Сэмюэл Ричардсон
«Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов. 3 часть.»

"Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов. 3 часть."

Любезное мое дитя! Некоторые слова произнесенные доброю твоею Нортон, которые открыли нам твою жалобу на неснисходительный с тобою поступок при перьвом изьяснении намерения Г. Сольмса возбудили в нас особенное внимание. Если ето правда дражайшая Клари: то ты не можешь себя оправдать в нарушении своего долга и в противоборствии воле своего отца в таком пункте, которого ему без повреждения своей чести переменить не льзя. Но все еще может быть заглажено; от единой твоей воли, любезное дитя, зависит настоящее благополучие твоей фамилии.

Отец твой позволил мне сказать тебе, что если ты согласиться наконец соответствовать его чаянию, то прошедшие неудовольствия будут преданы забвению так, как бы их никогда не было, но также приказал обьявить тебе, что сие прощение в последний раз тебе предлагается.

Я тебе говорила, и ты не можешь позабыть, что требованы из Лондона обращики самых богатых материй. Они привезены; отец твой, дабы показать, сколько он решителен желает, чтоб я их тебе отослала: я не хотела послать с ними письма; но ето ничего не стоит. Должно признаться, что не уважают более столько твоей нежности, как прежде.

Материи сии самые новейшие и лучшие, какие только можно было найти. Мы желаем, чтоб оне приличны были достоинству, которое мы в свете занимаем, имению, которое должны соединить с тем, какое тебе дед твой оставил, и благородному званию, к которому тебя определяют.

Отец твой хочет тебе подарить шесть перемен полного платья со всеми приборами, из коих одна со всем новая, а другая не более двух раз была тобою употребляема. Поелику новая весьма дорога, то если ты желаешь, чтоб она была внесена в сие число, отец твой даст тебе сто гиней, дабы заменить цену оные.

Г. Сольмс намерен тебе поднесть убор из алмазов: поколику ты их имеешь собственные и еще те, которые получила от своей бабушки; то если угодно тебе их оправить по нынешнему вкусу, подарок его будет продан за весьма довольную сумму, которая тебе будет принадлежать, кроме годового жалованья на мелкие твои расходы. И так возражения твои против качеств такого человека, о котором ты не столь хорошее имеешь мнение, как бы надлежало, не имеют относительно к последующему времени, истинного основания; и ты будешь более независимою, нежели какою должно быть женщине, в которой мало полагают разборчивости. Ты знаешь, что я, которая принесла больше приданого в фамилию, нежели сколько ты им жертвуешь Г. Сольмсу, не имела столь знатных выгод. Мы за долг себе поставляем тебе их представить; в согласных супружествах мало терпят ограничиваний. Однако я довольно буду раскаеваться, что споспешествовала к сим расположениям. Если ты не можешь преодолеть всего отвращения, дабы обязать нас.

Не удивляйся Клари: такой моей откровенности. Поступок твой до сего времени не позволял нам вступить с тобою в столь обширную подробность. Однако судя по тому, сколько изьявляли печального тебе и мне наши разговоры, и по взаимной твоей с дядьями переписке, ты не сомневается, какие должны быть следствия. Надобно, любезная дочь, или нам отрещись от своей власти, или тебе от своего нрава: не льзя тебе ожидать исполнения первого опыта, и мы имеем не опровергаемые причины надеяться другаго. Ты знаешь, сколь часто я тебе напоминала, что ты должна решиться или принять Г. Сольмса, или изключить себя из числа наших детей.

Тебе покажут, если желаешь копию с условий. Кажется, что они могут быть без ущерба противоположены всяким возражениям, в них включены новые выгоды, относящиеся к пользе фамилии, коих еще не было, когда тетка твоя в первый раз тебе о том говорила. Подлинно мы столько себе не предполагали. Если в сих условиях, по твоему мнению должно быть что нибудь переменено, то мы сие охотно исполним. И так, дражайшая дочь, согласишся прочесть. Я сего дня или завтра пришлю к тебе их, если потребуешь.

Поколику дерзость особы, чтоб показаться в церкви, и беспрестанные его угрозы, не могут не наносить нам беспокойствий, которые будут продолжаться до самого твоего брака, то ты не должна удивляться, что решились сократить время. Срок будет положен от сего дня до двух недель, если ты не сделаешь мне таких возражений, которые бы я могла уважить. Но если согласишься охотно, то сверьх того не откажут тебе еще осьми или десяти дней.

Может быть разборчивость твоя покажет нам некоторое различие в сем союзе. Но не должно тебе такую приписывать цену личным своим качествам, если не хочешь, чтоб тебя почитали весьма чувствительною к такой же самой выгоде в другом человеке, сколько бы ни презрительна была в самой себе сия отличность: так должны рассуждать о сем отец и мать. Мы имеем двух дочерей, которые нам равно любезны; для чего бы Кларисса находила неравенство в таком союзе, в котором старшая её сестра того бы не усматривала, ни мы для нее, если бы Г. Сольмс сперва ее требовал от нас себе в супружество.

И так прими себе за правило наше желание; ты будешь тотчас возвращена в наши обьятия; все прошедшие твои упорства будут погребены в забвении, мы все себя увидим щастливыми в тебе и взаимно. Ты можешь теперь сойти в кабинет твоего отца, где мы будем оба, и подадим тебе свое мнение на выбор материй, благословляя тебя с сердечною нежностию.

Будь честною и чувствительною дочерию, любезная Кларисса, какою ты всегда была. Последний твой поступок, и малая надежда некоторых особ на твою перемену, не воспятили еще мне произвесть сие покушение в твою пользу. Не изменяй моей поверенности дражайшая дочь; я не буду более посредницею между тобою и твоим отцом, если сие последнее предприятие останется без успеху. И так я тебя ожидаю, любезное дитя; отец твой также тебя ожидает: но постарайся скрыть от него малейший вид печали на твоем лице. Если ты придешь, то я тебя заключу в свои обьятия, приложу к нежному своему сердцу с таким удовольствием, с каким всегда тебя лобызала. Ты не знаешь, любезная дочь, того мучения, которое я терплю несколько недель, и не прежде его познаешь, пока не увидишь себя в моем положении, в котором нежная и сострадательная мать день и ночь проливает свои молитвы к небу, и среди смятения старается сохранить мир и согласие в своей фамилии. Но условия тебе известны. Не приходи, если ты не решилась их исполнить. Хотя сие кажется мне не возможным, судя по тому, что я к тебе написала. Если ты придешь с спокойным лицом, которое бы показывало, что сердце твое склонилось к должности, то я изьявлю тебе нежнейшими знаками, что есмь истинно любящая тебя мать.

Суди дражайшая приятельница, сколько я должна быть тронута таким письмом, в котором толь ужасные обьявления соединены с толикою нежностию и благоволением! Увы! говорила я себе, почему столь жестоко колеблюсь между повелением, коему не могу повиноваться и благосклонностию пронзающею мое сердце! Если бы я знала, что паду мертва пред олтарем, прежде, нежели пагубный обряд мог вручит ненавидимому мною человеку права на мои чувствования, то думаю, осмелиться бы приступить к оному. Но помышлять, что должно жить с таким человеком и для такого, которого не можно терпеть, сколь ужасно!

И так могут делать, чтоб блеск платья и украшений произвел некоторое впечатление над такою девицею, которая всегда себе за правило почитала, что единая цель женщин старающихся о своем наряде есть та, дабы сохранить любовь своего мужа, и сделать честь его выбору? В таком мнении самые богатые уборы мне предлагаемые не должныли усугубить мое отвращение? Подлинно, весьма великое побуждение наряжаться, дабы понравиться Г. Сольмсу.

Словом сказать, не льзя мне было сойти с такими условиями, которые на меня были наложены. Думаешь ли ты, любезный друг, чтоб я могла что нибудь предпринять? писать, хотя бы письмо мое было удостоено чтения, но чтоб я написала после столь многих бесполезных усилий? чтобы предложила, чтобы могло быть одобрено? Я бросалась во все стороны покоя в сем мучении своего сердца. С негодованием бросила к дверям обращики. Заключила себя в свой кабинет; но скоро оттуда вышла. Садилась то на тот, то на другой стул; прибегала попеременно ко всем окнам. Ни что не могло меня остановить. В сем смятении начала опять читать письмо, как Бетти уведомила меня, что отец мой и мать ожидают меня в кабинете.

Скажи моей матери, отвечала я ей, что я ее прошу из милости притти сюда на минуту, или чтоб она мне позволила переговорить с собою на едине, в особливом месте, какое ей угодно будет избрать. Как сия девка повиновалась мне безответно, то я припадши к леснице слышала, что отец мой говорил весьма громко: вы видите плод своего снисхождения. Ето во зло употребленные милости. Почто укорять сына в принуждении, когда нельзя ничего надеяться как чрез сие средство? Ты ее одна не увидишь, изключения моего присудствия должно ли мне быть сносно?

Напомни ей, сказала Бетти моя мать, на каких условиях позволено ей сойти. Я ее иначе не хочу видеть.

Бетти пришла ко мне с сим ответом. Я взяла перо; но с таким трепетом, что едва могла его держать, и хотябы рука моя не столько колебалась, я бы не знала что должно писать. Бетти, которая меня оставила возвратилась чрез несколько времени с запискою от моего отца. Упорная и развратная Клари, я вижу, что никакое снисхождение не может тебя тронуть; мать твоя с тобою не свидится. Не надейся также и меня видеть. Но будь готова к повиновению. Тебе известны наши разположения: дядя твой Антонин, брат, сестра и любимая твоя Госпожа Нортон, будут присудствовать при обряде, который будет отправлен без огласки в домовой церкве твоего дяди. Когда Г. Сольмс может тебя привесть в такое состояние, в котором мы желаем тебя видеть, то может быть жена его приобретет опять нашу милость, но не ожидай сего в качестве развращенной дочери. Поколику отправление брака должно быть скрытно, то после сего будут приняты разположения касательно до платья и екипажа. И так приуготовляйся ехать к дяде в начале следующей недели. Ты к нам покажешся после совершения, дело не терпит отлагательств, нам дорого стоит стрещи тебя в заключении коего ты достойна, и терять время с упорным ребенком. Я не буду слушать более представлений; не приму никаких писем, отвергну всякие жалобы. И ты не услышишь ничего более от меня, пока не увижу тебя в другом виде; вот последния слова разгневанного отца.

Если сия решимость непременна, то отец мой справедливо говорит, что более меня не увидит, ибо я никогда не буду женою Сольмса. Суди, что смерть гораздо менее меня ужасает.

Ко Вторник в вечеру.

Ненавистный Сольмс прибыл в замок почти в то время, как я получила письмо от моего отца. Он требовал позволения меня видеть. Такая дерзость чрезмерно меня удивила.

Я отвечала Бетти, на которую возложено было посольство: сперва должен он возвратить мне отца и мать, которых я лишилась, и тогда я рассмотрю, должна ли выслушать то, чего он от меня надеется. Но если родственники мои отрекаются видеть меня единственно для него, то я гораздо менее соглашусь видеться с ним для его любви. Я думаю сударыня, сказала мне Бетти, что вы не позволите мне итти с сим ответом: он сидит с господами. Иди, повторила я ей в своей досаде, и скажи ему, что я его не хочу видеть; меня доводят до отчаяния; ничего не может быть сего хуже.

Она вышла, показывая мнимое свое несогласие на мой ответ. Однако изьяснила его во всей точности. Сколько был встревожен отец мой! Они все были вместе в его кабинете. Брат мой предлагал, чтоб меня тотчас выслать из дому и оставить Ловеласу и на произвол жестокой моей судьбы. Мать моя проговорила некоторые слова в мою пользу, которые я не могла хорошо выслушать. Но вот какой ей ответ: друг мой, весьма несносно смотреть, чтоб столь благоразумная женщина, как вы, защищала упорного ребенка. Какой пример для других детей! Не имел ли я к ней столько любви, как вы? И для чегож переменился? Дай Бог, чтоб пол ваш мог быть несколько разборчив! Но глупая нежность матерей всегда ожесточала детей.

Мать моя не преминула бранить Бетти, как она сама в том признавалась, за то, что разказала слово в слово мой ответ; но отец мой за сие ее хвалил.

Сия девка говорит, что он в своей ярости взошел бы в мой покой, узнав, что я отрицаюсь видеть Г. Сольмса; если бы мой брат и сестра не умерили его гнева.

Для чего он не взошел? Для чего меня не умертвил; дабы окончить все мои мучения? Я бы ни о чем не сожалела, как только о его собственном нещастии, которое бы он мог чрез сие на себя навлечь.

Г. Сольмсу угодно было вступиться за меня. Не чрезмерно ли я ему обязана?

Весь дом в смятении. Но подлинно жизнь стала быть для меняне сносною; увы! жизнь столь благополучная за и несколько до сего недель, и толиких злощастий теперь исполненная! Мать моя не ошиблась! Что я должна вытерпеть жестокие искушения.

П. П. Брат мой и сестра желают, чтоб меня вручили в совершенное их разположение. Меня уверяют, что отец мой на сие уже согласился, хотя мать моя еще противится. Но если они в том успеют, то какой жестокости не должна я ожидать от их злобы и ненависти? Сие известие получила я от своей родительницы Долли Гервей чрез записку, которую она положила в саду на моей дороге. Она пишет, что не терпеливо желает меня видеть; но ей того не дозволят прежде, нежели я буду Госпожею Сольмс, или соглашусь принять сие лестное имя. Упорство их подает мне пример, которому я без сомнения буду следовать.

Письмо XLII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

Между мною и сестрою моею произошло весьма жестокое действие или лучше сказать истинные ругательства. Могла ли ты подумать, любезный друг, чтоб я была способна к ругательствам?

Она ко мне была прислана по причине моего отказа, чтоб видеть Г. Сольмса. Я думала, что фурию на меня напустили. Представление спокойствия и примирения, тщетная надежда, которою я питалась! Я вижу, что с согласия всех буду предана ей и моему брату.

Во всем том, что она сказала предосудительного мне, я отдаю только справедливость тому, что имеет некоторый вид убедительности. Поколику я требую твоего мнения о поступках, то дело было весьма подозрительно пред собственными моими глазами, если бы я старалась обмануть своего судию.

Она представила сперва мне, какой я была подвержена опасности, еслибы отец мой взошел в мой покой, к чему он уже решился. Я должна между прочим благодарить Г. Сольмса, которой ему в оном воспрепятствовал. Потом обратила свои злобные рассуждения на Госпожу Нортон, которую обвиняла в том, что более укрепляла меня в упорстве. Осмеивала мнимое мое почтение к Ловеласу, удивлялась чрезвычайно, что умная и при том благочестивая Кларисса Гарлов имеет столь великую страсть к гнусному подлецу, что родители её принуждены ее заключить, дабы воспрепятствовать ей впасть в обьятия сего недостойного любовника. Позволь спросить, сестрица, сказала она мне, какой ты имеешь порядок в расположении твоего времени. Сколько часов из двадцати четырех употребляешь ты на шитье, на благочестивые твои упражнения, на переписку, и на твои любовные дела? Я сомневаюсь, любезная малютка, чтоб сие последнее отделение, подобно Ааронову жезлу не поглощало все прочее. Говори; не правдали? Я ей отвечала, что сугубое мне делают оскорбление, утверждая, что я одолжена своею безопасностию от негодования моего отца такому человеку, к коему никогда бы не могла быть обязанною малейшим чувствованием признательности. С великим жаром оправдывала поступок Гж. Нортон, и не меньше его показала в своем ответе на её оскорбительные рассуждения о Г. Ловеласе.. В рассуждении употребления своих часов я ей сказала, что достойнее её было бы иметь сострадание о злощастии сестры, нежели утешаться им, а особливо когда я должна с справедливостию некоторых часов её времени.

Сии последния слова тронули ее чувствительно. Я приметила, что она не без принуждения напоминала мне с умеренным жаром о той благосклонности, с какою поступали со мною все мои родственники, а особливо моя мать прежде сей крайности. Она мне говорила, что я показала такие качества, которых бы никогда во мне не предполагали; что если бы знали во мне такое мужество, то ни кто бы не осмелился со мною ввязываться; но к нещастию дело оставлено быть не может, что нужно знать, повиновение ли или упорство должно возторжествовать, и должна ли родительская власть уступить не покорливости дочерп, словом надобно или соединить или разорвать.

В другом случае, сказала я ей, я бы охотно приняла на себя вид шутливости, как и ты; но если Г. Сольмс по мнению всех, а особливо по твоему, имеет такие достоинства, то для чего он мне не зять?

О бедное дитя! она думала без злобы, что я столько же забавна, как и она. Теперь же еще большего от меня.надеется. Но могули я подумашь, чтоб она желала похитить у своей сестры столь приверженного любовника? еслибы первые его старания клонились к ней, то сие мнение былобы несколько справедливо; но получить отказ от младшей сестры! нет, нет, друг мой, не о том идет речь. Впрочем ты бы сие отверзла свое сердце, известно кому, напротив того мы стараемся заключить его если можно. Словом сказать, (переменяя здесь голос и вид) если бы я показала рвение, как некоторая молодая особа мне знакомая, чтоб повергнуть себя в обьятия развращеннейшего в Англии человека, которой бы вознамерился получить успех в своих требованиях ценою крови моего брата; то не удивлялась бы, видя всю свою фамилию старающуюся изторгнуть меня от сего подлеца, и выдать немедленно за какого нибудь честного человека, который бы кстати при том случае стал свататься. Вот Клари: о чем идет дело; не толкуй его иначе.

Толь оскорбительная речь не заслуживает ли жаркого ответа? Увы! бедная сестра, сказала я ей, человек, о котором ты говоришь не всегда почитался за столь развращеннаго. Справедливо, что любовь худо принятая превращается в ненависть.

Я думала, что она хотела меня бить. Однако с с холодностию продолжала; мне весьма часто говорят о опасности, которой подвержен мой брат и о убийце его, когда меня столь мало щадят для чегож бы я не изьяснялась откровенно? не брат ли мой вызвал другаго; и не умертвил ли бы он его, если бы мог? сохранил ли бы он ему жизнь, если бы от него зависело лишить оной? неприлично зачиньщику жаловаться. В рассуждении обстоятельств, которые случились кстати, дай Бог чтоб некоторые предложения были такого рода! Я не виновата, Белла, еслибы человек, который бы был кстати, не сватался кстати за тебя.

Изьявилали бы ты более твердости, любезный друг, и не удивляешся ли, что я столько оной показала? Я ожидала удара от её руки. Она ее несколько времени держала поднятою, и ярость задушала её голос: потом бросившись к дверям сошла до половины лесницы. Но назад воротилась, и когда могла говорить; то просила небо, дабы оно дало ей некоторое терпение. Конечно так, сказала я ей. Но ты видишь, Белла, что не принимаешь спокойно такого ответа, которой сама на себя навлекла. Можешь ли меня простить? Возврати мне сестру, и я весьма буду разкаеваться в своих словах, если они тебя оскорбляют.

Ярость её только умножилась; она почитала умеренность мою как бы победою над её запальчивостию. Она решилась, сказала мне, разгласить всем, что я вступила в заговор против моего брата, в пользу подлаго Ловеласа.

Я ей отвечала, что желала бы привесть для своего оправдания то, чтобы она могла сказать для своего, что по справедливости гнев мой больше не извинителен, нежели мои рассуждения.

Но не думая, чтоб посещение её не имело другаго побуждения, кроме того, что до сего времени между нами произошло, я ее просила обьявить пристойным образом, не приказано ли ей предложить мне о чем нибудь, чтоб я могла с удовольствием выслушать, и чтобы подало мне надежду видеть опять друга в своей сестре.

Она пришла от всей фамилии, перервала с важным видом, дабы узнать собственно от меня, склонилась ли я наконец к повиновению. Одного слова довольно; она требует только подтверждения или отрицания. Более терпеть не будут от столь упорной твари.

Клянусь пред Богом, сказала я ей, что совершенно оставлю того человека, который всем вам не нравится с тем условием, чтоб не принуждали меня к принятию Г. Сольмса или кого нибудь другова.

Я ни чего не открыла, чего бы прежде от меня не слышали. Различие только в одном изьяснении. И так я почитаю других глупыми, что они могли обмануться мнимыми обещаниями.

Еслибы были другия предложения, которые бы могли удовлетворить всем; и освободить меня от того человека, который всегда будет для меня несносным; то я бы без сомнения их употребила. Правда, я уже признавалась, что не выду никогда замуж без согласия моего отца...

Ты надешься на свои хитрости, прервала она меня, дабы привесть моего отца и мать к своему намерению.

Слабое упование, сказала я ей, и никто не должен знать лучше её свойства тех, кои в состоянии сему противится.

Она не сомневается, чтоб я их всех не склонила к своей цели, если мне позволяет их видеть и обманывать моим лукавством.

По крайней мере Белла, ты научи меня судить о тех я коих я должна обвинять в претерпеваемой мною жестокости. Но подлино ты их почитаешь весьма слабыми. Безпристрастная особа, которая бы судила о тебе и обо мне но твоим речам, почла бы меня чрезмерно пронырливою, или тебя особою весьма худого свойства.

Так, так, ты чрезмерно пронырливое и самое хитрое творение. От сюда она приступила к уличениям столь подлым и недостойным сестры. Упрекала меня в том, что я обворожила всех своею льстивою и вкрадчивою учтивостию, и привлекла на себя от всех внимание в тех собраниях, в коих была с нею вместе. Сколько раз, сказала она, когда мы находились брат мой и я в обществе, в котором нас слушали с удовольствием, ты нечаянно являлась с гордою своею учтивостию, дабы похитить у нас то уважание, которое к нам имели! не смотрели более на твоих старших родственников; во всем следовали мнению девицы Клариссы. Нам должно было или молчать или говорить, не возбуждая ни в ком внимания.

Она остановилась как бы отдохнуть. Продолжай любезная Белла.

Так я буду продолжать. Не обворожилали ты моего деда? находил ли он что нибудь приятным, естьли бы не восхищала ты своим золотым языком сего слабого старика? однако чтож бы ты оказала или сделала, чтобы не можно было сказать или сделать так как и ты? Завещание его довольно показывает, сколько твои хитрости его обольстили лишить собственных своих сыновей всего приобретенного имения, и отдать его самой младшей внуке! отдать тебе все картины фамилии, потому что он почитал тебя знающею в живописи и видел, что ты чистила своими прекрасными руками портреты своих предков, хотя столь худо следуешь их примерам! оставить тебе знатное количество серебреной посуды, которой довольно было на два или три многолюдных домов; и запретить ее переделать; потому что дорогое его дитя уважает только старинный вкус.

Меня сии презрительные укоризны ни мало не тронули. Бедная сестрица сказала я ей, возможно ли, чтоб ты столь худо различала хитрость от природы. Если я кому нибудь услужила, то тем самим делала себе удовольствие, и не искала другаго награждения. Душа моя гнушается хитрости и мерзких побуждений, которые ты мне приписываешь. Сколько я желала, чтоб дед мой никогда меня не награждал отличиями. Но он видел, что брат мой довольно снабден чужим даянием, и законными своими правами; он хотел, чтоб оказанные мне им благотворения были причиною того, дабы тебе приобресть лучшую часть от милостей моего отца, и я не сомневаюсь, чтоб ты того не ожидала. Ты знаешь, Белла, что земля, которую мне отказал дед, не составляет половины наличного имения им оставленнаго.

Какое сравнение, отвечала моя сестра, между надеждою и настоящим владением соединенным притом с такими отличиями, которые более делают тебе чести, нежели самая важность подарка.

Ето то повидимому, Белла, причинило мне нещастие, возбуждая вашу зависть. Но не отступилась ли я от сего владения.

Так, перервала она, и я более еще вижу в тебе пронырства в рассуждении способа... Никогда бы не проникнули совершенно в твои намерения, еслибы не нашли средство иметь тебя несколько в удалении, и принудить к решительному объявлению; еслибы не запретили тебе действовать своими пружинами, обвиваться, как змей около своей матери и заставлять ее оплакивать самую необходимость, чтоб отказать тебе в чем нибудь, к чему упорное твое сердце однажды только стремилось.

Мое упорное сердце! правда ли ето Белла? Конечно упорное: ибо знала ли ты когда нибудь, что такое значит уступать! не представляли всегда с хитростию, что все то, чего ты требовала, было справедливо, на против того брату моему и мне отказывали часто в малейших милостях.

Я не помню Белла, чтоб когда требовала что нибудь такое, в чем бы не должно было меня удовольствовать, и прозьбы мои были редки, касательно до меня самой, - хотя я их более имела за других.

Какое коварство в моих рассуждениях?

Все то, о чем ты говоришь, Белла, относится до прежнего времени; я не могу вспомнить глупостей нашего ребячества, чтоб недавно обнаружившееся твое отвращение происходило от столь отдаленного источника.

Она меня укоряла еще в злости, в грубой умеренности, и ядовитых моих словах. О Клари! ты всегда была лицемерною дочерию!

Никто, сказала я ей, не думал, чтоб я была лицемерною дочерию, когда я отдала все в разположение своего отца, и при таком знатном доходе довольствовалась, как и прежде, малым жалованьем, которое он мне положил, не требуя никакой прибавки.

Так, коварное творение, вот еще твое лукавство! не предвидела ли ты, что добродетельный сей отец принужден будет мнимым твоим почтением, и некорыстолюбием содержать на лице всю сумму твоих доходов, и таким образом он только будет исполнять должность твоего надзирателя, не преставая однакож производить тебе домашнего твоего жалованья. По тому то твои беспутные расходы ни чего не стоили тебе собственного твоего имения.

Мои беспутные расходы, Белла! получала ли я от своего отца когда нибудь более, нежели сколько ты?

Нет, я в том согласна; я обязана тебе, что получала сим способом более, нежели сколько бы совесть моя может быть позволила мне требовать. Но я могу показать от сего еще большую часть. А у тебя сколько осталось? Я об заклад бьюсь, что ты не имеешь пятидесяти гиней в остатке.

Справедливо, Белла, что я едва могу показать сей суммы. - О! я довольно в том уверена. Я думаю, что твоя маминька Нортон... Но прочее скрою.

Безстыдная Белла, сия добродетельная женщина сколь ни нещастлива со стороны имения, имеет душу истинно благородную, благороднее нежели те, которые могут ей вменять малейшее подлое чувствование.

Куда же ты употребила все те деньги, которые тебе позволено было разточать от самого твоего младенчества? или Ловелас, твой развратник будет тебе собирать с них проценты?

Для чегожь бы мне стыдиться своей сестры? Однако Белла ты не обманываешься. Я люблю лучше собирать проценты с своих денег, и проценты с процентов, нежели чтоб они ржавили в кабинете.

Она понимает, отвечала мне. Еслибы я была другаго пола, то бы старалась, по её имению искать похвал от всего округа. Народная любовь, удовольствие видеть себя окруженною при церковных дверях множеством бедных, суть приятная пища для моих глаз. Возклицания слышимые из дали, какое очарование для моего романического воображения. Я не скрываю своего лица под покрывалом, в сем то она может мне отвечать. Но нежестоколи для меня видеть себя лишенную в воскресение того удовольствия, чтоб блистать в церкве, и принужденною оставить любимое свое чванство.

Подлинно, Белла, сия шутка весьма колка от твоего языка, судя, по твоему участию в претерпеваемой мною жестокости. Но продолжай: скоро у тебя не достанет духа. Я не могу тебе платить оскорблением за оскорбление... Бедная Белла! здесь любезная моя Гове, я улыбнулась с весьма презрительным видом.

Оставь такое наглое презрение, не говори о бедной Белле с сим видом преимущества в младшей сестре, сказала она мне с жаром.

Ну так, богатая Белла, оказывая ей глубокое почтение. Сие имя понравится тебе более, и в самом деле сходственнее с сими золотыми кучами коими ты хвалишься.

Смотри Клари, (подняв руку) если ты не будешь скромнее и осторожнее в своих словах, и если позабудешь почтение, коим обязана старшей сестре, то испытаешь...

Как! Белла, ты хочешь большую показать надо мною жестокость, нежели какую я уже от тебя видела? Ето мне кажется невозможным. Разве только сия рука на меня упадет; и такой чрезмерности меньше бы надлежало тебе предаваться, нежели сколько мне сносить оной.

Запальчивость её привела ее в смущение. Но стараясь успокоиться; доброе и послушное творение, сказала она с колкою усмешкою! потом переменяя речь просила меня не забыть, что мы говорили о существе самого дела, что все бы удивились толикой её медленности, что подумали бы, что надобно чего нибудь от меня надеяться, наконец что время ужина приближается.

Я не могла удержаться от слез. Сколько бы я была щастлива, сказала я, естьлиб могла сойти к ужину, и наслаждаться самым приятнейшим в моей жизни удовольствием в разговоре с своим отцем, матерю и с добрыми моими родственниками.

Сии слова произнесенные стремительным чувствованием, подвергнули только меня новому оскорблению. Природа не дала чувствительного сердца Белле. Она не может изъявить великой радости. Правда жестокосердие её избавляет многих беспокойствий; однако чтоб десять раз избегнуть оных, я не соглашусь лишиться того удовольствия, которого источником есть чувствительность сердца.

Она мне говорила, что прежде своего удаления желает знать для моей пользы, что должно ей сказать о моих разположениях.

Ты можешь уверить, отвечала я ей, что я покаряюсь всему кроме того только, что относится до Г. Сольмса.

Етова ты жалаешь теперь Клари, чтоб приближиться к подкопу. (не знаю, от куда она берет такие выражения.) Но другой не раздражится ли, и не будет ли рыкать ужасно, когда увидит изторгнутую из своих когтей добычу, о которой он не сомневался.

Надобно вытерпеть твои слова, иначе мы никогда не дойдем до яснаго. Я не буду беспокоиться тем, что ты называешь его рыканиями. Дам ему обещание, что если я когда нибудь выду за муж, то не прежде, как он женится; если он не доволен сим снисхождением, то я буду думать. Что он должен быть доволен, и уверю всеми способами, что никогда не буду иметь с ним свиданий и переписки, без сомнения сии предложения будут приняты.

Но я думаю, что ты тогда согласишься видеть Г. Сольмса, и обращаться с ним учтиво, но крайней мере как с другом моего отца.

Нет, я думаю, что мне будет позволено удалиться в свой покой, когда он покажется. Я неболее буду иметь с одним обращений, сколько с другим переписки. Я бы подала случай Г. Ловеласу к какому нибудь безразсудному поступку под тем предлогом, что для того его оставила, дабы вручить себя Г. Сольмсу.

И так ты толикую дала над собою власть сему подлецу, что страх оскорбить его будет препятствовать тебе поступать учтиво с друзьями твоего отца в собственном его доме. Когда сие условие будет предложено, то скажи пожалуй, чего ты можешь от него надеяться.

Всево, или ни чего? отвечала я ей, судя по тому, в таком виде она его представит. Я прошу тебя, Белла, представить его в благоприятном виде: скажи, что я оставляю во всех отношениях своему отцу, дядьям, и самому брату те права, коими обязана духовной своего деда, как бы для уверения о исполнении своих обещаний. Если я их нарушу, не надеясь ничего от своего отца, то ни кто более не будет за меня свататься. Сверх того не смотря на худые со мною брата моего поступки, последую с ним тайно к Шотландию, чтоб служить при нем ключницею с тем условием, чтоб он не поступал со мною хуже, нежели с наемною женьщиною; или если наш родственник Морден останется долее в Италии, то я охотно поеду к нему во Флоренцию.

Я тебя только однажды спрошу глупинькая, напишешь ли ты сии прекрасные предложения на бумаге?

Со всею моею охотою. Я пошла к свой кабинет, где не только включила в кратких словах все сии пункты, но и присоединила еще несколько строк относительно к моему брату, в коих, изъявила ему чуствительное сожаление о оскорблении его: ,,просила его подкрепить мои предложения своею доверенностию, и самому предписать обязательство, которое бы ограничивало мои права; представила ему, что он более всех имеет способов примирить меня с моим отцем, и что осталась бы обязанною ему во всю свою жизнь, естьли бы он хотел, чтоб я была одолжена сею милостию братней любви.,,

Как сестра моя, ты думаешь, провела то время; в которое я писала? водя своими пальцами по моим Клависинам с тихим припеванием, дабы показать свое равнодушие.

Когда я к ней приближилась с своею бумагою, то жестокая с великою проворностию сказала: ты уже окончила, сестрица? О! сколь легко водить своим пером. Позволено ли мне прочесть?

Если угодно, Белла.

По прочтении смеялась она принужденно. Ты не видела Клари, что я над тобою шутила? и хочешь, чтоб я сошла с такою запискою, в которой не нахожу рассудка?

Ты не удержишь меня, Белла, сею мнимою твердостию. Она не может быть постоянна. В такой шутке было бы весьма мало ума.

Какая глупость! упоенная предубеждением голова думает, что все видят её глазами. Но помилуй, любезное дитя, какая будет власть твоего отца? кто здесь уступит, отец или дочь? как ты думаешь сообразить сии прекрасные предложения с теми обязанностями, кои существуют между твоим отцем и Г. Сольмсом. Кто знает, что твой подлец не будет следовать за тобою до самого края света? возми, возми сие письмо, Клари, приложи его к своему влюбленному сердцу, и не надейся, чтоб я подала к смеху, принимая твои смешные обещания. Я довольно знаю тебя; и брося бумагу на стол убежала она с хохотанием. Презрением за презрение, сказала она, подойдя ко мне, вот за твои Бедные Беллы.

Я не преминула включить то, что написала, в другую записку к моему брату, в которой изобразила ему в краткх словах поступок своей сестры, опасаясь, чтоб она в своей ненависти не представила моих мыслей под другим видом, коего они не заслуживают. Следующее письмо есть ответ на мою записку, которое мне было отдано в то время, как я ложилась на постелю. Брат мой не мог стерпеть даже до утра.

КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

Удивительно, что ты осмеливаешься ко мне писать, ты которая беспрестанно кидаешь на меня женские стрелы. Я не могу владеть сам собою, узнав, что ты почитаешь меня зачиньщиком в такой ссоре, которая одолжена своим началом моему к тебе уважению.

Ты учинила признание в пользу безчестного, которое должно побудить всех твоих родственников оставить тебя на всегда. Что касается до меня, то я никогда не поверю обещаниям такой женьщины, которая приемлет на себя обязательства противные признанной склонности. Единое средство предупредить твою гибель есть то, чтоб лишить тебя власти, которою ты сама себя погубляешь. Я не намерен был тебе ответствовать; но чрезмерное добродушие твоей сестры меня преодолело; в расуждении твоего путешествия в Шотландию день прощения уже прошел. Я неболее также тебе советую ехать к Г. Мордену, чтоб представлять пред ним такую роль, которую ты играла при своем дяде. Притом столь честной человек мог бы ввязаться в какую нибудь ссору, то ты и его будешь обвинять зачиньщиком.

Чудное твое состояние, которое побуждает тебя предлагать о бегстве, дабы удалиться от своего развратника и употребить ложь, чтоб скрыться к неизвестное место! судя по сему покой твой есть самое выгоднейнее убежище, какое только можно найти для тебя. Поступок твоего Героя, когда он искал тебя в церькве, показывает довольно его власть над твоим сердцем, хотя бы ты не учинила постыдного в том признания.

Я присоединю еще несколько слов. Если я для чести фамилии несклоню тебя к браку, то намерен уехать в Шотлаидию, и невидеть во всю жизнь никого из общих наших родственников.

Жамес Гарлов.

Вот брат, вот называют усердным почтением к отцу, матери и дядьям. Но он видит, что с ним поступают как с важным человеком, и потому его надменность соответственна тому мнению, которое об нем имеют.

Письмо XLIII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

Тетка моя Гервей, которая препроводила ночь в замке, вышла в сию минуту из моего покоя. Она приходила с моею сестрою. Ей не позволяли быть у меня без такого свидетеля. Когда я ее увидела, то сказала ей, что посещение её есть чрезвычайная милость для злощастной пленницы. Целовала у ней руку, и она также обнимала меня говоря: почему столько отдалена, любезная племяница, тетка, которая любит тебя столь нежно?

Она мне объявила, что пришла изъясниться со мною, дабы успокоить фамилию; что не могла себя уверить чтоб я; еслибы не почитала себя гонимою с жестокостию, я, которая была всегда столь кроткого свойства, могла противиться с такою твердостию своему отцу и желаниям всех своих родствеников; что мать моя и она приписывают решительность мою тому способу, которым начали со мною дело и тому моему мнению, что брат мой в начале имел более участия в предложениях Г. Сольмса, нежели отец мой и другие родственники; что наконец обе они желают, еслибы могли, подать мне некоторое справедливое извинение, дабы оставить честным образом мое противоборствие во время сего приступа. Белла перебирала книги с задумчивым видом, но не показывала повидимому никакой склонности вмешаться в разговор. Тетка моя представив мне, что возражения мои бесполезны, потому что честь моего отца зависит от сего повиновения, обратила свои рассуждения на закон моей должности с большею убедительностию, нежели какой бы я надеялась, естлибы сестра моя не присутствовала. Я не буду повторять многих доказательств, которые сходны в теми, коими ты должна уже быть утомлена с обеих сторон. Но надобно тебя уведомить о всем том, что имеет некоторый вид новости.

Видя мою непреклонность, говорила она мне, что с своей стороны не скрывает, что Г. Сольмс и Ловелас должны равномерно получить отказ; но дабы удовлетворить моим родственникам, я не менее обязана помытлять о супружестве, и она более склоняется к Г. Виерлею, спросив меня, какое я имею об нем мнение.

И подлинно Клари, сказала моя сестра, подойдя, что ты скажешь о Г. Виерлее.

Я тотчас узнала представляемые мне сети. Меня хотели принудить изъясниться, дабы вывесть из моего ответа доказательство совершенного моего предубеждения в пользу Г. Ловеласа. Таковые уловки тем более были хитрее, что г. Виерлей явно говорит о своем ко мне почтении, и со стороны нравов, так как и лица, более имеет преимущества над Сольмсом. Я вздумала обратить сие лукавство против их самих, показывая, сколь легко отступиться от выгод Г. Сольмса, потому что не можно надеяться таковых же предложений от Г. Виерлея.

В таком намерении спросила я, избавит ли меня от гонений Г. Сольмса ответ мой, предполагая его выгодным для Г. Виерлея; ибо я признаюсь, сказала я, что не имею к одному того отвращения, которое оказываю к другому.

Тетка моя отвечала мне, что возложенная на нее должность недалеко простирается; и что она только знает, что отец мой и мать не прежде будут спокойны, пока увидят надежду Г. Ловеласа совершенно уничтоженную моим супружеством.

Пронырливая тварь! сказала моя сестра. Сие рассуждение и тот способ, каким она предложила свой вопрос после моей тетки, совершенно меня уверили, что мне расставляли сети.

Ах! как! тетушка, перервала я; не предлагаетели вы мне о том, что не имеет никакого отношения к намерениям моего брата? и не должна ли я потому надеяться окончания своих мучений и злощастия, не видя себя более обезпокоиваему каким ни будь ненавистным человеком? И так все мои представления отвергают; однако они должны быть приняты, я осмеливаюсь о том сказать.

Но если, любезная племянница, не остается тебе никакой надежды, то я не думаю, чтоб ты почитала себя совершенно свободною от повиновения, коим дочь обязана своим родителям.

Извините меня, сказала моя сестра, я ни мало не сомневаюсь, чтобы намерение девицы Клари, если ей не можно соединиться с своим дражайшим Ловеласом, не было то, дабы возвратить свою землю от моего отца, и жить там в сей независимости, которая есть основанием её развратности. И сколь честную будешь препровождать там жизнь, сестрица! а Гж. Нортон, твой оракул, начальствующая над твоим домом, бедные твои при воротах; сама ты среди нищенского собрания с гордым и вкупе подлым видом, и почитающая себя превосходнее всех женьщин находящихся в округе, которые небудут иметь сих благородных наклонностей: бедные вне дома, сказала я, но Ловелас во внутренности, то есть, посрамляющий твою честь одною рукою, и уничтожающий ее другою. Прекрасный план! Но знай, беглец, что воля умершего деда будет ограничена властию находящагося в жизни отца; и что будет разполагать землею так, как бы учинил мой дед, еслибы он увидел при своей жизни столь великую перемену в своей любимой внуке.

Словом сказать, она не отойдет к тебе, если ты не довольно будешь разборчива в употреблении её или пока возраст не позволит тебе прибегнуть к законам, дабы изсторгнуть ее с почтительностию у своего отца.

Фу! девица Гарлов, сказала ей моя тетка, такие слова недостойны сестры.

Позвольте ей продолжать сударыня. Ето ни чего в сравнении того, что я претерпела от девицы Гарлов; она только показывает яростную свою зависть, или дает высокие повеления, коим я принуждена покаряться. Я ей только скажу в ответ, что знаю, к чему должна прибегнуть для возвращения своих прав, и ничто не препятствует мне вступить в обладание оных, еслибы я имела намерение, но о сем я никогда и не думала. Представте сударыня моему отцу, что величайшие жестокости, и самые оскорбительные следствия не принудят никогда искать противных его воле способов; хотя бы я была доведена до нищеты, и изгнана из дома, что было бы может быть для меня предпочтительнее тому, чтоб быть заключенною в нем и поносимою.

В таком случае, дражайшая племянница, отвечала моя тетка, если ты вступишь в брак, то принуждена будешь сообразоваться с намерениями своего мужа; и еслибы сей муж был Г. Ловелас, то не можно сомневаться, чтоб он не нашел случая к произведению новых беспокойствий в фамилии. В самом деле, любезная племянница, еслибы он имел к тебе истиное уважение, то не слыхала бы ты беспрестанно о его похвальбах. Он весьма мстительный человек; на твоем месте Клари, я бы опасалась не оскорбив его, сего мщения, коим он не престает угрожать фамилии.

Угрозы его, перехватила я, суть ни что иное, как весьма обыкновенное возмездие за те, коими его ежедневно устрашают. Никто не намерен сносить оскорбления с такою терпеливостию как я. Но меньше ли были известны его качества, нежели ныне? Тогда уверены были, что супружество, что разборчивость женьщины в выборе такого мужа была бы самая редкая; но я весьма много о сем сказала, говорила я оборотясь к своей сестре. Впрочем я повторяю, что не было бы как и прежде, ни слова о Г. Ловеласе, еслибы по ступали со мною с великодушием.

Тетка моя Гервей, перервав некоторый оскорбительный ответ моей сестры, представила мне еще, что не могут быть спокойны, если не увидят меня за мужем; говорят продолжала она, что ты для успокоения Г. Ловеласа желаешь дать ему обязательство, чтоб не принадлежать во всю жизнь никому, если не будешь его женою. Сие предполагает, что ты весьма много им занята.

Я признаюсь откровенно, отвечала ей, что не знаю лучшего средства к предупреждению новых злощастий. И если не хотят, что я об нем думала, то нет другаго человека, о котором бы я могла иметь выгодное мнение. Однако охотно бы отдала все что имею, дабы он оставил свое ко мне предубеждение и обязался другою. Конечно охотно, Белла, хотя я вижу твои забавные улыбки.

Может быть так, Клари, однако ты не можешь запретить мне улыбаться.

Если не хотят, чтоб я об нем думала, повторила моя тетка. Разумею сии слова Клари. Время уже сойти. Пойдем девица Гарлов. Я попрошу твоего отца, чтоб он позволил придти к Клари самой моей сестре, может быть из того выдет какое нибудь щастливое произшествие.

Я предвижу, сказала Белла, какое должно быть сие произшествие. Мать моя и Клари зальются слезами; но с тем различием, в рассуждении следствий, что мать моя возвратится с пронзенным до глубины сердцем, а Клари будет более ожесточена торжеством своим над нежностию моей матери. Если вы хотите знать о том, сударыня, то для сей причины не дозволяют сей прекрасной особе выходить из своего покоя.

Она взяла за руку мою тетку; и я не говоря ни слова, обеих их проводила до лесницы.

Письмо XLIV.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

Сердце мое колебалось между надеждою и страхом видеть мою мать, соединенным с печалию и смущением, что причинила ей толико досад. Я ее ожидала с трепетом; однако беспокоиства мои миновались: ей не позволено было взойти. Снисходительная моя тетка опять возвратилась, но сопровождаема моею сестрою. Она взяла меня за руку, и подле себя посадила.

Я должна признаться, сказала она мне, что если я пришла к тебе в последний раз против согласия твоего отца, то ето для того, чтоб тебе услужить, по тому что меня крайне ужасают следствия твоего упорства. Сказав сие начала она мне представлять надежду всех моих родственников, богатство Сольм-са, которое превозходит все то, что когда нибудь себе представляли, выгодные условия, худую славу о Г. Локеласе, отвращение, которое имеет к нему вся фамилия; каждое обстоятельство было представлено в живейших красках, хотя сии описания были теже самые, которые я слышала от своей матери; из чего заключила, что мать моя не уведомила никого о том, что произходило между ею и мною, иначе бы тетка моя не стала говорить в другой раз о таких вещах, которые мне бесполезно были представляемы.

Она мне говорила, что подать повод моему отцу к таким мыслям, что он не имеет власти над своими детьми, а особливо над дочерью, которую всегда любил даже до обожания, значит пронзить его сердце, и по тому сия чрезмерная нежность, превратившаеся в негодование, ненависть и ярость, в состоянии будет его довесть до всяких крайностей. Потом сложив свои руки с трогательною благосклонностию, заклинаю тебя, любезная племянница, для себя и для тебя самой, для всего того, что тебе драгоценно на свете, преодолеть нещастливое предубеждение, отвратить угрожающия тебе бедствия, и сделать щастливыми всех предостерагая себя от пагубных злощастий. Дражаишая Клари, должно ли, чтоб я повергнулась к твоим ногам? Я ето исполню охотно.... В жару сего восторга она действительно пала на колени а купно с нею и я, опустив голову с стыда, прося ее встать, обнимая ее руками, и орошая её грудь своими слезами.

Дражайшая моя тетушка! Какая чрезмерная благосклонность и снисхождение! Увы! Встаньте. Вы раздираете мое сердце столь невероятными знаками нежности.

Скажи, любезная моя племянница, скажи, что ты соглашаешься обязать всех своих родственников, скажи, я тебя заклинаю, если ты нас любишь.

Увы! Как мне обещать вам то, исполнению чего я лучше предпочту смерть.

Покрайней мере, скажи мне, дражайшая Клари, что ты об етом несколько времени подумаешь, что рассудишь на едине сама с собою. Подай покрайней мере некоторую надежду, чтоб убеждения мои и заклинания не были тщетны.

Она не оставляла сего положения, и я также не переменяла своего пред нею.

Какое странное явление! если бы я колебалась сомнением, дражайшая моя тетушка, то давно бы его победила.... Что кажется сильным побуждением моим родственникам, не может быть таковым для меня. Сколько я раз повторяла, чтоб мне позволили остаться девицею? или нельзя не лишить меня такой милости? Пусть позволят мне ехать в Шотландию, во Флоренцию, или в какое другое место, которое угодно будет избрать. Пусть пошлют меня в Индию невольницею; я на все могу согласиться: но никогда не дам клятвы жить с таким человеком, которого терпеть мне неможно.

В сие время Белла сохранила молчание подняв руки, как бы из удивления к моему ожесточению. Я вижу, сказала мне тетка вставая, что ни что не может преклонить твоего духа. К чему служит снисхождение, перервала моя сестра? вы видите, сударыня, что благосклонность ваша употреблена во зло. Скажите ей прямо, чего она должна ожидать; объявите её приговор.

Тетка моя взяв ее за руку, удалилась к окну, обливаясь слезами. Я не могу, Арабелла, право не могу, сказала она ей тихо; (однако я слышала до единого слова) с ней поступают весьма жестоко. Впрочем ето благородное сердце; какое нещастие, что дела доведены до такой крайности. Но надобно принудить Г. Сольмса отказаться.

Как! Сударыня, отвечала ей моя сестра тихим, но сердитым голосом! И вы также отдаетесь в обман сей хитрой Сирене? Мать моя хорошо поступила, что не пришла сюда. Я сомневаюсь, не будет ли и сам мой отец после первой своей вспыльчивости преклонен её лукавством. Один только мой брат, думаю, в состоянии ее принудить.

Не думай о том, чтоб позвать сюда твоего брата, отвечала моя тетка; я его почитаю чрезмерно неистовым. Она ни чего не показывает в своих поступках, что бы означало упорство и развратность. Если придет твой брат, то я не буду отвечать за следствия; ибо я думаю, что она два или три раза едва не упадала в обморок.

О! сударыня, она имеет сердце гораздо твердее, нежели как вы воображаете. Вы видите, сколько успели став пред нею на колени.

Тетка моя стояла долго при окне задумавшись, обратясь ко мне спиною. Белла сие время почла способным к оказанию мне грубейших оскорблений. Она сходила в мой кабинет, где взяв обращики присланные мне от матери, и принесши ко мне разложила их на стуле. По том показывала мне их один после другаго на своем рукаве и плече; и тихим голосом, дабы не услышала тетка, давала Иронически свое о каждом цвете мнение: ета материя без сомнения для брачного дня, а ета для следующаго. Что ты об них скажешь, любезная сестрица? О сем крамозинном бархате шитом на таком грунте? Я его нахожу весьма удивнтельным для столь прекрасного стана, как твой. Сколько придает он тебе блистательности! ты воздыхаешь, дражайшая! (в самом деле печаль изторгнула из моего сердца несколько вздохов.) А cей черный бархат будет ли не к стати столь прелестным глазам? Ловелас не говорил ли тебе, что ты имеешь глаза достойные обожания? Но что ето? Любезная, ты ничего не отвечаешь. Алмазы же круживы......

Она не престала бы о сем говорить, если бы тетка моя не подошла к нам, отирая свои слезы и что ето племянница, тайный разговор? Ты мне кажешься весьма весела и довольна, девица Гарлов, так что я заключаю из того не малую надежду.

Сестра моя отвечала, что она давала мне свое мнение о материях, хотя я ее о том не просила; но что я молчанием по видимому одобряла её рассуждения.

О Белла, сказала я ей, дай Бог, чтоб: г. Ловелас потребовал от тебя исполнения того, что ты об нем прежде говорила! Сие мнение давала бы ты для своей собственной пользы, и мы бы обе были весьма щастливы. Но виновата ли я, что иначе случилось? Сия речь привела ее в толикое неистовство, что она называла меня оскорбительными именами. Как! Сестрица, перехватила я; ты раздражаешься, как бы сии слова заключают более смысла, нежели какой я в них предполагала. Желания мои чистосердечны для тебя равно, как для меня самой и для всей фамилии. Чтож я сказала столь язвительнаго? Не подавай мне повода заключить, любезная Белла, что я нашла истинный узел твоих со мною поступков, который до сего времени был неизьясним со стороны сестры.

Фу, фу! Клари, сказала мне тетка.

Как поносительные насмешки моей сестры более умножались, берегись сказала ей еще, чтоб ты не столько была способна вонзать свои стрелы, сколько самой быть ими уязвленной, естьли бы я стала употреблять твое собственное оружие; то бы советовала тебе посмотреть несколько, сколь худо пристает к твоему плечу сия материя.

Фу, фу! девица Клари, повторяла моя тетка.

Девице Гарлов, сударыня, надлежало бы вам говорить фу, фу, если бы вы слышали половину жестоких её оскорблений.

Сойдем сударыня, сказала моя сестра с чрезмерною запальчивостию. Пусть дуется сия тварь, пока от собственного своего яда не лопнет. В сем моем гневе, в последний раз я ее вижу.

Если бы я имела весьма подлое сердце, сказала я ей, дабы следовать такому примеру, которой охуждаю, то столько легко мне обратить сии поношения к твоему посрамлению, что удивительным для меня кажется, чтоб ты осмелилась им подвергнуться. Однако, Белла, поколику ты намерена сойти, то прости меня, и я также тебя прощаю. Ты к сему обязана двумя причинами, по твоему старшинству и жестокости твоей в оскорблении удрученной печалию сестры. Если бы ты была в сем злополучии, в котором меня вечно желают оставить, если бы могла ощутить половину моих мучений; то по крайней мере тем бы утешалась, что не имеешь такой сестры, которая бы могла поступить с тобою, так как ты со мною поступала.

Сколько ты....! и не сказав, мне, что такое, бросилась она к дверям.

Позвольте сударыня, сказала я своей тетке, став пред нею на колени, и сжимая её руки, позвольте мне удержать вас на минуту, не для того, чтоб жаловаться на мою сестру, которая должна найти свое наказание в самой себе, но дабы возблагодарить вас за ту благосклонность, которая возбуждает во мне чувствительнейшую признательность. Я прошу вас только не приписать моему упорству непреоборимую твердость, которую я оказала столь дражайшей тетке, и простить меня во всем, что я сказала или учинила непристойного пред вашими глазами, свидетельствуюсь небом, что не имела ни какой злобы к бедной Белле. Осмеливаюсь сказать, что ни она, ни мой брат, ни самой отец мой, не знают того сердца, которое они толь жестоко изнуряют.

Я довольное получила утешение, дражайшая Гове, видя, какое действие произвело вдруг отсутствие моей сестры. Встань благородная душа! любезная девица. (сии суть благосклонные выражения моей тетки.) Не будь предо мною в таком положении; не открывай никому, что я тебе сказать намерена. Я более имею к тебе удивления, нежели сколько могу его изобразить. Если ты не будешь требовать своих прав на землю твоего деда, и если можешь отрещись от Ловеласа, то не престанешь почитаться самою редкою в своем возросте.... Но мне должно идти с твоею сестрою. Вот последния мои слова: покаряйся, если можешь, намерениям своего отца. Какую ты окажешь услугу своим повиновением! Моли всевышнего, дабы он подкрепил твои силы в учинении сего опыта. Ты не знаешь всего того, что может с тобою воспоследовать.

Одно слово, дражайшая тетушка еще одно слово; (ибо она хотела меня оставить) употребите всю вашу доверенность в пользу любезной моей госпожи Нортон, дела её находяться в весьма худом состоянии. Если она будет больна, то весьма трудно ей пропитать себя без помощи моей матери. Я никакого не буду иметь средства к её вспоможению; ибо соглашусь лучше лишиться нужного, нежели требовать своих прав: и уверяю вас, что она столь сильно убеждала меня склониться к повиновению, что доказательства её не мало утвердили меня в той решительности, чтоб избегнуть всяких крайних способов, к коим однакож да не попустит мне небо никогда быть доведенной. Увы! меня лишают вспомоществующих её советов, и имеют худые мысли о добродетельнейшей в свете женьщине.

Я восхищаюсь сими чувствованиями, сказала моя тетка, целуя меня многократно, да будет тебе всевышний покровителем и вождем! Но должно тебе повиноваться; я тебе обьявляю, что должно. Словом мне не позволяют более сего тебе сказать: и помни, Клари, что должно повиноваться.

Я думаю, что сие обьявление есть то, сестра моя называла моим приговором. Однако он не строжее того, который уже был мне произречен. Казалось, что тетка моя нарочито возвышала свой голос, повторяя сии последния слова: и помни Клари, что должно повиноваться. После сего она тотчась меня оставила.

Все, что я чувствовала в сем ужасном явлении, обьемлет меня опять, когда к тебе об нем пишу; перо мое выпадает из рук, и я вижу все цветы радуги чрез слезные потоки.

В среду в 5 часов.

Я присоединю несколько строчек. Тетка моя оставив меня, нашла сестру мою на низу лесницы, которая ей выговаривала, что за ставила ее столь долго ждать. Однако она одобряла последния её слова, которые весьма удобно могла слышать, и говорила о моем упорстве: думаетели вы, сударыня, чтоб ваша Кларисса, сия любимая всеми девица была столь худого свойства? и ктож обязан повиноваться, отец ли ея, или она, как вы ей сказали? Тетка моя отвечала жалостным голосом, но я не могла различить её слов.

Не удивляешься ли ты, любезная приятельница сей странной не поколебимости в столь не благоразумном предприятии? Но я думаю, что брат мой и сестра беспрестанно толкуют в худую сторону все то, что от меня не происходит, и к нещастию моему не имею никого, кто бы осмелился защитить меня. Сестра моя говорит, что если бы почитали меня столь мужественною, то никогда бы не вступили со мною в сражение. Они не знают как согласить мнимое мое упорство с постоянным моим нравом, и надеются изнурить меня различными своими приступами. Ты видишь, что брат мой решился или меня принудить к браку, или оставить замок Гарлов, никогда в него не возвращаясь. И так надобно или лишиться сына, или принудить дочь самую развратнейшую и неблагодарнейшую в свете! Вот под каким видом представлены случаи. Они еще гораздо более будут отдалены от истинны, я в том не сомневаюсь. Но кто может угадать, какие будут их новые меры?

Я пошлю теперь же свой ответ на твое письмо от прошедшего Воскресенья. В нем нет никакой перемены; ибо долго бы его было списывать, да при том и времени на то не имею. Однако я опасаюсь, любезная приятельница, что во многих местах весьма далеко простирала свою вольность. Но не имею довольно спокойного духа, чтоб в нем что ни будь переменить. Не гневайся на меня; я тебя уверяю, что если ты можешь извинить в моем письме одно или два места, то ето будет для того, что они положены наилучшим твоим другом.

Письмо XLV.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В среду в вечеру 22 Марта.

Мне гневаться, на что же любезная приятельница? Ни что не может быть для меня приятнее того, что ты называешь своими вольностями. Я удивляюсь только твоему снисхождению к моим; вот все; и сожалею, что заставила тебя писать столь продолжительный ко мне ответ на предложенные вопросы, хотя и с великим удовольствием читаю оный.

Я уверена, что ты никогда не имела намерения поступать со мною скрытно, во первых по тому, что ты так говоришь, во вторых потому, что ты не могла еще сама познать своего положения, и будучи гонима, не в состоянии столько различать действий любви и гонения, чтоб определить власть каждой из сих двух причин: об етом, думаю, я уже тебе говорила. И так оставляю теперь сей вопрос.

Роберт сказал мне, что ты лишь только положила свой последней пакет на условленном месте, как он его взял. Он туда приходил за час прежде, но ничего не нашел, и приметив мою нетерпеливость видеть что нибудь от тебя, шатался несколько времени около твоих стен.

Родственница моя Женни Деддиль находится здесь и хочет сию ночь препровесть со мною. Я небуду иметь времени отвечать тебе со всяким вниманием, какого требует содержание твоих писем. Ты знаешь, что с нею надобно беспрестанно болтать. Однако случай приведший ее сюда, весьма важен. Она приехала просить мою мать, чтоб съездить к госпоже Ларкин, её бабушке, которая давно уже несходит с постели, и которая узнав на конец, что она при смерти, думает о духовной, не смотря на отвращение, которое до сего самого времени имела к сему обряду. Она соглашается на него с тем условием, чтоб мать моя, которая есть отдаленная родственница, не преминула тут присудствовать, дабы вспомоществовать ей своими советами; ибо весьма великое имеют мнение о искустве моей матери во всем том, что касается до духовных, брачных договоров и других дел такого рода..

Госпожа Ларкин живет от нас на семнадцать миль. Мать моя, которая не может согласится ночевать вне своего дома, намеревается ехать весьма рано, чтоб в вечеру возвратиться обратно. И так я думаю весь день завтра посвятить себя к твоим услугам, и не буду ни для кого сказываться дома. Что касается до беспокоющей меня женщины, то я ей предложила проводить двух дам, дабы прежде ночи отозвать домой мою мать. Я знаю только сии случаи, в которых бы такие люди могли к чему нибудь быть годны, дабы придать нашему полу в публичных собраниях некоторый вид тщеславия и неустрашимости.

Я помню, что тебе говорила однажды, что не будет для меня противен союз моей матери с Г. Гикманом. Какая важность в различии пятнадцати или двадцати лет, а особливо когда женщина столь хорошее имеет здоровье, что можно надееться, что она долгое время сохранит свою молодость, и когда любовник есть человек столь умный! Не шутя я думаю, что любила бы его столько, как своего отца, сколько по всякому другому условию. Они чрезмерное друг к другу оказывают уважение.

Но я имею в голове лучшие мысли, по крайней мере для мущины, и приличнейшие со стороны возроста. Что ты скажешь, любезный друг, если вступить в посредство с твоею фамилиею, чрез которое бы ты отвергла двух твоих женихов, и приняла моего? естьли ты к одному из двух имеешь договорную склонность, то мысли сии не могут тебя оскорбить. Не достает только твоего одобрения. В таком мнении, какого бы я не имела почтения к Г. Гикману? Гораздо более, нежели в другом. Жила моей глупости открыта; позволить ли ей течи? сколь трудно противиться слабым склонностям!

Гикман кажется мне гораздо сходнее с твоею склонностию, нежели который нибудь из тех, кои тебе до сего времени были предлагаемы. Он человек умной, столь важный, и столь многия другия качества имеющий. При том не говорила ли ты, что ето твой любимец? Но может быть ты награждаешь его толиким почтением для того, что он уважаем моею материю. Я не сомневаюсь, чтоб он не получил великого выигрыша в обмане, по крайней мере, если он не легкомысленнее, нежели как я думаю.

Но ах! гордый твой любовник тотчас бы его удушил. Вот что я позабыла. Для чего, любезный друг, когда дело идет о сем Гикмане? Судя по всему он принадлежит к хорошему роду людей; но из числа ли совершенных? Нет, ето один из слабых мне известных, и предмет, который я тебе даю к порицанию.

Ты меня почитаешь весьма щастливою в разматривании того, что до него относится. Как смешной поступок, который заставляют тебя терпеть, исполняет твое сердце горестию, то ты по крайней мере почитаешь сносным то, чтобы совсем тебе таковым не казалось в другом положении.

Я осмеливаюсь сказать, что со всею твоею важностию, ты не захотела бы его для себя, разве только в противоположении с Сольмсом будешь принуждена избрать одного из двух. Вот какому опыту я тебя подвергаю. Посмотрим, что ты на сие скажешь.

Что касается до меня, то я тебе признаюсь, что имею великие возражения против Гикмана. Он и супружество есть такие две вещи, которые вместе не представляются в моей голове. Изьяснить ли тебе вольно свои об нем мысли, то есть, о его добрых и худых качествах, как бы я писала к кому нибудь такому, который его не знает? Так я думаю, что на то решилась. Но льзяли рассуждать с важностию о сем предмете? Мы еще не имеем важных поступей, и он меня спрашивает, можем ли мы иметь когда нибудь их. Впрочем хотя я весьма рада, что могу умерить на минуту твою печаль своими нелепыми описаниями, однако шутка ни мало не совместно с настоящим чувствованием беспокойствия столькоже жестокого, как и то, которое я о тебе имею.

Меня перервали для честного Гикмана. Он прибыл сюда в два часа, вероятно посетить мою мать для её дочери, хотя она и не имеем нужды быть просимой в его пользу. Хорошо, что одна заменяет другую, без чего бы сему бедняку весьма трудно было разделять свои услуги, и столь тягостное исполнение его бы утомило.

Когда уже он готов был к отъезду, и лошади его стояли на дворе, то мать моя приказала меня позвать под тем предлогом, что хочет о чем то поговорить. В самом деле она мне сказала несколько слов, которые ни чего не значили, и я довольно приметила, что единственная её причина меня созвать на низ была та, чтоб быть мне свидетелем нежных и приятных его поклонов, и дабы подать ему случай пожелать мне доброго здоровья. Она знает, что я не имею охоты ему благоприятствовать своим присудствием, когда бываю занята с другой стороны. Я не могла не показать на себе несколько холодного вида, приметив, что она не имела ничего, о чем бы мне сказала, и какое было её намерение. Она смеялась моей развлеченности, дабы любимец её уехал без огорчения.

Он мне поклонился почти до земли. Хотел взять меня за руку, но я не согласилась быть под его плетию, которую он держал в другой руке. Я ее оттолкнула к его плечу, как бы старалась его поддержать, опасаясь, чтоб он наклонясь не разшиб себе носа об землю. Ах! Боже мой сказала я ему, если вы упадете! Резвая тварь, сказала моя мать, улыбаясь! сия злобная шутка тотчас его смутила. Он подавался в зад, держа в руке узду, и всегда отдавая поклоны, пока наехавши на своего слугу едва не опрокинул его приподнявшись. Я с великою охотою смеялась. Он сел, кольнуль лошадь шпорами, и не хотя меня оставить своими глазами едва не ударился об ворота.

Я возвратилась в свой покой, будучи им столько занята, что принуждена была продолжать свое намерение. Может быть я буду столько щастлива, что могу тебя развеселить на минуту. Помни, что я его описываю с доброй и худой стороны.

Гикман есть один из тех бесполезных людей, которые показывают заботливый вид, не имея никогда постоянных упражнений. Он исполнен замыслов, которых никогда не исполняет, не решителен, ни к чему не привязывающийся, выключая то удовольствие, чтоб мучить меня своими смешными любовными речьми, в которых очевидно подкрепляет его благосклонность моей матери, нежели собственная его надежда, и тому что я никогда оной ему не подавала.

Я принимаю в рассуждение его лицо, хотя вообще судя по столь дородному телу можно сказать, что образ Гикманов довольно изряден. Не говорю я, что в нем не достает красоты; ибо по твоему рассуждению что такое красота есть в мущине? но с хорошими чертами, и толстыми губами он не имеет половины того мужеского вида, который изображен в приятной физиономии Ловеласа.

При том какое пристрастие ко многим чудным употреблениям? Я не могла довольно насмеяться некоторому накрахмаленному опахалу, которой висит у него на шее, потому что мать моя думает, что оно весьма хорошо пристало, и я не должна для того столько быть с ним вольна, чтоб дать знать ему, что хочу видеть его в другом виде. Если о сем изъясниться, то вкус сего человека столько странен, что следуя только самому себе он снял бы себе образец для галстука, с некоторого старого портрета Короля Вильгельма, где подбородок сего Государя лежит как на подушке.

В рассуждении его платья не можно сказать, чтоб оно было когда нибудь не опрятно, но иногда весьма великолепно, а иногда чрезвычайно просто, так что никогда не может назваться пристойным. В поступках его находится столько принуждения и приуготовления, что больше бы их почли махинальными, нежели обыкновенными и естественными. Я знаю, что ты приписываешь сей порок страху, чтоб не оскорбить и не непонравиться, но подлинно церемониальные твои щеголи часто подвергаются тому, чего желают избегнуть.

Впрочем Гикман есть человек честный, из весьма хорошей фамилии. Имение его знатно и со временем может он сделаться Баронишков. Он имеет сердце сострадательное и чувствительное. Его почитают довольно щедрым, и я бы могла тоже сказать, еслибы хотела принять его подарки, которые он мне предлагает, без сомнения в той надежде, что они некогда к нему возвратятся с тою, которая их приняла; способ, которой все соблазнители употребляли с успехом от самого сатаны до подлейшего его последователя. Однако ето человек разумный, т. е. превосходный Економ.

Наконец я не могу сказать, чтоб имела теперь более склонности к другому нежели к нему, каким бы образом я ни могла думать прежде.

Он не имеет страсти к охоте, и если содержит стаю сабак, то по крайней мере не предпочитает их творениям своего рода. Я признаюсь, что ето не худой знак для женьщины. Он любит лошадей, но не имея склонности к рысталищам, которая бывает весьма дорогою забавою; не привержен к другим играм: трезв, учтив, словом, он имеет качества, которые матери любят в муже для своих дочерей, и которые дочери должны бы может быть любить для себя самих, еслибы могли так судить в собственном своем деле, как опыт со временем научит судишь в деле будущих своих дочерей.

Не смотря на все сие, если тебе говорить откровенно, я не думаю, чтоб любила Гикмана, ниже чтоб когда нибудь случилось мне его любить.

Ето странно, что во всех сих умных любовниках скромность не может быть соединена с благопристойною живостию и честною неустрашимостию, что они неумеют дать добрым своим качествам такого вида, который бы не будучи, никогда удален от почтения в оказываемых ими женьщине услугах, мог более показать жару их страсти, нежели вялое их свойство. Кто не знает, что любви приятно укрощать львиные сердца; что женьщины, коих совесть упрекает в лишении мужества, желают естественно, и склонны к предпочтению такого человека, который наиболее оным одарен, как способнейшего к покровительствованию их, что чем более имеют оне того, что называют в мущинах малодушием, тем более находят приятностей в героических качествах; что довольно явствует из сих книг, в которых они с удовольствием читают о преодоленных препятствиях, о выигранных. сражениях, о пяти или шести сот неприятелей разтерзанных силою романического рыцаря; наконец что они хотят, чтоб человек, которого любят, был герой для всякой, как и они, но чтобы во всем том, что до них ни относится, кротость и униженность его была беспредельна? Женьщина имеет некоторую причину хвалиться победою такого сердца, которое ни что не может устрашить, и потому то весьма часто мнимый храбрец с важным видом собирает плоды, которые должны принадлежать истинному мужеству.

Что касается до честного Гикмана, то сия добрая душа вообще столь гибка, что я едва могу различить, естьли что в мою пользу в почтительных знаках его подобострастия. Если я его ругаю, то он столь легко принимает на себя порицания и им подвергается, что я сама прихожу в замешательство, когда на него нападаю, хотя бы случай был справедлив или нет. Ты можешь судить, что часто, когда вижу его раскаевающагося в проступках, которых он не учинил, сомневаюсь я, должноли смеяться или сожалеть об нем.

Мы иногда обе с удовольствием представляли себе, какие должны быть в ребячестве поступки и физиономия пришедших в совершенный возраст особ, т. е. судя по настоящим наружностям, какие они должны быть в первые свои лета. Я тебе объявляю, в каком виде воображаю я Гикмана, Сольмса и Ловеласа, трех наших героев, когда их предполагаю в училище.

Сольмс думаю я должен быть скверный и жадный мальчишка, который беспрестанно вертелся около своих товарищей, надеясь что нибудь унесть, и который бы охотно попросил у каждого из них половину из хлеба, дабы зберечь свой. Я представляю Гикмана как большую сухопарую тварь, с толькоже ровными волосами как и физиономия, которого все прочие попирали и рвали, и который возвращался домой с заплаканными глазами, дабы пожаловаться своей матери. Ловелас напротив того был резвый бездельник, вспыльчивый, своенравный и злобный, который ходил воровать в овощные сады, лазил по стенам и ездил верхом без седла и без узды; дерзкий плутишка, который давал тычки, и сам их сносил; который никому не отдавал справедливости и сам оной не требовал, который имея голову два раза в день разбитою говорил; етому пособит пластырь, или она сама собою излечится; между тем, думая еще больший учинить вред, он переламывал с другой стороны себе кости.

Согласнали ты в сем? Я думаю, что такие и теперь приписывают им разположения, которые их изображают только с небольшою переменою. Весьма не сносно, что все мущины суть столько же вредящие животные, которые по крайней мере только во многом различествуют, и из сих то извергов принуждены мы выбирать.

Но я больше всего опасаюсь, чтоб сей забавный вид не был несколько не к стати, когда стенаеть в столь прискорбных обстоятельствах. Если я тебя не развеселила своими грубостями, то не только не извинительна пред тобою, но и пред собственным своим сердцем, которое не смотря на его наружную легкомысленность совершенно твоим злощастиям. Поколику сие письмо наполнено только одними глупостями, то оно не будет послано без другаго, которое будет заключать несколько основательнейшего и приличнейшего твоему бедственному положению, т. е. настоящему предмету нашей переписки.

Письмо XLVI.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В четверток в 7 часов утра.

Мать моя и родительница Женни Дерзаль, поехали на рассвете в заложенной четырьмя лошадьми Берлние, с тремя лакеями позади, сопровождаемые не устрашимым их шталмейстером, а он двумя из своих людей верьхом, как их господин. Мать моя и он любят убор, когда выезжают вместе; ето есть некоторый род взаимного их приветствия, которое покрайней мере показывает, что один старается принять его от другаго. Роберт твой и мой слуга, не имея других господ, остался на весь день для наших повелений.

Я должна сперва, любезной друг охулить сие твое намерение, чтоб не вступать ни в какое требование своих прав. Всяк должен сам себе справедливостию, так как и другому. Я охуждаю еще более тебя в том, что ты объявила сие намерение своей тетке, и сестре. Они не преминут о том сказать твоему отцу и брату, которые не столько великодушны, чтобы сим не возпользовались. Я помню, что от тебя слышала некоторое примечание, которое сказал тебе доктор Левин, по случаю одного славного проповедника, коего поведение худо соответствует его дарованиям: ,,что дабы превосходить в умозрении и деятельности, надобно иметь различные качества, которые не всегда. бывают соединены в одной особе.,, Я бы желала, любезный друг, чтоб ты, которая столь щастливо соединяешь деятельность с умозрением во всем том- что есть истинно похвального, отнесла здесь сие правило к самой себе. Дело идет о исполнении разположений твоего деда, думаешь ли ты, что поколику они служат в твою пользу, то ты имеешь более воли отменить их, нежели те, кои не имеют другаго побуждения, кроме своего корыстолюбия к нарушению оных.

Я знаю, сколько ты презираешь богатство: но ты мне сама признавалась, что с одной стороны его почитаешь; то есть, ты говоришь: ,,что оно подает способы обязывать; вместо того лишение его заставляет необходимо принимать милости, которые иногда против воли бывают изторгаемы, или покрайней мере с худым намерением у тех подлых душ, кои не знают, в чем состоит главная цель благотворения.,, Разсуди, любезный друг, о сем начале, которое бы никогда не положила, еслибы не почитала его истинным, и посмотри, как оно согласуется с данным от тебя объявлением своей тетке и сестре, что хотя бы ты была изгнана из отеческого дома и приведена в бедность, то и тогдабы не требовала своих прав на то имение, которого у тебя не можно оспоривать. Самый их страх видеть тебя владеющею оным не показывает ли тебе, что худые их поступки к тому тебя с справедливостию побуждают?

Я признаюсь, что читая в первый раз чувствительно была тронута тем письмом, которое ты получила от своей матери с обращиками. В самом деле, ето весьма странный опыт со стороны матери, ибо она никогда не имела намерения тебя оскорблять; и я сожалею, что столь добрая женьщина могла согласиться на такую хитрость, какой исполнено сие письмо. Не меньше также её видно в некоторых разговорах, которых содержание ты мне изъяснила. Не видишь ли в сем принужденном поступке, чего жестокие умы не могут получить от кроткого нрава своими повелительными прозьбами и худыми советами.

Ты мне часто выговаривала, и я еще того надеюсь, за мои вольные мысли о некоторых твоих родственниках. Но слова твои, любезный друг, не попрепятствуют мне сказать тебе, что глупая гордость не достойна ничего, кроме презрения. Правило сие справедливо; и если его к ним приспособить, то я не нахожу никакой причины к изключению их из онаго. Я их презираю всех, выключая только твою мать, которую хочу пощадить в твою пользу. В настоящих обстоятельствах может быть есть причина к оправданию ея. Жертвуя беспрестанно столь долгое время собственною своею волею, она удобно может подумать, что не столь должно быть тягостно для её дочери жертвовать своею свободою. Но когда я рассуждаю, кто первые виновники твоих злощастий, то прихожу в чрезвычайную ярость... И думаю, что еслибы поступали со мною так как с тобою, то давно бы я была госпожею Ловелас; однако помни, любезный друг, что сей же самый поступок, которому бы не удивлялась в столь дерзком творении, как я, был бы не извинителен в таком нраве, как твой.

Поколику твою мать однажды склонили против собственного её мнения; то я не удивляюсь более, что тетка твоя Гервей приняла туже самую сторону. Известно, что сии две сестры никогда не были различных между собою мыслей. Но я не преминула вникнуть в свойство обязательств данных Г. Гервеем, по причине расстройки в его делах, которая но много сделала чести его поступку. Безделица, друг мой; я говорю только о знатной части его имения, которая уступлена за половину цены твоему брату, без чего бы она была продана его заимодавцами. Правда милость сия между родственниками весьма невелика, потому что брат твой не пренебрег только его безопасности. Но вся фамилия Гервея не престает теперь быть в зависимости от самого великодушнейшего благотворителя, который получил от того право, как сказывала мне сама девица Гервей, поступать с своим дядею и теткою с гораздо меньшею учтивостию. Я выхожу из терпения. Должно ли его назвать твоим братом?... Но должно, любезный друг, поелику он рожден от того же отца, как и ты. Сие рассуждение, думаю я, не имеет ничего для тебя оскорбительнаго.

Я весьма сожалею, что ты к нему писала сим способом показала ты к нему много уважения, утвердила несколько то мнение, которое он имеет о своей важности, и возбудила в нем большее желание к оказанию над тобою своего неистовства: сей случай, он без сомнения не упустит из вида.

К стати было сему человеку помириться с Ловеласом, если он еще не был уверен от него, что должно лучше, без вреда самому себе, вложить опять свою шпагу в ножны, когда бы мог по случаю ее обнажить. Сии неистовые гордецы, которые устрашают женьщин, ребят и слуг, обыкновенно робки между мущинами. Естьли бы ему случилось со мною встретится или сказать мне лично несколько оскорбительных слов на мой щет, и в предосуждение нашего пола; то я бы не опасалась предложить ему два или три вопроса, хотя бы он ухватился за свою шпагу, или стал меня вызывать на поединок.

Я повторяю, что необходимость заставляет меня открыть свои мысли и писать о том. Он не мой брат. Можешь ли ты сказать, чтоб он был твой? И так молчи, если ты справедлива, и не досадуй на меня. Для чего бы ты приняла сторону жестокого брата против истинной приятельницы? Брат может нарушить права дружества; но друг всегда заменит брата. Приметь сие; сказал бы здесь твой дядя Антонин.

Я не могу унизить себя до того, чтоб положить особливые рассуждения о письмах тех подлых тварей, которых ты называешь своими дядьями. Однако люблю иногда забавляться сими странными нравами. Но довольно, чтоб я их знала и тебя любила. Я прощаю их нелепостям.

Поколику я с толикою вольностию изъяснилась о столь чувствительных для тебя предметам, то почитаю за долг присоединить некоторое рассуждение, которое послужит к совершенному утверждению моего права исправлять тебя. Оно будет относиться до поступка некоторых женьщин, довольно нам известных, которые позволяют гордости и запальчивости лишать себя своей свободы, вместо того, чтоб быть убежденными нежностию и снисхождением, которые бы покрайней мере могли служить извинением для их глупости. И так я говорю, что сия слабость некоторых честных женьщин кажется показывает, что со многими особами нашего пола неистовая власть владычество больше успевает, нежели кротость и снисхождение в изторжении повиновения. В самом деле, любезный друг, я часто думала, что большая часть женьщин суть истинные куклы в руках мужа, чрезмерно резвые, а иногда весьма злые, когда он много угождает их своенравию; подлые рабы, если они бывают содержимы с строгостию. Должна ли из сего заключить, чтобы страх гораздо более нас побуждал обязывать, нежели любовь? Честь, справедливость, признательность да не попустят никогда, чтоб можно было сделать таковое нарекание разумной женщине.

Если бы я могла сомневаться, чтобы слог и содержание сего письма не показали тебе, каким дерзким пером оно начертано, тобы я подписала на нем свое имя, потому что сердце мое имеет тут столько участия, что не позволит никогда мне от него отрещись. Но довольно того, что я без притворства начну скоро писать другое, а потом может быть третие, которые все в сей вечер будут отправлены. А. Г.

Письмо XLVI.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В четверток 23. В 10 часов утра.

Я решилась отложить, или может быть со всем оставить многия, которые хотела предложить на другия места твоих писем, дабы уведомить тебя, что Г. Гикман во время последнего своего пребывания в Лондоне, имел случай несколько разведать о образе жизни Г. Ловеласа. Ему случилось быть в Кокотьере (Славный кофейный дом в Лондоне, куда собираются честные люди.) вместе с двумя искренними его друзьями; один, который называется Белтон, другой Мовбрай. Оба они весьма вольны в своих речах, и отважны. Однако хозяин того дома оказывал к ним великое уважение, и говорил Гикману, который разпрашивал о их свойстве, что ето два честные человека.

Они сами начали говорить о Г. Ловеласе, и когда некоторые молодые люди спросили их, когда они его ожидают в город: в нынешний же день, отвечали они. Разговор продолжался о его похвалах. Г. Гикман обыкновенным образом вмешался в оный, и говорил им, что он слышал о Г. Ловеласе, как о достойном дворянине. Скажите, как о светском человеке, который многими одарен качествами, отвечал ему один из них, и знайте государь мой,что ето значит описать его в двух словах. Они подробнее разбирали добрые его свойства, о которых разговаривали с великим удовольствием. Но не говорили ни слова о его нравах..

Г. Гикман, сказал им, что он имеет честь быть в весьма великом почтении от женьщин, и улыбаясь; дабы показать, что он не хуже посему имеет об нем мнение, прибавил еще, что он простирает, говорят, удачу в своих любовных делах столь далеко, сколько она может продолжаться.

Очень хорошо Г. Гикман, сказала я сама себе слушая его. Сколько ты ни постоянен и ни осторожен, кажется мне, что речи их с твоими довольно сходствуют. Но я опасалась сообщить ему свое рассуждение, потому что давно стараясь открыть недостаток в Катоне моей матери. Подлинно я до сего самого времени думаю, что он имеет порядочные нравы, или весьма искусен прикрывать оные.

Без сомнения, отвечал один из двух, подтверждая свой ответ убедительнейшею клятвою. Ах! Кто бы не зелал тогоже, будучи на его месте.

Я в том согласен, похвастал Пуритан (Секта строгих Кальвинистов.) моей матери, но уверяют, что он имеет неложные обязательства с одною прекраснейшею в Англии особою.

Да, имеет, ответствовал Г. Белтон. Чорт возми сию прекрасную; (мерзкий грубиян!) она заставила его потерять тщетно все свое время; но её фамилия должна бы быть... (Г. Гикман не хотел повторить мне проклинания, которое было самое ужаснейшее.) И заплатить весьма дорого за свой поступок с человеком такой породы и достоинств.

Может статься, что его почитали очень ветреным, сказал на то г. Гикман, и мне говорят об них, как о весьма добропорядочной фамилии.

Добропорядочная! перервал один; етово много сказано. Неужели чорт похитил у него столько времени. Божусь, что я никогда не слыхал об ней столь хорошего отзыва с того самого времени, как вышел из училища. И притом ето ниская фамилия.

Вот как об вас говорят, любезная приятельница. Ето суть друзья Г. Ловеласа. Я прошу тебя не оставить сего без замечания.

Г. Гикман сказал мне чистосердечно, что сей ответ его пристыдил; я смотрела ему в глаза с таким видом, который он весьма чудно понимает. он мне повторил еще о том, ка. бы желал чрез сие мне сделать удовольствие. Не помнишь ли ты, любезный друг, от кого я слышала, по случаю одного человека определенного к штатскому званию, который от безделицы стыдился, когда находился в весьма вольном обществе; ,,что ето довольно худой знак, что он подает причину думать, что хорошие его мысли происходят более от случая воспитания, нежели от его выбора и собственных его правил?,, так говорила одна молодая особа. И не помнишьли ты также данного ею сему человеку наставления? ,,Чтоб не страшиться порока, почитать себе за славу во всяком обществе защищать сторону добродетели; что надобно избегать, или оставлять то, что причиняет,стыд; случай не похвальный, если он ему подвержен. Она продолжала, что порок есть слаб, и не преминет скрыться, когда увидит лично такого неприятеля, как добродетель, сопровождаемого разумом, и чувствованием собственной его непорочности.,,

Наконец Г. Гикман признается, что из всего того, о чем он уверен в Лондоне неможно вывесть выгодного мнения о нравах Г. Ловеласа. Однако сии его друзья говорили о некоторой перемене, и о весьма хорошем намерении принятом им недавно, которое они довольно одобряли, т. е. никогда не вызывать на поединок и никогда от него не отрекаться. Словом, они говорили об нем, как о весьма храбром и приятнейшем в свете человеке, который со временем должен быть отличным в своей земле. Ибо нет ничего такого, к чему бы он не был способен и проч.

Я опасаюсь, чтоб сии последния слова не были истинны. Вот все то, любезный друг, что Г. Гикман мог выведать; и сего довольно к решительности такой души, как твоя, если она еще не имеет твердого разположения.

Однако надобно также сказать, что если какая женщина может излечить его от заблуждения, то ето ты. История последнего твоего с ним свидания меня несколько в том утверждает. Покрайней мере я нахожу справедливость и рассудок во всех его с тобою разговорах: и если ты должна быть некогда его женою... Но оставим прочее, ибо при всем том, он никогда не может быть достоин тебя.

Письмо XLVIII.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В Четверток после обеда.

Нечаянное посещение обратило в другую сторону течение моих мыслей, и заставило меня оставить ту материю, которую я намерена была продолжать. Ко мне пришол человек...... Один, для которого я могла переменить то намерение, чтоб никого к себе не принимать; человек, которого я почитала в Лондоне, как уверяли два разпутные его друзья Г. Гикмана. Теперь, любезная приятельница, я думаю, ненужно тебе объявить, что ето твой приятный весельчак. Пол наш любит, говорят, внезапные случаи, и я хотела тебя заставить долее отгадывать, от кого я получила сие посещение, но собственное мое рвение мне изменило; и поколику сие открытие не стоило тебе никакого труда, то приступим прямо к самому делу.

Причина его пришествия, сказал он мне, есть та, чтоб попросить меня, дабы я употребила некоторое старание к приобретению ему благоволения от прекрасной моей приятельницы; и как он уверен что мне совершенно известно твое сердце, то желает знать, от меня, на что может уповать. Он мне сказал несколько о вашем свидании, по жалуясь на малое удовольствие, которое от тебя получил, и на злобу твоей фамилии, которая кажется, возрастает к нему по мере производимой ею над тобою жестокости. Сердце, продолжал он, находится в ужасном волнении, которое происходит от повсеминутного его страха, чтобы ты не склонилася на сторону презираемого всеми человека. Он мне пересказал о некотором новом оскорблении со стороны твоего брата и дядьев; признавался, что если ты по нещастию принуждена будешь повергнуться в объятия такого человека, для которого столь не достойно с ним поступают, то останешься скоро самою младшею, как и любезнейшею вдовою в Англии, и что он также отплатит твоему брату за ту вольность, с какою он об нем говорит во всех случаях.

Он мне предложил различные начертания. в которых выбор предоставляет тебе, дабы избавить тебя от гонений, коим ты подвержена. Я тебя только уверю об одном, т. е. чтоб возвратить твою землю; и если найдутся непреодолимые препятствия; то принять в помощь, как он тебе предлагал, его теток, или Милорда М., дабы возвратить тебе владение оной. Объявлят, что если ты согласишься на сии способы, то он не сделает никакого принуждения твоей свободе, и позволит тебе ожидать прибытия и согласия Г. Мордена, дабы ты могла решиться по склонности своего сердца, и по тем уверениям, которые будет иметь о исправлении, в коем по мнению его врагов, имеет он толикую нужду.

Я имела изрядный случай выспросить его, какие о тебе имеют мысли тетки его и Милорд, с того времени, как им стала быть известна ненависть, которую твоя фамилия питает к ним, так как и к племяннику их. Я им возпользовалась; он мне показал письмо от своего дяди, в котором я в самом деле читала: ,,что союз с тобою, без всякой другой причины, как только по одним твоим достоинствам был бы для них всегда наивящшим щастием.,, И милорд столь далеко простирается в рассуждении того, что составляет предмет твоего любопытства; ,,что какой бы убыток не претерпела ты от жестокости своей фамилии, он его уверяет, что сестры его и он вознаградят все; хотя судя по знатности столь богатой фамилии, как твоя, должно бы желать для чести обеих сторон, чтоб сей союз был с общего согласия.,, Я ему говорила, что он имеет чрезмерное отвращение к Г. Сольмсу, и что если бы выбор зависил от тебя, то бы ты предпочла не замужнее состояние. что касается до него, то я не скрыла, что ты имеешь важные и справедливые возражения против его нравов; что мне весьма странно кажется, что молодые, люди провождающие столь вольную жизнь, в какой его обвиняют, осмеливаются думать, что самая добродетельнейшая и достойнейшая особа нашего пола должна быть их долею, когда они вознамерятся жениться; что в рассуждении твоей земли, я тебя сильно убеждала, и еще буду убеждать к возвращению твоих прав; но что до сего самого времени ты на сие не соглашаешься, что главная твоя надежда состоит в Г. Мордене; и я думаю, что ты намерена поудержаться в своих решимостях, и помедлить до его прибытия.

В рассуждении пагубных его намерений, сказала я ему, что если угроза может быть кому нибудь полезна, то разве тем, которые столько тебя мучат, подавая им некоторое побуждение к скорейшему окончанию их предприятий, но притом и с одобрением всех, ибо он недолжен воображать, чтобы мнение публики было когда нибудь в пользу дерзкого человека, имеющего не великую честь в рассуждении своих нравом, который бы намеревался похитить у знатной фамилии столь любимую девицу, и которой будучи не в состоянии получить преимущества над тем человеком, коего бы она избрала, стал бы ей угрожать мщением.

Я утверждала, что он весьма много обманывается, если надеется тебя устрашить сими угрозами; что не смотря на всю кротость твоего нрава, я не знаю никого, кто бы имел более твердости, нежели ты, или был бы не преклоннее; когда ты бываешь уверена, что на истинну и справедливость противоборствуешь.

Знайте, сказала я ему, что сколько Кларисса Гарлов ни робка иногда кажется в таким случаях, в которых проницательность её и благоразумие показывают ей опасность в рассуждении того, что она любит; неможет однакож быть таковою в тех обстоятельствах, когда честь ея, и истинное достоинство её пола имеют участие. Словом сказать, государь мой, тщетно вы будете ласкаться тем, чтоб принудить страхом девицу Гарлов к какому нибудь поступку, который бы был недостоин благородной души.

Он столько удален, сказал мне, от тех мыслей, чтоб тебя устрашить, что заклинает меня не открывать тебе ни единого слова о том, что он со мною говорил. ,,Если он показывает угрожающий вид, то я должна простить сие его вспылчивости, которая происходит от единого понятия лишиться тебя на всегда, и видеть тебя в объятиях такого человека, которого ты ненавидишь.,,. В столь ужасном предположении признается он, что мнение публики слабое бы было побуждение к умерению его гнева, а особливо когда бы настоящия угрозы некоторых особ твоей фамилии, и торжество, которое бы они тогда оказали, возбудили и равным образом оправдали его мщение.

Все страны света, продолжал он, для него кажутся одинаковы. Различие только находит он в рассуждении тебя, и в таком намерении до которого может его довесть отчаяние, если тебя лишится; он не опасается ни мало законов своего отечества.

Мне весьма был противен тот вид, с каким он говорил сии слова. Сей человек, любезный друг, способен к отважнейшим предприятиям.

Как я не преминула учинить ему зато жестокого выговора, то он старался несколько умерить сию ярость, говоря мне, что пока ты останешься девицею, он будет сносить всякое оскорбление со стороны твоих родственников; но если бы ты решилась скрыться в какое нибудь пристойное место, (предполагая, что ты не желаешь покровительства своего дяди и теток, он мне упомянул хитрым образом о моей матери) или еслибы ты согласилась удалиться в Лондон в какой нибудь дружеский дом, в котором бы он не являлся без твоего позволения, и где бы ты могла помириться с своею фамилиею, то бы он совершенно успокоился, и ожидал бы терпеливо возвращения Г. Мордена, и решения своего жребия. Ему столько известно, сказал он мне еще упрямство твоей фамилии, и её надежда на твой нрав и твои правила, что он до того самого времени будет о тебе беспокоиться, пока ты не избавишься от сугубой власти их убеждений и угроз.

Разговор наш продолжался гораздо долее. Но как прочее было то, что он тебе говорил во время последнего его с тобою свидания, то я в том ссылаюсь на твою память.

Если ты требуешь моего мнения, то я думаю, любезный друг, что тебе больше всего нужно учинить себя независимою. Тогда все само собою успокоится. Ловелас есть человек дерзкой. И я бы желала, чтоб ты от него могла освободиться, так как и от Сольмса. Не подлежа власти своего брата и сестры, ты изследуешь свободно, что сходно с твоею должностию и склонностями. Если фамилия твоя будет упорствовать в глупых своих разположениях, то я согласна что недолжно презирать внушения Ловеласа, и первая выведаю от своей матери, как она то примет. С своей стороны изъясни ты мне без всякого притворства, как ты думаешь о том предложении, чтоб возвратить свои права, ибо я вместе с ним тебя к тому побуждаю. По крайней мере испытай, что может произвесть сие требование. Оно не означает тяжбу. Но какое бы ты не приняла намерение, берегись повторять, что со всем не будешь требовать своих прав. Если гонение продолжится, ты весьма много будешь иметь причин думать иначе. Оставь их в таких мыслях, чтоб они опасались перемены твоих разположений. Ты видишь, что не лучше с тобою поступают, хотя и объявила, что не будешь употреблять известной им власти. Кажется мне, что не надлежало бы говорить тебе о том. Желаю доброго вечера дражайшая и любезнейшая приятельница.

Письмо XLIX.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В среду в вечеру 22 Марта.

Бетти говорит, что по донесению моей тетки и сестры, все мои родственники в своем собрании приняли единодушно против меня намерение. Ты узнаешь об оном из полученного мною от брата письма, которое я к тебе посылаю. Прошу тебя прислать его ко мне обратно по прочтении. Оно может быть для меня нужно в продолжении сих распрей.

Девица Клари!

Мне приказано объявить тебе, что отец мой и дядья узнав от твоей тетки Гервей, что происходило между ею и тобою; уведомившись от сестры твоей, какое она от тебя получила оскорбление; вообразив все то, что между тобою и твоею материю происходило: изследовав все твои доказательства и представления; приняв в рассуждение свои обязательства с Г. Сольмсом, терпение сего честного человека, чрезмерную его к тебе нежность, и сколь мало подавала ты ему случаев, в которых бы он мог показать тебе свои качества и изьяснить свои предложения: наиболее два другие пункта, т. е. отеческую власть явно оскорбленную, и беспрестанные прозьбы Г. Сольмса, (хотя ты столь мало их заслуживаешь ) дабы освободить тебя от заключения, которому он без всякого сомнения приписывает твое к нему отвращение; не могши иначе того изьяснить, потому что ты уверяла свою мать, что сердце твое свободно, чему он принужден верить, и чему однакожь никто кроме его не верит; что для всех причин, говорю я, решились они отправить тебя к твоему дяде Антонину. И так приуговляйся к отъезду. День оного не задолго прежде будет тебе известен, и ты можешь знать тому причины.

Я тебе открою с учтивочтию побуждения сего решения; перьвое есть то, чтобы увериться, что ты не будешь более продолжать непозволеной переписки, ибо мы знаем от госпожи Гове, что ты имеешь письменное сношение с её дочерью, и может быть с какою нибудь другою особою посредством ея; второе то, что бы привесть тебя в состояние принимать посещения от Г. Сольмса, от которых ты здесь уклонялась, и дабы уверить тебя, какого человека, и какие выгоды отвергало твое упорство.

Если в две недели твоего с Г. Сольмсом обращения все то, что твои родственники ни представят тебе в его пользу, не переменит твоего ожесточения подкрепляемого тайными переписками; то ты уверишь всех,что любовь у всех одинакова, Виргилиево изречение оправдывается в тебе, как и во всем прочем одушевленном творении, и что ты не можешь или не хочешь отрещись от своего предубеждения в пользу умного, добродетельного и благочестивого Ловеласа. Ты видишь, что я всяким образом стараюсь тебе угодить. Тогда рассмотрят, должно ли удовлетворить сему честному упрямству, или оставить тебя на всегда.

Как твой отъезд есть дело постановленное, то надеются, что ты согласишься на то беспрекословно. Дядя твой ничего не побережет, дабы учинить приятным твое пребывание в его доме: однако он не даст тебе такого уверения, чтоб мост был всегда поднят.

Особы, которых ты будешь видеть, кроме Г. Сольмса будут я, если ты мне сделаешь такую честь, сестра твоя, и смотря как ты будешь принимать Г. Сольмса, тетка твоя Гервей и дядя Юлий. Однако сии две последние особы удобно могут быть уволены от свидания с тобою, если ты не уверишь нас, что не будешь утомлять их своими жалобными молениями. Бетти Барнес определена к твоему служению. И я должен сказать тебе, Клари, что твое отвращение к сей честной девице не подает нам худого об ней мнения, хотя она желая тебе услужить почитает как нещастием, что не может тебе нравиться. Мы требуем от тебя только одного слова в ответ, дабы узнать, соглашаешься ли ты добровольно ехать. Снисходительная твоя мать приказала мне объявить тебе с своей стороны, что кроме посещений Г. Сольмса, во время двух недель ничего от тебя теперь не требуют.

Жамес Гарлов.

И так, любезный друг, вот существенный замысл моего брата. Согласиться добровольно ехать к своему дяде, дабы принимать там откровенно посещения Г. Сольмса. Церьковь и отдаленной дом; совершенное пресечение переписки, лишение всякого средства к бегству; если насильственно будут принуждать меня к союзу с ненавистным человеком!

Хотя мне весьма поздо было отдано сие дерзкое письмо, однако я тотчас написала свой ответ, дабы брат мой мог его получить завтра по утру. Я тебе посылаю с него копию, в которой ты увидишь, сколько я была огорчена оскорбительною его ученостию, и жалобными его молениями. Впрочем как повеление касающееся до моего отъезда дано моим отцем и дядьями, то справедливое мое огорчение без сомнения будет приписано моему лукавству, дабы оправдать свое несогласие, которое брат мой и сестра не преминут представить упорным действием. Довольно мне известно, что они не надеялись бы получить половины того, чего желают достигнуть, принуждая меня совершенно лишиться милости моего отца и дядьев.

Трех строчек, братец, довольно было к уведомлению меня о решении моих родственников; но вы бы тогда не имели случая показать своей глубокой учености столь непристойным приведением Виргилиева стиха. Позвольте сказать вам, государь мой, что если кротость была частию вашего учения в школе, то она не нашла в вас духа способного к принятию её впечатлений. Я вижу, что пол мой и качества сестры не суть такие титла, по которым бы я имела право на малейшую благопристойность со стороны брата старающагося более о усовершенствовании природных своих худых качеств, нежели сих скромных расположений, кои порода должна внушать без помощи воспитания.

Я не сомневаюсь, чтоб сей приступ вас не оскорбил. Но как вы сами по справедливости то заслужили, то мое о сем беспокойствие тем более ежедневно будет умаляться, чем более вы станете изьявлять блистательность своего ума на щот справедливости и сострадания. Я наконец не в состоянии сносить терпеливо презрения и оклеветания, которые менее приличествуют брату, нежели кому другому. И я намерена вас, государь мой, просить особенно, чтоб вы отложили свое посредствие в избрании мне мужа до того времени, пока я вам не предложу жены. Простите меня в сем: но я не могу не думать, что еслиб я преклонила на свою сторону отца, то права мои были бы теже самые, в рассуждении вас, какие вы присвоиваете себе надо мною.

Что касается до определения, о котором вы меня уведомляете в своем письме, то я не отрекаюсь от принятия всяких повелений моего отца; но как сие обьявление есть со стороны брата, который не давно толикую открыл на меня вражду по одной сей причине, что сестра не жертвует собственным его выгодам; то не без основания думаю, что такое письмо есть только от вас одного, и обьявляю вам, что пока я буду иметь об нем такие мысли, то нет ни единого места, в которое бы я могла ехать добровольно, ниже без насилия, для получения посещений от Г. Сольмса.

Я почитаю негодование свое столько справедливым, для чести моего пола как и собственной своей, что не привыкшии скрывать своих мыслей, объявляю вам также, что я не буду принимать более ваших писем, разве обяжет меня к тому власть, с которою я никогда ни в чем не буду спорить, выключая того случая, когда будущее и настоящее мое щастие имеет участие: и еслибы я по нещастию подвергнулась сему случаю, то бы не сомневалась, что строгость моего отца менее бы происходила от него самого, нежели сколь от вас, и от нелепых и честолюбивых ваших расположений.

В сем моем огорчении скажу еще, что почитая меня даже столь развращонною и столь упорною, как беспрестанно повторяют, не поступали бы никогда со мною толь жестоко. И так изследуйте свое сердце, братец, скажите, кому я должна сие приписать, и разберите, в чем я виновата, что заслужила те злощастия, которые вам на меня низринули.

Кларисса Гарлов.

Когда ты прочтешь сие письмо то изъясни мне, любезный друг, что ты обо мне думаешь; кажется, что я не употребляю во зло твои наставления.

Письмо L.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В четверток по утру 23 Марта.

Письмо мое причинило много шуму. Никто не удалялся в сию ночь из замка. Присудствие моих дядьев было нужно для того, чтоб они подали свое мнение в рассуждении моего ответа, если бы я отрицалась от повиновения столь справедливому по их мнению повелению. Бетти размазывает, что отец мой в первой своей ярости хотел войти в мой покой и выгнать меня не медленно из своего дома. Его не могли иначе удержать, как уверив, что сим он соответствует развратным моим намерениям и исполняет то, что без сомнения составляет предмет всех моих желаний. Наконец когда мать моя и тетка представили, что в самом деле я оскорблена первыми их мерами, положили единогласно, чтоб брат мой написал ко мне с большим снисхождением. И как я обьявила, что без приказания вышней власти не буду более принимать от него писем, то мать моя потрудилась начертить следующия строчки вместо надписи.

,,Клари, прими и прочти сие письмо с терпеливостию, прилично твоему полу, нраву, воспитанию и почтению, коим ы нам обязана. Ты пришлешь на него ответ с надписанием к твоему брату.,,

Шарлотта Гарлов.

Я осмеливаюсь еще написать однажды, не смотря на повелительное защищение моей сестры. Мать твоя сего требует необходимо, дабы ты не могла иметь никакого предлога к извинению, если будешь непоколебима к своем упрямстве. Я опасаюсь, девица, чтоб сие слово не навлекло мне имени глубокоученаго. Мы еще ласкаемся даже малейшим видом сей нежности, которая всех заставляла удивляться тебе... прежде нежели ты знала Ловеласа. Однако без трудности тебе признаюсь, потому что мать твоя и тетка того хотят, (они бы желали тебе благоприятствовать, если бы ты их не лишила к тому власти.) что я мог заслужить твой ответ некоторыми не умеренными выражениями. Впрочем приметь, что они в нем находят весьма много неблагопристойности. Ты видишь Клари, что я стараюсь с тобою говорить с учтивостию, хотя ты от оной уже начинаешь уклоняться. Вот о чем я хочу тебе сказать.

Тебя просят, умоляют, и с покорностию требуют, чтоб ты без всяких отговорок ехала к своему дяде Антонину. Я тебе чистосердечно повторяю, что сему должно быть для тех видов, кои я тебе изьяснил в последнем своем письме. Ето есть обещание данное Г. Сольмсу, который не престает быть твоим ходатаем, и который сокрушается видя тебя заключенною, потому что он почитает сие принуждение как источником твоего к нему отвращения. Если он не найдет в тебе более выгодных для него расположений, когда ты будет освобождена от того, что называешь своею тюрьмою; то намерен от тебя отказаться. Он тебя любит чрезмерно, и в сем то кажется можно только сомневаться о его мнении, которому однакож ты не воздаешь довольной справедливости.

И так согласись Клари, принимать от него посещения во время двух только недель. Воспитание твое не позволяет тебе ни к кому оказывать неучтивости. Я надеюсь, что он не будет первый (изключая однакоже меня) с которым бы ты стала поступать грубо по одной той причине, что он почитаем всею твоею фамилиею. Я есмь все то, что ты из меня хочешь сделать, друг, брат, слуга. Сожалею, что не могу далее простирать своей скромности к толь нежной и скромной сестре.

Жамес Гарлов.

П. П. Надобно мне еще писать. по крайней мере, если ты по своей милости почтишь нас ответом. Мать твоя не хочет быть обезпокоиваема твоими бесполезными молениями. Вот еще, сударыня, одно пагубное слово, которое вам не нравиться. Повторяйте имя глубокоученого вашему брату.

ГОСПОДИНУ ЖАМЕСУ ГАРЛОВ.

В четверток 23 Марта.

Позвольте дражайшие и почтеннейшие родители, чтоб я, которая не могла получить чести писать к вам прямо, отвлекла вас на минуту сим способом к прочтению сего письма, если оно будет вам вручено. Да будет позволено мне уверить вас, что единое только непреодолимое отвращение может меня укреплять в противоборствии вашей воле. Что такое суть богатство,в сравнении с щастием? для чего желают, чтоб я жестоким образом была предана такому человеку, к которому чувствую только омерзение? да будет мне позволено повторить, что самая вера воспрещает мне принадлежать ему: я имею весьма высокое мнение о должностях супружества. Когда предвижу злощастную жизнь, когда сердце мое имеет менее тут участия, нежели душа моя: менее настоящее мое щастие, нежели будущее; то для чего бы лишили меня свободы отказать? сей единой свободы я требую.

Я бы могла проводить две недели в обращении с Г. Сольмсом, хотя бы не менее к тому находила трудности в преодолении своего отвращения. Но отдаленной дом, церковь, и малое сожаление моего брата и сестры устрашают меня чрезвычайною опасностию. И как может утверждать брат мой, что по прозьбе Г. Сольмса не будут меня содержать в заключении у моего дяди, когда там должна я находится в теснейших пределах, нежели прежде? не угрожают ли мне тем, что мост будет опущен? Буду ли я иметь там своих родителей, к которым бы могла прибегнуть в отчаянном случае?

Я вас заклинаю не вручать брату и сестре своей власти над злощастною дочерью, брату и сестре, которые угнетают меня жестокостию и поношениями, и которые стараются представлять вам в ложных видах мои речи и поступки, без чего бы не возможно было, чтоб я имея всегда толикое участие в ваших милостях, столь скоро была лишена вашей любви.

Все мои желания ограничиваются единою милостию. Позвольте мне дражайшая родительница служить при вас как горничною женьщиною, и вы уверитесь собственным своим опытом, что не упрямство и не предубеждение мною управляет. По крайней мере не изгоняйте меня из своего дома куда Г. Сольмс может приезжать и приходить, как угодно будет моему отцу. Я прошу только позволения удалиться, когда его увижу; прочее оставляю на волю промысла.

Простите братец, если какая нибудь есть хитрость в том способе, которой я избрала для изьяснения своих мыслей моим родителям; когда мне воспрещено писать к ним, и являться пред их глазами. Весьма для меня жестоко быть приведенной к сему. Простите также с великодушием благородного сердца, и с нежностию, какою брат обязан своей сестре, ту вольность, которую я может быть весьма далеко простирала в последнем своем письме. Хотя с некоторого времени мало я вижу от вас милости и сострадания, однако не престаю требовать от вас сих двух чувствований, потому что несправедливо меня оных лишаете, вы мой брат с того времени, как благодаря богу родители мои живут для благополучия своей фамилии. Но я уверена, что вы имеете власть возвратить спокойствие злощастной своей сестры.

Кларисса Гарлов.

Бетти пришедши ко мне сказала, что брат мой разорвал мое письмо, и намерен написать мне ответ, который бы мог меня принудить к молчанию; из того я заключаю, что могла бы тронуть сердце кого нибудь, еслибы его не столько было свирепо. Да простит ему Всевышний.

Письмо LI.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В четверток в вечеру 23 Марта.

Я к тебе посылаю письмо, которым была угрожаема, и которое мне вручено. Брат мой, сестра, дядя Антонин и Г. Сольмс, читают теперь вместе копию, говорят мне, со всею торжественною радостию, как и опровергаемое сочинение, на которое они не опасаются ответа.

Если я еще к тебе пишу однажды, непреклонная сестра, т. е. для того, чтоб уведомить тебя, что прекрасная твоя выдумка, которою ты хотела чрез меня показать трогательное свое рыдание моим родственникам, не имела желаемого тобою действия. Я тебя уверяю, что поступки твои не были представляемы в ложных видах. Нет никакой в том нужды. Мать твоя, которая с толикою ревностию изыскивает случай, чтоб изъяснить в твою пользу все то, что от тебя происходит, принуждена как тебе известно, оставить тебя совершенно: и так намерение твое служить при ней есть со всем бесполезно. Жалобные твои коварства ей несносны: для собственного её спокойствия запрещено тебе казаться при ней; и никогда ты ее не удивишь, если не примешь тех условий, которые ей угодно будет на тебя наложить.

Едва тетка твоя Гервей не учинилась жертвою твоего обмана. Вчера она сошедши от тебя стала защищать твою сторону. Но когда ее спросили, какое уверение она от тебя получила, то смотря на низ ничего не отвечала. Мать твоя, обольщенная также хитрыми выражениями, которые ты истощила на щот моего имени, (ибо я, не сомневаюсь о остроумной твоей увертке, начал читать письмо) требовала не отступно, чтоб оно было прочтено до конца, и говорила сперва, сложив руки, что её Клари, её дражайшая дочь не должна быть принуждаема. Но когда ее спросили, желает ли она своим зятем такого человека, который презирает всю фамилию, и который пролил кровь её сына, и что она получила от своей любимой дочери, что бы могло внушить ей нежное чувствование, а особливо после, как была обманута уверениями о мнимой свободе сердца; то также потупила свои глаза. Тогда не желая совсем поборствовать бунтовщице, приняла она твердое намерение употребить свою власть.

Может быть думают, Клари, что ты имеешь высокое мнение о должностях супружества, однако я жизнь свою прозакладываю, что ты подобна всем женьщинам, из которых я изключаю одну или двух, коих имею честь знать, будешь клясться в церькве в том, что позабудешь выход из оной, так что не вспомнишь о том во всю жизнь. Но, кроткое дитя, (как называет тебя честная твоя госпожа Нортон.) не думай еще столько о супружеском звании, по крайней мере пока не примешь обязательства оного, и исполняй с большим благоразумием девические свои должности. Как можешь ты сказать, что всему злу будешь подвержена, когда ты большую часть оного причинила своим родителям, дядьям, тетке, мне и своей сестре, которые столь нежно тебя любили осьмнадцать лет, с того времяни, как ты произведена на свет.

Если я не подал тебе случая в сии последние дни, полагаться много на мою милость и сострадательность, то ето для того, что ты в сие время учинилась почти недостойною и той и другой. Я не понимаю твоих мыслей, сколько ты ни злобна, когда говоря, что я только той брат, (степень родства по видимому для тебя весьма маловажный) ты утверждаешь, что не менее потому от меня зависит возвратить тебе сие спокойствие, которое находится в твоем произволении, когда ты захочешь быть им обязанною самой себе. Ты спрашиваешь, для чего тебя лишают свободы в отказе, ето для того, прекрасная малютка, что уверены, что с оною будет соединена скоро свобода в выборе. Подлец, которому ты отдала свое сердце, не престанно говорит о том всем тем, которые его хотят слушать. Он хвалится, что ты принадлежишь ему, и не избегнет тот смерти, кто похитит у него сию добычу. О сем то мы думаем с ним поспорить. Отец мой присвояя себе с праведливостию естественнные права над одним своим ребенком, решился совершенно поддержать оные; и я спрашиваю тебя самую, что можно думать о том ребенке, который предпочитает подлаго развратника своему отцу?

Вот в каком виде весь сей спор должен быть представлен. И так стыдись, нежность! Которая не может стерпеть слов стихотворца. Стыдись, девическая скромность. И, если ты можешь быть убеждена, Клари, то покорись воле тех, коим ты обязана послушанием, и проси у всех твоих родственников забвения и прощения в беспримерном упрямстве.

Письмо мое продолжительнее, нежели какое я думал когда нибудь тебе послать, после как ты по своей дерзости запретила мне писать. Но мне приказано обьявить тебе, что все твои родственники столько же утомлены, содержа тебя в заключении, сколько ты, снося оное. И так приуготовляйся к скорому отъезду к твоему дяде Антонину, который несмотря на твой страх, велит поднимать свой мост, когда захочет, который будет принимать к себе гостей по своему произволению, и который неразломает своей домовой церькви для того, чтоб тебя излечить от сего отвращения, какое ты начинаешь иметь к местам определенным в божественной службе: мысль сия тем глупее, что если бы мы захотели употребить насилие, то покой твой столько же бы был способен, как и всякое другое место, к отправлению обряда.

Предубеждение твое против Г. Сольмса чрезвычайно тебя ослепило. Чувствительность и соболезнование заставляют нас открыть глаза. Сей честной человек одной только тебе кажется презрительным; и в уезном жителе, который по своей рассудливости не хочет быть беспутным петиметром, я не вижу, чего бы более должно желать со стороны обхождения. В рассуждении его свойства надобно тебе прежде его вызнать, чтоб по том судить.

На конец я тебе советую разпологаться за благовременно к сему краткому путешествию, как для собственного своего спокойствия, так и для уверения своих родственников, что по крайней мере в чем нибудь без огорчения можешь ты им показать послушание. Ты меня будешь щитать между ими, если тебе угодно будет дать мне такое письмо, хотя я твой брат.

Жамес Гарлов.

П. П. Если ты соглашаешься принять Г. Сольмса, извинись пред ним в своем поступке, дабы после могла видеть его в каком нибудь месте с меньшею застенчивостию, то он приедет, куда тебе угодно. Если ты желаешь также прочесть договорные статьи прежде, нежели тебе их принесут для подписания; то они тотчас к тебе. будут присланы. Кто знает, не послужат ли они тебе к вымышлению нового возражения? сердце твое свободно, ты ето знаешь. Без сомнения сие должно быть справедливо, ибо не говорила ли ты о том своей матери? И может ли благочестивая Кларисса притворяться?

Я не требую от тебя ответа. Он не нужен. Однако спрошу тебя, Клари, не имеешь ли ты еще какого нибудь продолжения?

Конец сего письма столько мне оскорбительным показался, хотя он мог быть придан и без участия прочих, что я тотчас взяла свое перо в намерении писать к своему дяде Юлию, дабы по твоему совету земля мне была возвращена. Но сия смелость изчезла, когда я представила себе, что не имею такого родственника, который бы мог меня подкрепить, и что таковой поступок послужил бы только к раздражению их, не соответствуя моим видам. О! Естьли бы Г. Морден здесь был.

Не весьма ли несносно для меня, которая недавно почитала себя любимою всеми, не иметь никого кто бы мог сказать слово в мою пользу, принять участие в моих делах, или дать мне убежище, если бы необходимость меня принудила искать онаго; для меня, которая по своему тщеславию думала, что имею столько друзей, сколько знаю особ, и которая ласкалась также, что не совсем их недостойна; потому что и в том и в другом поле, во всех состояниях, между бедными, как и между богатыми, все что носит образ моего творца, имело справедливое участие в нежной моей любви. Дай Бог, любезная приятельница; чтоб ты была за мужем! Может быть Г. Гикман по твоей прозьбе согласился бы принять меня в свое покровительство до конца сей бури. Однако с другой стороны сим бы подвергнула я его многим беспокойствиям и опасностям, чего бы не за хотела ни за какие в свете выгоды.

Я не знаю, что должно предпринять, нет, не знаю, да простит меня в том небо. Но чувствую что терпение мое изтощилось. Я бы желала.... Увы! Не ведаю, чего бы могла желать без преступления. Однако желала бы, чтоб всевышний благоволил меня призвать в свои недра: не нахожу более, что бы могло меня здесь прельщать. Что такое есть сей свет? Что он представляет привлекательнаго? Благия, на которые мы возлагаем свою надежду, суть столько разнообразны, что не знаем, на которую сторону должно обратить желание. Половина рода человеческого служит к мучению другой, и сама претерпевает столько же мучений, сколько причиняет. Таков есть особливо мой случай; ибо повергая меня в злощастия, родственники мои не стараются о собственном своем благополучии, выключая только моего брата и сестры, которые кажется находят в том свое удовольствие, и наслаждаются тем вредом, коего они суть виновники.

Но время оставить перо, потому что вместо чернил течет только желчь раздражения.

Письмо LII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В пятницу в 6 часов поутру.

Девица Бетти уверяет меня, что все говорят о моем отъезде. Ей приказано, говорит она, быть готовою ехать со мною вместе, и приметив некоторые знаки моего отвращения к сему путешествию, дерзнула сказать мне, что слышав некогда от меня великие похвалы о романическом положении замка моего дяди, она удивляется видя во мне толикое равнодушие к столь сходному с моим вкусом дому.

Я ее спросила, от неё ли происходит сие бесстыдство, или ето есть примечание ее госпожи.

Ответ её гораздо более причинил мне удивления, ето весьма не сносно, сказала она мне, что ей не можно сказать хорошего и слова, без того, чтоб ее не лишили сей чести.

Как мне казалось, что действительно она почитала свои слова несколько удивительными, не помышляя о дерзости их, то я вознамерилась не открывать её безчинства. Но в самом деле сия тварь приводила меня иногда в удивление своим бесстыдством, и с того времени, как она находится при мне, я видела в смелости её более разума, нежели сколько прежде думала. Ето показывает, что наглость есть её дарование, и что щастие определив ее к услугам моей сестры, меньше изьявило ей милости, нежели природа, которая учинила ее больше способною. Я иногда рассуждала, что природа самую меня более произвела для того, чтоб им служить обеим, нежели чтоб быть госпожею одной или сестрою другой; и с некоторых месяцов щастие поступает со мною так, как бы оно того же самого мнения.

В пятницу в 10 часов.

Идя в свой птичник, слышала я, что брат мой и сестра смеялись из всей своей силы с своим Сольмсом и радовались по видимому о своем торжестве. Большой полисадник отделяющий двор от сада препятствовал им меня видеть.

Казалось мне, что брат мой читал им свое последнее письмо; поступок очень благоразумный, и который, скажешь ты, весьма много согласуется со всеми их намерениями, чтоб сделать меня женою такого человека, коему они открывают то, что по малейшей снисходительности должны мы скрывать тщательно в сем предположении, для пользы будущего моего спокойствия. Но я не могу сомневаться, чтоб они меня не ненавидели во внутренности своего сердца.

Подлинно сказала ему моя сестра, вы ее принудили к молчанию. Не можно запрещать ей к вам писать. Я об заклад бъюсь, что она со всем своим умом не решится ответствовать.

Без сомнения, отвечал ей мой брат, (с видом школьной гордости, которой он исполнен; ибо почитает себя как светским человеком, который сочиняет лучше всех) я думал, что дал ей последний удар. Что вы о том скажете Г. Сольмс?

Письмо ваше мне кажется безответным, говорил ему Сольмсь; но не послужит ли оно к большему её против меня раздражению? Не опасайтесь, отвечал мой брат, и надейтись, что мы преодолеем, если вы первый не будете утомлены. Мы уже довольно твердое положили основание. Г. Морден должен возвратится скоро: надобно окончить прежде его прибытия, без чего бы она вышла из нашей зависимости.

Понимаешь ли дражайшая моя Гове, причину их торопливости?

Г. Сольмс объявил, что он не ослабит своей твердости, пока брат мой будет подкреплять его надежду, и пока отец мой останется непоколебимым в своих разположениях.

Сестра моя говорила брату, что он весьма удивительно меня сразил в рассуждении того побуждения, которое обязывает меня иметь обращение с Г. Сольмсом; но что проступки не послушной дочери не должны ему дать права простирать свои насмешки на весь пол.

Я думаю, что брат мой дал, на сие ответ нарочито жаркой и колкой. Ибо он и Г. Сольмс весьма много ему смеялись, и Белла, которая также смеялась, называла его дерзким, но я не могла ничего более слышать, потому что они удалились.

Если ты думаешь, любезный друг что рассуждения их не разгорячили меня, то ты увидишь себя обманутою, читая следующее письмо, которое я писала к своему брату в первом воспламенении ярости. Не уличай меня более в чрезмерной терпеливости и кротости.

Г. ЖАМЕСУ ГАРЛОВУ.

В пятницу поутру.

Если бы я сохранила молчание, государь мой, на ваше последнее письмо, то бы вы могли из того заключить, что я соглашаюсь ехать к своему дяде на таких условиях, которые вы мне предписали. Отец мой будет разпологать мною. как ему угодно. Он может меня выгнать из своего дома, если ему так заблагоразсудится, или наложит на вас сию должность. Но хотя я говорю о сем с прискорбием, однако весьма бы для меня было жестоко быть увезенной по принуждению в чужой дом, когда я сама его имею один, в которой могу удалиться.

Ваши и сестры моей гонения не принудят меня вступить во владение своих прав без позволения моего отца. Но если я не должна здесь долго остаться, то для чего бы не позволено было мне ехать в свою землю. Я обязуюсь с охотою. Если удостоена буду сей милости, не принимать ни какого посещения, которое бы можно было не одобрить. Я говорю сия милость и с радостию готова ее принять с сим условием, хотя завещание моего деда дает мне на то право.

Вы спрашиваете меня с видим довольно неблагопристойным брату, не имею ли я каких нибудь новых объявить предложений. Я оных имею три или четыре с того времени, как мне стал быть известен ваш вопрос; и почитаю их действительно новыми, хотя осмеливаюсь сказать, что по мнению всякой беспристрастной особы прежния, если бы вы не были предубеждены против меня, не должны быть отринуты. По крайней мере я так думаю. Для чего бы мне не писать о том? Вы не больше имеете причин огорчаться сею дерзостию, а особливо когда в своем последнем письме вы почитаете по видимому себе за славу, что принудили мою мать и тетку Гервей вооружиться против меня, сколько я имею оным быть оскорбленною не достойным со мною поступком брата.

Вот что я намерена вновь предложить: да будет мне позволено ехать в назначенное мною место с такими условиями, которые мне будут предписаны, и которые обещаюсь сохранить свято. Я не буду даже называть сие место своею землею; довольно имею причин почитать как злощастием, что она мне некогда принадлежала.

Если я не получу сего позволения, то прошу, чтоб меня отпустили на месяц, или на сколько времени согласяться, к девице Гове.

Если же не более буду щастлива и в сем пункте, то когда необхомо должна быть изгнана из дома моего отца, да позволят по крайней мере мне жить у моей тетки Гервей, где я не нарушимо буду повиноваться её повелениям и тем, которые буду принимать от своих родителей.

Но если и в сей милости также получу отказ, то всенижайше прошу послать меня к моему дяду Юлию, нежели к Антонину, не потому что я менее имею к одному почтения, нежели к другому: но положение замка, сей мост, который намерены снять, и сия церьковь может быть, не смотря на ваше осмеяние моего страха, ужасают меня паче всего.

На конец есть ли равным образом отвергнут сие предложение, и если должно отправиться в такой дом, которой мне некогда казался приятным, то я требую не принуждать меня принимать там посещения от Г. Сольмса, с сим условием я еду с такою же радостию, как и прежде.

Таковы суть, милостивый государь, новые мои предложения. Есть ли они худо соответствуют вашим видам, потому что все относятся к изключению вашего любимца, то я откровенно скажу, что нет ни единого злощастия, на которое бы я не согласилась лучше претерпеть, нежели вручить свою руку такому человеку, к коему никогда не могу ни чего чувствовать, кроме отвращения.

Без сомнения приметите некоторую перемену в моем слоге: но беспристрастный судия, которой бы знал, что случай позволил мне за час до сего слышать изустно от вас, и моей сестры причину, которая принуждает вас теперь столь скоро совершать свои гонеиия, почел бы меня совершенно оправданною. Помыслите, милостивой государь, что мне, которая навлекла на себя столько оскорбительных насмешек, жалобными своими молениями, время уже, хотя бы сим должно было следовать столь изящным примерам, каковы суть ваши и моей сестры, показать несколько свой нрав, и чтоб противостоять обоим вам, подражать столько вашему, сколько правила мои дозволят.

Я скажу еще, дабы обратить на вас все свои женские стрелы, (Выражение её брата в одном предъидущем письме.) что вы не могли иметь другой причины запретить мне ответствовать вам, написав все ужу то, что вам угодно было, как убеждения собственного своего сердца, которое показало вам ощутительным образом, что все права нарушены в вашем со мною поступке.

Если я обманываюсь, предполагая вас снедаемого угрызением совести, то столько с другой стороны уверена о справедливости своего дела, что не зная и не обучаясь правилам умствования, и будучи младше вас третиею долею ваших лет, соглашаюсь учинить зависимым свой жребий от успеха спора с вами; т. е. государь мой, с таким человеком, которой был наставлен в университете, коего разум должен быть укреплен собственными своими рассуждениями и просвещением ученого общества, и который привык давать последний и совершенно поражающий удар тем, против которых воружается своим пером.

Я представляю вам выбор в судии и желаю, чтоб он был беспристрастный посредник. Возмите на пример, последнего вашего надзирателя, или добродетельного доктора Левина. Если которой нибудь из них будет со мною не согласен, то я обещаюсь отрещись от своей судьбы; только бы мне также дали обещание, что в другом предположении отец мой позволит мне отвергнуть ту особу, с которою против воли моей хотят меня соединить. Надеюсь братец, что вы тем охотнее примете сие предложение, что по видимому высокое имеете мнение о своих дарованиях, относящихся к умствованию, и с неменьшею выгодою отзываетесь о силе доказательств, которые вы употребили в последнем своем письме. Если вы уверены, что не преминете возторжествовать в сем случае, то кажется честь повелевает вам доказать пред беспристрастным судиею справедливость своей стороны и несправедливость моей.

Но вы ясно можете видеть, что сему прению нужно быть на бумаге, что истинны должны быть утверждаемы и признаваемы с обеих сторон, и решение надлежит давать по силе доказательств; ибо вы позволите мне сказать, что я довольно зная пылкой ваш нрав, не могу без опасности вступить в личные с вами прения.

Если вы не согласитесь на сей вызыв, то я из того заключаю, что вы не в состоянии оправдать своего поступка пред самим собою, и ничего не буду от вас требовать кроме почтения, коим одолжен сестре брат ищущий некоторой чести в знании и благопристойности.

Видите ли вы, что я начинаю теперь по своей твердости мало уважать ту честь, по которой имею принадлежать вам и своей сестре? Вы может быть также будете думать, что сим я удаляюсь от той чести своего нрава, которая меня некогда приводила у всех в любовь. Но рассудите, кому сия перемена должна быть приписана, и что я никогда бы не была способна к оной, если бы не узнала, что сему же самому нраву должна я приписать презрения и оскорбления, коими вы не престаете отягощать слабую и беззащитную сестру, которая не смотря на горестную свою печаль, никогда неуклонялась от почтения и нежности, коею она обязана своему брату, и которая хочет только побуждений к сохранению во всю свою жизнь сих чувствований.

Кларисса Гарлов.

Не удивнлась ли ты, любезная приятельница, силе и стремительности страсти? Сие письмо, в коем ты не найдешь ни малейшей подправки, есть подлинник и копия, которую я послала к своему брату, не имеет также никакой перемены.

В пятницу в 3 часа.

Бетти, которая ее отнесла, возвратилась скоро в великом удивлении, и при входе своем сказала мне: что вы сделали, сударыня? что вы написали? Письмо ваше причинило столько шуму и движения.

Сестра моя лишь только теперь от меня вышла; она взошла в великой запальчивости, что меня тотчас принудило оставить свое перо. Прибежав ко мне; неистовое сердце, сказала она мне, ударив меня по плечу весьма сильно. вот чего ты хочешь!

Как, Белла ты меня бьешь?

Не ужели я тебя бью, прикасаясь тихо к твоему плечу, ударив меня еще, но гораздо тише? Мы того надеялись. Тебе нужна независимость; отец мой весьма долго с тобою жил.

Я хотела ей ответствовать; но она мне зажала рот своим платком: перо твое довольно о том говорило, сколь подлую имеешь ты душу.

Приходить слушать речи других! Но знай, что твоя система независимости, и план твоих посещений будут равномерно отринуты, следуй развратная девица, следуй похвальным своим склонностям. Призови на помощь своего подлеца, дабы свободить совершенно себя от власти своих родителей, и покориться ему. Не такое ли твое намерение? но тебе должно распологаться к отъезду. Что ты хочешь с собою взять, завтра надлежит ехать; завтра, будь в том уверена. Ты не будешь здесь более надсматривать и ходить около людей, чтоб слушать, что они говорят. Намерение уже принято, друг мой, ты завтра поедешь.

Брат мой хотел чем тебе о сем объявить; но я, чтоб поберег тебя, ему в том рассоветывала; ибо не знаю, чтобы с тобою произошло, если бы он взошел. Письмо! Сей вызыв с толикою надменностию и бесстыдством соединенный. Сколько ты тщеславна. Но приуготовляйся, я тебе говорю, завтра поедешь, брат мой соглашается на дерзкой твой вызыв. Знай только, что он будет личный; у моего дяди Антонина..... Или может быть у Г. Сольмса.

В той ярости, которая почти произвела пену в её рте, она бы продолжала долго, если бы я из терпения не вышла. Оставь все сие неистовство, сказала я ей. Если бы я могла предвидеть, с каким намерением ты пришла, то двери не были бы для тебя отворены. Поступай таким образом с теми людьми, кои тебе служат, хотя я, благодаря Бога, малое с тобою имею сходство, однако не меньше потому почитаю себя твоею сестрою, и объявляю тебе, что не поеду ни завтра, ни в следующий день, ни после того, если не повлекут меня насильственно.

Как! если твой отец., если твоя мать тебе прикажут?

Подождем, пока они не повелят, Белла: я тогда увижу, что надобно будет мне отвечать. Но я не поеду, не получив изустно от них повеления, а не от тебя или от твоей Бетти. Если мне скажешь еще какое дерзское слово, то увидишь, что я, не рассуждая о следствиях, могу прямо дойти до них и спросить их, чем заслужила я сей недостойный поступок.

Поди, друг мой; поди, кроткое дитя, (взяв меня за руку и ведя к дверямъ) предложи им сей вопрос. Ты найдешь вместе сии два предмета твоего презрения. Как! сердце тебе изменяет. (ибо я не говоря, что она меня ввела с толиким насилием, возпротивилась ей и вырвала свою руку.)

Я не имею нужды в проводнике, сказала я ей. Я пойду одна, и намерение твое не служит мне извинением. В самом деле я пошла по лестнице; но она став между мною и дверьми, заперла их тотчас. Отважное творение, перехватила она, позволь мне по крайней мере уведомить их о твоем посещении. Я о сем тебе говорю для собственной твоей пользы. Брат мой теперь сидит с ним вместе. И видя, что я удивилась, она не преминула отворить опять двери: иди же, иди, девица; кто тебе препятствует идти? Она шла за мною до самого моего кабинета, повторяя двадцать раз сии слова: и я взошедши в оной заперла за собою двери, будучи приведена в необходимость искать облегчения скорьби в своих слезах.

Я не хотела отвечать на речи, которых она не оканчивала ниже обратиться к ней головою, когда она на меня смотрела сквозь стекло. Но будучи на конец не в состоянии сносить её оскорблений, опустила занавес, что бы совершенно скрыться от её виду; что ее раздражало; но я слышала, что она розточая свои ругательства от меня вышла,

Сие варварство не может ли довесть до какой нибудь безразсудности такую душу, которая никогда о том не помышляла?

Как за довольно вероятное можно пологать, что я буду увезена в дом своего дяди, не имея времени в другой раз о том тебя уведомить, то не забудь, любезной друг, коль скоро узнаешь о сем насильствии, прислать на условленное место, чтоб взять там письма, которые бы я, могла для тебя оставить, или те, кои бы от тебя были туда принесены, и которые бы иначе там остались. Будь щастлнвее меня; сего желает верная твоя приятельница.

Кларисса Гарлов.

Я получила четыре твои письма, но в сем волнении не могу теперь на них отвечать.

Письмо LIII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В пятницу в вечеру 24 Марта.

Сестра моя прислала ко мне чрезвычайно колкое письмо. Я весьма надеялась, что она будет чувствовать то презрение, которое навлекла на себя в моем покое. Тщетно ум мой предается размышлениям. Единое буйство любовной ревности может только служить изъяснением её поведения.

Девице Клариссе Гарлов.

Я тебе доношу, что мать твоя изтребовала еще тебе милость на следующий день, но не меньше по сему почитает тебя развращенною, как и вся фамилия.

В предложениях своих, и в письме к своему брату, показала ты себя столь глупою и разумною, столь молодую и старою, столь послушливою и упорною, столь кроткою и дерзкою, что никогда не видали столь смешенного нрава. Мы знаем, от кого ты получила сей новый дух. Однако начало оного должно быть сокрыто в твоем свойстве, без чего бы не льзя было тебе приобресть вдруг сию способность принимать на себя различные виды. Весьма бы худо усердствовали Г. Сольмсу, желая ему жену столь презирающую и столь уклонную, два другия твои противуречущию качества, истолкование коих предоставляю я самой тебе.

Не надейся, девица, чтоб мать твоя хотела здесь долго тебя терпеть. Она не может быть ни на минуту спокойна, когда столь близко от нее находится непокорная дочь. Дядя твой Гарлов не хочет тебя видеть у себя, пока ты не выдешь замуж. И так, благодаря собственному твоему упрямству, один только дядя твой Антонин, соглашается тебя принять. Тебя к нему повезут скоро, там то брат твои в присудствии меня учредит все то, что принадлежит до скромного твоего вызыва. Ибо я тебя уверяю, что он принят. Доктор Левин может тут присудствовать потому, что ты сама на него обращаешь свой выбор. Ты также будешь иметь другаго свидетеля, хотя бы сие было для уверения тебя, что мысли твои об нем ни мало не справедливы. Два твои дядья будут также, дабы уравновесить обе сто-роны, и не позволят много нападать на слабую и беззащитную сестру. Ты видишь, девица, сколько зрителей, твой вызыв должен к тебе привлечь. Приготовляйся ко дню отъезда; он не далек.

Прощай кроткое дитя маминьки Нортон.

Арабел. Гарлов.

Я тотчас переписала сие письмо, и послала его к своей матере, на чертав следующия строки:

,,Позвольте мне, дражайшая моя родительница написать к вам несколько слов. Если по приказанию моего отца или по вашему, сестра моя писала ко мне в таких выражениях, то я должна покаряться сей жестокости, признаваясь только, что она не может сравниться с тою, которую я от нее претерпела. Если же она произходит от собственных её движений, то могу сказать, милостивая государыня, что когда я была отлучена от вашего присудствия... Но пока не уверюсь, имеет ли она от вас на сие позволение, скажу только то, что я есмь злощастнейшая ваша дочь

Кл. Гарлов.

Я получила следующую записку со всем открытую, но замоченную в одном месте, которое я поцеловала, потому что знаю, что оно было орошено слезами моей матери. Увы! Я думаю, по крайней мере ласкаюсь, что она вопреки чувствований своего сердца написала сей ответ.

,,Весьма отважно просить покровительства у такой власти, которую попирают. Сестра твоя, которая бы не могла показать столько упрямства, как ты в таких же самих обстоятельствах, с праведливостью тебя в нем упрекает. Однако мы приказали ей умерить свою ревность о презренных наших правах. Заслуживай, если можешь, от своей фамилии других разположений, нежели те, на которые ты жалуешься, и которые не могут быть столько для тебя оскорбительны, сколько причина их огорчает твою мать. Должноли всегда запрещать тебе, тоб не имела никакого отношения.

Подай мне, дражайшая приятельница, свое мнение, что я могу и должна предпринять. Я не спрашиваю тебя, к чему бы раздражение или страсть могли тебя довесть в таких жестокостях, которым я подвержена. Ты мне уже говорила, что не показала бы столько умеренности, как я; однако признаешься также, что поступки внушаемые гневом, почти всегда сопровождаются разкаянием. Подай мне такие советы, которые бы разум и равнодушие могли оправдать после произшествия.

Я не сомневаюсь, чтоб сходство нравов, служившее основанием нашего союза не заключало в себе столько нежности с твоей стороны, сколько с моей. Но не можно тебе однакож быть столько чувствительною к недостойным гонениям, сколько той, которая непосредственно их претерпевает; и следовательно ты лучше меня можешь судить о моем состонии. Разсмотри меня в сем положении. Довольноли я терпела, или мало? Если гонение продолжиться; если сей мерзкий Сольмс будет противиться отвращению в столь многих случаях обнаружившемуся, на что мне должно решиться? удалиться ли в Лондон и скрыться от Ловеласа и от всех своих родственников до возвращения Г. Мордена? или отправиться в Ливорну, в том намерении, чтоб сыскать во Флоренции единого моего покровителя? Сколько опасностей с сей стороны, когда рассуждаю о своем поле и младости? И не может ли случиться, что родственник мой отправиться в Англию в то время, когда я буду на дороге? Что делать? говорю я, скажи дражайшая моя Гове. Ибо я не могу на себя полагаться.

Письмо LIV.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В пятницу в полночь.

Спокойствие в душе моей несколько возстановляется. Зависть, честолюбие, огорчения, самолюбие, и все жестокие страсти без сомнения около меня успокоились. Для чего бы час тьмы и молчания не прекратил также прискорбные мои чувствования, когда гонители мои отдыхают, и когда сон усыпил по крайней мере их ненависть? Я употребила часть сего безмолвного времени на прочтение последних твоих писем. Хочу написать свои примечания на некоторые, и дабы меньше устрашить спокойствие, коим теперь наслаждаюсь; начинаю тем, что касается до Г. Гикмана.

Я думаю, что он не сидел пред тобою, когда ты рисовала его портрет. При всем том однакож, ето человек не завидный. В таких обстоятельствах, которые бы были спокойнее нынешних, я бы не усумнилась ожидать приятнейшего и сходственнейшего, нежели как он.

Естьли Г. Гикман не имеет смелаго вида, как прочие мущины; то он особливо отличается благодушием и кротостию, коих лишены большая часть людей, и которые будучи соединены с беспредельною его к тебе нежностию, сделают его мужем самым приличнейшим такой особе, как ты. Хотя по видимому ты уверена, что я не желала бы его для себя, однако я уверяю тебя чистосердечно, что если бы Г. Сольмс был ему подобен своим лицом и нравами, и если бы мне не позволено было ограничить себя девическим состоянием, то я бы никогда не имела для него ссоры с своею фамилиею. Г. Ловелас, известным своим нравом не имел перевесу в моем уме. Я говорю о сем, с тем большею отважностию, что из сих двух страстей, любви и страха Ловелас может внушать последнюю в такой мере. которую я не почитаю совместною с другою, дабы учинить щастливым супружество.

Мне весьма было приятно слышать от тебя, что ты ни к кому не имеешь более склонности, как к Г. Гикману. Если разтрогаеть несколько свое сердце, то я не сомневаюсь, чтоб ты не познала скоро, что нет никого, к кому бы имела столько оной, а особливо когда ты вникнешь, что самые недостатки, кои находишь в его особе или в нраве, способны учинить тебя щастливою, по крайней мере если к благополучию твоему нужна только единая твоя воля. Ты имеешь такой ум, позволь мне сделать сие примечание, который со всеми твоими удивительными качествами приписывал бы вид глупаго всякому, который бы в тебя влюбился, и который бы не был Ловелас. Надобно мне простить сию вольность, любезный друг, и также сие столь скорое мое прехождение к тому, что до меня непосредственно касается.

Ты утверждаешься на мнении Г. Ловеласа, дабы доказать еще необходимость требования моих прав, чтоб я с большею откровенностию изъяснилась о сем пункте. Однако кажется мне, что причины, коими могу я опровергнуть твои мысли, представляются сами собою столь естественно, что должно бы тебя принудить оставить сей неосновательной совет. Но как ты их не принимала в рассуждение, и когда вместе с Г. Ловеласом побуждаешь меня к возвращению своей земли, то я изъяснюсь о сем в кратких словах.

Во первых, друг мой, предпологая мое согласие на твое мнение, я спрашиваю тебя, кто бы мне помог в сем предприятии? Дядя мой Гарлов есть один из исполнителей завещания. Но он принял противную мне сторону. Г. Морден есть другой; но он в Италии; и не могут ли также преклонить к таким видам, которые от моих различны? При том брат мой объявил, что намерены приступить к решению прежде его прибытия, и судя по всему, весьма вероятно, что мне не позволят дожидаться его ответа, когда бы я к нему написала, неразсуждая еще, что будучи в таком заключении, не могу надеятся, чтоб он дошел до меня, если будут не по их мыслям.

Во вторых, родители весьма много имеют преимущества над дочерью; и я нахожу справедливость в сем предубеждении, потому что из двадцати примеров нет двух, где бы истинна не была на их стороне.

Я думаю, ты мне не будешь советовать принять помощь, которую Г. Ловелас предлагал мне в своей фамилии; если бы я думала искать другаго покровительства, дай мне знать, кто бы согласился защитить дочь против родителей, которые столь долгое время любили ее нежно. Но хотя бы я и нашла такого покровителя, какого требует мое положение, то сколь долго продолжалась бы тяжба, уверяют, что завещание есть ничто. Брат мой говорит иногда, что поедет жить в мою землю, вероятно для того, чтоб меня оттуда выгнать, если бы я вознамерилась там поселиться, или чтоб противоположить Ловеласу всякие препятствия, пронырством изобретаемые, если бы я за него вышла замуж.

Все сии случаи для того я пересмотрела, чтоб показать тебе, что они не совсем для меня странны. Но я весьма малую имею нужду в большем сведении, или в таком человеке, которой бы хотел вступиться за мои пользы. Я тебе объявляю, любезный друг, что лучше желаю просить себе хлеба, нежели спорить о своих правах с своим отцем. Я почитаю своим правилом, что никогда отец и мать не могут столько уклониться от своей должности, чтоб разрешить робенка от его собственной. Дочь в тяжбе с отцем! Ета мысль меня ужасает. Я просила как милости, позволения удалиться в свою землю, если должна быть изгнана из дому; но дале не поступлю, и ты видишь, с каким духом приняли мою прозьбу.

И так остается только единая надежда, что отец мой может быть переменит намерение; хотя щастие сие и самой мне не весьма вероятным кажется, когда рассуждаю о власти, которую брат мой и сестра имеют в фамилии, и о выгодах, которые они предпологают в продолжении своей ненависти, открыв мне ее явно.

В рассуждении одобрения, которое Г. Ловелас дает твоей системе, я не удивляюсь. Без сомнения предвидит он те трудности, которые бы я находила в учинении его щастливым без его содействия. Естьли бы небо столько было ко мне благодетельно, чтоб я была свободна так как желаю, то сей чудный чело.. не имел бы может быть столько хвалиться мною, сколько тщеславие его принужает сим льститься, не смотря на твое удовольствие, смеешься надо мною, в рассуждении его успехов в приобретении моего сердца. Уверена ли ты довольно, ты, которая по видимому не берешь противной ему стороны, что все то, что кажется основательным и вероподобным в его предложениях, какое на пример есть то, чтоб ожидать решения своего жребия от моего выбора, когда я буду находиться в (что означает только в моих мыслях свободу отвергнуть сего ненавистного Сольмса) также, чтоб не видеть меня без моего позволения до возвращения Г. Мордена, и даже до того, пока я не буду довольна его исправлением: думаешь ли ты, говорю я, чтоб он не показывал сей вид для того единственно, дабы подать нам лучшее о себе мнение, предлагая, как бы сам собою такие условия, на которые он видит, что не преминули бы настоять в тех случаях, которые они предполагают?

При том я имею с его стороны тысячу причин к неудовольствию. Что значат все сии угрозы? утверждать, однакож, что он не помышляет о устрашении меня, и просит тебя, ничего мне о том не открывать, когда знает, что ты ему в сем не поверишь, и когда он сам тебе говорит без сомнения с тем намерением, что бы уведомить меня о том сим способом. Какое подлое лукавство! он почитает нас вероятно, как двух глупых девиц, которых надеется привесть к своей цели страхом. Я буду иметь такого дерзкого мужа! Собственный мой брат человек, коему он угрожает! и Г. Сольмс! Что ему сделал Г. Сольмс? заслуживает ли он порицание, если почитает меня достойною своей любви в том, что употребляет все его усилия к получению меня? Для чего мне не верят в сем пункте. И так, дала ли я столько преимущества Г. Ловеласу, чтоб он имел право угрожать? Еслибы Г. Сольмс был такой человек, на которого бы я могла смотреть с равнодушием, то может быть приметила бы, что услуги терпеть для меня со стороны столь пылкого ума, не всегда бы было ему бесполезно. Жребий мой таков, чтоб подобно глупой сносить оскорбления от своего брата: но Г. Ловелас узнает.... Я хочу ему сама изъяснить свои о сем мысли, и ты тогда с большею подробностию о том узнаешь.

Позволь, любезный друг, сказать тебе при сем случае, что не смотря на всю злость моего брата, не мало уязвляют меня колкие твои рассуждения о той победе, которую Ловелас над ним получил. Правда он не твой брат; но подумай, что ты к сестре его пишешь; подлинно Гове, перо твое всегда напоено бывает желчью, когда ты рассуждаешь о каком нибудь предмете, тебя оскорбляющем. Знаешь ли ты, что я читая многия твои выражения против него и других моих родственников хотя бы они были в мою пользу, сомневаюсь, имеешь ли ты столько умеренности, чтоб могла судить о тех, которые доходят до чрезвычайной вспыльчивости? Кажется мне, что мы должны больше всего старатся о предостережении себя от тех проступков, которые нас оскорбляют в другом. Однако я столько имею причин жаловаться на своего брата и сестру, что неучинила бы столь вольного выговора дражайшей своей приятельнице, если бы не почиталися шутки чрезмерными в рассуждении того произшествия, в котором жизнь брата подлинно была в опасности, и когда можно опасаться, чтоб тот же самый огнь не воспламенился с гораздо пагубнейшими следствиями.

Я бы охотно откреклась от самой себя, желала бы позабыть, естьли бы можно было то, что наиболее меня трогает. Сие отступление доводит меня до причины, а от сюда до жестоких волнений, в которых я находилась оканчивая последнее свое письмо, ибо ничего не переменилось в моем положении. День приближается, и может быть подвергнет меня новым искушениям. Я прошу тебя подать мне совет, в котором бы благосклонность и негодование ни какого не имели участия. Скажи мне, что я должна делать; ибо если принудят меня ехать к моему дяде, то не должно сомневаться, чтоб злощастная твоя приятельница не погибла безвозвратно: однако какое средство к избежанию сего?

Первая моя забота будет отнести сей пакет на условленное место. Не замедли написать ко мне, коль скоро его получишь. Увы! Я весьма опасаюсь, чтоб ответ твой не пришол письма поздо.

Кларисса Гарлов.

Письмо LV.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В субботу 25 Марта.

Какой совет могу тебе подать, благородная моя приятельница? Достоинства твои вменяются в твое преступление. Тебе столько не не возможно переменить свойство, как и тем, кои производят на тебя гонения. Припиши свои злощастия безмерному различию, которое находится между тобою и ими. Что ты от них требуешь! не показывают ли они своего своенравия? И в рассуждении кого? чужой: ибо по справедливости, ты им не принадлежишь. Они утверждаются на двух пунктах; на собственной своей непроницательности (и я бы дала охотно ей истинное её название, если бы смела) и на почтении, которого знают, что ты не можешь к самой себе не иметь; принимая также в рассуждение твой страх со стороны Ловеласа о котором почитают тебя уверенною, что ты повредила бы честь своего нрава, еслибы прибегнула к нему, дабы избавиться от своих беспокойствий; им известно также, что памятозлобие и непреклонность тебе не свойственны; что волнение произведенное ими в твоей душе, будет иметь жребий, подобный всем чрезвычайным движениям, которые скоро утишаются, и что будучи однажды выдана замуж, ты ни о чем больше помышлять не будешь, как о утешении себя в своем положении. Но знай, что сын и старшая дочь твоего отца приуготовляют тебе нещастие во всю жизнь, если ты сочетаешься браком с таким человеком, которого они для тебя определяют, и который имеет уже с ними теснейшую связь, нежели какую бы ты могла когда нибудь иметь с таким мужем. Не видишь ли ты, сколько они стараются сообщать столь тесно сопряженной с ним душе все то, что знают о справедливом твоем к нему отвращении.

В рассуждении его неотступности, те, которые оной удивляются, худо его знают. Он не имеет ни малейшего чувствования нежности. Если он когда нибудь женится, то поверь, душа ни зачто будет почитаться в его мыслях. Каким образом искал он душу, когда ее не имеет? Всякой не ищет ли себе подобнаго? и как бы он знал цену того, что его превосходит, когда по самому предположению он того не понимает? Если случится, что принадлежа по нещастию ему, показалась бы ты ему очевидно меньше нежною, то я думаю, что он мало бы о сем сожалел, поелику от того более бы свободы следовать гнусным склонностям, которые над ним владычествуют. Я слышала от тебя примечание госпожи твоей Нортон. ,,Что всякой человек, которой есть добычею владычествующей страсти, охотно предпочтет удовлетворение оной двадцати другим подчиненным страстям, коих пожертвование будет стоить ему меньше, хотя бы они были гораздо похвальнее.,,

Как я не опасаясь, должна представить тебе его в ненавистнейшем виде, нежели в каком уже прежде ты его воображала, то за долг почитаю обьявить тебе некоторые места не давно бывшего между им и кавалером Гарри Довнетон разговора, который кавалер вчера рассказывал моей матере. Ты тут увидишь подтверждение его начал, чтоб управлять страхом, как дерзкая твоя Бетти тебе изъяснила, слышав от него самаго.

Сир Гарри без всяких околичностей, сказал ему, что он удивляется видя его столько упорно старающагося о получении тебя против твоей склонности.

Об етом я не много беспокоюсь, отвечал он.

Девицы, которые столько показывают притворства, обыкновенно бывают страстные женьщины; (недостойная тварь:) и никогда бы его не тронули, продолжал он несколько подумав, неприятные ужимки пригожей жены, когда бы она подала ему повод к озлоблению своему. Притом земля твоя по выгодности своего положения вознаградила бы его довольно за все то, что он должен претерпеть от твоей холодности. По крайней мере надеялся бы он на твою снисходительность, еслибы не имел успеха к твоей любви, и щастливее бы был по сей причине, нежели три четверти мужей ему известных. (бедный. Наконец добродетель твоя столько известна, что служилабы ему залогом всего, чего бы он мог желать.

Не опасаетесь ли вы, перервал Сир Гарри, чтоб она, если будет принуждена за вас выдти, не стала смотреть на вас так как Елисавета Французская смотрела на Филиппа II, когда он ее принял на своих границах в качестве супруга, которой ей казался свекром; т. е. с большим страхом и трепетом, нежели снисхождением и любовию? И вы может быть не лучшим будете казаться ей, как и сей старый монарх своей принцессе.

Страх и трепет, отвечал сей ужасный человек, столько приличны уговоренной девице, как жене; и начавши смеяться (подлинно, друг мой, Сир Гарри уверял нас, что сия гнусная тварь смеялась.) прибавил он, что его дело было внушать ей страх, еслибы он имел причину думать, что его лишают любви; что с своей стороны уверен он, что если страх и любовь не должны быть совместны в супружеском состоянии, то мущина, который заставляет себя бояться, есть самый рассудительный.

Если бы глаза мои имели силу, которую приписывают Василиску, то я бы ничего столько усильно не желала, как идти поразить взором сие чудовище.

Однако мать моя думает, что ты удивительную бы показала услугу преодолением своего к нему отвращения. Если там: говорит она, (я думаю, что уже о том тебя спрашивали) название и святость повиновения, если исполнение его ничего не стоит?

Какое нещастие любезный друг, что выбор твой не имеет лучших предметов! или Скилла, или Харибда.

Всякой другой особе, подобной тебе с которою бы поступали с такою жестокостию, я знаю, какой бы тотчас дала совет. Но я уже говорила, что малейшая безразсудность, предполагаемая неразборчивость в столь благородном нраве, каков твой, была бы рана для всего пола.

Пока я ласкалась несколько независимостию, к которой хотела тебя преклонить, сия мысль была единое средство, в котором я находила утешение. Но ныне, когда ты столь убедительно доказала мне, что должно оставить сие намерение, тщетно силюсь я искать какое нибудь пособие. Я хочу оставить перо, дабы подумать еще о сем.

Я думала, размышляла, рассматривала, и обьявляю тебе, что не более как и прежде успела. Что я тебе намерена сказать, есть то, что я молода, как и ты, что имею рассудок гораздо теснее и страсти сильнее.

Я тебе давно говорила, что ты весьма много жертвуешь, предлагая о своем согласии не вступать ни когда в супружество. Если сие предложение будет принято, то земля, которую им столь жалко отделить от фамилии достанется со временем твоему брату, и удобнее может быть, нежели сомнительным возвращением., которым им льстит Г. Сольмс. Ты стараешься, любезный друг, вложить сию мысль в странные их головы. Тиранниечское слово власти, есть единое только возражение, которое можно делать против сего торжествования.

Не забудь, что если ты решишься оставить своих родственников, то почтение и нежность твоя к ним не позволили бы подать на них никакого обьявления для своего оправдания. И следовательно ты бы имела против себя публику; и если бы Ловелас продолжал свое разпутство, и не поступал с тобою благопристойно, то какое оправдание для их с тобою поступка, и для ненависти, которую они ему открыли!

Я прошу небо, чтоб оно тебя более просветило. Имею еще сказать, что с своими мыслями могла бы я предпринять все, ехать во всякое место, нежели видеть себя женою такого человека, коего бы ненавидела, и не престала бы всегда ненавидеть, если бы он был подобен Сольмсу. Не более бы также стала сносить досады и оскорбления, коими ты отягощена, по крайней мере от брата и сестры, еслибы я имела такое терпение в рассуждении отца и дядьев.

Мать моя уверяет себя, что они по изтощении всех усилий к покорению тебя своим расположениям, оставят предприятие свое, когда будут отчаеваться о успехе. Но я не могу быть с нею согласна. Я не вижу, чтоб она имела другое основание, нежели собственные свои догадки. Иначе я бы подумала в твою пользу, что ето есть тайна между ею и твоим дядею.

Надобно возпрепятствовать, если можно, чтоб ты не была увезена к своему дяде. Сей гнусный человек, священник и церьковь, присутствие твоего брата и сестры... Без сомнения ты будешь принуждена отдаться Сольмсу; и чувствия непреклонности, столь новые для тебя, не оградят тебя в столь тесном случае. Ты прибегнешь к своему свойству. Будешь только себя защищать презренными слезами, молениями, и бесполезными рыданиями и обряд не прежде будет осквернен, если позволишь мне сие выражение, пока не осушат твои слезы, и принудят тебя молчать, и принять новый вид чувствования, которым бы ты могла получить прощение от своего нового обладателя и забвение всех опытов твоей ненависти. Словом, любезный друг, тебе должно будет его ласкать. Прежнее твое поведение зависило от скромности твоего состояния; а роль твоя здесь будет состоять в том, чтоб оправдывать его бесстыдную насмешку, что дp3;вицы, которые поступают притворно, суть обыкновенно страстные женьщины. И так ты начнешь прохождение сего звания чувствительною признательностию, за ту снисходительность, которая будет причиною приобретенной тобою милости, и если он по своим правилам, не будет тебя принуждать страхом сохранять сие чувствование, то я узнаю тогда, что обманываюсь.

Однако при всем том истинный вопроса смысл я должна оставить неопределенным, и представить его собственному твоему решению, кое будет зависеть от степени жара, который ты увидишь в их поступках, или от опасности больше или меньше возрастающей быть увезенною в дом своего дяди. Но я повторяю еще моления свои к Богу, дабы он благоволил быть какому нибудь произшествию, которое бы могло тебе воспрепятствовать принадлежать когда либо тому или другому из сих двух людей. О естлибы ты могла остаться девицею, дражайшая моя приятельница, пока промысл покровительству достоинствам и добродетелям, не изберет тебе человека достойного тебя, или по крайней мере столько, достойного каким может быть смертный!

С другой стороны я бы не желала, чтоб с качествами служащими к толикому украшению супружеского звания, решилась ты ограничить себя незамужным состоянием. Ты знаешь, что я неспособна к ласкательству. Язык мой и перо суть всегда органы моего сердца. Ты должна довольно изследовать саму себя, по крайней мере в сравнении с прочими женьщинами, дабы не сомневаться о моей искренности: в самом деле, почему бы утверждали, чтоб особа, которая почитает за удовольствие открывать и удивляться всему, что есть похвального в другой, не примечала такие же качества в самой себе, когда известно, что еслибы она не обладала ими, не могла бы с таким удивлением зреть их в другом человеке? И для чего бы не приписывали ей похвал, которые бы она приписывала всякой другой имеющей половину её совершенств; а особливо, естьли она неспособна к тщеславию или гордости, и если она столько отдалена от презрения тех, кои не получили таких преимуществ; сколько от того, чтоб возноситься чрезмерно получением оных? Возноситься чрезмерно, сказала я? ах! как бы ты могла когда нибудь сие показать?

Прости, прелестная моя приятельница. Удивление мое, которое усугубляется при каждом твоем ко мне письме, не всегда должно утушаться страхом, чтоб не оскорбить тебя, хотя сия причина часто служит обузданием моему перу, когда к тебе пишу, и моему языку, когда имею щастие с тобою находиться.

Я спешу окончить, дабы соответствовать твоей торопливости. Сколько однакож примечений могла бы я придать на последния твои поверенности!

Анна Гове.

Письмо LVI.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В воскресенье по утру 26 Марта.

Сколько похвалы имеют прелестей в устах приятельницы! хотя бы льстились или нет приобретением оных, весьма восхитительно видеть себя в столь приятном положении в мыслях тех, от коих ищем благоросположения и почтения. Откровенная душа извлекает отовсюду сугубую пользу: если она не почитает себя еще достойною прелестной дани ею принятой, то со рвением старается приобресть качества, коих она не имела прежде, нежели почитатели узнают свою ошибку; сколько для того чтоб сделать честь себе самой, столько и потому, чтобы сохранить себя в почтении у своей приятельницы, и оправдать её мнение. Ла будет сия цель всегда моею! Тогда я останусь одолженною тебе не только похвалою, но и самыми достоинствами, коих ты будешь почитать заслуживающими оной; и учинюсь достойнее дружества, которое есть единственное удовольствие, коим я могу превозноситься.

Благодарность моя есть столько чувствительна, сколько должна быть таковою за скорость последних твоих писем. Сколько я тебе обязана! сколько обязана и самому твоему честному письмоносителю! печальное мое положение заставляет меня быть одолженною всем.

Я буду отвечать, сколько возможно лучше на отделения благосклонного твоего письма. Не думай, чтоб я могла преодолеть отвращение свое к Г. Сольмсу, пока не будет в нем благомысленности, откровенности и снисходительности, учтивости и всех качеств, которые составляют достойного человека. О любезный друг! какое терпение, и великодушие должна иметь жена, чтобы не презирать мужа, который глупее, подлее и несравненно огранниченнее её умом: которому однакож преимущества её дают права, кои он желает употреблять, и над нею коих не может оставить, не нанося равного безчестия. той, которая управляет и тому, который позволяет собою управлять! как сносить такого мужа, какого я описываю, хотя бы по согласию или корыстолюбию он собственно нами был избран? Но видеть себя принужденною его принять, и принужденою еще недостойными побуждениями! возможноли победить отвращение, которое: основывается на столь справедливых началах? гораздо легче претерпеть временное гонение, нежели решиться питать постыдную и мучительную ненависть, коей тяжесть должна быть чуствуема во всю жизнь. Еслибы я могла склониться, то не надлежало ли бы оставить своих родителей и следовать сему несносному мужу? может быть месяц продолжиться гонение; но союз такого супружества был бы вечным нещастием. Каждой день ознаменован бы был каким нибудь новым нарушением обязательств, утвержденных клятвою пред олтарем.

И так кажется, что Г. Сольмс уже занят своим мщением. Все согласно меня в том утверждают. Вчера в вечеру бесстыдная моя тюремщица уверяла меня, что все мое противоборствие не более будет иметь действия, как щепоть табаку, указывая на меня своими пальцами, в которых держала его, что я буду госпожею Сольмс; и потому должна остерегаться простирать весьма далеко свои насмешки; поелику Г. Сольмс есть человек способный к памятозлобию, и самой ей говорил, что я долженствуя без сомнения быть его женою, не сохраняю правил благопристойности, потому что если он не будет милосерднее меня, (так говорила Бетти, я не знаю, его ли ето слова) то я должна подвергнуться разкаянию, которое бы могло продолжиться до последних моих дней. Но сего довольно о таком человеке, которой по уведомлению Кавалера Гарри Довнетон имеет всю дерзость своего пола без всякого качества, которое бы могло зделать ее сносною.

Я получила два письма от Г. Ловеласа со времени его к тебе посещения, что составляет три с тем, на которое я не отвечала. Я не сомневалась, чтобы он тем не был огорчен; но в последнем своем письме жалуется он на мое молчание в весьма надменных выражениях: ето менее походит на слог преверженного любовника, презренного покровителя. Гордость его кажется уничиженною, видя себя принужденным, говорит он, шататься каждую ночь около наших стен, как вор или лазутчик, в надежде найти от тебя письмо, и отходить назад на пять тысящь шагов в бедное жилище, не получив никакого плода от своих беспокойствий. Я не замедлю прислать к тебе три его письма, и копию с моего; но вот кратко то что я ему вчера писала.

Я учинила ему весьма жестокий выговор, за то что он мне угрожал твоим способом, помощию которого надеяться изъясниться с Г. Сольмсом или с моим братом. Я ему говорила, ,,что он по видимому почитает меня способною к претерпению всего, что недовольно для него, чтоб я была подвержена беспрестанным наглостям собственной своей фамилии, но еще должна и от него сносить оные; что весьма мне странно кажется, что дерзкий человек угрожает безразсудностями, которые не могут быть оправданы, и которые притом гораздо менее относятся до моих польз, нежели до его, если я неучиню какого нибудь столько же безразсудного поступка, по крайней мере в отношении к моему нраву и полу, дабы отвратить его от его намерений: я ему также открыла, что каким бы образом я ни думала о злощастиях, которые бы со мною случались, могут однакож найтиться особы, кои предполагая его способным к той безразсудности, которою он угрожает Г. Сольмсу, не сожалели бы много, видя себя освободившимися от двух человеков, коих знакомство было бы причиною всех их неудовольствий.,,

Вот откровенные мысли, друг мой, ,,и я думаю, что он сам изьяснит их еще с большею ясностию.

,,Я ему выговаривала за его гордость при случае его ходьбы для сыскания моих писем, которую он притворно столь важною почитает, ,,смеялась над его сравнениями лазутчика и вора.,, Он не имеет причины ,,говорила я ему, жаловаться на тяжесть своего положения, потому что собственным своим нравам должен приписать начало оного, и что в самом деле порок заглаждает отличности, и поставляет знатного человека наровне с глупцом. Потом я ему объявила, что он недолжен никогда ожидать другаго от меня письма, которое бы могло его подвергнуть столь неприятным утомлениям.,,

Не более берегла я его в рассуждении обещаний и торжественных уверений, которые ему столь мало стоят в таком случае. Я ему говорила, ,,что слова сии тем менее имеют надо мною впечатления, что он сам чрез то объявляет, что имеет в них нужду, дабы вознаградить недостатки своего нрава; что дела суть единые опыты, которые бы я знала, когда должно судить о намерениях; и что я чувствую ежедневно неоходимость разторгнуть всякое сношение с таким человеком, коего попечения родственники мои никогда не могут одобрить, потому что он не в состоянии того заслужить. И для того, поколику его порода и имение всегда могут, если честь его нравов не будет препоною снискать ему жену, которая с достатком по крайней мере равным моему будет иметь более с ним сходства, во вкусах и склоностях, то я прошу его и советую от меня отказаться, тем более, что его угрозы и неучтивства относительно к моим родственникам, заставляют меня думать, что более ненависти к ним, нежели почтения ко мне заключается в его упорстве.,,

Вот, друг мой, какое я воздала награждение толиким беспокойствиям, коих цену он немало возвышает Я не сомневаюсь, чтоб он не имел столько проницательности, дабы, приметить, что менее одолжен он нашею перепискою моему почтению, нежели жестокостям, которые я претерпеваю от своей фамилии. Точно, желалабы я его в том уверить. Смешное божество, которое требует как идол Молох, чтоб разум, должность и разборчивость, были пожертвованы при его олтарях.

Мать твоя думает, что родственники мои уступят. Дай Боже, чтоб они уступили. Но брат мой и сестра имеют толикое влияние в фамилию, суть столько решительны и ревнующи о чести победы, что я отчаяваюсь о сей перемене. Однако если она не случится, я признаюсь тебе, что без трудности бы приняла всякое покровительство, которое бы не было предосудительно моей чести, дабы избавиться с одной стороны от угнетающих гонений, а с другой, чтоб не дать Ловеласу никакого над собою преимущества. Я всегда полагаю, что не остается мне другаго средства, ибо при малейшей надежде, почитала бы я свое бегство как самым неизвинительным поступком, сколько бы честно и безопасно ни было покровительство.

Не взирая на сии мысли, которые почитаю я столько справедливыми, сколько чистосердечными, искреннее дружество обязывает меня открыть свое неведение в том, что бы я учинила, если бы мнение твое было действительно непреложно. Почто ты не была свидетелем, любезный друг, различных моих волнений при чтении твоего письма, когда ты в одном месте уведомляешь меня о опасности, которая мне угрожает в доме моего дяди; когда в другом признаешься ты, что не стала бы сносит все то, что я претерпела, и предпочла бы все возможные злощастия тому, чтоб быть женою ненавидимого тобою человека; когда однакоже в другом месте представляешь мне, какоебы нарекание получила моя честь от публики, и моя необходимость оправдает мой поступок нащот своих родственников; когда с другой стороны заставляешь меня размотреть непристойный вид,. в который бы должна я преобразиться в невольном супружестве, будучи принуждена показывать на лице своем спокойство, разточать мнимые ласки, представлять лицемерную роль пред таким человеком, к коему бы только имела отвращение, и прежнюю свою ненависть, поколику чувствование собственного его недостоинства исполнялобы сердце справедливою недоверчивостию; необходимость, в которую бы я по твоему рассуждению была приведена, чтоб изъявлять ему тем более нежности, чем менее была бы к тому разположена; нежность, естьли бы я имела способность употреблять сие притворство, которое бы могло быть приписано подлейшим побуждениям, потому что весьма очевидно, что любовь к нравственным или физическим качествам не имела бы тут никакого участия; прибавь подлость его души, яд ревности, которая бы его скоро заразила, его противоборствие к прещению, сохраняемую воспоминовением опытов моего отвращения и презрения, которые я обнаружила, дабы погасить его желания, преимущество обьявленное потому же самому побуждению, и славу, которую он полагает в принуждении и угнетении жены, над коей бы он получил тиранническую власть.... Еслибы ты меня видела, говорю я, во всех волнениях, которых я не могла отторгнуть при сем чтении; то преклоняющуюся к одной стороне, то к другой, в одну минуту неизвестностию, в другую страхом колеблющуюся, раздраженную, трепещущую, нерешитительную; ты бы узнала, какую имеешь надо мною власть, и моглабы с праведливостию думать, что если бы советы твои были утвердительнее, то бы сила твоего определения меня превозмогла. Заключи из сего признания, любезный друг, что я довольно оправдана в сих священных законах дружества; которые требуют совершенной откровенности сердца, хотя бы оправдание мое учинено было может быть на щот моего благоразумия.

Но после новых размышлений, я повторяю, что сколь долго позволят мне жить в доме своего отца, ни что не может, разве только чрезмерные насилия, принудить меня его оставить; и я буду стараться сколько возможно отлагать под честными предлогами удар жестокой своей судьбы до возвращения Г. Мордена. Будучи исполнителем завещания, он то есть покровитель, к коему я могу прибегнуть безукоризненно; наконец я не зная другой надежды, хотя родственники мои кажется в том сомневаются, что касается до Г. Ловеласа, то хотя бы я была уверена о его нежности, и о самом исправлении, принять покровительство его фамилии, значит принять его посещения в доме его теток.

Не привела ли бы я себя чрез сие в необходимость принадлежать ему хотя бы я имела новые причины убегать его видя его столь близко? Я давно приметила, что между двумя полами расстояние служит только ко взаимному обману. О друг мой! сколько я ни старалась быть благоразумною, сколько ни силилась избирать или отвергать все то, что почитала выгодным или вредным для своего благополучия; однако к странному нещастию вижу, что все мое благоразумие будет сопровождаться глупостию.

Ты мне говорить с обыкновенным пристрастием твоего дружества, что от меня надеются того, чего бы от многих других женьщин не надеялись. Чувствую, что в рассуждении моем сердце мое тщетно бы было довольно своими побуждениями, если бы они не были известны публике. Жаловаться на худое расположение брата, есть обыкновенный случай в корыстолюбивых распрях. Но когда не можно обвинять брата, не обратив несколько порицания на жестокости отца, то кто бы мог освободиться от тяжести, дабы обременить оною столь дражайшую особу? Во всех сих предположениях ненависть Г. Ловеласа ко всей моей фамилии, хотя она есть возмездием той, которую ему объявила, не чрезмерно ли оскорбительною кажется: не показывает ли сие, что в его свойстве есть нечто непримиримое, как и чрезмерно неблагопристойное? и какая женьщина могла бы выдти замуж, чтоб жить в вечной вражде с своею фамилиею?

Но опасаясь отяготить тебя, и будучи,сама утоммлена, я оставляю перо.

Г. Сольмс находится здесь беспрестанно; тетка моя Гервей, и дядья мои также не удаляются. Без сомнения что нибудь против меня замышляют: какое состояние, быть в беспрестанной тревоге, и видеть обнаженным меч, которой у нас висит над головою?

Я ни о чем не могу быть уведомлена, как только о дерзкой Бетти, которая всегда пускает на меня стрелы позволенного своего бесстыдства. Как! сударыня, вы не приводите дела свои в порядок! знайте, что надобно будет ехать, когда вы менее всего о том будете думать. Иногда она дает мне знать по полу слову, и как бы в намерении меня обезпокоить, что один, что другой обо мне говорит, и о их любопытстве, в рассуждении употребления моего времени часто она вмешивает тут огорчительной вопрос моего брата, не занимаюсьли я сочинением истории о своих мучениях?

Но я принуждена слушать её речи, ибо сим единым средством узнаю, прежде исполнения, предприемлемые против меня замыслы.

Я здесь останавливаюсь дабы отнести на условленное место то, что теперь написала, прощай любезный друг.

Кл. Гарлов.

Следующее написано было на обвертке карандашом по случаю следующего письма, которое девица Гарлов начала на условленном местѣ, принесши туда свое.

Я нахожу другое вчерашнее твое письмо; весьма благодарю твою мать за благосклонные мнения, которые ты мне с её стороны сообщаешь. Посылаемое мною письмо может быть несколько будет соответствовать её чаянию. Ты можешь ей из него прочесть, что тебе заблагоразсудится.

Письмо LVII.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГлРЛОВ.

В субботу 25 Марта.

Письмо сие будет продолжение последнего моего, от того же числа, и которое я пишу к тебе по нарочному повелению. Ты видела в предыдущем мнение моей матери о той услуге, которую бы ты могла учинить, обязав своих родственников против собственной своей склонности. Сношение наше о сем было по случаю разговора, который мы имели с Кавалером Гарри Довнетон; и мать моя почитает его столько важным, что приказала мне написать к тебе об нем подробно. Я повинуюсь тем охотнее, что не малую находила трудность в последнем своем письме в сообщении тебе совета; и что не только ты здесь увидишь мысли моей матери, но может быть в них и отзыв публики, если он о том только был уведомлен, что она знает, т. е. если он не так был уведомлен как я. Мать моя рассуждает весьма не выгодным образом для тех особ нашего пола, которые предварительно ищут своего благополучия, выходя за муж за выбираемого ими человека. Не знаю, как бы я приняла её рассуждения, если бы не ведала, что они всегда относятся к её дочери, которая с другой стороны, не знает теперь ни кого, кому бы отдавала малейшее над другим преимущество, и которая не ценит за полушку того, о коем мать её имеет самое высокое мнение. И так к чему клонится, говорила она, дело, которое причиняет столько беспокойствий? не ужели есть столь важной поступок для молодой особы отрещись от своих склонностей, дабы услужить своим родственникам?

Очень хорошо, матушка отвечала я сама в себе; вы можете ныне давать такие вопросы, будучи на сороковом году своего возраста. Но сказали ли бы вы ето будучи осмнадцати лет? Вот о чем бы я хотела знать.

Или молодая сия особа, продолжала она, предубеждена в чрезмерной склонности, которой не может преодолеть, (чего несколько нежная девица ни когда не скажет) или нрав её есть столько упорен, что она неспособна к тем расположениям, чтоб уступить, или он имеет таких родителей, которых мало старается обязывать.

Ты знаешь, любезный друг, что мать моя рассуждает иногда весьма хорошо, или по крайней мере, что никогда не достает жару в её рассуждениях. Часто случается, что мы не согласуемся в истиннах, и обе столь высоким почитаем свое мнение, что весьма редко которая нибудь имеет щастие убедить другую; случай очень обыкновенный, думаю во всех спорах, с некоторою запальчивостию соединенных. Я имею довольно ума, говорит она мне прямо, довольно живности. Я ей отвечаю, что она весьма разумна, т. е. соображаясь её вопросу, что она более не имеет той младости, какая прежде ее украшала; или в других словах, что она приобыкши к матерним поступкам, позабывает, что была некогда девицею. Отсюда с взаимного согласия, переходим мы к другому какому нибудь предмету; что не препятствует однакож нам обращаться несколько раз к тому, который оставили. И так оставляя его и опять принимаясь с полуогорченным видом, хотя умеряемым принужденною улыбкою, который чрез целый день едва нас примиряет, мы не уходим, если время сна наступит, на свою постелю без какого нибудь не удовольствия; или, если говорим, то молчание моей матери прерывается некоторыми восклицаниями ах! Нанси! Ты столько горда, столько вспыльчива! Я бы желала, дочь, чтоб ты менее имела сходства с своим отцем.

Я на нее же обращаю её укоризны, думая, что мать моя не имеет никакой причины отпираться от того, что говорила своей Нанси; и если дело пойдет с её стороны далее, нежели сколько бы я желала, то любимый её Гикман не имеет случая быть довольным ею в следующий день.

Я знаю, что я резва. Хотя бы я в том не признавалась, однако уверена, что ты так бы думала. Если я несколько замедлила над сими маловажными подробностями, то ето для того, дабы предварительно тебя уведомить, что я в столь нежном случае не дам тебе более приметить своих дерзостей, ниже малых запальчивостей моей матери, не хочу ограничить себя холодною и важною частию нашего разговора.

,,Посмотри, сказала она мне, на супружества нам известные, которые почитаются произведением склонности, и которые может быть одолжены сим именем глупой страсти по слепому случаю воспламененной, и сохраняемой духом разврата и упорности, (здесь, любезный друг, имели мы слабое прение, которым я тебя не отягощаю:) ,,Посмотри, щастливее ли они тех безчисленных братьев, в которых главное побуждение к обязательству было сходство и намерение услужить фамилии? Большая часть из них кажутся ли тебе столько щастливы? Ты увидишь, что два побуждения сходства и послушания производят долговременное удовольствие, которое весьма часто усугубляется временем и размышлением; в место того любовь, которая не имеет никакого побуждения кроме любви, есть праздная страсть:,, (праздная во всяком отношении, сего то мать моя не может сказать, ибо любовь есть столько же деятельна, как обезьяна, и столько же злобна, как школьник.) ,,ето есть кратко продолжающийся жар, как и все прочия; лук чрезмерно натянутый, который тотчас переменяется в естественное свое положение.

,,Как она вообще основывается на мысленных совершенствах, коих сам предмет не предпологал в себе прежде, нежели они ему были приписаны, то чрез один, два или три месяца превращается все, с обеих сторон, в истинный свой вид, и каждый из двух прозрев совершенно, думает справедливо о другом, так как свет прежде об нем думал.

,,Мечтательные изящества по некотором времени изчезают. Природное свойство и прежния навыки, кои не с малым трудом скрывали, обнаруживаются во всей своей силе. Завеса разверзается и открывает с каждой стороны самые малейшие пятна. На конец, весьма щастливы, естьли не приемлют столь низкое один о другом мнение, сколько оно высоко было по воображению. Тогда страстная чета, которая не знала другаго щастия, кроме взаимного удовольствия видеться, столько уклоняется от сих не оканчивающихся разговоров и сей бесконечной в них перемены, которая заставляла некогда думать, что всегда оставалось что нибудь сказать, что беспрестанное их упражднение есть в изыскании удовольствий вне самих себя; и вкус их может быть, заключила моя мать, будет состоять в избрании того, в чем другая сторона не имеет участия.,, Я ей представила, что если бы ты по необходимости учинила какой нибудь отважный поступок, то в том бы надлежало обвинять безразсудное насильствие твоих родственников. Не отрицаю, сказала я ей, чтоб её рассуждения о безчисленных супружествах, коих успех не соответствовал чаяниям, не были весьма основательны; но я ее просила согласиться в том, что если дети не всегда изследывают трудности с таким благоразумием, как должны, то весьма часто также родители не имеют к их младости, склонностям и к недостатку их в опытности, всякой внимательности в которой должны они признаться, что имели нужду в таком возрасте. От сюда обратилась она к нравственным свойствам Г. Ловеласа и к оправданию ненависти твоих родителей к человеку провождающему столь вольную жизнь, и нестарающемуся переменить оной. От него самого слышили, сказала она мне, что нет такого зла, которого бы он не решился учинить нашему полу, дабы отмстить за худой с ним поступок одной женьщины, когда он был весьма молод, которая не искренно любила.

Я отвечала в его пользу, что поведение сей женьщины вообще признают дойстойным порицания, что он также был им тронут; что по сему случаю отправился он в путешествия, и дабы изгнать ее из своего сердца, он повергнулся в такой род жизни, которой сам охуждает; что однакож почитает он клеветою приписываемые ему против всего нашего пола угрозы; что я могу то утвердить свидетельством, поелику по учинении ему от меня при тебе сего выговора, он уверял, что не способен к столь несправидливому против всех женьщин ожесточению, за вероломство одной.

Ты помнишь, любезный друг, и я также не позабыла приятного твоего рассуждения о его ответе. ,,Тебе не трудно, сказала ты мне тогда, поверить чистосердечному его отрицанию, потому что не возможно для тебя кажется, чтоб столько тронутый человек, каким он себя показывал, несправедливым обвинениям был способен ко лжи.,,

Особливо старалась я напомянуть своей матере, что нравы Г. Ловеласа не были предметом возражения, когда он имел посещения к девице Арабелле; что полагались тогда на благородство его крови, на его качества и чрезвычайное просвещение, которое не позволяло сомневаться, чтоб добродетельная и разумная жена не обратила его на путь чести. Я примолвила даже, к твоему неудовольствию, что если бы фамилия твоя состояла из честных людей, то бы не приписывали им, изключая тебя, чрезмерной нежности, в разуждении веры; что по сему не весьма прилично им упрекать других в таковых недостатках. И какого же человека избрали они, сказала я еще, дабы опорочивать его на таком основании? Человека почитаемого в Англии по своему уму и дарованиям, и отличнейшего по своим природным и приобретенным качествам, сколько бы ни старались поносить его нравы; как бы они имели довольно власти и прав следовать только своей ненависти и своенравию.

Мать моя на последок заключила, что послушание твое было бы гораздо похвальнее. Она утверждала, что между сими людьми столь отличными по своему уму и виду, никогда почти не находили доброго мужа, по тому что они обыкновенно столько ослеплены своими достоинствами, что почитают обязанною жену иметь об них такое мнение, какое они сами имеют. Здесь не должно сего опасаться, сказала я ей, по тому что со стороны разума и тела женьщина всегда бы имела более преимущества над мущиною, хотя он сам по признанию всех имеет много предпочтительности над собственным своим полом.

Она не может снести, чтоб я хвалила других мущин, нежели любимого её Гикмана; не рассуждая, что она навлекает на него некоторое презрение, которого бы он мог избегнуть, если бы она по сей снисходительности не приписывала ему такие достоинства, коих он не имеет и не умаляла тех, которые действительно имеет, но которые много теряют славы в известных сравнениях здесь, на пример: какое слепое пристрастие! она защищала, что изключая черты и осанку, которые не столько приятны в Г. Гикмане, и его вид не столько вольный и смелый, качества, говорила она, которые должны мало трогать скромную женщину, стоит он Г. Ловеласа во всех отношениях.

Дабы сократить столь огорчительное сравнение, я ей сказала, что если бы ты была свободна, и менее претерпевала жестокости, то я уверена, что никогда бы ты не имела противных твоей фамилии видов. Она думала меня поймать в словах: я ее потому нахожу еще не извинительнее, сказала она мне, ибо здесь находится более упрямства, нежели любви. Не о том я думаю, отвечала я ей. Я знаю, что девица Клариса Гарлов предпочла бы Г. Ловеласа всякому другому, если бы его нравы....

Если бы, перервала она: ето если бы заключает все. Но думаешь ли ты, чтоб она в самом деле любила г. Ловеласа?

Что надлежало отвечать любезный друг? Я не хотела сказать тебе, какой был мой ответ: но если бы я другой выдумала, то кто бы мне в том поверил? При том я уверена, что ты его любишь. Прости, дражайшая приятельница: однако представь себе, что это не означает мое одобрение, но признание в том, что ты не должна иметь к нему такого расположения.

Подлинно, подхватила я, он достоин сердца женщины, если бы... Я бы повторила охотно: но родители, сударыня......

Ея родители, Нанси.... (Ты знаешь, друг мой, что несмотря на то, что мать моя упрекает свою дочь в чрезмерной поспешности, сама беспрестанно перебивает.)

Могут принять не справедливые меры, не приминула я продолжать.

Не могут оказать обиды, и поступать праведно, я в том уверена, сказала она с своей стороны.

Коими, перехватила я, принудят может быть сию младую особу к какому нибудь безразсудному поступку, к которому бы она никогда не была способна.

Но если ты признаешься, что такой бы поступок был безразсуден, отвечала моя мать, то должна ли она о том думать? Разумная дочь никогда не почтет проступки своих родителей правом к учинению одного из них. Публика, которая бы порочила родителей, не более бы оправдывала и дочь их. Молодость и не опытность, кои бы могли представить в её извинение, послужили бы разве к уменшению безчестия. Но столь удивительная девица как Клариса Гарлов, которой благоразумие почти не совместно с её возрастом дойдет ли до того, чтоб употребить столь не основательное средство?

Впротчем, Нанси, я бы весьма была довольна, если бы она знала мои мысли. Я приказываю тебе представить ей даже и то, что какое бы она ни чувствовала отвращение к одному, и какую бы склонность ни могла иметь к другому, надеются однако, что столь известная по своему благородству и великодушию девица препобедив себя насильствием, когда не имеет она другаго способа услужить всей своей фамилии. Дело сие относится до десяти, или до двенатцати особ, которые суть то, что она имеет ближайшего и любезейшего в свете, между коими первыми она должна почитать отца и мать, от которых всегда зрела опыты благосклонности. С её стороны, ето может быть не что иное есть как прихоть возраста или нрава; но родители дальновиднее, и прихоть дочери не должна ли быть покорена мнению её родителей?

Не сомневайся, дражайшая моя приятельница, чтоб я что нибудь сказала лишнего касательно сего мнения. Я писала все то, чтобы ты сама могла мне сказывать и все то, что прилично столь чрезвычайному положению, какое есть твое. Мать моя столько чувствует силу онаго. что приказывая мне сообщить тебе её мысли, запретила мне присоединить тут мои ответы, дабы они, говорила она, в столь критическом состоянии, не подали тебе повода к принятию таких мер, которые бы заставили нас обеих раскаеватся; меня в том, что их тебе внушила, а тебя в том, что им следовала.

Вот, любезный друг, что я тебе предлагаю со стороны своей матери тем охотнее, что не могу от себя дать тебе доброго совета. Тебе известно собственное твое сердце; там ты должна искать наставления и правил.

Роберт обещается мне отнесть сие письмо весьма рано, дабы ты могла его найти в условленном месте во время утренней своей прогулки.

Да просветит тебя небо, да будет оно твоим вождем! о сем беспрестанно молит нежная и верная твоя приятельница, Аина Гове.

Письмо LVIII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В Воскресенье по полудни.

Я нахожусь в ужаснейшем страхе. Однако начну чувствительнейшею благодарностию к твоей матери и к тебе, за последнюю вашу милость. Я чувствую не малое удовольствие, что соотвествовала обязательным её намерениям в предыдущем своем письме: но недовольно изъявила ей своей признательности в нескольких строках начертанных на обвертке карандашем. Позволь, чтоб она здесь видела изъяснения сердца, ощущающего цену малейших её благодеяний.

Прежде нежели приступлю к тому, что до меня не посредственно касается, за долг почитаю побранить тебя еще один раз за несколько оскорбительные твои осуждения, относящиеся ко всей моей фамилии, к рассуждении веры и нравственности. Подлинно, Гове, ты меня удивляешь. По учинении столь частых и бесполезных тебе выговоров, я бы опустила несколько важной случай. Но в самом сем моем прискорбии я бы почитала свою должность нарушенною, если бы прошла молчанием некоторое рассуждение, которого не нужно повторять слова. Будь уверена, что нет в Англии достойнее моей матери женщины. Отец мой также не более сходен с твоим об нем мнением, изключая один пункт, я не знаю такой фамилии, где бы должность более была уважаема, нежели в моей; будучи несколько тесна в познании одних прав, столь богатая фамилия; сие только единственное нарекание можно ей учинить. И так для чего бы ты осуждала их в том, что они требуют не порочных нравов от такого человека, о котором они по всему, имеют право судить, когда он думает вступить с ними в родство.

Позволь еще написать две строчки, прежде нежели я буду с тобою рассуждать о собственных своих пользах ето будет если угодно о твоих отзывах касательно Г. Гикмана. Думаешь ли ты, чтоб весьма было великодушно раздражаться на невинную особу за малые досады, получаемые тобою с другой стороны, с которой я сомневаюсь, чтоб ни в чем не можно было тебя охулить? я знаю, чтобы ему откровенно сказала, и ты должна в сем винить себя, которая к тому меня подвигнула: я бы ему сказала, любезный друг, что женщина не поступает худо с таким человеком, которого не совсем отвергает, если она не решилась во внутренности своего сердца вознаградить его за то со временем, когда окончит свое тиранство, а он время своего раболепства и терпения. Но я не имею довольно свободного духа, чтоб представить во всей обширности сие отделение.

Приступим к настоящему случаю моего страха. Я тебе еще сего утра изъяснила свое предчувствие о некоторой новой буре. Г. Сольмс приехал по полудни в замок. Спустя несколько минут после его прибытия, Бетти вручила мне письмо, не сказав от кого оно было и надписано неизвестною мне рукою. Вероятно предполагала, что я бы его не приняла и не открыла, если бы не знала, от кого оно прислано прочти его копию.

ДЕВИЦЕ КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

Дражайшая девица!

(Не нужно упоминать что такой есть слог Г. Сольмса) Я почитаю себя нещастливейшим человеком в свете в том, что не имел еще чести засвидетельствовать вам своего почтения, с вашего согласия в полчаса только, однако имею вам сообщить нечто касающееся до вас, если угодно будет вам принять меня в свой разговор. Честь ваша имеет тут участие, так как и слава всей вашей фамилии; предмет сего разговора есть тот человек, которого, как сказывают почитаете вы более, нежели сколько он того достоин; и некоторые его мерские поступки, на которые я готов вам дать убедительнейшие доказательства. Могли бы подумать, что я тут предполагаю свою пользу. Но я готов учинить клятву, что ето есть сущая истинна; и вы увидите, какого свойства тот человек, коему говорят, что вы благоприятствуете. Но я не надеюсь, чтоб ето так было для собственной вашей чести.

Я прошу вас, сударыня, удостоить меня выслушания для чести вашей фамилии и для вашей собственной. Вы обяжете дражайшая девица, вашего всепокорнейшего и нижайшего слугу, Рожер Сольмса.

Я жду на низу для чести ваших повелений.

Ты не более будешь сомневаться, как и я, чтоб ето не было какое нибудь подлое лукавство, дабы принудить меня согласиться на его посещение. Я хотела послать ему изустный ответ, но как Бетти от того отказалась, то я нашла себя в необходимости или его видеть или отписать к нему. Я решилась послать к нему письмо, которого подлинник здесь полагаю; следствия меня ужасают, ибо слышу великое движение под низом.

ГОСПОДИНУ СОЛЬМСУ.

Государь мой.

Естьли вы имеете мне сообщить нечто касающееся до моей чести, то можете удостоить меня сей милости письменно, так как и изустно. Хотя бы я принимала некоторое участие в обстоятельствах Г. Ловеласа, не вижу, по какой бы причине вы имели тут право на свое посредствие; ибо поступки со мною, которые единственно для нас предприемлются, суть столько странны, что хотя бы Ловеласа не было, то и тогда бы я не согласилась видеть на полчаса Г. Сольмса, с такими намерениями, которыми он мне делает честь. Я никогда ни в чем не буду ссориться с Г. Ловеласом, и следственно все ваши сведения не могут меня тронуть, если предложения мои будут приняты. Я думаю, что они вам довольно известны, если же не известны, то представте по своему великодушию моим родственникам, что если они намерены освободить меня от одного из двух, то я обязуюсь избавить их от другаго. В таком предположении, какая будет нам всем нужда, что Г. Ловелас есть честный человек, или нет? однако если вы не престанете в том полагать своего участия, то я не сделаю ни какого возражения. Я буду удивляться вашей ревности, когда вы станете упрекать ему в тех пороках, которые вы приметили в его поведении, и когда вы будете стараться учинить его столько же добродетельным, как вы без сомнения, по тому что иначе бы вы не трудились в изыскании его недостатков и в объявлении оных.

Извините, государь мой, судя по упорству, которое я нахожу весьма неблагородным со времени последнего моего письма, судя по покушениям, которые вы предприемлете на щот другаго, нежели ценою собственных своих достоинств, я не знаю для чего бы обвиняли вы в суровости ту особу, которая по справедливости может приписать вам все свои злощастия.

Кларисса Гарлов.

В Воскресенье по утру.

Отец мой хотел взойти в мой покой в первом своем движении. Не без труда его удержали. Тетка моя Гервей получила повеление или позволение написать мне следующую записку. Решимости их не колеблються, любезный друг.

Племянница! все теперь уверены, что не льзя ничего надеяться от тебя кротостию и убеждением. Мать твоя не хочет, чтоб ты здесь долее осталась, потому что судя по гневу, на который странное твое письмо подвигнуло твоего отца, опасается она, что бы чего нибудь с тобою не случилось. И так тебе приказывают быть готовою к отъезду к твоему дяде Антонину, который не почитает себя заслужившим от тебя того отвращения, какое ты изъявляешь к его дому.

Ты не знаешь сего коварного человека, для коего ты не страшишься лишиться дружбы всех своих родственников.

Тебе запрещено мне ответствовать. Ето бы было продолжать беспрестанно бесполезные повторения. Тебе известно, какое ты прискорбие на носишь всем, а особливо нежной твоей тетке

Гервей.

Не осмеливаясь к ней писать после сего запрещения, я решилась на отважнейшую вольность. Я написала несколько строк к своей матере, для испрошения её милости, и что бы позволили мне, если я должна ехать, повергнуться к ногам моего отца и ея, без всяких других свидетелей, дабы изтребовать от них прощения в том огорчении, которое я им причинила, и принять с их благословением извстное повеление к моему отъезду и касательно времени онаго. Какая новая отважность. Отдай ей обратно сие письмо и пусть она научится повиноваться; такой был ответ моей матери; и письмо прислано было мне назад не развернутое.

Однако для удовлетворения своему сердцу и должности, я написала также несколько строк к своему отцу в том же намерении, т. е. просила его не изгонять меня из отеческого дому, не дав мне своего благословения. Но мне принесли сие письмо разодранное на две части, и которое не было прочтено Бетти показывая мне его в одной руке и поднявши другую из удивления, сказала мне, смотри девица! Сколь жалко! Единое только послушание может вас спасти. Отец ваш говорил мне о том самой. Он разодрал письмо и бросил мне его в глаза.

В столь отчаянном положении не остановило меня сие отвержение. Я схватила опять перо, чтоб написать своему дяде Гарлову, и положила со своим письмом в той же самой обвертке то, которое мать моя назад мне отослала, и две части того, которое отец мой разорвал. Дядя мой садился уже в свою карету, как их принял. Я не могу знать до завтрашнего дня, какой будет их жребий. Но вот содержание того, которое к нему относиться.

ГОСПОДИНУ ЮЛИЮ ГАРЛОВ.

Дражайший и почтеннейший мой дядюшка.!

Не остается никого кроме вас, к кому бы я могла отнестись с некоторою надеждою, дабы удостоиться, по крайней мере принятия нижайших моих прозьб и прочтения оных. Тетка моя Гервей дала мне такие повеления, которые имеют нужду в некотором изъяснении; но она мне запретила отвечать ей. Я осмелилась писать к своему отцу и матере. Одно из двух моих писем было разодрано, и оба присланы неразвернутые. Я думаю, милостивой государь, что вам ето известпо. Но как вы не можете знать содержания оных, то я прошу вас прочесть их оба, дабы вы могли засвидетельствовать, что они не наполнены молениями и жалобами, и ничего на заключают предосудительного моей должности. Позвольте мне, милостивый государь, сказать, что если столько будут невнимательны к изъяснениям страдающего моего духа, даже не выслушивая моих слов, и не читая моих строк, то скоро могут сожалеть о столь жестоком со мною поступке. Уверьте меня, милостивый государь, по чему столь упорно желают послать меня к моему дяде Антонину, нежели к вам, к моей тетке, или ко всякому другому родственнику. Если сему причиною есть то намерение, которого я ужасаюсь, то жизнь учиниться для меня несносною. Я прошу вас также из милости открыть мне; когда я должна быть выгнана из дому. Сердце мое довольно предчувствует, что если я буду принуждена выдти из оного, то никогда его не увижу. Впрочем должность обязывает меня объявить вам, что памятозлобие и раздражение не имеют никакого участия в сих строках. Небо ведает мои разположения. Но предвидимый мною случай, если принудят меня ехать к другому дядя, будет вероятно последний удар, которой свершит злополучия, коих мало заслужила нещастная ваша племянница,

Кларисса Гарлов.

Письмо LIX.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В понедельник по утру 27 Марта.

Дядя мой приехал сего утра очень рано, и приказал вручить мне весьма нежной ответ, которой я к тебе посылаю, и который заставил меня желать, чтоб я могла его удовлетворить. Ты увидишь, в каких видах изображены тут худые качества Г. Сольмса, и под какою завесою дружество скрывает ощутительнейшие пятна. Может быть говорят они обо мне, что отвращение столько же увеличивает недостатки. Не забудь прислать с первым своим письмом и то, которое я получила от своего дяди. Надобно мне каким нибудь образом изъясниться самой себе; по чему я учинилась столь страшною для всей своей фамилии, как он старается меня о том уверить, и уничтожить сие понятие, если возможно.

ДЕВИЦЕ КЛАРИ ГАРЛОВ.

Против своего желания я располагаюсь к тебе писать. Все тебя любят, и тебе сие не безъизвестно. Все нам от тебя драгоценно даже и та земля, по которой ты ходишь. Но как нам решиться тебя видеть? Не можно устоять против твоих слов и взглядов. Сила нашей нежности заставляет нас убегать твоего взора, когда ты решилась не делать того, чего мы от тебя требуем. Никогда не чувствовал я ни к кому столько нежности, сколько имел оной к тебе с самого твоего младенчества: и часто признавался, что никогда молодая девица столько её не заслуживала. Но теперь что должно о тебе думать? Увы! увы! дражайшая племянница, сколь не к стате ты подвергаешься искушениям. Я прочел два письма, которые были в твоей обертке. В пристойнейшее время я бы мог их показать своему брату и сестре; но ни что бы от тебя не было для них ныне приятно.

Я не намерен скрыть от тебя, что не мог читать твоего письма ко мне, без чрезмерного умиления. Как может статься, чтоб ты была столько непреклонна, и в то самое время могла столь сильно трогать сердце другаго? Но каким образом могла ты написать столь странное письмо к Г. Сольмсу? фу! племянница! сколько ты переменилась!

И притом поступать неблагопристойно с братом и сестрою. Объявлять им, что ты не хочешь читать их писем, ниже иметь с ними свидание. Не знаешь ли ты, что кроткий ответ уничтожает гнев? Если ты будешь предаваться колкости своего ума, то можешь язвить. Но коса не устоит против камня. Как можешь ты думать, что те, кои снесли оскорбление, не будут изыскивать средств к оскорблению тебя с своей стороны? Сим ли способом заслуживала ты от всех обожание? нет; кротость твоего сердца, и твоя учтивость привлекала к тебе внимание и почтение во всех местах, в которых ты являлась. Если ты возбудила зависть, то разумно ли изострять её зубы и подвергать себя её угрызениям? Ты видишь, что я пишу, как беспристрастный человек, которой еще тебя любит.

Но когда ты, обнаружив все свои пружины, не щадила никого, и приводя всех в умиление сама ни мало не трогалась, то мы принуждены были приступить к твердому отпору и к теснейшему против тебя соединению. Ето то я уже уподоблял Боевому порядку. Тетка твоя Гервей запрещает тебе писать по той же причине, по которой я не должен, тебе того позволить. Мы опасаемся все тебя видеть; поелику знаем, что ты всем нам вскружишь голову. Мать твоя столько тебя страшится, что услышав, что ты намерена была однажды или два раза войти насильственно в её покой, запиралась в нем в предосторожность; будучи уверена, что она не должна склониться на твои прозьбы, и что ты решилась не слушать её убеждений.

Окажи нам только малейшее послушание, дражайшая моя Клари; тогда ты увидишь с какою нежностию и рвением, будем мы попеременно прижимать тебя к восхищенным радостию своим сердцам. Если один из двух совместников не одарен таким разумом, качествами и красотою, как другой, то знай, что другой имеет самое худое сердце. Любовь твоих родителей, с умным мужем, хотя нестолько просвещенным, не есть ли предпочтительнее развратника, сколькоб не был приятен его вид? один по удивительным твоим дарованиям будет тебя обожать; другой напротив того, имея также преимущества в своем поле как и ты, не великую будет приписывать цену твоим, и часто такие мужья бывают весьма ревнительны к правам своей власти над разумною женою. По крайней мере ты будешь иметь добродетельного человека. Если бы ты не поступала с ним столь оскорбительным образом, ты бы услышала от него такую о другом повесть, которая бы заставила тебя трепетать.

Удостой меня, дражайшая племянница, чести в преклонении тебя. Я буду разделять сие удовольствие вместе с твоим отцем и матерью. Все прошедшие оскорбления будут преданы забвению. Мы все обяжемся, касательно Г. Сольмса, что он никогда не подаст тебе справедливого повода к жалобам. Он знает, говорит он, какое сокровище получит тот человек, коего ты будешь удостоивать своей благосклонности; и все то, что он претерпел или может претерпеть, будет для него сносно за такую цену.

Склонись, дражайшее и любезное дитя; и склонись лучше с благопристойностию. Необходимость сего требует, с благопристойностию ли или иначе я тебя уверяю, что должно быть так. Ты не превозможешь своего отца, мать, дядьев и всех своих родственников.

Я употребил несколько часов ночи на начертание сих строк. Ты не можешь вообразить себе, сколько я был тронут, перечитывая твое письмо, и когда к тебе писал сие. Однако завтра буду я весьма рано в замок Гарлов. Если мои прозьбы имеют некоторую силу над твоим сердцом; то прикажи призвать меня в свой покой Я тебе дам свою руку, чтоб сойти на низ; представлю тебя в объятия всей фамилии. И ты узнаешь, что ты для нас гораздо любезнее, нежели как думаешь в своем предубеждении. Сие письмо есть от такого твоего дяди, который долгое время был весьма доволен сим званием.

Юлий Гарлов.

Спустя час после сего, дядя мой прислал спросить меня, будет ли для меня приятно его посещение на тех условиях, которые означены им в его письме. Он приказал Бетти принести ему ответ на словах. Но я уже оканчивала копию с того, который к тебе посылаю. Бетти много отговаривалась от принятия его. Однако она склонилась потому побуждению, которому госпожи Бетти не противятся.

Какою радостию, дражайший дядюшка, исполняете вы мою душу чрезмерною своею благосклонностию! Столь нежное письмо! Столь сострадательное! Столь приятное для мятущагося сердца! Столь отличное на конец от всего того, что я видела с нескольких недель. Сколь я им была тронута! не говорите, милостивый государь, о том, как я пишу. Письмо ваше подвигнуло меня более, нежели сколько кто нибудь мог быть смягчен моими строками, или речьми и печальными моими взорами. Оно заставило меня желать от всего сердца, чтоб я могла заслужить посещение ваше на тех условиях, которых вы желаете, и чтоб я была приведена к ногам своих родителей, дядею, коего благосклонность обожаю.

Я вам скажу, дражайший мой дядюшка, на что я решилась, дабы возстановить свое спокойствие. Г. Сольмс конечно предпочел бы сестру мою той, которая имеет к нему столь откровенное отвращение: как я с справедливостию могу думать, что главное, или по крайней мере одно из главных его побуждений относительно его со мною брака, есть положение земли моего деда, которая находится в смежности с его дачами, то я соглашаюсь отказаться от всех своих прав, и сие отвержение будет неложное, потому что я дам обязательство в том, чтоб не вступать никогда в супружество. Земля останется моей сестре и её наследникам в вечное владение. Я не буду иметь другой. Довольно для меня получить ежегодное жалованье от своего отца, сколькоб мало он мне его не определил, и если я его по нещастию когда нибудь оскорблю, то он властен будет лишить меня онаго.

Сие предложение не будет ли принято? без сомнения его не отвергнут. Я прошу вас из милости, дражайший дядюшка, сообщить его не медленно и подкрепить его своею силою. Оно соответствует всем видам. Сестра моя изъявляет высокое мнение о Г. Сольмсе. Я весьма отдалена от таких об нем мыслей, по причине того намерения, с которым мне его представили. Но муж моей сестры будет иметь право на мое почтение, и я весьма много оного обещаю ему в сем звании. Если сие предложение не будет отринуто, то удостойте меня, милостивый государь, чести вашего посещения, и к неизреченному удовольствию приведите меня к ногам моим родителей.

Они узнают из излияния моего сердца существенность моего почтения и преданности. Я повергнусь также в объятия моей сестры и брата, которые найдут во мне самую ласковую и нежнейшую сестру.

Я ожидаю, милостивой государь, ответа, которой возвестит благополучие моей жизни, если он будет сообразен искренним желаниям вашей нижайшей и проч.

Клари Гарлов.

В понедельник по полудни.

Я начинаю, любезный друг, в самом деле ласкаться, что предложение мое будет иметь удачное действие. Бетти уверяет меня, что приказали призвать дядю моего Антонина и тетку Гервей; не имея нужды в присудствии Г. Сольмса; ето весьма хорошее предзнаменование. С каким удовольствием отреклась бы я от того, что столько привлекало ко мне зависти! Какое сравнение для меня, между богатством и тою выгодою, которую я получу чрез столь маловажное пожертвование; нежность и благосклонность всех моих родственников! Вот истинное услаждение моего сердца. Какой изрядный предлог к пресечению знакомства с г. Ловеласом! и ему самому не гораздо ли легче будет позабыть меня при такой перемене.

Я нашла сего утра от него письмо, которое будет, как думаю, ответ на мое последнее. Но я еще его не разкрыла, и не прежде открою, пока не услышу о успехе новых представлений.

Пусть меня освободят от того человека, коего я не навижу; то и я отвергну со всею своею охотою того, которого бы могла предпочесть. Хотя бы я имела к одному такую склонность, какую ты предполагаешь, то и тогда бы избавилась от неё претерпением преходящей печали, от которой бы время и рассудок меня излечили. Сия жертва есть одна из тех, коими робенок обязан своим родственникам и друзьям, когда они неотступно того требуют: на против того другая, т. е. та, чтоб принять такого мужа, коего не можно терпеть, есть не только предосудительна нравственной честности, но и всем другим добродетелям, потому что она может только учинить худою женьщиною ту, которая бы наиболее старалась о другом качестве. Как она может быть тогда доброю матерью, доброю госпожею, добрым другом? и к чему она будет способна, как не к тому, чтоб показывать собою худой пример и безчестить свою фамилию?

В сей мучущей меня неизвестности я сожалею, что отнесу свое письмо на условленное место; потому что столько же бы тебе причинила оной, как и себе. Но много бы должно было противиться услужливым почтениям Бетти, которая уже, раза с два убеждала меня выдти на воздух. И так я намерена теперь сойти, чтоб посетить свой птичник, надеясь при том нечто от тебя найти.

Конец второй части.

Письмо LX.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

27 Марта в понедельник после обеда.

Ты уже не без известна о всем случившемся сего утра до обеда; и я надеюсь что скоро за тем подробным описанием; которое я положила на условленное место, последует другое письмо, которым я обстоятельно тебя о всем уведомлю. Сие состояние не может привести тебя толико в замешательство, как меня. Моя кровь смущается при каждом шорохе слышимом по леснице, и при каждом скрыпе дверей, когда их отворяют или запирают.

Уже несколько времяни они сидят вместе, и я думаю что теперь рассуждают с великою строгостию о всех наших произшествиях. Впрочем что причиною столь продолжительных споров, при толь простом предложении соответствующем всех их намерениям? могут ли они хотя одну минуту еще надеятся склонить меня к пользу Г. Сольмса, когда видят все, что им представляю для освобождения себя от него. Я догадываюсь, что замешательство сие произходит от разборчивости Беллы, которая старается, дабы другие понуждали ее принять поместье и мужа; или от её гордости, по коей она с отвращением принимать должна отказ своей сестры; покрайней мере она мне некогда сие сказала. Может быть мой брат потребует себе чего нибудь равностоящего за отступлением своих прав на поместье. Сии не большие споры о прибытках достойны великого внимания в нашей фамилии. Без сумнения одной какой нибудь из сих причин я должна приписать продолжительность сего совета. Надобно мне посмотреть письмо Ловеласа. Но нет, я не прочту сего любопытного письма, пока не получу еще любопытнейшего ответа, которой приводит меня в недоумение. Извини меня, любезная моя приятельница, естьли я тебя утомляю моим сумнительным положением: но я ни о чем столь много не помышляю и мое перо следует движению надежды и страха: сии то две жестокие страсти меня колеблют.

Понедельник после обеда.

Повериш ли ты? Бетти уведомила меня, что мне откажут во всем. ,,Меня почитают за хитрую и лукавую. Мне оказывали излишне много милостей. Дядя мой Гарлов в сем убежден; вот как выражают его преклонность ко мне. Они предвидели то, что не отменно бы произошло, естьлиб он меня видел. или читал бы мои письма.

Ему вменяют в стыд преклоннной его нрав. Хорошую бы они заслужили честь в публике, естьлиб ухватились за мое слово. Сие показывает ясно, что они употребляют жестокость единственно для того дабы склонить меня на свою сторону. Мои особенные друзья, а наипаче девица Гове, конечно не иначе изьяснит мне их поступки; и я сама постараюся подставить им сеть, дабы тем утвердить мои доказательства против Г. Сольмса. Удивительно, что мое представление удостоено внимания, и что могут из того надеяться некоторых выгод для фамилии. Оно оскорбительно закону и всякой справедливости. Белла и Г. Сольмс весьма бы могли надеяться овладеть поместьем, на которое я всегда имею право. Она и мой брат мои наследники! О хитрая! обещать отвергнуть брак, когда уже Ловелас столь во мне уверень, что явно о том разглашает. Когда ни есть, не будет ли мой муж иметь права изтребовать у них обратно все завещание моего деда мне оставленное? и еще какая смелость! какая наглость! (Бетти мало по малу изъяснила мне все сие подробно, и ты узнаеш гонителей моих по их выражениям) в девице навлекшей на себя своим не послушанием, общую немилость, возставать явно против родственников, и предписывать законы своей фамилии? какое торжество для её упорства давать свои повеления, не из темницы, как я оную называю, но как с высоты некоего престола, своим старшим, своим вышшим, даже своему отцу и матери! удивительное дело, что могли остановиться на каком ни есть изследовании сего рода! она самая хитрая девица. Ето совершенно меня хотят означить. Повидимому дядя мой еще не допустит себя вторично обмануть.,,

Бетти тем удобнее склонилась уведомить меня о сем известии, что противясь моим мнениям, думала конечно сразить меня оным. Но как я приметила, в продолжение столь хитрых договоров, что кто нибудь еще говорил в мою пользу; то хотела от нее узнать, кому я обязана сею благосклонностию: но она не обьявила мне о том для того, чтоб лишить меня утешения думать, что они еще не все против меня востали.

Но незнаеш ли ты, любезная моя, какого изверга удостоиваеш ты своей дружбы? Ты не можеш сумневаться о влиянии которое над мною имееш; для чегоже ты научила меня прежде познать себя несколько лучше? для чего же та самая вольность, с которою я с тобою обращаюсь не принудила тебя изьяснить мне мои недостатки, и наипаче столь презрительного лицемерства? Когда брат мой и сестра способны были открыть оное, то каким же образом могли они избегнуть от столь проницательных глаз, каковы твои?

Кажется, что теперь они размышляют, как бы мне дать ответ, и кого на сие дело выбрать: ибо они не знают, да и не должны знать, что Бетти об том столь обстоятельно меня уведомила. Один требует чтоб его уволили от переписки со мною; другой не хочет взяться писать ко мне с такою жестокостию, какой от от него требуют. Иной не хочет уже со мною иметь ни какого дела; а естьли начать перепискою спор с такою девицею, которая только во зло употребляет свои способности; то конца тому ни когда не будет. И так те качества, по коим прежде сего приписывали мне похвалы, сделались ныне предметом укоризны. Однакож должно будет меня уведомить каким нибудь образом о следствиях толь продолжительных переговоров. Признаться по истинне, любезная приятельница, отчаяние мое толь велико, что я страшуся развернуть письмо Г. Ловеласа. Естьлиб могла найти какое нибудь пособие в ужасе, в коем я теперь нахожусь, то решилась бы и на то, о чем может быть во всю бы свою жизнь разкаевалась.

В сию самую минуту принесла мне Бетти письмо следующего содержания.

Госпожа лукавица!

Твое удивительное предложение не удостоено особливого ответа. Стыдно твоему дяде Гарлову, что дался тебе в обман. Не приготовила ли ты новой какой хитрости для уловления дяди твоего Антонина? играй нами попеременно один за другим, пока еще имееш к тому охоту. Но я имею приказание написать к тебе только две строки, дабы ты не имела причины укорять меня так, как твою сестру, своим своевольством. Готовся к отъезду: ты завтра отвезена будеш к дяде своему Антонину. Ясно ли я тебе изъяснился.

Жамес Гарлов.

Сие письмо весьма меня тронуло; и в первой моей запалчивости, я написала к дяде моему Гарлову, которой разположился здесь ночевать, следующее письмо:

г. ИУЛИЮ ГАРЛОВУ.

Государь мой,

,,Я теперь совершенно презренна, не зная тому причины. Не к брату моему, а к вам Г. мой я пишу, и от вас надеюсь получить на то ответ. Никто не имеет толикого почтения к своим дядьям, как я. Однакож осмеливаюсь сказать, что сколь ни велико различие между дядею и его племянницею; но оно не лишает меня сей надежды. Я не думаю чтоб мое предложение достойно было презрения.

,,Извините меня Г. мой, у меня сердце столь стесненно... Может быть вы некогда узнаете, что попустили себя убедить (увы! могу ли я в том сумневаться) дабы одобрить те поступки, коих я никогда не заслужила. Естьли вы стыдитесь, так как брат мой мне пишет, что оказали о мне несколько нежного сострадания; то я прошу милосердия Божия; потому что ни от кого оного надеяться не должна. Но покрайней мере удостойте меня своим ответом. я вас о том униженнейше прошу; до тех пор, пока мой брат не соизволит вспомнить, чем он обязан сестре, не стану от него принимать ни каких ответов на те письмы, кои к нему ни писала, ни приказов его.

,,Я привела всех в жалость, и вы то Г. мой, изволили о мне пожалеть. Увы! кого же я тронула? я знаю одного в фамилии, которой лучше меня умеет приводишь других в жалость, без чего он бы не мог нанесть стыда всем из того, что оказал некоторые знаки нежности к нещастной девице той же фамилии.

,,Пожалуйте Г. мой, не отсылайте мне сего письма с презрением, не дерите его, и не лишите меня своего ответа. Мой родитель имеет сие право равно как и те, которые ему угодно распространять над своею дочерью. Но ни кто из вашего полу не должен поступать столь жестоко с такою молодою девицею, какова я, когда она в подобном моему уничижении находится.

,,Судя по странным изъяснениям предшествующего моего письма, я должна опасаться, чтоб и сие также не было принято. Но я покорнейше вас прошу, Г. мой ответствовать на мое предложение хотя в двух словах, сколь бы оне строги ни были. Но я надеюсь, что оно еще заслуживает некоторого внимания, я торжественно обяжусь дать ему силу, когда обьявлю, что на всегда отрицаюсь от брака. Словом я сделаю все то, что не совершенно не возможно, дабы токмо войти в милость у всей фамилии. Что более еще могу я сказать? и не самая ли я нещастная девица во всем свете!

Бетти не хотела отнести сего письма, говоря, что из того выдут новые ругательства, и что мне разодранное отошлют. Я пустилась на удачу, сказала я ей, и просила ее только вручить его тому, кому по надписи принадлежало. В ответ на наглости, коими сочла она за право заменить мне сию услугу, я ее уверяла что ей все говорить будет можно, только бы в сем случае меня послушала; я ее просила не казаться на глаза моему брату и сестре, дабы по их добрым намерениям, мое письмо не имело того следствия, коим она меня угрожала. Она на сие ни чего не отвечала. Но наконец она пошла, и я ожидаю её прихода.

Имея толь мало надежды на правосудие или на милость, я решилась развернуть письмо Г. Ловеласа, я послала бы тебе оное, любезная моя приятельница, и все прочия в одном пакете, естьлибы не имела нужды в обстоятельнейшем о всем осведомлении, дабы решиться написать к нему ответ. Я лучше спишу тебе с него копию, пока ко мне придет Бетти.

,,Он мне приносит обыкновенные свои жалобы на худое мнение, которое я о нем имею, и также на мою легковерность, по коей принимаю за истинну все то, что клонится к его вреду. Он изьясняет столь же подробно, сколько я того ожидала, мое мнение о благополучии коего бы я достигла, естьлиб предприяв какое нибудь отважное предприятие против Г. Сольмса, вдруг освободилась и от того и от другаго. Он весьма раскаевается; говорит он мне, что говорил в сильных выражениях, кои как он признается, по справедливости мне были оскорбительны.

,,Он признается, что весьма пылкого нрава. Сей недостаток, говорит он, имеют все доброго свойства люди, так как чистосердечные имеют тот недостаток, что скрывают свое свойство. Но он относит ко мне причину своего состояния. Ежели что может ,извинить несколько смелости в его выражениях; то не состояние ли его к тому принудило, в которое он приведен моим равнодушием и по злости своих врагов;

,,Он думает, что в последнем моем письме находит основательнейшие причины заключить, что я не дам себя преодолеть силою, а может быть кротчайшими способами явлю свое повиновение. Он весьма ясно предвидит, что я его приготовляю к сей пагубной перемене. В толь ужасной мысли, он заклинает меня не слушать коварных наущений моих неприятелей. Торжественные уверения о исправлении себя надежда будущего щастия мне и ему предстоящего, и засвидетельствования истинны, конечно не будут упущены в униженнейшем его письме. Впрочем он жалуется на жестокое подозрение, по которому я приписываю все его уверения нужде, в коей он, как сам думает, при столь худом о нем слухе, находится.

Он готов и теперь, говорит он, признать торжественно, что прошедшие его глупости самому ему стали омерзительны. Его глаза открылись, и ему не достает только особенных моих наставлений, для споспешествования к совершенному его исправлению.

,,Он будет делать все то, что может согласоваться с честью, дабы примирится с моим родителем. Он готов, естьли только я того потребую, приступить к сему примирению сперва с моим братом, с коим будет обходиться как с родным братом; потому что он брат мне, с тем только договором, чтоб не возобновлять ссоры новыми обидами, и предать все прошедшее совершенному забвению.

,,Он просит меня весьма униженно, самолично с ним повидатся хотя на четверть часа, дабы убедить меня в истинне всего того, о чем он мне пишет, и подать мне новые уверения о приверженности, а естьли нужно, и о покровительстве ко мне всей своей фамилии. Он признается что промыслил ключь к садовым дверям, которые ведут к Валежнику, и что естьли я токмо выну свнутри запор; то он войдет туда ночью, и будет ждать того часа, которой я ему назначу. Он не будет толь дерзок, чтоб стал мне делать угрозы; но естьли я откажу ему в сей милости; то в том смущение, в кое ввергнули его некоторые слова моего письма, он сам не знает к чему его тогда отчаяние приведет.

,,Он спрашивает у меня, что я думаю о решительном намерении моих друзей, и каким образом могу я избегнуть брака с Г. Сольмсом, когда отвезут меня к дяде моему Антонину; когда я не решусь принять покровительства предлагаемого мне от его фамилии, или удалиться в какое ни есть другое место, пока я могу еще избегнуть нещастия. Он советует мне обратиться к твоей родительнице; может быть она согласится принять меня тайным образом, и жить у нее потоле, пока утвердясь в своем владении не примирюсь с своими сродственниками, которые пожелают сего столько же сколько и я, как он говорит когда увидят, что я не в их руках.

,,Он уведомляет меня, (и я призиаюсь тебе любезная моя приятельница, что я чрезвычайно дивлюсь, что он все знает) что они писали к Г. Мордену, дабы предупредить его в свою пользу, и без сумнения привлечь его ко всем своим намерениям; из чего он заключает, что естьли мои избранные друзья откажут мне в убежище; то мне более ни чего не остается, как одно средство им предлагаемое. Естьли я желаю, говорит он, сделать его щастливейшим всех, согласясь на оное по своей склонности; то вскоре он напишет все надлежащие к тому статьи, с пустыми местами, кои я наполню по моему соизволению; чтоб я обьявила ему токмо словесно свою волю, сумнения и подозрения, и чтоб уверила его, что ни как не могу быть Сольмсовою женою, тогда сердце его будет спокойно. Но судя по письму, каково мое последнее, одно токмо свидание может уничтожить его страхи и для сего он просит меня вынуть запор в следующую ночь; или после оной, естьли сие письмо не столь скоро ко мне попадется. Он будет переодет таким образом, что не подаст о себе ни какого подозрения, когда примечен будет. Он отомкнет двери своим ключем. В валежнике он пробудет две ночи в ожидании благополучного часа; он просит меня чтоб не огорчила его противными сему приказами, или другими разпоряжениями, могущими продолжить его прошение до другаго случая.

Сие письмо означено вчерашним числом. Но как я не писала к нему ни единого слова, то совершенно уверена, что он препроводил прошедшую ночь в Валежнике, и что сию ночь там же пробудет: ибо теперь уже весьма поздо писать к нему на его письмо ответ. Я думаю он пойдет к Г. Сольмсу; и не надеюсь, чтоб не пришел сюда. Естьли он поступит на одну из сих двух крайностей, то я прерву с ним знакомство совершенно.

К чему вознамериться с толь упорными людьми! О! естьлиб я никогда не имела... Но к чему служат жалобы и желания? я в весьма великом беспокойстве; но тебе не нужно о том говорить, изобразив в сих строках мое плачевное состояние.

Письмо LXI.

Сэмюэл Ричардсон - Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов. 3 часть., читать текст

См. также Сэмюэл Ричардсон (Samuel Richardson) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :