Коллинз Уилки
«Новая Магдалина (The New Magdalen). 1 часть.»

"Новая Магдалина (The New Magdalen). 1 часть."

ПЕРВАЯ СЦЕНА - Домик на границе

ВСТУПЛЕНИЕ

Место действия - Франция. Время действия - осень.

Год тысяча восемьсот семидесятый - год войны между Францией и Германией.

Действующие лица: капитан французской армии АРНО, доктор французского госпиталя СЮРВИЛЬ, доктор немецкой армии ВЕЦЕЛЬ, сиделка во французском госпитале МЕРСИ МЕРИК, дама, едущая в Англию, ГРЭС РОЗБЕРИ

Глава I

ДВЕ ЖЕНЩИНЫ

Стояла темная ночь, не переставая лил дождь.

Поздним вечером солдаты передовых отрядов французов и немцев случайно столкнулись возле маленькой деревеньки Лагранж, близ германской границы. В последовавшей затем стычке французы (в первый раз) одержали победу над неприятелем. По крайней мере несколько сот нападающих были отброшены за границу. Победа была пустяковая, по сравнению с недавней большой победой немцев при Вейсенбурге, и газеты оставили это без внимания.

Капитан Арно, командовавший отрядом французов, в одиночестве сидел в деревенской хижине, принадлежавшей мельнику этого округа. Капитан читал при свете одинокой сальной свечи захваченные в последнем бою депеши противника. Вскоре погас огонь, разведенный в длинной большой открытой печке; только догорающие угольки слабо освещали часть комнаты. На полу за спиной капитана лежали пустые мешки из-под муки. В углу напротив него стояла крепкая, из орехового дерева кровать мельника. На стенах вокруг висели раскрашенные гравюры, представлявшие причудливую смесь набожных и домашних сюжетов. Дверь, ведущая из кухни в хижину, была сорвана с петель - на ней выносили раненых с поля боя. К этому времени они находились на кухне под надзором французского врача и английской сиделки, работавшей в этом походном госпитале. Кусок грубого холста закрывал вместо двери проход из кухни в комнату. Другая дверь, ведущая из спальни на двор, была заперта, деревянный ставень, закрывавший единственное окно в комнате, был тщательно закрыт. Парные часовые были выставлены на всех передовых постах. Капитан Арно не пренебрег никакими предосторожностями, которые могли обеспечить ему и его подчиненным спокойную и безопасную ночь.

Он все еще был погружен в чтение депеш и время от времени делал отметки в документах, которые читал, с помощью письменных принадлежностей, лежавших возле него, когда занятие его было прервано появлением вошедшего в комнату врача. Доктор Сюрвиль, выйдя из кухни, отдернул холстинную занавесь и приблизился к круглому столику, у которого сидел его начальник.

- Что такое? - грубо спросил капитан.

- Я должен задать вам один вопрос,- ответил доктор - мы в безопасности на эту ночь?

- Для чего вам это нужно знать? - с усмешкой спросил капитан.

Доктор указал на кухню, превращенную в госпиталь, забитую ранеными.

- Несчастные тревожатся о том, что будет через несколько часов,- ответил он,- они опасаются неожиданного нападения и спрашивают меня, есть ли надежда провести спокойно ночь. Что вы думаете об этом?

Капитан пожал плечами. Доктор настаивал.

- Безусловно, вы должны знать, - сказал он.

- Я знаю, что мы удерживаем деревню,- ответил капитан Арно. - Что будет дальше, я не знаю. Вот бумаги неприятеля.

Он поднял их и с досадою тряхнул головой.

- Они не содержат никаких сведений, на которые я мог бы опереться. Сколько мне известно, главные силы немцев, превышающие наши числом раз в десять, может быть, ближе к этой хижине, чем главные силы французской армии. Сделайте сами выводы. Мне нечего больше сказать.

Ответив доктору столь неопределенно, капитан Арно встал, накинул на голову капюшон шинели и закурил от свечи сигару.

- Куда вы идете? - спросил доктор.

- Осмотреть форпосты.

- Вам скоро будет нужна эта комната?

- Не раньше чем через несколько часов. Вы думаете перенести сюда раненых?

- Я думаю об англичанке,- ответил доктор. - Кухня не место для нее. Ей будет здесь гораздо удобнее, а английская сиделка расположится с нею.

Капитан Арно саркастически улыбнулся.

- Это две красивые женщины, - сказал он, - а доктор Сюрвиль дамский угодник. Пускай перейдут сюда, если они настолько опрометчивы, что решатся остаться здесь с вами.

Он остановился на пороге и с тревогой оглянулся на зажженную свечу.

- Предостерегите женщин,- сказал он,- от излишнего любопытства в этой комнате.

- Что вы хотите сказать?

Капитан указал пальцем на закрытый ставень.

- Знали ли вы когда женщину, которая могла бы удержаться, чтобы не выглянуть из окна? - спросил он. - Как ни темно, а рано или поздно этим вашим дамам захочется отворить ставень. Скажите им, что я не хочу, чтобы огонь в окне позволил немецким наблюдателям обнаружить нашу главную квартиру. Какая погода? Все еще идет дождь?

- Проливной.

- Тем лучше. Немцы нас не увидят.

С этим успокоительным замечанием он отворил дверь, которая вела на двор, и вышел.

Доктор поднял холстяную занавес и обратился с вопросом на кухню:

- Мисс Мерик, есть у вас время немножко отдохнуть?

- Много времени, - ответил нежный голос с оттенком грусти, очень заметной, хотя были произнесены только два слова.

- Зайдите сюда, - продолжал доктор, - и приведите c собой английскую даму.- Здесь у вас будет спокойная комнатка для вас одних.

Он придержал холстинную занавесь и обе женщины вошли в комнату.

Сиделка шла впереди - высокая, гибкая, грациозная - в своем мундире из опрятной чистой материи, с простым полотняным воротничком и манжетками, с красным крестом Женевской конвенции, вышитым на ее левом плече.

Она была бледна и грустна, а выражение ее лица и обращение красноречиво показывали сдержанное страдание и горе. В движении головы этой женщины было врожденное благородство, во взгляде ее больших серых глаз, в чертах тонко обрисованного лица врожденное величие, делавшее ее непреодолимо привлекательной и прелестной при каких бы то ни было обстоятельствах и в какой бы то ни было одежде.

Ее спутница была смуглее и ниже ростом, но обладала такой привлекательной внешностью, которая могла объяснить проявленную доктором заботу о размещении ее в комнате капитана. По общему согласию все мужчины назвали бы ее необыкновенно хорошенькой женщиной.

На английской даме был широкий серый плащ, покрывавший ее с головы до ног с грацией, придававшей привлекательность этому простому и даже поношенному костюму. Томность ее движений и негромкий голос, которым она поблагодарила доктора, обнаруживали, что англичанка страдала от усталости. Ее черные глаза робко осмотрели тускло освещенную комнату, и она крепко держалась за руку сиделки с видом женщины, нервы которой были сильно расстроены каким-то недавним испугом.

- Вам нужно помнить одно,- сказал доктор.- Остерегайтесь отворять ставень, чтобы немцы не увидели свет в окне. А во всем другом мы можем устроиться здесь очень удобно. Успокойтесь и положитесь на покровительство француза, преданного вам.

Он явно придал особое значение своим последним словам, поднеся к губам руку англичанки. В эту самую минуту холстинная занавесь снова отдернулась. Вошел госпитальный служитель и доложил, что соскочила повязка у одного из раненых, он заливается кровью. Доктор, покоряясь судьбе весьма неохотно, выпустил руку очаровательной англичанки и вернулся к своим обязанностям на кухню. Женщины остались в комнате вдвоем.

- Угодно вам сесть, сударыня? - спросила сиделка.

- Не называйте меня "сударыней",- дружелюбно ответила молодая англичанка.- Меня зовут Грэс Розбери. А вас как?

Сиделка колебалась.

- У меня не такое хорошенькое имя, как у вас,- сказала она, все еще колеблясь. - Называйте меня Мерси Мерик, - прибавила она после минутного соображения.

Назвала ли она фальшивое имя? Не соединялось ли с ее настоящим именем имя какой-нибудь несчастной знаменитости? Мисс Розбери не медлила задать себе эти вопросы.

- Чем я могу отблагодарить, - воскликнула она с признательностью,- за вашу сестринскую доброту к такой посторонней женщине, как я?

- Я только исполнила свою обязанность,- ответила Мерси Мерик довольно холодно.- Не говорите об этом...

- Я должна говорить. В каком положении нашли вы меня, когда французские солдаты прогнали немцев! Мой дорожный экипаж был остановлен, лошади угнаны, сама я находилась в незнакомой стране, ночью, деньги и вещи у меня отняли, я промокла до костей от проливного дождя. Я обязана вам приютом в этом месте - я надела ваше платье,- я умерла бы от испуга и стыда, если бы не вы. Чем я могу вас отблагодарить за такую любезность?

Мерси поставила стул для своей гостьи возле стола капитана, а сама села несколько поодаль на старый сундук в углу комнаты.

- Могу я задать вам вопрос? - спросила она вдруг.

- Сто вопросов, если вы хотите! - вскричала Грэс.

Она посмотрела на угасающий огонь в печи и на смутно видневшуюся фигуру своей собеседницы, сидевшей в самом темном углу комнаты.

- Эта жалкая свеча почти не светит,- сказала Грэс с тревогой.- Она не долго прогорит. Не можем ли мы сделать эту комнату повеселее? Выйдите из вашего угла. Прикажите принести дров и свечей.

Мерси осталась сидеть в своем углу и покачала головою.

- Свечи и дрова здесь редкость,- ответила она.- Мы должны иметь терпение, если и останемся в темноте. Скажите мне,- продолжала она, чуть-чуть повысив свой тихий голос, - как это вы рискнули переезжать границу во время войны?

Голос Грэс задрожал, когда она ответила на этот вопрос. Минутная оживленность обращения Грэс вдруг оставила ее.

- У меня были побудительные причины вернуться в Англию, - сказала она.

- Одна? - удивилась Мэрси. - С вами не было никого?

Голова Грэс опустилась на грудь.

- Я оставила моего единственного покровителя - моего отца на английском кладбище в Риме,- ответила она просто. - Мать моя умерла несколько лет тому назад в Канаде.

Туманная фигура сиделки вдруг переменила свое положение на сундуке. Она вздрогнула, когда последние слова сорвались с губ мисс Розбери.

- Вы знаете Канаду? - спросила Грэс.

- Хорошо,- прозвучал короткий ответ - дан он был неохотно, как ни был короток.

- Бывали вы близ Порта-Логана?

- Я жила в нескольких милях от Порта-Логана.

- Когда?

- Некоторое время тому назад.

С этими словами Мэрси Мерик опять отодвинулась в свой угол и переменила тему разговора.

- Ваши родственники в Англии должны очень беспокоиться о вас, - сказала она.

Грэс вздохнула.

- У меня нет родственников в Англии. Вы не можете себе представить женщину более одинокую, чем я. Когда здоровье моего отца расстроилось, мы уехали из Канады по совету доктора, надеясь на благотворное влияние итальянского климата. Его смерть оставила меня не только одинокой, но и бедной.

Она замолчала и вынула кожаный бумажник из широкого серого плаща, который дала ей сиделка.

- Все мои надежды в жизни,- продолжала она,- заключаются в этом маленьком бумажнике. Это единственное сокровище удалось мне скрыть, когда отняли у меня другие вещи.

Мерси едва могла рассмотреть бумажник, когда Грэс показывала его в сгущающейся темноте комнаты.

- У вас тут деньги? - спросила она.

- Нет, только фамильные бумаги и рекомендательное письмо моего отца к одной пожилой даме в Англии - его родственнице по ее мужу, которой я никогда не видела. Дама эта согласилась принять меня компаньонкой и чтицей. Если я не вернусь в Англию вскоре, кто-нибудь другой может занять мое место.

- Разве у вас нет никаких средств на жизнь?

- Никаких. Мое воспитание было весьма поверхностное - мы вели дикую жизнь на дальнем западе. Я совершенно неспособна поступить в гувернантки. Я целиком завишу от этой незнакомой женщины, которая берет меня к себе из-за моего отца.

Она опять положила бумажник в карман плаща и закончила свой маленький рассказ так же чистосердечно, как начала его.

- Грустна моя история, не правда ли? - сказала она.

Сиделка ответила ей внезапно полными горечи словами:

- Есть истории грустнее вашей. Есть тысячи жалких женщин, которые сочли бы за величайшее счастье поменяться местом с вами.

Грэс вздрогнула.

- Что может быть завидного в такой участи, как моя?

- Ваша незапятнанная репутация и ваши надежды прилично устроиться в уважаемом доме.

Грэс повернулась на стуле и с удивлением посмотрела в темный угол комнаты.

- Как странно вы говорите это! - воскликнула она.

Ответа не было. Туманная фигура на сундуке не шевелилась. Грэс встала с искренним сочувствием и придвинула свой стул к сиделке.

- Не было ли романа в вашей жизни? - спросила она. - Для чего вы принесли себя в жертву ужасным обязанностям, которые вы исполняете здесь? Вы чрезвычайно интересуете меня, дайте мне вашу руку.

Мерси отодвинулась назад и не пожала протянутую руку.

- Разве мы не друзья? - с удивлением спросила Грэс.

- Мы никогда не можем быть друзьями.

- Почему?

Сиделка осталась нема. Грэс вспомнила нерешительность, с которой она назвала свое имя, и сделала из этого новое заключение.

- Правильно ли угадаю я, - спросила она с жаром, - если я угадаю в вас переодетую знатную даму?

Мерси засмеялась про себя тихо и горько.

- Я знатная дама! - усмехнулась она презрительно. - Ради Бога будем говорить о чем-нибудь другом!

Любопытство Грэс было сильно возбуждено. Она настаивала.

- Еще раз прошу вас,- шепнула она с чувством,- будем друзьями.

С этими словами Грэс ласково положила руку на плечо Мерси. Та грубо стряхнула эту руку со своего плеча. В этом движении была такая неучтивость, которая могла оскорбить самую терпеливую женщину на свете. Грэс с негодованием подалась назад.

- Ах! - вскричала она,- Вы жестоки!

- Я добра, - ответила сиделка суровее прежнего.

- Доброта ли это отталкивать меня? Я вам рассказала свою историю.

Голос сиделки возвысился с волнением:

- Не искушайте меня говорить, - сказала она, - вы пожалеете об этом.

Грэс не захотела прислушаться к этому предостережению.

- Я оказала вам доверие, - продолжала она. - Не великодушно сначала помочь мне, а потом лишать меня вашего доверия.

- Вы так хотите? - спросила Мерси Мерик. - Ваше желание исполнится. Садитесь.

Сердце Грэс начало сильно биться в ожидании предстоящего открытия. Она придвинула свой стул ближе к сундуку, на котором сидела сиделка. Твердой рукой Мерси отодвинула стул от сундука.

- Не так близко ко мне, - сказала она сурово.

- Почему?

- Не так близко, - повторила она сурово и решительно. - Подождите, пока не услышите того, что я расскажу.

Грэс повиновалась, не сказав более ни слова. Наступило минутное молчание. Слабая вспышка света от погасающей свечи озарила Мерси, согнувшуюся на сундуке, опиравшуюся локтями о колени, закрывшую лицо руками. Через минуту комната погрузилась в темноту. Когда темнота окутала обеих женщин, сиделка начала говорить.

Глава II

СОВРЕМЕННАЯ МАГДАЛИНА

- Когда ваша мать была жива, ходили ли вы с нею ночью по улицам большого города?

С такого странного вопроса Мерси Мерик начала откровенную беседу, к которой Грэс Розбери насильно принудила ее. Грэс ответила просто:

- Я вас не понимаю.

- Я задам этот вопрос по другому,- сказала сиделка.

Прежняя жестокость и суровость в ее голосе сменилась на, видимо, присущую ему кротость и грусть, когда она произносила эти слова.

- Вы читаете газеты, как все другие люди,- продолжала она,- читали вы когда-нибудь о ваших несчастных ближних (умирающих от голода отверженниц общества), которых нужда довела до греха.

Недоумевая и удивляясь, Грэс отвечала, что она часто читала о таких вещах в газетах и книгах.

- Слышали вы о приютах, учрежденных для этих умирающих с голода грешниц?

Удивление Грэс прошло, и смутное подозрение чего-то тягостного заняло его место.

- Какие непонятные вопросы! - сказала она с тревогой. - Что вы хотите сказать?

- Отвечайте мне,- настаивала сиделка.- Слышали вы о приютах, слышали вы о женщинах?

- Да.

- Отодвиньте ваш стул немного подальше от меня

Она помолчала. Голос ее снова стал тверже, низкие тона зазвучали в нем.

- Я принадлежала когда-то к этим женщинам, - сказала Мэрси Мэрик спокойно.

Грэс вскочила со слабым криком. Она стояла как окаменелая - неспособная произнести слово.

- Я была в приюте,- продолжал снова нежный, грустный голос другой женщины.- Я была в тюрьме. Вы все еще хотите быть моим другом? Вы все еще настаиваете, чтобы сидеть возле меня и держать меня за руку?

Она ждала ответа, ответа не было.

- Видите, что вы ошибались, - продолжала она кротко, - когда называли меня жестокой, а я была права, когда говорила вам, что я добра.

При этих словах Грэс успокоилась и заговорила.

- Я не желаю вас оскорблять,- сказала она смущенно.

Мерси Мерик остановила ее.

- Вы не оскорбляете меня,- сказала она без малейшего неудовольствия в голосе.- Я привыкла стоять у позорного столба моей прошлой жизни. Я иногда спрашиваю себя, моя ли это вина. Я иногда задаю себе вопросы, не имело ли общество обязанностей ко мне, когда я ребенком продавала спички на улице, когда я девушкой трудилась, лишаясь чувств за шитьем от голода.

Голос ее стал слабеть, когда Мэрси произнесла эти слова, но она подождала минуту и взяла себя в руки.

- Слишком поздно распространяться теперь об этих вещах,- сказала она с безропотной покорностью,- общество может по подписке способствовать моему исправлению, но общество не может взять меня назад. Вы видите меня здесь на доверенном месте - терпеливо, смиренно старающуюся принести пользу, какую только могу. Но это не значит ничего! Здесь или в другом месте, то, что я теперь, не может изменить того, чем я была. Три года сряду я делала все, что может сделать искренне раскаивающаяся женщина. Но это не значит ничего! Как только станет известна моя прошлая история и тень ее покроет меня, самые добрые люди будут гнушаться мною.

Она опять ждала. Утешит ли ее слово сочувствия другой женщины? Нет! Мисс Розбери была возмущена, мисс Розбери была сконфужена.

- Мне вас жаль,- вот все, что могла сказать мисс Розбери.

- Меня все жалеют,- ответила сиделка так же спокойно, как всегда, - все ко мне добры. Но потерянного места в обществе возвратить нельзя. Я не могу вернуться назад! Я не могу вернуться назад! - вскричала она в горячей вспышке отчаяния и остановилась в ту самую минуту, когда эти слова невольно вырвались у нее.

- Сказать вам, что я испытала? - продолжала Мэрси. - Выслушаете вы историю современной Магдалины?

Грэс отступила на шаг. Мерси тотчас поняла ее.

- Я не стану рассказывать ничего такого, что вам стыдно было бы слышать, - сказала она. - Женщина в вашем положении не поймет испытаний и борьбы, через которые я прошла. Моя история начинается в приюте. Смотрительница послала меня служить с аттестатом, честно заслуженным мною, - с аттестатом исправившейся женщины. Я оправдала доверие, оказанное мне, я была верной служанкой. Однажды госпожа моя послала за мной - она была добрая госпожа.

- Мерси, мне жаль вас! Стало известно, что я взяла вас из приюта. Я лишусь всех слуг в доме, вы должны уйти.

Я вернулась к смотрительнице - тоже доброй женщине. Она приняла меня как мать.

- Мы опять попробуем, Мерси, не унывайте. Я говорила вам, что я была в Канаде?

Грэс начала невольно интересоваться. Она ответила с какой-то теплотой в голосе. Она вернулась к своему стулу и поставила его на значительном расстоянии от сундука.

Сиделка продолжала:

- Мое второе место было в Канаде, у жены офицера, переселившихся туда дворян. Они были еще добрее, и на этот раз жизнь моя была приятная и спокойная. Я говорила себе: "Возвратила ли потерянное место? Вернулась ли я назад?" Госпожа моя умерла. Новые люди поселились у нас по-соседству. Между ними была молодая девушка - мой господин начал подумывать о второй жене. Я имела несчастье (в моем положении) быть, что называется, красивой женщиной, я возбуждала любопытство посторонних. Новые люди расспрашивали обо мне, ответы моего господина не удовлетворяли их. Словом, разузнали, кто я. Опять старая история!

"- Мерси, мне очень жаль, сплетни коснулись вас и меня, мы невинны, но делать нечего - мы должны расстаться". Я оставила это место, получив некоторую пользу за время моего пребывания в Канаде, которая стала мне очень кстати здесь.

- Что это такое?

- Наши ближайшие соседи были французские канадцы. Я научилась говорить по-французски.

- Вы вернулись в Лондон?

- Куда больше могла я ехать, не имея аттестата? - грустно ответила Мерси.- Я опять вернулась к смотрительнице. В приюте начались болезни, и я оказалась полезной сиделкой. Один из докторов пленился мною - влюбился в меня, как говорится. Он хотел жениться на мне. Сиделка, как честная женщина, обязана была сказать ему правду. Он более не появлялся. Старая история! Мне надоело говорить себе: "Я не могу вернуться назад! Я не могу вернуться назад!" Отчаяние овладело мной, отчаяние, ожесточающее сердце. Я могла бы совершить самоубийство, я могла бы даже опять вернуться к прежней жизни - если бы не один человек.

При этих последних словах ее голос - тихий и ровный в начале ее грустного рассказа - начал опять ослабевать. Она остановилась, мысленно следя за воспоминаниями, пробужденными в ней ее словами. Забыла ли она присутствие другого лица в комнате? Любопытство заставило Грэс спросить:

- Кто этот человек? Как он оказал вам услугу?

- Он оказал мне услугу? Он даже не знает о моем существовании.

Этот странный ответ, довольно загадочный, только увеличил желание Грэс узнать побольше.

- Вы сейчас сказали...- начала она.

- Я сейчас сказала, что он меня спас. Он спас меня, вы услышите каким образом. В одно воскресенье наш священник в приюте служить не мог. Место его занял незнакомый, очень молодой человек. Смотрительница сказала нам, что его зовут Джулиан Грэй. Я сидела в заднем ряду, под тенью галереи, откуда могла видеть его, а он меня не мог. Основную идею его проповеди выражали слова: "На небесах радуются одному раскаивающемуся грешнику больше, чем девяносто девяти праведникам, не нуждающимся в раскаянии". Что более счастливые женщины могли думать о его проповеди, сказать я не могу, но у нас в приюте не осталось сухих глаз. Мое же сердце он тронул так, как ни один человек не трогал до тех пор. Суровое отчаяние растаяло во мне при звуке его голоса, скучная рутина моей жизни выказала свою благородную сторону, пока он говорил. С того времени я покорилась моей роковой участи, я стала терпеливой женщиной. Я могла бы даже стать счастливою, если бы могла принудить себя заговорить с Джулианом Грэем.

- Что вам помешало заговорить с ним?

- Я боялась.

- Чего?

- Боялась сделать мою тяжелую жизнь еще тяжелее.

Женщина, которая могла бы ей симпатизировать, может быть, угадала бы значение этих слов. Грэс просто была приведена в смущение, Грэс не угадала.

- Я вас не понимаю,- сказала она. Мэрси не оставалось другого выбора, как только прямо сказать правду. Она вздохнула и сказала:

- Я боялась заинтересовать его моими горестями и взамен этого отдать ему мое сердце.

Совершенное отсутствие сочувствия к ней Грэс бессознательно выразилось в следующее мгновение.

- Вы? - воскликнула она тоном крайнего изумления.

Сиделка медленно встала. Выражение удивления Грэс сказало ей прямо, почти грубо, что ее признания зашли достаточно далеко.

- Я удивляю вас? - сказала она. - Ах! Молодая девица, вы не знаете, какие тяжелые испытания может вынести женское сердце и все оставаться верным. Прежде чем я увидела Джулиана Грэя, я только знала мужчин, служивших для меня предметом отвращения. Оставим этот разговор. Проповедник в приюте теперь только одно воспоминание - единственное приятное воспоминание моей жизни. Мне нечего больше вам говорить. Вы непременно хотели выслушать мою историю - вы ее услышали.

- Я не слышала от вас, как вы нашли здесь работу, - сказала Грэс, продолжая разговор и стараясь быть деликатной, как умела.

Мэрси подошла к печке и медленно размешала последние остатки тлеющей золы.

- Смотрительница имела друзей во Франции, - ответила она, - которые служили в военных госпиталях. Следовательно, для меня не трудно было найти место. Я могу здесь приносить пользу обществу. Моя рука легка, мои слова утешения так же приятны для этих несчастных страдальцев,- она указала на комнату, в которой лежали раненые, - как если бы я была самая уважаемая женщина на свете. И если какая-нибудь пуля попадет в меня до окончания войны - что ж, общество освободится от меня очень легко.

Она стояла и задумчиво смотрела на угасающий огонь - как будто видела в нем остатки своей угасающей жизни. Самое простое человеколюбие делало необходимым сказать ей что-нибудь. Грэс сообразила - сделала к ней шаг - остановилась - и прибегла к самой пошлой из всех обыкновенных фраз, которые одно человеческое существо может сказать другому.

- Если я могу сделать что-нибудь для вас...- начала она.

Это фраза не была закончена. Мисс Розбери была настолько милосердна к несчастной женщине, которая спасла и приютила ее, что почувствовала, как бесполезно говорить более.

Сиделка подняла свою благородную голову и медленно пошла к холстинной занавеси, чтобы вернуться к своим обязанностям.

"Мисс Розбери могла бы взять меня за руку? - думала она с горечью". Нет! Мисс Розбери стояла поодаль и не знала, что ей сказать.

- Что вы можете сделать для меня? - спросила Мерси, уязвленная холодной вежливостью своей собеседницы до того, что была доведена до минутной вспышки презрения.- Можете вы изменить мою личность? Можете вы дать мне имя и место невинной женщины? Если бы у меня была возможность вести такую жизнь, как вы! Если бы я имела вашу репутацию и ваши надежды!

Она приложила руку к груди и сдержала себя.

- Останьтесь здесь, продолжала она,- а я вернусь к моей работе. Я посмотрю, не высохло ли ваше платье. Вы будете носить ваше платье так недолго, как только возможно.

С этими грустными словами, трогательно, а не горько произнесенными, она пошла в кухню, когда заметила, что не слышно более стука капель дождя в окно. Опустив холстинную занавесь, она воротилась назад и, отворив деревянный ставень, выглянула из окна.

Луна тускло светила в разрывах облаков; дождь перестал; спасительная темнота, скрывавшая позиции французов от немецких наблюдателей, рассеивалась каждую минуту. Через несколько часов (если не случится ничего) англичанка могла продолжать свое путешествие. Через несколько часов начнет рассветать.

Мэрси приподняла руку, чтобы закрыть ставень. Прежде чем она успела запереть его, звук ружейного выстрела долетел до хижины из отдаленного поста. За ним почти немедленно последовал второй выстрел, ближе и громче первого. Мэрси остановилась со ставнем в руках и внимательно прислушивалась к этим звукам.

Глава III

НЕМЕЦКАЯ ГРАНАТА

Третий ружейный выстрел прогремел в ночной тиши возле домика. Грэс вздрогнула и с испугом подошла к окну.

- Что значит эта стрельба? - спросила она.

- Сигналы с форпостов, - спокойно ответила сиделка.

- Это опасно? Немцы вернулись?

Доктор Сюрвиль ответил на этот вопрос. Он приподнял холстинную занавесь и заглянул в комнату в то время, когда мисс Розбери говорила.

- Немцы идут к нам,- сказал он.- Их авангард уже виден.

Грэс опустилась на стул, дрожа всем телом. Мерси подошла к доктору и задала ему прямой вопрос.

- Мы будем защищать позицию? - спросила она.

- Это невозможно! - Нас, по обыкновению, в десять раз меньше числом.

Громкий бой французских барабанов послышался на улице.

- Вот бьют отступление! - сказал доктор. - Капитан не такой человек, чтобы обдумывать два раза свои поступки. Нас оставляют заботиться о самих себе. Через пять минут мы должны отсюда выбраться.

Ружейные залпы раздались с разных направлений, пока он говорил. Немецкий авангард атаковал французские передовые посты. Грэс с умоляющим видом схватила доктора за руку.

- Возьмите меня с собой!- воскликнула она.- О! Я уже пострадала от немцев! Не бросайте меня, если они вернутся!

Доктор не растерялся. Он приложил к своей груди руку хорошенькой англичанки.

- Не бойтесь ничего,- сказал он с таким видом, как будто мог уничтожить всю немецкую армию своей непобедимой рукой.- Французское сердце бьется под вашей рукой. Французская верность защищает вас.

Голова Грэс опустилась на его плечо. Сюрвиль чувствовал, что он проявил себя как следует. Он с надеждою оглянулся на Мэрси. Она также была привлекательная женщина. Другое плечо француза было к ее услугам. К несчастью, в комнате было темно - взгляд его пропал для Мэрси. Она думала о несчастных людях, лежавших в другой комнате, и спокойно напомнила доктору о его обязанностях.

- Что будет с больными и ранеными? - спросила она. Сюрвиль пожал одним плечом - тем, которое оставалось свободным.

- Тех, которые покрепче, мы можем взять с собой, - сказал он,- а других надо оставить здесь. Не бойтесь ничего за себя. Для вас будет место в багажной повозке.

- И для меня также? - умоляющим голосом спросила Грэс.

Непобедимая рука доктора обвила стан молодой девицы и безмолвно отвечала страстным пожатием.

- Возьмите ее с собой,- сказала Мэрси.- Мое место с теми, кого вы оставите здесь.

Грэс слушала ее с изумлением.

- Подумайте, чем вы рискуете, - сказала она, - если останетесь здесь.

Мерси указала на свое левое плечо.

- Не бойтесь за меня,- ответила она.- Красный крест защитит меня.

Новый гром барабанов заставил чувствительного доктора занять свое место главного распорядителя походного госпиталя без дальнейших проволочек. Он отвел Грэс к стулу и на этот раз прижал обе ее руки к своему сердцу, чтобы примирить ее с несчастьем его отсутствия.

- Подождите здесь, пока я вернусь к вам,- шепнул он. - Не бойтесь ничего, мой очаровательный друг. Скажите себе: - Сюрвиль душа чести! Сюрвиль предан мне!

Он ударил себя в грудь, он опять забыл о темноте в комнате и бросил взгляд невыразимого восторга на своего очаровательного друга.

- До скорого свидания! - вскричал он, поцеловал ее руку и исчез.

Когда холстинная занавесь опустилась за ним, громкий звук ружейных выстрелов внезапно был заглушён громом пушек. Через минуту граната (Граната - устаревшее название артиллерийских осколочных и фугасных снарядов.) разорвалась в саду в нескольких шагах от окна.

Грэс упала на колени с криком ужаса. Мерси, не потеряв самообладание, подошла к окну и выглянула.

- Взошла луна,- сказала она,- немцы сыпят гранаты на деревню.

Грэс встала и подбежала к ней, ища защиты.

- Уведите меня отсюда! - кричала она. - Нас убьют, если мы останемся здесь.

Она остановилась, смотря с изумлением на фигуру сиделки, неподвижно стоявшей у окна.

- Из железа что ли вы созданы? - воскликнула она. - Неужели ничего не может вас испугать?

Мэрси грустно улыбнулась.

- Для чего мне бояться лишиться жизни? - ответила она. - Мне не для чего жить.

Гром пушек потряс домик во второй раз. Вторая граната разорвалась на дворе с противоположной стороны здания.

Оглушенная взрывом, пораженная ужасом, в минуту, когда опасность от разрывов гранат все больше угрожала домику, Грэс обвила руками сиделку и цеплялась в безумном страхе за женщину, руку которой гнушалась пожать пять минут тому назад.

- Где всего безопаснее? - кричала она. - Где я могу спрятаться?

- Почему я могу знать, где упадет следующая граната? - спокойно ответила Мерси.

Твердое спокойствие одной женщины как будто сводило с ума другую. Выпустив сиделку, Грэс дико осмотрелась вокруг, отыскивая способ убежать из домика. Бросившись сперва в кухню, она была прогнана назад шумом и суматохой при перенесении тех раненых, которых можно было поместить в повозке. Новый взгляд вокруг показал ей дверь, ведущую на двор. Она бросилась туда с криком облегчения. Только что она взялась за замок, когда раздался третий пушечный залп.

Отскочив назад, Грэс машинально поднесла руки к ушам. В эту самую минуту третья граната пробила крышу домика и разорвалась в комнате, как раз у двери. Мерси отскочила невредимой от своего места у окна. Горящие осколки гранаты уже зажгли сухой деревянный пол, и среди них смутно просматривалось сквозь дым бесчувственное тело ее собеседницы. Даже в эту ужасную минуту присутствие духа сиделки не изменило ей. Поспешив обратно к тому месту, от которого она только что отскочила и около которого она уже приметила пустые мешки из-под муки, сложенные в кучу, она схватила два мешка и, бросив их на тлеющий пол, затоптала огонь. Сделав это, она стала на колени возле бесчувственной женщины и приподняла ее голову.

Ранена она или умерла?

Мерси приподняла беспомощную руку и пощупала пульс. Пока она напрасно старалась уловить биение пульса, доктор Сюрвиль (испуганный за дам) поспешил узнать, не нанес ли разрыв гранаты вреда.

Мерси позвала его.

- Я боюсь, что осколки гранаты попали в нее,- сказала она, уступая ему свое место.- Посмотрите, опасно ли она ранена.

Беспокойство доктора об его очаровательной пациентке кратко выразилось ругательством.

- Снимите с нее плащ! - закричал он, поднося руку к ее шее.- Бедный ангел! Она повернулась, падая, петля обвилась вокруг ее горла.

Мерси сняла плащ. Он упал на пол, когда доктор брал Грэс на руки.

- Принесите свечу,- сказал он нетерпеливо,- вам дадут в кухне.

Он старался нащупать пульс, но его рука дрожала, шум и суматоха в кухне оглушали его.

- Праведное небо! - воскликнул он. - Мое волнение пересиливает меня!

Мерси подошла к нему со свечой. При свете они увидели страшную рану, нанесенную осколком гранаты, в голове англичанки. Состояние доктора Сюрвиля изменилось тотчас. Выражение беспокойства покинуло его лицо, спокойствие врача закрыло его вдруг как маска. Каким был теперь предмет его восторга? Бесчувственное тело на руках - больше ничего.

Перемена на его лице не ускользнула от Мерси. Ее большие серые глаза внимательно наблюдали за ним.

- Она серьезно ранена? - спросила она.

- Не трудитесь держать свечку,- холодно ответил он, - все кончено, я ничего не могу сделать для нее.

- Умерла?

Доктор Сюрвиль кивнул головой и погрозил кулаком по направлению к противнику.

- Проклятые немцы! - вскричал он, посмотрел на мертвое лицо, лежавшее на его руке, и безропотно пожал плечами. - Судьба войны! - сказал он, кладя тело на постель в углу комнаты.- В следующий раз, сиделка, может быть, настанет очередь ваша или моя. Кто знает? Ба! Проблема человеческой судьбы внушает мне отвращение.

Он отошел от постели и выразил отвращение к немцам, плюнув на осколки разорвавшейся гранаты.

- Мы должны оставить ее здесь,- продолжал доктор. - Она была когда-то очаровательной особой - теперь она ничто. Пойдемте отсюда, мисс Мерси, пока еще не поздно.

Он предложил руку сиделке. Стук колес багажных повозок, трогавшихся в путь, и в третий раз бой барабанов раздался вдали. Началось отступление.

Мерси отдернула холстинную занавесь и увидела тяжело раненых, оставленных на их соломенных постилках на милость неприятеля. Она отказалась от предложенной руки Сюрвиля.

- Я уже говорила вам, что останусь здесь,- отвечала она. Сюрвиль поднял руки с вежливым возражением. Мерси приподняла занавесь и указала на дверь из домика.

- Ступайте, - сказала она. - Я решилась.

Даже в эту трагическую минуту француз остался французом. Он удалился с неподражаемой грацией и достоинством.

- Милостивая государыня, - сказал он - вы великолепны!

С этим прощальным комплиментом дамский угодник - верный до последнего своей любви к женскому полу - поклонился, приложив руку к сердцу, и вышел из домика.

Мерси опустила холстинный занавесь. Она осталась одна с умершей женщиной.

Последние звуки шагов, последний стук повозок замерли вдали, и стрельба с позиции, занимаемой неприятелем, не нарушала более наступившей тишины. Немцы знали, что французы отступили. Через несколько минут они займут брошенную деревню. Звуки их приближения будут слышны в домике. Пока же тишина была ужасной. Даже несчастные раненые, оставленные в кухне, молча ждали своей участи.

Оставшись одна в комнате, Мерси прежде всего взглянула на кровать. Обе женщины встретились в суматохе первой стычки после сумерек. Разлученные, по прибытии в домик, обязанностями сиделки, они опять встретились в комнате капитана. Знакомство между ними было короткое и не обещало перейти в дружбу. Но роковое несчастье пробудило участие Мерси к незнакомой женщине. Она взяла свечу и подошла к женщине, которая была убита буквально возле нее.

Она стояла возле кровати, смотря в ночной тишине на неподвижное, мертвое лицо.

Это было лицо поразительное - раз увидев его (живое или мертвое), его нельзя было забыть. Лоб очень низкий и широкий, глаза необыкновенно далеки друга от друга, рот и подбородок замечательно малы. Нежными руками Мерси разгладила растрепанные волосы и поправила смятое платье.

- Не более пяти минут тому назад,- думала она,- я желала поменяться местом с тобою!

Она отвернулась от кровати со вздохом и тихо сказала:

- И теперь я желала бы поменяться местами.

Тишина начала давить ее. Мерси медленно перешла на другой конец комнаты.

Плащ на полу - ее собственный плащ, который она дала мисс Розбери, - привлек ее внимание, когда она проходила мимо него. Она подняла плащ, смахнула с него пыль и повесила на стул. Сделав это, Мерси опять поставила свечу на стол и, подойдя к окну, прислушивалась к первым звукам приближения немцев. Слабый шелест ветра в ближайших деревьях был единственным звуком, донесшимся до ее слуха. Она отошла от окна и села у стола, думая:

- Не осталась ли еще какая-нибудь неисполненная христианская обязанность к умершей? Не нужно ли было сделать еще что-нибудь до появления немцев?

Мерси припомнила разговор, происходивший между ее несчастной собеседницей и ею. Мисс Розбери говорила о цели ее возвращения в Англию. Она упомянула об одной даме - родственнице, которая ее не знала, но ждала ее. Кто-нибудь, знающий, как умерла бедняжка, должен написать ее единственному другу. Кто это сделает? Никто не мог этого сделать, кроме единственной свидетельницы катастрофы, теперь оставшейся в домике, - самой Мерси.

Она взяла плащ со стула и вынула из кармана кожаный бумажник, который Грэс показывала ей. Единственная возможность узнать адрес, по которому писать в Англию, состояла в том, чтобы открыть бумажник и рассмотреть бумаги. Мерси раскрыла бумажник - и остановилась, чувствуя странное нежелание продолжать осмотр.

Минутное соображение подсказало ей, что ее совестливость неуместна. Если она не тронет бумажник, немцы конечно осмотрят его, а немцы вряд ли побеспокоятся написать в Англию. Чьим глазам приличнее осмотреть бумаги умершей - глазам мужчин и иностранцев или соотечественницы? Мерси перестала колебаться. Она высыпала все, находившееся в бумажнике, на стол.

Глава IV

ИСКУШЕНИЕ

Несколько писем, связанных лентой, привлекли прежде всего внимание Мерси. Чернила, которыми написаны были адреса, побледнели от времени. Письма, адресованные к полковнику Розбери и к мистрис Розбери, заключали в себе переписку между мужем и женой в то время, когда военные обязанности полковника заставляли его отлучаться из дома. Мерси опять связала письма и перешла к бумагам, лежавшим по порядку под ее рукой.

Эти бумаги состояли из нескольких листочков, зашпиленных вместе и озаглавленных (женским почерком): "Мой дневник в Риме". Краткий осмотр показал, что дневник был написан мисс Розбери и в основном посвящен описанию последних дней жизни ее отца.

Когда дневник и письма были положены в бумажник, единственной бумагой, оставшейся на столе, было письмо. На конверте, в котором лежало это письмо, стоял адрес:

- Леди Джэнет Рой, дом Мэбльторнский, Кенсингтон, Лондон.

Мерси вынула письмо из незапечатанного конверта. Первые строчки показали ей, что это рекомендательное письмо полковника, поручающего свою дочь ее покровительнице по приезде в Англию.

Мерси прочла все письмо. Писавший называл его последним посланием умирающего. Полковник Розбери с любовью писал о достоинствах своей дочери и с сожалением о ее небрежном воспитании - приписывая последнее денежным потерям, принудившим его переселиться в Канаду с репутацией бедняка. Затем следовали горячие выражения признательности леди Джэнет.

- Я обязан вам,- говорилось в письме в заключение, - что умираю спокойным относительно будущего моей милой девочки. Вашему великодушному покровительству поручаю я единственное сокровище, оставляемое мною на земле. Во всю вашу продолжительную жизнь вы благородно употребляли ваше высокое звание и огромное богатство на то, чтобы делать добро. Думаю, что не меньшей вашей добродетелью будет считаться и то, что вы утешили последние часы старого воина, раскрыв ваше сердце и ваш дом его осиротевшей дочери.

Тут кончалось письмо. Мерси положила его с тяжелым сердцем. Какого случая лишилась молодая девушка! Женщина знатная и богатая ждала ее - женщина такая сострадательная и великодушная, что ее отец был спокоен на смертном одре за свою дочь, и эта дочь лежала, не нуждаясь ни в доброте, ни в помощи леди Джэнет!

Письменные принадлежности французского капитана остались на столе. Мерси перевернула письмо, чтобы написать известие о смерти мисс Розбери на пустой странице в конце. Она еще соображала, какие выражения употребить, когда звук жалостных голосов из смежной комнаты долетел до ее слуха. Оставленные раненые просили помощи - брошенные солдаты лишились наконец твердости.

Она вошла в кухню. Крик восторга встретил ее появление - один вид ее успокоил больных. От одной соломенной постели к другой она переходила со словами утешения, словами, подававшими им надежду, с искусными и нежными руками, от прикосновения которых утихала их боль. Они целовали подол ее черного платья, называли ее ангелом-хранителем, когда это прелестное создание двигалось между ними и наклоняло над их жестким изголовьем свое кроткое, сострадательное лицо.

- Я буду с вами, когда придут немцы,- сказала она оставляя их, чтобы вернуться к своему ненаписанному письму. - Мужайтесь, бедняжки! Ваша сиделка не бросила вас.

- Мужайтесь, сударыня,- отвечали раненые,- и Господь да благословит вас!

Если бы стрельба опять началась в эту минуту, если бы граната убила ее, когда она помогала несчастным, какой христианин поколебался бы объявить, что место этой женщины будет на небесах? Но если война кончится и оставит ее в живых, где будет место ее на земле? Где будут ее надежды? Где будет ее дом?

Она вернулась к письму. Вместо того, однако, чтобы сесть писать, она стояла у стола, рассеянно смотря на бумагу.

Странная фантазия зародилась в ее голове, когда Мерси вошла в комнату, она сама слабо улыбнулась сумасбродству этой фантазии. Что если она попросит леди Джэнет позволить ей занять место мисс Розбери? Она встретилась с мисс Розбери в критических обстоятельствах и сделала все, что женщина может сделать, чтобы помочь другой женщине. Это обстоятельство давало ей некоторое право, может быть, если леди Джэнет не имела в виду другой компаньонки и чтицы. Что если она отважится сама попросить за себя - что сделает благородная и сострадательная дама? Она ответит:

- Пришлите мне аттестат, и я посмотрю, что могу сделать.

Аттестаты! Мерси горько засмеялась и села написать в коротких словах все, что требовалось от нее,- простое изложение фактов.

Нет! Ни одной строчки не могла она написать. Фантазию свою она не могла прогнать. Мысли ее были теперь целиком заняты воображаемой картиной красоты Мэбльторнского дома, удобством и изяществом жизни, которую там вели. Опять подумала она о случае, которого лишилась мисс Розбери. Несчастное существо! Какой дом был бы для нее открыт, если бы граната упала у окна, а не на дворе!

Мерси отодвинула от себя письмо и стала нетерпеливо ходить взад и вперед по комнате.

Тревожное направление ее мыслей нельзя было преодолеть таким образом. Воображение ее рисовало одну бесполезную картину для размышлений только для того, чтобы заняться другой. Она теперь заглядывала в свое будущее. Каковы были ее надежды (если она доживет), когда кончится война? Прошлая опытность обозначала с безжалостной верностью печальную сцену. Куда бы она ни отправилась, чем бы ни занялась, все кончится одинаково. Красота ее возбудит любопытство и восторг, станут расспрашивать о ней; узнают историю прошлого, общество сострадательно пожалеет о ней, общество великодушно составит подписку для нее, а все-таки в конце окажется один результат - тень прежнего бесславия окружит ее, как чума, разъединит ее с другими женщинами, заклеймит, даже когда она вымолит прощение в глазах Божьих, печатью неизгладимого бесславия в глазах людских - вот ее надежды! А ей только двадцать пять лет. Она находится в полном расцвете здоровья и силы. Она может прожить по закону природы еще пятьдесят лет!

Мерси опять остановилась у кровати. Она опять посмотрела на лицо погибшей.

Почему граната убила женщину, имевшую надежды в жизни, и пощадила ту, у которой не было никаких? Слова, сказанные Грэс Розбери, вспомнились ею.

"Если бы у меня была возможность вести такую жизнь! Если бы я имела вашу репутацию и ваши надежды!"

И вот такая возможность пропала! Завидная надежда уничтожена осколком гранаты! Можно было сойти с ума, глядя на тело Грэс, осознавая свое положение так, как она осознавала его. С горькой насмешкой отчаяния наклонилась Мерси над безжизненной фигурой, заговорила с ней, как будто та могла ее слышать.

- О,- сказала она с завистью,- если бы ты могла сделаться Мерси Мерик, а я Грэс Розбери теперь!

Как только эти слова сорвались с ее губ, Мерси вздрогнула и выпрямилась. Она стояла у постели, дико устремив глаза в пустое пространство, мозг ее пылал, сердце так билось, что она задыхалась.

"Если бы ты могла сделаться Мерси Мерик, а я Грэс Розбери теперь!"

В одно мгновение эта мысль приняла новое развитие в ее голове. В одно мгновение убеждение в реальности такого плана поразило ее как электрическая искра. Она может сделаться Грэс Розбери, если осмелится. Решительно ничто не могло помешать ей явиться к леди Джэнет Рой под именем Грэс Розбери.

В чем состоял риск? Где была слабая сторона этого плана?

Грэс сама ясно сказала, что она и леди Джэнет никогда не видели друг друга. Друзья ее были в Канаде, родственники в Англии умерли. Мерси знала место, где она жила, место, называемое Порт-Логан, так же хорошо, как знала его Грэс. Мерси стоило только прочесть рукописный дневник, чтобы иметь возможность отвечать на все вопросы, относившиеся до поездки в Рим и до смерти полковника Розбери. Ей не нужно было представлять образованную девушку. Грэс сама говорила - в письме отца также говорилось в ясных выражениях - о ее небрежном воспитании. Все, буквально все, было в пользу сиделки Мерси. Люди, которые знали ее в госпитале, уехали и не возвратятся более. Ее белье с ее меткой было в эту минуту на мисс Розбери. Белье мисс Розбери с ее меткой сушилось в смежной комнате и находилось в распоряжении Мерси. Способ избавиться от нестерпимого унижения ее настоящей жизни открылся перед нею наконец. Какая это была перспектива? Новая личность, в которой она может быть признанной повсюду! Новое безупречное имя! Новая прошлая жизнь, которую все могут разыскивать сколько угодно!

Румянец вспыхнул на щеках Мерси, глаза ее засверкали. Она никогда не была так привлекательно прекрасна, как в эту минуту, когда новое будущее открылось перед нею, сияя новой надеждой.

Она подождала с минуту, чтобы взглянуть на свой смелый план с другой точки зрения. Что в нем было дурного? Что говорила ее совесть?

Во-первых, относительно Грэс. Какой вред делала она умершей женщине? Вопрос сам давал ответ. Никакого вреда ни ей, ни ее родным. Ее родные также умерли.

Во-вторых, леди Джэнет. Если она будет служить верно своей новой госпоже, если она честно станет занимать свое новое место, если она будет внимательно исполнять распоряжения и будет признательна за доброту, если, одним словом, она будет такова, какою может и захочет быть в блаженном спокойствии и безопасности своей новой жизни, какой вред сделает она леди Джэнет? Опять вопрос сам за себя ответил. Она может и захочет дать леди Джэнет повод благословлять день, в который она вошла в ее дом.

Мерси схватила письмо полковника Розбери и положила его в бумажник с другими бумагами. Случай представился ей, вероятность успеха большая, все было в ее пользу, ее совесть ничего не говорила против этого смелого плана. Она решила тут же: "Я сделаю это".

Что-то восстало в ее сознании, что-то оскорбило ее пылкую натуру, когда она положила бумажник в карман своего платья. Мерси решилась, а между тем была неспокойна. Она не была уверена, искренне ли допросила свою совесть. Что если она опять положит бумажник на стол и подождет, пока пройдет ее волнение, а потом представит свой задуманный план на суд перед собственными понятиями о добре и зле?

Она подумала раз - и поколебалась. Прежде чем она могла подумать в другой раз, отдаленный шум шагов и топот лошадиных копыт донеслись до нее в ночном воздухе. Немцы вступали в деревню. Через несколько минут они явятся в домик и заставят ее сказать, кто она. Не было времени ждать, пока она успокоится. Что будет - новая жизнь в лице Грэс Розбери или жизнь старая - в лице Мерси Мерик?

Она взглянула на постель в последний раз. Жизнь Грэс кончилась, будущее Грэс находилось в ее распоряжении. Ее решительная натура, принужденная к немедленному выбору, перешла на сторону смелого плана. Она осталась при намерении занять место Грэс.

Шум приближения немцев доносился все сильнее и ближе. Слышались голоса офицеров, отдававших приказания.

Мерси села у стола и ждала, что будет.

Присущая всем женщинам привычка заставила ее взглянуть на свою одежду до появления немцев. Когда она проверяла, все ли в порядке, взгляд ее упал на красный крест на ее левом плече. В одно мгновение Мерси поразила мысль, что костюм сиделки может привести ее к ненужному риску. Он давал ей положение представителя Красного креста, это могло повести к расспросам впоследствии, и эти расспросы могли выдать ее.

Мерси осмотрелась вокруг. Серый плащ, который она дала Грэс, привлек ее внимание. Она взяла плащ и закрылась им с ног до головы.

Только Мерси Мерик завернулась с плащ, как услышала стук отворяемой наружной двери, голоса, говорившие на иностранном языке, и звон оружия, складываемого в задней комнате. Ждать, пока ее найдут, или показаться самой? Для такой натуры, как она, было менее тягостно показаться, чем ждать. Она пошла в кухню. Холстинная занавесь, когда она протянула к ней руку, была вдруг отдернута с другой стороны и три мужчины очутились лицом к лицу с нею в дверях.

Глава V

НЕМЕЦКИЙ ДОКТОР

Самый младший из трех незнакомцев, судя по чертам, цвету лица и обращению, был, очевидно, англичанином. На нем была военная фуражка и военные сапоги, но остальная одежда была штатская. Возле него стоял офицер в прусском мундире, а возле офицера третий и самый старший из троих. Он также был в мундире, но его наружность вовсе не показывала военного. Он хромал на одну ногу, горбился и вместо шпаги на боку держал в руке палку. Зорко взглянув сквозь черепаховые очки сперва на Мерси, потом на кровать, потом осмотрев всю комнату, он невозмутимо обратился к прусскому офицеру и прервал молчание такими словами:

- Больная женщина на кровати, другая женщина ухаживает за нею, и никого больше в комнате нет. Нужно ли, майор, ставить здесь караул?

- Вовсе не нужно, - ответил майор.

Он козырнул и вернулся на кухню. Немецкий доктор сделал несколько шагов, побуждаемый долгом своей профессии, к кровати. Молодой англичанин, глаза которого с восторгом были прикованы с Мерси, задернул занавесь, в дверях и почтительно заговорил с ней по-французски.

- Могу я спросить, с француженкой ли я говорю? - сказал он.

- Я англичанка,- ответила Мерси.

Доктор услышал ответ. Остановившись по пути к постели, он указал на фигуру, лежавшую на ней, и спросил Мерси на английском языке с сильным немецким акцентом:

- Могу я быть полезен?

Его обращение было подчеркнуто-вежливым, тон сурового голоса был злобно-насмешливый. Мерси тотчас почувствовала отвращение к этому хромому, безобразному старику, нагло уставившемуся на нее сквозь черепаховые очки.

- Вы не можете быть полезны здесь,- сказала она коротко. - Дама эта была убита, когда ваши войска сыпали гранаты на этот домик.

Англичанин вздрогнул и сострадательно посмотрел на кровать. Немец освежился щепоткой табака и задал другой вопрос.

- Тело осматривал какой-нибудь доктор? - спросил он.

Мерси нелюбезно ограничила свой ответ одним необходимым словом:

- Да.

Доктор этот был не такой человек, чтобы испугаться женского отвращения к себе. Он продолжал свой допрос.

- Кто осматривал тело? - спросил он сурово. Мерси ответила:

- Доктор, служащий при французском госпитале.

Немец заворчал с презрением, не одобряя всех французов и все французские учреждения. Англичанин воспользовался представившимся случаем снова обратиться к Мерси.

- Эта дама ваша соотечественница? - спросил он.

Мерси сообразила, прежде чем ответила. С целью, которую она имела в виду, серьезные причины могли требовать, чтобы она говорила о Грэс с чрезвычайной осторожностью.

- Я полагаю, - сказала она. - Мы встретились здесь случайно. Я ничего не знаю о ней.

- Даже ее имя? - спросил немецкий доктор.

Решимость Мерси еще не дошла до того, чтобы открыто назвать Грэс своим именем. Она прибегла к решительному отрицанию.

- Даже ее имя, - повторила она твердо.

Старик уставился на нее бесцеремоннее прежнего, подумал и взял свечу со стола. Англичанин продолжал разговор, уже не скрывая, что он заинтересовался прелестной женщиной, стоявшей перед ним.

- Извините меня,- сказал он,- вы очень молоды для того, чтобы находиться одной в таком месте в военное время.

Внезапная суматоха в кухне избавила Мерси от немедленной необходимости отвечать ему. Она услышала голоса раненых, пытавшихся что-то возражать, и грозные окрики немецких офицеров, заставлявших их молчать. Благородное стремление женщины защитить несчастных тотчас одержало верх над личным соображением, предписываемым ей положением, которое она заняла. Не заботясь о том, изменит она себе или нет, как сиделка французского госпиталя, она немедленно раздвинула холстинную занавесь, для того чтобы войти в кухню. Немецкий часовой загородил ей дорогу и объявил на своем языке, что посторонних не пускают. Англичанин, вежливо вмешавшись, спросил, имеет ли она какую-нибудь особенную цель желать войти в ту комнату.

- Бедные французы! - сказала она с жаром, и сердце упрекнуло ее в том, что она забыла о них.- Бедные раненые французы!

Немецкий доктор отошел от кровати и распорядился, прежде чем англичанин успел вставить слово.

- Вам нет никакого дела до раненых французов, это мое дело, а не ваше. Они наши пленные, и их переводят в наш госпиталь. Я Игнациус Вецель, начальник медицинского штаба - и говорю вам это. Молчите!

Он обернулся к часовому и прибавил по-немецки:

- Задерните опять занавесь, и если эта женщина будет настаивать, просто втолкните ее в эту комнату.

Мерси пыталась возражать. Англичанин почтительно взял ее за руку и отвел от часового.

- Бесполезно сопротивляться, - сказал он. - Немецкая дисциплина непреклонна. Вам нет никакой причины тревожиться о французах. Госпиталь, под надзором доктора Вецеля, прекрасно устроен. Я ручаюсь, что с ранеными будут обходиться хорошо.

Он увидел слезы на ее глазах при этих словах, и его восхищение Мерси все усиливалось.

"Добра столько же, сколько прекрасна, - подумал он. - Какое очаровательное создание!"

- Ну? - сказал Игнациус Вецель, смотря сурово на Мерси сквозь очки. - Довольны вы? И будете вы молчать?

Она уступила, очевидно, было бесполезно настаивать. Если бы не сопротивление доктора, ее преданность раненым могла бы остановить ее на тернистом пути, по которому она шла. Если бы она могла только опять погрузиться, и душевно, и телесно в свое доброе дело как сиделка, может быть, она осталась бы тверда против искушения. Гибельная строгость немецкой дисциплины разорвала последнюю связь, соединявшую Мерси с ее благороднейшими чувствами. Лицо Мерси посуровело, когда она гордо отошла от доктора Вецеля и села на стул.

Англичанин пошел за ней и вернулся к вопросу о ее настоящем положении в домике.

- Не предполагайте, что я желаю вас напугать, - сказал он - повторяю, вам нечего беспокоиться о французах, но есть серьезная причина беспокоиться о вас самих. Боевые действия возобновятся около этой деревни на рассвете. Вам непременно нужно быть в безопасном месте. Я офицер английской армии, меня зовут Орас Голмкрофт. Я буду рад быть вам полезен и могу, если вы позволите мне. Могу я вас спросить, вы путешествуете?

Мерси еще больше завернулась в плащ, скрывавший одежду сиделки, и молча сделала первый шаг к обману. Она утвердительно склонила голову.

- Вы едете в Англию?

- Да...

- В таком случае я могу провести вас через немецкие боевые порядки и дать вам возможность продолжать путь.

Мерси посмотрела на него с нескрываемым удивлением, Его сильное участие к ней сдерживалось в строгих границах благовоспитанности. Он был неоспоримо джентльмен. Действительно ли говорил он правду?

- Вы можете провести меня через расположение немецкой армии? - переспросила она. - Вы должны иметь для этого на немцев большое влияние.

Орас Голмкрофт улыбнулся.

- Я обладаю влиянием, которому никто не может сопротивляться,- ответил он,- влиянием печати. Я служу здесь военным корреспондентом для одной из наших влиятельных английских газет. Если я попрошу, ответственный немецкий офицер даст нам пропуск. Он недалеко отсюда. Что вы на это скажете?

Она мобилизовала всю свою решимость не без затруднения даже теперь и ухватилась за его слова.

- Я с признательностью принимаю ваше предложение, сэр.

Он сделал шаг к кухне и остановился.

- Может быть, лучше сделать это тайно,- сказал он. - Если я пройду через эту комнату, меня станут расспрашивать. Нет ли другой дороги из этого домика?

Мерси показала ему дверь, которая вела на двор. Он поклонился и оставил ее.

Мерси украдкой посмотрела на немецкого доктора. Игнациус Вецель опять стоял у постели, наклонившись над телом Грэс, по-видимому, погрузился в изучение раны, сделанной осколками гранаты. Инстинктивное отвращение Мерси к старику увеличилось в десять раз теперь, когда она осталась с ним одна. Она тревожно отошла к окну и стала смотреть на лунный свет.

Компрометировала ли она уже себя обманом? Пока еще нет. Она компрометировала себя только необходимостью вернуться в Англию - не более. Пока еще не было никакой необходимости явиться в Мэбльторнский дом вместо Грэс. Еще было время обдумать свое намерение, еще было время написать о несчастье, как она предполагала, и послать эти письма с бумажником к леди Джэнет Рой. Что если она, окончательно решится на это, что будет с нею, когда она опять очутится в Англии? Тогда не останется другого выбора, как опять обратиться к своему другу смотрительнице. Для нее ничего более не останется, как вернуться в приют.

В приют! К смотрительнице! Какие прошлые воспоминания, соединенные с этими двумя именами, явились теперь непрошеные и заняли главное место в ее мыслях? О ком думала она теперь, в этом чужом месте и в этом кризисе своей жизни? О человеке, слова которого нашли путь к ее сердцу, влияние которого укрепило и утешило ее в капелле приюта. Одно из прекраснейших мест проповеди было посвящено Джулианом Грэем предостережению прихожанок, к которым он обращался, против унизительного влияния лжи и обмана. Выражения, в которых он обращался к жалким женщинам, окружавшим его, выражения сочувствия и поощрения, в каких никто не говорил с ними прежде, вспомнились Мерси Мерик, как будто она слышала их только час тому назад. Она смертельно побледнела, когда они теперь опять представились ей.

О! Шепнула она себе, думая о том, на что она решилась, что я сделала? Что я сделала?

Она отошла от окна с неясным намерением сейчас же пойти за Голмкрофтом и вернуть его. Когда она повернулась к постели, то очутилась лицом к лицу с Игнациусом Вецелем. Он подходил к ней с белым носовым платком, тем носовым платком, который она дала Грэс - и который теперь он держал в руках.

- Я нашел это в ее кармане, - сказал он, - тут написано ее имя. Она, должно быть, ваша соотечественница.

Доктор с некоторым затруднением прочитал метку на платке.

- Ее имя - Мерси Мерик.

Его губы сказали это - не ее! Он дал ей это имя,

- Мерси Мерик, английское имя,- продолжал Игнациус Вецель, пристально глядя на нее. - Не так ли?

Влияние на ее мысли прошлых воспоминаний о Джулиане Грэе начали ослабевать. Один настоящий настоятельный вопрос теперь занял главное место в ее мыслях. Поправит ли она ошибку немца? Настало время - говорить и объявить свою личность или молчать и совершить обман.

Орас Голмкрофт опять вошел в комнату в ту минуту, когда пристальные глаза доктора Вецеля все еще были устремлены на нее в ожидании ее ответа.

- Я не преувеличил моего влияния,- сказал Голмкрофт, указывая на маленькую бумажку, которую он держал в руке. - Вот пропуск. Есть у вас перо и чернила? Я должен заполнить бланки.

Мерси указала на письменные принадлежности на столе. Орас сел и обмакнул перо в чернила.

- Пожалуйста, не думайте, чтобы я хотел вмешаться в ваши дела, - сказал он. - Я вынужден задать вам два простых вопроса. Как ваше имя?

Внезапный трепет овладел ею. Она прислонилась к спинке постели. Вся ее будущая жизнь зависела от этого ответа. Она была неспособна произнести слово.

Игнациус Вецель опять оказал ей услугу. Его ворчливый голос нарушил молчание именно в надлежащее время. Он упорно держал носовой платок перед глазами Мерси. Он упрямо повторил:

- Мерси Мерик английское имя, не так ли?

Орас Голмкрофт поднял глаза от стола.

- Мерси Мерик? - спросил он. - Кто это Мерси Мерик?

Доктор Вецель указал на труп, лежавший на постели.

- Я нашел это имя на носовом платке,- сказал он.- Эта дама не проявила даже любопытства взглянуть на имя своей соотечественницы.

Он сделал этот насмешливый намек на Мерси тоном полным подозрительности и одарил взглядом, который выражал явное презрение. Ее запальчивый характер тотчас заставил рассердиться на невежливость, предметом которой она была. Минутное раздражение - так часто самые безобидные причины толкают на самые серьезные человеческие поступки - заставило ее выбрать путь, по которому она должна идти. Мерси презрительно повернулась спиной к грубому старику и оставила его в той обманчивой уверенности в том, что он узнал имя покойницы.

Орас вернулся к своему занятию заполнять бланки.

- Извините меня, что я настаиваю на вопросе, - сказал он.- Вы знаете, какова немецкая аккуратность. Как ваше имя?

Она отвечала ему беззаботно, доверчиво, почти не сознавая, что она делает.

- Грэс Розбери, - назвалась она.

Только что слова эти сорвались с ее губ, как она отдала бы все на свете, чтобы вернуть их.

- Мисс? - спросил Орас, улыбаясь.

Она могла ответить ему только наклонением головы.

Он написал: "Мисс Грэс Ровбери", подумал с минуту, а потом прибавил вопросительно: "Возвращающаяся к своим друзьям в Англию?".

К ее друзьям в Англию! Сердце Мерси замерло, она молча опять ответила наклоном головы. Он написал эти слова после имени и опрокинул песочницу на еще не просохшие чернила.

- Этого довольно, - сказал он, вставая и подавая пропуск Мерси,- я проведу вас сам через боевые порядки и устрою, чтобы вас отправили по железной дороге. Где ваши вещи?

Мерси указала на дверь дома.

- В сарае, на дворе,- ответила она.- У меня вещей немного, я могу все сделать сама, если часовой пропустит меня через кухню.

Орас указал на бумагу, которую держал в руке.

- Вы можете идти теперь куда хотите,- сказал он.- Где мне вас подождать, здесь или на дворе?

Мерси недоверчиво взглянула на Игнациуса Вецеля. Он продолжал свой нескончаемый осмотр трупа на постели. Если она оставит его одного с Голмкрофтом, нельзя узнать, что этот ненавистный старик скажет о ней. Она ответила:

- Подождите меня на улице. Пожалуйста.

Часовой отдал честь и отступил при виде пропуска. Все французские пленные были уже перевезены. В кухне оставалось только человек шесть немцев, почти все они спали. Мерси взяла одежду мисс Розбери из угла, в котором она была повешена сушиться, и пошла к сараю, грубой деревянной постройке, пристроенной к стене домика. У передней двери она встретила второго часового и во второй раз показала свой пропуск. Она спросила этого солдата, понимает ли он по-французски. Тот ответил, что немного понимает. Мерси дала ему денег и сказала:

- Я буду укладывать мои вещи в сарае. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы мне никто на помешал.

Часовой поклонился в знак того, что он нонял. Мерси исчезла в темном сарае.

Оставшись один с доктором Вецелем, Орас приметил, что странный старик все еще стоит, внимательно склонившись над англичанкой, убитой осколком гранаты.

- Разве есть что-нибудь замечательное, - спросил он, - в смерти этой несчастной женщины?

- Ничего такого, о чем стоило бы писать в газетах,- возразил доктор, продолжая свои исследования внимательнее прежнего.

- Интересно для доктора? - сказал Орас.

- Да. Интересно для доктора,- последовал грубый ответ. Орас добродушно принял намек, заключавшийся в этих словах. Он вышел из комнаты в дверь, ведущую на двор, и ждал очаровательную англичанку, как ему было велено, на улице.

Оставшись один, Игнациус Вецель, осторожно осмотревшись вокруг, расстегнул верхнюю часть платья Грэс и приложил свою левую руку к ее сердцу. Вынув из кармана жилета другой рукой небольшой стальной инструмент, он старательно приложил его к ране - приподнял часть разбитой и прижатой кости черепа и ждал результата.

- Ага! - закричал он, обращаясь с дикой веселостью к бесчувственному существу, лежавшему перед ним,- француз говорит, что ты умерла, милочка, он говорит? Француз осел!

Он приподнял голову и позвал с кухни:

- Макс!

Сонный молодой немец в переднике от подбородка до ног отдернул занавесь и застыл ожидая приказаний.

- Принеси мне мой черный мешок,- сказал Игнациус Вецель.

Отдав это приказание, он весело потер руки и отряхнулся как собака.

- Теперь я совершенно счастлив,-закаркал странный старик, косясь на постель своими свирепыми глазами.

- Моя милая умершая англичанка, я отдал бы все деньги, какие у меня есть, только бы не пропустить этой встречи с тобою. А! Проклятый французский шарлатан, ты называешь это смертью, называешь? А я называю это приостановленным движением дыхания от сдавливания мозга!

Макс подошел с черным мешком.

Игнациус Вецель выбрал два страшных инструмента, блестящие и новые, и прижал их к своей груди.

- Сынишки мои,- сказал он нежно, точно будто это были его дети,- мои милые сынишки, принимайтесь за работу!

Он повернулся к своему помощнику.

- Помнишь сражение при Сольферино (Сольферино - селение в Северной Италии. Здесь 24.06.1859 года во время австро-итало-французской войны итало-французские войска разбили австрийскую армию.), Макс, и австрийского солдата, которому я сделал операцию на голове?

Сонные глаза помощника раскрылись широко, он, очевидно, заинтересовался.

- Помню,- сказал он,- я подержу свечу.

Доктор подошел к кровати.

- Я недоволен результатом операции при Сольферино, - сказал он, - с тех самых пор мне хотелось попробовать опять. Правда, я спас жизнь этого человека, но мне не удалось возвратить ему рассудок. Должно быть, операция была сделана не так, или в человеке оказалось что-нибудь неладное. Что бы то ни было, а он будет жить и умрет сумасшедшим. Посмотри, Макс, на эту милую молодую девицу, лежащую на постели. Она доставляет мне именно то, чего мне было нужно, теперь повторяется опять случай при Сольферино. Ты опять будешь держать свечу, мой добрый мальчик, стой здесь и смотри во все глаза. Я попытаюсь, не могу ли на этот раз спасти и жизнь и рассудок.

Он снял манжетки со своих рукавов и начал операцию. Когда его страшный инструмент дотронулся до головы Грэс, раздался голос часового у ближайшего форпоста, произносивший то слово по-немецки, которое позволяло Мерси сделать первый шаг на пути в Англию.

- Пропустите англичанку!

Операция продолжалась. Голос часового на следующем посту был слышен еще слабее, но произнес в свою очередь:

- Пропустите англичанку!

Операция закончилась. Игнациус Вецель поднял свою руку в знак молчания и приложился ухом к устам больной.

Первое слабое дыхание возвращающейся жизни затрепетало на губах Грэс Розбери и коснулось морщинистой щеки старика.

- Ага! - закричал он. - Добрая девушка! Ты дышишь - ты живешь!

Когда он это сказал, голос часового на последнем посту немецкой линии (чуть слышный вдали) произнес в последний раз:

- Пропустите англичанку!

ВТОРАЯ СЦЕНА - Мэбльторнский дом

ВСТУПЛЕНИЕ

Место действия - Англия

Время действия - зима. Год тысяча восемьсот семидесятый.

Действующие лица: ДЖУЛИАН ГРЭЙ, ОРАС ГОЛМКРОФТ, ЛЕДИ ДЖЭНЕТ РОЙ, ГРЭС РОЗБЕРИ и МЕРСИ МЕРИК.

Глава VI

КОМПАНЬОНКА ЛЕДИ ДЖЭНЕТ

Великолепный зимний день. Небо ясное, сильный мороз. Водоемы покрыты льдом, много катающихся на коньках.

Столовая в старинном отеле, называемом Мэбльторнский дом и находящемся в лондонском предместье Кенсингтон, известна среди художников и других представителей искусства своей деревянной резьбой итальянской работы, покрывающей стены с трех сторон. На четвертой стороне, как дань современной моде, вносит в общую картину разнообразие и красоту прекрасная оранжерея, служащая входом в комнату через зимний сад, полный редких растений и цветов. С правой стороны, если вы стоите перед оранжереей, однообразие деревянной стены смягчается дверью оригинального фасона из старинной деревянной мозаики, ведущей в библиотеку, а оттуда, через большую переднюю, в другие приемные комнаты. Точно такая же дверь с левой стороны ведет в бильярдную, в курительную комнату возле бильярдной и в маленькую переднюю возле черного входа. С левой стороны также находятся большой камин с мраморной доской в вычурном стиле, господствовавшем восемьдесят лет тому назад. Для глаз ученого человека столовая, с ее современной мебелью и оранжереей, с ее старинными стенами и дверьми, с ее высоким камином (не очень старым, но и не очень новым) представляет поразительную смесь работы декораторов совершенно различных школ. Для глаз несведущего единственный результат осмотра дома производит впечатление полнейшей роскоши и комфорта, соединенных в самой изысканной комбинации и развитых в высшей степени.

На часах в описываемый день только что пробило два. Стол был накрыт для завтрака.

За столом сидели трое. Во-первых, леди Джэнет Рой. Во-вторых, молодая девушка, ее чтица и компаньонка. В-третьих, гость, уже появлявшийся на этих страницах под именем Ораса Голмкрофта, находившегося при немецкой армии в должности корреспондента английской газеты.

Леди Джэнет Рой не требует большой рекомендации. Всем, имеющим хоть малейшее притязание на знание лондонского общества, известна леди Джэнет Рой.

Кто не слышал о ее старинных кружевах и ее бесценных рубинах? Кто не любовался ее величественной фигурой, ее великолепно причесанными роскошными волосами, ее чудными черными глазами, которые еще сохраняют блеск молодости, хотя впервые увидели свет семьдесят лет тому назад? Кто не чувствовал очарования ее откровенного, непринужденного разговора, ее неистощимой энергии, ее добродушной, любезной общительности? Где тот современный затворник, который если не знаком коротко, те, по крайней мере, по наслышке, с оригинальной новизной и чувством юмора ее суждений, с ее великодушной поддержкой всяких начинающих талантов, всяких званий, и высоких и низких, с ее благотворительностью, не делающей различия между своими и чужими, с ее большим снисхождением к окружающим, которого не может смутить никакая неблагодарность, не может обмануть никакое раболепство? Все знают о славной старушке, о бездетной вдове давно забытого лорда. Все знают леди Джэнет Рой.

Но кто знает красивую молодую женщину, сидящую по правую ее руку, которая почти не дотрагивается до завтрака? Никто не знает ее коротко.

Она очень мило одета в серое поплиновое платье, обшитое серым бархатом, с темно-красным бантом у шеи. Она почти так же высока и стройна, как леди Джэнет, грациозна, с тонким станом, который не всегда можно увидеть у женщин выше среднего роста. Чувствовалось какое-то врожденное величие в поворотах головы и в выражении огромных грустных серых глаз. Люди, которые верят в то, что внешность может говорить о происхождении, были готовы угадать в ней-также знатную даму. Ах! Она всего-навсего компаньонка и чтица леди Дженет. Голова ее, увенчанная прелестными светло-каштановыми волосами, всякий раз наклоняется с вниманием и уважением, когда леди Джэнет начинала говорить. Ее красивые и нежные руки легко и быстро помогали исполнять малейшие желания леди Джэнет. Старушка просто и доброжелательно разговаривает с нею, как с приемной дочерью. Но прелестная компаньонка всегда сдержанно выражает свою признательность леди Джэнет. Улыбка прелестной компаньонки всегда грустна, даже когда она отвечает на искренний смех леди Джэнет. Не кроется ли что-нибудь неприятное под этой сдержанностью? Не страдает ли она душой? Не страдает ли она телом? Что происходит с ней?

Ее терзает тайное угрызение. Это деликатное и прелестное создание испытывает страдания от постоянных упреков совести.

Для хозяйки этого дома, для всех, кто живет или бывает в нем, она известна как Грэс Розбери, сирота и родственница по мужу леди Джэнет Рой. Для себя одной известна она как отверженница лондонских улиц, как обитательница лондонского приюта, пропащая женщина, воровски вернувшаяся после напрасных попыток проложить себе путь к домашнему крову и к честному имени. Вот она сидит под тяжелым прессом своей страшной тайны, скрывающаяся под чужой личностью и занявшая чужое место. Мерси Мерик стоило только осмелиться, чтобы стать Грэс Розбери, если бы она захотела. Она осмелилась, и уже почти четыре месяца она всем известна как Грэс Розбери.

В эту минуту, когда леди Джэнет разговаривает с Орасом Голмкрофтом, что-то в беседе между ними заставило ее подумать о том дне, когда она сделала первый гибельный шаг, который довел ее до обмана.

Как изумительно легко было выдать себя за другую! При первом взгляде леди Джэнет поддалась очарованию этого благородного и интересного лица. Никакой не было надобности представлять украденное письмо, никакой не было надобности повторять приготовленный рассказ. Старушка отложила письмо, не распечатав его, и остановила рассказ па первых же словах:

- Ваше лицо рекомендует вас, душа моя, ваш отец ничего не может сказать за вас такого, чего бы вы не сказали уже сами.

Эти приветливые слова с самого начала утвердили ее фальшивую личность. Благодаря своей опытности, благодаря дневнику о событиях в Риме, на вопросы об ее жизни в Канаде, о болезни полковника Розбери у нее были готовы ответы, которые (даже если бы подозрение существовало) обезоружили бы леди Джзнет тотчас. Между тем пока настоящая Грэс медленно и мучительно возвращалась к жизни на постели в немецком госпитале, ложная Грэс была представлена друзьям леди Джэнет как родственница по мужу хозяйки Мэбльторнского дома. С того времени ничего не случилось такого, что возбудило бы в ней малейшее подозрение в том, что Грэс Розбери не умерла и не похоронена. Она знала, как знали теперь все, что она могла бы прожить всю жизнь совершенно спокойно (если совесть позволит ей) в уважении, в отличии, в любви, в том положении, которое она заняла незаконно.

Грэс вдруг встала из-за стола. Главное ее усилие в жизни было стараться освободиться от воспоминаний, постоянно преследовавших ее. Ее воспоминание было самым худшим врагом, единственной возможностью избавиться от этого была перемена занятий и перемена места.

- Могу я пойти в оранжерею, леди Джэнет? - спросила она.

- Конечно, душа моя.

Она наклонила голову к своей покровительнице, посмотрела минуту с участием и нежностью на Ораса Голмкрофта и, медленно пройдя через комнату, вошла в зимний сад. Глаза Ораса следили за нею, пока она была на виду, с непонятным, противоречивым выражением восторга и неодобрения. Когда она скрылась из вида, восторг во взгляде исчез, а неодобрение осталось. Лицо молодого человека нахмурилось, он сидел молча, с вилкою в руке, рассеянно доедая остатки кушанья на своей тарелке.

- Возьмите французского пирога, Орас,- сказала леди Джэнет.

- Нет, благодарю.

- Тогда еще цыпленка?

- Не хочу больше цыпленка.

- Неужели ничего на столе вас не заинтересует?

- Я выпью еще вина, если вы позволите.

Он налил в рюмку (в пятый или шестой раз) бордоского и с угрюмым видом опорожнил ее разом. Блестящие глаза леди Джэнет наблюдали за ним с пристальным вниманием, находчивая на язык леди Джэнет высказала по обыкновению непринужденно все, что происходило в ее душе в то время.

- Кенсингтонский воздух, кажется, не годится для вас, мой юный друг,- сказала она.- Чем дольше вы у меня гостите, тем чаще наполняете вашу рюмку и опорожняете вашу сигарницу. Это дурные приметы в молодом человеке. Вы приехали сюда, страдая от раны. На вашем месте я не подвергала бы себя опасности быть застреленным только для того, чтобы описать сражение в газете. Я полагаю, вкусы бывают разные. Не больны ли вы? Не мучает ли вас рана?

- Нисколько.

- Вы не в духе?

Орас Голмкрофт выронил вилку, облокотился о стол и ответил:

- Страшно.

Даже большая терпимость леди Джэнет имела свои границы. Она прощала обиды всякого рода, кроме нарушения хороших манер. Она схватила ближайшее оружие наказания, находившиееся у нее под рукой, столовую ложку, и довольно чувствительно постучала ею по руке молодого человека.

- Вы сидите за моим столом, а не в клубе,- сказала старушка. - Поднимите вашу голову, не смотрите на вашу вилку, посмотрите на меня. Я никому не позволяю быть не в духе в моем доме. Я считаю, что это плохо отражается на мне. Если наша спокойная жизнь не нравится вам, скажите прямо и поищите себе что-нибудь другое. Я полагаю, вы можете найти себе занятие, если захотите поискать его. Перестаньте улыбаться. Я не желаю видеть ваши зубы - я желаю получить ответ.

Орас согласился с мнением старой леди о том, что занятие можно найти. Он заметил, что война между Францией и Германией еще продолжается, и газета опять предлагала ему стать ее корреспондентом.

- Не говорите о газетах и о войне! - вскричала леди Джэнет, охваченная внезапной вспышкой гнева, который на этот раз был гневом искренним. - Терпеть не могу я эти газеты. Не позволю я ни одной газете войти в этот дом. Им я приписываю всю вину за кровь, пролитую между Францией и Германией.

Орас с изумлением вытаращил глаза. Старушка, очевидно, говорила; серьезно.

- Что вы хотите сказать? - спросил он. - Разве газеты виноваты в этой войне?

- Полностью,- ответила леди Джэнет.- Как вы не понимаете, в каком веке мы живем! Разве кто-нибудь делает что-нибудь в нынешнее время (включая и войну), чтобы не захотеть увидеть это в газетах? Я подписываюсь на какое-нибудь благотворительное дело; тебе дается аттестат; он говорит проповедь; мы терпим обиды; вы делаете открытие; они едут в церковь и венчаются. И я, ты, он, мы, вы, они, все желают одного и того же - желают видеть это в газетах. Составляют ли короли, солдаты, дипломаты исключение в общем правиле человечества? Нет! Говорю вам серьезно, если бы европейские газеты заодно решили не обращать ни малейшего внимания на своих страницах на войну между Францией и Германией, я твердо убеждена, что война давным-давно окончилась бы из-за недостатка поощрения. Пусть перо перестанет объявлять о шпаге, и я первая предвижу результат. Не будет объявлений - не будет и войны.

- Ваши взгляды имеют достоинство новизны, - сказал Орас.- Вы, может быть, желаете видеть их в газетах?

Леди Джэнет победила своего молодого друга его же собственным оружием.

- Ведь я живу в последней половине девятнадцатого столетия,- сказала она. - Вы говорите о газетах. Напечатайте самым крупным шрифтом, Орас, если вы любите меня!

Орас переменил тему разговора.

- Вы меня браните за то, что я не в духе,- сказал он, - и, кажется, думаете, будто это оттого, что мне надоела, спокойная жизнь в Мэбльторнском доме. Она мне вовсе не надоела, леди Джэнет.

Он посмотрел на оранжерею, лицо его опять нахмурилось.

- Дело в том, - продолжал он, - что я недоволен Грэс Розбери.

- Что сделала Грэс?

- Она настаивает на продолжении нашей помолвки. Ничем не убедишь ее назначить день нашей свадьбы.

Это была правда. Мерси имела сумасбродство выслушать его признание и сама полюбила его. Но Мерси была не до такой степени подла, чтобы обвенчаться с ним под чужим именем. Прошло три или четыре месяца после того, как Орас приехал с войны домой раненый и нашел прелестную англичанку, которой он услужил во Франции, поселившуюся в Мэбльторнском доме. Приглашенный погостить у леди Джэнет (будучи в школе, он проводил праздники в доме леди Джэнет) - он проводил свободное время в дни выздоровления с утра до вечера в обществе Мерси. Впечатление, вначале произведенное на него во французском домике, скоро перешло в любовь. Не прошло и месяца, Орас объяснился и узнал, что его выслушали охотно. С той минуты вопрос состоял только в том, чтобы настойчиво и решительно добиться своей цели. Помолвка была скреплена очень неохотно со стороны невесты, и всякие дальнейшие успехи сватовства Ораса Голмкрофта окончились. Как он ни старался, ему не удавалось уговорить свою невесту назначить день свадьбы. Никаких препятствий не было. У нее не было близких родственников, с которыми ей надо было бы советоваться. Как родственницу по мужу леди Джэнет, мать и отец Ораса готовы были принять ее со всеми должными почестями новому члену семьи. Никакие денежные соображения не делали необходимым в этом случае ждать более благоприятного времени. Орас был единственный сын и получил в наследство поместье отца с большим доходом. С обеих сторон ничто не мешало молодым людям обвенчаться тотчас по изготовлении брачного контракта. А между тем, по-видимому, предстояла продолжительная помолвка без всякой основательной причины, кроме непонятной настойчивости невесты не давать объяснения этой задержке.

- Не можете ли вы объяснить поведение Грэс? - спросила леди Джэнет.

Ее обращение переменилось, когда она задавала этот вопрос. Она глядела и говорила как женщина, находящаяся в недоумении и раздосадованная.

- Мне не хочется признаться,- сказал Орас,- но мне кажется, что у нее есть какая-то причина откладывать нашу свадьбу, которую она не хочет сказать ни вам, ни мне.

Леди Джэнет вздрогнула.

- Что заставляет вас думать так? - спросила она.

- Я раза два заставал ее в слезах. Время от времени, иногда, когда она разговаривает совершенно весело, она вдруг изменяется в лице, становится молчалива и уныла. Вот сейчас, когда она встала из-за стола (разве вы не обратили внимание?), она посмотрела на меня очень странно - точно ей жаль меня. Что значит все это?

Ответ Ораса, вместо того чтобы увеличить беспокойство леди Джэнет, как будто облегчил его. Он не приметил ничего такого, что бы не приметила она сама.

- Глупый мальчик! - сказала она. - Причина довольно ясна. Грэс была нездорова уже некоторое время. Доктора предписали ей перемену климата. Я увезу ее отсюда.

- Было бы гораздо ближе к цели,- сказал Орас,- если бы я увез ее. Она, может быть, согласится, если вы употребите ваше влияние. Могу ли я попросить вас уговорить ее? Моя мать и сестры писали ей, но это не произвело никакого действия. Сделайте мне величайшее одолжение, поговорите с ней сегодня.

Он замолчал и, взяв руку леди Джэнет, с умоляющим видом пожал ее.

- Вы всегда были так добры ко мне! - сказал он нежно и опять пожал ее руку.

Старушка посмотрела на него. Невозможно было оспаривать, что в лице Ораса Голмкрофта была такая привлекательность, что на него стоило смотреть. Многие женщины могли бы позавидовать его чистому цвету лица, его блестящим голубым глазам и теплому, янтарному оттенку светлых саксонских волос. Мужчины, особенно те, которые обладали искусством наблюдать физиономии, могли бы приметить в очерке лба и в линиях верхней губы признаки, показывающие недостаток обширности в нравственной натуре - душу, легко доступную сильным предубеждениям и упорно поддерживающую эти предубеждения наперекор самой очевидности. Для наблюдательности женщин эти отдаленные недостатки лежали слишком низко под поверхностью для того, чтобы быть очевидными. Он очаровывал женщин в основном своей привлекательной внешностью и любезным, деликатным обращением. Для леди Джэнет он был мил не только по своим собственным достоинствам, но и по старым воспоминаниям, которые соединялись с ним. Отец его был одним из ее многочисленных поклонников в ее молодости. Обстоятельства разлучили их. Брак ее с другим был бездетным. В прошлое время, когда мальчик приходил к ней из школы, она тайно лелеяла фантазию (слишком нелепую, чтобы ее можно было сообщить кому бы то ни было), что ему следовало быть ее сыном, и он мог бы быть ее сыном, если бы она вышла за его отца.

Она очаровательно улыбнулась. Как ни была стара, она уступила, как уступила бы его мать, когда молодой человек взял ее за руку и умолял заинтересоваться его браком.

- Неужели я должна говорить с Грэс? - спросила она по-дружески, с простотой, вовсе не показывающей хозяйку Мэбльторнского дома.

Орас увидел, что он достиг цели. Он вскочил, глаза его нетерпеливо обратились к оранжерее, его красивое лицо сияло надеждой. Леди Джэнет (с мыслями, наполненными его отцом) бросила на него украдкой последний взгляд, вздохнула, подумав об исчезнувших днях, и опомнилась.

- Ступайте в курительную комнату,- сказала она, подтолкнув его к двери.- Прочь отсюда! Предавайтесь любимому пороку девятнадцатого столетия.

Орас пытался выразить свою признательность.

- Ступайте и курите! - вот все, что она сказала, толкая его вон.- Ступайте и курите!

Оставшись одна, леди Джэнет прошлась по комнате соображая.

Неудовольствие Ораса не было необоснованным. Действительно, не было предлога для задержки, на которую он жаловался. Точно ли молодая девушка имела особенную причину медлить, или она тревожилась оттого, что сама еще не разобралась в своих чувствах, во всяком случае необходимо было, наконец, разрешить рано или поздно вопрос о свадьбе. Затруднение состояло в том, как начать этот разговор, не обидев Грэс.

"Я не понимаю молодых женщин настоящего поколения,- думала леди Джэнет,- в мое время, когда мы любили мужчину, мы готовы были обвенчаться с ним хоть сию минуту. А это век прогресса! Им следовало бы еще скорее быть готовыми".

Дойдя с помощью своих собственных выводов до этого заключения, она решилась попробовать, что может сделать ее влияние, и положиться на вдохновение минуты.

- Грэс! - позвала она, подходя к двери оранжереи.

Высокая, стройная фигура в сером платье приблизилась, отделяясь от зелени деревьев зимнего сада.

- Ваше сиятельство звали меня?

- Да, я хочу говорить с вами. Подойдите сюда и сядьте возле меня.

С этими словами леди Джэнет пошла к дивану и усадила свою компаньонку возле себя.

Глава VII

ЧЕЛОВЕК ПРИБЛИЖАЕТСЯ

- Вы очень бледны, дитя мое.

Мерси уныло вздохнула.

- Я нездорова,- ответила она.- Малейший шум пугает меня. Я устаю, даже если только пройду через комнату.

Леди Джэнет ласково потрепала ее по плечу.

- Мы должны попробовать, не поможет ли вам перемена климата. Куда нам поехать - за границу или к морю?

- Ваше сиятельство очень добры ко мне.

- С вами невозможно быть иначе.

Мерси вздрогнула. Очаровательный румянец залил ее бледное лицо.

- О! - воскликнула она с пылкостью, - повторите это опять!

- Повторить опять? - переспросила леди Джэнет с изумлением.

- Да! Не считайте меня самонадеянной, только считайте меня тщеславной. Мне хочется слышать как можно чаще, что вы привыкли любить меня. Действительно ли вам приятно иметь меня в доме? Действительно ли я всегда хорошо вела себя с тех пор, как я у вас живу?

(Единственное извинение в том, что она выдала себя за другую, если извинение быть могло, заключалось в утвердительном ответе на эти вопросы. Конечно, сказать о ложной Грэс, что настоящая Грэс не могла быть достойнее сделанного ей приема, если бы настоящая Грэс была принята в Мэбльторнском доме, значило что-нибудь.)

Леди Джэнет отчасти тронула, отчасти насмешила необыкновенная серьезность вопроса, поставленного перед ней.

- Хорошо ли вы себя вели? - повторила она. - Душа моя, вы говорите как ребенок!

Она ласково положила руку на руку Мерси и продолжала более серьезным тоном:

- Вряд ли много будет сказать, Грэс, что я благословляю тот день, когда вы в первый раз явились ко мне. Я думаю, что вряд ли могла любить вас больше, если бы вы были моя родная дочь.

Мерси вдруг отвернулась, чтобы скрыть свое лицо. Леди Джэнет, все еще держа ее за руку, почувствовала, что она дрожит.

- Что с вами, - спросила она по-своему, резко и прямо.

- Я только очень признательна вашему сиятельству - вот и все.

Слова были сказаны слабым, прерывистым голосом. Лицо Грэс было повернуто в сторону, чтобы леди Джэнет не видела его.

"Чем мои слова вызвали это? - удивлялась мысленно старушка.- В нормальном ли расположении духа она сегодня? Если так, то теперь пора замолвить слово за Ораса".

Имея в виду эту прекрасную цель, леди Джанет приблизилась к щекотливому предмету со всеми необходимыми предосторожностями.

- Мы так хорошо уживаемся, - продолжала она, - что ни одной из нас не будет легко примириться с переменой в нашей жизни. В мои лета для меня это будет тяжелее, чем для вас. Что я буду делать, Грэс, когда настанет день для разлуки с моей приемной дочерью?

Мерси вздрогнула и опять повернулась лицом к леди Джэнет. Следы слез были на ее глазах.

- Зачем мне оставлять вас? - спросила она с испугом.

- Наверно, вы это знаете! - воскликнула леди Джэнет.

- Право, не знаю. Скажите мне зачем.

- Просите Ораса сказать вам.- Последний намек был так прям, что его нельзя было не понять. Голова Мерси опустилась. Она начала опять дрожать. Леди Джэнет посмотрела на нее с крайним изумлением.

- Не случилось ли чего-нибудь неприятного между Орасом и вами? - спросила она.

- Нет.

- Знаете ли вы свое сердце, милое дитя? Конечно, вы не подали надежды Орасу, не любя его?

- О, нет!

- Между тем...

Первый раз Мерси осмелилась перебить свою благодетельницу.

- Любезная леди Джэнет,- кротко возразила она,- я не тороплюсь выходить замуж. Еще много времени впереди, рано говорить об этом. Вы, кажется, что-то хотели мне сказать, что же?

Нелегко было смутить леди Джэнет Рой. Но этот последний вопрос просто заставил ее замолчать. После всего, что произошло, ее молодая компаньонка не имела ни малейшего подозрения о том предмете, о котором им надлежало рассуждать.

"Как рассуждают о браке молодые женщины в настоящее время?" - думала старушка, совершенно не зная, что сказать.

Мерси ждала со своей стороны с величайшим терпением, которое только увеличивало затруднительность положения. Молчание скоро угрожало прервать разговор внезапно и преждевременно, когда дверь библиотеки отворилась и слуга, с маленьким серебряным подносом в руке, вошел в комнату.

Возрастающее раздражение леди Джэнет внезапно выбрало себе в жертву слугу.

- Что вам нужно? - спросила она резко. - Я не звонила.

- Письмо, миледи. Посланный ждет ответа.

Слуга подал поднос, на котором лежало письмо, и ушел. Леди Джэнет с удивлением узнала почерк на адресе.

- Извините меня, душа моя,- сказала она с своей обычной вежливостью, прежде чем распечатала конверт.

Мерси ответила, что подобает в этом случае, и отошла на другой конец комнаты, вовсе не думая, что это письмо приведет к кризису в ее жизни. Леди Джэнет надела очки.

- Странно, что он уже возвратился,- сказала она, - бросив пустой конверт на стол.

Написавший письмо был не кто иной, как тот человек, который читал проповедь в капелле приюта. В письме говорилось следующее:

"Любезная тетушка!

Я возвратился в Лондон раньше срока. Друг мой ректор сократил свой отдых и приступил в своим обязанностям в деревне. Я боюсь, что вы будете бранить меня, когда узнаете о причинах, ускоривших мое возвращение. Чем скорее признаюсь я вам, тем легче будет мне на сердце. Кроме того, у меня есть особая цель желать увидеть вас, как можно скорее. Могу я прийти вслед за моим письмом в Мэбльторнский дом? И могу ли я представить вам особу, совершенно постороннюю, в которой я принимаю участие? Пожалуйста, скажите да посланному, и вы обяжете вашего любящего племянника

Джулиана Грея".

Леди Джэнет опять подозрительно посмотрела на ту фразу в письме, где упоминалось об "особе".

Джулиан Грэй был единственный ее племянник, оставшийся в живых, племянник любимой сестры, которой она лишилась. Он занимал бы не весьма высокое положение в уважении тетки, которая смотрела на его мнения о политике и религии с сильнейшим отвращением, если бы не его замечательное сходство с матерью. Это говорило в его пользу в глазах старушки, этому способствовала также гордость, внушаемая известностью, которую молодой пастор достиг как писатель и проповедник. По милости этих смягчающих обстоятельств и неистощимой веселости Джулиана тетка и племянник всегда были в хороших отношениях. Помимо того, что она называла его "отвратительными мнениями", леди Джэнет достаточно интересовалась Джулианом для того, чтобы почувствовать некоторое любопытство о "таинственной даме", о которой упоминалось в письме. Не решился ли он пристроиться? Не сделан ли уже его выбор? И если так, могут ли родные одобрить этот выбор? На веселом лице леди Джэнет появились признаки сомнения, когда она задала себе этот последний вопрос. Либеральные взгляды Джулиана очень могли довести его до опасных крайностей. Тетка зловеще качала головой, вставая с дивана и подходя к двери библиотеки.

- Грэс,- сказала она,- остановившись и обернувшись,- я должна написать записку моему племяннику. Я сейчас вернусь.

Мерси подошла к ней с противоположного конца комнаты с восклицанием удивления.

- К вашему племяннику? - спросила она. - Ваше сиятельство никогда не говорили мне, что у вас есть племянник.

Леди Джэнет засмеялась.

- Должно быть, у меня было несколько раз на языке, чтобы сказать вам, - ответила она. - Но у нас так много было о чем говорить, сказать по правде, мой племянник составляет не любимый предмет для разговора. Я не говорю, чтобы я его не любила, я только терпеть не могу его правил, душа моя. Впрочем, вы сами составите о нем мнение. Он будет у меня сегодня. Подождите, пока я вернусь, я еще кое-что скажу вам об Орасе.

Мерси отворила для нее дверь библиотеки, опять затворила и медленно начала ходить по комнате в раздумье.

О племяннике ли леди Джэнет думала она? Нет. Вкратце намекнув на своего родственника, леди Джэнет не назвала его по имени. Мерси все еще не знала, что проповедник в приюте и племянник ее благодетельницы был один и тот же человек. Она теперь думала о тех лестных словах, которые леди Дженет сказала в начале их разговора. "Вряд ли много будет сказать, Грэс, что я благословляю тот день, когда вы в первый раз явились ко мне".

С той минуты воспоминания об этих словах для, ее раненой души стали бальзамом. Сама Грэс Розбери не могла бы заслужить более сладостной похвалы. Через минуту ею овладел внезапный ужас при мысли о своем успешном обмане. Никогда чувство ее унижения не было так горько для нее, как в эту минуту. Если бы она могла сказать правду, если бы могла невинно наслаждаться своей спокойной жизнью в Мэбльторнском доме - какою признательной, счастливой женщиной могла она быть! Возможно ли (если она признается) сослаться в извинение за свое хорошее поведение? Нет! При более спокойном обдумывании она увидела, что на это надежды нет. Место, приобретенное ею, честно приобретенное, во мнении леди Джэнет, досталось ей посредством обмана. Ничто не может переменить, ничто не может изменить этого.

Она вынула носовой платок и отерла бесполезные слёзы, навернувшиеся на глазах ее, и старалась обратить свои мысли на другое. Что сказала леди Джэнет, входя в библиотеку? Она сказала, что вернется поговорить об Орасе. Мерси угадала, о чем она хочет говорить. Она знала очень хорошо, чего Орас хочет от нее. Как она справится с этим непредвиденным обстоятельством? Ради Бога, что должна она делать? Может ли она допустить человека, который любит ее, человека, которого она любила, вступить очертя голову в брак с такою женщиной, какой она была? Нет! Она была обязана предупредить его. Как? Могла ли она разбить его сердце, могла ли она испортить его жизнь, сказав жестокие слова, которые могли разлучить их навсегда?

- Я не могу сказать ему! Я не хочу сказать ему! - закричала она горячо,- Бесславие убьет меня!

Ее обычная сдержанность изменила, когда эти слова сорвались с ее губ. Беззаботное пренебрежение своими лучшими чувствами - этот самый печальный из всех видов, которыми может выразиться женское горе, - наполнило ее сердце своей ядовитой горечью. Она опять села на диван со сверкающими глазами и со щеками, залитыми гневным румянцем.

"Я не хуже всякой другой женщины,- думала она,- а другая женщина вышла бы за него из-за денег".

Через минуту жалкая недостаточность ее извинения в том, что она обманывала его, сама обнаружила свою фальшивость. Она закрыла лицо руками и нашла прибежище там, где часто находила его прежде в беспомощной безропотности отчаяния.

"О, зачем я не умерла прежде, чем вошла в этот дом? О! Зачем я не могу умереть и положить всему конец сию минуту!"

Таким образом уже раз сто кончалась ее борьба с собою. Так она кончилась и теперь.

Дверь, ведущая в биллиардную, тихо отворилась. Орас Голмкрофт ждал результата заступничества за него леди Джэнет, он пока не мог ждать большего.

Орас осторожно заглянул, готовясь уйти неприметно, если они обе еще разговаривают. Отсутствие леди Джэнет показало, что разговор окончился. Не ждала ли его невеста, чтобы поговорить с ним, когда он вернется в комнату? Он сделал несколько шагов. Она не пошевелилась, она сидела, не обращая на него внимания, погруженная в свои мысли. К нему ли относились эти мысли? Он подошел несколько ближе и позвал ее:

- Грэс!

Она вскочила со слабым криком.

- Зачем вы испугали меня? - сказала она раздраженно, опять опускаясь на диван.- Всякий неожиданный испуг заставляет мое сердце забиться с такой силой, что я задыхаюсь.

Орас попросил прощения со смирением жениха. Нервы ее находились в таком напряжении, что ее нельзя было смягчить. Она молча отвернулась. Ничего не зная о внезапном приступе сильного нравственного страдания, которому она только что подверглась, Орас сел возле нее и тихо спросил, не видела ли она леди Джэнет. Она дала утвердительный ответ с безрассудным раздражением в тоне и в обращении, которое могло бы служить предостережением для человека старше и опытнее, о том, что надо дать ей время успокоиться, прежде чем опять заговорить с нею. Орас был молод и измучен неизвестностью, которую он терпел в другой комнате. Он неблагоразумно пристал к ней с новым вопросом.

- Говорила вам леди Джэнет что-нибудь...

Мерси сердито повернулась к нему, прежде чем он успел закончить фразу.

- Вы пытались заставить ее поторопить меня обвенчаться с вами, - вспылила она. - Я вижу это по вашему лицу!

Как ни ясно было предостережение на этот раз, Орас все же не сумел перетолковать его надлежащим образом.

- Не сердитесь!- сказал он добродушно,- разве просить леди Джэнет ходатайствовать обо мне такая непростительная вина? Я старался напрасно убедить вас. Моя мать и мои сестры ходатайствовали за меня, а вы оставались глухи...

Она не могла дольше вытерпеть. Она топнула ногой с истерической горячностью.

- Мне надоело слышать о вашей матери и о ваших сестрах! - запальчиво воскликнула она. - Вы только о них и говорите.

Оставалось возможным сделать еще одну ошибку, и Орас сделал ее. Он обиделся и встал с дивана. Его мать и сестры были авторитетами в его мнении. Они, каждая по-своему, представляли его идеал совершенных женщин. Он ушел на противоположный конец комнаты и сделал самый строгий упрек, какой только мог прийти ему в голову в эту минуту.

- Хорошо было бы, Грэс, если бы вы последовали примеру, который вам подают моя мать и мои сестры,- сказал он.- Они не имеют привычки говорить жестокие вещи тем, кто любит их.

По всему видно, упрек не произвел ни малейшего действия. Мерси осталась так же равнодушна к нему, как будто не слышала его. В ней было чувство - чувство жалкое, вынесенное ею из своего горького жизненного опыта, которое возмущалось против привычки Ораса расхваливать своих родных.

"Мне противно, - думала она,- слышать о добродетелях женщин, никогда не подвергавшихся искушению! Где же заслуга жить порядочно, когда ваша жизнь состоит только из благополучия и наслаждения? Разве его мать умирала с голода? Разве его сестры были брошены на улице?"

Сердце ее ожесточалось, она почти мирилась с тем, что она обманывала его, когда он выставлял своих родственниц за образец. Неужели он никогда не поймет, что женщины терпеть не могут, когда других женщин ставят им в пример? Она оглянулась на него с чувством нетерпеливого удивления. Он сидел за столом, повернувшись к ней спиной и положив голову на руку. Если бы он вздумал подойти к ней, она оттолкнула бы его, если бы он заговорил с ней, она ответила бы ему резко... Он сидел поодаль от нее, не произнося ни слова. Молчание мужчины - самый страшный протест против любящей его женщины. Запальчивость она перенести может. На слова она всегда ответит такими же словами. Молчание побеждает ее.

После минутной нерешительности Мерси встала с дивана и покорно подошла к столу. Она оскорбила его, она одна была виновата. Как он мог знать, бедняжка, что невольно оскорбил ее? Шаг за шагом она придвигалась все ближе. Он не оглядывался, он не шевелился. Она робко положила руку на плечо его.

- Простите меня, Орас, - шепнула она на ухо ему, - мне нездоровится сегодня, я сама не своя. Я совсем не думала того, что говорила. Пожалуйста, простите меня.

Нельзя было устоять против ласковой нежности в голосе и обращении, которая сопровождала эти слова. Он поднял глаза, он взял ее за руку. Она наклонилась к нему и коснулась губами его лба.

- Прощена я? - спросила она.

- О, моя дорогая, - сказал он, - если бы вы знали, как я вас люблю.

- Знаю,- покорно ответила она, обвивая его волосы вокруг своего пальца и приглаживая их на лбу, на том месте, где ее рука растрепала их.

Они оба так были заняты друг другом, что не услышали, как отворилась дверь библиотеки на другом конце комнаты.

Леди Джэнет написала необходимый ответ племяннику и вернулась, верная своему обещанию, ходатайствовать за Ораса. Первое, что бросилось ей в глаза, был ее клиент, ходатайствовавший с очевидным успехом за самого себя!

"Кажется, я не нужна",- подумала старушка. Тихо затворила она опять дверь и оставила любовников одних.

Орас вернулся с неблагоразумной настойчивостью к вопросу об отложенной свадьбе. При первых словах, произнесенных им, она тотчас отступила назад - с грустью, не сердито.

- Не приставайте ко мне сегодня, - сказала она, - я не совсем здорова.

Он встал и тревожно посмотрел на нее.

- Могу я поговорить об этом завтра?

- Да, завтра.

Она вернулась к дивану и переменила тему разговора.

- Как долго нет леди Джэнет! - сказала она. - Что может задерживать ее так долго?

Орас употребил все силы, чтобы показать, будто он интересуется продолжительным отсутствием леди Джэнет.

- Зачем она оставила вас? - спросил он, стоя за спинкой дивана и наклоняясь к Мерси.

- Она пошла в библиотеку написать записку к своему племяннику. Кстати, кто ее племянник?

- Неужели вы не знаете?

- Право, не знаю.

- Вы, без сомнения, слышали о нем, - сказал Орас. - Племянник леди Джэнет знаменитый человек.

Он замолчал и, наклонившись ближе к Мерси, приподнял локон, лежавший на ее плече, и прижал его к губам.

- Племянник леди Джзнет,- продолжал он,- Джулиан Грэй.

Она вскочила и оглянулась на него со смущением, изумлением, страхом, как бы сомневалась в здравости своего ума. Орас был также приведен в крайнее изумление.

- Любезная Грэс, - воскликнул он, - что я сказал или сделал такое, что вы так испугались?

Она молча протянула руку.

- Племянник леди Джэнет Джулиан Грэй, - повторила она медленно,- а я узнала об этом только теперь!

Недоумение Ораса увеличилось.

- Моя дорогая, теперь, когда вы знаете это, что вас пугает? - спросил он.

Было отчего испугаться самой смелой женщине на свете в таком положении и с таким темпераментом, как у нее. Для ее воображения представление личности Грэс Розбери вдруг приняло новый вид, вид предопределения. Оно слепо привело ее в тот дом, в котором она должна была встретить проповедника приюта. Он приближался - тот человек, который затронул самую глубину ее сердца, котврый повлиял на всю ее жизнь! Неужели день расчета приближается вместе с ним?

- Не обращайте на меня внимания,- оказала она слабым голосом,- я была больна все утро. Вы видели это сами, когда вошли сюда, даже звук вашего голоса испугал меня. Мне сейчас будет лучше. Я боюсь, что испугала вас.

- Милая Грэс, по выражению вашего лица было видно, что вы как будто испугались звука имени Джулиана. Я знаю, что он знаменит, и я видел, как женщины вздрагивали и не спускали с него глаз, когда он входил в комнату. Но вы казались поражены испугом.

Она собралась с мужеством, с отчаянным усилием она засмеялась - жестким, тревожным смехом - и остановила Ораса, закрыв ему рот рукою.

- Вздор!- сказала она небрежно, - как будто мистер Джулиан Грэй имеет какое-нибудь отношение к моему лицу! Мне уже лучше. Посмотрите сами.

Она посмотрела на него с призрачной веселостью и улыбнулась в отчаянной попытке показаться равнодушной к племяннику леди Джэнет.

- Разумеется, я слышала о нем, - сказала она. - Вы знаете, что его ждут сюда сегодня. Не стойте позади меня - так трудно говорить с вами. Подойдите сюда и сядьте.

Он повиновался, но она еще не была им довольна. Лицо его еще не потеряло выражения беспокойства и удивления. Она настойчиво играла свою роль, решившись уничтожить в нем всякое подозрение в том, что она имеет причины бояться Джулиана Грзя.

- Расскажите мне об этом знаменитом человеке, - попросила она, непринужденно взяв Ораса под руку, - каков он?

Ласковое прикосновение и непринужденный тон произвели свое действие на Ораса. Его лицо начало проясняться, он также небрежно ответил:

- Приготовьтесь увидеть самого нерелигиозного пастора. Джулиан - заблудшая овца между пасторами и заноза в боку его епископа. Проповедует, если его попросят, в капелле диссидентов. Отказывается от всяких притязаний на пасторскую власть и пасторское влияние. Делает добро по собственному своему плану. Твердо решил никогда не занимать высокий пост в своей профессии, говорит, что для него довольно высокое место быть архидиаконом огорченных, деканом голодных и епископом бедных. При всех своих странностях добрейший человек. Чрезвычайно любим женщинами, они все обращаются к нему за советами. Я желал бы, чтобы и вы обратились.

Мерси изменилась в лице.

- Что вы хотите сказать? - спросила она резко.

- Джулиан славится силою своих убеждений,- сказал Орас улыбаясь. - Если он заговорит с вами, Грэс, он уговорит вас назначить день нашей свадьбы. Не попросить ли мне Джулиана походатайствовать за меня?

Он сделал это предложение в шутку. Беспокойное воображение Мерси приняло его всерьез.

"Он это сделает, - подумала она с чувством несказанного ужаса, - если я его не остановлю!"

У нее была только одна возможность для этого. Единственный верный способ не дать возможность Орасу обратиться к Джулиану состоял в том, чтобы исполнить желание Ораса прежде, чем его друг войдет в дом. Она положила руку на его плечо, она скрыла страшное беспокойство, терзавшее ее, под видом притворного кокетства, на которое и тяжело, и жалко было смотреть.

- Не говорите пустяков! - сказала она весело. - О чем мы сейчас говорили, раньше чем начали говорить о мистере Джулиане Грэе?

- Мы удивлялись, куда девалась леди Джэнет,- ответил Орас.

Она нетерпеливо хлопнула его по плечу.

- Нет! нет! Вы что-то говорили до этого.

Глаза ее дополнили то, что слова недосказали. Орас обнял ее за талию.

- Я говорил, что люблю вас, - ответил он шепотом.

- Только это?

Она очаровательно улыбнулась.

- Вы точно серьезно желаете...

Она остановилась и отвернулась.

- Нашей свадьбы?

- Да.

- Это самое дорогое желание мое.

- В самом деле?

- В самом деле!

Наступило молчание. Пальцы Мерси нервно играли брелками, висевшими на ее цепочке от часов.

- Когда вы хотите? - спросила она очень тихо, устремив все свое внимание на цепочку от часов.

Она никогда не говорила, никогда не смотрела так, как теперь. Орас боялся поверить своему счастью.

- О, Грэс! - воскликнул он. - Вы не шутите со мною?

- Что заставляет вас думать, будто я шучу с вами?

Орас был настолько наивен, что ответил ей серьезно.

- Вы не позволяли мне сейчас заговорить о нашем браке, - сказал он.

- Не обращайте внимания на то, что я сейчас сказала,- возразила она с раздражением,- говорят, женщины изменчивы. Это - один из недостатков нашего пола.

- Хвала небу за этот недостаток! - вскричал Орас с неподдельной искренностью. - Вы точно предоставляете мне решить?

- Если вы настаиваете.

Орас соображал с минуту о брачных законах.

- Мы можем обвенчаться по увольнению от оглашения через две недели, - сказал он, - я назначу день нашей свадьбы ровно через две недели.

Мерси подняла руку в знак несогласия.

- Почему же нет? У моего поверенного все готово. Никаких других приготовлений делать не надо. Вы сказали, когда приняли мое предложение, что свадьба наша будет тихая.

Мерси была принуждена сознаться, что она сказала это.

- Мы можем обвенчаться сейчас, если закон позволит нам. Через две недели! Скажите - да!

Он привлек ее ближе к себе. Наступило молчание. Маска кокетства, плохо надетая с самого начала, свалилась с Мерси. Ее грустные серые глаза сострадательно остановились на его пылающем лице.

- Не глядите так серьезно! - сказал он. - Только одно словечко, Грэс! Только одно: да.

Она вздохнула и сказала. Он страстно поцеловал ее. Только решительным усилием высвободилась она из его объятий.

- Оставьте меня, - сказала она слабым голосом, - пожалуйста, оставьте меня одну!

Она говорила серьезно - необыкновенно серьезно. Она дрожала с головы до ног. Орас встал, чтобы оставить ее.

- Я отыщу леди Джэнет, - сказал он, - я желаю показать милой старушке, что я повеселел, и сообщить ей почему.

Он повернулся к двери библиотеки.

- Вы не уйдете? Вы позволите увидеть вас опять, когда успокоитесь?

- Я буду здесь ждать, - сказала Мерси. Довольный этим ответом, он вышел из комнаты.

Руки ее опустились на колени, голова бессильно откинулась на подушки дивана. Ею овладело какое-то помрачение, душа ее как будто отуманилась. Она смутно спрашивала себя, наяву ли была это, или во сне. Точно ли она сказала слово, которое обязывала ее обвенчаться с Орасом Голмкрофтом через две недели? Через две недели! Что-нибудь может случиться в это время, чтобы этому помешать? Может быть, за две недели она выпутается из страшного положения, в которое она поставлена. Как бы то ни было, она сделала этот выбор предпочтительна перед разговором наедине с Джулианам Грэем. Она вздохнула и приподнялась, когда мысль об этом свидании, прогнанная несколько минут тому назад, опять овладела ее душою. Ее взволнованное воображение представило Джулиана Грэя в этой комнате в ту же самую минуту разговаривавшим с нею, как предлагал Орас. Она увидела его сидящим возле себя - этого человека, который потряс ее до глубины души, когда говорил с кафедры, когда она слушала его (невидимо) с другого конца капеллы,- она видела его возле себя смотрящим проницательно на ее лицо, видящим ее постыдную тайну в глазах ее, слышащим ее в ее голосе, чувствующим ее в ее трепещущих руках, выпытывающим ее у нее слово за словом, пока она не упадет к его ногам с признанием своего обмана. Голова ее опять опустилась на подушки, она спрятала лицо, ужасаясь сцены, которую вызвало ее взволнованное воображение. Даже теперь, когда она сделала ненужным этот страшный разговор, могла ли она быть уверена (если она даже встретится с ним, не вступая в какие-либо отношения), что она не изменит себе? Она не могла быть уверена. Что-то трепетало в ней и замирало от одной мысли остаться с ним в одной комнате. Она это чувствовала, она это знала; ее виновная совесть сознавала своего властелина Джулиана Грэя и боялась его!

Минуты проходили. Пережитые волнения начали сказываться физически на ее ослабевшем организме.

Она плакала молча, сама не зная о чем. В голове была тяжесть, во всем теле утомление. Она ниже опустилась на подушки, с закрытыми глазами, однообразный стук часов на камине все слабее и слабее раздавался в ее ушах. Мало помалу она впала в дремоту такую легкую, что вздрагивала всякий раз, когда уголь вываливался из камина или когда птички начинали чирикать в своем садке в зимнем саду.

Леди Джэнет и Орас вошли. Мерси слабо сознавала, чье-то присутствие в комнате. Спустя некоторое время она раскрыла глаза и приподнялась, чтобы заговорить. Комната опять была пуста. Они тихо вышли и оставили ее отдыхать. Глаза Мерси снова закрылись. Она опять впала в дремоту, а из дремоты в глубокий и спокойный сон.

Глава VIII

ЧЕЛОВЕК ЯВЛЯЕТСЯ

Сладко спящую Мерси разбудил стук затворявшейся стеклянной двери в дальнем конце оранжереи. Дверь эта, отворявшаяся в сад, служила только для обитателей дома или друзей, которым позволялось входить в приемные комнаты этой дорогою. Предположив, что или Орас, или леди Джэнет возвращались в столовую, Мерси приподнялась на диване и невольно прислушалась.

Голос одного из слуг долетел до ее слуха, ему отвечал другой голос, который заставил ее задрожать всем телом.

Она вздрогнула и опять прислушалась в безмолвном ужасе. Да! Нельзя было ошибиться. Голос, отвечавший слуге, был тот незабвенный голос, который она слышала в приюте. Гость, вошедший в стеклянную дверь, был Джулиан Грэй!

Его быстрые шаги все приближались к столовой. Мерси оправилась от испуга настолько, что смогла поспешить к двери библиотеки. Рука ее дрожала так, что она сначала не могла отворить дверь. Она только что успела отворить, когда опять услышала его голос, говорящий с ней.

- Пожалуйста, не убегайте! Я вовсе не так грозен. Я только племянник леди Джэнет - Джулиан Грэй.

Она медленно обернулась, очарованная его голосом, и молча встретилась с ним лицом к лицу.

Он стоял, со шляпой в руке, у входа в оранжерею, не было ничего специально клерикального в фасоне его костюма. Как ни был он молод, на его лице проступали уже следы забот, а волосы преждевременно выпали и были особенно редки около его высокого лба. Его легкая, подвижная фигура была не выше среднего роста. Цвет лица его - бледный. Нижняя часть лица, без бороды и бакенбард, ничем не приметна. Обыкновенный наблюдатель прошел бы мимо него без внимания - если бы не глаза. Они одни делали его примечательным человеком. Необыкновенная величина глаз сама по себе привлекала внимание. Она придавала голове величие, которого голова, хотя и обладала правильными пропорциями, не имела. А что касается самих глаз, то нежный светлый блеск их не поддавался анализу. Относительно их цвета никто не мог согласиться, мнения расходились. Одни считали их темно-серыми, другие черными. Живописцы старались их изобразить и отказывались с отчаянием уловить хоть одно выражение из изумительного разнообразия выражений, которое они представляли взору. Эти глаза могли очаровывать в одну минуту и ужасать в другую. Эти глаза могли заставлять людей смеяться или плакать почти по своей воле. И в движении, и в отдохновении они были равно непреодолимы. Когда глаза приметили Мерси, бегущую к двери, они засияли веселостью ребенка. Когда она обернулась, они тотчас изменились, смягчаясь и сверкая при безмолвном сознании интереса и восторга, которые при первом взгляде на нее были в нем возбуждены. Его тон и обращение изменились в то же время. Он обратился к ней с глубочайшим уважением, когда сказал следующие слова:

- Позвольте мне умолять вас сделать мне одолжение сесть на ваше место и позвольте мне попросить у вас прощения, если я нечаянно помешал вам.

Он остановился, ожидая ее ответа, прежде чем вошел в комнату. Все еще очарованной его голосом, Мерси настолько хватило самообладания, чтобы поклониться ему и опять занять свое место на диване. Теперь невозможно было оставить его. Посмотрев на нее с минуту, он вошел в комнату, не заговаривая с ней опять. Она начала не только интересовать его, но и приводить в недоумение.

"Необыкновенное горе, - думал он, - запечатлело свои следы на лице этой женщины. Необыкновенное сердце бьется в груди этой женщины. Кто она?"

Мерси собралась с мужеством и принудила себя заговорить с ним.

- Леди Джэнет, кажется, в библиотеке, - сказала она робко, - сказать ей, что вы здесь?

- Не тревожьте леди Джэнет и не тревожьтесь сами.

С этим ответом он подошел к столу, деликатно давая ей время оправиться от замешательства. Он взял бутылку с остатками бордоского после Ораса и налил себе рюмку.

- Бордоское тетушки будет пока ее представителем, - сказал он, улыбаясь и опять обращаясь к Мерси. - Я много ходил пешком и могу осмелиться сам угостить себя в этом доме без приглашения. Можно предложить вам что-нибудь?

Мерси дала отрицательный ответ. Она начала уже удивляться, вспоминая то, что она знала о нем прежде, его непринужденному обращению и небрежному разговору.

Джулиан опорожнил рюмку с видом человека, вполне понимавшего и ценившего хорошее вино.

- Бордоское тетушки достойно ее, - сказал он с комической серьезностью, поставив рюмку на стол, - оба подлинные произведения природы.

Он сел за стол и критически осмотрел различные блюда, оставшиеся на нем. Особенно одно блюдо привлекло его внимание.

- Это что такое? - продолжал он, - французский пирог? Грубо и несправедливо было бы попробовать французского вина и оставить без внимания французский пирог.

Он взял ножик и вилку и съел пирог с таким же удовольствием, как выпил вино.

- Достоин великой нации! - воскликнул он с энтузиазмом.- Vive la France! (Да здравствует Франция!).

Мерси слушала и смотрела с невыразимым изумлением.

Он вовсе не походил на тот образ, в котором ее воображение представляло его ей в повседневной жизни. Снимите его белый галстук, и никто не узнал бы, что это знаменитый проповедник-пастор.

Он наложил себе еще полную тарелку пирога и снова заговорил с Мерси, уплетая пирог и разговаривая так спокойно и приятно, как будто они знали друг друга несколько лет.

- Я пришел сюда через Кенсингтонский сад, - сказал он.- Некоторое время я жил в плоском, некрасивом, обнаженном земледельческом округе. Вы не можете себе представить, как приятен показался мне сад по контрасту. Дамы в богатых зимних платьях, щеголеватые няни, хиленькие дети, вечно движущаяся толпа катающихся на коньках по льду Круглого пруда - все было так весело после того, к чему я привык, что я, право, начал свистеть, шагая по этой блестящей сцене. В мое время мальчики всегда свистели, когда им было весело, и я еще не потерял этой привычки. Кого, вы думаете, я встретил в самый разгар насвистываемой мной песни?

Насколько ей позволяло изумление, Мерси извинилась за то, что не может угадать. Она никогда в жизни ни с кем не говорила с таким смущением и так невнятно, как говорила теперь с Джулианом Грэем.

Он продолжал веселее прежнего, по-видимому, не примечая того впечатления, которое производил на нее.

- Кого я встретил,- повторил он,- когда гулял? Моего епископа! Если бы я насвистывал священную мелодию, его преосвященство, может быть, извинил бы пошлость моего пения из уважения к моей музыке. К несчастью, сочинение, исполняемое мною в ту минуту (никто на свете не свистит так громко, как я), было "La Donna e mobile" (Песенка Герцога из оперы Джузеппе Верди "Риголетто".) Верди - без сомнения, знакомое его преосвященству по уличным шарманкам. Он узнал мотив, бедняжка, и когда я ему поклонился, он стал смотреть в другую сторону. Странно в таком свете, который переполнен грехом и горем, обращать серьезное внимание на такую безделицу, как насвистывание мотива веселым пастором!

Он оттолкнул от себя тарелку, произнося последние слова, и продолжал просто и серьезно совсем другим тоном:

- Я никогда не мог понять, зачем мы должны выдавать себя между другими людьми как бы принадлежащими к особенной касте и почему нам должно быть запрещено в безвредных вещах поступать, как поступают другие. В старину служители церкви нам не подавали подобных примеров. Тогда люди были умнее и лучше нас. Я осмелюсь сказать, что одно из самых трудных препятствий делать добро нашим ближним состоит в том, что мы принимаем клерикальное обращение и клерикальный голос. Я, со своей стороны, не предъявляю притязания казаться священнее и внушать более благоговения, чем всякий друг мой христианин, который делает какое может добро.

Он весело взглянул на Мерси, которая смотрела на него с недоумением. Он заговорил опять шутливым тоном.

- Вы радикалка? - спросил Джулиан с насмешливым выражением в своих больших блестящих глазах.- Я радикал!

Мерси очень старалась понять его, но напрасно. Неужели это тот проповедник, слова которого очаровали, очистили, облагородили ее? Неужели это тот человек, проповедь которого заставляла плакать женщин, которые, как ей было известно, были бесстыдными и закоренелыми преступницами? Да! Глаза, теперь смотревшие на нее с насмешкой, были те самые прелестные глаза, которые когда-то заглядывали в ее душу. Голос, обратившийся к ней сейчас с шутливым вопросом, был тот самый глубокий и мягкий голос, который когда-то заставил затрепетать ее сердце. На кафедре он был ангелом милосердия, не на кафедре - мальчиком, вырвавшимся из школы.

- Не пугайтесь! - сказал он добродушно, приметив ее замешательство. - Общественное мнение прозвало меня более суровым именем чем "радикал". Я последнее время находился, как говорил вам, в земледельческом округе. Я исполнял там обязанности ректора, которому захотелось погулять. Как, вы думаете, кончился опыт? Сквайр назвал меня коммунистом, фермеры донесли на меня как на зажигателя, другой ректор был призван назад, и я теперь имею честь разговаривать с вами в качестве изгнанника, которому неловко было оставаться в порядочной местности.

С этим откровенным признанием он встал из-за стола и сел возле Мерси.

- Вы, конечно, полюбопытствуете узнать,- сказал он, - в чем состояла моя вина. Вы понимаете политическую экономию и законы спроса и предложения?

Мерси призналась, что не понимает их.

- И я также не понимаю в христианской стране, - сказал он.- Вот в чем состояла моя вина. Вы услышите мое признание (точь-в-точь как узнает его тетушка) в двух словах.

Он немного помолчал, его изменчивое обращение опять переменилось. Мерси, застенчиво смотря на него, увидела новое выражение в его глазах - выражение, вызвавшее ее первое воспоминание о нем так, как ничего еще не вызывало его до сих пор.

- Я не имел ни малейшего понятия,- продолжал он,- до тех пор, пока не принял на себя обязанности ректора, о том, какова жизнь земледельца в некоторых частях Англии. Никогда прежде не видел я такой ужасной бедности, какую увидел в коттеджах. Никогда прежде не встречал я такого благородного терпения в страданиях, какое нашел между этими людьми. Прежние мученики могли терпеть и умирать. Я спрашивал себя, могли ли они терпеть и жить как мученики, которых я видел около себя - жить неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом, чуть не умирая с голоду. Жить и видеть, как вырастают около них чахоточные дети, для того, чтобы работать и нуждаться в свою очередь, жить для того, чтобы кончить жизнь в приходской тюрьме, когда голод и трудности доведут их до этого! Разве божья прелестная земля была создана для того, чтобы терпеть на себе такие бедствия. Я не могу думать об этом, я не могу говорить об этом даже теперь с сухими глазами!

Голова его опустилась на грудь. Он ждал, преодолевая свое волнение, прежде чем заговорить опять. Теперь, наконец, она узнала его опять. Теперь это был тот человек, которого она ожидала увидеть. Бессознательно она сидела и слушала, устремив глаза на его лицо, с замиранием сердца слушая его слова, в той самой позе, когда она слушала его в первый раз.

- Я сделал все, что мог, ходатайствуя за несчастных, - продолжал он. - Я обошел землевладельцев, чтобы замолвить слово за возделывателей земли.

"Этим терпеливым людям не много нужно,- говорил я,- Христа ради, дайте им столько, чтобы они могли жить!" Политическая экономия вскрикнула при этом ужасном предложении. Законы спроса и предложения со смятением закрыли свои величественные лица. Мне сказали, что этого скудного жалования слишком достаточно. Почему? Потому, что земледелец обязан принять его! Я решил, насколько один человек может это сделать, что земледелец не будет обязан принять его. Я собрал свои средства, написал к моим друзьям - и отправил некоторых из этих бедняков в такие части Англии, где их работа лучше оплачивалась. Этот поступок был причиною того, что мне невозможно было оставаться в тех местах. Пусть будет так! Я намерен продолжать. Я известен в Лондоне, я могу собрать подписку. Гнусные законы спроса и предложения найдут мало работников в том земледельческом округе, а безжалостная политическая экономия истратит несколько лишних шиллингов на бедных. Это видно так же, как то, что я радикал, коммунист и поджигатель - Джулиан Грэй!

Он встал, провел рукой по лицу, чтобы остыть от жара, с которым говорил, и прошелся по комнате. Захваченная его энтузиазмом, Мерси шла за ним, она держала кошелек в руке, когда он обернулся к ней.

- Позвольте мне предложить мою маленькую дань, какова бы она ни была! - сказала она с жаром.

Минутный румянец разлился по его бледным щекам, когда он взглянул на прелестное, сострадательное лицо, умолявшее его.

- Нет! Нет!- сказал он улыбаясь.- Хотя я пастор, я не повсюду таскаю с собой суму для пожертвований.

Мерси пыталась навязать ему кошелек. Странный юмор опять начал сверкать в его глазах, когда он круто отступил.

- Не искушайте меня! - сказал он. - Ни одного человека на свете нельзя так легко искусить, как пастора подпиской.

Мерси настаивала и одержала победу. Она заставила его доказать истину его глубокого наблюдения клерикальной натуры, принудив его взять монету из ее кошелька.

- Нечего делать, если уж должен взять,- заметил он.- Благодарю вас за то, что вы подаете хороший пример. Благодарю вас за то, что вы подаете помощь. Кстати, чье имя должен я записать в моем списке?

Бедная Мерси со смущением отвернулась от него.

- Ничье, - сказала она тихим голосом, - моя подписка безымянная.

Когда она произнесла эти слова, дверь библиотеки отворилась. К ее чрезвычайному облегчению, к тайной досаде Джулиана, леди Джэнет и Орас Голмкрофт вместе вошли в комнату.

- Джулиан! - воскликнула леди Джэнет, с изумлением подняв кверху руки.

Он поцеловал тетку в щеку.

- Ваше сиятельство, вы очаровательно выглядите.

Он подал руку Орасу. Орас пожал ее и подошел к Мерси. Они медленно ушли на другой конец комнаты. Джулиан воспользовался этим случаем, чтобы поговорить по секрету с теткой.

- Я пришел через оранжерею,- сказал он,- и нашел здесь эту молодую девицу. Кто она?

- Ты очень ею интересуешься? - спросила леди Джэнет со своей обычной иронической улыбкой.

Джулиан ответил одним словом:

- Невыразимо!

Леди Джэнет подозвала к себе Мерси.

- Душа моя,- сказала она,- позвольте мне формально представить вам моего племянника. Джулиан, это мисс Грэс Розбери...

Леди Джэнет вдруг остановилась. Как только она произнесла это имя, Джулиан вздрогнул, как будто она удивила его.

- Что с тобой? - спросила она резко.

- Ничего,- ответил он, кланяясь Мерси с заметным отсутствием его прежней непринужденности.

Она ответила на вежливый поклон несколько сдержанно со своей стороны. Она тоже видела, как он вздрогнул, когда леди Джэнет произнесла имя, под которым она была известна. Это вздрагивание что-нибудь означало. Что могло это быть? Затем он отвернулся, поклонившись ей, и обратился к Орасу с рассеянным выражением на лице, как будто его мысли были далеки от его слов. С ним произошла решительная перемена, и она началась с той минуты, когда его тетка произнесла имя, которое не принадлежало ей,- имя, украденное ею.

Леди Джэнет привлекла внимание Джулиана и предоставила Орасу свободу вернуться к Мерси.

- Твоя комната готова для тебя, - сказала она. - Ты, разумеется, останешься здесь?

Джулиан принял приглашение с видом человека, мысли которого заняты другим. Вместо того чтобы посмотреть на тетку, когда он давал ответ, он оглянулся на Мерси с волнением и любопытством на лице, очень странным для присутствующих. Леди Джэнет нетерпеливо ударила его по плечу.

- Я люблю, чтобы на меня смотрели, когда со мною говорят, - сказала она, - для чего ты вытаращил глаза на мою приемную дочь?

Коллинз Уилки - Новая Магдалина (The New Magdalen). 1 часть., читать текст

См. также Коллинз Уилки (William Wilkie Collins) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :