Сэмюэл Ричардсон
«Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов. 5 часть.»

"Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов. 5 часть."

Естьли я не найду средство отнесть сие письмо на условленное место, как хочу попытаться, то как бы поздо не было, я присовокуплю к тому описание новых произшествий, когда улучу время.

Кларисса Гарлов.

Пять следующих строк сверьх надписи, писаны карандашом в птичникp3;.

Мои два письма еще здесь! Как я тому удивляюсь. Я ласкаюсь, что ты находишься в добром здоровье; я ласкаюсь, что ты в добром согласии находишься с своею матерью.

Письмо LXXVIII.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В четверток по утру 6 Апреля.

Я получила три твои письма. Я с нетерпеливостию желала знать следствия свидания, и никогда столь важное сомнение не производило толь великой нетерпеливости.

В нещастном состоянии находящейся дражайшей моей приятельнице, я считая за должность объяснить с моей стороны самомалейшей знак нерадения или замедения. Я вчера весьма рано посылала Роберта на условленное место, в той надежде, что найдет там что нибудь. Он бесполезно там простоял даже до десяти часов. По том, послан будучи с письмом моей матери к Г. Гунту, которому должен он был отдать оное своеручно, и принесть его ответ, он не мог отказаться от исполнения её приказаний. Г. Гунт не ранее трех часов домой приезжает, по причине великого расстояния от Гарловского замка до его дому. Роберт при всей тщательности, столь поздо назад возвратился, что не возможно было его опять на условленное место послать. Я только приказала ему идти туда сего утра до рассвета; и естьли там найдет какое ниесть письмо, принести мне его как можно скорее.

От нетерпеливости я препроводила сию ночь весьма неспокойно. Я пролежала на постеле более обыкновенного времени; и не прежде встала как Роберт принес мне три твои письма. Меня начали одевать. Я приказала все оставить; и хотя оне очень продолжительны были, однако я их прочитала с начала до конца, и весьма часто останавливаеся с досадою разгорячалась я на тех сумозбродных, которым ты предана.

Колико презирает их мое сердце! Сколь подло их намерение, когда они ободряют Сольмса таким свиданием, к коему насильно принудили тебя согласится! я весьма досадую, чрезвычайно досадую на тетку твою Гервей. Столь скоро отречься от собственного своего рассуждения! не стыдиться, что делается орудием коварства других! Но вот каков свет! Я его весьма знаю. Я не менее познаю и свою мать. Она по своей дочери, ни к кому столько не имеет горячности, как к тебе: однако все сие заключается в сих словах: Нанси, разве не довольно у нас собственных дел? для чего еще нам вмешиватся в посторонния дела?

Посторонния! Сколь обидно мне сие слово, когда относится все сие дело к дружбе, и чтоб оказать покровительство, которое может быть столь важно для приятельницы, когда нет ни какого в рассуждении самой себя опасения?

Однако я радуюсь, что ты оказала такую бодрость. Я от тебя столько еще не ожидала, да они и сами того не думали, я в том уверена: да может быть и сама ты столько бы в себе не могла оной ощутить, естьлиб известие Г. Ловеласа о определенном кормилице покое, не послужило к возбуждению оной. Я не сомневаюсь, чтоб тот мерзавец не более от того чувствовал к тебе любви; какая честь быть может такой женщине! Но при всем том бракосочетание, учинить его тебе равным. Сей человек, как ты говоришь, поистинне должен быть настоящий дикой, однако его неоступность не столь учиняет его хулы достойных как тех из твоей фамилии, к которым ты величайшее имела уважение.

Великое для меня еще щастие, как я часто повторяла, что я не буду подвергатся опытам сего рода. Может быть я бы уже давно последовала совету двоюродной твоей сестры! Но ето такое дело, до коего я коснуться не осмелниаюсь. Я всегда буду любить чувствительную сию девицу за ту нежность, которую она тебе оказала. Я не знаю что тебе сказать о Ловеласе, и что подумать о его обещаниях и предложениях. Известно, что его фамилия имеет великое к тебе почтение. Госпожи живут весьма честно. Милорд М.... Сколько можно сказать о людях и о Перах, есть человек честной. Всем прочим, выключая тебя, я конечно не отважилась бы подавать советов. Но о тебе имеют весьма хорошее мнение! Ты особенное являешь в себе достоинство! оставить дом своего родителя и прибегнуть под покровительство, хотя правда честной фамилии, но в коей находиться такой человек, о коем думают, что чрезвычайные его качества, намерения и объявления привлекли к себе все ваше почтение. Что до меня касается, то я лучше бы тебе советовала тайно уехать в Лондон, и не объявлять где ты находишься, ни ему, ни прочим, кроме меня, до возвращения Г. Мордена.

Что касается до нового заключения у твоего дяди, то ни мало о нем не думай, ежели можешь его избегнуть; не должно ни малой оказывать склонности к Сольмсу, ето надежнейший путь; не токмо по тому, что он любви недостоин, но еще и по тому что ты весьма явно объявила к нему свое отвращение, которое теперь предметом всех в публике разговоров, и дает знать о расположении сердца твоего к другому. И так твоя слава, и описание могущих случится нещастий, принуждают тебя избрать, или Ловеласа или умереть в девстве. Естьли же ты желаешь решится ехать в Лондон, то поспеши меня о том уведомить. Я надеюсь, что мы еще будем иметь время приготовить нужное к твоему отъезду, и доставить пристойное тебе жилище. Тебе легко можно, для снискания нужного к тому времени, несколько притвориться и принять на себя какой нибудь вид, когда не изыщешь другаго средства. Приведеной тебе в такую крайность было бы странно не убавить несколько удивительной твоей разборчивой.

Я думаю, что ты уже довольно узнала из письма моего, что я худой получила успех и не могла склонить моей матери. Сие меня приводит в смущение, мне ето до крайности досадно, и признаюсь тебе, что в моем предприятии нет ни малейшего успеха. Мы о сем весьма спорили. Но выключая презрительного своего доказательства, чтоб не вмешиваться в чужия дела, она думает что твоя должность есть. ,,Повиноваться. Такое было всегда её мнение, говорила она, о должности дочерей. Она сама управляема была сим правилом. Мой родитель был избран прежде моей фамилии, нежели самою ею.,, Вот то, что она без престанно говорит в пользу своего Гикмана, как бы могу сказать в пример и Г. Сольмсу. Я не должна о том сомневаться, ибо моя матушка говорит, что и она по сему правилу разполагала свои поступки. Но я имею основательную причину тому верить; и ты то узнаешь, хотя мне и не пристойно тебя о том уведомить, что сей брак, от коего однако же я произошла в свет.

Я знаю одного человека, которой не в лучшем состоянии почтет себя, как я уверена за сугубую сию политику моей матери. Поелику она почитает себя обязанною столь рачительно сообщать ему все его намерения, то справедливость требует, чтоб он терпел такое же беспокойство, какое и я претерпевала в толь важном для меня обстоятельстве.

Разсуди, любезная моя, в чем может тебе услужить верная твоя подруга? Естьли ты на то согласна, то я объявляю, что готова ехать тайно с тобою, мы будем иметь великое удовольствие жить и умереть вместе. Подумай о том, рассмотри все сие, и предпиши мне свои повеления.

Меня прервали. . . Ах! Какая мне нужда до завтрака, когда я исполнена приятнейшими размышлениями!

Я всегда слышала, что говорят, будто Лондон для скрытнейшего жития самое лучшее место во всем свете. Впрочем, ни чего еще такого я не писала, чегоб не решилась исполнить в самом деле при первом уведомлении. Женщины иногда любят вступать в дела странствующего рыцарства, и почитают за честь преклонять к тому и мущин: но в сем случае все, что я ни предполагаю, не имеет ни чего тому подобнаго. Я считаю за исполнение моей должности, когда услужу и утешу любезную и достойную свою подругу обремененную злощастиями, коих она не заслужила. Я окажу благородные мои чувствования, естьли ты на то согласна, когда буду сотоварищем тебе в печалях.

Я кленусь моею жизнию, что мы не проживем в Лондоне и месяца, не увидя преодоленными все препятствия, с тою выгодою, что не будем ни чем обязаны сих свойств людям.

Я еще сие повторяю, что уже тебе несколько раз говорила: виновники твоих гонений никогда не осмелились бы так с тобою поступать, естьлиб не уверены были в том мнении, которое о твоей тихости имеют. Но теперь как уже они весьма далеко простерли свои жестокости, и что исполнили всю свою власть (ты брани меня сколько хочешь) то и тот, и другия, находятся в равном замешательстве, как бы без стыда отойти от сего дела. Когда ты будешь не в их власти, и как они узнают что я живу с тобою, то увидишь с каким смущением они оставят тебя гнать.

Однако я сожалею, что ты не писала в самое то время к Г. Мордену, как они начали с тобою худо поступать.

С какою нетерпеливостию я желаю знать, отвезут ли тебя к твоему дяде! Я помню что отставленной управитель Милорда М.... давал Г. Ловеласу шесть или сем сотоварищей, столь же злобных как он и сам, так что все в том месте радовалось как от них освободились. Меня уверяют, что он действительно при себе держит сию честную шайку. Поверь, что он не допустит тебя спокойно отвезти к твоему дяде. Кому, думаешь ты будешь принадлежать, естьли он пощастию отнимет тебя у твоих мучителей? Я страшусь о тебе от одной мысли сражения, коей предвижу я ужасные следствия. Должно думать, что он почитает себе за должность мстить другим, сие то усугубляет мою печаль, не могши испросить от своей матушки покровительства, коего я столь усильно для тебя получить желала. Я думаю, что она не станет без меня завтракать. Ссора имеет иногда свои выгоды. Однако излишнее и весьма малое притворство мне не нравятся.

У нас теперь лишь был новой спор. По правде, любезная моя, он так, так.... как бы сказать? так труден что не льзя тебя о том уверить. Ты должна быть весьма довольна сим выражением.

Как назывался тот древний Грек, о котором говорят, что он управлял Афинами, его жена управляла им, а сама была управляема своим сыном? Матушка моя не виновата; ты знаешь что я пишу сие к тебе, что не могла управлять моим родителем. Что же касается до меня, я не иное что, как дочь: однако, когда захочу в чем ни есть упорно стоять, то не думаю, чтоб моя власть столь была ограничена, как я то прежде видела.

Прощай, любезнейшая моя приятельница. Мы увидим еще щастливейшие времена, они от нас не отдалены. Весьма туго натянутые струны, не могут долгое время держаться в одном напряжении; оне должны или лопнуть или ослабеть: как в одном, так и в другом положении достоверность предпочтительнее противуположенного состояния дела.

Я присовокупляю еще одно слово.

Я по моему мнению советую тебе избирать одну из сих двух крайностей, или бежать вместе тайным образом в Лондон; в сем случае, возму я на себя труд приготовить коляску и принять тебя в самом том месте, на которое Г. Ловелас предлагал тебе прислать карету своего дяди, или отдаться в покровительство Милорда М.... и госпож его фамилии. По истинне тебе остается и третий способ, естьли ты совершенно не мыслишь о Г. Сольмсе, то есть ехать вместе с Ловеласом и немедленно обвенчаться с ним.

Какой бы не был твой выбор, но ты будешь извинена публикою и сама собою, по тому что с самых первых беспокойств твоей фамилии вела себя всегда одинаково по принятому тобою правилу; то есть, выбирала всегда малейшее зло, в надежде избежать большаго.

Прощай! О естьли бы небо внушило любезной моей Клариссе то, что её наипаче достойно! Сего всеусердно желает верная твоя.

Анна Гове.

Письмо LXXIX.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В четверток 6 Апреля

Я не могу достойно возблагодарить тебя, любезнейшая моя подруга, за труд, которой ты приняла в изъяснении мне с такою любовию того, что воспрепятствовало тебе получить вчера мои письма, и за великодушное покровительство, которое бы ты мне конечно доставила, естьлиб твоя мать склонилась на усильные твои прозьбы.

Сего покровительства, без сомнения, желала бы я как величайшего для меня щастия. Но я познаю, что мои желания менее утверждались на основательной какой надежде, нежели на отчаянии, которое принуждало меня изъискивать другия средства к своему избавлению. В самом деле, зачем вмешиваться в посторонния дела, когда можно и без них обойтись?

Единое мое утешение, как всегда говорю, есть то, что не могут обвинять меня тем, будто я впала в нещастие по моему нерадению, или по безразсудности. Естьлиб я достойна была сей укоризны, то не посмела бы поднять глаз своих для испрошения помощи, или покровительства. Однако невинность не дает ни кому права требовать для себя или для другаго тех благодеяний, коих не заслужила; ни жаловаться, когда в оных ей откажут. Не должна ли ты по основательнейшей причине обиженною быть, что твоя мать столь разумная не рассудила за благо вмешаться в мои нещастии с таким жаром, как ты того желаешь. Естьли моя тетка меня оставит, хоть и против своей воли, ибо думаю что могу сие сказать; естьли мой родитель, моя родительница и дядья, которые прежде столь нежно меня любили, не усумнятся востать против меня, то могу ли, и должна ли я ожидать покровительства от твоей матушки?

По истинне, нежная и верная моя приятельница, естьли позволишь так говорить мне, я страшусь, чтоб за собственные мои погрешности, за проступки моей фамилии, или за общия наши недостатки, небо не определило мне быть нещастнейшею, столь нещастнейшею, чтоб могла подать собою пример его правосудия; ибо не видишь ли ты, с какою непреодолимою жестокостию печали и скорьби изнуряют мое сердце?

До сих последних нестроений мы были все благополучны; мы не знали других нещастий, ни печали, кроме тех, коим все люди сами в себе причину находят в естественном беспокойстве своих желаний. Наше богатство, столь же скоро скопленное как и приобретенное, составляло вокруг нас такой оплот, которому казалось никакое злощастие приближатся не могло. Я гордилась своими друзьями, да и сама в себе ощущала то тщеславие, которое казалось им внушали; и прославляла себя собственными своими преимуществами, но кто знает, что приготовляет для нас небо, дабы явить нам что мы не укрыты от ударов злощастия; и тем научить нас утверждать свое упование на основательнейших правилах, а не на оплошности.

По своей пристрастной ко мне дружбе, ты всегда будешь почитать меня изъятою от всего того, что называют великими произвольными погрешениями. Но увы! Мои нещастия начинают меня толико уничижать, что должна уже бываю проникать внимательно во глубину моего сердца: что же в смущении своем я в нем созерцать могу? Поверь мне, любезная моя приятельница, я вижу в сей непроницательной бездне более тщеславия, более сокровенной гордости, нежели воображала.

Естьли я избрана единственно к наказанию себя самой и своей фамилии, коей некогда называли меня украшением, то молись за меня, любезная моя, чтоб я вовсе не предалась самой себе, и чтоб мне еще осталось силы соблюсти свое звание, или покрайней мере, чтоб не была виновною по своим погрешностям и противно моим знаниям. Провидение да совершит во всем прочем свою волю. Я буду следовать с терпением и без сожаления всему тому, что оно мне ни определит. Мы не вечно жить будем: дай Бог только, чтоб мне провесть последния мои дни благополучно.

Но я не хочу обременять тебя моею скорбию, столь печальными рассуждениями; они должны остаться во мне одной. Довольно имею я времени ими заниматся, содержать в себе оные. Да и нет другаго предмета, которой бы мог упражнять мой разум. Но нещастия мои столь жестоки, что не могут долго продолжаться. Решение приближается. Ты подаешь мне надежду к лучшему: я буду надеется.

Однако чем ласкаться могу от лучшего будущего времени; я повергаюсь из одной крайности в другую, и столь уничижена, что когда буду и в благополучнейшем находится состоянии, то и тогда немогу без стыда показаться публике! А все сие происходит по внушению корыстолюбивого брата и зависливой сестры!

Остановимся: призовем в помощь рассуждение. Не происходят ли сии язвительные размышления о самой себе и о других, от тайной гордости, которую я теперь лишь порицала? Столь я нетерпелива! Я в сию минуту решилась претерпевать все без роптания. Я на то согласна; но трудно, чрезвычайно трудно, успокоить сердце исполненное горести, и душу огорченную свирепостию неправосудия, наипаче в самых жестоких искушениях. О жестокой брат.... Но что! Мое сердце еще воздымается? Я хочу оставить перо, коим не в силах управлять. Должно с усилием преодолеть нетерпеливость, которая лишила бы меня плода моих нещастий, естьли оне мне насланы для моего исправления. И которые моглиб вовлечь меня в такие заблуждения, кои достойны и другаго наказания. Я возвращаюсь опять к тому предмету, от коего я столько удалилась: наипаче ссылаюсь я на те три предложения, которые заключают последнее твое письмо.

На первое из трех твоих представлений, то есть, чтоб ехать в Лондон, я отвечаю, что представление, коим оное сопровождается, приводит меня в совершенной страх. Да и действительно, моя любезная, будучи в своем состоянии благополучна, и видя толикое нисхождение матери тебя любящей, без сомнения ты не можешь мне подать сего предложения. Я почитала бы себя презрения достойною естьлиб оное слышать хотела. Чтоб мне быть причиною нещастия, такой матери, и тем может быть прекратить её жизнь! Тем ты окажешь благородство своей души дражайшая моя! Увы! такое заступление, которое обыкновенно употребляют все из одной отважности, и которое сумнительно по своим причинам, когдабы они казались извинительными в глазах тех, коиб оные столь же хорошо знали как и я, такое заступление, говорю я, напротив того, более способствовать будет к твоей гибели! Но я не хочу и на одну минуту останавливаться при сей мысли. Умолчим о сем, для собственного твоего благополучия.

Что касается до второго твоего предложения, то есть, отдаться в покровительство Милорда М.... И госпож его фамилии, то признаюсь тебе, как и прежде признавалась, что не могши скрыть от себя самой, что таковою поступкою, по суждению публики отдалась бы я в покровительство Г. Ловеласа. Я все еще думаю что на то бы прежде решилась, нежели захотела быть женою Г. Сольмса, естьли уж ни какого другаго средства мне не останется.

Ты видишь, что Г. Ловелась обещается сыскать надежное и на чести основанное средство, дабы востановить меня в моем доме. Он присовокупляет, что вскоре отправит в оной госпож своей фамилии, однако по такому приглашению я буду обязана сама заслужить честь их посещения. Сие предложение я почитаю весьма не рассудительным, и не могу на то ни как согласиться. Не былоли сие основанием моей независимости? Естьли бы я уверила его лестными выражениями, не рассудя о следствиях их, то рассуди до какой крайности единой сей совет мог бы меня довесть: каким иным средством могу я вступить во владение моего поместья, как не по силе обыкновенного правосудия, которого исполнение, конечно не преминулиб отложить вдаль, когда бы я была более, нежели когда либо разположена употребить оное или посредством явного насилия, то есть, изгнав вооруженною рукою пристава и многих других в доверенности у моего родителя находящихся людей, коих он там содержит для смотрения за садами, за зданием, за уборами, и кои с недавнего времени получили, как я знаю, хорошие наставления от моего брата? Третие твое представление, то есть, соединится с Ловеласом, и немедленно с ним сочетаться... С таким человеком, коего нравы ни мало мне не нравяться... По таком поступке, ни мало не могу надеется когда либо примириться с моею фамилиею... Напротив которой великое множество возражений сердце мое изъявляет... О сем и думать не должно.

По основательном размышлении, наименее беспокоит мои мысли то, чтоб ехать в Лондон. Но я охотнее бы отреклась от всей надежды щастия в сей жизни, нежелиб согласилась, чтоб ты вместе со мною ехала, как ты о том столь отважно предлагаешь. Естьлиб я могла прибыть безопасно в Лондон, и найти благопристойное себе убежище, то кажется мне, что я осталась бы независима от Г. Ловеласа, и поступалаб с моими друзьями как хотела, или когдаб они отвергли мои предложения, то ожидала бы спокойно прибытия Г. Мордена. Но весьма вероятно, что они тогдаб приняли мое представление, чтоб препроводить свою жизнь в девстве, и когда бы они увидели, что я столь свободно оное опять возобновила, то покрайней мере были бы убеждены, что я предлагала им оное чистосердечно. По истинне, моя любезная; я бы оное верно исполнила, хотя в шутках твоих ты кажется уверена, что мне оное многаго бы труда стоило.

Когда ты могла обнадежить меня доставлением двуместной коляски, то может быть нетрудно для тебя будет найти одноместную для меня одной. Не думаешь ли ты, что можешь сие исполнить, не поссорясь сама с своею матушкою, или не поссоря ее с моею фамилиею? Нет нужды, хотя в карете, хоть в носилках, или в телеге, или на лошади, но только чтоб ты не ехала со мною. Но естьлиб ты достала что ниесть одно из двух последних, то я думаю у тебя просить какого нибудь платия твоей служанки, по тому что я ни какого короткого знакомства с своими не имею. А чем оно простее, тем для меня будет приличнее. Ты можешь прислать оное на дровяной двор, где я переоденусь, и по том потихоньку пойду площадкою лежащей у зеленой Аллеи. Но, ах! любезная моя, и сие самое предложение не без великих затруднений, которые кажутся непреодолимыми для столь непредприимчивого духа, каков есть мой. Вот мои рассуждения о опасности.

Во первых, я опасаюсь что не имею потребного времени для приготовления себя к сей поездке.

Естьли по нещастию о том узнают, пошлют за мною погоню, задержат меня в побеге и отвезут обратно в сей дом, то конечно подумают, что сугубую будут иметь причину принудить меня выдти за Г. Сольмса; и в столь смутном обстоятельстве, может быть я не буду в состоянии столько сему воспротивиться, как в первое свидание.

Но положим, что я приеду в Лондон благополучно, но я ни кого там иначе не знаю, как по имени. Естьли я появлюся к купцам, служащим для нашей фамилии, то не должно сомневаться, чтоб их прежде всего о том не известили, и не преклонилиб их мне изменить. Естьли Г. Ловелас откроет мой побег, и естьли встретится с моим братом, то какие от того не могут произойти нещастия, хотяб я согласилась или нет возвратиться в замок Гарлов.

Положим еще, что я могу сокрыться; но чему молодость моя и толь худые обстоятельства не могут меня подвергнуть в сем великом и разпутном городе, коего ни улиц ни частей не знаю? Едва моглаб я осмелиться выдти в церьков. Мои хозяева удивяться, увидя каким образом провождаю я свою жизнь. Кто знает, что не станут почитать меня за подозрительную особу, укрывающуюся для избежания наказания за какое ниесть злое дело.

Ты сама, любезная моя, котораяб одна токмо знала о моем уединении, не будешь иметь ни минуты покою. Станут примечать все твои движения и все твои посылки. Матушка твоя, которая теперь не очень довольна нашею перепискою, тогда конечно будет иметь причину считать оную оскорбительною и не может ли произойти между вами какого расстройства, коегоб я не могла узнать, не учинеся от того еще нещастнее?

Естьли Г. Ловелас узнает о моем пребывании, то все будут о мне судить как будто я действительно с ним убежала. Может ли он удержаться, чтоб не приходить ко мне, когда я между чужими жить буду? Какую же буду я иметь власть запретить ему такие посещения? И его худые свойства, (безразсудной человек) не могут сохранить доброго имени молодой девице старающейся укрываться. Словом, в каком бы месте и у каких бы особ не нашла я себе нового убежища, но по истинне будут почитать его за участника в сей тайне, и все припишут сие его изобретению.

Такие суть те затруднения, коих я не могу отделить от сего предприемлемого покушения. В таком состоянии, в каком я нахожусь, оне могут устрашить и гораздо меня отважнейшего человека.

Естьли ты знаешь, моя любезная, каким образом можно оные преодолеть, то потрудись меня ободрить своими советами. Я ясно вижу, что не могу решиться ни на одно предприятие, которое бы не имело своих затруднений.

Естьли бы ты сочеталась браком, любезная моя приятельница, тогда бы конечно, как с твоей стороны так и со стороны Г. Гикмана, нашла бы убежище нещастная девица, которая, не имея друга, и покровителя, почти погибает от собственного своего страха.

Ты сожалеешь, что я не писала к Г. Мордену с начала моих нещастий: но могла ли я вообразить, чтоб друзья мои мало по малу не одумались, видя совершенное мое к Г. Сольмсу отвращение? Я несколько раз покушалась к нему отписать. Но в то же время ласкалась, что буря утишиться еще прежде, нежели я могла бы получить от него ответ. Я откладывала сие намерение со дня на день, с недели на неделю. А впрочем я имею столько же причин, опасаеся, чтоб двоюродной мой брат не принял противную сторону, как и все те, коих ты знаешь.

С другой стороны, чтоб преклонить двоюродного брата, то конечно надлежало писать с негодованием против отца, а я ни одного человека, как ты знаешь, не имела своим ходатаем; да и мать моя равномерно объявила себя против меня. Известно, что Г. Морден покрайней мере остановил бы их рассуждения до своего возвращения. Может бы он и не поспешил бы приехать, в той надежде, что сие зло мало по малу само собою уничтожится. Но естьли бы он писал, то в своих письмах оказал бы себя примирителем, которой бы мне советовал покориться; а моим друзьям не поступать столь жестоко со мною; или естьли бы он склонился в мою пользу, то представления его почли бы ни за что. Думаешь ли ты, что и самого его слушать стали естьли бы он приехал, в намерении меня защитить. Ты видишь сколь твердое намерение они приняли, и каким образом они преклонили страхом всех на свою сторону. Ни кто не осмеливается и слова промолвить в мою пользу. Ты видишь, что по наглости, с какою мой брат поступает, думает он наложить на меня иго прежде возвращения двоюродного моего брата.

Но ты мне сказала, что дабы воспользоваться временем, должно употребить притворство, и показать будтоб в чем нибудь с моими друзьями соглашаюсь. Притворяться! Ты бы не желала моя любезная; чтоб я усильно старалась дать им знать, что я вхожу в их намерения, когда я решилась никогда в оные не входить.

Ты не желала бы чтоб я старалась пользоваться временем в том намерении, чтоб их обмануть. Закон запрещает делать зло, хотя от того и может произойти благо. Желаешь ли ты, чтоб я сделала такое зло, коего следствие не известно? Нет, нет! Сохрани Боже, чтоб я когда думала защищать себя, или избавиться от гибели, в предосуждение чистосердечия веры, или изученою хитростью.

И так не истинно ли то, что мне не остается другаго средства избежать большего зла, как впасть в другое? Какая странная жестокость моего жребия! Молись за меня, любезная моя Нанси. Будучи в таком смущении, едва могу я молится за саму себя.

Письмо LXXX.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В четверток в вечеру.

Безпокойствия, о коих я говорила вчера в вечеру, и не понятные слова Бетти, не имели другой причины как ту, о которой я не доверялась; то есть, известие, которое Г. Ловелас нашел средство подать моей фамилии о наглом своем намерении: я не могу оное назвать иначе. И в то же время рассуждала, что оно столько же худо разположено было для собственных его выгод, сколько должно казаться наглым; ибо мог ли он подумать, как Бетти то весьма ясно заметила, и повидимому от своих господ, чтоб родители допустили похитить у себя власть разпологать своею дочерью наглому человеку, коего они не терпят, и которой не имеет никакого права противуречить их власти, когда бы он и думал, что оную получил от той, которая и сама нимало оной над собою не имеет? Сколько сумозбродная сия наглость должна была их раздражить наипаче, когда прикрашена всеми теми вымыслами, коими мой брат весьма искусно мог оное украсить?

Тот отважной человек в самом деле успел в одной части своих умыслов; он привел их в такой страх, что они оставили свое намерение везти меня к моему дяде: но он не предвидел, что принудил их тем принять другое надежнейшее и отчаяннейшее предприяите, которое меня самую ввергнуло в чрезвычайное отчаяние, и коего следствия может быть весьма будут соответствовать первому его намерению, хотя он мало заслуживает, чтоб окончание оного дела было столь неблагоприятно. Одним словом, я покусилась на самой отважной поступок, какой только во всю свою жизнь могла предпринять. Но я изъясню тебе мои причины, а действие само по себе из того последует.

Сего вечера, в шесть часов, тетка моя пришедши, постучалась в дверь моей горнице, где я запершись писала. Я отворила; она взошла; не поклонясь и не поцеловавшись, сказала мне, что она пришла еще раз меня навестить, хотя против своей воли по тому, что имела мне объявить самые важные решения как для меня так и для всей фамилии.

Ах! что думают со мною делать, сказала я ей, приготовясь с великим вниманием ее слушать.

Тебя не повезут к твоему дяде, любезная моя; сия новость должна тебя утешить. Видят твое отвращение от сей поездки. Ты не поедешь к своему дяде.

Вы возвращаете мне жизнь, сударыня; (я ни мало не помышляла о том что должно было последовать за притворным сим снисхождением,) ваше обещание есть как бы целительный балсам для ран моего сердца; и не переставала благодарить Бога за столь хорошую весть и внутренно радовалась, что мой родитель не решился довести меня до крайности. Тетка моя дала мне несколько времяни наслаждаться сим приятным удовольствием, своим молчанием.

Послушай, моя племянница, наконец она прервала мою речь, недолжно совершенно предаваться радости. Не удивляйся, любезное мое дитя.... Для чего смотришь ты на меня с столь нежным и с столь внимательным видом? Не менее истинно и то, что ты будешь женою Г. Сольмса.

Я пребыла безмолвна.

Тогда она мне рассказала, что по уведомлениям вероятия достойным узнали, что некоторой разбойник, (она просила извинить ей за сие выражение,) собрал к себе других подобных же людей с тем, чтоб дожидатся на дороге моего брата и моих дядей, дабы меня похитить. Конечно, сказала она мне, ты не согласишься на такое насильственное похищение, от коего может быть последует смертоубийство или с одной стороны, или и с обеих.

Я не прерывала своего молчания.

Твой родитель раздражившись теперь еще более нежели прежде, оставил свое намерение отсылать тебя к твоему дяде. Он намерен в наступающей вторник ехать туда сам с твоею матерью: и для чего же бы скрывать от тебя такое намерение, которое столь скоро исполнится? Не нужно долго спорить. В среду ты должна дать руку Г. Сольмсу.

Она продолжала мне говорить, что приказано уже было просить позволения по духовным обрядам, что бракосочетание будет совершено в моей горнице, в присудствии всех моих друзей, выключая моего отца и моей матери, которые не прежде положили возвратиться как по учинении обряда, да и не хотят со всем меня видить, естьли не получат хороших засвидетельствований о моем поведении.

Признаешь ли ты, любезная моя, самые те известия, которые я получила от Г. Ловеласа?

Я все находилась в молчании, которое прерывалось только одними вздохами.

Она не оставила тех рассуждений, которыми думала меня утешить, представляя достоинство повиновения, и говоря мне, что естьли я пожелаю, то Гжа. Нортон будет также присудствовать при том обряде; что касается до такого ствойства, каково мое, то удовольствие примирить с моими друзьями, и принять их проздравления, должно превозмочь слепое чувствование сердца, и чувственное услаждение. Что любовь есть скоро преходящее действие воображения, мечта почтенная хорошим именем, есть ли она основана на добродетели и на хороших нравах: что такой выбор, при коем одна сия страсть действует редко бывает щастлив, или не бывает таковым на долгое время; сие и не весьма удивительно, ибо свойство безразсудной сей страсти есть, то, чтоб увеличивать достоинство своего предмета, и скрывать его недостатки. Из чего и происходит, что когда короткое обхождение обнаружит сии мнимые совершенства, то обе стороны часто приходят в изумление, видя свое заблуждение, и равнодушие заступает тогда место любви: что женщины дают излишне великое преимущество мущинам и вперяют в них много тщеславия, когда признают, себя побежденными сердечными своими чувствиями; что явно открытое сие преимущество обыкновенно раждает наглость и презрение; вместо того, что человек, которой почитает себя обязанным иметь к своей жене чувствования, кои и она к нему ощущает, показывает обыкновенно одну только благодарность и уважение. Ты думаешь, сказала она мне, что ты не можешь быть щастлива с Г. Сольмсом: твоя фамилия иначе о том думает. А с другой стороны она не сомневается, чтоб ты не была нещастна с Г. Ловеласом, о коем знают, что он весьма поврежденных нравов. Положим, что как с одним так и с другим твой жребий равномерно был бы нещастлив, но я спрашиваю тебя, не былолиб сие для тебя чрезвычайным утешением думать, что ты следовала единственно совету своих родителей; и сколь напротив того было бы для тебя мучительно, что должна укорять себя саму в своем нещастии.

Естьли ты помнишь, любезная моя, то сие доказательство есть одно из тех, которыми Гж. Нортон старалася наипаче меня убедить.

Сии наблюдения и множество других, которые показались достойными здравого рассудка и опытности моей тетки, можно представлять большей части молодых девиц, которые противятся воле своих родителей. Но предложенные мною пожертвования весьма отличают мое состояние, и должны по своей цене быть уважены. Мне весьма было удобно сделать ответ соответственной сему правилу. Однако после всего того, что я сказала в других случаях моей матушке, моему брату, сестре, да и самой моей тетке, я почла забезполезное повторить оное; и будучи в величайшем смущении, в которое ввергнули меня её объяснения, хотя я ни одного слова из её речей не пропустила, но я не имела ни силы ни свободы ей отвечать. Естьлиб сама она не остановилась, то бы я дала ей волю говорить два часа не прерывая ее.

Она меня примечала. Я сидела из глаз моих текли слезы, лице было закрыто платком, и сердце чрезвычайно стеснено, что она могла приметить по частым воздыманиям моей груди. Сие зрелище казалось ее тронуло. Как! моя любезная, ты ничего мне не отвечаешь! К чему столь мрачная и ужасная скорбь? Ты знаешь, что я тебя всегда любила. Ты знаешь, что я не имею ни какой пользы в том, чего от тебя требуют. Для чего же не позволишь Г. Сольмсу рассказать тебе много таких произшествий, которые раздражили бы твое сердце против Ловеласа? сказать ли тебе, хотя некоторые из оных? говори, любезная моя, сказать ли тебе оные?

Я отвечала ей только вздохами и слезами.

И так, моя племянница, тебе после сие расскажут, когда ты будешь лучше разположена оное выслушать; тогда ты с радостию узнаешь из какой опасности тебя избавили; сие послужит к некоему извинению за те поступки, которые ты оказывала против г. Сольмса до вашего брака. Ты никогда не думала, скажешь ты тогда, чтоб находилось столько подлости в душе Г. Ловеласа.

Я была в изступлении от нетерпеливости и гнева, слыша, что мне брак почитают уже за окончанное дело. Однако, я не прерывала своего молчания. Я бы и не могла говорить с умеренностию.

Удивительное молчание! Прервала моя тетка; поверь, любезная племянница, что твои опасения несравненно большими перед тем днем тебе представляются, нежели какими после будут. Но не огорчися на то, что я хочу тебе предложить: хочешь ли ты увериться собственными своими глазами о чрезвычайном великодушии, с каким разположены все статьи вашего договора?

Твой разум весьма превосходит твои лета. Посмотри на сие условие на, моя любезная, прочитай его. Оно недавно начисто переписано, и только должно его подписать. Твой отец приказал его отдать тебе. Он желает чтоб ты его прочитала. Тебя просят токмо его прочесть, моя племянница; я не вижу в том никакой трудности, по тому что он был еще тогда написан, когда были в твоем повиновении уверены.

Она думала меня совершенно поразить страхом, вынимая из своего платка несколько паргаментных листочков, которые она сперва держала спрятанными, и вынувши оные, положила на мой коммод. Змей, коего бы она выпустила из своего платка, не мог бы мне причинить толикого ужаса.

О любезнейшая моя тетушка! (отворотя лице и поднявши руки) сказала я ей, сокройте, сокройте от моих глаз ужасные сии писания. Но скажите мне, прошу вас из чести, из нежности вашей, и для родства скажите, не ужели они неотменно решились, не смотря на все то, что может случиться, предать меня предмету моего отвращения.

Любезная моя, я уже тебе сказала ясно, что ты будешь женой Г. Сольмса.

Нет, сударыня, я не буду его женою. Сие насилие, как я то стократно говорила, в самом своем начале не произходит от моего родителя.... Я никогда не буду женою г. Сольмса. Вот единой мой ответ.

Однако сия есть воля твоего родителя; и когда я рассуждаю сколь далеко простираются хвастовские речи Г. Ловеласа, которой конечно намерился похитить тебя у твоей фамилии: то не могу не согласится, чтоб не имели причины возстать против столь ненавистного тиранства.

Ах! Сударыня, я ничего более не могу сказать; я в отчаянии. Я не знаю ничего такого, котороеб могло меня привести в ужас.

Твое благочестие, благоразумие, моя любезная, и свойство Г. Ловеласа, съединенное с его дерзскими обидами, которые должны в тебе возбудить столько же негодования, как и в нас, одобрят совершенно твою фамилию. Мы уверены, что ты некогда весьма различные будешь иметь мнения о том поступке, которой твои друзья почитают необходимо нужным для опровержения замыслов такого человека, которой столь справедливо заслуживает их ненависть. Она вышла. Я осталась одна, предавшись гневу равно как и скорби; но весьма была раздражена против г. Ловеласа, которой сумозбродными своими вымыслами, еще паче умножает мои нещастия, лишает меня надежды воспользоваться временем для получения от тебя советов, и средств удалится в Лондон, и смотря по всему, не оставляет мне другаго выбора, как отдаться в покровительство его фамилии, или вечно быть нещастною с г. Сольмсом. Впрочем, я не оставила намерения избегнуть, естьли будет возможно и того, и другаго из сих двух нещастий.

Я сперва начала наведываться у Бетти, которую моя тетка поспешила ко мне прислать, в том намерении, как я то узнала от сей девушки, что не безопасно оставлять меня одну. А как Бетти казалась мне уведомленною о их намерении, то я всячески ее доводила до того, чтоб она открыла своими ответами, нет ли хоть мало вероятности, чтоб мои слезы и усердные прозьбы могли удержать их от пагубного для меня намерения. Она подтвердила мне все то, что я слышала от моей тетки, радуеся, сказала она мне, со всею фамилиею, тому изрядному предлогу, которой разбойник подал сам, дабы меня избавить навсегда от своих рук. Она подробно говорила о заказанных вновь екипажах, о радости моего брата, сестры, и о веселии всех наших домашних. О позволении и разрешении всего дела, которое ожидают от Епископа, о приходе ко мне пастора Левина, или какого другаго духовного, коего ей по имени не назвали, но которой должен увенчать все сие предприятие; наконец толковала она о других приготовлениях, столь обстоятельно, что я начинаю опасаться, чтоб они в расплох на меня не напали, и что тот день отложен только до вторника.

Сии объяснения чрезвычайно умножили мое беспокойство. Я пришла в жестокую нерешимость. Что остается мне иначе делать, подумала я в ту минуту, как не отдатся немедленно в покровительство Милади Лавранс? Но вскоре, от негодования на те умыслы, которые все мои намерения уничтожили, прешла я на противные тому мысли. Наконец я решилась испросить у моей тетки милости, чтоб еще поговорить со мною.

Она пришла: я ее в весьма сильных выражениях просила сказать мне, не дадут ли мне отсрочки на две недели.

Она мне объявила, что я не должна тем ласкаться.

По крайней мере, хотя на неделю: мне не откажут в одной неделе.

Она мне сказала, что можно бы было на сие прошение согласиться, естьли бы я обязалась двумя обещаниями; во первых, не писать ни одной строки из дома в течение сей недели, по тому что всегда подозревают меня с кем то в переписке, во вторых, по окончании срока выдти за муж за Г. Сольмса.

Невозможно! Невозможно, вскричала я в чрезвычайной запальчивости. Как! я не могу получить и на неделю срока, не обязав себя договором столь для меня страшным, а наипаче второй?

Я пойду вниз, сказала она мне, дабы дать мне тем знать, что она не налагает мне сама тех законов, которые кажутся мне столь жестокими. Она сошла, и я вскоре увидела ее вошедшую опять с следующим ответом: ,,Неужели я хочу подать подлейшему из всех человеков случай исполнить кровожадное свое намерение? Время уже прекратить его надежду и мое супротивление. Я утомила уже зрителей. Мне не дают далее времени, как до вторника, и много что до середы; когда я не приму тех договоров, по коим моя тетка по милости своей хотела мне испросить далее времени,

Я с нетерпеливости топнула ногою. Я брала тетку свою свидетельницею невинности моих деяний я чувствований, в какие бы нещастия я ни в пала от сего гонения, от варварского сего гонения: сим именем я оное называю, примолвила я, какие бы ни были от того следствия.

Она весьма строгим голосом укоряла меня вспылчивостию, между тем как я в равномерном изступлении просила не отменно свободы видеть моего родителя. Столь варварской поступок повторила я, постовляет меня превыше всякого страха. Я обязана ему жизнию; а теперь увижу, буду ли столь щастлива, чтоб ему обязана была и своею смертию.

Она мне объявила, что не может ручаться за мою безопасность, естьли пред него покажуся. Нет нужды, отвечала я, подбежав к дверям, и сошла до половины лестницы, решивтись бросится к его ногам, в каком бы месте не могла его встретить. Тетка моя стояла неподвижна от страха. По истинне, все мои движения, в течение нескольких минут изъявляли некое изступление, но услыша голос моего брата, которой говорил весьма близко подле меня в покое моей сестры, я остановилась, и сии слова яснее всего услышала: признайся любезная сестрица, что сие приключение производит весьма изрядное действие. Приложа ухо, я услышала также и ответ моей сестры. Так, так, отвечала она с торжественною радостию. Не будем ослабевать, возразил мой брат подлец впал в собственную свою сеть: она теперь нам будет принадлежать. Старайся токмо поддерживать в сей мысли батюшку, сказала ему моя сестра; а я беру на себя уговорить матушку. Не опасайтесь, прервал он. Великой смех, которой я почла за взаимное поздравление себя самих и за насмешку ко мне относящуюся, вдруг привел меня из изступления на мстительные намерения. Моя тетка, успев подойти ко мне взяла меня за руку, я дала ей себя отвести обратно в свою горницу, где она усильно старалася меня успокоить. Но изступление, в котором она меня видела, переменилося в печальные размышления. Я ни мало не отвечала на все правила терпения и повиновения, которыми она меня поучала. Она весьма беспокоилась моим молчанием, так что просила меня, обещать ей ничего против себя самой не предпринимать. Я ей сказала, что надеюсь на провидение Божие, которое меня сохранит от столь ужасной крайности. Она было пошла, но я просила ее взять назад ненавистные сии пергаменты; она взяла оные назад, видя меня решившуюся их не смотреть, сказав, что мой родитель не узнает, что я не хотела их прочесть, но она надеется получить от меня более благоугождения в какое нибудь другое время, которое она почтет за способнейшее. Я рассуждала, по её уходе о том, что изъустно слышала от моего брата и моей сестры. Я остановилась при ругательствах их и торжественной радости. Я почувствовала в своем сердце такую запалчивость, которую не в состоянии была преодолеть. Вот первое такое чувствие, кое я когда либо в себе изпытала. Собрав все сии обстоятельства, и видя приближающейся пагубный день, что должна была я предпринять? Думаешь ли ты, что все учиненное мною могло быть извинено? Естьли меня похулят те, которые не знают чрезмерных моих нещастий, то по крайней мере оправдаюсь ли я хотя пред твоими глазами? Естьлиже нет, то сочту себя самою нещастною; ибо вот что я сделала.

Как скоро освободилась я от Бетти; то написала письмо к Г. Ловеласу, объявляя ему: ,,Что все те насилия, коими угрожали меня в доме моего дяди, должны здесь свершиться; и что я решилась удалиться к которой нибудь из его теток, то есть, к той, которая по милости своей меня примет: одним словом, естьли я не буду удержана какими ниесть не преодолимыми препятствиями, то найдет он меня, в четвертом, или в пятом часу после обеда у садовых дверей, чтоб в то время он меня уведомил, от которой из сих двух госпож могу я надеется покровительства: но есть ли одна или другая согласиться меня принять, то я неотменно прошу, чтоб он удалился в Лондон или к своему дяде; чтоб он меня не прежде посетил, как по совершенном оправдании того, что от моей фамилии с повиновением надеется нечего, и что я не получу во владение своего поместья, с тем, чтоб свободно во оном жить могла. Я присовокупила, что естьли он может упросить девицу Монтегю сделать мне честь быть моею подругою и соучастницею в путешествии, то я весьма спокойно решусь на тот поступок, на которой и в самых моих злощастиях я не могу взирать без чрезвычайного беспокойствия, и которой, не смотря на невинность моих намерений, так помрачит мое доброе имя, что может быть мне невозможно будет того и загладить.

Вот содержание моего письма. Ночная темнота не воспрепятствовала мне сойти вниз и отнести оное в сад, хотя в другое время я весьма бы побоялась темноты, я возвратилась назад, не встретясь ни с кем.

По возвращении моем, представилось моему воображению столько причин к беспокойству и столько ужасных предчувствований, что для успокоения себя несколько от страха, которой ежеминутно умножался, я прибегнула к моему перу, и написала к тебе сие длинное письмо. Теперь же, как коснулась до первого предмета моего смущения, то чувствую, что мой страх возраждается соразмерно с моими рассуждениями.

Впрочем, что могу я сделать? Я думаю что должно во первых завтра по-утру придти взять назад свое письмо. Однако, что могу я тем сделать?

Опасаясь, чтоб они не захотели назначить ближайшего дня, которой весьма скоро наступит, я начну притворяться больною. Увы! я не имею нужды в такой хитрости; я по справедливости, хожу в такой слабости, что в другое бы время о мне пожалели.

Я надеюсь отнести тебе сие письмо завтра поутру, и взять от туда другое; о естьлиб я его взяла, так как все мои предчувствования и все рассуждения к тому клонятся!

Хотя бы то было во втором часу по полуночи, то я и тогда попытаюсь сойти один еще раз, дабы взять назад свое письмо. Садовые двери обыкновенно затворяются в одиннадцать часов; но мне весьма легко можно разтворить окны у большой залы, от куда можно спуститься на двор.

Однако, от куда во мне производит излишнее сие беспокойство? Когда уже мое письмо взято, то хуже всего будет то, чтобы узнать, какие будут мнения Г. Ловеласа. Жилище его теток не столь близко, чтоб он мог не медленно получить от них ответ. Я конечно прежде не отправлюсь, пока не получу их на то согласия. Я не отменно буду настоять в той необходимости, чтоб быть сопровождаемой одною из его двоюродных сестр, как уже ему и объявила, что того желаю; и может быть ему нетрудно будет доставить мне сию милость? Множество причин случиться могут, по которым ни какой не будет мне отсрочки. И так к чему служит сие смятение? разве неизвестно, что я буду иметь и завтра время взять обратно свое письмо прежде, нежели он его найдет? Впрочем, он признается, что после тех двух недель, он препроводил большую часть времяни ходя вокруг наших стен, под различными переодеяниями: не щитая того, что когда он не был сам стражем, как он то говорит, то поверенной его человек заступает тогда его место.

Но что думать о сих странных предчувствованиях? я могу, естьли ты мне то присоветуешь ехать в Лондон в присланной мне от тебя карете, и следовать тому разположению, на которое просила я твоего мнения. Сим бы избавила тебя от труда доставить мне коляску, и от всякого подозрения, что ты способствовала моему побегу.

Я ожидаю на сие как мнения так одобрения твоего. Нет нужды представлять тебе, что дело времени не терпит. Прощай, любезная приятельница. Прощай!

Письмо LXXXI.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

В пятницу 7 Апреля в 7 часов поутру.

Тетка моя Гервей, которая весьма любит прогуливатся утром, находилась в саду тогда с Бетти, когда я встала. Будучи утомлена от препровождения нескольких ночей без сна, я тогда весьма крепко заснула. И так, не могши избежать глаз моей тетки, которую я приметила из окна, не осмелилась итти далее моего птичника, дабы положить на условленное место мое письмо, в сию ночь писанное. Я возвратилась назад не нашед средства взять обратно другое, как я то обыкновенно делала. Но я еще надеюсь, что и по прогулке моей тетки не очень будет поздо.

Уже прошло с два часа, как я легла на постелю. Я щитала даже минуты до пяти часов. По том, будучи погружена в глубокой сон, которой продолжался более часа, я нашла при своем пробуждении, что воображение мое было наполненно ужасным, и весьма нещастным сновидением. Хотя я сужу о снах так, как и судить о том должно, но я тебе его расскажу.

,,Мне приснилось, что мой брать, дядя мой Антонин и Г. Сольмс согласились избавиться от Г. Ловеласа, которой узнав и уверяясь, будто и я имела в том участие, обратил всю свою ярость на меня. Он представлялся мне, держащим в руке шпагу, и принуждал их оставить Англию. По том ухватя меня, отвел в погреб; и там, не будучи тронут ни моими слезами, ни прозбами ни засвидетельствованиями невинности, вонзил кинжал в мое сердце; он бросил меня в глубокой ров, которой был не засыпан между двумя или тремя в половину сгнившими костями, какого то животнаго: он собственными своими руками кидал на меня грязь, а ногами утоптывал надо мною землю.,,

Я проснулась, будучи в чрезвычайном ужасе, в поту, дрожа и чувствуя все скорби смертельного учения. Сии ужасные мечтания еще и теперь не изтребились из моей памяти.

Но для чего остановляться при тех мечтательных нещастиях, когда я должна противоборствовать самым существенным. Сей сон, без сомнения произшел от смущенного моего воображения, в моем он составил странную смесь из моих беспокойствий и страхов.

В 8 часов.

Сей Ловеласс, любезная моя, уже получил мое письмо. Какая странная тщательность! Я желаю чтоб его намерения были похвальны, поелику они ему стоят великого труда; и я признаюсь, что весьма бы досадовала, естьлибы он менее имел о том попечения. Однако, я бы желала, чтоб он был миль за сто от сюда. Каких не подала я ему над собою выгод.

Теперь, когда уже мое письмо не в моих руках, то чувствую, что мое беспокойствие и сожаление ежеминутно возрастает. Я рассуждала до сей минуты, должно ли его отдать или нет, но теперь кажется, что мне надлежало бы его взять обратно; впротчем, какое же другое средство остается мне избавиться от Сольмса? Но каким неразумием укорять меня будут, когда я решусь на его дело, к коему сие письмо должно меня принудить?

Любезная моя приятельница! скажи мне почитаеш ли ты меня виновною? Но нет, естьли ты щитаеть меня таковою, не говори мне о том. Пусть меня все люди хулят, но я буду тогда ощущать утешение, представляя себе, что ты меня не осуждаешь. В первый еще раз прошу я тебя обласкать меня. Не знак ли ето, что я виновата; сколь справедливость меня устрашает? Ах! Скажи мне... Но нет, не говори, естьли почитаешь меня виновною.

В пятницу в 11 часов.

Моя тетка, опять меня посетила. Она тогда объявила мне, что мои друзья подозревают меня в переписке с Г. Ловеласом; все сие видно, сказала она мне; из его слов, кои он говорил, и которые весьма ясно показывают, что он уведомлен о многих обстоятельствах произходящих в нутри фамилии, даже и в самую ту минуту, как они случаются.

Я ничего столько не хулю, как то средство, которое он употребляет к доставлению себе сих уведомлений, ты довольно разумеешь, любезная моя приятельница, что не разумно бы было оправдать себя гибелью подкупленного человека, наипаче когда я не имею никакого участия по моему согласию в его измене: сие могло бы открыть собственную мою переписку, и следственно лишила бы меня всей надежды избавишься от Сольмса. Впротчем, из всего видно, что сей повернной Г. Ловеласа, играет двойную роль между моим братом и им. Но каким же другим средством моя фамилия могла столь скоро быть уведомлена о разговорах и угрозах, которые мне моя тетка рассказала?

Я ее уверяла, полагая, что когдаб и все средства незапрещены были мне к перепискам, то единое смущение от претерпеваемых мною гонений не позволило бы мне о том уведомлять г. Ловеласа; но что же принадлежит до сообщения ему всяких подробностей, то надлежало бы, чтоб я была с ним в таких обстоятельствах, которые может быть побудили бы его несколько раз меня посетить, о чем без чрезвычайного ужаса и подумать я не могу. Всякому известно, что я ни какого не имею сообщения с дворовыми людьми, выключая Бетти Барнес, по тому что, не смотря на то хорошее мнение, которое я о них имею, и хотя уверена, что они бы были разположены мне служить, естьли бы имели свободу следовать своим склонностям, строгия приказания возложенные на них, принудилиб их избегать меня с того времяни, когда моя Анна от меня отошла, опасаясь, чтоб чрез то не сделаться нещастными, и чтоб их с стыдом со двора не сослали. И так, должно искать между самыми друзьями моими изъяснения о знакомствах Г. Ловеласа. Ни брат мой, ни сестра, как я то узнала от Бетти, которая тем похваляла их чистосердечие, а может быть и любимый их Г. Сольмс, не наблюдали довольно осторожности, пред всеми изъявляя свою к нему ненависть, когда они говорили о нем или о мне, что в гневе своем его пренебрегают.

Весьма естественно можно было заключить, отвечала мне моя тетка, иметь подозрение, что я по крайней мере отчасти сему злу причиною в том мнении, что я по несправедливости стражду, естьли не ему я сообщила свои жалобы, то могла писать о том к девице Гове; что бы было равно. Известно что девица Гове столь же вольно изъясняется как и Г. Ловелас о всей нашей фамилии. Конечно она от кого ни есть должна была узнать о всем том, что ни произошло. Сия то самая причина побудила моего отца поспешить заключением, дабы избежать пагубных следствий могущих произойти от весьма продолжительной отсрочки.

Я примечала, продолжала она, что вы с великим жаром мне отвечаешь. (Я и в самом деле так говорила ) что касается до меня, то я уверена, что естьли ты пишешь, то ничего такого не упустишь, которое бы могло воспламенить сих вспыльчивых людей. Но не сей есть предмет особенного моего посещения.

Тебе не остается, любезная племянница, никакого сомнения, чтоб твой отец не требовал от тебя повиновения. Чем более находит он в тебе супротивления к его приказаниям, тем более почитает себя обязанным настоять в своей справедливости. Твоя мать приказала мне сказать тебе, что естьли ты хочешь подать ей, хотя малую надежду к покорности, то она примет тебя в сию же минуту в свой кабинет, между тем как твой отец будет прогуливаться в саду.

Преудивительная решительност вскрикнула я. Я и так утомлена вечными своими объявлениями, кои ни мало не относятся к перемене моих нещастий, и ласкалась что изъяснив столь ясно свои мысли, не буду более подвержена сим тщетным усилиям.

Ты не понимаеш, что я говорю возразила она, с чрезвычайно важным видом. До сего времени прозьбы и усилия были употребляемы без всякой пользы, дабы внушить в тебя покорность, которая составила бы благополучие всех твоих друзей: уже то время прошло. Дело решено так, как и справедливость того требует, чтоб ты твоему отцу покорилась. Тебя обвиняют, будто имееш некое участие в намерении Г. Ловеласа, когда он хотел тебя похитить. Мать твоя тому не верит. Она желает тебя уверить, сколь хорошее мнение о тебе имеет. Она хочет тебе сказать, что еще тебя любит, и изъяснений чего от тебя ожидает в наступающем случае. Но дабы не подвергнуться противоборствованиям, кои могли бы ее более раздражить, она хотела бы быть уверена, что ты сойдешь к ней в том намерении, чтоб оказать с доброй воли то, что должна я сделать; или с доброй воли или по принуждению. Она также почитает за нужное дать тебе несколько наставлений, как поступать мне должно, дабы примирится с своим отцем и со всею фамилиею. Хочешь ли ты сойти, сударыня, или нет?

Я ей сказала, что по столь продолжительном удалении, я почла бы себя чрезвычайно щастливою видеть свою матушку, но что не могу желать того на сем договоре.

Так ли вы должны были отвечать, сударыня?

Я не могу другаго вам дать ответа, сударыня моя. Я никогда не буду женою Г. Сольмса. Мне весьма кажется не сносно быть толь часто принуждаемой в одном и том же самом деле, но я никогда не буду принадлежать сему человеку.

Она оставила меня с печальным видом. Я не знаю как тому пособить.

Толико усилий непрерывно усугубляющихся, выводят меня из терпнения. Я удивляюсь, что тернеливость моих гонителей не может изтощиться. Столь непременны их мнения и твердость принятая ими для моего нещастия.

Я хочу отнесть сие письмо в условленное место: и не могу продлить ни единой минуты, поелику Бетти приметила, что я писала. Грубиянка взяла салфетку, обмочила кончик оной в воду, и представляя оную мне с насмешливым видом, сказала: сударыня могули я вам подать?... Что такое, спросила я ее? Только сударыня, один палец у правой вашей руки, естьли вам угодно его посмотреть. В самом деле, у меня был один палец замаран в чернилах. Я взглянула на нее с презрением, не сказав ни слова. Но опасаеся новых обысков, я вознамерилась свернуть свое письмо.

Кларисса Гарлов.

Письмо LXXXII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В пятницу в час.

Я получила письмо от Г. Ловеласа, наполненное его восхищениями, желаниями, обещаниями; ты получишь его с сим же письмом. Он меня просит отдаться в покровительство тетки его Лавранс, а в сопровождение дает мне девицу Шарлотту Монтегю. Я должна, говорит он, думать только о утверждении себя в своих намерениях и лично принять поздравления его фамилии. Но ты увидишь, с какою безразсудностию он из того заключает, что уже я совсем его.

Карета и цуг лошадей точно будет находиться на предложенном им месте. В рассуждении опасностей, которые весьма чувствительно меня беспокоют, дабы не потерять доброго своего имени, ты удивишься смелости его рассуждений. Я не обвиняю его, что не имеет он довольно великодушие, естьли я должна буду ему принадлежать, или естьли я подала ему причину думать, что на то согласна. Но я весьма оного остергаюся.

Как легко единой шаг приводит нас к другому, с таким дерзским и подвласным нам полом! Как скоро молодая особа, которая подает мущине малейшее ободрение, оставляет свои намерения, и столь далеко от них отдаляется, что никогда уже не возвратится опять к оным. Ты моглаб вообразить из того, что он мне пишет, будто я подала ему право думать, что мое отвращение к Г. Сольмсу произходит не от иного чего, как от склонности, которую я к нему чувствую.

Наиболее устрашает меня то, что соображая известия его шпиона (хотя он кажется дня не знает точно определенного к тому) с теми уверениями, которые я получила от моей тетки, я нахожу жестокое подтверждение того, что естьли я пробуду здесь еще долее; то не останется ни какой надежды к избавлению себя от Г. Сольмса. Я начинаю сомневаться, не лучше б я сделала, естьлиб удалилась к моему дяде; покрайней мере моглаб я выиграть несколько времени.

Вот плод удивительных его вымыслов! Он присовокупляет; что ,,я буду довольна всеми его предприятиями; что мы ни чего не будем делать без рассуждения; что он подвергнет себя моей воле, а я буду управлять его намерениями. Сии слова, как я сказала, показывают такого человека, которой почитает себя уверенным, что мною владеть будет. Впрочем, я написала к нему следующий ответ, что не смотря на то намерение, на кое было я решилась, дабы прибегнуть под покровительство его тетки, поелику еще остается дня с три до вторника, и что может случиться некая перемена со стороны моих друзей и Г. Сольмса; то и не почитаю себя не отменно обязанною последним моим письмом; не обязана изъяснить ему и причины моего поступка, естьли я оставляю сие намерение то почитаю за нуждное уведомить его также, что прибегнув под покровительство его тетки, естьли он представляет себе, что мое намерение есть совершенно предаться ему, то сие есть такое заблуждение, которое я его прошу оставить, по тому что есть еще множество таких пунктов, в коих я хочу быть удовольствована, и разных статей требующих изъяснения, прежде нежели могу согласиться на другия предложения, что должен он при первом ожидать случае, что я не упущу ни чего, дабы токмо примириться с моим отцем, и принудить его одобрить будущия мои поступки. Я столь же решительно положила поступать во всем совершенно по его повелениям; как будто и не оставляла его дома: естьли же он воображает что я не сохраню себе сей вольности, и надеется получить из моего побега некую выгоду, коею в другом случае он не мог бы ласкаться; то я решилась лучше остаться там, где я теперь нахожусь, и с твердостию взирать на всякое произшествие, в той надежде, что на конец мои друзья примут не однократно предлагаемое мною представление, то есть: никогда не выходить замуж без их согласия.,,

Я спешу отнести сие письмо. Будучи в таких сомнительных обстоятельствах, я уверена, что он не умедлит написать мне свой ответ.

В пятницу в 4 часа.

Я весьма нездорова; но почитаю за нужное притвориться и казаться еще более нездоровою, нежели какова я в самом деле. Уже наступает окончание отсрочки, я тем ласкаюсь получить еще оную на несколько дней; естьли же получу, то не сомневайся, чтоб все мои другия меры не были бы тотчас оставлены.

Бетти уж всем разгласила, что я нездорова. Сия новость ни в ком не произвела жалости. Кажется, что я сделалась предметом общей радости, и все желалиб, чтоб я умерла. По истинне, я так думаю. Один говорит: что сделалось с етой разращенной девкой? а другая сказывает она больна от любви.

Я была в беседке, в которой чрезвычайно прозябла, и возвратясь из оной, дрожала вся так, что сие весьма походило на лихорадку. Бетти, которая то приметя, уведомила об оном тех, которые желали сие знать. ,,О! Болезнь не велика. Пущай ее дрожит; холод не может ничего вредить. Упрямство будет служить ей защитою, ето единой щит для упрямых девиц, сколь бы нежное сложение оне не имели... Вот слова жестокого брата! Они спокойно были выслушаны любезнейшими друзьями о той нещастной, для коей за месяц пред сим страшились самого малаго ветерка.

Должно признаться, что память Бетти весьма удивительна в таких случаях. Те, коих слова переговаривают, могут быть уверены, что не будет упущено из них ни одного слога. Она принимает даже их вид так, что без труда угадать можно, от кого та или другая какая жестокость произходит.

В пятницу в 6 часов.

Моя тетка, которая осталась еще здесь ночевать, меня не покидала. Она пришла меня уведомить о следствии новых рассуждений моих друзей.

В среду в вечеру они должны все вместе собраться: то есть, мой отец, мать, дядья, она сама, мой дядя Гервей; брат и сестра; добросердечная Гжа. Нортон должна быть также с ними. Священник Левин будет находиться в замке, повидимому для увещевания меня, естьли необходимость того потребует, но моя тетка не сказала мне, будет ли он в собрании, или станет дожидаться, пока его позовут.

Когда страшные сии судии возсядут, то бедная заключенная должна быть туда приведена Гжа. Нортон которая подаст мне прежде наставления, предписанные ей для обращения меня к должностям дочери, кои, как полагают я совсем забыла. Моя тетка ни мало не скрыла того, что почитают себя уверенными в успехе своего предприятия. Они удостоверены, сказала она, что я не имею столь закоснелаго сердца, дабы противилась решениям толико почтенного собрания, хотя я и могла выдержать усилия большего числа увещателей моих, тем более, что мой отец обещается поступать со мною с крайним снисхождением. Но какие милости даже от самого моего отца, могут меня принудить к пожертвованию тем, чего от меня получить надеются!

Однако я предвижу, что твердость духа мне изменит, когда я увижу моего отца главою собрания. По истинне, я ожидала, что мои доказательства не кончатся без того, чтоб мне пред него не появиться; но сия опасность такая, что оную не прежде как при приближении её почувствовать можно.

Надеются от меня, сказала моя тетка, что во вторник в вечеру, или может быть и прежде, я соглашусь с доброй воли подписать статьи, и что оказанием первого сего поступка, всеобщее собрание, состоящее из всех моих друзей, будет считать сей день торжественным. Должно прислать ко мне церковные позволения, и представить мне еще однажды для прочтения вышесказанные статьи, дабы не осталось мне ни какого сомнения о исполнении всего в них заключающагося. Она дала мне знать, что сие учинено будет моим отцем, которой принесет мне те статьи для подписания.

О моя любезная! Как опасен сей опыт! Как откажу моему отцу, (отцу, которого я не видала столь долгое время! Которой может быть присоединит прозьбу к повелениям и угрозам своим!) как могу я ему отказать подписать свое имя!

Здесь известны, что готовится некое ухищрение со стороны Г. Ловеласа, а может быть и с моей; и мой отец прежде доведет меня до гроба, нежели увидит меня женою сего человека.

Я ей представляла, что я нездорова: что единая опасность ужасных сих крайностей причинила уже мне нестерпимые мучения; что они умножаются по мере приближения сего времени, и что я опасаюся, дабы не впасть в опасную болезнь.

Мы приготовлены уже были, сказала она мне, к сим хитростям; я считаю, что оне совершенно ни к чему не полезны.

К хитростям, повторила я! Не ужели я слышу жестокое сие выражение из уст моей тетки Гервей!

А ты, любезная моя, отвечала она мне, разве почитаеш всех своих друзей дураками? Разве они не видали, как ты притворно воздыхаеш, и принимаешь унылый вид в сем доме: как наклоняешь ты голову! Как медленно ты ступаешь, опираешься то об стену, то прислоняешься к стулу, когда хочешь чтоб тебя приметили: (Такое обвинение, любезная моя Анна Гове, конечно произошло не от кого другаго, и как от моего брата или сестры, дабы представить меня презрительною лицемеркою: я нимало не способна к столь подлой хитрости:) но едва пришед в садовую аллею, или к своему птичнику, то считая себя ни кем невидимою, удвояешь свои шаги с удивительною легкостию.

Я ненавидела бы сама себя, сказала я ей, естьлиб могла унизить себя до сей стыда достойной хитрости; и я не менее бы была безразсудна как и презрительна; ибо разве я не испытала, что сердца моих друзей совершенно не могли умягчится и самыми трогательнейшими причинами? Но вы увидите, что со мною будет во вторник.

Тебя ни мало не подозревают, моя племянница, о каком ниесть насильственном против самой себя намерении. Небо благоволило, чтоб ты была воспитана подругим правилам.

Я тем смею ласкаться, сударыня; но те насильственные гонения, которые я претерпела, и коими еще меня угрожают, могут возбудить мои силы, и вы увидите, что я не имею нужды ни в сей нещастной помощи, и ни в какой хитрости.

Мне еще остается тебе нечто сказать, любезная моя племянница; хотя ты в добром здоровье или нет, но вероятно будеш совокуплена браком в Среду около вечера. Но я присовокуплю, хотя и не имею такого поручения, что Г. Сольмс обязался, естьли ты просит того из милости чтоб оставить тебя и своего отца по окончании церемонии, и возвращаться к себе каждой день в вечеру до толе, пока ты не познаешь своей должности и пока не согласишься принять другаго имени. Все решились оказать тебе сию милость, по тому, что тогда будут спокойны со стороны Г. Ловеласа, коего желание без сомнения умножаться будут с его надеждою.

Что отвечать на ужасное сие объявление! Я пребыла в молчании.

Вот, любезная моя Гове, вот те, кои считают меня за такую девицу, коих свойство в одних романах описывают! Вот дело двух разумных голов; то есть моего брата и моей сестры, которые соединили вместе все свои сведения Впротчем, моя тетка сказала мне, что последняя часть сего намерения убедила мою мать. Она требовала до того, чтоб её дочь была выдана замуж против её воли, естьли сильнее её печаль или отвращение может вредить её здоровью.

Моя тетка несколько раз старалась извинять столь явное гонение некоторыми уведомлениями, полученными о разных умыслах Г. Ловеласа, (* Видно в одном из сих писем, и в следствии еще лучше увидим, что он употреблял всякие хитрости, дабы причинять им ложные беспокойства, в том намерении, чтоб принудить их более гнать Гж. Кларису и сие бы самое обратить в свою пользу.) кои вскоре будут явны; ето противная хитрость, говорят они, коею думают уничтожить все его предприятия.

В пятницу в 9 часов вечера.

Какой совет подашь ты мне любезная моя! Ты видишь, сколь твердо стоят они в своем намерении. Но как могу я надеяться получить заблаговремянно твои советы, дабы могла я употребить оные в помощь в такой моей нерешительности.

Я возвращаюсь из сада, где нашла уже новое письмо от Г. Ловеласа. Кажется, что он не имеет другаго жилища, как у наших стен. Я не могу удержаться, чтоб ему не объявить, остаюсь ли я в своем намерении удалиться от всех во Вторник. Объявить ему, что я переменила свои мысли в такое время, когда по всем обстоятельствам его осуждают, и тем еще более клонятся в пользу Г. Сольмсу, нежели в то время, когда побег свой считала необходимо нужным, сие бы было то, что я сама сделалась причиною собственного моего нещастия, естьли меня принудят выдти за муж за сего омерзительного человека? Естьли же случится какое нещастное произшествие от ярости и отчаяния Г. Ловеласа, то не на меня ли падут все укоризны? Положим, что он очень великодушен в своих представлениях. С другой стороны, я должна подвергнуться осуждению публики, как не благоразумная девица. Но он ясно дает мне разуметь, что я и так уже тому подвергнулася. На что решиться? О естьли бы Бог благоволил, чтоб мой двоюродной брат Морден!... Но, увы! К чему служат желания?

Я удержу у себя письмо Г. Ловеласа, после намерена отослать его к тебе, когда напишу ответ на оное; но я не стану торопиться на оное отвечать, надеюсь под каким нибудь видом от того отговориться. Впрочем, ты менее бы была в состоянии подать мне добрый совет в сем критическом случае моего жребия, естьли бы не имела пред собою всего того. Что принадлежит до моих обстоятельств.

Он просит у меня прощения за ту доверенность, в коей я его укоряла. ,,Сие действие, говорит он, произошло от беспределенного восхищения; но он совершенно предается в мою власть. Он имеет мне подать многия предложения. ,,Он предлагает отвести меня прямо к Милади Лавранс, а естьли хочу, то и в собственное свое поместье, в котором Милорд М.... обещает мне свое покровительство. (Он не знает, любезная моя, тех причин, которые принуждают меня отвергать безразсудное сие мнение.) и в том и в другом случае, как скоро он увидит меня вне опасности, то тотчас же удалится в Лондон или в другое какое нибудь место. Он никогда не будет приближаться ко мне без моего позволения, и не удовлетворя моим представлениям во всем том, в чем я сумневаюсь.

Другое его намерение есть, отвести меня к тебе, любезная моя. ,,Он не сомневается, говорит он, чтоб твоя матушка не согласилася меня принять; или естьли он увидит какое ниесть затруднение со стороны твоей матушки, с твоей или и с моей, то препоручит меня покровительству Г. Гикмана, которой без сомнения постарается более угодить Гж. Гове, тогда надлежит разгласить, что я уехала в Батт, или в Бристоль, дабы проехать в Италию к Г. Мордену: тогда будут разглашать все то, чтоб я не захотела.

,,Естьли же я имею более охоты ехать в Лондон, то он обещается отвести меня туда тайным образом, и доставить там удобное жилище, в коем я буду принята двумя двоюродными его сестрами Монтегю, которые не покинут меня ни на единую минуту, пока обстоятельства не обратятся в мою пользу, пока примирение щастливо не окончится. Обиды претерпенные им от моей фамилии, не воспрепятствуют ему приложить о том всех его сил.

,,Он предлагает сии разные средства моему выбору, по тому что времени весьма мало остается, и нет надежды; чтоб он мог столь скоро получить пригласительное собственноручное письмо, от Милади Лавранс; разве сам он на почте к ней поедет с крайним поспешением: но в столь важном деле в коем исполнение моих приказаний он ни кому поручить не смеет; никак ему неможно отсюда удалиться.

,,Он заклинает меня, естьли я не хочу ввергнуть его в крайнее отчаяние, стоять твердою в своем намерении.

,,В прочем, естьли я угрозами моей фамилии или для Сольмса, принуждена буду оное переменить, то он уверен, как мне с почтительностию представляет, что сия перемена случится токмо может от тех причин, которыми справедливость принудит его быть удовлетворену, когда на то надеется он, совершенно видеть меня свободною в своих склонностях, тогда он совершенно будет покорствовать мне и всячески старается заслужить от меня и от моей фамилии почтение изправлением своих поступок.

,,Одним словом, он торжественно объявляет что единое его намерение в теперишних обстоятельствах состоит в том, дабы освободить меня из моей темницы, и возвратить мне вольность с коею бы я могла следовать моей склонности в таком деле, которое существенно касается благополучия моей жизни. Он присовокупляет, что надежда, коею он ласкается, то есть соединиться некогда со мною священными узами, составляет его честь и честь его фамилии, и не позволяет ему представлять мне ни какого такого предложения, которое бы точнейше не сообразовалось с моими правилами. Что касается до успокоения моего духа, то он желал бы получить мою руку в благополучнейших обстоятельствах, в которых бы я не опасалась ни какого принуждения от моих друзей; но с малым знанием света, невозможно и подумать, чтоб они поступками своими не навлекли на себя хулы, коей и заслуживают, и что поступок, на которой я столь много сумнилась решиться, вообще всеми принят будет за справедливое и естественное следствие жестокостей, которые я от них претерпеваю.

Я опасаюсь, не справедливо ли сие примечание, и естьли Г. Ловелас не присовокупит к тому ничего такого, котороеб мог он о том сказать, то ни мало не буду я обязана его учтивости. Я также ни как не сомневаюсь, чтоб не учинилась предметом общих разговоров, почти во всей провинции; и чтоб имя мое не вошло в пословицу. Есть ли я подверглась уже сему нещастию, то трепещу, что теперь не могу уже сделать ничего такого, которое бы приносило мне более безчестия, нежели какое теперь на себя навлекла по явному их гонению. Хотя я приду во власть Сольмсу или Ловеласу, или какому нибудь другому мужу, то никогда не избавлюсь моей неволи, и жестокого поступка, коим вся фамилия означает против меня свою жестокость, по крайней мере, моя любезная, в моем воображении.

Естьли я некогда буду принадлежать той знаменитой фамилии, которая кажется еще имеет некое ко мне уважение; то желаю, чтоб никто не имел случая в рассуждении моего нещастия, взирать на меня другими глазами. Тогда, может быть, буду я обязана Г. Ловеласу, естьли он не входит в те самые чувствования. Ты видишь, любезная моя, до какой крайности жестокой сей поступок меня унижает! Но может быть я была прежде надмеру возвышаема похвалами.

Он заключает свое письмо повторением усильной своей прозьбы, да бы я согласилась с ним свидеться, естьли можно в нынешнюю же ночь. ,,Сей чести, как говорит, которую просит он тем с большею доверенностию, что я уже двукратно подавала ему к тому надежду. Хотя же он ее получит, или какие ни есть новые причины принудят меня ему в том отказать, но он покорнейше меня просит избрать одно из предлагаемых им мне предприятий и стоять твердо в намерении избавиться побегом в наступающей Вторник, естьли я не более уверена о примирении и возвращении себе вольности.

Наконец он возобновляет все свои желания и обещания в столь сильных выражениях, что собственная его выгода, честь его родственников и благосклонное их ко мне разположение, отнимая у меня совокупно всякую недоверьчивость, не оставляют ни малейшего сомнения о его чистосердечии.

Письмо LXXXIII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

В субботу 8 Апр
123;ля, в 8 часов по утру.

Почитаешь ли ты меня хулы достойною, или нет, того я сказать не могу. Но я подтвердила в одном письме первое свое предприятие удалиться тайно от всех в наступающий вторник, в самой тот час, естьли будет возможно, которой означила в предшествующем своем письме. Не сберегши списка, представляю тебе самые мои выражения, которые я весьма еще помню.

Я ему признаюсь откровенно: ,,что мне более не остается другаго средства, для избежания исполнения вымыслов моих друзей, как только оставить сей дом при его помощи..

Я не думала приобресть от него некое уважение столь ясным объявлением; ибо я присовокупила, с таковою же откровенностию. ,,Что естьлиб могла предать себя смерьти, несчитая оное за не простительное злодеяние, то я бы предпочла оное такому поступку, которой будет всеми осужден, естьли я и не ощущаю в собственном моем сердце осуждения онаго.,,

Я ему сказала. ,,Что опасаясь быть подозреваемою, я не отважусь унести других платьев кроме того, которое на мне случится, я должна ожидать, что мне откажут во владении моем от поместья, но в какие бы крайности ни пришла, однако никогда не вознамерюсь требовать правосудия против моего родителя так, чтоб покровительство, коим я ему обязана буду, единому только злощастию предоставлено быть имеет. Однако я имею столько гордости, что никогда не помышлю о браке, не обладая таким имением, которое могло бы учинить меня равною определяемому мне небом мужу, и освободить меня от таких обязанностей; что следственно побег мой не подаст ему ни какой другой надежды, кроме той, которую он уже имеет; и что во всем я сохраню себе право принимать или отвергать его старания, судя по тому мнению, которое я имею о его чувствованиях и поведениях.,,

Я ему сказала. ,,Что наилучшее для меня намерение есть то, чтоб избрать особенной дом в соседстве Милади Лавранс, но различной от её жилища, дабы не думали, что я искала убежища в его фамилии, дабы сие не возпрепятствовало мне примириться с друзьями, что я возьму к себе для прислуг Анну, прежнюю свою горничную женщину, и что Анна Гове одна будет известна,о тайном моем уединении; что же касается до него, то он должен меня немедленно оставить, и удалится в Лондон, или в какое ни есть поместье своего дяди; и что довольствуясь как он обещался одною только перепискою, он никогда не должен приближаться ко мне без моего позволения.

,,Что естьли увижу себя в опасности быть открытою или насильно похищенною, тогда отдам себя в покровительство той его тетке, которая меня примет; но сие случится только в самой крайней нужде, потому что полезнее будет к сохранению доброго имени, употреблять из моего уединения другаго или третьяго человека к примирению с моими друзьями, нежели договариваться с ними открытым образом

,,Я не хочу однако сокрыть от него то, что естьли в сем договоре мои друзья будут требовать, чтоб я лишила его всей надежды, обещаюся их удовольствовать, лишь бы только с их стороны позволено мне было ему обещать, что сколь долго он не будет обязан с какой другой стороны узами брака,то и я не приму руки другаго человека; к сему вымыслу доведена я моею склонностию, к награде его за все те старания, кои он оказывал, и за те худые поступки, которые претерпел ради меня; хотя он должен почитать сам себя, и малое свое старание о сохранении своего доброго имени причиною тех знаков пренебрежения, кои ему оказаны от моей фамилии.

,,Я ему сказала, что в том убежище намерена я писать к Г. Мордену, и возбудить в нем, естьли будет можно, усердие к споспешествованию моих выгод.

Я вхожу в некое изъяснение его замыслов.

Ты легко судить можешь, любезная моя, что немилосердая жестокость, с какою поступают со мною, и сей умышляемой побег, необходимо принуждают меня дать ему отчет о всех обстоятельствах моего поведения, может быть скорее, нежелиб сердце мое мне то позволило.

,,Не должно надеяться, сказала я ему, чтоб Гж. Гове вошла в такие затруднения, ниже стерпела то, чтоб её дочь или Г. Гикман впутались в оные ради меня; что касается до путешествия в Лондон, о котором он мне предлагает, то не знаю ни единого человека в сем великом городе; впрочем я имею о нем столь худое мнение, что когда Гжи. его фамилии не пригласят меня им там сотовариществовать то никогда не приму сего предложения. Я не одобряю также и того свидания, которое он от меня требует особливо когда столь вероятно для него быть должно, что я вскоре его увижу. Но естьли какое ни есть произойдет нечаянное приключение, которое принудит меня оставить предприемлемую поездку, то я могу улучить случай с ним поговорить, и изъяснить ему причины сей перемены.,,

Ты конечно можешь понять, любезная моя, для чего я без всякого сокрытия подала ему сию надежду; я сим намерена привесть его к некоей умеренности, естьли и в самом деле переменю свое мнение. В прочем ты знаешь, что совершенно укорять его было не чем, когда он ономеднись нечаянно свиделся со мною в отдаленном месте.

Наконец ,,я препоручаю себя его честности и покровительству его тетки, как злощастная особа неимеющая другаго звания. Я еще повторяю, (по истинне чистосердечно говоря) сколь мне прискорбно видеть себя принужденною принимать, столь противные моим правилам, и столь вредные моему доброму имени намерения. Я ему назначила, что во вторник пойду в сад; что естьли Бетти будет со мною, то я препоручу ей какое ниесть дело, дабы от себя отдалить; что в четвертом часу он может мне дать знать каким нибудь образом, что находиться у дверях, от коих я немедленно запор вытащу; а прочее оставляю на его попечения.,,

При окончании я присовокупила: что подозрения кажется ежеминутно умножаются со стороны моей фамилии; я ему советую присылать, или приходить как можно почаще к дверям до утра вторника в десятом или одиннатцатом часу; по тому что я еще не отчаяваюсь о какой ниесть перемене, которая может все его меры сделать бесполезными.

О любезная Гове! Какая необходимость принуждает меня к таким приготовлениям! Но теперь уже очень поздо. Как, очень поздо? что значит сие странное рассуждение? Увы! естьлиб я была угрожаема окончить какой нибудь день раскаянием о содеяном преступлении, сколь бы страшно было сказать что очень уже поздо.

В субботу в 10 часов.

Г. Сольмс здесь. Он должен ужинать с новою своею фамилиею. Бетти уведомила меня, что он уже так говорил. При возвращении моем из сада он отважился было еще однажды повстречаться со мною на моем пути; но я тотчас ушла замок, темницу, дабы избежать его виду.

Я весьма любопытствовала во время моей прогулки посмотреть, там ли мое письмо или нет. Я не скажу, что естьлиб его нашла, то конечноб обратно его взяла; ибо я всегда уверена, что не могла бы иначе в сем поступить. Однако как могу я назвать сие своенравие! Видя что оно взято, я начала о том сожалеть, как и вчерашнего утра, не имея другой причины, по мнению моему, как той, что оно более уже не в моей власти сколь сей Ловелас тщателен! Он говорит сам, что сие место служит ему вместо жилища, да и я также сие думаю. Он говорит, как ты увидишь из последнего его письма, что чрез день переодевается в четыре разные платья. Я тем менее удивляюсь, что никто из наших откупщиков его не приметил; ибо не возможное дело, чтоб его вид ему не изменил. Можно также сказать, что как во всех землях по близности парка находщихся, и как бы к оному принадлежащих нет ни какой тропинки, покрайней мере в саду и валежнику то по сему туда весьма редко ходят.

С другой стороны, я примечаю что мало наблюдают мои прогулки по саду птичника. Их Иосиф Ломан, которому как кажется поручено сие дело, не очень беспокоит себя такими надсматриваниями. В протчем, они повидимому полагаются, как тетка моя Гервей мне сказала, на худое мнение, кое старалися мне подать о свойстве Г. Ловеласа, которой, как они думают, легко может в меня внушить справедливую к нему недоверчивость. Присоедини к тому, что старание, которое, как все знают, имею я о сохранении доброго имени, подают им другую безопасность. Без столь сильных причин, со мною никогда бы не поступили с такою жестокостию, подавая однако мне всегда случай избавиться от них бегством, естьлиб я расположена была оным возпользоваться, и их уверенность в сих двух последних причинах была бы весьма основательна, естьлиб они хотя несколько меня щадили и не поступали бы столь жестоко. Но может быть они не помнят о задних дверях, которые редко отворяются, ибо из них вход идет в пустое место, да при том и сделаны они за густым буковником.

В прочем, я не знаю другаго места, которым бы можно было выдти, не опасаеся быть примеченною, выключая зеленой аллеи, которая находится позади дровяного двора: но надлежит туда сходить с верхней площадки, которая окружает птичной мой двор с той же стороны. Все прочия части сада приметны, ибо он обведен решетником, окружности коего вновь усажены вязовыми и липовыми деревьями, по тому не довольно еще скрытны. Большая куртина, кою ты знаешь, кажется мне удобнейшею из всех мест, которое бы могла я избрать для исполнения важнейших моих намерений. Она недалеко находится от задних дверей, хотя она и в другой аллеи. Не будут удивляться, естьли я там останусь, потому что я всегда оное место любила. Когда пройдут большие жары, то никто туда для холоду там бываемого не ходит. Когда ощущали ко мне некую нежность, то беспокоились естьли я иногда там замешкаюсь. Но теперь весьма мало беспокоятся о моем здоровье. Своенравие, сказал вчерась мой брат, есть твердой щит.

С горячайшими твоими молитвами прошу я от тебя, дражайшая моя подруга, одобрения или осуждения о моих поступках. Еще можно взять обратно данные мною обязательства.

Кларисса Гарлов.

Под надписью написано корандашем: как можешь ты присылать своего посланца с пустыми руками?

Письмо LXXXIV.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В субботу после обеда.

Твое письмо, писанное в десятом часу утра, уверяет меня, что оно не долго лежало на условленном месте, когда Роберт туда пришел. Он весьма поспешно принес мне оное, и я получила его выходя из за стола.

В том состоянии, в коем ты находишься, конечно справедливо хулишь меня, что присылаю моего посланца с пустыми руками; но сие то состояние, сие самое критическое состояние и есть причиною моего замедления. По истинне, рассудок мой не открыл мне ничего такого, чем бы могла тебе помочь.

Я тайно употребила все свои старания, дабы доставить тебе способ оставить замок Гарлов, не показывая того, что вмешиваюсь в обстоятельства твоего ухода; поелику я знаю, что кто обязывает кого самым делом, и огорчает способом сего обезательства, то тем только в половину обязывает. В прочем, подозрения и беспокоствия моей матери, кажется, ежеминутно умножаются. Она в том утверждена частыми посещениями дяди твоего Антонина, которой беспрестанно ей повторяет о наступающем заключении всего дела, и надеется еще, что её дочь не будет противоборствовать её хотению к послушности. Я уведомилась о сих подробностях такими средствами, коих я им не могла открыть, не подвергнувшись необходимости на делать более шуму, нежели требовалось и для того и для другой. Мы в том не имеем нужды с матушкою, дабы ежечастно спорить между собою.

Не имея довольно времени, и лишенная по не отступным твоим прозьбам удовольствия тебе сотовариществовать, я нашла более трудности, нежели чаяла в доставлении тебе коляски. Естьлиб ты меня не принуждала покорствовать во всем моей матушке; то такую услугу весьма бы легко оказать тебе могла. Я в состоянии бы была под самым малейшим предлогом взять нашу карету, приказать в оную заложить пару лошадей, естьли бы я то заблагоразсудила, и отослать ее из Лондона обратно, так что никтоб не знал о жилище, которое бы нам угодно было избрать. О! Естьли бы ты на то согласилась! Право, ты надмеру уже разборчива.

В теперешнем своем состоянии не ужели думаешь ты, что не лишишься обыкновенного своего спокойствия и можешь ли ласкаться чтоб, тебя несколько не смутило растройство, которое ежеминутно угрожает твоему дому разрушением? Естьлиб ты могла укорять и почитать себя виновницею своих нещастий; то бы я может быть о том совсем иначе судила. Но когда всем известно, от чего произходит все сие зло; то надлежит на твое состояние смотреть совсем другими глазами.

Как можешь ты почитать меня щастливою, когда я вижу мою мать столько же склонною к гонителям любезнейшей моей подруги, как твоя тетка, и все прочие участники жестокостей твоего брата и твоей сестры, а все по наущению глупаго и странного твоего дядюшки Антонина, которой старается, (глупая голова) удержать ее в мыслях её недостойных, дабы устрашить меня таким примером? Да и нужноль что более для возбуждения во мне гнева, и оправдания того желания, которое я имею ехать вместе с тобою, когда наша дружба всем уже известна? Так, любезная моя, чем более я рассуждаю о важном сем случае, тем более уверяюсь, что твоя разборчивость весьма излишна. Не полагают ли уже они, что твое упорство произходит от моих советов? Не под сим ли предлогом прервали они нашу переписку? и естьли сие до тебя не касается; то имеюль я хотя малую причину заботиться о том. что они думают?

В прочем какого должна я опасаться нещастия от такого поступка! Какой стыд! Какое безчестие! Думаеш ли ты, чтоб Гикман сей случай употребил к тому, дабы меня оставить; да естьли бы он то и мог сделать, то должнали я о том больше печалиться? Я утверждаю, что все те, которые имеют душу, конечно будут тронуты столь изящным примером истинной дружбы в нашем поле.

Но я бы привела свою матушку в великую печаль. Сие возражение весьма сильно. В прочем причиню ли я ей более досады, нежели сколько от нее претерпеваю, когда вижу ее управляему человеком такого свойства, как твой дядя, которой не для чего иного ежедневно сюда приходит, как токмо для устроения новых нещастий любезной моей подруге? Им же обоим сие обратиться во вред, когда они одинакое намерение имеют. Брани меня, естьли хочешь, мне в том нужды нет.

Я сказала, и смело повторяю, что такой поступок принесет великую честь твоей подруге. Еще не весьма поздо, естьли ты позволить; то я лишу Ловеласа чести тебе служить, и завтра в вечеру, или в понедельник, но прежде того времени, которое ты ему означила, буду дожидаться у дверей твоего сада с каретою или носилками. Тогда любезная моя, естьли наш уход будет столь успешен, как я того желаю, то мы предложим им договоры, да еще и такие, какие нам угодно будет. Моя матушка весьма станет желать увидеться с своею дочерью, я тебя в том уверяю. Гикман по моем возвращении заплачет с радости, или я сделаю так, что он будет плакать с печали.

Но ты столько досадуешь на мое предложение и столь плодовита в рассуждениях служащих к подтверждению своих мнений, что я уже опасаюсь более тебя к тому понуждать. Однако сделай милость, рассуди о том обстоятельнее, и рассмотри, не лучше ли ехать тебе со мною, нежели с Ловеласом. Разсмотри, и рассуди о всем, можешь ли ты преодолеть свои сомнительства о сохранении твоего доброго имени. Чем можно укорить женщину спасающуюся побегом с другою женщиною, в том единственно намерении, чтоб избежать сего пола людей? Я прошу тебя единственно вникнуть в сию мысль, и естьли можешь истребить в себе всякое сомнение касающееся до меня; то прошу тебя, решись на оное. Вот все то, что я хотела сказать тебе о сем мнении. Теперь рассмотрю я другия места твоих писем.

Без сомнения придет то время, когда я в состоянии буду читать трогательные твои повествования без той нетерпеливости и без той сердечной горести, коей я теперь преодолеть не могу, и которую бы конечно изьявляла в своих письмах, естьлиб мои рассуждения касалися до всех тех обстоятельств, о коих ты мне пишешь. Я страшусь подать тебе и малейшего Совета. Или сказать то, чтобы я сделала, будучи на твоем месте, естьли ты всегда будешь отвергать мои представления. Сколь бы мне было прискорбно, естьлиб от того случилось тебе какое нещастие! Я никогдабы себе того не простила. Сие рассуждение весьма умножило то замешательство, в котором я находилась, когда хотела тебе писать в нынешнее время, в кое приближается решение твоего жребия, и в кое отвергаешь ты средство приличествующее сумнительному твоему положению. Но я уже сказала, что не буду тебе говорить о том более. Однако еще скажу одно слово, за которое брани меня сколько тебе угодно. Естьли в самом деле случится тебе какое нещастие, то я во всю мою жизнь буду обвинять в том свою матушку. Не сомневайся, чтоб я не обвиняла ее в том, да может быть и самую тебя, естьли не примешь моего представления.

Вот единый совет, которой я тебе подать могу в твоем состоянии: естьли ты поедешь с Г. Ловеласом; то при первом случае с ним совокупись браком. Разсуди, в какое бы место вы ни удалилися; но вся фамилия вскоре узнает, что по его тщанию и с ним вместе оставила ты родительской дом. Правда, ты можешь держать его несколько времени во отдалении, пока не расположены будут нужные к тому условия, и пока не будешь удовольствована другими разпоряжениями, коих исполнения пожелаешь. Но сии рассуждения должна ты менее уважить, нежели другой кто в подобных обстоятельствах находящийся; потому что при всех недостатках, кои ему приписывают, никто не укоряет его, чтоб не имел он довольно великодушия; потому что по прибытии Г. Мордена, которой почести обязан отдать тебе справедливость в качестве исполнителя последней воли твоего деда, ты конечно вступишь во владение твоего поместья; потому что он с своей стороны имеет великое имение; потому что вся его фамилия тебя почитает, и чрезвычайно желает вступить с тобою в родство; по тому что он сам совершенно хочет взять тебя без всяких условий. Ты видишь, как он всегда пренебрегал богатство своих родственников; сей недостаток почитаю я извинительным, которой при том может быть не без благородства. Я думаю, что он лучше бы согласился взять тебя без всякого приданого, нежели быть обязану тем, коих он столькоже причину имеет любить, сколько и они могут ему желать добра. Не говорено ли тебе, что и самый его дядя не мог склонить сего горделивого человека, принять от него хотя малейшую милость.

Все сии причины уверяют меня, что ты не много должна колебаться о условиях. И так мнение мое такое, что естьли ты с ним поедешь, то ни мало ни отлагай брачного обряда и приметь, что тогда он должен будет судить о времени, в которое он может тебя оставить в безопасности.

Разсуди о том обстоятельнее. Вся твоя разборчивость должна быть недействительна в ту минуту, когда оставишь дом своего отца. Я довольно знаю, что должно думать о сих не извинительных людях, кои внимая только одной своей страсти, не уважая благопристойности, оставляют своих родителей, и спешат в объятия мужа; но тебя никогда не будут подозревать в таковых изступлениях. Я повторяю, что с человеком такого свойства, как Ловелас, честь твоя требует, чтоб согласясь отдаться в его власть, не отлагать брачного союза. Я уверена, что пиша оное не имею нужды подтверждать более сего мнения.

Ты стараешься извинять мою матушку? Горячая моя дружба не допущает меня согласиться на твои рассуждения. Нет в том хулы достойного, говоришь ты, естьли отрицаешь то, что не составляет настоящего долга. Сие правило подвержено многим изъятиям, когда оно соображено будет с дружбою. Естьлиб требуемое дело было большей или равной важности для того, от кого оно зависит; то может быть заслуживало бы оно рассуждения. Мне кажется, что в том участвовали бы собственные выгоды, когдаб требовали от своего друга такой милости, которая подвергнула его тем же неудобствам, от коих желают избавиться. Сим бы самим по собственному своему примеру подалиб мы ему причину и с большим еще основанием платить нам за оное отказом, и презирать столь ложную дружбу. Но естьли бы нестрашась многаго для самих себя, могли мы освободить нашего друга из величайшей опасности: то учиненной отказ во оном явил бы нас недостойными качества друга. Я не хотелаб о том и помыслить.

Я обманулась, естьли и твое мнение не такое же как и мое; ибо тебе самой обязана я сделать сию отличность в таких обстоятельствах, в коих ты должна вспоминать, что она вывела меня из величайшего замешательства. Но ты по своему свойству всегда извиняешь других, ни мало не рассуждая о самой себе.

Я должна признаться, что естьлиб сии извинения в недеятельности, или в отказе какого друга, произходили от другой какой женщины, а не от тебя, в столь важном для нее случае, и которой столь не важен в сравнении тех, от коих она желает получить покровительство, то я, которая, как ты часто приметить могла, всегда доходила от действий к причинам, начала бы подозревать ее в тайной какой нибудь склонности, по которой смущаясь при всех неудобствах была бы более еще беспристрастна, нежели каковою казаться хотела, в рассуждении успеха того, чего требует.

Разумеешь ли меня, любезная моя? Тем лучше для меня, естьли ты сего не разумеешь; ибо я опасаюсь, чтоб за такую, вдруг представишуюся мне мысль, не стала ты мне выговаривать, как то и прежде в подобном случае учинила. ,,Нельзя удержаться, сказала ты мне, чтоб не показать своей проницательности, хотя и на щет той нежности, которая есть долг дружбы и благоприязни.,, К чему служит, говоришь ты мне, познавать свои недостатки, естьли не стараться от них исправиться? Согласись, любезная моя. Но разве ты не знаешь, что я была всегда не учтива и всегда имела нужду в снисхождении. Я также знаю, что любезная моя Кларисса всегда оное мне оказывала; сие то меня ныне успокоевает. Она небезъизвестиа, сколь далеко простирается моя к ней любовь. По истинне, любезная моя, я тебя люблю более самой себя. Поверь сим словам, и следственно рассуди, сколько я смущаюсь таким сумнительным состоянием, в каком ты теперь находишься! Такая то есть сила того чувствия, которое меня принудило обратить на тебя мое суждение, то есть, о том философическом свойстве, и о той удивительной строгости, которую ты против самой себя употребляешь и которая тебя оставляет, когда ты рассуждаешь о делах других.

Я желаю и беспрестанно молить буду щедрые небеса, дабы извели тебя из такого искусу без всякого омрачения той твоей чести, которая до сего времени столь была чиста как твое сердце; сии желания единые молитвы мои, не прерываю ни на минуту, и стократно повторять буду, предая себя вечно к твоим услугам.

П. С. Я очень торопилась к тебе писать, и не менее поспешаю отослать с сим письмом Роберта, дабы ты в таком сомнительном состоянии имела довольно времени рассудить о том, что я объяснила тебе о тех двух предложениях, кои мне кажутся наиважнейшими. Я представлю тебе оные в двух словах.

,,Не лучшели решишься ты ехать с особою одного с тобою пола, с твоею Анною Гове; нежели с мущиною, с Г. Ловеласом?

Положим, что ты с ним поедешь.

,,Не должна ли ты, как можно скорее, совокупиться с ним браком?

Письмо LXXXV.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

В субботу по полудни, пред получением прошедшего письма.

Не долго медлил он ответом. Его письмо совсем извинительное, естьли я могу оное так назвать.

,,Он обязывается быть мне покорным во всем. Он одобряет все то, что я предлагаю, наипаче выбор особенного жилища. Етот способ весьма для него благополучным кажется; ибо тем можно избежать всех людских разговоров. Впрочем он уверен, что судя по поступкам, кои над собою вижу, я могла бы принять покровительство его тетки, ни мало не опасаясь помрачить доброго своего имени. Но все все, чего я ни желаю, и что ни приказываю есть верховным ему законом, и без сомнения наилучшее средство к сохранению моей чести, в коем как я увижу, он принимает такое же участие, как и я. Он меня уверяет только, что все его сродственники весьма хотят обратить себе в пользу мои нещастия, дабы оказывать мне всевозможное свое почтение, и приобресть себе правы над моим сердцем нежнейшими и рачительнейшими услугами, щастливы они будут, когда возмогут каким нибудь образом споспешествовать благополучию моей жизни.

,,Он отпишет сего дня к своему дяде и обеим своим теткам, что надеется теперь видеть себя благополучнейшим из всех человеков, естьли не лишится сей надежды своим проступком; поелику та единая особа, от коей зависит все его благополучие вскоре избавиться от опасности быть женою другаго, и что она ни чего не может предписать такого, чего бы он не обязан был исполнить.

,,Он начинает ласкаться с самого того времени, как я подтвердила принятое мною намерение, в последнем письме, что ничего не остается ему уже опасаться, разве мои друзья переменят свои поступки; но он весьма уверен, что они никогда того не сделают. Теперь то вся его фамилия, принимающая участие во всех его выгодах с таким усердием и приязнию, начинает хвалиться тем щастием, которое, глазам их представляется. Видишь ли с каким искуством старается он утвердить меня в моем намерении..

,,В рассуждении имения он усильно меня просит ни мало об оном не беспокоиться. Его богатство будет для нас весьма довольно. Он получает пятдесят тысячь ливров верного ежегодного дохода, и без всякой остановки; может быть он больше сим одолжен своей гордости, нежели добродетели; его дядя намерен присовокупить к оным еще двадцать пять тысячь в день его бракосочетания, и подарить ему по его выбору один из своих замков в Графстве Гертфордском или в Ланкастре. От меня будет зависеть, естьли я желаю, увериться на всех сих представлениях прежде, нежели войду с ним в другия обязательства.

,,Он мне говорит, что о платьях я должна наименее всего беспокоиться; что его тетка и двоюродные сестры конечно постараются сообщить мне все такие надобности, так как и он почтет за чувствительнейшее удовольствие и величайшую честь представить мне все протчее.

,,Что касается до успеха совершенного примирения с моими друзьями; то он будет управляем во всех своих делах собственными моими желаниями, и что он знает, сколько сие дело важно.

,,Он опасается, что время непозволит ему доставить мне, как он то обещал, в сотоварищи девицу Шарлоту Монтегю в С. Албас; ибо он уведомлен, что у ней чрезвычайно болит горло, и потому не можно выходить ей из своей горницы; но как скоро она выздоровеет, первое его рачение будет состоять в том, дабы привести ее с своею сестрою в мое убежище. Оне приведут меня обе к их теткам, или их теток ко мне, как мне угодно будет. Оне будут мне сотовариществовать в поездке в город, естьли я имею охоту туда ехать и во все то время, которое угодно мне будет там прожить, они не будут оставлять меня ни на одну минуту.

,,Милорд М.... не преминет употребить мои досуги и приказы к отданию мне почтения, и явно или скрытно, как мне за благо рассудится. Он же когда увидит меня в безопасном месте, хотя в недрах своей фамилии, или в том уединении, которое я предпочитаю; то принудит себя меня оставить, и никогда ко мне не появится без моего позволения. Вовремя нездоровья двоюродной своей сестры Шарлоты, он вздумал, говорит он, заменить её место своею сестрою девицею Патти, но сия девица робка и еще больше может умножить наше смущение.,,

И так любезная моя, предприятие как ты видишь, требует великой смелости и отважности. Так, так, оно того требует. Увы! что должно предпринять?

Кажется он сам уверен, что мне весьма нужно иметь в сотовариществе какую ниесть особу нашего пола. Не мог ли бы он обещать мне покрайней мере одну из своих теток? Боже милостивый, что должна я предпринять!

При всем том, как бы я далеко не поступила но я еще не усматриваю чтоб было очень поздо оставить все оное: естьли я сие намерение оставлю, то должно думать, что я в великой ссоре с ним буду. Но что от того произойдет? естьлиб я предвидела хотя некое средство к избавлению себя от Сольмса; тоб ссора с Ловеласом, котораяб открыла бы мне путь к девической жизни, была бы величайшим моим желанием. Тогда бы я недоверялася всему его полу; ибо размышляю только о смущении и печалях, которые приносит он нашему полу: и когда единожды обязаны бывают между собою браком; то что остается инное, как не принуждение ступать нежнейшими ногами по тернию, самому колючему, даже до самого конца пути.

Мое замешательство ежеминутно умножается; чем более я о том думаю, тем менее вижу средств избавиться от онаго. Мои сомнительства умножаются, чем скорее время протекает, и пагубный час приближается.

Но я хочу сойти в низ и прогуляться по саду. Я отнесу сие письмо на условленное место, вместе со всеми его письмами, выключая двух последних, которые я положу в первой свой пакет, естьли я буду столь щастлива, что могу еще к тебе после сего писать. Между тем, любезная моя приятельница.... Но какой предмет могу я поручить твоим молитвам? И так прощай. Естьлиб мне токмо позволено было сказать тебе прости.

Письмо LXXXVI.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

В ответ на письмо LXXXIV

В Воскресенье 9 Апреля в вечеру.

Не думай, любезнейшая моя приятельница, чтоб вчерашнее твое рассуждение, хотя и заключает в себе самую большую строгость, какой я никогда не видала от беспристрастной твоей любви, привело меня хотя в малейшее против тебя негодование. Сие подвергло бы меня величайшей неудобности, какая видна в сане королей, то есть, лишилобы меня средства быть уведомляемою о своих погрешностях и от оных исправляться, и следственно отняло бы у меня драгоценнейший плод горячей и искренной дружбы. С каким блеском и чистотою священное сие пламя должно возгараться в сердце твоем, когда ты укоряешь нещастную, что менее имеет попечения и собственном своем деле, нежели ты сама по тому, что она старается оправдать тех, кои не разположены подать ей свою помощь? Должна ли я хулить тебя за сию горячность, или не должна ли еще взирать на оную с удивлением?

Однако, опасаеся чтоб ты не утвердилась еще более в том подозрении, которое бы сделало меня неизвинительною, естьлиб оно имело какое ниесть основание, должна я объявить тебе, дабы отдать самой себе справедливость, что я не знаю, скрывает ли мое сердце в себе сию тайную склонность, которую по твоему мнению всякая бы другая женщина, выключая меня, в себе питала. Я также ни мало не мышлю, чтоб была более беспристрастна, нежели кажусь в рассуждении благополучиаго исполнения того, чегоб я надеялась от твоей матушки. Но я почитаю за долг ее извинить, не инным чем, как по сей единой причине, что как она совсем других лет, нежели я, и притом мать любезнейшей моей приятельннцы, то и не могу я ожидать от нее таких чувствований дружбы, как от её дочери. Но я ей обязана, токмо почтением и уважением, котороеб весьма трудно было согласовать с тою сладостною благоприязнию, которая составляет один из необходимейших и священнейших узов, соединяющим наши сердца. Я могу ожидать от любезнейшей моей Анне Гове то, чего не должно надеяться получить от её матери. В самом деле, не страннолиб было, когдаб опытная женщина подвергла себя какой-нибудь укоризне, за то только, что внимала собственному своему рассудку, в таком обстоятельстве, в котором не могла она сообразоваться с желаниями другаго, не оскорбя той фамилии, к коей она всегда оказывала дружбу и не возстав против прав родителей над своими детьми, наипаче когда она сама есть мать такой дочери, (позволь мне сие сказать) коей пылкого и изящного свойства она опасается. Матерний страх поистинне заставляет ее рассуждать более о твоей молодости, нежели о благоразумии; хотя она и равно, как и все, знает, что твое благоразумие несравненно превосходит твои лета.

Но я хочу рассмотреть те два предложения в твоем письме, помянутые которые мне столь же важны кажутся, как и тебе.

Ты меня спрашиваешь, не должнали я решиться ехать лучше с особою моего пола, с любезною моею ,,Анною Гове, нежели мущиною, с Ловеласом?,,

,,Положим что я с ним поеду, не должнали я, как можно скорее соединиться с ним браком.,,

Ты знаешь, любезная моя, по каким причинам я отвергаю твои представления, и для чего весьма желаю, чтоб ты ни мало не участвовала в таком предприятии, к которому единая токмо жестокая не обходимость удобна была меня привесть и в коем бы ты не могла принести равного со мною извинения. В таком случае, конечно твоя матушка имела бы причину беспокоиться о нашей переписке, естьли бы произшествие оправдало её опасение. Естьли мне трудно согласовать с моею должностию мысль избавиться бегством от жестокости моих друзей; то чем ты можешь извиниться, оставя мать исполненную к тебе милости? Она страшится, чтоб горячая твоя дружба не вовлекла тебя в какие непристойности; а ты, дабы наказать за подозрение тебя оскорбляющее, ты желаешь показать ей и всем, что своевольно ввергаешься в величайшее заблуждение, коему только пол наш подвержен быть может. Я тебя вопрошаю любезная моя, думаешь ли ты, чтоб достойно было твоего великодушие пускаться в заблуждение, потому только, что твоя мать почитает себя весьма щастливою, опять тебя видеть с собою.

Я тебя уверяю; что не смотря на те причины, которые принуждают меня к пагубному сему поступку, я желала бы лучше подвергнуться всем жестокостям со стороны моей фамилии, нежели видеть тебя спутницею в моем побеге. Не думаешь ли ты, чтоб должно было для меня желать усугубить мой проступок в глазах публики, такой публики, которая как бы я невинною себя нещитала, никогда не почтет меня оправданною теми жестокими поступками, которые я претерпеваю; по тому что ей не все оные известны.

Но дражайшая и нежнейшая моя подруга, знай, что ни ты ни я, не учиним такого поступка, которой бы был не достоин как одной, так и другой. То мнение, которое ты подаешь в двух своих вопросах, ясно мне показывает что мне того делать не советуешь. Мне кажется что в сем то смысле желаешь ты, чтоб я оные приняла; и я весьма тебя благодарю, что убедила меня с толикою же силою, как и учтивостию.

Для меня составляет некое удовольствие, что рассуждая о всем в таком знаменовании, начала колебаться пред получением последнего твоего письма. И так, объявляю тебе, что я по оному совершенно решилась не уезжать, или покрайней мере не уезжать завтра.

Естьли на успех надежды, какую имела я на твою матушку, могла я взирать равнодушно, или дабы сказать короче, что мои склонности винны, то конечно все поступят со мною с меньшею пощадою. И так, когда ты мне вторично представляешь, что я должна оставить всякую разборчивость в самую ту минуту, как оставлю дом моего отца когда ты даешь мне разуметь, что надлежит оставить на рассуждение Г. Ловеласу, когда может он оставить меня в безъопасности, то есть дать ему волю избирать то или другое, или оставить меня или нет: то тем приводишь меня в размышление, ты открываешь мне те опасности, коих невозможно мне будет миновать, сколь долго решение дела от меня зависеть будет.

Между тем как я рассуждала о своем побеге не иначе, как о средстве избавиться от Г. Сольмса; когда я наполнена была тем мнением, что мое доброе имя весьма уже помрачилось, когда я была в заключении, и когда могла всегда или то или другое предприять, то есть или выдти замуж за Г. Ловеласа, или совершенно от него отрещися, то какуюб отважность ни находила в сем поступке, но представляла себе; что по жестокостям, кои над собою вижу, он мог бы быть извинителен, естьли не в глазах фамилии, то покрайней мере в моих собственных, и беспорочен бы был пред судилищем собственного моего сердца; сие есть такое благополучие; которое я предпочитаю общему о мне мнению. Но похуля тот непристойной жар некоторых женщин бегущих из своего дома к жертвеннику; положивши с Ловеласом, нетокмо сделать отсрочку, но и иметь свободу принять или отвергнуть его руку; изтребуя от него, чтоб он меня оставил, как скоро увидит меня в безопасности, (коею как ты однако примечаешь он должен разполагать,) возложа на него все те законы покоим не можно бы было более отменить времени, естьли бы я пожелала соединиться с ним браком как скоро буду в его руках; ты видишь любезная, моя, что мне не остается другаго средства как то, чтоб с ним не ехать.

Но как можно его успокоить после сей перемены? Как? Разве представить в достоинство преимущество моего пола. Прежде бракосочетания я не усматриваю никакой причины его оскорблять. Впрочем не сохранила ли я свободы оставить перьвые свои намерения, естьли то рассужу за благо? К чему бы послужил вольной выбор, как я то приметила в рассуждении твоей матушки, естьли те, коим отказывают или коих изключают, имели право на то жаловаться? Нет такого разумного человека, которой бы мог принять за худо, естьлиб женщина, которая обещается итти за муж, но не сдержит своего обещания, когда по здравом рассуждении убеждена будет, что по безразсудности хотела вступить в такие обязательства.

И так я решилась выдержать то мучение, которым угрожают мне в наступающую середу, или может быть во вторник в вечеру, должна я сказать; естьли мой батюшка не оставит намерения принудить меня прочитать и подписать перед ним все статьи. Вот, вот, любезная моя, ужаснейшее из всех моих мучений. Естьли меня насильно принудят подписать во вторник в вечеру; тогда, о праведное небо! Все то, что меня страшит, должно на другой день само собою последовать. Есть ли же я получу моими прозбами, может быть обмороками, и изступлениями (ибо по столь долговремянном изгнании единое присудствие моего отца приведет меня в ужасное движение) ежели мои друзья оставят свои намерения, или по крайней мере отложит на одну неделю, хотя на два или на три дни; то наступающая середа покрайней мере тем менее будет для меня ужасна. Без сомнения мне отсрочат еще на несколько времени, дабы дать мне вникнуть во все дело основательнее, и рассудить самой с собою. Прозба, которую я на то употреблю, ни мало не будет изъявлять моего обещания. Как я не стану прилагать ни малейших усилий к своему избавлению; то и не могут подозревать о сем намерении; и так в крайной опасности я всегда могу убежать. Госпожа Нортон должна проводить меня в собрание: с какою гордостию с нею ни поступают; но она будет меня весьма сильно защищать. Может быть тогда будет она вспомоществуема теткою моею Гервей. Кто знает, чтоб и моя матушка не смягчилась? Я брошусь к ногам всех моих судей. Я буду обнимать у каждого колена, дабы тем привлечь к себе некоторых друзей. Некоторые из них и прежде избегали моего вида, боясь чтоб не быть тронутыми моими слезами. Неможноли по сему надеятся, что не все они будут нечувствительны? Совет поданной моим братом, дабы изгнать меня из дому, и предать меня злобному жребию моему, может быть возобновлен и принят. Нещастие мое будет от того не больше со стороны моих друзей, и я почту за величайшее благополучие не оставлять их единственно для своего проступка, дабы искать другаго покровительства, которого тогда должно просить прежде от Г. Мордена, нежели от Г. Ловеласа.

Одним слом я ощущаю в сердце моем не столь ужасные предчувствования когда о сем размышляю, как тогда, когда намерялась принять другое покровительство; и в принужденом намерении, движения сердца суть не инное что, как совесть. Самый мудрый из всех человеков так оные именует. (* Кларисса повидимому говорит о сочинителе Еклезиаста, в котором можно найти сие изречение.)

Я прошу любезная моя, извинить меня за такое множество рассуждений моих. Я здесь останавливаюсь, и хочу написать отзывное письмо к Г. Ловеласу. Пусть он сие дело примет, как хочет. Сие будет новым опытом, которому мне нимало не жаль подвергнуть его свойства, и которой впрочем для меня чрезвычайно важен. Разве он мне не обещал совершенной преданности моей воле, естьли я и переменю умышляемое с ним намерение.

Клар. Гарлов.

Письмо LXXXVII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

В воскресенье 9 Апреля по утру.

Кажется что никто не хочет сего дня идти в церьковь. Может быть чувствуют, что не могут надеяться благословения Божия на столь мерзостные свои умыслы, и смею сказать, столь жестокия.

Они думают, что я имею какой нибудь умысел. Бетти осмотрела мои шкафы. Я ее застала в сем упражнении по возвращении моем из сада, куда я отнесла, любезная моя, мое письмо к Ловеласу; ибо я к нему писала. Она переменилась в лице, и я приметила её смущение. Но я удовольствовалась сказать ей, что я должна привыкать ко всяким поступкам, и что поелику ей такое дано повеление, то и почитала ее довольно оправданною.

Она мне призналась, в своем замешательстве, что предложено было прекратить мои прогулки, и что объявление, которое она мне сообщит, не будет относиться к моему вреду. Некто из моих друзей, сказала она, представил в мою пользу, что не должно отнимать у меня последней вольности; что когда угрожали насильно отвесть меня к моему дяде; то Г. Ловелас весьма ясно дал знать, что я ни как не думаю бежать с ним добровольно, и естьлиб имела сие намерение; то бы не столь поздо начала к тому готовиться, что неотменно бы можно было как нибудь приметить. Но из того также заключают, что не должно сомневаться, дабы я наконец на их мнения не согласилась; и естьли вы не имеете сего намерения, продолжала сия смелая девка; то ваш поступок, сударыня, мне весьма странным кажется. Потом дабы выправиться из того, что она проболтала, говорила мне,, вы столь далеко простерлись, в своих поступках, что теперь вы в замешательстве находитесь, как бы без стыда от всего отделаться. Но я думаю что в среду в полнем собрании, вы дадите руку Г. Сольмсу; и тогда по тексту Пастора Брант, в последней его проповеди, будет радость велия на небеси.,,

Вот, что писала я к Г. Ловеласу. ,,Важнейшие для меня причины, коими и он будет весьма доволен когда их узнает, принуждают меня оставить свое предприятие; что я надеюся щастливого оборота во всех делах и без того поступка, который не инным чем, как крайнею необходимостию оправдан быть может. Но он должен быть уверен что я прежде умру, нежели соглашусь быть женою Г. Сольмса.,,

И так я приготовляюсь выдержать все его восклицания. Но какой бы ответ ни получила; однако менее его страшусь, нежели тех произшествий какими угрожают меня во вторник или среду. От сего то происходят те ужасы, кои единственно занимают мои мысли и кои приводят в трепетание мое сердце.

В воскресенье в 4 часа после полудни.

Письмо мое еще не взято! Естьли к нещастию он о нем и непомышляет, и не увидя меня завтра в назначенном часу осмелится сам сюда придти, в том сомнении, не случилось ли чего со мной; то что должна я тогда делать, Боже милостивый! Увы! любезная моя, какое дело имею я с сим полом! Я, которая жила столь щастливо, пока его не знала.

В Воскресенье в 7 часов в вечеру.

Я еще нашла там свое письмо! он может быть занят приготовлениями своими для завтрешного дня. Но у него есть люди; он мог бы их к тому употребить.

Неужели почитает он себя столь во мне уверенным, что по учинении намерения он ни о чем и думать не хочет, даже до самого исполнения оной? Он знает как меня присматривают. Он не без известен и о том, что может нечаянно произойти со мною. Я могу впасть в болезнь, за мной станут присматривать с большею осторожностию. Наша переписка откроется. Он принужден будет переменить нечто в своем намерении. Насильственные средства могут совершенно уничтожить мои намерения. Новые сомнения могут меня остановить. На конец, я могу найти другой какой легчайшей к избавлению себя способ. Его нерадение чрезвычайно меня удивляет! Однако я не возму обратно своего письма. Естьли он получит его до означенного часу; то избавит меня от труда объявить ему лично, что я переменила свое мнение, и всех тех споров, кои бы надлежало с ним иметь в рассуждении сего дела. В какое бы время он его не взял или получил, но число коим оно означено ему покажет что он мог бы и ранее его получить; и естьли для короткого времени, которое ему остается, окажет он какие непристойности, то я весьма за то буду на него досадовать.

В Воскресенье в 9 часов.

Друзья мои положили, как я то узнала, уведомить Госпожу Нортон, чтоб она во вторник приехала сюда, и препроводилаб всю неделю со мною. Ей будет поручено стараться всеми силами меня убедить; и когда наши замешательства кончены будут насильственными средствами, то ей тогда поручено меня будет утешать и советовать мне, дабы терпеливо сносила свою участь. ,,Они ожидают, сказала мне наглая Бетти, что я падать буду в беспрестанные обмороки, содрагаться и испускать жалобы и крики. Но вся фамилия заранее к тому приготовится, а тем и все явление кончиться, все решиться: я и сама собою одумаюсь, когда узнаю, что нечем уже более сему пособить.

В понедельник в 7 часов по утру.

О любезная моя! Письмо лежит еще там, так как я его положила.

Возможно ли, чтоб он почитал себя столь уверенным в получении меня? Он может быть воображает, что я не имею смелости переменить намерения своего. Я хотела бы, чтоб никогда с ним не зналась. Теперь то усматриваю я сей отважной поступок со всеми теми следствиями, которые вся фамилия из того заключать может, естьлиб я сама была в том виновною. Но что должна я предпринять, естьли он придет сего дня в условленной час для нашего свидания. Есть ли он придет не получа письма, я обязана с ним видеться, а иначе он непременно заключит, что со мною что нибудь произошло, и я уверена, что он в тот же час придет в замок. Не менее известно и то, что будут его там озлоблять, и какие от того могут произойти следствия! Впротчем, я почти решилась, есть ли принуждена буду переменить свое мненье при первом случае с ним увидеться, и изъяснить, ему мои причины. Я не сомневаюсь чтоб оне ему чрезвычайно не были угодны... Но лучше ему ехать в досаде после свидания со мною, нежели мне самой удаляться от родственников не довольною самой собою и безразсудным своим поступком.

Впротчем хотя он времяни весьма мало имеет, но может еще прислать и получить мое письмо. Кто знает, может быть он удерживаем каким ниесть случаем, по которому можно его и извинить? когда я неоднократно его в надежде обманывала для простого свидания, то не возможно, чтоб он не любопытствовал узнать, не случилось ли чего нибудь, и тверда ли я в важнейшем для него случае. С другой стороны, как я ему подтвердила отважное мое решение вторым письмом, то начинаю опасаться, что он в том усумнился.

В девять часов.

Двоюродная моя сестра Гервей принесла ко мне, когда я возвратилась из сада. Она весьма проворно всунула мне в руку письмо, которое я тебе посылаю. Ты из оного узнаешь её простосердечие.

ЛЮБЕЗНЕЙШАЯ СЕСТРИЦА.

Я уведомилась от одной особы которая считает себя в том совершенно сведующею, что в среду по утру неотменно обвенчают тебя с Г. Сольмсом. Может быть мне учинена сия доверенность единственно для того, чтоб меня опечалить; ибо я сие узнала от Бетти Барнес, которую почитаю я за самую наглую девку. Однако она говорила, что венечиая записка получена, и просила меня никому о том не сказывать; она меня уверила, что Г. Брандт, молодой священник из Оксфорта, отправлять будет брачную церемонию. Пастор Левин отказывается, как я из сего разуметь могу, дать тебе благословение без твоего на то согласия. Он объявил, что нимало не одобряет тех поступок, которые они с тобою употребляют, и что ты не заслуживаешь, чтоб поступали с тобою столь жестоко. Что касается до Г. Брандта, примолвила Бетти, то ему обещали составить щастие.

Ты лучше меня знаешь то употребление, какое должно сделать из такого осведомления; ибо я подозреваю, что Бетти мне излишне много наговорила, прося меня молчать, но при всем том надеясь, что я сыщу средство тебя о том уведомить. Она знает, как и вся фамилия, что я тебя люблю нежно, и я весьма радуюсь, что все о том известны. Я почитаю за великую честь, любить дражайшую сестрицу, которая составляла честь всей фамилии. Но я вижу, что госпожа Гарлов и сия девка безъпрестанно перешептываются, и когда кончат свои разговоры, то Бетти всегда что нибуть мне приходит сказывать.

Все то, о чем я тебя уведомила весьма истинно; и сие то особливо побудило меня к тебе писать, но покорно прошу тебя зжечь мое письмо. Они хотят снова обыскивать у тебя бумаги, перья и чернила, ибо знают, что ты пишешь. Они думают, будто нечто узнали изменою одного из людей Г. Ловеласа. Я не знаю в чем состоит сие дело; но они намеряются употребить оное в пользу. Конечно подлаго свойства должен быть тот человек, которой может хвалиться благосклонностию какой нибудь женщины, и которой открывает её тайны. Г. Ловелас, смею сказать, столь благородную имеет душу, что в такой подлости подозреваем быть не может, естьли бы он не был таковым, то какаяб была безопасность для таких молодых и невинных особ, как мы.

Они утверждаются на одном мнении, которое как я думаю подано им от сей лукавой Бетти, то есть, что ты намерена принять какое нибудь лекарство, чтоб от того занемочь, или для другаго какого умысла. Они должны искать во всех твоих шкафах, порошков и других тому подобных вещей. Весьма странной обыск! Какое нещастие для молодой девицы иметь столь недоверчивых родителей! Благодарю Бога, что моя матушка теперь не имеет уже такого свойства.

Естьли они ничего не найдут, то с тобою не так строго поступит твой отец в день страшного суда, так думаю я оной назвать.

Впротчем, больна или нет, увы! Любезная моя сестрица, все ясно показывает, что тебя выдадут за муж. Бетти в том меня уверяет, и я более в оном не сомневаюсь. Но муж твой будет возвращаться от тебя каждой день в вечеру в свой дом, пока ты с ним не примиришься: и так болезнь не будет предлогом могущим тебя от того избавить.

Они уверены, что по твоем бракосочетании ты будешь превосходнейшая из женщин в свете. Таковою я бы не сделалась, как я тебя уверяю, естьлиб не имела ни какой склонности к своему мужу; Г. Сольмс беспрестанно повторяет им, что приобретет твою любовь посредством драгоценных каменьев и богатых подарков. Подлой льстец! Я бы желала, чтоб он женился на Бетти Барнес, и брал бы на себя труд колотить ее каждой день, пока не сделает ее доброю. И так, спрячь все то в сохранное место, чего не хочешь им показать, и сожги сие письмо, я тебя о том усильно прошу. Берегись, любезиейшая моя сестрица, принимать что нибудь такое, котороеб могло повредить твое здоровье. Сие средство былоб бесполезно, а опасность от того устрашилаб тех, которые тебя столь нежно любят, кзк твоя, и проч.

Д. Г.

Прочитав сие письмо, обратилась я тотчас к первому моему намерению; наипаче когда рассудила, что отзывное мое письмо еще не взято, и что такой отказ может меня привесть в чрезвычайно колкие споры с Г. Ловеласом; ибо я не могу отговориться, чтоб на одну хотя минуту с ним не видеться, опасаясь, чтоб он не учинил каких насильственных средств. Но воспоминая твои слова, что такая разборчивость должна уничтожиться как скоро я оставлю дом своего родителя, совокупно с сильнейшими сего причинами, то есть, долга сохранения доброго имени, принуждена я вторично отвергнуть толь отважное предприятие. Когда мои движения и слезы не делают ни какого впечатления в моих друзьях, то не вероятно, чтоб я не получила отсрочки на месяц, на две недели, или на неделю; я больше надеюсь с того времяни испросить отсрочки, как я узнала от двоюродной моей сестры, что добродетельной пастор Левин не захотел вмешаться в их предприятия без моего согласия; поелику он судит что со мною постпвают с чрезвычайною жестокостию. Мне пришла на мысль новая помощь: не давая знать, что о том уведомлена, я буду предлагать, что сомневаюсь о многом, относительно к совести, и стану требовать времяни посоветовать о том с разумным сим Богословом; а как я весьма усильно настоять буду в своем требовании, то и уверена, что матушка будет мне благоприятствовать. Тетка моя Гервей и Гж. Нортон конечно не приминут потверждать оное. Отсрочка непременно последует и я избегну на некое время от наступающего нещастия.

Но есть ли они решились употребить насильственные средства; есть ли они мне не отсрочат; есть ли никто надо мной не сжалится; есть ли решено, что пагубное обязательство читано было над дрожащею и принужденною моею рукою! Тогда.... Увы! что учиню я тогда? Я только могу.... Но что могу я сделать? о любезная моя! Етот Сольмс никогда не получит клятвенных моих обещаний: я на то решилась. Я буду произносить до тех пор, нет, нет, пока станет силы оное выговаривать. Кто осмелится назвать бракосочетанием несносное сие насилие? Невозможно, чтоб отец и мать своим присудствием столь ужасное мучение могли удостоить. Но есть ли они удалятся, и оставят исполнение всего дела моему брату и сестре, то конечно не получу я от них ни какого милосердия.

Вот, к каким хитростям я прибегаю, единому Богу известно, с каким отвращением я на оное решиться хочу.

Я подала им некоторую заметку, вложа перо в такое место, в каком они найдут по высунувшемуся кончику пера некоторую часть скрытных моих записок, что я с охотою желаю их оставить.

Я оставила, как будто с нерадения своего два или три свои собственные письма, в таком месте, в котором их можно приметить.

Я также оставила десять или двенадцать строк того письма, которое было я к тебе начала писать, и в коем я ласкаюсь, что не смотря на все те угрожающия мне произшествия, может быть друзья мои не столь жестоко со мною поступать будут. Они знают от твоей матушки чрез дядю моего Антонина, что я временем получаю от тебя письма. Я объявляю в том же самом отрывке твердое свое намерение отвергнуть вовсе предложения того человека, которого они столько не навидят, когда они токмо освободят меня от гонений другаго.

Подле сих записок, я положила копию старого письма, которое содержит различные доказательства, соответствовавшие моему состоянию. Может быть прочитав их, по случаю найдут из того причину оказать мне несколько милости и снисхождения.

Я себе спрятала, как ты можешь отгадать довольно чернил и перьев для употребления; а некоторую часть оных положила я в большой куртине, где употребляю их к моему увеселению, дабы, есть ли можно, прогонять те печальные мысли, кои меня обременяют, и тот страх, которой по мере приближения судного моего дня, более и более умножается.

Кларисса Гарлов.

Конец третий части.

Письмо LXXXVIII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

В беседке в 11 часов.

Моего письма еще он не получил. - - Между тем, как я здесь размышляла о средствах обмануть мою неутомимую надзирательницу для выиграния себе нужного времени к сему моему предприятию, как вдруг вошла ко мне моя тетка и чрезвычайно меня удивила своим посещением. Тогда говорила она мне, что меня искала по всем Аллеям, что вскорости надеется нас помирить, и что вместе со всеми моими друзьями думает, сим же днем окончить нашу размолвку.

Ты можешь судить, любезная моя, что желание видеть Г. Ловеласа, и страх, чтобы сие не открылось, привели меня в великое и весьма приметное смятение. Она ето приметила. О чем ты вздыхаеш? как грудь твоя вздымается! сказала она обняв меня. Ах! любезная племянница, кто бы мог поверить, что ты от природы будучи столь мягкосерда будеш столько непреклонна?

Я ничево ей на сие не могла отвечать. Она же так продолжала: и так я предвижу, что мое к тебе посольство будет худо тобою принято. Некоторые слова нам пересказанные, и произшедшие из уст развратного и самого дерзкого человека побуждают твоего отца и всю фамилию думать, что еще ты находиш способ вести переписку. Г. Ловелас обо всем знает, что здесь ни делается. От него ожидают великого несчастия, кое ты столько же обязана предупреждать, как и другие. Мать твоя имеет некоторые опасения, касающиеся тебя лично; и при том желает, чтобы они были не основательны: впрочем она не прежде будет спокойна, доколе ты не позволишь ей, между тем как здесь в беседке находишся, еще однажды освидетельствовать своего покоя и комодов. И так ты должна мне добровольно отдать все свои ключи. Я надеюся, любезная племянница, что ты о сем не станеш спорить. Но чтоб сие зрелище тебя не тронуло, и чтоб получить довольное для сего время, то рассудили тебе сюда прислать обедать.

Я весьма себя почла щастливою, будучи о сем предостережена письмом моей двоюродной сестры. Однакоже я сделала не большую хитрость, показывая некоторое в сем упорство и присовокупя к тому некоторые жалобы; после чего не только я отдала свои ключи, но тщательно все выложила из карманов пред теткою, и её просила осмотреть под корсетом для удостоверения, что нет у меня никаких бумаг.

Она показалась довольною моею послушностию,и обещалась за меня ходатайствовать убедительнейшим образом, не взирая ни на какие противу меня речи моего брата и сестры. Она была уверена, что мать моя по поданому мною ей случаю будет ответствовать на некоторые учиненные вразсуждении меня подозрения.

Тогда тетка мне объявила, что находилися вернейшие средства к открытию таин г. Ловеласа и некоторых моих чрез нерадение его к сокрытию оных и чрез то тщеславие, с коим он хвастался о своих успехах, даже пред слугами. Сколько он ни умен, как то о нем думали, присовокупила она, но что брат мой таков же как и он, а в рассуждении оружия и превосходит его, как то видно будет из последствия.

Не знаю, отвечала я ей, что сокрыто под столь темными словами; я даже до сих пор думала, что все их расположения как вразсуждении того, так и другаго заслуживают более презрения, нежели одобрения. Все, что я только у неё могла понять, показывало мне ясно, что подозрения касающиеся до меня сделаны были гораздо большим, нежели какой имел мой брат, умом, да и без сомнения очевиднейшим свидетелем, как то все обстоятельства мне показывали. Какое же для меня несчастие, служить мячиком братниных замыслов; сколько я желала, чтобы он меня столь же хорошо узнал, как я его знаю; может быть тогдаб он менее тщеславился своими дарованиями; поелику я уверена, что не столько бы он был всеми одобряем, когдаб не имел силы вредить.

Тогда я рассердилась и не могла более продолжать сего рассуждения. Он сие заслуживал, если только представить себе, что будучи обманут своим шпионом, обманывал других. Но я столь мало смотрю на столь подлые пронырства обоих сторон, что еслиб гонение мало еще далее простерлося, то я бы не оставила без наказания вероломства подлаго Иосифа Лемана.

Прискорбно, сказала тут моя тетка, что я держусь столь худых мыслей о моем брате. Впрочем же сей молодой человек с познаинями и с хорошими качествами.

Довольно познания, сказала я, чваниться перед нашими сестрами женщинами; но имеет ли он что либо лучшее сего, чем бы мог он гораздо почтеннее казаться пред глазами других? Она ему внутренно желала, чтобы был ласковее и обходительнее, но опасалася, что бы я не держалася лучшего, нежели о нем, мнения о другом и думала бы в пользу своего брата столько, сколько обязана сестра; потому что между ими находится ревнование к дарованиям каждого, что и было причиною взаимной их ненависти.

Ревнование! сударыня, сказала я; о сем не знаю, что и подумать; но я бы желала, чтобы оба они поступали сходственнее с началами хорошего воспитания; и как тот, так и другой не ставили бы себе за честь того, в чем ничего нет кроме стыда.

Напоследок пременя предмет наших разговоров, сказала я, что у меня разве найдется несколько бумаг, одно или два пера и не много чернил (изкуство мною проклинаемое, или лучше сказать, роковая необходимость принудившая меня к сему!) чего я не успела сходить спрятать. Но поелику от меня требовалося жертвы, то и надлежало в сем утешиться; не имеяже намерения прервать их обыску, решилася я ожидать в саду до тех пор, доколе получу приказание возвратиться в мою темницу. К сему примолвила я с таковою же хитростию, что сие новое насилие произведено будет в действо конечно после обеда служителей, потому что не сомневаюсь я, чтобы к сему не употребили и Бетти, коя знала все щели в моем покое.

Желательно, сказала мне моя тетка, чтобы ничего ненайдено было могущего утвердить подозрение; по тому что она могла меня уверить, что побуждение к сему обыску, наипаче со стороны матери было таковое, чтобы меня оправдать и побудить моего отца видеться нынешнего дня со мною вечером, или в середу по утру без всякого отлагательства; надобно сказать чистосердечно прибавила она, что так положено, если не будет в сем какого препятствия.

Ах сударыня! отвечала я треся головою.

Что ето такое, ах сударыня! к чему здесь сомнение?

Я наипаче желаю сударыня, чтобы более не продолжалось неудовольствие батюшки, нежели чтоб возвратилася его ко мне любовь.

Ты, милая моя, ничего не знаешь. Дела могут перемениться. Может быть не столь они худо пойдут, как ты думаеш.

Тетушка сударыня! не объявите ли мне чего нибудь в утешение!

Может быть любезная моя, если ты будешь сговорчивее.

Вот, сударыня, обещается вами надежда? ради Бога, не оставьте меня в тех мыслях, что тетка моя Гервей столько жестокосерда для своей племянницы её любящей и почитающей от всего сердца.

Я тебе, говорила она, скажу нечто наперед, но токмо за тайну, если обыск кончится для тебя благополучно. Думаешь ли ты, что найдено будет что либо к твоему предосуждению?

Знаю, что найдут некоторые бумаги; а впрочем все из сего могут заключать; брат мой и сестра не пощадят того перетолковать. В том же отчаянии, в кое я ввергнута ни что не может меня изпугать.

Она надеется и притом твердо, тетка говорила мне, что у меня ничего такого не найдется, чтобы подало худые мысли о моей скромности впрочем... но она поопаслася далее со мною продолжать разговор.

Тогда она меня оставила с столь же таинственным духом, как и слова её были; а сие и причинило мне еще большую о будущем неизвестность.

Теперь меня наиболее занимает, любезная приятельница, приближение свидания. Дай Бог, чтобы оное миновало! увидеться с тем, чтобы произносить жалобы! но если он не будет послушен и покорен, я ниже ни одной с ним не пробуду минуты, какие бы он усилия ни делал.

Ты приметишь, что большая часть строк косы, и буквы написанны дрожащею рукою? сие противу моей воли делается; потому что воображение мое больше сим свиданием, нежели предметом письма занято.

Но, для чего видеться? почему я почитаю себя обязанною сие изполнить? я желаю чтобы, мне время позволило пользоваться твоими советами. О ты которая столь легко изъясняешься! однакоже я разумею, как ты мне сказывала, что сия легкость произходит от неудобства моего положения.

Я должна еще тебе сказать, что ко время наших разговоров я просила тетку, чтобы она заступила место моей приятельницы; чтобы в крайности хотя слово за меня замолвила и изпросила несколько времяни для размышления мне, если токмо сего больше она мне не может изходотайствовать.

Она на сие мне ответствовала, что после сговору я буду иметь желаемое время привыкать к моему состоянию прежде, нежели буду совершенно отдана г. Сольмсу. Ненавистное решение, полученное мною на прозьбу от госпожи Гервей! Оно лишило меня всего терпения.

Она же с своей стороны просила меня собрать все силы, чтоб предстать собранию с спокойною покорностию и чувствованиями совершенной подвержности. Что от меня зависело благополучие всей фамилии, и что величайшая для неё радость будет, когда увидит меня по переменно с восхищением обнимаемую то отцем, то матерью, то братом, то сестрою, заключающими меня в своих обьятиях и поздравляющим себя взаимно с тишиною и общим всех благополучием? восхищение её сердца в начале прервало её движения и голос; и её бедная Долли, коея чрезмерная ко мне привязанность толиких ей стоила упреков, тогда у всех бы пришла в милость.

Могла ли бы ты сомневаться, любезная приятельница, что таковое изкушение для меня гораздо страшнее будет нежели когда какое либо я изпытала?

Тетка моя все мне описала столь живыми красками, что не взирая на нетерпеливость, в коей я прежде находилася, столько была тронута, что ни чем противу сего не могла возразить. Впрочем, я не преминула ей своими вздохами и слезами показать, сколько бы я желала сего щастливого события, еслибы оно могло изполниться на условиях кои бы мне возможно было принять.

Но я вижу двоих из наших людей, принесших мне обедать.

Меня опять свободну оставили; Минута свидания уже приходит, не сделает ли по милости своей ко мне небо какого либо препятствия имеющего остановить Ловеласа? Ах! может ли он не быть? но должна ли я, или не должна с ним видеться? что делаю, дорогая моя? я тебя спрашиваю, будто бы желая услышать от тебя ответ?

Бетти следуя напечатлению сделанному мною в моей тетке, сказала, что оное должно быть употреблено в дело после обеда; что она очень опасалася, чтоб чего не нашли у меня, впрочем ни чего не имела она в виду своем кроме моей пользы, и что еще прежде середы в моей воле состояло всеобщее прощение. И сия бесстыдница, чтобы удержаться от смеху, вложила себе в рот конец фартука, и спешила вытти. Когда же она пришла сбирать с стола, то я выговаривала ей за её дерзость. Она мне извинялася, но но... (опять начиная смеяться) что не можно было ей удержаться, говорила мне, когда она представляла себе мои долговремянные прогулки, кои одни подали причину осматривать мои покои. Она из того, что мне приказано было принести обедать в сад, заключила, что в сем сокрывалося что либо особенное. Надобно признаться что брат мой человек удивительной в изобретениях. Самой Г. Ловелас не имел столь живого и плодовитого ума, хотя и почитался за человека остроумнаго. Тетка моя обвиняет Г. Ловеласа, что он своими успехами хвалился пред своими слугами. Может быть он и имеет сей недостаток; что же касается до моего брата, то он всегда себе поставляет за честь казаться перед глазами наших служителей человеком с достоинствами и с познаниями. Я часто думала, что о гордости и подлости можно сказать так же, как о разуме и глупости, что они вообще не разрывны, они одна от другой очень близки.

Но для чего мне останавливаться на глупых мыслях другаго в то самое время, когда я мой ум имею изполненным беспокойств? впрочем желала бы я, еслиб можно было, забыть то свидание, кое столь приближенно к моим несчастиям. Опасаюся, что бы занимаеся столь оным на перед, я не вверглася в несостояние оного снести равнодушно, и чтобы мое смятение не подало надо мною большей выгоды найти кажущуюся причину упрекать меня в непостоянстве моея решительности.

Ты знаешь, любезная моя, что право сделать справедливой упрек дает тому некоторой род победы, кто может оный учинить, между тем, как угрызение смятенной совести виновного приводит в уныние.

Не думай, что бы сей стремительной и смелой ум сделался, если то возможно, как своим, так и моим судьею. Ему не удастся быть моим и я предвижу, что разговор наш не будет равнодушен. Да и странно будет, чтобы я возмогши противиться всей моей фамилии... Что я слышу? Они у дверей в саду...

Нет я обманулася! какую силу имеет страх все химеры представлять на самом деле. Для чего я столь мало властна над собою!

Я теперь хочу отнести сие письмо в назначенное место. А оттуда пойду и в последние посмотрю, взято ли положенное мною письмо, или там же лежит. Если оно взято, то я его уже не увижу. Если же найду, то возьму, для убеждения его, показав ему, что он ни чем не должен меня упрекать. Оно покрайней мере сбережет мне несколько хитростей и бесполезных умствований, и я буду твердо держаться того, что в нем содержится. Свидание должно быть кратко; ибо естьли по несчастию меня приметят, то ето будет новым поводом к жестокостям, кои мне завтре угрожают.

Сомневаюся, свободно ли мне будет к тебе писать в остальную часть дня. Да и в состоянии ли сие буду делать прежде, нежели отдадут меня глупому Сольмсу? Но, нет, нет; етому ни когда не бывать, если я буду обладать каким либо употреблением чувств.

Если посланной твои ничего не найдет в известном месте по утру в середу, то ты можешь заключить, что мне нельзя было к тебе писать и равно от тебя получить сие же удовольствие.

В столь несчастном моем положении пожалей о мне, дорогая моя приятельница; помолись за меня и сохраняй ко мне твою любовь, составляющую честь моея жизни и единое мое утешение.

Кл. Гарлов.

Письмо LХХХИХ.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

Из Сент-Албана во вторник в час по полуночи.

Любезная моя приятельница! после всех моих решительностей, о коих я с тобою говорила в последнем письме, что я должна, или лучше, что могу написать? как я приближуся к тебе, даже чрез письмо мое? ты вскоре узнаеш, если только уже не сведома из народной молвы, что твоя приятельница, твоя Кларисса Гарлов убежала с мущиною.

Я ничего ни важнее, ни нужднее не имею сего, как токмо, чтобы тебе изъяснить мои обстоятельства. Все часы дня и все дни будут употреблены для сего великого предприятия, доколе оное не будет приведено ко окончанию: я ожидаю того часа, в которой сей безотвязной оставит меня свободною, когда я по своей глупости вверглась в необходимость его во всем слушаться. Сон бежит прочь от моих глаз. Он более ко мне не приближается, хотя его умащение толико нуждно мне для облегчения ран души моея. Таким образом в те самые часы, в кои бы оный должен был мною обладать, ты беспрепятственно услышиш повесть моего плачевного приключения.

Но, по учинении сего,удостоить ли, или позволено ли тебе будет получать от меня письма?

Ах! любезная моя приятельница, позволь, чтоб я была жива!

Мне токмо остается лучшую сделать участь, как будет мне можно, из моего положения. Я надеюся, что оная будет не безвыгодна. Впрочем же, я не менее уверена в том, что свидание есть дело безразсудное и недостойное извинения. Все его клятвы и любовь не могут утишить в моем сердце угрызений за мое не благоразумие.

Письмоподателю, дорогая моя, приказано от меня попросить у вас несколько белья, что я учинила, будучи в надежде на вас.

Не отсылай ко мне моих писем; я токмо прошу белья: но напиши ко мне несколько строчек для уверения, что ты еще меня любит и отложи рассматривать поступок мой до тех пор, доколе ты не получишь изъяснения мною тебе обещаннаго. Я не хотела откладывать к тебе писать, дабы ты что нибудь прислала мне в залог и после просила бы меня о возвращении, или остановила бы то, что было хотела послать.

Прости моя единственная приятельница. Заклинаю тебя любить меня. Но, увы! что скажет мать твоя? что скажет моя, что скажут все мои приближенные! что скажет дорогая моя Гж. Нортен, какое будет торжество моего брата и сестры!

Я не могу тебе сего дня объявить, как и из какого места я надеюся сообщать тебе мои новости и получать сведение о твоих. Я должна отсюду ехать рано (*) по утру, и при том в крайней усталости.- Прости еще. Я токмо требую от тебя сожаления надо мною и молитв о мне.

Кл. Гарлов.

(*) Сент-Албан есть не большой город, отстоящий от Лондона на семь миль к Северу.

Письмо XC.

АННА ГОВЕ к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

Во вторник в 9 часов утра.

Люблю ли я тебя? но можно ли тебя не любить, хотя бы я того и захотела? ты можеш себе представить, в каком я была положении разпечатав твое письмо, доставившее мне первую новость! но... но... что я могу сказать?... я умру от нетерпения, если ты вскоре не сообщишь своих объяснений.

Избавь меня Бог!- но возможно ли...

Мать моя без сомнения весьма удивится. Как мне её уведомить о сем произшествии? вчерась под вечер при случае некоторых недоверенностей, кои твой глупой дядя ей вложил в голову, я утверждала основываясь на собственных твоих объяснениях, что ни человеке, ни дьявол не доведет тебя до того, чтобы ты сделала какой либо шаг противной самым строгим законам чести.

Но, возможно ли.... какая бы женщина на сие.... но молю небо да соблюдет тебя!

Ничего не опускай в своих письмах: но надписывай мне их, посылая к Г. Кноллису до первого объяснения.

Приметь, любезная моя, что все мои восклицания ни мало не насмешки. Виновны в сем твои друзья. Впрочем я не понимаю, как могла ты переменить свою решительность.

Я в чрезвычайном нахожусь смятении; как мне о сем уведомить мою мать. Впрочем же, если я ей дам время быть от кого либо другаго о сем уведомленной и она узнает напоследок, что я о сем наперед её была сведома, то ничто её не может уверить в том, чтобы я не имела никакого участия в твоем побеге. Не знаю, что мне теперь делать?

Все мне беспокойство ты на несла, хотя то и без всякого намерения.

Я теперь тебе повторяю последней мой совет. Если ты не обвенчалась, то сего не откладывай. Из состояния дел я было хотела думать, что ты тайно прежде побега обвенчалась. Если сии люди употребляют на деле, и часто к нашему несчастию, слово власти, когда мы в их воле; то для чего же мы сего не избегаем, каким бы то ни было способом, в подобном теперишнему случае, Для поддержания своей чести, когда они побуждают нас нарушать права гораздо естественнейшие, нежели их? наиболее мне печаль причиняет то, как и все прочее, что твой брат и сестра достигли своих намерений. Я не сомневаюся, чтоб завещание теперь не было переменено в их пользу, и чтобы досада не произвела действий противных природе.

Мне сию минуту сказано, что девица Ллоад и девица Бидюльф хотят меня видеть, и что притом с крайнею нетерпеливостию. Ты можеш догадаться о побуждении оных ко мне приведшем. Я прежде, нежели с ними буду говорить, увижусь с моею матерью. Одно средство к оправданию мне себя остается показать ей твое письмо. Мне нельзя ей будет ни одного слова сказать даже до тех пор, пока она не выдет из удивления. Прости моя дорогая; все теперь начертаваемое внушено мне удивлением. Еслибы посланной твой не противился и еслибы меня мои две приятельницы не дожидались, то я бы другое письмо написала, опасаеся, чтоб тебя сие не огорчило.

Белье я вручила посланному, если еще что либо потребно такое, что мне возможно, то без околичностей прикажи верной твоей

Анне Гове.

Письмо XСИ.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

Во вторник в вечеру.

Как могу возблагодарить тебя, любезная моя Гове, за то участие, которое ты принимаешь еще в жребии злосчастной девицы, коей поступок подал случай к толикому поношению! Я думаю, по истинне, что сие рассуждение столько же приводит меня в уныние, как и самое зло.

Скажи мне.... но я ужасаюсь знать оное, скажи мне однако, моя любезная, какие были первые знаки удивления твоей матушки.

С великою нетерпеливостию желаю я узнать то, что говорят теперь о мне наши молодые подруги, которые может быть никогда более моими не будут.

Оне ни чего не могут сказать хуже, как то, что я тебе сама о себе говорю. Я буду себя обвинять, не сомневайся в том; я буду себя осуждать на каждой строке, и во всем, где токмо буду иметь причину себя укорять. Естьли изъясняемое мною тебе известие в состоянии хотя несколько уменшить мой проступок; (ибо сие есть единое требование такой несчастной, которая не может даже и пред собственными своими глазами извинить себя) то знаю, чего могу ожидать от твоей дружбы: но я не надеюсь того получить от любви прочих, в такое время, в которое не сомневаюсь, чтоб все не почитали меня хулы достойною, и чтоб все те, которые знают Клариссу Гарлов, не осуждали её поступка.

Отнесши на условленное место написанное к тебе письмо, и взяв обратно то, которое составляло часть моих беспокойствий, я возвратилась в беседку, и там старалась, сколь спокойное мое состояние мне позволяло, привесть себе на память различные обстоятельства разговора моего с тетушкою. Сравнивая оные с некоторыми местами письма девицы Гервей, начала я ласкаться, что среда не столь для меня была опасна, как я думала; и вот как я рассуждала сама с собою.

,,Среда не могла быть совершенно назначена днем моего злосчастия, хотя в намерении, дабы привести меня в страх, желают, чтоб я так о том думала. Договор не подписан; меня еще не принуждали его прочесть или выслушать. Я могу и отказаться от подписания оного, не смотря на все затруднения, кои в том предвижу, хотя бы и сам отец мне его представил. В прочем мой отец и мать не желают ли, когда примут намерение поступать со мною насильственным образом, уехать к дяде моему Антонину, дабы избежать печали слышать мои вопли и жалобы? однако они должны быть в среду в собрании; и какую бы причину ужаса не могла я находить в мысли одной, чтоб показаться всем моим друзьям; то сего может быть я желала бы с великим удовольствием, поелику мой брат и сестра почитают, что я столь великую имею доверенность во всей фамилии, что они взирали на мое отдаление за необходимой успех их намерений.

,,Я также не должна сомневаться, чтоб мои прозьбы и слезы, как я ласкаюсь, не тронули некоторых из моих родственников в мою пользу, и когда я предстану пред них с моим братом; то изъясню с такою силою злобные его умыслы, что не отменно ослаблю его власть.

,,А потом в самых опасных положениях, когда я буду укорять священника, как и решилась, то он не осмелится продолжать свое священнодействие. Господин Сольмс не осмелится также принять принужденную руку, которая всегда будет отвергать его. Наконец я могу привесть к сему и малейшие сомнения совести, и придать силу предшествующим обязательствам; ибо я, как ты то увидиш, любезная моя, в одном из писем у тебя находящихся, подала Г. Ловеласу причину надеяться, что естьли он не подаст мне ни какой причины к жалобе или оскорблению; то никогда не буду принадлежать другому человеку, кроме его, естьли и он не будет иметь обязательства с другою женщиною. Сей поступок казался мне необходимым, дабы удержать тот гнев, которой он почитал справедливым против моего брата и дяди. И так я напомню, или оставлю на рассуждение мои сомнительства разумному священнику Левину: и конечно вся природа переменится, естьли моя матушка и тетка, по крайней мере, не тронутся столь сильными причинами,,.

Приводя себе на память вдруг все сии причины совести и бодрости, я благодарила сама себя, что отвергнула намерение ехать с г. Ловеласом.

Я тебе сказала, любезная моя, что я нимало не пощажу себя в моем повествовании, и не для чего иного остановилась я при сей подробности как для того, чтоб оная служила к моему осуждению. Сие доказательство заключено против меня тем с большею силою, что все то, что девица Гервей мне ни писала по свидетельству Бетти и моей сестры, щитала я за знак, что имеют намерение сим средством привесть меня в какое ни есть отчаянное намерение, как вернейшее средство лишить меня милости моего отца и дядьев. Я прошу у Бога прощения, естьли столь худо думаю о брате и сестре; но естьли сия догадка справедлива, то истинно и то, что они расставили мне самые коварные сети, в кои я по нещастию упала. Ето для них, естьли они в том виноваты, будет сугубою причиною торжества о погибели такой сестры, которая ни какого им не сделала и не желала зла.

Разсуждения мои не могли уменьшить страха, в рассуждении среды, не умножа опасения моего в рассуждении свидания. Тогда оно было нетокмо ближайшим, но и величайшим моим нещастием, величайшим по истинне потому, что оно было ближайшим; ибо в смущении, в коем я находилась, весьма мало думала я о произшествии мне угрожающем. А как г. Ловелас не получил от меня письма, то я думала, что без сомнения с ним должна буду спорить; по стояв твердо против почтительной власти, когда она, как мне казалось оскорбляла права правосудия и рассудка, я надеюсь на мои силы при слабейшем опыте, наипаче когда имею причину негодовать на нерадение его в рассуждении письма.

Единая минута иногда решит нашу судьбу. Естьлиб я имела еще хотя с два часа времени, для продолжения таких моих размышлений, и разпространения их по сим новым сведениям... то может быть решилась бы я с ним видеться. Как я безразсудна! какая была мне нужда обнадеживать его, что естьли должно мне будет переменить мысли; то я могу изустно изъяснить ему причины онаго? увы! любезная моя, склонность угождать всем весьма опасна: стараеся удовлетворять других, надлежит часто забывать самих себя.

Услыша звон колокольчика, которым созывали служителей к обеду, Бетти пришла принять мои приказания, повторяя мне, что ей после обеда будет недосужно, и что она надеется, что я до толь не выду из саду, пока не получу позволения возвратиться в мой покой. Я различным образом ее спрашивала о каскаде, которой недавно был переправлен; и оказала некое желание его посмотреть, в том намерении, (какую хитрость употребила я, чтоб обмануть саму себя, как и произшествие то оправдает!) чтоб она по возвращении своем искала меня в сей части сада, которая находится в великом расстоянии от той, в коей она меня оставила.

Как скоро она вошла в замок, то я услышала первой знак. Мое движение было чрезмерно, но я не должна была терять времени. Я подошла к дверям, и не видя вокруг себя никого, вытащила засов; он уже отпер их своим ключем: дверь отворилась без малейшего стуку, и я увидела человека ожидающего меня с нежнейшею нетерпеливостию и восхищением.

Ужас смертельнейшей, нежели я могла оной себе представить, овладел всеми моими чувствами. Я совершенно было упала в обморок. Мое сердце, казалось, замирало. Я в толиком находилась трепете, что есть-либ он не поддержал меня; то конечно бы упала.

Не бойтесь ничего, дражайшая Кларисса, сказал он мне страстным голосом. Ради самой себя, ободритесь от страха. Карета от нас стоит в двух шагах; приятным вашим соизволением я к вам так привержен сделаюсь, что ни какими словами благодарности моей не в силах буду выразить.

Я пришла несколько в первое мое состояние, между тем как он держал меня за руку и тащил к себе; Ах! Г. Ловелас, сказала я ему, я совершенно не могу за вами следовать: верьте, что я не могу того сделать; я объявила вам то в одном письме; оставте меня, я вам покажу оно, оно положено туда вчерашнего дня по утру, я вас просила смотреть его там даже до последнего часа, опасаясь видеть себя принужденную к какой ни будь перемене: вы конечно бы его нашли, естьлиб уважили сие известие.

Он мне отвечал, как будто запыхавшись: за мною также надсматривали, любезнейшая моя, я не ступал ни единого шага, не будучи примечаем. Верной мой человек не менее имел шпионов ходящих но его следам и весьма опасался приближаться к стенам вашим, да и в самую сию минуту нас могут усмотреть. Поспешим, любезная моя; сия минута должна быть вашим освобождением: естьли вы упустите сей случай; то может быть никогда оного не сыщите.

Какое же ваше намерение, г. мой, оставте мою руку; ибо я вам объявляю, (весьма сильно стараеся оную от него вырвать) что я скорее умру, нежели за вами последую.

Боже милостивый! что я слышу? говоря с таким видом, в коем досада посреди нежности и удивления изъявлялась, но не преставая тащить меня к себе. Думаете ли вы, чтоб теперь рассуждения были вместны? Клянусь вам всем тем, что ни есть свято, что надлежит не теряя времени ехать. Вы действительно не сомневаетесь о моей честности, и не захотите подать мне причину сомневаться о вашей.

Естьли хотя малейшее вы имеете ко мне почтение, Г. Ловелас; то перестаньте принуждать меня с таким насилием. Я совершенно решившись пришла сюда: прочтите мое письмо, я присовокуплю к тому такие изъяснения, коими вы будете убеждены, что я ехать не должна.

Ни что, ни что, сударыня, убедить меня не может..... клянусь вам всем, что ни есть священного, я решился вас не оставить. Оставить вас, есть тоже, что и лишиться навсегда.

Надлежит ли поступать со мною таким образом, возразила я, с силою соответствующею моему негодованию? Оставте мою руку, г. мой. Я с вами не поеду, и конечно вас уверю, что не должно оного делать.

Все мои друзья вас ожидают, сударыня, а ваши все против вас возстали: Среда есть день важный! и может быть день пагубный! Разве хотите вы быть женою Сольмса? Такое ли на конец ваше намерение?

Нет, никогда не буду я принадлежать сему человеку. Но я не хочу с вами ехать; перестаньте тащить меня против моей воли: как вы столь смелы, Г. мой.... Я пришла сюда токмо для того, дабы объявить вам, что не хочу с вами ехать. Я конечно бы не согласилась вас видеть, естьли бы не ожидала от вас какого ни есть отважного предприятия. Одним словом, я с вами не поеду. Что вы от меня требуете?.... Я беспрестанно старалась вырываться из его рук.

Какое очарование могло овладеть моим Ангелом! оставя мою руку, начал говорить он весьма приятным голосом. Как! толико презрения достойные поступки со стороны своих ближних, столь торжественные желания моих, и пламенная любовь, не могли произвесть в вас ни малейшего впечатления! вы решились пронзить меня кинжалом, отрекаясь от своих обещаний!

Напрасно вы укоряете меня, Г. Ловелас: я изъясю вам мои причины в других обстоятельствах. Теперь же известно, что я не могу с вами ехать. Еще повторяю вам, не принуждайте меня более: я не должна быть подвержена стремительным страстям всех людей.

Теперь проникаю я тайну, сказал он мне с пораженным, но страстным видом. Колико жесток мой жребий! Наконец дух ваш покорен, ваш брат и сестра конечно одержали первенство, и я должен оставить надежду наипрезрительнейшему из всех человеков.

Я еще вам повторяю, прервала я, что никогда принадлежать ему не буду. Все в среду примет новой вид, коего вы и не надеетесь......

Или оного не примет! Тогда справедливое небо! о сем они наипаче стараться будут; я имею сильные причины так думать.

Я равномерно не менее имею причин тому верить, поелику оставаеся еще на несколько времени, вы неотменно будете женою Сольмса.

Нет, нет, отвечала я, при одном случае заслужила я у них некую милость; они гораздо ласковее теперь со мною обходятся; покрайней мере я получу отсрочку, я в том уверена: я имею довольно средств к получению оной.

Увы! послужат ли к чему отсрочки, сударыня? уже ясно видно, что вы ничего не надеетесь: и самая необходимость тех прозб, на которых вы основываете отсрочки свои, весьма доказывает, что вы не имеете другой надежды..... О любезная моя, дражайшая моя! не подвергайтесь столь великой опасности. Я точно вас уверяю, что естьли вы возвратитесь назад; то будете подвержены большей еще опасности, видеть себя в среду женою Сольмса. И так предупредите, пока еще имеете власть, предупредите те пагубные произшествия, которые воспоследуют от сей страшной очевидности.

Дотоле пока еще останется несколько надежды, честь ваша Г. Ловелас, равномерно требует, как и моя, (покрайней мере, естьли вы имеете ко мне некое почтение, и есть ли желаете, чтоб я в оном уверилась) чтоб мой поступок в таком деле, совершенно оправдал мое благоразумие.

Ваше благоразумие сударыня! Увы! было ли оно когда ниесть, хотя несколько подозреваемо? В прочем, разве вы не видите, что ни ваше благоразумие, ниже почтение, ни мало не уважены теми упорными людьми? Здесь он исчислил все худые поступки мною претерпенные, стараеся все оные приписывать своенравию и злобе такого брата, которой с другой стороны возбуждает всех против него; особливо говоря, что я необходимо должна примириться с моим родителем и дядьями, и избежать власти сего непримиримого гонителя. Вся сила вашего брата, продолжал он, основана на вашем великодушии, с коим вы претерпеваете его обиды. Поверьте, что ваша фамилия весьма будет стараться опять приобресть вас, когда вы избавитесь от толь жестокого утеснения. И как скоро она вас увидит с теми, которые имеют власть и намерение вас обязать; то возвратит вам ваше поместье. И так не должно, обняв меня, и начиная тащить весьма тихо, не должно медлить ни минуты? Вот время благоприятное... бегите со мною, я вас заклинаю, дражайшая моя Кларисса! положитесь на такого человека, которой вас обожает! Разве мы не довольно уже терпели; естьли вы опасаетесь какой ни есть укоризны, то окажите мне милость согласясь, что я принадлежу вам: и тогда думаете ли вы, чтоб я не был в состоянии защищать вашу особу и вашу честь?

Не принуждайте меня более, Г. Ловелас, и я равномерно вас заклинаю. Вы сами подали мне такое сведение, в котором я хочу свободнее изъясниться, нежели бы как благоразумие то позволяло в другом случае. Я уверена, что наступающая среда (естьлиб я имела теперь более времени, то изъяснила бы причины сего) не есть такой день, которой бы для обоих нас был страшен; и естьли после оного усмотрю я в моих друзьях равномерное решение в пользу Г. Сольмса; то постараюсь сыскать некое средство познакомить вас с девицею Гове, которая вам не неприятельница. После бракосочетания, я окажу мой долг таким поступком, которой теперь мне кажется не простительным потому, что власть моего родителя не подкреплена еще ни какими священнейшими нравами.

Дражайшая Кларисса....

Поистинне Г. Ловелас, естьли вы теперь что из моих слов оспориваете, естьли сие объявление благоприятнейшее, нежели я думала, не успокоит вас совершенно; то не знаю, что должна я подумать о вашей благодарности и великодушии?

Случай, сударыня, не допустит до сей крайности. Я пронзен благодарностию, я не могу выразить колико почитал бы себя благополучным тою токмо приятною надеждою, которую вы мне подаете, естьлиб не было вероятно, что оставшись здесь несколько долее, будете вы в среду женою другаго человека. Подумайте, дражайшая Кларисса, сколько печаль мою самая сия надежда умножит, естьли сообразить оную с тем, что сей день произвесть может.

Будте уверены, что я лучше соглашусь умереть, нежели видеть себя женою г. Сольмса. Естьли вы желаете, чтоб я положилась на вашу честность; то для чего же сомневаетесь и о моей.

Я не сомневаюсь о вашей чести, сударыня, но о вашей власти сумневаюсь; никогда, никогда, не будете иметь вы такого случая.... Любезнейшая Кларисса, позвольте.... и не дожидаясь ответа он еще усиливался тащить меня к себе.

Куда вы меня тащите, Г. мой? Оставте меня здесь. Разве для того желаете меня удержать, дабы сделать мое возвращение опасным или совершенно невозможным? Вы весьма меня сим обижаете. Оставьте меня сей час, естьли хотите, чтоб я благосклонно судила о ваших намерениях.

Мое благополучие, сударыня, как на сем так и на том свете, и безопасность непримиримой вашей фамилии, зависят от сей минуты.

Полно, Г. мой, что касается до безопасности моих друзей; то я полагаюсь на провидение и законы. Вы не принудите меня пуститься ни какими угрозами в такую отважность, которую сердце мое осуждает. Как! чтоб для усовершения того, что вы называете своим благополучием, согласилась я пожертвовать всем моим спокойствием.

Ах! дражайшая Кларисса, вы лишаете меня драгоценнейших минут в то время, когда благополучие начинает нам споспешествовать. Путь свободен; он и теперь еще таков: но единое мгновение пресечь оной может. Какие же ваши сомнения? Я предаю себя на вечные муки, естьли малейшая ваша воля не будет первым моим законом. Вся моя фамилия вас ожидает: ваше обещание ее к тому привлекло. Наступающая среда.... Подумайте о сем пагубном дне! Ах не требуюли я усильными моими прозьбами того, чтоб вы приняли удобнейшее средство, примириться со всем тем, что есть почтения достойного между вашими ближними?

Мне одной, г. мой, принадлежит судить о собственных моих пользах. Вы, которые хулили насилие моих друзей, не употребляете ли здесь сами оного против меня? Я не могу сего снести. Ваша неотступность умножает мой ужас и отвращение: я хочу удалиться, я хочу то учинить заблаговременно. Оставьте меня; как осмеливаетесь вы употреблять насилие? Так ли я должна судить о той покорности, в которой вы толикими клятвами пребывать обязались? Покиньте в сию же минуту мою руку, или хотите, чтоб я моими криками доставила себе помощь.

Я вам повинуюсь, дражайшая моя Кларисса: и оставивши мою руку, со взором исполненным столь нежною преданностию, что зная яростное его свойство, не могла я удержаться, и чувствительно оным тронулась. В то время хотела я удалиться, как он с печальным видом взглянул на свою шпагу: но стараеся некиим образом отвлечь от оной свою руку, приложил к своей груди, как будто некое отчаянное размышление принудило его оставить отважное намерение. Останьтесь хотя на единую минуту, дражайшей предмет всей моей нежности. Я прошу у вас единой минуты. Вы свободны, будте в том уверены, естьли решились возвратиться. Не видите ли вы, что ключь находиться в дверях? Но подумайте, что к среду будете Госпожею Сольмс.... не убегайте от меня с таким стремлением! Выслушайте несколько слов, кои остается мне вам сказать.

Я без всякого затруднения остановилась, когда уже подошла к дверям сада, тем спокойнее, что действительно там видела ключь, которой я свободно могла употреблять. Но, опасаясь быть примеченною, я ему сказала, что не могу более с ним остаться; что уже и так весьма много простояла; что я изъясню ему все мои причины письменно; положитесь на мое слово, присовокупила я и в ту минуту ухватила ключь, что скорее умру, нежели буду принадлежать Г. Сольмсу. Вы помните, что я вам обещала, естьли увижу себя в опасности.

Одно слово, сударыня, увы! одно слово, еще приближаясь ко мне говорил он; сжав руки, дабы по видимому меня уверить, что он никакого не имел намерения, коим бы я обезпокоилась. Вспомните токмо то, что я сюда пришел по соизволению вашему, дабы вас освободить, хотя бы мне то и жизни стоило, от ваших стражей и гонителей; в том намерении, Бог тому свидетель, хоть пред вами провалиться сквозь землю, дабы заступить вам место отца, дяди, брата, и в той надежде, дабы соединить все сии титла с достоинством мужа, оставляя на ваше произволение выбор времени и договоров. Но поелику вижу, что хотите воплем просить помощи против меня, то есть, подвергнуть меня жестокостям всей своей фамилии; то я с великим удовольствием пущусь на все оные отважности. Я вас уже более не прошу ехать со мною; я хочу препроводить вас в сад и даже до самого замка, естьли не случится какого препятствия на пути. Сие намерение вас не должно удивлять сударыня; я пойду с вами, чтоб подать вам ту помощь, которую вы желали. Я предстану пред лице всех их; но без всякого мстительного намерения, естьли они не весьма далеко будут простирать свои обиды. Вы увидите то, что я в состоянии ради вас претерпеть; и мы испытаем оба, могут ли жалобы, усильные прошения и честные поступки обязать их к такому приему, коего имею я право от честных людей ожидать.

Естлиб он угрожал меня пронзить себя шпагою; то я почувствовала бы токмо одно омерзение к столь презрительной хитрости. Но намерение препровождать меня к моим друзьям, произнесенное столь важным и торопливым видом, поразило меня ужасным страхом. Какое ваше намерение, Г. Ловелас! Ради Бога, оставте меня Г. мой; пожалуйте оставте, я вас заклинаю.

Простите мне сударыня; но позвольте мне, естьли непротивно, в сем случае вам не повиноваться. Я брожу уже несколько времени около сих стен, как вор. Я весьма долгое время сносил обиды ваших дядьев и вашего брата. Отсудствие умножает токмо их злобу. Я нахожусь в отчаянии. Для меня уже ничего более не осталось, как токмо сие. Разве не после завтра будет среда? Плод моей тихости еще более умножает их ненависть. Однако я не переменю своего намерения: вы увидите, сударыня, что я могу претерпеть ради вас. Шпагу свою ни когда я не выну из ножен. Я вам ее отдаю: (он в самом деле просил меня ее взять.) Сердце мое послужит ножнами шпагам друзей ваших. Жизнь для меня ничто, естьли я вас лишаюсь. Я вас прошу токмо сударыня, показать мне дорогу к саду лежащую. Я за вами последую, хотя бы там лишился жизни; за великое почел бы себе счастие умереть пред вами со всею моею преданностию. Будьте моею путеводительницею, жестокая Кларисса! и смотрите на то, что готов я ради вас претерпеть, и наклоняя свою руку на ключь, он хотел отворять замок; но усильные мои прозьбы принудили его обратиться ко мне.

Какие ваши намерения, Г. Ловелас, сказала я ему трепещущим голосом? желаете ли подвергнуть жизнь свою опасности? хотите ли и меня подвергнуть беде? Сие ли называете вы великодушием? И так все с жестокостию во зло употребляют мою слабость.

Слезы потекли из глаз моих так, что не возможно было их удержать.

Он вдруг бросился передо мною на колени, с таким жаром, которой не может быть притворен, и глаза его, естьли не обманываюсь, столько же были орошаемы слезами как и мои. Какого варвара, сказал он мне, не поколебало бы столь трогательное зрелище! о Божество, обладающее моим сердцем! (взявши с великим почтением мою руку, прижимал ее к устам своимъ) прикажите мне идти с вами, защищать вас, и лишиться ради вас жизни: я клянусь пред вашими стопами слепо во всем вам повиноваться. Но я воспоминаю все то, что ни есть жестокого против вас употребленного, злобу меня окружающую, и чрезвычайную милость к такому человеку, которого вы ненавидите; я воспоминаю все то, что вы ни претерпели, и уверяю вас, что вы имеете причину страшиться той наступающей среды, которая и меня приводит в ужас. Я вас уверяю, что никогда не можете надеяться сыскать столь благоприятного случая! Карета стоит в двух шагах; мои друзья ожидают с нетерпеливостию действия собственного вашего намерения; человек совершенно вам преданный, стоя на коленах заклинает вас остаться Госпожею над самой собою. Вот все сударыня; человек, которой не прежде требовать станет от вас почтения, как тогда уже, когда вас убедит, что он того достоин, богатство, брачные союзы, не подвержены ни каким возражениям. О дражайшая Кларисса! целуя еще мою руку, не упускайте сего случая. Никогда, никогда уже столь удобного случая вы не получите.

Я просила его встать. Он встал; и я ему сказала, что естьлиб он не причинил мне толикого смущения своею нетерпеливостию, я могла бы его убедить, что он и я взирали на сию среду с большим ужасом, нежели должно было. Я бы продолжала изъяснять ему свои причины; но он меня прервал. Естьли бы я имел, сказал он мне, хотя малейшую вероятность, или тень надежды в рассуждении произшествия от среды произойти могущаго; то бы вы видели во мне одно токмо повиновение и преданность. Но дело уже решено. Священник о том предуведомлен. Педант Брант на оное склонился. О дражайшая и благоразумнейшая Кларисса! Итак сии приготовления не ясно ли вам показывают опасность.

Хотя бы и в самые несносные крайности меня привели; но вы знаете, Г. мой, что как я ни слаба, но имею несколько твердости. Вы знаете, какова есть моя бодрость и как я умею противиться, когда я думаю, что меня гонят с подлостию, или без причины худо со мною поступают. Не ужели позабыли вы то, что я претерпела, и что имела силу перенесть, поелику приписываю все мои нещастия внушениям, мало родному брату приличным.

Я должен, сударыня, всего ожидать от благородства такой души, которая презирает всякое принуждение. Но силы могут вам изменить. Не должно ли страшиться толико непреклонного отца, которой решился покорить столь почтительную дочь? Лишение чувств конечно вас от того не избавит; а может быть они не будут и жалеть о действии своего варварства. К чему послужат вам жалобы после бракосочетания? Не нанесен ли тогда будет ужасный удар, и все те следствия, о коих единое помышление терзает мое сердце, не сделаются ли бесполезными? у кого будете вы просить помощи? Кто станет слушать ваши требования, против такого обязательства, которое не имеет других свидетелей, кроме тех, которые вас к тому принудили, и которые будут признаны за самых ближних ваших родственников.

Я уверена, сказала я ему, по крайней мере в получении отсрочки. Я довольно имею средств к испрошению оной. Но ничто не может быть для обоих нас пагубнее, как то, когда приметят нас в столь вольном разговоре. Сей страх в смертельное привел меня колебание. Я совершенно не могу изъяснить себе его намерений, не хотел ли он удержать меня долее; а свобода с коею могла я всегда от него удалиться, подала бы ему особливые права на мою благодарность.

Тогда подошедши сам к двери, дабы оную отворить и впустить меня в сад, он оказал чрезвычайное движение, как будто бы кого слышал с другой стороны стены; и наложа руку на свою шпагу, он несколько времени смотрел сквозь замочную дырку. Я вся затрепетала, и едва не упала к ногам его. Но он вдруг вывел меня из страха. Ему послышался, сказал он мне, некой шум за стеною: конечно сие произошло от его беспокойствия ради моей безопасности; настоящей шум гораздо бы был слышнее.

Потом весьма учтиво подавал он мне ключь; естьли вы решились, сударыня.... Однако я не могу, и не должен пущать вас одну. Ваше возвращение должно быть безопасно. Простите меня в том, что не могу удержаться, дабы не идти с вами.

Ах! Г. мой, не ужели вы столь мало имеете великодушие, что хотите навлечь на меня более опасностей, и не желаете, чтоб я избегла новых злощастий? Колико я несмысленна, что стараюсь о удовлетворении всякого, когда ни кто о моем не помышляет!

Дражайшая Кларисса! прервал он удерживая мою руку, когда я вкладывала уже ключь, я хочу сам отворить дверь, естьли вы того желаете; но еще повторяю, рассудите, что хотя и получите отсрочку, вашу единую надежду составляющую; но вы будите заключены гораздо еще теснее. Меня уведомили, что ваши родители решились уже на оное. Тогда не будет ли пресечена вся переписка с девицею Гове, равно и со мною? От кого получите вы помощь, естьли бегство сделается вам необходимым? Смотря токмо из окошек в сад, не имея вольности сойти в оной, как можете вы получить тот случай, которой я вам теперь представляю, если вата ненависть к Сольмсу не переменится? Но увы! невозможно, чтоб она не переменилась. Естьли вы стараетесь возвратиться; то конечно сие произходит от сердечного движения, которое будучи утомлено сопротивлением, начинает может быть изыскивать средства к покорности.

Я не в состоянии сносить Г. мой, видя себя беспрестанно остановляемою. И так буду ли я когда ниесть иметь свободу, поступать по своей воле? Что Богу угодно ни будет, я пойду; и вырвавши у него свою руку, я вторично вложила в замок ключь. Но он был гораздо проворнее меня, и падши на колена между дверью и мною, говорил: Ах! сударыня, я еще вас заклинаю, на коленах пред стопами вашими, как можете вы взирать с равнодушием на все несчастия, из всего сего воспоследовать могущия? По претерпении мною обид, и по торжестве надо мною одержанном, естьли ваш брат достигнет до своих намерений, то некогда мое сердце затрепещет от всех тех злощастий, которые произойти могут. Я униженно вас прошу, дражайшая Кларисса, рассмотреть сие и не упускать случая.... Известия мною получаемые весьма меня в том утверждают.

Ваша доверенность, г. Ловелас, излишне далеко простирается к вероломному человеку. Вы препоручили оную подлейшему служителю, которой может вам подать ложные известия, дабы принудить вас еще дороже платить за его старания. Вы не знаете, какие способы я иметь могу.

На конец я вложила ключь в замок, как взглянув вдруг весьма устрашенным взором, и произнося громкое восклицание, сказал он мне с торопливостию. Они у дверей, разве вы их не слышите, любезная моя! И взявшись за ключь, он несколько минут его вертел, как будто бы хотел крепче запереть дверь. Вдруг послышался голос и сильные удары по дверям, которые, казалось, скоро выломят оную. Скорей, скорей, слышала я, повторительной крик. Ко мне, ко мне; они здесь, они вместе, скорей, берите пистолеты, ружья. Они продолжали бить в двери. Он с своей стороны, с великою гордостию вынул свою шпагу положил ее обнаженную под свое плечо: и взяв обе трепещущия мои руки, старался всеми силами тащить меня с собою. Бегите, бегите; поспешайте, дражайшая Кларисса; единая токмо минута остается к бегству; ето может ваш брат, ваши дядья, и Сольмс... они в единую минуту могут выломать двери. Бегите дражайшая моя, естьли не желаете, чтоб поступили с вами еще жесточее, нежели прежде.... Естьли не желаете видеть пред вашими ногами двух или трех мертво поверженных. Бегите, бегите, я вас заклинаю!

О Боже! вскричала я несмысленная; призывая его на помощь, объята будучи ужасом, смущением, которые не дозволили мне ничему противиться. Глаза мои вокруг меня обращались, ожидая с одной стороны брата и в ярость приведенных дядьев, с другой вооруженных служителей, и может быть самого родителя пылающего гневом, ужаснейшим той шпаги, которую я обнаженную видела, и всего того, чего страшилась. Я столь же быстро бежала как и мой предводитель, или мой хищник, не чувствуя своего бегу. Чрезвычайной мой страх придавал крылья ногам моим, лишивши меня рассудка. Я бы не различила ни мест ни дорог, естьлиб не была беспрестанно влекома с равною силою, особливо, когда оглядываясь назад, увидела я человека, которой как я думала, вышел из садовых дверей, и которой следуя за нами взором своим, изъявлял великие движения и казалось призывал прочих, коих за углом стены не льзя было видеть; но которых почитала я за моего родителя, моего брата, моих дядьев и всех домашних служителей.

Находясь в таком ужасе, вскоре потеряла я из виду садовые двери. Тогда, хотя оба мы весьма запыхались; но Ловелас взял меня под руку, держа другою свою шпагу, и принуждал меня бежать еще скорее. Однако голос мой противоречил моему действию. Я беспрестанно кричала: нет, нет, нет, колеблясь, и оглядываеся назад дотоле, пока могла видеть стены сада и парка. Наконец достигла я до кареты его дяди, окруженной четырмя вооруженными конными людьми.

Позволь, моя любезная Гове, что б я здесь прекратила мое повествование. При сем печальном месте моего известия, я усматриваю всю мою нескромность, которая ясно мне представляется. Смущение и скорбь столь разительны мне казались как и удары кинжала, коими бы сердце мое поражено было. Должна ли я была столь безразсудно согласиться на такое свидание, которое естлиб я хотя несколько рассудила о его и моем свойстве, или просто о обстоятельствах, меня предавало его воле, и лишало сил сохранить саму себя?

Ибо не должна ли я была предвидеть, что почитая себя не без причины в опасности лишиться такой особы, которая стоила ему столько беспокойств и трудов, он не не щадит ничего, дабы токмо не упустить ее из своих рук; что будучи не безъизвестен о моем предприятии отречься от него навсегда на одном только договоре, от которого зависело мое примирение с фамилиею; всячески он будет стараться лишить меня самое власти исполнить оное; одним словом, что тот, которой из одной хитрости не брал моего письма, (ибо весьма невероятно, моя любезная, чтоб за каждым его шагом столь строго присматривали, опасаясь найти в оном противное приказание, как я о том весьма основательно судила, хотя но причине других опасений и худо сим рассуждением пользовалась) не имел бы хитрости меня задержать до того времени как, страх быть пойманной, привел бы меня в необходимость за ним следовать, дабы тем избежать большего гонения, и грозящих мне нещастий.

Но естьлиб я знала, что человек появившейся у садовых дверей, был самой тот подкупленной изменник, которого он употребил на то, чтоб привесть меня в страх; то думаешь ли ты, любезная моя, чтоб тогда не имела я причины проклинать его, и саму себя еще более ненавидеть? Я совершенно уверена, что мое сердце нимало не способно к столь презрительному и подлому коварству. Но помоги мне объяснить себе, для чего видела я токмо одного человека у сада появившагося; для чегож тот человек стоя на одном месте, только смотрел и не гнался за нами; для чегож он не спешил уведомить о том домашних? Мой ужас и отдаленность не позволили мне рассмотреть его лучше; но действительно, чем более представляю я себе его вид, тем более уверяюсь, что ето был вероломной Осип Леман.

Ах! для чего, для чего дражайшие мои друзья.... Но имею ли я причину их хулить, когда я почти совершенно была уверена, что страшная среда могла бы для меня быть гораздо щастливее, нежели бегство, и что по намерению моих родственников, былаб она для меня последним нещастием, которое я должна была претерпеть? О естли бы Богу было угодно, чтоб я сего дня дождалась! Покрайней мере, естлибы я отложила до того времени то намерение, которое исполнила, и в которое, может быть, я стремительно впала от презрения достойного страха; то не чувствовала бы я толикой укоризны моего сердца, и сим бы избавилась от тягчайшего бремени?

Ты знаешь, любезная моя, что твоя Кларисса всегда щитала за подлость оправдывать свои заблуждения заблуждениями других людей. Я молю Бога простить тех, которые жестоко со мною поступали; но их погрешности нимало не могут служить мне в извинение; мои же начались не с нынешнего дня, ибо мне никогда не должно было иметь переписки с Г. Ловеласом.

О подлый обольститель! Колико сердце мое на него негодует! Приводить таким образом из бедствия в бедствие молодую девицу.... которая по истинне весьма на собственные свои силы надеялась. Сей последний шаг был следствием, хотя отдаленным первого моего проступка; переписки, которую покрайней мере отец мой мне запретил. Сколь бы лучше я поступила, естьлиб в то время, когда первые его запрещения касались до посещений, представила Ловеласу ту власть, которой я была покорена и из того улучила случай прервать с ним переписку? Тогда я думала, что от меня всегда зависеть будет продолжать или прервать оную. Я почитала себя более обязанною, нежели прочие, быть как бы судиею сей ссоры. Теперь я вижу, что моя дерзость наказана, как то и по большей части беспорядков случается то есть, сама собою.

Что касается до сей последней отважности; то ясно вижу, когда уж весьма поздо, каким образом благоразумие повелевало мне поступать. Поелику я имела единое намерение дабы сообщить ему мои мнения, он же совершенно знал в каком положении находилась я с моими друзьями; то нимало бы мне не долженствовало думать, получил ли он мое письмо или нет; а особливо решившись неотменно от него освободиться. Когдаб он пришедши в назначенное время, но увидел меня на знак его ответстствующую; то не приминул бы придти; на условленное для нашей переписки место; и нашедши в оном мое письмо, конечно бы по надписанному в нем числу уверился, что был сам виноват, когда ранее не получил онаго. Но, когда соображалась я с теми причинами, которые понудили меня согласиться к нему писать, то пустая предъусмотрительность устрашала меня чтоб он не увидя меня по моему обещанию с собою, не стал бы мыслить о новых обидах, кои могли бы довесть его до наглостей. Он почитает, по истинне мой страх справедливым, и я тебя о том уведомлю когда буду иметь случай; но для избежания мнимого зла, надлежало ли мне стремиться в действительное? Наиболее приводит меня в стыд то, что я по всем его поступкам теперь признаю, что он столько надеялся на мою слабость, сколько я на собственные мои силы. Он не обманулся в том рассуждении, которое о мне имел, между тем как то мнение, которое я имела о самой себе смешным образом меня обмануло; и я вижу его торжествующего в таком пункте, которой составлял существенность моей чести! Я не знаю, как могу сносить его взоры?

Скажи мне, дражайшая Гове, но скажи чистосердечно, не презираешь ли ты меня? Ты должна меня презирать; ибо наши души всегда составляли одну, и я сама себя презираю. Легкомысленнейшая и неразумнейшая из всех девиц, сделала ли бы что ни есть хуже того, что я подала о себе думать к стыду моему? Весь свет узнает о моем преступлении, не будучи известен о причине оного, и не понимая какими хитростями я до того доведена (поверь, любезная моя, что я имею дело с наихитрейшим из всех человековъ); и какое великое унижение есть слышать от людей, что от меня более ожидали всякого добра, нежели от многих других.

Ты мне советуешь не медля совокупиться браком. Ах! любезная моя, другое изящное следствие моей глупости; теперь исполнение сего совета состоит в моей воли, могули я вдруг прекратить все его хитрости? Невозможно удержаться от гнева против человека мною, играющего и приводящего меня вне себя самой. Я уже изъявила ему свои негодования. Но ты не поверишь, колико я была поражена! Колико находила себя уничиженною пред собственными своими глазами! Я, которую представляли для других примером! Ах! для чего я живу не в доме моего родителя, где находясь в уединении к тебе писала, и полагала все мое благополучие в получении от тебя нескольких строк!

Теперь достигла я до утра и той среды, которой толико я ужасалась, и почитала страшным моим судом. Но понедельника надлежало бы мне страшиться. Естьли бы я там осталась, и естьлиб Бог допустил свершиться тому, что я наиужаснейшим в моих опасениях почитала; то не друзья ли мои во всех следствиях оного отчет дать должны были? Теперь, единое утешение (печальное утешение, скажешь ты,) остается мне то, чтоб освободить их от поношения, и обратить все то на себя.

Не удивляйся видя столь худо написанное письмо. Я пишу первым в руки попавшимся пером. Я пишу украдкою по разным местам, и на разодранных клочках, при всем том, что рука моя дрожит от печали и утомления.

Подробности его поступка и наши обращения, займут место в продолжении моей истории даже до нашего прибытия в С. Албан. Довольно будет теперь тебе сказать, что до сего времени он чрезвычайно почтителен, и покорен даже и в своей учтивости; хотя я весьма мало довольна как им, так и собою, но не подала ему довольно причины хвалиться моим к нему благоугождением. По истинне в некоторые минуты совершенно не могу его терпеть на глазах.

Дом, в коем я нахожусь, так не удобен, что не долго я в нем проживу. Следовательно было бы бесполезно говорить, куда надписывать тебе посылаемые ко мне письма; ибо не знаю какое место могу я избрать к моему жилищу.

Г. Ловелас знает, что я к вам пишу. Он представлял мне одного из своих слуг, отнести к тебе мое письмо; но я думала, что находясь в теперишнем моем состоянии, столь важное письмо надлежит отослать с великою предосторожностию. Кто знает, что может сделать человек такого свойства! однако я еще верю, что он не столько злостен, как я того опасаюсь. Впрочем, пусть будет каким хочет; но я уверена, что самые благоприятнейшие виды не сделают меня благополучнее. Однако я вижу себя включенную в число поздо раскаявающихся грешников, и ни от кого не ожидаю сожаления.

Единая моя доверенность состоит в продолжении твоей дружбы. Колико, поистинне буду я злощастна, естьли лишусь столь приятного утешения!

Кл. Гарлов.

Письмо XСII.

Г. ЛОВЕЛАС, К ОСИПУ ЛЕМАНУ.

В суботу 8 апреля.

Наконец, любезной мой друг Осип, молодая и дражайшая твоя барышня согласилась самопроизвольно освободиться от жестокого гонения, которое уже несколько времени она претерпевает. Она обещалась выдти в сад в понедельник в четвертом часу по полудни, как я уже тебе сказал, что она на то согласилась. Она подтвердила мне сие обещание. Слава Богу, она мне его подтвердила. Карета запряженная в шесть лошадей будет стоять на поворотной и самой ближней от стены дороге, я буду сопровождаем многими друзьями и моими людьми весьма хорошо вооруженными, которым велю стоять несколько в стороне, для подания помощи по первому знаку, естьли того случай потребует. Но им приказано избегать всяких неприятных случаев. Ты знаешь, что первое мое старание всегда в сем состояло.

Я весьма опасаюсь, чтоб при последней минуте, нежность главных её правил ее не поколебала, и не принудила бы ее возвратиться в замок, хотя её честность для меня тоже составляет, как ты знаешь, что и для нее самой, и что одна отвечает за другую. Естьли по нещастию она не согласится ехать; то я лишусь ее навсегда и все прошедшие твои старания сделаются бесполезными. Тогда она будет добычею сего проклятого Сольмса, которой по своему сребролюбию никогда бы и ни одному служителю её фамилии добра не сделал.

Я не сомневаюсь о твоей верности, честный Осип, ни о ревности, с которою ты служить честному и обиженному человеку, и молодой угнетаемой девице. Ты видишь из моей доверенности, что я нимало о том не сомневаюсь, а особливо в столь важном случае, в коем твое вспомоществование совершенно может увенчать все дело; ибо естьли девица начнет колебаться; то надлежит нам употребить небольшую и невинную хитрость.

И так со вниманием рассмотри следующия статьи. Постарайся выучить их наизусть. Конечно ето будет последнее старание, которое ты для меня теперь окажешь до нашего бракосочетания. Тогда будь уверен, что мы о тебе постараемся. Не забудь того, что я обещал. Никто в свете не укорял меня в неисполнении моего слова.

Вот те статьи, верной Осип.

Постарайся сыскать средство войти в сад, под каким нибудь переодеянием, естьли будет возможно так, чтоб и девица тебя не приметила. Естьли запор с зади дверей будет вынут; то чрез то узнаешь, что я нахожусь с нею, хотя бы и не видал ее выходящую. Двери будут заперты, но я не примину положить своего ключа внизу под оными со стороны сада, дабы в случае необходимости, ты мог своим ключем отпереть дверь.

Естьли услышишь нас разговаривающих; то стой подле самых дверей даже до того времени, пока прокашляю два раза гем, гем. Но с великим вниманием прислушивайся к сему кашлю, потому, что не весьма громко произнесен он будет, опасаясь, чтоб то не было признано за какой нибудь условленной знак. Может быть, стараясь склонять любезного моего товарища, буду иметь случай ударить локтем или коблуком по доске, дабы тем подать тебе знак. Тогда сделай великой шум, как будто хочешь их отворить; двигай весьма сильно запором; ударь в дверь ногою; по чему мы подумаем что ты хочешь их выломить: потом ударь во второй раз, но более с шумом нежели силою, опасаясь чтоб не сломить замка, закричи, как будто видишь кого ни есть из фамилии. Сюда, скорей сюда! вот они, вот они, скорей скорей! и присовокупи к тому, шпаги, пистолеты, ружья, как можно ужаснейшим голосом. Я без сомнения ее тогда склоню, как она еще будет в неизвестности, весьма проворно бежать со мною. Естьли же мне будет невозможно на то ее склонить; то я решился войти с нею в сад, и идти даже до замка, какие бы не произошли из того следствия. Но когда будет она объята причиненным тобою страхом, то я не сомневаюсь, чтоб она не решилась бежать.

Когда уже мы довольно удалимся; то чтоб дать тебе о том знать, я заговорю весьма громко, понуждая ее бежать, тогда отопри двери своим ключем. Но отворяй их с великою предосторожностию, опасаясь что мы не так еще будем далеко. Я бы не хотел, чтоб она узнала о том участии, которое ты иметь будешь в сей небольшой хитрости, по причине того уважения, которое я тебе оказываю.

Как скоро отопрешь ты двери, то вынь из оных ключь, и положи в свой карман. Тогда возьми мой, и вложи в дверь из саду, дабы подумали, что она сама отперла их ключем, которой как будут думать я ей доставил, и что мы не помышляли их запереть. Из чего конечно заключат, что она произвольно убежала, и будучи в таком мнении, которое лишит их всякой надежды, они за нами не погонятся. Впротчем ты знаешь, что из того могут произойти величайшие нещастия.

Но помни, что недолжно тебе отпирать дверей своим ключем, для того, чтоб нам не помешал кто нибудь своим приходом. Естьли кто нибудь придет; то совсем не надлежит отпирать дверей. Пусть они сами отворят, естьли захотят, выломавши двери, или моим ключем, которой найдут подле их, или естьли потрудятся, пусть перелезут чрез стену.

Естьли же никто нам не помешает, и естьли ты выдешь посредством своего ключа, то следуй за нами довольно в дальнем расстоянии, поднимая к верьху руки, и оказывай движения гнева и нетерпеливости, то приближайся, то оборачивайся назад, опасаясь подходить к нам близко, но как будто кого видишь бегущего за собою, кричи, на помощь, скорей; не жалей тут своего голосу. Мы не будем долго медлить, и скоро сядем в карету. Тогда скажи фамилии, что ты видел меня с нею входящего в карету запряженную цугом, окруженную двенадцатью весьма хорошо вооруженными конными людьми; что некоторые из оных держали в руках мушкетоны; скажи, что тебе за благо рассудится, и что мы поехали по дороге совсем противной той, по которой ты нас действительно отъезжающих видел.

Ты видишь, честный Осип, колико я стараюсь избежать нещастных случаев.

Наблюдай всегда такое расстояние, которое бы не допускало ее рассмотреть твой вид. Ступай быстрыми шагами, дабы тем переменить свою поступку, и держи голову прямо: я ручаюсь, честный Осип, что она тебя не узнает. Не менее разности бывает в походке и сходстве людей, как и в их физиономиях. Выдергивай большой кол из ближнего полисадника, и притворяйся будто не можешь его вытащить, хотя бы и легко выдернуть было можно. Сие зрелище, естьли она оборотясь увидит, покажетеся ей ужасным, и заставит ее думать, для чего ты скорее за нами не гонишься. Потом, возвращаеся в замок нося сие оружие на плече, представь фамилии то, что бы ты сделал, естьлиб мог нас догнать, дабы токмо не допустить молодую девицу быть похищенною таким.... Ты можешь поносить меня всякими безчестными именами, и проклинать смело. Сие изображение гнева принудит их почитать тебя за героя, которой добровольно подвергался опасности. Видишь честный Осип, что я всегда помышляю о твоей славе. Мне никогда не служат люди на удачу.

Но естьли наш разговор будет продолжительнее, нежели я желаю, и естьли кто нибудь из домашних будет искать девицы прежде, нежели я прокашляю два раза гем, гем, тогда спрячься, сие то, я тебя уверяю, весьма для меня важно; и равным образом дай мне о том знать, как уже я тебе советовал; но не отпирай двери, как я равномерно о том тебя просил, своим ключем. В противном случае оказывай великое сожаление, что не имеешь ключа, и когда увидишь, что идет кто из них; то запасись камышками толщиною с горох, которых проворно два или три всунь в замочную дырку; от чего их ключь не может там вертеться. Столь благоразумный человек как ты, любезный мой Осип, должен знать, что в таких важных случаях нужно приготовиться ко всем случаям. Естьли ты приметишь из дали кого ниесть из моих врагов; то вместо того кашля, которой я тебе означил, сделай большой шум у дверей и кричи, г. мой, или сударыня, (смотря по той особе, которую ты увидишь) поспешайте, поспешайте; г. Ловелас, г. Ловелас! и кричи сколько есть силы. Верь мне что я буду быстрее тех, которых ты станешь кликать. Естьли это будет Бетти, и Бетти одна; то я не имею столь хорошее мнение, дражайший Осип, о твоих любовных делах (* И выше видно было, что Осин Леман весьма был влюблен в Бетти.), как о твоей верности, и ты конечно сыщешь способ ее обмануть, и понудить идти назад.

Ты им скажешь, что молодая твоя барышня казалось стольже легко бежала, как и я. Сие утвердит их в том, что погони были бы бесполезны, и наконец изтребят надежду Сольмса. Вскоре по том увидишь ты в фамилии более желания с нею примириться, нежели гнаться за нами. И так ты будешь щастливым орудием общего удовольствия, и некогда сия великая заслуга будет награждена от обеих фамилий. Тогда всем светом будешь ты любим, и добрые служители за честь станут себе поставлять впредь равняться честному Осипу Леману.

Естьли девица тебя узнает, или после бы о том осведомиться; то я уже написал письмо, которое потрудись списать, и которое, представив ей в доброй час, совершенно можешь от ее приобресть первое её к себе почтение.

Я прошу тебя в последней раз; иметь в сем деле столько старания и внимания, как и усердия. Знай что от сей заслуги все прочия зависят, и положися при награждении на честность искреннейшего друга твоего

Ловеласа.

П. П. не опасайся продолжать далее знакомства с Бетти. Естьли некогда вы соединитесь; то союз не должен быть худ, хотя она, как говорят, сущая змея. Я имею удивительной рецепт, для излечения от женской наглости. Не опасайся ничего, бедной мой Осип; ты будешь хозяином в своем доме. Естьли её нрав сделается тебе несносным, то я тебя уведомлю о способе уморить ее с печали в один год; и сие можно расположить по всем правилам честности: без чего тайна сия была бы меня не достойна.

Податель вам отдаст несколько признаков будущей моей щедрости.

Письмо XCIII.

Г. РОБЕРТУ ЛОВЕЛАСУ.

В воскресение 9 Апреля.

Милистивой государь!

Я весьма обязан вашею милостию. Но последнее ваше приказание мне кажется чрезвычайным. Прости меня боже, и вас также г. мой; вы меня запутали в великое дело; и естьли откроется мой злой умысел.... и Бог сжалится над моим телом и моею душею; вы обещаетесь принять меня под свое покровительство, и прибавить жалованья, или препоручить мне хороший трактир; сие то составляет все мое честолюбие. Вы столько же будете оказывать благосклонности молодой нашей барышне, которую я препоручаю Богу. Не должны ли все люди оказывать оной столь прелестному полу?

Я испольню ваши приказания, как можно рачительнее; поелику вы говорите, что навсегда ее лишитесь, естьли я того не учиню, и что такой скряга, как г. Сольмс, конечно ее получит. Но я надеюсь, что наша молодая барышня конечно не допустит нас до такого затруднения. Естьли она обещала; то я уверен, что сдержит свое слово.

Мне весьма было бы досадно, естьлиб вам в сем не услужил, когда ясно вижу, что вы ни кому зла не желаете. Я думал прежде, нежели вас узнал, что вы были чрезвычайно злы, не прогневайтесь. Но теперь вижу совсем тому противное. Вы так чисты, как золото; и сколько усматриваю, всякому добра желаете, равномерно как и я; ибо хотя я не инное что как бедной слуга, но страшусь Бога и людей, и пользуюсь добрыми разговорами и хорошими примерами нашей молодой барышни, которая ни единого дня не пропустит, чтоб не спасти одной души или двух. И так препоручая себя в вашу дружбу, и напоминая вам не забыть о трактире, когда вы сыщете для меня получше из них, с охотою служить вам обещаюсь, пребывая в сей надежде. Конечно вы сыщете, естьли постараетесь; ибо в нынешнем свете места не так важны как наследства: и я надеюсь, что вы меня не почтете за мало честного человека; поелику из всего видно, что я вам служу сверьх моей должности, по чистой совести, ни мало не страшась злоречивых людей. Однако я бы весьма желал, естьлиб вы оказали мне сию милость, чтоб не называли меня столь часто честный Осип, честный Осип. Хотя я почитаю себя весьма честным человеком, как вы то говорите, однако страшусь таковым казаться зловредным людям, которые не знают моих намерений; а вы имеете такой шутливый нрав, что не известно, чистосердечно ли вы так меня называете. Я весьма бедной человек, которой с роду своего не писывал к знатным господам: и так не удивляйтесь, и не прогневайтесь, естьли я не столь красноречив, как вы.

Что касается до девицы Бетти; то я прежде думал, что она имеет намерения моим противные. Теперь я усматриваю, что она мало по малу ко мне привыкает. Я бы имел гораздо более к ней дружбы, естьлиб она была благосклоннее к молодой нашей барышне. Но я боюсь, чтоб она не почла за ничто такого бедного человека как я. Впрочем, хотя честность не дозволяет бить жены своей, однако я никогда снести не в со стоянии, чтоб она мною повелевала. Рецепт, которой вы по милости своей мне обещали, весьма меня ободрил: и я думаю что он чрезвычайно будет приятен для всех, лишь бы только сие произходило честным образом, как вы то уверяете, да и в течение одного года. Однако, естьли девица Бетти будет обходится лучше, то я бы желал, чтоб сие продолжалось весьма долгое время; наипаче когда будем мы начальствовать в трактире, в котором я думаю, что хорошее слово и худое не причинят никакого вреда в женьщине.

Но я опасаюсь довольно изъясняться с господином вашего достоинства. Однако вы сами возбудили во мне к тому охоту своим примером, ибо вы всегда шутить любите; вы приказали мне к вам писать дружески все то, что мне на мысль придет; о чем прося у вас прощения, еще вам однажды повторяю свое обещание приложить всю тщательность и точность, пребывая ваш покорнейший, и готовой ко всем вашим приказаниям слуга

Осип Леман.

Письмо XСИV.

Г. ЛОВЕЛАС, к Г. БЕЛФОРДУ.

Из Сент-Албана, в понедельник в вечеру.

В то время, когда предмет моего сердца несколько успокоился; то я удалился на несколько минут ради моего спокойствия, дабы исполнить данное мною тебе обещание. Ни какой погони не было; и я тебя уверяю, что нимало оного не опасался, хотя надлежало притворно страшиться, дабы то внушить в мысли моей любезной.

Верь дражайший друг, что во всю мою жизнь не чувствовал я столь совершенной радости. Но позволь мне на единую минуту взглянуть на то, что теперь произходит не лишился ли бы я на веки такого ангела?

Ах! нет прости моим беспокойствиям; она находится в ближайшем от меня покое. Она пребудет моею! и моею на всегда.

,,О восхищение! сердце мое, будучи угнетаемо радостию, и любовию старается открыть себе проход, дабы войти в её недро!,,

Я знал, что все обороты глупой фамилии были такими машинами, которые двигались в мою пользу. Я тебе уже сказал, что они все работали для меня так, как те презрительные кроты, которые роются под землею; и слепее еще их; поелику они действовали к моей выгоде, сами того не зная. Я был начальником всех их движений которые толико соображались со злостию их сердец, дабы уверить их, что в сем состояла собственная их воля.

Но для чего говорить, что моя радость совершенна? Нет, нет она уменьшилась оскорблениями моея гордости.. Возможно ли снести то мнение, что я более обязан гонениям её родственников, нежели её ко мне склонности, или по меншей мере преимуществу о сей то неизвестности я еще печалюсь! но я хочу оставить сие мнение. Естьли я более буду предаваться оному, то оно дорого будет стоить сей обожания достойной девице. Станем веселиться; что она уже прешла определенные границы; возвращение сделалось ей совершенно невозможным, что следуя по тем мерам, которые я предпринял, её непоколебимые гонители почитают её бегство произвольным; и естьлиб я сомневался о её любви; то подверг бы ее толико же разительным опытам разборчивого её вкуса, как и лестным для моей гордости; ибо без всякой трудности я тебе в том признаюсь: естьлиб я был уверен, что хотя малейшая неизвестность во внутренности её сердца остается в рассуждении того преимущества, которым она мне обязана; то поступил бы с нею без всякого сожаления.

Во вторник на рассвете.

Я возвращаюсь на крыльях любви к стопам моей любезной, которые составляют для меня блистательнейший престол во вселенной. Я судил по её движениям, что она встала уже с своей постели. Что же до меня касается; то сколько ни старался; но не мог в полтора часа сомкнуть глаз. Кажется, что я весьма высоко говорю о той материи когда имею нужду употребить столь низкие выражения.

Но во всю дорогу, и по нашем прибытии, для чегож дражайшая Клариса! ни чего иного я от тебя не слышу, кроме вздохов и знаков прискорбия? Будучи угнетаема несправедливым гонением, угрожаема ужасным принуждением, и толико погружена в печаль по благополучном освобождении! Берегись... берегись.... в ревнивом сердце любовь храм тебе созидает.

Однако надлежит нечто уступить первым замешательствам её состояния. Когда она привыкнет несколько к обстоятельствам, и увидит меня совершенно преданного всей её власти; то благодарность принудит ее сделать некое различие, без сомнения, между темницей, из которой она удалилась, и полученною свободою, которою станет наслаждатся.

Она идет! Она идет. Солнце восходит, дабы ее сопровождать. Все мои недоверчивости изчезают при её приближении, так как мрак ночи при восходе солнца. Прощай, Белфорд! Естьли достигнешь ты хотя до половины токмо моего благополучия; то будешь, после меня, щастливейшим из всех человеков.

Письмо XСV.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В среду 11 Апреля.

Я начинаю опять продолжать печальную свою историю.

И так когда влекома я была даже до самой коляски; то конечно трудно бы ему было посадить меня во оную, естьлиб не воспользовался он моим ужасом, ухватя меня обеими руками. В самую ту минуту, лошади поскакали во весь опор, и остановились в Сент-Албане, куда мы прибыли при наступлении ночи.

Во время пути, я несколько раз приходила в беспамятство. Я неоднократно возводила глаза мои и руки к небу, прося от оного помощи. Боже милостивой! будь моим защитителем, часто я вопияла. Я ли ето? Возможно ли! Потоки слез беспрестанно лице мое орошали: и стесненное мое сердце изпускало вздохи столь же принужденные, каково было и бегство мое.

Ужасное различие в виде и разговорах презрительного человека, которой очевидно торжествовал при успехах своих хитростей, и которой в восхищении своея радости, оказывал мне все те уважения, которые может быть он несколько раз повторял в подобных сим случаях. Однако почтение не со всем его оставило при таких восхищениях. Лошади казалось летели на подобие молнии. Я приметила, что понуждали к тому довольно верховых; дабы повидимому перебить наши следы. Я также обманулась, естьли многие другие конные люди, которых я видела попеременно скачущих по обеим сторонам кареты, и которые однако казались отличны от его служителей, но были новыми нашими провожателями, которых он расставил по дороге. Но он притворился, будто их не приметил; и не смотря на все его ласкательства, я так негодовала и печалилась, что ни о чем его не спрашивала.

Представь себе, любезная моя, в каких находилась я размышлениях, выходя из коляски, не имея при себе ни одной девицы, ни другаго платья кроме того, которое на мне было, и которое столь мало соответствовало толико продолжительному путешествию; не имея чепчика, повязавши простым платком свою шею, будучи уже смертельно утомлена, и имея разум более тела отягченной! Лошади столь покрыты были пеною, что все находящиеся на постоялом дворе люди, видя меня из кареты выходящую одну с мущиною, конечно меня почли за некую молодую вертопрашку, убежавшею от своей фамилии. Я приметила оное по их удивлению, перешептываниям, и любопытству, которое их привлекало одного после другаго, дабы из близи меня видеть. Хозяюшка сего дома, у которой я просила особливой горницы, видя меня лишающуюся чувств, подавала мне различную помощь; потом я ее просила оставить меня одну хотя на полчаса. Я чувствовала, что сердце мое находилось в таком состоянии от коего могла бы лишиться жизни; естьлиб начала соболезновать о потере. Как скоро сия женщина меня оставила; то затворивши двери, бросилась я в кресла, облилася потоками слез, и оными облегчила отягченное свое сердце.

Г. Ловелас прислал ко мне, прежде нежели я того желала, ту же женщину, которая усильно меня просила с своей стороны, позволить ко мне придти моему брату, или сойти вниз с нею... Он ей сказал, что я его сестра, и что он меня увез, против моей склонности и чаяния из дому одного приятеля, у которого я прожила всю зиму, дабы прервать то бракосочетание, на которое я склонилась без согласия моей фамилии; и что не давши мне времени взять дорожного платье, я на него была сердита. И так, любезная моя, твоя чистая и искреннейшая приятельница включена была в смысл сей сказки, которая, поистинне, весьма для меня была прилична, тем более, что не имевши несколько времени силы говорить и смотреть, своею молчаливостию и поражением ясно изъявляла досаду. Я скорее согласилась сойти в нижний зал, нежели принять его в том покое, в коем я препроводила ночь. Хозяюшка меня туда проводила, он подошел ко мне с великим почтением, но с такою учтивостию, которая превосходила братнюю, даже и в таких случаях, в которых братья стараются оказывать оную.

Он называл меня любезною своею сестрою. Он спрашивал меня, всель я, в добром здоровье, и желаю ли его простить, уверяя меня, что никогда никакой брат и в половину столько не любил своей сестры, сколько он меня любит.

Презрительной человек! Как ему легко было действительно представлять сие свойство в то время, когда я от толикой наглости находилась вне себя.

Женщина, которая не в состоянии рассуждать, находит некое облегчение даже и в самой малости своих мыслей. Она никогда не выходит из круга ум ее ограничивающаго. Она ничего не предусматривает. Одним словом, она ни о чем не помышляет; но я привыкши рассуждать, взирать на предстоящее, изследывать правдоподобия, и даже до возможностей, никакого облегчения не могу получить от моих размышлений!

Я хочу описать здесь некоторую подробность нашего разговора, произходившего до ужина и во время онаго.

Как скоро он себя увидел на едине со мною; то униженно меня просил, поистинне, голосом исполненным нежностию и почтением, успокоить себя и примириться с ним. Он повторял все те обеты честности и нежности, коих никогда мне не оказывал. Он мне обещался почитать мою волю законом. Он просил у меня позволения, предлагая мне, не желаю ли я после завтра ехать к одной или другой из его теток.

Я молчала. Но я равномерно не знала и того, что должна делать, и как ему отвечать.

Он продолжал у меня спрашивать, не лучше ли мне нравится занять особенное жилище по близости от сих двух госпож, как я сперва того желала.

Я все еще молчала.

Не имею ли я более склонности остаться в каком ни есть поместье Милорда М.... В Беркшире, или в Гравфтве, в коем мы находились. Где бы я не осталась для меня все равно, наконец я ему сказала, лишь бы только вы в оном не были.

Он согласен, отвечал он, удалиться от меня, когда я буду в безопасности от гонений, и сие обещание будет свято исполнено. Но естьли в самом деле каждое место для меня все равно; то Лондон ему кажется наинадежнейшим из всех убежищ. Госпожи его фамилии не преминут меня там посетить, как скоро я пожелаю. Особливо двоюродная его сестра Шарлотта Монтегю с великою поспешностию ко мне будет, и составит неразлучную мою подругу. Впрочем я всегда буду свободна ехать к тетке его Лавранс, которая почтет за великое щастие видеть меня у себя. Он считает, что она гораздо веселее нравом его тетки Садлейр, которая весьма задумчива.

Я ему сказала, что находясь на месте, и будучи в таком состоянии как я, не надеясь вскоре переменить оного, я не желала казаться глазам его фамилии; что моя слава неотменно требует, чтоб он удалился; что особенное жилище весьма простое, и следовательно менее подозрительное, (потому что не могут меня почесть с ним уехавшею не полагая, чтоб он не доставил мне весьма многих удобностей,) было чрезвычайно прилично моему нраву и состоянию: что село столь мне казалось соответствующее моему уединению, сколь для него город; и что не скоро могут узнать, что он находится в Лондоне.

Полагая, возразил он, что я решилась не вдруг видеть его фамилию, естьлиб позволила ему изъяснить свое мнение; он просил усильно ехать в Лондон, как в самое лучшее в свете место, для скрытного жития. В провинциях же чужестранное лице тотчас возбудит любопытство. Моя молодость и мой вид умножит еще более онаго. Посланцы и письма также в другом случае изменить могут. Он занял сей дом в такой предосторожности; поелику полагал, что я соглашусь ехать либо в Лондон, которой всегда имеет такие удобности, либо в дом, в которой нибудь из его теток, или в поместье Милорда М... В графстве Дерфорт, в коем управительница именуемая Госпожа Грем, женщина весьма хорошая, и в свойстве почти сходствующая с моею Нортон.

Действительно, возразила я, естьли меня будут преследовать; то сие конечно сделается в первом жару их страсти, и тогда их поиски обратятся к какому ни есть поместью его фамилии. Я присовокупила, что сие приводило меня в чрезвычайное замешательство.

Он мне сказал, что нимало бы о том не беспокоился, когда бы я остановилась на каком ни будь решении; что моя безопасность составляла единое его старание, что он имеет в Лондоне дом; но для того мне оного не предлагает, поелику ясно усматривает, какие будут мои возражения.... Без сомнения, прервала я с таким негодованием, которое принудило его употребить все свои усилия, дабы меня уверить, что ни что не было столь чуждого его мнений и желаний. Он мне повторил, что думает единственно о моей славе и безопасности, и что моя воля будет непоколебимым его правилом.

Я столь была беспокойна, опечалена, и толико же против него раздражена, что даже не понимала его слов.

Я почитаю себя, сказала я ему, весьма нещастною. Я не знаю на что решиться. Лишась, без сомнения, доброго имени, и не имея ни единого платья, в коем бы могла показаться, даже и самая моя бедность изъявит мою глупость всем тем, которые меня увидят; и необходимо принудит их судить, что меня весьма искусно обманули, или что как в одном, так и в другом случае я весьма мало имела власти над моею вольностию и моими поступками. Я присовокупила еще с такою же досадою, все уверяет меня, что он употребил хитрость, дабы отвлечь меня от моего долгу; что он полагался на мою слабость и легкомысленность приличную моим летам и на мою неопытность: что я не могу простить даже саму себя за сие пагубное свидание; что мое сердце смертельно поражено тою печалию, в которую погрузила я моего отца и мать; что лучше бы я лишилась всего в свете, и всей моей надежды в сей жизни, дабы быть еще в доме моего отца, как бы со мной там ни поступали; что взирая на все его уверения, я усматриваю нечто подлаго и корыстного в любви такого человека, которой употребил все свое искуство дабы отвлечь молодую девицу от священного её долгу и в то время, как великодушное сердце должно бы было стараться о славе и спокойствии того, которого оно любит.

Он с великим вниманием меня слушал, и не прерывал моих слов. Он весьма искусно и на каждое возражение по порядку ответствовал, и я удивилась его памяти.

Мои слова, сказал он мне, весьма его ободрили; и в сем то разположении, он мне отвечать будет.

Он чрезвычайно опечалился, получивши столь мало успеха в приобретении моего почтения и доверенности.

Что же касается до моей славы, то он обязан мне чистосердечием; она не может быть и в половину столько помрачена тем поступком, о котором я толико соболезную, сколько моим заключением, не справедливым и безразсудным гонением претерпенным мною от ближних моих родственников. В сем то состоит предмет публичных разговоров. Особливо поношение относится до моего брата и моей сестры; и о моей терпеливости не иначе говорят как с удивлением. Он повторил мне и то, что уже писал несколько раз, что сами друзья мои были уверены, что я улучу какой ниесть случай освободиться от их насилий; без чего вздумали ли бы они когда нибудь меня заключить? Но он не менее был уверен, что общепринятое мнение о моем свойстве превозможет их злосердье в разуме тех, кои меня знают, и кои знают побудительные причины моего брата и моей сестры, и того презрения достойного человека, коему меня предавали против моей воли.

Естьли у меня нет платья, то ктож думал, чтоб в таких обстоятельствах могла я иметь другое кроме того, которое на мне было во время моего отъезда! Все госпожи его фамилии почтут за щастие снабдить меня оным в теперешней моей необходимости, а впредь самые богатые штофы нетокмо из Англии, но из всего света, будут к моим услугам.

Естьли у меня нет денег, как о том равномерно надлежит думать, то разве он не в состоянии мне оных доставить? О естьли бы Богу было угодно, чтоб я ему позволила надеятся, что наши имения вскоре соединены будут. Он держал банковой билет, которой я не приметила, и которой он тогда весьма искусно вложил в мою руку; но рассуди, с каким гневом я его отвергла.

Его печаль, сказал он мне, столь же была неизреченна, как и удивление, слышать обвиняющего себя в хитрости. Он пришел к садовым дверям, следуя повторительным моим приказаниям, так упрекал меня етот подлец! дабы освободить меня от моих гонителей; ни мало о том не думая, чтоб я переменила свое намерение, и чтоб он имел нужду в толиких усилиях к преодолению моих затруднений. Я может быть думала, что то намерение, которое он оказывал войти со мною в сад, и предстать пред моею фамилиею не иное что было, как токмо шутка; но я не справедливо судила, естьли о том имела такое мнение. Действительно, видя безмерную мою печаль, он весьма сожалел, что ему не позволила проводить себя в сад. Его правило обыкновенно состояло в том, дабы презирать угрожающия его опасности. Те, которые наибольше грозят, не бывают опаснейшими врагами на самом деле. Но хотя он знал, что будет убит, или столько получит смертельных ран, сколько имеет врагов в моей фамилии, однако отчаяние, в которое я его ввергла моим возвращением, неотменно бы принудило его следовать за мною даже до замка.

И так, моя любезная, мне остается теперь только стенать о моем неблагоразумии, и почитать себя не достойною извинения за то, что согласилась на сие злощастное свидание, с толь смелым и решившимся на все человеком. Теперь ни мало не сомневаюсь, чтоб он не сыскал какого средства меня похитить, естьлиб я согласилась с ним говорить в вечеру, как себя укаряю, что раза с два о том думала. Злощастие мое было бы еще несноснее.

Он присовокупил еще, при окончании сих слов, что естьлиб я привела его в необходимость следовать за собою в замок, то он ласкался, что тот поступок, которой бы он оказал, удовольствовал бы всю фамилию, и изходатайствовал бы ему позволение возобновить свои посещения.

Он принимает смелость мне признаться, продолжал он, что естьли бы я не пришла на место нашего свидания, то он принял уже намерение посетить мою фамилию будучи сопровождаем поистинне, некоторыми вернейшими друзьями; и что не отложил бы того далее, как в тот же день, поелику не в состоянии был взирать на приближение ужасной среды, не употребивши всех своих усилий, дабы переменить мое состояние. Какое намерение могла я предпринять, любезная моя приятельница, с человеком такого свойства.

Сии слова принудили меня за молчать. Укоризны мои обратились на саму себя. То чувствовала я ужас, воспоминая его смелость, то, взирая на будущее, я ничего не усматривала кроме отчаяния и уныния даже и в самых благосклоннейших случаях. Удивление, в которое меня погрузили сии мысли, подало ему случай продолжать еще с важнейшим видом.

Что касается до прочаго, то он надеется на мое снисхождение, что я его прощу, но не желая утаить от меня своих мыслей, признался, что он весьма. был опечален, чрезвычайно опечален, повторял он возвыся голос и переменясь в лице, что он необходимо должен был приметить, что я сожалела о том, что не пустилась наудачу быть женою Сольмса прежде, нежели видела себя в состоянии возблагодарить такому человеку, которой, естьли я позволю ему то сказать, претерпел столько же ради меня обид, сколько и я ради его; которой повиновался моим повелениям и переменчивым движениям пера моего, (простите мне сие, сударыня) денно и нощно, во всякое время, с удовольствием и такою горячностию, которая не иначе могла быть внушена, как вернейшею и от почтения произходящею страстию.... (Сии слова, любезная моя Гове, возбудили во мне великое внимание) и все сие делано, сударыня в каком намерении? (Колико моя нетерпеливость усугубилась?) В том едином намерении дабы вас освободить от недостойного угнетения....

Государь мой, Г. мой! прервала я с негодованием..... Он пресек мои слова; выслушайте до конца, любезнейшая Кларисса! Стесненное мое сердце требует облегчения..... Чтож касается до плода моих обещаний, смею сказать, моих услуг, то должно ожидать от вас, ибо и теперь слышу слова ваши, кои сильно впечатлены в сердце моем, что вы лучше бы лишились всего света и всей надежды в сей жизни, дабы еще быть в доме столь жестокого родителя...

Ни единого слова не говорите против моего родителя! я не могу того снести......

Как бы с вами не поступали? Нет сударыня, вы простираете свою легкомысленность превыше всякой вероятности, естьли бы вы токмо себе вообразили, что избежали быть женою Сольмса. И по том, я вас отвлек от священного вашего долгу. Как! вы не видите, в какое противоречие вас приводит ваша живость! Сопротивление оказанное вами даже до последней минуты вашим гонителям, не защищает ли вашу совесть от всех таковых укаризн?

Мне кажется, государь мой, что вы чрезвычайно на словах разборчивы. Сей гнев гораздо умереннее того, которой останавливается при изречениях.

В самом деле, любезная моя, что почитаемой мною за справедливой гнев, никогда не произходил от нечаянной вспылчивости, которую не весьма легко изобразить можно, но ето более был принужденной гнев, которой он оказывал токмо для того, дабы привести меня в страх.

Он возразил на сие, простите, сударыня, я окончу все в двух словах. Неужели вы не уверены, что я подвергал жизнь мою опасностям для освобождения вас от угнетения? однако награда моя, по оказании всего того не естьли не известна, и от прозьбы зависящая? не требовали ли вы того, (жестокой, но для меня священной закон!) чтоб моя надежда была отложена? разве не имели вы власти принимать мои услуги, или совершенно их отвергать, естьли оне вам противны?

Ты видишь, любезная моя, что со всех сторон состояние мое хуже становиться. Думаешь ли ты теперь, чтоб от меня зависело следовать твоему совету, поелику я думаю так как и ты, что собственная моя польза обязывает меня не отлагать бракосочетания?

Не сами ли вы мне объявили, продолжал он, что вы отреклись бы лт меня на всегда, естьлиб ваши друзья с вами помирились на сем жестоком договоре? Не смотря на столь ужасные законы, я заслуживаю некую благодарность за избавление вас от несносного насилия. Я оное заслуживаю, сударыня, и тем славлюсь, хотя бы к моему нещастию вас и лишился..... Как весьма примечаю, что был оным угрожаем, и по той печали, в коей я вас вижу, а наипаче по договору, на которой могут склонить ваши родственники. Но я повторяю, что моя слава состоит в том, дабы учинить вас совершенною властительницею над всем. Я униженно испрашиваю у вас милости, состоящей в тех договорах, на коих я основал свою надежду; и с равномерною же покорностию прошу у вас прощения за утомления, причиненные вам теми изъяснениями, коими столь искреннее сердце как мое чрезвычайно было поражено.

Сей горделивец, при окончании сих слов стал на колени. Ах! Встаньте, Г. мой, немедленно ему сказала. Естьли один из двух должен преклонить колено, то конечно тот, кто наиболее вам обязан. Однако я покорно вас прошу не повторять мне более онаго. Вы, без сомнения весьма много старались о мне, но естьли столь часто будете мне напоминать о тех награждениях, которые от меня получить надеетесь; то я всячески постараюсь избавить вас от онаго. Хотя я ни о чем более недумаю как о уменшении великого достоинства ваших заслуг, то вы позволите мне сказать вам, что естьлиб вы меня не привлекли, и против моей воли в такую переписку, в коей я ласкалась, что каждое письмо будет последним, и я конечно бы продолжала оную, естьлиб не думала, что вы получаете от моих друзей некие оскорбления; то никогда бы не говорила ни о заключении, ни о других насилиях, и мой брат не имел бы причины столь жестоко поступать со мною.

Я не могу и думать, что мое состояние, естьлиб я осталась у моего родителя, было столь отчаянно, как вы то себе воображаете. Мой отец любил меня с великою горячностию. Я не имела единой вольности его видеть и пред ним изъясниться. Отсрочка, была самая малейшая милость, которую я получить надеялась при угрожающем меня нещастии.

Вы хвалитесь вашею заслугою, Г. мой. Так, заслуга должна составлять ваше честолюбие, естьлиб вы могли мне привести другия причины к ненависти. Сольмса, или в свою пользу, то бы я саму себя презирала: а естьли вы по другим намерениям предпочитаете себя бедному Сольмсу, то бы я имела к вам одно презрение.

Вы можете славиться мечтательною заслугою, дабы изтребить из моей памяти родительской дом; но я вам говорю чистосердечно, что причина вашей славы делает мне великой стыд. Окажите мне другия услуги, которые бы я могла одобрить, без чего вы никогда не будете иметь пред моими очами таких заслуг, какие иметь в себе усматриваете; но подобно нашим прародителям, по крайней мере я, которая по нещастию изгнана из моего рая, мы теперь друг друга обвиняем. Не говорите мне о том, что вы претерпели и что заслужили, о ваших часах и о всяком другом времени. Верьте, что во всю мою жизнь я не забуду сих великих услуг; и что, естьли не в состоянии буду наградить оные, то всегда готова признать себя вами обязанною. Теперь же я от вас желаю единственно того, чтоб оставить на мое попечение изъискивать приличного мне убежища. Возмите карету и поезжайте в Лондон, или в другое какое место. Естьли же буду иметь нужду в вашем вспомоществовании, или покровительстве, то конечно вас о том уведомлю, и буду обязана вам новою благодарностию.

Он слушал меня с таким вниманием, что стал неподвижен. Вы очень горячитесь, любезная моя, наконец сказал он мне, но без всякой причины. Естьлиб я имел намерения, недостойные моей любви, то не оказал бы столько честности в моих объяснениях; и начиная опять свидетельствоваться небом, стал он разпространяться о чистосердечии его чувствований; но я его вдруг прервала. Я вас почитаю чистосердечным Г. мой. Весьма бы было странно, чтоб все сии засвидетельствования были мне необходимы токмо для того, дабы иметь о вас такое мнение; (от сих слов он пришел несколько в самого себя, и стал осторожнее) естьли бы я почитала их таковыми, то конечно бы я вас уверяю, не была с вами в постоялом доме; хотя обманута столько сколько я о том могу судить, средствами меня к тому доведшими, то есть Г. мой, теми хитростями, о коих единое подозрение меня раздражает против вас и самой себя; но теперь не время изъяснять о том. Уведомте токмо меня, Г. мой, (поклонясь ему весьма низко, ибо я тогда весьма была печальна) намерены ли вы меня оставить, или я вышла из одной темницы для того, дабы войти в другую?

Обманута, сколько вы о том судить можете, средствами вас к тому доведшими. Чтоб я вас уведомил, сударыня, для того ли вы вышли из одной темницы, дабы войти в другую! Поистинне я вне себя от удивления. (В самом деле он имел вид чрезвычайно пораженный удивлением, но изъявлялось нечто приятного из сего изумления, не знаю истинного или притворнаго. ) И так неужели необходимо нужно, чтоб я ответствовал на столь жестокие вопросы? Вы совершенную имеете над собою власть. Ах! кто же мог бы вам в том воспрепятствовать? В самую ту минуту, как вы будете находиться в безопасном месте, я вас оставлю. Я предлагаю в рассуждении того единой токмо договор; позвольте мне вас просить на оной согласиться: естьли вам угодно теперь, когда вы ни от кого кроме самих себя не зависите, возобновить учиненное уже вами добровольно обещание, добровольно, без чего я бы не осмелился от вас его требовать; поелику я нимало неспособен употребить во зло вашу благосклонность, то тем более не должен терять тех милостей, которые вам было угодно мне оказать. Сие обещание, сударыня, состоит в том, что в какое бы обязательство вы ни вступили с своею фамилиею, но никогда не соединитесь с другим человеком до толе, пока я буду жив и не вступлю в другия обязательства; или пока не учинюсь бездельником, и не подам вам какую нибудь справедливую причину быть мною не довольною.

Я нимало не замедлю, Г. мой, подтвердить вам оное, и даже в таких выражениях, в каких вам будет угодно. Каким образом желаете вы, чтоб я вам изъяснилась?

Я желаю, сударыня, только вашего слова.

Очень хорошо, Г. мой, я вам оное подтверждаю.

В сем случае он столь был дерзок, (я была в его власти, любезная моя) что похитил у меня поцелуй, которой он назвал печатью моего обещания. Он учинил сие столь проворно, что я не успела от него отвернуться. Он оказал довольно притворного гневу. Однако мне весьма было прискорбно, рассуждая, до какой степени сия вольность может привести столь дерзского и предприимчивого человека. Он приметил, что я не была тем довольна. Но взирая с свойственным ему видом на все то, что было способно поразить оной: довольно, довольно, любезная моя Кларисса! сказал он мне. Я заклинаю вас токмо изтребить в себе такое беспокойствие, которое есть жестоким мучением для любви столь нежной как моя. Во всю жизнь мою буду помышлять о заслужении вашего сердца, и учинении вас щастливейшею из всех женщин, когда буду щастливейшим из всех человеков. Я его оставила, для написания предшествующего к тебе письма; но отказала, как уже тебе то прежде означила, посылать оное чрез кого ни есть из его людей. Хозяюшка сего дома сыскала мне посланца, которой будет относить то, что от тебя ни получит к госпоже Грем, управительнице Милорда М.... находящейся в замке его в Гертфордшире. Опасность, могущая произойти от погони, принудила нас на расвете завтрашнего дня ехать, по той дороге, по которой он хотел, в том намерении, дабы там оставить карету его дяди, а взять коляску в том месте им приготовленную, в которой не столь опасно для узнания нас в пути.

Я посмотрела на настоящее мое богатство, и нашла в моем кошельке не более семи гвиней и несколько мелких денег. Остаток моего богатства заключается в пятидесяти гвинеях, которых, как я думала что более не имею, когда моя сестра выговаривала мне о излишей трате моих денег. Я оставила их в моем ящике, нимало не предвидя столь блиского отъезду.

Впрочем, теперешнее мое состояние представляет мне весьма прискорбные обстоятельства для моей разборчивости. С другой стороны, не имея других платьев кроме того, которое на мне, и немогши от него у таить, что я прошу находящагося у тебя моего платья, нельзя также его было не уведомить, каким образом оное тебе досталось, не желая, чтоб он себе вообразил, что я издавна имела намерение с ним бежать, и что частию к тому уже приготовилась. Он весьма бы желал, отвечал он мне, для моего спокойствия, естьлиб твоя матушка приняла меня под свое покровительство; и я приметила в сих словах, что он говорил чистосердечно.

Поверь, любезная моя Гове, что довольно есть небольших благопристойностей, которые молодая особа принуждена оставить, когда она приведена до того, дабы сносить человека в искреннем дружестве с нею находящагося! Мне кажется, что я бы теперь могла подать множество причин сильнейших, нежели прежде, дабы доказать, что женщина имеющая хотя несколько разборчивости, должна взирать с ужасом на все могущее ее ввергнуть в такую пропасть, в какую я впала и что тот человек, которой ее в оную низвергнет, за подлейшего и коварнейшего обольстителя признан быть должен.

Завтра, в пятом часу по утру, хозяйская дочь пришла мне сказать, что мой брат ожидает меня в низу в зале, и что завтрак уже готов. Я сошла, сердце мое столько же было стеснено, сколько и глаза наполнены слезами. Он оказал мне, перед хозяйкою великую благодарность за мою тщательность, показывающую сказал он мне, менее отвращения к продолжению нашего пути. Он более, нежели я сама, о мне имел старания: (ибо к чему тогда оно могло мне служить, ежели не имела его в то время, когда имела в нем нужду?) купить мне шляпу и весьма дорогую епанчу, не предуведомя меня о том. Он имеет право, сказал он мне перед хозяйкою и её дочерями, наградить себя за свои старания, и облобызать любезную свою сестру, хотя она несколько и печальна. Сей хитрец получил свое награждение и тщеславился, что избавил меня от беспокойствия, увещевая меня равномерно, чтоб я не опасалась моих родителей, которые меня с великою нежностию любили. Каким образом можно угождать любезная моя, такому человеку?

Как скоро мы отправились в путь, то он меня спрашивал, не имеюль я какого отвращения к замку Милорда М.... в Гертфордшире. Милорд, сказал он мне, живет в своем поместье в Берке. Я ему повторила, что я не желаю так скоро показаться его фамилии; что сим бы оказала явную недоверенность к моей фамилии; что я решилась занять особенное жилище; и что его просила находиться от меня в отдаленности, покрайней мере для того, дабы осведомиться, что мои друзья подумали о моем побеге. В таких обстоятельствах, присовокупила я, ни мало не ласкаюсь, чтоб примирение вскоре могло последовать; но если они узнали, что я приняла его покровительство, или как все равно, его фамилии; то надлежит отречься от всей надежды.

Он мне клялся, что совершенно будет поступать по моим склонностям. Однако Лондон беспрестанно ему казался удобнейшим для меня убежищем. Он мне представил что если бы я была спокойна в каком ниесть по моему вкусу избранном доме, то он бы тотчас удалился к Г. Галле. Но когда я объявила, что не желаю ехать в Лондон, то он перестал более меня просить.

Он мне предложил, и я на то согласилась ехать в постоялой дом, вблизи от Медиана находящейся; так называется замок его дяди в Гертфордшире. Я имела там свободу пробыть на едине часа с два, и употребила оные на написание к тебе письма, и продолжение той повести, которую я начала в Сент-Албане. Я также написала письмо и к моей сестре в двояком намерении, уведомить мою фамилию, что я нахожусь в добром здоровье, хотя бы она в том принимала участие хотя нет, прося у ней моих платьев, несколько означенных мною ей книг, и тех пятьдесят гвиней, которые я оставила в моем ящике. Г. Ловелас, от которого я также не утаила причину второго моего письма, спросил меня, не сестре ли моей хотела я его надписать. Нет, действительно, отвечала я ему; я еще не знаю... Я так же не знаю, прервал он; но един случай принуждает меня о том так думать. (добрая душа, естьлиб я могла во оном ей верить.) Однако я вам скажу сударыня, как поступить в сем случае. Если вы совершенно решились не жить в Лондоне, то пусть ваша фамилия вас во оном щитает, поелику тогда она совсем лишиться надежды сыскать вас. Означте вашей сестрице, чтоб на принадлежащем к вам письме надписать к Г. Осготу, в сохе. Ето весьма славной человек, которому ваши друзья без всякого затруднения поверят дела ваши, и сим то средством они весьма будут довольны.

Они довольны, любезная моя, довольны! Кто? мой отец, мои дядья! Но ето не излечимая болезнь. Ты видишь, что у него вымыслы всегда готовы. Не имея ни какого на сие возражения, я нимало не колебалась на оные решиться. Мое беспокойство состоит в том, чтоб узнать какой получу я ответ, или удостоят ли меня оным. В ожидании оного, утешаюсь я, рассуждая, что какими бы жестокостями ни было оно наполнено, и хотяб было писано рукою моего брата, но не будет жесточае тех последних поступок, которые я претерпела от него и моей сестры.

Г. Ловелас находясь в отсутствии около двух часов, возвратился в постоялой дом, и будучи побуждаем своею нетерпеливостию, присылал раза три или четыре просить меня с ним свидиться. Я ему столько же раз приказывала ответствовать, что мне не когда и в последней раз сказала, что не буду иметь время к тому до самого обеда. Что же он сделал? Понуждал скорее оной готовить: я его слышила, по временам, что кричал на повара и служителей.

Вот другое его совершенство. Я осмелилась увидевшись с ним, выговаривать ему за сии вольные слова. В самую ту минуту услышила я его ругающего своего камердинера, которым он впрочем всегда был доволен: весьма скучной промысл, сказала я подходя к нему, держать постоялой двор.

Не столь скучен, как я воображаю. Как! Сударыня, не думаете ли вы о том промысле, в коем пьют и ядят на щот другаго, я говорю о несколько отличных постоялых домах. Что меня побуждает тому верить, есть та необходимость, в коей беспрестанно живут военные люди, коих я представляю, что большая часть оных суть ужасные злодеи. Боже милостивой! продолжала я, какие речи слышала я в ту минуту от одного из сих храбрых защитников отечества, которой говорил, так как я о том могла судить из ответа, человеку тихому и скромному! Старая пословица мне кажеться справедливою: клятся как солдату пристойно.

Он кусал у себя губы, он прошелся по горнице на цыпках; и приближался к зеркалу, я приметила на его лице знаки его смущения. Так сударыня, сказал он мне, ето военная привычка. Салдаты вообще часто клянут: я думаю, что офицерам надлежало бы их за то наказывать.

Они заслуживают жестокого наказания, возразила я; ибо сие преступление недостойно человечества; равномерно и клятвы не менее мне кажутся презрительными. Оно вдруг означает злость и бессилие. Тот, которой оное делает, был бы сущею Фуриею, естьлиб мог свои желания исполнить.

Прекрасное примечание сударыня. Я бы сказал первому салдату, которого бы услышал кленущагося, что он презрительной человек.

Госпожа Грем засвидетельствовала мне свой долг, так как угодно было Г. Ловеласу назвать её учтивости. Она усильно меня просила ехать в замок, говоря о том, что она слышала о мне, не токмо от МилордаМ.... но и от его двух племянниц и всей фамилии; также о надежде, коею они ласкаются уже долгое время получить ту честь, которую не весьма отдаленною уже почитали. Сии слова весьма для меня были приятны; поелику я их слышала от весьма доброй женщины, которая подтвердила все то, что Г. Ловелас мне ни говорил.

В рассуждении жилища, о коем я заблагоразсудила просить её совета, она мне рекомендовала свою своячиню, которая от нее жила в семи или осьми милях, и у которой я совершенно буду довольна. Наиболе принесло мне удовольствия то, что слышала от Г. Ловеласа, которой оставил нас в коляске, севши на лошадей с двумя собственными своими людьми, и конюхом Милорда М.... служил нам провожателем до конца нашей дороги, куда мы прибыли в четвертом часу в вечеру.

Но я уже тебе сказала в предшествующем письме, что покои весьма там для нас неудобны. Г. Ловелас, будучи не доволен, не скрыл от госпожи Грем, что он находит их не соответствующих тому описанию, которое она нам начертала; что как дом расстоянием на милю от ближнего предместия; то ему не надлежит так скоро на такое расстояние от меня отдалятся, опасаясь каких ни есть произшествий, которых мы еще страшимся, и что впрочем покои были весьма тесны и не дозволяли ему жить со мною. Ты конечно признаешься, что сии его слова очень были для меня приятны.

Во время сего пути в коляске весьма долго разговаривали с госпожею Грем. Она ответствовала на все мои вопросы вольно и простосердечно; она была откровенна, что мне очень понравилось. Постепенно я ее довела до множества изъяснений, коих часть согласуется с засвидетельствованием его управителя, к которому брат мой писал, и я из того заключила, что почти все служители имеют равное мнение о Г Ловеласе.

Она мне говорила. ,,Что он впрочем, человек великодушной; что не весьма легко можно различить любили ли его более или боялись в доме Милорда М.... что сей господин любит его чрезвычайно; две его тетки не менее его любят; две его двоюродные сестры Монтегю суть наилучшего в свете свойства молодые особы. Его дядя и тетки предлагали ему различных невест прежде, нежели он начал мне оказывать свои тщательные услуги даже и после того, когда они отчаявались, что не получат моего и моей фамилии согласия. Но она весьма часто слышала его повторяющего, что он ни с кем инным не сочетается браком, как со мною. Все его родственники весьма были тронуты теми худыми поступками, которые он от моих друзей претерпел: впрочем они всегда удивлялись моему свойству, и с нетерпеливостию ожидали нашего союза, они совершенно предпочли меня всем на свете женщинам, в том мнении, что никогда и никакая особа не имела толикой силы над его склонностями, и толикого влияния над его разумом. Она согласна, что Г. Ловелас весьма разточительной человек; но ето такая слабость, которая сама собою излечится. Милорд почитал за великое утешение находиться в обществе с своим племянником; однако и сие не воспрепятствовало им часто ссориться; и всегда дядя принужден был ему уступать. Он как будто всегда его боялся. Сия добрая женщина весьма сожалела, что её молодой господин, (так она его называла,) не употребил на лучшее свои дарования, однако, сказала она мне, с толь изящными качествами не надлежит отчаяваться о его исправлении: будущее благополучие затмит прошедшие слабости, и все его свойственники столь сильно были тем убеждены, что ничего с толиким жаром пожелали, как видеть его сочетавшагося браком.,,

Сие описание, хотя и посредственное; но лучше всего того, что мой брат о нем ни говорил.

Особы живущия в сем доме кажутся весьма честные люди; откуп и дом в хорошем состоянии, и ничего там не недостает. Госпожа Сорлингс, своячиня Госпожи Грем, есть вдова и имеет двух взрослых сыновей разумных и трудолюбивых, между коими я усматриваю некое соревнование к общему благу, и двух весьма скромных молодых дочерей, с которыми их братья поступают гораздо почтительнее, нежели как мой со мною. Мне кажется, что я моглаб здесь остаться долее, нежели насколько прежде прожить тут располагалась.

Я должна бы была тебе ето сказать еще до получения благосклонного твоего письма и до прибытия моего в сие место! все приятно мне от столь дражайшей приятельницы. Я признаюсь, что мой отъезд должен был привесть тебя в великое удивление, после того решительного намерения, которое я приняла с такою твердостию. Ты видела даже до сей минуты, в какое чрез то сама я была приведена удивление.

Сэмюэл Ричардсон - Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов. 5 часть., читать текст

См. также Сэмюэл Ричардсон (Samuel Richardson) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :