Макс Пембертон
«Железный пират. 2 часть.»

"Железный пират. 2 часть."

- Эй, ребята! Давайте сюда чашку с супом, вольем ему в глотку, не то черт возьмет его раньше, чем мы доберемся до командира! - С этими словами он стал спускаться ко мне в шлюпку с чашкой дымящейся похлебки. Присев на кормовую банку, он склонился надо мной и стал вглядываться в мое лицо, я же видел только, что у него висит нож на поясе, и решил во что бы то ни стало овладеть им.

- Э, да это молодой барин из Парижа! - воскликнул он. - Да ведь говорил же я вам, чтобы вы оставались там, где были. Нет, не послушались меня! Ну, а теперь в доброе место везут вас! Жаль! Впрочем, видно, сами вы хотели этого, и один только черт знает, чем все это кончится. А пока все же поужинайте: это вас подкрепит. Вам еще повезло: другой бы на вашем месте давно отправился на тот свет!

Он говорил со мной ласковым, отеческим тоном и, держась одной рукой за веревку, другой держал крынку. Я принялся жадно хлебать, и приятная теплота разлилась по всем моим членам. Вместе с тем сладкое чувство возрождавшейся надежды на спасение наполняло мою душу, так как я успел уже завладеть ножом в тот момент, когда Четырехглазый, войдя в лодку, склонился надо мной. Теперь этот нож лежал в складках парусины подо мной. Когда я поел и возвратил чашку Четырехглазому, тот соболезнующе посмотрел на меня и, взобравшись по той же лестнице, вернулся на палубу. Лестницу убрали и судно лениво тронулось вперед.

Я лежал, не шевелясь, пока совсем не стемнело, хотя ночь была вовсе не темная и не особенно благоприятная для осуществления задуманного мною плана.

Но убедившись, что за мной не следят, я высвободил левую руку, перерезал веревки на ногах и теперь свободно мог двигаться по лодке. На судне периодически сменялась вахта, я каждый раз слышал окрик: "Все благополучно!" Слышал, как били склянки, но это не смутило меня: я готов был рисковать чем угодно, лишь бы не попасть в руки командира безымянного судна. Обождав немного, я подкрался ползком к носовой части шлюпки и стал перерезать канат, которым был привязан к корме "Лабрадора".

Вдруг я увидел, что какой-то человек смотрит на меня сверху и как будто следит за мной. Я поспешил спрятать нож и вытянулся во всю длину.

- Эй, молодец! Ты не зябнешь там? - спросил грубый голос и вслед за ним голос Четырехглазого продолжал:

- Коли жив, так откликнись, а когда умрешь, дай нам знать!

- Мне сейчас хорошо, только потом я попрошу еще немного вашей похлебки, - ответил я, обрадованный тем, что моего занятия не заметили.

Сверху послышался громкий хохот.

- Повремени немножко. Скоро ты получишь похлебку и повкуснее, и погорячее, поутру, когда повидаешься с командиром! Наш "старик" - большой хлебосол!

Эту остроумную шутку приветствовал новый взрыв хохота, затем мало-помалу все на палубе стихло. Тогда, не теряя времени, чутко прислушиваясь к малейшему звуку, я снова принялся за свою работу. В два-три приема канат был перерезан и моя шлюпка завертелась в струе, остающейся за кормой судна. Это была для меня минута страшного нервного напряжения: я ждал, что меня хватятся, что шлюпку заметят на воде в полумраке ясной звездной ночи, и прислушивался чутким ухом, но все было тихо. Тогда я, присев в лодке, оглянулся. Яхта отошла уже на добрую милю, и у меня отлегло от сердца.

Но я упустил из виду одно чрезвычайно важное обстоятельство: в шлюпке не было весел. Положение было безвыходное: паруса и мачты тоже не было. Кроме того, я был на расстоянии, вероятно, нескольких сот миль от берега, а кроме десятка бисквитов и фляжки водки у меня не было никаких съестных припасов. Когда все это стало мне ясно, мной овладело такое отчаяние, что я, закрыв лицо руками, принялся рыдать, как ребенок. Наконец, когда я слегка успокоился, как всегда после сильного нервного приступа, наступило состояние тупой покорности судьбе. Меня несло по течению, но в каком направлении, я так и не мог определить.

По прошествии приблизительно двух часов я уже совершенно потерял из виду яхту. Я утешал себя тем, что нахожусь на пути пароходов, идущих в Нью-Йорк, и что, быть может, какой-нибудь из них примет меня. С этой мыслью я завернулся в парусину и лег на дно лодки, чтобы защитить себя от резкого ветра, поднявшегося к ночи. Я не спал, но лежал в полудремотном состоянии час или два и был разбужен лучом чрезвычайно яркого света, падавшего на меня сверху. Вскоре я убедился, что этот свет был направлен на водную поверхность и затем медленно передвигался, описывая круг, пока вдруг не остановился наконец, над моей шлюпкой. Тогда я сообразил, что это электрические рефлекторы большого военного судна. Самого судна я не мог видеть, но безотчетно сознавал, что это то же самое безымянное судно, от которого я хотел убежать ценою страшного риска. Но что было предпринять мне для самозащиты?

Между тем в течение нескольких минут рефлекторы были направлены прямо на мою шлюпку и вдруг одновременно потухли. В полумгле я различил длинное судно с двумя трубами и тремя мачтами, тогда как безымянное судно имело только одну трубу и две мачты.

Это открытие до того обрадовало меня, что я стал радостно махать руками, кричать и звать. Когда же длинный луч вновь осветил поверхность моря, я увидел в яркой полосе света большой вельбот с несколькими гребцами, быстро направлявшийся ко мне.

Я кричал и звал, но долго никто не отзывался. Наконец послышался голос, к невыразимому моему ужасу, Четырехглазого. В полном отчаянии я бросился на дно своей лодки и закрыл лицо руками.

- Ловкий парень! Ну да теперь мы не расстанемся с тобой ни на минуту! Не бойся!

Шлюпка подошла совсем близко и зацепила мою лодку багром. Затем эти люди перетащили меня в свой вельбот и стали сильно грести по направлению к видневшемуся вдали пароходу, а спустя немного времени я был уже на палубе этого судна. Но теперь я уже наверняка знал, что я пленник на безымянном судне, чего я так боялся все время.

XIII. Красная каюта и железная тюрьма.

Шесть гигантов-негров держали большие фонари по обе стороны трапа, когда я вошел на палубу этого судна, но никто из них не проронил ни слова; даже лиц их нельзя было рассмотреть. Судя по всему, командовал гребцами вельбота, а может быть, и здесь, на судне, насколько я мог видеть, Четырехглазый! Когда все были уже наверху, он отдал короткое, отрывистое приказание: "Полный назад!" причем оглянулся, как бы для того, чтобы убедиться, что никого больше поблизости не было. Тогда один из экипажа молча дотронулся до моего плеча, давая мне понять, чтобы я следовал за ним, что я и сделал.

Мы долго шли по железному полу верхней палубы мимо целого ряда орудий, затем спустились в нижнюю, крытую палубу, и вошли в большую кают-компанию, оттуда - в узкий коридор, куда выходило много дверей. Одну из них отворил передо мной мой проводник и пригласил войти, после чего дверь без шума закрылась и я остался один.

Я ожидал очутиться в тюрьме, но, к великому удивлению, увидел себя в роскошно обставленной каюте. Все стены ее и потолок были сплошь затянуты дорогим пурпурно-красным штофом; тем же штофом была обтянута мебель, подушки на широкой, роскошной постели под штофным пологом и штофным одеялом. Наконец, та же пурпурно-красная драпировка шла вокруг дорогого венецианского зеркала над туалетным столом и над входной дверью. Единственным пятном в этой пурпурно-красной комнате была мрачная картина, изображавшая только что отсеченную голову человека кисти знаменитого Вюрца. Эта картина вселяла в меня непреодолимый ужас, я старался не смотреть на нее, забыть о ней.

Пол комнаты был устлан дорогим индийским ковром, а свет шел от висячей лампы под матовым колпаком, затянутым легким золотисто-желтым газом.

Пораженный этой роскошью, я присел на кушетку, подле которой стоял столик, а на нем ящик с дорогими сигарами и граненый графин с вином. Я выпил вина и закурил сигару, и это несколько ободрило меня, возвратив силы, так как до этого я чувствовал такую слабость, что не мог ничего соображать. Теперь передо мной стоял вопрос: что все это могло значить - этот комфорт тюремного помещения, это таинственное обращение экипажа? Какие намерения имел по отношению ко мне этот изверг, капитан Блэк? Он, конечно, угадал мое намерение преследовать его, как его преследовал покойный Мартин Холль. Но если тот поплатился так жестоко за свое отважное намерение, то не та же ли участь грозила и мне? Волей-неволей я начинал приходить к убеждению, что не только дни, но и часы, даже минуты моей жизни были сочтены. Если какой-либо человек попадался в капкан, то это был я. Кто мог теперь оказать мне хоть какую-нибудь помощь? Правда, Родрик был способен перевернуть небо и землю, чтобы спасти меня. Но как ему разыскать меня? Да если бы даже это и удалось ему, то кто мог поручиться, что я еще останусь в живых до того времени? Я не имел никакой возможности послать из этой могилы никакой весточки своим друзьям.

Не успел я выкурить одну сигару, как электрическая лампа в моей каюте вдруг потухла и я остался в темноте. Это сначала ужасно встревожило меня, но прошло полчаса, затем час, ничто нигде не шевелилось. Тогда, видя, что по крайней мере в данный момент мне не грозит никакая опасность, я, чувствуя себя чрезвычайно усталым и разбитым, разделся и лег в постель. Такой роскошной, мягкой постели я никогда не встречал в море. Едва моя голова коснулась подушки, как я впал в тяжелый сон и проспал так, вероятно, очень долго.

Проснувшись на следующий день, я заметил, что пурпурные шелковые занавески были отдернуты и в каюту проникал слабый свет из иллюминатора, сквозь который я видел мутное, дождливое небо и неспокойное море. Я не сразу заметил, что в кресле подле моей кровати сидел какой-то господин, весьма щеголевато одетый в изящный синий костюм и светло-коричневого цвета ботинки. У него было свежее открытое лицо, которое портили только тревожно бегавшие глаза, свидетельствовавшие о крайней нервности его натуры.

- Добрый день, - проговорил он, - надеюсь, вы спали хорошо?

- Превосходно, я давно уже не спал так, как сегодня! - отозвался я. - Который теперь час? Думаю, около полудня?

Половина четвертого, - улыбнулся неизвестный господин, - но я не хотел будить вас, так как в вашем состоянии сон - лучшее лекарство. Позвольте представиться, я - врач!

- А, вы старший врач здешнего экипажа! У вас, должно быть, огромная практика! - не без едкости заметил я.

Он посмотрел на меня как будто удивленно, затем ответил:

- Да, мне приходится выдавать много свидетельств о смерти! Быть может, придется оказать и вам эту услугу!

Он произнес эти слова полунасмешливым, полуугрожающим тоном, что сразу напомнило мне о моем положении и, вероятно, отразилось на моем лице. Заметив это, доктор поспешил перевести разговор на более приятную тему.

- Вы, вероятно, голодны? - спросил он. - Я сейчас позвоню, чтобы вам подали завтрак. А если вы желаете до завтрака принять ванну, то ваша уборная вот здесь! - И, отворив дверь в коридор, он проводил меня в превосходно устроенную ванну, где я нашел все необходимые принадлежности для купания и туалета.

Когда умытый и одетый я вышел из ванной, доктор ожидал меня у дверей и мы вместе с ним вернулись в красную комнату, где уже был сервирован самый изысканный и чрезвычайно обильный завтрак, кофе с густыми сливками и даже фрукты и конфеты по американскому обычаю.

Пока я ел, доктор молчал. Когда же убрали со стола, он пододвинул мне ящик с сигарами, налил мне и себе по стакану вина и, сам закурив сигару, заговорил первый:

- Я весьма сожалею, что не могу предложить вам сегодняшнюю газету, последний номер, какой у нас есть, это субботний номер "New Jork World", но в нем есть статейка, которая, полагаю, будет небезынтересна для вас! - С этими словами он передал мне газету, где одно место было отмечено цветным карандашом.

Я прочел. В газете подробно говорилось о нападении какого-то неизвестного судна под чилийским флагом на американский крейсер и на пассажирский пароход, направлявшийся в Нью-Йорк. Говорилось о том, что это происшествие взволновало всю Америку, что был сделан запрос чилийскому правительству, которое полностью отрицало какое-либо сношение с таинственным судном, и что впредь, до полного расследования этого дела, андийские, американские и французские суда высланы для того, чтобы выследить таинственное судно и добыть для своих правительств как можно больше сведений о нем.

Далее говорилось о том, что одному господину в Нью-Йорке известно многое об этом деле и что его будут немедленно интервьюировать в надежде, что он сумеет раскрыть эту тайну.

Когда я дочитал и отложил в сторону газету, доктор, с усмешкой следивший за мной, сказал:

- Как вам известно, это интервью не состоялось, так как этот господин - вы! Что же касается вашего друга, господина Стюарта, то, как нам известно, он играет весьма незначительную роль в этом деле и без вас едва ли в состоянии вредить нам хоть сколько-нибудь.

- Вряд ли так, как вы сами сможете в том убедиться, - многозначительно возразил я, инстинктивно угадав, в чем может быть мое спасение. - Ему известно ровно столько же, сколько и мне!

- То есть, весьма немного, - насмешливо добавил доктор, - но об этом мы узнаем подробнее. Я, собственно, явился сюда, чтобы предложить вам написать подробный отчет относительно каждого шага, сделанного вами в этом деле с того самого момента, когда вы были достаточно безумны, чтобы заменить Холля и, по его примеру, стали совать свой нос в дела, которые вас вовсе не касаются. Вам известно, какое наказание понес за это Холль: вы были свидетелем его смерти, как сообщил мне мой товарищ, господин Паоло. Вас же мы щадили до настоящего времени да, быть может, пощадим и дальше, если вы в точности исполните все, что от вас потребуют!

- А в противном случае? - спросил я.

- В противном случае вы будете рады отдать все, что у вас есть, чтобы только я немедленно застрелил вас. Вы должны понять, что ваше положение совершенно безвыходно, что вы здесь погребены заживо и что для всего остального мира вы как-бы умерли. Чтобы сохранить жизнь и довольно-таки приятное существование, вам остается только стать одним из наших!

- Это совершенно немыслимо! - воскликнул я.

Доктор только усмехнулся.

- Это вы говорите теперь, но мы дадим вам несколько дней срока подумать об этом, причем позвольте мне посоветовать вам не пытаться прошибить лбом стену. Право, у нас очень недурная компания, а здесь не найдется ни одного человека, у которого не было бы одного или нескольких убийств на совести, и меня самого преследуют за убийство в Шропшире, но, конечно, безуспешно. Ха-ха-ха!

Это было сказано с таким дьявольским смехом, что я невольно отшатнулся от него. Доктор встал и пошел к дверям.

- Нам предстоят четверо суток пути, - сказал он, обернувшись на пороге, - и в течение этого времени вам нечего опасаться. Мы сумели бы отправить вас и ваших друзей на тот свет еще там, в Атлантическом океане, но не сделали этого только потому, что намерены получить от вас некоторые сведения. Итак, вы можете быть вполне спокойны до тех пор, пока капитан Блэк не подвергнет вас личному допросу. Но предупреждаю вас, что если вы не одумаетесь, то убедитесь на опыте, что люди сильнее и могущественнее вас со слезами призывали смерть, когда мы прикасались к ним одним только пальцем. А вам будет оказано полное внимание! - С этими словами он вышел.

Все, что он говорил, была правда. Для всех я был мертв - ни одна живая душа не могла извлечь меня из этой железной тюрьмы, о существовании которой никто не знал. Что же оставалось мне? Или сказать все, что я знаю, этим негодяям, или запугивать их тем, что Родрику тоже известно многое.

Обдумав свое положение, я решил так: капитан Блэк потребует, чтобы я сказал ему все, что мне известно, и если я не соглашусь, то он прибегнет к самым крайним мерам - и я содрогался при воспоминании об ужасной участи бедного Холля.

Этот человек создал отважный план, смелость которого превышает все возможное в конце XIX столетия. Узнай кто-нибудь, где находится та берлога, в которой скрывается этот разбойник, его безопасности пришел бы конец.

Если бы это место было известно Родрику, я мог бы рассчитывать, что останусь жив, но я знал, что даже Холль не знал ничего об этом, и то, что не удалось ему, едва ли могло удасться простоватому и неопытному в такого рода делах Родрику.

Все эти соображения привели меня к следующему выводу: я буду делать вид, что и мой друг знает кое-что. Может быть, это и спасет мне жизнь, хотя Бог знает, что из этого получится. В сущности, жизнь в такой обстановке и среди этих людей не имела для меня ничего привлекательного, а потому я не особенно и дорожил ею.

XIV. Все дальше к северу.

В течение нескольких дней я не видел доктора, да и никого, кроме старого негра, прислуживавшего мне и на все мои вопросы отвечавшего только "да" или "нет". Ежедневно в определенный час утром он являлся ко мне с докладом, что ванна готова; ежедневно я получал роскошный завтрак, обед и ужин, свежее белье, тонкое и прекрасное, и совершенно новый щеголеватый костюм от хорошего портного, того же покроя и сшитого из того же материала, что и у доктора. Вообще во всем была видна забота и внимание ко мне. Так, например, мне присылали книги, в каюте топили печи, когда я стал замечать, что температура заметно падает, постельное белье нагревали грелками, словом, делали все, чего только мог пожелать самый избалованный и изнеженный человек. Тем не менее это одиночное заключение страшно действовало на мои нервы, и чем дальше, тем больше.

На четвертые сутки пути наше судно, не особенно спешившее до сих пор, вдруг пошло полным ходом, а под вечер я заметил, что на палубе стало очень шумно. Я стал смотреть в иллюминатор и увидел, что громадная ледяная гора преграждала нам путь.

Вода каскадами сбегала с громадной ледяной массы, сверкавшей белоснежной чистотой, на которую местами падали розоватые тени заходящего солнца. Теперь мне вдруг припомнились слова Паоло, когда он в бреду все время кричал: "Лед, лед". Это была вторая тайна капитана Блэка: он скрывался во льдах, много севернее того пути, по какому следуют обычно суда, идущие в Канаду. Это я мог заключить по тому, сколько времени мы находились в пути.

Но это обстоятельство отнюдь не уменьшило моих страхов и опасений, преследовавших меня в этой плавучей железной тюрьме. С каждым днем я уходил все дальше и дальше от внешнего мира, все глубже и глубже зарывался в эту могилу и все более и более становился беспомощной жертвой в когтях этого всесильного капитана Блэка, который был волен казнить меня или помиловать по своему усмотрению. Несмотря на то, что в течение целой недели моего плена на железном судне я не испытал ни малейшей неприятности или напоминания об ожидавшей меня участи, страх смерти преследовал меня неотступно, не давая спать по ночам и лишая аппетита.

Наконец вечером на седьмые сутки я почувствовал, что наше судно вдруг встало, и услышал, как спустили якорь. Было уже поздно. В это время я обычно ложился в постель, но на этот раз ждал, сидя в своем кресле, чего-то необычного, ждал, полный тревоги и волнения. Наверху ощущалось большое движение. Прошел час, ко мне никто не являлся, и я почувствовал, что судно стало снова продвигаться вперед, но очень медленно. Я открыл свой иллюминатор и, хотя ночь была безлунная, увидел, что мы входим в узкий проход, по обе стороны которого вздымались высокие стены скал. Проход этот служил входом в какую-то гавань или закрытый водяной бассейн.

Скоро судно подошло, по-видимому, к пристани, о чем можно было догадаться по суете, поднявшейся на палубе, громыханью сбрасываемых в воду якорей и прочих громких звуков.

Дождавшись, когда весь этот шум стих, я наконец решился лечь в постель. На следующее утро я получил вместе со своим утренним кофе изящную записку, в которой меня приглашали вечером в восемь часов на обед к капитану Блэку. Даже и это приглашение чрезвычайно обрадовало меня - до того мне было тягостно мое одиночество. Когда же в четверть восьмого старый негр явился ко мне и, отворив дверь моей каюты, произнес: "Господин ожидает вас!", я с радостью последовал за ним, хотя и сознавал, что это ведет меня, быть может, к смерти.

Выйдя по коридору в кают-компанию, а оттуда по широкой, устланной ковром лестнице на палубу, мы очутились наверху, где было совершенно темно, только над носовой башней огромный фонарь кидал длинный и широкий луч яркого света на море. При свете этого фонаря я увидел, что наше судно находилось в довольно обширной пещере, окруженной гигантскими скалами. Вдали в скале виднелась узкая щель, ведущая во вторую пещеру, уже совершенно темную. Все это я едва успел разглядеть, так как меня уже ожидала шлюпка. Гребцы сразу же налегли на весла и, держась все время в полосе света, стали грести прямо по направлению к узкой расщелине в скале. Пройдя через эту расщелину, мы очутились в узком фиорде, окруженном такой высокой стеной скал, что здесь было почти совсем темно, и только высоко над головой виднелась узкая полоска неба. Эта вторая пещера привела к глубокому озеру, замкнутому со всех сторон кольцом высоких скал. При этом мне невольно бросилось в глаза, что в одной стене, отвесно обрывавшейся в озере скалы, образующей левый его берег, на весьма значительной высоте от воды мелькали огни как бы из окон, прорубленных в черной скале чьей-то таинственной рукой. Туда-то именно и направлялась теперь шлюпка. Когда мы подошли ближе, я увидел высеченную в скале пристань с черной решеткой и затем красивую чугунную лестницу, ведущую вверх в глубь скалы.

При выходе из шлюпки нас встретил десяток слуг с факелами, которые молча выстроились по обе стороны, а я, следуя за старым негром, стал подниматься по чугунной лестнице, оканчивавшейся небольшой площадкой в виде высокого балкона. На эту площадку выходила обитая железом массивная дверь. Дверь эта отворилась и на пороге меня встретил мой знакомый доктор. Он чрезвычайно сердечно поздоровался со мной и вообще казался на этот раз в очень веселом и добродушном настроении.

- Идемте скорее, - проговорил он, взяв меня под руку, - все ждут только вас. А в эту чертовски холодную погоду все голодны, как волки! Сюда, попрошу вас, не бойтесь, здесь не темно!

Действительно, мы вошли в широкий коридор, ярко освещенный электрическим светом. Казалось, будто стены его были высечены из хрусталя, так как поверхность их, гладкая и блестящая, походила на зеркало. На некотором расстоянии друг от друга были проделаны высокие окна, обращенные к озеру, но теперь все они были завешены тяжелыми занавесями; вдоль противоположной стены стояли шкафы и полки с вешалками. В конце коридора была другая дверь из цельного американского ореха превосходной работы. Когда доктор отворил ее, мы очутились в большой высокой комнате, обставленной со всем европейским комфортом и даже роскошью: все стены и пол были сплошь покрыты дорогими мехами. Изящная дорогая мебель, покрытая темно-коричневым штофом, выгодно выделялась на серебристо-белых шкурах полярного медведя, преобладавших здесь. В левом углу стоял большой концертный рояль, а на его пюпитре - раскрытая тетрадь нот. Середину одной из стен занимал громадный монументальный камин, в котором пылал яркий огонь. В центре комнаты находился большой письменный стол, заваленный картами, книгами и журналами. По стенам тянулись полки с книгами и красивые библиотечные шкафы, а также этажерки, уставленные драгоценными произведениями искусства.

Но не столько эта комната, сколько сам обладатель ее привлекал мое внимание. Никого, кроме капитана Блэка, в этой комнате не было. Но это был уже не тот человек, которого я видел председателем пьяной оргии в Париже.

Ничего резкого, злобного и жестокого ни в голосе, ни в манере, ни во взгляде его теперь не было. Голос его звучал мягко и приятно, когда он ответил: "Войдите" на стук доктора, и затем, поднявшись с кресла, сделал несколько шагов к нам навстречу, как милый, радушный хозяин. Когда он протянул мне руку, я чуть было не убрал свою, но тотчас опомнился, сообразив, что в моем положении это было бы положительным безумием. Я взял его большую, сильную руку и взглянул ему прямо в лицо. Этот человек был ниже меня ростом, но огромная, необыкновенная сила чувствовалась в его могучих руках и богатырских плечах. Лицом он был тоже недурен, хотя его портили слишком большая черная борода и платье, сидевшее как-то слишком свободно и мешковато.

Всего удивительнее, однако, в нашей встрече было то, что когда он взял мою руку, то долго не выпускал ее из своей, причем смотрел мне прямо в лицо с таким непритворным участием, какое мне казалось совершенно непонятным. Он до того забылся в этом созерцании, что долго продолжал держать и пожимать мою руку, как будто видел перед собой самого дорогого друга после долгой разлуки.

Наконец, он ласково проговорил:

- Я очень рад вас видеть! Обед ждет нас. Пойдемте в столовую, - и он дружески взял меня под руку.

Мы вошли в следующую комнату, также увешанную мехами, но преимущественно темно-бурого цвета. Здесь стоял роскошно сервированный обеденный стол, накрытый на четыре персоны. Комната освещалась электрическими лампами. Приглашены к столу были доктор, я и шотландец по прозванию Дик-Капиталист. Последний стал было позволять себе выходки, напоминавшие поведение его товарищей на улице Жубер в Париже, но капитан вскоре заставил его замолчать.

За обедом говорил почти только один доктор, рассказывавший много интересного из своих путешествий. Я слушал его со вниманием, надеясь узнать что-нибудь о судьбе, ожидающей меня, или, по крайней мере, о том, где именно мы теперь находимся, на севере ли Америки или в какой другой части Северного Ледовитого океана.

Капитан впервые заговорил в ответ на мое замечание о том, как тепло и приятно в этой комнате.

- Это вы особенно оцените, когда у нас наступит здесь зима. Ведь вы, конечно, знаете, где находитесь?

Ничего не подозревая, я ответил, что не имею ни малейшего представления. Капитан многозначительно взглянул при этом на доктора, а тот, весело потрепав меня по плечу, воскликнул:

- Браво! Это избавляет нас от необходимости задавать вам неприятные вопросы. Я уже тогда подумал, что ваше мнимое обладание нашей тайной было просто блефом!

- Ну, конечно! - подхватил капитан. - Но теперь не время говорить об этом. Если хотите знать, я могу вам сказать, что мы находимся на западном берегу Гренландии. В каких-нибудь пятидесяти милях отсюда есть Датская колония, но мы не общаемся со своими соседями!

Затем, приказав подать шампанского, капитан провозгласил тост: "За нового товарища!" Но я не поднял свой бокал. Он это заметил и лицо его заметно омрачилось.

- Что ж, - проговорил он, - мы не будем торопить вас! Вы будете моим гостем до тех пор, пока я не потребую от вас решительного ответа. Но тогда вам уже нельзя будет долго раздумывать: мы ведь умеем быть и ужасно дурными, когда надо. А теперь попробуйте-ка этих сигар, они очень хороши, мы взяли их из коллекции лорда Реминхама, который несколько недель тому назад был на пути в Америку.

- Но с ним случилось несчастье, упокой Господи его душу! - подхватил вновь повеселевший шотландец и громко расхохотался.

- Удивительно, какого высокого качества табак и шампанское бывает всегда на этих океанских пароходах! - проговорил доктор. - Капитан "Каталонии" был большой любитель этого вина и, когда я отправлял его на тот свет, то, чтобы угодить ему, разбил о его голову бутылку этого вина и дал ему в спутники пятьсот человек его пассажиров, чтобы ему было не скучно!

Но, очевидно, этот разговор не нравился Блэку. Он вдруг поднялся из-за стола в тот самый момент, когда в комнату вошел Четырехглазый, и проговорил, обращаясь ко мне:

- Наша приятная компания должна теперь разойтись. Вы можете занять отведенное вам здесь помещение, если не желаете еще ближе познакомиться с нами. Мы, право, довольно интересные люди, могу вас уверить, и у нас есть что посмотреть!

- Если позволите, то я буду рад увидеть все, что вы найдете возможным показать мне, - ответил я, сгорая желанием увидеть и узнать как можно больше.

Капитан улыбнулся и сделал знак остальным следовать за ним. Затем он пошел вперед, указывая нам дорогу.

XV. Один останется жив.

Из столовой мы вышли в широкий коридор, устланный ковром и освещенный висячими лампами. Справа в него выходили двери многих комнат; некоторые были открыты, и я, проходя мимо, видел прекрасно обставленные спальни и бильярдный зал. В конце коридора была лестница, шедшая вниз. Спустившись по ней, мы вышли к пологому краю скалы, ведущему почти к самой поверхности озера, на узкую каменистую тропу между каменной стеной скал и озером. Пройдя немного по ней, наша компания очутилась у большого здания, высеченного в скале и служившего, очевидно, казармой для всей шайки капитана Блэка.

Мы вошли в большой, ярко освещенный зал, где на грубых стульях и скамьях расположились в самых разнообразных позах те самые люди, которых я уже видел в Париже, и еще человек шестьдесят или семьдесят других подобных им людей разных национальностей и возрастов, не исключая даже негров и китайцев. Когда мы вошли сюда, в воздухе, пропитанном табачным дымом и спиртными напитками, стоял невообразимый шум, но, по команде капитана "Смирно!", все разом стихло. Четырехглазый поспешил подать всем нам стулья, а капитану - большое кресло и придвинул стол, выложив на него какие-то бумаги и маленький деревянный молоток вроде тех, что употребляются председателями собраний. Капитан Блэк уселся в кресло против камина, мы же сели вокруг его стола.

- Ребята, теперь мы снова дома! Поздравляю вас с благополучным возвращением и предлагаю выпить вина по этому случаю! - Громко начал предводитель пиратов, обращаясь к почтенному собранию.

При этом мне невольно бросилось в глаза, что, войдя к этим людям, Блэк сразу принял грозный и свирепый вид, резко выкрикивал слова, когда говорил, и стучал молотком по столу.

На его предложение выпить вина все ответили единодушным криком одобрения, и несколько человек негров тотчас же внесли целые ящики шампанского, которое рекой полилось во всех концах зала. Выждав, когда все опорожнили свои кружки, Блэк продолжал:

- Теперь я полагаю, ребята, что первым делом мы должны свести наши счеты. Мы славно поработали прошлый месяц и на долю каждого из вас приходится по двести пятьдесят фунтов, которые вы получите, когда мы в следующий раз придем в Нью-Йорк. Так выходит по моему расчету. Если же кто из вас сомневается в точности его, то пусть справится с этими цифрами! - И он указал рукой на бумаги.

В ответ снова раздались крики одобрения.

- Теперь скажу вам, ребята, что нам придется сидеть без дела некоторое время, о чем я так же сожалею, как и каждый из вас. Но капитан американского крейсера поднял на ноги всю Европу. Это меня, конечно, не беспокоит, но сражаться - не наше дело: мы охотимся только за долларами, а потому нам придется посидеть смирно до весны. Не имеет ли кто из вас возразить что-нибудь против этого?

Тон капитана звучал при этом так внушительно-угрожающе, что никто не осмелился сказать что-либо, после чего Блэк продолжал еще более грозно.

- Теперь я имею сказать вам еще кое-что: двое из вас отказались стоять двойную вахту после того, как мы оставили американский крейсер. Пусть эти двое выйдут вперед!

Почти сразу же поднялся со своего места и подошел к столу небольшого роста смуглый человек с русой бородой, очевидно, русский.

- Где же Давид Скиннер? - спросил капитан спокойным, но грозным тоном.

- Он спит там, в углу! - отозвался кто-то.

- Растолкать его! - приказал капитан.

Приказание было немедленно исполнено, и спустя минуты две рослый, плечистый американец Скиннер, протирая глаза и бормоча что-то сквозь зубы, подошел к столу.

- Ребята, - начал совершенно спокойно капитан, обращаясь к двум вызванным пиратам, - вы осмелились не исполнить мой приказ, да еще в такой момент, когда я и ваши товарищи рисковали жизнью, причем каждый из вас взваливал вину на другого. Но я не стану разбираться с вами, однако не могу также идти и против того, что записано в нашем уставе, как и вы не можете идти против этого. А потому решите это дело между собой - один из вас останется жив! Джон, дай им ножи!

Без малейшего возражения оба пирата сбросили с себя рубахи и остались обнаженными до пояса. Им дали по большому ножу, остальные присутствующие оставили свои игры и вино и столпились тесным кольцом, образуя арену для борцов. Теперь я понял, что означали эти слова: "Один из вас останется жив" - эти люди должны были драться на жизнь и смерть.

Условия были далеко не равны. Русский, которого, как я успел уловить из слов толпы, звали Товодский, или Тов, был тщедушный, небольшого роста парень, тогда как американец Скиннер, несомненно, отличался недюжинной силой и геркулесовским сложением, причем был больше чем на голову выше своего противника.

Теперь они стояли друг против друга и глаза их метали молнии. Они более походили на двух хищных тигров, готовившихся растерзать друг друга, чем на людей. Первым нанес удар Скиннер, стараясь вонзить свой нож в горло противника. Но тот проворно нагнулся и, проскользнув между ног американца, нанес ему удар в спину, после чего оба схватились и повалились на пол, испуская ужасные проклятия и ругательства.

Спустя минуту Скиннер, несмотря на свою рану, вскочил на ноги и набросился на противника, но тот снова пригнулся. На этот раз, однако, нож пропорол ему плечо - кровь брызнула струей. Он громко взвыл от боли и, как бешеный, стал бегать, а Скиннер - гоняться за ним.

Вскоре оба выбились из сил и остановились, как вкопанные, тяжело дыша, как загнанные лошади. Им дали выпить водки, и это несколько восстановило их силы. Вскоре они снова сцепились: каждый схватил правую руку своего противника и держал ее, не давая возможности действовать ею. Однако Скиннер, бывший вдвое сильнее, вскоре согнул руку Товодского и стал ею же наносить своему противнику его собственным ножом удар за ударом прямо в грудь, пока вся грудь русского не превратилась в сплошную рану. Всем казалось, что несчастный начинает уже заметно ослабевать и умрет тут же на месте, как вдруг невероятным усилием ему удалось вырваться из рук американца.

Взвыв, как дикий зверь, он устремился на своего врага и со всей силы вонзил ему свой длинный нож по самую рукоятку в бок. Удар был до того силен, что клинок обломился и остался в ране. Скиннер весь вытянулся с печатью смерти на лице, но жажда мщения придала ему на мгновение силы. Его противник был теперь безоружен. Он это заметил и бросился на него со своим ножом.

Товодский, прорвав круг зрителей, стал метаться по кругу, как сумасшедший. Скиннер же преследовал его с ножом, скрежеща зубами и крича от боли. Кровавая пена выступила у него на губах, но противник его все уворачивался.

Наконец, русскому удалось добраться до двери. Скиннер почти уже нагонял его, бедняга рванулся вперед и упал поперек порога.

Но в этот момент и Скиннер вдруг остановился, точно его кто-то схватил сзади, кинул свой нож в русского и промахнулся, так как глаза его уже ничего не видели, пошатнулся и упал, как подкошенный, с тихим стоном. Он был мертв.

Присутствующие с громкими криками бросились за Товодским, но когда его подняли, и тот оказался уже мертвым. Его втащили в зал и положили рядом с его противником.

Эта страшная драма, однако, не произвела особого впечатления на пиратов: они кричали, громко спорили и ругались, как торговки на рынке. Шум и гам смолк только тогда, когда раздался голос капитана:

- Эй вы, уберите их кто-нибудь туда, в верхнюю пещеру! Пусть поостынут! Да положите их рядом! - грубо и резко проговорил он.

Приказание было немедленно исполнено. Одновременно с этим некоторые притащили ведро с водой и швабры и стали отмывать следы крови на полу.

Капитан Блэк между тем снова обратился к своей команде таким тоном, как будто ровно ничего не случилось:

- Прежде чем пожелать вам, ребята, спокойной ночи, я должен сказать, что среди нас есть одно постороннее лицо. Но оно останется здесь с нами. Это мой гость!

- Он присоединился к нам? - спросил янки с бесцветными глазами, с любопытством смотревший на меня.

- Это мое дело! А ты держи язык за зубами, если не хочешь, чтобы я приказал тебе вырвать его! - оборвал его капитан. - Со временем он станет нашим!

- Это против правил! - пробормотал Ревущий Джон, поддерживая товарищей, из которых некоторые были недовольны таким отступлением от правил.

- Против чего?! - крикнул Блэк громовым голосом, изо всей мочи ударив кулаком по столу и обернувшись лицом к говорившему.

- Один из его людей раздробил мне челюсть, и я расквитаюсь с ним за это! Будьте спокойны! Вы тоже не имеете права идти против того, что записано в уставе, как и мы! - продолжал настаивать разбойник.

Блэк побледнел от бешенства, но сдержался.

- Ты, может быть, прав, - проговорил он небрежно, - действительно, у нас было решено, что ни один посторонний не может оставаться здесь, если он не станет нашим, ни один, кроме тех, там, в шахтах. Но у меня на этот раз есть свои планы и, когда придет время, я сообщу их вам. Теперь же еще не время. А если кто-либо осмелится указывать мне, что делать, так пусть он выйдет вперед. Я с ним поговорю. Ну, может быть, ты, Джон, думаешь меня учить?

Но этот грозный вызов сбил всю спесь с Ревущего Джона, он смолк и смотрел в сторону. Только когда мы выходили, за спиной у нас послышался глухой ропот. Но это нимало не смутило меня.

Я видел, что Блэк тут хозяин и что под его защитой мне нечего опасаться.

Выйдя из казармы, мы вернулись втроем - капитан, доктор и я - наверх, в широкий коридор, куда выходили замеченные мною спальни, и здесь, у дверей одной из них, Блэк пожелал мне спокойной ночи, а доктор проводил в предназначенное для меня помещение - прекрасную комнату, высеченную в скале, как все остальные, с окном, выходящим на море, с мягкими коврами и дорогой мебелью. Убедившись, что я найду здесь все для меня необходимое, доктор простился со мной, но в дверях на минуту остановился и сказал:

- Вы родились под счастливой звездой! Вы - первый человек, которого Блэк пощадил хотя бы на один только час, а вам он дает время одуматься!

XVI. Место смерти.

На следующее утро я проснулся довольно поздно. Солнце светило прямо в окно. Старый негр явился по обыкновению доложить, что ванна готова, и провел меня по коридору в роскошную ванную, где был большой бассейн для плавания, мягкие диваны, ковры и потолок с куполом в восточном стиле. К завтраку ко мне пришел доктор, как обычно очень веселый и разговорчивый.

- Капитан просит передать вам свой привет, - проговорил он, входя и садясь подле меня к столу, - он поручил мне узнать, хорошо ли вы спали. Между нами говоря, он сам не любит таких сцен, какую мы с вами видели вчера. Но что прикажете делать?! Если мы не будем поддерживать дисциплину, то они всем нам завтра же перережут горло. Вы понимаете, что этих людей возмущает исключение, сделанное в вашу пользу, и я сильно опасаюсь, что могут начаться беспорядки, если только вы не согласитесь на предложение Блэка.

- Простите, я не совсем понимаю вас, - ответил я, - о каком исключении и каком предложении идет речь?

- Сейчас объясню. Капитан Блэк привозил сюда человек тридцать-сорок джентльменов англичан лучших аристократических фамилий, и ни один из них не оставался жив более суток после своего прибытия в наш скалистый дворец. Что же касается предложения, то вам должно быть ясно, что мы никого не можем допустить пользоваться нашими преимуществами и разделять с нами все блага жизни, если он не будет разделять вместе с нами и наших трудов и опасностей. Иначе говоря, придет время, когда вам или придется подписать наш уговор, как это сделал я и все наши товарищи, и, как я полагаю, сделаете и вы, или же.. Но мы лучше не будем говорить об этом: вы и сами должны понять, что вас ожидает тогда!

- Все это теперь совершенно ясно для меня и я могу хоть сейчас сообщить вам мое решение!

- Бога ради, не спешите и не волнуйтесь: это вредно для пищеварения! Могу вас уверить, что Блэк не торопит вас, не требует от вас немедленного решения. Почему он это делает, я, право, не могу понять. Во всяком случае, спешить вам ни к чему! Не желаете ли прогуляться и ознакомиться поближе с этим местом? Солнце так и манит на улицу! Закуривайте сигару и пойдемте!

Возможность осмотреть пристанище пиратов чрезвычайно радовала меня, и я охотно согласился на предложение доктора Осбарта, как звали доктора, сообщника капитана Блэка. Спустившись по тому же скату скалы, как вчера, мы вышли на берег озера. Команда капитана Блэка занималась разгрузкой железного парохода, на котором прибыл я сюда. Когда мы проходили мимо, пираты провожали меня не очень дружелюбными взглядами. Пройдя по берегу залива, мы обогнули скалу и по пологому зеленому скату стали взбираться на вершину. Воздух был свежий и живительный, дышалось как-то особенно легко и свободно. Вид отсюда открывался великолепный. Я совершенно забыл обо всем. Вдруг доктор коснулся моего плеча и указал в сторону первой пещеры, где я увидел пришвартованное к боковой скале знаменитое безымянное судно.

- Вот она, наша гордость, орудие нашей власти и могущества! - восторженно воскликнул он. - Разве оно не великолепно?! Не лучше всякого другого когда-либо существовавшего судна?! Есть ли где-либо в мире другое ему подобное? Без него мы были бы жалки и беспомощны, как дети, были бы жертвой нищеты, законов и общества, а с ним мы смело попираем их и гордо шлем вызов целому свету! Что же тут удивительного, что мы любим это судно, как дорогое, живое существо?!

Он говорил так искренне, так горячо, словно фанатик или влюбленный. И действительно, ничего более прекрасного, как по красоте линий, так и по блеску драгоценного металла, я никогда не видел. Даже на меня это судно производило чарующее впечатление.

- Оно сделано из высшего качества фосфористой бронзы, - продолжал между тем доктор, - лучшего материала для постройки судна не существует и не может существовать. Но зато оно стоит миллионы, и только Блэк мог осуществить такой сказочный сон, как наше судно!

Я слушал, а между тем мой взор устремился на синевший вдали Атлантический океан и мысли мои уносились далеко-далеко, к Родрику и Мэри, напоминая о том, как мало у меня надежды когда-либо увидеть их. А доктор все не спускал глаз с золотого судна.

- Смотрите, - говорил он, - видите, мы нагружаем его углем, хотя оно может обходиться и без него, - оно отапливается газом. Капитан Блэк избрал своим убежищем Гренландию именно потому, что это единственная почти не населенная страна, где можно добывать уголь. Правда, он несколько низшего качества, чем антрацит, который мы привыкли употреблять, тем не менее и он является весьма драгоценным, когда другого добыть нельзя. Мы загружаем судно на всякий случай, если вдруг капитан решит выйти в море до окончания этой зимы. Это, конечно, будет главным образом зависеть от наших друзей в Европе: мы их попугали, пусть же поуспокоятся немного!

- А кто у вас работает в угольных шахтах? - спросил я.

- Наши гости, - усмехнулся доктор, - честные английские моряки, суда которых погибали на полпути до места назначения. Мы предложили им на выбор - работать в рудниках или же жить свободно среди льдов и снегов.

- Но как они могут жить при таких условиях?

- Жить? - усмехнулся доктор. - Да они и мрут, как мухи!

- Я, как вижу, попал в шайку самых отъявленных мерзавцев и негодяев! - воскликнул я, возмущенный до глубины души.

- Почему не сказать "в содом настоящих дьяволов"? - спокойно, с прежней усмешкой заметил доктор. - Это было бы приличнее. Но вы все забываете, что сами явились сюда непрошенным, и теперь вам волей-неволей приходится оставаться с нами.

При этом он рассмеялся так цинично, что я не выдержал и с нескрываемым презрением отвернулся от него.

Осбарт как будто прочел мою мысль на лице, когда я, глядя на далекий океан, всей душой призывал свободу, зная, что только оттуда и могла она прийти ко мне. Он ласково взял меня под руку и сказал мягким, успокаивающим тоном:

- Не будем разбирать нравственность друг друга. Нам надо еще многое осмотреть, а вы, вероятно, скоро проголодаетесь и нам надо будет вернуться домой. Я хочу показать вам теперь только одно место, наше кладбище.

Это не особенно улыбалось мне, тем не менее я последовал за ним к той части маленького залива или бухты, на которую выходил скалистый дворец. Это была сторона, противоположная той, куда выходили окна моей спальни. Мы поднялись на самую вершину скалы, затем по большим, грубо высеченным в скале уступам стали спускаться по лицевому скату. Достигнув одного из ходов, мы вошли в него и очутились в узком, темном проходе, освещенном судовыми фонарями. Ход этот вел к одному из ледников, обращенных лицом к морю.

Перед нами вставала громадная стена из чистого светлого льда, замыкавшая небольшую полужелезную пещеру, которой оканчивался ход и в которой мы стояли. Взглянув на встававшую перед нами в полумраке ледяную стену, я невольно вскрикнул от ужаса: во льду были вырублены углубления и все они были заняты трупами. Это были в основном матросы, в том виде, в каком их застала смерть. Лица их были обращены к нам, некоторые сохранили печать мирной кончины и спокойствия смерти на лице, другие, напротив, возбуждали ужас своими искаженными лицами. У некоторых выкатились глаза, другие оскалили зубы или простирали вперед сжатые кулаки. Ничего более ужасного, более страшного и потрясающего я не видел в своей жизни. Я боялся взглянуть на этих мертвецов, и вместе с тем что-то тянуло, что-то заставляло меня смотреть на них, точно какой-то магнит тянул к этой страшной ледяной стене. И эти мертвые лица, эти мертвые глаза, казалось, смотрели на меня со зловещей усмешкой. Мне начинало казаться, что это уже не мертвецы, а живые люди, страшные привидения. Очнувшись, наконец, я заметил, что доктор Осбарт внимательно наблюдает за мной.

- Странное место, не правда ли? - сказал он. - Осмотрите же его хорошенько: как знать, может быть, когда-нибудь и вы будете здесь лежать!

- Боже упаси! - воскликнул я с ужасом.

- Почему же! Я лично предпочел бы лежать во льду, чем быть зарытым в землю. И заметьте, этот лед не составляет части того ледника, что громоздится позади: он отделен от главной массы стеной скал.

- Ужасное зрелище! - повторил я.

- Ужасное?.. Нет, почему же. Все это были наши друзья, наши товарищи. Я даже люблю навещать их, с ними как будто можно говорить, и в сущности, как знать, быть может, они действительно слышат нас!

Эти слова доктора положительно поразили меня. Я с недоумением посмотрел на него. И только собирался было задать ему один вопрос, но он вдруг пришел в такое возбужденное состояние, стал выкрикивать какие-то несвязные слова, плакать и хохотать, что я начал опасаться за его рассудок.

- Да, они слышат нас! Слышат! Все! Все! Дик, негодяй ты этакий, ведь ты же слышишь меня? Старый Джэк, проснись! Проснись, говорю тебе! Грим, ты убил многих на своем веку, ну-ка шевелись! Его работка! Его работка! - в иступлении кричал доктор, и лицо его было бледно и искажено до неузнаваемости, а голос раздавался под сводами пещеры, повторяясь глухим эхом по нескольку раз.

Не сомневаясь более, что доктор Осбарт - помешанный, я, в ужасе от этого открытия, потащил его за собой из пещеры на солнце и свежий воздух. Но когда мы очутились на берегу озера, силы оставили меня и я готов был заплакать, как дитя, безотчетно, беспричинно. Мои нервы были слишком возбуждены и теперь наступила реакция. Однако вскоре свежий живительный воздух успокоительно подействовал и на меня, и на доктора, который теперь совершенно пришел в себя, но оставался рассеянным и молчаливым и расстался со мной у дверей моей комнаты, не сказав ни слова, кроме короткого: "Прощайте, всего хорошего!".

XVII. Страшные минуты.

В продолжение нескольких последующих дней я не видел ни доктора Осбарта, ни капитана Блэка. Они как будто забыли обо мне. Но негр, по-прежнему прислуживавший мне, продолжал неустанно заботиться, чтобы я ни в чем не нуждался. Книг у меня тоже было много; гулять можно было, где угодно. Пользуясь этим, я часами бродил по скалам и по зеленым луговинам, причем имел случай убедиться, что наш оазис был окружен со всех сторон непрерывным кольцом снежных гор, за которыми тянулись бесконечные снежные равнины, так что бежать по суше было совершенно немыслимо. За это время я раза два видел Четырехглазого и от него сумел получить несколько ответов на интересовавшие меня вопросы. Так, я узнал, что капитан поддерживает отношения с Европой посредством двух небольших винтовых пароходов, которые выдает за китобойные, что один из них отправлен в Англию за сведениями, а другой находится в данный момент у американских берегов, где забирает запасы для пиратской колонии.

- Беда, как мы теперь нуждаемся в них, - добавил старик, - ведь здесь без съестных припасов прямо собачьей смертью умрешь! Ребята и то уже ропщут, говорят: "Что он здесь сидит? Чего он ждет, когда за нами пришлют из Европы и всех нас перевешают?" Да и относительно вас тоже большая смута: ребята у нас непокорные, в каждом из них по бесу сидит, да еще по какому!

- Да, зимовать здесь, должно быть, скучновато, - заметил я со вздохом.

- То-то и оно! Вы попали в самую точку, сэр! Делать здесь совсем нечего, и будь я капитаном, я не стал бы сидеть здесь, поджавши ноги, а вскочил бы, да и убежал отсюда, что есть мочи. Ведь нам и теперь уже припасов не хватает, так что завтра мы высадим пятьдесят человек рабочих на берег!

- Каких рабочих? На какой берег?

- Да вот тех, что работают в шахтах. Мы их просто выгоним на свободу, но бедняги все перемрут от голода и холода в этих снегах!

Я поспешил прервать под каким-то предлогом этот разговор, не будучи в силах совладать с охватившим меня волнением при мысли, что пятидесяти пленникам возвращена будет свобода, что я могу рассчитывать на пятьдесят союзников. Что, если бы удалось их вооружить и захватить врагов врасплох... - мелькнула у меня мысль. - Конечно, необходимо достать оружие и стать во главе этой обездоленной толпы!

Это была безумная попытка, но утопающий хватается и за соломинку. Мы могли потребовать себе запасной маленький пароход, приказать снарядить его и уйти на нем отсюда, истребив этих негодяев.

Весь остаток дня я употребил на то, чтобы изучать весь берег и все строения в надежде отыскать склад оружия. Но, увы, все склады и кладовые были снабжены тяжелыми, обитыми железом дверями, да еще заперты железными болтами и тяжелыми замками. Остальные строения были жилыми помещениями.

Большой зал, где мы присутствовали на страшном поединке, я избегал, зная, что для меня это небезопасно и что дикая орда настроена против меня. Усталый и обескураженный вернулся я в свою комнату. Рассудок шептал мне, что всего лучше отказаться от безумного замысла, на удачу которого при таких условиях нельзя было рассчитывать, так как в нашем распоряжении не было ни одного револьвера или ружья. Вдруг мне вспомнилось, что я видел в кабинете капитана Блэка, в углу, козлы с десятком ружей. Если бы мне удалось завладеть ими да прихватить хоть несколько револьверов! Эта мысль преследовала меня весь день. Под вечер же, когда я уже совершенно истомился и сел за вечерний чай, принесенный мне, по обыкновению, старым негром, я спросил его, не знает ли он чего-нибудь о том, что должно произойти сегодня вечером. На это черный слуга ответил, широко оскалив свои большие белые зубы:

- О, господин, сегодня много будет крови; большая будет потеха!

- Что, они перережут или перебьют всех этих несчастных?

- Зачем, господин? Нет, их не будут резать. Но крови прольется много в отчаянной борьбе. Вот уже и началось! - добавил он.

Действительно, внизу прогремел первый ружейный выстрел. Негр вышел из комнаты, а я подошел к своему окну и стал смотреть вниз. Возмутительное зрелище представилось моим глазам: двадцать человек работавших в рудниках черных углекопов высадились на берег, другая шлюпка подвозила с безымянного судна еще партию, тоже человек двадцать. Но целая толпа пиратов, окружив несчастных, стала гнать их в направлении снежных холмов, где тех ожидала страшная смерть. В открытое окно моей комнаты доносились их крики и проклятия: я видел, как на них беспощадно сыпались удары и как побоище превратилось в настоящую битву. Пираты действовали рукоятками своих пистолетов, а бедняги углекопы отбивались пустыми руками и один за другим падали на землю. Исход такого побоища нетрудно было предвидеть: безоружные и сравнительно малочисленные рудокопы отступали шаг за шагом в глубь беспредельной снежной равнины. Но теперь уже рассвирепевшие пираты стали стрелять по несчастным. Труп за трупом катился со скалистого берега вниз к воде. Уцелевшие же углекопы, охваченные паническим ужасом, бежали вверх по ледяному скату снеговых холмов на верную гибель и смерть.

Когда все стихло, я закрыл свое окно и упал в кресло, не зная, что мне теперь делать. За все время ни доктор, ни капитан Блэк не показывались на берегу озера или залива. В скалистом дворце тоже ничто не шелохнулось, так что я начинал думать, что хозяин дома, вероятно, находился в отсутствии. Когда стемнело, я вышел в коридор и увидел, что дверь его комнаты открыта настежь и в комнате совершенно темно. Но я боялся решиться на попытку завладеть оружием, прежде чем успею убедиться, что все кругом спят. Я боялся только одного, что капитан, ложась спать, запирает дверь своей комнаты. Тогда, конечно, всякая надежда овладеть его коллекцией ружей и переправить их через залив несчастным была бы безвозвратно потеряна.

В семь часов вечера я пообедал, как всегда, а в восемь старый негр собрал со стола и пожелал мне спокойной ночи. Часа три я ходил взад и вперед по комнате, создавая в голове сотни планов атаки и выжидая удобного момента. Наконец часов в одиннадцать я осторожно открыл дверь своей комнаты и стал прислушиваться. В коридоре было все тихо. Большинство дверей было заперто, но дверь комнаты доктора была открыта и в ней было темно. У меня родилось опасение, что он сидит у Блэка и они вместе совещаются о чем-нибудь. Оставив сапоги в своей комнате, я осторожно прокрался к дверям кабинета капитана, но и там царила темнота. Было ясно, что оба, и доктор, и капитан, ушли куда-нибудь и их не было дома. Я был вне себя от радости. Не долго думая, я вошел в кабинет и стал ощупью пробираться к тому месту, где заметил коллекцию ружей.

Сначала я наткнулся на какой-то столик или этажерку с мелкими вещицами и впотьмах опрокинул его - безделушки с шумом попадали на пол. Я остановился, как вкопанный, ожидая, что будет. Но ничего не шелохнулось. Тогда, выждав некоторое время, я продолжал пробираться ощупью дальше. Дважды я обошел всю комнату, не найдя того, что мне было надо, но на третий раз совершенно неожиданно для себя набрел прямо на ружья и вздохнул с облегчением. "Наконец-то!" - подумал я. Вдруг тихий, сдержанный смех, раздавшийся у окна, ошеломил меня. Кто мог быть со мной в этой комнате? Кто следил за мной?

Загадка скоро разрешилась. В следующий момент электрический свет залил всю комнату и я увидел капитана Блэка, спокойно сидевшего в кресле у своего письменного стола и смотревшего на меня с насмешливой, высокомерной усмешкой. Его смелый, проницательный взгляд был направлен на меня и, казалось, проникал мне в самую душу. Я хотел что-то сказать, но слова застревали у меня в горле. Сотни самых разнообразных мыслей рождалось и умирало у меня в мозгу; в висках стучало, как молотом, и я стоял неподвижно под магнетическим взглядом капитана, как беззащитная жертва в когтях коршуна.

Так мы стояли и смотрели друг на друга в течение нескольких минут. Тут я заметил, что у Блэка лежит под рукой револьвер, а в правой руке он держит перо; перед ним лежали какие-то бумаги. Вероятно, он занимался ими в то время, когда я вышел из своей комнаты; услышал это и загасил свет. Он как будто читал мои мысли. Наконец, сжалившись надо мной, начальник пиратов перегнулся через стол и придвинул ко мне табурет, накрытый серебристой шкурой полярного медведя.

- Сядьте! - коротко проговорил он.

Я сел, глядя ему в лицо уже почти без страха, хотя мне было чрезвычайно унизительно, что он обращается со мной, как со школьником, пойманным на месте преступления в тот момент, когда он собирался сделать скверную шалость.

- Вы славный, лихой парень, мой милый, - начал Блэк, - и у вас появляются иногда блестящие мысли, но, как у всех молодых мальчиков, недостаточно продуманные. Когда вы станете постарше, то научитесь быть осмотрительнее. В ваши годы я сам был таким же; вы напоминаете мне щеночка, лающего на быка. Счастье ваше, что бык не сердится на вас, быть может, выжидая. Во всяком случае примите его совет и идите пока в свою будку.

Все это он проговорил шутливо, отнюдь не гневно, но слова его взбесили меня до того, что я с трудом мог удержаться, чтобы не ударить его тут же. Пират, заметив мое душевное состояние, с усмешкой продолжал:

- Глупый мальчик! Да, глупый, так как сунул голову в капкан, приготовленный не для него, и впутавшийся в дело, вовсе его не касающееся. Не так ли?

Но я, собравшись с духом, ответил:

- Я пришел сюда, в эту комнату для того, чтобы прекратить ваше дьявольское дело, это убийство пятидесяти ни в чем не повинных людей!..

При этих словах пират вдруг пришел в неистовое бешенство; глаза его сверкали, как у помешанного или как у дикого хищника, почуявшего добычу:

- Кто поставил вас здесь судьей, глупый мальчишка?! - заревел он. - Кто разрешил вам следить за мной или высказывать ваше мнение относительно того, что я должен или не должен делать? Кто вас спрашивал, нравится ли вам, или не нравится, дерзкий маленький змееныш? Право, я удивляюсь, что не задушил вас на месте и позволил кинуть себе в лицо такие слова!

Гнев пирата был поистине страшен: он весь дрожал и извивался в своем кресле, как раненный, но не обессиленный лев, могучий и грозный; на лбу его выступили крупные капли пота. Но прошла минута тяжелого молчания, и Блэк заговорил мягким, ласковым голосом:

- Не вынуждайте меня, милый мальчик, сделать то, чего я не хочу делать. Вы здесь, и изменить этого нельзя, и если вы хотите остаться живым, то держите язык за зубами. Вам нет никакого дела до этих людей: это ватага лентяев, от которых свет будет рад избавиться. Вы же молчите и спасайте свою собственную шкуру. Вы уже живете здесь несколько дней. Это первый случай, чтобы человек, не принявший наших предложений, оставался среди нас столько времени. Далее так продолжаться не может! Вы, конечно, понимаете, что кто со мной пирует, то со мной и на виселице болтаться будет, и если я буду гореть в аду, то будут гореть и они вместе со мной. Вы пришли к нам, незваный и непрошеный, сами взялись за дело этой собаки Холля, который вбил первый гвоздь в свой гроб в ту ночь, когда прокрался ко мне в комнату в Специи. Я все видел, хотя он и думал, что усыпил меня. В ту ночь я обрек его на смерть и вас также, в тот вечер, когда вы явились ко мне в Париже. Но теперь у меня есть основания, по которым я хочу, готов изменить это намерение по отношению к вам. Но причин этих вы никогда не узнаете. У вас же нет никаких причин отказываться от клятвы разделить со мной и мое имущество, и мою власть, и пить со мной одну чашу до конца, будь то виселица или пуля. Теперь я спрашиваю вас, согласны вы на это? Вы должны мне отвечать теперь же: "да" или "нет", без оговорок и колебаний. Решайте, хотите ли вы утопать в роскоши и богатстве, как все мои сообщники, или лежать там, во льду, как те, другие. Вот наши бумаги! Али вы подпишете их и станете одним из нас, или не пройдет часа, как ваш труп будет лежать там, где так много трупов!

С этими словами Блэк, перегнувшись через стол, передал мне бумаги с явным намерением, чтобы я прочел их. Но в глазах у меня рябило, я не видел ничего перед собой, в моей голове с быстротой вихря проносились обрывки мыслей и воспоминаний, как у человека, приговоренного к смерти. Страх смерти спирал мне дыхание в груди, в моей памяти вставали родные, друзья, Родрик, Мэри и Мартин Холль, тень которого теперь неотступно стояла передо мной и, казалось, заклинала меня не поддаваться увещаниям Блэка, рука его, казалось, вынимала перо у меня из рук. Между тем Блэк, наклонившись вперед, следил за мной с напряженным вниманием во взгляде и чем-то угрожающим в самой его позе, но не проронил ни слова. Наконец я, подняв голову от документов, взглянул ему прямо в лицо тем же упорным, испытующим взглядом, каким и он смотрел на меня. С его лица мой взгляд скользнул к его правой руке, державшей револьвер, и вдруг у меня мелькнула мысль, последняя отчаянная мысль человека, прижатого к стене и схваченного за горло.

- Дайте мне перо! - вдруг сказал я твердо и решительно, встав со своего места и наклоняясь над столом.

Капитан подал мне перо и откинулся на спинку своего кресла с выражением полного удовольствия на лице. Но в этот момент я схватил револьвер со стола и навел дуло прямо на него:

- Если вы только шевельнете пальцем, я убью вас, как собаку! - воскликнул я.

Пират не был трусом, он продолжал сидеть неподвижно все в той же позе и, хотя я видел, что выражение ужаса мелькнуло на его лице, но он ни одним движением не выдал себя, лицо его казалось точно высеченным из мрамора. Я держал дуло пистолета, направленное на него, и потому продолжал уже с большей уверенностью:

- Если только вы подадите голос, чтобы позвать кого-нибудь, или кто-либо явится сюда, вы умрете тут же, на месте!

Он выслушал меня, по-видимому, совершенно спокойно и затем спросил самым невозмутимым, самым обычным тоном:

- Вы, милый мой мальчик, первый человек, укротивший Блэка!

- Я готов вам поверить, но берегитесь, вы сейчас шевельнули рукой, - продолжал я.

- Я попался, как крыса в ловушку! Что вы хотите от меня, говорите.

- Прежде всего я требую себе жизни, несмотря на то, что отказываюсь подписать ваши бумаги. Слышите?

- Да, вы вправе этого требовать теперь, но я-то не знаю, в моей ли власти обещать вам это!

- Вполне уверен, что в вашей власти! Вы можете приказать и потребовать, чтобы ни один человек не посмел дотронуться до меня пальцем, и вы это сделаете!

Он с минуту подумал, глядя прямо в дуло пистолета, затем сказал:

- Другого выхода у меня нет и поэтому я обещаю это!

- Кроме того, вы должны обещать мне свободу при первом же удобном случае!

- Нет, этого-то уж я обещать не могу! - проговорил Блэк медленно и угрюмо. - Этого вам не мог бы обещать даже сам дьявол: ведь они разорвут меня на части, поймите!

Не подлежало сомнению, что он говорил правду, и я сообразил, что все равно ничего бы не выиграл, если бы стал настаивать на этом пункте. Он мог только умереть, но спасти меня при таких условиях, то есть возвратить мне свободу, было не в его власти. Поняв это, я положил револьвер обратно на стол и протянул ему руку. Пират ухватился за нее и сжал с такой силой, с таким жаром, что мне даже было больно. Между тем он, притянув меня ближе к свету, стал всматриваться в мое лицо с тем самым странным выражением, которое я заметил у него в тот раз, когда впервые вошел в эту самую комнату.

- Вы - чудный, славный мальчик! - проговорил он. - Жмите мою руку, пожмите ее от души, крепче, не бойтесь, мне не больно, прелесть вы моя!..

Не знаю, что еще сказал бы мне в этом порыве нежности и восхищения этот странный человек, если бы наше внимание не было привлечено звуками быстро следовавших один за другим выстрелов, доносившихся снизу, с берега.

При первом выстреле пират выпустил мою руку и подошел к окну. Отсюда нам был виден весь залив, освещенный серебристым светом полного месяца. Там, на снегу, виднелась голодная толпа доведенных до отчаяния людей, кричавших и требовавших хлеба за свой дневной труд. Но на их просьбы отвечали выстрелы, и яркие пятна крови окрасили девственную белизну снега. Многие из этих несчастных падали мертвыми на снег, а из-за холмов доносились душераздирающие крики голодных, моливших о пощаде, крики слабых и беспомощных, попираемых ногами сильных, не знавших ни Бога, ни совести. Это были последние крики погибающих людей, вопли сильных мужчин в момент страшной агонии.

Я напрасно затыкал уши, закрывал глаза: страшная картина бесчеловечных убийств и душераздирающая мольба о пощаде стояли у меня перед глазами. Я не мог больше выдержать и воскликнул:

- Бога ради! Помогите этим людям, спасите их, если в вас есть хоть искра человеческого чувства, хоть что-нибудь, кроме кровожадных инстинктов дикого зверя!

Пират только пожал плечами.

- Что могу я сделать?

- Остановить это дьявольское дело, это избиение беззащитных, безоружных людей и дать им хлеба, как я сейчас подарил вам жизнь!

С минуту он молчал, и я видел, что в нем происходила борьба прежних инстинктов и каких-то новых порывов и стремлений. Но он не дал мне ответа, а только взял из ящика нарезной пистолет и сказал мне:

- Возьмите этот пистолет и пойдемте. Не думайте, однако, что сделать это так просто, как выпить стакан воды. Это будет стоить крови!

Я последовал за ним вниз, на берег, где он издал громкий, пронзительный свист своим судовым свистком.

- Это разбудит тех, кто там, на судне, - пояснил он. -Этих же я не боюсь. Но во всяком случае дело не обойдется без боя. А вы держитесь позади меня и не подавайте признаков жизни, пока не появится потребность, - быстро проговорил он и, выступив вперед, скомандовал: - Эй, ребята, Джон, Дик и остальные, расходитесь по казармам! Слышите? Живей, не то я сумею вас заставить поворачиваться!

Пираты в недоумении один за другим опустили оружие, не веря своим ушам. Между тем капитан Блэк продолжал:

- На сегодня довольно! Я не хочу, чтобы мне мешали спать всю ночь этой проклятой пальбой. Дело не уйдет, можно добить остальных и завтра. Что, сна у вас, что ли, нет, ночные крысы вы этакие? Расходитесь по казармам!

И все разбойники стали медленно сходиться к нему с видом провинившихся школьников, а он загонял их в общую казарму шутливой руганью и ловкими, меткими поговорками. Я незаметно подобрался к нему. Но тут один рослый американец, заметив меня, закричал:

- Что же ты, капитан, нянчишься с этим парнем? Уж видно больно он полюбился тебе!

- Закрой свою пасть, не то я сам тебе ее закрою! - закричал на него Блэк. - Какое тебе дело до него?

- Всем нам дело, полагаю, и мы желаем знать, подписал он наши условия или нет!

Блэк вскипел было, но сдержал себя, и только грозный, рычащий голос обличал его бешенство, когда он ответил со странным, зловещим спокойствием:

- А-а, вы хотите знать, в самом деле? Кто же из вас? Кто смеет так интересоваться моими личными делами?

Пиратов стояла кучка человек тридцать или сорок. При последних словах капитана они сплотились теснее. Капитан продолжал:

- Пусть те, кто недоволен, выступят вперед! - повелительно и строго прозвучал его голос, и глаза его смело взглянули на тесную группу недовольных.

Из толпы выступили только четверо, встав подле зачинщика американца. Тогда в одно мгновение, прежде чем я успел понять, что случилось, Блэк вырвал у меня револьвер из рук и выпустил четыре заряда один за другим, не останавливаясь, - и четыре человека, как громом пораженные, упали замертво, но американец остался невредим.

Этот поступок, по-видимому, нагнал ужас на остальных пиратов. Они стояли неподвижно, точно окаменев от ярости. Но прошла минута и вся толпа с бешенством устремилась на нас. Янки выстрелил в Блэка почти в упор. Я думал, что все уже кончено, как вдруг со стороны озера раздался громкий крик. Обернувшись, я увидел доктора Осбарта в шлюпке, на носу которой находилось небольшое скорострельное орудие.

- Очистить берег! - в бешенстве прогремел Блэк и сам кинулся плашмя на землю; я последовал его примеру. В тот же момент раздался выстрел картечью, и большинство пиратов с криком упали на землю. Целые ручьи крови тонкими струйками стали сбегать с каменного берега в воду.

Победа была ужасна и моментальна. Когда же уцелевшие пираты бросились бежать в направлении снежных холмов, Блэк окликнул их.

- Назад, подлые трусы! Не то всех вас запорю до смерти! Эй вы, кто хочет спасти свою шкуру - пусть сейчас же вернется сюда!

Послушные разбойники, точно укрощенные тигры, стали медленно возвращаться. До тридцати человек их товарищей лежали теперь мертвыми и ранеными на холодных камнях берега, да многие и из тех, что остались в живых, тоже были задеты.

- Где ваш зачинщик? - спросил Блэк строго и спокойно.

Американец лежал, истекая кровью из раны в верхней части бедра и не мог шевельнуться.

- Это он, не так ли? - продолжал взбешенный до последней степени капитан. - Негодяя царапнуло! Хорошо, я разом вылечу его! Принесите, ребята, факелы, пусть он поостынет во льду!

Весь он дрожал от бешенства и гнева. Но даже принимая это во внимание, я положительно не мог сообразить, что означало его распоряжение, и спросил:

- Что вы намерены сделать с этим человеком?

- Что я намерен сделать с ним? - вскричал Блэк, не сознавая даже, кто его спрашивает. - Я хочу зарыть, похоронить его! Вот что я сделаю с ним!

Страшно было видеть, как люди, только что восстававшие против него, теперь вдруг превратились в жалких, послушных рабов. Все они присмирели; кругом царили полнейшая, мертвая тишина и безмолвие. Даже стоявшие в этой схватке за капитана со страхом следили за грозным проявлением гнева своего могучего властелина. Между тем скоро принесли заступы и лопаты на снежную поляну у подножия первых холмов и принялись рыть яму. Что же касается американца, то он сидел на холодном камне берега и стонал от боли, причиняемой ему раной, но не просил пощады, хотя отлично знал, что его ожидает. Напротив, охваченный бешенством, он стал потрясать кулаком, грозить всем окружающим и Блэку, который молча и, по-видимому, с довольным видом слушал его, довольный тем, что вызвал в нем этот бессильный гнев. И чем громче и сильнее раздавались проклятия несчастного, тем самодовольнее улыбалось лицо капитана.

- Обоим нам придется умереть, - проговорил, наконец, американец, как будто успокоившись после бесчисленных диких проклятий. - И тебе, и мне, Блэк, и обоим нам не на что надеяться. Но если существует справедливый Бог, то я знаю, что этот год он скостит с моего счета и приложит к твоему, или же нет вовсе ни ада, ни вечного правосудия, и все, во что верят моряки, одна ложь, ложь, как и каждое твое слово, как и все, что касается твоего проклятого судна! Делай свое дьявольское дело, зарывай меня - я теперь не могу противиться, но знай, что я восстану против тебя и что придет день и час, когда ты будешь рад отдать свой последний грош, чтобы вырыть меня из могилы и вернуть снова к жизни!

Но и эта короткая речь так же мало тронула Блэка, как и безумные, страшные проклятия несчастного. Мне стало вдруг ужасно жаль этого приговоренного к смерти человека, и я осмелился дотронуться до руки Блэка и готов был уже просить его о помиловании. Но при виде меня Блэк замахнулся кулаком - и я отошел в сторону, заметив по глазам, что он находился в состоянии полной невменяемости или безумия. Он стоял с пеной у рта, бормоча какие-то несвязные слова, сжимая до боли свои руки, сбросив шапку на землю, с крупными каплями пота на высоком загорелом лбу. Ему казалось, что дело продвигалось слишком медленно, хотя люди работали, не покладая рук, не разгибая спины, работали с лихорадочной поспешностью. Но он все торопил их, и чем дальше, тем больше.

Это была потрясающе дикая, страшная картина. В тихую ночь, среди беспредельной снежной равнины, люди, подобно черным муравьям, копошились на земле, роя могилу для живого человека. Ясный, полный месяц смотрел с безоблачных небес на это страшное дело. Кругом все точно вымерло - никто не проронил ни слова, ни малейшего звука не доносилось ниоткуда. Я, стоя вдали, также молча смотрел, точно какая-то дьявольская сила влекла меня туда, где совершалось это чудовищное преступление. Я видел, как несчастную жертву докатили до ямы и столкнули в могилу, видел, как стали проворно заваливать яму снегом. Сама жертва безмолвно следила за их работой, как бы окаменев от ужаса, но когда только голова осталась еще не зарытой, из груди пирата вырвался страшный предсмертный крик, крик мучительной агонии, последний вопль человека, расстающегося с жизнью. Крик этот разбудил дальнее эхо и долго-долго звучало оно в тихом, морозном воздухе.

Когда страшная работа была окончена, люди медленно побрели к берегу, не подымая головы и волоча ноги, точно налитые свинцом. Только капитан Блэк не мог расстаться с этим страшным местом. С обнаженной головой он стоял один над снежной могилой и смотрел на этот снежный холм, уже засверкавший ледяными кристалликами мороза. Вдруг из-за дальних холмов раздался громкий, страшный крик, какой-то душераздирающий вопль другого человека, расстающегося с жизнью, - и этот вопль также был подхвачен эхом и повторен им по всем ущельям, крик, полный горя, муки и жгучего отчаяния. Я понял, что это был крик одного из несчастных углекопов, оплакивающего своего друга или брата. Он как будто пробудил Блэка: тот вздрогнул, зубы у него стучали и, весь дрожа, как в лихорадке, он крупными шагами направился от могилы к берегу, не глядя по сторонам, не проронив ни слова.

XVIII. Я покидаю царство льдов.

На следующий день перед закатом солнца ко мне пришел доктор Осбарт с важной новостью.

- Все эти волнения умов и тревожное настроение людей совершенно изменили наши первоначальные планы, - проговорил он. - Блэк рассчитывал пробыть здесь всю зиму, чтобы дать окончательно успокоиться всем неблагоприятным для нас толкам, появившимся в Европе и Америке. Но теперь это становится невозможным, так как до тех пор, пока экипаж будет сидеть без дела в этой глуши, мы не будем иметь ни минуты покоя. Единственное средство заставить их перестать бунтовать - дать им дело и надежду на наживу. Как только мы выйдем в море, вы увидите, что ни о каких смутах и беспорядках и помину не будет; здесь же эти люди скучают от безделья. Блэк, отлично понимая это, решил сняться с якоря сегодня ночью. Он намерен взять с собой тех углекопов, что были выгнаны вчера из шахт и остались еще в живых, чтобы заменить ими людей, убитых во время усмирения бунта. Со своей стороны я чрезвычайно рад, этому отъезду, так как, наверное, повесился бы с тоски, если бы мне пришлось зимовать здесь до весны. Полагаю, что и вы будете не прочь переменить место, но, конечно, это возможно только на известных условиях!

- Я не буду подписывать ваши бумаги, - горячо воскликнул я, - и уже заявил об этом Блэку, а потому нет никакой надобности снова приставать ко мне с этим вопросом!

- Вы, по обыкновению, слишком спешите, мистер Стронг, - заметил с улыбкой доктор, - о бумагах мы успеем поговорить с вами, когда я принесу их вам, а не теперь...

- Так чего же вы от меня требуете? - спросил я, ожидая, что мне будет предъявлено такое требование, от которого я должен буду отказаться.

- Только следующего, - продолжал спокойно доктор - капитан Блэк желает, чтобы вы дали ему свое честное слово, как порядочный человек, что если он возьмет вас с собой на судно, без чего вы через двое суток умрете здесь с голода, то вы не сделаете ни малейшей попытки покинуть судно без его разрешения и ни под каким видом или предлогом не будете стараться сбежать. Дальше: что бы вы ни видели здесь, вы не будете выражать ни вашего неудовольствия, ни вашего неодобрения до тех пор, пока будете находиться с нами на судне. Кроме того, вы должны обещать, что не будете вступать в разговоры с членами экипажа и не будете вмешиваться в их дела, что бы это ни было. Эти условия вы обязуетесь исполнять не только по букве договора, но и по духу. Если вы дадите мне теперь же ваше честное слово в том, что будете исполнять все, что от вас требует Блэк, то можете теперь же начать укладывать свой чемодан и без дальнейших хлопот отправляться на судно. Но при этом не хочу от вас скрывать, что если вы намерены обмануть нас, то лучше оставайтесь здесь, так как малейший обман может вам стоить жизни!

В одну секунду я оценил и предложение доктора, и свое положение в случае отказа с моей стороны. У меня появился только вопрос: не будет ли мое присутствие на судне являться как бы безмолвным одобрением его образа действий, но я ответил на него отрицательно. В то же время я сознавал, что если мы попадем в европейские или американские воды, то у меня во всяком случае будет шанс попасть в руки тех людей, которые теперь ищут меня, или же в руки каких-нибудь врагов Блэка, которые, конечно, возвратят мне свободу.

- Так вы согласны дать эти обещания Блэку? - спросил меня доктор, все время внимательно следивший за мной.

- Да, согласен!

- Значит, я могу передать капитану, что вы даете ему ваше честное слово исполнять все его требования и что он может положиться на ваше слово, как на слово вполне порядочного и честного человека?

- Да, конечно!

- Ну, в таком случае начинайте укладывать свои вещи. Впрочем, я забыл, что у вас нет чемодана. Я одолжу вам один из своих! Я знаю, что пока у вас не очень много вещей. Но это не беда: как только мы прибудем в Париж, капитан обо всем позаботится. Ведь вы, надеюсь, пока еще не намерены посещать увеселительные сады?

- Во всяком случае не так скоро! - рассмеялся я в ответ на его шутку, не менее его довольный тем, что вырвусь, наконец, из этой каменной тюрьмы и ледяного ада. - У меня действительно нет ни белья, ни денег, ни платья!

- О, все это до первой встречи с каким-нибудь судном. А тогда вы, наравне с остальными, получите свою долю. Да не делайте же такое страшное лицо, подождите, пока сами испытаете хоть раз это волнение, эту неравную борьбу одного судна против всех правительств Европы и Америки, пока испытаете радость торжества и победы над врагом, который грозил вам гибелью, - это сознание своей силы, своей непобедимости... Вы всего этого не знаете и потому не можете понять меня!

Я не стал ему возражать. Мне казалось грешно идти против такого слепого энтузиазма, с каким говорил о своем страшном деле этот человек, находивший себе как бы оправдание в этом горделивом увлечении своим судном. Мы прошли в его комнату, и здесь доктор старался наделить меня всем с невероятной щедростью.

В результате мой чемодан оказался так же полон как его собственный, после чего мы оба спустились вниз, где у пристани нас ожидала шлюпка. Здесь мы застали Блэка, наблюдавшего за погрузкой тяжелых и больших тюков с товаром на винтовой пароход, также готовившийся к отплытию. Капитан только молча кивнул мне, когда я поздоровался с ним и сказал пару слов. Мне показалось, что он был очень расстроен и едва находил в себе силы быть резким и раздражительным, каким всегда старался казаться в присутствии своей команды. По-видимому, он сильно сомневался в благоразумии принятого им решения покинуть это ледяное убежище.

Когда старый негр спустился с последним багажом, Блэк сам запер на замок тяжелую железную дверь и, стоя на верхней площадке чугунной лестницы, окинул долгим взглядом окружающую ледовую пустыню и снежные холмы. Казалось, они были ему особенно дороги и милы, и когда, наконец, он присоединился к нам и, сев в шлюпку, скомандовал "отчаливай", лицо его было не столько мрачно, сколько печально и озабоченно.

Гребцы дружно налегли на весла. И минуту спустя наша шлюпка, пройдя сквозь узкую щель между скалами, вышла в передний бассейн. Солнце садилось, вся поверхность залива была залита ярким светом заката. Блэк не спускал глаз с освещенного солнцем судна, стоявшего теперь на якоре в самой середине залива. За это время во внешнем виде безымянного судна произошли большие перемены, теперь это было совершенно белое судно: его верхняя рубка и башни были скрыты под белыми чехлами. Словом, повстречай я теперь это судно в открытом море, я бы не узнал его. По всему было видно, что оно готово сняться с якоря. Из трубы поднималась тонкая струйка дыма, свидетельствующая о том, что на этот раз пользуются углем вместо газа.

Мы взошли на палубу по трапу, и я увидел, что большинство жилых помещений находились в верхней рубке или крытой палубе, вокруг главной дымовой трубы. Кроме того, на корме были еще помещения и каюты, в одной из которых помещался я, когда был на пути в таинственный каменный замок Блэка. На баке помещались исключительно только негры, так как белые пираты отказывались жить вместе с ними. Для этих привилегированных людей экипажа имелось прекрасное казарменное помещение в носовой части судна. Все это я, конечно, узнал впоследствии. Меня оставили совершенно одного на верхней палубе судна, откуда я мог свободно наблюдать за всем, что происходило внизу. Сами же пираты до того были заняты приготовлениями к отплытию, что никто и не вспомнил обо мне. Люди работали с удивительным усердием и охотой. Блэк, стоя на мостике в щегольском капитанском форменном платье с золотыми пуговицами и галунами, смотрел теперь особенно молодцевато. Его удивительное самообладание, его знание морского дела и та любовь, с какой он относился к этому делу и к своему судну, невольно внушали к нему некоторое уважение, освещая его с выгодной стороны, и многое в нем становилось теперь мне понятно. К немалому моему удивлению оказалось, что доктор Осбарт был не только главным врачом судна, но исполнял еще и обязанности младшего офицера, тогда как Четырехглазый был старшим офицером. Шотландец же Дик, присвоивший себе титул духовника, был не только превосходнейшим моряком, но и выдающимся артиллеристом, на попечении которого лежала вся артиллерийская часть. Что же касается инженеров и механиков, то я первое время не встречал никого из них, но затем из машины вышел наверх маленький человечек, худой и тощий, грязно одетый, в очках, с бледным, нервным, но чрезвычайно умным лицом, лицом великого ученого. Я с первого же взгляда принял его за немца и, как оказалось, не ошибся.

- Видите вы этого маленького человека? - спросил меня Осбарт, подходя. - Это гений нашего удивительного судна. Он глухонемой и никогда ни одного слова никто не слышал от него, но это гениальный изобретатель; он создал проект нашей машины, а Блэк дал ему возможность осуществить его замысел. Он со своими тремя сыновьями управляет машиной, зато ко всему остальному, кроме своей машины, относится с полным презрением и безучастием. Когда мы зарабатываем деньги, он отказывается от них; когда мы стоим в порту и съезжаем на берег, он неизменно остается в своей машине. Он первый додумался до применения газа в качестве топлива для паровых судов - в наших сигаровидных резервуарах заключается именно газ, три миллиона куб. футов газа под давлением двух или трех атмосфер. Ведь это замечательное открытие! Если бы не это гениальное изобретение Карла Ремея, нашего инженера, нас всех давно уже не было бы в живых. Теперь же, когда мы можем идти со скоростью тридцати узлов в час, нам не страшны никакие суда - ни один крейсер, ни одно линейное судно не в состоянии состязаться с нами!

Я молча слушал своего собеседника, и мне невольно приходило на ум, что это таинственное судно, при всем ужасе своего назначения, является вместе с тем воплощением великой ученой идеи.

- Завтра мы покажем вам еще больше и познакомим с нашим инженером, с этим маленьким оборванцем!

- То есть со мной? - вмешался в разговор Дик. - Видите, я совсем обносился, точно нищий!

- Не тужите, Дик, мы добудем для вас юбчонку или кофтенку, как только вы будете приветствовать первое пассажирское судно! - шутливо отозвался доктор.

- Снимайся с якоря! - крикнул в это время Блэк, и его громовой голос прервал наш разговор. Он подал сигнал в машину, и та тотчас же заработала, мерно и медленно. Минуту спустя наше судно вышло в открытое море. Блэк обернулся и долго глядел в сторож ну снежной пустыни. Впереди чернел темный, высокий берег пустынной Гренландии, и мне казалось, что в этом долгом, грустном взгляде железного человека было нечто пророческое: он будто знал, что уже не увидит более этих мест, и мысленно говорил им свое последнее "прости".

XIX. Встреча с китобоем.

Мы обедали в большом зале на. верхней палубе. Это была комната, отделанная с изысканной роскошью. Нам прислуживали два рослых негра; обед состоял из самых дорогих блюд и вин высшего качества. После обеда все перешли в смежную курительную комнату, убранную с чисто восточной роскошью. Сюда нам подали кофе с ликером, а Блэк угощал самыми дорогими сигарами. К большому моему удивлению, этот странный человек говорил при мне о своих намерениях не таясь и без малейшего стеснения, обращаясь за советом к доктору и спрашивая его мнения по поводу различных предположений.

- Мой план таков, - говорил Блэк: - как вы знаете, у нас чувствуется недостаток в масле, и наш Карл начинает беспокоиться за свою машину. Поэтому я решил свернуть шею двум-трем китобоям здесь, в этих водах, чтобы пополнить наши запасы, а затем, так как нас ищут в Атлантическом океане, мы пойдем к югу от Мадеры и поработаем на большой дороге торговых и пассажирских пароходов, отправляющихся в Рио-де-Жанейро или Буэнос-Айрес. Там есть чем поживиться, и пройдет добрый месяц, прежде чем догадаются искать нас в этих водах. А к этому времени мы успеем уйти оттуда. Все равно Европа уже знает о моей игре, пусть же она услышит о ней еще один раз. Пусть они только сунутся ко мне, я покажу им свои зубы! - продолжал Блэк. - Мы вышли в море, чтобы добыть денег и товаров, и добудем и то, и другое. Я строил это судно для борьбы, и мы идем на борьбу - одни против всех! Не так ли, доктор? Вы согласны со мной?

- Без сомнения! Кроме того, чем большим опасностям подвергаются наши люди, тем меньше они думают о беспорядках и заговорах!

- И я того же мнения! Дайте им только дело, работу, и они, поработав вволю, будут спать, как убитые, не помышляя ни о чем. Но прежде всего мы заглянем на недельку в Париж. Что вы на это скажете, Дик? - обратился он к шотландцу.

Но не успел тот ответить, как в дверях показалась рослая фигура Четырехглазого, который лаконично промолвил: "Китобой по левому борту!"

- Предложите ему лечь в дрейф и дайте один выстрел из носового орудия, - распорядился Блэк, затем подозвал к себе Дика и передал ему свои приказания.

После этого все мы, то есть капитан, доктор и я, вышли в галерею, откуда и увидели при ярком свете луны прекрасное китобойное судно с полной оснасткой. Судно, по-видимому, возвращалось домой и, судя по внешнему виду, принадлежало Датскому флоту. Наши люди с привычной ловкостью и расторопностью, свидетельствовавшими о долголетнем навыке и знании дела, готовили шлюпку и спускали в нее пустые бочки, после чего шлюпку плавно спустили на воду. Одновременно с этим грянул выстрел из носового орудия - снаряд упал в воду под самым носом китобоя. Но встречное судно по первому требованию легло в дрейф и ожидало шлюпку.

- Джон, вы отправитесь к ним туда и купите весь жир, какой у них имеется! Слышите? Я сейчас принесу деньги из ящика!

При слове "купите" Джон, казалось, был крайне удивлен, но потом, как бы спохватившись, весело воскликнул:

- А, мы чистоганом заплатим им прикладами по голове, капитан! Валяй за мной, ребята, да прихватите свои ружья! - обратился он к команде. - Ну, конечно, мы уплатим им полностью!

- Ничего подобного вы не сделаете, я запрещаю! - загремел капитан. - За все, что вы возьмете у них, вы заплатите чистыми деньгами, все, до последней полушки! Слышите? А теперь заткните свои глотки и отправляйтесь туда! Беда тому, кто осмелится ослушаться моего приказания!

Не только Джон, но и все остальные недоумевали: что за странный каприз вдруг пришел капитану - покупать и платить деньги за то, что можно было взять без труда даром? Среди команды послышался ропот. Дик же, вернувшись назад, осмелился заметить, что это даже грешно, что лучше бы капитан приказал купить ему на эти деньги сотню кирпичей на постройку дома. Но Блэк ничего не ответил и молча стал следить за шлюпкой, быстро приближавшейся к китобою. Я также взглянул туда. И мне припомнилось, как несколько недель тому назад я с замиранием сердца следил за этой же шлюпкой со своей яхты. Теперь я почти с тем же чувством ожидал, чем кончится эта сцена, зная, что даже строгий наказ Блэка не в силах сдержать кровожадных инстинктов его команды.

Но вместо ожидаемой мною трагической сцены у меня перед глазами разыгралась забавная комедия. Мы видели, как наши люди были приняты на судно, и ожидали, что они станут поднимать наверх свои пустые бочки. Ничего подобного, однако, не произошло, хотя со встречного судна стали доноситься до нас крики и ругань, а затем раздалось даже несколько пистолетных выстрелов и какие-то темные предметы были сброшены за борт, после чего, к немалому нашему удивлению, наша шлюпка тронулась в обратный путь. Когда же наши люди взошли на палубу, то все мы буквально ахнули при виде их: Ревущий Джон с ног до головы был покрыт какой-то липкой черной жидкостью, а двое остальных были вымазаны дегтем, причем лица их трудно было даже различить. Остальные были похожи на промокших кошек и до того озябли, что у них зуб на зуб не попадал. В первые минуты они не в состоянии были даже сказать нам, что с ними случилось.

- Проклятые пустобрюхие негодяи! - прорычал наконец Джон, - у них нет ни одной бочки жира, я полагаю! Как только я заговорил с ними по-своему, они окунули меня в свой большой помойный чан по самые уши!

- Что же ты хочешь этим сказать, что они не изловили ни одного кита? - спросил капитан.

- Ни одного, кроме нас, ваша милость! - пошутил продрогший и промокший до нитки англичанин.

- В таком случае мы только даром потеряли время! - сказал Блэк, злобно топнув ногой. - Ах вы, лентяи! Что же вы там делали так долго, о чем драли горло, дуралеи? Я иду дальше, а вы справляйтесь там между собой как знаете! Полный вперед! - крикнул он в машину.

Услышав это распоряжение, Ревущий Джон словно взбесился и, как загнанный зверь, заорал не своим голосом:

- Как, вы командуете "вперед", оставляя их невредимыми?! Да после этого будь я проклят, если останусь служить здесь!.. Они окунули меня в свою поганую лоханку, а вы смеетесь над этим и идете дальше, как ни в чем не бывало! Клянусь честью, я вас проучу!

Капитан с презрительной усмешкой смотрел на это проявление гнева, а Дик и Четырехглазый хохотали, держась за бока.

- Клянусь пророком Моисеем, вы - настоящий красавчик теперь, просто загляденье! Право, если не соскрести с вас всю эту грязь лопатой, то родной отец не узнал бы вас в таком виде! - подтрунивал помощник капитана.

- Я предложил бы вам представить себя для образца новой обмундировки в аду! Веселенький народ, право!

Эти шутки окончательно вывели из себя Ревущего Джона. С минуту он стоял в нерешительности, затем, точно осененный блестящей мыслью, одним прыжком очутился подле бочки с дегтем, стоявшей под лестницей верхней палубы, и, схватив черпак полный дегтя сначала мазанул им по лицу и по голове злополучного шотландца, затем вылил на него оставшийся деготь из черпака и только тогда, немного успокоившись, воскликнул, любуясь делом своих рук:

- Ну, теперь нас пара! Надеюсь, вы не отправитесь кушать бисквиты в этом прекрасном виде?

- Я мог бы отомстить вам за эту проделку, - ответил шотландец, - но все-таки благодарю вас, что вы потрудились вычернить мои сапоги: они с самого нового года нуждались в смазке.

Присутствующие разразились оглушительным смехом.

Ранним утром следующего дня мы проходили мимо датской колонии Годтсаб, но на таком расстоянии, что невозможно было что-либо различить, а в течение дня и весь берег Гренландии окончательно скрылся из виду. Более мягкая температура говорила о том, что мы находимся в водах Атлантического океана, хотя нас и приветствовал здесь сильный и густой снег. В течение всего этого дня и нескольких последующих наш маленький винтовой пароход, шедший за нами следом, не отставал от нас, и мы каждое утро обменивались с ним сигналами.

Четырехглазый объяснил мне назначение этого маленького спутника.

- Полагаю, что он идет в Ливерпуль. Но мы встретимся с ним южнее Сицилии, где он сообщит нам все необходимые сведения о судах, находящихся в море. Поверьте, теперь наступает самое хорошее время: теперь все моря кишат огромными судами, и всех нас, того и гляди, высадят на берег без всякой просьбы с нашей стороны, да и прирежут, как цыплят. А там, на берегу, ведь моя родина, которую я - увы! - покинул ради этой игры!

- Почему же вы покинули родину и принялись за такое опасное ремесло? - спросил я.

- О, это длинная история, сэр, - ответил старик. - Когда я был церковным прислужником в Типперари, у меня с Миком Спиливаном вышла ссора. Выходя из церкви в одно прекрасное воскресенье, пять лет тому назад, я встретил Мика, и он осмелился наложить углей мне на голову. "Счастье твое, что сегодня моя очередь служить обедню, но погоди, мы с тобой сквитаемся!" - сказал я ему. Но негодяй на следующий же день утром уехал из нашего местечка, и только год спустя судьба случайно столкнула меня с ним. Я готов был отомстить ему, как обещал тогда...

- Ну, и вы, конечно, отомстили?

- Очень сожалею, но дело вышло совсем не так. Когда мы встретились, он был немного навеселе, да и меня напоил в тот же вечер допьяна. Вот почему я очутился здесь. Он привез меня с собой на это судно и добыл для меня пять фунтов стерлингов. Это мне-то, который собирался его измолотить! Но в жизни всегда так бывает: чего не ожидаешь, то и случается. Так вот вышло и со мной.

- И это всегда так бывает! - заметил Дик, незаметно подойдя к нам. - Но не согласитесь ли вы отложить продолжение вашей повести до завтра, так как теперь доктор ожидает вас, мистер Стронг, чтобы вместе с вами отправиться осматривать машину.

Я был очень рад воспользоваться этим представившимся мне случаем ознакомиться поближе с диковинной машиной таинственного судна и последовал за Диком, который пошел вперед, указывая мне путь. Очутившись в машинном отделении, я невольно был поражен тем, что здесь увидел. На судне, оказалось, было целых три громадных машины несравненно большей силы, чем на самых больших военных судах. Каждая из них имела по четыре цилиндра в восемьдесят дюймов в диаметре и все действовали посредством водорода, поступающего в них из громадных резервуаров. Жара в машинном помещении была почти нестерпимая.

Уши оглушались грохотом и шумом движущихся поршней, рычагов, золотников и прочих частей машин, и среди этого ада, подобно богу Вулкану в своем подземном царстве, спокойно распоряжался, следя за малейшим движением этой сложной машины, маленький тщедушный человечек, в котором, без сомнения, жил великий гений.

Это был создатель и творец беспредельного могущества этих негодяев, которым он подарил это поистине царственное судно, дав посредством его возможность насмехаться над морским могуществом всех наций и сделав пиратов сильнее целого флота.

Он был орудием, лишившим меня, быть может, навсегда, свободы и сделавшим меня пленником в стенах этой железной цитадели. Но все-таки это был гений, и я невольно преклонялся перед ним.

В таком состоянии я покинул машинное отделение и поднялся на верхнюю палубу, где первым звуком, коснувшимся моего слуха, был крик часового.

- Земля по левому борту!

Мне сказали, что это был Ирландский берег, и трудно себе представить, какое радостное чувство охватило меня при виде этой далекой полоски земли, моей родной земли! Мне казалось, что я перешел теперь из страны мертвецов в страну живых людей, от мрака и безмолвия ночи к рассвету Богом данного ясного дня.

XX. Разгром "Беллоники".

Берега Ирландии довелось увидеть только издали, так сказать, мельком, так как мы пошли прямо на юго-запад. На рассвете следующего дня мы были уже на пути океанских пароходов. Едва только успело взойти солнце, как в мою комнату вбежал запыхавшийся и взволнованный доктор Осбарт и стал тормошить меня и звать смотреть на то, что называл моим первым знакомством с настоящим делом.

- Менее чем на расстоянии мили от нас по правому борту линейный пассажирский пароход Красного Креста "Беллоника"! - восклицал он. - Мы почистим его! Идемте скорее наверх! Это лучший завтрак, какой вы можете себе представить, это горячее, возбужденное состояние, какое охватывает каждого участника и даже зрителя! Пойдемте, надо, чтобы и вы испытали это!

Я стал поспешно одеваться, взволнованный не меньше самого доктора, и затем вышел вместе с ним на галерею. Передо мной расстилалось бесконечное пространство высоких темно-зеленых волн, а над ними темные клочковатые тучи, сквозь которые старались пробиться солнечные лучи. Дул свежий южный ветер, сверху же падал частый дождь, летевший прямо в лицо. Но все это нимало не смущало наш экипаж, хотя все, несомненно, предвещало близость бури. Все взоры обращены вперед, где на расстоянии теперь уже не более полумили вырисовывались элегантные очертания большого пассажирского парохода. На его совершенно безлюдной палубе лениво прогуливался только один часовой да одинокий офицер торчал наверху на мостике. Это сонливое бездействие на пассажирском пароходе составляло резкий контраст с общим оживлением и жаждой деятельности, царившими у нас на судне.

Вдруг с носовой части грянул оглушительный выстрел. Снаряд упал в море в пятнадцати саженях перед носом "Беллоники".

- Славно, Дик, молодчина! - раздались одобрительные восклицания с палубы. Но не успели они смолкнуть, как на большом пароходе стало заметно оживление: на палубе появилась масса людей, на мостик поднялись еще три фигуры, а на мачте поднялся сигнал.

Четырехглазый, стоявший у нашей мачты, немедленно ответил им.

- Потребуйте, чтобы они легли в дрейф, если не хотят, чтобы мы отправили их ко всем чертям! - проговорил сквозь зубы Блэк.

- Есть, сэр! - весело отозвался Четырехглазый, затем перевел ответ парохода: они говорят, что скорее взорвут нас, чем сбавят ход хоть на один узел!

- Так ударить им в переднюю часть! Нужно проучить гордецов как следует! - заорал Блэк.

В тот же момент раздался выстрел из переднего орудия и ядро ударило в нос парохода в нескольких шагах от брашпиля. Щепки и осколки взвились высоко в воздух, до нас донеслись шум и крики.

- Ну, что они говорят теперь! - спросил Блэк.

- Говорят, что если вы явитесь к ним на судно, то не иначе, как за своей головой, и что они вздернут вас на виселице, а сами не сбавят хода до тех пор, пока вы не перепортите им выстрелами машин.

- А! Крепколобая мразь! - прошипел Блэк. - Дать по ним второй выстрел, в середину судна!

Со вторым выстрелом все наше судно содрогнулось, но он пропал даром, так как море разволновалось и нас сильно качало, вследствие чего снаряд перелетел на другую сторону. Следующий за ним выстрел тоже был неудачным. Это вывело капитана из себя и он грозно скомандовал:

- Полный вперед! Готовь средние бортовые орудия!

Это был поистине чудный момент, нельзя в том не сознаться. Волнение охватило даже меня. Я чувство-вал, как все наше громадное судно содрогнулось при резком звонке, поданном капитаном в машину, и затем устремилось вперед, пеня и рассекая волны своей мощной грудью с такой быстротой, о какой я до сих пор не имел никакого представления. Это проявление невероятной силы и быстроты действовало на меня как-то опьяняюще, да и на остальных, по-видимому, так же. До этого времени мы держались несколько позади пассажирского парохода, теперь же пронеслись мимо него с быстротой курьерского поезда, обгоняющего товарный, и, описав громадную дугу, устремились, подобно ястребу, на свою добычу.

Наши бортовые орудия были уже наготове; прислуга толпилась около них, готовая открыть огонь по первому слову капитана. Прежде чем я успел уловить план маневра Блэка, наше судно проходило в каких-нибудь пятидесяти ярдах от "Беллоники".

В этот момент наши люди как будто превратились в бешеных, диких зверей, завидевших добычу и готовых пожрать друг друга для того, чтобы овладеть ею. С диким, неистовым криком отворили они затворы главных бортовых орудий, и целый град снарядов посыпался на беззащитное судно. Страшные проклятия, вопли и крики огласили воздух. Я видел, как рослые, здоровые мужчины падали, пораженные насмерть, слышал, как стонали, плакали и рыдали женщины и жалобно кричали дети.

Страшное дело было сделано и сделано разом: от одного удара победа осталась за нами, так как на пароходе спустили флаг и последовало приглашение явиться на судно. Теперь оставалось только забрать свою добычу и поделить ее между собой.

- Спустить шлюпку! Эй, Джон, - крикнул Блэк, - забрать там каждый грош и все, что только найдется ценного, потом вздернуть на мачте негодяя-капитана, этого дерзкого безумца!

- К вашим услугам, капитан! - отозвался Ревущий Джон. - Клянусь небесным громом! Эй, ребята, спускай шлюпку!

- Я бы советовал вам отправиться с ними на "Беллонику", - проговорил доктор Осбарт, обращаясь ко мне, - это будет весьма интересно для вас! - и он обратился с этим предложением к Блэку.

Тот был чрезвычайно нервно настроен в этот момент, хотя и казался совершенно спокойным.

- Да, он отправится с нами, - решил он. - Если нас повесят, то пусть и его повесят вместе с нами, этого проповедника христианской нравственности, этого самодовольного бездельника! Пусть он отправится на судно, не то я сам швырну его в шлюпку!

Меня тошнило при одной мысли о тех ужасах, какие ожидали меня на судне, но отказаться не было никакой возможности - это было бы равносильно смертному приговору самому себе. Меня втолкнули в шлюпку и, когда мы подошли к пароходу, втащили вслед за собой на палубу, где нас встретил сам капитан со своими четырьмя офицерами. Нас же было семеро.

То, что я увидел, превзошло даже все мои ожидания: мертвые лежали грудами на палубе: судовой врач не успевал со своими двумя помощниками перевязывать раненых. Стоны и вопли стояли в воздухе, душераздирающие картины встречались на каждом шагу. Вся палуба представляла собой сплошное поле битвы. Казалось, будто судно находилось под неприятельским огнем в течение нескольких часов.

- Чего вы хотите от меня и что вам надо здесь, на моем судне? - спросил молодой капитан, на что Ревущий Джон ответил ему со злобной усмешкой:

- Мы явились сюда, чтобы прежде всего повесить вас, затем...

Но тут я не дал ему договорить.

- Ах вы негодяи! - воскликнул я. - Если вы только посмеете тронуть здесь еще кого-нибудь, я уложу вас всех на месте! Или это ваше ремесло - убивать ни в чем не повинных детей?!

Я указал рукой на труп убитой девочки-подростка и навел на них захваченный с собой револьвер.

Не знаю, кто из двух был более удивлен моей выходкой, молодой капитан "Беллоники" или Джон.

- Ах ты, мальчишка! - крикнул последний. - Да если ты скажешь мне еще хоть одно слово, я с тебя живого сдерну шкуру!

- Господа, - продолжал я, не обращая внимания на его слова, - отдайте этим людям все, что вы имеете, все до последней копейки, и тогда я вам даю слово, что они не тронут вас.

- Клянусь Богом, - воскликнул молодой капитан, - вы поплатитесь за это жизнью! Я вручаю вам все наличные деньги и драгоценности, но помните, что не пройдет недели, как половина военных судов Европы будет преследовать вас по всем морям!

С этими словами он отошел в сторону, а прибывшие со мной на пароход негодяи осторожно спустили в свою шлюпку деньги, сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, и мешок с разными драгоценностями. Джон, как бы смущенный моим поведением, обходил пароход, громко крича: "Эй, посторонись!" каждый раз, когда встречал какого-нибудь пассажира, но не тронул никого.

Я остановился на мостике, не выпуская из рук свой револьвер, безмолвным и безучастным свидетелем всего происходившего. Когда же наша шлюпка отчалила, нагруженная золотом и драгоценностями, мне казалось, что я только что пережил страшный сон.

Шутки и намеки пиратов оставляли меня теперь совершенно безучастным, но я не выпускал револьвера из рук, не доверяя своим спутникам, и только тогда вздохнул свободно, когда мы вступили на палубу нашего безымянного судна и подошли к капитану, стоявшему на мостике.

Джон с негодованием передал Блэку, как я позволил себе воспротивиться его намерению повесить капитана "Беллоники", и я думал уже, что настал час моей смерти.

- Ах ты, дерзкий щенок! - воскликнул Блэк, но более спокойным тоном, чем я ожидал, хотя тон его был строг и грозен. - Как ты смеешь вмешиваться в мои дела и распоряжаться?!

- Я сделал это, чтобы спасти вас от самого себя! - ответил я, глядя ему прямо в глаза. - Знаете ли вы, что там, на судне, вы убили ни в чем не повинных детей? Или это не новость для вас?

У Блэка была в руке большая подзорная труба, и он занес ее над головой, так что я думал уже, что он ударит меня ею, но все-таки продолжал смотреть ему в глаза, и рука его точно застыла в воздухе. С минуту он молчал, затем опустил руку и, мрачно сдвинув брови, проговорил:

- Иди в свою будку и не смей показываться сюда до тех пор, пока я сам не вытащу тебя оттуда! - И он сердито отвернулся от меня.

Я был счастлив, что он хоть на время отсрочил грозивший мне страшный приговор, и поспешил уйти в свою каюту, но не без того, чтобы яростные крики и ропот команды не убедили меня, что и на этот раз Блэк немало рисковал из-за меня. Даже когда дверь моей каюты закрылась за мной, до меня доносились вызывающие голоса команды, кричавшей Блэку: "Да ты его как будто боишься!", "Может, он будет руководить тобой, капитан?!" Затем еще долго продолжался шум и крики на палубе. И тут я услышал звуки, похожие на удары плетью. Но ко мне никто не приходил, кроме старого негра, в обычное время молча приносящего мне мой обед.

Возникшее было волнение среди людей улеглось, как мне вечером сообщил доктор, благодаря тому, что на горизонте появилось другое пассажирское судно. Гул единственного выстрела, раздавшегося с нашего судна, которым они остановили этот пароход, потряс меня до глубины души. Все картины только что пережитых мною ужасов с новой силой воскресли в моем воображении. Долгое время я не решался подойти к окну своей каюты, а когда, наконец, взглянул в него, то увидел красивое большое судно на расстоянии не более тридцати сажень от нас и нашу шлюпку у его борта. На палубе судна я различал фигуры наших людей, занятых грабежом пассажиров.

Вечером, зайдя ко мне выкурить сигару, Осбарт рассказал все подробности этого происшествия.

- Мы их очистили, не убив ни одного человека, - говорил он, - славная была потеха! Мы взяли более пятидесяти тысяч фунтов, и Блэк очень доволен этим, так как, говоря правду, среди команды завелся какой-то недобрый дух. А вы еще раздразнили их сегодня утром своим неуместным вмешательством! Что же касается Блэка, то я, право, перестаю его понимать: я никогда не видел человека, который мог бы сказать ему то, что вы ему сказали, и после того остался бы в живых. Советую вам, однако, не показываться некоторое время на палубе, так как наши люди просто убьют вас. Нам и так уже пришлось поставить часового к дверям вашей каюты, так как Блэк опасался, что они, вопреки его строжайшему запрету, ворвутся к вам и учинят расправу.

- А вы, как видно, совершаете на этот раз прибыльный поход! - заметил я.

- Да, и это довольно любопытно: ведь все кругом кишит военными судами! Разве вы не чувствуете, с какой скоростью мы идем? Надеюсь, что они увидят только наши пятки и на этот раз и, быть может, еще много раз до первого числа будущего месяца, хотя Карл уже снова ворчит и беспокоится из-за нехватки жира: эти газовые машины требуют постоянной и обильной смазки, так что если мы завтра не встретимся с нашим маленьким винтовым пароходом, то дела наши плохи!

После этого разговора целых три дня доктор не заходил ко мне, но я видел из окна каюты рано утром следующего дня, что пароход нагнал нас, и из этого заключил, что недостаток смазки более уже не грозит нам.

На другие сутки после разгрома "Беллоники" мы остановили уже третье судно, и хотя я ничего не мог видеть, так как вся борьба происходила с правого борта, а моя каюта находилась на левом, но слышал выстрелы, крики и страшную возню на палубе.

На третьи сутки поутру завязалась горячая перестрелка с судном, отправлявшимся в Капскую колонию, а около полудня мы напали на большой пароход немецкой компании "Северо-Германский Ллойд", возвращавшийся в Бремен.

Как и прежде, доктор Осбарт зашел ко мне и с восхищением рассказал все подробности дела.

- Сегодня нечем похвастать, - говорил он, развалившись в кресле и закуривая сигару, - ни на грош товару и никаких драгоценностей, о которых стоило бы говорить. Да вы не принимайте такого трагического вида, любезный, мы не зарезали там ни одной курицы. Я сам битых полчаса беседовал с какой-то старушонкой, сидевшей на своем сундуке. Я думал, что у нее в нем целая груда алмазов, - и что же?! Когда мне удалось, наконец, уговорить ее сойти с этого сундучка и раскрыть его, то в нем не оказалось ничего, кроме детского белья! Право, это скорее похоже на какой-то фарс!

- Все это, по-видимому, не очень-то печалит вас? - заметил я, глядя на веселого собеседника.

- Неужели?! А ведь, в сущности, наше положение теперь незавидное! Наш пароход, который Блэк отправлял в Ливерпуль, вынужден был вернуться, так как за ним следили, и вследствие этого он не привез нам ничего, кроме кадки жира для смазки. Это, конечно, ничто для нас, нам необходимо запастись очень большим количеством этого жира, если мы не хотим, чтобы всех нас перевешали. Вот об этом-то я и пришел сообщить вам сегодня. Блэк не может выносить подобного положения и решил лично отправиться в Англию, чтобы разузнать хорошенько, что, собственно, затевает против нас ваш всемогущий английский флот. Наш пароход не сообщил нам никаких сведений на этот счет. Капитан решил взять вас с собой, так как оставить вас здесь было бы все равно, что подписать ваш смертный приговор. Но вы не рассчитывайте на это, как на удобный случай для вашего бегства: мы будем следить за вами, не будем отпускать вас от себя ни на минуту! Кроме того, вам придется дать клятву не выдавать здесь никому этого намерения, пока вы не вступите на палубу нашего парохода.

Я был вне себя от радости, но боялся выдать себя и поэтому небрежно спросил:

- Ну, а как вы встретитесь опять с этим судном, как вы его найдете в море?

- Очень просто: мы выбираем определенное место и по прошествии десяти дней они ежедневно около полудня будут там, а мы тем временем уйдем к северу от обычного пути английских крейсеров и добудем хороший запас жира, кроме того, разузнаем все, что затевают наши враги.

- Однако я положительно не могу понять, почему капитан берет меня с собой и в этот раз, - продолжал я, надеясь выведать что-нибудь у моего собеседника, но он ответил:

- Я и сам не могу понять, чем он руководствуется. Между нами говоря, он сам на себя не похож с того времени, как вы находитесь среди нас. Он по-своему любит вас больше кого бы то ни было. Я один подозреваю об этом, мало того, я это знаю, хотя до сих пор не предполагал, что он был способен на подобное чувство!

- Правда, он очень добр, что тратит на меня такое драгоценное чувство, - заметил я с легкой усмешкой.

- Не смейтесь! - укоризненно остановил меня доктор. - Ведь вы обязаны ему своей жизнью!

И мне стало как будто стыдно за свои последние слова.

XXI. Я отправляюсь в Лондон.

Спустя неделю после разговора с доктором капитан Блэк, Осбарт и я садились в Рамсгете на поезд, оставив в гавани этого скромного, тихого городка наш винтовой пароход, замаскировав его на этот раз под норвежского китобоя, равно как и весь его экипаж, состоявший из Джона и восьмерых самых отчаянных и буйных молодцов с безымянного судна. Мы благополучно добрались до берегов Англии, не возбудив ни в ком подозрений, несмотря на то, что повстречались со множеством судов. Сначала Блэк намеревался оставить меня на пароходе под строжайшим надзором, но я так стремился ступить на родной берег, так мне хотелось взглянуть хоть из окна вагона на родные поля и леса, что дал ему торжественное обещание не делать ни малейшей попытки бежать от него, не выдавать его во все время моего пребывания на берегу и, где бы я ни был, вернуться к концу недели на пароход.

На это Блэк сказал:

- Я настоящий безумец, я это знаю, и тем не менее вы можете ехать с нами.

Остальные широко раскрыли глаза, очевидно, решив, что Блэк сошел с ума.

Когда я, наконец, расположился в углу вагона первого класса, то мне все еще не верилось, что это не сон, что передо мной расстилается родной ландшафт дорогой Англии с его зелеными пастбищами и жилищами, окруженными садами.

Сознание, что я опять в Англии, опьянило меня, и когда впереди замигали огни, целое море огней, и я понял, что мы подъезжаем к Лондону, мне сразу вспомнился тот день, когда я в последний раз был в этом городе с Родриком и Мэри, и старался собрать кое-какие сведения об этом человеке, который теперь сидел рядом со мной в вагоне. Где были теперь эти два дорогих мне существа, Мэри и Родрик? Куда занесло их желание разузнать о моей судьбе? Как опечалилось, быть может, милое личико Мэри при мысли, что меня уже нет в живых? И не странно ли, что, быть может, теперь, когда я здесь, в Лондоне, она тоже здесь и думает обо мне. Но я теперь так же далек от нее, как если бы был в могиле. Мы прибыли в Лондон часов в десять вечера и сели в закрытый экипаж, ожидавший нас у станции. По-прежнему втроем мы молча ехали в течение пятнадцати минут и наконец остановились у высокого каменного дома в глухом переулке. Не встретив никого по пути, мы поднялись по лестнице и вошли в приготовленные для нас комнаты.

Здесь нам подали великолепный ужин, после которого доктор Осбарт удалился, а меня Блэк провел в смежную просторную спальню с двумя кроватями и извинился, что не считает возможным предоставить мне отдельную комнату, а потому предлагает мне ночевать в одной комнате с ним.

- Помните одно, милый мой мальчик, - сказал он, - при малейшей попытке обмануть меня я пущу вам пулю в лоб даже если бы вы были моим родным

С этими словами он поспешил лечь в постель. Я последовал его примеру.

На следующее утро Блэк рано вышел из дому и, заперев дверь нашего помещения, оставил нас вдвоем с доктором Осбартом.

- Я делаю это не потому, что не могу верить вашему слову, - сказал он, - а потому, что не хочу, чтобы кто-нибудь случайно пришел сюда.

Он вернулся около семи часов вечера и застал меня за чтением нового романа Поля Бурже. Доктор Осбарт почти все это время спал, жалуясь на нездоровье.

Томительная скука сидеть взаперти, подобно птице в клетке, как-то особенно удручающе действовала на меня, и я был вовсе не расположен слушать рассказы Блэка о том, что делается в городе, или рассматривать его покупки - драгоценные миниатюры и другие художественные редкости, которые он разложил на столе, чтобы и мы могли полюбоваться этими произведениями искусства.

Следующий за этим день был одним из самых запоминающихся в моей жизни. Блэк по обыкновению ушел очень рано. Главной целью всех его странствований по городу было желание разузнать, что именно намерено предпринять против него Лондонское адмиралтейство. Осбарт не вставал в этот день даже к завтраку и читал газеты, лежа в постели.

Прошло около часа после того, как мы остались с ним одни, когда доктору пришла телеграмма.

- Капитан немедленно требует меня к себе! - воскликнул он в сильном волнении. - Мне ничего не остается, как оставить вас здесь одного. Мы всецело доверяем вам теперь, но все-таки, если вы попытаетесь обмануть наше доверие, ручаюсь вам, песенка ваша будет спета! Быть может, я вернусь минут через десять, но вам придется примириться с унизительным положением быть запертым на ключ. Кстати, дорогой мой, не пытайтесь найти себе помощника в этом доме. Этот дом принадлежит одному из нас, и если только вы начнете звать на помощь или предпримете еще что-нибудь, то сильно рискуете получить удар обухом по голове!

Все это он говорил торопливо, поспешно одеваясь, затем ушел, ласково простившись со мной. Я провожал его глазами, подозревая о том, что уже никогда более не увижу его. Когда он ушел, я придвинул большое кресло к окну и расположился в нем со своей книгой. Через окно до меня доносился шум пробуждающегося города. Я даже мог видеть людей в домах на противоположной стороне улицы. В какой-то момент у меня мелькнула мысль - открыть окно и позвать на помощь, но я был связан клятвенным обещанием, добровольно данным мною Блэку. Нарушить это обещание было не столько грешно, сколько нечестно и безнравственно.

Рассуждая таким образом, я случайно оторвал глаза от книги и заметил, что какая-то тень заслоняет мне свет из окна. Взглянув в окно, я увидел нечто совершенно необычное на железном скосе крыши под моим окном. Это был маленький, тщедушный человечек с очень длинной шеей, которую он то вытягивал вперед, то разом прятал в свои узкие плечи.

На вид ему можно было дать и тридцать, и пятьдесят лет, ни единого волоска не было на его бесцветном лице с впалыми щеками, а длинные тонкие пальцы, точно лапы паука, которыми он судорожно цеплялся за выступ окна, свидетельствовали об его крайней нервности. Я сразу понял, что этот человек заглядывал в мою комнату. И вот после бесчисленных кивков и подмигиваний в мой адрес, на которые я, конечно, не отвечал, он достал из кармана нож и ловким движением открыл задвижки моего окна, а спустя минуту очутился у меня в комнате. Осторожно ступая своими козьими ножками по ковру, эта странная фигура придвинула себе стул и села напротив меня, забавно кривляясь и многозначительно гримасничая.

Все это время я сидел неподвижно, как истукан, недоумевая, брежу я или же это происходит наяву. Наконец странный незнакомец хлопнул меня по колену и произнес:

- Именем закона! Да, я знаю, я ввел вас в недоумение. Меня вы, конечно, не могли ожидать, но все это мои дела, господин Марк Стронг! Да, дела, - продолжал он, снова вытянув свою шею и как бы оглядывая все уголки комнаты. - В двух словах я скажу вам, что телеграфировал вашему другу, господину Стюарту, и ожидаю его через часок-другой сюда из Портсмута. И еще сообщу вам, что другой ваш приятель, молодой доктор, который только что был с вами здесь, теперь сидит за десятью замками по пустяшному обвинению в преднамеренном убийстве. Теперь, когда нам удастся захватить и капитана Блэка, вся эта милая компания будет у нас в сборе! Ха-ха!.. - и он закашлялся.

Я смотрел на него, не в силах вымолвить ни одного слова, не веря своим глазам, не веря ушам.

- Мне нет надобности говорить вам, кто я такой. - продолжал человек с длинной шеей, которую он все время то втягивал, то вытягивал, - но вот вам на всякий случай моя карточка! Шесть человек наших агентов стоят там, на улице, напротив этого дома, другие шесть следят за этим выступом крыши, по которому можно пробраться сюда. Нам известно, что Блэк уедет отсюда сегодня ночью на своем пароходе, который стоял вчера в гавани Рамсгета, а сегодня стоит неизвестно где. Всего вероятнее, что он явится за вами, вы отправитесь вместе с ним. Если же он пришлет кого-нибудь за вами, то, так как вы - единственное наше звено между этим неуловимым негодяем и нами, я прошу вас рискнуть еще раз и поехать с ним хотя бы только до той гавани, где теперь находится его судно, чтобы мы имели возможность выследить его. Не правда ли, вы окажете нам эту услугу?

Прежде чем ответить, я взглянул на карточку этого господина: "Инспектор сыскной полиции Кинг, Скотланд Ярд" - стояло там.

- Я отправляюсь с ним не только до гавани, но и на его судно, так как обещал ему это под честное слово, - проговорил я. - А что вы в это время будете делать, меня не касается.

- Да, конечно, - поспешил согласиться мой собеседник, - вы хотите, чтобы мы не теряли вас из виду? Будьте спокойны, мы обязаны это сделать, так как только благодаря вам добрались до этого человека. Правительство, конечно, не оставит эту вашу услугу без должного вознаграждения!

- Видимо, он наделал много шума? - заметил я.

- Да, с самой Французской войны не было такого громкого события, о котором бы столько говорили во всей Европе. Вот прочтите это! Мне же небезопасно оставаться здесь дольше, чем нужно, так как он может каждую минуту вернуться. А при удаче это пахнет десятью тысячами фунтов стерлингов для меня. - И сделав мне смешной поклон, инспектор сыскной полиции Кинг удалился тем же путем, каким и пришел, то есть через окно и крышу.

У меня осталась газета, где несколько колонок были целиком посвящены делу разграбления "Беллоники". Я прочел эти газетные сообщения с жадностью: наконец-то полиция напала на след злодеяний Блэка. Но вместе с тем я отлично сознавал что без моего содействия этот удивительный человек опять уйдет от полиции. Не странно ли, что мне, потерпевшему в самом начале такую неудачу, теперь было суждено, помимо моей воли, стать орудием, которое предаст Блэка в руки правосудия?

Было около трех часов пополудни, и я, сидя у окна, вспоминал слова сыщика: "Я телеграфировал вашему другу". Согласно его предположениям он через несколько часов должен быть в Лондоне. И я со страшным волнением стал ждать Родрика. Но пробило четыре часа, затем пять, а ко мне никто не приходил. Наконец в половине седьмого в комнату вошел старый негр со словами:

- Скорее, сэр, прошу вас следовать за мной, господин ждет!

Затем, не дав мне времени опомниться, он взял меня под руку и вывел каким-то задним ходом в узкий переулок, где нас ожидал закрытый экипаж. Но одновременно с нами другой какой-то человек, стоявший на тротуаре, многозначительно подмигнул мне и, подозвав другого возницу, поехал за нами.

В этом человеке я узнал инспектора сыскной полиции Кинга и был уверен, что за нами следят.

XXII. Тень на море.

Доехав до станции у французской церкви, мы сели в поезд, отправлявшийся в Тильбюро, затем, сойдя там, достигли берега реки, где я увидел шлюпку, на носу которой ясно различил фигуру Джона. Мне показалось странным, что в этом месте не было никаких сторожей, но я молча сел в шлюпку, и мы пошли полным ходом по направлению к Ширнессу. Дойдя до Норе, мы увидели невдалеке в открытом море наш пароход и, подойдя к нему, были приняты на судно. Шлюпку подняли, и мы тотчас же пошли полным ходом к северной косе. Было уже совсем темно. Резкий ветер дул нам прямо в спину. Такая темная, безлунная ночь, конечно, благоприятствовала нам, так как я не сомневался, что нам придется уходить от какого-нибудь полицейского судна, высланного преследовать нас. Но, к моему крайнему удивлению, я убедился, что люди на судне не имели ни малейшего представления о грозившей им опасности. Блэка я не видел нигде, так как меня отвели в кормовую каюту и оставили одного. Джон, бывший в эту ночь сильно пьяным и имевший при этом чрезвычайно угрожающий вид, приказал мне убраться вниз, что я и сделал вскоре по прибытии на пароход, чтобы, кстати, поразмышлять о всех странных происшествиях минувшего дня.

Для меня было ясно только одно: Блэк сделал громадный промах, посетив Англию и, желая спасти меня от звериных инстинктов своего экипажа, взяв меля с собой на пароход. Сколько времени в Англии ждали, чтобы узнать хоть что-нибудь о нем или обо мне, я не знаю, но, вероятно, с тех пор, как Родрик дал знать о моем исчезновении и сообщил о Блэке и его таинственном судне все то, что ему было известно.

Теперь я начал понимать, почему полиция хотела позволить Блэку вернуться на его судно: они хотели завладеть не столько самим Блэком, сколько его таинственным безымянным судном.

Но я не заметил ничего, что бы могло навести меня на мысль, что за нами следят во время нашего путешествия по Темзе. Пользуясь мраком этой ночи, мы, по расчетам экипажа, могли надеяться выйти в Атлантический океан на вторые сутки, а через два дня быть уже на нашей плавучей цитадели, служившей нам оплотом против могущества всех наций вместе взятых.

Все эти мысли до того тревожили меня, что я никак не мог заснуть и, невзирая на возможность стычки с экипажем, вышел наверх. На корме не было ни души. Я встал у второго колеса и слышал, как перекликались вахтенные. На мостике расхаживал взад и вперед какой-то человек в дождевике. В это время выглянула луна, и я увидел, что весь канал кишел судами. Возле самого берега Англии выстроился целый флот французских люгеров, два или три судна с углем, возвращавшиеся в Темзу, и несколько английских рыболовных судов, стоявших на якоре немного впереди нас. При свете луны я мог различить, как на этих судах работали и суетились люди. Но нигде не было видно ни одного военного судна, которое могло бы преследовать нас. Ничто не давало повода думать, что за нашим пароходом, делавшим теперь по тринадцать узлов в час по направлению к Дувру, кто-либо следил.

Едва я успел убедиться в этом, не без некоторого сожаления, как услышал позади себя чьи-то тяжелые шаги и, обернувшись, увидел перед собой Джона в дождевике. Разбойник приветствовал меня злобной шуткой, которую, очевидно, считал довольно остроумной:

- Что, караулите тот крюк, на котором вам быть повешенным? Хе-хе-хе! И это после того, как я приказал вам отправиться вниз? Нечего сказать, превосходная дисциплина!

Я ничего не ответил ему и, повернувшись спиной, продолжал смотреть на мерцавшие вдали огоньки судов. Но это, как видно, взбесило Джона: он вдруг схватил меня за плечо и с дикой злобой в голосе прокричал над самым моим ухом:

- Вы рядитесь в щегольские куртки да хвастаетесь прекрасными манерами, не так ли? Посмотреть только, какой важный господин! Но будь я проклят, если не собью с тебя эту спесь!

С этими словами он уже протянул руку, чтобы схватить меня за горло, а другой рукой схватил меня с невероятной силой и стал трясти. Я размахнулся и ударил его изо всех сил в солнечное сплетение. У него перехватило дыхание, так что я стал опасаться, что его песенка спета. Но едва только он отдышался, как выхватил свой нож и занес его надо мной. Без сомнения, на этот раз я был обречен на неминуемую смерть, но в этот самый момент другая железная рука схватила, словно тисками, руку Джона. Это был капитан Блэк, следивший за всей этой сценой и подоспевший как раз вовремя, чтобы предупредить убийство. Только теперь я увидел, какой необычайной силой был одарен этот человек. Сжав руку Джона так, что она почти занемела, он вдруг резко повернул ее, нож вылетел и вонзился в палубу шагах в двадцати от нас.

- Ах ты, долговязый негодяй, что это ты делаешь? Как ты смеешь? - заорал на него Блэк, бледный от гнева, и стал крутить его руку с такой силой, что я боялся, как бы он не сломал ее. Затем Блэк принялся жестоко бить пирата, и бил до тех пор, пока тот не упал. Тогда, окровавленного и избитого, он столкнул его на нижнюю палубу.

- Тронь только пальцем этого мальчика хоть раз - и я пропишу тебе шесть дюжин плетей, так что ты у меня не встанешь! - проговорил капитан на прощание, но теперь уже совершенно спокойно. Затем отойдя от него, встал подле меня и долгое время стоял молча, опершись о борт и глядя вдаль на удалявшийся берег. Наконец этот странный человек заговорил со мной почти дружески, в голосе его звучало даже что-то ласковое, мягкое, совершенно непохожее на него.

- Скажите, вы не видите вон там чего-то похожего на большое военное судно? - спросил он, указывая вдаль.

- Не вижу ничего, кроме самого обыкновенного угольного судна, - ответил я.

- Значит, опять зрение обманывает меня. - И он продолжал упорно всматриваться в темную даль, словно ему особенно важно было убедиться. С бака доносились смех, пьяные голоса и пение. Он с минуту прислушивался к ним, затем заговорил снова, но как бы сам с собой.

- Смейтесь и пойте, пока можете! Завтра запоете совсем другую песню! Да, - продолжал он, обращаясь уже ко мне, - нас-таки порядком притиснули сегодня! Я был принужден оставить Осбарта в их руках: это был лучший из моих людей, единственный, быть может, на которого я всегда мог вполне положиться. Если бы не он да не ирландец, вся эта сволочь давно бы уже болталась на виселице! Ну, быть может, теперь им придется испытать это! Эти псы напали на наш след и будут преследовать нас. Счастье еще, что у меня двадцать пар глаз смотрят на них в Лондоне и вовремя успели узнать игру правительства. Я успел увести этот пароход из Рамсгета. Но знайте, мой милый мальчик, что нам предстоит борьба, нелегкая борьба - я это знаю. Я ушел в море без капли жира, а нам придется удирать, спасая свои шкуры!

- Почему вы так думаете?

- Почему? Да ведь ясно, что они будут преследовать нас. Очень возможно, что они позволят нам вернуться на судно, и вот тогда-то и начнется травля! Но если только мы управимся со смазкой, то пусть они лучше сразу поджимают хвосты, без смазки же наше дело плохо!.. Но довольно об этом! - вдруг прервал он себя. - Пойдемте вниз, мой милый мальчик, выпьем вина!

Я последовал за ним в его маленькую каюту. Он поставил на стол бутылку шампанского и пару стаканов.

- Утолим жажду, - сказал он почти совсем весело, поглощая шампанское, как другие пьют простое пиво. - Да, это удача, которая редко выпадает: одно мое судно против целой Европы! Да, дружок, если бы не эта мысль о смазке, то я, кажется, готов был бы теперь же пуститься в пляс! Посмотрим, чем кончится эта игра!

Затем он еще долго говорил о разных вещах, но так как при этом не касался ни своего прошлого, ни истории своего судна, то меня стало клонить ко сну, и вдруг я увидел, что он заботливо укрыл меня одеялом и загасил лампу.

Я проспал, вероятно, очень долго, когда же проснулся, то время было уже далеко за полдень. В каюте на столе был накрыт стол для обеда, но капитана здесь не было. Умывшись, я пошел к нему наверх, на мостик. Он тревожно расхаживал взад и вперед большими шагами, но при виде меня приостановился.

- Теперь видите его? - спросил он, указывая мне на длинный винтовой пароход с двумя трубами и тремя мачтами, бывший на расстоянии нескольких миль у нас по левому борту. - Это английский военный крейсер, замаскированный под пассажирское судно, - шепнул он, - только вы никому об этом не проговоритесь. Он вышел из Портсмута, как я и ожидал.

Это была, конечно, довольно желанная для меня весть, но я принудил себя не выказать своей радости. Между тем судно было еще слишком далеко от нас, чтобы можно было прочесть его название, а по виду скорее походило на пассажирский пароход Восточного Общества. Наши люди или не заметили, или же просто не обратили на него никакого внимания. Только один Джон, бывший на мостике и с напряженным вниманием следивший за каждым движением Блэка, раза два наводил свою подзорную трубу на черное судно, видневшееся на горизонте. Он, очевидно, совершенно забыл о вчерашнем происшествии и теперь был почти так же встревожен, как сам капитан.

- Что с ним такое? - спросил он меня, когда капитан отошел немного в сторону. - Выпил он что ли лишнего? Я еще никогда не видел его таким!

Мало-помалу и экипаж стал замечать тревожное состояние Блэка и стал стекаться к штирборту. Но Блэк все еще ничего не говорил им, хотя ни на минуту не сходил с мостика, а только грозно кричал каждый раз, когда ход парохода едва заметно замедлялся.

- Что он там думает?! Мы не делаем и тринадцати узлов в час! Эй, Джон, подай звонок в машину - "Полный ход!".

Мы прибавили ходу, огромное же судно, несомненно, преследовавшее нас, стало будто отставать, к великому моему сожалению.

Весь этот день я и Блэк не сходили с мостика, даже первые ночные вахты мы оставались наверху.

Но оказалось, что чтобы мы ни делали, но избавиться от докучливого спутника не могли. Ночью я пошел вздремнуть, но когда, спустя часа два-три, снова вышел на палубу, а был уже рассвет, вчерашнее судно по-прежнему следовало за нами, как коршун за своей добычей.

- Намерения его ясны, как день! - воскликнул Блэк, увидев меня. Лицо его горело гневным румянцем и вместе с тем было бледно от волнения и бессонной ночи. - Они рассчитывают захватить нас в открытом море! Сделайте одолжение! Если я не разнесу их в щепки, то пусть меня повесят!

Три дня и три ночи продолжалось это странное преследование. Под конец третьих суток я был внезапно разбужен среди ночи громом выстрела из единственного нашего орудия, раздавшимся у меня над головой. Быстро одевшись, я выбежал наверх. В первый момент меня совершенно ослепил яркий луч света, падавший на нас с какого-то судна, которое находилось на расстоянии не более двух миль от нас. Это должно было быть наше безымянное судно. Так оно и оказалось. Неистовые крики радости и восхищения, заполнившие пароход, подтвердили, что я не ошибся в своем предположении.

Вместе с тем раздавались угрозы в адрес преследовавшего нас судна, огни которого виднелись теперь на расстоянии менее одной мили.

- Ребята, готовь шлюпки! - раздался голос Блэка.

Мне начинало казаться, что мы благополучно достигнем своей неприступной крепости, - общее радостное настроение до того заразительно действовало на меня, что я, вместо того чтобы желать схватки, пока мы были еще на пароходе, победы над нами, был искренне убежден, что радуюсь вместе с пиратами.

Но вот английский крейсер показал зубы: с носовой части его раздался выстрел - и снаряд пролетел у нас над головами. Нам стало ясно, что неприятель хочет помешать нам добраться до безымянного судна. Эта жалкая, неудачная попытка только вызвала смех и злобные издевательства у нашего экипажа.

Когда же второе ядро задело нашу кормовую мачту, то смех усилился еще больше, хотя мы не могли отвечать неприятелю, точно так же, как не могли стрелять и с безымянного судна, так как мы находились как раз между ними.

- Спускай шлюпки! - крикнул Блэк и, оставив не более десяти человек на винтовом пароходе, направился к шлюпкам.

Нас отделяло от нашего судна не более четверти мили, но этот небольшой переезд был крайне опасен. Как только шлюпки отплыли от парохода, наше большое судно моментально загасило свои огни, чтобы дать нам возможность укрыться во мраке ночи. Но теперь преследовавшее нас судно навело на нас свой фонарь и стало стрелять. Третий выстрел ударил в нашу переднюю шлюпку, но из восьми человек, сидевших в ней, убило только двоих. Блэк, в припадке бешеной злобы, потряс кулаком в сторону неприятельского судна, воскликнув:

- Стреляйте, стреляйте! Скоро вы будете кусать себе локти!

В этот момент мы уже окликали своих людей на большом судне, и хотя два других ядра шлепнулись около нас в воду, обдав с ног до головы водой, но все-таки благополучно взобрались на палубу под громкие торжественные крики команды.

Для них это был момент великого торжества. Вид этих двухсот человек с их демоническими лицами, шумно толпившихся на палубе безымянного судна, залитой белым светом военного крейсера и ожидавших приказаний Блэка с несомненной жаждой борьбы, проявлявшейся в каждом их движении, в каждой черте лица, был до того поразителен и до того захватывающий, что у меня невольно являлся вопрос: "А что, если они одержат верх над военным судном, что, если этот ловкий и отважный авантюрист еще раз уйдет из рук правосудия?"

Между тем на крейсере стали заметны признаки беспокойства: они направляли свой световой луч попеременно во все стороны, очевидно, надеясь встретить другое судно, которое могло бы оказать им поддержку. Но кругом было пустынное море. Мы да английский крейсер стояли друг против друга среди Атлантического океана...

При всем том нетрудно было заметить, что наше положение было не из веселых. Взойдя на мостик, Блэк застал там Карла Реймея, ломавшего руки и слезами выражавшего свое отчаяние. Четырехглазый тоже казался крайне встревоженным.

- Верите ли, сэр, - сказал он, едва только мы успели взойти на судно, - дело у нас совсем плохо, если вы не привезли нам смазки. Все это время мы пускали в ход только две машины, но скоро придется остановить и их, если вы не выручите нас.

Реймей все время отчаянно жестикулировал, что подействовало на Блэка. Подойдя к перилам мостика он громовым голосом потребовал тишины и разом воцарилась мертвая тишина, слышен был даже плеск волн о киль судна. Двести человек с бледными, как у привидений, лицами смотрели на капитана.

- Ребята! - крикнул он. - Там вы видите военный крейсер! Вы знаете, что я не охотник гоняться за военными судами, - это совсем не наше дело, но у нас не хватает смазки. А машины находятся в действии, и если мы в продолжение суток не добудем масла, то или всех нас вздернут на виселице, или мы должны взять у них все масло, какое только имеется на судне. Выбирайте сами, ребята!

Ответ был понятен: толпа разбойников приветствовала речь капитана громким криком, все единогласно хотели идти против крейсера и разгромить его, наконец. Но не успел еще затихнуть этот воинственный крик, как наш вахтенный прокричал:

- Смотри за корму! Торпеда!

Остальные подхватили этот крик, и по судну разнесся возглас: "Торпеда! Торпеда!"

Действительно, на поверхности моря в полосе света крейсера с минуту виднелась узенькая струйка пенящейся воды. В этот момент крейсер загасил свои огни. Но следить за ходом торпеды было уже нетрудно: у каждого из присутствующих замерло сердце.

- Полный назад! - крикнул Блэк. Но маленький черный смертоносный снаряд шел следом. Все быстрее и быстрее уходило безымянное судно, но и торпеда не отставала. Казалось даже, что она вот-вот ударит в самую середину судна.

Нервное напряжение этого момента было до того сильно, что все как будто оцепенели в ожидании неизбежного рокового удара. До меня доносились страшные проклятия экипажа, трусливые жалобы, крики Ревущего Джона и богохульные речи Дика. Я знал, что из всех здесь собравшихся только один Блэк сохранил спокойствие и свой светлый ум. И когда смертоносная пенящаяся головка торпеды была уже не более как в десяти саженях от нашего судна, я взглянул на него. И в этот страшный момент вся сила воли и железный характер этого человека проявились во всем своем могуществе. В течение нескольких минут он оставался неподвижен, не спуская глаз с торпеды, затем вдруг крикнул:

- Быстро! Право руля! - и руль резко повернулся направо. Послушное громадное судно сделало плавный поворот, описав полукруг, и в то время, как все мы, затаив дыхание, ждали, торпеда прошла прямо у нас под носом на один волосок от нашего корпуса. С минуту все молчали, остолбенев, затем громкие крики радости огласили воздух: люди не помнили себя от восторга, плакали, как дети, обнимали друг друга.

- Эй, Дик, отплати-ка им за гостинец, не то я велю самого тебя отодрать! - сказал Блэк.

На это Дик, теперь совершенно пришедший в себя, отвечал:

- Слушаюсь, капитан! Если я не зароюсь в их кишки, то прикажи дать мне шесть дюжин плетей!

- Все по местам! - крикнул капитан. - Пусть ни один не показывается, пока я не позову. Да смотрите, кто не будет биться на жизнь и на смерть, пусть заранее знает, что будет повешен!

На палубе с минуту продолжалось движение и толкотня; люди поспешно расходились - кто к башенным орудиям, кто в склады внизу.

До настоящего времени Блэк, казалось, не замечал моего присутствия. Но теперь он, обернувшись ко мне, увлек меня за собой в глухую верхнюю башню. Это была небольшая круглая комната, выложенная внутри листами стали, с небольшим оконцем, дававшим возможность видеть то, что делалось вокруг. Здесь находились электрические кнопки, позволяющие поддерживать связь с машинным и рулевым отделениями и со всеми башнями судна, а также с магазином. Сидя в этой металлической башенке, можно было управлять целым судном. Отсюда Блэк стал командовать битвой, длившейся всю ночь и весь следующий день.

- В эту ночь мне придется постоять за себя, - говорил этот отважный вождь пиратов, обращаясь ко мне, - постоять за себя и своих людей всем, чем могу и как могу. А так как ваши глаза моложе моих, то я одолжу их у вас на этот раз: теперь у меня все стоит на карте. Один этот курятник там, под правительственным флагом, был бы не страшен для меня, но поверьте, за ним стоят еще другие. Помощь близко. Но я хочу отрезать их от этой помощи, и как можно скорее. Встаньте вот здесь и наблюдайте за морем, а я буду направлять световой луч. Ну что? Видите что-нибудь? - стал спрашивать он меня потом, освещая поочередно отдельные части моря.

- Нет, я не вижу решительно ничего, по-видимому, этот крейсер один!

- В таком случае помоги ему Бог, хотя у нас сейчас работают только две машины! Теперь следите за выстрелом, - добавил он и направил свет на английский крейсер, который продолжал шарить своим лучом по воде, очевидно, поджидая помощь. Но в этот момент наше судно содрогнулось от выстрела нашего бортового орудия. На крейсере ярко вспыхнул огонь и разом угас.

- Вот так выстрел! - воскликнул я. - Мне кажется, вы попали ему как раз позади трубы! Ну да, вы им просто снесли трубу!

Но лицо Блэка оставалось невозмутимым.

- Лево руля! - скомандовал он, и мы обратили к неприятелю наши кормовые башни. На крейсере молчали, очевидно, занятые починкой трубы. Блэк подал звонок в башню и наше кормовое орудие еще раз выстрелило, но ядро не задело неприятеля.

- Если будет еще один такой выстрел, я велю всыпать дюжину палок! - проговорил Блэк совершенно спокойно. - Нас ударило под самую башню, - продолжал он, закуривая сигару с тем же невозмутимым видом, - пускай себе, у нас тут двенадцать дюймов стальной обшивки! Что вы не курите? Возьмите сигару, это как будто придает бодрости. Я всегда курю в такие минуты.

Мы снова сделали поворот и открыли огонь по неприятелю. Один выстрел разнес вторую трубу крейсера, а другой сбил с подставки переднее орудие.

Ответного выстрела не последовало, только видно было, как страшно засуетились люди на неприятельском судне; вся палуба его заполнилась людьми.

- Ах, будь у меня смазка, я бы, кажется, очистил все пространство от Нью-Йорка до Куинстоуна! Что они там делают, эти оборванцы? Боже мой, милый мой мальчик, что же вы ничего не говорите мне? Что они делают? Подают сигнал?

- Нет, они не подают никаких сигналов!

- Я не ослышался, вы говорите, что они поддают пару?! Не может быть! Хм, да, вы правы... Мы возьмем его смазку, а тогда пусть те, кто еще надумают преследовать меня, держат ухо востро!

С этими словами Блэк вышел на мостик. Я последовал за ним. На расстоянии менее полумили по правому борту беспомощно болтался на воде искалеченный крейсер. Под световым лучом нашего рефлектора ясно было видно, как там суетились люди, как они, как безумные, бежали с бака, как будто и там им грозила опасность.

- Что же, капитан, отправляться на это судно? - спросил Ревущий Джон. - Судя по его виду, мы с ним покончили! А если вы промешкаете хоть немного, то вам не добыть их масла.

Между тем наш инженер-механик доходил до полного отчаяния, видя, как истощались последние запасы масла. Он теперь бегал от одного к другому, как будто у нас в карманах были куски жира, нужного ему. Блэк все это видел, но по-прежнему сохранял свой невозмутимый и спокойный вид.

- А ты уверен, Джон, что мы с ним покончили? - спросил он, обращаясь к гиганту.

- Я так полагаю, а то чего же он молчит? Пошлите меня к черту, если он может еще встряхнуться, это дырявое лукошко!

Едва успел он договорить эти слова, как оба кормовых орудия крейсера почти одновременно дали по выстрелу. Одно ядро пролетело как раз через нашу группу и как ножом разорвало пополам несчастного Джона, а всех нас обрызгало его кровью и клочками мяса... Рука его еще дико взмахивала в воздухе, а лицо конвульсивно подергивалось; я невольно отвернулся. Второе ядро слегка задело крышу башни и, перелетев, упало в море.

- Все в укрытие! Я дам им попробовать наше большое орудие!

Мы снова вернулись в стальную башню, и наше судно двинулось вперед, постепенно освещая все части горизонта своим световым лучом. Вдруг далеко, на самой линии горизонта, какое-то судно ответило нам на этот световой сигнал.

- Номер второй! - промолвил Блэк совершенно спокойно. - Это, несомненно, военное судно! Так вот, милый мой, если нам не удастся захватить у этого крейсера весь их запас масла, то через десять минут читайте молитву: больше нам надеяться не на что!

XXIII. Немой заговорил.

Блэк повернул руль, и наше судно, описав поворот, встало так, что при желании могло ударить тараном обезоруженный крейсер, но Блэк не этого хотел Он хотел окончательно уничтожить это судно и прикончить его целым градом картечи из главного орудия.

Отложив в сторону сигару, он подошел к одному из рупоров и отдал свое приказание Дику.

Еще не успел он отойти, как оглушительный грохот выстрела из нашего большого двадцатидевятитонного орудия прогремел в воздухе. Огромный снаряд с пронзительным свистом ударил в самую середину неприятельского судна, в самые магазины. С минуту мы выжидали, но нам не ответили: главное орудие неприятеля было разбито, кругом валялись трупы артиллеристов и матросов. Блэк снова взял свою сигару и дал два звонка малым орудиям.

- Спрысните их теперь картечью, у них ведь нет прикрытия! Надо с ними покончить и отобрать масло, прежде чем тот, другой, успеет подойти! Не то нам не сдобровать!

Наше судно стремительно двинулось вперед. В следующий момент мы были менее чем в пятнадцати саженях от побежденного неприятеля и открыли по нему смертоносный огонь картечью. Наши люди находились в укрытии, тем не менее, когда крейсер ответил из своего маленького бортового орудия, несколько человек упало: крики, стоны и проклятия донеслись даже до нас.

Ничего подобного я никогда не видел: и у нас, и на том судне живые, убитые и раненые, все это смешалось в одну кучу. Стоны и вопли стояли в воздухе, а безжалостная картечь продолжала сыпаться градом.

- Пусть поглотают свинца, алчные коршуны, я бы одним выстрелом пустил их ко дну, если бы не их масло. Но дело в том, что они не одни!

Да, это была правда. Я все время не переставал следить за светлой точкой на дальнем краю горизонта, видел, как появился вдали, словно звезда на темном небосклоне, другой огонь, и знал, что это уже второе военное судно, а когда снова взглянул, то заметил еще и третье. Но у меня не хватило духа сказать об этом Блэку. Нас собирались окружить и отрезать путь к отступлению. Опасность возрастала с каждой минутой, но крейсер все еще не спускал флага и хотя и слабо, но отвечал на наш огонь. Между тем огни становились все яснее и яснее. Блэк тоже видел и вдруг сигара выпала у него изо рта, а с уст сорвалось восклицание:

- Вам следовало сказать мне об этом! Теперь я вижу уже три огня. Это означает, что целый флот соберется сюда. Впрочем, я так и знал! Ну что же, рискну еще раз, как рисковал раньше! Если мне удастся заставить их сдаться после этого выстрела, - дело наше еще может быть выиграно!

Затем он дал подробное наставление, когда и куда стрелять, и как только мы встали в надлежащее положение, наша артиллерия дала последний залп по злополучному крейсеру, причем наш разрывной снаряд упал прямо в машину. Громадное облако дыма и пара вырвалось наружу и застлало на мгновение всю палубу. Стрельба из маленьких орудий крейсера совершенно прекратилась. Мы вышли на палубу - люди уже готовили шлюпку.

- Эй, Четырехглазый, возьми шлюпку и пятерых людей, этого будет достаточно, заберите там все масло, какое найдете. Да живо, если хотите остаться в живых! - сказал Блэк, увидев, что на крейсере спустили флаг.

Я стоял на галерее, следя за нашей шлюпкой, которая стрелой домчалась до крейсера, но там все были так заняты своими делами, что Четырехглазому долго пришлось кричать, прежде чем его услышали и приняли на судно, так как все старшие по званию были или убиты, или ранены. Наших людей никто не остановил, и те распоряжались там, как хотели. Нам с галереи было видно все, как на ладони. Вдруг Блэк заметил, что корма крейсера стала быстро подниматься над водой, а бак погружаться в воду. На крейсере торопливо спускали шлюпки, оставляя раненых и спасая только свои шкуры. Но Четырехглазый и его товарищи не показывались на палубе. Блэк приходил в бешенство. Между тем другие суда заметно приближались. Для этого железного человека это был вопрос жизни: если крейсер пойдет ко дну, а пираты не успеют спастись, добыв необходимого масла, то его непобедимое судно неизбежно будет окружено военными судами. Капитан нервно расхаживал взад и вперед по мостику, и временами у него вырывались такие фразы:

- Да отчего же их нет?.. Что они делают?.. Видите это судно не продержится на воде и пяти минут!..

- Бога ради, Дик, дай им знать, чтобы они спешили, время не терпит... Эй вы, там, слышите? Хотите дожить до завтрашнего дня или нет? Ребята, видите вы эти огни? Это военные суда, высланные за нами! Нам надо уходить от них, но мы не можем двинуться с места, так как у нас нет смазки, нет ни галлона! А эти негодяи прохлаждаются там! О чем только они думают? Эй, Дик, дай по ним выстрел!

Дик только собирался что-то ответить, но слова застряли у него в горле: в этот момент на палубе показались наши люди. Как сумасшедшие, бросились они к своей шлюпке и едва только успели оттолкнуться багром, как громадное судно колыхнулось и затем, точно камень, пошло ко дну.

Одновременно с этим мы увидели, что три больших броненосца полным ходом шли прямо на нас. Между тем наша шлюпка пришла к борту. Блэк перегнулся через перила и хриплым от душившего его волнения голосом крикнул:

- Добыли вы масло?

- Ни капли! - прозвучал чей-то голос.

Услышав это, железный человек вдруг выпрямился, как стальная пружина, которую нажали и затем вдруг отпустили, и обернулся к стоявшему подле него Карлу. В эту минуту Блэк был действительно велик и могуч. Я никогда не забуду, с каким спокойствием и равнодушием он достал сигару, затем предложил Карлу и мне, после чего оба эти человека, поняв весь ужас нашего положения в этот критический момент, нашли в себе силы оставаться совершенно спокойными.

Закурив сигару, Карл медленно спустился в машину, а Блэк вернулся в стальную башню, куда и я последовал за ним.

- Вот, милый мой мальчик, что я скажу, - обратился он ко мне, - мне часто приходил на ум вопрос, что станется в конце концов с этим судном. Теперь мы с вами узнаем это! Но мы еще потреплем их, сколько можно, если уж нам не суждено пережить их!

- Что же, вы намерены уходить от них? - спросил я.

- Да, но с двумя машинами далеко не уйдешь, нам в любом случае придется сражаться! Ну и, как знать?.. На море, как и на суше, все зависит от счастья... Если я стану уходить, они догонят меня в десять минут, но все-таки мы исполним свой долг и сделаем все, что возможно, чтобы победа не досталась им дешево. А теперь возьмите сигару и выпейте немного горькой с содой!..

Я последовал его совету. Но его удивительного спокойствия у меня не было. Я знал, конечно, что если безымянное судно будет захвачено военными судами, то я буду свободен. Но чем будет куплена моя свобода? Гибелью этого бесподобного, прекрасного судна и ценой жизни многих людей!

- Мы обессилены и лишены возможности маневрировать, - продолжал Блэк, - и я сообщил Карлу свои распоряжения: это судно, которое я построил и любил, как свое родное дитя, не достанется никому, а пойдет ко дну. Но прежде все мы вместе с ним взорвем себя! И что тут страшного? Всякий человек должен умереть... Так пусть же он сам приготовит себе эту смерть! Понятно, мы будем держаться до последнего, пока нас хватит, а затем наполним все цилиндры водородом и взорвем себя! Но я вижу, что вы не курите!

Его слова прозвучали для меня, точно смертный приговор. Я взглянул в оконце и увидел ближайший от нас броненосец на расстоянии всего каких-нибудь двух миль, два других делали маневр, чтобы отрезать нам путь к отступлению. При иных условиях, когда безымянное судно могло проявить себя, мы могли бы только посмеяться над усилиями этих броненосцев, мы улетели бы у них из под носа, как улетает птица из рук ребенка. Но теперь наше судно не могло делать больше шестнадцати узлов в час, кроме того, каждую минуту могла остановиться и одна из двух работающих машин.

Под утро мне сначала показалось, что мы все же несколько уходим от неприятеля, а преследовавшие нас суда, очевидно, считали бесполезным открывать по нам огонь на таком расстоянии. Судя по громадным султанам густого дыма, можно было с уверенностью сказать, что они всячески старались убыстрить свой ход.

Так продолжалось все утро. Наши люди притихли и присмирели. Блэк курил сигару за сигарой с напускным равнодушием. Карл не раз приходил к нам с жалобами и отчаянными жестами, и только далеко за полдень, когда мы с капитаном спустились в кают-компанию, якобы для того, чтобы позавтракать, положение несколько изменилось.

Мы сидели втроем за столом: капитан Блэк, Четырехглазый и я, принужденно шутя и выражая совершенно невероятные надежды. Прислуживавший за столом негр каждую минуту посылался наверх, чтобы осведомиться, в каком положении находимся мы и далеко ли еще броненосцы.

На пятый, кажется, раз негр вернулся с радостной вестью:

- Вы уходите от них, сэр, далеко уходите! Они совершенно отстают.

- Неужели?! - воскликнул Блэк, вскочив со стула и, как мальчик, взбежал по лестнице, чтобы убедиться в сказанном самому.

- Да-да, мы уходим от них! - крикнул он. - Откупорьте еще бутылку и дайте негру за добрую весть!

Его радость и оживление были заразительны. Даже Четырехглазый очнулся от своего сумрачного состояния и залпом опорожнил целый жбан вина. Негр, приятно осклабившись, протянул свой стакан. Сам капитан взял бутылку, чтобы налить ему, но бутылка так и осталась у него в руке: в этот момент страшное сотрясение прошло по судну, снизу раздался оглушительный шум, треск, свист, затем вдруг наступила мертвая тишина.

- Вторая машина лопнула! - совершенно спокойно произнес Блэк. - Этого надо было ожидать!

Мы вышли наверх на палубу. Экипаж толпился и роптал, проклиная машину, инженера и судьбу, а Фридрих, старший сын механика, сидя на лесенке, ведущей в машину, закрыв лицо руками, плакал, как ребенок.

Теперь мы не делали уже и десяти узлов, а между тем передний броненосец медленно подползал к нам все ближе и ближе. Остальные два были еще далеко.

- Они подают сигнал, что желают явиться к вам на судно! - доложил Четырехглазый.

- Скажи, что мы сначала скрутим их в бараний рог! - ответил Блэк и, приказав позвать к себе Карла, стал объяснять ему что-то знаками.

- Если так, сэр, - сказал Четырехглазый, - то они сейчас же откроют огонь!

На этот раз Блэк подумал, прежде чем ответить. Четырехглазый был, конечно же, прав.

- Ну, так поговори с ними, а мы подойдем поближе да послушаем их россказни! - ответил капитан с чисто дьявольской усмешкой и заставил меня войти в верхнюю башенку. Броненосец уже считал нас, по-видимому, совершенно в своей власти и продолжал подходить к нам, так что вскоре очутился в каких-нибудь ста саженях от нас. Я выглянул в окно и увидел, что у нас на палубе не было ни души и что машина наша совсем не работает. Но вот раздался резкий звонок и в машине послышался страшный скрип. Наше судно сделало резкий разворот и затем, пеня воду, нос его стал погружаться постепенно под воду, двигаясь прямо на неприятельское судно. С ревом и рычанием, точно раненый зверь, наше судно устремилось вперед, навстречу своей гибели. Вдруг задумка Блэка стала мне понятна: он хотел потопить броненосец своим тараном. Я никогда не забуду этого страшного момента. Вцепившись изо всех сил в скамью, приделанную к стене стальной башни, я ожидал, когда раздастся страшный удар, и секунды мне казались часами. И вот послышался под водой как бы глухой удар грома, я упал на стальной пол башенки. Стены ее как будто пошатнулись, крыша покривилась; в ушах у меня стоял какой-то страшный шум. Клубы пены захлестывали окна. Шум, треск, крики, вопли и проклятия - все это слилось в один общий хаос звуков. Вдруг Блэк распахнул дверь башенного помещения и вытащил меня просто за шиворот на палубу.

- Посмотрите! Да посмотрите же! - скрежетал он не своим голосом сквозь сжатые зубы. - Ведь они идут ко дну, эти бродяги! Ведь каждый из них полетит к чертям! Ха-ха-ха! Да взгляните вы на эти лица! Мрите, мрите, жалкая мразь, бессильная мошкара! Ребята, слышите, как они орут и молят о пощаде?!

Никто не в состоянии себе представить подобного ужасного зрелища. Мы ударили броненосец под самую его середину киля, где броня всего тоньше, и наш таран прорезался сквозь нее. В первый момент громадное неприятельское судно легло на бок, так что все его орудия, соскочив с подставок, полетели в море. Экипаж же, с криком отчаяния, цеплялся за что попало, чтобы не скатиться вслед за орудиями. С минуту броненосец оставался в этом положении, затем, тяжело перевернувшись, пошел ко дну.

Только человек сорок несчастных матросов еще боролись в волнах; некоторые подплывали к нашему судну с мольбой о помощи, но наши люди добивали их выстрелами из ружей, другие тонули сами, призывая Бога.

Мы же оставались неподвижны. В машине стоял настоящий содом: наши люди положительно охмелели от вида крови и сознания своего отчаянного положения. Остальные два броненосца были еще далеко, но наугад открыли огонь. Из трех первых их снарядов два задели нашу мачту - щепки полетели во все стороны. Но вслед за пятым выстрелом раздался страшный треск снизу и люди выбежали наверх, крича, что в трюме на три фута воды. Остальной экипаж принял это известие с глухим ропотом, затем посыпались проклятия - и все пираты, подобно разъяренным зверям, устремились на Блэка, не слушая его приказаний. Тогда он, стоя против них с заряженным револьвером, стал убивать одного за другим, так же спокойно, как если бы отдавал самые обычные приказания; я же искал спасения в стальной башенке. Разбойники свирепели все сильнее, сознавая, что скоро всему конец, и с каким-то озлоблением накинулись на спиртные напитки. Теперь большинство из них было пьяно до последней степени. Некоторые имели при себе огнестрельное оружие. Кто-то выстрелил в Блэка почти в упор, но спьяну промахнулся. Мою же башенку положительно бомбардировали целыми залпами ружейных выстрелов.

Некоторые в припадке пьяного безумия кидались прямо в море и тонули, другие преследовали злополучного Четырехглазого, желая выместить на нем свою злобу за то, что он не сумел добыть смазку, которая могла спасти всех их от гибели. Озверевшие люди стали наносить ему удары ножами куда попало, пока он, наконец, не упал у самой двери башенки. Мы с капитаном втащили его в башню, но помочь несчастному уже не могли. Он тут же и умер со словами:

- Помоги мне, Господи! Если бы мне привелось умереть на родной стороне, было бы легче на душе!

Тем временем оставшаяся у нас машина продолжала работать, а громоздкие броненосцы так медленно двигались вперед, что все уже было кончено, прежде чем они успели подойти. Вдруг пираты устремились к шлюпкам и без всякого распоряжения стали спускать их, убивая друг друга, как дикие звери, устремляясь десятками на одну шлюпку, которая тут же утонула на глазах у всех. Крик, гам, проклятия стояли в воздухе. Даже два сына инженера, поддавшись общей панике, бросились было к шлюпкам и потонули вместе с другими. Мы с капитаном молча следили, как отчаливали шлюпка за шлюпкой и потом одна за другой переворачивались и как тонули люди. Одним из последних погиб Дик со страшным богохульством на устах. Когда пробило шесть часов пополудни, на безымянном судне оставались только три живых человека: Блэк, Карл и я. Кругом воцарилась мертвая тишина, и вдруг среди этой давящей тишины раздался страшный треск и громкий крик инженера, к которому в этот последний страшный момент вернулась речь.

Блэк схватил меня за руку и проговорил:

- Милый мой мальчик, они не оставили нам ничего, кроме маленького ялика! Судно это погибло, и вам пора уходить с него, дольше мешкать нельзя!

- А вы? - спросил я.

Он взглянул на меня и на Карла. Я знал, что он хотел умереть вместе со своим судном, но то магическое влияние, какое имело на него мое присутствие, и на этот раз одержало верх, - и он медленно, точно человек, действующий в полусне, последовал за мной на корму, где помог мне снять с баканцев последнюю лодку, забытую пиратами в момент охватившей их паники. Затем этот железный человек так же медленно, как бы нехотя, сходил в свою каюту и принес оттуда ящик вина и ящик сухарей, а я притащил два бочонка пресной воды. Все это мы поставили в лодку.

На эти приготовления у нас ушло с полчаса времени. Когда все было готово, Блэк спустился вниз, в машину, и притащил за собой на палубу Карла. Но ни уговоры, ни угрозы, ни мольбы Блэка не могли убедить гениального немца покинуть безымянное судно, создание его гения.

- Он хочет умереть вместе с судном, и, право, мне кажется, поступает хорошо! - проговорил Блэк и протянул своему верному товарищу руку. После долгого пожатия они молча расстались. Мы на своей утлой маленькой лодочке очутились среди Атлантического океана. В тот самый момент, когда мы отпихнулись багром от своего судна, первый из броненосцев дал залп по нему, но это уже не имело значения, так как в это время Карл пустил водород во все цилиндры и при ярко вспыхнувшем пламени произошел страшный взрыв. Яркое зарево огня осветило море и небо на протяжении нескольких миль, превратив в ясный день только что наступившую ночь. На мгновение золотая крепость приподнялась над водой и затем разом пошла ко дну.

Пока над морем разливалось красное зарево, в моей памяти воскресла подобная картина - страшное зарево пожара яхты "La France" и страшный образ мертвого лица Холля, который видел в своем деле всемогущий перст Божий, и у меня невольно мелькнула мысль, что теперь дело его доведено до конца.

Блэк, уцепившись обеими руками за борт лодки, рыдал в порыве безумного горя и отчаяния.

- О, мое судно! Мое судно!

И горе этого железного человека могло бы тронуть самое черствое, каменное сердце!

XXIV. Страница из жизни Блэка.

Не знаю, вид ли ослепительного зарева и взрыва нашего судна или неожиданность подобной развязки так озадачили экипаж броненосца, но только никто там не заметил нас, хотя они некоторое время держались вблизи. Когда же они отошли далеко и ночь пала на море, весь ужас нашего положения вдруг сразу охватил нас, тем более, что ветер все крепчал и волнение усиливалось. Правда, к Блэку вернулось его обычное самообладание, и он пил глоток за глотком дорогое шампанское, как бы для того, чтобы поддержать свои силы, но, несмотря на это, упорно молчал, не проронив ни слова в продолжение нескольких часов.

Около полуночи с юга стала надвигаться гроза и море начало волноваться сильнее. Налети хоть небольшой шквал, нашей лодке не сдобровать бы, и так ее сильно заливало. Мы оба промокли до нитки, ослепительные молнии сверкали поминутно. Но Блэк продолжал хранить молчание. Только когда взошло солнце, мы оба положили весла и заснули на час-другой. Сон несколько восстановил наши силы, и мы теперь уже с большей надеждой стали ожидать какого-нибудь пассажирского судна, которое бы приняло нас к себе на борт. Проснувшись, Блэк казался совершенно спокойным и часто подолгу смотрел на меня с таким выражением, с каким смотрел в тот день, когда спас меня от своей команды.

- Смотрите, смотрите на восход, милый мои мальчик. Ведь, может быть, вы видите его в последний раз! - вдруг проговорил он.

- Я и смотрю только этот восход сулит мне жизнь и надежду, - ответил я.

- Да, - продолжал он задумчиво, - вы еще так молоды и потому можете надеяться, что останетесь живы, а я... Так вот, если меня не станет, возьмите вот этот пояс, который теперь на мне, - он будет вам полезен там, на берегу. Если же мы оба останемся жить, то он выручит нас обоих.

- Но ведь мы на пути пассажирских пароходов, - заметил я, - зачем же смотреть так мрачно на будущее? Бог даст, нас заметят!

- Да, для вас это так, а мое сердце, моя душа ушла вместе с моим судном! Другого подобного мы никогда более не увидим!

- Вы сами построили его?

- Да, я построил его, когда восстал против людей и всего мира, и приведись мне опять начинать сначала, я сделал бы то же самое!

Что вас заставило решиться на такое дело? - спросил я. - Вы, вероятно, много пережили в своей жизни?

Блэк передал мне кружку с вином и несколько штук сухарей.. Когда я взглянул на него, то заметил, что лицо его помертвело. Он ничего не сказал мне, но сидел в продолжение нескольких часов молча, неподвижно вперив стеклянный взор куда-то вдаль.

- Я много пережил и испытал в своей жизни, - наконец проговорил он, спустя несколько минут, - и мальчиком, и мужчиной. Моя жизнь была адом. Одному Богу известно, что я перенес...

Я молчал, думая только об одном: доживем ли мы до следующего дня. Он же теперь как будто находил облегчение, высказываясь, и потому, согреваясь вином, продолжал:

- Я был пасынком бессердечного, бессовестного, бесчеловечного негодяя. Моя мать умерла три месяца спустя после того, как стала его женой. Тогда я был бессилен, но попадись мне теперь этот человек, я раздавил бы его череп в своих руках, как вот этот сухарь! Мне страшно вспомнить, как он истязал ее, как издевался над ней. Но это не относится к делу! Знаете ли, что значит нуждаться в куске насущного хлеба? Что значит голод, день за днем? Нет? Так вы не можете себе представить, каково жить в течение более двух лет на одних объедках и отбросах, а я так жил у себя в Глазго, на родине, затем жил так и на западе, и в Колорадо. Мне не было еще тринадцати лет, когда я покинул Шотландию, отплыв на "Савине" в Монреаль, а затем в Рио-де-Жанейро и оттуда в Японские воды. Я плавал так в течение трех лет, потом бежал с судна в Сан-Франциско. К этому времени не было такой низости, гадости и подлости, присущих людям, которых бы я не знал, но вместе с тем из меня за это время получился образцовый моряк.

Парусное судно или паровое, я мог справиться лучше всякого другого как с тем, так и с другим. И вот я поступил на судно, курсировавшее между Фриско и Йокохамой, и тут заработал хорошие деньги. Два года спустя я вернулся в Европу и стал вести торговлю между Сусхамптоном и Буэнос-Айресом. В последнем городе я встретил свою жену. В Мендозе мы повенчались. Она была из богатого, знатного рода, семья ее презирала меня. Она же была тогда просто девочка, никогда не знавшая не только нужды и лишений, но жившая всегда в непомерной и безрассудной роскоши, а со мной она стала голодать, холодать, и не месяц, не два, а целые годы! Ах, Боже правый! Страшно вспомнить, что это было. Это прелестное маленькое существо из-за меня терпело всякие унижения, всякий позор, голод и холод - ведь я был тогда негодяй, горький пьяница, а мог бы работать, как и всякий другой, мог бы зарабатывать хорошие деньги! А я только пьянствовал - пил до потери рассудка, до полного умопомешательства. Неудивительно, что скоро мы пали так низко, так низко, как последние нищие, бездомные бродяги. Как и чем мы жили, я сам не знаю, но после нескольких лет такой жизни мы оказались в Нью-Йорке и там у меня родился сын. Когда он вырос, он был весь в вас. Ваш рост, цвет волос, ваши глаза... Вот почему я не дал убить вас, когда вы попали ко мне на судно!

Блэк говорил тем нежным, ласковым тоном, который был ему иногда свойствен, и при этом взял мою руку и крепко пожимал ее, и я вдруг почувствовал, что там, где-то в глубине души этого человека таится родник живой воды. Я открыл в нем этот родник, пробудив былые чувства и дорогие воспоминания, и этому я был обязан своей жизни.

- Да, - продолжал Блэк, не спуская с меня глаз и продолжая пить вино большими глотками, - да, мой мальчик был такой смелый и решительный! Не было человека более хладнокровного! Но не мне он был обязан всем этим, так как в течение половины его жизни я был мертвецки пьян, а когда бывал трезв, то большую часть времени сидел в тюрьме за то, что наделал во хмелю. Ему было около двадцати лет, когда во мне вдруг совершился переворот. Он стал зарабатывать деньги и приносил их домой, стал любовно увещевать меня, и я, глядя на него, прислушиваясь к его словам, решил побороть в себе этот страшный попок. Не прошло года, как я совсем переродился, стал новым человеком. Рассудок мой вернулся ко мне, и я вдруг осознал все, что мог бы и должен был сделать для этих двух существ, которые делали для меня больше, чем кто-либо когда-нибудь делал для другого человека, но чего я не сделал для них. Я все это осознал и понял. Вы можете себе представить, до чего я высоко ценил этого мальчика, до чего он был дорог мне! Было время, когда я с такой жгучей болью сознавал свою вину перед ними, перед этими двумя святыми существами, что был готов тут же покончить с собой и, вероятно, так бы и поступил, если бы в моей жизни не произошел в это время новый переворот: мы дошли в это время до крайней нищеты. Сын мой работал в это время у некоего Мика Ливестона, владельца небольшой пароходной линии между Бостоном и Баханасом, но дела последнего пошатнулись, так что мой мальчик, зарабатывавший раньше весьма порядочные деньги, теперь едва стал получать столько, чтобы прокормиться самому, и принужден был оставить свою мать всецело на мое попечение. В это время судьба столкнула меня с человеком, отправлявшимся в Мичиган искать медную руду. Он стал звать меня с собой, обещая мне по десять долларов в неделю. Я подумал об этом и, уговорившись с Ливестоном, что он будет выдавать моей жене и сыну в течение шести месяцев достаточную сумму, чтобы они могли жить, не нуждаясь в необходимом, согласился ехать в Мичиган, а год спустя уже был богатым человеком. Все это время я ни одну минуту не поддавался своему старому пороку, а как только получил деньги, поспешил отослать их Мику Ливестону в Нью-Йорк для передачи жене и сыну. Денег было столько, что он мог окружить эту женщину, столько страдавшую из-за меня, большей роскошью, чем та, какую она знала в доме своих родителей, - и это делало меня счастливым. Первое время она писала мне и говорила своих письмах о своей новой жизни. Я носил эти письма на груди, под сорочкой, как драгоценный талисман и дорожил ими больше, чем если бы это были слитки чистого золота. Весной я отправил Ливестону двадцать тысяч долларов для нее и получил от него расписку в получении этих денег и заявление, что моя жена уехала в Черлстоун навестить сына, который там работал, а по возвращении оттуда обещала написать мне.

Это было спустя года полтора после моего отъезда из Нью-Йорка. С этого времени я ни от жены, ни от сына не получал никаких вестей. Между тем дело в наших рудниках шло так блестяще, что мы могли считать себя обеспеченными на всю жизнь и надеялись через несколько лет стать богачами. Но я положительно не мог примириться с отсутствием всяких известий о тех, ради кого и для кого работал, и осенью уехал в Нью-Йорк, несмотря на энергичный протест моего компаньона, который ничего не мог делать без меня. Не останавливаясь нигде в пути, я прямо с вокзала поехал к своему дому, но нашел его запертым. Вся мебель была вывезена, нигде не было никаких признаков жизни. На мои расспросы соседи сообщили, что моя жена умерла от голода! Да, от голода, так как этот негодяй, которому я высылал деньги, выдавал ей и сыну в течение первого года небольшие суммы, а когда получил от меня крупную сумму, то бежал из Нью-Йорка, не оставив жене моей ни гроша, и с тех пор прекратил ей платить вообще. Сына же моего он увез с собой в Сусерн-Сити, уверив его, что по дошедшим до него слухам я умер от оспы, не оставив ни гроша. О, что бы я дал теперь, чтобы вновь вернуть к жизни этого негодяя и задавить его собственными руками!

- Но что же стало с вашим сыном? - спросил я, заинтересовавшись рассказом Блэка.

- Что с ним стало? - повторил мрачным тоном капитан. - Он отправился на юг, где ему сулили хорошие заработки, уехал в надежде, что будет иметь возможность высылать матери деньги. Но едва прибыл в Черлстоун, как Ливестон, зная, что через месяц-другой мне станет все известно, захотел избавиться от лишнего свидетеля и отправил его в Панаму, где тот и умер от лихорадки. Там его и похоронили. Между тем я вернулся очень богатым. Но деньги жгли мне руки с того момента, когда я узнал, что те, для кого я копил их, для кого берег, уже не нуждаются в них. В то время я еще не знал о смерти моего сына, но, перестав пить, понял, какое неоцененное сокровище была моя жена, и я полюбил ее всеми силами своей души. Ее ужасная смерть чуть не лишила меня рассудка. Придя в себя, я стал совершенно иным человеком. В моей душе кипела ненасытная злоба, такая ненависть ко всему людскому роду, что я был рад отомстить людям за все, что они сделали, рад был видеть их муки и страдания, упиться их кровью.

Между тем мой компаньон присылал мне с наших рудников из Мичигана по тысяче долларов и больше в неделю, и я мечтал только о том, как бы вызвать к себе своего мальчика, а потом лишить жизни того негодяя, который дал умереть моей жене голодной смертью. Все, что мне было тогда известно, было то, что мой сын покинул месяца три тому назад Черлстоун, чтобы отправиться на Багамы. Но с тех пор ни о нем, ни о судне, на котором он отбыл, не было ни слуху, ни духу. Я поставил на ноги всю сыскную полицию, платил им бешеные деньги. И эти люди узнали, наконец, что Ливестон отправился на одном из своих судов в Рио или даже еще дальше на юг. Это известие точно каленым железом обожгло меня. Я знал, что сделать с ним что-нибудь законным образом не мог, разве только судиться, чтобы отобрать эти жалкие двадцать тысяч долларов, чего вовсе не хотел. Мне нужна была его жизнь - и я сам лично хотел придушить его, в этом одном я видел утешение и облегчение. Я стал посещать все трущобы, собирать всех негодяев, воров, разбойников и убийц, скрывавшихся от правосудия, и брал их к себе на службу. Меньше чем через месяц у меня был уже винтовой пароход вместимостью шестьсот тонн с медной броней и быстрым ходом и экипаж, состоящий из самых отъявленных негодяев, каких когда-либо производил свет. Судно свое мы сильно вооружили, равно как и весь экипаж, и, не теряя времени, отправились прямо в Рио.

Здесь мы узнали, что Ливестон отплыл в Буэнос-Айрес, но что через месяц его ожидают обратно в Рио. Мы в тот же день пошли дальше к югу, держась вблизи берегов, и вот счастье помогло мне. Пробило восемь склянок, экипаж собирался идти обедать, когда мой помощник заметил у нас по левому борту судно. Через полчаса мы были уже рядом с ним. Человек, отозвавшийся на мой оклик, был не кто иной, как Мик Ливестон. Увидев меня на корме парохода, он весь позеленел и крикнул, чтобы я отошел от него, если не хочу получить пулю в лоб. Но меня вид этого человека довел до сумасшествия. Я приказал открыть огонь по его судну изо всех орудий одновременно, и в несколько минут мы очистили всю его палубу и разнесли все, что там было. Он лежал и молил о пощаде. Я потребовал шлюпку и взошел к нему на судно. Он корчился от страха и ползал у меня в ногах, как уж. На мой вопрос, где мой сын, он отвечал, что он умер в Панаме от лихорадки. И снова, плача, как женщина, негодяй стал молить о пощаде. Но я вынул свой нож и сам, своими руками, перерезал ему горло, затем выбросил тело его, изрубленное на куски, на съедение акулам. Видит Бог, что я тогда был не в своем уме, как это часто бывало со мной впоследствии - мною овладевает порой какое-то слепое бешенство, какая-то страшная ярость. Я не помню себя, в глазах у меня стоит кровавый туман, я задыхаюсь от злобы и ненависти ко всему человечеству.

Покончив с судном Ливестона, мы пошли в Панаму, и там я разузнал все о смерти своего сына, нашел могилу его и оставался там до тех пор, пока не украсил ее, как только умел. Затем я решил вернуться в Нью-Йорк, но по пути моя команда, которой расправа с судном Ливестона пришлась по вкусу, без меня, так как я был мертвецки пьян в это время, задержала какой-то бриг и открыла по нему огонь. Ограбив бриг, эти звери пустили его ко дну, из чистого озорства - и я не остановил их, так как мне было не до них. Когда им вздумалось проделать то же самое еще с дюжиной других судов, я не стал запрещать. А к тому времени, когда мы снова вернулись в Нью-Йорк, я уже вошел во вкус этой новой работы, которая в пылу опасности помогала мне забываться, и мне казалось, что я вправе мстить человечеству, вправе поднять руку на весь проклятый род людской, творящий столько зла и порождающий столько несчастий. Это новое дело, кроме того, приносило нам кучу денег, и когда я услышал в Нью-Йорке, что на море появились пираты, мне вдруг пришла мысль, что, имей я подходящее судно, я очистил бы весь Атлантический океан. Грандиозность этого смелого дела, страшный риск, сопряженный с ним, вечная ежеминутная опасность - все это прельщало меня.

Вбив в голову эту мысль, я по прибытии в Нью-Йорк не распустил свой экипаж, вскоре отправился в Мичиган, к своим рудникам. Мой компаньон оказался чрезвычайно добросовестным человеком и продолжал выплачивать мне мою долю. К этому времени в моем распоряжении было не менее миллиона фунтов стерлингов. Здесь я встретил Карла Реймея. Убежденного в том, что двигательная силу будущего - газ. Он предложил применить его для работы по извлечению руды, затем спроектировал движимый газом катер для перевозки руды. У меня появилась идея дать ему возможность осуществить его идею в более грандиозных размерах - построить большое судно с газовыми двигателями и с помощью этого судна поставить пиратство на широкую ногу, громить и губить один за другим все встречные суда на всем пространстве необъятного Атлантического океана. В моих глазах это было ничто иное, как борьба одного человека против целого человечества. Это возбуждало меня и действовало более опьяняющим, более одуряющим образом, чем вино. Пока проект такого судна разрабатывался немецким инженером, я со своим прежним экипажем на винтовом пароходе "Росса", вооружение которого было усилено к этому времени, в течение трех месяцев задержал двадцать судов и забрал товаром и деньгами свыше двухсот тысяч долларов. Но я сознавал, что для нас было крайне неудобно и даже небезопасно заходить в порты, чтобы брать уголь, и не иметь в целом мире надежного убежища.

Меня выручил тот же Карл. Этот удивительный, гениальный человек указал мне фиорд к северу от колонии Годшааб, где он раньше бывал, и подал мне мысль устроить там недоступный укрепленный замок. По его плану в Италии для меня построили мое судно из фосфористой бронзы. Применение этого металла в качестве строительного материала также было идеей Карла. Действительно, лучшего материала для строения судов не существует, но ввиду его громадной стоимости он не всем по силам. Я же не жалел денег на это судно - и оно стало красой морей, царем судов в океане! Да, другого такого судна не было и не будет. С ним я был всемогущим, всесильным царем и властелином морей. Оно было таким же редким произведением искусства, такой же драгоценностью, как любая художественная миниатюра или драгоценный камень, а я считал себя страстным любителем и знатоком этого. Эта страсть и столкнула меня с Холлем. Я, конечно, сразу признал его, несмотря на переодевание, так как видел, когда он пробирался в Специи в мою комнату, и с того самого времени постоянно следил за ним. Он был бы и сейчас жив, если бы не вздумал выслеживать меня. Мы наказали его за любопытство и коварные намерения, но я отдаю ему должное: это был отважный, смелый человек. Это он довел меня до этого положения, он, а не вы...

- И высшее правосудие Божие! - добавил я.

- Может быть, и это, - согласился Блэк. - А все-таки, случись со мной то, что случилось семь лет тому назад, когда я стал пиратом, я сделал бы опять то же самое. Но что говорить об этом? Теперь уже все кончено! Через сутки вы останетесь один в этой лодке, мой милый мальчик. Я чувствую, что во мне все уже умерло, да без своего судна я и не хочу, и не могу жить. Я пойду ко дну, как оно!

Он умолк. Казалось, что его длинная исповедь совершенно истощила его силы. Время было близко к полудню, день был томительно жаркий; даже крашеные борта лодки накалились так, что жгли руку. Нас томила мучительная жажда. Я тянул глоток за глотком воду, захваченную мной с судна, а Блэк продолжал пить шампанское, усиленно стараясь дойти до полного опьянения, что ему, в сущности, очень плохо удавалось.

Час проходил за часом, а я все напрасно окидывал горизонт тревожным взором, надеясь увидеть вдали какое-нибудь судно. Сколько печальных, безрадостных мыслей проносилось у меня в голове, сколько горячих молитв возносил я к Богу! А Блэк все пил и пил. Наконец я стал замечать, что вино начинает действовать на него и им овладевает прежнее безумие, припадок той белой горячки, которой он был подвержен. Несколько раз он громко звал жену, сожалел о прошлом, горячо говорил ей о своей любви, затем начинал шептать что-то о своем сыне, восклицая: "Боже мой, Боже мой, мое судно гибнет! Спускай шлюпки!" Затем он с яростной злобой послал проклятия тому американцу, которого зарыл живым в снежную могилу и который теперь в этот страшный момент оживал в его памяти. Но я тогда почти умирал уже от озноба и истощения сил и смутно осознавал, что происходит вокруг.

Между тем солнце спустилось уже за горизонт. Увидеть еще раз рассвет я уже не надеялся. Но это даже не огорчало теперь меня: до того я был измучен и утомлен. Когда же Блэк накрыл меня, я сразу заснул тяжелым сном, как после сильного опьянения.

Я помню, что в продолжение ночи дважды просыпался на минуту, затем снова впадал в тяжелое забытье. Мне помнится, как сейчас, что я видел звездное небо, а прямо над собой - воспаленные, безумные глаза Блэка, судорожно вцепившегося руками в борта лодки, - и этот взгляд давил меня, как свинцовая гиря. В другой раз я увидел бледную полосу зарождавшегося рассвета и почувствовал капли теплого дождя на своем лице, но я не слышал ни одного звука, кроме плеска волн о лодку. Повернувшись в полусне, я снова забылся. Мне показалось, будто я слышу голос несчастного, взывающий ко мне из воды. Я хотел помочь этому человеку, рука которого торчала из воды и звала меня на помощь, но какая-то неведомая сила, точно железными клещами, давила меня, не давая возможности подняться и даже шевельнуть головой или рукой. Когда я наконец совершенно проснулся, то понял, что мою лодку зацепили багром и тащат к большой шлюпке, в которой было много матросов. Я поднялся и стал протирать глаза, затем разобрал, что эти люди кричали мне что-то по-немецки, и вдруг увидел, что я один в лодке. Блэка не было со мной!

Оглянувшись, я увидел невдалеке длинный черный пароход. Матросы перетащили меня в свою шлюпку и стали успокаивать. Но меня преследовал мой странный сон, и теперь мне казалось, что этот голос, который я слышал во сне, был голосом Блэка, звавшего меня в тот момент, когда он бросился в море в поисках смерти в волнах Атлантического океана.

* * *

Действительно ли погиб этот человек, покончил ли он с этой жизнью, которая являлась сплошным рядом самых ужасных преступлений, или же он каким-нибудь чудом нашел себе спасение в то время, когда я спал, я не мог решить. Вдруг я ощутил на себе тот шелковый пояс, о котором мне говорил Блэк. Ощупав его, я определил, что он весь был набит камнями. Тогда мне все сразу стало ясно: этот человек даже в последний момент своей жизни подумал обо мне, надел на меня свой пояс и завязал его крепким морским узлом. Значит, до самой последней минуты он сохранил свою привязанность ко мне. Но ведь эти драгоценные камни представляли собой часть награбленных им богатств! При мысли об этом у меня появилось непреодолимое желание сорвать с себя этот пояс и бросить все заключавшиеся в нем драгоценности, в море. Но мои закоченевшие пальцы не могли распутать узел.

Наконец я очутился на палубе "Надежды" - так называлось немецкое судно. Меня обступили офицеры, все пожимали мне руки, говорили какие-то слова.

Члены экипажа столпились вокруг меня и громким радостным криком приветствовали мое спасение. Но я чувствовал такую непреодолимую слабость, что едва осознавал, что происходит вокруг, и не мог отвечать этим добрым людям. Мои спасители ласково повели меня вниз, в каюту капитана, и уложили в его постель. Машинально опустившись на нее, я тут же лишился чувств, но вскоре, как оказалось, обморок перешел в крепкий сон, длившийся несколько часов.

Когда, выспавшись как следует, я открыл глаза мне принесли тарелку горячего бульона и стакан крепкого вина. Это значительно подкрепило мои силы и я почувствовал себя как бы воскресшим к новой жизни. Совершенно очнувшись, я заметил, что с меня сняли платье и сменили белье. Пояс мой, то есть Блэка, лежал у меня в ногах нетронутый. Он не был тяжелым, так как камней в нем было не очень много. Сделан он был из шелкового шарфа и плотно зашит на концах. Я долгое время не решался распороть его. Но потом, захватив зубами узелок нитки, откусил его и потянул за нитку. Тогда мне на колени выпали из пояса один за другим крупные алмазы самой чистой воды. Такой красоты камней я никогда не видел. Я невольно залюбовался ими, восхищенный и ослепленный их блеском, и продолжал тянуть нитку, пока не распорол весь пояс. На коленях, на одеяле у меня лежало теперь не менее пятидесяти великолепных алмазов, огромный изумруд, несколько превосходных черных жемчужин и несколько редких по своей красоте рубинов. Тут же была сложенная в несколько раз записка, в которой я прочел эти трогательные слова: "Сын мой, - я вас считаю своим сыном и потому говорю вам: сын мой, возьмите эти камни, они добыты честным путем, так что ваша совесть не будет упрекать вас за них. Позвольте мне написать вам, пока еще можно, что я, видит Бог, любил вас. Не забудьте этого, сын мой и вспомните об этом, когда начнете забывать капитана Блэка!".

Больше ничего! Я читал и перечитывал эти строки и едва верил своим глазам. Эти камни - их было тут по меньшей мере на пятьдесят тысяч фунтов стерлингов - представляли собой громадное состояние, совершенно неожиданно упавшее мне с неба. Я проворно оделся, собрал камни обратно в пояс и, завязав их просто в узел, который затем повесил себе на шею, вышел на палубу.

День был ясный и радостный, но мне почему-то не верилось, что от безымянного судна и его экипажа не осталось нигде ни малейшего следа.

"Надежда" шла в Кенингсберг, но мне удалось сговориться с капитаном, и он любезно согласился зайти в Сусемптон, чтобы высадить меня там: меня непреодолимо тянуло поскорее увидеть своих друзей, очутиться на родине. Перед тем как расстаться, я уговорил капитана Вольфрама принять от меня на память один из моих алмазов, а другой продать и вырученные деньги поделить между членами экипажа. Затем, трогательно простившись, я сел в шлюпку, которая должна была отвезти меня на берег. Но, проезжая мимо разных судов, я вдруг узнал в числе других мою яхту "Сельзис" и Дэна, расхаживавшего взад и вперед по палубе. По моей просьбе шлюпка "Надежды" пристала к яхте и я дрогнувшим от волнения голосом окликнул Дэна.

- Эй, кто там? Спусти лестницу, Даниэль!

- Эй! Эй! - воскликнул старик. - Что это, или я брежу, или это наш господин! - И старик вдруг засуетился, стал кидать канат, словом, совсем потерял голову, приговаривая все время: "Вот видит Бог, это наш господин! Ну да, конечно, это он или я пьян!".

XXV. Мое удивление.

Я взбежал по трапу прежде, чем старый Дэн успел прийти в себя от радости и удивления. Тогда старик подбежал ко мне и, потрясая мою руку, уставился на меня, как бы желая увериться, что ему не грезится.

- Где же Родрик и Мэри? - спросил я.

- Там, внизу, спят, покушали и легли отдохнуть. Хотите, я разбужу их?

Но я уже сам пошел тихонечко вниз и, отворив дверь в кают-компанию, остановился на пороге, как привидение. Детское личико Мэри, сильно похудевшее и печальное, поразило меня. Она сидела над книгой, лежавшей перед ней на столе, опустив голову на руки, с печальным выражением в прекрасных темных глазах, а Родрик по обыкновению лежал на диване и крепко спал.

Никто из них не заметил, как я тихонько отворил дверь и вошел. Я стоял и смотрел на этих двух дорогих мне людей молча и не шевелясь, как зачарованный.

Вдруг Мэри подняла голову и глаза наши встретились. Я не выдержал, перегнулся к ней через стол и крепко поцеловал. Она ухватилась за меня и молча смотрела глазами, полными слез. Минуту спустя лицо ее озарилось чисто детской радостью: не только губы ее, но и глаза, и щеки смеялись, и тогда она заговорила, как та прежняя Мэри, которую я знал с детства:

- Марк, голубчик мой, я просто не могу поверить, что это вы! - И она держала меня крепко своими маленькими ручками, точно опасалась, что я опять исчезну, - я всегда думала, что вы вернетесь!

При звуке ее голоса проснулся и Родрик, зевнул, протирая глаза, наконец, увидев меня, словно во сне проговорил:

- А, это ты...

* * *

Чай, налитый мне Мэри, казался особенно вкусным и ароматным, как и сигары Родрика. В этот день мы долго просидели за столом. Я рассказывал своим друзьям о своем пленении, хотя, конечно, только в общих чертах. А они сообщили мне, в свою очередь, о своих тревогах и беспокойстве со времени моего исчезновения, а также о том, что они предпринимали, чтобы напасть на мой след. Оказалось, что, когда я не явился к условленному часу в гостиницу, Родрик поспешил на нашу яхту и, узнав от Дэна о моем намерении, тотчас же обратился в сыскную полицию. Но в это время я лежал уже в шлюпке под кормой "Лабрадора" и ловким нью-йоркским сыщикам не удалось напасть на мой след.

Однако сыскная полиция продолжала следить за Паоло, оставшимся в Нью-Йорке, но поймать его живым не удалось: как раз перед тем, как его арестовать, кто-то из его собутыльников в одной из грязных харчевен застрелил его. Он прожил всего несколько часов, успев только послать записку Мэри с извещением, что ее прелестные глаза спасли "Сельзис" от окончательной гибели в Атлантическом океане. В тот же день Родрик и капитан предали гласности все, что им было известно о капитане Блэке, его экипаже. Это вызвало неслыханное волнение повсюду, куда только дошли эти вести, немедленно разнесенные телеграфом во все концы света. Все правительства и все судовладельцы до того всполошились, что некоторое время торговля на Атлантическом океане приостановилась; пассажирские пароходы вооружились артиллерией; военные крейсеры различных наций были высланы для охраны пути больших океанских пароходов. Однако, несмотря на самые тщательные розыски, полиции не удалось напасть на мой след.

Вдруг Родрик получил телеграмму от инспектора сыскной полиции Кинга, что Блэк и я находимся в Лондоне. Но когда мой друг прибыл туда, меня уже не было. Он поспешил обратно в Сусемптон, чтобы ждать там дальнейших известий о преследовании безымянного судна и его капитана, за которым вышли в погоню несколько броненосцев.

Мы долго-долго говорили обо всем. Прелестные темные глазки горели ярким огнем, милая маленькая ручка, не переставая, сжимала мою руку. Даже Родрик как будто стряхнул с себя вечную сонливость и оживился.

- Завтра, - сказал он, - мы все отправимся в Лондон, там ты потребуешь назначенные адмиралтейством пятьдесят тысяч фунтов за поимку капитана Блэка и его безымянного судна, и другие двадцать тысяч фунтов, обещанные пароходной компанией "Черный Якорь". Так что теперь ты человек, обеспеченный на всю жизнь. Затем ничто не помешает нам отправиться в таинственный фиорд, служивший убежищем для капитана Блэка на севере Гренландии, и выгнать оттуда пароход Блэка, ускользнувший от броненосцев. Это будет интереснейшее путешествие, какое только можно придумать!

- Ну, а что скажет на это Мэри? - спросил я.

- Я не намерена больше отпускать вас от себя, Марк! - ответила девушка с очаровательной улыбкой и крепко прижалась ко мне.

В этот момент по палубе над нашей головой послышался сильный топот нескольких десятков ног и веселые голоса людей моего экипажа. Я поспешил наверх поздороваться с ними. Непритворная радость и сердечные приветствия этих добрых, привязанных ко мне людей, которых и сам я привык любить и уважать, тронули меня до глубины души. Но в этот радостный и торжественный момент моей жизни, когда сияющие радостью глазки Мэри смотрели мне в лицо, а ее алые губки улыбались мне, в моей душе вдруг ожило воспоминание о капитане Блэке и сам собою стал напрашиваться вопрос: действительно ли умер этот человек, или же мы снова услышим об его страшных подвигах, вселявших страх и ужас в душу каждого, кто видел его, сталкивался с ним. Что-то говорило мне, что этот сильный и глубоко несчастный человек нашел себе могилу на дне океана, могучего и властного, каким был он сам в дни своего могущества и силы... Впрочем, как знать?!.

Макс Пембертон - Железный пират. 2 часть., читать текст

См. также Макс Пембертон (Max Pemberton) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Морские волки
I Искатель колдуний - Держу пари, что она испанка! Посмотрите на ее до...

Подводное жилище. 1 часть.
Перевод Е. Шабельской. ГЛАВА ПЕРВАЯ В которой Джэспер Бэгг сообщает о ...