Марриет Фредерик
«Маленький дикарь (The Little Savage). 2 часть.»

"Маленький дикарь (The Little Savage). 2 часть."

- Да, сам! Я был один, и мне нечего было делать, вот я и придумал устроить сад!

- Он очень красив. Теперь сходите, пожалуйста, вниз, к матросам, и попросите у них, когда они проснутся, самый маленький из парусов. Мне надо устроить ширму. Обратитесь к подшкиперу; он самый вежливый из них всех.

- Хорошо, - сказал я, - не надо ли еще чего-нибудь?

- Да принесите еще немного картофеля. Они дадут вам, если вы скажете, что я прошу об этом!

- Не взять ли мне Неро с собой?

- Да, я одна побаиваюсь оставаться с ним!

Я позвал Неро и пошел вниз. Люди проснулись и очень суетились. Кто разводил огонь, кто чистил картофель; некоторые из них старались достать рыбу из запруды.

- А! Вот и он. Иди-ка сюда, малый! Что ты приготовил нам к завтраку? Мы пробовали поймать этих рыб, но они проворны, как угри!

- Неро поможет вам. В воду, Неро!

Тюлень нырнул и принес рыбу. Я послал его за другой.

- Спасибо, мальчик, - этого хватит для нашего завтрака. Ловкий же у тебя тюлень и хорошо дрессирован!

Пока другие занимались приготовлением завтрака, один из матросов подошел к Неро, вероятно, с намерением вступить с ним в дружбу. Но тюлень отверг его предложение, оскалив зубы и огрызнулся.

Это рассердило матроса. Он схватил камень и прицелился в тюленя, но, к счастью, промахнулся. Если бы он попал ему в переносицу, то, вероятно, убил бы его.

Я страшно рассердился и попросил матроса не повторять своей проделки. Он поднял другой камень и хотел опять бросить его. Но тут я схватил его левой рукой за шиворот, а правой вытащил американский нож и пригрозил матросу ударить его, если он еще раз осмелится тронуть Неро. Матрос отскочил и, споткнувшись, упал на спину. Ссора эта обратила на нас внимание подшкипера; он подбежал к нам, за ним последовали двое из людей. Я все еще держал нож поднятым в руке, когда подшкипер заговорил:

- Полно, голубчик! Нож долой! Мы этого не позволяем. Это не по-английски. Опусти его! Никто не тронет твоего тюленя, обещаю тебе. А ты, Боб, - тоже дурак порядочный, не мог ты оставить животное в покое! Ты забываешь, что находишься среди дикарей!

Матросы расхохотались.

- Да, - сказал один из них. - Когда я вернусь домой, то расскажу всем, что на этом острове живут дикари, которые едят сырое мясо, имеют товарищей тюленей и никогда не носят штанов!

Слова эти еще больше рассмешили окружающих.

Тот из матросов, который хотел обидеть Неро, уже встал на ноги и присоединился к другим. Все были в духе и громко смеялись. Люди сели завтракать, а я опять стал рассматривать лодку и задавал им множество вопросов, возбуждавших всеобщий смех.

Они изредка повторяли:

- Да он настоящий дикарь!

Когда они кончили завтракать, я приказал Неро достать еще рыбу и отнести ее в хижину, так как боялся, что они опять будут обижать его. Я передал подшкиперу, что женщина просила меня принести еще немного картофеля.

- Возьми, сколько хочешь, - ответил он, - но тебе не в чем нести его, захвати ведро; я пойду с тобой в хижину!

- Она просила вас также прислать ей маленький парус, она хочет устроить ширму!

- Ладно, я сам снесу его!

Он взвалил парус на плечи и последовал за мной. Подойдя к хижине, мы увидели, что жена миссионера сидит на площадке. Неро лежал подле нее. Подшкипер снял шляпу, поклонился моей новой сожительнице и спросил у нее, спокойно ли она провела ночь.

- Да, - ответила она, - насколько можно было этого ожидать. Но я выжила этого доброго мальчика из хижины и не хотела бы, чтобы это повторилось, поэтому и попросила у вас парус. Я хочу устроить занавеску. А теперь, Джон Гоф, скажите-ка мне, что вы намерены делать?

- Я пришел посмотреть, сколько провизии заготовлено у этого мальчика. По его словам, ее не хватит и на месяц, а ведь пройдет немало времени, пока мы доберемся до такого места, где можем встретиться с каким-нибудь кораблем. Оставаться здесь нам нельзя, а потому, чем скорее мы уедем, тем лучше!

- Если вы заберете всю провизию, то, надеюсь, возьмете с собой и мальчика?

- Конечно, возьмем!

- А мой сундук? А тюленя? - спросил я.

- Сундук мы, конечно, захватим с собой; что же касается тюленя, то, право, не знаю, как поступить? В лодке он околеет, а если ты пустишь его на свободу, он проживет как-нибудь.

- Это правда! - сказала женщина. - Что делать, милый мальчик! Вам придется расстаться с вашим другом. Это будет лучше для вас обоих!

Я ничего не ответил.

Сердце мое болезненно сжалось при мысли о разлуке с Неро, но я понимал, что эти люди были правы. Подшкипер вошел в хижину, осмотрел мой запас сушеной птицы и сказал, что, по его расчетам, нам хватит провизии недели на три - не более.

- А когда же вы думаете покинуть остров? - спросила женщина.

- Послезавтра, если мне удастся уговорить людей, сударыня. Но вы сами знаете, как нелегко с ними справиться. Они страшно беспечны, особенно в настоящую минуту, когда мы так нежданно напали на бочонок с ромом!

- Это верно, но ведь они, вероятно, захватят ром с собой, так что это не составит для них большой потери!

- Я пойду переговорю с ними, пока они еще все трезвы, и сегодня вечером или завтра утром сообщу вам о результате наших совещаний!

Он простился, приложив руку к шапке, и ушел.

ГЛАВА XXI

Во время моего утреннего разговора с матросами они назвали меня "дикарем" и смеялись надо мной, говоря, что я недостаточно прилично одет. Это произвело на меня сильное впечатление. Я и прежде заметил, что все они были одеты в куртки и панталоны, которые прикрывали их от головы до ног. Тут же я вполне отдал себе отчет в том, что моя рубашка - единственное, что было на мне - представляла из себя весьма недостаточную одежду. Мысль эта до сих пор никогда не приходила мне в голову, что не должно удивлять читателя. Я был подобен нашим прародителям в раю и не стыдился своей наготы. Теперь же, увидав подобных себе людей, почувствовал некоторую неловкость. Следствием этого было то, что я открыл свой сундук, вынул оттуда пару белых панталон и надел их. Они казались мне очень неудобной и излишней частью одежды, но так как другие носили их, то и я считал должным последовать их примеру. Панталоны были слишком длинны для моего роста; я завернул концы их, заметив, как это делают моряки, и вышел из хижины. Жена миссионера все еще сидела на площадке и глядела на волны, ударявшие о скалы. Она тотчас же заметила перемену в моем костюме.

- Вот, это хорошо, - сказала она, - теперь вы похожи на человека. Как вас зовут? Вы еще не сказали мне своего имени!

Я ответил на ее вопрос и затем сказал:

- Я принес вам еще картофеля. Что мне с ним делать?

- Прежде всего, скажите мне, нет ли на острове такого места, где мы могли бы посадить картофель? Для этого нужен чернозем, т. е. такая земля, как у вас в саду!

- Да, там, внизу, - я указал на овраг, - есть такое место. Я всю эту землю принес оттуда, там ее много. Но зачем сажать картофель?

- Потому что, если посадить одну картофелину, она быстро даст росток и в скором времени принесет сорок или пятьдесят таких же плодов. Это очень вкусная и питательная вещь, и когда нет ничего другого, может выручить из большой беды!

- Очень может быть, - ответил я, - Я знаю, что картофель очень вкусная пища, я ел его вчера за ужином. Но ведь мы уже уезжаем послезавтра? К чему же сажать его?

- Да разве мы одни на свете и должны думать только о себе? Представьте, что года через два-три другая лодка будет выброшена на этот остров. Мы нашли здесь вас; вы дали нам провизию и спасли от голода. Другие же этого не найдут и будут в отчаянном положении. Подумайте, как рады были бы ваши родители, если бы нашли здесь картофель, когда их выбросило на этот остров. Мы не должны жить исключительно для себя, а должны думать о других и стараться делать им добро. Это прямая обязанность каждого христианина!

- Вы совершенно правы! - ответил я. - Вы очень добрая женщина. Если хотите, я тотчас же пойду и посажу картофель. Но как его сажать?

- В лодке есть лопата, принесите мне ее. Я пойду вместе с вами в овраг и покажу, как приняться за дело!

Я принес лопату, и мы вместе отправились в овраг. Она научила меня тому, как употреблять ее, и я вскоре приготовил ямки. Мы еще до полудня успели посадить все, что захватили с собой. Дома у нас оставался еще маленький запас картофеля. Затем мы вернулись в хижину, и я начал готовить рыбу к обеду. Пока она жарилась на угольях, моя новая сожительница захотела устроить занавеску около своей постели.

- Пойдите к подшкиперу и попросите у него молоток и четыре гвоздя!

- Я захвачу с собой немного птицы им на обед! - сказал я.

- Сделайте это, пожалуйста, и возвращайтесь как можно скорее!

Подшкипер дал мне молоток и пять или шесть гвоздей. Молоток был для меня совершенною новостью; я никогда не видал такого инструмента.

Я вернулся в хижину и приколотил парус в виде занавески.

- Теперь вы можете спать на своей постели!

Я ничего не ответил, хотя совсем не понимал, почему я раньше не мог спать на своей постели. Я накануне только для того ушел из хижины, чтобы увести с собою Неро, близость которого пугала ее. Когда мы кончили обед, она спросила:

- Как бы вы существовали на этом острове, если бы у вас не было сушеной птицы?

- Как? Да очень плохо. Я ловил бы рыбу, но бывает такое время в году, когда море очень бурно, и она не идет на приманку!

- Вот, видите ли, как мы хорошо сделали, что посадили картофель!

- Это правда, но ведь мы недолго здесь останемся! Вы не верите, как я рад буду ехать. Мне так хочется видеть все то, о чем я читал. Мне хочется поехать в Англию и разыскать там кое-кого. Вы ведь еще не знаете всего того, что я знаю! Когда-нибудь я вам все расскажу. Мне так надоело жить здесь одному. Не с кем слова сказать, не с кем поделиться своими впечатлениями, некого любить, кроме Неро, но ведь он не может говорить. А все же я не могу свыкнуться с мыслью, что должен буду расстаться с ним!

- Что бы вы предпочли: уехать без него или остаться с ним на острове?

- Я, конечно, предпочту уехать, но все же мне жаль его. Он единственный друг, которого я когда-либо имел!

- Когда вы поживете подольше и узнаете жизнь, вы поймете, мой бедный мальчик, что есть горе посерьезнее, чем разлука с животным, как бы мы ни были к нему привязаны. Вы, вероятно, ожидаете чего-нибудь очень счастливого по возвращении в Англию?

- Конечно! Я там буду очень счастлив. Жена миссионера покачала головой.

- Едва ли это так. Если вам суждено долго прожить, вы, вероятно, придете к убеждению, что самой счастливой порой вашей жизни была та, которую вы провели на этих голых скалах!

- Джаксон говорил другое! - ответил я. - Он постоянно горевал о том, что ему приходится жить на этом острове, и стремился вернуться в Англию. Он так много рассказывал мне про Англию, про то, как там живут, так много говорил о красоте ее! Я уверен, что там мне будет лучше, и не хотел бы оставаться здесь, даже в том случае, если бы одиночество мое прекратилось!

- Быть может, это и так. Но жизнь ваша в руках Бога, и вы должны надеяться на Него. Он все делает к лучшему. Это вы должны знать - вы читали Библию!

- Нет, этого я не знаю. Бог живет далеко, там, за звездами!

- Это все, что вы извлекли из чтения Библии?

- Нет, не все, но я многого не понимаю. Мне очень бы хотелось, чтобы кто-нибудь объяснил мне все это. Как я рад, что вы приехали с ними на лодке. Я никогда не видел женщины. Я видел кого-то во сне и теперь знаю, что эта женщина была моя мать; но у меня давно уже не было таких снов. У меня никого нет, кроме Неро!

- Бедный мальчик, у вас есть отец на небесах!

- Да, я знаю, что он теперь на небе, и мать моя также. Джаксон говорил мне, что оба они были очень хорошие люди!

- Я говорю о Небесном Отце - о Боге! - сказала она. - Ведь вы знаете молитву Господню?"Отче Наш, иже еси на небесах". Вы должны любить Его!

Я собрался отвечать, когда подошел Джон Гоф - подшкипер. Он объяснил моей собеседнице, что говорил с людьми, и что они согласились ехать послезавтра, если погода позволит. - Лодка требует лишь незначительной починки, и все будет готово завтра к вечеру, - сказал он.

- Надеюсь, они не слишком нагрузят ее? - заметила она.

- Я именно этого-то и боюсь. Бочонок с ромом - находка скверная. Нам лучше было бы без нее. Оставить его они не согласны, поэтому придется вынуть из лодки все, без чего мы можем обойтись. Нас и так будет девять душ людей, а это - груз немалый, да еще бочонок в придачу!

- Вы обещали захватить мой сундук! - напомнил я.

- Знаю и возьму его, если будет возможно, но имей в виду, что я, может быть, не буду в состоянии исполнить своего обещания. Видите ли, сударыня, - обратился он к м-с Рейхардт, - с тех пор, как они нашли бочонок с ромом, они совсем перестали слушаться меня. Не лучше ли будет, если этот мальчик захватит все необходимое ему в узелок? Надо еще ведь уложить провизию, что займет немало места!

- Это правда, - ответила м-с Рейхардт, - едва ли лодка выдержит такую тяжесть, как этот сундук. Вы не должны жалеть о нем, мой милый, он не представляет особой ценности!

- Они берут мой ром и мою птицу и должны взять и меня, и мой сундук!

- Вы не вправе ожидать этого, если окажется, что сундук берет слишком много места. Желание одного должно уступить желанию многих!

- Да, но они бы умерли с голоду без меня! - с сердцем воскликнул я.

- Это правда, мальчик, - ответил мне подшкипер, - но тебе не раз еще в жизни придется испытать, что сила есть право. Не забывай к тому же, что сегодняшний твой поступок не особенно расположил к тебе людей!

- А что случилось сегодня? - спросила м-с Рейхардт.

- А то, что он чуть не всадил свой нож в одного из них! - ответил Гоф. - Английские моряки этого не любят!

Он приложил руку к козырьку и ушел, предложив мне следовать за ним с посудой, чтобы получить нашу долю ужина. Когда я вернулся, м-с Рейхардт спросила меня, зачем я поднял нож на матроса? Я рассказал ей все. Она объяснила мне, как я дурно поступил.

- Разве вы не читали в Библии, что надо прощать обиды?

- Да, читал, - ответил я, - но ведь эта обида не меня касалась. Я простил Джаксону, а в этом случае хотел помешать обидеть другого!

- Другого? Вы говорите про Неро, как будто бы он был разумным существом, и жизнь его стоила жизни человека. Конечно, матрос был виноват, и не мудрено, что вы рассердились, так как он мог убить вашего тюленя, но есть же разница между жизнью человека и животного! Когда животное умирает, ему наступает полный конец. Человек же имеет бессмертную душу, и ничто не может оправдать убийства человека, кроме самозащиты. Разве не сказано в заповеди: "Не убий?"

Она еще долго говорила со мной на эту тему, объясняя мне, насколько я был не прав. Я, конечно, с этим согласился.

ГЛАВА XXII

Я решил переговорить с м-с Рейхардт насчет пояса с бриллиантами. Она выслушала меня с большим интересом.

- Если они не захотят взять моего сундука, как мне поступить? - спросил я. - Самому ли мне надеть на себя пояс, или вы наденете его, как, наверное сделала бы моя мать, если бы она была жива?

Она не сразу ответила и как бы про себя произнесла:

- Неисповедимы пути Твои, Господи! Впоследствии она не раз говорила мне, как велико было ее удивление, когда она выслушала мой рассказ. Она верить не хотела, что этот обросший волосами, одинокий дикарь на самом деле оказывался мальчиком хорошего происхождения, хранителем большого состояния, которое, очевидно, должно было со временем перейти к нему. Интерес ее ко мне возрастал с каждым часом, по мере того как я рассказывал свою историю.

- Хорошо, - ответила она, наконец, - если вы доверяете мне, то я надену на себя пояс и буду заботиться о его сохранении. Завтра мы займемся тем, что выберем из сундука те вещи, которые вам необходимо взять с собой!

Потолковав со мной еще некоторое время, она удалилась за занавеску и сказала, что не боится Неро, и что я могу лечь спать, когда захочу. Мне не хотелось идти вниз к морякам, и я скоро улегся, но долго не мог заснуть от шума, который они производили. Там шла страшная попойка. Поутру я встал очень рано и пошел ловить рыбу с помощью Неро. Матросы крепко спали. Я положил на скалу немного рыбы для их завтрака, затем вернулся к хижине и занялся приготовлением завтрака для нас. М-с Рейхардт вскоре вышла ко мне. Когда мы поели, она предложила мне вытащить сундук на площадку и заняться выбором вещей, которые надо было взять с собой.

В это время пришли матросы; они захватили сушеную птицу и в два приема унесли весь мой запас.

- У вас не осталось картофеля? - спросил один из них. - Провизии у нас немного!

М-с Рейхардт ответила, что картофеля больше нет.

- Так вот что, - обратился ко мне матрос, - подшкипер велел тебе привести вниз своего зверя; надо достать всю рыбу из бассейна и сварить ее перед отъездом. Нам все же хватит ее дня на два!

- Хорошо, - ответил я, - сейчас приду!

Через четверть часа Неро переловил всех рыб, и мы вернулись с ним обратно к хижине. Пока я был в отсутствии, м-с Рейхардт отобрала лучшую одежду и крепко зашила ее в узелок. Книги, подзорную трубу и кое-какие инструменты она положила отдельно. Я хотел тотчас же снести все это в лодку, но она сказала, что я успею сделать это завтра, до отъезда. Затем я достал из углубления под постелью Джаксона пояс с бриллиантами и остальные вещи. М-с Рейхардт все их рассмотрела и обещала мне беречь их. Часы и прочие безделушки она положила в корзиночку, а пояс спрятала к себе в постель.

Она была очень молчалива и задумчива и на мой вопрос, не отнести ли лопатку, молоток и ведро в лодку, опять ответила, что лучше оставить это до самого отъезда. Подшкипер принес нам немного вареной рыбы. Поужинав, мы легли спать.

- Последнюю ночь мы спим с тобою вместе, Неро! - сказал я, целуя моего любимца. Слезы выступили у меня на глазах. Вскоре, однако, я заснул, обняв рукой тюленя. Когда я вышел на другое утро, погода была чудная, по морю пробегала легкая зыбь. М-с Рейхардт еще спала. Я сошел вниз и застал всех за работой. Лодка была готова к спуску. Сушеная птица лежала в сторонке, рядом с бочонком рома; вареная рыба была наложена в ведро. Все шесть бочонков стояли рядом, и люди спорили о том, сколько из них наполнить водой. Подшкипер говорил, что надо все их наполнить, и, наконец, матросы послушались его. Каждый из них взял по бочонку и пошел с ним наверх к хижине за водой. Я последовал за ними, так как они все были ужасно не в духе, и я боялся, чтобы они не тронули Неро. Наполнив бочонки, они попробовали было свернуть шею моим альбатросам, но самцы улетели, а самок я поспешил спрятать за занавеску в хижине, где сидела в то время м-с Рейхардт. Люди, по-видимому, боялись ее и относились к ней с уважением. Один взгляд ее действовал на них сильнее, чем все слова подшкипера.

- Ты нам не нужен, - сказал один из людей, когда я последовал за ними вниз, - сиди здесь, наверху, с этой дамой. Ты стал настоящим дамским кавалером, с тех пор как надел штаны!

- Мне здесь нечего делать! - сказал я. Матросы поставили бочонки на скалы близ запруды и приступили к спуску лодки. Когда все было готово, они подошли к ее борту и дружным усилием спустили ее на воду. Затем подшкипер обратился ко мне.

- Теперь, мой милый, ты нам здесь не нужен, иди к себе в хижину, мы пришлем за вами, когда все будет готово!

- Мне там нечего делать! - вторично ответил я. - А здесь я могу вам помочь!

Подшкипер ничего не ответил, и все они принялись за укладку вещей в лодку. Прежде всего они вкатили бочонок с ромом, а за ним и бочонки с водой. Затем принесли провизию и бережно ее уложили.

- Вы бы лучше ставили вещи наперед, и то останется мало места для дамы!

- Нет, нет, кладите, как придется! - отвечали недовольным голосом матросы. - Дама сядет там, где найдется ей место, чем она лучше нас?

Затем принесли весла и якорь. Бочонок с ромом занимал много места посередине, так что можно было положить только четыре весла, остальные бросили на скалах.

В это время я заметил, что подшкипер и некоторые из матросов о чем-то совещаются. Я не мог расслышать того, что они говорили, но, очевидно, подшкипер с ними не соглашался. Он казался очень рассерженным и раздраженным, наконец, с яростью бросил свою шапку на камни и проговорил:

- Говорю вам, что добра из этого не выйдет! Вспомните мои слова. Пусть будет по-вашему, вас много против меня одного. Но, повторяю еще раз, добра из этого не выйдет!

Он сел в стороне на камень, опустил голову и закрыл лицо руками. Один из матросов, с которыми он спорил, подошел к лодке и стал тихо говорить с остальными, посматривая все время в мою сторону, как бы желая убедиться в том, что я не могу расслышать его слов. Минуты через две они все разошлись, и один из них обратился ко мне:

- Ну, малый, теперь все готовы! Иди в хижину, принеси свой узел и корзинку нашей спутницы и скажи ей, что мы ее ждем!

- Там остались лопата и парус, принести и их? - спросил я.

- Да, да, конечно, и захвати с собой несколько тюленьих шкур, чтобы устроить сиденье даме!

Я отправился наверх в восторге от мысли, что скоро покину остров. Неро ждал меня на площадке. Я остановился, чтобы приласкать его.

- Прощай, мой бедный Неро! - сказал я. - Я никогда уже больше не увижу тебя!

У меня хлынули слезы, когда я поцеловал его в последний раз. Затем я вошел в хижину, где м-с Рейхардт спокойно ожидала моего возвращения.

- Все готово, - сказал я, - меня прислали за вами. Я должен захватить парус и несколько тюленьих шкур для вас. А вы возьмите мой узел. Пояс надели?

- Да, - ответила она. - Я возьму узел, книги, подзорную трубу и корзинку, а парус надо крепко завернуть и связать, иначе вам не снести его!

Я взвалил на плечи парус и несколько тюленьих шкур, а м-с Рейхардт захватила остальные вещи, и мы собрались покинуть хижину.

- Прощай, Неро, прощайте, птицы, прощай, хижина, прощай, мой сад! - проговорил я дрожащим голосом.

- Неро, назад!

Я взглянул на море и громко вскрикнул. Ноша моя вывалилась у меня из рук, и я с отчаянием поднял их к небу.

- Смотрите! - крикнул я моей спутнице. - Смотрите! - повторил я, задыхаясь от волнения.

Она взглянула на море и увидала то же, что и я. Лодка под всеми парусами была уже на расстоянии полумили от острова и быстро удалялась. Свежий ветер гнал ее со скоростью семи или восьми миль в час.

- Они бросили нас! Покинули! - кричал я, как безумный. - Остановитесь! Стойте! Стойте! - и видя, как бесполезны были мои крики, я бросился на камни и на минуту потерял сознание.

- Боже! - простонал я, наконец, очнувшись.

- Франк Генникер! - произнес надо мной мягкий, но твердый голос.

Я открыл глаза и увидел м-с Рейхардт. Она стояла возле меня.

- Вы должны покориться воле Божьей! - сказала она.

- Но это жестоко, это измена! - говорил я, глядя на удаляющуюся лодку.

- Да, это жестоко, но мы должны предоставить их Божьему суду. Могут ли они ожидать от Него милосердия, когда сами не были милосердны к другим! Скажу вам откровенно: я нахожу, что нам лучше здесь, на этом пустынном острове, чем там, в лодке, с этими людьми. Они увезли с собой семена раздора, беспечности и невоздержания, а предприятие их требует величайшей осторожности, спокойствия и согласия. Им трудно надеяться на благоприятный исход. Я давно уже думаю об этом, с той самой минуты, как они нашли бочонок с ромом. Мне тогда же пришло в голову, что это поведет к их погибели. Богу угодно было, чтобы они оставили нас здесь, и поверьте мне, - все к лучшему!

- Но мне надоело здесь жить! - воскликнул я и опять с отчаянием взглянул на удаляющуюся лодку. - Мне так хотелось уехать, а они покинули нас и всю провизию захватили! Даже рыбу из запруды и ту взяли! Мы умрем с голоду!

- Надеюсь, что нет! - ответила она. - И даже уверена, что нет. Мы должны работать и надеяться на Бога!

Но я не слушал ее. Сердце мое разрывалось. Я рыдал, закрыв лицо руками.

- Все уехали! Никого не осталось, кроме вас и меня!

- Нет, с нами есть еще один!

- Кто же?! - воскликнул я, поднимая глаза к небу.

- Бог, который всегда с нами!

ГЛАВА XXIII

Я слышал ее слова, но слишком был растерян, чтобы вполне понять смысл того, что она говорила. В голове моей был какой-то туман. Через несколько минут я снова услыхал ее голос.

- Франк Генникер! Встаньте и выслушайте меня!

- Мы умрем с голоду! - простонал я.

В ту самую минуту, как я произносил эти слова, один из альбатросов прилетел с моря; он держал в клюве большую рыбу. М-с Рейхардт отняла ее у него, подражая тому, как делал это я, и самец снова улетел за другой. Вслед за тем прилетели еще две птицы, также с рыбами в клюве, и м-с Рейхардт опять отняла у них добычу.

- Посмотрите, как несправедливо и неблагодарно то, что вы сейчас сказали! - заметила она. - Птицы кормят нас, подобно тому, как вороны кормили пророка Илью в пустыне, - а вы только что усомнились в доброте и милосердии Божьем.

- Голова моя, голова! - закричал я. - Она горит! Какая-то тяжесть давит ее! Я ничего не вижу!

Действительно, это было так. Волнение вызвало прилив крови в голове, и я быстро терял сознание. М-с Рейхардт стала на колени возле меня, но, увидев, что я лежу почти без чувств, вскочила, побежала в хижину за тряпкой и, смочив ее ключевой водой, стала прикладывать ее к моей голове и вискам. Я оставался около получаса в этом положении. Она продолжала смачивать мне голову, и мало-помалу я стал приходить в себя.

Погода была такая тихая, и море такое спокойное, что альбатросы летали взад и вперед, принося каждый раз большую рыбу. М-с Рейхардт отобрала у них почти всю их добычу и собрала таким образом более двенадцати рыб, весом в полфунта и даже фунт каждая. Она тщательно спрятала рыбу от птиц и тюленя. Я еще лежал в полубессознательном состоянии, когда вдруг почувствовал прикосновение холодного носа Неро. Легкое ворчанье моего любимца вывело меня из забытья, и я открыл глаза.

- Мне лучше, - сказал я, обращаясь к м-с Рейхардт, - какая вы добрая!

- Да, вам лучше, но полежите еще немного, вам нужно спокойствие. Можете ли вы дойти до своей постели?

- Попробую! - отвечал я, встал на ноги, но чувствовал такую слабость, что наверное бы упал, если бы она не поддержала меня.

С ее помощью я, однако, добрался до своей постели и повалился на нее в изнеможении. Она подняла мою голову и продолжала смачивать ее холодной водой.

- Постарайтесь теперь заснуть; когда вы проснетесь, я принесу вам чего-нибудь поесть!

Я поблагодарил ее и закрыл глаза. Неро подполз ко мне; я заснул, положив руку на его голову, и проспал до вечера. Когда я проснулся, голова почти не болела, и я чувствовал себя бодрее. М-с Рейхардт сидела около меня.

- Вам лучше? - сказала она. - Можете вы съесть что-нибудь? Надо мне подружиться с Неро! Он оспаривал у меня право подходить к вашей постели, а зубы у него престрашные; однако, я покормила его внутренностями рыбы, и он стал относиться ко мне менее сурово. Вот ваш обед!

М-с Рейхардт поставила передо мной жареную рыбу, и я с удовольствием съел ее.

- Какая вы добрая, - сказал я, - вы трудитесь для меня, а по-настоящему я бы должен для вас работать. Вы не должны больше этого делать!

- Еще немного, и мы будем работать вместе. Я не могу быть праздной; силы у меня есть, и я люблю работу; но об этом переговорим завтра, когда вы совсем поправитесь!

- Я чувствую себя совсем хорошо, - сказал я, - только еще слаб немного.

- Надо надеяться на Бога, мой бедный мальчик. Вы молитесь Ему?

- Да, я иногда пробую, но не умею. Джаксон никогда не учил меня!

- Я научу вас. Хотите, я теперь помолюсь за нас обоих?

- А Бог услышит вас? Что вы говорили сегодня в ту минуту, как я потерял сознание?

- Я говорила вам, что мы не одни, что с нами здесь еще кто-то - добрый и милосердный Бог. Он всегда с нами и всегда готов прийти нам на помощь, когда мы обращаемся к нему!

- Вы сказали, что Бог живет там, за звездами?

- Мой бедный мальчик! Он не был бы Богом, если бы был так далек от нас и не мог слышать наших молитв. Нет, это не так. Он везде и всегда с нами. Он слышит все наши молитвы, и от него не ускользает ни одно движение нашей души!

Я помолчал немного, размышляя о том, что она сейчас говорила, и, наконец, обратился к ней.

- Так помолитесь Ему! - сказал я.

М-с Рейхардт стала на колени и начала горячо молиться, выговаривая слова ясным и задушевным голосом. Она просила у Бога помощи и поддержки, молилась о том, чтобы Он дал нам дневное пропитание и помог нам выйти из трудного положения. Она также молилась о том, чтобы Он ниспослал нам покорность и смирение, силу и здоровье и дал нам возможность положиться всецело на Его милосердие. Она благодарила Его за то, что Он спас нашу жизнь, оставив нас на этом острове и не допустив нас уехать на лодке с моряками. Это очень удивило меня. Еще молилась она обо мне, прося у Господа дозволить ей стать орудием моего обращения и умоляя Его пролить на меня свой Божественный свет.

Все это было так ново для меня, и так прекрасны и чудесны показались мне ее молитвы, что глаза мои наполнились слезами. Когда она кончила, я сказал:

- Я начинаю вспоминать, хотя и очень смутно; мать моя также становилась на колени и молилась так же, как вы сейчас молились. О, как бы я хотел, чтобы она была жива!

- Дитя мое, обещай мне быть добрым и послушным сыном, и я заменю тебе мать!

- Неужели? О, какая вы добрая! Я обещаю вам все, что вы хотите; я буду работать на вас день и ночь; я все сделаю, если вы согласитесь быть моей матерью!

- Я готова принять на себя все обязанности настоящей матери по отношению к тебе. Итак, это решено. Теперь тебе лучше всего заснуть, если возможно!

- Я хочу только спросить вас об одном. Отчего вы благодарили Бога за то, что моряки оставили нас здесь?

- Потому что лодка была слишком нагружена. Потому что матросы и так уже были беспечны и неосторожны, а взяв с собой бочонок с ромом, никого уже не будут слушаться, и нет сомнения в том, что, так или иначе, они погибнут! Это мое глубокое убеждение!

- Так вы думаете, что Бог не хотел нашей гибели и потому не допустил нас присоединиться к ним?

- Мне кажется, что так. Бог всем управляет. Если бы для нас было лучше уехать, Он допустил бы наш отъезд; но он решил иначе, и мы должны покориться Его воле, с глубокой верой в то, что Он знает, что делает!

- И вы говорите, что Бог даст нам все, о чем мы ни попросим Его?

- Да, если мы будем молиться Ему с горячей верой и просить во имя Христа. Но все же он даст только то, что он считает нужным для нашего блага!

- Понимаю! Благодарю вас, теперь я буду спать. Покойной ночи!

ГЛАВА XXIV

На следующее утро я проснулся совершенно здоровым и поспешил выйти из хижины. М-с Рейхардт еще спала. Я заметил, что во время моего сна она снова повесила занавеску. Утро было чудное. Солнце ярко светило. По морю пробегала легкая рябь. Я чувствовал себя счастливым. Я развел огонь, чтобы зажарить к завтраку оставшуюся рыбу, и захватил свои удочки, чтобы наловить еще. Надо было возобновить запас в садке. М-с Рейхардт вскоре присоединилась ко мне.

- Доброго утра, дорогая мама! - сказал я. Сердце мое было полно нежности к ней.

- Доброго утра, мой милый мальчик, ты здоров?

- Совершенно здоров. Я приготовил удочки; ведь до прилета птиц нам придется питаться одной рыбой, а ловить ее можно только в хорошую погоду. Нам не следует терять времени!

- Конечно, нет. Как только мы позавтракаем, пойдем вместе ловить рыбу. Я отлично умею удить; я привыкла к такого рода занятиям. Мы должны оба серьезно приняться за работу. Но прежде всего ты должен принести свою Библию; мы немного почитаем.

Я исполнил ее желание. Прочитав главу из Библии, она начала молиться; я стоял на коленях возле нее. Затем мы позавтракали и отправились к садку.

- Не оставили ли они чего-нибудь, Франк?

- Да, - ответил я, - кажется, они оставили несколько весел и длинную удочку, а наверху у нас есть молоток и лопата.

- Хорошо, - ответила она, - мы сейчас увидим, нет ли еще чего-нибудь?

Когда мы дошли до садка, то я увидел лежащий на берегу железный котел. Это меня страшно обрадовало.

- Посмотрите, посмотрите! - воскликнул я. - Они оставили котел. Как я рад! Мне так надоело есть сухую птицу; она была несравненно вкуснее, когда они варили ее в котле с картофелем!

- Я также очень рада, Франк, потому что не люблю сырого мяса. Посмотрим, что еще они выбросили из лодки?

- Они оставили на берегу три бочонка с водой, - сказал я. - Как же это? Я видел, что они все их поставили в лодку?

- Вероятно, они нашли, что лодка слишком нагружена, а с ромом им не хотелось расстаться. Безумцы! Им хватит воды не более, как на шесть дней. Они страшно будут страдать от недостатка ее!

Осмотрев все, что валялось на утесах, мы увидели, что они оставили: котелок, три бочонка, пять весел, большой железный крюк, бечеву, употребляемую китоловами, старую пилу, мешок с толстыми гвоздями и два куска листового железа.

- Пила нам пригодится, - сказала м-с Рейхардт, - у тебя в сундуке есть напильники, мы можем распилить ее пополам и из одной половины ее сделать, ножи.

- Ножи? Каким образом?

- Я покажу тебе. Для этих кусков железа я также найду употребление. Оно предназначалось для починки лодки в случае надобности, а они выбросили его вместе с молотком и гвоздями. Удивляюсь, что Джон Гоф допустил это!

- Я слышал, как они спорили с ним, когда я пошел вчера за вами. Они его не слушались!

- Очевидно, нет, иначе бы нас не бросили здесь. Джон Гоф хороший человек и помешал бы этому, если бы мог. Эти железные листы будут нам очень полезны, чтобы жарить на них рыбу. Нам придется загнуть края с помощью молотка. А теперь не надо терять времени. Мы должны усиленно удить до самого ужина?

Мы закинули удочки. Рыба хорошо шла на приманку, и вскоре мы поймали двенадцать больших рыб. Я всех их пустил в садок.

- Что мы будем делать с толстой удочкой, которую они оставили?

- Мы сделаем из нее несколько тоненьких удочек, когда нам понадобятся новые!

- Но каким же образом? Она такая толстая и тяжелая!

- Я научу тебя. Ее можно раскрутить. Не забывай, Франк, что я была женой миссионера и следовала за своим мужем повсюду. Иногда нам было хорошо, а подчас и очень плохо, так же плохо, как нам с тобой теперь. Миссионеру приходится переживать большие лишения и проходить через большие опасности. Ты бы убедился в этом, если бы знал всю историю моей жизни, или вернее - жизни моего мужа!

- Расскажите мне ее!

- Расскажу когда-нибудь. Теперь я хочу, чтобы ты понял, что будучи его женой и разделяя с ним опасности и лишения, мне часто приходилось исполнять тяжелую работу для добывания пропитания. В Англии женщины занимаются только домашней работой, но жена миссионера вынуждена разделять тяжелый мужской труд. Вот почему я научилась многому, о чем женщины обыкновенно не имеют понятия. Понимаешь ты меня?

- Да, я уже не раз думал о том, что вы знаете гораздо больше, чем знал Джаксон!

- Этого я не думаю, но Джаксон не любил трудиться, а я люблю. А теперь скажи-ка мне, Франк, думал ли ты, когда на днях сажал картофель, что сажаешь его в свою собственную пользу? Видишь ли, как верно то, что доброе дело иногда приносит за собою вознаграждение, даже и в этой жизни?

- А разве это не всегда так бывает?

- Нет, дитя мое, в этой жизни - не всегда, но зато в будущей человек уже наверное получит вознаграждение за добрые дела свои!

- Этого я не понимаю!

- Конечно, тебе трудно это понять. Когда-нибудь я тебе все это объясню!

Мы продолжали удить до вечера и поймали всего двадцать восемь больших рыб, от семи до восьми фунтов весом каждая. Одну из них мы отложили себе на ужин и, собрав удочки, начали переносить в хижину те вещи, которые нашли на берегу. Мы снесли котел, пилу, мешок с гвоздями, и затем я вернулся за остальными вещами и к ужину перенес все, за исключением бочонков, которые нам были пока не нужны. Мы оба сильно устали и после ужина с удовольствием легли спать.

ГЛАВА XXV

На следующее утро моя названная мать сказала мне:

- Нам предстоит сегодня много дела, Франк! Надо устроиться поудобнее в хижине. Отныне она должна содержаться гораздо опрятнее, но это уже будет моей заботой. Теперь позавтракаем и примемся за работу!

- Я буду делать все, что вы прикажете!

- Вот видишь ли, мой милый мальчик, мне необходимо отделить часть хижины лично для себя, так как не принято, чтобы женщины жили вместе с мужчинами. У нас есть весла, из которых можно устроить перегородку, обтянув ее тюленьими шкурами. Таким образом у меня будет свой угол!

- Да, но весла длиннее, чем ширина хижины. Как же мы это устроим?

- Мы возьмем пилу; она хотя и тупая, но с помощью ее можно будет укоротить весла!

- А как употребляют пилу? Я не знаю!

- Я покажу тебе. Прежде всего надо измерить ширину хижины. Я хочу отделить не более трети всего пространства!

Мы измерили хижину и с помощью пилы укоротили весла по ее ширине. Буравчик нашелся в моем сундуке, молоток и гвозди у нас также были, и к полудню остов перегородки был готов. Оставалось приколотить тюленьи шкуры, которых у меня был большой запас. Вскоре хижина была разделена на две половины. Мы сделали дверь в перегородке и завесили ее одной из тюленьих шкур, так что был свободный проход из одного отделения в другое.

- У вас будет совсем темно!

- Этому легко помочь, - ответила она, - принеси сюда пилу; надо проделать в стене квадратное отверстие такой величины, видишь? Начни!

Я поступил по ее указанию, и через полчаса окно было готово. Оно выходило на юг и пропускало совершенно достаточно света.

- Но вам ночью будет холодно! - сказал я.

- Мы устроим так, чтобы воздух не проникал, а свету было достаточно!

Она достала из сундука кусок белого холста и приколотила его к отверстию.

- Как у вас стало уютно! - сказал я, оглядываясь кругом.

- Теперь принеси мне еще несколько тюленьих шкур для постели; они довольно тверды, но со временем мы сделаем их более мягкими. Сундук твой мы тоже поставим сюда и положим в него все наши драгоценности!

- Вы хотите положить туда бриллианты? - спросил я.

- Мой милый мальчик, у нас есть вещи, которые теперь, в нашем положении, ценнее для нас всяких бриллиантов. Вот этот железный котел, например!

- Конечно! - ответил я.

- Теперь пойди и разведи огонь, а я справлюсь здесь одна. Неро, извольте выйти отсюда; вам здесь не место!

Я пошел вниз с Неро, чтобы поймать рыбу в садке, и решил сварить ее в котле, который наполнил водой, положил туда рыбу и развел огонь. Во время обеда я обратился к м-с Рейхардт с вопросом:

- Какая нам теперь предстоит работа?

- Завтра мы приберем все вещи, которые валяются на площадке, и окончательно устроим хижину. Затем я осмотрю все наши драгоценности и спрячу их в сундук!

На следующий день погода была бурная и холодная. После завтрака мы принялись за работу. Мы очистили пол хижины, на котором набросаны были всевозможные вещи, потому что я и Джаксон не особенно наблюдали за порядком.

- Надо устроить несколько полок, - сказала м-с Рейхардт, - это не трудно. У нас есть еще два весла. Мы укрепим одно из них к обеим сторонам хижины, на расстоянии фута от стены, отрежем кусок паруса и приколотим его с одной стороны к стене, а с другой - к веслу. Это образует род полки, на которую мы можем разложить вещи.

Так мы и сделали, и вышла отличная полка.

- Вот это хорошо! - сказала моя мать. - Теперь мы сделаем осмотр сундука!

Она вынула из сундука всю одежду и разложила ее по порядку. Увидев кусок парусины, она сказала:

- Я очень рада этой находке. Я сошью себе из этого платье, которое будет гораздо удобнее, чем то черное, которое теперь на мне. Его я спрячу на случай, если нам когда-нибудь приведется уехать отсюда. Тебе здесь хватит одежды надолго, но я перешью две рубашки и две пары панталон по твоему росту. Остальные нечего трогать, так как ты пока еще растешь. Сколько тебе приблизительно лет?

- Лет шестнадцать, - отвечал я, - а, может быть, и больше!

- Да, вероятно, так!

Мы сложили и спрятали обратно в сундук всю одежду; инструменты, подзорную трубу и прочее положили на полку, а затем стали рассматривать ящичек с нитками, иголками, рыболовными крючками, пуговицами и другими вещами подобного рода.

- Все это нам будет очень полезно, - сказала она. - У меня есть кое-что свое в этом же роде; мы положим все вместе. Принеси мне мою корзинку!

В корзинке этой оказалось множество вещей, по большей части мне совершенно не знакомых. Мы вынули их все, и м-с Рейхардт объяснила мне их употребление. Тут были: две щетки, двенадцать гребней, три пары ножниц, перочинный ножик, баночка чернил, несколько перьев, наперсток, кусок воску, игольник, нитки и шелк, сургуч, пластырь, коробочка с пилюлями, тесемка, катушки, булавки, увеличительное стекло, серебряный карандаш, немного денег в кошельке, черные шнурки для ботинок и многое другое, чего я не припомню; знаю только, что я страшно был заинтересован содержанием этой корзинки. На дне ее лежало несколько бумажных пакетиков. М-с Рейхардт объяснила мне, что это семена, которые она собрала, чтобы отвезти их в Англию, а теперь решила посадить их здесь. Когда она вытряхала пыль из корзинки, из нее выпало четыре или пять зернышек. Она попросила меня подобрать их.

- Как они сюда попали? - сказала она. - Три из них апельсинные зерна; завтра мы их посадим; остальные горошины - не знаю, какого сорта, но мы тоже посеем их!

- А это круглое стеклышко, для чего оно?

- Положи его в сторону, завтра, если будет солнечный день, я покажу тебе, как употреблять его. Но мы забыли еще некоторые вещицы, а именно твой пояс и другие вещи, которые ты дал мне на хранение, когда мы собирались уехать отсюда. Они спрятаны в той постели, которая принадлежала Джаксону.

Я достал их оттуда. Она спрятала часы и запонки подшкипера, а также и другие мелочи, сказав, что письма и бумаги рассмотрит в другой раз. Затем мы осмотрели пояс, сосчитали квадратики, в которых были зашиты камни, и, разрезав ножницами один из них, вынули оттуда блестящий предмет, похожий на стеклышко, как показалось мне.

- Я не большой знаток этих вещей, - сказала она, - но кое-что все же понимаю. Если все камни, зашитые в этом поясе, так же хороши, как этот, то он представляет большую ценность. Я возьму иголку и зашью его опять!

Она зашила пояс и спрятала его вместе с другими вещами в сундук.

- А теперь, - сказала она, - мы довольно поработали, пора и поесть чего-нибудь!

ГЛАВА XXVI

Я должен сознаться, что хижина в настоящем ее виде нравилась мне гораздо больше, чем прежде. Все было на месте, уютно и чисто. На следующий день погода была ясная и тихая, и мы опять занялись ловлей рыбы. Нам посчастливилось; мы поймали почти столько же, как и б первый раз, и спустили всю рыбу в садок. Когда мы вернулись в хижину, я под руководством м-с Рейхардт принялся загибать края одного из листов железа и сделал из него род блюда, с другим листом сделал то же, но не так высоко загнул края. Один предназначался для поджаривания на нем рыбы, другой мог служить нам блюдом. Весь этот день мы так были заняты ужением рыбы, что я ни о чем другом не думал; но на другое утро я вспомнил об увеличительном стекле и достал его. М-с Рейхардт начала с того, что показала мне, как оно увеличивает предметы, что меня очень позабавило. Она объяснила мне также, отчего это происходит, но я не мог вполне понять ее. Самое явление интересовало меня более, чем причина его. Затем она послала меня в хижину за сухим мхом и установила против него стекло таким образом, чтобы сосредоточить на нем солнечные лучи. К великому моему изумлению, мох быстро загорелся. Я был не только удивлен, но прямо поражен тем, что видел, и поднял голову, чтобы посмотреть, откуда взялся огонь. М-с Рейхардт объяснила мне, в чем дело, и я до некоторой степени понял ее, но мне страшно хотелось взять стекло в руки и самому повторить опыт. Я снова зажег мох, обжег себе руку, обжег голову одной из птиц и, наконец, завидев Неро, дремавшего на солнце, направил фокус на его холодный нос. Он вскочил и зарычал, что заставило меня отступить, но я чувствовал себя вполне удовлетворенным. С этого времени в солнечные дни мы всегда разводили огонь с помощью увеличительного стекла. Оно было небольшое, я всегда носил его в кармане и в свободное время часто забавлялся им. Я еще не упомянул о том, что ежедневно перед завтраком я читал священную историю вслух моей названной матери.

- В этой книге так много для меня непонятного! - как-то раз сказал я ей.

- Это не удивительно, - ответила она. - При такой жизни, как твоя, на этом пустынном острове, вдали от всего мира, ты вообще был бы в состоянии понять весьма мало из нее!

- Но ведь понимаю же я все то, что сказано в книге о птицах и зверях?!

- Может быть, и понимаешь, а может быть, тебе это так кажется. Но, Франк, ты не должен сравнивать Библию с другими книгами. Обыкновенные книги написаны людьми, Библия же есть слово Божие, и многие части ее непонятны даже для тех мудрецов, которые посвятили всю свою жизнь на изучение ее. Во многих отношениях Библия - таинственная книга!

- Но неужели никто никогда не поймет ее?

- Мы понимаем ее настолько, насколько это нужно, чтобы следовать ее учению, которое вполне ясно. Но есть в ней и такие места, истинное значение коих мы не можем истолковать. Господь Бог, очевидно, не хочет этого. Мы, вероятно, поймем их впоследствии, когда покинем этот мир и станем ближе к Богу!

- Но я все же не понимаю, отчего мы не можем их понять?

- Взгляни на это растение, Франк, можешь ли ты понять, каким образом оно живет, растет и расцветает каждый год большим голубым цветком? Отчего это так? Отчего цветок всегда голубой, и откуда происходит его дивная окраска? Можешь ты мне ответить? Ты видишь, ты знаешь, что это так, но можешь ли объяснить отчего?

- Нет, не могу!

- Взгляни на эту птицу. Ты знаешь, что она вывелась из яйца; но каким же образом внутренность яйца превращается в птицу? Отчего она покрыта перьями и обладает способностью летать? Можешь ли объяснить все это? Ты двигаешься и ходишь, куда и как тебе угодно. Ты рассуждаешь, думаешь и действуешь, но что дает тебе эту власть над собой? Можешь сказать? Ты знаешь только, что это так, но больше ничего не знаешь. Ты видишь явление, но не понимаешь его причины. Разве не так?

- Конечно! - ответил я.

- Вот видишь ли! Так отчего же ты удивляешься тому, что Господь не допускает тебя понять всю тайну Священного Писания? Все в руках Божиих и делается согласно Его воле. Теперь ты понимаешь меня?

- Да, теперь понимаю, что вы хотите сказать. Прежде я никогда не думал об этом. Расскажите мне еще что-нибудь про Библию!

- Не теперь. Когда-нибудь я расскажу тебе историю Библии, и тогда ты поймешь суть этой книги, и почему она написана. Но теперь мне не хочется этого касаться. А так как у нас сегодня нет особенной работы, расскажи-ка мне все, что ты знаешь про себя и про Джаксона, и все, что было во время вашего совместного житья на этом острове. Я кое-что уже слышала, но хотела бы знать решительно все!

- Хорошо, - ответил я, - я все вам расскажу, но это потребует много времени!

- Мой милый мальчик, у нас будет еще немало свободного времени, прежде чем нам удастся покинуть этот остров. Не думай об этом и расскажи мне все подробно!

Я начал свой рассказ, но она прервала меня.

- Можешь ли ты воспроизвести в своей памяти образ твоей матери?

- Мне кажется, что могу теперь, - с тех пор, как вижу вас. Прежде я не мог. Теперь я припоминаю фигуру женщины, одетой, как вы. Она становилась на колени возле меня и молилась. Я уже говорил вам, что вижу иногда этот образ во сне и особенно часто с тех пор, как вы здесь!

- А твой отец?

- Я не сохранил о нем никакого воспоминания. Я вообще не помню никого, кроме моей матери!

Я продолжал рассказывать ей все, что знал, и говорил до позднего вечера. Я входил во все подробности бывшей жизни моей, и так как м-с Рейхардт прерывала меня бесчисленными вопросами, то не успел окончить в этот день и четверти моего рассказа.

ГЛАВА XXVII

М-с Рейхардт обещала рассказать мне историю Библии, и однажды, когда дурная погода заставила нас сидеть дома, заговорила так:

- Библия начинается грехопадением человека и кончается жертвой, которую принес Бог ради искупления его. Грех вошел в мир через одного человека - Адама. Другой человек, Спаситель, принес искупление. В третьей главе книги Бытия ты найдешь, что в то самое время, когда Адам получил наказание за смертный грех, Господь Бог уже дает обещание, что глава змия будет сокрушена. Вся Библия есть ничто иное, как предсказание пришествия Христа. Бог все предвидит. Едва был совершен смертный грех, как милосердие Божие указало на спасение от него. Вспомни, Франк, что Библия есть история деяний Божиих, но не всегда объясняет нам причину Его действий. Мы должны слепо верить в то, что такова Его воля. Иногда Он дозволяет нам видеть пути Его, но для ограниченного разумения нашего большая часть его деяний неисповедимы. Значит ли это, что мы должны недоверчиво относиться к ним? Понимаешь ли ты меня, Франк?

- Да, кажется, понимаю!

- Помнишь ли, что я говорила тебе недавно? Ты видишь рост травы, видишь, как цветет растение, но не можешь отдать себе отчет в том, как это происходит. Ты окружен множеством предметов, которые видишь, но не понимаешь их; вся природа для тебя тайна, начиная с самого тебя. Так и в прочем - деяния Бога не всегда доступны твоему пониманию. Поэтому, читая Библию, ты должен читать ее с верой!

- Но что такое вера? Я все же не могу понять!

- Франк, я рассказывала тебе многое про Англию, куда ты надеешься поехать когда-нибудь. Если ты по приезде туда найдешь, что все, что я говорила - правда, будешь ли ты сознавать, что слова мои достойны веры?

- Да, без сомнения!

- Представь же себе, что кто-либо другой расскажет тебе про другую страну вещи для тебя непонятные. Ты придешь ко мне и спросишь, правда ли это? Я отвечу - да. Поверишь ли ты мне на слово?

- Конечно, поверю, моя милая мама!

- Так вот, Франк, это и будет вера, т. е. верование в то, чего ты не только не видел, но и не мажешь понять. Я говорю тебе все это потому, что есть гордые люди, которые доискиваются причин Божьих деяний и судят о справедливости их. Они забывают, что их собственный, несовершенный разум есть дар Бога, и что они только в том случае были бы способны понять Его, если бы были одарены сверхчеловеческим разумом. Повторяю, что мы должны читать Библию с верой и не спрашивать беспрестанно, отчего это так, а не иначе. Понимаешь ли ты, в каком духе надо изучать святое Писание?

- Понимаю! - ответил я.

- Мы должны смотреть на него, как на слово Божие, и верить беспрекословно во все, что сказано в нем!

М-с Рейхардт часто возвращалась к таким разговорам, пока я не изучил вполне Священного Писания.

ГЛАВА XXVIII

На следующее утро я пошел к садку, чтобы поймать несколько рыб. Неро, по обыкновению, выловил их из воды, затем нырнул в другую часть запруды и играл в воде, пока я чистил рыбу. Он был очень весел в это утро, и когда я бросил ему голову и внутренности рыбы, он принес их обратно на утес и положил к моим ногам. Я опять бросил их в воду, и он проделал то же. М-с Рейхардт все время наблюдала за ним.

- Мне кажется, - сказала она, - что тебе следовало бы приучить Неро приносить вещи, как это делают собаки. Брось ему кусок дерева!

Я последовал ее совету, бросил палку, и Неро немедленно принес ее мне. Я погладил и приласкал его и несколько раз с успехом повторил этот опыт.

- А теперь научи его слушаться известных слов. Говори каждый раз, когда посылаешь его за чем-нибудь: "Неро, принеси", - и укажи ему рукой на предмет!

- Зачем же это? - спросил я.

- Потому что надо научить его приносить всякие предметы, а не только те, которые ты сам бросаешь в воду!

- Понимаю. Я могу послать его, например, за чем-нибудь, что плавает на поверхности воды!

- Вот именно. Тогда Неро будет нам действительно полезен!

- Я скоро научу его этому. Завтра же пошлю его за куском мачты, который видел сегодня на море.

Мы уже несколько недель подряд питались одной рыбой, и должен сознаться, что она мне сильно надоела. Вскоре, однако, должно было прийти время, когда мы дорого бы дали и за кусочек рыбы.

Ветер редко дул прямо по направлению на наш остров, но иногда, особенно во время равноденствия, с востока налетали страшные бури, и тогда прибой волн был необыкновенно силен. Такое именно время наступало теперь. Страшный ураган высоко поднимал волны, бросал пену и брызги на самые недоступные скалы и доносил их до того места, где стояла наша хижина. Ураган начался с вечера; на другое утро мы стояли на площадке перед хижиной, любуясь величественной картиной, которая представлялась нашему зрению. Как мало мы подозревали, сколько бед она нам готовила. Я кликнул

Неро и спустился вниз за дневной провизией рыбы. Когда я дошел до запруды, то увидел, что вода поднялась на несколько футов, и волны с яростью перебрасывались через скалы. Весь залив представлял собой одну массу белой пены. Сначала мне не пришло в голову, что это грозит нам бедой. Я послал Неро за рыбой, но он вернулся ни с чем. Я вторично приказал ему идти в воду. Он нырнул довольно глубоко, но опять ничего не принес. Тогда я вдруг понял, что напор волн и необыкновенная высота воды в запруде дали возможность всей рыбе уйти. Таким образом, мы остались на время без всякой провизии и без всяких средств к пропитанию. В такую погоду нечего было и думать о том, чтобы возобновить запас в садке. Приведенный в ужас этим открытием, я побежал к хижине и позвал м-с Рейхардт, которая была в своей спальне.

- Вся рыба ушла, и нам нечего есть! - воскликнул я. - Недаром я говорил, что мы умрем с голоду!

- Успокойся, Франк, и расскажи, в чем дело? Что привело тебя в такое отчаяние?

Я объяснил ей, что случилось.

- Должно быть, это так, - ответила она. - Мы должны надеяться на Бога. На все Его святая воля!

Но вера во мне еще не настолько окрепла, чтобы я мог удовлетвориться этим ответом.

- Если Бог милосерд, - ответил я, - неужели Он допустит нас умереть с голоду? Знает ли Он, в каком мы положении?

- Знает ли Он, Франк? - сказала моя мать. - А разве ты забыл, что сказано в Библии: ни один воробей не упадет мертвый без Его ведома, а разве наша жизнь не дороже Ему, чем жизнь воробья? Стыдись, Франк!

Я был смущен: но все же не чувствовал себя удовлетворенным и тихо сказал:

- Нам положительно нечего есть!

- Вся рыба пропала - это правда, - отвечала м-с Рейхардт, - но мы еще не умираем с голоду. Погода может к утру измениться, и тогда мы наловим новый запас. Но если даже ураган и не стихнет, дня два-три можно обойтись и без пищи. Возложим надежду нашу на Всемогущего Творца, помолимся Ему, Франк, помолимся горячо, с твердой верой, что молитва наша будет услышана!

- Но вы сами мне рассказывали, как часто люди умирают с голоду!

- Конечно, это так, но если Всемогущий Бог это допускает, у него есть на то причины, которых мы не в состоянии понять. Может быть, и нам суждено погибнуть, но, Франк, мы должны верить в то, что все к лучшему. Что кажется нам несправедливым и жестоким, может оказаться в будущем знаком Его милосердия - только нам не дано заглянуть в это будущее!

- Так вы думаете, что мы, действительно, умрем с голоду?

- Я этого не думаю. У меня слишком много веры в милосердие Божие. Я не думаю, чтобы он спас нашу жизнь, не допустив нас уехать на лодке с моряками, если бы хотел нашей смерти. Господь Бог не может быть непоследователен. Я уверена, что как ни безвыходно, по-видимому, наше положение и как ни велико испытание, которое Он посылает нам, мы все же, в конце концов, будем жить, прославлять Его любовь и милосердие!

Эти слова и непоколебимая вера м-с Рейхардт благотворно подействовали на меня.

- Я надеюсь, что вы правы, дорогая матушка! - сказал я. - Знаете ли, какая мысль пришла мне в голову? Ведь, в крайнем случае, мы можем пожертвовать моими птицами. Я не особенно дорожу ими, но если бы и дорожил, то все же не допустил бы вас умереть с голоду!

- Я верю, что ты, не задумываясь, пожертвовал бы птицами, но кто знает, быть может, тебе придется принести еще большую жертву?!

- Какую? - спросил я и, подумав немного, прибавил. - Неужели вы говорите про Неро?

- По правде сказать, - ответила она, - я именно думала о Неро; птиц нам хватит не более, как на два дня!

- Я никогда не соглашусь убить Неро! - мрачно ответил я и, поднявшись со своего места, ушел в хижину. Тяжелая грусть овладела мною при одной мысли о том, что я могу принести в жертву моего любимца. Мне это казалось ужасным, и то высокое мнение, которое я составил себе о м-с Рейхардт, было сильно поколеблено.

Увы! Я был еще молод и глуп и не мог предвидеть того, какая перемена произойдет в моих чувствах. Что касается птиц, то я не особенно ими дорожил и решил убить двух из них на наш сегодняшний обед. Я снова вышел на площадку и уже собирался свернуть им шею, когда услыхал голос м-с Рейхардт, которая спрашивала меня, что я делаю.

- А вот собираюсь убить этих птиц и положить их в котел для нашего обеда!

- Погоди, Франк, ты слишком торопишься, мы должны немного пожертвовать собою, хотя бы и для этих бедных птиц. Мы можем попоститься один день без особых страданий, а завтра посмотрим!

Я молча выпустил из рук свою добычу. Признаюсь, я не столько думал о птицах, сколько о том, что дарю лишний день жизни моему бедному Неро.

- Пойдем со мной в хижину и займемся чем-нибудь. Я буду перешивать для тебя платье, а ты что будешь делать?

- Не знаю, - ответил я, - все, что вы прикажете!

- Хорошо. Я замечаю, что наши удочки поизносились и скоро будут негодны к употреблению. Тогда нам нечем будет удить рыбу даже и в хорошую погоду. Надо отрезать кусок от той толстой удочки, которая служила морякам для ловли китов. Я раскручу ее и научу тебя сделать из нее новые удочки!

Я охотно согласился. М-с Рейхардт помогла мне, и время прошло быстрее, нежели я ожидал.

- Какая вы умная и сообразительная, матушка! - сказал я.

- Нет, - ответила она, - но я знаю многое, что обыкновенно не знают женщины, потому что мы вели жизнь скитальческую и полную лишений. Нам приходилось быть в таких условиях, в которых даже и деньги были бы бесполезны, и надо было надеяться исключительно на самих себя. Долгое время провели мы в переездах по морю, и я многому научилась от моряков, между прочим, искусству делать удочки. Как видишь, оно теперь пригодилось мне!

- Какое счастье, что вы попали на этот остров!

- Счастье для меня, Франк?

- Нет, матушка, я о себе говорю!

- Я вполне верю тому, что Бог послал меня сюда, Франк, чтобы помочь тебе, и это чувство дает мне силу покориться Его воле. Если ты через меня приблизишься к Нему, то я могу считать, что исполнила свой долг!

- Я не вполне вас понимаю, матушка!

- Теперь тебе трудно понять меня, но все придет в свое время, - задумчиво ответила она. - Сначала былинка, потом колос и, наконец, зерно!

- Матушка, - сказал я, - мне бы хотелось знать всю историю вашей жизни. Я вам все рассказал о себе. Теперь расскажите мне про себя и про вашего мужа. Ведь вы обещали это сделать, помните?

- Да, помню, что в некотором роде обещала, и повторяю, что когда-нибудь исполню свое обещание. Не думаю, чтобы ты теперь был в состоянии понять то, что было со мной в жизни!

- Но вы можете рассказать мне два раза вашу историю; я с удовольствием выслушаю её и в другой раз. Сделайте это теперь, чтобы позабавить меня, а потом, когда-нибудь, вы повторите свой рассказ, и я извлеку из него всю желаемую пользу!

М-с Рейхардт улыбнулась, что бывало с ней весьма редко.

- Хорошо, Франк, - ответила она, - я знаю, что ты всегда готов пожертвовать обедом для какой-нибудь интересной истории. Сегодня ты вовсе не будешь обедать, и поэтому справедливость требует, чтобы я исполнила твое желание. С чего же мне начать? Хочешь ли, чтобы я рассказала тебе свою историю или историю моего мужа?

- Расскажите сначала про себя! - ответил я.

ГЛАВА XXIX

- Отец мой был сельским причетником в маленьком городке на южном берегу Англии, в нескольких милях от большого морского порта.

- Что значит сельский причетник? - спросил я.

- Сельский причетник, - ответила она, - это человек, исполняющий скромные обязанности в церкви прихода, к которому он принадлежит.

- Что же он делает? - спросил я опять.

- Он выбирает псалмы, которые нужно петь, и руководит ответами во время богослужения в храме. Он ведет записи рождений, смертей и погребений, наблюдает за церковными памятниками и церковным имуществом; иногда исполняет обязанности звонаря и могильщика. Мой отец, кроме того, был еще учителем в приходской школе, куда все бедняки посылали своих детей.

- Я знаю, что такое дети, Джаксон говорил мне, но что значит приходская школа?

- Это такая школа, - ответила м-с Рейхардт, - где за учение платит весь приход, кроме самых бедных жителей, дети которых учатся даром. Таким образом, - продолжала она, - отец мой был чрезвычайно занят. В маленьких, захолустных городках один человек нередко исполняет обязанности многих. Отец мой сверх того считался еще и лучшим костоправом и ветеринаром в округе, а иногда зарабатывал деньги исполнением разных сельских работ. Он делал изгороди, копал канавы, чинил соломенные крыши. Тем не менее он еще находил время читать Библию и заниматься воспитанием своей дочери, то есть моим.

- А где же была ваша мать? - спросил я.

Мне показалось очень странным, что она говорила только про своего отца.

- Моя мать умерла вскоре после моего рождения. Сначала я оставалась на попечении одной бедной женщины, которая нянчила меня, но когда я начала ходить и проявлять некоторую смышленость, отец мой так привязался ко мне, что не отпускал меня от себя ни на минуту. Он старательно учил меня всему тому, что сам знал, и хотя его познания были невелики, они все же положили хорошую основу будущему моему образованию и возбудили во мне желание учиться далее. Я всячески старалась найти средства расширить мои знания. Я с самого раннего детства выказывала необычайную любознательность, постоянно задавала вопросы не только моему отцу, но и его посетителям и друзьям. Они считали меня живым и милым ребенком и охотно удовлетворяли мой пытливый ум. Таким способом я научилась многому и, наблюдая за всем, что происходило вокруг меня, быстро развивалась.

Отец мой, заметив мои успехи, с особенным удовольствием и гордостью заставлял меня читать вслух Библию. Это вызывало множество вопросов с моей стороны и множество объяснений со стороны моего отца. Я в скором времени освоилась со Священным Писанием и понимала его дух и значение лучше многих взрослых людей.

Любовь моя к такого рода занятиям обратила на меня внимание доктора Брейтвеля, нашего приходского священника. Он разрешил мне учиться вместе со своими детьми, руководил моим образованием и еще более развил во мне наклонность к изучению всего, что касается религии. Тринадцати лет я прямо выделялась своими познаниями в христианском учении, и меня зачастую призывали в дом священника, где я удивляла важнейших членов прихода легкостью, с которой отвечала на самые сбивчивые вопросы.

ГЛАВА XXX

- Приблизительно около этого времени я познакомилась с мальчиком-сиротой - питомцем богадельни. Он был оставлен на попечение прихода вследствие внезапной смерти его родителей - немца-часовщика и его жены. Умерли они от злокачественной лихорадки, жертвой которой сделалась в то время большая часть рабочего населения. Отец мой иногда посылал меня с поручениями к директору богадельни, человеку суровому и строгому, которого я очень боялась. Я заметила бледного и грустного мальчика, который казался очень несчастным. Никто не обращал на него внимания. Он бродил один, без присмотра, по большому, неуклюжему зданию, между полоумными и идиотами, - одним словом, вел жалкую жизнь мальчика, выросшего в богадельне.

Я вижу по твоему лицу, что тебе хочется спросить, что это значит? - сказала м-с Рейхардт. - Постараюсь объяснить тебе. В Англии почти в каждом приходе существует дом, специально предназначенный для убежища бедных и бесприютных, начиная с новорожденных и кончая стариками. В богадельню определяются все те, кто не способен сам поддерживать свое существование. Они живут в этом здании, их одевают и кормят; молодым, по возможности, дают образование и научают их какому-нибудь ремеслу. Старики же пользуются утешением религии, которое черпают в беседах со священником.

- Вероятно, - заметил я, - эти люди считают себя очень счастливыми и благодарны за такое попечение о них?

- Я заметила совершенно обратное, - ответила м-с Рейхардт, - поступить в богадельню считается для рабочего чем-то постыдным. Судьба бедного мальчика казалась мне очень жалкой. Я узнала, что имя его - Генрих Рейхардт. Он не говорил ни на каком языке, кроме немецкого, никто не понимал его и не обращал внимания на его внутренний мир. Он родился в сравнительном довольстве и в приличной обстановке и, видимо, страдал от того положения, в котором очутился после внезапной смерти родителей. Мне часто случалось заставать его в слезах. Нежные черты его лица, белокурые локоны резко отличались от грубых лиц и всклокоченных волос его товарищей. Его несчастный вид всегда производил на меня глубокое впечатление. Я приносила ему маленькие подарки и всячески старалась выказать ему сочувствие. Сначала он казался только удивленным, но вскоре я заметила, что мое внимание доставляет ему большое удовольствие. Он считал мои посещения единственным своим утешением. Я уже и в то время имела большое влияние на своего отца, и мне удалось так сильно заинтересовать его судьбой этого мальчика, что он согласился взять его из богадельни и приютить под своим кровом. Ему не особенно хотелось обременять себя воспитанием ребенка-иностранца, который ввиду незнания языка не мог быть ему особенно полезным, но я обещала научить мальчика английскому языку и уверяла моего отца, что в самом непродолжительном времени он найдет в нем способного помощника. Он не особенно доверял моим обещаниям, но желание быть мне приятным побудило его согласиться на мое предложение. Я, не теряя времени, принялась за свой курс преподавания и вскоре убедилась в том, что ученик мой обладает весьма хорошими способностями и твердой решимостью научиться всему, чему позволяли обстоятельства. Спустя немного времени мы уже были в состоянии сообщать друг другу свои мысли и впечатления, а через несколько месяцев уже читали вместе ту книгу, из которой я почерпнула столько неоценимых уроков. Я относилась к своему ученику с большим пристрастием и гордостью, проходила с ним тот же курс наук, который сама изучила под руководством священника, и искренне радовалась его успехам. Целыми днями беседовали мы с ним о великих событиях Священного Писания, переворачивая страницу за страницей, пока, наконец, не изучили его до такой степени, что нам уже не приходилось справляться с книгой. Отец мой казался очень довольным успехами моего преподавания и начал питать большую нежность к молодому Рейхардту, который превратился в ловкого, умного мальчика, способного быть ему настоящим, дельным помощником. Доктор Брейтвель также выказывал ему большую дружбу и доверие. Душа у юноши была очень благодарная, и он выказывал мне большую преданность. Он часто сопоставлял свое прежнее несчастное положение с настоящими счастливыми днями и горячо выражал мне свою признательность за то, что я избавила его от всего ужаса жизни в богадельне. При таких обстоятельствах немудрено, что мы горячо полюбили друг друга и уже детьми переживали все восторги и страдания, присущие настоящим влюбленным.

- Мне не хочется прерывать вас, - заметил я, - но все же я очень хотел бы знать, что значит влюбленные?

- Мне трудно было бы объяснить тебе это теперь, - ответила м-с Рейхардт с улыбкой, - но не сомневаюсь в том, что через несколько лет, если ты покинешь этот остров, ты поймешь все это без всякого объяснения. Надо мне, однако, отдохнуть и позаботиться о другом, что в настоящее время требует моего внимания.

ГЛАВА XXXI

Мне трудно выразить, как неоценимо было для меня присутствие м-с Рейхардт. Не будь ее со мной, я наверное погиб бы при данных обстоятельствах. Ее бодрость спасла меня от отчаяния, а пример ее действовал на меня еще сильнее, чем увещания. Находчивость, энергия и христианское смирение, которые она проявляла, благотворно действовали на меня. Она вселяла в меня бодрость духа и давала мне силу бороться со скудостью наших средств и с тем трудным положением, в котором мы находились вследствие потери всего нашего запаса рыбы. Она смастерила прочные удочки, и с помощью их мы оказались в состоянии удить рыбу на значительной глубине. Я нашел выступ скалы вышиною немногим более двух футов над водою, и мне удалось, хотя с большим трудом, спуститься туда. Однажды я расположился с моими удочками на этом выступе. Приманкой служили кусочки одного из моих пернатых любимцев, которыми горькая необходимость заставила-таки меня в конце концов пожертвовать. Я ждал с терпением, достойным настоящего любителя ужения рыбы. Я знал, что глубина в этом защищенном скалами уголке очень значительна, и опустил удочку на три или четыре ярда в воду. Поплавка у меня не было, и я только по движению удочки, которую обвязал вокруг руки, чувствовал, когда рыба клюет. Простояв некоторое время таким образом, я начал думать о рассказе м-с Рейхардт. Глаза мои были устремлены на удочку, но мысли были далеки от нее. Я весь перенесся воображением к бедному немецкому мальчику, вырванному из нищеты дочерью причетника. Я старался представить себе, что бы я сделал на его месте, и придумывал самые фантастические выходки, которыми проявлялась бы моя благодарность. Воображению моему рисовался целый ряд идеальных сцен и приключений, героем которых был никто иной, как я сам. Я испытывал такие сильные чувства, каких на деле никогда не переживал, и воображал себя предметом таких же чувств. Мысли эти вызывали во мне самые приятные ощущения...

Сильный толчок пробудил меня от этого сна наяву, и я очутился в воде. Падение мое было столь неожиданно, что несколько мгновений я не мог прийти в себя и понять, в чем дело, но тотчас же сообразил, что, по всей вероятности, подцепил на крючок крупную рыбу, которая заставила меня потерять равновесие. Удочка врезывалась в руку и грозила мне гибелью, мешая подняться на поверхность воды. С большим трудом удалось мне от нее высвободиться и выплыть наружу. Желая удержать добычу, я уцепился обеими руками за удочку и всеми силами потянул рыбу к себе. Наконец, мне удалось увидеть то, что я поймал, или, вернее, что поймало меня. Мне удалось только мельком взглянуть на рыбу. Она была огромная. Через мгновение она опять нырнула в воду и увлекла меня за собой. Я успел разглядеть, что она была почти круглая, длиною приблизительно в семь или восемь футов, и представляла собою опасного противника в этом закрытом месте. Я продолжал бороться с ней и чувствовал, что сопротивление понемногу ослабевает. Наконец, мне удалось вонзить ей нож в голову, что положило конец нашей борьбе. Теперь являлось другое затруднение. В пылу преследования я уплыл на милю расстояния от острова и настолько утомился, что был не в состоянии тащить назад свою добычу. Итак, приходилось бросить рыбу. Она представляла собой богатый запас провизии, а теперь ускользала из моих рук. Я подумал о м-с Рейхардт, о том, как обрадовалась бы она, если бы я мог доставить ей такую значительную прибавку к нашим скудным средствам пропитания. Но тут же вспомнил ее непоколебимую веру в Провидение и те наставления в благочестии и мудрости, которые, наверное, ожидали меня по возвращении.

ГЛАВА XXXII

Как только мне удалось снять рыбу с крючка, я повернул по направлению к дому и энергично плыл, пока не добрался до берега; к счастью, вблизи не было ни одной акулы. Я вышел на берег без дальнейших приключений и пошел разыскивать моего доброго друга. Я нашел ее, по обыкновению, погруженной в домашние заботы. Она всегда была занята - шила, чинила, чистила, убирала и украшала наше жилье или же трудилась где-нибудь поблизости над какими-нибудь менее женственными работами. Сад наш процветал под ее наблюдением. Он весь был засажен разнообразными растениями, и нас окружали деревца и кусты, которые должны были в скором времени совершенно изменить внешний вид нашего жилища. М-с Рейхардт выслушала рассказ о моих приключениях с большим интересом, побранила меня за неосторожность и с испугом говорила о тех грустных последствиях, которые могла бы иметь моя необдуманность.

- Ты мог бы утонуть, разбиться или сделаться добычей акулы, - сказала она тихо и серьезно прибавила: - ты должен считать, мой дорогой сын, что Бог охранял тебя!

- Но позвольте, - ответил я, - если бы Провидение, действительно, заботилось обо мне, мне не пришлось бы пожертвовать такой великолепной рыбой. Я добыл ее с таким трудом, и она была так необходима для нашего пропитания!

- Тот самый факт, что ты решился бросить эту большую, неуклюжую рыбу, указывает на заботу Провидения о тебе. Если бы ты настоял на своем намерении вытащить ее на берег, нет сомнения, что тяжесть ее пересилила бы тебя, и ты бы утонул. Что сталось бы тогда со мной? Женщине одной не под силу была бы борьба за существование в таком пустынном месте. Если ты будешь действовать с большею осторожностью и предусмотрительностью, то докажешь этим свое попечение обо мне!

Я обещал ей вперед не рисковать своей жизнью и тем успокоил ее. Я притворился, что забыл о своем разочаровании; на самом же деле, пойманная мною рыба не выходила у меня из головы, и я продолжал горевать о том, что необходимость заставила меня отдать ее на съедение прожорливым обитателям дна морского. Мысли эти преследовали меня даже ночью, и я видел себя во сне сидящим на утесе с удочкой в руках, видел свою борьбу с чешуйчатым противником и грустно плыл обратно к берегу, как это было наяву. После весьма беспокойной ночи я поднялся очень рано и пошел искать Неро. Я застал его плавающим в море, близ утесов; он делал какие-то странные прыжки, нырял в погоне за каким-то темным предметом, который виднелся на поверхности воды. Я отозвал его, чтобы посмотреть, что так занимало его, и удивлению моему не было границ, когда я разглядел неуклюжие очертания вчерашнего моего противника. Я вскрикнул от восторга, и м-с Рейхардт, услыхав мои радостные восклицания, прибежала посмотреть, что творится со мною. Удивление ее при виде этой огромной и странной рыбы было не менее сильно, чем мое. Мы стали рассуждать о том, как вытащить ее на берег. После некоторых совещаний я взял в руки веревку, прыгнул в воду и, сделав петлю, закинул ее под жабры рыбе, затем я поплыл обратно и вскарабкался на утесы, откуда мы уже соединенными стараниями силились вытащить ее из воды. Мы долго тянули и дергали ее изо всех сил, но сначала безуспешно. Рыба была слишком велика, чтобы вытянуть ее отвесно. Наконец, нам удалось с большим трудом дотащить ее до низкого утеса; я разрезал ее на куски, и м-с Рейхардт унесла их в хижину с целью высушить ее каким-то новым для меня способом. Она утверждала, что рыба сохранится на целый год.

М-с Рейхардт приготовляла рыбу замечательно вкусно и разнообразно, и эта еда никогда не надоедала мне. Судя по вкусу, рыба эта принадлежала к породе осетров, но настоящего имени ее я так никогда и не узнал. Мне впоследствии никогда уже не удавалось поймать такой рыбы; вероятно, она случайно попала в наши воды. Однажды в полдень, после вкусного обеда, приготовленного все из той же рыбы, я навел разговор на приключения м-с Рейхардт и напомнил ей, что она прервала рассказ о себе и о бедном немецком мальчике на самом интересном месте. Я попросил ее продолжать свое повествование, и она, хотя и неохотно, но все же согласилась.

ГЛАВА XXXIII

- Наш добрый священник д-р Брейтвель, - начала она, - был человек недюжинного образования и очень любил выказывать свои познания. Он был когда-то учителем в одной из больших школ, а теперь употреблял большую часть свободного времени на обучение детей, которые привлекали его внимание какими-нибудь выдающимися способностями. В городке насмешливо говорили о том, что доктор учит крестьянских мальчиков греческому и латинскому языку, а девчонок - географии и знанию глобуса. Даже попечители качали головой и считали доктора немного сумасшедшим, видя, как он делится своими знаниями с такими неподходящими учениками. Но он не обращал на это внимания и продолжал свой добровольный труд, который не приносил ему ничего, кроме чувства собственного удовлетворения. Лишь тогда, когда он принял меня и молодого Рейхардта в число своих учеников, у него явилась надежда на некоторый более серьезный успех. Дух соревнования побуждал нас обоих учиться необыкновенно прилежно и тем облегчить труд нашего доброго учителя. Соревнование это не переходило в соперничество, как это часто бывает. Оно происходило от обоюдного желания уважать друг друга.

Таким образом научились мы французскому и латинскому языку, географии и всем обыкновенным отраслям высшего образования. Более всего проявляли мы склонности к изучению религии, и так как учитель наш очень поощрял нас в этом, то мы в скором времени стали не худшими богословами, чем он сам.

По мере того как мы учились вместе, в сердцах наших зарождалась все большая привязанность друг к другу. Мы чувствовали себя несчастными, когда нам приходилось расставаться, и высшим счастьем для нас было находиться вместе. Мы еще были слишком молоды, чтобы вполне понимать значение такого чувства, но мало-помалу оно переходило в такое сильное влечение, которое с незапамятных времен называется любовью.

- Мне кажется, что я теперь понимаю, что это значит! - сказал я, вспомнив свои грезы, так неожиданно прерванные падением в воду.

- Меня это удивляет! - ответила она. - Откуда же тебе знать чувство?

- Нет, я уверен, что понимаю его! - подтвердил я и затем прибавил с некоторым смущением. - Если бы я был в положении Генриха Рейхардта, я наверное чувствовал бы сильную привязанность к девушке, выказавшей мне столько доброты. Я испытывал бы желание быть постоянно с ней и хотел бы, чтобы она меня любила более, чем кого-либо другого!

- Признаюсь, что объяснение это недурно! - отвечала м-с Рейхардт с улыбкой. - Но вернемся к моему рассказу. Взаимная привязанность наша привлекала всеобщее внимание. Но у нас не было врагов, и когда мы бродили, обнявшись, по окрестностям, собирая цветы или лесную землянику, никто не осуждал нас. Мой отец, если и знал об этом, то во всяком случае не считал нужным вмешиваться. Молодой Рейхардт так был ему полезен, так умно и талантливо брался за все, что он ему ни поручал, что старик полюбил его, как сына.

Между нами было решено, что мы повенчаемся, как только получим на то разрешение. Мы мечтали о будущем и строили множество планов. Генрих считал себя в положении Иакова, который служил столько лет в ожидании Рахили, и хотя и признавался мне, что не хотел бы так долго ждать своей невесты, но прибавлял при этом, что готов скорее выслужить весь срок, чем отказаться от меня. Наши счастливые грезы были, однако, внезапно нарушены. В один прекрасный день д-р Брейтвель послал за моим отцом. Он вернулся домой очень поздно и показался мне очень сумрачным и озабоченным. Некоторое время спустя он сообщил мне о результате своего разговора с доктором Брейтвелем. Оказалось, что доктор решил послать молодого Рейхардта куда-то очень далеко, где ученые люди жили вместе, в коллегиях, чтобы усовершенствовать его образование. Рейхардт уже давно выражал желание поступить в духовное звание. Мысль о разлуке приводила меня в ужас, но мало-помалу я примирилась с ней в надежде, что она послужит на благо Генриху. Мы расстались со слезами и некоторым страхом, с обещаниями и надеждой на будущее.

Первое время после его отъезда все казалось мне странным и чуждым, люди казались мне скучными, все окружающее - дико и пусто. Отцу моему также, по-видимому, недоставало Генриха, а соседи с каким-то любопытством смотрели на меня, когда я проходила мимо одна. Но мало-помалу все вошло в старую колею, как будто бы Генрих никогда и не существовал. Отец мой, обремененный делами, иногда вспоминал своего способного помощника; иногда кое-кто из близких друзей упоминал о нем, интересуясь тем, что он делает. Что касается меня, то я думала о нем ежечасно. Но я знала, что могу быть ему приятной моими стараниями усовершенствоваться в его отсутствие, и не предавалась праздным размышлениям о прошедшем или бесполезным мечтам насчет будущего.

Письма его были высшим для меня наслаждением. Сначала они исключительно выражали его чувства ко мне, затем стали сообщать об его успехах в науках. Пришло и такое время, когда все они были наполнены одним, а именно его взглядами на духовную жизнь и размышлениями на разные научные темы. По-видимому, он все больше и больше думал о религии и реже вспоминал о своей привязанности ко мне. Но я не поддавалась опасениям и предчувствиям. Я не считала себя оскорбленной тем, что стремления будущего моего мужа поднимали его все выше над общим уровнем. Сознание это лишь побуждало меня самое стремиться к той высоте, куда направлены были его мысли. Так продолжалось года два или три. За все это время я ни разу не видела его и получала от него весьма редкие письма. Он объяснял свое молчание тем, что занятия не позволяли ему часто писать. Я не осуждала его за его кажущиеся равнодушие и небрежность и постоянно уговаривала его в своих ответах посвятить всю свою силу и энергию достижению заветной цели - сделаться проповедником Евангелия Христова. Однажды мой отец вернулся от д-ра Брейтвеля в большом смущении. Наш добрый доктор крайне был рассержен тем, что Генрих присоединился к духовному обществу, отделившемуся от англиканской церкви. Оказалось, что он предлагает выхлопотать ему место священника в нашей церкви с условием, что он откажется от новых своих взглядов; но серьезный характер новых верований его так увлек пылкую душу Генриха, что он, не задумываясь, отказался от блестящей будущности, с тем чтобы стать скромным работником на менее плодородной ниве.

Мой отец как причетник прихода считал своим долгом разделить негодование своего пастыря и строго осуждал Генриха за кажущуюся неблагодарность к бывшему его благодетелю. Мне было приказано не думать больше о нем.

Не так-то легко это исполнить. Переписка наша, однако, прекратилась окончательно. Я не знала, куда адресовать ему письма, и оставалась в полном неведении относительно будущей его деятельности.

ГЛАВА XXXIV

- Между тем, время шло. Никто, кроме меня, не вспоминал Генриха Рейхардта; - все, за исключением меня, были убеждены в том, что и он забыл нас и всех своих друзей. Добрый наш доктор умер; отец мой, по преклонности лет, не был в состоянии продолжать своей церковной службы, и его заместил другой. Он скопил небольшие средства и построил себе домик на краю деревни. Жизнь наша проходила мирно, если и не вполне счастливо. Я уже давно достигла совершеннолетия и занимала место начальницы школы для девочек, в которой сначала была учительницей. Мое безукоризненное поведение внушало всем уважение; я получила несколько предложений выйти замуж, но никогда не могла примириться с мыслью о возможности иметь мужем кого-либо, кроме Генриха. Я хотела слышать от него самого, что он отказывается от своего старого друга. Мне трудно было поверить его измене, и воспоминание о совместном нашем изучении книги Истины подсказывало мне невозможность такого поступка. Я вполне сознавала, что надо мной будут смеяться, если я признаюсь кому-нибудь в своих надеждах, и потому молчала, продолжая хранить в сердце ту веру в него, которая одна только и поддерживала меня.

В городе объявлено было собрание диссидентов, и меня убедили посетить его. Однажды я узнала, что в доме, где они собирались, назначено крайне интересное заседание. Один из их пастырей, пользующийся очень высокой репутацией, ехал на Сандвичевы острова, чтобы проповедывать Евангелие дикарям. По дороге к морскому порту, где он должен был сесть на корабль, он посещал различные конгрегации и обещал сказать проповедь диссидентам нашего прихода. Настал день проповеди. Дом собрания наполнен был огромной толпой народа, но мне удалось занять место вблизи от трибуны. Я с нетерпением ждала минуты появления человека, который по примеру первых проповедников взял на себя опасную задачу обращения дикарей-идолопоклонников к вере во Христа.

После некоторого ожидания он появился на возвышении, нарочно для того устроенном. Пастор в небольшой речи представил его собранию. Я не слышала того, что он говорил, не видела его лица, хотя пастор этот был выдающимся оратором, и появление его обыкновенно привлекало всеобщее внимание. Я видела только лицо миссионера и узнала в этих бледных, спокойных и серьезных чертах Генриха Рейхардта.

- Он вернулся! Я знала, что он вернется! - шептала я. - После всего того, что я сделала для бедного немецкого мальчика, он не мог забыть меня.

Сердце мое билось так сильно, что я боялась не выдержать и хотела выйти из залы, но страх помешать собранию и привлечь на себя всеобщее внимание удержал меня, и мне, хотя и с большим трудом, удалось побороть свое волнение и успокоиться. Я не спускала глаз с Генриха. Все мое существо было поглощено им. Вскоре он заговорил. Я уже сказала, что не слышала слов предыдущего оратора, но каждое слово, произнесенное Генрихом, западало в мою душу с изумительной ясностью. Да и могло ли оно быть иначе? Его высокая, стройная фигура, грустное, но выразительное лицо, ясный и звучный голос придавали ему облик апостола. Прибавь к этому воспоминание прошедшего, и ты поймешь, какое впечатление он производил на меня.

Он начал с горячего благословения, обращенного ко всему собранию, и слушатели, проникнутые трепетною силой его красноречия, сразу затихли и внимали ему с благоговением. Все опустились на колени и склонили головы на молитву. Я не была в состоянии последовать их примеру. Глаза и чувства мои были прикованы к проповеднику. Это привлекло его внимание; он с удивлением взглянул на меня, вздрогнул, голос его оборвался на мгновение, но он тотчас же овладел собой и продолжал свое обращение к собранию. Мне показалось, что голос его дрожит от волнения. Вслед за тем полилась его речь. Он говорил о том, что до сих пор существуют в отдаленных местах земного шара народы, пребывающие во мраке варварства и идолопоклонства. Невежественные дикари, благодаря своим жестоким языческим обычаям, остаются до сих пор людоедами и убийцами и предаются самым ужасным порокам. Господь Бог в своем милосердии решил, что наступает время пролить свет Христовой любви на мрак, окружающий их.

- Но кто возьмет на себя тяжелый труд просвещать темные народы? Кто решится отправиться послом мира и любви к этим жестоким людям? Неужели не найдется человека достаточно сильного и смелого, чтобы предпринять этот подвиг, сопряженный с такими страшными опасностями?

Бог не намечает своих избранников между великими мира сего. В данном случае, это высказывается с особенною ясностью, так как Бог избрал себе служителя самого темного происхождения. Он вышел из среды нищих, чтобы в конце концов достигнуть такой возвышенной цели.

Представьте себе, братья, что в вашем городе, в том здании, которое служит убежищем для бездомных бродяг, живет бедный сирота, без друзей, без средств, обреченный на самое жалкое существование. Представьте себе, что добрый ангел взял за руку этого ребенка и вывел его из нищенского приюта. Под руководством этого ангела он вырос и расцвел и научился всему, чему учит христианская вера. Волею Провидения он потерял своего дивного руководителя. Тяжелая необходимость заставила его лишиться этого чудного ангельского влияния. Ему пришлось уехать для дополнения своего образования и готовиться вдали к новым, тяжелым обязанностям. Для него настала пора зрелого возраста, а с ней и серьезная ответственность за свои действия. Он не хотел вернуться и напомнить о себе, не став на высоту своего духовного призвания. Наконец, - продолжал проповедник, - он услыхал, что ищут миссионера, готового принять на себя тяжелый труд проповедования христианской веры дикарям. Он был избран для исполнения этой задачи. Но прежде чем покинуть свою родину, он решил предстать пред лицом той, которая научила его всем христианским добродетелям, и попросить ее соединиться с ним, чтобы поддержать его в этом важном и великом деле!

Все было ясно. Душа моя полна самых радостных чувств, но я так волновалась, что сохранила лишь смутное впечатление о том, что было после. Помню только, что я уже шла домой, когда услыхала за собой торопливые шаги. Через несколько минут тот же голос, который незадолго до того переполнил мое сердце счастьем, снова раздался возле меня. Я была слишком взволнована, чтобы перенести внезапное появление Генриха, и без чувств упала ему на руки. Меня внесли в ближайший дом. Я скоро оправилась и была в состоянии идти домой. Неделю спустя состоялась наша свадьба; нам потребовалось еще несколько дней для приготовления к отъезду, а затем мы отправились к порту и сели на корабль. Он унес нас за тысячи и тысячи миль по морю, в дикие, неисследованные страны, где должна была начаться наша новая деятельность.

ГЛАВА XXXV

М-с Рейхардт должна была прервать на этом месте свой рассказ. Как я уже не раз говорил, многочисленные хозяйственные обязанности отнимали у нее много времени. Сад наш между тем пришел в цветущее состояние. В нем произрастало множество овощей и растений, посеянных нами. Нам удалось вырастить несколько апельсинных деревьев из тех зерен, которые м-с Рейхардт привезла в своей корзинке, и мы могли надеяться, что они будут снабжать нас чудными фруктами. Те горошинки, которые показались нам старыми и негодными, также пустили ростки и приносили плоды, служившие весьма приятным разнообразием к нашей пище.

Я никогда не забуду того дня, когда скудный обед наш, состоявший обыкновенно из одной сушеной рыбы, обогатился блюдом дымящегося картофеля, только что выкопанного из земли.

Когда я вполне насладился его приятным вкусом, м-с Рейхардт рассказала мне о первоначальном появлении картофеля в Европе и о постепенном распространении его в цивилизованных частях земного шара. Я теперь уже знал, что такое Европа. М-с Рейхардт научила меня многому по части географии, а также и по части других наук, много интересного сообщила она мне об Англии и о выдающихся страницах ее истории. Я гордился сознанием, что принадлежу к такой великой стране. Мои родители были англичане, и хотя я лично был только "маленьким дикарем", выросшим на неизвестном острове, посреди великого океана, я все же чувствовал, что настоящим моим отечеством была та страна, о которой моя названная мать так красноречиво мне рассказывала. Мне казалось, что главной целью моей жизни было - отыскать моего дедушку и вручить ему пояс с бриллиантами, случайно попавший в мое владение. Я измышлял всевозможные средства, с помощью которых мы могли бы покинуть наш остров и отправиться на розыски давно желанных берегов моей родины. Но каким образом достичь этой заветной цели? Мы не имели возможности уйти из той тюрьмы, в которую случайно попали. Давно уже не видели мы ни одного корабля или видели их в страшно далеком от нас расстоянии. Нам оставалось одно - верить в Провидение и терпеливо выносить наше настоящее трудное положение. Тем не менее, я ежедневно брал свою подзорную трубу и тщательно устремлял взоры на море, - но ничего не мог разглядеть, кроме случайного кита, стада морских свинок, играющих у берега, или тюленей, греющихся на солнце, на ближайших к морю утесах. Неро, казалось, разделял мою досаду и с сочувствием глядел на меня, и даже альбатросы обращали на меня свой глупый взгляд, как будто бы понимали мое отчаяние. Я давно уже работал над устройством отлогого спуска к морю в самой защищенной от ветров стороне острова. Целью моей было приготовить такое место, куда могла бы причалить лодка в случае появления корабля. Мысли мои также были направлены к тому, чтобы самому смастерить что-нибудь вроде лодки и предпринять вдвоем путешествие на ближайший из больших островов. Я сообщил об этом м-с Рейхардт, но она с недоверием отнеслась к моим планам и указала на то, что я не обладал нужными инструментами и познаниями в науке о кораблестроении. Но слова ее не смутили меня и не поколебали моей решимости. Мне пришла в голову мысль срубить дерево и выдолбить из него лодку; но близ моря не росло ничего, кроме кустов, а если бы мне удалось срубить большое дерево, растущее внутри острова, я не был бы в состоянии перетащить его к берегу. Я вспоминал об ивах, которые встречались кое-где на берегу, и придумал сделать из них остов лодки, крепко скрутив их вместе, а затем натянув на него тюленьи кожи. Я проработал несколько недель над этим изобретением, и, наконец, мне удалось соорудить нечто похожее на ту лодку, которая привезла на остров моряков. Но она была очень мала и так легка, что я без всякого труда перенес ее к сооруженной мною пристани. Когда я попробовал применить ее к делу, то убедился, что она совершенно кривобокая и к тому же сильно пропускала воду. Одним словом, в ней было так много недостатков, что я вынужден был вытащить ее на берег и разобрать на части.

Я призвал на помощь м-с Рейхардт. Она относилась весьма недоверчиво к моим попыткам, но, тем не менее, дала мне несколько весьма полезных наставлений относительно того, как построить небольшую лодку и сделать кожу непромокаемой. Я внимательно выслушал ее и снова принялся за работу.

Начал я с того, что соорудил прочный остов, заостренный с двух концов, и обтянул его кусками толстой парусины, пропитанной птичьим жиром. Затем я весь его покрыл хорошо высушенными тюленьими кожами, которые также сделал непромокаемыми. Внутренность лодки я обложил кусками сухой коры, приколотив на нее несколько досок, прибитых водою к острову. Я также устроил несколько скамеечек и воображал, что сделал все, что нужно. Я спустил лодку в заливчик и с восторгом увидел, что она великолепно держится на воде. Но мне предстояло еще немало дела. У меня не было ни весел, ни паруса, с помощью которого я мог бы управлять ею, в том случае, когда невозможно будет грести. Я вспомнил о запасных веслах и бизань-мачте китоловного судна. Весла были слишком велики, но послужили мне образцом, по которому я соорудил пару грубых весел.

Следующее затруднение состояло в том, что я не умел справляться с веслами. Я сделал немало неуклюжих попыток, пока м-с Рейхардт не показала мне настоящего способа их употребления.

Вскоре я научился грести и довольно быстро поворачивал лодку по любому направлению. Я посадил в нее Неро в качестве пассажира. Он, по-видимому, наслаждался новым развлечением, но в один прекрасный день, когда я поворачивал лодку, он сделал неловкое движение, и мое утлое судно перевернулось вверх дном. Впрочем, оно было настолько легко, что я без труда перевернул его на воде. Оно нисколько не пострадало от крушения и, по-видимому, не дало никакой течи.

ГЛАВА XXXVI

Я не мог убедить м-с Рейхардт сесть в мою лодку. Судьба моего первого пассажира отняла у нее охоту предпринять путешествие при обстоятельствах, не обещающих ничего хорошего. Высушив свое платье, я решился на новый, более смелый опыт. Мне не хотелось расстаться с Неро, но на этот раз я велел ему лечь на дно лодки, где мне легче было наблюдать за ним. Я захватил также с собой мою маленькую стаю альбатросов. Они уселись вокруг меня и поглядывали по сторонам с таким глупым видом, что я не мог удержаться от смеха.

- Однако, - заметила м-с Рейхардт, - я думаю, что здешние моря никогда не видали такой команды с юным дикарем вместо капитана, ручным тюленем в качестве шкипера и стаей птиц вместо матросов. Такое собрание удальцов едва ли когда-нибудь плавало по водам океана.

Я лично был, вероятно, самым замечательным членом нашей странной компании. На мне не было ничего, кроме пары грубых панталон, с заплатами в нескольких местах, а мои длинные волосы падали на плечи густыми, черными вьющимися прядями. Кожа моя под влиянием загара приняла светло-коричневый оттенок и резко отличалась от цвета лица м-с Рейхардт, которая поражала своею бледностью. Она шутя говорила, что мне будет стоить немало труда установить свое право на звание европейца, и что всякий примет меня за "маленького дикаря". Она часто называла меня этим именем. Как бы то ни было, в этом наряде и с этими товарищами я выехал из заливчика в открытое море с намерением объехать вокруг острова. М-с Рейхардт делала мне прощальные знаки рукой, и я слышал, как она уговаривала быть осторожным. Затем она повернула, как я думал, обратно в хижину.

День был чудный, поверхность воды совершенно спокойна; на небе ни облачка. Казалось, все благоприятствовало мне. Малейшее волнение или прибой волн к скалам сделали бы мое путешествие крайне затруднительным.

Прозрачность воды была такова, что я мог разглядеть раковины на значительной глубине и видел разные породы рыб весьма редких форм, которые быстро мелькали под надвигающейся лодкой.

Движение лодки и все то новое, что представлялось моему взору, приводило меня в восторг. Легкое суденышко с каждым ударом весла незаметно скользило по воде. Неро лежал совершенно спокойно, а птицы от времени до времени выражали свое удовольствие пронзительным хлопаньем крыльев. Таким образом, мы подвигались некоторое время беспрепятственно, пока мне не пришлось выехать в открытое море, чтобы обогнуть утес, который, как высокая стена, стоял передо мной. Я стал грести в соответственном направлении, и вскоре наш остров представился моим взорам в полной красе. Я узнал все наши любимые места. Лес, овраг, хижина, обросшая красивыми вьющимися растениями, сад с его многочисленными цветами, - все ласкало мой взгляд, все казалось мне мило. Одни только дикие утесы, окружавшие остров со всех сторон, нарушали общую гармонию, но даже и они носили на себе отпечаток величия и дополняли общее впечатление картины.

Я очень удивился, заметив м-с Рейхардт; она торопливо шла к берегу, близ которого я должен был проехать. Я понял, что она следила за мной и хотела быть вблизи, на случай какого-либо несчастия. Я крикнул ей, она ответила мне знаком руки. Обогнув мыс, я, к большому моему удивлению, внезапно очутился среди стаи огромных акул. Столкновение с ними было крайне опасно. Утлую лодку легко можно было опрокинуть. Я вспомнил слова Джаксона, который часто говорил мне, что одного движения акулы было бы достаточно, чтобы уничтожить человека. Предостережения м-с Рейхардт тоже пришли мне на ум. Я жалел, что не послушался ее советов и выехал в открытое море. Делать, однако, было нечего; я старался сохранить спокойствие и храбро подвигался вперед, употребляя все свое искусство на то, чтобы держаться вдали от моих нежданных врагов.

Акулы сначала как будто бы не замечали моего присутствия, но, когда я очутился в самой середине их стаи, они выказали сильное возбуждение и стали собираться в кучи такими быстрыми движениями, что вода сильно заволновалась. Мне пришлось применить всю свою ловкость, чтобы удержать лодку в правильном положении.

Они ныряли, кидались из стороны в сторону и толкали друг друга крайне недружелюбно, но пока еще держались на значительном расстоянии от лодки, за что я был им весьма благодарен. Я всеми силами старался подвигаться вперед, чтобы скорее освободиться от этих неприятных соседей. Но избавиться от них было не так-то легко. Они плыли за лодкой, ныряли в воду и через минуту снова появлялись впереди меня, как бы желая заградить мне дорогу. Я продолжал грести. Акулы исчезли на минуту, но затем опять появились вокруг меня. Очевидно, они становились смелее. Это грустное открытие вызвало во мне немалый страх. Прыжки их грозили опрокинуть мою несчастную лодку, которая прыгала по волнам, как пробка.

Не один капитан, казалось, предвидел беду; альбатросы также начинали беспокоиться, да и мне стоило немалых увещаний, чтобы удержать Неро у моих ног. Акулы с каждой минутой проявляли все большую враждебность; их попытки приблизиться к нам становились все смелее, и я с трудом направлял лодку, которую вода начинала заливать. Альбатросы взмахнули крыльями и улетели на ближайший утес; Неро начал ворчать и открывать свою пасть; он, казалось, изыскивал способ освободиться из своего лежачего положения, чтобы ближе ознакомиться с надвигающейся бедой. В то время, как я уговаривал его быть спокойным, я вдруг почувствовал сильный толчок снизу; лодка поднялась одним концом на воздух и выбросила меня, Неро и весла в разные стороны.

Шум нашего падения на минуту испугал чудовищ; я быстро поплыл к утесу и уже почти достиг его, когда вдруг увидал громадную акулу, которая направлялась на меня. Мне показалось, что все пропало. Она повернулась и открыла свою громадную пасть, - еще мгновение, и она проглотила бы меня. В эту критическую минуту я увидел другой предмет, который бросился между мной и акулой и с яростью накинулся на нее. Это был Неро. Я в последний раз видел своего верного друга. Его своевременное вмешательство спасло мне жизнь и дало мне возможность добраться до утеса, где я почувствовал себя в безопасности. Я уцепился за какую-то крепкую морскую траву; ноги мои все еще почти касались воды, и мне стоило немалого труда удержаться в этом положении.

Вскоре вся стая окружила меня. Сначала акулы обратили все свое внимание на лодку и весла, но как только завидели меня, с удвоенною яростью ринулись ко мне. Я должен был поспешно поднять ноги, чтобы спасти их от двадцати открытых пастей.

Эта забава продолжалась несколько минут, которые показались мне вечностью. Ужас охватил меня. Я чувствовал, что морская трава, за которую я уцепился, начинает подаваться, и что я должен буду выпустить ее из рук. Я крикнул изо всей силы, но акулы, казалось, понимали, что я вполне в их власти. Они отказались от нападения на мои ноги, образовали вокруг меня плотный полукруг и смотрели на меня глазами, выражение которых сковывало меня ужасом.

Полный глубокого отчаяния, я начал горячо молиться, поручая свою душу Творцу. Я уже не надеялся на спасение от такой страшной и неминуемой опасности. Глаза прожорливых чудовищ насмешливо глядели на меня. Я чувствовал, что корни морской травы поддаются; малейшая борьба с моей стороны могла лишь ускорить мою гибель, и потому я вполне покорился своей участи.

В эту ужасную минуту я услыхал, что кто-то зовет меня по имени. М-с Рейхардт стояла надо мной на вершине утеса. Я откликнулся со всей силою отчаяния. Затем раздался громкий плеск воды, и я вновь услыхал ее голос, который умолял меня сделать усилие и постараться добраться до небольшого куста, который рос в расщелине утеса.

Я заглянул вниз. Акулы все исчезли, но я знал, что они сейчас вернутся, и, не теряя ни минуты, сделал последнее усилие, чтобы последовать совету м-с Рейхардт. Она спасла меня, бросив в воду большой камень, который разогнал акул. Прежде чем они успели появиться вновь, я ухватился за ветки и взобрался на утес, где был в полной безопасности.

- Слава Богу, он спасен! - воскликнула м-с Рейхардт.

Акулы тем временем возвратились, но, увидя, что желанная добыча ускользнула, медленно и лениво поплыли обратно в море.

- Не ранен ли ты, Франк Генникер? - крикнула мне м-с Рейхардт.

- У меня нет ни одной царапины! - ответил я.

- Так благодари же Бога за свое спасение!

Я начал горячо молиться. М-с Рейхардт присоединилась ко мне.

ГЛАВА XXXVII

Я уже несколько раз просил м-с Рейхардт докончить свой рассказ, но ей, очевидно, не хотелось к нему возвращаться. Воспоминания эти, очевидно, были для нее слишком тягостны, и ей больно было их затрагивать. Однажды вечером мы сидели вместе; м-с Рейхардт шила, а я мастерил сетку. Я опять навел разговор на тему о прошлой ее жизни. Она тяжело вздохнула и изменилась в лице.

- Вполне естественно, сын мой, что тебе хочется услыхать конец моего рассказа, но тебе трудно понять, как тяжелы для меня эти воспоминания. Нечего делать, я обещала тебе рассказать все про себя и должна исполнить свое обещание!

Я стал уверять ее, что с удовольствием подожду, пока сама она не захочет докончить свой рассказ.

- Этого никогда не будет! - с грустью отвечала она. - Я рада была бы забыть прошлое, но, к сожалению, это невозможно. Начну с того, что расскажу тебе, как за время нашего долгого путешествия на Сандвичевы острова я старалась изучать характер моего мужа. Он, конечно, очень изменился с тех пор, как мы расстались, но суть осталась та же. Это была все та же правдивая и чистая душа, которая привлекала меня к себе еще ребенком. Какой-то священный восторг, казалось, возвышал его над общим уровнем людей. Он редко говорил о чем-либо, кроме вопросов религии, и относился к ним с такой экзальтацией, что невозможно было не увлечься его красноречием. Он чистосердечно предпочитал ожидавшую его жизнь среди дикарей богатейшему епископству в Англии. Но рядом с этим возвышенным настроением заметна была глубокая грусть. Он как будто предчувствовал грозившую ему опасность. Ореол святого в глазах его соединялся с мученическим венцом. Он как бы предвидел трагический конец своей деятельности и считал его естественным завершением своих трудов.

Разговоры его часто наполняли душу мою страхом. Намеки его на грозившую опасность сначала расстраивали меня, но со временем я привыкла к ним и смотрела на них, как на болезненное проявление переутомленного ума.

Путешествие наше, наконец, пришло к концу, и мы достигли места назначения. Когда мы высадились на берег, глазам моим представилась такая необыкновенная картина, что мне показалось, будто бы я перенеслась в какой-то новый, неведомый мир. Удивительная роскошь растительности, доселе еще не виданная мною, оригинальная архитектура зданий и странный облик туземцев, - все это возбуждало во мне изумление.

Муж мой деятельно принялся за изучение туземного языка. Я же внимательно приглядывалась к обычаям и привычкам дикарей.

Как только я научилась немного понимать их, я постаралась подружиться с женщинами, преимущественно с женами вождей. Сначала они относились ко мне с некоторым недоверием и любопытством, но я настойчиво старалась достигнуть своей цели, и мне удалось установить со многими из них хорошие отношения.

Им было чуждо все, что в культурных странах считается необходимым знанием. Они блуждали в потемках. Религия их выражалась грубым и бессмысленным идолопоклонством. Я пыталась дать им понятие о более возвышенных истинах и приготовить их к восприятию тайн нашей святой религии, но большая часть из них, казалось, совершенно была не способна понять меня.

Тем не менее я продолжала свой благочестивый труд. Я старалась им быть полезной, чем могла, ходила за больными, делала подарки здоровым и вообще обращалась с ними по возможности добро и ласково, стараясь смягчить их дикие нравы. Однажды мне удалось оказать услугу молодой девушке лет двенадцати. Она была младшей сестрой жены одного из главных вождей. Звали ее Гулу. Она вывихнула себе ногу и очень страдала. Я употребила нужные средства и быстро помогла ей, после чего она сильно привязалась ко мне. Убедившись в ее доброте и природной ласковости, я решила воспользоваться произведенным на нее впечатлением. Муж мой тем временем прилагал все свои знания медицины и ремесленных работ к тому, чтобы расположить к себе мужскую часть населения. Он старался улучшить их быт, внести некоторые усовершенствования в их систему земледелия и вообще ознакомить их с удобствами цивилизации. Он выстроил себе дом, развел сад, обработал участок земли и, таким образом, старался наглядно доказать им преимущества культуры. Дикари выражали свое изумление, но продолжали делать по-своему. Ему удалось справиться с несколькими случаями лихорадки и поранений, и он заслужил себе этим громкую славу врача. Многие вожди присылали за ним, когда заболевал кто-нибудь из членов их семьи, и лечение его было настолько удачно, что вскоре он составил себе между туземцами репутацию человека, достойного всякого уважения и почестей.

Однажды самому королю пришлось прибегнуть к его помощи. Он заболел чем-то вроде колик, от которых туземные врачи не могли вылечить его. Муж мой дал ему лекарство и остался при его величестве до тех пор, пока оно не произвело желаемого действия. Король совершенно выздоровел, что вызвало глубокое изумление среди его придворных.

Мужу моему приказано было дать то же лекарство каждому из членов королевского двора, начиная с самой королевы и кончая самым незначительным из служителей. Он удовлетворил всех, дав каждому по небольшой дозе лекарства, которое не могло им повредить, и все они уверяли, что чувствуют себя гораздо лучше.

ГЛАВА XXXVIII

Репутация моего мужа так прочно установилась, что малейшая просьба его немедленно приводилась в исполнение. Он пожелал, чтобы ему присылали детей на обучение. Туземцы охотно согласились на это, и мы открыли совместную для мальчиков и девочек школу. Видя, что учение идет успешно, мы вскоре приступили к тому, что составляло главную нашу задачу, а именно - к проповеди христианской религии. Мы старались обратить в нашу веру и взрослых, и детей. Труды наши не пропали даром. Туземцы выказывали большое желание слушать чудесные речи иноземца. Его вдохновенная проповедь и сила красноречия глубоко волновали его слушателей; они выражали свои чувства пронзительными криками и громкими возгласами удивления. Картина действительно была трогательная. Благородная фигура проповедника с лицом, озаренным огнем священного восторга, окружающая его толпа темнокожих дикарей, вооруженных копьями и палицами, их шумные возгласы и крики, - все это поразило бы зрение и взволновало душу каждого христианина. Когда же в первый раз в их присутствии было совершено таинство крещения, изумлению дикарей не было пределов. Первым членом нашей новой паствы была Гулу. Мне удалось настолько подчинить ее своему влиянию и так быстро ознакомить ее с правилами нашей веры, что она охотно согласилась бросить идолопоклонство и сделаться христианкой. После небольшой речи, обращенной к туземцам, которые огромной толпой собрались на берегу реки, мой муж свел молодую девушку по отлогому берегу реки и вошел с нею в воду по пояс.

Горячо помолившись о том, чтобы эта первая победа над злым духом была предвестником окончательного уничтожения идолопоклонства, он погрузил молодую девушку в воду и окрестил ее во имя Отца и Сына и Святого Духа. Во все время, пока продолжалась церемония, толпа благоговейно молчала, но по окончании ее дикари разразились громкими криками и двинулись навстречу новообращенной и моего мужа, которые выходили из воды. Они махали над ними ветвями, пели и плясали и вообще находились в состоянии какого-то восторга, близкого к исступлению.

Нам, конечно, стоило немалого труда достичь таких результатов. Поведение наше вызывало сильное неудовольствие и сопротивление в значительной части туземцев. Наше неуважение к идолам возбуждало против нас тех из них, благополучие которых было связано с процветанием идолопоклонства.

Муж мой получил приказание явиться перед советом главных вождей, чтобы выслушать возводимые на него обвинения.

Закоренелые идолопоклонники издевались над ним и грозили ему местью богов за то, что он обманывает народ и обольщает его вымышленными сказками и чуждыми обычаями. Они всячески старались возбудить против нас судей, рисовали им страшную картину грозившей им гибели, если они не приговорят к смерти белого чужеземца-лгуна, который оскорбил их богов. В исступлении своем они предсказывали всякого рода бедствия для страны. Муж мой встал и начал свою защитительную речь.

Он обратился к судьям с описанием того Божества, которому поклонялся и кем созданы небо, звезды, горы, реки и моря, чей голос раздается в раскатах грома, а глаза сверкают тысячами молний. Он указал им на милосердие Божие к людям вообще и к ним самим в особенности. Разве он не создал их для того, чтобы наслаждаться чудной природой, окружающей их, и лицезреть красоту небес, откуда он смотрит на них? Затем он упомянул об идолах, которым они поклонялись, спрашивая их, чем могут служить им эти бесчувственные изваяния, и из чего они сделаны? В состоянии ли они приносить им вред или пользу? Он говорил о том добре, которое дано было ему принести им с помощью Всемогущего Бога, и обещал им бесчисленные благодеяния, если они откажутся от своих идолов и обратятся к истинному Богу.

Его горячие слова произвели громадное впечатление на большую часть слушателей, но враждебное ему меньшинство обладало сильным влиянием и прерывало его речь грубыми возгласами и криками.

Большинство вождей, однако, высказалось против нанесения ему вреда. Они принимали во внимание ту пользу, которую он приносил народу своим знанием медицины, земледелия и ремесленных искусств, и чего они лишались бы в случае его смерти. Они помнили также обещанные им будущие блага, и им не хотелось отказаться от них.

Результатом их вмешательства было то, что муж мой ушел невредимым из этого бурного собрания, к великому разочарованию его врагов. С большим трудом удалось удержать их от яростного нападения на него.

К сожалению, минувшая опасность не научила его осторожности. Он верил в то, что Бог избрал его орудием для спасения дикарей от идолопоклонства и язычества, и продолжал всеми силами работать над их обращением.

Школа наша процветала. Многие из родителей приняли христианство, и члены нашей паствы стали правильно соблюдать воскресный день. Были и такие, которые хотя и не решались креститься, но присутствовали при нашем богослужении и хорошо отзывались о нас.

Под нашим руководством молодые туземцы уже были в состоянии учить своих братьев и сестер, и мы надеялись, что в близком будущем нам удастся образовать миссии в других частях острова, куда мы изредка отправлялись, чтобы проповедовать Евангелие дикарям, уговаривая их бросить идолопоклонство и дикие языческие обычаи.

Я помогала моему мужу в этом деле, и мое влияние на туземцев было не менее сильно, чем его. Население считало нас святыми людьми, достойными любви и уважения.

ГЛАВА XXXIX

- Такое блестящее положение дел продолжалось несколько лет. Муж мой глубоко был проникнут ответственностью своего положения. Он считал себя избранным служителем Бога и потому всецело предавался великой задаче, которую он предпринял. Он до того был поглощен своим делом, что иногда, казалось, забывал на время ту, которую он избрал товарищем в борьбе против власти мрака. Мне случалось не видеть его по несколько дней, а когда мы бывали вместе, он так занят был своими мыслями, что часто совершенно не замечал моего присутствия. Если мне удавалось вывести его из раздумья, он говорил о чувстве невыразимого блаженства, которое испытывал, зная, что великое дело его приближается к концу. Я делала вид, что не понимаю его, но смутно сознавала, что он намекает на свою близкую кончину. Я старалась отделаться от этих мыслей, вспоминая те трудности и опасности, через которые мы уже благополучно прошли, но тем не менее не могла без содрогания слушать его слова. Когда я его не видела, я испытывала страшное волнение и успокаивалась только тогда, когда он возвращался домой.

Особенного повода к беспокойству, собственно говоря, не было, и мне бы, вероятно, удалось убедить себя в этом, если бы мой муж не возвращался так часто к разговору о предстоящей нам вечной разлуке.

Увы! - воскликнула м-с Рейхардт, - он лучше меня знал, что ожидало его, и давно уже ревностно готовился к переходу в лучший мир.

Ему, вероятно, дано было свыше указание на то, что царство вечного блаженства будет скорой наградой за ту жизнь труда, лишений и опасностей, которую он добровольно избрал. Он свыкся с этой мыслью и постоянными напоминаниями о ней старался подготовить меня к развязке, казавшейся ему неминуемой.

М-с Рейхардт так была взволнована, произнося эти слова, что должна была прервать свой рассказ.

Когда она, наконец, опять заговорила, слезы текли по ее впалым щекам. Я не мог не видеть, как она страдала при одном воспоминании о тех ужасных подробностях, которых ей приходилось касаться.

- Мы понемногу достигли блестящих результатов, - снова начала она. - Нам удалось создать целую конгрегацию, окрестив сотню мужчин, женщин и детей, построить церковь и обширную школу, которая посещалась очень охотно. В самом разгаре нашего успеха к нам зашло на весьма непродолжительное время европейское судно, и вскоре после того страшная эпидемия оспы распространилась в народе. Умирали и взрослые, и дети, и не успевали похоронить умерших, как уже заболевал десяток других. Ужас охватил туземцев. Они обратились к моему мужу, умоляя его прекратить эпидемию, и ни минуты не сомневались, что это вполне в его власти. Он делал все, что от него зависело, но, к сожалению, мог сделать очень мало. Его медицинские советы или не приводились в исполнение, или не достигали желаемых результатов. Смерть делала свое дело. Туземцы вымирали сотнями; оставшиеся в живых, подстрекаемые мстительными людьми, которые раньше добивались смерти моего мужа, стали быстро терять доверие к нему. Раздался ропот, и страшные угрозы сопровождали всюду появление мужа. Он неутомимо ухаживал за больными, но дикарям казалось, что те, за которыми он больше всего ухаживал, всего скорее умирали.

Народное возбуждение против него росло с каждым днем, но муж как будто бросал вызов своей судьбе. Он свободно расхаживал в толпе разъяренных туземцев, которые замахивались на него тяжелыми палицами и угрожали ему остроконечными пиками. Но он ни разу не дрогнул, ни разу не побледнел от страха. Он шел своей дорогой, внутренне славя Бога и не обращая внимания на злые страсти, бушевавшие вокруг него. Однажды, в воскресенье утром, мы были в церкви. Богослужение почти кончалось. Паства наша была немногочисленна; многие умирали, другие бежали от заразы внутрь страны, некоторые избегали церкви под угрозами тех из их соотечественников, которые были против нас. Несколько детей да две-три женщины были единственными слушателями своего учителя. Мы пели псалмы, как вдруг обезумевшая толпа с ужасным криком и ревом, потрясая оружием, как будто нападая на врага, ворвалась в нашу маленькую часовню и схватила моего мужа, не обращая внимания на то, что он совершал богослужение. Я бросилась вперед, чтобы защищать его от оружия, которое было поднято против него, но кто-то схватил меня за волосы и отбросил назад. Дикари с бешеными движениями и криками, словно демоны, выпущенные из ада, накинулись на моего мужа, потрясая палицами и копьями. Рейхардт не сопротивлялся; он скрестил руки и, с благоговением глядя на небо, продолжал пение псалма, начатого до вторжения дикарей во храм. Это не отсрочило его конца; они размозжили ему голову так близко от меня, что я была залита кровью, и вероятно, разделила бы его участь, если бы не лишилась сознания от ужаса всей этой сцены, которой мне пришлось быть невольной свидетельницей.

Впоследствии я узнала, что меня спасло вмешательство одного из влиятельных вождей.

Меня унесли полуживую, и я долго оставалась в таком положении.

Как только я оправилась настолько, чтобы быть в состоянии двигаться, я воспользовалась появлением китоловного судна, которое зашло в наш порт, и попросила капитана захватить меня с собой.

Узнав мою печальную историю, он выказал мне горячее участие и тотчас же взял на борт.

Я надеялась вернуться с ним в Англию, но нас настиг страшный ураган, и мы вынуждены были сесть на лодки, чтобы спасти нашу жизнь. Я не знаю, что сталось с капитаном; лодки отделились друг от друга вскоре после того, как мы покинули разбитое судно. Надеюсь, что ему удалось добраться благополучно до берега, и что в настоящую минуту он у себя на родине, окруженный всеми удобствами, которые делают жизнь привлекательной.

Что же касается участи людей, приставших вместе со мной к этому острову, то я нахожусь в большом сомнении, когда думаю о них. Трудно предположить, чтобы они благополучно добрались до того дальнего острова, к которому направлялись в лодке, так тяжело нагруженной и в том состоянии, в каком находилась команда в минуту отъезда.

ГЛАВА XL

Рассказ м-с Рейхардт произвел на меня глубокое впечатление. Меня больше не удивляли ее бледность и грустное настроение. Она много выстрадала, и страдания ее были еще слишком живы, чтобы не отражаться и на телесной ее оболочке. Я много думал обо всем, что она мне рассказала, и меня приводило в изумление, что люди могут покинуть все удобства жизни на родине и проехать многие тысячи верст по морям в надежде обратить в свою веру племя грубых дикарей, зная наперед, какая участь ожидает их. Нельзя было не преклоняться перед таким характером, каким являлся в рассказе м-с Рейхардт ее муж. Все его поступки выказывали удивительное благородство. Он не хотел явиться перед той, которая имела такие неоспоримые права на его благодарность, пока не приобрел себе положения, делавшего его в собственных глазах достойным ее.

Угнетаемый предчувствием своей скорой кончины он ни минуты не ослабел духом и свято исполнил свой долг миссионера, храня в своей душе тот священный восторг, который заставляет смотреть на мученический венец, как на высший знак земного отличия. Я мог только жалеть о том, что не знал этого человека и лишен был такого примера. История его жизни заставила меня глубже заглянуть в свой внутренний мир. В сущности, я сам был немного лучше дикаря или грубого туземца Сандвичевых островов. Отношение мое к Джаксону казалось мне теперь еще более бесчеловечным, чем отношение этих язычников к своему учителю. Я воображал тогда, что поступаю правильно, воздавая ему злом за зло. Но Господь Бог сам наказал его преступления, и мне не следовало подвергать его еще большим страданиям, в виде мщения за дурные поступки его с моими родителями и жестокое обращение со мною. Теперь меня мучила мысль, что, быть может, Господь наказывает меня за мои грехи, оставляя нас на этом острове. Однажды я разговорился с м-с Рейхардт по этому поводу.

- Ничто не может извинить твоих дурных чувств к Джаксону, - заметила она. - Без сомнения, он был дурной человек, но Божественный Учитель наш велел нам платить добром за зло!

- Да, - быстро ответил я, - но я пострадал бы также, как и мои родители, если бы не лишил его возможности вредить мне!

- Этого ты не можешь знать! - сказала м-с Рейхардт. - Джаксона постигло такое страшное наказание, которое он сам на себя навлек; не будь этого, он мог со временем раскаяться, возвратить тебя твоим родным и дать возможность получить состояние твоего деда. Бог часто совершает чудеса. Разве Он не сказал, что больше радости на небе об одном раскаявшемся грешнике, нежели о девяноста девяти праведниках?

Такими разговорами м-с Рейхардт старалась вселить в мою душу глубокие религиозные убеждения и говорила так ясно и убедительно, что мне не стоило никакого труда понимать и запоминать ее слова.

Но хотя религия и была главным предметом наших разговоров, она направляла мои мысли и на другие предметы. Эта женщина старалась обучить меня разным отраслям знания. Таким образом, я ознакомился с арифметикой, географией, астрономией, правописанием, грамматикой, историей. Одним словом, я выучился всему тому, чему научили бы меня, если бы я был в школе, а не на пустынном острове.

Тем не менее, я продолжал страстно желать покинуть это место. Мне уже давно надоел наш остров, несмотря на то что нам соединенными усилиями удалось достичь таких удобств, о которых, казалось, нельзя было и мечтать в нашем положении.

Хижина наша превратилась в деревенский коттедж, как называла ее м-с Рейхардт. Цветы и вьющиеся растения, которыми заросло наше жилище, в самом деле придавали ему очень красивый и привлекательный вид, чему немало способствовал окружающий его сад. Мы посадили около дома все цветущие растения, какие только могли найти на острове, а также кустарники; под влиянием хорошего ухода и благодатного климата последние быстро разрослись и уже могли защищать нас от ветров. Я выстроил нечто вроде сарая для сохранения картофеля и дров и птичий двор для наших ручных альбатросов; их была у нас теперь целая стая. Вокруг сада я посадил живую изгородь. М-с Рейхардт говорила, что наше жилище скорее походит на деревенский домик где-нибудь в милой Англии, в центре сельского участка, чем на хижину двух людей, заключенных на скалистом безлюдном острове, за тысячу миль от родины, о которой мы так любили говорить.

Несмотря на то что она часто вспоминала Англию и, очевидно, с радостью вернулась бы туда, она никогда не жаловалась на свою судьбу, забросившую ее пленницей на эту скалу вдали от родных и друзей. Напротив, эта замечательная женщина нередко укоряла меня за нетерпение и мою неблагодарность к Богу.

- Мы здесь ограждены от всякого соблазна, - часто говаривала она. - Ничего не знаем о внешнем мире, не заражены его пороками, не страдаем от людской суеты. Всякие войны, революции, голод и эпидемия нам совершенно неизвестны. Воровство, убийство, обман - все это минует нас. Было время, когда люди ради святости жизни уходили из городов, от жизни, полной удовольствий и роскоши, и искали пещеру где-нибудь в пустыне. Там они в одежде из звериной шкуры, с камнем, заменяющим им подушку, горстью травы вместо пищи и кружкой воды вместо питья проводили остаток своей жизни в постоянном умерщвлении плоти, молитве и покаянии. Мы так же далеки от греховности мирской, как любой добровольный отшельник, а вместе с тем мы наслаждаемся удобствами, которых они никогда не знали!

- Но неужели же вы не испытываете желания покинуть этот остров? - допрашивал я.

- Я бы охотно воспользовалась первой возможностью благополучно добраться до Англии, - отвечала она, - но терпеливо буду ждать этого времени. Всякая жалоба с моей стороны была бы не только бесполезным сетованием на судьбу, но и неблагодарным сомнением в могуществе и милосердии Божием. Я твердо уверена в том, что Он не для того так долго сохранил нашу жизнь и избавил нас от стольких опасностей, чтобы покинуть нас, когда мы так нуждаемся в его помощи и благости!

Я старался почерпнуть утешение из этих разговоров; но в молодости не так-то легко примиряться с тем, что не нравится, и я продолжал чувствовать себя весьма неудовлетворенным своим настоящим положением.

ГЛАВА XLI

Опасность, которой я подвергался во время первого своего путешествия, удерживала меня от повторения этого опыта; тем не менее я починил лодку и снова начал выезжать на небольшое расстояние в открытое море, когда оно было свободно от акул. С помощью м-с Рейхардт я смастерил большой невод, и через некоторое время моя недоверчивая сожительница, наконец, решилась сопровождать меня в моих рыболовных экскурсиях. Она даже сама бралась за весла, пока я закидывал невод, и помогала мне вытаскивать его из воды. Первая наша проба была очень удачна; мы наловили такое количество рыбы, что я начал бояться за безопасность нашего челнока. Огромные рыбы прыгали, бились и ударяли хвостом о дно лодки. Она начала погружаться в воду, и я вынужден был бросить обратно в море большую часть нашего улова. Затем мы осторожно добрались до берега, радуясь мысли о том, что, наконец, имеем возможность добывать себе сколько угодно пищи. М-с Рейхардт сопровождала меня также в моих экскурсиях на суше. Мы вместе исследовали остров вдоль и поперек во всех направлениях, в поисках, главным образом, новых растений для нашего сада, и редко возвращались домой без какого-нибудь нового экземпляра, который служил ценным прибавлением к нашей коллекции. М-с Рейхардт обладала некоторыми познаниями в ботанике и сообщала мне названия, качества и свойства различных сортов растений, что придавало большой интерес нашим прогулкам.

Мы часто подсмеивались друг над другом, т. е. над внешним нашим видом. Костюмы наши показались бы более чем странными для постороннего глаза. Мы не носили ни чулок, ни сапог - за неимением оных и заменяли их штиблетами и сандалиями из тюленьей кожи, для защиты от колючих растений кактусовой породы, среди которых нам приходилось прокладывать себе дорогу. М-с Рейхардт носила на голове шапку конической формы из той же тюленьей кожи и защищала лицо от солнца грубым подобием зонтика, который я смастерил для нее. Для наших экскурсий она обыкновенно надевала толстые холщовые панталоны, так как обычное платье ее изодралось бы в куски после получаса ходьбы по кустарникам; затем следовала фуфайка, сшитая ею самою из мужского жилета, и канифасовая кофта, которая застегивалась у ворота и рукавов. Я носил широкополую шляпу, собственноручно сплетенную из сухой травы, матросскую куртку, до крайности изношенную, с заплатами из тюленьей кожи, и парусинные панталоны, заплатанные таким же способом.

Хотя наши экспедиции были самого миролюбивого свойства, мы все же не решались ходить вдаль без оружия. По совету м-с Рейхардт я смастерил себе толстый лук и множество стрел, много практиковался в стрельбе в цель и достиг некоторого совершенства в этом отношении. Стрелы эти из крепкого дерева с гвоздями я носил за спиной в чехле, американский нож висел у меня спереди; через плечо я надевал на перевязи корзинку, сплетенную из длинной морской травы, и собирал в нее наши сокровища, а лук держал в руках. Моя спутница, кроме зонтика, имела в руках только длинную палку, а к талии привязывала корзинку с небольшим запасом провизии. Проголодавшись, мы усаживались где-нибудь в тенистом уголке среди цветов, защищенные кустарниками от жгучего солнца, и закусывали сушеной рыбой или птицей, пекли в золе картофель и запивали незатейливый обед наш ключевой водой. Это был необыкновенно приятный отдых после целого дня утомительной ходьбы.

Я уже говорил, что достиг большого совершенства в употреблении лука и стрел. За неимением огнестрельного оружия, они были для меня неоценимы во многих отношениях. Старые мои враги - акулы - все еще имели обыкновение подплывать к берегу на известное расстояние, и мне часто приходилось, стоя на краю утеса, стрелять в них с большим успехом. Я ненавидел этих животных за страх, который они заставили меня пережить во время достопамятного моего путешествия, и за гибель моего возлюбленного Неро и объявил им беспощадную войну.

Мы так часто проходили весь остров с одного конца до другого без всяких приключений, что мне и в голову не приходило думать о какой-либо опасности. Навстречу нам не попадался ни единый зверь, кроме старых моих друзей - тюленей, которые держались поблизости от берега. Альбатросы по-прежнему были почти единственными крылатыми посетителями нашего острова. Изредка только случалось мне видеть птиц другой породы. Некоторых из них мне удалось убить. Я пробовал на них свое искусство в стрельбе из лука, и если мясо нового представителя пернатого царства оказывалось съедобным, мы очень радовались такой находке, в противном же случае я забавлялся тем, что слушал рассказы м-с Рейхардт о наименованиях и привычках различных птиц.

Мы открыли небольшую долинку, окруженную кустами, через которые приходилось пробираться, чтобы спуститься по ее крутому склону до самого дна.

Земля тут была очень плодородная, и деревья достигали более значительной вышины, чем во всех остальных частях острова. Мы назвали этот уголок "Счастливой Долиной", и она стала нашим любимым местом отдыха.

Однажды после долгих поисков растений, набрав их порядочное количество, мы расположились обедать под роскошными ветвями большого дерева. Долина наша находилась на другом берегу острова, в четверти мили расстояния от моря. Здесь росло множество самых необыкновенных растений, и м-с Рейхардт, окончив обед, отправилась на розыски новых экземпляров.

Я бродил между деревьями и кустами в противоположном от нее направлении и только что завернул за большой куст, в котором, как мне показалось, щебетала какая-то птица, как вдруг услышал громкий крик. Я быстро обернулся и увидел м-с Рейхардт. Она стремительно бежала ко мне с выражением страшного испуга на лице. Она бросила свой зонтик и палку, шапка свалилась с ее головы, и длинные волосы, распустившись от быстрого бега, рассыпались по ее плечам.

В первую минуту я не мог понять, что ее так напугало, но затем услыхал громкий шорох в кустах, как будто бы что-то грузное пробиралось между ними. Еще секунда, и оттуда выползло какое-то необыкновенное чудовище. Оно быстро приближалось ко мне, высоко поднимая голову; пасть его была широко раскрыта, и из нее высовывался раздвоенный язык, которым чудовище двигало с изумительной быстротой. Тело его было длинное, толщиною в обыкновенное дерево; оно было покрыто блестящей разноцветной чешуей и тащилось по земле в больших складках, с огромным хвостом позади. Блестящие глаза его были налиты кровью и кровожадно сверкали. Вид его вполне объяснял испуг моей спутницы.

- Беги! - кричала она с ужасом. - Беги, или ты пропал!

Она еще раз оглянулась и, увидав, что страшное животное ее нагоняет, бросилась ко мне и, потеряв сознание, упала к моим ногам. Быстро перешагнув через нее, чтобы защитить ее от приближающегося чудовища, я встал выпрямившись и натянул свой лук. Я выжидал минуты, когда можно будет хорошо прицелиться, вполне сознавая, что все зависит от моей решительности и ловкости.

Соперник мой приближался, издавая страшное шипение. Глаза его сверкали, пасть еще шире раскрывалась, как бы намереваясь разом проглотить меня. Огромные складки его грузного тела тяжело волочились по земле, ломая по дороге кусты и растения.

Я должен сознаться, что сердце мое замирало от ужаса, и я вполне отдавал себе отчет в том, что вся надежда на спасение зависела от меня, что я должен или сам погибнуть, или нанести чудовищу смертельную рану. Грозящая опасность, казалось, придавала мне какую-то необычайную храбрость и решимость. Чудовище было уже совсем близко, на одной линии с деревом, под тенью которого мы только что обедали. Я находился от него на расстоянии двадцати ярдов, не более. В ту минуту, когда голова его поровнялась с деревом, я спустил лук, направив стрелу, как мне казалось, прямо в глаз, чтобы пробить ему мозг и тем сразу покончить с ним. Но мой враг внезапно повернул голову, и стрела попала в раскрытую пасть, прошла через скулу и, глубоко вонзившись в дерево, пригвоздила к нему голову чудовища. Как только огромное животное почувствовало себя раненым, оно обвилось громадным своим телом вокруг дерева и отчаянными усилиями наклоняло его взад и вперед, как былинку.

Боясь, что чудовище высвободится, и что мне не удастся спасти свою спутницу, которая все еще лежала без* чувств, я пустил все мои стрелы в его тело и ранил его в нескольких местах, затем схватил на руки м-с Рейхардт и с ужасом, придававшим мне, казалось, сверхъестественную силу, бегом бросился по кратчайшей дороге к нашей хижине. К счастью, я не пробежал и полмили, как она уже очнулась, и мы вместе продолжали наше бегство. Наконец, мы добрались домой, полуживые от страха и усталости, но, несмотря на это, немедленно принялись загораживать все входы, оставив отверстие для наблюдения. Так мы просидели целые часы, дрожа от страха и с ужасом ожидая приближения чудовища.

Эту ночь мы, конечно, не спали и на следующий день не выходили из хижины. Когда опять наступила ночь, один из нас оставался сторожить, пока другой спал. На второй день ко мне вернулась некоторая храбрость, и мне захотелось пойти взглянуть на чудовище, которое составляло постоянный предмет наших разговоров. Но м-с Рейхардт отговорила меня. Она объяснила мне, что это был питон - гигантская змея из породы боа, которые водятся на северном берегу Америки. Вероятно, ее прибило к нашему острову на стволе дерева. Нанесенные мною раны едва ли могли причинить большой вред такому огромному гаду, и он, без сомнения, подстерегал нас где-нибудь вблизи, готовый броситься на нас при первом нашем появлении. На третий день, однако, видя, что ничего особенного не случилось, я решился пойти разузнать, что ожидает нас. Тайком выбрался я из хижины, вооруженный новым луком с большим запасом стрел, топором и американским ножом.

Я вполне готовился вступить в новый бой, если к тому представится надобность, и осторожно пробирался вперед, зорко оглядываясь кругом и прислушиваясь к каждому шороху, пока, наконец, не добрался до места нашей первой борьбы. Признаюсь, что я с трудом переводил дух, и сердце мое усиленно билось по мере приближения к тому дереву, близ которого я оставил своего страшного врага.

К великому моему удивлению, питона нигде не было видно. Земля вокруг дерева была усыпана ветками и листьями, большая часть коры его стерта в порошок, а у подножья стояла лужа крови, смешанная с листьями, обломками стрел и землей.

Питон исчез - но куда? Не без страха стал я искать следы его отступления и легко нашел их. С натянутым луком и приготовленной к спуску стрелой я пошел по кровавому следу, который ясно виделся на траве. Он вел от дерева по прямому направлению к морю и там исчезал. При этом открытии я вздохнул свободно.

Без сомнения, чудовище пережило наше столкновение, но было уже за сотни миль от нас, и трудно было предполагать, что оно вернется туда, где его так нелюбезно встретили. Я поспешил домой, чтобы сообщить м-с Рейхардт эту приятную новость.

ГЛАВА XLII

Тщетно ожидал я появления корабля. День за днем глядел я в подзорную трубу на океан, но все напрасно. Иногда мне казалось, будто на горизонте показывается судно; тогда я разводил костры и поливал огонь водою, чтобы было побольше дыма, как это делал Джаксон, но из этого ничего не выходило. Или зрение мое обманывало меня, или мои сигналы не были видны с корабля, или же, наконец, корабль шел по другому направлению. Иногда бывали бури и, вероятно, были и крушения где-нибудь на море, но никаких обломков к нашему острову не прибивало. Я начинал думать, что мы обречены на то, чтобы провести всю жизнь на этой скале, и мужественно боролся сам с собою, стараясь покориться своей судьбе. Желание увидеть свою родину, разыскать деда и вручить ему бриллианты часто смущало меня, но возможность покинуть остров казалась мне настолько отдаленной и сомнительной, что мало-помалу я перестал думать об этом. Пояс с бриллиантами потерял для меня всякий интерес и цену; горсть пшеницы доставила бы мне гораздо больше удовольствия. Я уже давно не видел пояса и не осведомлялся о нем.

Так однообразно проходила наша жизнь, без всяких приключений, когда однажды в воздухе почувствовалось приближение сильной бури. Страшный ураган, сопровождаемый раскатами грома и ярким сверканием молнии, продолжался весь день и целый вечер. Ветер вырывал деревья с корнями, снес наши пристройки, произвел страшные опустошения в нашем саду и грозил разрушить нашу хижину. Нечего было и думать о сне, пока бушевала эта ужасная гроза и буря.

Мы сидели молча, прислушиваясь к треску досок и поминутно ожидая полного разрушения нашего дома. К счастью, кора, которою я покрыл крышу, отчасти защищала нас от проливного дождя, но в некоторых местах вода все же просачивалась и образовала на полу целые лужи.

Гром все еще гремел, но с некоторыми промежутками. Раскаты его иногда были так сильны, что действовали на нас ошеломляющим образом. М-с Рейхардт стояла на коленях и горячо молилась; я также с благоговением произносил слова молитвы. Ночь была действительно ужасная, и положение наше далеко не безопасное, хотя мы и были под кровом. Непрерывная молния, казалось, окружала нашу хижину со всех сторон, угрожая сжечь ее дотла, а гром гремел над самой нашей головой, как бы готовый разразиться над нами и сломить трещавшие доски, которые защищали нас от его ярости.

Раза два во время урагана мне казалось, что я слышу какие-то звуки, не похожие на раскаты грома. Они были не так сильны и не так перекатывались, а как будто приближались и становились все яснее и яснее.

- Боже милосердный! - воскликнула м-с Рейхардт. - Это выстрелы с какого-нибудь корабля!

Ветер как бы утих на мгновение, и раскаты грома прекратились. С затаенным дыханием прислушивались мы к тем звукам, которые только что поразили наш слух; они не повторились, но через несколько минут мы услыхали какое-то страшное сочетание криков, возгласов и стонов. Кровь застыла в моих жилах.

- Корабль только что потерпел крушение! - прошептала м-с Рейхардт, едва переводя дыхание. - Господи, пощади его команду!

Она опять бросилась на колени и погрузилась в молитву о тех несчастных, которые боролись в когтях смерти.

Ветер продолжал завывать, гром опять гремел с прежней силой, но среди бушующих стихий мне казалось, что я изредка слышу пронзительные крики о помощи. Раз или два я попытался выйти из хижины, но не мог решиться оставить м-с Рейхардт одну. К тому же я вполне сознавал, что, пока не стихнет ураган, я не буду в состоянии оказать никакой помощи экипажу корабля. Я ждал окончания грозы с нетерпением и страшным беспокойством в сердце. Она утихла только с восходом солнца. Ветер спал; гром и молния прекратились; дождь стихал, и мало-помалу начинало светать.

Я собрался выйти; м-с Рейхардт не захотела отстать от меня, считая, что может быть чем-нибудь полезной мне.

Она захватила в корзиночку некоторые вещи, которые, по ее мнению, могли пригодиться, и последовала за мной на ближайшие к морю утесы.

Когда мы дошли до них, глазам нашим представилась самая необыкновенная картина: море было усеяно досками, мачтами, бочонками, лодками, пустыми гнездами из-под кур и множеством других предметов.

Волны прибивали их к скалам, выбрасывая на берег в тех местах, где скалы были пониже.

В некотором расстоянии от берега лежал остов прекрасного корабля. Мачты его свалились за борт, палубы были открыты - одним словом, он представлял собой картину полного разрушения. Его, очевидно, залило волнами, и море унесло за собою все, что не могло противостоять его яростному натиску.

Мы тщательно разглядывали корабль, страшась и вместе с тем надеясь увидеть на нем человеческое существо, нуждавшееся в помощи. Но все было мертво и пусто. Оставалось предположить, что весь экипаж корабля пересел на лодки, что лодки эти затонули, а люди сделались жертвой акул. Если бы они остались на корабле, то были бы спасены, так как его выбросило из воды сухим и невредимым. Убедившись, что поблизости нет акул, я спустил в воду мою маленькую лодку; мы оба взяли по веслу и начали грести по направлению к кораблю. Через несколько минут мы уже подъезжали к нему. Мне удалось вскарабкаться на палубу, и я принялся тщательно осматривать корабль.

Я проник всюду, куда можно было проникнуть, поражаясь количеством предметов, которые представлялись моим глазам. Всего было в изобилии, и почти все это были предметы, мне незнакомые; я был ошеломлен разнообразием и новизною всего, что видел.

Между прочим, я отыскал где-то морской канат, притащил его на палубу и привязал нашу лодочку к кораблю; затем наскоро устроил веревочную лестницу, которую перебросил м-с Рейхардт, и через несколько минут она уже стояла рядом со мною. Она объяснила мне значение многих предметов, казавшихся мне непонятными, и помогла мне выбрать то, что могло быть нам полезным. Она хорошо знала внутреннее устройство корабля, и, слушая ее объяснения, я поневоле удивлялся гениальности человеческого ума, изобретающего такие изумительные машины.

В трюм набралось очень много воды, и я с трудом проник в ту часть корабля, в которой хранилось всякого рода оружие. Мне в первый раз в жизни приходилось видеть такие вещи, и я с большим интересом и удивлением брал в руки и разглядывал мушкеты и пистолеты. Моя спутница объяснила мне, как их заряжают и как из них стреляют. Мне сразу стало ясно преимущество такого оружия над луком и стрелами, и я отобрал два или три ружья, чтобы увезти с собою, но пришел в некоторое сомнение, убедившись в том, что они совершенно бесполезны за неимением зарядов. К счастью, м-с Рейхардт отыскала несколько жестянок с совершенно сухим порохом и множество дроби и пуль. Все это я немедленно забрал.

В других частях корабля мы отобрали мешки с зерном, бочонки с мукой и разного рода другую провизию, а также платье, ящики с инструментами и множество бутылок и кувшинов, содержание которых было мне совершенно незнакомо, но которые доставили большое удовольствие моей спутнице. Всего более поразили меня разнородные земледельческие орудия, найденные нами в трюме. Вскоре я узнал употребление лопат, борон, плугов, молотилок и множество других вещей, о существовании которых и не подозревал. Мы нашли также огромное количество всевозможных семян и корней и некоторые небольшие растения в горшках.

М-с Рейхардт очень просила меня взять их с собою, говоря, что они могут быть нам крайне полезны.

По ее мнению, можно было предполагать, что корабль этот вез переселенцев, но куда именно - неизвестно. Мы не стесняясь взламывали замки и ящики и везде находили множество вещей, которые могли быть нам весьма полезны, но каким образом перевезти их на берег - это была задача, которую мы никак не могли решить. Наша маленькая лодка могла вместить лишь немного вещей, да и то из самых легких.

Мы нагрузили в нее все, что она могла выдержать и собирались вернуться домой, когда внимание наше было привлечено шумом, исходившим из дальнего угла корабля. Звуки эти, казалось, доставляли большое удовольствие м-с Рейхардт; лицо ее озарилось улыбкой, и я решил, что это новое открытие, очевидно, - самое важное из всех.

Мы отправились к той отдаленной части корабля, откуда, как казалось, исходил этот необыкновенный шум. Тут было совершенно темно; спутница моя отыскала фонарь, зажгла его, и тогда я увидел несколько животных. Большая часть из них, очевидно, были мертвые, но м-с Рейхардт вскоре убедилась в том, что два теленка, три или четыре овцы и столько же поросят громко заявляли о своем существовании. Она стала искать и нашла для них корм, который они уничтожили с большой жадностью. Тут были и крупные животные - коровы и лошади, как объяснила мне м-с Рейхардт, но они лежали вповалку, не подавая признаков жизни.

Мы начали обсуждать, как бы отделить живых животных от мертвых, и м-с Рейхардт красноречиво распространялась о том, как полезно было бы для нас тотчас же перевезти живых животных на наш остров. Убедившись в том, однако, что в настоящую минуту мы никоим образом не можем взять их с собою, мы спустились с корабля и добрались до берега без всяких приключений.

Мы перенесли в дом все наши сокровища и задумали сколотить из досок паром для перевозки остальных вещей и животных. Я знал, однако, что это займет очень много времени и решил осмотреть корабельные лодки, которые плавали кверху дном на поверхности воды в нескольких ярдах от берега. К великому моему удивлению, я убедился в том, что одна из них была очень мало повреждена. Я притянул ее к берегу, и общими усилиями нам удалось перевернуть ее. Через час времени мы уже починили ее, приладили к ней весла и через несколько минут весело плыли по направлению к разбитому кораблю.

ГЛАВА XLIII

Если бы коровы и лошади оказались живыми, нам все равно пришлось бы от них отказаться, так как не было никакой возможности перевезти их на берег. Небольших же животных нам удалось без особого затруднения вывести на палубу и спустить в лодку. Мы присоединили к ним еще несколько предметов, попавшихся под руку, и через несколько минут весело высаживали на берег наши четвероногие сокровища, к немалому удивлению альбатросов, которые долго хлопали крыльями, когда мы присоединили к ним новых их товарищей.

Мы перевезли также на остров все, что было возможно взять по части земледельческих орудий, а затем постели, койки, мебель, сруб дома, консервы, провизию, ящики с лекарствами и книгами, стеклянную и фарфоровую посуду, всевозможные полезные инструменты и домашние предметы. В течение двух недель мы только и делали, что переезжали с берега на корабль и обратно, пока, наконец, у нас уже не осталось свободного места для новых приобретений.

Вскоре после этого опять разразилась страшная буря, продолжавшаяся в течение двух дней и ночей. Ураган окончательно разбил остов корабля и разбросал части его во все стороны. Мне все же удалось собрать бочонки, доски, ящики, прибитые волнами к берегу, и многие из этих предметов впоследствии очень пригодились нам.

Как ни многочисленны были наши приобретения, мы все же были бы несравненно более счастливы, если бы нам удалось спасти кого-нибудь из тех несчастных людей, которым эти вещи принадлежали. Но, очевидно, ни один из них не избег печальной участи, и только одно тело было выброшено на берег. Это был труп молодой женщины; мокрое платье обвилось вокруг ее тела, лица не было видно. Мы осторожно перевернули ее, и я увидал черты, показавшиеся мне удивительно нежными и красивыми. Акулы не тронули ее. Вид этой мертвой молодой женщины навел меня на грустные размышления. Я подумал о том, какую радость доставила бы она нам, если бы осталась в живых. Каким дорогим товарищем она могла быть для нас, и как бы мы зажили!

Глядя на ее бледные, холодные черты, мне казалось, что присутствие ее вполне примирило бы меня с мыслью провести остатки моей жизни на острове и даже, быть может, заставило бы меня отказаться от моего излюбленного плана - отыскать моего деда и передать ему бриллианты.

Мы бережно подняли мертвое тело, перенесли его домой и положили на кровать. Затем, по указанию м-с Рейхардт, я сколотил гроб из нескольких досок и вырыл бедной женщине глубокую могилу. К собственному моему удивлению, я все время плакал, как никогда еще не плакал до тех пор, и на душе моей тяжелым камнем лежала страшная тоска. В глубоком молчании перенесли мы ее в могилу и прочли над ней похоронную службу. На коленях молились мы за нее, молились так, как будто она много лет была нашим товарищем, и проливали горькие слезы над ее печальной участью, как бы теряя дорогую сестру.

Зарыв ее в могилу мы вернулись домой, и день этот был самый грустный, какой довелось нам провести на нашем острове.

У меня теперь было много занятий, которые требовали постоянной работы, но долго еще не мог я забыть бледного лица, которое, как казалось мне, так жалостно на меня глядело, и по временам бросал работу и уносился в целый мир грустных размышлений, пока м-с Рейхардт не вызывала меня из забытья. Я устроил нечто вроде памятника над могилой утопленницы и выбрал самые красивые цветы, чтобы посадить вокруг нее. Я никогда не проходил мимо этого места без молитвы, как будто бы вступая на священную почву.

Я забыл сказать, что через несколько дней после крушения мы были приятно поражены появлением гостей, которые встретили у нас самый радушный прием. Я заметил каких-то необыкновенных птиц, разгуливавших в разных частях острова. Как только м-с Рейхардт увидела их, она немедленно признала в них уток и кур, которые, без сомнения, спаслись с разбитого корабля.

Теперь мы представляли из себя целую маленькую общину. Во главе ее стояли м-с Рейхардт и я, а колонистами были: телята, овцы, свиньи и домашняя птица. Все это жило в совершенном согласии. Четвероногие свободно разгуливали везде, птицы держались вблизи нашего жилья.

Старая наша хижина настолько пострадала от последнего урагана, что я решил построить новую, в более удобном месте, воспользовавшись срубом, найденным на разбитом корабле. Я немало проработал над тем, чтобы собрать его отдельные части, и в конце концов мне удалось соорудить небольшую, но очень удобную постройку. Около нее я разбил новый сад, в котором посадил апельсинные деревья, выращенные нами, и много семян и корней, взятых с корабля. Немного дальше я устроил еще уголок, где посадил растения, найденные нами в горшках, - оказалось, что это были фруктовые деревья. Покончив с этим, я подумал о своих земледельческих орудиях, и мне захотелось применить к делу находящийся среди них плуг, употребление которого объяснила мне м-с Рейхардт. Вначале я сам впрягался в него, а м-с Рейхардт направляла его, но эта работа была так утомительна и тяжела, что я начал измышлять способ облегчить ее. Нам оставалось только попробовать впрячь в плуг телят, но это не так-то легко было исполнить. Животные оказались не очень способными учениками, но со временем мне все же удалось заставить их выполнить требуемую от них работу. Таким образом, в занятиях по постройке, садоводству, посадках и обработке земли время проходило очень быстро, и в течение двух лет внешний вид местности совершенно изменился. Растительность процветала и достигала роскошных размеров на хорошо удобренной земле и под влиянием благодатного климата. У нас было удобное жилище, вокруг которого обвивался виноград с одной стороны, а с другой - росли молодые грушевые деревья. Мы пользовались самыми лучшими апельсинами и яблоками нескольких сортов. У нас было множество всякой мебели и неистощимый запас провизии. Чудные цвета окружали нас со всех сторон, наш новый огород изобиловал разной зеленью; молодые плодовые деревья приносили уже плоды везде, где были посажены. Птица размножилась в большом количестве, телята превратились в коров и быков, овцы принесли массу ягнят, а из поросят вывелись великолепные свиньи, которые дали многочисленное потомство и служили подспорьем, когда запас провизии временами истощался. У нас было два поля, приносивших обильный урожай, и обширное пастбище, обнесенное изгородью.

"Юный дикарь" в семнадцать лет превратился в земледельца; обработка фермы и заботы о живом инвентаре поглотили все его мысли и подавили в нем бесплодные мечтания о том, чтобы покинуть остров, а также и бесполезные сожаления о прелестном создании, которого я так долго не мог забыть.

В течение двух последующих лет явились еще новые усовершенствования. Мы принялись за устройство небольшой молочной фермы; наши стада, а также свиньи и птицы быстро размножались, и все обещало, что через несколько лет мы сделаемся самыми благоуспешными земледельцами, когда-либо существовавшими в этой части земного шара.

ГЛАВА XLIV

Несмотря на то, что первый мой опыт путешествия на лодке был весьма неудачен, мне очень хотелось еще раз попытаться объехать вокруг острова. С тех пор, как мне приходилось так часто ездить с берега на корабль и обратно, я научился отлично грести и очень искусно управлял своей лодкой, которую мы спасли от крушения. М-с Рейхардт тоже умела хорошо грести и часто бралась за весла, когда лодка была тяжело нагружена. Мало-помалу она перестала относиться ко мне с недоверием и часто выезжала со мной в море.

Я был теперь в совершенно ином положении, чем тогда, когда предпринял первое путешествие. Вместо утлой лодки, которую всякий порыв ветра мог опрокинуть, я управлял теперь хорошо построенной шлюпкой; она легко могла вместить шесть человек и была вполне безопасна, за исключением разве тех дней, когда погода была особенно бурная.

Я сделал род палатки, чтобы защищаться от солнца, и устроил парус, который очень облегчал наш труд. Когда все было готово я начал убеждать м-с Рейхардт предпринять вместе со мной путешествие вокруг острова, уверяя ее, что оно, наверное, доставит нам и удовольствие, и пользу.

Не могу сказать, чтобы я нашел в ней особенную готовность довериться мне и удалиться на более значительное расстояние от берега. Она была полна разных сомнений, указывала на то, что я был все же неопытным моряком и не привык управлять лодкой в открытом море, говорила об опасности внезапного шквала, о встрече с акулами или с подводной скалой. Тем не менее я настоял на своем.

Я стал выезжать с нею в открытое море и убедил ее в том, что отлично управляю как веслами, так и парусом. Затем обратил ее внимание на то, что нам стоило только не слишком удаляться от острова, чтобы быть в состоянии спастись на берег острова от всякой непредвиденной опасности в виде шквала, акулы или скалы.

Не думаю, чтобы мои доводы вполне убедили ее, но я так упрашивал ее последовать за мной, погода была так хороша, и ей так не хотелось оставаться на острове, пока я буду один в открытом море, что она, наконец, согласилась разделить со мной эту вторую опасную попытку.

Мы выбрали чудный день для нашего путешествия. На небе не было ни облачка, ветер слегка раздувал парус, не обещая ничего худого. Я поднял тент, помог м-с Рейхардт войти в лодку и, простившись с нашими четвероногими и двуногими друзьями, оттолкнул лодку от берега.

Парус подхватило ветром, и лодка стала быстро скользить по водной поверхности. М-с Рейхардт, несмотря на все свои опасения, не могла не поддаться возбуждающему и благотворному влиянию этого чудного путешествия. Мы легко и плавно скользили по волнам; вокруг нас было только море да небо, и остров наш выделялся резкими очертаниями своих берегов.

Сердце мое билось сильнее, и шире растворялась душа, когда я смотрел на ту величественную картину, которая расстилалась предо мной. Едва ли мореплаватель, открывающий какой-нибудь новый материк, чувствует себя таким радостным и возбужденным, каким чувствовал себя я, направляя свое маленькое судно по безграничной водной поверхности, которая окружала меня и кончалась только горизонтом.

Я сидел рядом с м-с Рейхардт и положил весла, предоставив лодке идти по ветру. Мало-помалу мы разговорились, и моя спутница рассказала о Христофоре Колумбе, об открытии Америки и затем перешла к истории Испании, а также возникновению Северо-Американских Штатов. Я слушал ее с напряженным вниманием и не сразу заметил, что лодка двигается по воде со страшной быстротой; тогда я вскочил, чтобы дать парусу другое направление, так как мне совсем не хотелось быть отнесенным так далеко от острова. Между тем ветер спал, парус повис, и наступило полное затишье. Нам пришлось опять взяться за весла, и мы начали усиленно грести по направлению к берегу. Вскоре мы оба устали, но я с удивлением заметил, что мы очень мало подвинулись вперед. Сложив весла, мы подкрепились взятой с собой провизией и затем с еще большей энергией вновь начали грести. Через некоторое время, однако, я начал подозревать, что мы удаляемся от берега, вместо того, чтобы приближаться к нему и обратил внимание м-с Рейхардт на то обстоятельство, что остров понемногу уменьшается, несмотря на то, что мы так стараемся приблизиться к нему.

- Да, Франк, - грустно ответила она, - я уже сама начала замечать, что мы понапрасну тратим силы. Очевидно, мы попали в течение, которое с каждой минутой уносит нас дальше в открытое море, и если не подует благоприятный ветер, то мы скоро потеряем остров из виду, и Бог знает, что станется с нами!

Я постарался натянуть парус в надежде, что поднимется ветерок и выведет нас из течения. Но увы! Затишье было полное. У нас не было компаса, провизии могло хватить очень ненадолго. Мы захватили только небольшой кувшин с водой и фляжку с ромом, несколько бисквитов, два пирога, цыпленка и немного сушеной рыбы.

Берег быстро удалялся; горячие лучи солнца немилосердно жгли нас; жара была невыносимая, один только тент и спасал нас немного.

Мы давно перестали грести отчасти от усталости, отчасти от сознания бесполезности такого занятия и полной безнадежности нашего положения.

Мы грустно сидели, глядя с замирающие сердцем на быстро удаляющийся остров. Он превратился в точку и вскоре вовсе исчез из вида.

Солнце садилось во всей своей величественной красе, а мы быстро неслись по течению, - неизвестно куда. Вокруг нас было только море да небо над нами.

ГЛАВА XLV

Напрасно окидывал я взором безграничное пространство океана в надежде увидать корабль - ничего не было видно; одна лишь вода расстилалась со всех сторон, подобно бесконечной пустыне. На всем этом безграничном пространстве не было следа человека, если не считать нашей маленькой лодки; но в сравнении с этой ширью вокруг как незначительны казались два беспомощных существа, молча и неподвижно ожидавшие своей участи!

Звезды заблистали на небе во всей своей чудной красе. Мне казалось, что я еще никогда не видал их такими яркими, вероятно, они казались ярче обыкновенного в сравнении с моими мрачными мыслями. Я был центром прекрасной системы миров, вращающихся вокруг меня в своей тихой и спокойной красоте; они как будто укоряли меня в том, что я предаюсь отчаянию в такой дивной обстановке. Огромная масса воды, слегка лишь подернутая зыбью, казалось, светилась бесчисленными огнями, и багровый туман, словно пламя, окружал нас со всех сторон. Я обратил внимание моей спутницы на это странное явление. Несмотря на свое напряженное беспокойство, она тотчас объяснила мне, что свет этот зависит от особенного фосфорического состояния моря. По ее словам, он происходит от присутствия в воде целых мириад маленьких животных, обладающих свойством светляков, которые выплывают на поверхность воды и как бы заливают ее огнем. Я долго наблюдал за этим странным явлением. Каждый раз, как я опускал весло, я как будто ударял по огню, и мне казалось, что с весла падают в море огненные капли. Так проходили часы за часами; мы продолжали плыть по течению; луна и звезды проливали на нас свой холодный свет; окружающий нас океан все еще горел фосфорическим огнем.

М-с Рейхардт посоветовала мне съесть что-нибудь и постараться заснуть, обещая разбудить меня, если случится что-нибудь для нас благоприятное.

Единственное, чего я желал, было появление корабля или же легкого ветра, о котором в настоящую минуту не было и помина. Мне не хотелось ни есть, ни пить, и я настаивал на том, чтобы м-с Рейхардт поела и легла спать, находя, что мне более подобает бодрствовать и сторожить, чем ей.

Дело было в том, что каждый из нас хотел, чтобы другой первым воспользовался нашим небольшим запасом провизии. Но так как ни один из нас на это не соглашался, то мы порешили, в конце концов, разделить его на маленькие части и подкреплять себя ими при восходе и закате солнца.

Ночью же мы решили быть настороже, сменяя друг друга через каждые три часа. Мне с трудом удалось уговорить м-с Рейхардт лечь на дно лодки и хоть немного заснуть перед тем, как настанет ее очередь сменить меня. Она произнесла вечернюю молитву, к которой присоединился и я, и через несколько минут ее ровное дыхание указало мне на то, что она вкушает тот отдых, в котором так сильно нуждалась. Я был теперь единственным зрителем величественной картины, окружавшей меня со всех сторон.

Самым поразительным ее явлением была та тишина, которая царила над всем. Небеса были так же безмолвны, как и море. Казалось, будто весь мир залит вторичным потопом, и все живое стерто с лица земли. Чувство глубокой тоски начинало овладевать мною. Я не мог не упрекать себя за свое легкомыслие и за риск, которому подверг чужую жизнь. Что ожидало нас впереди, я и сам не знал, но сознавал вполне, что если мы не встретим корабля или не будем прибиты течением к берегу другого острова, то, без сомнения, погибнем.

Теперь я уже твердо был уверен в том, что никогда больше не увижу нашего острова, и как ни страстно желал я все эти годы покинуть его, теперь, когда сама судьба, казалось, разлучала нас, мне становилось грустно при мысли, что я никогда не возвращусь на место своего рождения. Но более всего горевал я о потере дедушкиных бриллиантов: теперь он уже, наверное, никогда не получит их обратно. Если их и найдет кто-нибудь, они сделаются достоянием того, кто их найдет, и дедушка никогда не узнает о том, как дочь его погибла на безлюдной скале, а внука поглотил глубокий океан.

Я вспоминал о чудной Англии, которую так давно мечтал увидеть, и сердце мое больно сжималось, когда я глядел на необъятную ширь, окружавшую меня. Некому было шепнуть мне слова утешения, протянуть мне руку помощи. Неужели мне не будет дано увидеть когда-нибудь те белые скалы, которые Джаксон и м-с Рейхардт так часто описывали мне, что я мог создать их в своем воображении так же ясно, как будто бы они стояли предо мной во всей своей красе?!

Как часто мечтал я о той минуте, когда я буду подъезжать к священным для меня берегам Англии, как часто воображал, что слышу веселые голоса английского народа, радушно встречающего "юного дикаря"; как часто целовал меня престарелый дед и представлял меня своим друзьям, с уважением и любовью встречающим его наследника!

Все это были счастливые грезы и блаженные видения, а теперь все это должно было кончиться голодною смертью в лодке, среди безбрежного океана.

М-с Рейхардт еще спала, и мне не хотелось будить ее; она была сравнительно счастлива, пока не сознавала опасности своего положения. В это время я начал замечать маленькую тучку на горизонте и почувствовал легкий ветерок, достаточно сильный, чтобы надуть парус. Мне показалось, что он дул в сторону, противоположную течению; я круто повернул лодку, и к великой моей радости она быстро понеслась по ветру. Тучи быстро покрывали небо, и вскоре глубокая темнота заволокла все вокруг. Ветер усилился и гнул мачту, к которой был привязан парус. Мною овладели новые опасения. Ветер мог подхватить парус и оторвать его от мачты или же перевернуть лодку. Я бы охотно спустил парус, но считал такой опыт крайне опасным; мне невозможно было достать до него, не разбудив м-с Рейхардт и не рискуя накренить лодку на одну сторону, а в том случае она, наверное, наполнилась бы водой, и мы пошли бы ко дну.

Лодка тем временем быстро неслась под напором ветра; тонкая мачта скрипела, парус был сильно натянут; я каждую минуту ожидал, что мы будем опрокинуты.

В эту минуту м-с Рейхардт проснулась, и ее опытный глаз сразу увидел всю опасность нашего положения.

- Мы погибли, - торопливо сказала она, - если нам не удастся спустить этот парус!

Она предложила помочь мне, и мы не без труда и не без риска быть выброшенными ветром в море, наконец, отвязали парус от мачты. Теперь нам грозила новая опасность: поверхность моря начала так сильно волноваться, что лодка то взлетала наверх на гребне волны, то снова опускалась.

Иногда мы летели вниз почти перпендикулярно; высота волн, казалось, увеличивалась каждую минуту, и каждый раз, как мы погружались вниз, в бушующие волны, я ожидал, что бездна поглотит нас навсегда. Но в следующую минуту мы подымались еще выше на гребень волны. Было почти совершенно темно; мы могли только различать белую пену волны, которая поднимала нас, - остальное все было под нами и над нами.

М-с Рейхардт сидела возле меня молча, держа меня за руку, она, казалось, была более поражена, чем испугана. Она, я думаю, была совершенно уверена в том, что настал ее последний час. Я слышал, как она шепотом произносила молитву, поручая свою душу Всемогущему Создателю.

Что касается меня, то не могу сказать, чтобы я был встревожен. Быстрое движение вверх и вниз доставляло мне удовольствие, какого я еще никогда не испытывал. Я должен сознаться, что вполне наслаждался бы этой игрой ветра и волн, этой бурной, черной ночью на безбрежном океане, если бы не мысль о моей спутнице. Я делал себе горькие упреки в том, что подверг ее такой страшной опасности.

Необходимость действовать не медля ни минуты вывела меня из этих размышлений. Я заметил, что лодка набирала воду при каждом погружении и могла вскоре пойти ко дну.

Схватив железный котелок, который мы захватили с собой для приготовления обеда, я стал поспешно выкачивать воду. М-с Рейхардт помогала мне.

В это время пошел сильный дождь; ветер стал спадать, море стало спокойнее, и лодка пошла тише. М-с Рейхардт с обычной своей предусмотрительностью подставила все кувшины, которые мы захватили с собой, чтобы собрать дождевую воду, говоря, что она вскоре может очень пригодиться нам.

Дождь лил потоками в продолжение нескольких часов, но, наконец, небо стало проясняться.

Море было еще не спокойно, но на нем уже не было видно громадных волн, которые еще так недавно грозили потопить нас. Ветер стал стихать, но еще был достаточно силен, чтобы с помощью паруса двигать нас вперед.

М-с Рейхардт помогла мне установить мачту и затем настояла на том, чтобы я закусил чем-нибудь. После нескольких часов усиленной работы подкрепление было необходимо для нас обоих.

Мы умеренно закусили частью нашей провизии, запив свой обед кружкой воды, смешанной с небольшим количеством рома.

ГЛАВА XLVI

На беспредельном пространстве океана начинало светать. Первый предмет, представившийся моим взорам, был огромный кит на расстоянии четверти мили от меня; вскоре я заметил второго и третьего и затем еще нескольких. Эти громадные животные представляли живописную и своеобразную картину; то один, то другой выбрасывал фонтаном воду, в которой преломлялись лучи солнца, что в отдалении казалось необыкновенно красивым.

Напрасно искал я глазами берег, напрасно искал корабль - ничего, кроме китов, не было видно. М-с Рейхардт старалась развлечь и заинтересовать меня рассказами о важности китоловного промысла для Англии и об опасности, которой подвергаются люди, преследуя этих животных и стараясь ранить их железным багром. Меня очень интересовали эти подробности. Слушая ее рассказы, я совершенно забывал о том, что нахожусь в открытом море, в полной неизвестности того, что ожидает меня. Смерть ли посреди океана, страдания от голода и жажды, или мне суждено быть выброшенным полуживым на какую-нибудь скалу, где кости мои со временем останутся единственным доказательством того, что когда-то в этой части света существовал "юный дикарь"?

Где находился тот остров, который я так страстно желал покинуть, а теперь так рад был бы вновь увидеть? Напрасно напрягал я зрение. Линия горизонта однообразно тянулась во все стороны, и я ничего не мог разглядеть. Где находились мы сами? - задавал я себе вопрос.

Сильное течение, в которое мы попали, а затем ураган, по всем вероятиям, отогнали нас на многие мили расстояния от острова. Эти грустные размышления были прерваны м-с Рейхардт. Она обратила мое внимание на какой-то предмет, который виднелся на значительном расстоянии от нас. К счастью, я захватил с собой подзорную трубу и поспешил навести ее на указанный предмет.

Это был корабль, но он находился так далеко, что люди на нем никаким образом не могли заметить нашу лодку. Я хотел повернуть ее по направлению к кораблю, но ветер дул с противоположной стороны. Нечего было делать; оставалось ждать и надеяться, что корабль подойдет ближе. Я провел несколько часов напряженного беспокойства, наблюдая за его курсом. Очертания его постепенно увеличивались; я уже мог разглядеть простым глазом, что это было судно большого размера, но ветер гнал нас в другую сторону, и не было почти никакой надежды сблизиться с этим кораблем, если он не изменит курса.

М-с Рейхардт советовала мне подать сигнал, привязав скатерть к мачте, - ее белизна могла обратить на себя внимание матросов. Мы спустили парус и привязали на его место скатерть, но, к несчастью, скоро наступил мертвый штиль, и она повисла длинными складками на мачте.

Мы взялись за весла и начали грести по направлению к кораблю; но силы наши настолько ослабели от предыдущего утомления и голода, что после нескольких часов усиленной работы мы, по-видимому, очень мало приблизились к желанной цели.

Вскоре солнце стало садиться; наступила ночь и скрыла корабль от наших глаз. Когда стало светать его уже не было видно. Ветер опять поднялся и быстро гнал нашу лодку, но куда? В эту долгую ночь надо мной витали золотые сны. Я видел милую Англию радостные лица улыбались мне, нежные голоса приветствовали меня. Мне казалось, что в одном из этих лиц я узнаю свою мать, любви которой так рано лишился. Оно было бледнее других, но выражение его был более ласковое и любящее. Лицо это становилось все более и более бледным, пока не приняло образа прелестного создания, недавно похороненного нами на острове. Мне казалось, что она обнимает меня, но руки ее холодны, как лед; она целует меня, и от этого прикосновения кровь стынет в моих жилах, и я трясусь, как в лихорадке. Потом я вдруг увидел Джаксона, с его безжизненными зрачками; он ощупью пробирался ко мне с ножом в руках, бормоча какие-то ругательства.

Вот он схватил меня! Мы отчаянно боремся; с злоб ной усмешкой он вонзает нож в мою грудь, и я чувствую, как лезвие входит в мое тело; я вздрогнул и внезапно вскочил, испугав м-с Рейхардт пронзительны криком, от которого сам проснулся.

Безбрежный океан все так же расстилался передо мною наподобие савана; ясное небо равнодушно сияло над моей головой, а наша маленькая лодка казалась мне гробом, в котором два беспомощных существа ожидал погребения.

- Неужели Бог покинул нас? - спросил я мою спутницу. - Неужели Он забыл, что два его создания находятся в величайшей опасности, и что Он один может спасти их?

- Замолчи, Франк Генникер! Ты кощунствуешь! Господь никогда не покидал тех, кто достоин его защиты. Он или спасет нас, если найдет это нужным, или вырвет нас из положения, где окружают нас столько опасностей, и возьмет нас туда, где царит вечный покой вечное блаженство. Мы должны радоваться тому, - прибавила она с еще с большим убеждением, - что он считает нас достойными быть взятыми из мира, где мы видели столько горя и печали!

- Но умереть такою смертью! - заметил я мрачно. - Томиться столько дней в страшной муке, без всякой надежды на спасение - я не могу примириться с этой мыслью!

- Рано или поздно мы все должны умереть, и многие умирают после тяжких страданий, не поддающихся описанию! Мы избавлены от этого. Впрочем, - прибавила она, - я еще не вижу полной безнадежности нашего положения. Мы можем еще встретить корабль или пристать к берегу дружелюбной страны, откуда со временем можем быть доставленными в Англию!

- У меня нет этой надежды, - сказал я. - Мы, очевидно, находимся вне курса кораблей; если нам и удастся увидеть еще какое-нибудь судно, люди на нем не заметят нас. Как я жалею, что покинул остров!

М-с Рейхардт не сделала мне упрека, даже не напомнила мне, что виновником всего случившегося был я один. Она только сказала:

- На то воля Божья.

Мы закусили нашими скудными запасами, причем моя спутница благословила трапезу и возблагодарила Бога за нее. Я заметил, сколько у нас осталось провизии.

Несмотря на нашу бережливость, нам едва могло хватить пропитания на следующий день. Мы решили еще сократить и без того ничтожные порции, которые позволяли себе, и тем продлить надежду на спасение.

ГЛАВА XLVII

Пять дней и пять ночей предоставлены мы были произволу ветра и волн. Наши скудные припасы были уничтожены несмотря на то, что мы сберегали каждую крошку, как скряга сберегает свое золото. Дождевая вода, как и та вода, которую мы взяли с собою, была выпита до последней капли. Погода постоянно менялась - то наступал мертвый штиль, то вновь подымался легкий ветерок. Но я уже не имел достаточно сил, чтобы заниматься парусом; лодка предоставлена была самой себе и шла по ветру, как попало.

Это были пять дней и пять ночей невыразимого ужаса и страдания. С восхода солнца и до заката я напрягал зрение, стараясь разглядеть что-нибудь на горизонте, но, кроме неба и волн, ничего не было видно.

С наступлением темноты, под влиянием душевного беспокойства, пережитого в течение дня, я не мог спать.

Воображение рисовало передо мной какие-то чудовищные образы, которые дико хохотали, как бы глумясь надо мною, а над ними подымалась голова огромного питона, с которым я сражался в "Счастливой Долине". Он открывал свою огромную пасть, готовый проглотить меня, и постепенно разворачивал изгибы своего огромного тела, как бы желая обвить его вокруг нашей лодки и задушить нас. Я всегда радовался наступлению дня или ясной, звездной ночи, потому что призраки исчезали при солнечном свете, а спокойная красота звезд успокаивала мою душу. Я умирал с голоду, но еще более страдал от недостатка воды. Жара в течение дня была ужасная, и я приходил в такое неистовство от жажды, что только увещания м-с Рейхардт удерживали меня от намерения броситься в море и напиться соленой воды, которая казалась мне такой свежей и заманчивой. Моя спутница старалась поддерживать во мне надежду, а когда всякая надежда уже исчезла, проповедовала покорность Божьей воле и примером своим старалась ободрять меня. Я замечал, что голос ее становился все слабее и слабее, а сама она с каждым часом теряла силы. Она не могла встать с своего места и, наконец, попросила меня помочь ей лечь на дно лодки. Я слышал, как она горячо молилась и часто повторяла мое имя, обращаясь к Всевышнему Создателю.

Я испытывал странное ощущение в голове, и язык у меня стал сухой и твердый как палка. С глазами тоже делалось что-то странное: мне постоянно казалось, что я вижу корабли, проходящие в недалеком расстоянии от меня, и я старался криками обратить на нас их внимание. Но голос мой был так слаб, что я мог издавать лишь какие-то сдавленные звуки.

Мне казалось также, что я вижу красивые рощи, и зеленые луга проносились перед моими глазами. Чудные цветы и сочные фрукты как бы вырастали вокруг меня, и я уговаривал мою спутницу торопиться, потому что мы приближаемся к берегу и сейчас начнем срывать сочные плоды и ляжем на землю среди благоухающих цветов.

М-с Рейхардт открывала глаза и смотрела на меня с грустным любопытством. Она понимала, что меня преследуют галлюцинации, вызываемые голодом и жаждой, но, казалось, уже потеряла способность говорить. Она знаками предлагала мне присоединиться к ее молитве, но я был слишком поглощен чудными видениями, чтобы обращать внимание на ее знаки. Через некоторое время картина исчезала, и я опять ничего не видел, кроме огромного пространства воды.

Однажды я заснул под впечатлением такого видения и когда вновь пришел в себя, то в продолжение нескольких минут оглядывался кругом, не сознавая, где я нахожусь. Яркое солнце все еще сияло над моей головой, море все так же катило свои волны подо мною. Я взглянул на дно лодки и встретил обращенный на меня взгляд моей спутницы. Бледное лицо казалось еще бледнее, а выражение грустных глаз было менее осмысленно. Я подумал, что теперь она именно такая, какою я видел ее во сне, когда лицо ее приняло образ той девушки, которую мы похоронили. Я отвернулся. Слишком тяжело было смотреть на нее; я чувствовал, что она умирает, и что скоро придется расстаться навеки с этой верной любящей душой. Я решил сделать последнее усилие, несмотря на сильную слабость и дрожь, ухитрился доползти до мачты и, обхватив ее одной рукой, поднял другою подзорную трубу и внимательно осмотрел все кругом. Рука моя почти не слушалась, и в глазах было мутно. Я не видел ничего, кроме воды, и уже готов был упасть в изнеможении на дно лодки, когда внимание мое было привлечено каким-то странным явлением на небе. Приближалась какая-то туча, но такого вида и формы, каких я никогда еще не видал.

Я опять поднял трубу и, внимательно разглядев то, что принимал за тучу, убедился в том, что это была огромная стая птиц. Это открытие заинтересовало меня. Я забыл свои страдания, наблюдая за движением бесконечной стаи. Когда первая линия приблизилась, я еще раз посмотрел в трубу, стараясь разглядеть, какие это были птицы. Боже Милосердный! - это были альбатросы! Я с трудом добрался до м-с Рейхардт, хотя еле держался на ногах, но мне хотелось немедленно сообщить о моем открытии. Увы! Она не обращала на меня никакого внимания. Я не верил тому, что душа ее отлетела. Нет, она двинула рукой, но мутный взгляд ее красивых, умных глаз, казалось, предупреждал меня о том, что смерть ее близка.

Я взял фляжку с ромом и, найдя в ней еще несколько капель, вылил их в рот м-с Рейхардт и стал ожидать результата с таким беспокойством, какого никогда еще не испытывал. Через несколько минут я заметил, что дыхание ее становится ровнее, и взгляд теряет ту мутность и неподвижность, которые так пугали меня. Наконец она меня узнала и, взяв меня за руку, посмотрела на меня с той милой улыбкой, которую я так любил.

Как только я убедился в том, что сознание вернулось к ней, я сообщил ей о появлении огромной стаи альбатросов, которые, очевидно, направлялись к обычному своему месту отдохновения и прибавил, что если нам удастся не потерять их из виду, и ветер не переменит своего направления, то, может быть, удастся направить лодку вслед за ними к тому месту, где они привыкли класть яйца. М-с Рейхардт слушала меня с большим вниманием и, очевидно, вполне понимала то, что я ей говорил. Губы ее шевелились - она благодарила Бога, усматривая в прилете птиц явное доказательство того, что Господь не покинул нас. Через несколько минут ей стало настолько лучше, что она уже была в состоянии сидеть. Я видел, что она следила за стаей альбатросов, которые приближались к нам громадной тучей. Вдруг она обратила взор свой на противоположную сторону и с восторженной улыбкой, озарившей ее изнуренное лицо каким-то сиянием, протянула руку, указывая на отдаленную часть океана.

Я быстро взглянул по тому же направлению, и мне показалось, что я вижу какую-то точку на линии горизонта, но то, что я видел, не было похоже на корабль. Я навел подзорную трубу на это место и с радостью убедился в том, что мы находимся не в далеком расстоянии от берега. Это открытие возвратило мне силу и энергию. В свою очередь, я стал утешать и ободрять м-с Рейхардт. Она улыбнулась, и на бледном лице ее показалась тень оживления.

Спасти ее представлялось мне теперь величайшим блаженством. Я и сам не понимал, откуда явились у меня силы; очевидно, они посланы были мне свыше. Полоса земли, которую первой увидела м-с Рейхардт, постепенно увеличивалась по мере того, как мы приближались к ней. Ветерок продолжал быстро подвигать нас вперед. Альбатросы сопровождали нас все время, очевидно, направляясь к тому же берегу. Я продолжал разговаривать с м-с Рейхардт, стараясь ободрить ее самыми заманчивыми описаниями того, что мы будем делать, когда высадимся на берег.

До сих пор она молчала, но как только очертания берега стали ясно выделяться на горизонте, губы ее раскрылись, и та же торжествующая улыбка играла на ее устах.

- Франк Генникер! Ты узнаешь этот утес?

- Нет... да... неужели это возможно? О, Господи, как же Милосердное Провидение охраняло нас!

Это был тот самый утес необыкновенной формы, который находился близ запруды. Очевидно, альбатросы направлялись к своему обычному пристанищу и привели нас туда. Мы приближались к нашему острову. Я взглянул на м-с Рейхардт - она молилась. Я всей душой присоединился к ее молитве и вместе с ней благодарил Бога, за Его необыкновенное милосердие к нам.

Не более как через час времени я с радостной душой нес м-с Рейхардт на руках - с берега до нашей хижины, где мы бережно и с любовью ухаживали друг за другом, пока совершенно не оправились от последствий нашего ужасного плавания.

ГЛАВА XLVIII

Мои многочисленные занятия, о которых я уже говорил в одной из предыдущих глав, требовали постоянной работы и не оставляли времени для бесполезного сетования на свою судьбу. Я уже давно перестал высматривать корабли, почти никогда и не думал о них и давно отказался от мысли о встрече с моим дедом. В море я выезжал очень редко, и то исключительно для ловли рыбы, и совершенно перестал интересоваться всем, что выходило из сферы моего острова.

Читатель поэтому легко поймет мое удивление, когда однажды в знойный день, в то время как я усиленно трудился над жатвой пшеницы, м-с Рейхардт прибежала ко мне с известием, что к острову подошел корабль, и что от него только что отошла лодка, полная людей, которая направлялась прямо к нашим утесам. Я поспешил взять подзорную трубу и, как только нашел удобное место, лег на утес и стал наблюдать с помощью трубы за приближением незнакомцев. Я разглядел, что часть из них была вооружена, тогда как другие были связаны и с трудом могли двигать руками и ногами.

Мы спрятались, растянувшись в траве. Когда лодка подошла ближе, я мог рассмотреть, что невооруженная часть людей, очевидно, принадлежала к хорошему обществу, тогда как внешность других не располагала меня в их пользу. Мы продолжали лежать, скрытые высокой травой, откуда нам удобно было наблюдать за нашими нежданными гостями.

- Кажется тут дело неладно! - шепотом произнесла м-с Рейхардт.

- Не лучше ли мне сбегать за оружием? - спросил я.

- Нет, лучше не ходи! Тут остается прибегнуть только к хитрости. Будем наблюдать за ними и действовать лишь с величайшей осторожностью!

Я сам видел, что совет м-с Рейхардт был самый умный, и потому мы остались на своих местах, внимательно наблюдая за приближающимися посетителями. Лодка вошла в запруду, и тогда мы не только могли видеть людей, но и ясно слушать их разговор. К нашему великому удивлению, одним из первых сошедших на берег был Джон Гоф, тот самый, который привез м-с Рейхардт на остров. Он заметно постарел, но я и м-с Рейхардт тотчас же узнали его. Она сделала мне знак, чтобы я не выдал себя, и только это удержало меня, так я был поражен, уверенный, что он и его товарищи давно погибли в море.

Он был хорошо вооружен и, очевидно, пользовался большим авторитетом. Но несмотря на это, я заметил во взгляде его некоторый страх и озабоченность, когда он предложил одному из пленников помочь ему выйти из лодки. Последний окинул его взглядом, полным презрения, и хотя руки его были связаны за спиной, спрыгнул на берег без его помощи. Это был человек высокого роста, с энергичным выражением загорелого лица. На нем была фуражка с золотым околышком, синяя куртка, жилет и белые парусиновые панталоны.

- Пожалуйте сюда, капитан! - обратился к нему Джон Гоф. - Хотя вы и обошлись с нами не особенно любезно, мы не дадим вам умереть с голоду!

- Положение его лучше, чем он того заслуживает! - крикнул один из людей в лодке.

Я тотчас узнал в нем того самого матроса, на которого замахнулся ножом за то, что он хотел ударить Неро.

- Замолчи негодяй! - воскликнул капитан. - Попадись мне только в руки, и я немедленно повешу тебя!

- Очень вам благодарен, капитан! - ответил матрос с усмешкой, приложив руку к козырьку. - Но не забывайте, что я пока еще не в ваших руках. Мы собираемся совершить еще не одно плавание на вашем корабле и забрать немало сокровищ раньше, чем я подумаю о смерти, а когда придет мой час, я намерен умереть, как добрый христианин, раскаявшись в своих грехах, а не висеть, болтая ногами, в петле! - Матросы засмеялись, а капитан пробормотал что-то о пиратах и бунтовщиках. Остальные пленники благоразумно молчали.

В эту минуту я обратил внимание на человека очень благородной наружности, который не был в кандалах, как остальные. Волосы его были совершенно белые, лицо очень бледное; он казался удрученным горем и беспокойством. Когда он встал с своего места в лодке, Джон Гоф подошел к нему и помог ему выйти.

- Мне очень жаль, мистер Эвелин, что мы вынуждены оставить вас здесь, - сказал ему Гоф, - но вы видите сами, что иначе поступить нельзя. Мы не можем вас взять с собою по многим причинам, а потому вынуждены заставить вас разделить участь наших офицеров!

- И поверьте, что мы глубоко сожалеем об этом! - насмешливо прибавил один из пиратов. - Я немало сокрушаюсь при этой мысли!

Матросы снова рассмеялись. Человек, к которому обращены были эти слова, молча подошел к капитану. Остальные пленники также молча вышли из лодки; их было восемь человек; четверо из них, судя по их одежде, были простые матросы, остальные офицеры. Все они были стройные, сильные люди.

- Какую прелестную компанию вы составите, мои голубчики! - воскликнул насмешливо один из пиратов, помогая выгружать бочонок и некоторую другую поклажу, привезенную в лодке.

- Жаль только, что с вами нет женщин, а то бы вы могли пережениться и образовать со временем несколько почтенных семейств!

- Кстати о женщинах! - воскликнул матрос, который заговорил первым. - Интересно бы знать, что сталось с той женщиной, которую мы так ловко подкинули здесь, когда потерпели крушение в этом месте, шесть лет тому назад!

Джон Гоф смутился при этих словах. Очевидно, это воспоминание было для него не особенно приятно.

- А маленький дикарь, - продолжал матрос, - тот, что чуть-чуть не всадил мне нож между ребер из-за какого-то пустяка - не помню, в чем было дело!

- Должно быть, они давно умерли, в этом не может быть сомнения, потому что, к сожалению, мы не оставили им никаких средств к существованию!

- Без сомнения, они умерли, держа друг друга за руку, как добронравные младенцы! - прибавил другой матрос.

Я продолжал наблюдать за Джоном Гофом. Он казался крайне смущенным и, очевидно, был недоволен оборотом, который принял разговор.

- Ну, теперь, - сказал он торопливо, - пора вернуться на корабль; мы кончили здесь свое дело!

- Я предлагаю пойти посмотреть на жену миссионера и маленького дикаря! - воскликнул четвертый матрос - Мне все же хотелось бы знать, живы они или нет; к тому же, прогулка по берегу не повредит нам!

- Я останусь здесь до вашего возвращения! - сказал Джон Гоф и лег на траву, спиной ко мне, на расстоянии нескольких ярдов от места, где мы были спрятаны. Остальные, привязав лодку, отправились на розыски по тому направлению, где стояла старая наша хижина.

Глава XLIX

Пленники собрались в одно место; одни из них сидели, другие стояли. Никто не казался особенно удрученным своей участью, но по их нетерпеливым движениям я мог заметить, насколько их раздражало быть связанными.

Мое внимание особенно привлекал пожилой господин, которого называли мистером Эвелином. Несмотря на выражение глубокого горя на лице, оно носило отпечаток сердечной доброты. Я сам не понимал почему, но чувствовал, что он интересует меня больше других. Я испытывал к нему какое-то влечение, в связи с желанием защитить его от злобы его неприятелей.

Как только матросы удалились, Джон Гоф пригласил мистера Эвелина сесть около него. Может быть, он сделал это с целью помешать ему освободить своих товарищей. Он не был связан, как другие, и с его помощью пленникам легко было бы осилить своего сторожа раньше, чем товарищи придут ему на помощь. Джон Гоф был хорошо вооружен, остальные не имели никакого оружия при себе, и было мало вероятности, что они рискнут своею жизнью в такой безнадежной попытке.

М-р Эвелин подошел и спокойно сел на указанное место. Я наблюдал за ним с возрастающим интересом, и как оно ни странно может показаться, но чем более я смотрел на его почтенное лицо, тем сильнее росла во мне уверенность, что я видел его раньше. Очевидно, это было невозможно, но тем не менее эта мысль овладела мною, и я испытывал странное чувство удовольствия, наблюдая за различными выражениями этого лица.

- Джон Гоф, мне жаль, что вы участвуете в таком дурном деле! - сказал он громко своему собеседнику.

Джон Гоф не отвечал; он сидел ко мне спиною, и я не мог видеть впечатления, которое произвело на него это замечание.

- Ваши товарищи - дурные люди, я это знаю, - продолжал м-р Эвелин, - и ничего хорошего от них не жду. Но вы, я уверен, получили лучшее воспитание, а потому ваша ответственность за участие в этом дурном деле гораздо серьезнее!

- Не советую вам говорить так при них, м-р Эвелин! - наконец, заговорил Джон Гоф голосом, далеко не спокойным. - Или же я не отвечаю за последствия.

- Я их не боюсь, Джон Гоф; что бы ни случилось, это мало изменит положение человека, и без того стоящего на краю могилы, человека, пережившего всех своих родных и не оставляющего после себя ничего, кроме воспоминания о своих несчастиях. Но человеку в цвете лет, как вы, Джон Гоф, у которого есть родные и друзья, дорожащие его добрым именем, следует поступать иначе. Что испытают ваши почтенные родители, когда узнают, что вы примкнули к шайке пиратов?

- Послушайте, мистер Эвелин! - воскликнул Джон Гоф дрожащим голосом. - Вы не имеете права читать мне нравоучения. Я сделал для вас всех все, что было в моей власти. Пираты очень живо покончили бы с вами, если бы я не вмешался и не указал им на этот необитаемый остров!

- Остров, на котором вы, как видно, предоставили бедной женщине умереть с голоду?

- Я не был виноват в этом преступлении и сделал все возможное, чтобы не допустить его!

- Было бы несравненно благороднее, - возразил м-р Эвелин, - если бы вы остались вместе с нею на острове и предоставили вашим преступным товарищам уехать без вас, но дело в том, что вы бесхарактерны и нерешительны, Джон Гоф; вас слишком легко склонить на дурное дело; вы слишком медлите следовать хорошим побуждениям; вы столько же виноваты в смерти этой бедной женщины, как если бы пустили ей пулю в лоб, прежде чем покинуть ее на безлюдном острове. В самом деле, я и сам не знаю, быть может, это последнее было бы еще меньшим преступлением!

Джон Гоф не отвечал. Не думаю, чтобы совесть его была спокойна под тяжестью такого обвинения. Он не находил себе места и, опустив глаза, упорно молчал.

- Ваше участие в этом бунте непростительно, Джон Гоф! - продолжал м-р Эвелин. - Вы должны были перейти на сторону капитана Манверса и его офицеров, чем заслужили бы их вечную благодарность и значительную награду от владельцев корабля!

- Не стоит больше говорить об этом! - заметил Джон Гоф. - Дело сделано, и теперь уже поздно идти по другому пути!

- Никогда не поздно искупать свои проступки, Джон Гоф! - воскликнула м-с Рейхардт, внезапно выходя из своего убежища, к немалому удивлению присутствующих.

Невозможно описать изумления Джона Гофа, когда он увидел лицо м-с Рейхардт. Он вскочил с своего места, оставив пистолеты на земле, и, всплеснув руками, воскликнул: "Слава Богу, она жива!"

- Да! - ответила м-с Рейхардт, подойдя к нему и ласково взяв его за руку. - Волей Провидения вы избавлены от тяжести одного преступления. Во имя того Бога, который так знаменательно спас вас от самого себя, я приказываю вам отказаться от ваших настоящих преступных целей!

Джон Гоф стоял в недоумении; казалось, он не мог оторвать глаз от ее лица, и было очевидно, что ее присутствие производило на него необыкновенно сильное впечатление. В это время и я выступил вперед к неменьшему удивлению присутствующих; первым моим движением было завладеть пистолетами Джона Гофа, оставленными им на земле; затем я поспешно направился к группе пленников, которые смотрели на нас с выражением полного недоумения, и с помощью американского ножа разрезал веревки, связывающие их.

- Я сделаю все, что вы найдете нужным, - сказал Джон Гоф. - Верьте, что я неохотно вовлечен был в это дело и присоединился к бунту, зная, что в случае отказа меня наверное убьют!

- Вы должны попробовать искупить свою вину, насколько возможно, - продолжала м-с Рейхардт, - и помочь капитану и офицерам снова завладеть своим судном!

- Я с радостью помогу им в том, что они найдут возможным предпринять! - сказал Гоф. - Но раньше всего мы должны захватить тех отчаянных молодцов, которые только что ушли от нас; но так как мы не вооружены - это будет нелегко. Я боюсь, что завладеть снова кораблем будет делом еще более опасным. Все же ручаюсь вам, что опасность меня не испугает!

В это время капитан Манверс и другие офицеры подошли к тому месту, где разговаривали Джон Гоф и м-с Рейхардт. Капитан слышал последние слова Гофа и собирался отвечать, но в эту минуту я вмешался в их разговор и заявил, что теперь нет времени для объяснений, так как матросы каждую минуту могут вернуться, и единственная возможность не быть застигнутыми врасплох заключается в том, чтобы немедленно отправиться к нашему дому, куда проведет их м-с Рейхардт, и где они найдут всевозможное оружие и патроны. Я же в это время останусь здесь настороже, буду наблюдать за движениями матросов и выстрелом из пистолета дам знать, если мне будет грозить опасность.

Наконец я посоветовал снять весла с лодки, чтобы не допустить бегства бунтовщиков на корабль. Мое появление и слова обратили на меня всеобщее внимание. Я заметил, что м-р Эвелин вздрогнул при внезапном моем появлении и, казалось, рассматривал меня с особенным вниманием. По всей вероятности, его удивление было вызвано моей неожиданною речью и странным появлением среди них. Капитан согласился на мое предложение. Весла спрятали за выступом утеса, и все общество поспешно направилось к дому.

Я опять лег в траву и ожидал возвращения бунтовщиков. Вскоре они дали знать о своем приближении; они смеялись и кричали так громко, что их можно было слышать на значительном расстоянии.

Спускаясь по утесам, они прошли так близко от меня, что я мог разобрать каждое слово их разговора.

- Ну, что ж, "умрешь и в землю отойдешь", как говорит наш священник! - сказал Джек. - Очевидно, они умерли бы рано или поздно, если бы даже мы не расстались с ними так бесцеремонно!

- Черт побери! Да где же Джон Гоф? Где капитан? Где же они все?

Трудно описать удивление пиратов, когда они дошли до того места, где так недавно оставили своих пленников, и открыли, что от них не осталось никакого следа. Сначала им пришло в голову, что они воспользовались лодкой для бегства, но, увидев, что лодка спокойно стоит на своем прежнем месте, изменили свое предположение. Затем они подумали, что Джон Гоф увел пленников погулять в глубь острова. Они стали по очереди звать его изо всех сил. Ответа не последовало. Их недоумение все возрастало. Они все кричали зараз и страшно ругались. По-видимому, они совсем не знали, что делать, искать ли пленников на острове или возвратиться на корабль. Только один из матросов предложил отправиться на поиски - все остальные протестовали и находили, что не стоит бродить попусту по незнакомому острову, и склонялись к тому, чтобы вернуться на корабль.

На это один из матросов заметил, что, пожалуй, им достанется, если они вернутся без своего товарища. Наконец, решено было сесть и ждать возвращения Гофа. Вскоре один из них заявил, что ему до смерти хочется спать. Прошлую ночь он был так занят бунтом, что даже не успел выспаться. Остальные признались, что испытывают то же желание и по той же причине.

Все они начали зевать, потом растянулись на траве, и в скором времени я услыхал по их всхрапыванию, что они крепко спали.

Ползком и очень осторожно добрался я до них; сон их был настолько крепок, что я без труда вытащил у них пистолеты из-за поясов.

Едва я покончил с этим делом, как увидал капитана, Джона Гофа, м-ра Эвелина и всех остальных. Теперь они были хорошо вооружены ружьями и пистолетами и поспешно приближались к нам. Через несколько минут бунтовщики очутились пленными, не имея даже возможности оказать ни малейшего сопротивления. Капитан осыпал меня похвалами за ловкость, с какою я обезоружил матросов.

Я еще разговаривал с капитаном, когда, к моему величайшему удивлению, м-р Эвелин, который в это время беседовал с м-с Рейхардт, стремительно бросился ко мне и, нежно обняв меня, назвал своим внуком.

Тайна вскоре разъяснилась. М-р Эвелин потерпел за последнее время большие неудачи в своих торговых предприятиях. Сын его бывшего конторщика, капитан корабля, принадлежащего Южно-Американскому обществу, собирался в это время в плавание. М-р Эвелин решил присоединиться к нему с грузом товаров, предназначенных для Южно-Американских рынков.

У него была и другая цель. Он хотел навести справки о своей давно исчезнувшей дочери и ее муже, о котором он не получал никаких известий с того времени, как зять его с приобретенными бриллиантами сел на корабль для возвращения на родину.

Корабль, на котором они плыли, пропал без вести, и м-р Эвелин давно потерял надежду когда-нибудь увидеть их и порученные им драгоценности.

По дороге к нашему дому он спросил м-с Рейхардт о моем имени, говоря, что мое сходство с одним из его близких друзей, которого он уже много лет считал погибшим, внушает ему большой интерес ко мне. Ответ м-с Рейхардт вызвал целый ряд вопросов; м-с Рейхардт отвечала подробно на все, показала ему пояс с бриллиантами, бывшими во владении м-с Генникер и ее мужа, рассказала историю Джаксона и убедила его в том, что хотя он лишился дочери, так давно оплакиваемой, сын ее, несомненно, существует в лице того "юного дикаря", который только что спас его от грозившей ему беды.

Остается прибавить, что мне, наконец, выпало счастье возвратить моему деду бриллианты, переданные мне Джаксоном.

Они принесли ему громадную пользу, так как со временем не только поправили его дела, но и сделали его одним из самых богатых купцов на всемирной бирже.

Я тоже послужил орудием возвращения власти капитану и восстановлению дисциплины среди команды корабля. Вожаков заковали в кандалы и увезли в Англию.

Там они были преданы суду, и дело кончилось тем, что одного или двух из них повесили ради примера; казненные оказались именно теми людьми, которые так жестоко покинули м-с Рейхардт и меня на нашем острове. Она вернулась с нами в Англию на корабле капитана Манверса. Узнав о всем, что она сделала для меня, дед мой решил, что она будет жить с нами до конца своей жизни. Прежде чем покинуть остров, мы показали моему деду, капитану и офицерам все, что мы создали во время нашего пребывания на нем; все были поражены тем, что мы могли на голой скале устроить цветущую ферму. Я не преминул показать им те места, где выдержал борьбу с питоном, и где меня преследовали акулы. Мой рассказ, по-видимому, очень поразил слушателей.

Накануне нашего отъезда ко мне пришел Джон Гоф и просил ходатайствовать перед капитаном о том, чтобы ему разрешено было остаться на острове.

Он очень изменился за последнее время, и так как не было сомнения в том, что его раскаяние искренно, я горячо просил за него.

Мое ходатайство имело успех, и я передал ему нашу ферму, инвентарь и земледельческие орудия.

Кроме того, я обещал прислать ему все, чего не хватало для полного удобства.

Он благодарил меня, но отклонил мое предложение. Джон Гоф просил только известить его семью, что он живет в полном достатке и, вероятно, никогда не вернется на родину.

Быть может, он не желал рисковать возможностью быть преданным суду за бунт, или же ему не хотелось пускаться в плавание с бывшими своими товарищами? Но какова бы ни была причина его решения, верно то, что он остался на острове, когда корабль отчалил, и, может быть, находится там и по сей день.

Мы совершили скорый и счастливый переход в Англию, и без сомнения читатели порадуются, узнав, что "юный дикарь" благополучно высадился в Плимуте и с радостью был встречен в Лондоне в доме своего деда.

Марриет Фредерик - Маленький дикарь (The Little Savage). 2 часть., читать текст

См. также Марриет Фредерик (Frederick Joseph Marryat) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :