Крашевский Иосиф Игнатий
«Король холопов. 2 часть.»

"Король холопов. 2 часть."

- Мне уже ничто не может доставить удовольствия, - сухо прервала его княгиня.

- Позвольте мне питать надежду, что все это изменится, - произнес король.

- Это не может измениться, - возразила Маргарита.

Слова эти сопровождались отталкивающим взглядом. Казимир покраснел, но не потерял самообладания. - Быть может, - сказал он через секунду, - что мои враги очернили меня в ваших глазах и обрисовали мое королевство в самом плохом свете, поэтому вы почувствовали какое-то отвращение ко мне. Убедитесь сами, и вы увидите, что люди лгут.

Княгиня Маргарита гордо покачала головой и нетерпеливым движением ноги оттолкнула пояс, упавший на землю и лежавший у ее ног.

Она засмотрелась в окно, умышленно стараясь избежать устремленного на нее взгляда короля.

- Вы бывали в Венгрии, - отозвалась Маргарита язвительно. - Говорят, что там очень красивые женщины. Их должно быть много при дворе королевы Елизаветы.

Казимир, поняв намек, презрительно пожал плечами и постарался улыбнуться.

- Однако, - прервал он, - красивее вас я не видел в жизни ни при дворе венгерском, ни при каком-либо другом дворе.

Королева ответила на этот комплимент насмешливой улыбкой.

- Я, должно быть, кого-нибудь вам напоминаю.

Казимир, лицо которого после каждой такой колкости покрывалось румянцем, старался оставаться спокойным.

- Ваша милость, - произнес он, - подобных и равных вам вовсе нет на свете.

- Вы, вероятно, у французских трубадуров научились так льстить женщинам, - сказала Маргарита. - Простите меня, но я полагаю, что королю полагает быть более правдивым.

Король, сильно взволнованный и задетый, насупился. Голосом, дрожащим от обиды и огорчения, он произнес:

- Сударыня, я искренен, когда говорю вам, что вы моя единственная надежда на счастье. Будьте более сострадательны ко мне. Я могу вас уверить, что за вашу взаимность я всю свою жизнь посвящу вашему счастью. При этих словах Казимир встал, а маркграф, услышав движение, подошел к разговаривающим.

- Дадим Маргарите отдохнуть, - произнес он, опираясь на кресло. -Пусть она постарается поскорее восстановить свои силы, чтобы быть в состоянии в день своих именин стать вашей женой. Потому что король, наш отец, назначил на этот день... Его воля, - добавил он с ударением, -должна быть исполнена.

Маргарита в ответ на это подняла глаза и гневно посмотрела на брата. Казимир начал прощаться и протянул ей руку. Княгиня, после некоторого колебания с явным принуждением и отвращением протянула ему белую, узкую, исхудавшую, холодную, как лед, руку, которую он поцеловал. Но лишь только он отвернулся, она поспешила ее вытереть о платье; маркграф Карл, заметив это, укоризненно пожал плечами.

В течение целого дня Казимиру не дали отдохнуть. Он был приглашен к королю Яну к обеду, во время которого балагурили шуты, затем отправился осматривать город, сделал визит епископу, присутствовал на турнире и на скачках; вечером развлекались рассказами о рыцарстве во Франции и Италии и разными играми. Казимир очень поздно возвратился в отведенные ему покои. Он там застал своих придворных и старцев, которых он тотчас же удалил, а также ожидавшего его Кохана. Король торопился поговорить со своим наперсником, который старался сделать веселое лицо, не желая, чтобы другие заметили, сколько неприятного ему пришлось в этот день услышать.

В этот день в числе других к Кохану подошел Пеляж, воспользовавшийся своими связями с Венгрией и знакомством с королевой Елизаветой, показывавшей ему свое расположение, чтобы под предлогом передачи от нее поклона Казимира выведать от приближенных короля о его намерениях, а может быть, и для того, чтобы исполнить какое-нибудь секретное поручение.

Кохану вовсе в голову не пришла мысль о возможности измены.

Пеляж усердно разыграл роль усердного слуги семьи Казимира, приятели и доверенного.

Он исподволь начал соболезновать и бедному королю, достойному, по его мнению, лучшей участи - не получить в жены тоскующую и больную вдову, которую ему навязывали.

- Ваш король лучше всего сделал бы, - добавил он, - если бы постарался отложить венчание, даже если бы пришлось заплатить за это Яну дорогую цену. Эта жена ему не принесет счастья.

Кохан молча его выслушал.

- Этот совет запоздал, - произнес он после некоторого размышления, -потому что мы прибыли на свадьбу. Вино, налитое в бокал, надо выпить.

- Я знаю, - вставил Пеляж, - другую поговорку, которая гласит, что от кубка до рта расстояние велико.

Ловкий и искусный собеседник долго говорил обиняками, стараясь что-нибудь выведать от Кохана, но видя, что придворный, как будто дал обет молчания, и что он от него ничего не добьется, Пеляж распрощался с ним, расточая уверения в своей любви.

В продолжение дня Кохана с разных сторон угощали не особенно приятными известиями. Под вечер Житка сообщила, что княгиня чувствует себя хуже и вследствие неожиданного озноба должна была лечь в постель.

Поэтому на вопрос Казимира о том, что слышно, фаворит пожал плечами. Король был огорчен и печален, а Кохану нечем было его утешить. Он начал оживленно болтать о том, что время все изменить и что нет повода отчаиваться.

- Так и ты видишь причины, из-за которых следует беспокоиться? -спросил король. - Не правда ли? Нам не следует ничего предпринимать! Предсказание старой колдуньи напоминает о себе.

Казимир задумался, свесил голову и опустил руки.

- Еще ничто не потеряно, - произнес он, вооружаясь мужеством. - Если б только удалось обвенчаться и увезти королеву в Краков, тогда рассеялась бы вся ее печаль.

- А не лучше ли было бы, - робко ответил любимец, - отложить свадьбу, не торопиться с ней? Может быть, лучше обождать?

Король сделал отрицательный жест.

- День назначен, - воскликнул он, - на нем настаивают и его не отменить. Княгиня хороша, как ангел; я ее люблю, и она должна быть моей!! Слава эти вырвались у него с такой силой, что Кохан принужден был замолчать.

На следующий день возобновились турниры, а Маргарита все еще была больна. Королевский врач не отходил от нее, хотя ничего опасного не предвиделось. Развлечения шли своим чередом, и они были очень пышными, потому что король Ян хотел ими загладить общее грустное настроение, вызванное болезнью его дочери.

Польский король принужден был казаться спокойным, но на душе его скребли кошки.

Известия, приносимые Коханом, который в течение дня под разными предлогами находил возможность приблизиться к Казимиру и секретно шепнуть ему несколько слов, становились с каждым разом все тревожнее.

Болезнь, казалось, прогрессирует и становится опасной; при дворе нельзя было еще об этом говорить. Но маркграф Карл и жена его Бьянка были обеспокоены, огорчены и тщательно старались скрыть свое беспокойство.

На следующий день Маргарита впала в бессознательное состояние, и испуганный врач дрожащим голосом доложил королю, что средства его истощились, что княгине угрожает опасность и что осталось лишь одно -обратиться с просьбой и с молитвами к Всемогущему, располагающему жизнью и смертью.

Король Ян, ставший после потери зрения, более набожным, чем раньше, задрожал и заломил руки. Он велел себя отвести к ложу дочери, но она не узнала его.

Маркграф Карл с изменившимся лицом пришел сообщить Казимиру печальную новость.

Король, вовсе не предполагавший, что какая-нибудь опасность угрожает Маргарите онемел от отчаяния и закрыл лицо руками.

- Я самый несчастный человек! - воскликнул он. - О, Боже мой! Почему ты меня так строго наказываешь за мои грехи?

Тщетно маркграф Карл старался его успокоить.

В этот день все игры, забавы, состязания, все было прервано. При дворе воцарилась глухая, зловещая тишина.

Епископ Ян из Дражниц приехал из Нового Места вместе с духовенством и предложил королю в течение четырнадцати дней служить молебствия с процессиями с хоругвями об исцелении больной и об избавлении от тяжкого несчастья, грозившего королевской семье.

Приказания уже были отданы; во всех костелах звонили в колокола; веселый город внезапно преобразился и погрузился в печаль. Народ начал тесными толпами валить в костелы, в часовни; духовенство со знаменами, с крестами, с пением вышло из Вышеграда, из костелов святого Вита Пресвятой Девы, святого Николая.

Казимир вместе со своим двором отправился пешком в костел при замке, послав предварительно крупную сумму денег духовенству как вклад в костел. Неописуемая тревога охватила всех. Несчастье нагрянуло неожиданно и переход от вчерашнего веселья к молебнам о здравии больной производил ошеломляющее впечатление. Люди видели в этом перст Божий, наказание за вину старого, ослепшего Яна, нагрешившего столько в своей жизни. Призванные врачи не подавали никакой надежды. Больная все время бредила, температура поднималась. Она не узнавала людей, говорила, плакала, кричала, срывалась с постели, жаловалась, а воспоминания о прошлом и настоящее так перепутались в ее голове, что покойный муж, жених, ребенок и история Амадеев, картины страшных мучений - все переплелось и вызывало страшные видения; мучимая и преследуемая ими она издавала отчаянный, пронзительный крик, так что служанки, окружавшие ее ложе, полагали, что она впала в безумие.

После таких вспышек наступала слабость, бессилие и, казалось, что жизнь уже прекращается, но мучения вскоре возобновлялись с той же силой. Эта болезнь вызвала беспорядок и замешательство при дворе короля Яна, несмотря на то, что там всегда был образцовый порядок и благоустройство. Слепой Король то впадал в ярость и возмущался против судьбы, то погружался в угнетавшие его мысли, предаваясь самобичеванию. Совесть его упрекала в том, что он своим упорством, вызвал болезнь и будет причиной смерти дочери.

При Казимире находился все время маркграф Карл. Он старался его утешить мыслью, что здоровый организм преодолеет болезнь, что молитвы духовенства, процессии, обеты, вклады в костелы - все это должно помочь.

В действительности, по приказанию епископа во всех монастырях начались беспрестанные молебствия об излечении недуга княгини, и народ, прибывший с разных концов в город, чтобы поглядеть на свадебное торжество, встретил вместо этого страшную печаль.

Все храмы были переполнены, колокола звонили, усиливая тревогу и беспокойство.

В то время, когда вокруг ложа больной столпился весь женский персонал во главе с маркграфиней Бьянкой, а на столе возле больной были расставлены Святые Дары, Казимир сидел один или вместе с молчаливым слепым отцом, скорбя и печалясь.

Постоянно преследовавшая его мысль, что страшное предсказание воплотится в действительность, угнетала его мозг и внушала ему суеверный ужас. Судьба его преследовала. В ушах его раздавалось страшное, грозное, напоминавшее о мести, незабываемое имя Амадеев.

Кохан, видевший его мучения, молча стоял и глядел на Казимира, не смея с ним заговорить. Но он ждал напрасно. Король был так погружен в свои мысли, что никого не видел. Великая радость и надежды, воодушевлявшие его, когда он торопился поскорее приехать сюда, все это пропало, и все его счастье было разбито.

Иногда прибегали к нему с хорошими утешительными известиями, что княгиня отдыхает, спит, что болезнь как будто слабее становится, и он вновь начинал надеяться на лучший исход.

Господь сжалился, молитвы были услышаны. После сна княгине стало легче. Король Ян послал об этом сообщить от своего имени Казимиру, но с этим же известием поспешил маркграф, пришли и другие послы. Все, казалось, ожили.

Но это улучшение продолжалось недолго; хотя в последующие дни лихорадочные проявления уменьшились и не были такими грозными, но слабость увеличивалась, силы истощались, и врачи не предсказывали ничего хорошего. В храмах служба не прекращалась.

Казимир, несмотря на то, что ему не советовали и не хотели его допускать к больной Маргарите из боязни, что вид ее произведет на него тяжелое впечатление, настаивал так упорно и так упоминал о своих правах как жених, что маркграфиня Бьянка взяла его с собой.

В темной низкой сводчатой комнате с завешанными окнами, освещаемой лампадами, горевшими перед иконами, и редкими лучами света, прокрадывавшимися через занавески, лежала на ложе, окруженная стоявшими и коленопреклоненными женщинами, бледная Маргарита, изменившееся лицо которой указывало на внутренние страдания. Глаза ее то раскрывались и неподвижно устремлялись в одну точку, ничего не видя, то закрывались, как будто она засыпала. Но этот сон не был отдыхом. Она беспокойно металась на постели, конвульсивно хватаясь белыми руками за одеяло, которое сиделки каждую минуту поправляли.

Ее бледное лицо по-прежнему было благородно, красиво, но страдание наложило на него свою печать, и оно вызывало к себе жалость.

Один из придворных духовных сидел у распятия, читая молитвы и ожидая момента, когда больная придет в сознание, чтобы ее напутствовать.

Казимир, следуя за Бьянкой, тихонько подошел к самому ложу. Больная как бы почувствовала его присутствие, широко раскрыла глаза, из уст ее вырвался слабый возглас, и она стремительно дернулась на другую сторону ложа.

Король побледнел.

Они стояли в ожидании какого-нибудь утешительного знака.

Бьянка расспрашивала женщин, которые вместо ответа заливались слезами...

Вскоре послышался голос больной. Она говорила, как бы задыхаясь, обрывистыми словами.

- Я не хочу... Не хочу... Снимите с меня перстень... Отнесите подарки... Я умру здесь, меня не повезут... Кровь... Кровь...

На короля это произвело столь сильное впечатление, что он не мог ни минуты больше оставаться... Он вышел оттуда как слепой, с затуманившимися глазами, с сокрушенным сердцем, ничего не слыша. Не говоря ни с кем ни слова, он скрылся в своих комнатах...

Вечером он вместе со своей свитой отправился в костел Святого Витта, чтобы присутствовать при богослужении. Он по-королевски вознаградил причт, служивший молебен об исцелении Маргариты.

Наступила ночь - ночь молчаливая, но бессонная для всех. Король Ян не ложился, посылая чуть ли не ежеминутно узнать о здравии дочери. Кохан приносил известия Казимиру. Маркграф Карл приходил его утешать. Во всех костелах светились огни и совершались богослужения.

На следующий день при восходе солнца со всех колоколен Старой и Новой Праги, в Вышеграде и в Грозде раздались похоронные жалобные звуки. Это был день святой Софьи, прекрасный, весенний, майский, солнечный день, а Маргариты уже не было в живых.

До последней минуты ужасом пораженный отец и исстрадавшийся жених надеялись на какое-нибудь чудо. Когда страшное известие о смерти княгини разнеслось по замку, и плачь женщин всего двора и челяди донес о случившемся несчастье, король Ян упал на колени, всхлипывая, сын должен был поднять отца...

- Проводите меня к нему, - воскликнул старик, превозмогая боль, - он так же, как и я, должен чувствовать этот удар...

Отец и брат Маргариты вошли в комнату Казимира и нашли его в отчаянии, так как он только что узнал о кончине возлюбленной. Взволнованный и разгоряченный, он с рыданиями припал к коленям старца...

- Ты, которого я называл своим отцом, - сказал он, - и которого я и теперь хотел бы иметь своим отцом, ты один поймешь мое горе. Маргариты нет более! С ней вместе погибли все мои надежды, все мое счастье рухнуло, а также будущность моего рода!

Старый король и сын его расчувствовались и, сами страдая от понесенной потери, начали обнимать и целовать Казимира.

Маркграф больше всех остальных сохранял спокойствие и не предавался такому сильному отчаянию. И он жалел этот чудный цветок, подкошенный во цвете лет, но обязанности и требования жизни заставляли его заняться делами, так как он один лишь владел собой...

Старый Ян, этот неустрашимый герой, неоднократно с редким мужеством подвергавший свою жизнь опасности, был расслаблен и бессилен.

Казимир, хотя и во цвете лет, но столько переживший и исстрадавшийся, согнулся под этим ударом, видя в нем не только потерю невесты, но и страшную угрозу для будущего. Помимо его воли страх заставил его говорить...

- Отец мой, - произнес он, обнимая стонавшего старика, - отец мой, сжалься надо мной. Какое-то незаслуженное проклятие висит над моей головой, я должен буду умереть последним в роде, и мое государство перейдет в чужие руки...

- Нет, - возразил старый Ян, которого сын заставил сесть, опасаясь, что после стольких страданий и бессонных ночей ему не хватит сил, - нет! Ты меня назвал отцом, я им хотел быть и хотел отдать за тебя собственную дочь; Господь воспротивился моим лучшим желаниям, но я не отказываюсь от звания отца и от обязанностей, налагаемых этим званием.

При этих словах в разговор вмешался маркграф Карл.

- Брат мой - потому что и я не отказываюсь быть твоим братом - дай пройти первому горю... Я и отец мой, король, мы оба постараемся выискать тебе жену... Мы тебя женим... Ты опровергнешь все неразумные и злобные предсказания... Мы не допустим, чтобы твое королевство...

В этот момент его прервал старый Ян и быстро начал:

- Карл хорошо говорит... Пусть нас соединит это общее горе... Поклянемся быть братьями... Я и Карл отыщем тебе жену.

Казимир схватил руку Яна.

- А я памятью этой дорогой покойницы, которую мне никто не заменит, клянусь вам, что приму из вашей руки невесту, которую вы мне выберете... Она будет новым звеном между мною и вами.

Таким образом, при еще неостывшем трупе маркграф Карл забросил удочку, необходимую для его политики, которая должна была поддержать связь между Польшей и Люксембургским домом.

Казимир дал согласие, слепо доверяя и находясь под тяжким впечатлением предсказания и страха, что он умрет, не оставив наследника.

Дочь, оставшаяся у него после смерти Альдоны, не могла возложить на свою голову корону, для защиты которой необходима была сильная мужская рука. Вместо предполагавшегося радостного свадебного обряда был совершен печальный похоронный обряд. Казимир проводил останки невесты до королевского склепа в Збраславе.

После похорон они еще раз обещали друг другу быть верными союзниками и друзьями, а король Ян и маркграф Карл торжественно обязались найти для Казимира новую невесту.

Прощание было очень трогательное и дружеское, но польский отряд, приехавший в Золотую Прагу с весельем, шумом и триумфом, уезжал оттуда на рассвете втихомолку, сопровождаемый печальным маркграфом Карлом, одетым в траур.

Все отнеслись с большим сожалением к королю Казимиру. Хотя он отыскал мужество и силу духа после того, как прошел первый взрыв отчаяния, однако глубокая печаль сделала его безучастным ко всему. Он возвращался равнодушный, ничем не интересуясь, погруженный в свои мысли, позволяя себя везти.

В таком состоянии его нашел вечером во время первого ночлега на чешской земле его любимый наперсник ксендз Сухвильк Гжималита, который провожал его в ту сторону до Праги.

Это был один из самых серьезных и ученых духовных своего времени, человек безупречный, рассудительный, очень привязанный к Казимиру, который ему платил за его любовь полным доверием. Подобно своему дяде, архиепископу Богории, Сухвильк воспитывался за границей, в Болоньи, Падуе, а в Риме закончил свое образование, и кроме мертвой теории привез с собой жизненные практические сведения обо всем, в чем его собственная страна нуждалась.

Как человек сильный духом, умевший говорить правду и никогда не унижавшийся до лести, он был очень ценим королем. Казимир его уважал и часто слушался его. При первом взгляде на него было видно, что это человек неустрашимый, энергичный; одной своей фигурой он внушал уважение. Сухвильк, войдя в комнату, в которой сидел Казимир, погруженный в свою печаль, раньше, чем подойти к нему, на секунду остановился, разглядывая его.

Королю стало неловко, что Сухвильк застал его в таком состоянии, указывавшем на его слабость, и он поднялся к нему навстречу, принуждая себя улыбнуться. Кохан, стоявший у порога, почувствовал себя лишним и скрылся.

Они остались вдвоем. Прошло некоторое время в глубоком молчании.

- Милостивый король, - произнес Сухвильк, смерив Казимира своим спокойным взглядом, - не надо так поддаваться горю, хотя оно и чувствительно. Но такова уж участь человеческая; все на свете изменчиво и нет ничего вечного. Это Господь посылает испытания.

После этого предисловия Сухвильк начал медленно:

- Люди, которые живут исключительно для себя, могут свободно отдаваться своим огорчениям и предаваться скорби, но не вы и не мы. Духовные и короли - сыны Божьи. Императоры держат в своих руках судьбы государств... Вас, ваше величество, ждет работа... Страна забыта, а дела много, и вас ждут... Вам не подобает проливать слезы над личными невзгодами.

У Казимира глаза заблестели, и он начал слушать со вниманием. Ксендз, оживившись, продолжал:

- Всемилостивый государь... Подумайте только о вашем народе, вверенном вашему подчинению, и ваше горе покажется вам менее острым и менее давящим.

- Отец мой, - отозвался Казимир, - вы правы, но есть страдания, которые выше человеческих сил...

- Силы вызываются собственной волей, и это зависит от самого человека; надо себя лишь в руки взять, - произнес Сухвильк.

- Войдите в мое положение... Это страшное предсказание, что я буду последним в моем роде! - шепнул Казимир. - В тот момент, когда я полагал, что освободился от всех предчувствий, когда у меня появилась надежда...

- Но надежда не потеряна, - произнес энергично духовный. - Предчувствия и предсказания - это искушения сатаны. Господь редко открывает будущее, а если Он это делает, то через уста людей посвященных и достойных. Но вы, как король, если бы даже это предсказание исполнилось, можете оставить после себя нечто большее, чем потомок и целое потомство, -плоды ваших трудов и славную память о ваших великих деяниях, которая продержится дольше, чем ваш род.

Король взглянул на него с оживлением и любопытством.

- Что же я могу сделать? - спросил он печально.

- Тут, у нас в этой Польше, кое-как составленный из кусков, благодаря оружию вашего отца? - возразил Сухвильк напирая на эти слова. - Вы меня спрашиваете, что вам предпринять? Ведь человеческой жизни не хватит, чтобы совершить все, что здесь нужно! Ваше величество, вы видели Прагу, как она пышно расцвела и возвысилась, а разве вы не могли бы и не должны были бы иметь такие города? Все у нас запущено, заброшено! Какие же у нас замки?.. Точно деревянный хлам, приготовленный как топливо! Школ у нас мало, страна стоит наполовину пустая, населения в ней слишком мало, необходимо его привлечь...

Казимир слушал, понемногу оживляясь.

- Наконец, ваше величество, где же наши законы? - добавил капеллан. -В других странах они писанные, а у нас каждый судья по-своему судит, руководствуясь старыми обычаями. Разве это единое королевство, где нет писанных законов, где много обычаев, и каждый писарь отмечает их для памяти, как ему заблагорассудится, а затем его пачкотня служит сводом законов. Разве это допустимо, что наши мещане, недовольные приговором наших судов, обращаются с апелляцией в Магдебург, к чужой власти. Сухвильк, бывший одинаково искусным теологом и законоведом, заговорив на эту тему, невольно увлекся.

Он сам вскоре заметил, что теперь не время перечислять королю все подробности, а потому перевел свою речь на другое.

- Ваш отец воевал, - произнес он, - а вы должны строить и управлять. Разве нам не больно слушать, когда чужестранцы, рассказывая о нашем крае, называют его диким, варварским, некультурным, наполовину языческим? Разве нам не должно быть стыдно, когда нас упрекают за наши неудобные и опасные пути сообщения? Промышленность у нас не развита, и мы все должны покупать у чужих...

Казалось, что Казимир забыл о своем горе.

- Отец мой, - прервал он, - ты лучше всех знаешь, потому что я неоднократно говорил тебе о моих заветных мечтах и о том, что я всеми силами стараюсь сохранить мир, для того чтобы дать возможность бедному люду безопасно поселиться, устроиться и разбогатеть! Я страстно желаю того же, что и вы, но как это все сразу сделать?

- Как? - воскликнул Сухвильк. - Надо начать с самого необходимого! Вы дали отдохнуть опустошенной стране и этим оказали ей большое благодеяние. Теперь обсудим, что нужно сделать, и возьмемся за работу.

Король задумался.

Видно было, что Гжималита ловко сумел отвлечь его мысли от воспоминаний, мучивших его. В Казимире вновь ожило то, что его больше всего интересовало в молодости, а именно, желание поднять страну и поставить ее наравне с другими европейскими государствами.

- Что же самое необходимое? - спросил он.

Сухвильк взглянув на него, ответил:

- Материальной обеспечение и зажиточность даст люду покой, - а затем что больше всего необходимо стране?..

Казимир легко мог отгадать затаенную мысль говорившего, зная, о чем он болеет душой.

- Справедливость, - произнес он нерешительно.

- Да, именно так, - возразил обрадованный Сухвильк, - вы можете оставить Польше незабываемое наследство. Дайте ей законы!

Казимир оживившись поднялся со своего места.

- Хорошо, - произнес он, - но вы будете моим помощником в этой великой работе. Она будет для меня утешением...

Король смолк. Ксендз продолжал разговор, видя в нем хорошо действующее лекарство.

- Писанных законов у нас почти что нет, - произнес он. - Все, что собрано, составлено по устным рассказам и передано по традиции, не сходится одно с другим; нужно все это сгруппировать, соединить в одно, чтобы были одинаковые законы для всех, как и один король для всех... Казимир бросился его обнимать.

- Помоги мне, - воскликнул он, - помоги! Необходимо, чтобы законы защищали интересы бедного люда, чтобы они взяли под свое покровительство крестьянина. Я дал свое слово умирающему отцу, что буду действовать в интересах крестьян. Спаситель пострадал за этот люд так же, как и за нас, и заплатил Своею кровью.

Таким разговором Сухвильк занял короля до ночи. На следующий день он снова завел с королем беседу на ту же тему. Казимир охотно говорил о деле, близком его сердцу и удовлетворявшим его желание оставить по себе хорошую память.

Так они доехали до Кракова. Казимир, вспомнив о том, как он, уезжая из столицы, надеялся возвратиться счастливым в сопровождении молодой супруги, снова почувствовал всю горечь пережитого. Он велел остановиться на дороге, чтобы ночью украдкой прямо пробраться в Вавель...

К своей сиротке, которой он обещал привезти мать.

Бывают удары судьбы, которых нельзя избегнуть.

У ворот города Казимир поднял глаза на быстро промчавшегося мимо него рыцаря, который, казалось, убегал от него. Перед ним мелькнуло бледное лицо, вьющиеся волосы, и перед его глазами снова пронеслись окровавленные, изрубленные тела.

В промчавшемся всаднике король узнал Амадея!..

Навстречу Казимиру никто не выехал, потому что он это запретил. Лишь на пороге он встретил преданного ему Николая Вержишка, который молча низко склонился перед ним.

Они взглянули друг на друга; верный слуга прочел в глазах своего пана печальную историю этого путешествия, закончившегося похоронным колокольным звоном.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВЯДУХ (ВСЕЗНАЙКА)

В Пронднике под Краковом жил давно поселившийся там мужик Алексей; люди его попросту называли Лексой, прибавив к этому имени прозвище Вядух. Оно означало, что Лекса все знает и не даст себя провести.

Мужик был состоятельный, но не хотел в этом признаться, не кичился своим богатством, не называл себя землевладельцем, и наоборот, с некоторой гордостью повторял, что он крестьянин по происхождению от прадеда.

Он и одевался так, чтобы не ввести никого в заблуждение и чтобы его не приняли за иного, чем он был. И шапка его и кафтан были такие же простые, как обыкновенно носил народ, и вместо оружия он употреблял палку и обух.

Несмотря на то, что убогие мужики низко снимали перед ним шапки и многие деревенские старосты приветствовали его, как брата, Вядух, по своему характеру, охотнее всего имел общение с людьми маленькими, защищая их, называл их своими, и терпеть не мог тех, кто их обижал.

Вид его был непредставительный. Маленького роста, коренастый, полный, с загоревшим, сморщенным, с грубыми чертами лицом, он при своем безобразии был очень умен, и всякий замечал светящийся в его глазах ум.

Вядух, прозванный так потому, что обо всем знал, никогда нигде не обучался, а всю свою премудрость почерпнул - как он говорил, - в лесу; в действительности же из уст людей, к которым она перешла от дедов и прадедов.

Никто лучше его не знал всех старых обычаев страны, преданий, песен и законов, которые устно передавались от поколения к поколению.

Если у кого являлось какое-либо сомнение, то первым делом обращались к Вядуху. Одного его слова было достаточно, и не было надобности спрашивать у других, так как никто более не спорил.

В хате было лишь самое необходимое, ибо Лекса старательно следил за тем, чтобы все соответствовало потребностям мужика и не превышало их, а потому она имела такой бледный вид, что никто не мог бы догадаться о зажиточности хозяина.

Вядух всегда говорил, что зверя бьют из-за шкурки, и что умный человек не кичится своим богатством.

Он сбрасывал свою старую, заплатанную сермягу лишь тогда, когда отправлялся в костел, или в большие праздники, когда дело шло о воздаянии хвалы Господу Богу.

Жена его, немолодая уже женщина, выбранная им по расчету, названная при Святом Крещении Марией, а впоследствии молодой девушкой называвшаяся Марухной, состарившись, стала ворчливой и придирчивой; так как она была искусной хозяйкой, то ее прозвали Гарусьницей.

Вядух постоянно с ней спорил о чем-то, они ссорились, но очень любили друг друга, и один без другого жить не могли. Вначале Господь дал этой паре сына, которого приходский священник, совершившийся над ним обряд крещения прозвал Марцином. Когда он был маленьким, его называли уменьшительным именем - Цинком; так как он был дородный, статный, пригожий - не уродился в отца - то люди прозвали его Цярахом, и это имя осталось за ним.

У них была младшая дочь, красивая девушка, но не особенно рослая и сильная, что очень огорчало мать; ее звали Богной, но тогда было принято и в деревнях, и в домах шляхты придавать к имени, данному при крещение, добавочное, и ее прозвали Геркой. Оно означало на ее родном языке то же самое, что и ее крестное имя Богна.

Вядух, имевший большое хозяйство, с которым ему одному с сыном было не справиться, хотя оба с утра до вечера прилежно работали, имели у себя батрака, которого он будто бы купил у жида, но с которым он обращался вовсе не как с невольником, несмотря на то, что в то время было много невольников; были взятые в плен во время войны, были и попавшие в неволю за неуплату долгов.

Хотя старый чудак говорил, что подобно тому, как вол вола не может купить, так и человек человека. Однако он его очень стерег и не давал ему отдыха, но кормил его хорошо.

У старика было много своих собственных поговорок, а когда дело касалось труда, то он повторял:

- Есть ты хочешь? Правда? Для этого ты должен работать! Когда у тебя пропадет охота к еде, тогда ты будешь отдыхать.

Вядух был известен своими поговорками, а так как он был болтлив, то готов был сказать одно и то же духовному лицу, кастеляну, воеводе и мужику.

Когда его спрашивали, не боится ли он кого-нибудь, он отвечал:

- Конечно! Господа Бога!

Никто не удивляется тому, что рыцари, не моргнув глазом, идут на войну, на смерть - это их обязанности; но и Вядух не боялся смерти и никакой опасности.

Его дерзости ему как-то сходили с рук, однако его несколько раз привлекли к ответственности, и он должен был таскаться по судебным инстанциям. Он всегда умел себя защитить, не прибегая к адвокату, благодаря своей изворотливости.

Вядух владел несколькими ланами (6) земли, которые, как он уверял, уж несколько веков тому назад принадлежали его предкам; однако Топорчик Неоржа, ставший впоследствии сандомирским воеводой, земли которого были по соседству, утверждал, что эти ланы принадлежат ему, что они были отданы мужику в аренду, что он должен был за них платить деньгами и натурой или же исполнять некоторые повинности.

(6) - лан - часть пахотной земли, имеющая в длину 3,024; а в ширину 120 локтей

Все вместе взятое не особенно много составляло для Вядуха, и, несмотря на то, что он землю считал своей собственностью, он платил Неорже и с ним не судился.

Он, в сущности, мог бы легко найти в другом месте землю обработанную или нетронутую и взять столько, сколько бы захотел, и мог бы уйти отсюда, но ему жаль было оставить поля, на которые столько трудов было потрачено, отцовский дом, к которому он привык. Он говорил, что он слишком стар, чтобы испробовать новое счастье, и хотя он не любил Неоржи, однако не трогался с места.

С гордым и жадным Топорчиком, с его войтом и экономом не всегда легко было ладить; однако Вядух, хоть и немало от них терпел, все-таки всегда ускользал из-под их власти. Иногда, смеясь, он говорил, что со временем Неоржа будет подвергнут церковному отлучению за свою дерзость, и что тогда он без всякого спора оставит его землю.

Самого Топорчика он редко видел, много о нем слышал, знал его хорошо, но избегал встречи с ним и умел жить в согласии с его служащими.

Вообще, хотя он и смело говорил и никому спуска не давал, он избегал ссор и судов и не любил судей.

Хозяйство его было в лучшем состоянии, чем у других; у него было много домашнего скота, а так как на рынке все быстро и легко продавалось, то у Вядуха водились деньги, несмотря на то, что приходилось платить Неорже, подкупать чиновников, уплачивать костелу десятинный сбор.

Так как он сам был трудолюбив и мастер на все руки, то он и детям не позволял быть праздными. Сын должен был его постоянно сопровождать, и если он его посылал одного в город, то приказывал ему не терять времени и быстро возвратиться обратно; дочка пряла, ткала, шила и помогала матери. Он не мог жаловаться на детей; они были у него удачные. Цярах был длинный малый, а Богна, хоть ростом и обиженная, совсем похожая на ребенка, была красива, жизнерадостна и трудолюбива.

Однажды вечером (дело происходило осенью) Вядух, возвратившись с поля вместе с батраком и сыном, остановился возле своей хаты, на пороге которой его поджидала Гарусьница, начавшая его в чем-то упрекать; в то время на дороге появился человек на вид лет тридцати с лишним, скорее молодой, чем старый, ведший под уздцы хромую лошадь.

Он был одет, как обыкновенно одевались зажиточные дворяне, очень опрятно, и по костюму видно было, что он возвращается с охоты.

Вид у него был усталый, а так как конь еле двигал ногами, то он остановился у ворот, присматриваясь к хате, как бы раздумывая о том, может ли он здесь найти временный приют.

Старый Вядух, Цярах, батрак Вонж и Гарусьница - все повернулись в сторону путника, разглядывая его с любопытством.

Лицо, хоть и барское, очень понравилось Лексе, который никогда не торопился подойти к тому, кто на первый взгляд ему не нравился.

- Гей! Я голоден и устал, - произнес стоявший за забором, - не дадите ли вы мне поесть и немного отдохнуть? Я вам хорошо заплачу...

Вядух подошел к нему с приветствием, согласно обычаям, но по-своему, без излишней униженности. Мужик был в хорошем расположении духа.

- И без платы, - произнес он, - я не погоню голодного от своего порога. Но, сударь мой, как я это вижу по вашему лицу и по вашей одежде, вы не привыкли отдыхать в дымной хате и есть деревянной ложкой из глиняной миски.

- О, - добродушно рассмеялся стоявший по ту сторону забора. - Голод -не тетка, и голодный не рассматривает качество посуды, а уставший рад чердаку и всякому ложу.

Вядух обратился к старой Гарусьнице.

- Ну, жена! - произнес он. - Не осрамиться бы тебе! Есть у тебя чем накормить такого пана?

Насколько Вядух скрывал свою зажиточность, настолько Гарусьница любила ее выставлять напоказ. К тому же она часто старалась поступать ему наперекор.

- Но, но, - произнесла она, - не черни собственного хозяйства... Я не осрамилась бы даже, если б сам Неоржа неожиданно пришел бы к нам к ужину. Услышав название Неоржи, путник спросил:

- Неоржа? О, откуда вы его знаете?

- Как же мне его не знать, - возразил Вядух, - ведь он упорно называет себя моим паном, хотя я этого не признаю, потому что я свободный крестьянин; однако бороться с ним мне тяжело.

Говоря это, старик раскрыл ворота, и путешественник вошел во двор, ведя за собой хромавшую лошадь. Цярах тотчас же принял коня, потому что ему жаль было прекрасной лошади, подобной которой он еще никогда не видел; приподняв больную ногу он начал ее разглядывать. После короткого осмотра он искусно, без всякого инструмента, вынул из ноги острый шип и радостно воскликнул:

- Ничего с ней не станется, придется лишь жиром замазать.

Путник, с любопытством присматривавшийся к этой операции, радостно воскликнул:

- Большое вам спасибо! Я очень люблю эту лошадь, и мне не хотелось бы видеть ее калекой.

Они вошли в избу. Вядух его вел, и путник медленно шел, оглядываясь по сторонам, как будто он в первый раз в жизни зашел в деревенскую хату. Он останавливался, разглядывал и, хотя не расспрашивал, но видно было, что все это ему казалось очень странным. Хата Вядуха так же, как и он сам, ничем не отличалась от обыкновенных крестьянских изб; лишь мебель в ней была более чистая, из крепкого материала, прочно сделанная, целая и не ветхая.

Кругом стен были расставлены скамейки, как в господских домах; в одном конце комнаты стоял стол, в другом была печь, а вместо пола была твердо утоптанная земля. У дверей, как и у других крестьян стояло ведро со свежей водой и с ковшиком; на полках стояла посуда и горшки, затем ложки, кувшины и деревянные кубки, окрашенные в красный цвет. На столе лежала краюха свежего хлеба, при нем нож и серая соль крупными кристаллами, потому что такая соль в те времена считалась самой лучшей и наиболее экономной.

В этот момент еще ничто не было готово, но огонь был разложен, и вокруг него стояли горшки. Гарусьница направилась прямо к ним. В доме были яйца, солонина, простокваша, сметана, был и мед в сотах и свежий хлеб. Наконец, в доме было и некислое пиво, а разве того недостаточно для голодного путника?

Войдя в избу, путешественник снова начал оглядываться, а Вядух не спускал с него глаз. Когда он, наконец, насмотревшись вдоволь, уселся на скамейке, хозяин занял место не рядом с ним, а поодаль. Мы уже выше упоминали о том, что Вядух в этот день был довольно весел, и так как он всегда любил поболтать, то на сей раз дал волю языку.

Подобно тому, как путник присматривался к хате, Вядух разглядывал его самого; ему хотелось бы знать, что за человек - его гость. Видно было, что это человек богатый - можно было предположить, что это дворянин, но ведь и некоторые мещане одевались по-барски.

Путешественник, улыбнувшись хозяину и приветливо кивнув ему головой, довольно неловко - видно было, что человек непривычный - отрезал кусок хлеба и, посыпав его солью, начал жадно есть.

- Позвольте вас спросить, - спросил вежливо хозяин, - вы издалека, милостивый государь?

Гость указал в сторону Кракова.

- Из Кракова, - произнес он.

- Должно быть здешний землевладелец? - возразил Вядух.

- Нет! - ответил спрошенный, покачав головой.

Лекса удивился и подумал, что перед ним находится какой-нибудь чиновник.

- Конечно, это не мещанин... - Пробормотал он, - это видно.

- Да, - рассмеялся спрошенный, - это правда, что я не мещанин, однако я из города...

Он очевидно не хотел говорить, кто он. Вядух решил его оставить в покое. Он знал, что это не землевладелец, и этого было с него достаточно. - А как вам тут живется? - спросил в свою очередь гость. - Много ли повинностей на себе несете? Платите ли вы что-нибудь Неорже? Это ведь человек падкий на деньги?

- Вы его знаете, - со смехом сказал Вядух, - но, милостивый государь, кто же из них лучше? Всякий хотел бы чужими руками жар загребать. И не удивительно, ведь потребности у них большие. Откуда же они имели бы эту красивую одежду, экипажи, наряды, драгоценные вещи, хороший стол и заграничные напитки?

Путник слушал с любопытством, и казалось, что он забыл о еде. На устах его появилась улыбка.

- Как вас зовут? - спросил он.

- При святом крещении меня звали Лексой, но непочтительные люди прозвали меня Вядухом... - Он пожал плечами. - Вядух! Пускай будет Вядух! - Хозяйство хорошо идет у вас? - продолжал расспросы гость.

- Разно бывает, - сказал мужик доверчиво. - Нужно много трудиться, потому что приходится много работать не только на себя и на детей, но и на град, и на бурю, и на воров, и на пана Неоржу, и на ксендза... Все живут нашими трудами.

- Такова уж судьба, мой друг, - выслушав, ответил прибывший, - но вы проливаете пот, а другие, защищая вас, проливают свою кровь.

Вядух от всей души рассмеялся.

- Но, и наша кровь проливается, - произнес он, - и не раз... Не нам переделать порядки, Богом установленные...

Он махнул рукой.

- Однако, вы не голодаете? - продолжал расспрашивать любопытный гость, присматриваясь, как Гарусьница с дочерью что-то делали с кастрюлями.

- Бывают и голодные годы, - со вздохом сказал мужик. - У меня-то еще имеется в запасе немного зерна, а вот у других случается, что перед жатвой траву варят, тертую кору и разные коренья едят... И с голоду умирают; кто в Бога не верит, тот начинает грабить.

Слушатель, рассмеявшись, едко ответил:

- Ничего в этом удивительного нет, потому что даже дворяне и рыцари, которые голода не терпят, и те часто грабят по проезжим дорогам.

Казалось, что эти смело произнесенные слова удивили хозяина хаты; он про себя подумал, что гость его наверное не принадлежит к рыцарскому сословию, если он так о рыцарях отзывается.

Быстро взглянув на гостя, он откровенно высказался.

- Послушайте, господам землевладельцам нечего удивляться. Ведь -извините за выражение - скотина, если она вдоволь наестся, то брыкается и резвится. А им тут в нашем королевстве неплохо живется.

После некоторого размышления Вядух поправился.

- Положим, так оно и на всем свете.

- Да, - подтвердил гость, - в других землях то же самое, или еще хуже.

- Но не всегда это так было, - начал Лекса. - Наши деды говорят, что раньше все были равны, что лишь потом все это испортилось... И что мужик превратился в полураба.

- Да, но, - возразил слушавший, - кто был свободным, таким и остался! Вядух покачал головой.

- Об этом трудно говорить, - произнес он.

- Говорите, прошу вас, я с удовольствием послушаю, - прервал его сидевший на скамейке, принимаясь опять за хлеб. - Мужику совсем не так плохо у нас.

Лекса, взглянув на него пристально, покачал головой.

- Да, но, - произнес он, - за убийство мужика платят лишь четыре гривны штрафа и его родственникам шесть гривен и никакого другого наказания; за убийство землевладельца - шестьдесят гривен, а иногда этих денег не хватает... Если мужику надоест такой Неоржа, то он даже не может удалиться с его земли; он должен тогда выжидать, согласно обычаям, пока его пана отлучат от церкви, или пока обидят его дочь, или пока ему распродадут имущество за долги... Да и так...

- Но вы же судей имеете? - спросил гость.

- Судьями бывают землевладельцы, а рука руку моет; у них не добьешься справедливого решения. Если плохо рассудят, то как же тут хулить судью? Если на суде присутствовал кастелян, то ему необходимо поднести в подарок горностая или куницу. Судья требует платы, и за каждое дело ему необходимо заплатить четыре гроша, так как для него не существует незначительных дел. Если нечем заплатить... Приходит судебный рассыльный со своей челядью и забирает вола, платье, топор, кирку...

Путник прислушивался внимательно к словам Вядуха.

- А как же устроить так, чтобы справедливость была оказана всем? -спросил он. - Потому что и мужик должен ею пользоваться.

Вядух даже привстал со скамьи, до того этот вопрос показался ему странным.

Взглянув на спросившего, он произнес:

- Милостивый государь, я простой человек, но мне кажется, что это невозможно. Я бываю в костеле и слушаю, о чем проповедует ксендз; так заведено с тех пор, как свет существует, и так оно и останется.

Гость задумался; в это время Гарусьница и Богна начали расставлять на стол принесенное ими кушанье. Хотя оно было не изысканное, а мужицкое, голодный путник со смехом, как будто в первый раз в жизни видя такие блюда, принялся за еду.

Все ему пришлось по вкусу.

Вядух, взяв чашу и поместив ее у себя на коленях, задумчиво ел. Богна поставила перед гостем кувшин с пивом и простой деревянный кубок, инстинктивно выбрав самый красивый, желая выказать гостю свое внимание. Кубок был новый, гладко выструганный, точно выточенный, и на светлом дереве были нарисованы красные ободки.

Гость налил кубок и, кивнув головой глядевшей на него красивой девушке, приложил напиток к губам; Богна покраснела и, закрыв лицо руками, убежала к очагу.

Они несколько минут молчали, затем путник возобновил прерванный разговор.

- Расскажите мне, прошу вас, о вашем сословии и о его нуждах, -произнес он, - об этом нужно знать для того, чтобы пособить.

- Знание знанием, - рассмеялся он, - но помочь нам даже и сам король не сумеет...

- Даже и король? - подхватил гость с удивлением, оставив еду и устремив глаза на говорившего. - А это почему? Ведь он обладает силой и может поступить по своему желанию!

- Да, но он должен щадить своих рыцарей, не раздражать дворян, потому что он царствует при их поддержке. Дворяне и рыцари заслоняют собою мужика, и его не видно из-за них. Он стоит на самом конце, последний.

- Ведь король, - пан для всех, - запротестовал слушавший, - как для рыцаря, так и для мужика.

- Это верно, - произнес Лекса, - это на словах, а в действительности выходит то, что мужик всем служит и повинуется, и никто, кроме Бога, ему не покровительствует.

- Но ведь вы на такого опекуна жаловаться не можете, - со смехом сказал молодой гость.

- Я не жалуюсь, - отрезал старик, по-видимому недовольный оборотом разговора.

Наступило молчание. Гарусьница принесла новую чашу и придвинула ее к гостю; Богна подала ему ложку, предварительно протерев ее своим передником; в благодарность он ей снова улыбнулся и смущенная девушка вторично спряталась. Гость, утоливший уже первый голод, раньше чем приняться за новое блюдо, задумался, как будто какая-то тяжелая мысль его угнетала.

- Так вы не особенно хвалите свою жизнь? - спросил он.

- Я не хвалю ее и не хаю, - произнес Вядух. - У меня уж такой нрав, что принимаю с благодарностью все, что Господь дает; потому что, если б я огорчался, то только себе бы повредил...

Он сделал движение рукой, как будто желая что-то от себя отогнать.

- Вы бываете в Кракове? - спросил путник.

- Иногда езжу в костел и на рынок, - ответил Лекса, я не любопытен... - А ведь там найдется на что посмотреть?

- А в доме всегда найдется работа! - произнес Вядух.

Путник усмехнулся.

Через секунду старый крестьянин добавил:

- Это правда, что есть на что смотреть, когда вора ставят под позорный столб, а шулеров и обманщиков из города плетьми вон изгоняют. И мужик не прочь был бы выпить свидницкого пивца, да за столом для него места не найдется, потому что все занято панами и рыцарями.

- И в замке можно найти, к чему приглядеться, - произнес гость.

- О! В замок-то уж нам нечего лезть, - рассмеялся Вядух, - там место для панов, а не для мужицкой сермяги... И чего ради?

- Чего ради? - возразил путник. - А почему же вам не пойти бы к королю искать защиты, когда вас обижают? Ведь он ваш высший судья.

Лекса поднял глаза к небу.

- Сохрани Боже! - воскликнул он. - А если бы король плохо рассудил, его нельзя было бы порицать, потому что и соболя не хватило бы, чтобы за это заплатить, и к кому после обратиться? К Богу?..

- Вы, значит, не особенно доверяете королю? - спросил любопытный гость.

Этот вопрос удивил крестьянина и даже испугал его.

Он задумался, долго собираясь с ответом.

- Король! Король! - начал он. - Он о другом должен думать, а не о нас.

- И о вас он должен... - произнес путешественник.

Вядух с удивлением присматривался к нему, желая узнать, с кем он имел дело.

- Вы его не любите? - спросил гость.

При этом вопросе лицо Вядуха стало серьезным.

- Он нам ничего плохого не сделал, - произнес он, - я думаю, что у него добрые желания, но он ничего не может сделать... Покойного старого Локтя мы все знали, а молодого трудно увидеть... Тот был добрый...

И с простым мужиком часто разговаривал, как со всяким другим.

Слабый румянец выступил на лице путешественника.

- Того, - прибавил Лекса, приблизившись к гостю, - мы неоднократно спасали, когда он, оставленный рыцарями, бродил по стране, укрываясь в оврагах и ущельях... Вступаясь за него, мужики брали оружие в руки и проливали свою кровь... Мы об этом помним!

- И сын его, вероятно, не забудет об этом, - возразил гость, задумчиво подперев голову рукой. Он сделал несколько глотков пива и устремил свой взор на Вядуха, продолжавшего говорить.

- В этом старике мы как бы чувствовали отца и брата. Он жил так же, как мы; к рыцарям относился строго, а к нам был снисходителен... Господь его за это наградил, потому что он добился короны...

Путник поднялся со скамьи сильно взволнованный и тронутый... Оглянувшись по сторонам, он заметил, что наступает вечер.

- Спасибо вам, хозяин и хозяюшка, и вам спасибо, - добавил он, повернувшись в сторону Богны.

Говоря эти слова, он медленно потянулся за кошельком, в котором зазвучали монеты.

Вядух насупился.

- Вы меня не обижайте, - произнес он спокойно, - за гостеприимство никто платы не берет...

- Почему? - спросил путник.

- Потому что это не дозволено нашими старыми обычаями, - прервал Лекса. - Крестьянская хата - это не гостиница... Не обижайте нас. Я крестьянин, и, хотя Неоржа лжет, говоря, что я ему принадлежу, я был и останусь свободным...

Он начал смеяться, желая все обратить в шутку. Гость был чем-то озабочен и раздумывал...

Наконец, он снял с пальца перстень и, позвав Богну, которая, вместо того, чтобы подойти, испуганно спряталась в угол, промолвил:

- Я хотел бы оставить что-нибудь на память вашей девочке; пускай это останется для нее к помолвке, или когда замуж будет выходить...

С этими словами, не желая насильно заставить девушку взять в руки, он положил золотой перстень с большим бриллиантом на стол и, поклонившись, переступил порог, а Вядух последовал за ним.

Цярах побежал за лошадью, которая, хоть немного еще и хромала, но после отдыха и корма, могла уже тронуться в путь. Гость снова поблагодарил всех вышедших его провожать и, бодро усевшись на лошадь, выехал из ворот и рысью поехал дальше, вскоре скрывшись за кустарниками.

Когда Вядух возвратился в хату, он застал всех разглядывающими перстень Богны... Он был из чистого золота с камнем, переливающимся на солнце.

Вся семья была очень довольна и не могла налюбоваться подарком, один лишь Вядух был чем-то озабочен и глубоко задумался, тщетно стараясь отгадать, кто был этот гость, не пожелавший о себе ничего сказать, и перед которым он так откровенно высказался... Он не был похож на духовное лицо, хотя они в то время носили кроме духовного платья и светское; за мещанина его тоже нельзя было принять, потому что слишком большим барином был; а от принадлежности к рыцарскому сословию он сам отрекся. Загадку эту было трудно отгадать. Притом это был человек не бедный, потому что подарок, хоть и не из сплошного золота (они не оценили стоимость этого драгоценного камня), все-таки казался им дорогим.

После того как все осмотрели подарок, Гарусьница, не желая его доверить Богне, завернула кольцо в чистую тряпку и спрятала в сундук.

На дворе начало темнеть.

Цярах вместе с Вонжем еще были заняты уборкой скота, а Богна в это время несла в хату ведро свежей воды, как вдруг на дороге раздались звуки охотничьих рожков, крики, голоса и шум.

Редко случалось, чтобы кто-нибудь ночью проезжал мимо; безопасности ради Цярах побежал закрыть ворота на засов, но в этот момент возле ворот остановились всадники, ни одежды, ни лица которых нельзя было рассмотреть в темноте. Цярах только заметил, что они были вооружены, громко разговаривали, как будто ссорились, шумели, перекрикивались, чем-то были обеспокоены.

Один из них ругался и распоряжался другими.

- Ты здесь один?

Цярах ответил:

- А что вам нужно?

- Проезжал ли кто-нибудь по этой дороге?

- Разве мало людей по этой дороге едет, - возразил юноша.

- Ну, а...

Сегодня, недавно, только что! Вы тут никого не видели?

Вядух приблизился и по деревенскому обычаю ответил вопросом на вопрос:

- А кого вам нужно?

Слушавшие рассмеялись.

- Однако, этот мужик любопытная скотина!

- Пан здесь проезжал?

- Был какой-то!

- На какой лошади?

Когда Цярах им описал цветы и красоту коня, моментально раздались крики:

- Это он! Он!

- Он тут был и час тому назад, а может быть и больше, уехал; его лошадь покалечила ногу, а потому он у нас отдохнул и подкрепился; мы его угостили, чем могли...

- Он был здоров? Ничего с ним не случилось?

- Он был такой же, как и вы все, - произнес Вядух, - здоров, как бык и довольно весел... Он лишь не хотел мне сказать, кто он такой...

А может быть вы сжалитесь надо мной и назовете мне его имя...

Раздавшиеся веселые, звучные голоса мешали что-нибудь расслышать.

- Едем, догоняем! - начали кричать охотники.

- Эй! Счастливец же ты, хлоп, - произнес один из стоявших за забором. - Ты не знаешь, кого ты принимал в своей хате; ведь все паны тебе будут завидовать!

- Кого же? - прервал Вядух.

- Короля ты принимал, король у тебя был! - крикнул один из них, и вслед за теми они умчались так же быстро, как и примчались.

Вядух и Цярах от изумления остолбенели.

Мужик глубоко задумался, сжав руки и сдвинув брови...

- Однако, наслушался он от меня, - сказал он самому себе.

Тем временем Цярах и Богна побежали с криком к матери, батрак хватался за голову - произошла суматоха и тревога.

- Король! Король!

- Лишь бы он на меня не рассердился, - шептал про себя Вядух, - ведь он меня тянул за язык и я ему выложил все, что было на душе. Да, но это воля Божья... Чему суждено быть, того не миновать.

Он печально возвратился в свою хату. Когда же, собравшись в избе, они начали вспоминать, о чем гость говорил, как он смотрел на Богну и ей улыбался, как ей перстень подарил, то вся их тревога рассеялась, и крестьянин успокоился, придя к убеждению, что король не мог на него обидеться.

Он и домашние его обратили внимание на то, как король похож на остальных людей и рыцарей и как в нем нет ничего особенного, что заставило бы догадаться о том, что он король.

Хотя это неожиданное посещение и произвело на Лексу сильное впечатление, однако, он на следующий день встал, как обычно, и отправился в поле.

Цярах и Вонж, разговаривая о вчерашнем событии, не заметили, как прошел день и наступил вечер. Ни в этот день, ни в ближайшие ничего не произошло, что могло бы указать на гнев или на милость короля.

Понемногу впечатление изгладилось, и через месяц Вядух в виде шутки рассказывал о том, как он запросто принимал у себя короля, сидя на одной с ним скамейке.

Он уже было совсем успокоился, как вдруг однажды, в полдень у ворот поднялся страшный шум. Вядух в это время был в поле; Гарусьница с дочерью, хотя она и не была особенно трусихой, заперлась на ключ в пустой хате и подумывала о том, не забраться ли ей на чердак и втянуть за собою туда лестницу, потому что слышны были страшные крики, брань, шум и голоса, звавшие Вядуха.

Старуха осторожно выглянула из-за занавески, узнала Неоржу.

Это был человек тучный, которому трудно было сесть на коня и сойти, с красным, круглым, некрасивым лицом, с маленькими черными глазами; он сидел на такой же жирной лошади, как он сам, и страшно ругался...

Вядух, услышавший, что его зовут, и находившийся недалеко на своем лане, заложив руки в карманы, медленно приблизился к своему двору. Увидев чужих и узнав Неоржу, он снял шапку и поклонился, но брань и гнев его вовсе не смутили, и он подошел ближе.

Неоржа поднял вверх руку, в которой держал кнут.

- Ах, ты! - крикнул он. - Я тебя проучу, ты разбойник! Ты будешь на меня жаловаться королю...

Я тебе задам...

Я с тебя шкуру сдеру...

- Я? - спросил Вядух с обычным своим насмешливым спокойствием, раздражавшим больше, чем всякая дерзость. - Я?

- А кто же?

- Я не знаю; я на вас не жаловался, - произнес Лекса медленно. - Я разговаривал с его величеством, он был у меня в гостях, но о вас он не расспрашивал, а я даже не знал, кто он такой...

Неоржа глядел на крестьянина, сжимая руки в кулаки.

- А внес ли ты следуемую мне часть зерна? А штраф ты заплатил? -крикнул рыцарь.

- Я ничего не должен, - произнес Вядух, глядя вниз.

- Тебе до сих пор жилось хорошо на моей земле, - воскликнул пан, -потому что эта земля принадлежит мне, и тот лжет, кто говорит иначе...

Ты был спокоен... Теперь лишь ты узнаешь, каким я умею быть, я тебя научу жаловаться!

Вядух взглянул на него.

- Король мне на вас жаловался, - возразил он равнодушно, - но не я ему на вас...

Пан ничего не ответил.

- Поступайте, как хотите, - добавил Лекса, - воля ваша.

Видно было, что у Неоржи было сильное желание иначе расправиться с хлопом, но его что-то удерживало. Подняв руку кверху, он ему пригрозил:

- Ты меня узнаешь, - воскликнул он, - узнаешь!..

Из всех сил стегнув лошадь кнутом, он помчался дальше, и слуги последовали за ним.

Вядух, надвинув шапку на макушку, заложил руки в карманы, оглянулся кругом и, увидев у колодца ведро с водой, подошел, напился, вытер уста и возвратился к своему плугу с тем же равнодушным видом, с каким он сюда пришел.

Цярах думал, что отец ему что-нибудь расскажет, но Вядух, сев на лошадь, запряженную в плуг, с восклицаниями: "Вью! Гоп!" - начал пахать. Два дня прошли спокойно; на третий день служащий Неоржи посреди белого дня забрал с луга Вядуха стог сена и свез его к себе на двор. Спрошенный, почему он это делает, слуга ответил, что так приказано, а также велено, чтобы Лекса заплатил полгривны штрафа и отвез на господский двор несколько мерок жита.

- За что?

Эконом коротко ответил, что таково было приказание.

На следующий день двое слуг управляющего насильно увезли воз с лошадьми, не объясняя насколько времени и куда их берут. Цярах, опасаясь за целость отцовского имущества, поехал вместе с ними.

Преследование началось.

Вядух молча, безропотно терпел. Гарусьница по целым дням причитывала и проклинала.

- Ты бы, старуха, молчала, - обратился к ней муж, - это не поможет. Мы немного обождем, а если волк вскоре не насытится, то мы отсюда в другое место переедем. Земли достаточно... Я ведь не крепостной, и даже прадеды мои были свободными людьми...

Гарусьнице очень жалко было расстаться со своей старой хатой, к которой она привыкла, и она плакала.

Не успели вернуть воз с лошадьми, как эконом увел бычка из хлева, объясняя, что так ему было приказано.

На лугу натравили на стадо овец собак, и несколько овечек было искалечено. Когда Вядух заявил об этом, ему ответили:

- У нас такое приказание! Обожди - не то еще будет!

Вечером пришел один из слуг управляющего и якобы по дружбе посоветовал Вядуху поехать к Неорже с подарком, покорно склонить перед ним свою голову и просить его о прощении.

Мужик на это ничего не ответил; он лишь насупился и постарался поскорее сбыть непрошеного советчика.

- Возвращайся к тем, которые тебя прислали.

Женщины были в отчаянии; Вядух тоже немало страдал, но чем сильнее были его огорчения, тем упорнее он молчал.

Однажды, возвратившись в полдень в хату, он вдруг услышал на дворе веселые голоса и смех...

Не успел он переступить порога, как увидел короля, который, оставив коня у ворот, вместе со своими собаками приближался к хате с шумным приветствием:

- Здравствуй, хозяин!

Вядух, согласно обычаю, упал к ногам пана.

- Вставай же, старина, - молвил король, - будь со мною таким, каким ты был в первый раз. В замке я - король, а здесь я - простой охотник...

И он уселся на скамью. Собаки положили свои мохнатые головы к нему на колени.

Вядух стоял молча.

- Скажите мне, как у вас? Старуха и дочка здоровы? Всходит ли рожь?

Мужик пришел в себя и успокоился после первого испуга.

- Милосердный король, - произнес он, - вы делаете добро людям, но ваши прислужники - они ни черта не стоят... Неоржа меня преследует якобы за то, что я вам жаловался на него. Я уж более не могу терпеть!

Голос его дрожал.

- Это бессовестный человек! - воскликнул король. - Говорите, что он вам такого сделал.

Вядух начал перечислять все обиды, но, по обыкновению холодно, не увлекаясь, в насмешливом тоне, но совершенно спокойно.

- Подай на него в суд, - произнес король.

- В суде сидит или брат его, или сват, к суду без приношения нельзя подступиться.

Лицо короля покрылось румянцем.

- Будь спокоен, - промолвил он, поднимаясь со скамьи, - я его завтра вызову к себе на суд... У меня он дела не выиграет.

Вядух подбежал к королю со сложенными руками.

- Король, пан мой, - воскликнул он, - не делайте этого! Неоржа мне потом отомстит и живьем меня съест, а я не смогу всегда ходить к вам с жалобой. Это трудно. У вас целое королевство, о котором вы должны помнить, а не обо мне одном. Не всегда у вас свободное время, вы не всегда бываете здесь... Случится, что вы уедете на Русь...

В Венгрию, Бог знает, к кому в гости, на охоту. Вас тут не будет, а Неоржа постоянно будет с бичом над моей спиной.

- Что же я могу сделать? - с грустью спросил король наполовину убежденный.

Крестьянин вздохнул; он задумался и как будто не решался высказать то, что ему хотелось.

- Говори, - добавил король, подбодряя его.

- Вы для меня ничего не сможете сделать, - тихим голосом ответил Вядух, - и не только для меня, но и для всех наших мужиков, сколько бы их не было. Господ дворян стеречь и сдерживать их - один король без помощников не в состоянии... Вы не можете видеть и знать того, что с нами творят. Если вы спросите, вам скажут что исполнили приказание, а нас будут по-прежнему притеснять и травить... Эх! - добавил он, - я с Неоржей помаленечку устроюсь... Ни я вечно жить не буду, ни он...

Король опечалился.

- Поверь мне, хозяин, - сказал он, - я хотел бы улучшить вашу участь, но ты прав - король бессилен помочь... - Да, - добавил он насмешливо, -существует одно лишь средство. Огниво за поясом, в поле найдется кремень, а в лесу много щепок.

Крестьянин грустно улыбнулся.

- Так, - произнес он, - не один прибегал к этому средству, когда другого не было, но это, вероятно, уже последнее.

Король попросил молока.

Перед ним положили чистое полотенце, принесли свежий хлеб, усадили на скамью. Слугам приказано было ждать за воротами.

Хозяева, осчастливленные тем, что принимают такого высокого гостя, суетились, стараясь его угостить... Гарусьница даже поставила возле печки миску с молоком для собак.

Король тем временем расспрашивал старика о хозяйстве, о жизни, о заработках, о налогах...

Старый Лекса, набравшись храбрости, откровенно и без всяких стеснений, отвечал на все вопросы, как будто перед ним находился простой смертный. Король для него был гораздо менее страшен, чем Неоржа.

Без всякого намерения имя Неоржи сорвалось с уст крестьянина.

- А я могу тебя обрадовать, старик мой, - произнес король, - потому что не только тебя одного грабит Неоржа, но он попробовал и с меня драть. - Милостивый пан! А как же он посмел бы! - воскликнул крестьянин.

- Как? Так же, как и с тебя, - рассмеялся Казимир. - Ты должен знать, что в Величке в соляных копях таможенные чиновники обязаны содержать моих лошадей... Коням там хорошо... Неорже захотелось и своих туда поместить на даровой корм... Слуги Трукла и Левко не осмелились их прогнать, когда их привели... Его кони ели мой корм и жирели...

Вядух укоризненно покачал головой.

- Но я хорошо наказал этого наглеца, - прибавил Казимир, - и запретил ему показываться мне на глаза.

- Вот, чего ему захотелось! - рассмеялся хозяин.

- Итак, вы видите, - окончил Казимир, - что и мне не лучше, чем вам; и меня грабят. И не один лишь Неоржа, но и многие другие... Мне трудно обо всем знать и везде быть...

В таком духе у них продолжался разговор, потому что король подробно и внимательно его расспрашивал о положении и жизни мужика. Когда он, наконец, собрался уезжать, Вядух, низко кланяясь и целуя край его одежды, шепотом сказал:

- Милостивый пан, если вы желаете нам добра, сделайте это для меня и не вмешивайтесь в отношения между Неоржей и мною... Ибо он будет мстить. Я и сам смогу с ним справиться.

- Огнем? - спросил Казимир.

- Это уж надо оставить, как последнее, крайнее средство, - возразил селянин...

И покачал головой.

Хозяин провожал гостя до ворот.

Богны во время посещения короля нигде не было видно, и Кохан, бывший вместе со своим паном и столько слышавший от него о красоте девушки, оглядывался по сторонам, не увидит ли он ее. Мать, объятая каким-то тревожным предчувствием, заперла ее в комнате, и девочка могла только сквозь щели приглядываться к королю...

На обратном пути в Краков Казимир ехал впереди, а вслед за ним Кохан, для которого это посещение было непонятно и который ничем другим не мог его себе объяснить, а лишь предположением, что красивая девушка приглянулась королю.

Фаворит спросил, почему им не показали Богны.

Король взглянул на него с насмешливой улыбкой.

- Они хорошо сделали, - сказал он, - ее не для этого вырастили и воспитывали, чтобы девушка пропала. Было бы жаль ее... Дворянки и мещанки...

Те не особенно дорожат женской честью, но у мужика это святыня, и нельзя посягнуть на то, что он считает своим единственным сокровищем. Кохан начал потихоньку смеяться.

- Ваше Величество, - отозвался он, - недаром дворяне называют вас королем хлопов...

Он полагал, что Казимир этим огорчится, но слова эти лишь вызвали улыбку на устах короля.

- Ты думаешь, Кохан, что я постыдился бы быть таким, если бы мог? -произнес он. - В этом-то и мое несчастье, что я лишь король на бумаге, который много желает и мало может сделать!

Казимир глубоко вздохнул, и они молча продолжали путь.

Неоржа, о котором идет речь, владелец имений в окрестностях Сандомира и Кракова, происходил из рода Топорчиков, одного из самых старших и богатых родов в Кракове, отпрыски которого рассеялись по другим землям, и все были богаты.

У Неоржи был собственный двор в Кракове, в котором он часто подолгу оставался.

Вначале он старался понравиться королю, мечтая о великих заслугах и наградах, и, несмотря на то, что Казимир, обладавший инстинктом узнавать людей, принимал его холодно и даже отталкивал, он почти насильно навязывался со своими услугами. Лишь через некоторое время он убедился в том, что ему не обойти Казимира, и он потерял надежду на королевскую милость, хотя ему давно уж было обещано воеводство, лишь бы от него отделаться.

Неоржа не высказывался перед людьми о своем разочаровании и говорил много о своей будущности, затаив в себе злобу против короля, которого он не любил...

Всем этим панам, увязшим в роскоши, было не по душе, что Казимир хотел везде ввести порядок, за всем смотрел, с мужиками разговаривал о их нуждах, велел допускать к себе евреев с жалобами, и наблюдал за тем, чтобы доходы с рудников не пропадали...

Неоржи и другие, ему подобные, против этого сильно роптали; не такого короля им хотелось бы иметь.

Когда при посредстве Левка, державшего в откупе соляные копи в Величке, обнаружилась история с лошадьми, которых ему Неоржа навязал, и король, приказав их прогнать и рассердившись на виновника, запретил ему доступ в замок, Неоржа впал в большой гнев.

Таких как он, относившихся недоброжелательно к королю вследствие разных причин, было много... Втихомолку роптало духовенство, потому что, по его мнению, архиепископ Богория был слишком снисходителен к королю; дворяне жаловались, что им не давали руководить судами и строго следили за соблюдением справедливости.

Не любили и ксендза Сухвилька, неизменного советника короля, потому что ни духовенство, ни рыцарство не были довольны таким строгим законоведом.

С каждым днем увеличивались жалобы и обиды на короля.

Знал ли о них Казимир, или не знал? Докладывали ли ему об этом, или скрывали - этого нельзя было узнать, так как он ничем не выказывал никакого интереса к людской молве и неприязни. Его никогда ничто не могло заставить изменить раз избранный им путь.

В числе враждебно относившихся к королю находился молодой ксендз, Марцин Баричка, сын Гжималянки, происходивший из семьи, переселившейся когда-то из Венгрии в Русь, воспитавшийся за границей, известный своими строгими нравами и неустрашимым характером.

В то время ксендз Баричка был лишь викарием и находился при дворе епископа краковского. Он еще не имел большого значения, но ему предсказывали великую будущность.

В то время, когда другие капелланы думали о земном, о доходных приходах, о высших должностях, о том, чтобы возвыситься, и пользовались своим положением для достижения земных благ, ксендз Марцин всеми этими земными благами не дорожил, а строго исполнял все обязанности, возложенные на него его саном. Он был готов и в огонь, и в воду броситься, если это необходимо было, и притом исполнял все так спокойно, холодно, как будто он совершал самое обыкновенное дело.

Все его очень уважали, но лишь немногие его не боялись. Случалось, что он вызывал неудовольствие епископа, потому что не признавал никаких уступок. В делах, касающихся церкви, он готов был идти напролом, не обращая ни на что внимания.

Одна его наружность внушала тревогу. Это был желтый, похудевший аскет, преждевременно состарившийся в молитвах и добровольных постах и лишениях, с острым проницательным взглядом, с сухим неприятным голосом, с порывистыми движениями. Богослужение доводило его до экстаза, добродетель его переходила в страсть, и он в своих проповедях увлекался чуть ли не до безумия.

По матери, Гжималянке, он состоял в родстве с Неоржей, которого называл дядей и с которым часто встречался.

Деревянный, незатейливый дом Неоржи находился в Околе. В отсутствие пана в нем жили привратник, старый дворовый слуга и служанка. Опустевший, запущенный дом состоял из нескольких комнат, между которыми была одна большая, где можно было принимать гостей.

Скупой и жадный Неоржа нечасто принимал у себя, и у него не очень-то охотно бывали, потому что он вовсе не по-барски принимал, хотя это было ему по средствам. Он сам ел и пил много, часто даже как обжора, без разбора... Самые простые блюда, кислое пиво - все ему было по вкусу... Когда не было в доме чужих, он ел то, что было приготовлено для челяди, не выбирая, лишь бы на его долю оставили самую большую чашку.

Через несколько дней после того как король побывал у Вядуха, батрак привел ему лошадей, изгнанных из Велички; узнав, что король, рассердившись, не только велел их прогнать, но даже грозил ему наказанием и запретил ему доступ к себе, он страшно разозлился.

Ему не на ком было выместить свою злобу и не перед кем излить свою душу, потому что он остался одиноким.

Люди, узнав о том, что он попал к королю в немилость, начали от него сторониться и избегать, как это обыкновенно бывает. В течение целого дня до самого вечера никто не пришел, лишь в сумерки притащился судья сандомирский, Ясько, прозванный Грохом.

Ясько Грох тоже принадлежал к числу недовольных. Это был юрист-самоучка, схвативший верхушки наук в школе Пресвятой Девы в Кракове, служивший вначале писцом при суде; когда же он приучился и привык к судебным разбирательствам, его назначили помощником судьи за неимением другого. Хотя познания его были очень малы, тем не менее, он ими очень гордился.

Хитрый и такой же жадный, как и Неоржа, но к тому же еще и бедный, Ясько Грох известен был тем, что лучше других умел из чужой вины извлекать для себя пользу в виде разных поборов. На него очень роптали, но он не обращал на это внимания. Он в свою очередь жаловался на судьбу, что ему приходится довольствоваться такой малой должностью, когда он чувствует, что достоин чего-нибудь лучшего.

Неоржа, увидев на пороге длинноногого, прямого, как галка, Гроха, тотчас же выпалил:

- Вы знаете! Знаете! - начал он невыразительно бормотать, потому что у него был толстый язык. - Вы знаете, чего мы дождались? Короля хлопов! Да! Да! Для них он как отец родной, а для нас, старых дворян - тиран, палач... Посмотрите, - добавил он, - мне исконному дворянину нельзя было послать негодному жиду в Величке своих лошадей для прокормления. Он их велел немедленно убрать вон... Ну?.. Что вы на это скажете?

Он ждал ответа, но Грох лишь кривил губы.

- К моему хлопу, к этому висельнику Вядуху, король ездил в гости... А меня в замок не впускают! Вы это понимаете?

Грох процедил сквозь зубы несколько слов.

- Так у нас всегда бывает...

- О чем он думает, этот король? - вопил Неоржа. - Он намерен поступать с нами, рыцарями и дворянами, как с рабами...

Задыхаясь от гнева, пыхтя, Неоржа расхаживал по комнате. Тем временем Грох оглядывался кругом, нет ли чего съедобного. Он не был таким жадным, как хозяин дома, однако радовался угощению, потому что оно избавляло от расхода денег на еду и питье.

Неоржу душила злоба... Он ударил в ладоши и приказал явившемуся в разорванном платье батраку нацедить пива. Принесли жестяной кувшин и глиняные кубки. Они уселись за напитком; Неоржа сопел, Грох охал. У хозяина дома не сходили с уст лошади, прогнанные из Велички... Посетитель разделял его возмущение.

После второго кубка он тихо начал:

- Это верно, что вас обидели... Король не обеднел бы от ваших лошадей, но в этом еще все... Есть гораздо худшие предвестники. Камня на камне не останется.

- Ну! - спросил Неоржа, удивленный. - А какие?

- Они собираются все тут переделать и перестроить.

- Кто?

- Ну, да Сухвильк и король, - тихо ответил Грох, который боялся жаловаться из боязни быть подслушанным.

Неоржа был изумлен.

- Что? Что? Говорите! - воскликнул он, нагнувшись к посетителю.

- Вы ни о чем не знаете?

Хозяин пожал плечами и опорожнил кубок.

- Сухвильк научился в чужих странах таким вещам, о которых у нас никогда не слышали. Он хочет развести у нас виноградники в то время, когда у нас и простые деревья гибнут от холода. Законы! Законы! Я слышал, что их собрали со всех стран, переписали и хотят отменить все обычаи, скопившиеся в течение веков, передававшиеся от поколения к поколению, и вместо них ввести новые законы.

Глаза Неоржи расширились от изумления, но он хорошенько не мог этого понять.

- Что? Что? - тихо бормотал он.

- Теперь мы, судьи, - продолжал Грох, пальцем ударяя себя в грудь, -мы рассматриваем дела, выслушиваем, взвешиваем и судим по совести... Но это, видите ли, им не нравится... Нет... Они велят судить на основании писанного закона.

Он язвительно рассмеялся.

- Но этого быть не может! - воскликнул возмущенный Неоржа.

- А король этого желает, потому что Сухвильк уговорил его, что так делается в других странах.

Горькая улыбка была на его устах.

- Эх! Эх! - добавил он, - берегитесь, господа дворяне! Берегитесь! Что с нами, судьями, приключилось сегодня, то случится завтра с вами. Бросят старые обычаи и растопчут их ногами и переделают это королевство по своему усмотрению, по образцу венгерского или чешского.

Неоржа от ужаса и возмущения молчал.

- Им мало того, что они нас, судей, придавят и сделают рабами закона, - жаловался Грох. - Они хотят все вверх дном перевернуть. Ведь какими здоровыми жилищами были наши деревянные дома... Эх! Король приказывает строить из камня... А жить меж каменных стен - это смерть! Он хочет нас погубить. Господь Бог дал соль для всех. Когда-то можно было ее получить в Величке каждому, сколько нужно было, а теперь!.. Эх! Завели счета, жиды отмечают каждую мерку и записывают в книги.

- А моих коней вон из Велички! - заикаясь простонал огорченный Неоржа. - Вот оно... Вот что... Дворян и рыцарей, - начал он бормотать, -король обиж... Они ему не по вкусу... Он лишь расположен к хлопам и жидам... Этот Левко из Велички, эта скотина, рассказавшая о моих лошадях, - он арендует соляные копи и все, что он скажет, то свято... Моего мужика, хитрого разбойника, король фамильярно хлопает по плечу... А мы? Что мы такое? Кто мы?

- Светопредставление! - произнес Грох, глядя на дно кубка, в котором ничего уже не осталось.

В это время в комнату вошел ксендз Марцин Баричка, простоявший несколько секунд у порога, не замеченный разговаривавшими.

Грох, относившийся к духовенству с большим уважением, поцеловал в руку прибывшего. Неоржа встал, уступив место гостю. Ксендз Баричка, бледный, с пасмурным, угрюмым лицом, уселся.

- Я слышу, что вы, господа жалуетесь на его величество, - произнес он, качая головой.

Неоржа, разводя распухшими руками, обратился к нему с болезненным выражением лица.

- Вы слышали о том, что случилось с моими лошадьми в Величке? Что? Ведь это вопиющее дело! За это Господь должен его наказать!

Ксендз Баричка изумился.

- А какое же у вас право было их там держать! - спросил он.

- Право? - с возмущением воскликнул Неоржа. - Такое право, что испокон веков такие люди, как я... Там кормили по две и по четыре... Дьявол не взял бы за это жида, да и с кормом ничего не случилось бы. Ксендз Баричка покачал головой.

- Это еще не все, - подхватил хозяин. - Послушайте, о чем рассказывает Грох: волосы дыбом становятся.

Ксендз повернулся к судье.

- Ужасно! - произнес Грох. - Я слышал, что собираются писать новые законы.

Баричка улыбнулся.

Грох начал свои нарекания, все более и более увлекаясь, но на духовного слова его не произвели никакого впечатления, и он равнодушно слушал.

Крашевский Иосиф Игнатий - Король холопов. 2 часть., читать текст

См. также Иосиф Игнатий Крашевский (Jozef Ignacy Kraszewski) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :