Лепеллетье Эдмон
«Шпион императора. 2 часть.»

"Шпион императора. 2 часть."

- А ну-ка, покажите! - торопливо сказал он. - В самом деле, это - монета в сорок су. Они здесь не ходят? Так ее следует отдать тому, кто дал ее! Вы знаете, кто это? - прибавил ла Виолетт, поворачиваясь к солдату, только что ходившему к арестантам.

Тамбурмажор догадался, что Анрио, предупрежденный о его присутствии музыкой тирольца, придумал таким образом дать ему знать о себе. Ведь, вероятно, только у него одного и могла найтись монетка с изображением Наполеона. Это было очень ценным указанием. Анрио знал, что ла Виолетт занят мыслью о его освобождении, но как теперь было точно узнать, где именно он заперт?

На всякий случай ла Виолетт обратился к солдату с этим вопросом.

Солдат ответил без малейшего колебания:

- Я уверен, что эту монету всучил мне поп. Только вот отдать ему назад эту монету будет трудновато. Вплоть до ужина в тюрьму больше никто не войдет, а тогда меня уже не будет в наряде.

- Так ты можешь указать эту камеру человеку, который заменит тебя. Ты знаешь, в которой это камере?

- Да, господин капрал, если эту монету дал мне аббат, то он помещается в средней камере. Я уверен, он знал, что его монета никуда не годится!

Ла Виолетт, восхищенный до последней степени, поспешил сказать:

- Хороша или плоха эта монета, а мы ее пропьем, как и остальные. Ну-ка, красавица, - весело обратился он к служанке кабачка, - принеси-ка нам побольше кружек, а потом подашь нам водки, сколько хватит на три талера. За ваше здоровье, товарищи! - сказал он, чокаясь принесенными кружками.

Все трое отпили пива.

- За здоровье арестантов! - сказал капрал, когда опорожненные кружки были заменены новыми.

- Ну, уж за попа я пить не стану! - воскликнул солдат, который все еще сердился на него за монету, не ходившую в Вене.

- Ну, еще чего! А за кого ты станешь пить? - осведомился капрал.

- За здоровье императора, - сказал солдат.

- Браво, это ладно! За здоровье императора! - крикнул ла Виолетт, весело поднимая свой бокал и очень довольный маленькой мистификацией: ведь каждый из них пил за своего императора, хотя солдат и не подозревал этого.

Все узнанное окончательно привело ла Виолетта в великолепное состояние духа; он узнал, где помещается камера Анрио, и был уверен, что похищение удастся.

В окрестностях тюрьмы не видали директора собачьей труппы, тем не менее однажды вечером служанка кабачка, задержавшаяся на площади вместе со своим возлюбленным после закрытия заведения, как будто заметила около стен крепости длинный силуэт человека, сопровождаемого собакой и сильно смахивавшего на дрессировщика животных. Но она была слишком занята сладкими речами и увесистыми ласками, которыми награждал ее здоровенный парень, и не обратила внимания на подобные пустяки.

Поэтому ла Виолетт мог рискнуть завязать сношение с узником, следуя плану, обдуманному и разработанному в течение нескольких дней. Он внимательно рассмотрел крышу маленького строеньица, возведенного между круглой стеной и башней, где помещались узники. Благодаря своему высокому росту ему удалось взобраться на стену, а оттуда на крышу зданьица, так что он оказался на очень небольшом расстоянии от закрытого решеткой окна камеры Анрио.

Довольный тем, что он забрался так высоко, ла Виолетт остановился на минутку, промерил расстояние, достал довольно длинную веревочную лестницу, спустил ее вдоль круглой стены, в то же время тихонько свистнул особенным образом и стал ждать.

Вдруг лестница вздрогнула, словно под тяжестью.

- Тише! Тише! - пробормотал ла Виолетт, снова свистнув и медленно подтягивая лестницу к себе.

Вскоре около него оказалось какое-то существо.

- Хорошо, хорошо, дочка, ты очень мила, - тихонько прошептал ла Виолетт, лаская Маркизу, которая, взобравшись на перекладину лестницы, дала поднять себя на стену.

Это было новым упражнением, которому ла Виолетт обучил ее в дни ожидания, проведенные им в обдумывании деталей своего плана.

Выразив удовольствие ловкостью Маркизы, ла Виолетт пробормотал:

- Сможет ли Рагуз как следует стеречь по крайней мере?

Затем он принялся выполнять вторую половину своей задачи. Она состояла в том, чтобы доставить Анрио длинношерстного вестника.

Ла Виолетт осторожно просвистел знаменитую в то время песенку: "На славу империи...", но затем смолк, с некоторым испугом думая, что стоит страже заметить его, как ему немыслимо будет удрать, а тогда все будет проиграно.

Прошло несколько тревожных секунд. Вдруг над головой тамбурмажора раздался свист, продолживший начатую патриотическую песенку. Ла Виолетт понял, что это Анрио дал ему знать, что он уловил сигнал.

Будучи уже предупрежден о присутствии тамбурмажора в окрестностях тюрьмы с того дня, когда директор собачьей труппы устроил на площади представление, Анрио каждую минуту ждал появления обещанной ему ла Виолеттом помощи. Он вскарабкался на стул, который вместе со столом и убогим ложем составлял всю меблировку камеры, и, подтянувшись к окну, наудачу произнес во мрак ночи, среди которого не мог видеть ла Виолетта:

- Это вы, товарищ?

- Да, генерал, будьте внимательны! Вытяните руку наружу, через решетку, если можете!

- Ладно. А что надо сделать?

- Взять то, что вам принесет Маркиза.

- Кто это - Маркиза?

- Моя собака. Тише!

Вдали, во дворе, раздался шум тяжелых шагов приближавшегося обхода. Это сменяли часовых.

Анрио просунул руку между решеткой, как ему советовал ла Виолетт, и замер в томительном нетерпении. Вдруг он почувствовал, что о его руку трется что-то шелковистое, мягкое, в чем он узнал собачью шерсть... Нащупывая далее, его рука соприкоснулась с мордой собаки, в которой торчал какой-то сверток.

Анрио взял этот сверток; то был моток веревки. В то же время послышался голос ла Виолетта, говоривший:

- Распустите веревку и оставьте один конец во рту у Маркизы.

Анрио повиновался. Собака исчезла в темноте, унося с собой конец веревки, другой конец остался у узника.

Таким образом веревка, протянутая между камерой и ла Виолеттом, послужила средством сообщения. Тамбурмажор поспешил передать этим путем генералу последовательно пилу, ножницы для холодной резки железа, заряженный пистолет, кошелек с золотом и карандаш с бумагой; с помощью этого Анрио было уже нетрудно обрести свободу.

- Спасибо! До скорого свидания! - сказал он, бросая в пространство эти слова по адресу своего смелого и ловкого спасителя.

Тем временем ла Виолетт с массой предосторожностей спускал умную Маркизу по веревочной лестнице с крыши. Хотя спуск и оказался труднее подъема, но собаке в конце концов удалось достичь земли.

Что касается самого ла Виолетта, то он прыгнул вниз, согнув колени. Однако высота оказалась более значительной, чем он рассчитывал; он легко мог разбиться насмерть в этом прыжке. Но он упал на какую-то мягкую, большую массу, которая смягчила толчок, так что он не испытал никаких повреждений.

Это был Рагуз, который спокойно улегся у подножия стены и тело которого образовало как бы матрац. Громадным весом тела ла Виолетта собака была раздавлена. Долгий вздох вырвался из ее пасти, словно из отверстия продырявленного игрушечного воздушного шара, и после этого бедный Кронпринц околел.

Ла Виолетт некоторое время взволнованно смотрел на издохшего пуделя, а затем, погладив рукой труп несчастного животного, спасшего его в опасном прыжке и поплатившегося за это жизнью, грустно взвалил его на плечи: не следовало, чтобы обход нашел свидетеля-обличителя здесь, около стен крепости.

Тамбурмажор унес собаку к берегу Дуная и спрятал там в ров, а затем, закрыв труп ветками и листьями и завалив камнями, ушел, обещая про себя вернуться сюда на следующий день с инструментами, чтобы приготовить Кронпринцу достойную могилу.

VIII

Наполеон прогуливался по своему кабинету в Елисейском дворце, когда ему доложили о приходе шевалье Флери де Шабулона. Он сейчас же принял этого юного авантюриста, который приезжал за ним на остров Эльба и был одним из главных инициаторов его чудесного возвращения.

Флери де Шабулон получил звание секретаря императора. Будучи глубоко предан последнему, видя, как повсюду куют измену, замыкая его дорогого императора во враждебный круг предательства, смелый и проницательный молодой человек добровольно взялся за контрполицейские обязанности. Угадав двойственную и тройственную игру, которую вел Фушэ (этот многообразный предатель составлял заговоры со всеми партиями и старался заварить кашу покруче, чтобы потом в образовавшейся неразберихе правильнее избрать, кому именно выгоднее всего служить), Флери де Шабулон следил за каждым шагом министра полиции. Он шпионил за ним, следил, не спускал с него взора, и ни одно из его движений не ускользало от Флери.

Поэтому, получив в секретариате письмо, написанное Паком, беспокоившимся относительно исчезновений Амелии Нейпперг и умолявшим императора вмешаться, чтобы защитить молодую девушку, Флери отложил его в сторону и прямо показал императору.

Имени Фушэ оказалось достаточно, чтобы император узнал о просьбе маленького агента полиции; Наполеон решил лично заняться этим делом и вырвать дочь своего смертельного врага из рук герцога д'Отранте.

Благодаря Флери маленький домик министра полиции, расположенный в Менильмонтане, был вскоре обозначен как место, куда Фушэ отвез свою жертву. Наполеон явился туда, и таким образом состоялось освобождение Амелии Нейпперг. Наполеон отвез ее в Елисейский дворец и поручил жене генерала Бертран заботиться о его протеже в ожидании, пока выяснится, что следует с нею делать.

Наполеон не мог не обратить внимания на грацию и очарование этой молодой девушки. Она предстала перед ним в ореоле такой простоты, которая счастливо выделяла ее из среды манерных придворных дам, и при виде ее красоты и юности император почувствовал, словно сам молодеет душой, словно может еще любить с прежним пылом и страстью. Наполеон, Антей войны и политики, пораженный, раздавленный перевесом сил бесчисленных противников в тот самый момент, когда все ждали его падения, вновь воспрянул духом, так как вместе со способностью любить у него появилась способность бороться, желание победить.

На его суровом лице возникла улыбка, когда при имени Флери де Шабулона в его памяти встал образ молодой девушки, освобожденной благодаря вмешательству секретаря.

Прогоняя от себя важные соображения, которыми был занят его деятельный ум в то время, он с удовольствием вызвал в памяти образ молодой девушки, сначала заплаканной, оскорбленной, потом радостной, трогательно-прекрасной, и в конце концов она вспомнилась ему в различные фазы своих злоключений. Задумавшись, он словно во сне пробормотал:

- Быть может, я всегда гонялся за тенью, упуская из вида жертву? К чему эта беспрерывная борьба для достижения какого-то результата? Может быть, счастье, которое столько раз уходило у меня из рук, еще когда-нибудь повернется ко мне? Не удастся ли мне теперь схватить его на лету, поймать и пришпилить к стене эту бабочку, которая столько раз давалась мне в руки и которую я каждый раз выпускал опять?

И Наполеон решил после беседы с Флери де Шабулоном, который несомненно принес ему какие-нибудь известия о Фушэ, а может быть, даже и доказательства какого-нибудь его вероломства, непременно отправиться к генеральше Бертран и переговорить с Амелией, которую он отдал на попечение этой даме.

- Что нового? - спросил император, здороваясь с молодым секретарем. - Какие новые выходки герцога д'Отранте укажете мне сегодня?

- Ваше величество, министр полиции изменяет вам.

- Это не новость! Но неужели вы полагаете, что он изменяет мне одному? Фушэ - артист по изменам; он настолько хорошо играл Людовиком Восемнадцатым, Меттернихом и коалицией, что решил поиграть и мной. Но я наперед знаю все его намерения. Он угодничает перед моими врагами, но продолжает служить и мне. Разве он не остановил опасного восстания в Вандее? И разве не он усмирил Сапино, Сазонне, Отишан? Если бы он вовремя не остановил всех этих мятежей, я был бы вынужден задержать армию, которую мне приходилось в тот момент готовить к выступлению. Неужели вы не признаете этих его заслуг, Флери?

- Нет, ваше величество! Он при помощи полиции и прессы действует открыто за вас да, кроме того, является представителем того среднего либерализма, который исповедует в настоящее время половина всей Франции, и своим присутствием в вашем совете успокаивает, так сказать, тех, которые иначе боялись бы за свою судьбу.

Флери де Шабулон остановился.

- Вы хотите сказать: "тех, которые боятся моего деспотизма", Флери? - воскликнул Наполеон. - Пожалуйста, говорите, что вы думаете, я не боюсь таких упреков. Я без малейшего колебания выдал хартию свобод, таких свобод, которых французы никогда до сих пор не имели. Я правлю при помощи двух палат, министры, назначенные мною, все ответственны, судьи независимы, осадное положение может быть введено только в случае нашествия неприятеля, цензура уничтожена, печати дана полная свобода, всем религиям дана полная свобода, и французский народ сохранил все свои суверенные права. Что нужно еще? Мои враги говорят, что нельзя верить в искренность моих чувств. Конечно, я не стал ангелом, но я понял, что в умах произошла перемена, и сам последовал этому примеру. Я знаю, что против моей хартии свобод поднимается глухой ропот, а между тем она настолько либеральна, что если я исчезну вместе с нею, то Франции придется пережить три революции и тридцать лет борьбы, чтобы отвоевать ее вновь. Но возвратимся к Фушэ! Что он делает в данный момент?

- Он только что писал к венскому двору.

- Неужели по поводу той миссии, которую я дал Монтрону? Кстати, как далеко продвинулся он со своим делом? Может быть, по этому поводу вы и утверждаете, что Фушэ изменяет мне?

Сильное волнение охватило Наполеона. Ему страстно захотелось узнать от Монтрона о том, что сделано им для побега императрицы.

Флери ответил, что Фушэ написал какое-то секретное письмо Меттерниху.

- Я знаю содержание этого письма, - ответил император. - Вот его копия в двух вариантах, - прибавил он с пренебрежительной улыбкой, после чего подошел к письменному столу и, вынув оттуда два письма, написанных сжатым, изящным почерком, показал их Флери, сказав: - Вот, прочтите! Почерк очень неразборчив, но содержание писем до того ясно, что разобрать слова нетрудно.

Флери взял первое письмо и прочел его вслух:

"Вас обманывают, мой дорогой князь. Наполеона призвала не только армия, но и народ. И кто имеет право препятствовать нам иметь императора, которого мы считаем наиболее подходящим для нас? Французский народ хочет мира, но будет ужасен во время войны. В короткое время под ружье будет собрано до миллиона экзальтированных людей. Все троны рушатся при крике французской армии. Поэтому для Вас и для нас будет лучше, если Вы отвратите возможность войны".

Флери остановился, не будучи в состоянии разобрать какое-то слово.

- Этого достаточно, - сказал Наполеон, - возьмите и прочтите другое письмо, отправленное другим путем, чтобы оно не попало ко мне в руки.

Флери взял другое письмо, написанное тем же изящным и красивым почерком, но почти так же неудобочитаемое, как и первое, из-за того, что оно написано было очень мелко:

"Пишу Вам, дорогой князь, самым секретным образом, желая быть уверенным, могу ли я рассчитывать найти приют у Вас, если мне придется спасаться бегством. Наполеон обманывает положительно всех. Весь его модернизм - не что иное, как маска. Когда ему удастся получить прежнюю власть, он будет еще страшнее, и те, которых он теперь считает своими врагами, прежде всех почувствуют на себе силу его деспотической власти. Я один из них. Некоторые услуги, оказанные мной Людовику Восемнадцатому и другим союзным государям, обрекли меня на его месть. Поэтому-то я и хочу знать, могу ли я рассчитывать на Вашу поддержку в случае, если мне придется бежать из Франции. Говоря откровенно, мой дорогой князь, этот человек вернулся с Эльбы еще более безумным, чем он был, когда отправлялся туда. Но теперь с ним кончено. Как я уже сообщал Вам, через три месяца..."

- В каком из этих писем Фушэ говорит правду? - спросил Наполеон.

Флери молчал, боясь сказать, что герцог был откровенен во втором.

Однако Наполеон сам прервал молчание и заговорил с иронией в голосе:

- Фушэ искренен в обоих письмах. Он ненавидит меня и в то же время служит мне. Ведь он стремится и хочет только одного, а именно - власти. Управлять, повелевать людьми, делами - это его сфера, его жизнь. Интрига - его стихия, и как охотничья собака, которая бросает своего хозяина, чтобы отправиться за незнакомым человеком, который проходил мимо с ружьем за плечами, так и он оставляет хозяина, который больше не охотится. Все его колебания проистекают от сомнения в том, одержу ли я верх над монархией Бурбонов... Если бы Фушэ знал наверное, что верх возьмут Людовик Восемнадцатый и коалиция, о, тогда он ни минуты не колебался бы! Он отправился бы в Гап. Но здесь - он министр, принимает участие в управлении государством, и, конечно, не из тех людей, которые в состоянии отказаться от власти и погнаться за какой-то несбыточной мечтой. В таких случаях Фушэ готов держаться за меня и пишет такие письма, как это мы видели в первом. Но потом его снова одолевают сомнения относительно тех сил, которыми я располагаю для борьбы, он боится моего падения и в то же время полагает, что, узнав о его измене от таких преданных мне людей, как вы, Флери, я прикажу расстрелять его. Тогда он объявляет меня сумасшедшим, пророчит скорое мое падение, стараясь в то же время найти себе верное убежище у моих врагов, если события, которые он предсказывает, почему-либо не исполнятся. Человек, написавший второе письмо, столь же искренен, как в первом. Вот, друг мой, какой человек Фушэ. Он изменяет только тогда, когда видит, что дело плохо. Но, выйди я победителем и останься императором Франции на долгое время, у меня не будет более деятельного агента и преданного слуги, чем герцог д'Отранте. Что же после всего вы имеете против него? Вы видите, что я в курсе дела. Вместо одного секретного письма, которое, вы говорите, писал Фушэ, я показал вам сразу два.

- Государь, я хочу сообщить вам еще о письме, которое должен получить герцог д'Отранте от Меттерниха. Я видел посланника Меттерниха у банкира Лафита. Под видом простого рекомендательного письма Меттерних написал симпатическими чернилами письмо Фушэ. Лафит, с которым я дружен, сообщил мне об этом человеке.

- Что же вы сделали?

- Я убедил этого человека, по имени Ольтенфельс, что могу помочь ему увидеться с Фушэ, и привел его сюда.

- Очень хорошо, я хочу его видеть.

- Ваше величество, вы можете сами допросить его. Этот человек полагает, что я привел его к герцогу д'Отранте, но когда он предстанет перед вами, то, конечно, не замедлит покаяться во всем.

Император позвонил и сказал:

- Немедленно приведите сюда человека, которого вам покажет господин де Шабулон.

Офицер вышел вместе с Флери, и уже спустя несколько мгновений Ольтенфельс стоял перед императором, потупив взор.

В коротких словах Наполеон допросил его. Ольтенфельс признался во всем и склонил голову, ожидая, что сейчас же будет расстрелян.

- Давайте сюда письмо, - сказал император, когда Ольтенфельс все рассказал ему.

Австриец вынул письмо Меттерниха, но так как оно было написано симпатическими чернилами, то на бумаге не было заметно никаких букв. Наполеон наклонился к камину и поднес листок к огню. Через минуту показались голубоватые линии, потом стали вырисовываться отдельные буквы, и наконец письмо стало удобочитаемо.

Меттерних писал следующее:

"Державы не желают Наполеона Бонапарта, они решили воевать с ним до последней крайности. Но державы желают в то же время знать, чего хочет Франция и чего хотите Вы. Пошлите лицо, пользующееся Вашим исключительным доверием, в место, которое укажет Вам податель письма. Он встретится там с другим человеком и переговорит!"

Наполеон гневно смял письмо и пробормотал:

- Это предательство.

Он зашагал по кабинету, раздумывая, что ему предпринять. Минута была важная и серьезная. Расхаживая взад и вперед по комнате, он не переставал в то же время искоса наблюдать за австрийцем. Внешний вид последнего, по-видимому, успокоил его и навел на мысль прибегнуть к хитрости. Подойдя к Ольтенфельсу, все еще трясшемуся от страха, Наполеон взял его за пуговицу и проговорил:

- Вы, я убежден, знаете условный знак или какой-нибудь пароль, который посланный должен сказать доверенному лицу Меттерниха. Говорите скорей, какое это слово!

- Государь, - залепетал Ольтенфельс, - лицо, которое герцог д'Отранте облечет своим доверием, должно отправиться в Базель, в гостиницу "Три короля", и там, назвав себя Меттерниху, должно произнести: "Святая Елена".

Император вздрогнул и помрачнел.

- Святая Елена, - повторил он. - Ах да, это маленький остров среди Атлантического океана, куда державы хотели отправить меня, чтобы я там умер от лихорадки и тоски. Но пришлось отказаться от этого плана! Я теперь ближе к тому, чтобы войти в Вену и силой заставить выдать мою жену и моего сына, которых незаконно держат пленниками в Шенбрунне, чем ехать на отдаленный остров, который должен быть мне могилой. Тем не менее нужно сознаться, что пароль выбран недурной, - Наполеон остановился, одну минуту смотрел на Ольтенфельса, а затем продолжал: - Я мог бы предать вас военному суду, который в двадцать четыре часа покончил бы с вами. Но я согласен оставить вас на свободе. Вы отправитесь к герцогу д'Отранте, как если бы ничего не произошло с вами, и передадите ему это письмо. Как видите, буквы снова исчезли и на бумаге ничего не заметно. Поняли?

- Да! Я передам это письмо герцогу д'Отранте.

- За вами будут наблюдать. При малейшем упоминании с вашей стороны о том, что здесь произошло, вы будете преданы военному суду. Ступайте! Вы отвечаете жизнью за свое молчание.

Ольтенфельс, низко поклонившись, вышел из кабинета. Оставшись с Флери де Шабулоном, Наполеон сказал:

- Благодарю вас, мой друг, за оказанную мне услугу. Теперь отправляйтесь немедленно в Базель, в гостиницу "Три короля". Вы напишете Меттерниху, назовете себя выдуманным именем и произнесете условный пароль. Там вы услышите предположения коалиции насчет меня; постарайтесь узнать намерения Австрии и затем возвратитесь сюда.

Император передал подписанную им лично подорожную, и Флери, выехав в тот же день в путь, встретился с эмиссаром Меттерниха Генрихом Вернером, с которым у него было несколько совещаний; последние раскрыли Наполеону планы союзных держав, их нежелание заключить с ним мир и намерение снова восстановить во Франции династии Бурбонов.

Дав время Фушэ переговорить с Ольтенфельсом и познакомиться с содержанием письма Меттерниха, император приказал ему явиться к себе. Они начали обсуждать совместно текущие дела, а затем Наполеон неожиданно сказал:

- Вы изменник, Фушэ, и мне следовало бы сегодня же вечером приказать расстрелять вас.

- Позвольте мне не согласиться с вами, ваше величество, - холодно возразил Фушэ. - Почему вы считаете меня изменником? - Его острый взгляд старался проникнуть в глубину глаз императора, он подумал, что тот знает все, но вполне равнодушным тоном промолвил, вынимая бумагу из кармана: - Ах, кстати, я получил от какого-то сумасшедшего или, вернее, интригана, который представился мне в виде посланника Меттерниха, письмо. В этом письме австрийский министр сообщает якобы интересные для меня новости. Вот оно. Но я думаю, что это - простая мистификация.

- Ах, вы полагаете, что это мистификация! Но почему же вы не сообщили мне об этом ранее?

- Ваше величество, у меня столько разных дел в голове, а служба у вашего величества настолько захватывает меня, что вся эта история с таинственным посланием совершенно вылетела у меня из головы. Ваше величество, извините меня, но у нас есть на очереди более важные дела для обсуждения. - И, раскрыв свой портфель, Фушэ вынул оттуда несколько бумаг и начал говорить своим скрипучим голосом: - Все эти донесения в один голос сообщают о концентрации английских и прусских войск в Бельгии. Не сегодня завтра будет объявлена война. Генералы Веллингтон и Блюхер еще колеблются с наступлением, но, повторяю, война неизбежна.

- Хорошо, - сказал Наполеон, - я хотел мира, который, по моему мнению, необходим как Франции, так и Европе. Но раз меня заставляют вновь обнажить шпагу, я буду беспощаден.

- На войне шансы изменчивы, и если возможно избежать...

- Я готов принять всякие условия мира, если они не будут унизительны. Делали ли вам какие-нибудь предложения, Фушэ?

- Нет, никаких предложений я не получал, ваше величество, - ответил Фушэ. - Но, может быть, вы сами заявите державам о своем желании отречься от престола на условии немедленного мира?

- Мой трон взамен мира? Я согласился бы, пожалуй, но кто займет мое место?

- Ваш сын, государь. Европа приняла бы регентство как залог продолжительного мира, в особенности если бы совет этого регентства состоял из лиц, внушающих доверие Европе.

Фушэ, предлагая регентство, главным образом заботился о себе. Если бы ему удалось заставить отречься императора, то он стал бы фактическим правителем Франции.

- А если державы откажутся? - спросил Наполеон.

- Тогда вы можете призвать в свидетели нацию и под ваши знамена соберется весь народ!

Наполеон, пожав плечами, воскликнул:

- Это химерическая мечта. Европа и слышать не хочет о регентстве. Она будет думать, что под именем сына продолжаю править все-таки я. Европейские государи стремятся главным образом сломить мое могущество, обезоружить Францию. Они одинаково боятся как меня, так и ее. Поразмыслите над неосновательностью вашего предложения, если вы создадите регентство этого режима; если же вы отдадите меня как залог во власть иностранным державам, Франция станет беззащитной страной. Единственным результатом этого предложения явится неуверенность в народе, страх в армии, а Европа станет, наоборот, смелее, и, кроме того, мы потеряем время в бесцельных переговорах, а нам и так дорог каждый час, чтобы закончить наши военные приготовления. Раз с нами хотят воевать, так будем же стремиться к победе! Оставьте свои проекты регентства и осведомите меня лучше насчет состояния умов во Франции ввиду надвигающейся страшной войны.

Фушэ склонил голову и ничего не ответил.

IX

После совещания с Фушэ Наполеон отправился в апартаменты госпожи Бертран, проживавшей с мужем, обер-гофмаршалом, в Елисейском дворце. Он застал Амелию Нейпперг беседующей с госпожой Бертран, но при входе Наполеона последняя тотчас же покинула комнату. Амелия и Наполеон остались наедине.

Самые добродетельные женщины (Бертран, несомненно, принадлежала к их числу) имеют какую-то странную склонность содействовать любовным похождениям лиц, находящихся около них, и если покопаться в совести такой добродетельной женщины, то там непременно можно найти следы какого-нибудь содействия в любовных делах или даже в сближении двух любовников.

По тому, как император попросил ее взять на попечение молодую девушку, привезенную им в Елисейский дворец, Бертран угадала, что он особенно интересуется ею.

Может быть, император снова влюбился?

Бертран договорила об этом со своим супругом. Осторожный маршал посоветовал жене быть начеку, но прибавил, что нельзя ограничивать императора в удовольствии и лишать его возможности развлекаться, так как это может принести благодатные результаты для него самого. Наполеон жил в одиночестве на острове Эльба, вдали от своей жены, а потому теперь ему было позволительно искать утешение в любви, чтобы рассеяться от своих тяжелых трудов. Не следует только ускорять ход событий. Мария Луиза могла самым неожиданным образом появиться в Париже. Ее чувства к императору должны измениться вместе с изменением положения Наполеона; ведь он уже не был больше развенчанным властелином, а стал могущественным императором, вождем огромной армии и одной решительной победой мог навсегда закрепить за собой трон. Поэтому не следует отдалять императора от сближения с Марией Луизой.

Бертран знал о секретной миссии Монтрона и сильно опасался, что генерал Анрио и Виолетт встретят при венском дворе серьезное препятствие. Но в таких делах случай играет важную роль, и очень возможно, что в один прекрасный день Мария Луиза появится в Елисейском дворце вместе со своим сыном. Поэтому госпожа Бертран должна одинаково покровительствовать зарождающейся страсти императора и в то же время не упускать из вида возможности возвращения императрицы.

По совету мужа Бертран решила содействовать исполнению желания императора и в то же время наблюдать за тем, чтобы его страсть не заставила его потерять голову и скомпрометировать себя. Выйдя из комнаты, она остановилась недалеко от дверей так, чтобы слышать долетавшие оттуда голоса.

Наполеон по своему обыкновению сперва пристально рассматривал ту, с которой хотел начать беседу, а затем неожиданно спросил:

- Вы не очень жалеете, что находитесь здесь?

- Ваше величество, я была бы неблагодарной. Вы вырвали меня из тяжелого положения. Я всю жизнь буду благословлять этот час.

- Вам нравится во дворце?

- Ваше величество, я не смею отвечать утвердительно, чтобы не дать вам повода истолковать неправильно мой ответ.

Взгляд императора, этот странный, неподвижный и в то же время глубокий, как бездна, взгляд вдруг подернулся нежностью. Он с большим волнением смотрел на Амелию. Его трогали ее юность и искренность, он не мог оторвать взгляд от ее гладкого и чистого чела, от ее детских невинных глаз.

Любовь или по крайней мере форма любви, заставляющая желать находиться вблизи любимого существа, присутствие которого само по себе доставляет радость и наслаждение, все сильнее охватывала его сердце.

- Вы можете жить в этом дворце, пока вам будет это приятно, - заговорил снова Наполеон, - я сделаю по этому поводу соответствующее распоряжение.

Амелия с чувством живейшей признательности поблагодарила императора.

На протяжении этой беседы Наполеон переживал странную внутреннюю борьбу. Он, обычно никогда не задумывавшийся над решением какого-нибудь дела и хладнокровно распоряжавшийся своими внешними движениями, поступками, на этот раз чувствовал странное волнение, зародившееся в нем под влиянием разнородных мыслей и ощущений. Он ясно сознавал, что происходило в его душе, и понимал причину своего замешательства. Он сознавал, что его соблазняли очарование и юная грация Амелии, и говорил себе, что вполне естественно почувствовал себя в плену этих нежных, красивых глаз, в которых мелькало выражение робости, удивления и иногда восхищения. Но будет ли он любим? Он был императором, и каждая женщина, которой он выражал свое восхищение, неминуемо становилась его жертвой, никто и не думал сопротивляться ему. На всех красавиц он всегда смотрел отчасти как на свою собственность; побеждая, он проникал в сердца.

На этот раз он тоже не сомневался в победе, но предпочел бы не быть этим вечным победителем теперь, в присутствии этой молодой девушки, которую он вырвал из рук Фушэ. Он почти сожалел, что сказал, кто он, и думал, что было бы благоразумнее скрыть свое имя, свою личность, явиться спасителем в домик министра полиции в качестве неизвестного и оставаться в глазах молодой девушки безымянным спасителем, которого она могла бы любить без примеси восхищения, превращавшего каждую женщину в его послушную подданную.

Юпитер поступил умно, когда для покорения сердца Леды надел на себя оперение лебедя, и сделал непростительную глупость, когда появился перед неосторожной Семелой с нахмуренными бровями и молнией в руке.

Наполеон тоже казался теперь Юпитером, Амелия не могла полюбить его; он невольно внушал другие чувства, имевшие очень мало общего с любовью.

"Если я обниму и поцелую ее, - подумал про себя Наполеон, - она склонится предо мной как для принятия благословения!"

И тяжелый вздох вырвался из груди властелина: он понимал, что в делах любви он из-за своего положения должен уступить пальму первенства обыкновенным смертным - ведь он слишком угнетал своим величием Амелию. Мог ли он уменьшить разделявшее их расстояние? Но ведь когда уста соединяются, то любовники становятся совершенно равными друг другу.

"Что, если я попытаюсь?" - подумал он, после чего взял трепетную руку девушки и, молча подведя Амелию к канапе, пригласил ее сесть рядом с собой.

Девушка казалась смущенной, пристыженной и робкой. Она верно поняла взгляды, жесты и замешательство императора, и в одно и то же время у нее вспыхнули неизмеримая гордость и какая-то печаль, порожденная разочарованием.

Быть любимой императором! Разве могло быть что-либо величественнее этой мечты! Сколько ревнивых взглядов будет брошено на нее за этот выбор императора! Для каких только женщин не являлось мечтой то самое положение, в котором теперь очутилась она! О, она должна была гордиться той любовью, о которой он говорил ей своим нежным, мягким голосом, где слышалась вся сила его страсти!

И однако эта блестящая победа только наполовину удовлетворяла ее гордость. Она давно втайне восхищалась Наполеоном, обожала его, как обожают сказочных героев, которые появляются над толпой в пурпурной мантии, окруженные облаками фимиама, но никогда не видела его вблизи и иногда, вдевая нитку в иглу, мечтала про себя: "Как была бы я счастлива видеть вблизи императора и хоть одну минуту побеседовать с ним!"

И вот теперь император сидел возле нее как простой смертный. Это император жал ей руки и император же нашептывал ей на ухо те самые любовные слова, которые она, может быть, слышала на улице, на прогулке, в галереях Пале-Рояля, где она бегала в поисках работы. Действительность мало походила на ее мечту: император, превратившийся во влюбленного, сошел со своего бронзового коня; это уже не был большой герой, великий человек, виденный ею в блеске славы. В ее глазах он вдруг будто принизился, и она не могла не смотреть на него как на обыкновенного смертного, лишенного ореола и потерявшего все уважение, которым он прежде пользовался в ее глазах.

Между тем Наполеон от слов любви постепенно переходил к делу. В этот момент он забыл Фушэ, Блюхера, предательства и измены; для него ничто не существовало, кроме этой молодой девушки, такой притягательной и красивой.

Амелия лишь пассивно сопротивлялась, не осмеливаясь ни кричать, ни отбиваться; она ограничивалась тем, что оставалась совершенно инертной и безмолвной.

Легкий стук в дверь заставил Наполеона откинуться назад.

- Что такое? Кто осмеливается мешать мне? - раздраженно крикнул он.

Генеральша Бертран, находившаяся все время у дверей, не слыша более звука голосов, нашла нужным прервать это любовное свидание.

- Ваше величество, - сказала она, продолжая стоять за дверью, - из Вены прибыл курьер с депешами.

- Пусть подождет, - сказал Наполеон.

Он поднялся и, расхаживая по комнате, погрузился в мысли.

Выражение робости и как бы упрека, светившееся в глазах Амелии, произвело на него сильное впечатление.

"Куда я зашел? - подумал он. - Ради минутного развлечения, ради каприза я едва не сломал этот хрупкий цветок и едва не погубил эту юную душу!"

Все решения созревали в душе Наполеона быстро.

- Встаньте, - мягко проговорил он, - и перестаньте бояться меня. Я больше не стану надоедать вам своей любовью, которая вовсе не дана мне в удел.

Амелия, поднявшись, залилась слезами и пролепетала:

- Ваше величество... Простите меня. Я предана вам, но... но...

Рыдания прервали ее речь.

Император улыбнулся.

- Но вы не любите меня, не правда ли? Это разрешается... Я не могу приказывать любить себя; если же я попытаюсь сделать это, то меня немедленно обвинят в деспотизме. Успокойтесь! Но теперь мне нужно принять курьера, хотя он мог бы приехать немного позднее или немного раньше, а потом я побеседую с вами.

Император подошел к двери и, отворив ее, принял из рук курьера пакет с депешами.

Вена! Оттуда он ждал новостей относительно своей жены и ребенка. Что находилось в этом пакете? Может быть, известие о скором прибытии императрицы и его сына?

Разве было теперь время думать о каких-то мелких любовных интрижках? Плоть, восторжествовавшая было на один момент, снова была покорена духом.

Взломав печать конверта, император жадно прочел депешу.

Это было письмо от де Монтрона. Ботаник с большими подробностями сообщал о различных фазах исполнения возложенного на него поручения. Сообщив о принятом им решении, он перешел к описанию, неожиданного результата. Генерал Анрио под видом Альфьери проник во дворец, имел свидание с императрицей, вручил ей собственноручное письмо императора, но вслед затем был непонятным вначале образом выдан: аббата Альфьери арестовали и отвели в тюрьму.

Затем Монтрон описывал планы, задуманные им с ла Виолеттом с целью подготовить бегство генерала Анрио. Ла Виолетту посчастливилось передать узнику пилу, ножницы и деньги; отвернув болты засовов и отперев отмычками двери, генерал Анрио в конце концов выбрался на свободу.

Дойдя до этого места, Наполеон сделал движение, выражавшее его удовольствие.

- Только бы они не вздумали повторять свои попытки! - пробормотал он. - Австрийская полиция будет очень счастлива, если удастся захватить преданного мне человека, стремящегося избавить жену и сына от тирании венского двора. Надеюсь, что эти три смельчака окажутся достаточно благоразумными и вернутся во Францию. Ну, прочтем, что далее!

Он продолжал читать письмо. Монтрон сообщал, что с громадным прискорбием узнал от генерала Анрио про обстоятельства, при которых совершился арест. Он предпочел бы промолчать, чтобы не огорчать его величество, но считает своим долгом честно и открыто поведать обо всех фактах, связанных с исполнением возложенного на него поручения.

Генерал Анрио, пробравшись к императрице под видом аббата Альфьери, полномочного посла двора его святейшества, открыл Марии Луизе свое истинное звание и цель, которая привела его в Вену. В то же время он вручил ее величеству письмо императора.

Ни один мускул не дрогнул на лице Марии Луизы, когда она читала это письмо от мужа, который от всего полного любви и нежности сердца умолял ее приехать к нему и советовал в случае, если венский двор будет задерживать ее и сына, довериться подателю этого письма, так как последний уже найдет случай и возможность вернуть ей свободу и доставить в Елисейский дворец к тому, кто ждал ее, кто любил ее, которому не будет радости от вновь обретенной власти и трона, если и то, и другое ему нельзя будет разделить со своей дорогой, желанной женушкой.

Прочитав письмо, Мария Луиза холодно взглянула на посланца и сухим тоном заявила ему, что очень недовольна тем способом, которым он вздумал пробраться к ней. Она обещала своему отцу, австрийскому императору, не получать никаких писем, исходящих от Наполеона, через чье бы посредство они ни передавались, а если письма все-таки тем или иным путем дойдут до нее, то она обязана немедленно показать их отцу. Если император Наполеон желает передать ей что-либо, то он должен был бы обратиться не к посредству тайных агентов, сильно смахивающих на темных искателей приключений, пробирающихся во дворец под фальшивыми именами и прибегающих к переодеванию, а пойти официальным путем, через канцелярию. Тогда от князя Меттерниха она получила бы все сообщения. Затем под влиянием вспышки гнева Мария Луиза, собиравшаяся уже выйти из комнаты, кинула генералу Анрио, сильно смущенному всем происшедшим, следующие слова:

- Можете передать тому, кто послал вас - разумеется, если император, мой отец, и его министры дадут вам когда-либо возможность снова повидать его, - что совершенно бесполезно будет надоедать мне подобными просьбами и посылать ко мне тайных послов; я приняла твердое решение никогда не возвращаться обратно во Францию. Благодаря великодушию и милости союзных монархов я стала герцогиней Пармской и чувствую себя совершенно удовлетворенной в своих честолюбивых помыслах тем, что могу править этим небольшим государством.

Наполеон гневно скомкал депешу, дойдя до этих фраз.

- Ах, так! Она довольна тем, что может быть герцогиней Пармской... вместе с Нейппергом, разумеется! - пробурчал он, стискивая зубы. - Ну, а у меня все-таки имеется средство отомстить этому Нейппергу, - пробормотал он, кидая злобный взгляд на Амелию, которая в сильном беспокойстве спрашивала себя, что произойдет, когда император, ознакомившись с содержанием депеши, снова займется ею. Он, быть может, опять возобновит прерванную прибытием почты атаку, отражать которую она могла только пассивным сопротивлением.

Наполеон с лихорадочным нетерпением закончил чтение секретного доклада тайного комиссара.

Монтрон докладывал далее, что Мария Луиза, оставив генерала Анрио одного в комнате, вышла после сказанных ею гневных слов; генерал некоторое время все еще оставался на месте, надеясь, что случайное дурное расположение духа императрицы пройдет и она вернется, чтобы дать менее резкий ответ или, может быть, даже письмо к супругу; однако он не дождался этого и собрался уходить, как вдруг появился офицер и арестовал его. Будучи захвачен на месте, генерал Анрио не мог дать знать своим друзьям, что именно привело к его аресту. Отсюда и произошло опоздание в докладе императору о происшедших событиях.

В настоящий момент, - так заканчивал свое послание де Монтрон, - все три агента, которым император доверил высокое поручение привезти во Францию императрицу и Римского короля, находятся вместе. Вновь получив полную свободу действий, они надеются довести порученное им дело до успешного завершения. Конечно, как бы там ни было, но приходится действовать с величайшей осторожностью, так как бегство генерала Анрио подняло на ноги всю австрийскую полицию. Вокруг особы его величества Римского короля учрежден самый строгий надзор. Госпожу де Монтескью, его достойную гувернантку, заменили другой особой, немкой. Вообще теперь только одни немки окружают юного принца. Полковник де Монтескью был вынужден уехать из Вены, так как его обвинили в том, что он способствовал проникновению во дворец тайного агента Наполеона. Но несмотря на все эти препятствия они не отчаиваются в успехе. Конечно, рассчитывать на добрую волю Марии Луизы не приходится, но приняты все меры, чтобы направить ее во Францию. А как только она окажется вне злокозненного влияния венского двора, она, наверное, добровольно согласится последовать за тремя французами, которые явились к ней с предложением трона. Что касается Римского короля, то уже составлен проект его похищения. В один и тот же день вместе с матерью он окажется в руках агентов императора; нужно только ждать благоприятного случая, который и представится 24 июня. В этот день Мария Луиза с сыном должна отправиться в Карлсбад. Похищение совершится по дороге, в одной из гостиниц, где уже все приготовлено для этого.

Наполеон два раза перечитал последнюю фразу донесения и погрузился в глубокую задумчивость.

Так, значит, Мария Луиза продолжает упорствовать в своей надменности! Значит, она отказывается вернуться во Францию! Она, которой был открыт первый трон в Европе, удовольствовалась управлением посредственным итальянским герцогством! Она жертвовала всем будущим сына, низведенного до ранга второстепенного, мелкого немецкого князька, примирилась с тем, что он должен довольствоваться крохами, падавшими со стола императора, он, которому под именем Наполеона II могла быть послушной вся Франция. Она презрительно отворачивалась от любви Наполеона, она отталкивала все, что являлось от его имени, и дерзко отказывалась от всякой помощи мужа. Она не побоялась в подлом бесстыдстве своего предательства выдать австрийской полиции смелого и беззаветно отважного французского офицера, который с опасностью для жизни пытался говорить с ней на языке чести, разума, любви, супружеских обязанностей. Она выказала прискорбную храбрость, выдав Анрио венским полицейским, чтобы подчеркнуть этим, что она приняла твердое решение ничего не слышать, ничему не потворствовать, что исходит из Франции.

"Ах, подлая женщина! - внутренне простонал Наполеон. - Что я сделал ей? Чем я дал ей основание быть по отношению ко мне такой злобной, несправедливой, презрительной, изменчивой? А ведь я так любил ее! Да и все еще люблю ее, мою Луизу! Боже мой, что я за идиот, если отдаю свое сердце той, которая с презрением отбрасывает его прочь! В ее глазах я больше не муж ей. А ведь не своим поражением обязан я такому отношению ко мне: теперь все снова исправлено, и снова Европа считается со мной, с ужасом прислушиваясь к бряцанию оружия моих войск. Если Луиза оказывает сопротивление моей супружеской воле и выказывает себя столь же плохой матерью, как и женой, то потому, что между нею и мной встало препятствие... в виде человека, всецело овладевшего ею, сумевшего овладеть всеми ее помыслами и желаниями. О, если бы этот Нейпперг оказался в моих руках!"

Лицо императора исказилось от страшной ненависти и злобы. Казалось, будто он уже держит в своих руках соперника и готов жестоко отомстить ему.

Его взгляд снова упал на Амелию.

"Это его дочь, - подумал он, - ничто не может помешать мне воспользоваться ею и наказать отца бесчестием дочери. Только что она сопротивлялась мне, но была готова уступить. Еще одна попытка - и Амелия Нейпперг будет моей! - Он прервал нить своих мыслей, бурно вздохнул и принялся расхаживать взад и вперед по комнате порывистым, возбужденным шагом. - Но будет ли это благородным мщением? Будет ли такое мщение достойно меня? - мысленно спросил он себя. - Нет! Я не имею права поражать его в лице этой невинной жертвы. Она не любит меня. Да, и она тоже! Что же делать! Я сделан не из того теста, чтобы внушать женщинам любовь. Страх, восхищение - о, это могу внушить! И, быть может, когда-нибудь потом, если судьба еще раз отвернется от меня, если военное счастье изменит мне, я буду внушать только сожаление, не более. Нет, я должен пощадить ее и доказать, что Наполеон умеет управлять своими страстями и смирять свой гнев!"

Затем он обратился к Амелии, испуганно встрепенувшейся при обращении к ней, и сказал:

- Прошу вас простить меня за те вольности, с которыми я позволил себе обратиться к вам. Ваша красота, ваше очарование сделали то, что я перестал владеть собой. Я счастлив, что имею возможность извиниться перед вами. Но вы простите меня, не правда ли? Вы не будете думать обо мне, что я злой человек?

- Ваше величество, я смотрю на вас как на самого великодушного, самого благородного из всех государей мира!

- Не говорите мне того, чего я совершенно не заслужил. Вот что! Я предложил вам поселиться у меня во дворце, но это совершенно невозможно. Это было очень неосторожным проектом, да и для меня самого тоже было бы слишком мучительно, слишком опасно быть вынужденным постоянно встречать вас около себя. Для нашего общего спокойствия будет лучше, если мы будем подальше друг от друга. Я придумал кое-что другое. Вы имеете какие-либо известия от господина Нейпперга, вашего отца?

- Никаких, ваше величество. Моя мать, видя, что она покинута, брошена, укрылась во Франции; хотя она и была бедна, но не пожелала получать что-либо от того, на кого смотрела как на мужа, а не па щедрого благотворителя, кидающего милостыню.

- Все эти чувства делают честь тонкости души вашей матушки. Но ее нет более в живых, и господин Нейпперг не имеет оснований выказывать полнейшее и враждебное безразличие к вашей судьбе.

- Я не имею ни малейшего представления, что чувствует ко мне отец - нежность или презрение. От него я не имею никаких вестей, а сама я ему не писала никогда.

- Ну так что же! Вам надо увидеться с ним. Я не сомневаюсь, что, увидев вас, он совершенно переменится к вам.

Амелия наклонила голову, не отвечая ни слова, как-то странно смущенная сделанным ей императором предложением вернуться к отцу.

- Мне известно, что господин Нейпперг в данный момент находится в Италии, - продолжал Наполеон. - Он сражается против неаполитанского короля. Как раз в данный момент я посылаю одного из своих генералов, Бельяра, к королю Мюрату. Он проводит вас, и, добравшись до аванпостов, вы будете в состоянии добиться пропуска и проникнуть таким образом в главную квартиру господина Нейпперга. Вы согласны?

- Я поступлю, как вам будет угодно, ваше величество!

- Значит, вы отправитесь завтра вместе с Бельяром. Если вопреки ожиданиям господин Нейпперг откажется принять нас, останется нечувствительным к вашей обаятельной грации, к прелести вашей юности, - тогда попросите отвезти вас на неаполитанские аванпосты и, окончив свою миссию, Бельяр отвезет вас обратно во Францию. А там мы посмотрим!

И император, сказав это, милостиво кивнул головой смущенной девушке и вышел, чтобы отправиться в зал совета, куда он созвал своих маршалов.

Война была неизбежна, европейские державы все настойчивее провоцировали ее. Приходилось либо перейти самому в наступление, либо смириться и ждать вторичного враждебного нашествия во Францию.

Наполеон решил перейти в наступление, что более соответствовало его гению и темпераменту французов. Было решено, что он отправится в законодательный корпус, чтобы там торжественно объявить об открытии военных действий, причем определил, что он выступит в ночь на следующий день, 12 июня.

Закрывая заседание совета, где были приняты все эти серьезные решения, Наполеон пробормотал:

- Двадцать четвертого июня храбрецы, которые ради меня рискуют жизнью и пытаются в Вене совершить невозможное дело, должны попробовать освободить моего сына и силой увезти его мать. Тем временем я выиграю в долинах Бельгии грандиозное сражение, и результат его, став известным в Шенбрунне, безусловно облегчит смелое предприятие моих героев.

X

24 июня 1815 года в гостинице, находившейся на дороге к знаменитому своими целебными источниками городу Карлсбаду, сидели трое путников, одетых в длинные плащи погонщиков баранов.

Эта гостиница, называвшаяся "Золотая цапля", находилась как раз у самого края страшной пропасти на вершине холма, подъем к которой сменялся далее обрывистым спуском.

Трактирщица, крепкая и свежая крестьянка, бегала взад и вперед, торопясь подать требуемое посетителям. Она охотнее всего останавливалась около одного из троих погонщиков, выделявшегося своей гигантской фигурой, и перебрасывалась с ним шуточками и смешками. Время от времени гигант отрывался от еды и кидал беспокойный взгляд на палку, прислоненную около него к стене, словно боясь, что он не найдет ее в нужный момент под рукой. Остальные двое гуртовщиков молчаливо и сдержанно кутались в плащи, посматривали на дорогу, ведущую к Вене, и изредка обменивались многозначительными взглядами.

Один из них был мал ростом, очень худощав и отличался спокойными манерами. На нем была надета на перевязи какая-то круглая коробка, издававшая металлический звук каждый раз, когда он случайно задевал ею за угол стола, наклоняясь, чтобы рассмотреть дорогу.

Другой был среднего роста; он был моложе, и весь его вид говорил о решительности; он отличался энергичными живыми манерами. По внешности его можно было принять скорее за военного, чем за купца; достаточно было хотя бы посмотреть, с каким молодцеватым видом он сидел, подбоченившись, верхом на скамейке!

Что же касается третьего путешественника, того самого, который пользовался видимым предпочтением со стороны красивой трактирщицы, то казалось, что он чувствует себя здесь совсем как дома. Его уже не в первый раз видели в веселом зале гостиницы "Золотая цапля".

Улучив удобную минуту, гигант сжал своими мощными руками квадратную талию трактирщицы; последняя оттолкнула его и, делая вид, будто очень сердится за это, сказала:

- Вы сегодня чересчур дерзки, господин Фриц. Уж не присутствие ли ваших друзей заставляет вас так приставать ко мне? Оставьте меня в покое!

- Меня вдохновляет таким образом присутствие не друзей, а ваших несравненных прелестей, неоцененная Катенька. Ну уж нет, я вас не пущу!

- Господи! Ну и денек выдался! Да вы подумайте только: ведь мы ждем проезда эрцгерцогини Марии Луизы вместе с сыном, принцем Пармским, и свитой. Нашли тоже время шутки шутить!

- А свита велика? - равнодушным тоном спросил гуртовщик, продолжая стискивать в своих объятиях Екатерину.

- Нам дали знать, что едут две кареты. В одной едет эрцгерцогиня с сыном и его гувернантка, в другой - два офицера и две дамы из свиты эрцгерцогини.

- Так они едут без солдат?

- По два гусара на козлах каждого экипажа по бокам кучера. Вы только подумайте: всем услужи, всех накорми.

- Разве эрцгерцогиня со свитой останется здесь ночевать?

- Нет, они здесь только поужинают, пока им будут менять лошадей. Хотя сюда они приедут только под вечер, но спать они будут в Карлсбаде, куда прибудут к одиннадцати часам.

Остальные двое гуртовщиков, молчаливо прислушивавшиеся к разговору, обменялись быстрыми, выразительными взглядами. Казалось, что все, что рассказывала трактирщица, живо интересовало их. Но Екатерина была слишком поглощена защитой от излишней предприимчивости гиганта, так что не заметила взглядов, которыми обменивались гуртовщики.

А Фриц действительно не терял времени даром. Он встал и, целуя и милуя ее, подталкивал трактирщицу к комнате, дверь которой выходила в общий зал гостиницы.

- Если вы сейчас же не оставите меня в покое, я позову мужа, - крикнула Екатерина и потом прибавила: - Вы были гораздо благоразумнее и сдержаннее прежде, когда приезжали сюда без ваших друзей, господин Фриц! Если бы я знала, что вы за гусь, я не стала бы сама служить вам, а кликнула бы слугу. Сейчас он в конюшне, но если вы не оставите меня в покое, я позову его сюда.

- Ну полноте, - не унывал Фриц. - Я, милочка вы моя, всегда бываю любезен с дамами. Так не будьте же такой злой! Три недели тому назад, когда я случайно остановился у вас в пути, вы осчастливили меня кое-какими явными признаками несомненной симпатии. Так почему же теперь вы стали вдруг такой недотрогой?

- Но у меня сегодня столько дел... Вы забываете про эрцгерцогиню.

- А какое мне дело до вашей эрцгерцогини! Вы так очаровательны! Просто съесть вас хочется - вот я и съем! - ответил предприимчивый Фриц.

Он продолжал подталкивать чувственную Екатерину, сопротивление которой явно ослабевало.

- Нет, я не хочу! Я должна позаботиться по хозяйству! - повторяла Екатерина, красная и очень оживленная.

- Разве вы не говорили мне в прошлую субботу, что я - странный мужчина и что должно быть очень приятно побыть со мной вдвоем?

- Да что говорить, вы - красавец, но только зато и негодный же вы человек! Ну, оставьте меня сейчас же, а то я кликну мужа!

- Твой муж не станет из-за таких пустяков бросать свою плиту. Есть когда трактирщику заботиться о том, как проводит время его жена наверху!

- Нет, нет! - пробормотала Екатерина, наполовину склоняясь в объятия бравого мужчины, который все усиливал натиски все энергичнее подталкивал ее. - Не сегодня! Потом... как-нибудь в другой раз!

- Екатерина! Я люблю тебя, и ты будешь моей! - энергично возразил Фриц, который был уже в двух шагах от двери комнаты.

Он все усиливал напор, и трактирщица поддавалась, бессильная сопротивляться.

- Что подумают обо мне ваши друзья? - пробормотала она, стараясь высвободиться из его объятий.

- Мои друзья и не подумают заниматься этим вопросом! - И с этими словами "Фриц" заставил ее переступить через порог желанной комнаты.

Перед тем, как запереть дверь, он повернулся и, не выпуская Екатерины из своих мощных объятий, крикнул своим товарищам:

- Эй, вы там, скорей на кухню! Я догоню вас на конюшне!

С этими словами он исчез в комнате вместе с Екатериной, которая почувствовала какое-то беспокойство при последних словах возлюбленного, обращенных к его спутникам.

Последние, услыхав обращенные к ним слова, немедленно встали из-за стола.

- Что вы скажете, генерал, а ведь дело-то идет очень хорошо! - сказал самый маленький из обоих гуртовщиков, обращаясь к товарищу.

Тот, смеясь, ответил:

- Этот дьявол ла Виолетт избрал себе приятную часть! Трактирщица-то эта не из вредных будет! Как, по-вашему, дорогой Монтрон?

Монтрон - это именно он в обществе ла Виолетта и Анрио скрывался под видом гуртовщика в гостинице "Золотая цапля", в месте, назначенном для отдыха Марии Луизы при переезде в Карлсбад, - ответил Анрио, покачав головой:

- Красоту я понимаю только тогда, когда дело идет о растениях, генерал. По-моему, из нас троих только ла Виолетту как холостяку и подходила эта роль Дон Жуана. Я - ботаник, а вы женаты, дорогой Анрио. Кроме того, ведь вы любите свою жену, не так ли?

- Да, да! - пробормотал Анрио.

Внезапная бледность разлилась по его щекам. Воспоминание об Алисе, вызванное словами Монтрона, причинило ему боль. Он снова пережил ее измену, снова вспомнил все перипетии ее любовного приключения, и в одну секунду перед его мысленным взором пронеслась вся его отравленная, погубленная жизнь, полная ревности и мук обманутого мужа, который не в силах забыть прошлое.

Однако усилием воли отогнав от себя все эти печальные воспоминания, он сказал Монтрону:

- Не будем терять ни минуты. Ла Виолетт держит теперь в своей власти женщину, займемся мужем. Ваши пистолеты с вами?

Ботаник развернул тряпку, в которую была завернута продолговатая коробка - это оказался зеленый гербарий, неразлучный спутник натуралиста, - открыл ее и достал оттуда пару пистолетов, засунул их за пояс после проверки курков и кремней, а затем буркнул:

- Это - очень убедительные аргументы, но только несколько шумные. Кое-что будет в данном случае лучше.

- Что именно? - спросил Анрио.

- А вот этот молчаливый помощник! - ответил ботаник, доставая из зеленого гербария маленький флакончик, на три четверти наполненный какой-то жидкостью.

- Это что за микстура такая?

- Безобидный сок растения из семейства пасленовых. Открыв флакон и заставив человека вдохнуть в себя его аромат, сразу погружают его в летаргическое состояние. О, это совершенно безопасно! Я хочу заставить нашего трактирщика проспать сладким сном несколько часов... ровно столько, сколько нужно, чтобы довести наше предприятие до желанного конца.

- Так пойдемте! Нельзя терять время! Но не забывайте, что с вами пистолеты! - сказал Анрио, который, казалось, питал очень небольшое доверие к научному оружию ботаника.

Они отправились вместе на кухню, где и нашли хозяина гостиницы "Золотая цапля", деятельно хлопотавшего у плиты. Он, видимо, сильно волновался и весь красный возился с кастрюлями, готовя ужин для эрцгерцогини Марии Луизы.

Анрио подошел к нему и спросил, не может ли он дать им поесть. Трактирщик вежливо попросил их обождать, пока он справится с ужином для эрцгерцогини и ее свиты. Он сказал, что после их проезда постарается угостить на славу гуртовщиков, клиентурой которых он очень дорожил, но разве может он пренебречь ради них ужином дочери императора, делающей честь его скромной гостинице своим посещением?

Анрио объявил ему, что они с удовольствием подождут, пока эрцгерцогиня уедет, к тому же они заморили червячка добрым ломтем розовой ветчины, политой золотистым пивом, и их аппетит не так-то уж дает себя знать.

- К тому же у меня имеется превосходное средство за ставить желудок замолчать, раз я не имею возможности сейчас же удовлетворить его требования, - добродушно сказал Монтрон.

Трактирщик с изумлением вытаращил на него глаза и спросил, не будучи уверен, уж не смеются ли над ним эти гуртовщики:

- А, так вы обладаете средством заставить голод притупиться? Хотел бы я знать ваш секрет.

- А вот - в этом флакончике! Этот эликсир подарил мне один из индийских ученых, когда я путешествовал по Тибету.

- Ну, мне-то ваше снадобье не нужно, - насмешливо сказал трактирщик. - Вы понимаете, повар, которому постоянно надо торчать у плиты, никогда не бывает сильно голоден... Но тем не менее это было бы превосходно для бедняков, шляющихся по дорогам, выпрашивая хлеба. О, они частенько стучатся к нам в гостиницу, ну а так как мы с женой - не бессердечные люди, то и не можем не накормить их, хотя и знаем, что никогда не увидим от них ни гроша. В самом деле, ваш эликсир мог бы пригодиться мне. Нельзя ли купить его где-нибудь?

- Я только один знаю его рецепт, а этот флакон последний, оставшийся у меня.

- Это досадно, - сказал заинтригованный трактирщик. - А каково на вкус это снадобье? Наверное, отвратительно?

- Ничего подобного! Да вот понюхайте сами!

С этими словами Монтрон быстро откупорил флакон и приставил его к ноздрям любопытного трактирщика.

Летучие испарения жидкости быстро сделали свое дело. Трактирщик вдруг закачался, выпустил из рук шумовку, его руки схватились за воздух, и если бы Анрио и Монтрон не успели подхватить его на руки, он рухнул бы на пол, не будучи в силах преодолеть внезапную сонливость.

Тогда "гуртовщики" отнесли его в ближайший к кухне чулан, где и положили на кучу рогож.

- Ну, что скажете? - с торжествующим видом произнес ботаник. - Что лучше: мой маленький скромный флакончик или ваши шумные пистолеты? Скоро, действенно и чисто!

- Дивное средство, дорогой Монтрон! Ну а теперь нам остается заняться работником. Впрочем, с этим-то не будет никакой возни. Достаточно будет небольшой веревки...

- И хорошенького кляпа в рот! - весело договорил Монтрон.

Они направились к конюшне, где сразу напали на работника, нагнувшегося к яслям, чтобы подсыпать овса в ожидании лошадей эрцгерцогини, и связали его.

Бедняга принялся умолять, чтобы его не убивали.

- Не делайте мне зла, господа жулики, - кричал он. - Я все скажу, скажу, куда хозяин прячет деньги, где хозяйка держит свои драгоценности.

- Молчи, - сказал Анрио, - мы не разбойники. Держи, вот тебе талер, чтобы доказать тебе, что мы не покушаемся ни на драгоценности твоей хозяйки, ни на золото твоего хозяина. Веди себя смирно, не шуми, и мы не сделаем тебе ничего дурного!

Ввиду того, что работник продолжал стонать, Монтрон засунул ему в рот платок, в который завернул грецкий орех, найденный на кухне, после чего сказал ему, что придет освободить его приблизительно через час.

Затем, достав пистолет, Анрио сказал ему:

- А теперь - марш! Спускайся!

Он поднял крышку погреба, заставил работника сойти вниз, после чего, опустив тяжелую дубовую крышку, он завалил ее тяжелыми кусками дерева и железа.

- Теперь скорее переоденемся, - сказал Анрио, - наверное, у трактирщика найдется перемена платья.

Они принялись рыться в кухне. Вскоре Анрио удалось найти жилетку, которая могла сойти за костюм конюха, а Монтрон торопливо надел белый халат и полотняный колпак, составляющие во всем мире поварской мундир.

Переодевшись таким образом, они взглянули друг на друга и покатились со смеху.

Вдруг на лестнице послышался шум быстрых шагов; они не без тревоги насторожились. Неужели их застали врасплох?

Анрио поднес руку к поясу, нащупывая под жилеткой конюха свои пистолеты.

- А, дело сделано? - крикнул им хорошо знакомый голос. - Как раз вовремя!

Появился ла Виолетт.

- Ну, теперь каждый на свое место! - весело сказал де Монтрон, поворачиваясь и осматривая себя со всех сторон.

- Я бегу в конюшни! - сказал Анрио.

- А я остаюсь при плите!

- Что касается меня, - подхватил ла Виолетт, - то я останусь у порога, притворяясь содержателем почты, и рассыплюсь в приветствиях по адресу императ... Чтобы меня черт побрал! Как бы мне не ляпнуть ей такого словца! Я рассыплюсь в приветствиях по адресу ее императорского величества эрцгерцогини. О, как трудно мне будет называть таким образом супругу нашего императора!

- А что наша трактирщица? - осведомился Анрио.

- Она заперта в верхней комнате. Ваш покорный слуга обещал ей тысячу поцелуев, если она найдет силы продержать язык в неподвижности в течение часа.

- Ну, а если она все-таки закричит, позовет на помощь?

- В таком случае ей обещан самый искусный пируэт моей палки, какой только когда-либо производился мною, - с невозмутимым хладнокровием ответил ла Виолетт. - Но я совершенно спокоен, - продолжал он с уверенной улыбкой. - Екатерина обожает меня и потому будет молчать. Я придумал целую историю. Екатерина уверена, что мы состоим на службе у австрийского императора и что наша цель - помешать эрцгерцогине Марии Луизе вступить в переговоры с заговорщиками-французами.

- Вот это прелестно!

- Екатерина не только не выдаст нас, но, быть может, даже поможет.

- Ла Виолетт, вы - великий человек! - с энтузиазмом сказал Монтрон.

- Во всяком случае - довольно большой! - улыбнулся тамбурмажор, вытягиваясь во весь свой гигантский рост.

- Тише! - сказал вдруг Анрио, настораживаясь. - Вы слышите? Лошадиный топот!

- Это они! Это эрцгерцогиня! Скорей на места и постараемся разыграть как можно лучше наши роли! - крикнул ла Виолетт, а затем поспешил встать на заранее выбранное место у порога гостиницы, держа колпак в руках, наклонив свое гигантское туловище и будучи наготове приветствовать подобающим образом ту, которую он не привык называть эрцгерцогиней.

Наконец перед порогом гостиницы с грохотом и звоном остановилась карета и оттуда вышли два офицера и две дамы свиты Марии Луизы. Вскоре там же остановилось ландо. Оба офицера бросились к дверцам и, почтительно распахнув их, замерли в ожидании.

Из ландо показалась Мария Луиза, которая рассеянно и небрежно ступила на землю.

За ней показалась гувернантка, ведшая ребенка - того самого, которого звали прежде Римским королем, а теперь, при венском дворе, Францем. Позднее ему так и пришлось умереть в мундире австрийского офицера, сохраняя этот псевдоним, оставаясь симпатичным, несмотря па все свои странности. Теперь глубокая грусть сквозила в его гордом, нежном взоре. Мать не любила его, и материнские ласки были неведомы ему, а кругом него виднелись только равнодушные, презрительные, ироничные физиономии.

Что же! Ведь он был сыном побежденного! Ему разрешали жить, так как в его жилах текла кровь Габсбургов и его мать была дочерью немецких императоров, но в малейших деталях этикета ему давали чувствовать, что он - отродие проходимца-солдата, человека, враждебного законным королям, основателя плебейской аристократии, дерзкого раздатчика корон и тронов своим родственникам, завоевателя, пронесшего трехцветное революционное знамя через все страны Европы!

Юный принц уже начинал чувствовать свою изолированность в императорском дворце Шенбрунна. У него не было маленьких товарищей по играм, с которыми он мог бы забавляться, кричать, смеяться; его любимую гувернантку, де Монтескью, прогнали, а самого отдали на руки воспитателям и лакеям-немцам; он не слыхал вокруг себя ни единого французского слова, но все-таки из упрямства старался читать французские книги, говоря, что не хочет забывать язык своего отца.

Ах, его отец! О нем Наполеон-Франц думал каждый день. Не проходило вечера, чтобы в тиши своей постельки он не думал о нем или не проливал о нем слез.

У него была книжка с картинками, которая представляла для него самую большую ценность на свете и которую он читал и перечитывал без конца. Это была французская книга, довольно обыкновенная, очень скучная, но каждая строка ее заставляла сердце мальчика бурно биться. Там описывались сражения, победы, великие дела, совершенные его отцом. Рисунки изображали войска, взятые города, завоеванные знамена, отбитые пушки и дивные столицы; на главных улицах последних были выстроены ряды гренадер и стрелков, между которыми, предводительствуемый гигантом тамбурмажором, торжественно помахивавшим своей палкой, ехал конвой, а потом - небольшого роста человек, одетый в серый редингот и маленькую треуголку, - император Наполеон, его отец!

За несколько дней до этого уволили де Меневаля, секретаря Марии Луизы, который выражал чересчур много уважения и восхищения Наполеону, так что Нейпперг не мог долго терпеть его близость около Марии Луизы. Прощаясь с сыном Наполеона и поцеловав его крохотную ручку, милостиво протянутую ему, Меневаль тихонько спросил ребенка:

- Я возвращаюсь в Париж и по прибытии буду у императора. Не желаете ли, чтобы я передал ему что-либо от вас?

Видимо взволнованный, ребенок задумался на минуту и потом сказал:

- Скажите папе, что я очень люблю его. Скажите ему, что я так хотел бы снова повидать его... поцеловать его, как в то время, когда я еще был королем. Но ведь мой папа - все еще император, не правда ли? Так почему же он не распорядится, чтобы меня увезли к нему в Париж?

Меневаль ушел со слезами на глазах, не зная, что ответить ребенку, которого удивляло, что его так долго держат вдали от отца, в ненавистной Вене.

Несмотря на свой юный возраст, сын Наполеона понимал ту враждебность, с которой к нему относились при венском дворе. Он знал, что его отец был могущественным, славным государем и что все это позолоченное лакейство, которое окружало ныне принца Пармского, когда-то дрожало и бежало на полях сражения перед ним. Поэтому он был горд именем Наполеона, которое ему запрещали носить.

Когда было кому рассказать о сражениях императора, он никогда не уставал слушать и постоянно требовал все новых и новых деталей.

С постоянным благоговением к памяти своего отца и энтузиазмом к его славе, к его имени, среди ледяного молчания венского двора сын Наполеона сохранил инстинктивную любовь к Франции. Не раз в час вечерней молитвы, когда его священник возглашал обычную формулу: "Храни, Боже, Австрию!", де Монтескью, склонившись к своему питомцу, слышала, как он в виде вызова или как бы в виде заклинания против этого возгласа, бывшего для него богохульством, шептал:

- Храни, Боже, Францию!

Таков был вышедший вслед за Марией Луизой из дорожной кареты царственный ребенок, уже мучительно пораженный судьбой, но еще крепкий, цветущий, здоровый, потому что яд, который (это весьма вероятно) избавил Европу от призрака - наследника Наполеона, - не разливался еще по его жилам.

Малолетний принц, к которому во время пути родная мать не обратилась ни с малейшей лаской, ни с единым словом, должно быть, под влиянием тревоги из-за долгого отсутствия Нейпперга, мешкавшего окончательно разбить короля Мюрата и вернуться утешать ее в Вену, - хранил грустный, немного недовольный вид. Но вдруг его лицо просияло.

Мальчик заметил ла Виолетта, стоявшего у входа в гостиницу навытяжку, по-военному. Тамбурмажор совершенно машинально принял эту позу при виде приближавшегося к нему сына императора.

- О, какой славный солдат! - воскликнул ребенок. - Вы, конечно, состояли на военной службе?

- Точно так, ваше вели... ваше высочество... я был солдатом, это верно. Извольте, однако, войти в дом, ваше высочество! Ужин подан! - И отставной тамбурмажор в сильном смущении поспешил впереди Римского короля в столовую, где изрядно проголодавшаяся Мария Луиза уже сидела за столом.

Бравый ла Виолетт едва не выдал себя и закусил губу с Досады, соображая, что малейшая оплошность могла испортить все дело и расстроить ловко задуманный план похищения, уже близкий к удаче. Он должен был осуществиться через несколько минут, если не помешает какая-нибудь непредвиденная случайность или катастрофа.

Римский король сел возле матери; но она не обращала на него никакого внимания, будучи вся поглощена кушаньями, приготовленными и поданными превосходным поваром Монтроном.

XI

Остановка у гостиницы "Золотая цапля" была назначена кратковременная, достаточная только для перемены лошадей. Однако вечно голодная Мария Луиза немного замешкалась за столом, удовлетворяя свой большой аппетит.

Приготовленный для нее ужин состоял из холодного мяса, большого блюда дичи, под видом "сальми", где жареные куропатки, фазаны, бекасы перемешивались с ломтиками филе дикой козы и зайца; после того были поданы жареная индейка с салатом из грушевого варенья и пирожное.

Мария Луиза ела все с большим аппетитом и не обращала внимания на сына, который жевал грудку цыпленка, молчаливый, задумчивый, поглядывая украдкой на ла Виолетта, стоявшего по-прежнему навытяжку у входа в столовую. Старый тамбурмажор следил за ужином эрцгерцогини, время от времени бросая зоркий хозяйский взгляд на закладку обоих экипажей. Гигантская фигура переодетого ворчуна забавляла царственного ребенка.

Офицеры поднялись из-за стола, согласно предписанию, в час, назначенный для отъезда, лишь наскоро утолив голод. Они ожидали, стоя у порога, рядом с ла Виолеттом, когда насытится эрцгерцогиня.

Один из них заметил своему товарищу, указывая на вытянувшегося в струнку и бесстрастного тамбурмажора, что ему стоит только поджать одну ногу, чтобы превратиться в живую вывеску своего постоялого двора "Золотая цапля". Оба офицера засмеялись и повернулись на одну минуту спиной к каретам во время этого краткого обмена глупыми шутками по адресу ла Виолетта.

Однако мнимый содержатель почты оставил на это время свою позу меланхолической птицы; приблизившись к карете эрцгерцогини, он нагнулся и как будто тщательно проверил со своей стороны прочность постромков. Его конюх по другую сторону производил такую же проверку. Сразу же за гостиницей "Золотая цапля" начинался длинный и опасный спуск, так что эта предосторожность была не лишней и хозяину не мешало убедиться заблаговременно в прочности сбруи.

Мария Луиза поднялась наконец из-за стола и подала знак гувернантке, сопровождавшей ее сына, вести мальчика в экипаж.

В одну секунду с чисто военной точностью все было готово к отъезду.

Солдаты, помещавшиеся по одному возле кучера на козлах каждого экипажа, вспрыгнули на свои высокие сиденья. Оба офицера стояли справа и слева у отворенной дверцы кареты в ожидании эрцгерцогини. Римский король занял со своей гувернанткой переднее сиденье, а Мария Луиза поместилась на заднем. Офицеры захлопнули дверцу, отдали честь и сели в свой экипаж, где уже находились две служанки эрцгерцогини.

Был подан сигнал к отъезду, и первый экипаж - с офицерами - тотчас помчался во всю прыть.

Дорога поворачивала в сторону почти за углом гостиницы "Золотая цапля". Коляска офицеров уже скрылась из вида, когда кучер эрцгерцогини только еще готовился пустить вслед за ней и своих лошадей.

Между тем ла Виолетт, Анрио и Монтрон, переодетый поваром, окружили экипаж. Отставной тамбурмажор и генерал наблюдали за кучером и солдатом, сидевшим на козлах возле него; Монтрон стоял у дверцы Марии Луизы.

- Погодите! - сказал он кучеру и, сделав шаг вперед, с любезной миной подал букет эрцгерцогине.

Приняв цветы, Мария Луиза поблагодарила и спросила:

- Почему же мы не двигаемся с места?

- Трогай! - приказал кучеру Монтрон.

Тот, размахнувшись, хлестнул сразу по всем лошадям. Ретивые кони тотчас же пустились галопом и завернули за угол гостиницы вслед за ускакавшим экипажем, но карета не тронулась с места.

Оторопевший, с вытянутой рукою, хлопая бичом в воздухе, возница провожал взором своих рысаков. Он хотел спрыгнуть с козел и бежать вдогонку за умчавшимися конями, которые оторвались от экипажа точно по мановению волшебной палочки. Однако ему не дали опомниться: сильная рука ла Виолетта схватила его, сдернула с козел, и кучер, совершенно ошеломленный, очутился на земле, не будучи в состоянии дать себе отчет в невероятных происшествиях, случившихся с ним.

Анрио, со своей стороны, стащил вниз растерявшегося солдата и, приставив ему к груди пистолет, вынудил его пятиться назад до входа в конюшню. Тут, отняв у него ружье, Анрио запер беднягу и поспешил на выручку ла Виолетту, боровшемуся с возницей.

Тот отбивался, вопил: "Лошади, мои лошади", - и хотел убежать. Однако ла Виолетт и Анрио с помощью болтавшихся постромков, перерезанных ими в ту минуту, когда провожатые офицеры пересмеивались между собою и повернулись спиной, стоя на пороге гостиницы, связали сопротивлявшегося кучера и втолкнули его в конюшню; солдат был проворно связан двумя веревками и посажен возле него на солому, служившую подстилкой лошадям.

Анрио предупредил этих людей, что им не сделают никакого вреда, если они будут сидеть смирно, но при малейшей попытке к бегству прострелят им головы.

- Успокойтесь, однако, - сказал он своим пленникам, - эрцгерцогиня, как и вы сами, не подвергается никакой опасности. Завтра вы узнаете, кто мы такие и чьим именем действуем здесь. Вероятно, офицеры заметят под горою, что за ними никто не последовал, и вернутся обратно на поиски эрцгерцогини, вообразив, что случилось несчастье. Они будут здесь приблизительно через час и освободят вас. Имейте же немного терпения.

- Иначе не видать вам больше Вены! - вмешался ла Виолетт. - Живее, генерал, время не терпит! - прибавил он, обращаясь к Анрио, который прислушивался к разговору на дороге. - Кажется, эрцгерцогиня зовет нас, - сказал он.

- Хорошо! Будем же действовать в свою очередь!

Удивленная неподвижностью экипажа и смутно заметив исчезновение с козел кучера и солдата, Мария Луиза высунулась из окна кареты и спросила:

- Что это значит? Почему мы не едем?

Стояла ночь, темная, мглистая. Единственный огонек светился в конюшне, дверь которой снова отворилась. В поднимавшемся из долины тумане нельзя было ничего различить.

Монтрон приблизился, услыхав, что эрцгерцогиня осведомлялась о причине остановки, и спокойно ответил ей:

- Это пустяки. Не тревожьтесь, ваше высочество! Маленькая неудача с упряжкой. Сейчас произведут починку. Это дело одной минуты.

- Какая скука! В котором же часу доберемся мы до Карлсбада?

- Задержка выйдет незначительная. Вооружитесь терпением, ваше высочество. Не угодно ли будет вам выйти, пока починят сбрую?

- Не стоит! - сухо возразила Мария Луиза и снова забилась в угол кареты, видимо недовольная.

Дверь конюшни опять отворилась, пропустив полосу света. Лошади были приведены и поставлены в оглобли.

- Скоро ли мы тронемся? - крикнула Мария Луиза сердитым тоном.

Ответом ей послужило хлопанье бича.

Лошади побежали. Марии Луизе показалось, что экипаж повернул назад, однако она не придала этому значения.

Лошади быстро неслись, но через час одна из них упала в изнеможении, обливаясь потом.

Новая остановка вывела из себя эрцгерцогиню, и она, высунувшись из дверцы экипажа, крикнула:

- Что случилось? Мы, кажется, никогда не приедем! Где мы теперь?

Кругом был лес.

Мария Луиза поняла, что случилась беда.

- Я хочу выйти! Мне страшно! - крикнула она. - Отворите, отворите скорей!

Так как ее голоса, по-видимому, не расслышали, а упавшая лошадь несмотря на все усилия возницы не поднималась, то эрцгерцогиня приказала гувернантке отпереть дверцу. Женщина исполнила приказание, и Мария Луиза спрыгнула на землю.

Она остолбенела, увидав при свете фонарей двоих мужчин, закутанных в длинные плащи; они суетились около упавшей лошади, стараясь поставить ее на ноги. Мария Луиза не узнавала кучера, ехавшего с нею. Солдата, которому следовало сидеть на козлах, заменял человек громадного роста. Она слегка вскрикнула от испуга и спросила:

- Кто вы такие? Вы не из моей свиты. Что значит это приключение? Отвечайте!

- Не бойтесь, ваше высочество, - сказал один из мужчин, поднимавших лошадь, - вы среди верных слуг.

- Но вы не из числа людей, сопровождавших меня из Вены. Я не знаю вас. Уж не злодеи ли вы? Я приказываю вам немедленно присоединиться к экипажу моих офицеров!

- Ваше величество, - вмешался ла Виолетт, - вы должны извинить нам эту остановку. Лошади выбились из сил.

- Мы вынуждены просить вас, ваше величество, - в свою очередь сказал Анрио, - дойти с нами пешком до ближайшей деревни, где нам дадут лошадей.

- Ваше величество, я думаю, вы извините нас за то, что мы везем по таким плохим дорогам. Ведь эта дорога вашего августейшего отца, - заметил Монтрон, подходя и кланяясь с изяществом дипломата старого режима.

Мария Луиза не знала, что подумать; она все еще верила в простую дорожную случайность.

Лес, в котором они очутились, скверная дорога, темная ночь, - все производило впечатление на высокую путешественницу, однако не пугало ее; она лишь не отдавала себе ясного отчета в перемене, происшедшей с персоналом, обязанным сопровождать ее до Карлсбада. Кто такие были эти трое людей, одетые так просто? Они не походили ни на убийц, ни на грабителей, однако их вид, скорее странный, чем грозный, мог внушать в этом уединенном месте только страх.

Мария Луиза нисколько не была трусливой, изнеженной самкой, которая трепещет от малейшего пустяка; она была гораздо энергичнее, чем думали и как ее рисовали, приписывая ей, судя по ее виду полной блондинки и влюбленной кошечки, чисто воображаемую слабость. Сопротивление, которое оказала она желаниям Наполеона, умолявшего ее приехать к нему на остров Эльба, стойкость, с какой, несмотря на множество преград, способных остановить не одну женщину, Мария Луиза осуществила свой план поселиться с Нейппергом в Пармском герцогстве, составлявшем единственный предмет ее честолюбивых желаний, доказывают с избытком, что эта бывшая императрица проявила себя, особенно после падения супруга, личностью настойчивой и деятельной.

Вдобавок она была эрцгерцогиней и дочерью императора и чувствовала себя под защитой своей короны, своих предков, своей крови и своего сана.

Мария Луиза, совершенно успокоившись и овладев собой при этих мыслях, спрашивала себя, чего хотят от нее незнакомцы, с которыми она очутилась в лесу, разлученная со своими провожатыми. Она нисколько не боялась за свою жизнь, но хотела разгадать эту загадку, а потому, выйдя сама из кареты, приказала гувернантке-немке выйти с маленьким Римским королем.

Поставленный наземь ребенок начал испуганно озираться. После ужина он заснул, убаюканный качкой экипажа, и это внезапное пробуждение не понравилось ему, и он обратился к матери.

В приливе нежности та обвила его руками, обычно скупыми на материнскую ласку, но этот порыв любви к сыну был внушен ей себялюбием. Мария Луиза сознавала, что если таинственные люди, во власти которых она очутилась на время, питали злые умыслы на ее счет, то присутствие ребенка обезоружит их.

Ободрившись от этой мысли, она посмотрела на троих незнакомцев, выстроившихся перед нею в ряд, подобно солдатам на параде, и повторила свой вопрос:

- Кто вы такие? Что вам от меня нужно? Вы именуете меня титулом, который не принадлежит мне более. Я - австрийская эрцгерцогиня!

- Для нас, ваше величество, вы по-прежнему остаетесь императрицей французов и не можете быть никем иным! - возразил Монтрон с грациозным поклоном.

Тут Римский король, с удивлением смотревший на троих мужчин, стоявших на дороге и ярко освещенных светом фонарей, дернул мать за юбку и сказал:

- Ведь это тот самый высокий солдат, которого мы видели сейчас в гостинице, где ужинали.

Мария Луиза внимательно вгляделась в ла Виолетта, указанного ей сыном, и подтвердила:

- В самом деле! Я как будто узнаю этого человека. Я видела его в гостинице, где мы останавливались. Ведь вы, кажется, содержатель почты? - обратилась она с вопросом к ла Виолетту.

Тут заговорил Анрио, заметив смущение отставного тамбурмажора, не решавшегося дать откровенный ответ:

- Ваше величество, вы не должны оставаться долее в неведении о том, кто мы такие. Но так как вы можете усомниться в моей правдивости и не поверить мне на слово, то мы предъявим вам знак, который убедит вас.

- Что значит этот маскарад, господа? Находимся ли мы на пути в Карлсбад?

- Мы на пути во Францию, - ответил Монтрон, - и если будет угодно Богу и вам, ваше величество, то с помощью лошадей, ожидающих нас в соседней деревне, завтра мы переправимся через границу.

- Я хочу ехать в Карлсбад и не желаю возвращаться во Францию! - воскликнула тогда испуганная Мария Луиза и сделала шаг к троим людям, увлекая за собой сына, уцепившегося за ее платье. - Если вы, как можно судить по вашей наружности, не злодеи, не разбойники, - произнесла она слегка взволнованным голосом, - то немедленно доставьте меня на уцелевшей лошади на карлсбадскую дорогу. Я так хочу! Я приказываю вам это!

- Мы в отчаянии, что не можем исполнить первое желание, выраженное вами, ваше величество, ибо мы должны повиноваться высочайшим повелениям императора!

- Моего отца? Это не может быть...

- Мы - не злодеи, ваше величество, мы - солдаты, а вот наше знамя! - воскликнул Анрио и, обернувшись к товарищам, он скомандовал: - Солдаты императора Наполеона, под знамя!

Тут, проворно распахнув плащи, трое мужчин представили удивленной Марии Луизе три цвета революции и империи, опоясывавшие их стан.

Они стали в ряд в заранее условленном порядке: синяя опояска Анрио, белая - Монтрона и красная - ла Виолетта образовали священные цвета Франции.

Затем трое французов развязали символические пояса, а ла Виолетт подал свою дубинку Монтрону; последний ловко сколол булавками три лоскута материи и прикрепил их к трости тамбурмажора как к древку.

Ла Виолетт торжественно распустил знамя, а генерал Анрио, обнажив голову, сказал ошеломленной Марии Луизе, сердце которой закипело гневом:

- Вы узнаете, ваше величество, эти три цвета? Они ваши собственные в силу вашего брака с императором Наполеоном. От имени императора, пославшего нас сюда, мы почтительно спрашиваем вас, ваше величество, согласны ли вы, уступая его желаниям, последовать за нами! Где знамя, там долг и честь!

- А, так это Наполеон дал вам милое поручение остановить в лесу ночью женщину с ребенком! Вот оно что! Так ваш Наполеон превратился теперь в атамана разбойников?

Эти насмешливые и обидные слова оскорбили троих товарищей. Они давали им мало надежды на успех их предприятия.

- Вы не узнаете меня, ваше величество? - продолжал Анрио. - Ведь это я имел честь представить вам на частной аудиенции письмо его величества императора.

- Так это вы переоделись аббатом? Вы были арестованы, заключены в тюрьму, бежали оттуда, а теперь преобразились в контрабандиста, браконьера или невесть что такое! Неужели вы и тот, кто послал вас, воображаете, что подобные приемы, подобные комедии способны оказать какое-нибудь влияние на австрийскую эрцгерцогиню? Разочаруйтесь, господин комедиант!

- Я не комедиант, ваше величество, - серьезным и печальным тоном возразил Анрио. - Я генерал, состоящий на службе императора, один из его адъютантов: меня зовут Анрио.

- Генерал Анрио! Вы? - с каким-то скорбным любопытством воскликнула Мария Луиза.

Ей были известны кровные узы, порванные молодым офицером, захотевшим остаться французом, и соединявшие приемыша супруги маршала Лефевра с графом Нейппергом, и она не могла удержаться, чтобы с большим вниманием и интересом не остановить на нем взгляд. Перед нею были не вульгарные искатели приключений; она почти могла вступить с ними в объяснения. Поэтому, подумав об этом, Мария Луиза, к которой вернулось хладнокровие, продолжала:

- Вы взяли на себя, генерал, миссию, совершенно не согласную с воинской честью. Допустим, что Наполеон был достаточно сумасброден, чтобы придумать настолько же нелепую, насколько невероятную затею. Но как хватило у вас отваги взяться за подобное предприятие? Ах, вот в чем дело! Вы думали, что я соглашусь на ваши предложения. Что вам достаточно показать мне знамя, переставшее быть моим, чтобы я тотчас выразила согласие следовать за вами? Должно быть, вы считали меня крайне безрассудной женщиной, одержимой страстью к приключениям!

- Мы полагали, что нам достаточно заговорить о вашем супруге, показать вам цвета Франции и предложить средства переправиться через границу, чтобы вы с восторгом воспользовались случаем вернуть себе вместе со свободой ваше место на первом троне Европы.

- Значит, вы считаете меня пленницей в Вене? Ну, знаете, Наполеону давно следовало выкинуть эти идеи из головы. Он должен знать, есть ли у меня желание приехать к нему в Париж.

- Император любит вас, - возразил на это Монтрон. - Когда он снова вступил на свой престол среди ликования исступленной Франции, его первой мыслью было увидеть возле себя вас, разделяющей его славу, его могущество.

- Я не сожалею ни о лучезарном блеске этой короны, которую он звал меня разделить, ни о сиянии этого могущества, клонящегося, однако, к закату. Я хочу жить на свободе и в спокойствии. У меня нет больше ничего общего с Францией, мой супруг знает это. Ему следовало бы понять, что было бы достойно его не преследовать меня предложениями любви и власти, утратившими всякую привлекательность в моих глазах. Передайте, господа, тому, кто послал вас, что мое решение принято и ничто не заставит меня изменить его. Я никогда не вернусь в Париж. Мои религиозные чувства не позволят мне согласиться на развод, осуждаемый церковью; но мы - Наполеон и я - остаемся разлученными навсегда!

- Итак, - с некоторым раздражением спросил Анрио, - вы отказываетесь следовать за мной во Францию?

- Отказываюсь ли я! Вот еще! Неужели вы вообразили, что я соглашусь разыграть комедию похищения? Это было недурно придумано, и фарс начался довольно удачно, но берегитесь, чтобы он не завершился для вас плачевным финалом!

- Соблаговолите, ваше величество, не прибегать к угрозам! - мягко и вежливо сказал Монтрон. - Умоляю вас принять в соображение, что вы находитесь на пустынной дороге в обществе трех энергичных мужчин, твердо решивших исполнить приказания, полученные ими от императора Наполеона!

- Мерзавцы! Значит, вы готовы прибегнуть к насилию?!

- О, в весьма почтительной форме! Но мы непоколебимо решили волей или неволей отвезти вас, ваше величество, к французской границе. Время бежит, и нам пора позаботиться о собственной безопасности. Пока мы рассуждали тут между собой, нашему другу ла Виолетту удалось кое-как поставить на ноги упавшую лошадь. Мы можем теперь добраться до деревни. Там вы найдете мужское платье, которое позволит вам путешествовать днем, не будучи узнанной.

- Но я не последую за вами! - энергично возразила Мария Луиза.

- Ну в таком случае, к нашему величайшему сожалению, мы будем вынуждены отнести вас, ваше величество, на руках в? карету и запереть вас в ней до прибытия к французской границе, - сказал Анрио. - Покончим с этим! Ла Виолетт, если ее величество будет мешкать долее, ты поможешь мне перенести ее.

Ла Виолетт выступил вперед в сильном смущении и, нагнувшись к уху Марии Луизы, взволнованно шепнул ей:

- Дозвольте вас увезти! Это доставит такое удовольствие нашему императору!

- Запрещаю вам приближаться ко мне! - крикнула, выпрямляясь, Мария Луиза и снова прижала к себе Римского короля.

Положение становилось затруднительным. Троим друзьям было не по душе увозить императрицу насильно. Они продолжали надеяться, что, покорившись обстоятельствам, Мария Луиза, которая, живя в Веке, пожалуй, не помышляла о возвращении во Францию, позволит увезти себя туда при данных условиях, ободряемая, увлекаемая, почти убежденная посланцами своего мужа.

Монтрон хотел сделать последнюю попытку и попытался с дипломатической ловкостью представить крайний аргумент.

- Допустим, ваше величество, - начал он, - что ваши чувства, ваши вкусы, стремления к тишине и спокойствию заставляют вас бежать от пышности трона, которой вы предпочитаете ваше мирное уединение в Австрии. Но при всем том не обязаны ли вы вспомнить, что вы - мать?

- Вот именно потому, что я помню это, я и не желаю возвращаться во Францию.

- Но вы жертвуете правами вашего сына. Оставаясь при вас, Римский король отказывается от права стать наследником престола своего отца. Вы хотите сделать из него мелкого немецкого принца, тогда как он мог бы сделаться Наполеоном Вторым!

Мария Луиза, покачав головой, возразила:

- Нет, я не отнимаю у своего сына никакого достояния. Поверьте мне, это его наследие весьма сомнительно, а его корона химерична. Дни Наполеона сочтены! Европа собирается покончить с ним. Оставаясь при мне, в Вене, мой сын будет в безопасности. Как знать, на что заставили бы решиться европейских монархов их опасения? Кто может предвидеть, какого рода жребий приготовят они сыну, когда отец очутится в их власти?

- Не опасайтесь, ваше величество, за будущее! Император в прежней силе; он располагает превосходной армией, скоро одержит великую победу и снова приобретет господство над Европой.

- Пустые бредни! Если случай сделал его победителем на этих днях, то он должен оставаться победоносным и завтра, и всегда?.. Европа дала клятву избавиться от него!

- Ну, эта опрометчивая Европа поклялась в том раньше Маренго, раньше Аустерлица, Иены, Ваграма! - с гордостью возразил Анрио. - Однако мы не можем пуститься в прения, давая тем самым вашим офицерам возможность присоединиться к нам. Простите, ваше величество, я принужден отвести вас силой к экипажу. Ко мне, ла Виолетт!

Однако вместо того, чтобы выступить вперед, старый ворчун отошел на несколько шагов в сторону. Он насторожил слух, стараясь различить какой-то отдаленный шум.

- Что там такое? - спросил Анрио.

- Лошадиный топот. Скачет один человек, - объяснил ла Виолетт. - Он приближается и будет здесь через несколько минут. Он также свернул на эту дорогу.

- Верховой на пустынной дороге? В этот час? Странная штука! - промолвил Монтрон.

Трое мужчин встали посреди дороги. Всякое бегство было невозможно без риска поднять тревогу. А что, если этот одинокий всадник - разведчик более многочисленного отряда, пожалуй, запасного конвоя, посланного вслед эрцгерцогине?

Мария Луиза уселась на пень, бесстрашная, с презрительной миной, и казалась совершенно равнодушной к происшествию, которое так сильно смутило ее похитителей.

Римский король прижался к гувернантке и с любопытством смотрел на троих мужчин, заряжавших пистолеты и располагавшихся посреди дороги, точно готовясь к бою. Порой его взоры обращались к трехцветному знамени, которое смастерил на скорую руку ла Виолетт. Оно было прислонено к дереву и как будто представляло собою Францию в готовившейся борьбе за обладание императрицей.

Вскоре верховой, скакавший во всю прыть, достиг места, где стояла карета Марии Луизы.

- Стой! - крикнул Анрио.

- Фельдъегерь! - отозвался тот и хотел промчаться мимо.

- Остановитесь! - сказал Монтрон, схватив лошадь за узду. - Вам не сделают никакого зла!

- Разбойники! Я не дамся живым вам в руки! - воскликнул курьер и, выхватив пистолет из кобуры, направил его на ботаника, но вдруг покачнулся в седле и упал, выронив из рук оружие.

Очутившийся на земле верховой был схвачен Анрио и Монтроном, и они лишили его всякой возможности сопротивления. Впрочем, бедняга и без того был ошеломлен и не способен защищаться.

При его приближении ла Виолетт проворно оторвал три лоскута материи, обратившие его трость в знамя, и быстрым ударом дубинки по плечу курьера опрокинул его.

Мария Луиза вскрикнула при виде его падения с лошади.

- Не пугайтесь, ваше величество, - поспешил успокоить ее ла Виолетт, - ведь я ударил его не со всего маху. Он больше струсил, чем пострадал. Да говори же, трусливое животное! Скажи императрице, что ты не умер! Ты видишь, что напугал ее! - крикнул тамбурмажор, тормоша курьера.

Тот, открыв глаза, растерянно пробормотал:

- Какая императрица?

- Ну... эрцгерцогиня Мария Луиза. Посмотри, если ты ее знаешь. Она вот там...

Курьер повернул голову к Марии Луизе.

- Ах, ее высочество здесь! Тогда я спасен! Ведь я принял вас, господа, за разбойников на большой дороге. Простите, пожалуйста!.. Вот мое поручение и исполнено. Ведь я искал именно эрцгерцогиню! - И курьер молодецки вскочил на ноги, после чего, порывшись в своей сумке, вытащил оттуда запечатанный конверт и сказал с низким поклоном в сторону Марии Луизы: - Вот что было приказано мне передать вам, ваше высочество, в дороге, если я успею догнать вас, или в Карлсбаде, если бы вы опередили меня.

Удивленная Мария Луиза подалась вперед и сказала:

- Откуда это письмо?

- Из Вены. Из императорского кабинета.

- Не захворал ли мой отец?

- Никак нет, ваше высочество! Когда его величество собственноручно отдавал мне эту депешу, то находился в абсолютном здравии. Император изволил потирать руки и пожаловал мне - как будто на радостях - два золотых флорина, говоря, что и вы, ваше высочество, пожалуете мне столько же, когда прочтете мою депешу, до такой степени обрадует вас привезенная мною новость.

Мария Луиза сорвала с конверта печать и приблизилась к экипажу, чтобы при свете одного из каретных фонарей прочесть послание, таким странным образом доставленное ей.

Монтрон, видя, что ей трудно разобрать почерк своего отца, снял фонарь и держал его над ее головой.

Эрцгерцогиня дважды перечитала письмо, и ее лицо, невыразительное и обыкновенно безжизненное, оживилось довольно сильным волнением. Новость, очевидно, была важная.

Анрио и ла Виолетт, неподвижные, встревоженные, обменивались между собой взглядами и недоумевали, что могло заключаться в императорской депеше.

Монтрон, держа фонарь, старался в то же время читать через плечо эрцгерцогини, однако ему не удалось разобрать ничего, кроме одного непонятного слова: "Ватерлоо".

Вдруг Мария Луиза, подняв голову, сказала своим повелительным тоном:

- Вы хотели насильно отвезти меня к императору, да?

Трое мужчин не отвечали ни слова. Они начинали догадываться о катастрофе.

- Так вот: ваша попытка была совершенно бесполезна... и крайне опасна вдобавок для моего сына, в судьбе которого вы, по-видимому, принимали участие. Эта депеша, посланная моим отцом, императором, сообщает мне о большом сражении, происшедшем в Бельгии восемнадцатого июня, в одной местности, называемой Ватерлоо. Французы были разбиты полковниками Веллингтоном и Блюхером. Их гвардия уничтожена, армия обращена в беспорядочное бегство. Наполеон, низвергнутый с престола, должен в данный момент спасаться бегством или находиться в плену. Вот какие новости привез мне курьер. Ну что же, и теперь вы хотите вернуть меня во Францию? Весьма вероятно, что союзные государи, овладев Парижем, не дадут вам награду, обещанной тем, кто послал вас сюда!

Трое мужчин казались уничтоженными.

Разбитая армия, истребленная императорская гвардия, сам император, спасающийся бегством или снова попавший в плен, - все это крушение гордого императорского здания представилось им, как трагическое видение на этой темной дороге, в глухом лесу Богемии.

Анрио, судорожно сжимая кулаки, пробормотал:

- Императора, наверно, предали!

Монтрон, жестикулируя фонарем в руке, произнес:

- Одно сражение не может быть до такой степени решающим. У императора еще остались ресурсы... дипломатия может поправить промахи полководцев.

А ла Виолетт со слезами на глазах проворчал:

- Император обращен в бегство! Император в плену! Возможно ли это?

Мария Луиза, лицо которой не обнаружило ни малейшей скорби при известии о несчастиях, постигших Францию и ее мужа, обернулась к троим удрученным людям, колебавшимся, не знавшим, на что решиться.

- Хотите прочесть письмо? - насмешливо спросила их она.

Тогда Монтрон, овладев собою, произнес:

- К сожалению, мы не сомневаемся в бедствиях, сообщенных вам этой депешей. Друзья императора в горе; вы видите нас убитыми этими несчастиями. О нашей миссии здесь не может быть и речи. Как вы сказали, в интересах его величества Римского короля необходимо, чтобы при данных трагических обстоятельствах он жил при вас, в Вене. Будущее покажет, суждено ли ему вечно оставаться только немецким принцем! В настоящее время мы позволяем вам продолжать путь. Этот курьер заменит вашего кучера и повезет вас до встречи с вашими провожатыми, которые разыскивают ваши следы. Прощайте! Желаю вам когда-нибудь осознать, что наша миссия была справедлива и что много катастроф было бы предотвращено, если бы вы сделали ее ненужной, вернувшись добровольно к вашему августейшему и несчастному супругу. Да хранит вас Небо, ваше величество, и да защитит Бог того, кому суждено со временем сделаться Наполеоном Вторым!

- Да здравствует Франция! - крикнул Анрио.

- Да здравствует император, несмотря ни на что! - проворчал ла Виолетт, ожесточенно размахивая своей тростью.

Римский король вырвался из рук гувернантки во время этой сцены, побежал к дереву, у подножия которого валялись священные реликвии - три лоскута материи, сорванные с древка ла Виолетта в момент стычки с курьером, схватил их, и, принеся их матери, спросил ла Виолетта:

- Вы отдадите мне это знамя моего папы?

- Отдам ли я тебе его! Ах, черт побери! - ответил тамбурмажор, позабыв всякое уважение. - Дорогое дитя, люби его хорошенько и защищай его со временем! Это - знамя твоего отечества, знамя твоего отца! - И, схватив маленького сына Наполеона, ла Виолетт расцеловал его.

Мальчик не испугался великана, кричавшего так славно: "Да здравствует император!"

Трое мужчин скрылись в лесу, спеша теперь добраться до деревни и добыть лошадей, которые довезли бы их, увы, без желанной добычи, до границы Франции.

Курьер припряг свою лошадь навынос и повез Марию Луизу. Они поднялись обратно в гору, к гостинице "Золотая цапля", где встревоженные офицеры нашли эрцгерцогиню. Дорогой она с радостью думала о том, что окончательно избавилась от людей, хотевших вернуть ее во Францию, и в то время как сын бережно прятал на детской груди трехцветное знамя, свое сокровище, она благословляла битву при Ватерлоо, навсегда избавившую ее от Наполеона.

XII

Поражение при Ватерлоо имело значение не столько боевое, сколько моральное и политическое.

Причины этого памятного разгрома были тщательно рассмотрены со всех сторон историками: Шарра, Тьером, Волобеллем, Кине, и тем не менее многое осталось неясным.

Упрямое решение маршала Груши держаться приказаний, полученных в момент битвы с де Линьи, и нежелание открыть огонь, затем вступление в линию его тридцатитысячного корпуса обеспечили победу англичан, и наполеоновская армия, усиленная и не ведавшая до сего поражений, была раздавлена Блюхером, ворвавшимся после того, как Веллингтон смял передние ряды. Вот первая причина поражения. К этому еще следует прибавить слишком позднее время, когда Наполеон открыл огонь. Генерала Друо обвиняют в том, что он дал Наполеону пагубный совет подождать до полудня, чтобы дать местности немного подсохнуть, так как, по его мнению, артиллерия рисковала не прибыть вовремя из-за размытых дорог. Сначала было решено начать сражение в восемь часов утра. Если бы последовали этому плану, Веллингтон был бы разбит до прихода пруссаков, которые, в свою очередь, были бы уничтожены соединенными силами Наполеона.

Необходимо также принять во внимание неудержимую стремительность Нея, в своих геройских атаках увлекшего всю свою кавалерию. Несмотря на героизм храбрейшего из храбрых, было очевидно, что он сильно ухудшил положение дел, со всеми резервами обрушившись на позиции англичан.

Нравственное и физическое состояние Наполеона в момент этой последней битвы точно так же оказали немалое влияние на фатальный исход ее...

Наполеон тяжко страдал в этот день мучительным приступом геморроя; его сильно лихорадило, и это парализовало его энергию. В то же время уверенность в том, что жена покинула его, что ему никогда не видать больше сына - так как письмо от Монтрона, полученное из Вены, не оставляло на этот счет никаких иллюзий и он совсем не рассчитывал на успех похищения своего ребенка посланным вместе с Анрио и ла Виолеттом, окончательно сломала его.

И все же его нельзя упрекнуть ни в одной стратегической ошибке. Численное распределение армий при Ватерлоо никогда не представляло своим читателям действительных цифр.

18 июня 1815 года Франция могла выставить только сто двадцать тысяч человек против двухсоттысячной армии союзников, находившихся под командой генералов, которые успели уже выучиться воевать, так как неоднократно были разбиты Наполеоном.

План Наполеона - броситься на левый фланг англичан, овладеть дорогой на Брюссель и изолировать пруссаков - был вполне достоин лучших дней расцвета его гения. Он применил здесь тактику своих итальянских сражений: чтобы уравновесить численное превосходство неприятеля и его более выгодное положение, он бросился сначала на одну часть и, уничтожив ее, напал на другую, чтобы покончить с нею.

Но второстепенные факты помешали осуществлению этого плана. Виктор Гюго при помощи своего дара провидения понял их значение и поставил их на первое место. Эти препятствия состояли в следующем: бесполезная потеря огромного количества людей перед фермой Гугомана, которую в четверть часа могли сровнять с землей при помощи орудийного огня, и затем невозможная дорога из Огена, в которой завязла большая часть кавалерии Эрлона.

Но те, которые писали историю кампании 1815 года под влиянием ненависти к империи и к Наполеону, умолчали о самом главном, что битва при Ватерлоо вовсе не была непоправимым несчастьем. Наполеон потерпел главное поражение не на полях Ватерлоо, а в Париже.

"Ватерлоо - крупное сражение, выигранное второстепенным полководцем", - писал автор "Несчастных", и эти слова ставят на должное место счастливчика Веллингтона. В материальном смысле ничто окончательно не было потеряно.

Рапп, запершись в Страсбурге, и Лекурб в Бельфорэ охраняли западную границу и препятствовали вторжению неприятеля на дорогу в Лотарингию. Маршал Сюше с восемнадцатью тысячами человек держал в страхе шестидесятитысячную армию австрийцев на границе Савойи.

Юра, Альпы, Лион, столь преданные Наполеону, находились в безопасности. Австрийский генерал после известия о поражении при Ватерлоо попытался было продвинуться к Лиону и Греноблю, но был немедленно разбит Сюше. Тогда австрийскому генералу ничего не осталось делать, как просить перемирия и установить границы разделения армий.

Правда, Вандея при приближении войск коалиции снова было решила поднять знамя восстания, как в эпоху революции, но и тут патриотизм взял свое. При известии о приближении англичан вандейцы отказались повиноваться своим роялистским вождям.

Наконец, маршал Груши, которого считали попавшим в плен со своей армией, имел до тридцати тысяч человек, причем это количество еще увеличилось благодаря беглецам, отбившимся от своих частей после сражения при Ватерлоо. Таким образом у Наполеона могло в короткое время образоваться до ста тысяч человек войска. Этого было достаточно, чтобы занять Париж, дождаться соединения с Раппом и Лекурбом, а там попытаться дать вторую решительную битву.

Ватерлоо закончилось великолепным самопожертвованием императорской гвардии, "которая умирает, но не сдается", а также непонятной паникой.

Была ночь. Повсюду царил полный хаос. Крики умирающих, которых подло добивали пруссаки, ржание лошадей, дальние и ближние раскаты пушечных выстрелов еще сильнее увеличивали ужас, распространившийся при слухе, что император убит. Это известие, что вождь армии погиб, превратило батальоны в стадо, а храбрых солдат - в трусливых беглецов Крик, брошенный одним: "Спасайся, кто может!" - послужил как бы сигналом для тысяч человек. В одну минуту все поспешили бежать, бросая оружие, ранцы, забывая про честь и славу, и армия, состоявшая из львов, вдруг превратилась в стаю зайцев с человеческими лицами. Единственным утешением может служить лишь то, что это общее бегство спасло несколько лишних жизней. Но армия не была уничтожена, как говорили в Париже и палате, чтобы вынудить Наполеона к отречению от престола. Она потерпела поражение под Лаоном, где находился Наполеон и где ему следовало оставаться.

Окруженный в Лаоне шестидесятитысячной армией, которая опять была сильна, потому что видела своего вождя живым, Наполеон должен был оставаться там и мог бы диктовать оттуда свои условия мира или по крайней мере угрожать парижским политикам, которые под влиянием Фушэ отрешили его от престола, и в первое время он колебался, хотел было остаться, но затем передумал и пошел на Париж.

Однако это был уже не прежний Наполеон. Он не верил больше в свою звезду, считал необходимым все согласовывать с демократическими чувствами народа, не мог насильно заставить народ делать то, что тому не нравилось.

Кроме того, он чувствовал себя не совсем спокойно в Лаоне, в то время как в Париже его собирались свергнуть с престола. Он не мог повторить переворот 18 брюмера, когда по возвращении из Египта народ с радостью приветствовал его и страстно желал уничтожения директории. Тогда он был популярным человеком, теперь же, после поражения, становился ненавистен народу, а политики, которые диктовали мир и опубликовывали разного рода декреты, наоборот, приобретали популярность среди народа.

И Наполеон возвратился в Париж. Он заперся в Елисейском дворце. Всевозможные проекты роились в его голове, а в это время толпа, собравшаяся под окнами, бешено кричала: "Да здравствует император!"

- Я мог бы править при помощи этих людей, которые приветствовали меня, - сказал он, обращаясь к Бенжамену Констану, - но я не хочу быть революционным императором, предводителем партизан. Если представители страны пожелают, чтобы я управлял государством, я останусь, если нет, я отрекусь от престола в пользу моего сына.

Фушэ между тем по обыкновению вел двойную игру. Он нашел себе соучастника в лице бессовестного старика Лафайета. Отречение Наполеона было решено. Раз он допустил поражение своего войска, его шпага становилась ненужной стране, а его имя могло погубить все либеральные учреждения Франции. Ввиду этого было назначено временное правительство, состоявшее из Карно, Кенеля, Коленкура, Гренье и Фушэ, причем последний был избран президентом.

Этот предатель и жалкий полицейский достиг заветной мечты: он стал фактическим правителем Франции, стал хозяином страны, и благодаря его интригам она была выдана врагам и Бурбонам.

Наполеон был удручен и утомлен властью, когда отрекался от престола. Когда ему стали говорить о правах его сына в тот момент, когда он подписывал акт отречения, Наполеон ответил:

- Мой сын! Мой сын! Какая химера! Нет, я знаю, что отрекаюсь не в пользу моего сына, а в пользу Бурбонов! Эти, по крайней мере, не находятся в плену у Австрии.

Даже и в этот момент его мысль была полна заботой о Франции в ущерб собственным интересам.

Временное правительство сейчас же после подписания акта отречения призвало Бурбонов и объявило Наполеону, что о его сыне говорилось в акте только единственно из вежливости и что это ни к чему не обязывает правительство.

Отречение Наполеона состоялось 22 июня 1815 года. Получив акт отречения, Фушэ стал торопить Наполеона как можно скорее покинуть Париж и Францию.

Перед дворцом с утра до ночи стояла толпа, не перестававшая приветствовать павшего императора. Эта толпа была более предана Наполеону, чем все его маршалы, генералы, министры и чиновники, которым Наполеон раздавал чины и награды. А между тем эта самая толпа была именно пушечным мясом и главным плательщиком налогов.

Эти сборища беспокоили Фушэ; он чувствовал, что пока Наполеон не покинет Елисейский дворец, он не посмеет привезти Бурбонов. Поэтому он командировал к Наполеону маршала Даву, честного и преданного человека, чтобы гот сказал бывшему императору, что, пока он находится в Париже, он стесняет действия временного правительства.

Наполеон принял маршала холодно и заявил, что готов покинуть Париж, как только ему дадут средства и возможность найти надежное убежище. Он рассчитывал отправиться в Соединенные Штаты и жить там в качестве простого смертного, а для этого ему нужно иметь два фрегата, которые перевезли бы его и его свиту.

Спустя три дня Наполеон покинул Париж. Толпа, узнавая его карету, кричала: "Да здравствует император!" Это было в последний раз, когда крик приветствия раздавался в его ушах. Он приказал отвезти себя в Мальмезон, где его ожидала королева Гортензия; он прибыл сюда как бы для того, чтобы еще раз вспомнить первую зарю своей славы, свои мечты, свою любовь.

Здесь воспоминания о Жозефине повеяли на него, как забытые в памяти черты и характер той женщины, которую он так страстно любил когда-то. Как и вторая его жена, Жозефина обманывала его, но обманывала с любовниками, а не с врагами. Измены Жозефины задевали только честь мужа, измены же Марии Луизы имели всегда в виду императора. И теперь Наполеон прощал неверность жене, помня, как жестоко она поплатилась за это.

Наполеон молча и мрачно прохаживался по аллеям парка, когда к нему подошел Лас-Казас и сказал, что какая-то дама непременно желает переговорить с ним.

- Я не даю больше аудиенций, - ответил Наполеон улыбаясь. - Я не раздаю больше мест. Чего желает эта дама от императора, не могущего ничего сделать? Но все равно пусть она придет, это оживит немного мое уединение!

XIII

На аллее, направляясь к Наполеону, показалась молодая и элегантно одетая женщина. Это была графиня Валевская. Верная подруга его пребывания на острове Эльба явилась предложить ему если не свою пылкую любовь, как прежде, то по крайней мере тихую дружбу.

Приятно пораженный встречей с красавицей-полькой, Наполеон ласково принял ее.

Графиня пришла сообщить ему, что он подвергается сильной опасности, так как Фушэ приказал одному из генералов присутствовать при его отплытии. Валевская прибавила, что этим надсмотрщиком и тюремщиком будет генерал Беккер и что она успела приехать раньше генерала.

- Меня по крайней мере должны были предупредить, так как ведь я не собираюсь нарушать свои обязательства, - с недовольным видом проговорил Наполеон.

- О, государь, - сказала графиня Валевская, - вам необходимо поскорее уехать, так как ваше присутствие вблизи Парижа связывает по рукам и ногам изменников и, кроме того, враг приближается. Прусские разведчики уже появились в окрестностях Сен-Дени. Дело может дойти до того, что вас неожиданно захватят здесь.

- Я уеду, - ответил Наполеон с жестом нетерпения, - но ведь мне нужны паспорта, суда...

- Куда вы отправитесь, ваше величество?

- В Соединенные Штаты. Там мне отведут землю или я сам куплю. Я кончу тем, чем человек начинает. Я буду жить продуктами своих стад, - Наполеон сделал движение, как бы желая исправить только что сказанное. - Но, может быть, явится и другое разрешение. Солдаты все еще полны доверия ко мне, неприятель у ворог Парижа. Хитрость Блюхера и Веллингтона слишком явно бросается всем в глаза; они уверяют, что воюют только против одного меня, а не против Франции. Теперь я отрекся от престола, так зачем же они продолжают идти на Париж?

- Это правда, - ответила графиня, - вчера в версальском лесу драгуны Эксельмана атаковали два прусских полка.

- Теперь уже эти три солдата угрожают не мне, так как я превратился в простого смертного, но Парижу. В скором времени в руках неприятеля будет вся страна, которая к тому же совершенно беззащитна, так как у меня шпага отобрана. Ах, если бы меня назначили генералом и поручили мне командование! Я не буду больше императором, я не хочу власти; все, чего я желаю, - это сразиться с неприятелем, воспрепятствовать ему войти в Париж, заставить его заключить с нами мир на приемлемых условиях. Сделав это для страны, я удалюсь и стану жить в одиночестве.

Графиня Валевская покачала головой и ответила:

- Фушэ никогда не примет этих условий, как бы заманчивы они ни были. Он стремится лишь удалить вас.

- Да, я знаю; ему очень хочется видеть на престоле Бурбонов. Пусть будет по его, я удалюсь. Когда сюда явится генерал Беккер, я поручу передать правительству мое предложение, а затем отправлюсь в Рошфор.

На глазах графини появились слезы.

- Вы плачете? - мягко спросил ее император. - Что я могу сделать для вас?

Валевская с дрожью в голосе ответила:

- Я хотела просить у вас милости. Разрешите мне сопровождать вас туда, куда вы отправитесь. Я была бы счастлива, если бы могла хоть отчасти, хоть иногда сократить часы вашего одиночества.

Наполеон помолчал, а затем проговорил:

- Это было бы с вашей стороны слишком большой жертвой; кроме того, я должен отказаться от вашего предложения уже потому, что у меня остается сын и ради него я должен отправиться в мое изгнание один. Я очень признателен вам, графиня. Вы молоды, ваш супруг только что в прошлом году умер, и я не могу быть помехой в вашей судьбе. - Он отступил от графини на несколько шагов и продолжал: - Мне говорили, что один из моих офицеров, полковник д'Орнано, влюблен в вас и хочет жениться на вас?

- Это правда, ваше величество, у нас был разговор об этом, по я отложила решительный ответ, пока не переговорю с вами.

- Принимайте его предложение, - быстро проговорил Наполеон, - я не хочу, чтобы ради меня вы чем-нибудь жертвовали.

Графиня хотела было возразить, но приход генерала Беккера заставил их кончить этот разговор.

Наполеон немедленно направил генерала обратно в Париж, чтобы он отвез его предложение правительству.

В предложении Наполеона не было ничего химерического. Если бы ему вверили командование войсками, то разгром прусской армии был бы полный. Блюхер удалился от своей главной базы более чем на шестьдесят миль, и под Парижем у него было не более пятидесяти тысяч. Веллингтон, стоя в Сен-Мартен Лонжо, находился в двух днях пути от Парижа и не мог помочь Блюхеру. Ввиду приближения стотысячной армии Наполеона со ста орудиями англичанам не оставалось бы ничего иного, как отступить в Бельгию. Франция была бы спасена, и разгром Ватерлоо заглажен.

Но предатель Фушэ и его сподвижники, составлявшие временное правительство, отказали Наполеону. Они не без основания считали, что если Наполеон выгонит из страны англичан и пруссаков, то его самого потом будет уже трудно отправить в ссылку.

Однако восстановления империи опасаться было нечего: Франция в последнее время пережила многое и вернуться назад ей было трудно; зато французам не пришлось бы пережить восстановление бурбонской монархии и они не пережили бы кровавых дней революции тридцатого года. Со стороны Наполеона было предложено стране возвращение славы и чести, но временное правительство было настолько недальновидно, что отказалось от всего этого. Генерал Беккер возвратился обратно в Мальмезон и сообщил свергнутому императору о своей неудаче.

Наполеон встретил Беккера в высоких сапогах и походном мундире, так как был готов сесть на лошадь и отправиться выручать Париж. Выслушав ответ генерала, он горько рассмеялся и сказал:

- Эти люди не понимают ни положения дел, ни общего состояния умов в стране. Они отказались от моего предложения, и им придется еще раскаяться. Прикажите собираться в путь!

Угнетенный отказом правительства, он решил немедленно покинуть Францию, где его жизнь все больше и больше подвергалась опасности.

- Если бы я мог поймать его, - говорил потом Блюхер, - я повесил бы его в присутствии моего войска.

А Веллингтон сказал:

- Если бы монархи решили лишить жизни Наполеона, я не стал бы противодействовать им, но роли палача во всяком случае не принял бы на себя.

К императору явился офицер и доложил, что прусские разъезды замечены на правом берегу Сены, между Шату и Аржантейем. Наполеон взглянул на карту и сказал:

- Я оказываюсь окруженным. Если мост Сен-Жермен не разрушен, то я могу попасть в плен.

- Он цел, - ответил офицер.

- Тогда нужно немедленно отправляться в путь.

Генерал Беккер явился и доложил:

- Государь, все готово!

- Я иду, - ответил Наполеон.

Он поцеловал королеву Гортензию и распрощался с другими присутствовавшими лицами.

Было половина шестого вечера, когда Наполеон сел в карету. Одетый в простое штатское платье, он был записан в паспорте как секретарь генерала Беккера. 3 июля он прибыл в Рошфор и остался там до 8 числа. Он все еще надеялся, что в Париже одумаются и пошлют за ним. Увы, эта иллюзия и явилась причиной гибели Наполеона.

Два английских фрегата сторожили выход в море, но тем не менее можно было проскользнуть незамеченным. Преданные люди делали Наполеону смелые, но выполнимые предложения. Два французских фрегата были быстроходными судами, и их экипаж был предан Наполеону; англичане ничего не могли бы поделать с этими судами.

Но Наполеон отказался от всех этих соблазнительных планов. Он продолжал жить в Рошфоре, все еще надеясь, что его позовут обратно, и тут у него постепенно зародилась идея отдаться в руки англичан. Он отправил Лас-Казаса к капитану английского фрегата "Беллерофон" с просьбой принять его и в то же время написал свое бессмертное письмо принцу-регенту английскому:

"Ваше королевское величество! Ввиду распрей, разрывающих мою страну, и ввиду объединения Европы, я решил закончить свою политическую карьеру. Я хочу, подобно Фемистоклу, сесть у очага британского народа. Я отдаюсь под покровительство его законов и обращаюсь с этим к Вашему королевскому высочеству, как к самому постоянному, самому могущественному и самому великодушному из моих врагов".

На другой день, 15 июля. Наполеон отдался во власть Англии и переправился на борт "Беллерофона".

Его отвезли на плимутский рейд.

Огромная толпа народа в лодках разного калибра выехала навстречу императору, чтобы взглянуть на него, и в одной из лодок Наполеон при помощи бинокля рассмотрел графиню Валевскую с д'Орнано, ее будущим супругом.

- Бедная женщина! - промолвил он про себя. - Будь же хоть ты счастлива!

Он уже не верил в постоянство женщин, но продолжал еще питать иллюзии относительно великодушия англичан.

Спустя пять дней из Лондона пришло страшное распоряжение. Наполеон был перевезен на борт "Нортумберлэнда", и адмирал Кокберн предложил ему подписать бумагу, в силу которой он становился пленником Англии. Его багаж был досмотрен, у него хотели отнять даже шпагу и затем ему объявили, что он будет отвезен на остров Святой Елены.

В своем знаменитом протесте Наполеон заклеймил Англию перед потомством:

"Я по собственному желанию перешел на борт судна "Беллерофон". Я не пленник, я - гость Англии. Я взываю к истории. Она скажет, что враг, который в течение двадцати лет воевал с английским народом, пришел по своей воле в час несчастья искать убежища под сенью его законов. Разве мог он дать более яркое доказательство своего уважения и своего доверия? И что же ответили в Англии на это великодушие? Там прикинулись, будто подают ему руку помощи, а когда он доверчиво отдался, его погубили".

8 августа "Нортумберлэнд" вышел в море. Стоя на мостике, Наполеон в последний раз увидел берега Франции. Он снял шляпу и, простерши руку к берегу, воскликнул:

- Прощай, земля храбрых! Прощай, дорогая Франция! Несколькими изменниками меньше - и ты опять станешь великой нацией, госпожой мира!

Преступление Англии не вызвало протеста ни с чьей стороны. Но последствия этого преступления были самые неожиданные: Наполеон, палач свободы, ненасытный завоеватель, неумолимый деспот, беспокойный монарх, поражения которого уничтожили все материальные выгоды эфемерных побед, мог сойти в могилу забытый людьми и преданный анафеме народами, но англичане подняли сверженную статую бога и поставили ее на колоссальный пьедестал, на скалу Святой Елены. С этой скалы Наполеон будет в течение многих веков взирать на мир.

Лепеллетье Эдмон - Шпион императора. 2 часть., читать текст

См. также Лепеллетье Эдмон (Lepelletier) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :