Макс Пембертон
«Железный пират. 1 часть.»

"Железный пират. 1 часть."

Перевод Евгении Чистяковой-Вэр

I. Сумасшедший просит о милости.

"Поезд отправляется! Поезд отправляется!" - раздавался вдоль платформы крик железнодорожных служителей, торопивших пассажиров занимать свои места. Но рослый англичанин у буфета еще заказывал себе завтрак, а хорошенькая американка не торопясь, прихлебывала свой кофе, вопросительно поглядывая по сторонам. Как обычно, многие спешили и суетились, садясь в вагон, но бывалые путешественники, с улыбками смотревшие на них, не спеша, шли к своему месту. Проходила минута за минутой, а поезд все еще стоял, несмотря на то, что какой-то суетливый господин, кинувшийся при первом звуке слов "поезд отправляется" к своему вагону, затем вернувшийся впопыхах к буфету, уже минуты три жалобно заявлял во всеуслышание, что он непременно опоздает на поезд.

Я стоял у дверцы вагона, поджидая своего сумасшедшего приятеля, которого нигде не было видно. Через минуту поезд отправлялся из Кале в Париж, а его все еще не было. Куда он мог запропаститься? - думал я. Это был совершенно невозможный человек, этот маленький, нервный господин с узкими, точно щелочки, глазами, коротко остриженными волосами и странной таинственностью манер и поступков.

Случай столкнул меня с ним в Коусе, где я сел на свою яхту "Сельзис". Было это месяца три тому назад, и с тех пор этот странный человек следовал за мной, как тень. Он садился, непрошеный, за мой стол, ел мой хлеб и пил мое вино, и, по-видимому, относился безучастно ко всему, не исключая даже своей собственной персоны. Для него как будто не существовало никаких законов; ни в суждениях, ни в желаниях его не было, казалось, никакой последовательности: сегодня он хотел одного, завтра требовал совершенно другого, вчера утверждал, что земля имеет яйцевидную форму, а сегодня доказывал, что она круглая. При всем том, однако, в нем было что-то чрезвычайно привлекательное, что-то неуловимое, непонятное и загадочное, и я не только терпел его подле себя, но даже как-то странно привязался к нему.

Так и теперь - я рисковал пропустить свой поезд в Париж и остаться еще на несколько часов в Кале из-за этого сумасброда, этого совершенно чужого и почти незнакомого мне человека.

- Да идите же, наконец! - сердито крикнул я, завидев его на конце платформы в тот момент, когда проводники уже захлопывали дверцы вагонов. - Разве вы не видите, что поезд отходит?

Он продолжал идти не торопясь, как будто не слышал ничего.

- Да ну же, Холль, Хилль, Хелль, или как вас там зовут, спешите или оставайтесь, я еду! - крикнул я и вскочил в вагон.

В следующий момент кондуктор довольно бесцеремонно втолкнул в наше отделение моего спутника и захлопнул за ним дверь. Бедняга, потеряв равновесие, упал на свою шляпную картонку, задев при этом ноги Родрика, которого он разбудил, и тут же извинился.

- Мне остается только пожелать, чтобы вы в следующий раз входили в вагон не на четвереньках, - ворчливо заметил Родрик, - и не будили людей, которые собрались заснуть. Я говорю не о себе, а о сестре, которую вы потревожили! - добавил он.

Мой сумасшедший принялся извиняться перед Мэри, сидевшей в дальнем углу купе, и в заключение, обращаясь к Родрику, сказал:

- Я очень виноват перед мисс Мэри и при всем желании не могу подыскать извинения, достойного вашей сестры.

Такая чрезвычайная вежливость с его стороны крайне удивила меня, хотя Мэри, которой теперь было уже шестнадцать лет и которую я знал с детства, была действительно особенно мила сегодня в своем изящном дорожном платье и простенькой шляпке.

Сконфуженная такой любезностью, Мэри покраснела и стала уверять, что никогда не спит в вагоне.

Поезд медленно полз по песчаной отмели, тянущейся от Кале до Булони. Родрик опять уже крепко спал; хорошенькая головка Мэри, вопреки ее уверениям, тоже склонилась на подушку. Мой загадочный спутник, казалось, тоже дремал.

Какая странная компания собралась в этом отделении вагона, - думалось мне. Об этом человеке, которого все мы называли сумасшедшим, я не знал решительно ничего, а о двух остальных моих спутниках знал все, что только можно было знать. С Родриком мы мальчиками сидели на одной школьной скамье, затем были вместе в Кембриджском университете; вкусы и цели наши в жизни были одни и те же, впрочем, быть может, потому лишь, что пока никто из нас не имел еще определенной цели.

Родрик, подобно мне, был круглый сирота, но обеспеченный молодой человек. Ему в это время было двадцать четыре года, я был годом старше его. Прежде чем избрать какой-нибудь путь в жизни, и он и я хотели ознакомиться с нею и тогда только решить этот важный вопрос, а пока единственной заботой моего друга была его сестра Мэри, оставшаяся всецело на его попечении, к которой он питал поистине трогательную привязанность.

После своей смерти мой отец оставил мне пятьсот тысяч фунтов стерлингов, но к тому времени, когда начинается мой рассказ, я растратил более сорока тысяч и, кроме моей яхты "Сельзис", у меня оставалось теперь всего несколько тысяч фунтов. Но, несмотря на это, я вовсе не думал о своем будущем, полагая, что, когда придет время, то все само собой устроится, а пока жил на своей яхте то в Средиземном море, то курсируя у берегов Англии, то, как сейчас, мчался в Париж с совершенно неизвестным мне человеком, Бог знает, для чего и зачем. Но как знать, когда жизнь захватит нас в свой водоворот, как угадать, что нас толкнет на новый путь деятельной и кипучей жизни? Мог ли я ожидать, что это суждено было сделать моему странному спутнику, которого я называл помешанным, сумасшедшим, над которым все мы подтрунивали?!

Сидя теперь напротив него в вагоне, я с величайшим удовольствием последовал бы примеру остальных моих спутников, спавших крепким сном, так как чувствовал себя утомленным после своего морского путешествия на яхте, доставившей всех нас в Кале, и, наверное, уснул бы, если бы не видел по несомненным признакам, что мой загадочный приятель хочет сообщить мне что-то очень важное. Он беспокойно метался на своем месте, нервно потирал руки, шелестел какими-то бумагами, которые достал из кармана своего пальто и поминутно перелистывал их дрожащими пальцами, причем его маленькие серенькие глазки сверкали, тревожно бегая по сторонам. В ожидании, что он вот-вот заговорит, я делал вид, что однообразный пейзаж по обе стороны пути чрезвычайно интересует меня, и силился превозмочь одолевавшую меня дремоту. Наконец он заговорил, но теперь уже не казался таким помешанным, как раньше.

- Ведь они оба спят? Не так ли? - вдруг спросил он, положив мне руку на плечо и указывая на Родрика и Мэри. - Однако не мешало бы нам совершенно удостовериться, прежде чем я начну говорить, если только вы позволите мне высказаться и согласитесь выслушать меня. Я хочу просить вас об одной милости!

Видя его столь серьезным и озабоченным, я был до того поражен этим необычным явлением, что больше смотрел на него, чем на Родрика и Мэри. А он продолжал смотреть мне в глаза тревожным, молящим взглядом, какого я никогда не видел у него. Я поспешил уверить, что он смело может говорить, что Родрик спит и что если бы даже он проснулся, то я готов поручиться за него, что он никогда не выдаст его.

- Я хотел поговорить с вами уже несколько дней назад, - сказал мой собеседник, продолжая вертеть в руках свои бумаги, - но мы были все это время так заняты, что я никак не мог выбрать удобный момент. Вам, конечно, должно казаться странным, что, находясь в вашем обществе столько времени, я до сих пор не рассказал вам ничего о себе. И вы были настолько деликатны, что никогда не расспрашивали меня ни о чем. Может, я обманщик, но вы никогда не пытались разузнать об этом; может, я мошенник, преследуемый властями, но вы не старались содействовать моей поимке; и поверьте, я умею ценить подобное отношение. Вы не знаете даже, есть ли у меня деньги и, несмотря на все это, сделали меня, если смею так выразиться, своим другом!

Последние слова он произнес таким тоном, что я невольно протянул ему руку и крепко пожал его холодную ладонь.

- Я очень признателен вам за ваше доверие ко мне, - продолжал он, - тем более что мало было у меня друзей, да, по совести говоря, никогда я и не искал их. Вы же одарили меня своей дружбой по своей воле, и я тем более ценю ее. Теперь я выскажу вам свою просьбу: если я умру раньше, чем через трое суток, не откажитесь вскрыть вот эти бумаги, которые я приготовил для вас, и обещайте, что исполните все, что в них заключается, с возможной точностью. Это не пустая просьба, могу вас заверить. Моя просьба поставит вас в то положение, в каком нахожусь я сам в настоящее время, но с несравненно большими шансами на успех, чем у меня. Что же касается опасностей, сопряженных с этим делом, то они достаточно серьезны, но вы способны преодолеть эти опасности, как надеюсь преодолеть их и я, если только останусь жив!

Слова Мартина Холля, как звали моего таинственного приятеля, навеяли на меня тоскливое, щемящее душу чувство. Я считал этого человека безрассудным, сумасшедшим, сумасбродом с постоянно меняющимися намерениями, легкомысленным и не постоянным, и вдруг он говорит мне о какой-то тайне, о своей близкой, быть может, смерти. Его слова произвели на меня глубокое впечатление, но я старался скрыть это от него, и потому отвечал в легком, шутливом тоне:

- Прежде всего, скажите мне, вполне ли вы уверены в том, что говорите серьезно?

В ответ на это он предложил мне взять его руку. Она была холодна, как лед.

- Послушайте, Холль, если вы не дурачитесь, - сказал я, - и действительно хотите, чтобы я сделал для вас то, что вы сами же называете "милостью", то вы должны быть более откровенны со мной и высказаться яснее: во-первых, скажите мне, откуда у вас взялась эта дикая мысль, что вы можете умереть в течение этих трех дней, во-вторых, какого рода обязательства желаете вы возложить на меня, так как сами понимаете, что я не могу обещать вам исполнить то, о чем не имею ни малейшего представления. Итак, давайте начнем сначала: почему вы, например, отправляясь в Париж, насколько мне известно, как простой путешественник, без всякой определенной цели, вдруг высказываете опасения, что вас подстерегает там какая-то таинственная напасть, быть может, даже смерть. Ведь вы не знаете в этом городе ни одной души?

Холль тихо засмеялся в ответ и стал смотреть в окно вагона, но минуту спустя обернулся ко мне и глаза его светились странным огнем.

- Вы говорите, - начал он, - что я еду в Париж без всякой определенной цели? Я, который ждал целые годы дела, которое, как надеюсь, мне удастся исполнить в эту ночь, тотчас же по приезде в Париж?! Вы хотите знать, зачем я еду в Париж? Я еду туда, чтобы встретиться с человеком, которого, не пройдет и года, как станут преследовать все правительства Европы, который, если я сегодня не схвачу его за горло в самый момент разгара его грязных дел, усеет могилами землю, как эти сосны усеивают ее по осени своими иглами. Он и не помешанный, и не здоровый, и знай он о моих намерениях, он скомкал бы меня и раздавил, как я комкаю и давлю эту бумажку. Это человек, который имеет все, что только можно желать в жизни, и которому всего этого мало. Он может повелевать в десяти городах, у него везде есть деньги и люди; полиция против него так же бессильна, как против морского прибоя; человек, убийственные замыслы которого превосходят все, что могло когда-либо измыслить самое преступное воображение, что когда-либо заносилось в хроники преступлений, - и вот бороться с этим человеком я и еду в Париж.

- И вы рассчитываете утопить его? Какое же отношение имеете вы к этому человеку? - с удивлением спросил я.

- В данный момент, пожалуй, никакого, но через месяц я буду иметь к нему денежное отношение; не позже, как к началу декабря, за выдачу его будет предложено пятьсот тысяч фунтов. Это так же верно, как то, что мы говорим с вами.

- И вы рассчитываете встретиться с ним в Париже? - продолжал я.

- Да, сегодня же вечером я увижу его, а через три дня я или все выиграю, или все потеряю - или буду торжествовать, или погибну. Тайна его станет моей, если же я потерплю неудачу, то вы будете продолжать начатое мною дело и следовать за той нитью, которую я нашел и с громадным трудом в течение целых трех лет распутывал.

- Но позвольте узнать, что это за человек?

- Это вы увидите сами, если только рискнете пойти вместе со мной. Я встречусь с ним сегодня в восемь часов вечера.

- Если рискну? - воскликнул я. - Вряд ли тут может быть много риска.

- Вы рискуете очень многим: дело это далеко не безопасное. Об этом я считаю своим долгом предупредить вас... Смотрите, барышня просыпается.

Действительно, Мэри раскрыла глаза и сказала с непритворным удивлением:

- Я, кажется, спала?

Родрик стал встряхиваться и протирать глаза и спросил, проехали ли мы Шантильи, а мой сумасшедший стал суетиться, подзывая носильщиков, как только мы въехали в полумрак вокзала и вдоль бесконечной платформы замигали фонари. Я не верил своим глазам, глядя на него, не верил, что этот человек всего несколько минут назад говорил со мной о таких странных вещах, и еще менее мог сродниться с мыслью, что ему оставалось, быть может, недолго жить.

Но таковы, видно, пути судеб, скрытые от наших взоров.

II. Капитан Блэк.

Ярко освещенные улицы Парижа приводили Мэри в восторг; у нее поминутно вырывались громкие возгласы удивления и восхищения, пока мы ехали по булвару Капуцинов и, наконец, остановились у отеля Scribe. Даже Родрик, очень любивший Париж, не спал, с удовольствием глядя на сестру.

- Самое лучшее, что мы можем сегодня сделать, - сказал он, - это вкусно пообедать в одном из лучших ресторанов. А в деле гастрономии я знаток, и вы, надеюсь, предоставите мне заказать обед на четверых.

- Будьте добры заказать только для двоих, милейший, - проговорил Холль, - мистер Марк Стронг был столь любезен, что соблаговолил согласиться отобедать сегодня со мной, причем, по свойственному ему великодушию, взялся оплатить этот обед, о чем имею честь доложить вам. Правду я говорю, мистер Марк? - обратился он ко мне.

Я подтвердил его слова.

- Я действительно обещал быть сегодня вечером с мистером Холлем у одного из его друзей, и потому вам сегодня придется пообедать вдвоем с Мэри, а затем тебе ничто не помешает лечь спать или же пойти с Мэри купить ей кое-какие мелочи.

- О, да-да! - радостно воскликнула девушка. - Это будет прелестно, милый Родрик!

- Я ничего не имею против, чтобы пойти и накупить тысячу безделушек, - пробурчал Родрик, - но желал бы, Марк, чтобы ты не расставался с нами в первый же день нашего приезда в Париж.

- Господа, не может ли кто из вас сказать мне точное время, английское или французское - безразлично? Мои часы до того взволнованы тем положением, в каком они находятся, что опаздывают на четырнадцать часов! - прервал нас Холль.

Я сказал ему, что теперь десять минут восьмого.

- Десять минут восьмого! - воскликнул он. - А полдюжины русских князей, не говоря уже об английском рыцаре, ожидают нас к восьми часам! Я не успею даже переменить свой туалет! Не может ли кто-нибудь одолжить расческу?

Так он болтал в то время как мы поднимались по лестнице гостиницы, и вплоть до того самого момента, когда мы с ним очутились одни в моей комнате, куда он последовал за мной.

- Живо! - вскричал он, доставая какие-то предметы из своей шляпной картонки. - Очки, парик, да десяток редкостных вещиц для продажи, вот и все! - бормотал он. - Ну, похож я теперь на торговца-старьевщика, мистер Марк?

Никогда в жизни я не видел ничего подобного, такого полного, поразительного перевоплощения при помощи столь несложных приспособлений. Никто не мог бы признать в этом подслеповатом, сгорбленном и сутуловатом еврее, трясущемся от корыстолюбия и жалкой трусости, моего сумасбродного приятеля Мартина Холля. Вся манера держаться, походка, малейшие жесты - все это было верхом сценического искусства, но он не дал мне времени распространяться на эту тему, ни даже спросить его, к чему было нужно подобное превращение.

- Тут минут пять ходьбы, а теперь скоро восемь, пора! Идемте! - сказал он и вышел из комнаты.

Мы спустились с лестницы, вышли на улицу, потом, пройдя по булвару Гаусман, свернули на улицу Жубер и вдруг совершенно неожиданно очутились в небольшом переулке, выходившем в какой-то узкий проулок.

- Мы у цели, - скороговоркой пробормотал Холль, - здесь, на третьем этаже. Помните, что вы мой человек, который носит за мной вот эту шкатулку, и первое условие: не раскрывайте рта, будьте немы, как рыба, что бы вы ни увидели, что бы ни услышали, не то вы рискуете получить нож в бок, как и я. Вы немой, единственный звук ваш - это "мм-мм", и ничего больше. Помните!

- Хорошо, но если мы идем в такую трущобу, где нас могут ежеминутно пырнуть ножом, то не лучше ли было бы захватить с собой оружие? - спросил я.

- Оружие! - презрительно повторил за мной Холль и большими шагами взбежал на третий этаж.

Я последовал за ним, и вскоре мы стояли у тяжелой дубовой двери. Мой спутник постучал и еще глубже надвинул на глаза свою шляпу. Ответа изнутри не последовало, только чей-то мощный, раскатистый, точно грохот канонады, голос распевал какую-то бравурную разбойничью песню, расхаживая из комнаты в комнату. Когда этот громовой голос смолк на минуту, Холль снова постучал в дверь и затем, не шевелясь, стал ждать, чтобы ему отворили.

Наконец мы услышали, как тот же грубый голос громко крикнул:

- Эй, Сплинтерс! Прибери-ка хлам! Послышалась возня, суетливое шлепанье туфель и наконец, когда весь хлам был прибран, кто-то подошел к двери.

- О! Да это штопаный жид с его редкостными безделушками. Что так рано, приятель? - воскликнул все тот же громовой голос, и в дверях появились голова и грубая жилистая рука, окутанная грязной красной фланелью. Всклокоченная голова с целым лесом грязно-желтых волос и неумытым лицом была далеко не привлекательна. В красных водянисто-серых, как у кролика, глазах было лукаво-насмешливое выражение, а громадный шрам поперек щеки как-то особенно шел к его отталкивающей наружности и медно-красному цвету лица. Самый смех его в то время как он шутливо приветствовал моего спутника, невольно заставлял содрогаться того, кто его слышал. Что касается меня, то, забыв наставления Холля, при виде этого урода я отшатнулся и попятился назад. Он заметил это, и глаза его гневно сверкнули; широко осклабя свои громадные зубы, выступавшие с левой стороны поверх губы, он обратился ко мне с насмешливым недобрым взглядом.

- А ты кто такой, приятель, что не подходишь здороваться с Ревущим Джоном? Будь ты мой сын, парень, я бы тебя вымуштровал доброй дубиной. Чего вы не обучите его еврейским манерам, Жосфос? Ну да что тут долго рассуждать, если есть подходящий товарец, входите да идите все прямо, вон туда!

Заперев дверь, он пошел вперед и, пройдя небольшую переднюю, вошел в странного вида комнату и уже с порога заявил: "Это жид Жосфос со своим товарищем пожаловал к нам на судно". Идя за ним следом, я очутился в помещении, где в первую минуту сквозь густую атмосферу табачного дыма не мог ничего различить, затем разглядел шесть или восемь человеческих фигур, не сидевших, как это обычно бывает, за столом во время трапезы, а возлежавших на кучах грязных подушек и одеял перед низкими длинными столами, тянувшимися вдоль всех четырех стен комнаты, которые, как я потом увидел, состояли из досок, положенных на кирпичи. Перед каждым из этих людей стояла большая жестяная чашка с горячей, дымящейся похлебкой, краюха хлеба, по жестяной кружке и большому комку жевательного табака. Никакой другой мебели в этой комнате не было; очевидно, эти люди тут же и спали, где ели, на тех же подушках и одеялах, на которых они теперь валялись. Подле каждого лежало по небольшому красному узелку, составлявшему, очевидно, частную собственность каждого. Все эти люди были одеты в одинаковые грубые красные шерстяные рубахи, матросские штаны и широкие синие куртки; на каждом был широкий ремень, на котором болтался большой складной нож; на руках у всех были браслеты и какие-то странного вида кольца на пальцах. Передо мной были люди всех возрастов, от двадцати пяти до шестидесяти, с явными следами продолжительной службы на море: грубые, загорелые лица, у многих изукрашенные одним или несколькими шрамами, свирепые лица каких-то размалеванных дьяволов, зубастых и беззубых, четырех- и трехпалых, в облике которых отражались необузданные страсти, сами шутки которых казались страшными угрозами, а смех вызывал жуткое чувство страха, так что комната эта произвела на меня впечатление клетки с дикими зверями, кровожадными и коварными, страшными и отвратительными одновременно.

Но Мартин Холль, по-видимому, не испытывал подобного чувства по отношению к этим людям, напротив, чувствовал себя здесь, как дома. Была минута, когда у меня мелькнула мысль, что он завел меня сюда с дурным намерением. Но скоро я отбросил ее. Между тем мой спутник, не останавливаясь у входа в комнату, прошел прямо в конец, где сидел человек, сразу привлекший мое внимание как своим внешним видом, так и тем благоговейным почтением и трепетом, с каким к нему относились остальные. Он сидел за общим столом на почетном месте, но не на груде грязных подушек, как другие, а на дорогих звериных шкурах - медвежьих, тигровых, белых песцов, и один из всех был в гражданском платье и белой крахмальной сорочке. Насколько я рассмотрел, это был господин небольшого роста, с черной бородой и нежной кожей лица, с большим, довольно красивым носом и высоким умным лбом; у него были маленькие белые руки, унизанные кольцами с бриллиантами самой чистой воды и громадной ценности; чудный нешлифованный рубин висел в качестве брелока на золотой цепочке от часов. Густые черные кудри, ниспадавшие ему на плечи, казалось, давно не видали гребня, что являлось характерной чертой всех собравшихся здесь людей. Этому человеку вся эта необузданная толпа повиновалась по первому слову; к нему все без исключения относились с каким-то благоговейным обожанием.

При таких условиях я впервые увидел этого человека, возмутительные дела которого в скором времени должны были стать мне известны, дела, которые взволновали и возмутили весь мир, а меня вовлекли в такие приключения и опасности, при одном воспоминании о которых я невольно содрогаюсь.

Первым заговорил Холль, и я, хорошо знавший его, заметил, что он меняет голос и говорит сильно в нос, гнусавым голосом, присущим многим евреям.

- Я явился к вам, мистер Блэк, как вы того желали, с кое-какими маленькими, но весьма ценными вещицами, чудными вещицами, за которые заплатил очень большие деньги.

- Хо-хо! - воскликнул капитан Блэк. - Слышите, вот жид, заплативший большие деньги за несколько маленьких вещиц! Посмотрите-ка на него, ребята! У жида много денег! Выверните-ка его карманы наизнанку! Ха-ха! Дайте-ка, ребята, жиду и его жиденку чего-нибудь выпить!

Веселье капитана было с шумом подхвачено всей его компанией; кто-то ткнул мне под нос свою грязную жестяную кружку и, к великому моему удивлению, в ней оказалось не пиво, а шампанское, и, судя по его букету, очевидно, высшей марки.

Что же это были за люди, эти грубые, грязные, полупьяные матросы, которые носили на руках ценные бриллианты и пили из жестяных кружек дорогое шампанское?

Между тем по первому знаку капитана шумная грубая возня и шутки этих людей разом прекратились, и Холль стал выкладывать перед ним на белый песцовый мех свои драгоценности.

- Вот, мистер Блэк, портрет императора Наполеона, - загнусавил Холль, - находившийся некоторое время в руках императрицы Жозефины, чудная, редкая работа... Вот цепь, принадлежавшая Дон Карлосу, - в ней восемнадцать каратов!.. Потрудитесь взглянуть на отделку: ведь это ручная работа! Я заплатил за эту вещь целую уйму денег!

- К черту вас с этой уймой денег! - воскликнул Блэк, гневным жестом отшвырнув от себя эти ценные вещицы. - Говорите свою цену за весь этот хлам и дело с концом! - заявил он. - Сколько, например, за это? - спросил Блэк, держа перед глазами миниатюрный портрет Наполеона, причем взгляд его выдавал восхищение знатока.

- Это работа Вильяма Росса, - продолжал Холль, - и я готов уступить ее за двести фунтов стерлингов, ни гроша меньше или я разорен вконец!

- Слышите, жид разорен! - захохотал Блэк. - Эй, Четырехглазый, дай-ка ты ему тумака! (Последние слова были обращены к рослому парню, который, развалясь тут же у стола, крепко спал.) Видите, этот маленький жид не может уступить свой хлам меньше, чем за двести фунтов. Ну конечно! Слышишь, Сплинтерс, уплати ему триста золотых за его воровское, грешное добро!

Сплинтерс, черноволосый мальчуган лет двенадцати, встал со своего места и снял с крюка на стене большой холщовый мешок, из которого отсчитал триста золотых различной монетой - европейской и американской, а Холль, сидевший теперь на корточках на полу, подобрал эти червонцы и, взвешивая их на руке, обратился к капитану с вопросом, тогда как мальчуган, с лицом мученика и страдальца, свидетельствующем о дурном с ним обращении, продолжал неподвижно стоять, ожидая дальнейших приказаний капитана.

- Господин капитан, - сказал таинственным тоном Холль, - меня завтра будет ждать в Плимуте очень ценная редкость, меч Джона Хоукинса, и если только я буду жив, эта замечательная древность не пройдет мимо ваших рук. Я слышал от вас, что вы уходите завтра поутру, и потому думаю - не прихватите ли вы меня с собой? Я там же, в Плимуте, мог бы предложить вам великолепнейшие вещи и уступил бы даже с убытком!

Лицо капитана вспыхнуло гневом, глаза сверкнули огнем бешенства и дикой злобы; он сжал кулак и сделал такой жест, как будто собирался уложить на месте тщедушного маленького еврея, но сдержался. Что касается меня, я бы не решился выдержать еще раз такой взгляд, каким смерил Холля этот ужасный человек.

- Так вы желаете, чтобы я принял вас на мое судно? - сказал капитан тоном едкого сарказма. - Торговец редкостями желает получить даровой проезд! Ну что ты на это скажешь, Четырехглазый? Взять нам этого человека на судно?

Четырехглазый, к которому обращался капитан, был загорелый, коренастый мужчина гигантских размеров - ирландец со светлыми вьющимися волосами и большими, широко раскрытыми серо-синими глазами, довольно добродушными, смотревшими смело и серьезно. Человек этот казался более честным и порядочным, чем остальные его товарищи, и несколько отличался от них даже по внешнему виду: поверх красной шерстяной рубахи на нем был горохового цвета пиджак, а на ногах пара вышитых туфель. Это был человек рассудительный, говоривший мало, но обдуманно.

Выслушав вопрос капитана, он, прежде чем ответить, пристально посмотрел сперва на него, потом на Холля, затем сделал большой глоток из стоявшей перед ним жестяной кружки, посмаковал и сказал:

- Я бы взял его! - с этими словами он откинулся на свои подушки, как будто его слово было последним, и кивнул капитану; тот тоже кивнул ему в ответ, и на этом дело было закончено.

- Мы уходим сегодня в полночь, пользуясь приливом, - сказал Блэк, - и вы можете явиться на судно, когда захотите... Эй, мальчуган, убери все это в сундук! - добавил он, подбирая миниатюру и остальные вещи.

Мальчуган протянул свои дрожащие, неуклюжие руки, чтобы принять от капитана эти предметы, но, по неловкости, уронил миниатюру; та упала на пол и треснула. Блэк обернулся с пеной у рта. Дрожащий, обезумевший от страха мальчик упал на колени, прося пощады, но Блэк со всей силы ткнул его ногой в грудь так, что тот откинулся, и крик боли замер, так как у него перехватило дыхание. - Ребята, влепите ему дюжину горячих своими ремнями! - крикнул хозяин.

Не успел он договорить, как громадного роста детина схватил мальчика и зажал голову его между ног, а другой, быстро сдернув с себя ремень, тяжелой пряжкой принялся наносить несчастному жестокие удары; пряжка вырывала клочки мяса и кровь струями лилась на пол. Это вызвало необычайную веселость у присутствующих, я же делал над собой нечеловеческие усилия, чтобы не броситься на этих извергов. Холль, догадавшийся о моих чувствах, как бы случайно положил свою руку на мою и с такой силой сжал мои пальцы, что они затрещали.

Когда мальчик лишился чувств, его пнули несколько раз сапогами в бок и спину, затем Ревущий Джек, подобрав с пола, вышвырнул его в смежную комнату, после чего это маленькое происшествие тотчас же было забыто, и капитан совершенно повеселел.

- Эй! Джон, пусть нам дадут поесть, - крикнул он, - а ты, Дик, читай молитву, ты последние восемь часов все время спал.

Дик, рыжеволосый шотландец, тощий и угрюмый, протирая глаза, пробормотал:

- Без пищи и питья не веселится ни одна плоть! Неразумный вы человек, как я вижу, мистер Блэк: надо же всякой плоти давать отдых, а без того я ни часа больше не хочу оставаться коком на вашем судне!

- Слышите, ребята, Дик не желает больше служить нашей почтенной компании! Да ну же, Дик, дай нашим гостям послушать твое красноречие, - сказал капитан.

Наконец принесли кушанье. Это были самые дорогие и самые изысканные блюда, изготовленные опытным французским поваром, и ко всему этому целая батарея шампанского самых лучших сортов. Но я хотел только одного - уйти как можно скорее отсюда, меня мутило от одного вида этих людей.

Холль поднялся было, чтобы уйти, поняв мой молящий взгляд, но Блэк насильно усадил его на прежнее место. Разгоряченные вином ребята насильно стали вливать Холлю в горло стакан за стаканом. Ревущий Джон собирался оказать ту же честь и мне, но я выбил у него кружку из рук. В тот же момент надо мной мелькнул нож. Раздались крики, поднялся страшный шум и гам, стали опрокидывать столы и свечи - все точно обезумели. "К двери! К двери!" - расслышал я голос Холля. Не помню, что было дальше, только я вдруг почувствовал острую боль в плече и в тот момент, когда уже не рассчитывал уйти живым, увидел себя каким-то чудом на улице Жубер.

- Я боялся, что это плохо кончится, - проговорил Холль. - Эти люди и в трезвом-то состоянии весьма буйны, а во хмелю - ужасны!

- И вы решаетесь плыть с ними? - спросил я.

- Да, делать нечего. Зато, раз я попаду к нему на судно, у меня в руках будет ключ, который поможет мне свить веревку для его виселицы!

Первые лучи рассвета начинали рассеивать туман, точно вуалью окутавший весь город. Весь Париж спал; улицы были пусты, когда мы вернулись в свой отель.

Я был до того утомлен и обессилен, до того одурманен всем виденным, что желал только одного - поскорее очутиться в постели и забыться сном. Но Холль вошел вслед за мной в мою комнату с явным намерением сообщить мне что-то.

- Вы знаете, мистер Марк, что через несколько часов я покину Париж, - начал он. - Но прежде, чем мы расстанемся, быть может, на довольно продолжительное время, я хочу попросить вас оказать мне еще одну услугу. Ваша яхта, если я не ошибаюсь, теперь осталась в Кале. Так не будете ли вы так добры сесть на нее сегодня утром и отправиться на ней в Плимут? Там вы будете наводить справки об американской яхте "La France". Блэк только нанял ее на время, судно это не принадлежит ему. Вести об этой яхте будут равнозначны вестям обо мне, и я буду рад, сознавая, что есть на свете человек, который стоит у меня за спиной, когда я страшно рискую. Если же там ничего не узнаете обо мне, то выждите еще один месяц, а если будете иметь неопровержимые доказательства моей смерти, то вскройте немедленно тот пакет с бумагами, что я вручил вам, и прочтите, что в них, хотя я не думаю, что дело дойдет до этого.

С этими словами он сердечно пожал мне руку и вышел из комнаты. А я и не подозревал в то время, что мне уже через три дня придется вскрыть бумаги бедняги Холля, моего сумасшедшего, как я и все называли его.

III. Три записки.

Часы пробили десять, когда я наконец проснулся после тяжелого, томительного сна. Все у меня в голове смешалось, я не мог отличить сна от реальности до тех пор, пока мне не попалась на глаза аккуратно сложенная записка, лежавшая на столике подле кровати.

Я взял ее и тогда только мне стало ясно, что все случившееся прошлой ночью было не сном, а ужасной действительностью. Записка была от Мартина Холля, который писал в ней:

"Отель Скриб, 7 часов утра. Через 10 минут я уезжаю отсюда и пишу вам мое последнее "прости". Мы покинем порт ровно в полночь. Не забудьте отправиться в Плимут, если питаете ко мне хоть какое-нибудь расположение. На вас вся моя надежда".

Мартин Холль.

Итак, он покинул Париж, несомненно, он шел навстречу явной опасности, вполне сознавая это. Смелость этого человека пугала меня и вместе с тем восхищала. Я решил отправиться вслед за ним не только в Плимут, но и дальше, если того потребуют обстоятельства, и не отставать от него, помогая, чем только смогу.

Одевшись на скорую руку, я спустился в нашу общую гостиную, где застал сонного, по обыкновению, Родрика и Мэри, возмущавшуюся французским утренним чаем, поданным ей вместо плотного английского завтрака.

- Ах, какой ужас! Видели вы когда-нибудь более жидкий чай?.. А, мистер Марк, вот и вы! Ну, как вы повеселились вчера?

- Превосходно, благодарю вас, Мэри, я могу сказать, что провел прекрасно вечер, среди людей, которые пришлись мне как нельзя более по душе!

- Не хотите ли чаю? - предложила Мэри.

- Благодарю, выпью чашку с большим удовольствием.

- Ну, расскажи нам, что ты делал вчера, - сказал Родрик, зевая.

- Хорошо, только пусть Мэри скажет мне, что ты ей купил в парижских магазинчиках.

- О! - жалобно воскликнула Мэри. - Он решительно ничего не купил, а только обещал, что мы сегодня все вместе отправимся в Пале-Рояль!

- Хм, ведь это добрых сто сажень отсюда, - засмеялся я, - в состоянии ли ты, Родрик, предпринять подобную экскурсию даже и после того, как хорошенько выспишься?

Он с упреком взглянул на меня:

- Не заморить же мне себя, бегая здесь по магазинам, - сказал он, - ты ужасно предприимчив и энергичен, Марк! По-моему, вся мудрость жизни заключается в том, чтобы человек, сидя спокойно в удобном кресле, спокойно обсуждал великие задачи человечества. При таких условиях, когда ничего человека не волнует и он ничего к сердцу не принимает, живется удивительно хорошо, могу тебя уверить!

- Все это прекрасно и я охотно тебе верю, но вот беда, мне не удастся отправиться с вами сегодня в Пале-Рояль: я только что получил письмо, которое вынуждает меня вернуться на яхту. Через неделю я думаю вернуться сюда и тогда захвачу вас; во всяком случае, я напишу вам о своих намерениях, как только они выяснятся.

И Родрик, и Мэри как-то странно посмотрели на меня. Первый не сказал ни слова, но я прочел в глазах его упрек: "Ты что-то скрываешь от меня". Вероятно, он спросил бы меня о чем-нибудь, но в этот момент вошел слуга с докладом, что какой-то человек спрашивает меня. Я приказал проводить его к нам в общую комнату и, к немалому своему удивлению, в следующий момент увидел перед собой Четырехглазого, как его называл капитан Блэк. Он вошел сперва довольно свободно, но при виде Мэри сильно смутился. Неуклюже ступил он несколько шагов и, остановившись, стал озираться, напоминая своим видом громадную собаку, попавшую в комнату, куда ее обычно не пускают.

- Я, видите ли, был прислужником в церкви в Типперари! - буркнул он, как будто это должно было выяснить его положение и отношение ко мне.

- Прошу садиться, - сказал я, видя, что он теребит свою шапку, не спуская недоумевающего взгляда с Мэри. - А затем позвольте мне узнать, какое отношение имеет то, что вы служили при церкви в Ирландии, с вашим сегодняшним посещением?

- В этом-то все и дело, ваша милость, я чувствую себя не в своей тарелке, когда подо мной неровный киль и, не в обиду будет сказано этой барышне, - лучше постою... А пришел я сюда вот с этой запиской для вашей милости, которую мне приказано было передать вам прямо в руки.

Это было красиво написанное письмо на прекрасной бумаге, гласившее: "Капитан Блэк свидетельствует свое почтение г. Марку Стронгу, которого он имел честь видеть у себя вчера, и крайне сожалеет о том приеме, какой был оказан ему. Капитан Блэк тешит себя надеждой, что г. Марк Стронг не откажет ему в удовольствии видеть его у себя на яхте "La France" в гавани Диепп в 11 часов вечера и тем предоставить ему возможность загладить свой вчерашний прием более радушным и достойным такого гостя".

Итак, оказалось, к моему изумлению, что страшный капитан не только знал, что я не помощник Холля, а даже и мое имя, и кто я такой.

Насколько это могло быть опасно для меня, я не знал, да и не думал об этом, но у меня сразу родилась мысль, что инкогнито Холля было раскрыто и что мой бедный приятель находится теперь в еще худшем положении, чем он предполагал.

Я решил действовать крайне осмотрительно и насколько возможно поддержать своего бедного приятеля.

- Вам приказано было ожидать ответа? - обратился я к Четырехглазому.

- Я должен поступить по своему усмотрению. Мне приказано так: "Если господин пожелает написать, пусть напишет, а если пожелает приехать ко мне на судно, то пусть едет, и тогда мы выпьем с ним на славу, как и подобает. Если господин желает заглянуть в мою каюту, то пусть приедет к семи часам, а с закатом мы снимемся с якоря". Итак, как вашей милости будет угодно... А мое дело - передать это моему хозяину.

Для меня было ясно, что мне будет угрожать страшная опасность на яхте, но это было ничто в сравнении с тем, что ожидало бедного Мартина Холля, который уже покинул Париж и был теперь, быть может, уже во власти капитана Блэка и его ужасного экипажа.

- Я сейчас отвечу на это письмо, а вы пока не откажитесь выпить стаканчик виски, - и я пододвинул к нему графинчик.

- Старому моряку это занятие подходит, ваша милость! - и мой посетитель налил себе полный стакан. - Выпью за молодую барышню! - сказал он угрюмо и долго глядел в стакан, затем разом отхлебнул половину.

- А какая теперь погода на море? - спросил я неожиданно, глядя на него в упор через стол.

Он обвел стаканом круг и затем снова взгляд его остановился на Мэри.

Когда же он раскрыл рот для ответа, голос его звучал как-то странно мягко:

- Хороша ли погода, спрашиваете вы? Это, клянусь всеми святыми, зависит от многого...

- От чего же именно?

- Прежде всего от компании и от вашей жизни!

- От жизни? - переспросил я удивленно.

- Ну да, если вам не хочется расставаться с жизнью и если вы сколько-нибудь дорожите ею! - также невозмутимо пояснил ирландец.

Смысл его слов был совершенно ясен.

- Скажите же вашему господину, что я благодарю за честь, но сегодня приехать не могу, побываю у него в другой раз, а теперь у меня есть дела в Париже.

Посланец капитана Блэка продолжал смотреть на меня серьезно и строго, затем сказал отечески-наставительным тоном: "Если с вашего позволения, ваша милость, я могу дать вам совет, то будь я на вашем месте теперь в Париже, я бы тут и остался!" - И, поставив стакан на стол, он большими шагами направился к двери, у порога немного потеребил свою шапку, затем тут же нахлобучил ее на голову и, пробормотав: "Я был причетником в церкви Типперари", с общим кивком по нашему адресу поспешно вышел из комнаты.

Когда он удалился, все устремили на меня вопросительные взоры.

- Это один из приятелей Холля, шкипер с яхты "La France", на которой Холль уйдет сегодня в море, - пояснил я.

Родрик молча барабанил пальцами по столу, а Мэри, показалось мне, была как-то странно бледна.

- Ты все еще думаешь выйти в море сегодня ночью? - спросил Родрик, не глядя на меня.

- Да, я обещал безотлагательно отправиться в Плимут. Это совершенно необходимо.

- Так и мы отправимся вместе с тобой! Мэри, иди собирай свои вещи, мне надо сказать Марку пару слов, - сказал Родрик.

- Ну, Марк, что же ты мне скажешь?

- Я? Ничего тебе не скажу, смотри, догадывайся, соображай сам, если хочешь, но пока не могу сказать тебе ничего; я связан обещанием, дал слово! - оправдывался я.

- Я так и думал, - проговорил Родрик, - но это мне не нравится. Я не доверяю твоему сумасшедшему, это какой-то помешанный, который вовлечет тебя в беду. Впрочем, думаю, что тебе пока не грозит никакая опасность, иначе ты не допустил бы, чтобы Мэри была с нами.

- Теперь нет никакого риска, - сказал я, - в этом ты можешь быть уверен; мы отправляемся дня на три в пролив, вот и все.

- Когда же ты думаешь выехать из Парижа?

- На поезде, отходящем через два часа. У меня есть еще дело здесь, но я встречу вас на вокзале, если вы не откажетесь захватить с собой мои вещи!

- Прекрасно, значит я могу отдохнуть еще пару часов! Это всегда полезно.

После разговора с гонцом капитана Блэка я уже не сомневался более в том, что Холлю грозит страшная опасность, и хотел сделать все от меня зависящее, чтобы спасти его, заставив вернуться в Париж.

С этой целью я отправился в главное полицейское управление и рассказал эту историю так, как считал возможным, одному из главных чиновников управления. Но там мне сказали, что яхту "La France", принадлежащую эксцентричному американцу, все знают и что на ней никому не может грозить никакая опасность.

Видя, что тут мне ничего не удастся сделать, я немедленно отправился в посольство. Здесь меня выслушал один из членов посольства и, явно смеясь над моими тревогами и опасениями, обещал телеграфировать в Кале и передать Холлю то, что я желал.

После этого я отправился прямо на вокзал, где застал уже Родрика и Мэри со всем багажом. Мы уже сели в вагон и поезд готов был тронуться, когда посыльный, подбежав к окну вагона, сунул мне в руку телеграмму из Кале: "Яхта "La France" уже ушла, и ваш друг отправился на ней".

IV. Странное зрелище на море.

Яхта неподвижно стояла на месте. Беспомощно повисли паруса, ни малейшего дуновения ветерка. Мы уже сутки назад вышли в море, но не сделали еще и двухсот миль. Это запоздание выводило из себя всех: все на "Сельзисе" знали, что я хотел во что бы то ни стало нагнать американскую яхту "La France" и что от этого зависела человеческая жизнь.

Когда пробили склянки, Плаксивый Джэк, наш боцман, прозванный так за то, что в каждом порту от Плимута до Эбердина имел по возлюбленной и каждый раз проливал слезы, уходя в море, стал звать нас к завтраку. Мой капитан, капитан Йорк, прозванный командой Безмолвным Шкипером, так как не любил даром тратить слова, на этот раз был до того зол, что не выдержал и вылил свой гнев в словах:

- Вот что я вам скажу, сэр, - заявил он, обводя подзорной трубой уже десятый раз весь горизонт, - этот ваш проклятый американец забрал весь ветер в карман, и пусть бы его загнало ко всем чертям... Ах, прошу прощения, я не видел, что мисс Мэри здесь.

- Я думаю, капитан, что если бы ваши люди не были в увольнении на берегу и мы могли бы сняться с якоря в полночь, то успели бы за это время побывать в Плимуте и вернуться обратно в Париж, - заметил Родрик.

- А я того мнения, сэр, что ваше мнение не стоит выеденного яйца. Мои люди тут ни при чем! Научите меня, как заставить идти судно, когда нет ни на грош ветра, и тогда говорите! - сердито огрызнулся капитан и ушел завтракать, оставив нас с Дэном, старшим вахтенным матросом.

Дэн был старый и опытный моряк, и мы во всех своих затруднениях постоянно обращались к нему.

- Что вы скажете, Дэн, будет ветер? - спросил я, но матрос только пожал плечами.

- Ах, Дэн, как бы я хотела, чтобы налетел шквал! - молящим голосом произнесла Мэри.

- Э-э, мисс, и мы того желаем, но не можем родить ветра. Откуда его взять, когда его нет? Я бы для вас рад был хоть ураган встретить, да что поделаешь?

Не дождавшись ничего утешительного, мы спустились в каюту, где нас ожидал завтрак, и с ожесточением набросились на него. Здесь, в уютной каюте своей яхты, под влиянием общего невеселого настроения, у меня невольно мелькнула мысль: долго ли еще эта яхта будет моей, и как я примирюсь с этой утратой, если мне придется расстаться с нею, когда последние мои деньги будут израсходованы? Но я тотчас же поспешил отогнать эти мысли, чтобы думать только о том, как бы нагнать "La France".

Однако проходил час за часом, жара и духота в каютах становились нестерпимыми, на палубе нещадно жгло солнце, море было гладко, как зеркало, как стоячий пруд. Наконец, когда пробило шесть склянок, на горизонте, в южной его части, появилось темное облако, и десятки рук с радостью указали на него. Спустя час пошел дождь, затем вдруг налетел шквал. Дальше к югу небо было черно, как чернила, но все мы ликовали, и когда "Сельзис", подхваченная ветром, помчалась вперед, как гончая, спущенная с поводка, все радовались, как дети. В продолжение часа дул сильный ветер, и мы за это время сделали не менее одиннадцати узлов. Да и после этого ветер был свежий, так что даже Безмолвный Шкипер смягчился и как будто повеселел. Под вечер и с наступлением ночи ветер стал еще больше свежеть, так что, когда мы часов около восьми вышли наверх, "Сельзис" неслась на полных парусах, с такой быстротой рассекая вздымавшиеся волны, что непривычному человеку трудно было устоять на палубе.

- Яхта по левому борту! - крикнул Дэн, едва мы только вышли наверх.

- Какая? - послышался взволнованный голос со всех сторон.

- "La France"! - ответил Дэн, и едва он успел произнести это слово, как раздался громовой голос капитана:

- Держи курс на яхту!

Еще несколько минут, и мы стали нагонять американскую яхту. Слово "La France" теперь уже ясно читалось всеми; мы не спускали глаз с этого громадного катера, каким было, в сущности, это судно. Нас удивило только то обстоятельство, что она шла как будто не в Плимут, а направлялась к ближайшему берегу, но вскоре мы убедились, что не это одно могло казаться странным. Так, сделав несколько саженей в направлении берега, "La France" вдруг развернулась против ветра, и все увидели, что паруса часть порваны, частью сорваны, а все судно представляло собой какую-то странную и страшную картину.

Действительно, нигде не было видно ни одного человека. Наши люди удивлялись:

- Да что они там, моря никогда не видели?! Ведь любой парнишка лучше бы управился с судном, чем эти ротозеи там! - ругался Дэн, тщетно надрывая горло и стараясь подсказать экипажу "La France", что им следует делать, несмотря на то, что мы находились еще в доброй четверти мили от нее.

- Ах, висельники! Да какие это матросы, - возмущался он, - видали ли вы когда-либо что-нибудь подобное?

Капитан не проронил ни слова.

- Ведь там, на судне, нет живой души! - вдруг воскликнул Дэн.

Капитан Йорк утвердительно кивнул головой. Подойдя к нему, я спросил:

- Как вы думаете, капитан, что это значит? Действительно ли яхта предоставлена самой себе и весь экипаж ее скрылся, или же они только прячутся от нас?

- Ром! - произнес он в ответ, и ничего больше я от него не добился.

- Он самый, и не мало его было выпито, за это я готов поручиться, - подтвердил Дэн.

- Капитан, прикажите спустить шлюпку, - проговорил я, - я отправляюсь на это судно.

Но он только отрицательно покачал головой, затем, наклонясь к самому моему уху, прошептал:

- Держите свои пистолеты наготове и смотрите, ни слова людям. Я буду идти следом за американкой!

Это был, конечно, разумный совет. Между тем ветер все крепчал, становилось темно; яхта болталась из стороны в сторону, как ореховая скорлупа на воде. Я предложил Мэри спуститься в каюту, но она, угадав, что нам грозит какая-то опасность, наотрез отказалась последовать моему совету. Родрик тоже, вопреки своему обыкновению, не спал, а пристально смотрел на американскую яхту.

- Родрик, - окликнул я его, - ты знаешь, что Холль отплыл на этой яхте, и я страшно встревожен. Я дал ему слово помогать, чем смогу, но тебе нет надобности делать что-либо подобное.

- Нет надобности? Баа... да что ж ты думаешь, что ты отправишься, а я... Погоди, я притащу свой плащ, а Мэри постережет нас. Ты ведь ничего не боишься, Крыса?

Он звал сестру Крысой, так как это было единственное, чего она боялась. Мэри погрозила ему пальчиком. Он кивнул ей в ответ и пошел вниз, я последовал за ним. Захватив свой револьвер и непромокаемый плащ, я вернулся наверх и вдруг почувствовал, что "Сельзис" тронулась вперед, хотя ни малейшего света не было видно на том месте, где должна была находиться "La France".

- Она пропала, это дело решенное, - сказал Дэн. - Нетрудная штука умереть, когда уже потонул в вине!

Билли Эйтбельс, младший шкипер, был того же мнения и по этому случаю принялся рассказывать какую-то аналогичную историю из своих воспоминаний, как вдруг рулевой крикнул: "Голубой огонь!"

Действительно, точно яркое голубое пламя на мгновение вспыхнуло на яхте, осветив море на громадное расстояние, и затем разом погасло. Прошло минут десять и пламя снова вспыхнуло на яхте. Мы увидели, что она несется прямо на нас.

- Право руля! - крикнул капитан громовым голосом. Еще момент - маневр был исполнен, и покинутая яхта пронеслась мимо нас на расстоянии ста сажень. Палуба ее была, как на ладони, но не была пуста, так как два-три человека из нашей команды вдруг громко вскрикнули, и я увидел страшно искаженное бледное лицо человека, уцепившегося за ванты грот-мачты. Это был единственный страж этого гонимого ветром судна.

Это страшное зрелище вселило непреодолимый ужас в сердца наших людей.

- Помоги нам Бог! - прошептал Дэн.

- Как ты думаешь, жив он еще? - спросил Плаксивый Джэк.

- Не знаю, но я готов поручиться, что этот человек видел что-то такое, чего не должны были никогда видеть глаза христианина! Дай нам Бог всем добраться до берега!

Я не думал ни о чем. Это лицо стояло у меня перед глазами, наполняя мою душу невыразимой мукой. Еще два дня тому назад я видел этого человека полным надежд, безумно смело шедшим навстречу страшной смерти! О, это искаженное страшной агонией лицо! Оно как будто упрекало меня, что я не хочу даже протянуть ему руку помощи в этот ужасный момент.

- Капитан, - крикнул я, будучи не в силах сдержать своих чувств, - теперь надо спустить шлюпку! Я еду на это судно, даже если мне суждено утонуть, не достигнув ее. Ребята, - обратился я к матросам, - вы видели этого человека на палубе "La France"? Это мой друг, и я должен спасти его! Кто из вас решится отправиться со мной?

В первый момент все они невольно отпрянули назад, затем Дэн откликнулся первым:

- Я поеду с вами!

За ним вызвались один за другим еще человек десять.

- Так едем, только захватите с собой ножи!

Спустили шлюпку. Спустя две минуты мы уже отошли от судна, и шлюпку закачало на все еще сильных волнах, хотя ветер уже немного спал.

Мы шли наугад в том направлении, где предполагали встретить американскую яхту, хотя на ней не было огней, а ночь была совершенно темная.

Новая вспышка синего пламени, вновь осветившая ее на мгновение, дала нам возможность увидеть ее на расстоянии четверти мили впереди.

- Мы захватим ее на ходу, - проговорил Дэн, - и минут через десять будем уже на палубе.

- Ну и что тогда? - спросили остальные.

- Эх, да ведь это друг нашего господина, и он находится в опасности, да еще в какой!.. Помоги нам Бог и ему тоже! Не робей, ребята, надо спешить! - добавил он.

Все дружно приналегли на весла. Вдруг я заметил, что тучи рассеялись и в одном месте сквозь черную завесу ночи выглянул край ясного месяца. Спустя немного времени и весь месяц вынырнул из-за тучи и разом осветил море ярким светом, развернув перед нами удивительную панораму.

На серебристой поверхности моря еще ходили высокие волны; вдали, вблизи порта, виднелись огни какого-то большого парохода, а позади нас, в туманной дали, два-три парусных судна. Но все это не привлекало нашего внимания - мы видели только яхту "La France", которая теперь шла нам почти навстречу, и вскоре мы поравнялись с ней.

- Готовь багор и смотри в оба! - крикнул Дэн.

Мы уже ясно слышали, как волны ударяли о борта яхты, и каждый из людей инстинктивно ухватился за нож.

В этот момент ветер сразу стих. Паруса на яхте повисли, момент казался удобным, и Дэн только что крикнул: "С Богом, причаливай!", как все гребцы разом выпустили из рук свои весла и остановились, точно остолбенев от ужаса. В тот момент, когда Билли, державший наготове багор, собирался зацепить его, раздался зловещий треск и языки пламени появились со всех сторон. В следующую минуту вся палуба и мачты были охвачены пламенем. Красное зарево пожара мгновенно разлилось на громадном пространстве освещенной луной поверхности моря. Это было ужасное зрелище: трещащие и шипящие звуки горящего судна вселяли страх и ужас в наши сердца. Ведь мы все знали, что там, на этом горящем судне, был человек, быть может, еще живой, но обреченный на страшную смерть, очевидно, единственный пассажир "La France".

- Вперед! - заорал на людей Дэн, видя, что все они сидят неподвижно в немом оцепенении. - Неужели вы дадите ему сгореть? Да смилуется над ним Господь!

Гребцы разом очнулись от этих слов и со всей силой взялись за весла, подогнав вельбот прямо к судну. Я стоял на корме, стараясь увидеть, что происходит на палубе, - и дай Бог никому никогда не увидеть что-либо подобное! Мартин Холль неподвижно стоял у грот-мачты, объятый пламенем со всех сторон; лицо его, освещенное этим зловещим светом, было так ясно видно, как будто я стоял подле него.

- Отчего он не бросится в море? Если он не может плыть, то пусть хоть минуту продержится на воде, мы его сразу выловим, - и я громко крикнул ему об этом. Весь экипаж подхватил мой возглас, и каждый раз, когда они грудью налегали на весла, у них сипло вырывался этот крик, но Мартин Холль не трогался с места, его вытянутая фигура оставалась неподвижной. Но вот мы подошли совсем близко, и Дэн, всплеснув руками, громко воскликнул:

- Дьявольское дело! Это не люди, а дьяволы какие-то: ведь он привязан к мачте и уже мертвый!

Но люди продолжали кричать, бешено налегая на весла, как безумные.

- Легче! Легче, черти! - заорал на них Дэн. - Или вы хотите врезаться в самое пламя?

Матросы очнулись, и шлюпка встала. Подойти ближе не было никакой возможности, так как и на этом расстоянии было нестерпимо жарко, нечем было дышать, и самое море казалось расплавленной огненной лавой. Мы были теперь так близко, что я, стоя на корме, смотрел прямо в лицо моего мертвого друга и видел, что злодеи, привязавшие его к мачте, слишком хорошо сделали свое дело. Я только успокаивал себя надеждой, что бедняга уже был мертв, когда судно загорелось, и что мне нечего упрекать себя в том, что он погиб такой ужасной смертью. Спасти же его тело из пламени было делом, на которое не решился бы теперь ни один человек.

Мы молча следили, как огонь, с удивительной быстротой охвативший яхту, пожирал одну за другой все ее части. Вот подул ветер, и пламя кровавым знаменем на мгновение взметнулось в воздух, затем огненный остов качнулся, нырнул, и все разом погрузилось во мрак.

- Вечная память доброму судну! - сказал Дэн.

- Вечная память бедному другу! - прошептал я. - Мир праху его! - и в тот момент, когда злополучное судно пошло ко дну, я отдал бы полжизни, чтобы пожать руку Мартина Холля, этого добровольного мученика, отважного человека, смело и сознательно пошедшего навстречу смерти.

- Вперед! - крикнул я людям, застывшим на веслах, и когда они снова принялись грести, то по-прежнему стали выкрикивать: "Гей! Алло!", как будто тот, к кому обращался этот окрик, мог их слышать. Родрик хотел сказать мне что-то, но голос у него замер на полуслове, и он только молча пожал мою руку. Мэри встретила нас на палубе "Сельзиса" бледная и безмолвная, и команда, остававшаяся на судне, не расспрашивала ни о чем, а мы ничего не сказали им и пошли вниз. Я заперся в своей каюте и, несмотря на крайнюю усталость, зажег лампу и стал читать бумаги, завещанные мне Мартином Холлем, не без некоторого жуткого чувства, так как это было завещание покойного.

V. Рукопись Мартина Холля.

Бумаги, врученные мне Мартином Холлем, лежали в большом конверте за несколькими печатями и состояли из нескольких листов мелкого письма рукописи, нескольких рисунков и вырезок из разных газет - французских, итальянских и английских.

Прежде всего я просмотрел рисунки. На одном из них был изображен Ревущий Джон и тут же, подле, смутный абрис лица того ирландца, который носил прозвище Четырехглазого. Затем, на другом рисунке, был представлен корпус большого военного судна, насколько я мог судить, еще не достроенного, на котором еще производились работы. Я полагал, что газетные вырезки должны служить как бы пояснением.

к этим рисункам; действительно, в одной из них говорилось о происходившей под величайшим секретом постройке весьма выдающегося боевого судна для одной из Южноамериканских республик. В другой вырезке сообщалось, что это судно стоило громадных денег, потребовало невероятного труда и искусства мастеров, построено по совершенно новому образцу и не имеет себе подобного, а потому строительная компания, исполнившая этот заказ, до поры до времени слагает с себя всякую ответственность за него, отказываясь давать о нем какие бы то ни было сведения. Все это мне казалось не особенно понятным и я никак не мог связать эту постройку судна с событиями последних дней, и потому, отложив в сторону вырезки и рисунки, занялся рукописью Мартина Холля. Я прочитал заголовок:

Некоторые сведения о безымянном военном судне, его экипаже и целях.

Писано для Марка Стронга Мартином Холлем, бывшим некогда его другом.

Далее, вместо предисловия, я прочел маленькое предупреждение:

"Вы будете читать эти строки, Марк Стронг, когда меня уже не будет в живых, и я прошу вас, прежде чем вы станете читать дальше эту рукопись, хорошенько обдумать и решить вопрос: согласны ли вы и имеете ли желание продолжать преследование, в котором сам я потерял жизнь, и не только жизнь, но и все, что может потерять человек, и в котором и вы рискуете тем же, чем рисковал я. Я пишу вам это потому, что если вы прочитаете мою рукопись до конца и в вашем характере есть черта, не мирящаяся ни с чем таинственным и жаждущая разоблачения, то вы приметесь за это страшное дело и станете продолжать его там, где смерть остановила мою руку. Тогда вам, быть может, придется пожинать то, что я посеял. Поэтому прошу вас, Марк Стронг, не беритесь за это дело сгоряча, не обдумав и не взвесив предварительно всего, чтобы впоследствии не обвинять меня в том, что может постигнуть вас, если вы возьметесь за это дело".

Я, не задумываясь, стал читать дальше: желание отомстить за Мартина Холля наполняло теперь все мое существо и мне хотелось знать все об этом таинственном и вместе столь привлекательном для меня человеке, который как-то разом стал мне и близок, и Дорог, как родной.

Здесь начиналась, так сказать, автобиография покойного, простой и искренний рассказ человека, убежденного в своих мечтах и заблуждениях, - если это были мечты и заблуждения, - логичного и последовательного в своем безумии, если это было безумие. Начиналась эта рукопись так:

"Я хочу рассказать вам здесь ту часть моей жизни, с которой вам необходимо ознакомиться прежде, чем вы поставите себе вопрос: что это за человек, сумасшедший или полоумный, помешанный шут или жертва страшных галлюцинаций? Вопрос этот явится только впоследствии, но я прошу вас не задавать его себе прежде, чем вы не прочтете эту рукопись до последнего слова.

Родился я в Ливерпуле тридцать три года тому назад и там же получил свое образование. Мой отец, прекрасный, благородный человек, всю жизнь голодал благодаря своему пристрастию к лепке и скульптуре, а так как я не чувствовал склонности следовать его примеру, то и стал искать себе иных средств к жизни. Сначала я уехал в Америку, чтобы вернуться оттуда с пустыми руками на родину, потом в Южную Африку, в Капланд, чтобы посмотреть, как другие люди добывают алмазы; затем в Рим, в Неаполь, в Геную, чтобы узнать, как голодают и нуждаются в куске насущного хлеба другие народы. После этого я ходил в Южную Америку матросом на большом торговом судне и в Австралию - кочегаром на одном из почтовых пароходов. По возвращении в Ливерпуль я уже не застал в живых отца. Мне тогда минуло 22 года. Ни родных, ни друзей у меня никогда не было, жизнь опротивела мне до того, что я не видел в ней никакого смысла. Не знаю, как это случилось, но только меня, как-то помимо моей воли, прибило течением в сыскное отделение нашего города. Прослужив здесь несколько лет в различных должностях, я наконец был назначен главным агентом на пристани в Ливерпуле для надзора за эмигрантами. Это была мерзкая, но весьма поучительная должность: здесь я научился распознавать лица людей, читать по ним их сокровенные мысли; здесь насмотрелся, как старцы превращались в безбородых юношей, а молодые люди - в старцев при малейшем применении парикмахерского искусства. Как видно, я здесь проявил незаурядные способности, так как, прослужив около пяти лет, был переведен в Лондон и там прикомандирован к адмиралтейству для приобретения новых познаний. По прошествии некоторого времени я был отправлен в Италию для приобретения некоторых нужных нашему правительству сведений и данных, что и было поручено мне ввиду того, что наше правительство рассчитывало на мои способности и знание итальянского языка, который я успел изучить во время пребывания моего в Италии, на итальянских судах и в итальянских портах. Словом, от меня требовалось доставить нашему правительству многие планы и отчеты первейшей важности, и я с радостью взялся за это трудное поручение, был допущен в общественные доки и в адмиралтейства и по прошествии года знал все, что только можно было знать, изучил там все, что только можно было изучить.

В течение второго года моего пребывания в Италии я имел случай побывать в Специи, где осматривал канонерские лодки нового типа, о которых ходило много разноречивых толков и мнений.

Надо вам сказать, что все, что есть выдающегося в итальянском флоте и в итальянском морском деле, концентрируется в Специи; здесь лучшие оружейные заводы, здесь изготовляются превосходнейшие первоклассные орудия, а на холмах, обращенных к заливу, возвышаются лучшие укрепления; у подножия же этих мирных холмов тянутся склады и магазины снарядов, патронов и всяких боевых припасов. Здесь, в этих местах, среди укреплений, патронных и орудийных заводов, а главным образом в доках, как правительственных, так и частных, и приходилось мне работать. А в свободное время я отправлялся на залив и целыми часами любовался живописными окрестностями, роскошной улыбающейся природой, голубыми водами залива и фантастической окраской Апеннин, когда заходящее солнце золотило их вершины. Однажды вечером поздней осенью, как раз во время заката, я стоял на холме и смотрел на залив; в нем стояли суда самых разнообразных типов, и солнце заливало их своим алым заревом. Но среди всех этих судов было одно, которое горело, точно огненный шар, точно само солнце.

Я протирал глаза и снова принимался смотреть и в конце концов убедился, что зрение не обманывает меня, что судно это было действительно обшито полированной медью или другим каким-то металлом, но во всяком случае казалось как бы золотым, хотя мысль о том, что оно могло быть обшито золотыми листами, конечно, даже не приходила мне в голову.

Но вот солнце зашло, и видение исчезло. Все разом угасло. Я сразу же вернулся в город и, позабыв про обед, стал доискиваться, в каком доке могло стоять это диковинное судно. Вскоре я был уже на том месте, где, по моим соображениям, оно должно было находиться. Действительно, здесь был док и в нем находились два дешевеньких пароходика, но того судна, которое я искал, нигде не было видно. Я, конечно, обыскал бы все и, быть может, мои поиски увенчались бы успехом, но не пробыл и десяти минут в этом доке, как заметил, что за мной следят.

Человек, одетый в грубое матросское платье, с необычайно отталкивающей наружностью и каким-то особенно уродливым зубом, следовал за мною шаг за шагом. Не желая возбуждать никаких подозрений, я удалился, но на другой же день вечером вернулся сюда, переодетый заурядным английским матросом. Тот человек тоже был здесь, но на этот раз не узнал меня.

- Есть какая-нибудь работа? - спросил я, и вопрос мой, по-видимому, заинтересовал моего собеседника.

- Это зависит от того, - отозвался он, - на что может быть годен такой жалкий, маленький человек, как ты, разве на то, чтобы ему свернули голову.

- И это мне годится! - весело отозвался я. - Все равно мне от голода околевать среди этих проклятых куродавов, я, пожалуй, на все согласен!

- С голода околевать? Ну, если так, то я обещаю тебе, что дам возможность заработать ужин: видишь там этого откормленного борова? Поди и ткни его ножом в бок, и я тебе куплю бутылочку доброго вина, даже две, если хочешь, - с этими словами он сгреб меня в свои мощные лапы и встряхнул так, что у меня зубы застучали.

- Поди и сам ткни свой нож в этого толстяка, - сказал я, как только он выпустил меня из своих рук, - ах ты, американская жердина, если ты скажешь мне еще слово, так я покажу тебе, каков я!

А он смотрел на меня и надрывался от смеха.

- Да я вижу, ты как раз подходящий для меня человек, - сказал гигант, - давай разопьем бутылочку хмельного. В тебе, как видно, ни на грош нет лукавства, пойдем со мной. А того оставим в покое - резать его у меня нет ни малейшей охоты: он мой кум и товарищ, и люблю я его, как родного брата. Так пойдем же со мной, котик ты этакий, и посмотришь, как ты у меня запляшешь. Вот увидишь, как мы с тобой поужинаем!

Я пошел с ним, затем и с его товарищами, с такими же отъявленными негодяями, как и он сам.

На следующий день я снова явился в док, так как из разговоров прошлого вечера вынес убеждение, что тут кроется какая-то тайна. К великому моему благополучию, благодаря покровительству моего нового приятеля я был принят в число рабочих этого дока самим артельным старостой по прозванию Ревущий Джон. Работа, выпавшая на мою долю, состояла в распилке досок, но это дало мне возможность беспрепятственного входа в док, и хотя меня постоянно держали в переднем доке и доступ в задний двор и бассейн был строжайше воспрещен, но это, конечно, не помешало мне принять твердое решение при первом удобном случае проникнуть в запрещенное место.

Весьма возможно, что у вас появится вопрос: что заставило меня затеять такое дело? Неужели простое любопытство по отношению к мифическому золотому судну?

Не только любопытство, но уже тот факт, что за мной следили, когда я пришел туда в первый раз, убедил меня, что здесь кроется что-то такое, чего не должен видеть посторонний глаз. А все, чего не должен видеть в иностранном доке посторонний глаз, - это все равно, что верные деньги, так как, разузнав то, что здесь делалось, я мог сообщить об этом секрете моему правительству или любому другому правительству Европы, которое предложило бы мне за это большую сумму денег. Вот причина, заставившая меня стать пильщиком досок в этом доке среди горластых полупьяных товарищей - грязных и свирепых бродяг со всех концов света.

День за днем, час за часов выжидал я удобного случая проникнуть в запретную часть дока и наконец дождался. В надежде улучить удобный момент, я отказал себе в послеобеденном отдыхе и пробрался к доку в то время, когда никого из рабочих не было, но ворота оказались запертыми, и я, притаясь за кустами, стал ждать, когда придет сторож и отопрет ворота.

Но пришел не сторож, а сам Ревущий Джон. Он вошел и не запер за собой калитку, так как в это время не было никого из рабочих. Я прокрался вслед за ним не только в передний двор дока, но и в потайную часть, которую Ревущий Джон не потрудился запереть, выйдя оттуда.

Он отсутствовал не более четверти часа, но за это время я успел увидеть и рассмотреть все, что хотел. Здесь действительно стояло самое замечательное военное судно, какое когда-либо существовало. Это был большой крейсер, чудно вооруженный: вся палуба его была уставлена превосходнейшими скорострельными орудиями, где все было - по новейшему образцу, всякая мелочь - высшего достоинства. Но всего замечательнее было то, что предположение мое вполне подтвердилось: все это судно, по-видимому, было построено из чистого золота, и хотя я знал, что это невозможно, но когда заходящее солнце осветило его, то весь крейсер загорелся огненными отражениями подобно тысяче зеркал. Вся его палуба, башни, верхняя рубка - все это сияло чистейшим золотом. Это зрелище было до того одурманивающе, что я положительно забыл обо всем на свете, а все только глядел на это судно и не мог досыта наглядеться.

Я до того забылся, что очнулся только тогда, когда передо мною мелькнуло лезвие ножа, а над ухом раздались страшные проклятия и сам я очутился в руках Ревущего Джона.

- Ах ты, проклятая крыса! Что ты здесь делаешь?! - кричал он, тряся меня изо всех сил и ежеминутно угрожая своим ножом. Тут случилась беда, чуть было не сгубившая меня безвозвратно: стараясь ухватить меня покрепче, он сдернул один из моих густых черных бакенбардов и обнаружил мой гладко выбритый подбородок.

Это открытие как громом поразило его. Он отступил на шаг назад с таким выражением лица, что мне стало ясно, что, если я промедлю хоть одну секунду, мне не быть живым, и потому, не долго думая, я вывернулся и побежал со всех ног. Бежал я без оглядки, чувствуя за собой погоню двадцати человек, крики и проклятия грубых, пьяных голосов. Наконец я выбежал на улицу и скрылся в чужом дворе.

Мне удалось уйти от этих негодяев, но, вернувшись в гостиницу, где я квартировал, я не мог простить себе, что я, доверенный шпион моего правительства, попался, как новичок-полисмен. Кроме того, для меня было ясно, что я бесповоротно лишил себя возможности снова получить доступ в этот док и что если я желаю собрать о нем какие-либо сведения, то принужден буду прибегнуть к каким-нибудь другим средствам. Прежде всего я решил нанести визит синьору Вецца, владельцу тех доков, где я работал. Я явился к нему в качестве агента одной нью-йоркской судоходной компании, с которой я был несколько знаком, и был принят чрезвычайно любезно. Наш разговор, когда я сообщил ему, что намерен сделать ему заказ на несколько пароходов для торговли между Америкой и Италией, стал даже совершенно дружеским, так что я даже решился приступить к тому делу, которое привело меня к нему:

"Кстати, - сказал я, - какое поразительное военное судно стоит в вашем втором заднем доке, нечто совершенно необычное!"

Говоря эти слова, я не спускал с него глаз. Он вдруг заметно съежился и ушел в себя, и в тоне разговора его слышалась гроза. "Дьявол!" - пробормотал он себе под нос, затем отвечал с необычайной поспешностью:

"Да-да, очень любопытное судно, совершенно необычное, заказанное для одной из южно-американских республик. Это такая их фантазия, знаете ли, но извините меня, ради Бога, я страшно занят!" - и в сильном волнении он то снимал, то надевал очки, затем крикнул слугу и приказал меня проводить, извинившись передо мной еще раз.

Потерпев еще раз неудачу, я отправился на тот холм, откуда было видно диковинное судно, и просидел там несколько часов кряду, глядя на него.

Было ясно, что здесь крылась тайна, что синьор Вецца лгал, и я решил тут же посвятить себя и телом, и душой разоблачению этой тайны, рискуя даже потерять свою службу, которой я жил.

Вдруг я заметил темную струйку дыма, выходившую из трубы этого безымянного судна; значит, оно готовилось к отплытию и, быть может, уже через несколько часов уйдет в море! Тогда все погибло! Но что мог я сделать?! У меня не было никакого ключа к этой тайне, ни малейшей зацепки. Мне оставалось только выслать агентов во все концы земного шара, чтобы караулить это сказочное судно, что, конечно, было совершенно невозможно. Между тем рассудок твердил мне: "Плюнь ты на все это дело, пусть это золотое судно со своим разбойничьим экипажем отправляется ко всем чертям и занимайся своим делом". Это был, конечно, разумный совет, тем более, что я не имел в этом деле ни малейшей точки опоры, ни малейшей зацепки или исходного пункта.

Но, несмотря на все эти резоны, дело это не давало мне покоя; напрасно я ломал себе голову, надеясь придумать какое-нибудь средство, чтобы раскрыть тайну этого судна, - все было безуспешно. Несколько раз в течение этого дня я поднимался на вершину холма и смотрел на судно, несколько раз возвращался в свою гостиницу, чтобы подумать, заходил в несколько кафе, чтобы выкурить сигару и подслушать какой-нибудь разговор, который мог бы навести меня на мысль относительно этого судна - все было напрасно. Наконец я сказал себе: "Черт с ним!" - и усталый и разбитый вернулся в свою комнату, где и лег в постель. Но заснуть я, конечно, не мог и, вероятно, промучился бы до утра, то гася, то зажигая свечу, то принимаясь читать рассказы По, которые я очень люблю, то отбрасывая книгу и снова принимаясь размышлять все на ту же тему, если бы мой сосед по комнате не заговорил с кем-то сначала шепотом, напоминавшим жужжанье комара или мухи, запутавшихся в паутине, и я стал прислушиваться к этому жужжанию просто от скуки, затем голос стал громким и отчетливым, так что я мог уловить отдельные слова. Голос этот мне почему-то нравился, но зато другой голос, отвечавший ему, положительно бил меня по нервам. Я узнал в нем голос Ревущего Джона, который собирался прирезать меня, как собаку.

Два слова, сказанные этим человеком, заставили меня вскочить на ноги, и я очутился у тонкой деревянной перегородки, разделявшей эти две комнаты; в перегородке была проделана дверь, как это часто бывает в дешевых номерах итальянских гостиниц. Опустившись на колени, я приложил сперва глаз к замочной скважине, но та была заткнута бумажкой, тогда я приложил к ней ухо и более часа простоял так, жадно ловя каждый звук. Я узнал, что судно еще не ушло, так как здесь, в смежной комнате, находился негодяй, приставленный сторожить и охранять его; он беседовал, очевидно, с тем, кто платил ему за это дело. Наконец голоса смолкли, но в комнате продолжалась возня. Вскоре, однако, и это прекратилось, и я полагал, что мой сосед улегся спать. Но любопытство не давало мне покоя.

Я достал из своего чемодана некоторые запрещенные инструменты и с помощью их в несколько секунд без малейшего шума проделал отверстие в перегородке, сквозь которое теперь мог заглянуть внутрь соседней комнаты. С минуту я опасался, что мои соседи оба ушли из комнаты; но когда я заглянул в нее, то увидел рослого чернобородого мужчину, сидевшего у стола, а на столе перед ним лежала громаднейшая груда драгоценных камней огромной ценности. Подле него на столе лежал еще большой "бульдог" - револьвер; сам же он, казалось, погрузился в задумчивость или задремал, перебирая пальцами драгоценности, представлявшие собой несметное богатство.

Вглядевшись пристальнее в этого человека, я убедился, что он спит. Этот грубый, рослый детина, очевидно, заснул, перебирая сокровища. Он находился здесь в связи с таинственным золотым судном. Кто же был этот человек и почему он, обладатель такого несметного богатства, сидел в этой скромной итальянской гостинице и назначал ночное свидание здесь какому-то негодяю, рабочему дока? Честным ли путем приобрел он эти драгоценности? Или же все это было награбленное добро? Все эти вопросы разом нахлынули на меня и я решил во что бы то ни стало разузнать кое-что об этом бородатом человеке.

Более часа простоял я у проделанного мною отверстия, выжидая, когда этот человек проснется. Приближался рассвет, когда он очнулся и с нервной поспешностью принялся сгребать драгоценные камни в большой кожаный ларец, который закрыл и, поставив в тяжелый железный сундук, закрыл и его большим, странного вида ключом, положив этот ключ себе под подушку. Затем он нетерпеливо сбросил с себя платье и, не загасив лампы, упал на постель.

Тогда я осторожно вырезал замок из двери, разделявшей наши комнаты, надел мягкие войлочные туфли, захватил с собой склянку с хлороформом и мягкую тряпку и, засунув револьвер за пояс, осторожно отворил дверь и вошел к соседу. Приблизившись неслышно к его постели, я дал ему вдыхать в течение нескольких минут принесенный мною хлороформ, затем, убедившись, что он стал для меня вполне безопасен, достал ключ из-под подушки, раскрыл железный сундук и кожаный ларец и стал перебирать его драгоценные камни. Но не они интересовали меня, не они прельщали меня, несмотря на свою необычайную красоту: я надеялся найти здесь что-нибудь иное, какой-нибудь предмет, могущий мне служить зацепкой. И действительно, в руки мне попалось чудное ожерелье из опалов и бриллиантов самой чистейшей воды ожерелье тонкой работы и прекрасного рисунка. Это были первые попавшиеся мне камни в оправе, и теперь, когда я глядел на них, колье это мне показалось знакомо. Да, я, несомненно, видел уже это ожерелье, это самое, но где? На ком? Этого я в данный момент никак не мог припомнить. Но тем не менее я был уверен, что теперь у меня находится в руках ключ к этой загадке. Оглянувшись кругом и не видя в комнате ничего, что могло бы быть для меня интересным, я положил все драгоценности на прежнее место, замкнул ларец и сундук и ключ сунул под подушку спящего. Затем я принялся внимательно изучать черты, фигуру и, главное, форму рук и ногтей этого человека, изучал до тех пор, пока не мог сказать с уверенностью, что узнаю его из тысячи человек.

Покончив с этим делом, я вернулся в свою комнату и, растянувшись на постели, стал строить разные предположения относительно виденного мною ожерелья. Битый час я блуждал впотьмах, наконец умственное переутомление навеяло на меня сон, и во сне у меня разом воскресла в памяти вся эта история с ожерельем, которую я столько времени тщетно старался припомнить. Я вдруг увидел главную пристань в Ливерпуле, увидел пароход компании "Стар" "City of St. Petersburg", отходящий в Нью-Йорк; вспомнил происшедшее при этом задержание знаменитого вора, прославившегося кражами драгоценностей, Карла Рейхемана, на котором и было найдено это самое опаловое ожерелье, которое было потом возвращено его законной владелице леди Хардон, Беркелей сквер, д. 202, Лондон.

С этим живым воспоминанием я проснулся, торжествующий и счастливый, как ребенок, получивший в руки страстно желанную игрушку.

Имя леди Хардон не выходило у меня из головы все время, пока я одевался, умывался и причесывался. Вдруг точно электрический ток прошел по всем моим членам: это имя воскресило в памяти моей историю печальной кончины этой леди. Я вдруг вспомнил, что эта женщина покинула Англию на большом трансатлантическом пароходе "Александрия", погибшем в водах Бискайского залива с год тому назад; вспомнил, что в газетах говорилось о том, что она имела при себе все свои драгоценности, известные всему лондонскому высшему свету, в том числе и знаменитое ожерелье из опалов и бриллиантов. И никто, ни одна живая душа не могла сказать, как погибла эта несчастная женщина, никто не мог рассказать о ее последних минутах. Как же это могло случиться, что этот человек, грубый простолюдин, как это было видно по всему, теперь является обладателем этого знаменитого ожерелья, которое, по мнению всех, лежало на дне Голубого залива?

Забыв позавтракать, я вышел из дома и направился на вершину того холма, откуда был виден док, но теперь золотого судна там уже не было, и то место, где оно стояло, было пусто.

Это нимало не удивило меня, так как я ожидал такого поворота дел. Удостоверившись в том, что золотое судно снялось с якоря, я отправился в порт, навел справки, какие суда ушли из Специи за последние двадцать четыре часа, и узнал, что бразильское военное судно, построенное синьором Вецца, ушло сегодня в три часа утра. Больше я ничего не мог добиться от служащих, которые, очевидно, были щедро задобрены и потому были на этот счет немы, как рыбы. Из порта я поспешил к себе в гостиницу, желая узнать, уехал ли мой сосед, обладатель драгоценных камней, и, к великому моему удивлению, застал его завтракающим в общем зале. Из этого я заключил, что так как он не отплыл вместе с остальными разбойниками, то, вероятно, не находится в прямых и тесных отношениях с золотым судном. Но в таком случае что же это был за человек? Кто он был такой? Это я решил выведать, как только мне представится удобный случай.

Около года спустя я покинул Специю и вернулся в Лондон, где в одном из отелей в Cesil Street Strand случайно оказался еще раз соседом того самого человека, обладателя драгоценных камней, с которым я имел случай так хорошо познакомиться в Италии и которого я затем постоянно встречал под именем капитана Блэка.

Теперь я сообщу вам, Стронг, то, что произошло в промежутке этого времени. В тот самый день, когда безымянное судно вышло из дока и ушло в море, человек этот покинул Специю и отправился в Париж, куда последовал за ним и я. Пробыв здесь всего одни сутки, он и я с ним направились в Шербург, где он сел на маленькую частную яхту, и я потерял его в водах Па-де-Кале. Тогда я немедленно вернулся в Италию, отсюда телеграфировал знакомым мне полицейским агентам в Нью-Йорк, в Лондон, Сан-Франциско и три других порта Южной Америки, прося сообщить мне сведения о новом военном судне, недавно вышедшем из Специи и построенном по заказу бразильского правительства, и о некоем человеке, именующем себя капитаном Блэком, покинувшем Шербург на яхте-катере "La France" в утро 30-го октября. Но в течение почти целого года я напрасно ожидал ответа на мои вопросы. Я узнал только, что необычное судно за все это время никем не было встречено в открытом море и что о нем нигде ни в одних отчетах или морских ведомостях различных стран не упоминалось. Это показалось мне чрезвычайно странным, так как такое необычное судно не могло остаться незамеченным, а между тем о его существовании знали только его экипаж да я. Но, изучая все английские и иностранные морские ведомости и списки судов, я увидел, что три больших океанских парохода с ценным грузом, превышавшим по страховке сумму в сто тысяч фунтов стерлингов, погибли в тихую погоду, отправившись на дно со всем своим грузом один за другим в течение того месяца, когда таинственное судно вышло из доков Специи.

Не имея никаких сведений ни о безымянном судне, ни о капитане Блэке, я, однако, не терял надежны.

Пользуясь месячным отпуском, который я провел в Лондоне, я составил список всех драгоценностей, какие имели при себе пассажиры трех затонувших пароходов. Это были обыкновенные часы, кольца, браслеты, словом, такие вещи, каких много везде и всюду, но в числе этих незначительных вещей находилась принадлежащая одному нью-йоркскому торговцу, увозившему ее из Парижа в Бостон, редкостная историческая шкатулка с дорогим миниатюрным портретом работы Жана Петито, окруженном кольцом из редкой яшмы, и бывшая некогда собственностью французского финансиста Неккера. Редкостная шкатулка эта, как гласили официальные сведения, пропала при гибели парохода "Каталония", пошедшего ко дну со всем своим экипажем близ берегов Ньюфаундленда спустя шестнадцать дней после того, как безымянное судно ушло из Специи в море.

Спустя несколько месяцев я получил сообщение частного характера от одного агента нью-йоркской тайной полиции о том, что человек, именующий себя капитаном Блэком, - миллионер, американец, владелец громадного поместья на берегу Гудзона, пользующийся большим влиянием во многих городах и часто бывающий в Европе, куда он ездит скупать драгоценные камни и редкие миниатюры, человек, который слывет чрезвычайно эксцентричным и взбалмошным, - в настоящее время находится в Лондоне.

Я тотчас же поспешил в Англию, так как находился тогда в Женеве, и, прибыв в Лондон, поселился в той же гостинице, где остановился мнимый капитан Блэк. Три дня спустя я явился к нему в том самом виде, в каком вы видели меня в Париже, предлагая ему купить у меня весьма ценные миниатюры.

При этом мне посчастливилось увидеть собственными глазами в руках этого человека ту знаменитую шкатулку с миниатюрой, которая принадлежала Неккеру и которая, согласно газетным отчетам, погибла вместе с пароходом "Каталония". Шкатулка эта находилась, однако, у капитана Блэка, который при мне достал ее из своего шифоньера, затем снова запер ее в нем в своей спальне.

Не могу вам сказать, как меня взволновало это открытие. Какими судьбами историческая шкатулка, которая, по мнению всех, лежала на дне океана так же, как и опаловое ожерелье леди Хардон, находилась в руках этого человека? Ведь оба парохода пошли ко дну, так что ни одна живая душа не спаслась!

Капитан Блэк оставался в Лондоне целых три месяца, и за все это время я ни на час не терял его из виду. Кроме того, просматривая тщательно все отчеты о судах и пароходах, я заметил, что за все эти три месяца не произошло ни одного непонятного, необъяснимого и беспричинного крушения или гибели судов.

Все это вместе взятое до того разжигало мое любопытство, что я оставил свою службу и всецело посвятил себя преследованию этого человека, этой воплощенной тайны. Я последовал за ним из Лондона в Париж, затем в Петербург, потом снова через всю Францию в Марсель, где он сел вместе с тремя из тех негодяев, которых я знавал в Специи, на свою яхту "La France", а месяц спустя эта яхта, но уже без него, была в гавани Коус и одновременно с этим большой пароход, шедший из Капштадта в Кадикс с очень ценным грузом, как это всем было известно, вдруг пропал без вести, как и те три парохода, о которых я говорил раньше. И вот тогда у меня появилась уверенность, что я один из всех людей на свете знаю тайну этого человека и его экипажа, знаю его страшную, ужасную тайну, от которой волосы становились дыбом.

Но хотя сам я был вполне убежден в этом, все же доказать связь между этим человеком и его золотым судном с его разбойничьим экипажем еще не имел возможности.

В течение нескольких месяцев все мои старания оставались безуспешными. Наконец в прошлом году я получил в Ливерпуле известие, что этот человек находится в городе. Я тотчас же явился к нему со своим товаром и на этот раз застал его не одного, а в компании всех этих разбойников, этого разбойничьего экипажа, которых видели и вы в Париже, и был свидетелем такой же дикой оргии. С неделю я следил за ним неотступно, но по прошествии этого времени потерял его из виду и, когда он снова появился на горизонте цивилизованного мира, это было уже в Париже, всего два дня тому назад, когда я просил вас сопровождать меня в его берлогу. Вы знаете, что я отправился с ним в Ливерпуль в надежде, что, проплавав двое суток в его обществе, мне удастся доказать, что он пользуется своей яхтой лишь как прикрытием и что, отплыв на несколько миль от берега на этой яхте, он пересаживается на свое безымянное судно. Я мог бы представить все эти данные любому правительству и предоставить ему действовать по своему усмотрению. Тогда цель моей жизни была бы достигнута!

Но, видно, это не суждено мне.

Эта задача ляжет теперь на других, главным образом на вас, Марк Стронг.

Вы молоды, имеете достаточные материальные средства и можете с успехом продолжить это дело. Вы не боитесь и черного таинственного мрака загробной жизни, который так пугает меня. Все сведения, какие получал я, будете получать и вы; имена моих друзей, помогавших мне в этом в вышеупомянутых городах, я записал для вас и, в память обо мне, они будут служить вам всем, чем смогут, как делали это для меня.

Но помните только одно: на море вам никогда не удастся осилить этого человека. Что же касается денежного вознаграждения, вполне заслуженного тем, кто избавит мир от этой страшной язвы, то обратитесь прямо в Лондонское Адмиралтейство и к торговым судоходным компаниям, потребуйте от них ту сумму, какую вы пожелаете, - и они выплатят ее вам.

Для начала советую вам отправиться к берегам Гудзона и там разузнать кое-какие подробности об этом человеке. Так предполагал сделать и я, но теперь пусть бессмертный дух мой содействует вашему успеху, а память обо мне укрепит в вас желание довести это дело до конца!

Писано на яхте "Сельзис", стоящей на якоре в Коусе, в августе текущего года, для Марка Стронга".

* * *

Когда я дочитал, глаза мои слезились от переутомления и лампа догорала, на дворе уже светало. Меня била лихорадка; в каюте я задыхался от смрада чадившей лампы и вышел наверх. Я увидел, что мы стоим на якоре в Соленте, и что на яхте все спят кроме Дэна, расхаживавшего взад и вперед по палубе.

- Вы не ложились, сэр?! - воскликнул старик. - Да на вас лица нет! Вам надо отдохнуть!

- Спасибо за добрый совет, Дэн, я посплю здесь часок, если ты принесешь мне сюда мое одеяло и подушку.

Минуту спустя я расположился в спокойном кресле-качалке, а старый матрос укрыл меня с чисто женской заботливостью; я заснул и видел во сне Холля, капитана Блэка, Четырехглазого и страшный костер на море.

Когда я проснулся, доктор прописывал мне какой-то рецепт, а Мэри возилась со льдом. Они сказали, что я проспал более тридцати часов и что все они опасались, что у меня воспаление мозга.

Но сон спас меня, и когда Мэри настаивала, чтобы я лежал еще неделю в кровати по предписанию доктора, я посоветовал ей передать это предписание Родрику, который был способен пролежать хоть месяц, я же сегодня еду в Лондон.

- Как?! - воскликнули они в один голос.

- Да, и если Мэри оставит нас одних на минуту, я скажу тебе, зачем я еду.

Мэри умоляющим взглядом посмотрела на меня, надеясь смягчить, но так как я оставался непреклонным, то она молча удалилась.

Родрик принялся было упрекать меня в безумии и диких фантазиях, но я прочел ему рукопись покойного Мартина Холля и когда кончил, то глаза его горели странным огнем, и он произнес одно только слово:

- Отправляемся теперь же!

VI. Новая яхта "Сельзис" и начало преследования.

Мы успели на первый поезд, отправлявшийся в Лондон, и к обеду были уже дома, в роскошном особняке Родрика и Мэри "Hotel Columbia". Мэри была с нами. Никто из нас не говорил об ужасной смерти Мартина Холля, но его призрак преследовал меня повсюду.

После обеда я написал два письма, одно - в Адмиралтейство, другое - в правление американской пароходной компании "Черный якорь".

Я сообщил об этом Родрику, но тот только усмехнулся, заметив, что предоставляет мне делать, что угодно, в течение двух суток совершенно не вмешиваясь в это дело, а по прошествии этого времени он выскажет свое мнение.

На следующий день утром я отправился в Адмиралтейство и после довольно продолжительного ожидания имел наконец счастье лицезреть одного из чиновников этого ведомства; чиновник этот отличался безукоризненной вежливостью и важностью и не менее удивительным тупоумием. Выслушав меня, он сказал, что адмиралтейство слышало кое-что об этом военном судне, но что в настоящее время у них так много дел и все они так заняты, что совершенно не имеют времени заняться этим делом, и предложил мне прийти через месяц.

- Через месяц! - воскликнул я. - Да через месяц все правительства Европы будут обвинять вас в непростительном невежестве и небрежности, и тогда вы пошлете за мной, будете звать меня, но я без вас обойдусь! Прощайте!

С этими словами я вышел из приемной и отправился прямо из адмиралтейства в управление пароходного общества "Черный якорь". Директор этого общества, человек серьезный и деловой, молча и внимательно выслушал все, что я имел ему сообщить, и так же молча отнесся к моему уверению, что у меня имеются несомненные доказательства того, что в руках этого человека находятся драгоценности, которые всеми считаются погибшими вместе с пароходом его компании "Каталония". Но когда я кончил говорить, директор позвал своего секретаря, и я по всему увидел, что он просто принял меня за помешанного. Только очутившись на улице, я вздохнул свободно и, вернувшись домой, рассказал о своих неудачах Родрику.

Последний, по-видимому, вовсе не был удивлен, и мне показалось даже, был доволен таким оборотом дела.

- Не говорил ли я тебе, - сказал он, спуская ноги с дивана, на котором лежал, - что никто не поверит такой сказке?

- Но я готов отдать жизнь, что каждое слово Мартина Холля - чистейшая правда, а что касается тебя, то я не вполне уверен, убежден ли и ты в истине всего этого.

Родрик не сразу ответил; он снова уже улегся на свой диван и теперь пускал в воздух кольца белого дыма.

- Вот что я скажу тебе, Марк, - промолвил он, наконец, - пусть меня повесят, если я знаю, верю ли я странной истории твоего покойного друга или нет. Во всяком случае я купил пароход.

- Ты сделал это? Но скажи, какое же отношение может иметь это к моему делу и к завещанию бедного Холля, и на что тебе вдруг понадобился пароход?

Родрик, раздосадованный моей непонятливостью, вынул изо рта сигару и заговорил с необычной для него быстротой:

- Ты знаешь, что я не терплю никаких разглагольствований, и думал, что все это само собой понятно, но, как видно, ошибся. Так слушай! Сегодня в твое отсутствие я приобрел паровую яхту "Рокэт", но прежде чем мы сядем на нее, она будет переименована в яхту "Сельзис"; экипаж ее будет состоять из нашего молчаливого друга, капитана Йорка и всего экипажа твоей яхты; кроме того, в качестве старшего помощника я пригласил брата капитана и, в помощь твоему экипажу, еще двенадцать человек матросов; еще нам нужны будут человек восемь артиллеристов и три инженера-механика. Всех этих людей я унаследовал от бывшего владельца "Рокэта", а в качестве кока мы возьмем твоего старого Кашалота, который хозяйствовал у тебя на "Сельзисе" и не откажется кормить нас в течение тех двух-трех недель, которые нам придется пробыть в море. Теперь нам еще требуются младший помощник и младший офицер, и так как эти люди будут постоянно находиться с нами, то выбор их следует делать осмотрительно. Я поручаю тебе сделать это: ты знаешь, что я терпеть не могу видеть посторонних людей и разговаривать с ними. Теперь, Марк, ты знаешь, что я никогда не чувствовал по отношению к кому-либо особенного чувства озлобления, но когда ты читал мне рукопись покойного Холля, я дал себе клятву предать этого негодяя, убийцу твоего несчастного приятеля, и многих других в руки правосудия, и пока я этого не сделаю, я чувствую, что не буду иметь ни минуты покоя. Ты говорил о нашем правительстве, о пароходных компаниях и рассчитывал на их содействие, но я знал, что из этого ничего не выйдет. Какое им в самом деле дело до нас? Тебе же, я знаю, нужны деньги, а у меня они есть, и все мое - твое, и все, что я имею, в твоем распоряжении. Итак, принимайся за дело, доведи его до успешного конца, выследи этого негодяя и передай его в руки правосудия, а тогда, не стесняясь, требуй себе надлежащего вознаграждения за свой риск и свою услугу. А пока помни, что по крайней мере в течение нескольких месяцев нам нечего рассчитывать на помощь со стороны, и все, что мы думаем сделать, должны делать сами и не только на словах, а и на деле. Мы должны, как советовал Холль, отправиться на берега Гудзона и там выследить этого негодяя.

Помолчав минутку, продолжил:

- Вот и отправимся туда, как только наша паровая яхта "Сельзис" будет надлежащим образом снаряжена и готова выйти в море. Все это будет сделано за мой счет, хотя я не более как пешка в этой игре, которую должен вести и разыграть ты; ведь покойный тебе завещал эту задачу. Именем его я и прошу тебя без возражений согласиться на мое предложение: ты должен сделать это ради него!

Что я мог ответить на это? Я только крепко пожал его руку, прочтя на лице друга то же чувство нетерпения и жажды возмездия, какие клокотали и во мне самом.

Вскоре явился ко мне некто Франциско Паоло, присланный агентами с предложением своих услуг в качестве младшего помощника; сначала на меня неприятно подействовала его итальянская физиономия, но затем, зная, что Италия дает нам прекрасных моряков, я отбросил этот предрассудок и, убедившись, что рекомендации у него прекрасные, и он, несомненно, очень приличный господин, предложил ему занять место младшего помощника на паровой яхте "Сельзис", причем просил его явиться на судно, стоявшее в Плимуте в ожидании отплытия. Но если бы я тогда знал этого человека, то дал бы тысячу фунтов за то, чтобы никогда не знать и не видеть его.

В последний день перед отъездом из Лондона мы с Родриком обедали одни. Мэри же еще с утра уехала, отправившись к одной своей старой родственнице, у которой должна была пробыть все время нашего отсутствия. Признаюсь, ее беспрекословная готовность расстаться с нами несколько огорчила меня.

- Вероятно, она теперь уже прибыла на место, - сказал я под впечатлением своих мыслей.

- Ты о ком, о моей старой собаке? - спросил Родрик. - Я отправил ее с охотником в деревню.

- Нет, я думал о Мэри, а не о собаке.

- Да, ты всегда думаешь о ней, а между нами говоря, я очень доволен, что она согласилась уехать; я боялся, что у нас с ней будет много возни. Девушки всегда как-то лишние, когда есть серьезное дело, но ты, очевидно, другого мнения.

Я действительно был другого мнения. Мне казалось, что ее присутствие внесло бы много светлых минут в нашу полную тревог и волнений жизнь, а ее ясный взгляд не раз поддержал бы во мне бодрость духа и светлую надежду на успех в минуту опасностей и неудач, но я, конечно, не сказал об этом ни слова.

Поезд отходил в девять часов, и у нас оставалось очень немного времени. Я поспешил в свою комнату, чтобы уложить необходимые вещи. Каково же было мое удивление, когда я нашел у себя весь свой чемодан разрытым, платье и вещи выкинутыми на пол; большой портфель, где у меня хранились бумаги покойного Мартина Холля, был раскрыт и разрытый валялся тут же. При осмотре оказалось, что сама его рукопись была не тронута, но его письма к нью-йоркской полиции, его чертежи, планы и наброски были украдены. Это открытие ошеломило меня, хотя в первый момент я и не сознавал всей важности этой пропажи.

Я приказал позвать к себе управляющего, который немедленно явился и был до крайности удивлен случившимся, причем ручался мне за полную благонадежность всех слуг в доме и за то, что никто из них не осмелился бы войти в мои комнаты.

Был призван привратник, но и тот уверял, что никто со вчерашнего дня, когда я принимал у себя итальянца, не приходил, но что сегодня он присылал сюда человека за какой-то вещью, которую он здесь оставил, а кроме него никто не приходил в дом.

Тогда мне все стало ясно. Я успокоил управляющего, сказав, что пропажа несущественная и что мне, в сущности, вовсе не следовало посылать за ним.

Когда управляющий удалился, я долго не мог успокоиться. Кому могли быть нужны эти бумаги, как не тому человеку, которого я намеревался преследовать? Но что он мог знать обо мне и моих намерениях? Значит, за мной следили уже с самого начала и мне с первых же шагов приходилось тягаться с человеком, обладавшим миллионами, с капитаном разбойничьей ватаги, не останавливавшимся ни перед каким страшным делом.

Вдруг в комнату ко мне вбежал Родрик с широко улыбающимся довольным лицом и с телеграммой в руке.

- Боже правый! Да что же ты тут делал? Ведь через десять минут мы должны ехать, а у тебя еще ничего не готово!

Я пробормотал что-то в свое оправдание и стал собирать вещи, комкая белье и запихивая все как попало в чемодан, причем, не поднимая головы, из вежливости спросил Родрика, что его так радует.

- Представь себе, Мэри благополучно доехала!

- Очень рад, надеюсь, ей понравится в Салисбури, - отозвался я.

- Да ведь она вовсе не в Салисбури, - продолжал Родрик, - она в Плимуте, на яхте "Сельзис". Она поехала прямо туда, не сказав мне об этом ни слова, а тетке отправила телеграмму!

Услыхав об этом, я поднял голову и выпрямился, глядя ему прямо в лицо.

- Разве ты не рад? - спросил меня с удивлением Родрик.

- Я... я полагаю, что ей там не место... я...

- Знаю, знаю, мы уже говорили об этом, но ведь в Атлантическом океане нам не будет угрожать никакая опасность, а в Нью-Йорке я постараюсь устроить ее в надежном месте!

Я ничего не сказал на это, зная многое, чего не знал мой друг, но, вероятно, он понял, что поступает не совсем благоразумно, так как вдруг замолчал и всю дорогу до вокзала и до того момента, когда мы сели в отдельное купе ночного поезда, отправлявшегося в Плимут, не говорил ни слова. Я тоже был в неразговорчивом настроении духа. Кто мог знать, чем кончится задуманное нами дело. Увидим ли мы вновь берега милой Англии?

Во всем приходилось положиться на волю провидения. С этой мыслью я завернулся в свое одеяло и заснул. Было уже совсем светло, когда мы прибыли в Плимут и явились на нашу новую яхту "Сельзис", где капитан Йорк встретил нас у трапа.

- Добро пожаловать! - приветствовал он нас, и мы последовали за ним в каюту, где нас уже ждал горячий кофе.

- Сестра моя здесь? - осведомился Родрик.

- Да, со вчерашнего вечера. Никаких распоряжений не будет?

- Это мы сейчас увидим. Ваш младший помощник здесь?

- На берегу, он оставил записку, что к полудню будет на судне.

Записку эту капитан держал еще в руке. Мой взгляд, случайно упав на нее, узнал знакомый почерк; я выхватил эту бумажку у него из рук и сразу убедился, что записка была писана той же рукой, что и приглашение капитана Блэка, полученное мною в Париже.

- Что такое? - воскликнул Родрик, а капитан, взглянув на меня в упор, спросил: - Разве вам что-нибудь известно об этом человеке?

- Нет, ровно ничего, капитан, но я видел где-то этот почерк, хотя и не могу сейчас припомнить, где именно. - При этом я зевнул и заявил, что не выспался и хочу немного отдохнуть.

Несмотря на то, что капитан желал узнать некоторые подробности относительно задуманного нами путешествия и предполагаемого маршрута, мы отложили все эти пояснения до более удобного времени и удалились в свои каюты.

Но когда я прилег на свою койку, Родрик присел ко мне и стал расспрашивать меня о почерке записки. Я рассказал ему все, а также сообщил и о пропаже некоторых бумаг из моего чемодана. Он сразу увидел в этом серьезную опасность и заявил:

- Мы, видимо, идем прямо в западню, но, к счастью, еще можем не попасть в нее. Кто нам мешает Уйти в море без этого младшего помощника? Мы, конечно, так и сделаем!

- Это, без сомнения, один из способов выбраться из ямы, - проговорил я, - но весьма важно то, что наши действия с первого же шага известны неприятелю. Нетрудно угадать, что мы заполучили одного из помощников капитана Блэка к себе на судно, но я думаю, почему бы нам не оставить его у себя?

- Оставить у себя? - воскликнул Родрик. - Да ты с ума сошел! Иметь постоянно при себе шпиона, который по прибытии в Нью-Йорк с большим удовольствием погубит нас?

- Не будем спорить, Родрик. Ты упускаешь из виду, что все наши люди преданы нам телом и душой, на них можно вполне положиться. Теперь допустим даже, что этот шпион будет выпытывать, выслеживать и подслушивать все, что делается и говорится здесь. Что же он узнает? Ведь кроме нас двоих, никому ничего неизвестно. Капитану ты скажешь, что это просто путешествие для развлечения. А мы оба будем следить за этим синьором Паоло так, чтобы малейшее его действие и движение были нам известны. Таким путем нам, быть может, удастся найти недостающее звено в цепи, скованной покойным Холлем. В случае же, если бы Паоло вздумал утопить нас, наверное, с ним нетрудно будет справиться. Человек, о котором знаешь, что он враг, никогда не может быть особенно опасен!

- Пожалуй, ты прав, пусть он остается с нами, но только я начинаю желать, чтобы Мэри оставалась в Англии! - проговорил мой друг.

В глубине души и я был согласен с ним, но что мог сказать? К чему было усиливать его опасения и увеличивать его страх за сестру? И, рассмеявшись над его предчувствием, я завалился спать. Проспав несколько часов, я вышел наверх и принялся осматривать яхту, желая хорошенько ознакомиться с ней.

Это было прекрасное и притом щегольское судно в семьсот тонн с оснасткой шхуны и прекрасной паровой машиной. Все жилые помещения были устроены прекрасно и комфортабельно, всюду замечалась щегольская отделка. В кают-компании на полках и этажерках я заметил цветы и тотчас же догадался, что это было делом рук Мэри. А вот и сама она выбежала наверх, веселая и счастливая, с разгоревшимися щечками и сверкающими глазками, и стала объяснять, как она решила отправиться с нами.

- Как видите, и я на судне! - заявила она.

- Ну, а когда вы думаете съехать на берег? Вот что меня интересует! - спросил я как бы в шутку.

- Полагаю, в Нью-Йорке, - отвечала девушка, - так как я намерена побывать на Ниагаре.

- Нет, скажите мне почему вы очутились здесь, на судне, а не поехали в Салисбури. Что теперь думает о вас тетка?

Но Мэри только весело рассмеялась в ответ, махнув рукой. В этот момент, услышав шаги, я быстро обернулся. Передо мной стоял новый младший офицер Франциско Паоло. Глаза наши встретились, и мы долго испытующе смотрели друг на друга.

- Что скажите? - спросил я.

- Стюарт проснулся? - спросил он, осведомляясь о Родрике.

- Не знаю, но вы можете его разбудить.

- Капитан желает переговорить с ним, когда он проснется. Мы все готовы сняться с якоря, как только он отдаст приказание.

- Я могу отдать вам это приказание, - сказал я, - начинайте сниматься сейчас же! А вы, Мэри, спуститесь-ка вниз да побарабаньте в дверь каюты Родрика, а не то он проспит до завтрашнего утра.

Девушка проворно повернулась и побежала вниз, а новый помощник посмотрел ей вслед таким серьезным, вдумчивым взглядом, как будто смотрел на особо привлекательную картину, от которой был не в силах оторвать взгляд.

Когда он отошел от меня, я последовал за ним и смотрел, как он распоряжался людьми. Каким сведущим моряком оказался этот младший помощник, каким знающим офицером! Если он был итальянец, то надо признаться, что в английском выговоре его не слышалось ни малейшего акцента, а голос звучал повелительно и властно, когда раздавались слова команды.

Но это был человек горячий и вспыльчивый, в чем все мы имели случай убедиться тут же. Наблюдая за ним с верхней палубы, я слышал, как один угольщик, не успевший еще покинуть яхту, пустил по его адресу какую-то дерзость и, осклабясь, оглядывался на членов экипажа в надежде встретить в них одобрение. Но не успела еще улыбка сойти с его лица, как Франциско Паоло ударил его с такой силой по голове, что бедняга скатился через открытые еще бульварки прямо на свою баржу, стоявшую под бортом яхты.

- Пусть это отучит тебя улыбаться! - крикнул младший помощник ему вслед. - А в следующий раз, когда ты попробуешь посмеяться здесь, на судне, я отправлю тебя за тот борт!

Весь экипаж был чрезвычайно смущен и озадачен этой бешеной выходкой нового офицера. Капитан на мостике покраснел от негодования, но не сказал на этот раз ни слова.

- Поднять якорь! - скомандовал он, и, когда Родрик вышел наверх и подошел ко мне, новая яхта "Сельзис", испуская клубы дыма, отошла от Плимута. Неприятный случай с угольщиком был забыт в череде новых впечатлений.

Когда город исчез из виду и наша яхта вышла в глубокие воды пролива, у всех нас на душе стало как-то жутко. Нам предстояло далекое и, быть может, не безопасное путешествие. Что же касается меня лично, то я невольно ставил себе вопрос, придется ли мне вновь увидеть родную страну или мне уготована та же участь, что и бедному Холлю? Итак, преследование началось!

VII. Мне снится Паоло.

Когда стемнело, "Сельзис" уже неслась по волнам Атлантического океана. Ночь была тихая, ясная, на небе ни одного облачка; луна висела, точно серебряный шар, а вокруг расстилалась такая тишь, что невольно располагало к мечтательному настроению. Мэри ушла вниз, и мы остались вдвоем с Родриком на задней кормовой палубе.

Паоло стоял на вахте, а капитан ушел в свою каюту. Только оклик часового да удары склянок нарушали время от времени торжественную тишину, царившую кругом. Никогда еще мы с Родриком не испытывали такой потребности поговорить, чтобы сообщить друг другу свои предположения о том, что может быть, чего можно ожидать в будущем, о том, когда нам суждено будет узнать что-либо новое о капитане Блэке и его безымянном судне.

- Может быть, мы узнаем что-нибудь о нем во время перехода, - проговорил Родрик, - я распорядился, чтобы капитан Йорк держался обычного курса почтовых пароходов, ведь, по словам покойного Холля, таинственный крейсер именно и держится этого пути. Но неужели и на самом деле можно еще разбойничать в наше время на Атлантическом океане, где снует столько и торговых, и военных судов?

- Время покажет, прав ли был покойный Холль, но я верю его словам.

- Время? Есть ли оно у нас впереди? Быть может, оба мы скоро узнаем, как себя чувствуешь с дырой в черепе. Но, надеюсь, ты готов и к этому?

- Конечно, но я надеюсь, что судьба пощадит одного из нас ради Мэри! - проговорил я.

Напоминание о Мэри, видимо, опечалило Родрика, и он стал задумчивым, а вскоре ушел вниз. Я же решил следить за Паоло, расхаживавшим в это время по мостику. Сделав вид, что тоже ухожу вниз, и даже пробормотав "спокойной ночи" итальянцу, я спустился в свою каюту только для того, чтобы обуть мягкие войлочные туфли и потеплее укутаться в пальто и темный плед.

После этого я осторожно прокрался наверх и расположился за спиной у Паоло, позади капитанской рубки, откуда можно было свободно наблюдать за ним, не будучи замеченным.

Я слышал, как Паоло несколько раз окликал людей, находившихся на носу, и перекидывался с ними несколькими словами, которые, казалось, не совсем походили на то, как должен себя держать и как должен говорить офицер с матросами - уж слишком душевно и панибратски.

Это было мне тем более неприятно, что на вахте находились в это время новые, не знакомые мне люди, мои люди спали.

Но вот вдали, на краю горизонта, под правым бортом я увидел ярко вспыхнувшее голубое пламя, далеко отражавшееся и осветившее на мгновение темный силуэт большого судна. Это был, очевидно, сигнальный огонь какого-нибудь океанского парохода, завидевшего другой пароход своей компании где-нибудь еще дальше от нас. Но каково же было мое удивление, когда в следующий момент такой же голубой огонь необыкновенной силы зажегся у нас на мостике! Паоло чиркнул спичкой и зажег странного вида маленький факел, который был у него спрятан, как оказалось, в платье. Двумя прыжками я преодолел лестницу и встал у него за спиной.

Он невольно вздрогнул при виде меня и закусил губу, а в глазах его зажегся недобрый огонь.

- Не будете ли вы столь любезны, господин помощник, сказать мне, для чего вы зажгли этот голубой огонь? - обратился я прямо к нему.

- Я отвечал на тот сигнал! - ответил он, не задумываясь.

- Но извините, ведь он не имеет к нам никакого отношения!

Он только пожал плечами и пробормотал что-то об обычае и еще что-то, с явным намерением сказать мне что-нибудь неприятное, но тотчас же овладел собой и обратился ко мне с приветливо улыбающимся лицом. Я уже тоже начинал раскаиваться в своей поспешности и в том, что наделал шуму из-за пустяков, а потому перевел разговор на другие темы, стараясь выпытать у него что-нибудь о нем и его прошлом, но в этом отношении Паоло был весьма необщителен, и мне решительно ничего не удалось узнать о нем. Тем не менее мы вместе покинули мостик и, спустившись в кают-компанию, выпили с ним бутылочку вина.

Все это было прекрасно, являлось, так сказать, самой обыкновенной вежливостью, а между тем мы оба за это время прекрасно поняли друг друга, и он прекрасно понял, хотя и не подал виду, что не он один будет шпионить на судне, а что и за ним будут следить.

Придя в свою каюту, где у меня над самой койкой была кнопка электрической лампы, что было чрезвычайно удобно как для чтения, так и для размышления, я чувствовал себя крайне утомленным, погасил электричество и сразу заснул.

Спал я, вероятно, очень крепко в течение часа или около того, как вдруг мною овладело страшно тревожное чувство и вместе с тем чувство полнейшего расслабления. Я лежал, чувствуя себя не в силах шевельнуть пальцем, и то смотрел широко раскрытыми глазами в пространство, то впадал в мучительную полудрему, которую никак не мог преодолеть, и все время передо мной стояло лицо Паоло. Я засыпал и видел, что вхожу в нашу кают-компанию, за столом сидят Паоло по одну сторону и капитан Блэк по другую и дружелюбно беседуют о чем-то. Я пробуждался на мгновение, затем снова засыпал, и мне казалось, что я лежу на своей койке в этой самой каюте, а Паоло стоит надо мной, всматриваясь в мое лицо. Я хочу подняться и спросить его, зачем он здесь, что он здесь делает, но не могу пошевелиться, не могу издать ни малейшего звука. Наконец я пробуждаюсь от прикосновения чего-то холодного к моей руке. Я раскрываю глаза и вижу, что на меня смотрят другие глаза. Это продолжалось всего одну секунду, но даже в полумраке неосвещенной каюты я узнал эти глаза и это лицо и ни минуты не сомневался, что человек, стоявший надо мной, когда я спал, был не кто иной, как Франциско Паоло.

Сознание серьезной опасности совершенно разбудило меня. Я протянул руку к кнопке, и белый электрический свет осветил всю каюту, но в ней уже не было никого, одна собака Родрика, сидевшая у моего сундука, смотрела мне в глаза.

Я положительно не мог дать себе ответа - что был сон, что - реальность, но я весь дрожал от какого-то непреодолимого, жуткого чувства. Накинув на себя плащ, я вышел наверх. На вахте стояли старший офицер и Дэн, расхаживавший по палубе. Занималось холодное туманное утро. Я заглянул в каюту Паоло; он лежал на своей койке и, по-видимому, крепко спал. Как же мог этот человек в одно и то же время быть у меня в каюте и на своей койке, я положительно не мог себе объяснить, но уже снова заснуть не мог, об этом и думать было нечего. Я подошел к Дэну и, прохаживаясь с ним по палубе, попытался узнать его мнение о младшем офицере.

- Хотя мне неприлично судить о старших по званию, - ответил старик, - но так как вы спрашиваете меня бесхитростно, то и я отвечу вам бесхитростно: и я так думаю, и все наши люди тоже так думают, что в нем есть что-то нехорошее, что-то затаенное, чего следует опасаться. Вот что я вам скажу!

Между тем туман уже отчасти рассеялся и лучезарное солнце торжественно показалось на горизонте, золотя верхушки зеленых волн.

Вдруг с подветренной стороны донесся до нашего слуха отдаленный пушечный выстрел. Так как туман еще не вполне рассеялся, то никто из нас не мог различить хорошенько, что там могло быть, но полагая, что это сигнал погибающего судна, мы повернули руль в ту сторону и на некоторое время усилили ход. Мы шли таким образом около пяти минут, когда оглушающий раскат заставил всех нас содрогнуться. Это был уже выстрел не из маленького мелкокалиберного орудия, из каких стреляют, чтобы дать знать, что судно находится в опасности, а громовой раскат крупного орудия, какие бывают только на военных судах.

Звук постепенно замер над водой. Одновременно с этим рассеялся и туман, и я первым увидел на расстоянии одной мили под штирбортом такое, отчего вся кровь ударила мне в голову, а сердце усиленно забилось в груди: два больших судна бок о бок друг с другом шли под парами таким усиленным ходом, о каком трудно себе составить представление, так что море разрезалось глубокой бороздой, обдавая их палубы пенящимися волнами. Ясно было, что это погоня одного судна за другим, погоня и преследование среди белого дня. Что это могло значить? Этот вопрос невольно задавал себе каждый из нас, но ответить на него пока еще никто не мог.

VIII. Моя первая встреча с безымянным судном.

Все не спускали глаз с этих двух судов. То из них, которое было дальше от нас, было длинное, выкрашенное в темный цвет четырехмачтовое судно с поднятыми парусами и двумя высокими, чисто выбеленными трубами, на которых красовалось по черному якорю, несомненно свидетельствовавшему о том, что судно принадлежит к числу судов пароходной компании "Черный якорь".

Благодаря своей очень хорошей подзорной трубе я мог видеть, что палуба этого судна кишела людьми и что все они столпились у левого борта, так как преследовавшее их судно нагоняло их именно с этой стороны. Наше внимание было привлечено главным образом этим преследовавшим судном. Почти одинаковой длины, как и пассажирский пароход компании "Черный якорь", оно сияло и горело, как будто было вылито из чистого золота, и там, где солнце ударяло в него, отражение положительно ослепляло, так что долго смотреть на него было невозможно. Это громадное судно типа больших военных судов скрывало в своих носовых и кормовых башнях по два больших дальнобойных орудий; кроме того, я различал в свою трубу немалое число других, более мелких орудий, уже наведенных и совершенно готовых открыть огонь, но на палубе не было видно ни души.

Судно это обладало такой удивительной быстротой, что это казалось почти невероятным. Я много плавал в своей жизни, не раз переплывал Атлантический океан на самых быстроходных пароходах, плавал на торпедных лодках и миноносцах, но их быстрота не могла сравниться с быстротой хода золотого судна, которое, по моему мнению, делало по двадцать пять узлов в час.

И вот в то время, когда мы смотрели на него, из переднего орудия, стоявшего на носу, показались дым и огонь, и громадное ядро, со свистом пролетев в воздухе, ударило немного впереди пассажирского парохода и с шипением пошло ко дну. В тот же момент на таинственном судне подняли флаг Чилийской Республики.

Погоня становилась с каждой минутой ужасней, так что даже наши люди начали волноваться, и со всех сторон послышались многочисленные возгласы. Я обернулся к капитану, стоявшему неподалеку на верхней крытой палубе, и увидел, что он упорно и настойчиво смотрит на меня. Родрик тоже вышел наверх, но стоял на верхней ступени лестницы, ведущей в кают-компанию, неподвижно, точно окаменев. Старший офицер едва владел собой, а люди экипажа, все до единого, тесной кучкой сгрудились на баке и теперь обращались к нам за разъяснениями.

Все мы были наверху, кроме Мэри, которая еще не просыпалась, и Паоло, который, к великому моему удивлению, все еще не показывался, оставаясь все время внизу.

Первым заговорил наш молчаливый капитан.

- Есть ли нам какое-нибудь дело до этого судна? - резко спросил он.

- Не думаю, но это приятное зрелище, не правда ли, капитан? Чилийское военное судно, преследующее среди белого дня пассажирский пароход! Что вы на это скажете?

Он пренебрежительно пожал плечами и, немного погодя, ответил:

- Я дал бы Бог знает что, чтобы быть на сотню миль отсюда! - затем, быстро повернувшись на каблуках и пристально глядя мне в глаза, он вдруг спросил: - Скажите, желаете вы, чтобы эта яхта благополучно вернулась в порт?

- Ну, конечно, - ответил я, - к чему такой вопрос?

- К тому, что с вашего разрешения я поверну корабль и буду уходить подальше!

В этот момент к нам подошел Родрик.

- Погодите немного, капитан, - проговорил он, - это такое зрелище, за которое я готов отдать половину своего состояния!

- Это ваше дело, господа, - заметил капитан, и в голосе его слышался едкий сарказм, - яхта ваша!

- Мне кажется, что он прав, - сказал я, когда капитан отошел в сторону.

- Нет еще, подождем немного, мы успеем уйти прежде, чем эти двое сведут свои счеты! Смотри, видишь теперь человека на капитанском мостике желтого судна?

С лихорадочной поспешностью я поднес трубу к глазам, и так как солнце заливало своим светом этот мостик, а судно находилось на расстоянии не более полутора миль от нас, то отлично мог различить фигуру человека на мостике безымянного судна, и мне казалось, что я узнал ее, но до поры до времени я не решался сказать об этом Родрику.

- А заметил ты, - продолжал мой друг, - что это странное судно, идущее с такой невероятной быстротой, не выпускает ни пара, ни дыма?

Действительно, он был прав, я не заметил этого.

Вдруг из большого орудия, помещавшегося в носовой башне золотого судна, показался огонь, и снаряд, просвистев в воздухе, на этот раз ударил прямо в переднюю, носовую часть пассажирского парохода. Громкие крики ужаса и отчаяния огласили воздух, на палубе начался страшный переполох. Одновременно с этим на золотом судне стали давать сигналы.

- Капитан, видите, что они делают? Бога ради, посмотрите туда! - крикнул я, но капитан уже сам с напряженным вниманием следил за тем, что делалось на разбойничьем судне.

- Это сигнал лечь в дрейф и ждать шлюпку, - сказал он, - наверное, кто-нибудь едет на пароход.

Не успел капитан договорить этих слов, как с золотого судна действительно стали спускать шлюпку. Оба судна прервали свой бешеный бег, и мы, не ожидая, что они смогут остановиться, очутились теперь совершенно близко от них.

Но враги до того были заняты друг другом, что даже не заметили нас. Я направил свой бинокль на человека, расхаживавшего по капитанскому мостику и, очевидно, распоряжавшегося всем, и на этот раз совершенно убедился, что вижу капитана Блэка, того самого, которого видел в Париже на улице Жубер.

Теперь уже не оставалось сомнения в правдивости посмертных записок бедного Мартина Холля. Все его предположения, весь ряд установленных им фактов находили теперь полное подтверждение.

Вот оно, это пресловутое золотое судно, вот его командир - капитан Блэк, вот его разбойничье нападение среди белого дня на большой пассажирский пароход. Кто мог еще сомневаться после всего этого?

Родрик не мог узнать этого человека, так как не имел ни малейшего представления о его наружности, но, как бы угадывая что-то, вопросительно смотрел на меня.

Опасаясь быть услышанным, я только взглянул на него и в этом взгляде он прочел все.

- Пора уходить, Марк, - проговорил он, - ведь когда они покончат с этим судном, очередь будет за нами.

- Что ты говоришь? Не может быть, чтобы он затопил этот пароход! Знай я это, я ни за что не ушел бы отсюда, хотя бы это стоило мне жизни! - воскликнул я.

- Это неразумно! Чем мы можем помочь тут? Ведь пират взорвет нас одним своим ядром, кроме того не забывай, что с нами Мэри!

В это время милая девушка неслышно вышла наверх и с испуганным видом смотрела на драму, разыгрывавшуюся у нас на глазах. Вот шлюпка с безымянного судна подошла к самому борту черного парохода, название которого теперь ясно читалось: "Царь Океана".

- Не лучше ли тебе, Мэри, сойти вниз? - обратился к ней Родрик.

- Нет, пока вы оба здесь, и я останусь с вами, - заявила она. - Почему для меня какие-то исключения? Я слышала, что ты сказал, Родрик, и не хочу стоять между вашим добрым намерением и жизнью этих несчастных! - И она, ухватившись за мою руку, повисла у меня на руке, как бы ища во мне поддержку. Ее благородная смелость придала нам мужества.

- Я за то, чтобы оставаться здесь до конца, - заявил я, - а вы, капитан, и теперь хотели бы уйти?

- Это ваша яхта, господа, и ваши люди. Вся ответственность лежит на вас, а мне безразлично, мое дело - поступать согласно вашему желанию.

Слова его слышал весь экипаж, и среди людей поднялся глухой ропот. Тогда я выступил вперед, обратившись к ним со словами:

- Ребята, вы видите, что там происходит грязное Дело. Что именно, я не могу вам сказать, но несомненно, что английское судно старается уйти от преследующего его чужеземного судна и, весьма вероятно, будет нуждаться в нашей помощи и содействии. Решите, что нам делать, оставить ли его на произвол судьбы или поддержать, сколько можем?

В ответ на это люди ответили единогласным криком одобрения моего предложения, и капитан молча дал команду в машинное отделение, чтобы остановили ход. Теперь мы стояли так близко от обоих судов, что не могло быть никакого сомнения в том, что нас заметили.

С золотого судна на нас направили бинокли, а на "Царе Океана" выкинули сигнал о помощи.

Я смотрел теперь, как капитан пассажирского парохода переговаривался с людьми в шлюпке и, судя по всему, дело должно было кончиться плохо. А тогда наступала наша очередь! Однако дело кончилось совершенно иначе, чем все мы того ожидали.

В то время, когда рослый русый мужчина с грозными жестами переговаривался с капитаном "Царя Океана", с безымянного судна раздались три пронзительных свистка, и шлюпка, уже зацепившаяся багром за борт парохода, вдруг отчалила и с удивительной быстротой понеслась обратно к своему судну, где и была тотчас же поднята на борт.

Все это было исполнено с таким проворством, что не успели наши люди подивиться такому странному обороту дела, как шлюпка уже была на судне. Вся суетливая возня, минуту тому назад замеченная нами на золотом судне, вдруг, точно по мановению волшебной палочки, прекратилась - и снова все как будто вымерло на нем. А само оно, тронувшись с места, пронеслось мимо нас с такой быстротой, о какой я до сего времени не имел и понятия.

Наш экипаж с недоумением смотрел на этот маневр. Никто из нас не мог объяснить, что это могло значить. Ключ к разгадке дал нам не кто иной, как Франциско Паоло, очутившийся у меня за спиной. Его обыкновенно бледное, безучастное лицо было теперь возбужденным и красным от волнения.

- Ха! - воскликнул он. - Это американец! - и указал рукой на отдаленную точку горизонта. Тогда нам стало ясно, что его так взволновало: большой белый пароход шел на всех парах, и я сразу узнал по его форме, что это был американский пароход, возвращающийся на родину из Европы, где он присутствовал на английских морских маневрах; за ним следовали еще два других судна. Теперь мне было совершенно ясно, что золотой пират бежал от грозившей ему опасности попасться в западню и быть застигнутым в момент своих преступных действий американским судном, что для него было особенно нежелательно.

- У вас зоркий глаз, Паоло, - заметил я, - полагаю, что это очень удобно для нас обоих!

Помощник капитана сердито пожал плечами, многозначительно добавив:

- Да, может быть!

Теперь мое внимание было снова привлечено странным поведением пиратского судна. Оно вдруг как будто приостановилось на расстоянии какой-нибудь полумили у нас по левому борту.

С минуту все мы недоумевали, что оно собиралось делать, затем, когда оно, повернув, стало на всех парах уходить в открытое море, я увидел, что навстречу ему шел большой белый крейсер, по-видимому, хорошо вооруженный.

Наконец-то, подумал я, ему придется померяться силами с соперником, равным ему, и в ожидании схватки все мы точно замерли.

В продолжение нескольких минут оба судна стояли друг против друга. Американец поднимал сигнал за сигналом, но все они оставались без ответа. Только палубу безымянного судна наводнили сотни людей; все они возились около орудий. Было ясно, что пират принял какое-то решение, так как судно его, сделав медленный поворот, умеренным ходом прошло перед носом своего противника, и вдруг оба больших орудия дали залп по американскому судну. Снаряды упали прямо на палубу крейсера. Мачты, люди и палубная рубка - все это смешалось, превратившись в страшный хаос. Очевидно, американский крейсер не ожидал подобного нападения. Крики, вопли и стоны доносились с его палубы, - и все оно содрогалось под огнем неприятельских орудий. Нельзя было сомневаться в печальном для американца исходе сражения, но в это время подошли другие американские суда и открыли сильный огонь по пирату. Их громадные снаряды перелетали через наши головы, падая с такой силой и частотой в море, что брызги и волны взбаламутили всю поверхность. Тут уже и пират не выдержал, тем более, что и его судно получило три повреждения. Дав два последних залпа из своих башенных орудий, он стал уходить с той поразительной быстротой, которую судно уже раньше демонстрировало нам. Менее чем через пять минут оно было уже недосягаемо для пушек, а спустя десять минут американские суда принимали людей с поврежденного крейсера, тогда как противник их уже почти совершенно скрылся за горизонтом.

У нас на судне стоял теперь такой шум, что трудно было что-либо понять. После сильного напряжения наша команда громко выражала свою радость.

Многие были за то, чтобы сейчас же отправиться к пострадавшему пассажирскому пароходу, другие же требовали скорее уйти из этих вод. Переговорив между собой, мы решили спустить шлюпку, а спустя четверть часа были уже возле пассажирского судна. Нас радушно встретил капитан Росс, благодаривший в самых теплых выражениях за оказанное участие и горько жаловавшийся на действия безымянного судна.

- Двадцать лет, - говорил он со слезами на глазах, - я плаваю здесь, но в первый раз наталкиваюсь на подобное. Ведь это открытое пиратское нападение! Я не успокоюсь до тех пор, пока не заставлю вздернуть всех их на виселице! - И капитан грозно ударил кулаком по столу.

Вскоре подоспел и первый из американских крейсеров, по которому стрелял пират, капитан которого также приехал на пассажирский пароход. При виде разрушений, причиненных несчастному "Царю Океана", вновь прибывший пришел в страшное негодование.

- У меня тоже убито и ранено двадцать человек! - с бешенством восклицал он. - Убытка на двадцать тысяч фунтов, если не больше! Я это так не оставлю! Мы с вами пустим его ко дну или же проследим за ним, а тогда уже наше правительство рассчитается с ними!

И они условились с капитаном второго американского военного крейсера преследовать пирата, а два броненосца должны были сопровождать нас в качестве конвоя вплоть до Нью-Йорка.

После этого мы вернулись на "Сельзис". Паоло, стоя у трапа, прислушивался к нашим уверениям, что всякая опасность миновала, с плохо скрытой саркастической усмешкой.

Мы и не подозревали тогда, что нам придется расстаться с конвоем задолго до своего прибытия в Нью-Йорк.

IX. Объятые ужасом.

В течение целых пяти суток мы шли в сопровождении двух броненосцев. Но так не могло долго продолжаться, так как из-за сильно пострадавшего крейсера им приходилось идти очень тихим ходом, мы же спешили в Нью-Йорк. Но мы не теряли конвой из виду, что весьма благотворно влияло на наших людей, на которых происшествия первых трех дней плавания произвели столь сильное впечатление, что они постоянно находились в страхе.

На пятые сутки после страшных событий, свидетелями которых мы были, под утро, мне что-то не спалось. Я вышел наверх и увидел на расстоянии примерно мили белые силуэты американских судов и длинную черную линию пассажирского парохода, шедшего несколько впереди их. Паоло был на мостике, но я не окликнул его.

Вообще мы избегали вступать с ним без особой надобности в разговоры, что, по-видимому, не очень огорчало его, так как он, пользуясь этим обстоятельством, уделял много времени беседам с экипажем и проводил на баке, в казарменном помещении, большую часть дня, втираясь все более и более в доверие к матросам.

В это утро дул сильный и свежий ветер, и, прячась от него, я приютился за рубкой. Едва я уместился там в удобном кресле, как услышал голос Дэна, беседовавшего с Бэллой, любимой собакой Родрика. Старик любил Бэллу и приписывал ей чисто человеческие качества, а потому разговаривал с ней, как с разумным существом:

- Ты хоть и не говоришь, а я знаю, что в тебе христианская душа, не то я не стал бы терять время на разговоры с тобой, - беседовал старый матрос со своим четвероногим другом. - Тебе и барышне хорошо живется здесь, я не спорю, но нам, остальным, далеко не так хорошо, старушка. Мы плывем на старой развалине, и после получения расчета никого из команды сюда и калачом не заманишь. Понимаешь?

Я окликнул его и стал расспрашивать, что означают его слова.

- Что, разве среди команды идут нехорошие толки? - спросил я.

- То-то и оно, толков-то разных очень много, - пробормотал старик. - Да все такие, что ничего доброго не предвещают!

- О чем же именно говорят на баке? Скажи мне без утайки, Дэн, прошу тебя.

- Мне таиться нечего, сэр, за это не платят, но знайте, что наша скорлупа - судно смерти!

- Кто вам наплел такую чушь?

- Да кто ж, как не младший помощник, сэр! Меня-то эти басни не смущают. Но иной череп толст, как судовая броня, а другой - что яичная скорлупа. И вот, когда тонкие-то всплывают наверх, так это благодать для таких лжецов, не так ли? Дело простое, мистер Марк! - продолжал старик после некоторого молчания. - "Куда мы идем? - говорит этот шалопут людям. - Торговать? - Нет! Чужие страны повидать? - Нет! Где же конец нашему пути? Чем все это может кончиться? Ведь последний-то капитан здесь на судне и умер, и никто не знает, схоронили ли его, или он здесь где-нибудь лежит и приносит несчастья нашему судну. Уж добром это не кончится, поверьте моему слову, ребята!" - Вот что говорит людям господин младший помощник!

"И что значит ваше маленькое жалованье, если у вас хотят за это взять вашу жизнь? Почему они скрывают цель своего плавания? Ведь все вы ничего не знаете, вам ничего не говорят. Что они от вас скрывают? При таких условиях плыть на судне, где бродит мертвец, которое и само по себе ненадежно, и того и гляди развалится! Я это дело знаю, ребята! Нет! Почему бы нам не повернуть оглобли да не поплыть обратно в Англию? А ведь они не согласятся, и наш "Старый" (прозвище капитана) с ними заодно! Они не вернутся, и пока мы не придем в страну янки, до тех пор они не отпустят никого из вас. А придем ли мы когда-нибудь туда, за это я не поручусь!"

- Вот его речи, сэр. И они, как назло, действуют. Людей обуял страх, они боятся идти дальше, боятся призрака умершего капитана, опасаются какой-то непредвиденной, неотвратимой беды.

- Так ты хочешь сказать, что весь экипаж объят ужасом, что они готовы на бунт?

- Да, похоже на то, но мой вам совет: и кушайте, и по вечерам музыкой забавляйтесь, как до сих пор было. Но пусть наш Старый и мисс ничего не знают, а вы и мистер Родрик держите ухо востро и спите только одним глазом, а другим поглядывайте, что здесь творится.

Ударили склянки, и Дэн пошел сменяться с вахты, я же спустился вниз, где принял ванну. Выйдя, я застал остальных уже за утренним кофе и почти совершенно забыл о своем разговоре с Дэном об его преувеличенных, как мне казалось, опасениях относительно настроений экипажа.

Наше плавание уже близилось к концу, и я стремился скорее ступить на американский берег. Близость конвоировавших нас броненосцев тоже отгоняла от меня мысль об опасениях, и я надеялся, что мы благополучно достигнем цели нашего путешествия. В таком именно настроении я лег спать в этот день ничуть не подозревая, что через несколько часов разразится гроза. Не помню, в котором часу меня разбудил Дэн. Я взялся было за кнопку электрической лампочки, но старик поспешно схватил меня за руку.

- Бога ради, не делайте этого! - прошептал он прерывающимся голосом, по которому я сразу понял, что случилось что-то недоброе. - Живо одевайтесь, проберемся наверх, да и заляжем где-нибудь, где нас не будет видно. - И пока я одевался на скорую руку, он стал осторожно взбираться по лестнице, ведущей из кают-компании на палубу, но на верхней ступеньке вдруг приостановился, затем упал плашмя на живот и стал пятиться вниз.

Почти в тот же момент наверху показался человек и стал крадучись спускаться в кают-компанию. Он был без сапог и держал в руке большой железный прут. Мы успели уже сползти вниз и притаились по обеим сторонам лестницы, боясь дышать, чтобы не привлечь его внимания. Он прошел мимо, не заметив нас, и направился прямо к двери моей каюты, где забил клин в мою дверь, затем проделал то же со всеми остальными дверями, выходившими в кают-компанию. Покончив с этим делом, он так же осторожно вернулся к лестнице, чтобы уйти, но тут Дэн уложил его на месте ударом рукоятки своего пистолета, так как я успел захватить оружие, вооружив и его большим старинным пистолетом. Тогда мы разбудили Родрика и Мэри и собрались все в общей каюте, где Дэн шепотом сообщил нам следующее: Паоло стоял на вахте, и ему удалось уговорить четверых кочегаров и шесть человек матросов отказаться идти дальше, нисколько не считаясь с нашими требованиями. Потом негодяй задумал запереть нас всех в каютах и таким образом сделать как бы своими пленными или же, в случае, если бы мы проснулись и стали сопротивляться, то просто-напросто прикончить нас всех, размозжив головы.

Это было отчаянное решение, вызванное непреодолимым страхом и ужасом, охватившими сердца всех этих людей. Верные нам люди были связаны во время сна и заперты в своих помещениях. Дэну же удалось избежать этой участи благодаря своей прозорливости. Предчувствуя что-то недоброе, он в этот вечер не пошел спать к себе, а, завернувшись в валявшийся на палубе брезент, остался незамеченным и стал зорко следить за всем, что делалось вокруг него.

Паоло встал у дверей капитанской каюты, трое человек караулили вход на бак, а пятеро - у верхней крытой палубы.

Теперь с одним из бунтовщиков мы покончили, но их осталось еще восемь, а нас было только трое мужчин. Что было делать?

- Надо кому-нибудь выбежать наверх, - проговорил Родрик, заметив вдруг, что яхта остановилась. - Негодяи застопорили машину, и мы таким образом отстанем от своих спутников. Выберемся все разом!

Но лестница была узкой. Приходилось выходить один за другим, и не было сомнений, что первого, кто покажется наверху лестницы, уложат на месте, а за ним и других.

- Пустите меня, я пойду вперед, - предложила Мэри, - мне они ничего не сделают. А пока я буду говорить с ними и отвлеку их внимание от вас, вы все успеете выбежать наверх.

- Хорошо, Мэри, но разве вы не боитесь идти одна? - спросил я.

Добрая девушка только засмеялась в ответ и взбежала вверх по лесенке. Мы последовали за ней, держа наготове свои пистолеты. Выбравшись наверх, мы легли плашмя на животы, выжидая удобного момента; я не спускал глаз с Мэри. Между тем девушка неслышно подкралась к пятерым бунтовщикам... Те вдруг громко вскрикнули от ужаса при виде этого белого видения, так внезапно явившегося среди них во мраке ночи, и без оглядки бросились бежать от нее. Воспользовавшись этим, мы поспешили выбежать наверх, на верхнюю палубу, и очутились лицом к лицу с Паоло. Он страшно побледнел и раскрыл уже рот, чтобы сказать что-то, когда Дэн со всей силы угостил его рукояткой своего пистолета по голове, так что итальянец без чувств скатился с лестницы вниз и ударился головой о железную решетку топки. Я стал стучать в дверь капитанской каюты, но Йорк был уже на ногах и, не говоря ни слова, прошел мимо меня на капитанский мостик с двумя пистолетами в руках. В одну минуту сообразительный капитан понял положение дел и с обычным безмолвием стал действовать спокойно и разумно, как всегда. Между тем мы стали выжидать, когда темное облако, заслонявшее луну, уйдет, и палуба несколько осветится, так как в царившем вокруг густом мраке нельзя было видеть, где спрятались пять бунтовщиков, бежавших при появлении Мэри. Несмотря на то, что капитан громким голосом окликнул их, никто не отозвался. Он хотел было сразу идти вниз, чтобы отыскать их, но мы удержали его. Наконец, когда луна вышла из-за облаков, мы увидели темные фигуры, прятавшиеся за галереей: их было восемь человек, и все они жались друг к другу.

Капитан теперь снова окликнул их:

- Эй, Карл, Вильямс! Вылезете вы теперь, чтобы я приказал выпороть вас, или вы хотите попасть на виселицу в Нью-Йорке?

Мне с моего места было прекрасно видно, как в ответ на оклик капитана один из них поднял пистолет, а остальные сплотились теснее.

- Прекрасно, - спокойным, слегка насмешливым тоном продолжал капитан, - вы сумели поставить пару досок между собой и смертью. Но это не поможет вам: я буду стрелять сквозь галерею! - С этими словами он не торопясь поднял свой пистолет и спустил курок. Заряд прошел сквозь тонкую деревянную переборку, раздался глухой стон, и один из бунтовщиков повалился лицом вниз. Товарищи тотчас же подхватили его.

Капитан снова окликнул их, приглашая выйти.

- Вот уже вас стало одним меньше, - говорил он, - но это только начало. Я разнесу всю эту постройку и вас вместе с ней! - Он снова поднял пистолет, но в этот самый момент кто-то из бунтовщиков выстрелил из револьвера и пуля прожужжала у нас над головами. Выстрел капитана не заставил себя долго ждать. Доски обшивки разлетелись в щепки - и второй бунтовщик, громко вскрикнув, вскочил, затем упал замертво на палубу, теперь уже ярко освещенную луной.

- Вот уже двое из вас выбыли из строя, - все так же невозмутимо и спокойно продолжал капитан, - пусть их станет трое, если вы того хотите!

Но при последних словах оставшиеся в живых бунтовщики, выбежав, укрылись за связками каната. Капитан решил тут же покончить с этим делом. В два прыжка он спустился с лестницы, а мы последовали за ним. Бунтовщики дали было по нам три выстрела, но приклады наших двух ружей сделали свое дело. Трое из них тут же скончались, остальные же просили пощады. И капитан решил помиловать их, но сначала исколотил. Затем мы освободили оставшихся нам верными людей. Те подоспели на помощь капитану и стали вязать оставшихся в живых бунтовщиков. Еще не успело рассвести, когда их убрали в трюм и затем приступили к уборке палубы. Убитых пока накрыли брезентом, а Паоло, лежавшего неподвижно и стонавшего, снесли вниз в его каюту и оказали ему посильную помощь.

Когда взошло солнце, я окинул взглядом весь горизонт, но вокруг был безбрежный и безлюдный океан. Мы снова были одни среди водной пустыни. Происшествия последней ночи заставили нас потерять наших спутников, к немалому моему огорчению.

X. Судно под черным плащом.

День занялся ясный, но у нас на судне было невесело. К полудню мы похоронили двух истопников, убитых капитаном, трое другие были ранены очень опасно. Хуже всех мне казалось состояние Паоло, который все время кричал: "Льда! Льда!" Мы с трудом могли удерживать его на койке. Иногда он говорил что-то, какие-то слова, смысл которых мне был тогда не ясен, но впоследствии, при совершенно непредвиденных обстоятельствах, я понял их значение.

После завтрака капитан пригласил Родрика и меня в свою каюту и мы стали обсуждать положение дел.

За ночь на море поднялся ветер. Мы снова развели пары и, поставив паруса, быстро приближались к американскому берегу. Но капитана, по-видимому, это не особенно радовало, он все как будто не верил в благополучное окончание пути.

- Ясно одно, - говорил Йорк, - вы вовлекли меня во что-то иное, чем просто обыкновенная поездка ради удовольствия. Но я пока не жалуюсь на это, в Нью-Йорке же мне необходимо будет узнать все или же я расстанусь с этим судном. Нужно выяснить дело предыдущей ночи, а также допросить вашего младшего офицера. Людей же я бы охотно уволил - мы управимся без них. Теперь я позволю себе потребовать одного, а именно: вести яхту отсюда прямо в Нью-Йорк и не совать нос ни в какие дела, которые не касаются нас.

- Капитан прав, - заметил я, - мы не имеем никакого основания отказать ему в его требовании, если только нас не ожидает на пути препятствие, в чем я не совсем уверен!

- А я еще меньше! - многозначительно подхватил капитан.

Мы вышли на палубу и застали там старшего офицера, упорно смотревшего в направлении юго-востока. Я заглянул в том же направлении и увидел большое черное судно, шедшее с удивительной быстротой.

- Капитан, - сказал я, - взгляните туда!

- Это судно идет прямо на нас, - ответил Йорк, - и я уже видел его!

- Где? Когда?

- Пять дней тому назад, когда оно открыло огонь по пассажирскому пароходу. Второго судна такой конструкции нет. Да вот видите, эти негодяи не все закрыли: вон посередине судна как жар горит золото; они думают обмануть нас своим черным плащом, но это не так легко!

- Да, вы правы: это то же судно и оно преследует нас. Если не подоспеет помощь, мы погибли! Однако что же вы думаете делать, капитан?

- Что я думаю делать? Я прикажу готовить шлюпки, оставлю в машинном отделении тех, кто там нужен, а остальных вызову наверх. "Все наверх!" - крикнул Йорк. Люди разом устремились вперед, затем, получив приказание готовить шлюпки, беспрекословно принялись за дело.

Но, очевидно, ими овладело тревожное чувство, и вскоре они стали перешептываться, что, вероятно, опасность исходит от черного судна, которое пять Дней тому назад было золотым. Впрочем, все работали очень усердно. Между тем черное судно быстро приближалось, и я знал, что вскоре мы услышим рев его орудий.

- Ведь нам не уйти от него, капитан, - заметил я вполголоса.

- Не позже чем через четверть часа оно нагонит нас и заставит остановиться. Это ясно даже ребенку, но разве вы хотите, как камень, идти ко дну, не попытавшись даже царапнуть их или показать им свои когти? Клянусь небом, я покажу им себя, даже если ни одна душа здесь не поможет мне в этом!

- И я тоже! - сказал Родрик и, спустившись вниз, притащил оттуда все имевшееся в нашем распоряжении оружие: несколько револьверов и длинное охотничье ружье.

Кроме того, были еще два боевых ружья капитана и несколько пистолетов. Все это оружие мы раздали надежным людям из экипажа.

Мэри осталась внизу - присматривать за ранеными.

- Ты, Дэн, иди на носовую палубу и там жди команды, а затем пали без устали! Понял? - обратился я к старику.

- Будьте спокойны, сэр! - отозвался тот, повинуясь приказанию.

Я же прошел на корму, где мы тоже расставили вооруженных людей. Остальные работали с удивительным проворством. Шлюпки уже были готовы, съестные припасы и бочонки с пресной водой - на месте. Теперь внимание всех было устремлено на приближавшееся безымянное судно, когда мы подняли наш флаг. К нашему удивлению, под восторженные крики команды на золотом броненосце ответили тем же, то есть, тоже подняли флаг.

- Синий крест на белом поле! Да это русский флаг, или я ослеп! - воскликнул капитан.

Я тоже взглянул туда и убедился, что капитан прав: действительно, это судно, каких-нибудь пять дней тому назад бежавшее с поля сражения под чилийским флагом, теперь шло прямо на нас под русским.

- А уверены вы, что это то же судно? - спросил Родрик.

- Как в том, что меня зовут Йорк. Но смотрите, они подают сигнал!

Теперь таинственное судно находилось уже на расстоянии пушечного выстрела от "Сельзис".

После первого взрыва энтузиазма наши люди примолкли, пораженные той быстротой, с какой надвигалась на нас опасность. Но никто из них не мог судить так хорошо об этой опасности, как мы: они чувствовали ее интуитивно, мы же знали почти наверняка, что ни одному из нас не суждено встретить следующий день.

Я окинул взглядом весь горизонт: нигде ни малейшего признака судна. Солнце почти совсем зашло, мрак ночи начинал уже понемногу спускаться над морем. Капитан молча указал мне на мачту, где всего несколько минут тому назад развевался русский флаг, теперь на место его был поднят большой черный. Я недоуменно взглянул на Йорка.

- Пираты, чтобы черт их побрал! - злобно проговорил сквозь зубы капитан и пронзительно свистнул.

- Господа, - обратился он ко мне и Родрику, - я тогда говорил вам, что если вы не дадите мне объяснений, то я покину это судно в Нью-Йорке. Теперь, с вашего разрешения, я беру эти слова назад. Я отправлюсь с вами хоть на край света!

Казалось, капитан каким-то чутьем угадал наши намерения и одобрял их. Но распространяться на эту тему теперь было не время, и мы только молча пожали друг другу руки.

В этот момент, со свистом разрезая воздух, пролетело громадное ядро, с оглушительным плеском упавшее в нескольких саженях от нас в море. Убедившись, что нас не задело, наши люди огласили воздух громким, торжествующим криком. А старый Дэн выпалил в воздух из своего ружья.

Капитан Йорк подал команду остановить ход, и хотя я сознавал, что он поступил разумно, все же не мог удержаться от восклицания.

- Значит, все кончено?! А ведь обидно, не правда ли, быть перестрелянными, как зайцы, на своей палубе!

- Погодите немного, - ответил капитан, тревожно оглядываясь назад, где уже ложился на воду туман. - Пусть эти негодяи спустят шлюпку!

Пиратское судно находилось еще на расстоянии четверти мили от нас, но в морской бинокль можно было ясно видеть, что команда там возилась, что-то приготовляя. Среди нее я различил и фигуру капитана Блэка, стоявшего у машины. Другие люди на нижней палубе хлопотали около баканцев и спустя немного времени спустили шлюпку, которая направилась к нашему судну. Я следил за ней с замирающим сердцем. Мне казалось, что это вестники самой смерти.

- Стой смирно и жди команды! - вдруг крикнул капитан Йорк, постоянно оглядываясь на густые клубы белого тумана, собиравшегося позади нас. - Когда я скомандую "Пли!" - стреляйте все разом!

Теперь шлюпка подошла к нам так близко, что можно было различить лица сидевших в ней людей. Из пятерых я узнал троих; шлюпкой командовал Ревущий Джон, стоявший на носу. Он громко крикнул: "Какое судно?"

- Мое судно! - ответил капитан и снова оглянулся назад на туман. Теперь я вдруг понял его мысль, и сердце сильно забилось: он хотел скрыться в тумане от неприятеля.

- А кто вы такой?

- Я тот, кто покажет вам самое надежное местечко, где бы можно спрятаться, если только вы соблаговолите пожаловать сюда на минуту! - продолжал наш капитан по-прежнему шутливо и спокойно, словно речь шла о самом обычном приглашении в гости.

- Как я вижу, вы очень красноречивы! Смотрите, не умолкнуть бы вам, когда я явлюсь на ваше судно!

Шлюпка подошла ближе. Капитан Йорк отвечал самоуверенным тоном, в котором даже чувствовались веселые нотки.

- Так вы намерены явиться ко мне на судно? Неужели? Кого же из вас я буду иметь удовольствие укокошить первым?

Это приветствие, очевидно, очень понравилось негодяю, и тот громко захохотал:

- О, да вы - забавный человек и прыткий на язык, право! Ну, вы будете иметь удовольствие разговаривать со мной, а укокошит вас мой помощник!

- В таком случае, - заметил капитан все так же невозмутимо и спокойно, - Дэн, представься этим господам, пусть они познакомятся с тобой! - и капитан посторонился.

Дэн нагнулся вперед и его добродушное старое лицо сияло улыбкой, когда он прокричал:

- Эй, вы, там, очень рад встрече с вами вдали от родной Англии, очень рад!

В этот момент один из негодяев зацепился уже багром, но Дэн вскинул ружье и выпустил заряд прямо в лицо этому парню. А капитан в то же время скомандовал "Пли!", и с десяток выстрелов дружным залпом грянуло с "Сельзиса".

Казалось, будто вся шлюпка содрогнулась; один из пиратов, по-видимому, китаец, схватился за грудь и тут же перекувырнулся в воду; двое других были убиты, на месте. Больше я не успел ничего увидеть.

- Полный вперед! - крикнул капитан громовым голосом прежде, чем успел замереть звук залпа, на который с безымянного судна отвечали выстрелом из орудия. Снаряд задел слегка нашу верхнюю рубку; капитан погрозил кулаком пирату и повторил еще раз: "Полный вперед!"

В момент, когда яхта, повинуясь винту, тронулась вперед, густой белый туман словно пеленой окутал нас со всех сторон, обдавая палубу сыростью. В семи саженях не было видно ни зги.

Но эти пять минут, пока мы скрылись из виду, уйдя в глубь тумана, были до того ужасны, что я никогда не забуду их. Снаряды падали и впереди, и позади нас почти беспрерывно; все мы чувствовали, что грозный пират где-то близко. Затем канонада как будто стала замирать в отдалении, и мы начинали уже дышать свободнее, начинали надеяться, что опасность миновала. Но вот опять, и на этот раз уже совсем близко, прогремел выстрел из крупного орудия и разнес нашу рубку в мелкие щепки, но, по счастью, не ранил никого. После этого снова наступила мертвая тишина и тревожное ожидание чего-то, от чего меня попеременно кидало то в жар, то в холод. Мы уже не придерживались намеченного нами направления, а в течение нескольких часов кряду шли на юг, прямо в глубь тумана. Экипаж все время оставался на своих местах. Нам все еще не верилось, что опасность миновала. Когда я, промокнув до костей, наконец сошел с мостика, было уже около полуночи. Внизу меня встретила Мэри и стала засыпать вопросами.

- После я все вам расскажу, Мэри, а пока дайте мне отдохнуть и очухаться, - ответил я. - А вы что делали все это время?

- Я ухаживала за Паоло. Он, кажется, умирает.

Я зашел посмотреть на раненого: он действительно, казалось, умирал. Немного опечаленный, я вернулся в кают-компанию, где теперь все как будто повеселело и ожило. Матросов поили грогом и кормили сластями, а мы в кают-компании распили несколько бутылок шампанского.

Три дня спустя мы были уже перед Нью-Йорком. Словно благодаря чуду никто из наших людей не пострадал во время неравной борьбы с золотым судном.

XI. В трущобе.

Около шести часов пополудни мы вошли в гавань великолепной столицы Нового Света и медленно поравнялись с портовой таможней, где нас должны были подвергнуть обычному досмотру. Никаких затруднений у нас по этому поводу не было, хотя какой-то маленький чиновник под видом добросовестного исполнения своих обязанностей шарил и поглядывал везде. Эта подозрительность возмутила честного и прямодушного старика Дэна.

- Да вы бы пощупали вот эту собаку, - говорил он. - Как знать, может, она битком набита алмазами!

- Что вы, принимаете меня за дурака? - возмутился тот.

- Ничего я об этом не знаю, а только как знать, обшарьте ее, быть может, что-нибудь найдете!

Наконец чиновник удалился, провожаемый громким смехом всего экипажа, а спустя немного времени мы уже стояли у пристани и готовились съезжать на берег.

Паоло все еще был болен и лежал в своей каюте. Из чувства простого человеколюбия мы решили не предпринимать против него ничего до полного его выздоровления, но на всякий случай приказали матросам следить за ним и никого не пускать на судно, а сами отправились обедать в один из лучших ресторанов города. Здесь мы заказали себе самый изысканный обед, потребовали самых дорогих вин, чтобы отпраздновать наше благополучное прибытие в Нью-Йорк. Все были веселы и, казалось, совершенно забыли об ужасах путешествия, но меня преследовала мысль, что и здесь опасность сторожит меня на каждом шагу и что мое рискованное предприятие еще только начинается.

Под влиянием этого настроения я после обеда предложил Родрику прогуляться с Мэри по городу, чтобы показать ей немного Нью-Йорк, а сам решил вернуться на яхту - привести в порядок некоторые бумаги и обдумать свои дальнейшие шаги в деле преследования капитана Блэка. Наш приятель, капитан Йорк, собирался посетить каких-то своих друзей и условился со мной, что немного попозже тоже вернется на "Сельзис".

Порешив таким образом, я простился с друзьями и поехал прямо на пристань.

Полчаса спустя я благополучно прибыл на яхту, где застал все в полном порядке. По палубе расхаживал часовой, а Дэн сидел подле больного Паоло. Старик сообщил мне, что больному лучше и что он уже около часа спит крепким сном.

Я прошел в свою каюту и стал собирать свои бумаги, револьвер и некоторые другие вещи, которые могли понадобиться мне на берегу. Это все заняло не более трех четвертей часа. Наконец пора было уходить, но перед отъездом я заглянул в каюту Паоло, и каково же было мое удивление, когда я увидел его совершенно одетым: по-видимому, он собирался сойти на берег.

Это открытие чрезвычайно взволновало меня. "Если он отправится в город, - подумал я, - то, конечно, для того только, чтобы встретиться со своими сообщниками, с людьми, близко связанными с капитаном Блэком и его экипажем. Если я не воспользуюсь этим случаем узнать что-нибудь о капитане Блэке, то могу прождать год и больше, прежде чем услышу что-нибудь о нем, кроме известий о гибели судов по пути из Европы в Америку или Африку". И я решил следовать за Паоло, рискуя всем, даже жизнью.

С этой мыслью я поспешил на бак, где застал старого Дэна, и попросил его немедленно снабдить меня матросским костюмом, а переодеваясь пояснил старику в нескольких словах свое намерение, на что Дэн, хотя и не возразил ни слова, но почесал в затылке и неодобрительно покачал головой.

Выйдя переодетым на палубу, я увидел Паоло, уходившего уже с яхты, и, надвинув шапку на глаза, пошел вслед за ним, прячась за каждый выступ и скрываясь, насколько было возможно. Очутившись в городе, Паоло раза два обернулся и посмотрел, не следят ли за ним, затем, видимо, убедившись, что все благополучно, направился разными окольными путями в "Bowery", самый захолустный квартал города, пользующийся дурной репутацией; затем, после долгого странствования, уже едва держась на ногах от слабости и истощения, бедняга свернул в одну из самых грязных и скверных улиц этого квартала и вдруг исчез в раскрытой настежь двери. Едва он успел скрыться, как и я подошел к той же двери и заглянул внутрь помещения. Первое, что мне бросилось в глаза, была невысокая грязная лестница, идущая вверх, а там упиравшаяся в стеклянную дверь. Сквозь стекла этой двери я увидел толпу мужчин в полутемном, накуренном помещении. Все они, сидя у столиков, пили, спорили и сиплым голосом пели песни.

Это был какой-то ужасный вертеп, населенный людьми всех национальностей, преимущественно моряками. Тут были и англичане, и французы, и русские матросы, даже негры и китайцы, но я тем не менее решился войти и занять место у одного из столиков, ближайших к двери.

Все помещение состояло из длинной узкой залы, уставленной вдоль стен скамьями, которые когда-то были покрыты красным бархатом, а теперь представляли лишь ободранные лохмотья. На стенах красовалось несколько больших зеркал вышиной от пола до потолка, но все они были побиты, а во многих недоставало целых кусков стекла. У скамеек стояли в беспорядке небольшие столы с мраморными досками, пожелтевшими и грязными, с отбитыми углами, а в самом дальнем конце узкой залы виднелся жалкий буфет с грязным прилавком, за которым сидел на высоком табурете продавец. Последний был громадного роста негром, одетым по последней моде, с претензией на щегольство.

Все это было для меня ново, и я чувствовал себя среди всех этих людей, как в глухом лесу. Мне не раз рассказывали об этих трущобах, говорили, что здесь человеческая жизнь не ставится ни во что, что всякого рода преступления здесь являются самым заурядным явлением. И действительно, стоило только взглянуть на посетителей этой трущобы, чтобы убедиться, что здесь собрались отбросы человеческого общества, все отбросы морского люда всевозможных народов. Крепкие спиртные напитки тут пили, как воду, в воздухе стояла такая вонь, такой смрад, что я долгое время не мог различить сквозь густые облака табачного дыма, где именно находился Паоло и что он теперь делал.

Наконец я увидел его сидящим у прилавка; перед ним стоял большой графин с водкой. Одной рукой он облокачивался на прилавок и разговаривал с негром, но что он говорил я, конечно, не мог расслышать. Спустя четверть часа стеклянная дверь широко распахнулась и в зал с шумом вошли трое мужчин. Все они были знакомы мне: это были ирландец по прозванию Четырехглазый, шотландец Дик и сам Ревущий Джон, которому Дэн выпустил в лицо свой заряд. Рот, нос и вся нижняя часть лица у него были обвязаны грязной, окровавленной тряпицей, и он совершенно был лишен возможности пить или говорить. Здороваясь с Паоло, он дружелюбно потрепал его по плечу и, несмотря на свою рану, казался совершенно бодрым и веселым.

При виде этих людей я почувствовал страшную жажду деятельности. Если бы мне теперь удалось последовать за ними в жилище капитана Блэка, то цель моего путешествия в Нью-Йорк была бы достигнута.

Я сидел в своем углу, потягивая мерзкое пиво и покуривая из старой глиняной трубки, найденной мною случайно в кармане куртки, которой меня снабдил Дэн. Отвратительная старуха, напоминавшая ведьму - желтая, иссохшая и сутулая, но проворная, с хищным взглядом ястреба, прислуживавшая одна всей ораве, - смотрела на меня как-то подозрительно. Но это не особенно беспокоило меня, товарищи же Паоло были слишком заняты своими делами, чтобы обращать внимание на окружающих, так по крайней мере это казалось мне. Но вот старая ведьма подала свой голос - крикливый, резкий и надтреснутый, и объявила во всеуслышание:

- Джэк, Огненный Дьявол, сейчас будет плясать вам на потеху! Сидите смирно, красавчики, - обратилась она ко всем присутствующим, - да помогите мне отодвинуть столы. Посторонитесь же, голуби, не то я ошпарю вас кипятком! А ведь любят же они все меня, как родную мать! - добавила карга, как бы хвастаясь перед кем-то. Затем, вооружившись большой палкой, старуха стала постукивать ею по ногам посетителей, заставляя их пятиться к стене. Обойдя таким образом весь зал, она расчистила посередине довольно большое пространство для плясуна, и тогда одно из высоких стенных зеркал отошло от стены, обнаружив скрывавшуюся за ним дверь, о существовании которой я и не подозревал. Из нее вышел огромный рослый негр с большим горшком какого-то горящего вещества и стал проделывать разные фокусы, делая вид, что глотает огонь, обвивает голову и руки огненными лентами и тому подобное, после чего стал кружиться и вертеться, весь объятый пламенем. Для достижения большего эффекта все лампы в зале были потушены, так что было почти темно.

Вдруг я почувствовал, что кто-то трогает меня за ноги. Я незаметно нагнулся, делая вид, что хочу поднять оброненную трубку, и увидел, что на меня смотрит из-под скамьи бледное, измученное лицо мальчугана Сплинтерса, так ужасно пострадавшего тогда в Париже на улице Жубер из-за своей неловкости.

- Что такое? - спросил я.

- Не оставайтесь здесь, уходите! Они узнали вас и хотят убить!

Проговорив чуть слышным шепотом эти слова, мальчуган ползком под скамьями удалился в другой конец комнаты, где и вынырнул никем не замеченный.

Между тем плясун продолжал увеселять присутствующих, и я решил воспользоваться темнотой, чтобы добраться до двери. Но каково было мое удивление, когда, выйдя через широко раскрытую стеклянную дверь на лестницу, я увидел, что на двери, ведущей на улицу, теперь был опущен железный занавес. Это открытие было поистине ужасно. Я сообразил, что железный занавес был опущен с определенной целью, но был почти уверен, что, когда пляска кончится, некоторые из присутствующих пожелают уйти, а тогда и я, выбрав удобный момент, смогу выйти вместе с ними.

С этой целью я остался вблизи занавеса, пока лампы не были снова зажжены и огненный плясун не удалился. Тогда посетители собирались было поставить столы на место, но старая ведьма снова закричала им:

- Нет, нет, красавчики, подождите! Это еще только начало, продолжение следует! Я не отопру вам дверей, пока вы не полюбуетесь моей пляской! Сегодня у нас есть работа, пареньки! Да, работка есть, и на этот раз ваша старая тетка сделает эту работу за вас, а вы посмотрите!

При словах "есть работа" все как-то притихли, и толпа, точно по мановению волшебной палочки, разом отхлынула от меня, так что я остался один среди пустого пространства, и все взоры обратились теперь на меня.

Но те четверо, которых я всего больше опасался, сидели ко мне спиной и ни один из них даже не оглянулся: они были слишком заняты своими собственными делами. Вдруг раздались звуки какой-то душераздирающей, дикой музыки, и старуха, прикрикивая и взвизгивая, пустилась плясать, подражая шотландской "пляске мечей". Сначала она бешено кружилась среди зала, затем отошла к дальнему концу комнаты и оттуда направилась прямо к двери, у которой стоял я. Не знаю, но какое-то тяжелое предчувствие подсказало мне, чтобы я остерегался этой женщины. Сердце у меня учащенно забилось, в то время как она все ближе и ближе подходила ко мне.

Ожидать от кого-либо помощи здесь нечего было и думать. Правда, у меня был при себе револьвер, но что можно было сделать с ним в этой толпе, где таких револьверов были десятки?!

Мне не оставалось ничего более, как идти навстречу неминуемой опасности. Я сделал несколько шагов вперед от дверей. В это время старая ведьма, кружившаяся шагах в десяти от того места, где я стоял, вдруг как будто пришла в иступление и, пронзительно взвизгнув, точно коршун, устремилась прямо на меня.

В этот момент, мне помнится совершенно ясно, Паоло и его трое товарищей вдруг вскочили на ноги; остальные присутствующие громко вскрикнули, а старая ведьма, выхватив что-то из-за пазухи, вдруг ударила меня этим предметом по голове и я потерял сознание.

XII. За кормой "Лабрадора".

Полная потеря сознания - великое благо, очень редко выпадающее на долю человека.

Сон не дает нам полной бессознательности и даже бесчувственное состояние не всегда есть потеря сознания. Я дважды в своей жизни лишался чувств, но каждый раз меня мучили тяжелые видения, мозг давили ужасные кошмары.

Все это я испытал и после посещения отвратительной трущобы в Бовери. Сколько времени я пролежал без чувств, где я был в это время, - я не знаю и теперь, но все время меня мучили бред и томительный жар. Иногда мне казалось, что сознание возвращается ко мне, но я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Я положительно леденел от ужаса, чувствуя, как смерть подкрадывалась ко мне.

В минуты сознания я, помню, видел солнце над своей головой и чувствовал легкий ветерок, дувший мне в лицо. Но это продолжалось всего одно мгновение - потом я снова впадал в забытье. Раз я пришел в сознание, ощутив капли дождя на своем лице. Я лежал и спрашивал себя, где я, откуда этот тихий плеск волн и морской ветерок, пахнувший мне теперь в лицо? Затем я увидел, что я привязан за левую руку, ноги мои тоже связаны веревкой. Когда же, наконец, я поднял голову, то вдруг увидел, к немалому своему удивлению, что лежу на дне лодки, медленно продвигавшейся вперед. Лежал я ногами к корме и так как моя голова приходилась ниже бортов лодки, то мне нельзя было видеть, что заставляло лодку плыть и где, собственно, я находился - в открытом ли море или вблизи берега.

После долгих усилий мне удалось припомнить предыдущие события, и я понял, что Паоло завел меня в западню, а женщина, нанесшая мне удар, была, очевидно, подкуплена им на это страшное дело. Вероятно, люди Блэка подняли меня в бесчувственном состоянии и перенесли сюда, в эту лодку. Несомненно было одно, что я находился теперь в руках одного из величайших негодяев в мире, и часы мои, вероятно, были сочтены.

Но эта мысль не особенно огорчала меня: потому ли, что я был очень слаб, или же потому, что, вследствие сильной боли в голове, я был рад всему, что могло избавить меня от этих мучений. А пока мне хотелось прежде всего поближе ознакомиться со своим положением. Лодка, где я лежал, была щегольской шлюпкой с какой-нибудь яхты, сам я лежал на брезенте, сложенном несколько раз. Второй брезент был подложен мне под голову. Средняя банка была снята для того, чтобы я мог лежать, а к кормовой были привязаны мои ноги. Левая рука была привязана к передней носовой банке, правая же моя рука оставалась свободной. Сначала я удивился этой оплошности, так как под рукой на прикрывавшей меня парусине лежали фляга и десятка два высшего качества "капитанских" бисквитов. Меня томила мучительная жажда, и я поднес к губам флягу. В ней была слабая водка, но я с удовольствием променял бы ее на глоток чистой воды. До сухарей же я не мог дотронуться. Меня начинало знобить от непрерывно падавшего на меня дождя и захлестывавших в лодку волн.

До этого момента я не слышал звука человеческого голоса, но вот лодка остановилась и надо мной послышался оклик: "Все наверх! Убирай паруса!" Из этого я заключил, что мою лодку привязали к судну, вероятно, к яхте, и что она не стоит на месте, а направляется куда-то в море. Но куда? Неужели эти люди хотели меня уморить здесь или они просто забыли обо мне?

- Эй, Билл! Что парень-то, умер? - раздался в это время надо мной голос.

- Нет, он как будто приходит в себя! - послышался ответ.

- Это вы говорите о том бедняге, ребята? - спросил знакомый мне голос Четырехглазого. - Он что, протянул уже ноги?

- Нет, уже шевелится немного!

- Бедняга! Киньте ему кто-нибудь ломоть мяса - нельзя же привезти командиру покойника, когда он желает иметь его живым!

Мне стали бросать в лодку куски мяса, но так как теперь яхта шла довольно быстро, то это не удавалось: два-три ломтя уже упали в воду, не достигнув своего назначения. Как бы то ни было, но я узнал теперь, что мне пока не грозит никакая опасность, напротив, меня будут и беречь, и кормить до тех пор, пока не доставят капитану Блэку. Но где он находится в настоящее время, я, конечно, не знал, а только мог предполагать, что скорее всего на безымянном судне.

Когда дождь прекратился и солнце снова стало обдавать меня своими лучами, жажда стала нестерпимо мучить меня. Я протянул руку к фляге, при этом ощупав узел на своей левой руке, и убедился, что это был простой морской узел, который можно было без труда распустить в любое время. Я так и сделал, но не решился подняться и сесть из опасения, чтобы меня не увидели сверху. Однако, повернув голову, я убедился, что судно, буксировавшее меня, было американской яхтой, а на корме ее большими буквами было написано: "Лабрадор". Кроме того, я убедился, что с кормовой палубы никто не караулил меня, и улегся, как раньше, затаив в душе надежду на спасение. Я полагал, что мы не успели далеко отойти от Нью-Йорка, хотя нигде на горизонте не было видно берега. Мне думалось, что если только меня не потревожат до наступления ночи, то я сумею совершенно высвободиться, и так как канат, которым моя шлюпка была привязана к корме яхты, был продет сквозь железное кольцо, то мне только нужно было добыть нож и перерезать им его, чтобы вернуть себе свободу. Но ножа у меня, увы, не было: меня, очевидно, обыскали, отобрав все, что находилось в карманах.

После заката солнца я снова услышал голоса на палубе "Лабрадора": кто-то приказал причалить шлюпку. Я поспешил надеть веревку на свою левую руку и ждал, что будет дальше. Вдруг судно встало, и мою лодку прибило теперь к самой корме яхты. Затем надо мной раздались голоса, и я увидел, что человек десять из шайки капитана Блэка смотрели сверху на меня. Затем спустили веревочную лестницу и Четырехглазый крикнул довольно добродушным тоном:

Макс Пембертон - Железный пират. 1 часть., читать текст

См. также Макс Пембертон (Max Pemberton) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :