы не заставляла его дрожать? Он бы сам старался делаться страшным. Все творение животных, более или менее, в неприязненном положении между собою. Волк скрывающийся бегством от льва, чрез минуту после того поглощает ягненка. Я помню, что однажды так было мне досадно от одной курицы, которая била и клевала беспрестанно другую, (я воображала: вот бедной ягненок,) что из побуждения человечества, я велела нападчику свернуть голову. Чтож случилось после такой казни? Как скоро избавилась другая от своего гонителя, то сделалась сама нахальною, и в свою очередь клевала одну или двух куриц, которые были ее бессильнее. Они стоят все быть удавлеными, сказала я; или лучшебы было мне простить и первую, ибо, повидимому таково есть свойство целаго рода животных.

Прости моим сумозбродствам. Когда бы я была с тобою, то вырвала бы иногда приятную усмешку из твоего важного вида; как мне уже не раз случалось. Ах! мой друг, зачем ты не согласилась взять меня к себе в товарищи? Но ты противишся всем моим предложениям. Берегись! ты меня рассердишь, а когда я сердита, то не делаю ни к кому пощады. Мне столько же невозможно оставить свою неуступчивость как и перестать быть твоим верным другом.

Анна Гове.

Письмо CXXXI.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В Пятницу 21 Апреля.

Г. Ловелас сего утра сообщил мне новое предприятие моего брата, которое он узнал от своего повереннаго. Я им весма довольна, что он им не уважает, но напротив говорит с презрением. Впрочем, естьли бы ты мне уже о том не упомянула, я бы могла то счесть за новую выдумку, что бы ускорить мой отъезд, ибо он сам давно желает быть в Лондоне. Он мне прочитал содержание полученного письма, которое довольно согласно с свидетельством девицы Клоид, как ты ко мне писала. Прибавление состоит только в том, что предпринимающий такое дерзкое дело, есть Капитан корабельный по имени Синглетон.

Я видела того человека. Он был два или три раза в замке Гарлов под видом приятеля моего брата. Он имеет вид нахальный, и я думаю, что намерение такое вышло от него; потому что брат мой, без сомнения, говорит всему свету про мой безумный поступок. Смотря по прежнему его недоброжелательству, он не может пропустить такого случая.

Етот Синглетон живет в Лейте. И так, по видимому, они намерены меня отвезти на дачу брата моего, которая не очень далеко от сей гавани.

Сличая все такие обстоятельства, я начинаю опасаться в самом деле их расположений, которые сколько ни кажутся презрительными Г. Ловеласу, могут причинить пагубные следствия.

Видя его откровенность и неустрашимость, я спросила у него, что он мне теперь посоветует?

Позвольте мне, сударыня, сказал он, спросить у вас о ваших собственных мыслях? Я потому вам делаю такой же вопрос, что вы желали сердечно меня удалить по приезде в Лондон, и что опасаясь вам не угодить, я не знаю, что мне предлагать. Мое мнение, я ему отвечала, что мне должно скрыться от всех, исключая только девицы Гове; и что ему должно удалиться от меня потому что его полагают необходимо при мне, и что удобнее открыть его следы, нежели мои.

Вы конечно не желаете, сказал он мне, попасть в руки брата вашего чрез такие чрезвычайные средства вас угрожающия. Я не намерен броситься услужливо к ним навстречу; но естьли они будут иметь причину думать, что я их убегаю, не удвояться ли их разыскания? И когда возгорится во мне дух для защищения вашего, не буду ли я подвержен таким обидам, о которых даже мысли не может стерпеть честной человек?

О Боже! вскричала я, какие пагубные следствия нещастия моего, что я вдалась в обман.

Любезнейшая Кларисса! перервал он с нежностию; не приводите меня в отчаяние такими жестокими выражениями когда вы сами видите по сему предприятию, сколько они были наклонны к первому. Нарушал ли я законы общества подобно, как брат ваш теперь хочет; и естьли он не из суетного честолюбия то предпринимает, я ласкаюсь вам открыть явно, что их умыслы бесчестнее и нахальнее моих; но сей последний столь гнусного свойства, что он мне кажется меньше способным вас тревожить. Я знаю совершенно вашего брата. Ум его всегда занят Романическими предприятиями, но голова столь тупа, что она всегда их приводила в замешательство; качества в нем, малое изобретение, нерешимость, крайнее высокоумие без всякого дарования приносить себе пользу, и без всякого искуства причинять другим, кроме того зла, к которому они собственным своим безумием подают ему повод.

Вот, Государь мой, прекрасное доказательство! Но все запальчивые люди весьма походят друг на друга, покрайней мере в способе их мстительности. Щитаете ли вы себя меньше виновным, хотевши оскорбить все мое семейство, естьли бы мое безумие не отвлекло вас от сей наглости и не избавило бы моих родственников от обиды.

Дражайшая Кларисса! Не уже ли вы всегда будете упоминать о безумии, о наглости или вам столько невозможно благоприятно думать о других, сколько о ваших родственниках чтоб заслужить вашу к ним преданность и почтение? Простите меня, несравненная Кларисса! Естьли бы я не чувствовал к вам такой любви, какой ни одна женщина никогда не увидит, я мог бы казаться более равнодушным к преимуществам столь явно оскорбляющим правосудие. Но позвольте мне спросить у вас, что вы от меня претерпели? Какую причину подал я вам, что бы так сурово и с такою недоверчивостию со мною поступать? Напротив, сколько вы были притеснены от них? Всеобщее мнение мне неблагоприятно; но в чем можете вы мне упрекать по вашим собственным сведениям?

Сей вопрос привел меня в великое замешательство. Но я решилась защищать себя.

Время ли, Г. Ловелас, теперь ли случай изъясняться вам так вольно с молодою девицею, лишенной всякого покровительства? Ваш вопрос весьма странен; могу ли вам упрекать что нибудь по моим сведениям. Я вам отвечаю, сударь...... и чувствую, что слезы перерывают мой голос, я хотела вдруг встать с места и уйти.

Он ухватил меня за руку; заклинал меня не оставлять его с неудовольствием. Он мне уважил свою страсть, крайную мою свирепость, пристрастие к виновникам моих бедствий, которых мщение и новые насильственные предприятия были предметом нашего разбирательства.

Я почти по неволе принуждена была слушать.

Вам угодно было, любезная Кларисса, спросить мое мнение. Весьма удобно представить вам то, что осталось делать. Не смотря на ваши первые повеления, я надеюсь, что в сем случае вы не примите еще мое мнение за обиду. Вы видите, что нет более надежды к примирению с вашими родственниками. Чувствуете ли, сударыня, малейшую склонность удостоить вашей руки того нещастного, которой не получал еще от вас добровольной милости?

Какая мысль, моя любезная! какое уличение, или упреки! я не ожидала в ту минуту ни таких вопросов, ни таких выражений. Краска вступает в лице мое, когда я напоминаю мое смятение. Все твои советы мне пришли в голову. Однакож его слова были так решительны, и столь повелительный вид. Мне казалось, что он наслаждался моим замешательством. Поистинне, моя любезная, он незнает, что такое есть любовь почитательная. Он на меня смотрел как будто бы желал проникнуть в глубину дущи моей.

Чрез несколько минут после, его объяснения были внятнее, но как ты увидишь, они были почти принужденными.

Мое сердце жестоко колебалось между гневом и стыдом, видя себя доведенною до такой крайности человеком, который казался повелевать своим страстям, между тем, как я не имела над ними ни малейшей власти. Наконец слезы мои прервали молчание, И я хотела уйти с знаками горчайшего оскорбления, как он вдруг обхватил меня обеими руками, правда, что самым нежным и почтительным образом, и извинялся довольно глупыми выражениями: что его сердце ни как не желает воспользоваться моим замешательством от наглаго предприятия моего брата, и что он не намерен более повторять предложение, которое уже было с самого начала дурно принято, следовательно.... остальная речь его мне показалась только нескладным набором малозначущих мыслей и определений, чрез которые он хотел оправдать свою смелость еще не вовсе объясненную.

Я не могу вообразить, чтобы он имел наглость испытывать меня для извлечения из уст моих признаний не приличных моему полу; но какое бы ни было его намерение, он столь сильно раздражил меня, и привел сердце мое своею речью в такое негодование, что я опять начала плакать с восклицаниями, что я чрезвычайно нещастна: и приметив непристойное положение мое в его объятиях, я вырвалась от него с досадою. Но как я уже выходила из комнаты, он меня удержал за руку; он пал на колени упрашивая меня остаться еще одну минуту, и самыми ясными выражениями, предлагал супружество, как единственное средство для предупреждения всех умыслов моего брата и для прекращения моей печали.

Что было мне отвечать? Его предложения, как я сказывала, показались мне исторгнутыми, и более следствием его жалости, нежели любви. На что решиться? Я стояла отворивши рот, в самом растроенном виде. Я должна была казаться весьма смешною. Он насыщался таким зрелищем, конечно в ожидании от меня ответа. Наконец устыженная собственным моим смущением, и стараясь скрыть его уверткою, я ему сказала, что он должен убегать всякие меры..... могущия увеличить тревогу..... которой я не могу избавиться, видя непримиримость моих ближних, и опасаясь следствий покушений брата моего.

Он обещал управлять себя единственно моею волею, и злодей еще спросил меня, прощаю ли я его нижайшее предложение? Что мне оставалось делать, кроме новых извинений моему замешательству, когда он так дурно меня понял. Я ему сказала, что возвращепие Г. Мордена не замедлит; что без сомнения удобнее будет его привлечь на мою сторону, когда он узнает, что я употребила помощь Г. Ловеласа единственно для избавления себя от Г. Сольмса; и что, следовательно желала бы я оставить все в прежнем положении до приезда моего двоюродного брата.

Сколько я ни была огорчена, но мне кажется, моя любезная, что такой ответ не походил на отказ. Не правда ли, что другой человек на его месте, испытал бы скорее убеждать кротостию, нежели устрашать вспыльчивостию? Но Г. Ловеласу угодно было таким говорить голосом, какого бы никакая мало чувствительная женщина не стерпела; и его обидная горячность принуждала меня хранить молчание.

,,Что ето значит, сударыня? Вскричал он; и так вы решились открыть, что мне ничего не должно ожидать от ваших чувствований, пока останется вам малейшая надежда помириться с родными, ценою моего щастия, которое, конечно будет первою вашею жертвою?,,

Такие выражения, любезная Гове, воспалили также во мне кровь. Однако я сохранила некоторые меры. ,,Вы видали, сказала я ему, сколько мне была отвратительна вспыльчивость брата моего; и так вы весьма ошибаетесь, Г. Ловелас, естьли хотите испугать меня своею наглостью, и принудить согласиться на то, что противно вашим собственным условиям.,,

Он будто вошел в самого себя; и просил меня только, что бы позволено было вперед о делах его говорить в его сторону; и естьли он сделается достойным малейшей милости моей, то надеется, что он не останется один в свете, которому бы я отказывалась отдавать справедливость. Я ему сказала: ,,Вы полагаетесь на будущее; и я тоже от него ожидаю доказательства о ваших достоинствах, которых вы сами осуждаете, и которых действительно вам не достает.,,

Я опять готова была удалиться; он заклинал меня, выслушать его. Что его решение, избегать осторожно всех неприятных случаев, и какие бы небыли поступки моего брата, исключая только оскорбления моей особы, удаляться всех насильственных мер. Но естьли бы случилось тому подобное могу ли я требовать, что бы он был спокойным зрителем, видя меня похищаемую на корабль к Синглетону; и в такой плачевной крайности, уже ли не будет ему позволено защитить меня?

Защитить меня, Г. Ловелас? Я буду от того в крайнем нещастии. Но разве вы думаете, что я не буду в безопасности в Лондоне Кажется, что, по описании дома вдовы, я буду в нем свободна и спокойна.

Он признается, что по словам г. Долемана, положение того дома обещает мне такое и тайное пребывание; в прочем, естьли бы мне он непонравился, легко можно найти другую квартеру на мой вкус. Но как я требовала его совета, он думает, что лучше всего отписать к дяде моему Гарлов, как моему попечителю, и ожидать успеха моего письма у Госпожи Сорлингс, к которой смело просить его прислать ответ. С малыми умами, говорит он, робостию умножаешь их наглость. ,,Содержание письма должно быть: требовать правом то, что будет мне отказано милостию; признаться, что я прибегла к покровительству его родственниц, по повелению которых равно как и Милорда М.... он был употреблен для моих услуг; но прибавить, что условия я сама налагала и ни чем необязалась за милость, которую бы оне оказали всякой другой особе моего пола в подобных обстоятельствах.,, Естьли мне не нравится такое средство, он сочтет за честь, когда я позволю ему сделать такое требование от собственного его имени; (с обыкновенными его условиями;) но он не смеет касаться еще сей материи, хотя надеется, что насильствия моего семейства доведут до сего щастливого решения.

Ето кольнуло меня в самое сердце, и я ему сказала, что он сам предложил мне оставить меня по приезде в Лондон, и что я ожидаю исполнения его обещания; что когда узнают мою совершенную независимость, тогда еще будет время рассмотреть, что мне должно писать и делать; но что до тех пор, пока он будет около меня, я не имею ни желания, ни власти ни на что решиться.

Он мне сказал с задумчивым видом, что хочет быть чистосердечен. Намерение брата моего переменило обстоятельства. Прежде удаления его от меня он непременно должен видеть, понравится ли мне вдова и квартера ея, когда мой выбор пал на нее. Кто может отвечать, что сии люди не подкуплены братом моим? Когдаж увидит он, что можно положиться будет на их честность, то удалится на несколько дней. Но должен признаться, что более того он не может быть в отсутствии.

Как, сударь, перервала я? Не ужели вы намерены жить в одном со мною доме?

Нет, отвечал он мне; зная мою разборчивость и употребление, какое я хочу делать с его отсутствием, хотя в Лондонском доме его делаются теперь некоторые и переправки, он может стоять на квартере приятеля его Белфорда, или жить в загородном доме его Едгвар, и приезжать каждое утро ко мне, пока будет иметь причину думать, что брат мой оставил свои гнусные намерения.

Следствия такого долгаго разговора состояли в том, что бы ехать в Лондон в следующий понедельник. О! естьли бы минуты отъезда моего были щастливы!

Сколько бы я ни повторяла, моя любезная, все будет слабо для изъяснения моей чувствительности к твоим благодеяниям и к удивительному великодушию твоему, которое всего источник

Кл. Гарлов.

Письмо CXXXII.

ЛОВЕЛАС к БЕЛФОРДУ.

В Пятницу 21 Апреля.

(Издатель и в сем письме отбрасывает все, что было одним повторением последняго. Но некоторые подробности сохранены в рассуждении замешательства Клариссы, которые ею были пропущены, говоря о предложениях ловеласа, что весьма неудивительно.)

Теперь, что скажешь ты, Белфорд? Видя, как твой друг, подобно бабочке ищущей своея погибели, около огня, едва не ожог крылья свооя вольности? Никто не был больше моего в опасности попасть в собственные свои сети, видеть опрокинутыми все намерения, все предприятия бесполезными, не привезти Клариссу в Лондон и не испытавши действительно, что она такое, Ангел, или женщина.

Правда, я запутал ее без всякого приготовления так, что она не имела времени прикрыть себя скромностию своего пола. Мои выражения не столько нежные как пылкие, клонились к упреканию её прошедшей холодности, и приводили ей в память хитростно её собственные предписания, потому, что не любовь, а мерский умысел брата её заставил ее от части освободить меня от них. Я в жизнь мою никогда не видывал прелестнейшего смятения. Какая слава последовала бы за живой кистью, которая бы изобразила такое зрелище, и смешение нетерпеливости, которая явно оживляла каждую черту выразительного и прекрасного лица! Она кашлянула два или три раза. Сперва показался в её взорах приятный беспорядок, потом некоторой род умиления происходящий от нерешимости её желаний; до тех пор, пока разгневанная красавица, досадуя еще более на мое любопытство узнать её ответ, не могши выговорить ни слова, пустила ручьи слез, и с торопливостию повернула мне спину, что бы выйти. Но я поспешно за ней последовал, и удержав в моих объятиях, сказал ей: предмет единственный моей нежности! не подумайте, что бы сие предложение, противное первым вашим законам, происходило от намерения моего воспользоваться свирепостию ваших родителей. Есть ли, не смотря на почтительность моих выражений, они способны были её огорчить, то впредь мои старания будут..... я перестал говорить, как будто бы усилие чувствительности моей перервало мой голос. Она хотела изъясниться, но сказала только с томностию: как я.... нещастлива!... слезы её текли изобильно; и между тем, как руки мои обнимали прекраснейший стан ея, лице её лежало на одном моем плече, и она не приметила, что позволяет мне такую вольность.

Для чего нещастна, для чего? моя дражайшая! Благодарность, которую вы должны ожидать от сердца чувствительного и признательнаго.... тут правда мне затворила рот, потому, что я не обязан благодарностию за такие не добровольные одолжения.

Но пришедши в самую себя, и увидя себя в моих объятиях, что ето значит, Государь мой? Сказала она с видом негодования, с пламенным лицем, и глазами пылающими гордостью.

Я уступил её усилиям; но в мою очередь быв совершенно побежден прелестьми сего невинного смятения, я опять ухватил ее за руку, как она уходила, и упав на колени, я ей сказал, без всякой умеренности, и почти не чувствуя важности слов моих: (естьли бы случился тогда поп, я был пропадший человек:) дражайшая Кларисса! примите клятвы от вашего верного Ловеласа! решите, что бы он вам принадлежал навсегда. Сим средством все заградить можно. Кто осмелится делать умыслы и предприятия на жену мою? Их безумные и дерзкие надежды основываются на том, что еще не супруг ваш. удостойте меня сего имени! прошу о том у ног ваших. Тогда весь свет будет с нашей стороны, и все похвалят сие давно ожидаемое окончание.,,

Чорт ли меня тогда дернул? Я столько думал об етом глупом восхищении, как летать по воздуху. Ето чудная девка всемогуща надо мной. По такому расчету, не она, но я должен буду уступить в великом моем опыте.

Слышал ли ты когда нибудь, что бы и то не из добровольного побуждения произносил торжественные клятвы, в упреки заблаговременного приготовления и самых гордых видов? Но ето прекрасное творение в состоянии отвлечь самого варвара от намерения быть ей вредным; и я в самом деле думаю, что был бы расположен освободить ее от всякого другаго опыта, (нельзя сказать, чтобы по сию пору еще какой был,) естьли бы у нас не было между собою некоего рода сопротивления, рожденного от её недоверчивости, чтобы узнать, кто из двух останется победителем. Ты знаешь мое великодушие, когда мне ни в чем не противятся.

Хорошо, но до чего довело меня сие слепое стремление? Думаешь ли ты, что я был пойман в слове? После предложения столь торжественного, и даже на коленях, как тебе кажется, Белфорд?

Ничего не бывало. Моя забавница выпустила меня с такою же вольностию, какую я сам желал, предприятие её брата, отчаяние о непримиримости его, страх нещастных следствий, были причины, которым ей угодно было приписать такое замешательство, а мое предложение и любовь ни малейшего не имели в том участия. Что скажешь ты? Щитать нашу свадьбу за второе средство! И дать знать мне, хотя другими словами, что её замешательство происходит от страха, что мои неприятели не согласятся на предложение её отвергнуть человека, который за нее подвергал жизнь свою, да и теперь готов предать себя той же опасности!

Я повторил еще неотступные мои прошения, что бы она сделала меня щастливым; но она отложила до приезда двоюродного брата её Мордена. На него теперь полагает она все свои надежды.

Я показался яростным, но бесполезно. Она хотела писать, или уже написала второе письмо к тетке её Гервей, в намерении ожидать ответа.

Однакож, любезный друг, я думаю, что мог бы уменшить постепенно такие отсрочки, естьли бы я был человек с духом. Но что делать, когда я столько боюсь ее оскорбить?.... И чорт сам не умудрится! Любовник столь застенчивой! Принцеса с такими беспрестанными требованиями. Как согласиться нам без помощи какого нибудь услужливого посредника? Однако Белфорд; очень редко случается такая горячая любовь в одном сердце с такою скромностию. Я уверен теперь, что истинная любовь довольствуется желаниями; другой не имеет воли, кроме воли своего обожаемого предмета.

Прелестная моя невинница! она еще сама говорила мне про Лондон. Естьли бы паче чаяния умысел Синглетона был моего изобретения, я бы не мог выдумать щастливейшего средства, для ускорения её отъезда, которой, я не могу отгадать, для чего она отложила.

Под сей обверткой ты найдешь письмо Осипа Лемана, о котором я тебе говорил в прошедший понедельник, и мой глубокомысленный ответ к нему. Я не могу стоять против тщеславия побуждающего меня к сему сообщению. Без сей сильной причины, лучше бы тебя оставить в мыслях, что свирепой рок моей красавицы ведет с нею войну и располагает случаями в мою пользу, хотя они все суть следствия моего превосходного воображения.

Письмо CXXXIII.

ОСИП ЛЕМАН, к ЛОВЕЛАСУ.

16 Апреля.

(Он уведомляет Г. Ловеласа о гонении, к которому приготовляются его Господа за похищение его барышни Бетертон из её семейства, которая умерши в родах, оставила после себя живого робенка, и что Ловеласа упрекают в пренебрежении сего дитяти. Осип, с обыкновенною своею простотою говорит, что его Господа называют такой поступок бесчестным, однакож он надеется, что это неправда, хотя и разглашают, что Г. Ловелас был принужден оставить государство, что бы укрытся, и что намерение путешествовать в чужих краях, был один только подлог. Он присоединяет, что Г. Сольмс желал бы такую историю расказать девице Клариссе, естли бы она была расположена на его слушать.).

Он просит Г.Ловеласа признаться ему, не будет ли жизнь его в опасности по сему делу; и быв к нему предан, желает, что бы он не был повешен как простой человек, но что бы ему отрубили голову; и что бы милостиво вспомнил о нем прежде смертного осуждения, ибо он слышал, что все имение преступников принадлежит Королю или правлению.

Примечает, что Капитан Синглетон имеет частые переговоры с его молодым Господином и Госпожею, и что Господин его сказал в присудствии Капитана, что кровь его кипит от мщения; что в то самое время Господин хвалил его Осипа, говоря Капитану про его верность и расторопность. Потом предлагает свои услуги Г. Ловеласу для упреждения нещастных случаев, и заслужения его покровительства, что бы занять постоялой дом белаго медведя, о котором ему говорили с похвалою. Ето не все, прибавляет он. Преврасная медведица, то есть Бетти Барнес, ворочается у него в голове. Он надеется, что будет ее любить более, нежели угодно Г. Ловеласу, потому что она начинает быть с ним повеселее и слушает его с удовольствием, когда он упоминает про белаго медведя, как будто бы она была между ячменем и бобами. Просит прощения за такое острое слово, которое у него вырвалось, потому что, сколько он ни беден, но всегда любил шутки.

Признается, что иногда совесть укоряет его в том, что он сделал, и думает, что без историев, которые он принужден был расказывать по повелению Г. Ловеласа в доме, невозможно, что бы сердце отца и матери были так тверды, хотя Г. Жамес и девица Арабелла весьма злобны. Но хуже всего кажется ему то, что Господин и Госпожа Гарлов никогда не будет в состоянии распутать дела девицы Клариссы, потому что они полагают такие истории вышедшими чрез Камердинера Г. Ловеласа. Он будет весьма остерегаться, что бы не переуверить их в противном; от страха, что бы Г. Ловелас не убил своего камердинера и его, для при писания потом смерти их тем, которые с самого начала их подкупляли. Между тем, он очень сомневается о себе, не бездельник ли он, хотя никогда не имел к тому склонности.

Он надеется также, что естьли его любезная и почтенная молодая Госпожа Кларисса попустит себя на что нибудь худое, то Г. Ловелас припомнит себе о колодце белаго медведя; (*) но он просит Небо, что бы его предохранило от великого дурного намерения равно, как и от дурного дела. Как он не очень стар, то надеется иметь время к покоянию, когда грешит по неведению; впрочем Г. Ловелас человек знатный и весьма разумный, следовательно в состоянии отвечать во всем за такого бедного человека, как покорный и верный его слуга.

Осип Леман

(*) В большой части местечек Аглинских находится некоторой род колодца, которой служит для водопоя, и в которой, по древнему обычаю, погружают соблазнительных женщин.

Письмо CXXXIV.

ЛОВЕЛАС, к ОСИПУ ЛЕМАНУ.

17 Апреля.

(Г. Ловелас дает полную волю в сем письме своему воображению. Начинает изъяснением Осипу приключения с девицей Бетертон, которая, по его словам, ничто иное, как ветренность молодости. В сем случае не было похищения. Его путешествие к тому не относилось. Он любил эту молодую особу, и любим был от нея. Она была дочь обогатившагося мещанина, которой имел тщеславные виды к возвышению своему, и которой по сей самой причине сам способствовал в начале его волокитству. Что касается до него, он никогда не говорил про замужство ни отцу, ни дочери. Правда, что все её родные хотели, что бы она соединилась с ними, для иска судебного, и что она отказавшись от соучастия в их злости, получила смерть от свирепых их поступков. Маленькой сын очень пригож, и не делает бесчестия отцу. Он его видел два раза тайно, и без сведения тетки ея, которая имеет о нем попечение, и что намерение его со временем сделать его состояние. Все их семейство без ума от ребенка, хотя имеют злость проклинать отца его.)

"Расказывает Осипу о правилах своих в любви. Избегать всенародных женщин; выдавать замуж старую любовницу, прежде нежели возмет другую; выводить мать из нужды, когда она имеет суровых родственников; иметь великое попечение в родах ея; доставлять достаточное состояние ребенку, смотря по званию матери. И надевать после неё траур, естьли умрет в родах. Заклинает Осипа найти кого нибудь, кто бы исполнял такие должности с большею честностию. Удивительно ли, говорит он, что женщииы сколько склонны ко мне?,,

Он ничего не опасается от сего приключения ни шее, ни голове своей. ,,Женщина умершая тому полтора года назад; не было тяжбы при её жизни; отказ призванный не входит ни в какие взыскания; вот прекрасные причины, Осип, для уличения меня в похищении! Я повторяю тебе, что ее любил. Она была увезена от меня её грубыми родственниками, в самом жару моей страсти..... но довольно говорить о любезной девице Бетертон. Любезной, и подлинно так; потому, что смерть делает женщину более любезною. Пусть небо упокоит прах ея! туш, Осип, я плачу дань памяти девицы Бетертон самым тяжким вздохом.,,

Похваляет вкус Осипа к острым словам. ,,Шутки более приличны бедным, нежели стенания. Все, что происходит в свете не есть ли одна шутка, и не подает ли причины к насмешке? Кто принимает вещи в противную сторону, есть человек сумасшедший, не знающий цены жизни. Тот, кто осуждает радость в бедном, стоит, чтобы никогда ее нечувствовать.,,

Одобряет привязанность Осипа к его молодой и несравненной любовнице. Выхваляет свои собственные к ней чувствования и честные намерения. Слово его, есть священный залог, и в том он на него самого ссылается. ,,Ты знаешь, Осип, что у меня следствия превосходят обещания. Для чего? что бы показать самым ясным способом, что душа моя не скаредна и без прижимки. Человек исправный держит свое слово; но щедролюбивый переступает его гораздо далее. Такое мое правило.,,

Винит Клариссу в замедлении свадьбы их, и жалуется на отдаление, в каковом она его держит, приписывая то девице Гове, которая ей внушает беспрестанно недоверчивость; и сия самая причина заставляет его употреблять Осипа, что бы чрез Гарловых действовать умом Госпожи Гове.

Потом, говоря о уведомлениях Осипа про переговоры тайные Капитана Синглетона с Жамесом Гарлов, он продолжает: ,,Как Капитан полагается на свидетельство Жамеса которой о тебе весьма хорошего мнения, не можешь ли ты, притворясь, что имееш ко мне великую ненависть, предложить Синглетону, чтобы он способствовал Жамесу в страсти его к мщению, и дал бы ему в помощь все свои силы, то есть свой корабль и весь екипаж, что бы увезти Клариссу и отправить ее в Лейт, где они оба имеют вотчины?,,

,,Ты можеш им сказать, что естьли их предприятие удастся, ето будет способ привести меня в отчаяние, а Клариссу в послушание. Ты можешь также их уведомить, как будто по свидетельству моего камердинера, о отдалении, в каком она меня содержит, в надежде получить прощение от отца отказавшись от меня, естьли будут того требовать; еще сказать им, что мой камердинер в одном только таится, то есть о месте нашего убежища, но что ты не сомневаешься узнать все от него посредством несколько гвинеев, и получить точные сведения о времени, когда я от нее удалюсь, что бы они могли иметь больше способности в предприятии; прибавить, и все будто от камердинера, что мы скоро переменим место пребывания, (что и правда, мой любезный Осип,) и что дела мои принуждают меня часто отдалться.,,

Естьли им понравится твое предложение, ты услужишь Бетти, сказав ей ето за тайну. Бетти зделает туже доверенность девице Арабелле которая с удовольствием перескажет дяде своему Антонину, естьли не будет предупреждена братом. Г. Антонин уведомит о том Госпожу Гове, которая наверное не скроет от дочери, хотя оне и в ссоре. А дочь немедленно отпишет моей любезной Клариссе; и естьли умысел не дойдет до моих ушей сими дорогами, ты мне напишешь о том под тайною, будто хочешь предупредить нещастные следствия; что составляет предмет твоих и моих стараний. Тогда я покажу твое письмо Клариссе. Ея доверенность умножится и удостоверит меня о её любви, о которой я иногда сомневаюсь. Она поспешно выберет другую квартеру. Я буду иметь причину остаться при ней под видом хранителя. Она увидит, что нет более надежды к примирению. Ты будешь давать Жамесу и Синглетону ложные известия, кототорые я тебе доставлять стану; следовательно нечего опасаться.

Какоеж будет щастливое, и сто раз щастливое следствие? Кларисса сделается моей женой честным образом. Согласие возвратится к родственникам её и моим. Десять гвиней, на которые ты всегда можешь полагаться, удвоит твое жалованье в сем скупом семействе; и слава твоего благоразумия и храбрости распространится по целому свету.... белый медветь также будет к твоим услугам; и естьли ты когда заблагоразсудишь приобрести его в собственность, приятели твои не заставят тебя беспокоится о деньгах. Я бьюсь об заклад, что ты ясно видишь в таких подробностях, Бетти умножит твой достаток, сделавшись твоей женою; я уверен, что вы оба с осторожностию жили, и зберегали для переду; фамилия Гарловых, которой ты служил с такою верностию удаливши от нее дурные следствия мщения брата, с удовольствием доставит тебе что нибудь к твоему учреждению; я прибавлю к твоей казне более, нежели ты думаешь. И так ты должен видеть перед собой только честь, спокойствие и изобилие.

Пой от радости, Осип, пой! земля, которою ты будешь владеть; слуги, которые, в твою очередь, будут тебе служить, жена, которую ты будешь любить или бранить, когда тебе за благо рассудится; Господин Осип за каждым словом; получать деньги, чтоб жить хорошо, вместо того, что бы свои платить; быть щастливым не только в самом себе, но в других чрез примирение и успокоение двух благородных семейств, не сделав вреда ни одной християнской душе. О Осип, честной мой Осип! сколько ты будешь иметь завистников! Кто может жить в свете с отвращением с такими прекрасными видами?

То, что я теперь предлагаю, увенчает твои подвиги. Естьли ты может только довести их до сего предприятия, хотя они его исполнят или нет, ты все равномерно будешь соответствовать намерениям твоего искреннего приятеля.

Ловелас.

Письмо CXXXV.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к ГОСПОЖЕ ГЕРВЕЙ.

В Четверток 20 Апреля.

Милостивая Государыня тетушка!

Не получа ответа на письмо мое писанное от 1 сего месяца, я ласкаюсь, для моего собственного утешения, что оно к вам не дошло; ибо весьма прискорбно было бы для меня мыслить, что моя любезная тетушка Гервей щитает меня недостойною своего внимания.

В сей надежде, не умея лучше изъясниться в таковых обстоятельствах, списала я с чорного первое письмо и беру смелость препроводить его к вам в одной обвертке с теперишним, прося вас униженно, что бы вы имели милость благоприятствовать моим предложениям. (Содержание сего письма видели под Ном. 100.)

Я все еще властна их выполнить; но для меня будет огорчительно видеть себя принужденною к таким мерам, которые могут сделать примирение мое затруднительным.

Когда бы мне позволено было, милостивая Государыня, писать к вам во ожидании ответа, то я могу оправдать намерения сего странного поступка, хотя в глазах строгих судей я не ласкаю себя оправить от порока неблагоразумия. Что касается до вас, я уверена, что вы бы имели ко мне жалость, естьли бы знали все, что я могу сказать в мое извинение, и сколько я щитаю себя нещастною потеряв уважение всех моих приятелей.

Я не отчаиваюсь еще в возвращении онаго. Но какое бы ни было осуждение мое в замке Гарлов, любезная тетушка, не откажите мне несколько строк вашего ответа, для уведомления моего, есть ли надежда получить прощение на условиях не столько суровых, как прежде мне предписывали, или уже я вовсе оставлена, чего избави Боже!

По крайней мере, любезная тетушка, постарайтесь чтоб оказали мне справедливость, которую я требовала в одном письме к сестре моей, в рассуждении моего платья и малаго количества моих денег, чтоб я не была лишена самых необходимых выгод и не принужденаб была одолжаться теми людьми, которым я более прочих не хочу дать над собой такого права. Позвольте мне заметить, что когда бы мой поступок был предумышленной; я бы могла по крайней мере, посредством денег и дорогих каменьев, избегнуть огорчений мною претерпенных, и которые еще более умножатся, естьли мое требование будет отвергнуто.

Ежели вы получите позволение принять обьяснения мною предлагаемые, то я открою вам тайны сердца моего, и уведомлю о том, что вам не известно.

Когдаж меня хотят мучить, ах! скажите им, что мучение мое уже чрезвычайно; однакож оно происходит от собственного моего размышления, а не от той особы, от которой ожидали многих бед. Вручитель моего письма имеет какие то дела, кои должно ему окончить в одном месте недалеко от вас отстоящем и вы дайте ему время дождаться вашего ответа и принесть мне его в субботу по утру, естьли вы меня удостоите такой милости. Сей случай был нечаянный. Остаюсь, и проч.

Кл. Гарлов.

П. П. - Никто не будет знать о вашем письме, естьли вам угодно, что бы то осталось тайной.

Письмо CXXXVI.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИСЕ ГАРЛОВ.

В субботу 22 Апреля.

Я не знаю как толковать поступки твоего ветреника; но он точно сомневается, что сердце твое не при-надлежит ему: и в том покрайней мере нахожу я в нем великую скромность; потому что ето значит тайное признание, что он того недостоин.

Он не может терпеть слыша твои сожаления о Египетском Луке, и беспрестанные укоризны ради твоего побега, и всего того, что ты называеть его пронырствами. Я рассмотрела все его поступки, сравнила их с его нравом, и нашла, что в гордости его и мстительности, то есть в малодушии, гораздо более видно доверенности и единообразия, нежели мы обе воображали. От самой колыбели, потачка употребляемая родными в рассуждении одинакого сына, сделала его робенком злонравным, прихотливым, пронырливым, и учителем своих учителей. В большом возрасте, сделался он повесою, щеголем и присяжным волокитою, который не уважает благопристойности, и вообще презирает весь наш пол, за погрешности некоторых женщин, которые весьма дешево продали ему свою благосклонность. Как вел он себя в твоем семействе, имея на тебя подобные виды? С того времени, как твой беспутный брат по случаю стал обязан ему жизнию, он платил наглость наглостию и тебя запутал в свои сети, посредством ужаса и хитрости. Какую вежливость ожидать можно от человека подобного сложения? -

Так, но что делать в твоем положении? Мне кажется, что ты бы должна его презирать, ненавидеть... естьли можешь... и вырваться от него: но куда скрыться?

А особливо теперь, когда брат твой выдумывает странные умыслы, и хочет сделать участь твою еще нещастнейшею?

Естьли ты не можешь его презирать и ненавидеть, естьли не хочешь его оставить; то тебе надо убавить не много твоей суровости. Когдаж и такая перемена не причинит скорой свадьбы, я бы прибегла под покровительство его родственниц. Почтение, которое он повидимому к тебе имеет, есть уже достаточная ограда твоей чести, хотяб и выдумали новое какое подозрение. Ты бы напомнила ему по крайней мере о предложении его, доставить тебе в сотоварищи одну из двоюродных сестер его Монтегю, что бы провождать с тобою время в новой Лондонской квартире, до окончания всех твоих подозрений.

Но тем обьявишь ты, что уже принадлежишь ему. Я в том согласна. Какоеж остается тебе другое теперь убежище? Злоумышление брата твоего разве не уверяет тебя, что нет другаго средства?

И так, верь мне, моя любезная, что время отказаться от тщетной надежды к примирению, которая держала тебя по сию пору в нерешимости. Ты мне признаешься, что он предложил тебе о супружестве весьма ясными выражениями, о которых ты не упоминаешь; и я вижу, что он даже изьяснил причины понуждающия тебя принять его предложения. В людях его свойства, которые обыкновенно стараются унижать наше самолюбие, значит чрезвычайное великодушие, когда говорят они, что мы должны их любить, хотя того они не стоят, за то единственно, что они нас любят.

Будучи на твоем месте, с такими прелестными осторожностями, которым я удивляюсь, может быть не иначе бы сама поступила. Я бы желала без сомнения видеть неотступность его страстною, но почтительною, прошения постоянными, и что бы все речи и дела любовника стремились к одной только цели. Однакож, естьли бы я подозревала в его поведении хитрости, или какую медленность основанную на сомнении в моих чувствах, я бы решилась, или обьяснить такие сомнения, или отвергнуть его навсегда. Естьли бы последний случай сей был тебе приличен, быв твоим верным другом, я бы собрала все мои силы, что бы доставить тебе неизвестное убежище, или что бы разделять твое несчастие.

Какой презрительной с его стороны поступок, согласиться с такою удобностию на твою отсрочку до приезда г. Мордена! Но я опасаюсь что ты была с лишком строга; ты признаешься, что он восчувствовал такую непристойность. Естьли бы я была уведомлена его собственными известиями; то уверена, что бы нашла излишнюю суровость в твоих подозрениях и недоверчивости. Поймав его на слове, ты бы приобрела над ним такую власть, какую он теперь над тобой имеет. Ты знаешь сама, моя любезная, что женщина, упавшая в подобную сеть, должна сносить множество огорчений.

Но на твоем месте, с моею скоростию, я тебя уверяю, чрез четверть часа, я бы все разобрала и увидела бы ясно все основание дела. Его намерения должны быть добрыми или худыми: когда оне худы; надо скорее о том увериться; естьли же по щастию тому противное, может быть он испытывает скромность своей жены.

Мне кажется, что я бы также убегала всех уличений могущих растравлять досаду, и всех укоризн касательно старой распри в рассуждении нравов; особливо тогда, как ты еще столько счастлива, что не имеешь причины говорить о том по собственному опыту. Признаюсь, что великое удовольствие для благородной души сражать порок; но естьли такое сопротивление не уместа, и естьли порочный расположен к исправлению, сие не столько послужит к ободрению его, сколько для ожесточения, и принудит его прибегнуть к лицемерию.

Малое уважение его к умному намерению твоего брата, мне нравится равно, как и тебе. Бедный Жамес Гарлов. Ето полоумная голова осмеливается вымышлять безчинные предприятия и действовать хитростию, в то время, когда делает г. Ловеласа главным обвинителем за его умыслы? Мошенника остроумного, по моему мнению, должно тотчас повесить, без всяких обрядов но безумного, который мешается не в свое дело то есть в злоумышления, надлежало бы прежде колесовать, а потом повесить, коли угодно. Я нахожу, что г. Ловелас описал Жамеса в коротких словах.

Гневайся естьли хочешь, но я уверена, что такой бедной род людей, как брат твой восхищается, доведши тебя до необходимости оставить отцовской дом, и опасаясь только видеть тебя независимою, в тщеславии своем равняется с целым светом, и осмеливается сражаться с Ловеласом собственным своим оружием. Разве ты забыла его торжество, которое ты сама мне описала по известиям твоей тетки, как он гордился похвалами дерзкой Бетти Барнес?

Я ничего не ожидаю от письма твоего к госпоже Гервей, и надеюсь, что Ловелас никогда не узнает содержания онаго. Каждое твое письмо показывает мне, что он досадует, сколько смеет, на твою к нему недоверчивость. Я бы не менее досадовала будучи на его месте; по крайней мере, когда бы сердце мое свидетельствовало, что я стою лучших поступков.

Не беспокойся о платье своем, если хочешь прибегнуть под покровительство его родственниц. Оне знают в каком ты положении с своими ближними, и жестокость других не уменьшает их привязанности к тебе. Касательно до денег, за чем противишься ты оставляя бесполезными мои предложения?

Я знаю, что ты не станешь требовать своей земли, но дай ему право вместо тебя требовать. Я не вижу лучшего средства.

Прости, мой любезной друг, обнимаю тебя с обыкновенною горячностию, и возсылаю обеты мои о сохранении твоей чести и спокойствия.

Анна Гове.

Письмо CXXXVII.

БЕЛФОРД, к ЛОВЕЛАСУ.

В пятницу 21 Апреля.

Уже давно, Ловелас, ты играешь роль писателя, а я только твоего покорного читателя. Я не беспокоился, сообщать тебе мои замечания о успехах и цели твоих прекрасных изобретений. Со всем твоим тщеславием, достоинства несравненной и прелестной Кларисы, будут для неё защитою и безопасностию; но теперь, как я тебя вижу столь щастливого в твоих хитростях, что ты ее уговорил к отъезду в Лондон, и выбор ее направил на такой дом, которого жители успеют утушить в тебе и последния честные чувствования раждающиися в её пользу, теперь, я считаю за долг приняться за перо, и объявляю тебе откровенно, что я делаюсь защитником Клариссы Гарлов.

Мои побуждения не происходят от добродетели, а когда бы и то было, какое впечатление могут оне сделать в в твоем сердце по сей причине?

Такой человек, как ты не более был бы тронут, естьли бы я ему представил, какому подвергает он себя мщению обижая девицу такого нрава, знатности и породы, как Кларисса.

Великодушие и честь не могут также действовать над людьми нашего рода в пользу женщины, когда они считают весь женской пол за добычу им принадлежащую. Честь, в наших мыслях, и честь, в общем соглашении, суть две вещи весьма несходные.

Какаяж моя причина? Действительно, Ловелас, одна истинная дружба, которую я к тебе имею. Она меня побуждает защищать самого тебя, и твое семейство, когда ты сам принужден отдать справедливость сей прекрасной девице, которая однакож заслуживает, что бы её польза прежде всего привлекла твое внимание.

В последнем моем свидании с твоим дядею, етот доброй человек меня усильно просил употребить все мои способы над тобой, что бы ты согласился подвергнуть себя под иго супружества, и подтверждал свои прошения фамильными причинами, которые мне показались так важными, что я их должен был одобрить. Я знал, что твои намерения на ету удивительную девицу были её достойны. Я о том уверил Милорда М... который однакож очень сомневался, потому, что её семейство с тобой худо поступало; но теперь, как твое волокитство обратилось совсем в другую сторону, я хочу тебя убеждать другими размышлениями.

Естьли ты судишь о совершенствах Клариссы по собственному своему свидетельству и всеобщему, где найдешь ты женщину ей подобную? За чем покушаться на её добродетель? Какая нужда в опытах, когда ты не имеешь ни малейшей причины к сомнению? Я полагаю себя на твоем месте с намерением жениться: ежели бы я имел такие предпочтительные чувствия, как ты имеешь к етой женщине, зная их пол, как мы его оба знаем; я бы боялся испытывать далее, опасаясь успеха, а особливо, естьли бы был удостоверен, что никто не имеет более в душе добродетели.

Примечай также Ловелас, что опыт не справедлив, потому, что он не взаимный. Разбери дальновидность твоей злости и хитростей; уважь случаи раждающиеся беспрестанно против её воли, до тех пор, пока её семейство будет действовать по расположениям твоей головы изобильной в злоумышлениях. Разсмотри, что она без покровительства, что дом, в которой ты ее привезешь, наполнен твоими соумышленниками, молодыми девицами хорошо воспитанными, прекрасными, проворными, и обманчивого вида, которой трудно проникнуть, когда они себя прикрывают личиной скромности, а особливо для молодой не опытной особы незнающей города: разбери, говорю я, все такие обстоятельства, и скажи мне, какую славу, какое торжество ты себе обещеваешь, когда успеешь ее прельстить? ты, человек рожденный для волокитства, исполненной выдумками, твердый, без угрызений совести, способный ожидать случая с терпением; человек, считающий за ничто клятвы, которые делает женщинам; невинная жертва привязанная к своим обещаниям, следовательно расположенная по себе хорошо думать о других. Я сочту за чудо, естьли она избегнет и от искусителя, и от искушения, окруженная такими сетями. Впрочем, когда и наш пол так слаб без всяких обольщений, я не знаю, для чего столько требуют от женщин, которые родились от тех же отцов и матерей, и составлены из того же тела, с одною разностию только воспитания, и какую великую славу находят в побеждении их?

Ты спросишь у меня, не может ли быть другаго какого Ловеласа, который быв прельщен её красотою, предпримет восторжествовать над нею?

Нет, я отвечаю. Сличая все, сложение тела, разум, богатство, нравы, невозможно быть другому подобному тебе человеку. Ежели бы ты думал, что природа сотворила тебе соперника, я знаю твою диавольскую гордость, что тогда бы ты меньше себя почитал.

Но я хочу говорить о господствующей твоей страсти, о мщении; ибо любовь, (и какая любовь может быть у развратников?) занимает только второе место в твоем сердце, как я тебе часто доказывал, не смотря на твое против меня бешенство. Какие подлые причины, мстить любовнице за то, что тебе стоило много труда похитить ее! Я охотно соглашаюсь, что оставшись, она была в опасности сделаться женою Сольмса; пропуская также её условия, которые ты умел хитро обратить против нее самой, и предпочтение оказываемое ею к девичьему состоянию. Чтож ето иное, как одни подлоги? И за чем не благодаришь ты тех, которые почти бросили ее тебе на руки? В прочем все, что ты ни приводишь к оправданию твоего опыта, не имеет ли основанием неблагодарность и противоречие, когда ты опасаешься погрешности, которая может случиться только в рассуждении тебя?

Но что бы уничтожить все твои неосновательные причины такого рода, я спрашиваю у тебя, что бы ты думал о ней, если бы она добровольна ушла с тобою? Может быть ты больше любил бы ее в звании твоей любовницы; но что бы быть женою, отречешься ли ты, что она и в половину столько бы тебе не нравилась?

Что она тебя любит, со всею твоею злостию и зверством, я не вижу причины о том сомневаться; однакож какую власть должна она иметь сама над собой, когда доводиш иногда до сомнения такое проницательное самолюбие, каково твое? Быть притесненной с одной стороны своим семейством, с другой привлекаемою знатностию твоей фамилии, где каждой ее желает и почтет за честь её союз?

Может быть ты подумаешь, что я удалился от цели, и что защищаю более сторону твоей красавицы, нежели твою собственную. Никак нет. Все что я ни сказал, больше клонится к твоей пользе, нежели к ея; но тому, что она может сделать твое щастие, но с её кротким нравом, почти не возможно, что бы была сама тобой щастлива.

Не нужно изъяснить моих причин; я знаю твою чистосердечность, что ты в таком случае удобно согласишься на мое мнение.

В прочем, хотя я беру сторону женидьбы, ты знаешь, что я сам не весьма наклонен к сему состоянию; я никогда еще о том не думал. Но как ты последний твоего имени, как твоя фамилия занимает отличные степени в Королевстве, и как ты сам щитаешь себя осужденным когда нибудь к супружнему рабству, то скажи мне, можешь ли ты надеяться найти впредь подобной сему случай, который в твоих руках? Девица, которая своим рождением и богатством стоит твоей знатности, (хотя гордость фамильная и твоего собственного сердца заставляют иногда тебя говорить весьма не прилично о прозваниях, которые тебе не нравятся); красота, которой удивляется весь свет; и вместе, особа привлекательная своим благоразумием и добродетелью.

Если ты не из числа тех низких душ, которые предпочитают потомству собственное свое удовольствие; то не должен откладывать свадьбу твою до срока людей развратных, то есть до срока времени, когда лета и болезни истощат тебя. Вспомни, что ты подвергаешь память свою справедливым укоризнам законных твоих потомков, за то, что дал им нещастное бытие, которое они принуждены будут подать бедным своим последователям, и которое уполномочит весь твой род, если бы он скоро не пресекся, проклинать тебя до самых поздных поколений.

Сколько мы ни порочны в глазах исправленного света; однако неизвестно, останемся ли мы таковыми безвозвратно. Хотя мы видим веру противуречущую, но еще не вздумали составить таких законов, которые бы согласовались с нашею жизнию. А которые уже сделаны, кажутся нам презрительными, что мы не унижаемся даже до сомнения. Одним словом, мы верим будущему наказанию и награждению; но с великою молодостию и здоровьем, надеемся, что будет довольно времени к раскаянию: что значит чисто по Аглински, (не обвиняй меня в строгости, Ловелас, ты сам иногда таков,) что мы желаем жить для чувств до толе, пока оне будут в состоянии нам служить, а что бы оставить грехи, мы ожидаем, что бы удовольствие нас оставило. Как! неужели твоя прекрасная любовница будет наказана за великодушные её старания ускорить твое исправление, и за то, что она желала видеть над тобой опытов прежде, нежели вручить себя?

Заключим. Я тебя заклинаю рассмотреть, что ты предпринимаешь не сделав шагу вперед. Ты входишь в новый путь. По сию пору виды твоих поступков так прикрылись, что ежели бы она усумнилась о твоей чести; то ты не будешь иметь ни малейшего против тебя доказательства. Сохраняй законы честности, в таком смысле, как она ее принимает. Ты знаешь, что ни один из товарищей твоих не будет смеяться твоей свадьбе; а естьли кто найдет его странным, потому, что ты сам часто издевался над таким состоянием; то имеешь ту выгоду, что не должен от него краснеть.

В субботу 22 Апреля.

Не запечатав письма моего в ожидании почтового дня, я сей час получил письмо от Осгода, которое за два часа пришло к нему, запечатано гербом Гарловых, и надписано к твоей любезной. А как оно может быть важно; (Оно от девицы Арабеллы Гарлов, которое после двух последующих прилагается.) я поспешно отправляю его вместе с моим чрез нарочно посланнаго.

Я полагаю, что скоро увижу тебя в Лондоне, однакож надеюсь, что без Клариссы. - Прощай. Будь честен и щастлив.

Письмо CXXXVIII.

Госпожа ГЕРВЕЙ к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В Пятницу 21 Апреля.

Любезная племянница!

Весьма жестоко было отказать несколько строк по прозьбе племянницы, которую я всегда любила. Я получила твое первое письмо, но не имела позволения отвечать, и теперь я нарушаю мое обещание пишучи к тебе. Какие странные известия получают от тебя всякой день! Подлец, с которым ты находишься, говорят, торжествует и ругает нас беспрестанно. Ты знаешь его неукротимый нрав. Хотя должно признаться, что ты имеешь неоцененные качества, но для него его обычаи, дороже тебя. Сколько раз я тебя остерегала! Никогда молодую девицу столько не предохраняли. Клариссе Гарлов забыть себя до такой крайности!

Тебе должно бы дождаться означенного дня для общего собрания твоих приятелей. Естьли бы твое отвращение поддержалось; они имели бы снисхождение уступить. Как скоро я узнала их намерения, тотчас тебе дала уразуметь, хотя темными выражениями; но кто бы подумал.... Ах! Кларисса! побег столь хитрой! столько умыслов в приготовлении!

Ты предлагаешь мне обьяснения. Что можешь ты объяснить? не уехала ли ты, и с кем? с Ловеласом. Чтож остается объяснить?

Твое намерение, говоришь ты, не было уехать. Зачем же ты была с ним? Карета в шесть лошадей, люди на лошадях, все было приготовлено. О! моя любезная; хитрость производит другую хитрость; вероятно ли, что бы твоего намерения в том не было? Естьли ты хочешь уверить; то какую должно приписать ему власть над тобою? кому? Ловеласу, бесчестнейшему развратнику: над кем? над Клариссой Гарлов. Неужели любовь твоя к такому человеку сильнее твоего рассудка, сильнее твоего мужества? Какое мнение подаст о тебе такая мысль? и какая будет из того помощь? Ах! зачем ты не дождалась дня собрания?

Я тебя уведомлю о том, что бы тогда происходило. Правда, думали, что ты не воспротивишься прошениям и приказам отцовским для подписания договоров. Он был намерен поступать с тобой с родительским снисхождением, естьли бы ты не подала новый повод к гневу. ,,Я люблю мою Клариссу, говорил он за час перед ужасным приключением; люблю ее, как жизнь мою. Я стану перед нею на колени, естьли останется мне одно то средство к соглашению ея, что бы меня одолжить,,. И так, странным поворотом обыкновенного порядка, отец и мать твоя унизились бы перед тобою; и естьли бы ты была способна отвергнуть их, они бы уступили тебе с сожалением.

Но ожидали от твоего кроткого и беспристрастного нрава, что всевозможное отвращение к одному мущине не произведет в тебе такого сопротивления, развеб твоя упорность к другому сделалась сильнее, нежели ты подавала о том причину думать.

Когда бы ты отказала подписаться; то вторничное собрание было бы один только обряд. Тебя представили бы всем твоим приятелям с небольшею речью. ,,Вот девица, прежде столь покорная, услужливая, которая теперь торжествует над от"цем, над матерью, над дядьями, над пользою и расположениями целаго семейства, и которая предпочитает всему свету свою собственную волю; за чем? для того, что из двух мущин, она дает свою руку тому, который слывет в свете дурными своими нравами,,.

Таким образом, уступивши тебе победу, может быть возсылали бы молитвы к небу, что бы отвратило следствия твоего неповиновения, и еще прибегнули бы к твоему великодушию, видя силу должности без действия, и ты бы получила повеление выдти еще на полчаса, что бы о всем размыслить. Тогдаб условия были тебе поднесены еще раз какою нибудь приятною тебе особою, может быть твоею доброю Нортон. отец твой усугубил бы свои усилия ей в помощь. Наконец, если бы ты устояла в своем отказе, тебя привелиб в собрание для объявления онаго. Сделалиб исключение каким нибудь условиям тобою предложенным. Позволи ли бы ехать для провождения некоторого времени у дяди твоего Антонина, или у меня, в ожидании возвращения г. Мордена; или до тех пор, пока отец твой мог бы сносить твой вид; или может быть, пока Ловелас оставил бы во все свои искания.

В таком расположении, как я тебе представляю отца твоего, который столько полагался на твое повиновение, и надеялся, что ты будешь тронута его кроткими и нежными убеждениями, не удивительно, что он был вне себя узнавши побег твой; побег за благовременно умышленный...... Прикрытый твоими прогулками в саду, притворными попечениями о птичках, и другими уловками для нашего ослепления; о! хитрое, хитрое молодое творение!

Что касается до меня, когда пришли мне о том сказать, я не хотела тому и верить. Дядя твой Гервей также не мог того вообразить. Мы все ожидали с трепетом еще какого отчаянного приключения;.одно только казалось нам еще сего важнее; и я советовала, что бы искали лучше со стороны каскада, нежели у садовых ворот. Мать твоя упала в обморок, как между тем сердце её было раздираемо сими двумя опасностями. Отец твой; жалкий человек. он был с лишком час без памяти. И теперь едва может слышать произношение твоего имени. Однакож ты все в уме его. Твои достоинства, моя любезная, служат к увеличению твоего проступка. Каждый день, каждый час, приносит нам какое нибудь новое оскорбление. Можешьли ты ожидать какой милости? Мне прискорбно, но я опасаюсь, чтоб все твои прошения не были отвергнуты.

За чем упоминаешь ты, моя любезная, о избежании огорчений, ты, которая убежала с мущиною? Какая жалкая гордость, присвоивать себе еще остаток чувствительности!

Я не смею отворить рта в твою пользу; а более меня никто не отваживается. Письмо твое представится само собою; я его послала в замок Гарлов. Ожидай великих суровостей. О! если бы ты могла окончить щастливо твое предприятие! о! моя любезная! сколько ты сделала нещастных! Какого благополучия можешь ты сама надеяться? отец твой желает, чтоб ты никогда не родилась. Твоя бедная мать.... Но за чем оскорблять тебя? уж нет помощи. Ты видно совсем переменилась если твои собственные размышления не составляют твоего нещастия.

Пользуйся, сколько возможно будет, твоим положением. Но ты еще не обвенчана, если я не ошибаюсь. Ты говоришь, что еще властна выполнить все, что захочешь предпринять. Может быть ты сама обманываешься. Ты надеешься, что возвратишь доброе мнение и славу в мыслях твоих приятелей. Никогда, никогда того не будет, смотря по видимому; и я думаю, что ни того ни другаго не будет. ,,Все твои приятели, говоришь ты, должны совокупиться с тобою для испрошения тебе прощения:,, все твои приятели, то есть, все, которых ты обидела; как же хочешь ты, чтоб они все согласились в таком несправедливом деле?

Ты говоришь, что для тебя будет весьма огорчительно видеть себя принужденною к таким мерам, которые могут сделать твое примирение затруднительным,,. Время ли теперь, моя любезная, опасаться принуждения и затруднения? Когда бы ты могла ласкаться примирением, то не теперь случай о том мыслить. Надо рассмотреть только глубину пропасти, в которую ты упала. Естьли я имею не ложные известия, может случиться еще кровопролитие. Человек находящийся при тебе, разположен ли добровольно тебя оставить? Естьли нет, кто может отвечать за следствия? естьли же расположен, о Боже мой! что надо мыслить о причинах его к тому побуждающих? Я отгоняю такую мысль, зная твою добродетель. Но не правда ли, моя любезная, что ты не замужем, и без покровительства? Не правда ли, что не смотря на твои ежедневные молитвы, ты впала в искушение? А сей человек не гнусный ли обольститель?

Ты утверждаешь, моя любезная, и с таким видом, который мало приличен чувствиям твоего покаяния, что по сие время ты не можешь жаловаться на человека, от которого опасались множество бедствий. Но прошла ли опасность? Я умоляю небо, что бы ты могла хвалиться его поведением до последних минут вашего союза. Дай Бог, что бы он поступил с тобою лучше, нежели со всеми женщинами, над которыми он имел некую власть Сего то я тебе желаю. Пожалуй не пиши ответа. Я надеюсь, что твой посланный не разгласит, что я к тебе пишу. Что касается до г. Ловеласа, я уверена, что ты ему не сообщишь моего письма. Я не с лишком остерегалась, потому, что полагаюсь на твое благоразумие.

Я возсылаю о тебе молитвы.

Дочь моя не знает, что я к тебе пишу, никто того не знает не изключая даже и г. Гервей.

Дочь моя весьма бы желала к тебе писать; но защищая твою погрешность с таким жаром и пристрастием, что мы были тем встревожены, (это действие, моя любезная, должнствующее произвести в родителях подобное твоему падение;) и ей запрещено было не иметь с тобою никакой переписки, под наказанием лишить ее навсегда наших милостей. Однако я могу тебе сказать, хотя и не соучавствую в её пристрастии, что ты составляеш един предмет её молитв, равно как и оскорбленной твоей тетки.

Д. Гервей.

Письмо СХXXИХ.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

(Посылая к ней предъидущее письмо.)

В субботу по утру 22 Апреля.

Сей час я получила следующий ответ от моей тетки. Храни в тайне, моя любезная, что она имела милость писать к своей нещастной племяннице.

Ты видишь, что я могу ехать в Лондои, или куда мне заблагоразсудится, что со мною будет, о том нимало не беспокоятся. Я была расположена отложить мой отъезд в надежде получения известий из замка Гарлов. Мне кажется, что естьли бы и оказывали явной упорности к примирению, я бы могла открыть г. Ловеласу, что я хочу иметь совершенную свободу в условиях, когда он желает когда нибудь владеть мною. Но я примечаю, что влекома будучи неизбежимою судьбою, подвергнусь еще поноснейшим огорчениям. Должно ли мне быть рабою такого человека, которым я столько недовольна? Письмо мое, как ты видишь по тетушкиному, теперь в замке Гарлов. Я дрожу, воображая, как оно будет принято. Одно может послужить к услаждению моей горести, что оно освободит тогда любезную тетку от подозрения, что она имеет какое нибудь сношение с несчастною, которой пагуба уже определена. Я не считаю за малейшую часть моих злоключений сие уменьшение доверенности причиненное мне между моих родных, и сию холодность, с каковою они взирают друг на друга. Ты видишь, что двоюродная сестра моя бедная Гервей имеет причину на то жаловаться вместе с матерью.

Моя Гове, любезная моя Гове, чувствует также с великим огорчением действия моего проступка, потому, что она с матерью своей имеет за меня больше прежнего ссоры. Однакож я должна вручить себя человеку, который меня ввергнул в такую пропасть бедствий. Я много размышляла, и многаго опасалась прежде моей погрешности; но никогда еще не рассматривала ее с такой худой стороны, как сего дня.

За час перед моим мнимым побегом батюшка объявил откровенно, что он любит меня более своей жизни; что он намерен был поступать со мною с родительскою милостию, что он хотел,... ах моя любезная, какая уничижительная нежность! Тетушка не должна была опасаться, что бы узнали её откровенность. Отец на коленях перед своею дочерью! Вот чего бы я наверное не выдержала! Мне не известно, чтоб я сделала в таком плачевном случае. Смерть показалась бы мне меньше ужасною, нежели такое зрелище в пользу человека, к которому отвращение мое не истребилось, но я бы стоила быть уничтоженною, если бы могла видеть отца моего бесполезно на коленях.

Однакож, если бы нужно было токмо пожертвовать моею склонностию и личным предпочтением, он бы сие получил и меньшею ценою, моя почтительность одна восторжествовала бы над склонностию. Но столь крайнее отвращение! торжество жестокого и тщеславного брата, присоединяя ругательства завистливой сестры, которые бы отвратили от меня такую милость, и сожаление родителей, о которых я бы была удостоверена; должности супружества столь священные, столь торжественные когда сама я имею от природы нрав не позволяющий мне взирать на долг самый простейший с равнодушием, тем более на долг самопроизвольно подтвержденный клятвою у олтаря; какие законы благопристойности могли уполномочить меня положить руку мою в руку ненавистного, и произнесть мое согласие на гнусное соединение? Вспомни, что соединение такое должно кончиться с жизнию. Не делала ли я глубочайшие о том рассуждения, каковых прочия девицы моих лет не употребляли? Не все ли я разбирала и изследывала? Может быть могла бы я оказывать меньше упрямства и досады. Чувствительность, когда я могу приписать себе такое качество, зрелость разума, размышление, не всегда щастливые небесные дары. Сколько бывает случаев, в которые бы я желала узнать равнодушие, еслиб могла употребить его без порочного поведения? Ах! моя любезная, самая щекотливая чувствительность ни мало не служит к доставлению нам щастия.

Какой способ намерены были употребить приятели мои в собрании! Я смею сказать, что узнаю тут умыслы брата моего. Я полагаю, что ему бы поручено было представить меня в совет, как дочь предпочитающую свою волю целому семейству. Опыт был бы колок, не должно о том сумневаться. Хорошо, если бы я его выдержала! какой бы ни был успех, то коль жестокое было бы мое мучение!

Должно опасаться, по словам тетушки, что бы не было кровопролития. Видно, что она уведомлена о дерзском предприятии Синглетона. Она упоминает о пропасти. Избави меня от того Боже.!

Она отдаляет мысль, на которой мне и более не возможно остановиться. Жестокая мысль! но кажется, что она имеет худое мнение о добродетели, которую ей угодно мне приписывать, естьли не воображает, что я в состоянии превозмогать безчестную слабость. Хотя я никогда не видала мущины приятнейшего вида, как г. Ловелас, но пороки его нрава всегда предохраняли меня от сильного впечатления; и с тех пор, как я его вижу вблизи; то еще меньше прежнего имею к нему склонности. И подлинно, я никогда менее теперешнего оной к нему не имела. Я думаю чистосердечно, что возмогу его ненавидеть, (если уже не ненавижу) скорее, нежели другаго мущину, к которому я имела такое уважение. Причина тому явна: потому, что он меньше других соответствовал моему мнению, которое однакож не с лишком было превосходно, когда я предпочла остаться в девках, да и теперь сделала бы тот же выбор, если бы я имела свободу следовать моим склонностям. Так, еще теперь, когда бы примирение мое было несумнительно отвергнувши его, и если бы мои друзья о том мне дали знать; то скоро бы увидели, что я бы с ним вовсе рассталась; ибо я имею тщеславие мыслить, что душа моя превосходнее его.

Ты скажешь, что мой рассудок заблуждается. Но получа от тетушки запрещение к ней писать, узнала, что я должна отчаяваться о моем примирении; если средство сохранить свободу моего разума? И ты сама, моя дражайшая, должна чувствовать мое страстное смятение О! сколько я нещастна, согласясь добровольно на сие пагубное свидание, и отнявши у себя власть ожидать общего собрания моих приятелей! я бы освободилась уже теперь от первого моего страха, а кто знает, когда окончатся настоящия мои беспокойствия? Избавлена от обоих мущин, может быть находилась бы я теперь у тетки Гервей, или у дяди Антонина, в ожидании возвращения г. Мордена, который бы сделал конец домашним раздорам.

Намерение мое конечно было ожидать конца всему делу. Однакож, знаю ли я, какое бы теперь носила название? Былаль бы я способною упорствовать снисхождениям, умолениям отца моего на коленях, а особливо, ежели бы он сохранил со мною умеренность?

Однакож тетушка уверяет, что он потерял бы тернение, естьли бы я осталась не поколебимою. Может быть он бы тронулся моим смирением прежде, нежели стал на колени передо мною. Милостивое его ко мне расположение могло бы увеличиться в мою пользу; но решение его, уступить мне наконец, оправдывает моих родных; сколь осуждает меня сие решение! Ах! зачем уведомления тетушкины были так темны и осторожны! я их теперь припоминаю. Я хотела с нею говорить после нашего свидания, и может быть тогда бы она все мне изъяснила. О! вредный, злоумышленный Ловелас! Но должно еще признаться; я одна повинна носить осуждение за плачевное свидание.

Но прочь от меня, прочь все тщетные упрекания! прочь; потому, что оне бесполезны. Мне остается только защитить себя покровом собственной моей твердости, и утешать себя непорочностию моих намерений. Поелику уже поздно обращать глаза на прошедшее; то буду единственно стараться собирать все мои силы для снесения ударов раздраженного Провидения, и обратить в мое исправление испытания, которых мне избежать не возможно. Соединись и ты со мною в сей молитве, моя нежная и верная Гове, для собственной твоей чести и нашего союза, дабы важнейшее падение твоего друга не сделало вечного пятна дружеству не легкомысленному, и которого основанием была взаимная польза в самых важных, равно как и в самых малейших случаях.

Кл. Гарлов.

Письмо CXL.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

В субботу после обеда 23 Апреля.

О! дражайший мой, единый друг! теперь уже я не могу более жить; я получила удар в сердце; и никогда от того неизлечусь. Не помышляй более о малейшем сообщении с нещастною, которая от всех отвергнута. Какая осталась надежда, естьли проклятие родителей так важно, как я всегда считала, и естьли столько примеров доказывают, что исполнение за ними последует! Так, моя любезная, теперь я должна бороться с ужасными следствиями отцовского проклятия, к довершению моего злощастия. Достанет ли мне силы к снесения такого размышления! Разве страхи мои уже не оправданы обстоятельствами моего положения?

Наконец получила я ответ от немилосердой моей сестры. Ах! зачем я в том настояла во втором письме моем к тетушке? Кажется; что уже оно было заготовлено для случая. Гром был как бы в усыплении, пока я его не возбудила. Посылаю к тебе подлинное письмо. Мне невозможно его переписать. Одна мысль меня отягощает. О! ужасная мысль! проклятие простирается даже до той жизни!

Самые мрачные предчувствия смущают и терзают мое сердце. Мне достает силы только повторить оное. Избегай, перерывай, страшись всякой переписки с жалостным предметом родительских заклинаний!

Письмо CXLI.

АРАБЕЛЛА ГАРЛОВ к КЛАРИССЕ.

В Пятницу 22 Апреля.

Мы предвидели, что от тебя кто нибудь придет к нам; к нам, то есть, к моей тетушке и ко мне; и письмо при сем приложенное ожидало прихода твоего посланнаго. Ты не получишь ответа ни от кого, к кому бы ты ни писала, какая бы ни была твоя неотступность или требования.

С начала хотели возвратить тебя пристойною властию, или перевести в такое место, где бы можно было надеяться, что стыд покрывающий нас всех, был бы со временем погребен вместе с тобою; но я думаю, что оставили такое намерение. И так ты можешь быть в безопасности. Никто не щитает тебя достойною, чтоб беспокоиться о тебе. Однакож матушка получила позволение послать тебе платье твое; но только одно платье. Ты узнаешь по письму, что не расположены были сделать тебе и сей милости, и которую не для тебя теперь позволяют, но единственно для того, что оскорбленная матушка не может ничего видеть, что тебе принадлежало, читай и трепещи!

Арабелла Гарлов.

К НЕБЛАГОДАРНЕЙШЕЙ И НЕПОКОРНЕЙШЕЙ ДОЧЕРИ.

В замке Гарлов, в Субботу

15 Апреля.

Ты, которая была моей сестрою, (теперь я не знаю, какое должно тебе дать название, и какое имя смеешь ты носить, узнай, если ты хотела иметь объяснение, что ты наполнила все семейство ужасом. Отец мой, получа известие о постыдном твоем побеге, в первых своих движениях, став на оба колена, произнес страшное проклятие. Кровь твоя должна оледенеть при сем чтении. Он просил от Бога, ,,что бы ты в сей жизни и в будущей была наказана тем самым подлецом, на ком ты основала свою законопреступную доверенность.,,

Платье твое не будет отослано. Кажется, что пренебрегши его взять, ты щитала наверное, что можешь всегда получить, когда тебе угодно будет потребовать; но может быть ты в мыслях имела только своего любовника, что бы поспешить к нему потому, что все кажется быть забыто, исключая того, что могло служить к твоему побегу. Однакож ты имела причину также думать, что стараясь увезти платье, могла бы отвратить свое намерение. О! хитрое творение! какая осторожность, что бы не подать повод сумневаться! хитрое, то есть, для своей погибели и для стыда фамилии.

Но подлец твой, не присоветовал ли тебе написать о платье, чтоб ты ему не причинила много издержек? Я полагаю и ту причину.

Видел ли кто нибудь такую ветренницу! однакож ето славная, блистательная Кларисса.... Как назвать ее? без сомнения, Гарлов; так, Гарлов, для общего нашего стыда.

Все твои рисунки и труды живописные вынесены, также и большой портрет твой во вкусе Вандека, (То есть, природной величины. Он был работы г. Гигонора, который выпросил его себе у фамилии, и теперь им владеет.) которой был в гостиной прежде твоей. Их заперли в твоем кабинете, которого дверь будет заколочена и запрещена, как будто бы он не составлял часть дома, и все ето должно там пропасть от гнили, или может быть сожжено небесным огнем. Кто может сносить их вид? Припомни, с какою поспешностию, каким удовольствием показывали их всем, удивляясь работе прекрасных рук твоих; или превознося в портрете мнимую важность твоей осанки, которая теперь в грязи. И кто же, кто полагал в сей благосклонности свое щастие? те самые родители, которых нежность не воспрепятствовала тебе перелезть чрез садовые стены и безчинно уйти с мущиною.

Брат мой поклялся отмстить твоему развратнику, понимается для чести фамилии, без всякого внимания к тебе; ибо он объявляет, что если тебя где встретит; то с тобою поступит, как с публичною девкою, и не сомневается, что бы ты не была в сем звании поздо или рано.

Дядя Гарлов отрекается от тебя вовсе.

Дядя Антонин также;

Равно, как и тетушка Гервей;

И я также отрекаюсь от тебя; подлая и недостойная тварь! злодейка своего семейства, добыча безчестного обольстителя, которою неизбежимо будешь, когда еще не была его жертвою!

Книги твои не будут также тебе отданы, когда они не научили тебя, чем ты обязана своим родственникам, твоему полу и воспитанию; деньги твои и каменья, которых ты так мало стоишь, также не будут тебе возвращены. Все желают тебя увидеть в Лондоне просящую хлеба из милости.

Естьли такая строгость тебе тягостна, приложи руку к сердцу, и спроси у самой себя, зачем ты ее заслужила?

Все честные люди, которых гордость твоя отвергала с презрением (исключая г. Сольмса, которому однакож надо бы было радоваться, что тебя упустил. ) торжествуют твоим бесчестным побегом, и узнают теперь, от чего происходили твои отказы.

Достойная твоя Нортон краснеет за тебя. Она смешивает свои слезы с слезами матушки, и обе упрекают себе, что учавствовали, одна в твоем рождении, другая в воспитании.

Одним словом, ты служить к поруганию всех твоих ближних, а более всех к стыду.

Арабелла Гарлов.

Письмо CXLII.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

Во Вторник 25 Апреля.

Ободрись, моя любезная, не впадай в уныние; удали мой друг, все сии отчаянные мысли. Всемогущее существо милосердо и правосудно. Оно не подтверждает дерзких и безчеловечных проклятий. Естьли бы Бог препоручил свое мщение злобе, зависти, бешенству человеческому, сии мрачные страсти торжествовали бы в самых гнуснейших сердцах; и праведные, порицаемы несправедливостию преступников, были бы нещастны в сей жизни и в будущей.

Сие проклятие показывает только, каким духом воспаленны твои родственники, и сколько скаредные их намерения превосходят природные чувствия. Оно единственно происходит от ярости и нестерпимой их досады, что виды их опрокинуты; виды которые бы должно было истребить в самом источнике, и тебе остается только сожалеть о их собственной дерзости, которая упадет на их головы. Бог всещедрый и всевидящий не может услышать наглых и высокоумных обетов, которые простираются до будущей жизни.

Как ето бесчестно! скажут все, которые узнают о сем ядовитом изобилии, а особливо, когда извещены будут, что твоя фамилия, сама бывши причиною твоих нещастий, прибегает к таким ужасным чрезвычайностям.

Матушка весьма осуждает ето мерзкое письмо. Она сожалеет о тебе, и из собственного побуждения желает, что бы я в сей раз писала к тебе, для твоего утешения. Она говорит, что было бы не достойно оставить столь благородное сердце, столь чувствительно тронутое своею погрешностию, что бы оно упало под бременем своих нещастий.

Я удивляюсь твоей тетке. Какие выражения! думает ли она установить два права и два порока? Будь уверена моя любезная, что она чувствует причиненное ею зло, и что все они отдают себе справедливость, как бы ни старались извиняться. Ты видишь, что они не намерены оправдывать объяснениями свое поведение и предприятия; а говорят только, что решились здаться; но во все время ваших скучных сопротивлений; жестокая твоя тетка подала ли тебе хоть малейшую надежду, что они были расположены к послаблению? Я теперь припоминаю, также как и ты, её темные предостерегания. За чем же ета темнота в таком случае, которой мог решить судьбу твою? для тетки, которая уверяет, что всегда тебя любила, и которая теперь так вольно к тебе пишет, что может послужить только к моему огорчению, трудно ли было объявить тебе за тайну запиской или одним словом, мнимую перемену их намерений?

Не говори мне, моя любезная, о подлогах, к которым они теперь прибегают. Я их почитаю за тайное признание в бесчестном их с тобою поступке. Я сохраню тайну твоей тетки, того не опасайся; и не захочу ни для чего в свете, что бы матушка о том узнала.

Ты видишь теперь, что одно твое прибежище остается в привозмогании твоих подозрений, что бы обвенчаться при первом случае. Не колебайся более, моя любезная, должно на то решиться.

Я хочу тебе подать причину касающуюся до меня. Я решилась, и сделала обещание (мой друг! не сердись на меня;) не думать о замужстве до тех пор, пока твое щастие будет в неизвестности. Сим обещанием я отдаю справедливость мужу, которой мне назначен судьбою: ибо, моя любезная, не буду ли я нещастна твоим нещастием? И какая бы недостойная жена была я неизбежно для человека, которого бы угождения не могли быть в равновесии в моем сердце с печалию им причиненною.

Будучи на твоем месте я бы сообщила Ловеласу мерское письмо твоей сестры. Я отсылаю к тебе оное оно не должно пробыть у меня ни одной минуты. Ты можешь тем обратить Ловеласа к настоящей вашей цели. Пусть узнает, что ты от него претерпеваешь. Невозможно, что бы он не был тронут. Я бы потеряла рассудок и память, естьли бы он имел низость тебе изменить. С таким отличным достоинством ты будешь весьма жестоко наказана за недобровольную твою погрешность, необходимостью быть его женою.

Я бы не желала видеть тебя в излишней безопасности, хотя думаешь, что уже бросили намерение тебя увести. Выражения етой ненавистной Арабеллы похожи на то, что бы тебе внушить ложную доверенность. Она думает, что сие намерение оставлено. А между тем девица Клоид не уведомляет меня, что бы начинали от него отказываться. Самое лучшее средство, скрыться тебе по приезде в Лондон, и все, что ни будет к тебе присылано, получать чрез двое или трое рук. Я бы не хотела ни за что в жизни своей, что бы какою нибудь хитростию ты впала в руки сих мстительных тиранов. Я сама буду довольствоваться уведомляя тебя чрез других; а оттуда получу ту выгоду, что бы уверить матушку, или кого другаго при случае, что я не знаю, где ты. Прибавь также, что такие разположения меньше причинять могут страха о следствиях их наглостей, есть ли бы они вздумали тебя похитить не смотря на Ловеласа.

И я прошу тебя надписывать все твои письма непосредственно к г. Гикману, и ответ даже твой на теперешнее. Я имею причину того желать; не смотря на то, что матушка, при всей сегоднешней благосклонности, все упорствует в запрещении.

Я тебе советую удалить из мыслей сей новый повод к огорчению. Знаю, какое впечатление может оно произвесть в тебе; но не допускай до того. Приведи все в настоящую цену; забыть его есть сверьх твоих сил: но ты можешь занимать разум твой тысячью предметами, которые тебе встретятся. Уведомь меня, хотя не пространно, что скажет Ловелас о бесчинном том письме, и диавольском проклятии. Я надеюсь, что ето приведет его к главной цели, и что вам не нужно будет посредника.

Опомнись, моя любезная, возврати свою прежнюю бодрость; знай, что от крайности зла начинается добро. Щастие происходит часто оттуда, от куда ожидают злополучия. Даже самое проклятие, с щастливыми успехами, может сделаться для тебя источником благословений; но помощь изчезает вместе с мужеством. Не сделай неприятелям твоим такого удовольствия, что бы они могли уморить тебя оскорблениями; ибо я вижу ясно, что они теперь только того ищут.

Какая низость! отказать тебе в твоих книгах, каменьях, и деньгах теперь, я думаю, только в деньгах может быть тебе крайняя нужда, когда они тебе прислали твое платье. Посылаю тебе чрез подателя отрывки Норриса, (Уважаемая книга.) где ты найдешь пятдесят гвинеев, каждой в маленькой бумажке. Естьли ты меня любишь, не отсылай мне их назад. У меня еще остается довольно к твоим услугам. И так, когда ты приедешь в Лондон, и когда твоя квартира, или поведение Ловеласа тебе не понравятся; то брось в туже минуту и ту и другаго.

Я бы советовала тебе также писать без замедления к г. Мордену. Естьли он разположен возвратиться, твое письмо ускорит его отъезд, и ты будешь спокойнее до его прибытия. Но Ловелас будет полоумный, естьли не утвердит своего щастия по твоему согласию прежде, нежели приезд брата твоего двоюродного может в том воспрепятствовать.

Еще повторяю, ободрись. Все располагается к твоему благополучию и даже насильствия их, тому предвестники. Положи, что ты я, а я ты, (такое положение я могу смело сделать потому, что твои нещастия бывают моими,) и подавай самой себе такие утешения, какие бы мне подавала. Я равных с тобою мыслей о проклятии родителей, но различим тех, которые винны больше детей своих за проступки, которые бешенство их причиняет. Что бы дать некоторое уважение таким ужасным заклятиям, родители должны быть сами беспорочны, и неповиновение или неблагодарность детей будут тогда неизвинительными.

Вот мои кроткие мысли, и с какой стороны нещастие твое должно поражать мои и всей публики глаза. Ежели ты не попустишь овладеть собою печали и отчаянию о судьбе твоей; то не оставляй сего малаго луча надежды, и усугубляй его собственными своими размышлениями.

Анна Гове.

Письмо CXLIII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

Во Среду в вечеру 26 Апреля.

Твое письмо, дражайшая и верная моя Гове, приносит мне великое утешение. С каким удовольствием испытала я истинну сего мудрого правила, что верный друг есть врачество жизни.

Посланец твой приехал в ту минуту, когда я отъежжала в Лондон, и каляска стояла у ворот. Я уже разпрощалась с добродушною вдовою, которая отпустила со мною, по прозбе г. Ловеласа, старшую свою дочь для моего сотоварищества в дороге. Сия молодая особа возвратится назад чрез два или три дни, в той же коляске, которая будет послана в замок Милорда М..... в Гертфордшире.

Я получила сие ужасное письмо в воскресенье, во время отсудствия г. Ловеласа. Он приметил, при возвращении своем чрезвычайную мою печаль и прискорбие; а его люди сказали ему, что я гораздо еще была печальнее. В самом деле, я раза с два лишалась чувств. Я думаю, что разум мой толико же оное чувствовал, как и мое сердце.

Он нетерпеливо желал видеть письмо; но я тому возпротивилась, по причине тех угроз, коими оно было против его наполнено. Действие, которое оно произвело надо мною привело его в чрезвычайной гнев. Я столь была слаба, что он мне советовал отложить мой отъезд до понедельника, как и сама я то думала учинить.

Он был чрезвычайно нежен и почтителен. Все то, что ты ни предвидела с его стороны, воспоследовало от сего пагубного произшествия. Он предстал пред меня с толиким почтением, что я раскаявалась в моей недоверчивости, и в том, что столь вольно тебе о нем говорила. Я прошу тебя из милости, дражайшая моя приятельница, не показывай никому того, что бы могло помрачить, с моей стороны, его славу.

Я признаюсь, что его хорошее поведение и мое уныние, соединясь с предшествующими твоими известиями и обстоятельствами моего положения принудили меня в воскресение явно принять его представления. И так, я завишу от него теперь более, нежели прежде. Он каждую минуту от меня требует новых знаков моего почтения и моей доверенности. Он признается, что сомневался о первом, и что не надеялся получить другой. Поелику я не могла утаить некоторых благосклонных для него признаний, ему известно, что естьли он учиниться оных не достойным, то я буду иметь причину досадовать на мою сестру за сие дерзское письмо, ибо я не имею никакого инного решения. Будучи оставлена всеми сродниками, утешаясь единым твоим сожалением, (ограниченное сожаление естьли могу так оное назвать,) я вижу себя принужденною обратить печалию обремененное мое сердце к тому единому покровительству, которое мне представляется. Впрочем совет твой меня подкрепляет. Он послужил не токмо к моему решению, но, будучи повторен в том нежном письме, которое я имею пред моими глазами, имеет он силу убедить меня еще с некоею радостию ехать в Лондон. До сего времени я чувствовала как некое бремя на сердце, и хотя мой отъезд казался мне наилучшим и безопаснейшим средством; но я лишалась силы, не знаю от чего, при каждом шаге, в таких приготовлениях. Я надеюсь, что на пути не случится ничего опаснаго. Я надеюсь, что сии дерзские люди к своему нещастию с нами не повстречаются.

Коляска ожидает токмо меня. Извини меня, моя наилучшая и благосклоннейшая приятельница, естьли я отошлю к тебе Норриса. В надежде, которою впредь ласкаюсь, я не усматриваю, чтоб твои деньги были мне нужны. Впрочем я нимало не отчаяваюсь, чтоб мне не прислали моих платьев, которых я требовала, хотя мне в письме то и отказано. Естьли я в том обманусь, и естьли буду иметь в оных необходимость; то я уведомлю о том толико пылающую обязать меня приятельницу. Но я лучше бы желала, естьлиб ты могла сказать, что тебе никакой прозьбы сего рода не предлагали, и что ты не оказывала такой милости. Мое намерение, в сказанном теперь мною, относится к той надежде, которую я имею, дабы придти опять в милость у твоей матушки, которую после милости моего отца и моей матери, наиболее к свете я желаю.

Я должна присовокупить, не взирая на ту торопливость, с которою я пишу, что г. Ловелас предлагал мне вчерась ехать к Милорду М.... или приказать прислать сюда священника из замка. Он усильно меня просил на то согласиться, говоря мне также что торжество здесь было бы ему гораздо приятнее, нежели в Лондоне. Я ему сказала, что будет еще время подумать о том и в городе. Но получивши нежной и утешительной твой ответ, я весьма сожалела, что не согласилась на толико пылающия его прошения. Сие ужасное письмо сестры моей как будто со всем расстроило мое существо. Да притом есть некие небольшие разборчивости, коих мне было бы трудно миновать. Нет ни приготовлений, ни условленных статей, ни церьковного позволения; беспрестанная токмо печаль, никакого удовольствия в надежде, нет ничего даже и в весьма важных моих желаниях: О моя дражайшая! кто бы мог, находясь в таком состоянии, не думать о столь торжественных обязательствах? Кто бы мог казаться к тому готовым, когда столь мало в самом деле к сему приготовился.

Естьли могу ласкаться, что мое равнодушие ко всем сей жизни удовольствиям произходит от справедливой причины, и естьли оно не получает своего источника к той горести моего сердца и поражениях, которую я по моей гордости испытала; то коликоб утеснительна была мне смерть! С большеюб охотою низшла я в гроб, нежелиб сочеталась с каким человеком.

По истннне, я ни в чем уже более не имею удовольствия, как в твоей дружбе. Уверь меня, что всегда сохранять ко мне оную будешь. Естьли мое сердце пожелает оной от других; то конечно на сем же основании.

Мое уныние опять возобновляется в минуту моего отъезда. Прости сему недугу, и задумчивости моей которые лишают меня надежды, единой помощи в нещастиях, коей я никогда не лишалась, как с сих двух дней.

Но уже время дать тебе успокоиться. Прощай дражайшая и нежнейшая приятельница. Молись о твоей.

Кл. Гарлов.

Письмо CXLIV.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В Четверток 27 Апреля.

Хотя я не весьма довольна тем, что ты прислала назад Норриса; но должно повиноваться всем твоим повелениям. Ты можешь столько же сказать и о моих. Никоторая из двух, может быть, не должна надеется от другой, чтоб она учинила что лучшее; однако мало и таких молодых особ, которые бы знали что надлежало им лучше делать. Я не могу с тобою разлучиться, дражайшая моя, хотя подаю сугубое доказательство моего тщеславия в том почтении, которое я учинила самой себе.

От всего моего сердца радуюсь видя столь выгодную перемену в твоем положении. Добро, как я осмеливалась тебе обещать, произошло от зла. Какое мнение имела бы я о твоем Ловеласе! О! какие бы должны быть его намерения, естьлиб он не принял средства в рассуждении столь безчестного письма, и столь варварского поступка, наипаче когда он имел к тому случай.

Ты гораздо лучше знаешь, что ни кому неизвестно, какие были твои побудительные причины; но я весьма бы желала, чтоб ты оказалась послушною в столь важных причинах. Для чего ты ему не позволила, чтоб он приказал прислать домашнего священника Милорда М.... Естьли тебе мешают такие малости, как то, позволение, приготовления и прочия сумнения такового роду; то я к твоим услугам, любезная моя. И так ты не думаешь, чтоб знатное торжество было равно и для всех прочих. Берегись приходить в задумчивость, и излишнюю оказывать разборчивость до такой степени, чтоб предпочитать смертный одр предмету всех твоих желаний, когда он действительно находится в твоих руках, и естьли то правда, как ты сказала в весьма справедливом случае, что нельзя тогда умереть, когда хочется. Но я не знаю, какая странная развратность природы побуждает иногда желать того, что презирают, как скоро оное получат.

Ты должна твердо решиться на толь важное дело: то есть вступить в брак. Пока еще не поздо, я тебя прошу. Впрочем предайся провидению и положися на его волю. Ты будешь иметь человека прекрасного, человека приятного, равно и рассудительного естьлиб он тщетно не употреблял своих дарований, и не был бы своеволен и хитр. Но между тем как глаза безчисленного множества женщин, кои пленяются столь прелестным видом и толико блестящими качествами, питать будут его тщеславие, ты возьми терпение, ожидая пока его седые волосы и благоразумие не приведут его в совершенство. Можешь ли ты надеяться, чтоб все сие для тебя находилось в одном человеке?

Я уверена, что г. Гикман ни мало не знает хитростей; а идет средним путем. Впрочем Гикман, хотя мне не нравится, и мало меня увеселяет; но не имеет ничего разительного, как я думаю, для сих двух чувств. Ловелась же, как я тебе уже говорила, беспрестанно тебя увеселять будет: ты всегда будешь с ним заниматься, хотя более, может быть, от страха нежели от надежды; а Гикман не в состоянии более забавлять женщину своими разговорами, а разве возмущать её спокойствие досадными произшествиями.

Я теперь знаю, кого бы из сих двух, столь разумная особа как ты, тогда избрала, и равномерно не сомневаюсь, чтоб ты не могла отгадать кого бы я избрала, естьлиб имела сию волю. Но, поелику мы все горды; то та, которая наиболее оной имеет, ничего другаго не может сделать как отказать; а большая часть считают человека в половину их достоинства имеющего, опасаясь, чтоб еще хуже чего им не предложили.

Естьлиб сии наши господа попались под власть людей такого же свойства, как и сами; то хотя со временем г. Ловелас был бы для меня весьма скучен; но я думаю, что в шесть первые месяцы по крайней мере я бы ему платила сердечною скорбию закаждую сердечную скорбь: между тем как ты, с кротким моим поступком, препровождала бы дни столь ясные, спокойные, и толико порядочные, как годовые времена, и с такою же переменою, как и они, дабы приносили они тебе великое изобилие, пользу и приятность.

Я продолжала бы говорить в подобном сему смысле, но меня прервала моя матушка, которая вошла ко мне нечаянно, и с видом изъявляющим запрещение, воспоминая мне, что она дала мне свое позволение токмо на один раз. Она виделась с глупым твоим дядею, и их тайное свидание продолжалось весьма долгое время. Сии поступки весьма меня оскорбляют.

Я должна держать у себя свое письмо, до получения от тебя других; ибо я еще не знаю куда тебе его послать. Не позабудь означить мне для надписи безопасное место, как я тебя о том просила.

Моя матушка не отступно меня спрашивала, что я делала? Я ей сказала чистосердечно, что писала к тебе; но что сие делала единственно для моего увеселения, и что не знаю, куда надписать к тебе мое письмо.

Я надеюсь, что при первом твоем письме уведомишь ты меня о своем браке, а вторым должна дать мне знать, что ты намерена учинить не благодарнейшему из всех извергов и конечно бы он был таковым, естьлиб не был нежнейшим из всех мужей.

Я сказала, что моя матушка весьма меня оскорбляет; но я могла бы сказать, твоими изречениями, что она меня как будто со всем разтроивает. Веришь ли ты, что она наставляет Гикмана, в рассуждении того участия, которое, как думает, он имеет в нашей переписке; и что его журит весьма строго, я тебя уверяю? Теперь я верю что чувствую некую жалость к сему сожаления достойному человеку; ибо я не могу терпеть, чтоб с ним поступал как с дураком кто ни есть другой, а не я. Между нами сказано, мне кажется, что эта добрая старушка из памяти выжила. Я слышала как она кричала из всей силы. Она может быть себе вообразила, что не воскрес ли мой отец. Но послушность сего человека должна ее вывесть из заблуждения: ибо я думаю, воспоминая о прошедшем, что мой отец говорил бы столь же громко, как и она.

Я уверена, что ты меня будешь хулить за все сии нескромности; но не сказала ли я тебе, что оне меня оскорбляют? Естьлиб я менее то чувствовала; то можно бы было сумневаться, чья я дочь.

Впрочем ты не должна меня весьма строго укорять, поелику я научилась от тебя не скрывать своих заблуждений. Я признаюсь что виновата, а ты согласишься, что сего и довольно, или не была бы ты в сем случае столь великодушна, какою всегда бывала.

Прощай, дражайшая моя. Я должна, и хочу тебя любить, и любить тебя во всю мою жизнь. В знак того подписываю мое имя. Я подписала бы оное моею кровию, как долг дражайший и священнейший, коим тебе обязана.

Анна Гове.

Письмо CXLV.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

(Сие письмо послано вместе с предъидущим.)

В Четверток 27 Апреля.

Истинная польза принудила меня рассмотреть основательно, точно ли твои родители решились, до твоего еще отъезда, оставить свои предприятия? Поелику твоя тетушка без всякого затруднения уверяет тебя в том в своем письме. Соображая различные осведомления, первые узнанные от твоей матушки, по доверенности дяди твоего Антонина; другия от твоей сестрицы, девицею Клоид; и некоторые по третьему средству, коего я теперь тебе не скажу; думаю я, что могу тебе подать истинное известие.

Они не имели никакого намерения переменить свои меры, дня за два или за три до твоего отъезда. Напротив того, твой брат и сестра, хотя не имели надежды привести все дела в пользу Сольмса, решились не оставлять своих гонений, не ввергнувши тебя в такой поступок, которой, с помощию их стараний, заставил бы полоумных людей, с коими он мог управляться, почитать тебя недостойною всякого извинения.

Но наконец твоя матушка, утомившись, а может быть и устыдясь тою прошедшею ролею, которую она до того времени играла, вознамерилась объявить девице Арабелле, что она решилась употребить все для прекращения домашних раздоров, и привлечь твоего дядю Гарлова к подтверждению её предложений.

Такое объявление привело в великое беспокойство твоего брата и сестру. Тогда-то решились они нечто переменить в первом плане. Предложения Сольмса однако были весьма выгодны: но они выбрали новое средство, которое состояло в том, дабы склонить твоего отца постуиать с тобою благосклоннее и снисходительнее. Тем более надеялись они получить успеха, нежели жестокостию; и таков-то, как они разгласили, долженствовал быть последний их опыт.

Впрочем, люобезная моя, я думаю что успех могущей произойти от сего намерения соответствовал бы их чаянию. Я весьма сомневаюсь, чтоб твой отец, естьлиб согласился преклонить пред тобою колена, то есть, учинить для тебя то, что он оказывает токмо единому Богу, не получил всего от такой дочери, как ты. Но чтобы потом случилось? Может быть ты согласилась бы видеться с Ловеласом, в том намерении, дабы его успокоить и предупредить злощастия, по крайней мере, естьлиб твоя фамилия дала тебе к тому время, и естьлиб брак вдруг не воспоследовал. Думаешь ли, чтоб ты возвратилась без всякого произшествия от сего свидания? Естьлиб ты ему в том отказала; то видишь, что уже он решился посетить их, и с весьма хорошо вооруженным конвоем и какие бы от того последовали следствия?

И так, мы совершенно не знаем в лучшую ли сторону обратились наши дела; хотя сего лучшего не очень бы мы желали.

Я надеюсь, что твой рассудокь употребит в дело все, что токмо полезного получить от такого открытия можно. Кто не имел бы терпения сносить великое зло, естьлиб мог увериться, что провидение принимает его в свое защищение, дабы предохранить его от величайшего зла, наипаче естьлиб он имел право, так как и ты, спокойно положиться на свидетельство собственного своего сердца?

Позволь, чтоб я присовокупила некое наблюдение. Не ясно ли мы усматриваем из учиненного мною тебе известия, услуги, которые твоя матушка могла бы тебе оказать, естьлиб матерняя власть была бы в полной своей силе в пользу такой дочери, которая с своей стороны имеет к тому сугубое право по достоинству своему, и по претерпенным гонениям.

Прощай, дражайшая моя. Я пребуду на всегда твоею.

Анна Гове.

(Девица Гарлов в ответе своем на первое из последних двух писем, упрекает свою приятельницу за то, что изъявила столь мало уважений в своих известиях, относительно к своей матери. Издатель почел за долг включить здесь некоторые выписки из оных, хотя несколько прежде времени.)

Я не стану повторять, говорить она, писанного уже тебе мною в пользу г. Гикмана. Я напоминаю тебе токмо то наблюдение, которое ты от меня уже несколько раз слышала; ,,то есть, переодолевши первую свою страсть, ты не можешь ничего инного чувствовать к другому любовнику как токмо равнодушие, хотя бы он был одарен бесподобными совершенствами.,,

Причины побудившие меня отложить бракосочетание, продолжает она, не были простыми сумнениями обряда. Я действительно была весьма нездорова. Я не могла даже ходить. Жестокое письмо поразило мое сердце. И так, дражайшая моя, надлежало ли мне столь страстно воспользоваться его предложениями, как будтоб опасалась, что он никогда мне их не повторит?

(Во втором письме, между прочим она рассуждает таким образом:)

,,И так, дражайшая моя, ты кажется уверена, что судьба довела меня до такого заблуждения. Здесь познаю я нежную и уважением ко мне исполненную приятельницу. Однако, поелику мой жребий уже объявлен, как то и в самом деле есть; то дай Боже, чтоб поступки моего отца не показались укоризны достойными публике, или по крайней мере свойства моей матери, коей удивлялись все, перед начатием злощастных наших домашних смятений. Никто толико не знает, как ты, что рассмотревши яснее редкие её дарования, она бы могла извлечь из погибели злощастную дочь. Ты небезъизвестна, дражайшая моя, что прежде нежели уже было поздо, когда она приметила, что мой брат гнать меня не престанет; то приняла намерение принудить его насильно оное оставить; но отважная её дочь предупредила все пагубным свиданием, и принудила ее оставить плод великодушных своих намерений. Ах! дражайшая моя, теперь то я уже убеждена, печальным опытом, что доколе дети столь щастливы, что имеют родителей или хранителей, с коими могут советоваться, дотоле не должны даже и помышлять, (нет, нет, никогда, ни с наилучшими и чистейшими намерениями) следовать собственным своим мыслям в важных обстоятельствах.

,,Я предвидела, присовокупляет девица Кларисса, единую искру надежды впредь для моего примирения, в том намерении, что моя матушка старалась бы в мою пользу, естьлиб я пагубным моим поступком не помрачила её предприятий. Сия лестная мысль тем более оправдывается, что доверенность моего дяди Гарлов была бы конечно великим орудием, как то моя матушка думает, естьлиб он по своей милости за меня вступился. Может быть я напишу письмо к любезному сему дяде, естьли только сыщу случай.,,

Письмо CLXXVI.

Г. ЛОВЕЛАС, к Г. БЕЛФОРДУ

В Понедельник 24 Апреля.

Судьба, дражайшей мой Белфорд, соплетает весьма странные сети для твоего друга, и я начинаю стратиться, дабы в них не запутаться, не могши от них избегнуть.

Я тружусь уже с некоего времени, то в подкопах, как хитрый подкопщик, то как искусный птицелов, расставляю сети, и восхищаюсь моими изобретениями, дабы совершенно понудить бесподобную сию девицу подвергнуться в мои руки. Все, казалось, старались в мою пользу. Ея брат и дядя были моими землекопами. Отец её составлял всю артиллерию, коею действовал я по моему направлению. Госпожа Гове действовала по моим пружинам. Дочь её старалась споспешествовать в мою пользу, представляя себе однако будто опровергала мои намерения. Сама дорогая особа преклонивши свою главу в мои сети, не примечала того, что уже была поймана, поелику мои машины не чувствительно над нею действовали. Словом, когда ничего не доставало к совершению предпринятых мною мер; то мог ли ты токмо вообразить, чтоб я чинился себе врагом, и чтоб приняв намерение в рассуждении ее, обратил оные же на самого себя? Мог ли ты подумать, чтоб я оставил мое приятное намерение; даже, предложил ей о бракосочетании перед её отъездом в Лондон, то есть, учинил тем все мои действия тщетными?

Когда ты будешь уведомлен о сей перемене, то не подумаешь ли, что мой злой дух мною играет, и хочет ввергнуть меня в неразрывной союз, дабы более быть во мне удостоверенным такими клятвонарушениями, к которым он неотменно меня побудит после брака, так как простым прегрешениям, которые я позволяю себе уже с некоего времени, и о коих он страшится, чтоб привычка не учинилась извинением?

Ты еще более удивишься, естьли я присовокуплю, что по видимому, началось примирение между злыми и добрыми духами: ибо духи моей красавицы в единую минуту переменили все свои намерения, и побудили ее, против моего чаяния, познать что она удостоивает меня таким преимуществом, в коем еще мне не признавалась. Она сама мне объявила, что решилась быть моею; моею, без всяких прежних договоров. Она позволяет мне говорить о любви, и о неотменном торжестве. Однако, еще другое удивительное дело! она желает, чтоб сие торжество было отложено. Она решилась ехать в Лондон и жить у вдовы.

Но ты конечно меня спросишь, от чего последовала таковая перемена? Тебя, Ловелас, скажешь ты мне, мы знаем; знаем, что ты любишь производить удивительные дела, но еще не знаем, имеешь ли ты дар творит чудеса. Как ты мог достигнуть до сего средства?

Я тебя о том уведомлю. Я находился в опасности лишиться на всегда прелестнейшей Клариссы. Она готова уже была прибегнуть к небесам, то есть к естественному своему елементу. Надлежало иметь некое могущественное средство, средство чрезвычайное, дабы удержать ее между существами нашего рода. Какое может быть сильнейшее средство, как не нежные произношения о любви и представления о браке, со стороны такого человека, которой нимало не ненавидим, дабы привлечь внимание молодого сердца, страждущего о своей неизвестности, и нетерпеливо желающего слышать толико пленительное предложение?

Я тебе опишу все произшествие в коротких словах. Между тем как она отрекалась не быть мне ни мало обязанною, и по своей гордости держала меня во отдаленности, надеясь, что возвращение её двоюродного брата учинит ее совершенно от меня независимою: впрочем будучи не довольна видя меня обуздывающего свои страсти, вместо того, дабы подвергать их моему суждению, она написала письмо к своей сестре, надеясь получить от нее ответ на другое письмо, в котором её страх быть мне обязанною, и пылающее желание к независимости, принудили ее потребовать своих платьев и прочих надобностей оставленных ею в замке Гарлов. Чтож она получила? Язвительнейшей и самый ужаснейшей ответ; потому, что он исполнен был совершенным проклятием, от отца, против такой дочери, которая заслуживает небесных и земных благословений. Стократно да будет проклят тот клятвопреступной старик, которой не страшась молнии, проклинал образец всех приятностей и добродетелей! и да будет сугубо проклято орудие сего мерзостного нечестия, завистливая и недостойная Арабелла!

Меня не было дома, когда принесли сие письмо. По возвращении моем, я увидел обожания достойную Клариссу, которая как будто для того приходила в чувство, дабы беспрестанно лишаться оных паки, и которая всех предстоящих приводила в сомнение о своей жизни. Меня посылали искать повсюду. Весьма не удивительно, что она толико была тронута; она, в коей величайшее почтение к жестокому своему родителю, возбудило ужаснейшую мысль о его проклятии, наипаче, когда я то узнал по её раскаяниям, как скоро она пришла в состоянии говорить, о проклятии как на сем так и на том свете. О естьлиб оно в самую ту минуту пало на главу того, которой произнес оное, каким ни есть ужаснейшим недугом в его гортани и удушил бы его на месте, дабы послужил он примером всем немилосердным отцам.

Не был ли бы я презрительнейшим человеком, естьлиб в подобном сему случае не старался о возвращении ей жизни, различными утешениями, признаниями, ласками и всеми теми представлениями, которые бы ей токмо понравились? Мое усердие имеет щастливые действия. Я оказал ей более, нежели бы долг от отца того требовал; ибо она мне долженствует такою жизнию, которой жестокой её отец едва ее не лишил. Как же не стану я любить собственного своего произведения? Я говорил искренно, когда представлял ей о браке, и мое пылкое желание, когда я требовал, чтоб она торжества оного не отложила, было действительною пылкостию. Но по чрезвычайном своем поражении, смешенном с разборчивостию, которую она, как не сумневаюсь, до последнего издыхания не оставит, отказала она мне в означении к тому времени, хотяб она и согласилась на торжество; ибо она мне сказала, ,,что когда оставлена всеми: то ей не осталось более никакого другаго покровительства, кроме моего.,, Ты ясно видишь, из сих слов, что я обязан сею милостию более жестокости её друзей, нежели ей самой.

Она не преминула письменно уведомить девицу Гове о их варварстве; но она ничего ей не упомянула о худом состоянии своего здоровья. А как она не весьма здорова; то её беспокойствия, в рассуждении её брата, возбудили в ней желание ехать в Лондон. Без сего случая, и, что ты с трудом можешь поверить, без моих уверений, сообразующихся с тем состоянием, в котором я ее вижу, она поехалаб и сего дня; но, естьли не случится чего прискорбнейшаго; то день для нашего отъезда назначен в среду.

Прошу тебя, выслушай два слова, на важное твое поучение. ,,Ты начинаешь действительно трепетать о красавице, и тебе кажется удивительно, говоришь ты, естьли она мне будет сопротивляться, зная сей пол, так как мы, ты бы страшился, будучи на моем месте, простирать долее свой опыт, опасаясь её успеха.,,

В другом же случае, "естьли ты защищаешь, скажешь ты мне, брак то сие не произходит от желания в котором бы ты себя мог укорять.,,

Не забавной ли ето стряпчей? Ты никогда не успевал в своих размышлениях. Все ничего незначущия повторения, коими наполнено твое письмо в пользу законного брака, имеют ли столько силы, сколько сие признание должно оной иметь против собственного твоего предложения.

Ты весьма много принимаешь старания к убеждению меня, что в нещастии и в печальном состоянии, в коих находится сия прелестная особа, как бы погруженная (я надеюсь, ты признаешься, что причиною тому непримиримые её родители) опыт, будет несправедливым с моей стороны делом. А я у тебя спрашиваю, разве нещастие не есть испытание добродетели? Для чегож желаешь ты, чтоб мое почтение не относилось к испытанному достоинству? Не намерен ли я наградить ее браком, естьли она благополучно выдержит опыт? Весьма для меня бесполезно опять начинать повторение. Прочти вторично, высокопочтенной пустомеля, прочти продолжительное мое письмо писанное 13 дня; ты увидишь в нем, что я разрушаю все твои возражения даже до последней буквы.

Однако не подумай, чтоб я на тебя был сердит. Я люблю противоречия. Когда огнем испытуется золото, а искушением добродетель; то и противоречие чему нибудь, разумного человека означают. Прежде нежели еще ты учинился стряпчим красавицы, не говорил ли я тебе о великом множестве возражений на мое предприятие, единственно для того, дабы самим собою исправиться, доказывая тебе, что ты ничего в том не понимаешь,точно так как Гомер выдумывал Героев, придавал им страшные имена и одному Герою чрез другаго ломал голову.

Сочти однако искреннее сие известие за правило: ,,Надлежит весьма быть уверенным в своем разуме, когда предпринимаешь исправлять своего учителя.

Но, дабы возвратиться к моему предмету; то примечай со мною со вниманием, что в которую бы сторону мои намерения ни обратились; но сие дерзское письмо, полученное моею красавицею от своей сестры, приводит меня к концу моего намерения по крайней мере ранее целым месяцем. Я теперь могу, как о том и прежде тебе дал знать, говорить о любви и о браке, не опасаясь никакого противоречия, ни чем не будучи не ограничиваем, и жестокие её законы не производят уже более во мне ужаса.

В сем приятном и дружеском обхождении мы отправимся в Лондон. Старшая дочь госпожи Сорлингс будет сотовариществовать моей любезной в коляске, а я сопровождать их буду верьхом. Они весьма страшатся заговора Синглетонова. Они обещались иметь великое терпение, естьли что ни есть случится на дороге, но я уверен, что ничего не будет. Я сего дня получил письмо от Осипа, которой меня уверяет, что Жамес Гарлов уже оставил глупое свое намерение, по прозьбе всех его друзей, которые страшатся от того худых следствий. Однако ето такое дело, от которого я не отрекаюсь, поелику польза, которую я могу из того получить, еще не изтребилась из моих мыслей.

Красавица моя мне сказала, что ей обещались прислать платье. Она надеется, что конечно присовокупят к тому её драгоценны каменья, и оставленные ею деньги. Но Осип пишет мне, что одне токмо её платья будут ей присланы. Я весьма остерегаюсь ее о том уведомить. На против того я ей часто повторяю, что она не должна сумневаться, чтоб ей не прислали всего лично ею требуемаго. Чем более обманется она в своем ожидании с сей стороны, тем более она ввергнется в мою зависимость.

Но при всем том я надеюсь собрать столько силы, чтоб мог быть честным человеком для девицы столь знатного достоинства. Провал тебя возьми и с тем мнением которое ты мне хочешь внушить весьма не к стати, что она может погибнуть.

Я тебя слышу. Естьли я намерен, скажешь ты, быть честным человеком; то для чегож не отречься от заговора Синглетонова, как и её брат?

Естьли тебе отвечать нужно; то скажу, что скромной человек, не надеющийся на свои силы, должен для своего бегства прежде для себя разтворить двери. Присовокупи, естьли ты хочешь, что когда кто предпринимает намерение, и находит себя принужденным оставить оное по какой ни есть причине; то весьма трудно ему удержаться, чтоб опять не взяться по окончании трудностей за сие же намерение.

Письмо CLXXVII.

Г. ЛОВЕЛАС, к Г. БЕЛФОРДУ.

Во Вторник 25 Апреля.

Все теперь в движении по причине нашею отъезда. Откуда произходят те сердечные колебания, которые я ощущаю? Какое предчувствование меня колеблет? Я твердо решился быть честным человеком, и сия мысль умножает то удивление, которое причиняет мне не весьма произвольные колебания. Сердце мое мне изменяет; оно всегда было таковым, и я страшусь, чтоб оно и теперь не было таково. Оно исполнено бывает такою живостию тогда, когда достигает успеха в каком ни есть злом деле! Я весьма мало имею над ним власти! Впрочем мои мысли совершенно клонятся к оправданию её склонностей. Нет нужды. Я хочу против тебя вооружиться, старой друг и естьли ты в сем случае будешь сильнее; то я тебе никогда противоборствовать не стану.

Прелестная особа беспрестанно находится в чрезвычайном ослаблении и унынии. Нежной цветок! Сколь мало способна она к сопротивлению пылким страстям, и гневу гордого и наглаго! Будучи покрываема даже до сего времени крыльями такой фамилии, от которой она получала токмо знаки нежности и снисхождения, и даже обожания, и привыкши покоишься на недрах своей матери!

Таковое то было первое мое размышление, смешанное с жалостию и сугубою любовию, когда по возвращении моем нашел я прелестную сию девицу едва пришедшую в чувство от продолжительных припадков, в которые ввергало ее письмо ненавистной её сестры, положа свою голову на грудь откупщицы. Она погружена была в слезах. Колико печаль изъявляла прелестей на лице ея. Блестящие её глаза, которые обратились ко мне когда она меня увидела вошедшего, казалось требовали моего покровительства. Мог ли я ей в том отказать? Конечно нет. Но, ты презрительной Белфорд, для чего заставил ты меня думать, что она может быть побеждена? И достойна ли она извинения, что вздумала столь поздо и с толиким отвращением положиться в своей доверенности на мою честь?

Но, не взирая на то, естьли её слабость и изнеможения беспрестанно продолжаться будут в такой силе; то не угрожаем ли я, сочетавшись с нею браком, видеть впадшую в мои руки задумчивую женщину? Тогда я сугубо буду раскаяваться. Поелику в течение двух недель я великое буду о ней иметь попечение; но когда человек препроводивши около трех недель, в первых своих восхищениях, перелетывая с цветка на цветок, подобно трудолюбивой пчеле, привыкнет к своему дому и жене своей; то думаешь ли ты, чтоб ему было сносно, дабы принимали его с хладнокровием?

Да сохранит небо мою любезную в вожделенном здравии. Сию то молитву я ежеминутно о ней к небу возсылаю. Долг требует чтоб тот человек, которой ей определяется, познал, может ли она любить кого другаго, кроме своего отца и матери. Я страшусь, чтоб она всегда от них не зависела, к уменшению благополучия своего мужа; а чтоб презирала их толико же, как и я; сие размышление чрезвычайно меня трогает. В некоторое время я почитаю ее превыше женщины. В инное же, что ей свойственно, усматриваю в ней Ангела; но в другое же опять я почитаю ее совершенною куклою. Толико соболезнований о отце своем! Толикое пристрастие к своей фамилии! Какуюж ролю должен играть муж с такою женою? По крайней мере, может быть, что её родители не согласятся с нею примириться, и что сие примирение будет недолговременно.

Клянусь моею честию, гораздо бы было лучше, как для нее так и для меня, естлиб мы отреклись оба от брака. Колико приятно жить в непринужденной любви с такою девицею, как она! Ах естьлиб я мог внушить в нее склонность к оной! опасности, беспокойствия, переменчивые дни, перерывчивые ночи, то сомнением опасаясь обидеть, то отсутствием, коего страшатся, чтоб не на всегда продолжилося. Потом, какие восхищения по возвращении, или в самом примирении! Какие пеняния! Какие приятные награды. Таковая страсть содержит любовь в беспрестанном жару. Она подает ей такой вид живости, которой никогда не ослабевает. Щастливая чета вместо того, чтоб сидеть, думать, и спать каждому по сторонам камелька, в зимние вечера, кажется всегда новым один другому, и всегда имеют сказать что нибудь друг другу.

Ты видел в последних моих стихах, что я думаю о сем состоянии. Когда мы будем в Лондоне; то я оставлю их как будто без намерения в таком месте, в коем она их может прочесть; когда я не получу вскоре её согласия идти в церковь. Она из оных узнает мои мнения о браке. Естьли я усмотрю, что она тем ни мало не будет оскорблена; то сие подаст мне такое основание, на котором и постараюсь утвердиться.

Сколько девиц могли бы впасть в заблуждение, которые толико же защищались бы от нападения, естьлиб оказывали подобной гнев, когда расставляют на них сети? Мне некогда случилось поймать в оные несколько девиц любовною книжкою, отважным словом, или нескромным изречением: и те, которые от того не показывают никакой обиды или которые токмо краснеют, наипаче, естьли я увижу, что оне улыбаются или косятся; то мы уже почитаем, а и способствующей к тому диявол, что оне наши. Какие спасительные наставления мог бы я подать сим глупиньким, естьлиб рассудил то за благо! Может быть некогда предложу я им наставления, произходящия более от зависти, нежели от добродетели, когда старость отымет от меня весь жар любострастия.

Во вторник в вечеру.

Естьли ты будешь находиться в Лондоне в день нашего туда прибытия; то конечно в скором времени со мною свидишься. Слава Богу, моей любезной становится несколько легче. Прелестные её глаза меня в том уверяют и её чистый голос, которой я едва слышал в последний раз моего с нею свидания, начинает опять прельщать мой слух. Но я страшусь напоминать ей о любви и о чувствительности. Не должно даже и помышлять с нею о тех невинных вольностях, (по крайней мере с начала их, ибо ты знаешь, что оне обыкновенно до чего ни есть доводят, ) которые услаждают, или естьли ты хочешь, которые смягчают сердце сего пола. Я нахожу сию жестокость тем более странною, что она не признается в том преимуществе, которое мне оказывает, и что имеет сердце, способное скрывать великую печаль. Печаль трогает и приводит в слабость. Опечаленная душа обращает взор вокруг себя, просит в молчании недостающего ей утешения, и не отрекается любить своего утешителя.

Письмо CLXXVIII.

Г. ЛОВЕЛАС, к Г. БЕЛФОРДУ.

В Среду 26 Апреля.

Наконец звезда моего благополучия привела нас в желаемую гавань, и мы вступили без всякого препятствия на матерую землю. Стихотворец весьма хорошо сказал. (* Четыре стишка Рова.)

,,Человек деятельный и твердый превозмогает затруднения тою же смелостию, которая принуждает его их испытывать. Человек же медлительный и робкий ослабевает, трепещет при виде затруднения и опасности, и почитает то невозможностию, коей страшится.,,

Но посреди моего торжества, я не знаю что то (чего не могу наименовать,) уменшает мою радость и помрачает самые блестящия части моего намерения. Естьли ето не совесть, то конечно, что ни есть такое, которое весьма сходствует с тем, кое как я помню некогда считал оною.

Действительно, Ловелас, (я слышу говоришь ты толстым своим голосомъ) твои честные сведения еще не со всем изчезли! Конечно ты не кончишь оные презрительным образом с такою девицею, которую ты признаешь весьма достойною любви твоей.

Я не знаю, что тебе на то отвечать. Для чего дарагая сия особа не пожелала меня принять тогда, когда я открывался столь искренно?

С тех пор, как она у меня здесь живет, все представляется глазам моим в весьма странном виде. Наша добрая мать и её дочери уже во круг меня находятся. Прелестная особа! Сколь приятное изображение. Коль проницательные глаза! Какое величество во всем её виде! Колико вы щастливы, г. Ловелас! Вы нам долженствуете оным щастием, вы нам долженствуете столь любви достойным сотоварищем. Потом сии нарушители спокойствия возбуждают во мне мщение и ненависть против всей её фамилии. Салли, будучи поражена удивлением при первом её виде, подошла ко мне и сказала следующия стихи Дридена.

"Прелестнее самой белой лилеи на престоле полей, благораствореннее Маия, украшенного разпущающимися цветами.,,

Спустя не более получаса по приезде моем, я послал к тебе, для принятия твоих поздравлений; но я осведомился, что ты еще находишься в твоем доме в Егваре.

Моя любезная, находясь в весьма добром здоровье, удалилась от нас для обыкновенного своего упражнения, то есть, для письма. Надлежит и мне заняться сим же увеселением до того времени, пока ей угодно будет оказать мне честь своим присудствием. Все здесь роли разделены, и каждой свою выучивает.

Но я вижу, что ко мне идет вдова, ведя за руку Доркасу Микес. Доркаса Микес, любезной друг Белфорд, должна быть горнишною у моей любезной, и я хочу ее ввести к ней. Я столько буду иметь средств для приобретения победы, что ничем смущаться не стану как выбором оных.

Дело уже сделано. Честная особа принята. Мы выдавали ее за девицу хорошей фамилии, но о воспитании которой весьма мало радели, по некоему нещастию, даже до того, что не учили ее ни читать ни писать. Она была родственница госпожи Сенклер. И как она представлена ею самою, и токмо на время до приезду Анны; то и не могла она ее не принять. Ты видишь какие я получил выгоды из сей сказки, и что можно бы было почесть за великое нещастие, естьли бы я не проник во основание переписки. Она не с таким рачением будет скрывать свои бумаги, и нимало не станет сомневаться оставлять их на столе, когда почитает свою служанку не умеющею читать.

Доркаса девица весьма хорошая и весьма пригожаго вида. Я надеюсь, что моя любезная, находясь в чужом доме, позволит ей проспать с собою, но крайней мере несколько ночей. Однако я примечаю, что она при первом виде не весьма ей покажется, хотя сия девица и приняла на себя весьма скромный вид, и даже несколько принужденной. Симпатическая и антипатическая наука есть превосходное знание. Но Доркаса будет так тиха и предупредительна, что вскоре изтребит сие первое впечатление. Я уверен в её непоколебимости; вот в чем состоит самая важность, естьли ты знаешь: когда госпожа и её служанка будут одного мнения; то собъют с пути и целую дюжину хитрецов.

Моя дарагая не больше оказала склонности и к нашей вдове, когда она по приезде своем ее увидела. Однако я ласкаюсь, что письмо честного Долемана приготовило ее к странному виду её хозяйки.

Но, к стати сказал я о сем письме, ты должен меня поздравить Белфорд, и еще отгадать, чем. Поздравить меня браком. Знай, что сказать или сделать для меня все равно; когда я однажды сказал, то мы действительно муж и жена. Теперь токмо недостает одного совершения. Отсрочка сделана под торжественною клятвою до того времени, пока дражайшая моя супруга не примирится с своею фамилиею. Вот, что я сказал всем домашним госпожам. Оне то знают, прежде моей любезной. Довольно странное произшествие, как ты видишь.

Мне остается токмо уведомить о том самое ее. Каким же образом должен я поступить в таком случае, дабы не оскорбить ее сим известием? но не находится ли она теперь в моей зависимости? не живет ли она в доме Сенклер? и естьли она пожелает знать причину; то я докажу ей тому истинну, что она должна подтвердить мне оное своим согласием.

Я полагаю, что она будет настоять о моем отдалении, и конечно не согласится добровольно, чтоб я жил с нею вместе. Но обстоятельства переменились после моих обещаний. Я нанял все порожния комнаты, а сие самое так для меня важно, что я не должен был того упустить.

Я не менее надеюсь склонить ее вскоре ездить со мною в публичные увеселения. Она не бывала в Лондоне; и никогда девица её достоинства и знатности не видала того, что называется городскими забавами. Природа и собственные её размышления ее обогатили, по истинне, удивительным вкусом и разборчивостию, которые превосходят все приобретаемое обыкновенным опытом. Я не знаю никого, которой бы был в состоянии лучше судить, но единому сведению, о всем касающемся до мнения, какое она имеет. Увеселения, избранные ею, прежде еще гонения её фамилии, столь приятно ее занимали, что она никогда не имела склонности, ниже праздного времени заниматься инными удовольствиями.

Однако я надеюсь, что она почувствует к ним склонность. Они будут ее увеселять, и в сие-то время я воспользуюсь благополучием или проворностию, теперь когда она меня слушает, наипаче получивши позволение жить с нею в одном доме, естьли не окажу ей какой ни есть чувствительной обиды.

Я почитаю за долг тебе сказать, что мои попечения простираются до внутренных увеселений любезной, в уединении её кабинета. Солли и Полли будут её чтецами Ей дано знать, что её кабинет был их библиотекою; и не преминули поставить между книгами различных сочинений, набожных книг, которые нарочно были куплены все помятые, дабы тем лучше ее уверить, что оне часто были читаны. Книги о прекрасном поле обыкновенно служили мне к верным размышлениям. От сих-то наблюдений я получил великие выгоды как в чужестранных землях, так и в нашей. Особа любящая судить основательно может статься будет столько же способна к сему рассуждению, как и её обожатель.

Окончим в сем месте. Ты видишь, что я не праздно провождаю свое время. Однако я обещаюсь тебе в скором времени написать и другое письмо.

(Г. Ловелас присовокупляет к сему другое письмо. Но поелику оно не содержит в себе ничего инного, как обстоятельства путешествия, которые почти все описываются в следующем письме, то издатель почел за долг изключить оное.)

Письмо CXLIX.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В среду после полудни 26Апреля.

Наконец, дражайшая моя Гове, я нахожусь в Лондоне и в новом моем жилище. Оно убрано порядочно, и лежит на прекрасном месте в городе. Я думаю, что ты меня не станешь спрашивать, имею ли я склонность к старой хозяйке. Однако она мне кажется учтивою и весьма услужливою. По приезде моем, её племянницы оказали великое тщание к принятию меня. Оне кажутся весьма приятными молодыми особами. Но я уведомлю тебя о том более, когда их лучше узнаю.

Девица Сорлингс, коея дядя живет в Барнете, проезжая чрез сие место застала его в столь опасной болезни, что в таком беспокойстве, в каком я ее видела о здоровьи другаго отца, от которого она весьма много получить надеялась, не могла ей отказать в позволении остаться при нем, и иметь о нем попечение. Однако, поелику сей дядя её не ожидал; то я желала, по крайней мере, чтоб она меня проводила до Лондона, и г. Ловелас весьма усильно ее о том просил, обещаясь отвезти ее туда через день или два, но оставя выбор на её волю, по оказании ей моей склонности, я не нашла в ней столько снисхождения, сколько надеялась; однако и сие не воспрепятствовало, чтоб при нашем отъезде г. Ловелас не подарил ей весьма хорошего подарка. Сие благородство, оказывающееся при каждом случае, принуждало меня часто соболезновать, что не было большей единообразности в его свойстве.

По приезде моем, я заняла мою горницу, и естьли я проживу здесь несколько времени, то я учиню хорошее употребление из ясного кабинета с оною примыкающагося. Человек г. Ловеласа, которого он хочет послать завтра в замок Медиан, подал мне случай удалиться для написания к тебе сего письма.

Дозволь теперь, дражайшая моя приятельница, укорять мне тебя в том твердом решении, которое ты предприняла, дабы не учинить г. Гикмана щастливейшим из всех человеков, между тем, как мое благополучие будет еще сумнительно. Я не почитаю его невозвратным. Положим, любезная моя, что я осуждена быть нещастною; то к чему же послужит мне твое твердое решение? Брак есть превосходнейшее состояние дружбы. Естьли он благонолучен; то уменшает наши затруднения, разделяя их; поелику он умножает наши удовольствия, взаимным участием. Ты меня любишь, не правдали? И так для чегож ты скорее не постаралась доставить мне другаго друга, мне, которая не имеет двух, на которых бы могла положиться? Естлиб ты согласилась выдти замуж в последний раз, когда твоя матушка усильно тебя к тому склоняла; то я осмеливаюсь сказать, что конечноб имела такое убежище которое бы меня предостерегло от великого множества смертельных поражений, и от всего того, что я называю моим нещастием.

Я была прервана г. Ловеласом и вдовою, которые пришли представить мне девицу для моих услуг, до приезду моей Анны, или пока я достану себе другую. Она была родственница госпожи Синклер: так называлася вдова, которая впрочем приписывала ей весьма изящные качества; но признавала в ней за великой недостаток то, что она не умеет ни читать, ни писать. О сей-то части её воспитания, сказала она, мало радели в её младенчестве, хотя впрочем она весьма хорошо умеет всем пристойным девице рукоделиям; а что касается до скромности,тихости и верности; то её свойство весьма к тому способно.

Я ей удобно простила в её недостатке. Она весьма пленяющего вида, да и весьма приятного в рассуждении горнишной девушки. Но наименее мне нравится в ней то, что у ней совершенно плутовские глаза. Я во всю мою жизнь еще подобных не видала, и опасаюсь, чтоб в них не заключалось какой наглости. Даже и во взорах самой вдовы есть нечто чрезвычайно особеннаго; а для женщины приобыкшей жить в Лондоне, её поступки мне кажутся весьма изучеными. Но и её глаза, мне кажется, не менее плутовством наполнены; впрочем я ничего в ней инного не усматриваю, кроме учтивости и благоуветливости. Что касается до молодой девицы, называемой Доркасою; то она не долго у меня пробудет.

Я ее приняла. Как же моглаб я от того отказаться, в присудствии её родственницы и когда она была представлена с толикою благоуветливостию от г. Ловеласа? Но как скоро сии две женщины вышли; то я объявила г. Ловеласу, которой, как казалось, вознамерился вступить со мною в разговор, что я почитаю сию горницу местом моего уединения, и желала бы, чтоб и он равномерно почитал ее таковою: что я могу его видеть и слушать в столовой зале; но что я покорнейше его прошу меня не беспокоить. Он весьма почтительно пошел к дверям, но остановился в оных. Он меня просил, говорил он мне, оказать ему милость поговорить с ним несколько минут хотя в столовой зале. Я ему отвечала, что естьли он поедет искать себе инного жилища; то я готова сойти вниз, но естьли он не выдет в сей же час для сыскания онаго; то я весьма бы желала окончишь мое письмо к девице Гове.

Я приметила, что он не намерен меня оставить, естьли токмо в состоянии будет защищаться. Заговор моего брата подал ему предлог просить меня уволить его в рассуждении его обещания; но освободя его от того на несколько времени, сим бы сняла с него запрещение на всегда. Он был уверен, что одобрение, которое бы я подала нежным его попечениям находясь в чрезвычайной моей скорби, подало бы ему право говорить мне со всею вольностию признанного любовника. Я признаю по его поведению, что женщине запутавшейся хотя однажды в деле с сим полом весьма трудно выпутаться из онаго. Одна оказанная милость есть предзнаменованием другой. С самого воскресения он не престает жаловаться на отдаление, в коем я его содержу: он почитает себя оправданным сомневаться о моем почтении: он утверждается на том разположении, которое я оказала, дабы учинить его жертвою моему примирению, в прочем он уже сам весьма отдален от той почтительной нежности, (естьли сии два изречения могут согласоваться) которая побудила меня к некоторым признаниям, но коими кажется он воспользовался.

Между тем, как он мне говорил стоя у дверей; то новая моя служанка пришед просила нас обеих пить чаю. Я отвечала, что г. Ловелас может идти, но что я не имею времени, поелику должна продолжать писать письмо; и засвидетельствовавши самому ему, что мне совершенно не хочется ужинать ни пить чай, просила его извинить в сем перед домашними госпожами. Я присовокупила, что он окажет мне великое удовольствие, естьли уведомит их, что я намерена сколько будет можно жить уединеннее; но что однако обещаюсь сойти завтрешнего утра завтрикать со вдовою и её племянницами.

Он у меня спросил, не опасаюсь ли я, чтоб сие желание, наипаче в рассуждении ужина, не подало причины считать меня весьма странною и отменною в чужом доме.

Вы знаете, сказала я ему, и можете засвидетельствовать, что я весьма редко ужинаю. Я не очень здорова. Я вас прошу, ради Бога, не понуждайте меня ни к чему и никогда против моей склонности. Пожалуйте, г. Ловелас, уведомте госпожу Сенклер и её племянниц о небольших моих разборчивостях. Оне конечно меня в том извинят, естли хотя несколько имеют снисхождения. Я не для того сюда приехала, чтоб заводить новые знакомства.

Я рассмотрела все находящиеся в моем кабинете книги. Я весьма была оными довольна, и оне произвели во мне гораздо лучшие мнения о моих хозяюшках. На некоторых набожных книгах поставлено было имя госпожи Сенклер, но над прочими, которые состояли, из Историй, Поезий и нравоучительных сочинений, были надписаны имена Солли Мартен, или Нолли Гортон, то есть двух племянниц моей хозяйки.

Я весьма досадую на г.Ловеласа; и ты признаешься, что не без причины, когда прочтеш предлаиаемое мною тебе известие, чем кончился разговор; ибо его прозьбы принудили меня свидеться с ним в столовой зале.

Он начал уведомлением меня о том что ходил осведомляться несколько лучше о свойстве вдовы. Сия предосторожность, сказал он мне, тем более казалась ему необходимою, что он предполагал во мне всегда непременчивую нетерпеливость видеть его во отдалении.

Я ему отвечала, что он не должен о том сомневаться, и что я нимало не думаю, чтоб он остался жить в одном доме со мною: но чтож он заключил из своих осведомлений? Он чрезвычайно был доволен всем тем, что узнал. Однако, как он известился от самой меня, что следуя мнению девицы Гове, мой брат еще не оставил своего умысла, и поелику вдова, которая живет токмо одними сборами с дома, имеет с боку занимаемых мною покоев и другие, которые может нанять и наш неприятель; то он не знает инного удобнейшего средства, как занять их все, тем более что я не намерена остаться в нем долгое время, а токмо до сыскания другаго гораздо лучшего дома.

До сих пор все было хорошо; но не имея ни малейшего затруднения отгадать, что он ни для чего инного говорил о вдове с такою недоверчивостию, как токмо для того, дабы иметь причину остаться жить в сем доме; я откровенно его спросила, какое было его в том намерение? Он признался мне, без всяких обиняков, что находясь в теперешних обстоятельствах, естьли я не думаю переменять квартиры, то он ни за что в свете не согласится удалится от меня даже ни на шесть часов; и что уже он дал знать вдове, что мы не долго у ней проживем, но токмо до того времени, пока сыщем другой дом и пристроимся приличным нашему состоянию образом Пристроимся! г. Ловелас! что такое значит, скажите, сделайте милость?...

Но, дражайшая Кларисса, возразил он, прервав меня, выслушайте меня с терпеливостию... по истинне, я страшусь, что был столь дерзок, и я может быть виноват, что с вами не посоветовался: но поелику все находящиеся в Лондоне мои друзья уверены, следуя письму Долемана, что мы уже обвенчаны...

Что я слышу? Действительно, г. мой, вы не имели такой дерзости...

Выслушайте меня, дражайшая моя Кларисса.... Вы приняли мое предложение милостиво. Вы подали мне надежду к получению вашего согласия. Однако, уничтожая усильные мои прозьбы в бытность нашу у госпожи Сорлингс, вы навлекли на меня страх отсрочками. Теперь, когда вы почли меня достойным своей доверенности; то я не пожелаю, ни для чего в свете, чтоб меня щитали способным вовлечь вас в какой ни есть стремительной поступок: Впрочем ваш братец нимало не намерен оставлять своего заговора. Я осведомился, что Сенглетон действительно находится в Лондоне; что его корабль стоит в Ротергйте, что братец без вести пропал из замка Гарлов. Естьли они хотя несколько узнают, что мы уже сочетались браком, то все их заговоры сами собою разрушатся. Я теперь сужу гораздо лучше о свойстве вдовы; но вы конечно признаетесь, что чем будет она честнее, тем будет опасность страшнее с её стороны. Естьли поверенной вашего братца откроет наше пребывание, то ему удобнее будет ее уверить, что долг обязывает ее принимать участие фамилии против такой молодой особы, которая идет противу власти своих родственников: вместо того, что когда почитают нас совершивших священный долг, то и самое её праводушие учинится для нас защитою, и неотменно принудит ее принимать участие в наших выгодах. Впрочем я потщился ей изъяснить, весьма основательными причинами, для чего мы с вами еще не занимаем одного ложа.

От сих слов я пришла вне себя; я хотела оставить его. Я была в великом гневе, но он почтительно меня от того удержал. Чтож могла я сделать? Где найти убежища, когда наступала ночь?

Вы приводите меня в великое изумление! сказала я ему. Естьли вы человек, честный, для чегож делаете такие странные обороты? Вы не желаете иначе поступать, как по хитрым средствам. Покрайней мере уведомте меня; ибо вижу себя принужденною, хотя с великим неудовольствием, взирать на ваше со мною присудствие (ибо он меня держал за руку,) уведомьте меня о всех сказанных вами баснях. По истинне, вы г. Ловелас, непостижимой человек.

Дражайшая моя Кларисса! хотите ли вы, чтоб я изъяснил вам сие известие? и не мог ли бы я жить в сем доме, не подавши вам ни малейшей о том недоверчивости, естьлиб не подвергнул вашему суждению все мои поступки? Вот что сказывал я вдове перед её племянницами и перед новою вашею служанкою: что по истинне мы обвенчены тайным образом в Гертфорте; но что пред Олтарем я вам обещался торжественно клятвою, что я решился ненарушимо, жить в особенном покое, и в другом доме, до некоторого примирения, которое составляет для обоих нас чрезвычайную важность. Тем более, дабы убедить вас в святости моих намерений, и что единое мое предприятие состоит в том, дабы избегать всяких нещастных случаев; я им объявил, что я торжественно же обязался обходиться с вами при людях, так как будто наш союз состоял только на одном условии; не касаеся даже и до тех малозначущих невинных склонностей, которые не возпрещаются и в самой сумнительнейшей любви.

Потом он просил самое меня поступать в точности по сим правилам.

Я ему отвечала, что я не в состоянии подтвердить его Романа, и придти в необходимость, коей он желает меня подвергнуть, дабы я казалась тем чем не есм в самом деле: что каждый его шаг, как я вижу, основан на лукавстве: что естьли он обстоятельнее не изъяснится в рассуждении меня с домашними госпожами; то я неотменно требую, чтоб он отрекся от всех сих сказак, и уведомил бы их о истинне.

Учиненное мною им изестие, сказал он мне, прикрыто было такими обстоятельствами, что он лучше согласится умереть, нежели отречься от своих слов, и нимало не хулит основание своего предприятия, он продолжал его подтверждать теми же причинами, что благоразумие требует, чтоб наш брак, почитали действительным. Ах откуда произходит, присовокупил он, столь великое неудовольствие при толь простом способе? Вы знаете, что единственно из уважения и любви к вам я избегаю заговоров вашего братца, и выше упомянутого Сенглетона. Естьли же отдадите сие на мою волю, то первое мое движение будет стремиться к сысканию их. Таким образом я всегда поступаю с теми, которые имеют дерзость мне угрожать.

Конечно мне надлежало бы с вами посоветоваться, я ничего не должен делать без ваших повелений. Но поелику вы не одобряете сказанного мною; то позвольте, дражайшая Кларисса, униженно вас прошу, назначить день, но день неотдаленной, в которой бы мое повествование могло учиниться щастливейшею для меня истинною! О! естьлиб ето был день завтрешней! Ради Бога, сударыня, назначте завтрешней день! Естьли же нет; (долженствовало ли ему, любезная моя, сказать прежде моего ответа естьли же нетъ) то позвольте просить вас с преданностию, по крайней мере, естьли я ничего не окажу вам противного, не противоречить, завтра во время завтрика, тому что вы называете сказкою. Естьли я подам вам причину верить, что я уповаю получить хотя малейшую выгоду из сей милости: то в самую ту же минуту возвратите свое позволение, и без всякого затруднения подвергайте меня стыду, коего я буду достоин. Я еще однажды повторяю, какое инное намерение могу я себе предположить, как не то, чтоб служить вам таким средством. Я помышляю токмо о предупреждении столь очевидных нещастий для вашего спокойствия, и для пользы тех, которые не заслуживают ни малейшего моего внимания.

Что могла я сказать? Как надлежало мне поступить? Я по истинне думаю, что естьлиб он вторично начал меня просить с таким усилием, и в подобных выражениях; то согласилась бы, не взирая на справедливые мои неудовольствия, обещать ему завтрешнего дня свидание, в гораздо торжественнейшем месте, нежели тот зал, в коем мы находились, но наиболее впечатлелось в моем уме то, что он не получит моего согласия остаться в сем доме ни на одну ночь. Он никогда еще не подавал мне столь сильной причины, как теперь, утвердиться в сем намерении.

Ах! дражайшая моя, сколь бесполезно говорить то, что хочешь, или то, что не хочешь, когда предашься власти сего пола! Оставивши меня, по моей прозьбе, он пошел от меня уже около ужина, и тогда приказал у меня просить на единую минуту аудиенции, (так обыкновенно называет он свидания со мною,) он просил меня позволить ему препроводить здесь токмо одну сию ночь, обещаясь завтра после завтрака ехать, к Милорду М... или в Едгвар, к другу своему Белфорду. Естьли я тому явно противлюсь, сказал он мне; то он конечно не останется и ужинать, а завтра он надеется видеться со мною в осьмом часу; но, присовокупил он с торопливостию, не смотря на сказанное им домашним госпожам, мой отказ показался им странным, тем более что уже он согласился занять все пустые покои, хотя по истинне только на один месяц, и по той причине, которую он мне изъяснил. Но при всем том, никто меня не принудит пробыть в нем и двух дней, естьли я почувствую какое ни есть отвращение ко вдове и её племянницам в том разговоре, которой завтра с ними иметь буду.

Не взирая на то решение, на котором утвердилась, рассуждала я, что в тех обстоятельствах, которые он мне предлагал, меня могут обвинять, что простираю весьма далеко мою разборчивость, не зная того, что я не уверена в его повиновении; ибо мне кажется, я открыла в его глазах, что он решился не весьма легко на то склониться. Поелику я ясно вижу, что нет никакой вероятности в рассуждении примирения со стороны моих друзей, и что я начала принимать его попечения с меншею предосторожностию; то мне кажется, что я не должна бы была с ним ссориться, естли того избежать могу, наипаче когда он меня просил о единой токмо ночи, которую он бы мог пробыть и без моего позволения: присовокупи, что следуя твоему мнению, недоверчивость, которую сей гордый человек вперил в мои чувства, обязывает меня, послабить несколько свою неуступчивость в его пользу. Все сии причины принуждают меня принять сию его прозьбу. Однако мне осталось столько печали от другаго его требования, что мой ответ оную изъявить ему мог. Не должно ни мало надеяться, сказала я ему, чтоб вы когда ни есть отреклись от своей воли. Обещания для вас ничего не значат, и вы весьма скоро их забываете. Однако вы меня уверяете, что завтрешнего дня решились ехать; вы знаете, что я весьма была не здорова, да и теперь еще мое здоровье не таково, чтоб позволило мне вступить в спор о всех ваших намерениях. Но я вторично вам объявляю, что я не весьма довольна тем Романом, которой вы здесь разгласили, и я не обещаюсь вам казаться завтра, перед домашними госпожами, тем, чем не есмь.

Он вышел от меня с весьма почтительным видом, прося у меня единой милости, завтра поступать с ним с такою благосклонностию, чтоб не дать знать вдове, что он мне подал причину к негодованию.

Я возвратилась в мою горницу; и Доркаса вошед ко мне ожидала моих приказов. Я ей сказала, что я не требую неспокойных для себя прислуг, и что привыкла одеваться и раздеваться сама. Она оказала о том некое беспокойствие, думая что не произходит ли сей ответ от какого ни есть отвращения; все её старание, сказала она мне, будет состоять в том, дабы мне нравиться и угождать. Я ее уверила, что она весьма удобно успеть в том может, и что я буду давать ей знать мало помалу, какой услуги от нее желаю, но что касается до сей ночи; то я от нее ни каких не требую.

Она не токмо что весьма хороша, но и очень вежлива, как в своих поведениях так и в разговорах. Кажется справедливо, что не упустили при её воспитании то, что обыкновенно называют учтивостию; но мне кажется весьма странно, что отцы и матери столь мало уважают другую часть драгоценнейшую для девиц, состоящую в образовании разума, из которого естественно произтекли бы все прочия приятности.

Как скоро я осталась одна, то осмотрела двери, окны, панели, кабинет и гардероб, и не находя ничего такого, в чем бы я могла не доверяться, начала я писать.

В сию минуту гж. Синклер от меня вышла, сказав мне, что когда Доркаса донесла ей, что я уволила ее сего вечера от прислуг, то она пришла единственно для того, дабы осведомиться от.самой меня, понравилась ли мне сия горница, и пожелать мне спокойной ночи. Она засвидетельствовала мне свое сожаление равно и её племянниц, что лишены были удовольствия вместе со мною ужинать. Г. Ловелас, присовокупила она, уведомил их о моем пристрастии к уединению. Она мне обещала, что меня беспокоить не будет. Потом превознося его похвалами, приписывая и мне довольно оных, сказала, что она к великому её прискорбию известилась, что мы не долго у нее проживем.

Я ей отвечала с равномерною учтивостию. Она меня оставила с знаками глубокого почтения, гораздо величайшими, мне кажется, нежели наше неравенство того требовало, наипаче от женщины весьма хорошего качества, которая, во всем своем доме, так как и в своем поведении не имеет ничего такого, чтоб изъявляло её низкость.

Естьли ты некогда решилась, дражайшая моя, писать ко мне, не взирая на запрещение; то пожалуй надписывай на своих письмах девице Летиции Бомонт, находящейся у г. Вилсона, в Палль-Малле. Г. Ловелас предлагал мне о сей надписи, будучи небезъизвестен, что ты меня просила производить нашу переписку скрытным образом. Поелику побудительная его причина состоит в том, дабы воспрепятствовать моему брату в открытии наших следов; то я весьма рада, что имею сие доказательство, и несколько других, что он уже не думает более причинять мне никакого зла.

Не осведомилась ли ты о здоровье бедной моей Анны?

Г. Ловелас толико плодовит в изобретении умыслов, что нам надлежит с великим тщанием рассматривать печати наших писем. Естьли я усмотрю в том неверность, то конечно буду его почитать свойственным к самой омерзительнейшей подлости, и буду избегать как его самого великого своего врага.

Письмо CL.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В Четверток в вечеру 27 Апреля.

(Сие письмо послано было в одном конверте, с двумя последними от девицы Гове.)

Я получила твои письма, из рук г. Гикмана, которой подал мне в самое то время весьма хорошей способ, посредством коего по почте буду в состоянии писать к тебе каждый день. Один весьма честной купец, по имени Симон Коллинс; которому я вручила сие письмо с двумя другими при нем находящимися, ездит каждую неделю раза по три в Лондон. Исполняя препорученные ему от меня дела, он возмет у Вильсона то, что ты мне приготовила.

Я имею честь поздравить тебя с прибытием в Лондон, и с выздоровлением; случай тебя к тому побуждает. Я желаю, чтоб ты нераскаявалась в прислании ко мне назад моего Норриса. Он опять склонится ехать при первом приглашении.

Я весьма сожалею, что твоя Анна не может к тебе ехать. Она еще весьма больна, хотя её болезнь нимало неопасна.

Я с великою нетерпеливостию желаю знать, какое ты имеешь мнение о домашних госпожах. Естьли оне не весьма честные люди; то до-вольно для тебя будет рассмотреть их во время завтрака.

Я не знаю что тебе сказать о мнении, которое он вперил в них о твоем браке. Его причины мне кажутся правдоподобными; но он имеет весьма странные происки и средства.

Хотяб ты возымела почтение или нет к своим хозяйкам;однако должно остерегаться,чтоб благородная твоя откровенность не навлекла тебе неприятелей. Ты вступила теперь в свет; рассмотри сие обстоятельнее.

Я весьма рада, что ты вздумала не упушать того случая, естьли он возобновит тебе свои предложения. Мне кажется удивительно, что он того не учинил. Но естьли он станет оное отлагать, или и предлагать, но не таким образом, чтоб ты могла принять оное; то нимало не колебайся остаться с ним долее.

Теперь, дражайшая моя, когда он у тебя расположился, должна ты быть уверена, что он тебя не оставит, естьли токмо может, ни днем ни ночью.

Я взирала бы на него с ужасом, после учиненного им известия о твоем браке, естьлиб он не присовокупил к тому таких обстоятельств, по которым ты можешь иметь власть держать его во отдаленности. Естьлиб он начал с тобою хотя и несколько короче обходиться... но ето совет излишний. Наиболее понуждает меня верить, что он не имел других намерений кроме тех, кои действительно производил, его уверение что такие его скаски увеличат ваше бдение.

Положись на то неусыпное попечение, с коим я буду рассматривать печати твоих писем. Естьли он способен, как ты говоришь, к такой подлости, то конечно и все прочия делать в состоянии. Но невозможно, чтоб он учинился бесчестным к особе такого достоинства, твоей породы и добродетели. О нем никто не говорит, чтоб он был глупец. Его польза, как со стороны собственной его фамилии, так и с твоей, обязывает его быть честным человеком. О естьли бы Богу было угодно, чтоб твой брак торжественно был совершен! К сему все мое желание стремится.

Анна Гове.

П и с ь м о CLI.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В Четверток в 8 часов по утру.

Оскорбление мое на г. Ловеласа увеличивается, когда я токмо вздумаю, с какою дерзостию ласкается он, что я буду свидетелем к подтверждению истинны толико омерзительной его скаски. Он обманывается, естьли думает посредством оной внушить в меня более к нему склонности, покрайней мере, он не в состоянии, как я удобно то познаю, обратить мои намерения в свою пользу, тем замешательством, которое я должна иметь играя новую ролю, на меня от него наложенную. Он уже присылал Доркасу спросить у меня о здоровье, и получить позволение хотя на единую минуту поговорить со мною в столовом зале; повидимому для того, дабы усмотреть с веселым ли видом сойду я завтракать. Но я отвечала, что прежде нежели с ним увижусь, я его прошу умерить таковую нетерпеливость.

В десятом часу.

Я была принуждена, сходя в низ, скрывать неудовольствие на лице моем оказывающееся, и принять притворный вид. Вдова и её две племянницы встретили меня с знаками величайшей отличности. Сии две молодые особы весьма приятного виду; но я приметила несколько скрытности в их обхождениях, однако г. Ловелас обходился с ними столь вольно, как будто бы они издавна были знакомы, и сие произходило, не хочу я скрыть, с великою приятностию. Сие то преимущество получают странствовавшие наши молодые люди над теми, которые никуда не выезжали из своего Королевства.

В разговоре произходившем во время завтрака, вдова весьма выхваляла нам воинские заслуги Подполковника своего мужа; и в продолжение сего разговора, она раза с два или три подносила платок к глазам своем. Я бы желала к чести её чистосердечия, чтоб она изпустила несколько слез, поелику мне казалось, что в сем самом состояло её намерение; но я нимало не приметила, чтоб её глаза орошены были слезами. Она просила Небо, чтоб мне никогда не привелось жалеть о муже, которого бы я столь горячо любила, как и она дражайшего своего Подполковника; и опять начала подносить платок к глазам своим.

Конечно весьма прискорбно для женщины лишиться доброго мужа, и пребывать, будучи тому не причиною, в трудном состоянии, которое подвергает ее обидам подлых и неблагодарных душ. В сем то положении находилась вдова по смерти своего мужа; и я весьма тем была тронута в её пользу.

Ты знаешь, дражайшая моя, что я имею сердце чувствительное, и жалостное, и что следовательно мое намерение было таково же; по крайней мере о мне всегда так свидетельствовали. Когда я чувствую склонность к какой ниесть особе моего пола; то предаюсь оной без всякой осмотрительности, я ободряю взаимные откровенности, и почитаю за удовольствие изгонять недоверчивость. Но что касается до двух её племянниц; то чувствую, что никогда не буду иметь с ними искреннего обхождения, хотя и сама не знаю для чего. Естьлиб обстоятельства, и все произшедшее в сем разговоре, не изтребили во мне небольшего подозрения: то я принуждена бы была подумать. что г. Ловелас давно уже был с ними знаком, а не со вчерашнего дня. Я примечала несколько раз как он бросал на них свои взоры тайным образом, и на которые, как мне казалось, оне равномерно соответствовали я могу сказать, что когда их глаза повстречаются с моими; то оне их вдруг потупляют, опасаясь моих наблюдений.

Вдова все сие мне говорила так, как гже. Ловелас. хотя я ее слушала, но с великим неудовольствием. Однажды она мне засвидетельствовала то с большею горячностию, нежели я ей оказала оной в моей благодарности. Колико она приведена была в удивление, что сделан был обет, какая бы ни была причина между толико любезною четою, (так она называла его и меня,) принуждающий нас иметь розные постели.

Взгляды двух племянниц, в сем случае, принудили меня, потупить, и свои глаза. Однако сердце мое ни в чем меня не укоряло. И так была ли я справедлива, подумав о том лучше, что ни мало не заключалось легкомыслия в моем суждении; теперь я не сумневаюсь, чтоб не было особ довольно скромных, которые своею краскою в таком случае, в коем их поносят, возбуждают подозрения в тех, которые не в состоянии различить смущения с преступлением, и благородное чувствие производящее краску на лице невинного человека, от единого мнения быть виновным в том проступке, в котором его окляветывают. Я некогда читала, что один храбрый Римлянин, завоевавши одну часть света, от которой и проименование себе получил, видя себя в подлом деле обвиняемым, лучше согласился претерпеть ссылку, как единое наказание, которагоб он страшился, естьли бы был осужден виновным, нежели всенародно предать свою невинность к изследованию. Думаешь ли ты, дражайшая моя, чтоб сей великий Сципион Африканскии не пристыжен был, когда узнал, что его дерзают обвинять.

Между тем как вдова свидетельствовала мне чрезвычайное свое удивление, г. Ловелас смотрел на меня с коварным видом, желая проникнуть, как приму я сию речь. Наконец он просил сих трех госпож засвидетельствовать, что его почтение к моей воле называя меня своею любезною, более имела над ним власти, нежели клятва, коею он обязался.

Я не могла воздержаться, чтоб не отвечать, с толико же малою пощадою для вдовы, как и для него, что мне кажется весьма странно слышать, что клятву полагают во втором достоинстве, когда можно положить оную и в первом. Мое наблюдение справедливо, сказала девица Мартин; и не льзя никак извинить нарушение клятвы, какая бы тому ни была причина.

Я спросила какая ближе всех отсюда церковь и оказала сожаление, что столь долго время не слушала священной службы. Мне сказали, что не далече отсюда есть церковь Святого Иакова, Святые Анны, и еще в Бломбюре. Две племянницы присовокупили, что оне часто ходят в церковь Святого Иакова, поелику там собрание бывает весьма знатное, и проповедники весьма разумны. Г. Ловелас сказал, что он по большей части ходил в придворную церьковь, когда жил в Лондоне. Бедный человек! Я никогда не думала, чтоб он ходил в какую ни есть церковь. Я его спросила, не уменшало ли присудствие Короля того благоговения, которое долженствовало воздавать Богу? Он верит, сказал он мне, что оно может произвесть сие действие над теми, которые по единому своему любопытству видеть Королевскую фамилию в церковь ходят. Но, между прочими, он видал столько набожных людей, как бы и в какой ни есть другой церкви. Для чегож не так? Разве придворные и близ его живущие менее грешны, как прочие люди?

Сии слова были произнесены не весьма благопристойным видом. Я не могла воздержаться, чтоб не отвечать, что никто не сомневается чтоб он не умел выбрать совершенно себе товарища.

К вашим услугам, сударыня. Он ни чего более не сказал. Но оборотясь ко вдове и к её племянницам: когда вы нас лучше познаете, сударыня, то часто примечать можете, что моя дражайшая никогда меня не щадит. Я толико же удивляюсь её укоризнам, колико имею пристрастия к её одобрению.

Девица Гортон сказала, что каждая вещь хороша в свое время. Но она уверена, что невинная шутка весьма простительна молодому человеку.

Я также думаю, продолжала девица Мартин; и Шакеспир весьма хорошо сказал что молодость есть цветущая жизнь, цвет годов. Она произнесла сии стихи театральным голосом. Она не может скрыть присовокупила она, что удивляется в моем муже сей приятной живости, которая весьма прилична его летам, равно и его виду.

Г. Ловелас поклонился ей весьма низко. Он весьма жаден к похвалам; но еще жаднее, как я думаю, их слушает, нежели их заслуживает. Однако он довольно заслуживает таковых похвал. Ты знаешь, что он имеет веселый вид и приятный голос. Сие засвидетельствование тронуло его сердце, и он запел следующие стихи которые, как он нам сказал, сочинены Конгревом. (Весьма хороший Стихотворец.)

,,Младость приносит многия удовольствия, кои при старости улетают, сладостные утехи раждаются в объятиях весны, и увядают от хладных зимних дуновений.,,

Племянницы оборотясь к коим он сие пел, заплатили ему за то своею учтивостию, прося его вторично пропеть и когда он по своей благосклонности оное повторил; то они весьма запечатлелись в моей памяти.

Начали говорить о столе и кушанье. Вдова весьма учтиво мне представила, что будет соображаться со всеми моими желаниями. Я ей сказала, что меня весьма легко удовольствовать можно; что по склонности моей я по большей части обедаю одна, и что для меня очень будет довольно хотя по кусочку с каждого блюда. Но нам весьма бесполезно заниматься такими безделицами.

Оне чаю почли меня весьма странною. Но поелику я не возымела к ним столько склонности, дабы переменить намерение в их пользу; то как бы оне о мне не думали я весьма мало о том забочусь, но тем еще менее, что г. Ловелас привел меня в великую против себя досаду. Однако оне меня увещавали, чтоб я остерегалась впадать в задумчивость. Я им отвечала, что я весьма буду сожаления достойна, естьли не могу здесь жить в уединении. Г. Ловелас сказал что надлежало бы изъяснить им мою историю из чего бы оне познали, каким образом должны соображаться с моими намерениями; и оборотясь ко мне, говорил мне с видом изъявляющим доверенность, впрочем, дражайшая моя, я вас заклинаю тою любовию, которую вы ко мне имеете, как можно старайтесь удаляться от задумчивости. Конечно свойственная вам кротость, высокие ваши мнения в столь неуместном почтении, приводят вас в такое смущение, в коем вы теперь находитесь не оскорбляйтесь моя возлюбленная, присовокупил он, без сомнения приметя, что сия его речь мне не понравилась; и ухватя мою руку ее поцеловал.

Я оставила его вместе с госпожами и удалилась в свой кибинет, дабы к тебе писать сие письмо. Меня в сию минуту прерывают по его приказанию. Он садится на лошадь, и просит у меня позволения принять мои приказы. Я оставляю письмо и схожу в низ в столовую залу.

Он мне весьма хорош показался в дорожном своем платье.

Он желал знать, что я думаю о домашних госпожах. Я ему сказала, что я ни в чем укорять их не могу; но что мое состояние не дозволяет мне прилагать тщания, для заведения новых знакомств, я же весьма мало нахожу удовольствия в обществе их, и что наипаче его просила споспешествовать мне в желании, завтракать и ужинать одной.

Он мне отвечал, что естьли в сем состоит мое желание; то я не должна сомневаться, чтоб оно исполнено не было: что мои хозяюшки не были столь важные особы, чтоб заслуживали великого внимания в таких пунктах, в коих состоит мое удовольствие; и что, естьли хотя несколько возымею я к ним отвращения, позная их совершеннее; то он надеется, что я конечно не усумнюсь выбрать какой ни есть другой дом.

Сэмюэл Ричардсон - Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов. 7 часть., читать текст

См. также Сэмюэл Ричардсон (Samuel Richardson) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :