Жюль Верн
«Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 4 часть.»

"Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 4 часть."

Forward с большим трудом подвигался протоками среди снежной мятели. Вследствие переменчивости, характеризующей климат этих стран, по временам на горизонте показывалось солнце, температура поднималась на несколько градусов, препятствия исчезали как бы по мановению волшебного жезла и там, где недавно еще протоки были затянуты льдами, открывалась уже прелестная, ласкающая взор моряка пелена вод. Небо красовалось великолепными оранжевыми оттенками, на которых утомленное зрение отдыхало от вечной белизны снегов.

В четверг, 26 июля, пройдя остров Дундаса, Forward направился к северу, наткнувшись при этом на ледяную поляну, высотою в девять футов и состоявшую из небольших, оторвавшихся от берега ледяных гор. Долго бриг шел вдоль ледяной поляны, направляясь на запад. Безпрерывный треск льдов и скрип снастей сливались в грустный шум, похожий не то на вздохи, не то на стоны. Наконец, Fortcard вошел в один свободный проход и с трудом подвигался вперед; нередко втечение многих часов, огромная льдина задерживала ход судна; туман не позволял ничего видеть лоцману. Избежать препятствий не трудно, если видишь пред собою хоть на одну милю; но среди туманов поле зрения ограничивается районом одного кабельтова. Бриг сильно страдал от качки.

Повременам, блестящия, светлые облака принимали какой-то странный вид, точно они отражали отблеск ледяных полян; желтоватые лучи солнца не могли проникнуть завесу густого тумана.

Встречавшиеся во множестве птицы оглашали воздух пронзительными криками; тюлени и моржи, лениво лежа наплавающих льдинах, при проходе брига, приподнимали свои головы и во все стороны поворачивали свои длинные шеи. Forward задевал их плавучия жилища и нередко оставлял на них листы своей медной обшивки, обрывавшейся от сильного трения.

Наконец, после шестидневного затруднительного и медленного плавания, 1-го августа на севере показался мыс Бичера. Гаттерас последние часы провел на брам-рее; свободное море, виденное Стюартом, 30-го мая 1851 г., около 76°26' широты, должно бы находиться в недальнем расстоянии, а между тем, насколько можно было окинуть взором, Гаттерас нигде не замечал ни малейших признаков полярного, свободного от льдов, бассейна. Капитан сошел с мачты, не сказав ни слова.

- Вы допускаете существование свободного моря?- спросил Шандон у Уэлля.

- Сильно начинаю сомневаться в этом,- ответил последний.

- Не был-ли я прав, назвав это предполагаемое открытие гипотезою и химерою? A между тем мне не хотели верить, да и вы сами, Уэлл, высказались против меня.

- Впредь вам станем верить, Шандон.

- Да,- ответил последний,- когда будет уже слишком поздно.

И Шандон вошел в свою каюту, из которой он почти не выходил со времени размолвки с капитаном.

К вечеру ветер перешел к югу. Гаттерас приказал поднять паруса и прекратить топку. Несколько дней экипаж опять усиленно работал; каждую минуту приходилось или придерживаться с ветру, или внезапно убирать паруса, чтобы замедлить ход брига; окостеневшие от холода веревки дурно ходили в разбухнувших блоках и увеличивали затруднительность работ. Прошло больше недели, прежде чем бриг достиг мыса Барро; таким образом, в десять дней он не прошел и тридцати миль.

Задул северный ветер и снова пришлось прибегнуть к помощи винта. За семьдесят седьмым градусом широты, Гаттерас все еще надеялся встретить свободное от льдов море, виденное сэром Эдуардом Бельчером.

Согласно с показаниями Пенни, та часть моря, которою в настоящее время шел Forward, должна бы быть свободною, потому что Пенни, достигнув предела льдов, на шлюпке изследовал пролив Королевы до семьдесят седьмого градуса широты.

Неужели показания Йенни ложны? Или, быть может, в полярных странах наступила в том году ранняя зима?

15-го августа увидели гору Перси, врезывавшуюся в туманы своих покрытых вечным снегом вершин; сильный ветер гнал пред собою тучи трещавшей в воздухе изморози. На следующий день солнце скрылось за горизонтом в первый раз, завершив таким образом длинный ряд дней в двадцать четыре часа. Люди, под конец привыкли к беспрерывному свету; животные также в незначительной степени чувствовали его влияние. Грендандские собаки ложились спать в обычное время и сам Дэк регулярно засыпал каждый вечер, точно небо заволакивалось темным покровом ночи.

На следующий день солнце скрылось за горизонтом в первый раз.

После 15-го августа настали не вполне, однакож, темные ночи, и хотя солнце скрывалось под горизонтом, тем не менее путем рефракции оно давало еще достаточна света.

19-го августа, после довольно точной обсервации, на восточном берегу замечен мыс Франклина, а на западном мыс леди Франклин. Благодарные соотечественники адмирала пожелали, чтобы на крайнем пункте, до которого несомненно дошел этот отважный мореплаватель, имя его преданной жены стояло рядом с его именем. Трогательная эмблема искренней, всегда соединявшей их симпатии.

Доктора тронуло это сближение, эта, так сказать, нравственная связь между двумя клочками земли, заброшенными на крайний север.

Исполняя советы Джонсона, доктор уже начал привыкать в низкой температуре и почти беспрестанно находился на палубе, не обращая внимания на стужу, ветер и снег. Хотя он несколько похудел, но здоровье его не страдало от сурового полярного климата. Впрочем, он ожидал больших невзгод и даже с удовольствием констатировал признаки наступающей зимы.

- Посмотрите,- сказал он однажды Джонсону,- посмотрите, как эти стаи птиц направляются в югу! Как быстро летят оне, испуская прощальные крики!

- Да, доктор, что-то подсказало им, что пора убираться, и оне пустились в свой далекий путь.

- Многие из нас, полагаю, были бы не прочь подражать им!

- Да, люди робкие, доктор. У птиц нет запасов продовольствия, как у нас; следовательно, оне должны где нибудь отыскивать себе пищу. Но моряки, чувствующие под собою крепкий корабль, могут отправиться хоть на край света.

- Вы надеетесь, что Гаттерас успеет в своих замыслах?

- Успеет, доктор.

- Я такого-же мнения,- Джонсон,- и если бы сопровождать его должен был один только верный товарищ...

- Нас будет двое!

- Да, Джонсон,- ответил доктор, пожав руку честного моряка.

Земля Принца Альберта, вдоль берегов которой шел Forward, называется также Землею Гриннеля. Гаттерас, из ненависти к янки, никогда не называл ее этим именем, под которым однакож она, вообще известна. Причина этого двоякого наименования заключается в следующем: в то время, как англичанин Пенни дал ей название земли Принца Альберта, командир судна Rescue, лейтенант Гевен, назвал ее Землею Гриннеля, в честь американского негоцианта, на свой счет снарядившего экспедицию в Нью-Иорке.

Огибая берега, Forward подвергался целому ряду страшных препятствий и шел попеременно то под парусами, то под парами. 18-го августа бриг находился в в виду горы Британия, едва заметной в тумане, а на следующий день стал на якорь в заливе Нортунберлэнда. Со всех сторон громоздились льды.

XXIII.

Борьба со льдами.

Гаттерас лично присутствовал при спуске якоря, и затем ушел к себе в каюту, взял карту и тщательно обозначил на ней место брига, который, как оказалось, находился теперь под 76°57' градусом широты 99°20' долготы, т. е. в трех только минутах от семьдесят седьмой параллели. В этом именно месте сэр Эдуард Бэльчер провел первую арктическую зиму на судах Риоnier и Assistance. Отсюда, на санях и лодках он отправлялся в свои экскурсии, во время которых открыл Столовый остров, Северный Корнваллис, архипелаг Виктории и канал Бельчера. За семьдесят восьмым градусом, как он заметил, берега уклоняются к юго-востоку и, повидимому, должны соединяться с берегами пролива Джонса, впадающего в Баффиново море. Но на северо-западе говорит Бельчер в своем отчете - свободное море простиралось на необозримое пространство.

Гаттерас с волнением смотрел на то место морской карты, где большим пробелом обозначались неизследованные еще страны, и его глаза беспрестанно возвращались к полярному, свободному от льдов, бассейну.

- Сомневаться после стольких свидетельств Стюарта, Пенни и Бельчера невозможно - сказал он себе.- Так должно быть на самом деле. Эти отважные моряки собственными глазами видели свободное море. Можно ли сомневаться в истинности их показаний? Нет! Но если в то время море было свободно только по причине рано наступившей зимы... Нет; открытия эти производились в промежуток нескольких лет. Свободный от льдов бассейн существует и я найду - увижу его!

Гаттерас поднялся на шканцы. Густой туман окружал Forward; с палубы едва можно было видеть верхушки мачт. Гаттерас приказал лоцману сойти с сорочьяго гнезда и занял его место, стараясь воспользоваться малейшим просветом тумана, чтобы осмотреть северо-западную часть горизонта.

Шандон не преминул по этому случаю сказать Уэллю:

- Ну, а где же свободное море?

- Вы были правы, Шандон. A между тем, угля у нас всего на шесть недель.

- Доктор придумает средство топить печи и без угля, ответил Шандон. - Я слышал, что при помощи огня теперь делают лед; быть может, изо льда он умудрится добыть огонь.

И Шандон, пожав плечами, вошел в свою каюту.

На следующий день, 20-го августа, туман разошелся всего на несколько минут. Гаттерас, сидя на мачте, жадно осматривал горизонт, затем, не сказав ни слова, сошел на палубу и приказал сняться с якоря. Не трудно было заметить, что его надежды окончательно рухнули.

"Forward" снялся с якоря и неуверенно продолжал свой путь на север. Вследствие сильной качки, реи были спущены со всеми снастями, так как нельзя было рассчитывать на беспрестанно менявшийся ветер, который, по причине извилистости каналов, становился почти бесполезным. На море местами начали уже показываться широкие беловатые пространства, похожия на маслянистые пятна и предвещавшие скорое наступление морозов. Едва ветер улегался, как море почти мгновенно застывало, но этот молодой лед легко ломался и расходился под действием ветра. К вечеру термометр опустился до семнадцати градусов (-7° стоградусника).

Войдя в какой нибудь закрытый проход, бриг начинал исполнять роль тарана, на всех парах устремлялся на препятствие и разбивал его. Иногда можно было думать, что "Forward" окончательно попал в западню, но неожиданное движение ледяных масс открывало ему новый проход, в который бриг входил ни мало не колеблясь. Во время этих остановок, пар, вырывавшийся из клапанов, сгущался в холодном воздухе и в виде снега падал на палубу. Ход брига замедляли и другия причины: нередко в винт забивались твердые как камень куски льда, разбить которые машина была не в состоянии. Тогда приходилось возвращаться назад, и матросы рычагами и аншпугами освобождали винт от застрявших в лопастях осколков. Отсюда - затруднения, усталость и остановки.

Так шли дела втечение тринадцати дней; Forward с трудом подвигался проливом Пенни. Экипаж роптал, но повиновался, поняв, что вернуться назад теперь уже нет возможности и что движение на север представляло меньше опасностей, чем обратный путь на юг. Необходимо было подумать о зимовке.

Матросы толковали о новом положении дела. Однажды они пустились в рассуждения даже с Ричардом Шандоном, который, как им хорошо было известно, стоял на их стороне. В явное нарушение своих обязанностей должностного лица, Шандон дозволял в своем присутствии обсуждать матросам действия капитана.

- Значит, по вашему мнению, г. Шандон, сказал Гриппер,- мы не можем возвратиться назад?

- Теперь ужь слишком поздно, ответил Шандон?

- Следовательно, начал другой матрос,- только о зимовке и следует думать?

- В этом заключается наше спасение! Но мне не хотели верить...

- В другой раз вам поверят, ответил Пэн, возвратившийся к своим обычным занятиям.

- Распоряжаться я не имею права, поэтому... сказал Шандон.

- Как знать? возразил Пэн.- Джон Гаттерас волен отправляться куда ему угодно, но мы не обязаны следовать за ним.

- Стоит только вспомнить о его первой экспедиции в Баффиново море и о её последствиях, сказал Гриппер.

- И о плавании судна Farewell, ответил Клифтон,- погибшего, под его командою, в водах Шпицбергена!

- Откуда Гаттерас один только и возвратился, сказал Гриппер.

- Со своею собакою, вторил Клифтон.

- Мы не имеем ни малейшей охоты жертвовать собою в угоду этому человеку, вскричал Пэн.

- И лишиться своих заработков, добавил Клифтон.- Когда мы пройдем семьдесят восьмой градус, до которого уже недалеко, тогда каждому из нас будет причитаться как раз по триста семьдесят пять фунтов стерлингов.

- Но не лишимся-ли мы их, возвратившись без капитана? спросил Гриппер.

- Нет, если будет доказано, что возвратиться было необходимо.

- Однакож... капитан...

- Не беспокойся, Гриппер, ответил Пэн,- у нас будет капитан, да еще какой бравый; г. Шандон его знает. Когда командир судна сходит сума, его сменяют и назначают другаго. Не так ли, г. Шандон?

- Друзья мои, уклончиво ответил Шандон,- во мне вы всегда будете иметь преданного вам человека. Станем ждать дальнейших событий.

Итак, над головою Гаттераса собиралась гроза, но он, непоколебимый, энергичный, самоуверенный, смело шел вперед. Если он и не мог направлять свое судно по своему желанию, то нужно сказать все-таки правду: Forward вел себя отлично и путь, пройденный им в пять месяцев, другие мореплаватели проходили в два или три года. Гаттерас находился вынужденным провести здесь зиму, но это ничего не значило для людей мужественных и решительных, для испытанной и твердой души, для бесстрашных и закаленных моряков. Разве Джон Росс и Мак-Клюр не провели несколько зим в арктических странах? Но сделанное раз может повториться и в другой раз.

- Без сомнения, повторял Гаттерас,- и даже больше, в случае надобности. Очень жаль, говорил он доктору,- что я не мог выйти в пролив Смита! Теперь я-бы наверное находился у полюса!

- Ну вот! неизменно говорил доктор.- Мы все-таки достигнем полюса, только не под семьдесят пятым, а под девяносто девятым меридианом. Что-ж из этого? Если все пути ведут в Рим, то еще с большею несомненностью все меридианы ведут к полюсу.

31-го августа термометр показывал тринадцать градусов (-10° стоградусника). Приближался конец навигационного периода; Forward оставил вправо остров Эксмут, а через три дня прошел Стальной остров, лежащий посредине пролива Бельчера. В менее позднее время года этим проливом можно было бы пройти в Баффиново море, но теперь об этом не стоило и думать. Этот рукав моря, совершенно загроможденный льдами, не дал бы теперь ни одного вершка воды килю Forward'а, и взор наблюдателя свободно проносился над бесконечными ледяными равнинами, обреченными на восьмимесячную полную неподвижность.

К счастию, на несколько минут еще можно было подняться к северу, разбивая молодой лед большими катками или взрывая его петардами. При низкой температуре более всего следовало опасаться тихой погоды, во время которой каналы быстро замерзали. Поэтому экипаж радовался даже противным ветрам. Одна только тихая ночь - и море затягивалось сплошным льдом.

При настоящих условиях Forward не мог остановиться на зимовку, так как он со всех сторон подвергался действию ветров, столкновениям с ледяными горами и кроме того рисковал быть увлеченным течением пролива. Необходимо было подумать о безопасном убежище. Гаттерас, надеясь добраться до берегов Нового Корнваллиса и найти за мысом Альберта достаточно безопасный залив, упорно держал курс на север.

Но 8-го сентября непроходимая, непреодолимая масса льдов стала между севером и бригом; температура опустилась до двенадцати градусов (-12° стоградусника). Встревоженный Гаттерас тщетно искал свободного канала, тысячу раз подвергал опасности свое судно и с дивным искусством выходил из затруднительного положения. Его можно было обвинить в неблагоразумии, необдуманности действий, в безумной отваге, в ослеплении, но все-же он принадлежал к числу хороших и даже отличных моряков.

Положение Forward*а сделалось чрезвычайно опасным И в самом деле, море за ним замерзало и чрез несколько часов лед сделался настолько крепким, что экипаж совершенно безопасно шел по нем и пытался тянуть бриг бичевою.

Не в состоянии будучи обойти препятствия, Гаттерас решился напасть на них с фронта и пустил в ход самые сильные "blasting-cylinders", заряжавшиеся 10-18 фунтами пороха. В виду этого, лед прорубали во всю его толщину, сделанное таким образом отверстие наполняли снегом, помещали в него цилиндр в горизонтальном положении, чтобы возможно большая площадь льда подверглась действию взрыва и, наконец, зажигали фитиль, защищенный гуттаперчевою трубкою.

Таким образом ледяную поляну старались взорвать: распилить ее не было возможности, потому что распиленные части тотчас-же смерзались. Как-бы то ни было, но Гаттерас на следующий день надеялся проложить себе дорогу среди льдов.

Ночью поднялся сильный ветер; море колебалось под своею ледяною корою, как-бы вздымаемое подводным волнением. Вдруг с мачты послышался испуганный голос лоцмана:

- Берегись. Гляди за корму!

Гаттерас взглянул по указанному направлению и содрогнулся. Впрочем и было отчего.

Высокая ледяная гора, направляясь к северу, с быстротою лавины неслась на бриг.

- Все наверх!- вскричал капитан.

Ледяная гора находилась не больше, как в полумиле от Forward'а. Льдины громоздились, ползли одна на другую, падали, как громадные песчинки, взвеваемые сильным ураганом; страшный грохот потрясал атмосферу.

- Это величайшая опасность, какой мы только можем подвергнуться,- сказал Джонсон доктору.

- Да, довольно страшно,- спокойно ответил доктор.

- Мы должны отразить настоящий приступ,- продолжал Джонсон.

- Действительно! Точно огромное стадо тех допотопных животных, которые, как полагают, обитали у полюса! Как они толпятся и стараются обогнать друг друга.

- Иные из них вооружены острыми копьями, которых я посоветовал-бы вам остерегаться,- заметил Джонсон.

- Чистая осада! - вскричал доктор. Что-ж, поспешим на валы!

И он бросился к корме, где экипаж, вооруженный шестами, железными полосами и аншпугами, готовился отразить грозный приступ.

Гора приближалась и, увлекая за собою окружающия ее льдины, больше и больше росла вверх. По приказанию Гаттераса, стоявшая на носу пушка стреляла ядрами, чтобы разбить грозную линию льдов. Несмотря на это, ледяная громада приблизилась к бригу и обрушилась на него. Раздался страшный треск и так как Forward подвергся нападению с правой стороны, то часть его сеток разлетелась в щепы.

- Ни с места! - вскричал Гаттерас. Берегись!

Льдины с непреодолимою силою ползли вверх; куски, весом в несколько десятков пудов, взбирались по стенам брига; меньшие из них взлетали на высоту марсов, падали острыми обломками, рвали ванты и резали снасти. Экипаж изнемогал, под натиском безчисленного множества врагов, которые массою своею могли-бы раздавить сотню кораблей, подобных Forward'у. Каждый старался отразить нападение ледяных скал, причем не один матрос был ранен их острыми гранями. У Больтона совсем исковеркало левое плечо. Стоявший в воздухе грохот все усиливался. Дэк бешено лаял на этих нового рода врагов. Мрак ночи вскоре усилил ужас настоящего положения, не скрывая однакож грозных льдин, белизна которых отражала остатки света, разлитого в атмосфере.

Резко раздавались командные слова Гаттераса среди этой невозможной, небывалой, неестественной борьбы человека со льдами. Бриг, под давлением громадной тяжести, накренился на левую сторону, причем рея его грот-мачты уперлась в ледяную гору, грозя сломить самую мачту.

Гаттерас понял опасность своего положения; настало грозное мгновение; бриг готов был совсем лечь на бок, его мачты могли быть снесены.

Громадная ледяная глыба, величиною в бриг, казалось, поднималась по его бортам, высилась с несокрушимою силою, ползла вверх и уже превышала ют. Если-бы она обрушилась на Forward, все было-бы кончено. Вскоре она встала стоймя и, покачиваясь на своем основании, поднялась выше брам реи.

Крик ужаса вырвался из груди экипажа. Матросы бросились на правую сторону судна.

В эту минуту бриг, совсем приподнятый, подхваченный, втечение нескольких мгновений висел в воздухе, затем наклонился на сторону и упал на льдины, причем так раскачался, что затрещал всем своим корпусом. Но что-же случилось?

Приподнятый этим наплывом льдов, подвергаясь с кормы напору льдин, бриг прошел непроходимую преграду. Через минуту, длившуюся, казалось, целую вечность, Forward упал, по другую сторону горы, на ледяную поляну, проломил ее и очутился в своей естественной стихии.

- Прошли!- вскричал Джонсон.

- Слава Богу!- ответил Гаттерас.

И в самом деле, бриг находился посредине ледяного бассейна. Со всех сторон его окружали льды и хотя его киль находился в воде, тем не менее двигаться Forward не мог. Он был неподвижен, но ледяная поляна двигалась вместо него.

- Нас дрейфует! (Нас относит!) - крикнул Джонсон.

- Пусть дрейфует,- ответил Гаттерас.

Впрочем, как и противиться этому? Утром заметили, что ледяная поляна быстро подвигалась на север. Плавучая масса льдов увлекала с собою Forward, неподвижно стоявший среди беспредельной ледяной поляны. На случай какого-нибудь несчастия, когда бриг мог быть повален на бок или раздавлен напором льдов, Гаттерас приказал вынести на палубу значительное количество съестных припасов, лагерные принадлежности, одежду и одеяла экипажа. По примеру того, как при подобных обстоятельствах поступил капитан Мак-Клюр, Гаттерас окружил бриг поясом из наполненных воздухом мешков, чтобы предохранить Forward от существенных повреждений. При температуре семи градусов (-14° стоградусника) льды вскоре начали скопляться вокруг Forward'а и обнесли его стеною, над которою высились одне только мачты брига.

Семь дней плыли таким образом; мыс Альберта, находящийся на западной оконечности Нового Корнваллиса, был замечен 10-го сентября, но вскоре однако скрылся из вида. С этой минуты ледяная поляна заметным образом стала подвигаться на восток. Куда она шла? Где она остановится? Кто мог разрешить эти вопросы?

Экипаж ничего не делал и только ждал дальнейших событий. Наконец, 15-го сентября, к трем часам по полудни, ледяная поляна, по всем вероятиям, натолкнувшись на другую поляну, внезапно остановилась. Бриг сильно вздрогнул. Гаттерас, произведя точную обсервацию, взглянул на карту. Forward находился на крайнем севере; никакого материка не было видно под 95°35' долготы и 78°15' широты, в центре той страны, того неизследованного моря, где географы помещают полюс холодов.

ХХИ?.

Приготовления к зимовке.

Южное полушарие, при равных широтах, холоднее севернаго. Но температура нового материка на 15 градусов ниже температуры других частей света и ничего не может быть ужаснее стран Америки, известных под названием полюса холодов.

Средняя годовая их температура не больше двух градусов ниже точки замерзания (-19° стоградусника). Ученые следующим образом объясняют это и доктор вполне разделял их мнение.

По изследованиям, в Америке господствуют с наибольшею и постоянною силою юго-западные ветры; направляясь от Тихаго океана, они приносят с собою ровную и умеренную температуру. Но чтобы достигнуть арктических морей, им необходимо пронестись над громадным американским, покрытым снегами, материком, вследствие чего ветры по пути охлаждаются и заносят в гиперборейские страны ледяную стужу.

Гаттерас находился именно у полюса холодов, дальше стран, виденных мельком его предшественниками. Он ждал поэтому суровой зимы. Затертый льдами корабль, с экипажем наполовину возмутившимся,- было отчего задуматься! Гаттерас, с своею обычною энергиею, решившийся бороться со всеми невзгодами, смело взглянул в лицо своему положению и даже не смигнул глазом.

При помощи опытности Джонсона, Гаттерас принял все меры, необходимые для зимовки. По его рассчету, Forward отнесло на двести пятьдесят миль от последней изследованной земли, т. е. от Нового Корнваллиса. Ледяная поляна охватила бриг точно гранитными стенами и никакая человеческая сила не могла-бы освободить Forward из его тисков.

В этих обширных морях, закованных стужею арктической зимы, не было ни капли воды. Ледяные поляны тянулись на необозримое пространство, не представляя собою ровной поверхности. Массы ледяных гор высились на снежной равнине. Большие из них защищали Forward с трех сторон, так что он подвергался действию только юго-восточного ветра. Представьте себе скалы, а не льдины и зелень вместо снега; вообразите себе, что море приняло свой обычный вид и что брит стоит на якоре в прелестной, защищенной от ветров бухте. Но здесь, под полярною широтою, как все веет грустно, какая унылая природа, какие печальные виды!

Не смотря на неподвижность брига, его все-таки укрепили на якорях, опасаясь внезапного движения льдов и подводных волнений. В виду положения, в котором находился Forward, Джонсон еще с большею тщательностию наблюдал все меры предосторожности, требуемые зимовкою.

- Не мало придется нам вынести еще невзгод! сказал он доктору. И то сказать, такое уж счастье нашему капитану: он застрял в самом неприятном месте земного шара! Впрочем, это ничего не значит! Увидите, что мы как-нибудь извернемся.

Что касается доктора, то в глубине души он был в восторге и настоящее свое положение не променял бы ни на какое другое. И в самом деле, какое блаженство: провести зиму у полюса холодов!

Прежде всего экипаж занялся работами по внешнему устройству брига; паруса остались на реях и не были убраны в трюм, как делалось это первыми мореплавателями, зимовавшими в полярных водах. Их только свернули в чехлах, и лед вскоре образовал вокруг них непроницаемую оболочку. Не спустили даже брам-стеньгу, "сорочье гнездо" осталось на своем месте, исполняя, так сказать, должность обсерватории. Убрали только одне снасти.

Необходимо было обрубить лед вокруг брига, который страдал от давления, производимого ледяною поляною. Глыбы льда, приставшие к корпусу Forward'а, имели значительный вес. Предстояла трудная и продолжительная работа. Через несколько дней подводные части брига были освобождены от намерзших масс и обстоятельством этим воспользовались для того, чтобы осмотреть киль. Он нисколько не пострадал, благодаря прочной конструкции судна, и только лишился своей медной обшивки. Облегченный, бриг приподнялся почти на девять вершков. Тогда вокруг судна стали рубить лед наискось, вследствие чего ледяная поляна соединилась под килем брига и нейтрализировала силу давления.

Доктор принимал деятельное участие во всех этих работах; он искусно владел снеговым ножем и своею веселостью ободрял матросов. Он учился сам, учил других и очень одобрил форму, данную льду под судном.

- Очень благоразумная мера,- сказал он.

- Без этого, доктор, судну не выдержать-бы давления льдов. Теперь мы можем смело возвести снежную стену до самой палубы брига, хоть в десять футов толщины; материала, ведь, не занимать стать.

- Превосходная мысль,- ответил доктор. Снег - дурной проводник теплоты; он отражает ее, а не поглощает, вследствие чего теплота брига не будет выделяться наружу.

- Совершенно верно, сказал Джонсон. Мы возведем также настоящее укрепление в защиту от холода и диких зверей, если-бы последним вздумалось сделать нам визит. Вот увидите, что, по окончании работы, все это будет иметь очень приличный вид. Мы прорубим в массе снега две лестницы, из которых одна будет вести на носовую часть брита, а другая - на корму. Раз прорубив ступеньки, мы польем их водою, которая превратится в твердый как камень лед - и королевская лестница готова!

- Отлично - ответил доктор. Очень приятно, что холод производит снег и лед, т. е. средства, предохраняющия от губительного действия стужи. Без этого мы очутились бы в очень затруднительном положении.

Действительно, бригу суждено было исчезнуть под толстым слоем льда, от которого зависело сохранение внутренней температуры Forward'а. Над палубою, во всю её длину, натянули толстую просмоленую парусину, покрытую снегом. Парусина настолько опускалась вниз, что захватывала бока брига. Палуба, защищенная от внешней температуры, превратилась в настоящее место прогулок; ее покрыли слоем снега в два с половиной фута толщины, снег утоптали и утрамбовали, отчего он превратился в твердую массу, препятствовавшую выделению наружу внутренней теплоты. Затем все усыпали песком, который слился с снегом и образовал таким образом очень прочную мостовую.

- Чуточку побольше,- сказал доктор,- и я подумаю, что нахожусь в Гайд-Парке и даже в висячих садах Вавилона.

В недальнем расстоянии от брига в ледяной поляне прорубили полынью - круглое отверстие, настоящий колодезь, всегда содержимый в полной исправности. Каждое утро обрубали лед, образовавшийся по его краям, потому что колодезь должен был доставлять воду как на случай пожара, так и для частых ванн, которые предписывались экипажу в виду гигиенических соображений. В видах сбережения топлива, воду черпали из глубины моря, где она менее холодна. Достигалось это при помощи снаряда, изобретенного французским ученым Франсуа Араго. Снаряд этот, погруженный на известную глубину, наполнялся водою чрез цилиндр с двойным подвижным дном.

Обыкновенно, в зимнее время корабль освобождают от загромождающих его вещей с тем, чтобы опростать побольше места, и складывают их в магазинах на берегу. Но что возможно близь берегов, то невозможно для судна, стоящего на якоре на ледяной поляне.

Внутреннее устройство брига было приспособлено для противодействия двум опаснейшим врагам человека, свойственных полярным широтам,- холоду и сырости. Первый неминуемо ведет за собою вторую. Противиться холоду еще можно, но в борьбе с сыростью человек всегда гибнет. Следовательно, необходимо было устранить этого опасного врага.

Forward, предназначавшийся для плавания в арктических морях, отлично был приспособлен для полярной зимовки. В большой комнате для экипажа, устроенной очень целесообразно, беспощадно преследовались всякого рода углы, в которых прежде всего находит себе приют сырость. И в самом деле, вследствие понижения температуры, на перегородках и в углах образуется лед, который тает и поддерживает в помещении постоянную сырость. Если-бы комната имела круглую форму, это было-бы всего лучше. Как-бы то ни было, отопляемая большою печью и достаточно вентилируемая, комната экипажа представляла собою очень удобное помещение. Стены её были обтянуты оленьими шкурами, а не шерстяною материею, так как последняя задерживает пары, которые вследствие этого сгущаются и насыщают воздух влагою.

На юте поснимали перегородочки, вследствие чего для офицеров опросталась большая теплая кают-компания, с хорошею вентиляциею. Перед этою комнатою, также как и перед комнатою для экипажа, находилось нечто в роде передней, разобщающей помещение от непосредственной связи с внешним миром. Таким образом, теплота не могла выходить из комнат; притом-же, из одной температуры люди постепенно переходили в другую. В передних оставлялась покрытая снегом одежда; ноги же вытирали о находившиеся на дворе скребки, чтобы не заносить в комнату сырость.

Парусинные рукава проводили воздух, необходимый для тяги печей; чрез другие рукава водяные пары выходили наружу. Кроме того, в обоих помещениях устроили конденсаторы, собиравшие пары и не позволявшие им превращаться в воду. Два раза в неделю конденсаторы опорожнивались; иногда они содержали в себе по несколько ведер льда.

Топка печей очень легко регулировалась при помощи проводивших воздух труб; дознано было, что небольшое количество угля производило температуру в пятьдесят градусов (+ 10° стоградусника). Гаттерас приказал определить запасы угля, причем оказалось, что, при самой строгой экономии, у него хватит топлива только на два месяца.

Устроили сушильню для одежды, требовавшей частого мытья. На воздухе просушивать ее не было возможности, потому что на дворе она твердела я становилась ломкою.

Очень тщательно разобрали существенные части машины и наглухо заперли помещение, в котором оне были сложены.

Жизнь на бриге сделалась предметом серьезных обсуждений. Гаттерас регулировал ее с большим тщанием и относящиеся до этого правила приказал вывесить в помещении экипажа. Команда вставала в шесть часов утра; койки три раза в неделю выносились на двор; каждое утро пол жилых помещений натирали горячим песком; горячий как кипяток чай подавали непременно за завтраком, обедом и ужином; пища, по возможности, разнообразилась каждый день. Она состояла из хлеба, муки, говяжьяго жира, изюма для пуддингов, сахара, какао, чая, риса, лимонного сока, мясных консервов, маринованной в уксусе капусты и овощей. Кухня находилась вне общих помещений; пришлось отказаться от утилизации её теплоты, так как варка пищи служит постоянным источником паров и сырости.

Здоровье человека во многих отношениях зависит от того, чем он питается. В полярных странах должно как можно больше употреблять в пищу животных веществ. Доктор составил правила относительно пищевого довольствия экипажа.

- Надо брать пример с эскимосов, говорит он, сама природа была их наставником и в этом отношении они наши учителя. Арабы и африканцы довольствуются ежедневно несколькими финиками и горстью риса; но здесь необходимо есть и есть много. Эскимосы ежедневно поглощают от десяти до пятнадцати фунтов жира. Если такая пища нам не приходится по вкусу, то мы должны прибегнуть к веществам, богатым содержанием сахара и жира. Нам необходим углерод, следовательно, станем производить углерод. Еще мало наполнять кухонную печь углем, необходимо также снабжать топливом ту драгоценную печь, которую мы носим в самих себе.

Независимо от такого рода пищи, экипажу предписывалось соблюдение правил самой строгой опрятности. Каждый должен был принимать ежедневно ванну из полузамерзшей воды, доставляемой колодцем - превосходное средства для сохранения своей естественной теплоты. Доктор подавал собою пример; сначала он делал это как нечто долженствовавшее доставить ему наименьшую сумму удовольствия, но вскоре у него не стало этого предлога и он начал находить истинное удовольствие в подобного рода гигиенических омовениях.

Когда работа, охота или разведки вызывали людей на большой холод, тогда они особенно заботились о том, чтобы не быть "frost-bitten", т. е. не отморозить себе какие либо части тела. В случае последнего, циркуляцию крови возстановляли, натирая пораженное место снегом. Впрочем, люди с головы до ног одетые в шерстяную одежду, имели, кроме того, плащи из оленьей кожи и панталоны из кожи моржей, совершенно непроницаемой для ветра.

Различные заготовки и переделки на бриге потребовали около трех недель времени; все было окончено без особых приключений. Настало наконец 10-е октября.

XXV.

Старая лисица Джемса Росса.

В упомянутый день термометр опустился до трех градусов ниже точки замерзания (-16° стоградусника). Погода стояла довольно тихая; за отсутствием ветра, экипаж довольно легко переносил стужу. Гаттерас, пользуясь светлым днем, отправился на разведки, прошел снежные поляны, поднялся на самую высокую ледяную гору, но ничего не увидел в подзорную трубу, кроме бесконечного ряда ледяных гор и полян. Ни одного клочка земли в виду; повсюду хаос в его печальнейшей форме. Капитан возвратился на бриг, стараясь определить вероятную продолжительность своего пленения.

Охотники и в числе их доктор, Джемс Уэлл, Симпсон, Джонсон и Бэлль снабжали бриг свежим мясом. Птицы исчезли; оне отлетели на юг, в менее суровый климат. Один только род куропаток, свойственных полярным странам, не бежал пред зимнею стужею; бить куропаток было не трудно, оне водились в таком большом количестве, что обещали экипажу обильный запас дичи.

Не было также недостатка в медведях, лисицах, горностаях и волках. Французские, английские или норвежские охотники не имели-бы права жаловаться на недостаток дичи; но дело в том, что животные эти на близкое расстояние не подпускали к себе охотников. Кроме того, их с трудом можно было различить на столь-же белых, как и они сами, равнинах. До наступления больших холодов, животные эти переменяют свой цвет и облекаются зимнею одеждою. Доктор, наперекор мнению некоторых естествоиспытателей, констатировал факт, что метаморфоза эта происходит не вследствие понижения температуры. Она совершается до октября месяца, являясь, таким образом, последствием не какой-нибудь физической причины, а свидетельством заботливости провидения, желавшего дать арктическим животным возможность переносить стужу полярных зим.

Часто встречались также морские коровы, морские собаки,- животные, известные под общим наименованием тюленей. Добыча их в особенности рекомендовалась охотникам как из-за шкур, так и жира этих животных, очень пригодного для отопления. Впрочем, печень тюленей, в случае надобности, могла служить и превосходною пищею. Их насчитывали целыми тысячами, а в двух или трех милях на север от брига ледяная поляна была буквально избуравлена отдушинами этих громадных земноводных. Но беда в том, что они с замечательным инстинктом открывали присутствие охотников и, раненые, легко скрывались под льдом.

Однакож, 19-го числа, Симпсону удалось добыть одного из них, в трех или четырехстах ярдах от брига. Симпсон предварительно изловчился закрыть отдушину тюленя, так что животное очутилось в полной власти охотников. Долго тюлень сопротивлялся, но в него пустили несколько пуль и, наконец, убили. Длиною он был в девять футов; по громадной голове бульдога, по своим шестнадцати зубам и челюстям, большим грудным плавникам, похожим на крылья, по своему короткому хвосту, снабженному другою парою плавников, тюлень этот служил представителем морских собак. Доктор, желавший сохранить голову тюленя для своей коллекции естественной истории, а кожу - для будущих потребностей, препарировал свою находку при помощи одного очень действительного и неубыточного средства. Он погрузил тело животного в колодезь, где тысячи мелких раков до последней частички уничтожали мясо тюленя; в полдня работа их была кончена и притом с искусством, которому мог-бы позавидовать лучший представитель достопочтенной корпорации лондонских кожевников.

Как скоро солнце пройдет линию осеннего равноденствия, 11 (23) сентября, в арктических странах начинается зима. Благодетельное светило, мало по малу склоняясь к горизонту, 11 (23) октября совсем скрылось за горизонтом, освещая своими косыми лучами вершины ледяных гор. Доктор сказал ему последнее прости ученого и путешественника,- до февраля он уже не увидит солнца.

Не должно, однакож, думать, что, втечение продолжительного отсутствия дневного светила, в полярных странах царит полный мрак. Каждый месяц луна, до известной степени, заменяет собою солнце; мы уже не говорим об ярком мерцании звезд, блеске планет, частых северных сияниях и о рефракциях, свойственных снежным полярным равнинам. Впрочем, солнце в момент своего наибольшего южного склонения, 9 (21-го декабря), приближается еще к полярному горизонту на тринадцать градусов и каждый день, втечение нескольких часов, производит некоторого рода сумеречный свет. Но туманы и снежные мятели зачастую погружают в полный мрак эти холодные страны.

Однакож, до этого времени погода стояла довольно хорошая; одни только куропатки и зайцы имели право жаловаться, потому что охотники не оставляли их в покое. Поставили много капканов на лисиц, но эти лукавые животные не попадались в ловушку; очень не редко они разгребали снег под капканом и, не подвергаясь опасности, съедали приманку. Доктор всех их посылал в чорту, скорбя, однакож, о том, что он вынужден предложить сатане такой подарок.

25-го октября, термометр показывал четыре градуса ниже точки замерзания (-20° стоградусника). Разразился страшный ураган; в воздухе кружился густой снег, не позвовлявший ни одному лучу света достигать до брига. Втечение многих часов на Forward'p3; беспокоились на счет участи Бэлля и Симпсона, которых охота завлекла слишком далеко. Они возвратились на борт только на следующий день. Все время они лежали на льду, завернувшись в свои оленьи шкуры, а ураган, между тем, проносился над ними и покрыл их сугробом снега в пять футов высотою. Они чуть было не замерзли, и доктор много потрудился, чтоб возстановить в них подлежащее кровеобращение.

Буря длилась целых восемь дней, и все это время не было возможности выйти наружу. Втечение одного дня температура изменялась иногда от пятнадцати до двадцати градусов.

Во время этих невольных досугов, каждый жил своею отдельною жизнью. Одни спали, другие курили, третьи разговаривали в полголоса и замолкали при приближении доктора или Джонсона. Между людьми экипажа не существовало уже никакой нравственной связи. Собирались они только по вечерам на общую молитву, да по воскресным дням на чтение библии и богослужение.

Клифтон рассчитал, что за семьдесят восьмым градусов его премия достигает суммы трехсот семидесяти пяти фунтов стерлингов; сумму эту он находил довольно кругленькою, и дальше её честолюбие Клифтона не простиралось. Его мнение охотно разделяли другие матросы, рассчитывая в свое удовольствие попользоваться деньгами, приобретенными ценою таких трудов.

Гаттерас почти не показывался, не участвовал ни в охоте, ни в прогулках и нисколько не интересовался метеорологическими явлениями, которыми восхищался доктор. Он жил одною лишь мыслью, резюмировавшеюся в двух словах: "северный полюс", и ждал только минуты, когда свободный Forward свова отправится в свое опасное плавание.

Вообще, на бриге царило самое печальное настроение. И в самом деле, ничего не могло быть грустнее вида этого плененного судна, которого формы искажались под толстым слоем льда; Forward ни на что не был похож; предназначавшийся для движения, он не мог тронуться с места; его превратили в деревянный дом, в амбар, в неподвижное жилище, его - могучаго бойца с ветрами и бурями! Эта аномалия, это фальшивое положение наполняли душу моряков невыразимым чувством тревоги и скорби.

Во время часов бездействия, доктор приводил в порядок свои путевые записки, в точности воспроизведенные в настоящем рассказе; он ни минуты не сидел без дела и его ровное расположение духа никогда не изменялось. С удовольствием замечая, что настает конец бури, он готовился приняться за свои обычные занятия охотника.

3-го ноября, в шесть часов утра, при температуре в шесть градусов ниже точки замерзания (-21° стоградусника), Клоубонни отправился на охоту, в сопровождении Джонсона и Бэлля. Ледяные поляны стлались гладкою скатертью. Снег, выпавший в большом количестве втечение предшествовавших дней, затвердел от мороза и представлял довольно удобную для ходьбы почву; в воздухе стояла сухая и острая стужа; луна ярко светила и производила дивную игру света на малейших шероховатостях ледяных полян; следы шагов, освещенные по краям, тянулись блестящею полосою за охотниками, которых большие тени с удивительною отчетливостью выделялись на льду.

Доктор взял с собою своего друга Дэка, вполне основательно предпочитая его гренландским собакам, так как последния на охоте оказывают мало пользы и, повидимому, не обладают священным огнем, свойственным собакам умеренного пояса. Дэк бегал, обнюхивал дорогу и нередко делал стойку пред свежими еще следами медведей. Несмотря, однако, на его искусство, охотники, после двухчасовой ходьбы, не нашли ни одного зайца.

- Неужели вся дичь отправилась на юг?- сказал доктор, останавливаясь у подошвы одного холма.

- Вероятно, ответил Бэлль.

- Не думаю - сказал Джонсон; зайцы, лисицы и медведи освоились с здешним климатом. По моему, исчезновение их обусловливается последнею бурею; но они появятся с первым южным ветром. Если бы речь шла об оленях или мускусовых быках - это было бы другое дело.

- Однакож, на островах Мельвиля эти животные встречаются большими стадами,- сказал доктор. Правда, остров этот находятся гораздо южнее. Во время своих зимовок, Парри всегда имел достаточный запас превосходной дичи.

- Мы не на столько счастливы,- ответил Бэлль, впрочем мы не имели бы права жаловаться, если бы нам удалось запастись хоть медвежьим мясом.

- В этом именно и затруднение,- сказал доктор.- Мне кажется, что медведей черезчур уж мало; они слишком осторожны и не на столько еще цивилизованы, чтобы добровольно подставлять лоб под пули.

- Белль говорит о мясе медведей,- сказал Джонсон,- но в настоящее время жир этих животных для нас важнее их мяса и меха.

- Истинная правда, Джонсон,- ответил Бэлль.

- A ты все думаешь о топливе?

- Да и как не думать! При самой строгой экономии, у нас хватит угля не больше как на три недели.

- Да,- сказал доктор,- а это очень опасно. Теперь только первые числа ноября, а между тем февраль - самый холодный месяц в полярных странах. Во всяком случае, за недостатком медвежьяго жира, мы можем рассчитывать на жир тюленей.

- Не на долго, доктор,- ответил Джонсон,- потому что в непродолжительном времени они уйдут от нас. По причине-ли холодов или из страха, но вскоре тюлени не станут выходить на поверхность льда.

- В таком случае,- сказал доктор,- нам не остается ничего, кроме медведей. Говоря по правде, это самые полезные животные здешних стран, потому что они доставляют необходимые человеку пишу, одежду, освещение и отопление. Слышишь, Дэк,- прибавил доктор, лаская собаку,- как нужны медведи; постарайся, друг мой, постарайся.

Дэб обнюхивал в это время лед; поощренный голосом и ласками доктора, он вдруг, с быстротою стрелы, бросился вперед. Дэк громко лаял и, несмотря на отдаление, его лай ясно доносился до охотников.

Сила, с какою распространяется звук при низкой температуре, составляет чрезвычайно замечательное явление, с которым по напряженности может сравниться только блеск звезд полярного небосклона. Лучи света и звуковые волны распространяются на значительные расстояния, особенно во время сухих и холодных гиперборейских ночей.

Охотники, прислушиваясь к отдаленному лаю, отправились по следам Дэка. Пройдя одну милю, они едва переводили дыхание, потому что деятельность легких быстро слабеет в холодной атмосфере. Дэк стоял в пятидесяти шагах от какой-то громадной массы, покачивавшейся на вершине ледяного возвышения.

- Наше желание сбылось!- вскричал доктор, взводя курок ружья.

- Медведь и, притом, из крупных,- сказал Бэлль.

- Да и странный какой-то,- добавил Джонсон, готовясь выстрелить после своих товарищей.

Дэк бешено лаял. Бэлль подошел шагов на двадцать и выстрелил, но, повидимому, промахнулся, потому что животное продолжало покачивать головою.

Подошедший в свою очередь Джонсон тщательно прицелился и спустил курок.

- Опять ничего!- вскричал доктор.- Проклятая рефракция! Мы далеко не подошли на выстрел... Никогда, значит, нельзя привыкнуть к этому! Медведь находится от нас больше чем в тысяче шагах!

- Вперед!- ответил Бэлль.

Охотники быстро направлялись к животному, которое нисколько не испугалось выстрелов! Казалось, оно было огромного роста; но не взирая на опасность, соединенную с нападением на такого зверя, охотники наперед уже торжествовали свою победу. Подойдя поближе, они выстрелили; медведь, по всем вероятиям, смертельно раненый, сделал огромный прыжок и упал у подошвы возвышения.

Дэк бросился к нему.

- Вот медведь, с которым не трудно было справиться,- сказал доктор.

- Три только выстрела - и он уже повалился,- презрительно заметил Бэлль.

- Странно!- пробормотал Джонсон.

- Быть может, мы явились именно в ту минуту, когда он умирал от старости,- засмеялся доктор.

- Старый ли, молодой ли, а все же - добыча эта законная.

Говоря таким образом, охотники подошли к возвышению и, к своему крайнему изумлению, увидели, что Дэк теребил труп белой лисицы!

- Это ужь черезчур!- вскричал Бэлль.

- Стреляли по медведю, а убили лисицу!- сказал доктор.

Джонсон не знал, что и ответить.

- Опять рефракция, вечно рефракция!- вскричал доктор со смехом, смешанным с досадою.

- Как это доктор?- спросил Бэлль.

- Да так же, друг мой. Рефракция ввела нас в заблуждение как относительно расстояния, так относительно и величины животного, и под шкурою лисицы заставила нас видеть - медведя. Охотники нередко делали такие промахи при равных условиях. Значит, мы только понапрасно предавались приятным мечтаниям.

- Медведь или лисица, все равно - съедим,- сказал Джонсон. Возьмем ее.

Но в ту минуту, когда Джонсон хотел было взвалить себе на плечи лисицу, он вдруг вскричал:

- Это уж из рук вон!

- Что такое?- спросил доктор.

- Посмотрите, доктор. На этой лисице - ошейник!

- Ошейник? - переспросил доктор, наклоняясь к животному.

Действительно, на белом меху лисицы виднелся полуистертый медный ошейник, на котором, как казалось доктору, была начертана какая-то надпись. В один миг доктор снял ошейник, повидимому, давно уже надетый на шею этого животнаго.

- Что это значит?- спросил Джонсон.

- Это значит,- ответил доктор,- что мы убили лисицу, пойманную Джемсом Россом в 1848 году.

- Возможно-ли?- вскричал Бэлль.

- Это не подлежит ни малейшему сомнению. Мне очень жаль, что мы убили несчастное животное. Во время своей зимовки, Джем Росс вздумал наловить капканами белых лисиц, которым надели на шею медные ошейники, обозначив на последних местонахождение кораблей Enterprise и Investigator и запасов продовольствия. Лисицы проходят громадные пространства, отыскивая себе пищу, и Джемс Росс надеялся, что хотя одно из этих животных попадет в руки кого-либо из людей экспедиции Франклина. Вот вам и все объяснение. И это несчастное животное, которое некогда могло-бы спасти жизнь двух экипажей, бесполезно погибло от наших пуль.

- Есть ее мы не станем,- сказал Джонсон. И то сказать - двенадцатилетняя лисица! Во всяком случае мы сохраним её шкуру в память об этой курьезной встрече.

Джонсон взвалил себе лисицу на плечи и охотники отправились на бриг, ориентируясь по звездам. Их экспедиция не осталась, однакож, вполне бесплодною, потому что на возвратном пути они набили множество куропаток.

За час до прихода охотников на бриг один феномен в высшей степени изумил доктора: то был, в полном значении этого слова, дождь падающих звезд.

Насчитать их можно было целые тысячи; звезды сыпались как ракеты в фейерверке. Свет луны померк. Глаза не могли насытиться созерцанием дивного зрелища, длившагося втечение многих часов. Такой метеор наблюдали Моравские Братья в Гренландии, в 1799 году. Казалось, что небо устроило земле праздник под безотрадными полярными широтами. По возвращении на бриг доктор всю ночь наблюдал великолепное зрелище, прекратившееся к семи часам утра, среди полнейшего затишья в атмосфере.

XXVI.

Последний кусок угля.

Добыть медведей, казалось, не было никакой возможности, но 4-го, 5-го и 6-го ноября убили несколько тюленей. Ветер переменился, температура поднялась на несколько градусов и опять начались жестокие снежные мятели. Не было возможности выйти из брига, борьба с сыростью представляла непреодолимые затруднения. В конце каждой недели конденсаторы заключали в себе по несколько ведер льда. 15-го ноября погода снова переменилась, и термометр, под действием известных атмосферических влияний, опустился до двадцати четырех градусов ниже точки замерзания (-31° стоградусника). То была самая низкая, наблюдаемая до тех пор температура. Такую стужу легко выносить при тихой погоде, но, к несчастию, в последнее время свирепствовал ветер, который, казалось, был наполнен острыми, рассекавшими воздух ножами. Крайне было досадно, что бриг попал в такой плен, потому что окрепнувший от холодного ветра снег представлял уже твердую опору и доктор мог-бы предпринять какую-нибудь далекую экскурсию.

Заметим, однакож, что всякое усиленное движение при такой стуже ведет за собою одышку и человек не может производить в этом случае и четвертой доли своего обычного труда. Употреблять железные инструменты также нельзя, потому что рука, неосторожно схватывая их, испытывает ощущение обжога, и куски кожи остаются на взятом в попыхах предмете.

Запертый на бриге экипаж прогуливался каждый день по два часа на покрытой палубе, где матросам позволялось курить, так как в общей комнате употребление табака воспрещалось.

Как скоро огонь в печи ослабевал, немедленно появлялся на стенах и в пазах пола лед и не оставалось тогда ни одной скобы, ни одного железного гвоздя, ни одной металлической пластинки, которые-бы не покрывались мгновенно слоем ледяных кристаллов.

Внезапность этого явления крайне изумляла доктора. Выдыхаемые людями водяные пары сгущались в воздухе и, переходя из газообразного состояния в твердое, падали вокруг них в виде снега. В нескольких шагах от печи холод уже действовал с своею обычною энергиею, поэтому матросы обыкновенно сидели близ огня, плотно прижавшись друг к другу.

Однакож доктор советовал им приучаться и привыкать в суровой температуре, не сказавшей еще своего последнего слова. Он советовал матросам мало по малу подвергать свое тело действию холода и подавал собою пример всей команде. Но лень или состояние оцепенения приковывали каждого к своему месту, которое никто не хотел оставить, предпочитая всему сон даже в нездоровом тепле.

По мнению доктора, переход из теплой комнаты на сильную стужу не представляет неудобства и сопряжен с опасностью только для людей, покрытых испариною. В подтверждение своего мнения доктор приводил многие примеры, но его советы не производили никакого или почти никакого действия.

Что касается Гаттераса, то, повидимому, он не чувствовал действия низкой температуры. Он молча прогуливался, не ускоряя и не замедляя своих шагов. Неужели холод не влиял на его мощную организацию? Или он обладал тем источником животной теплоты, которого требовал от своих матросов, и настолько был поглощен своею idee fixe, что становился невосприимчивым ко внешним влияниям? Экипаж с удивлением смотрел, как капитан подвергался стуже в двадцать четыре градуса ниже точки замерзания; часто Гаттерас отлучался с брига на несколько часов, но по возвращении на лице его не замечалось ни малейших признаков озноба.

- Удивительный человек,- сказал однажды доктор Джонсону; он просто изумляет меня. Он носит в себе раскаленную печь. Это одна из самых могучих натур, какую только мне приводилось наблюдать в жизни!

- Действительно,- отвечал Джонсон,- он ходит на открытом воздухе, одетый не теплее, как в июне месяце.

- Одежда не имеет тут особенно большего значения,- заметил доктор. И в самом деле, к чему тепло одевать того, кто сам по себе не производит теплоты? Это все равно, что стараться согреть кусок льда, закутав его в шерстяное одеяло. Но Гаттерас в этом не нуждается. Такова уже его натура и я нисколько-бы не удивился, если подле него было-бы так-же тепло, как подле раскаленных углей.

Джонсон, которому было поручено каждое утро очищать колодезь, заметил, что лед имеет более десяти футов толщины.

Почти каждую ночь доктор мог наблюдать великолепные северные сияния. От четырех до восьми часов вечера небо легко окрашивалось на севере; позже окраска эта принимала правильную форму бледно-желтой каймы, которая концами своими как-бы опиралась на ледяные поляны. Мало по малу светлая кайма подвигалась по направлений магнитного меридиана и покрывалась темноватыми полосами; затем светлые волны разливались, удлиннялись, уменьшаясь или увеличиваясь в блеске. Достигнув зенита, метеор представлял взору восхищенного наблюдателя массу дуг, тонувших в красных, желтых и зеленых волнах света. Ослепительное, несравненное зрелище! Вскоре многия дуги собирались в одном месте, образовывали великолепные круги, сливались одна с другою, великолепное сияние меркло, яркие лучи принимали бледные, слабые, неясные оттенки, и дивный феномен, померкший, почти погасший, мало по малу расплывался на юге в потемневших грядах облаков.

Нельзя себе представить все очарование подобного рода картины под высокими широтами, менее чем в восьми градусах расстояния от полюса. Северные сияния, видимые иногда в умеренном поясе, не дают об этом грандиозном явлении природы даже слабого понятия. Всевышний Творец проявил в полярных странах самые дивные дела рук своих.

Очень часто на небе появлялись ложные луни, усиливая собою блеск ночного светила. Нередко также простые кольца образовывались вокруг луны, ярко сверкавшей в центре светозарных кругов.

26-то ноября, был большой прилив и вода сильно была из колодца. Толстый слой льда как-бы колыхался от морской зыби; зловещий треск льдин свидетельствовал о подводной борьбе. К счастию, бриг был укреплен вполне надежно, только цепи его сильно гремели. Впрочем, в предупреждение несчастной случайности, Гаттерас приказал закрепить якоря.

Следующие дни были еще холоднее; небо заволоклось туманом; ветер разметывал в воздухе снежные сугробы. Трудно было определить, где зарождалась снежная мятель: на небе, или на ледяных полянах. В воздухе царила какая-то невыразимая сумятица.

Экипаж занимался различными работами, из которых главная состояла в приготовлении моржового жира и сала, немедленно превращавшихся в лед. Последний топорами рубили на куски, по твердости не уступавшие мрамору; таким образом собрали боченков двенадцать сала и жира.

28-го ноября термометр опустился до тридцати двух градусов ниже точки замерзания (-36° стоградусника). Угля оставалось только на десять дней и все с ужасом ждали той минуты, когда запас топлива совершенно истощится.

В видах экономии, Гаттерас приказал прекратить топку печей в кают-кампании, поэтому Шандон, доктор и сам Гаттерас должны были разделять с экипажем общее помещение. Гаттерас вошел, таким образом, в частые сношения с матросами, которые нередко бросали на него оторопелые, а зачастую и свирепые взоры. Он слышал их жалобы, упреки и даже угрозы, но не мог подвергать ослушников взысканию. Казалось, он был глух ко всякого рода замечаниям. Он не требовал места у огня и, не говоря ни слова, скрестив на груди руки, сидел где нибудь в углу.

Не смотря на советы доктора, Пэн и его друзья не делали ни малейшего моциона, целые дни проводили у печи или лежали, закутавшись одеялами, на своих койках. Здоровье их расстроилось, реагировать против гибельного действия климата они не могли и потому не удивительно, что на бриге вскоре обнаружилась цынга.

Доктор давно уже начал каждое утро выдавать экипажу лимонный сок и известковые лепешки. Но эти предохраняющия, обыкновенно вполне действительные средства оказывали на этот раз лишь незначительное действие, и болезнь, следуя обычным путем развития, не замедлила обнаружить свой страшные симптомы.

Тяжело было видеть несчастных, которых мускулы и нервы сокращались от страданий. Ноги их страшно распухли и покрылись темно-синими пятнами; десны сочились кровью, а распухшими губами они производили какие-то неясные звуки; совершенно переродившаеся, дефибринизированная кровь не доставляла в конечностям тела обычных элементов, необходимых для поддержания в них жизни.

Клифтон первый заболел этим страшным недугом, а вскоре после него слегли в постель Гриппер, Брентон и Стронг. Те матросы, которые еще были пощажены болезнью, не могли избежать вида страданий своих товарищей, потому что другаго общего помещения не было. Приходилось всем жить вместе, и вскоре общая комната превратилась в больницу, так как из восемнадцати человек экипажа тринадцать в короткое время заболели цынгою. Пэну, повидимому, суждено было избежать болезни; этим он был обязан своей замечательно крепкой натуре. У Шандона обнаружились было первые симптомы цынги, но тем дело и кончилось, и благодаря моциону, здоровье помощника капитана находилось в довольно удовлетворительном состоянии.

Доктор с полнейшим самоотвержением ходил за больными; но у него сжималось сердце при виде страданий, которые он не мог облегчить. По мере возможности, он старался развлекать удрученный недугом экипаж. Его слова утешения, его философские рассуждения и счастливые выходки облегчали матросам переносить томительное однообразие длинных дней страдания; он читал больным вслух; удивительная память Клоубонни доставляла ему запас забавных рассказов, которыми он делился с здоровыми, когда они стояли вокруг печи. Но стоны больных, их жалобы, крики отчаяния прерывали порою его речь и, не окончив рассказа, доктор возвращался к роли заботливого и преданного врача.

Впрочем, сам доктор был здоров и не худел. Его тучность заменяла ему самую теплую одежду. По словам Клоубонни, он очень доволен тем, что одет, подобно моржам или китам, которые, благодаря покрывающему их толстому слою жира, легко переносят стужу арктического климата.

Что касается Гаттераса, то он ничего не чувствовал ни в физическом, ни в нравственном отношении. Казалось, страдания экипажа не трогали его. Но, быть может, он только не позволял своему чувству высказываться; внимательный наблюдатель мог бы порою подметить, что в его железной груди бьется человеческое сердце.

Доктор анализировал, изучал его, но не мог классифицировать эту удивительную организацию, этот неестественный темперамент.

Между тем термометр понизился еще больше; место прогулок на палубе опустело; одне только гренландские собаки ходили по нем и жалобно выли.

У печи постоянно стоял часовой, поддерживавший в ней горение. Не следовало допускать, чтобы огонь погасал: как скоро он ослабевал, стужа проникала в комнату, стены покрывались льдом, и сырые испарения, мгновенно сгущаясь, осаждались снегом на злополучных обитателях брига.

Среди таких, невыразимых страданий наступило, наконец, 8-е число декабря; утром, по своему обыкновению, доктор отправился взглянуть на термометр, находившийся на палубе, и нашел, что ртуть в чашечке инструмента замерзла.

- Сорок четыре градуса ниже точки замерзания!- ужаснулся доктор.

В этот день в печь бросили последнюю горсть угля.

XXVII.

Рождественские морозы.

Наступила минута отчаяния. Мысль о смерти, о смерти от холода, предстала во всем своем ужасе; последняя горсть угля горела с зловещим треском; огонь готов был потухнуть, температура в помещении значительно понизилась. Джонсон отправился за новым топливом, доставленным морскими животными, наполнил им печь, прибавил пакли, смешанной с замерзшим жиром, и таким образом возстановил в комнате достаточную степень тепла. Запах сала был невыносим; но каким же образом избежать его? Сам Джонсон сознавал, что новое топливо оставляет желать многаго и не имело бы успеха в домах жителей Ливерпуля.

- Однакож,- сказал он,- этот неприятный запах может иметь благие результаты.

- Какие именно?- спросил плотник.

- Он приманит медведей, вообще очень падких до подобного рода запахов.

- A зачем нам медведи?- спросил Бэлль.

- На тюленей рассчитывать нечего,- ответил Джонсон.- Они скрылись, и, притом, на долго, и если с своей стороны и медведи не доставят нам топлива, то я не знаю, что станется с нами.

- Да, Джонсон; наша участь далеко не обезпечена... наше положение ужасно. И если нам не удастся запастись таким топливом... то не знаю, в какому средству...

- Одно только еще средство и остается!..

- Только одно?- спросил Бэлль.

- Да, Бэлль, в крайнем случае... Впрочем, капитан никогда... Но, быть может, придется прибегнуть и в этому средству.

Старик Джонсон печально покачал годовою и погрузился в размышления, которые Бэлль не хотел прерывать. Он знал, что этих кусков жира, с таким трудом добытых, не хватит больше, как на восемь дней, даже при соблюдении самой строгой экономии.

Джонсон не ошибся. Несколько медведей, привлеченных запахом жира, были замечены невдалеке от Forward'а. Здоровые матросы пустились за ними в погоню; но медведи бегают с замечательною быстротою и одарены чутьем, дающим им возможность избегать всех охотничьих уловок. Не было никакой возможности приблизиться к ним, и пули, пущенные самыми искусными стрелками, не достигли своей цели.

Экипажу брига грозила серьезная опасность умереть от холода; он не выдержал бы и сорока восьми часов, если бы внешняя температура проникла в общее помещение. Каждый с ужасом видел, что топливо на исходе.

Наконец, 20-го декабря, в три часа пополудни, все топливо вышло. Огонь погас, матросы, стоявшие вокруг печи, угрюмо поглядывали друг на друга. Один только Гаттерас неподвижно сидел в углу; доктор, по своему обыкновению, тревожно ходил по комнате; он положительно не звал, как извернуться в настоящем случае.

Температура мгновенно опустилась на семь градусов ниже нуля (-22° стоградусника).

Но если доктор стал втупик, если он не знал, что делать, то другим это было хорошо известно. Шандон, спокойный и решительный, Пэн, сверкая гневными глазами, и два или три их товарища, которые могли еще двигаться, подошли в Гаттерасу.

- Капитан! - сказал Шандон.

Гаттерас, погруженный в размышления, не слышал его.

- Капитан! - повторил Шандон, дотронувшись до него рукою.

- Что такое?- спросил Гаттерас.

- Капитан, у нас нет топлива.

- Так что-жь?- ответил Гаттерас.

- Если вы желаете, чтобы мы умерли от холода,- с жестокою ирониею сказал Шандон,- то мы покорнейше просим вас уведомить нас об этом.

- Я желаю,- важным голосом ответил Гаттерас,- чтобы каждый исполнял свою обязанность до конца.

- Есть нечто выше обязанностей, капитан,- сказал Шандон,- и это - право самосохранения. Повторяю вам, что у нас нет топлива, и если настоящее положение вещей продлится два дня, то никто из нас не останется в живых.

- Дров у меня нет,- глухо ответил Гаттерас.

- В таком случае,- дерзко вскричал Пэн,- их можно нарубить там, где они есть.

Гаттерас побледнели от гнева.

- Где же это?- сказал он.

- На бриге,- грубо ответил Пэн.

- На бриге? - повторил капитан, сжав кулаки и сверкнув глазами.

- Разумеется,- ответил Пэн.- Когда судно не может нести свой экипаж, тогда судно это жгут.

В начале этой фразы Гаттерас схватил топор; в конце её топор уже был занесен над головою Пэна.

- Негодяй!- вскричал Гаттерас.

Доктор бросился с Пэну и оттолкнул его; опустившийся топор глубоко вонзился в пол. Джонсон, Бэлль и Симпсон, стоя подле Гаттераса, казалось, решились защищать его. Но вдруг с коек, превратившихся в смертные одры, послышались жалобные, тоскливые, скорбные голоса:

- Огня! огня!- стонали несчастные больные, продрогнувшие под своими одеялами.

Гаттерас преодолел себя и, помолчав несколько мгновений, спокойным голосом сказал:

- Если уничтожить бриг, то как мы возвратимся в Англию?

- Быть может,- ответил Джонсон,- можно сжечь менее существенные части судна, например, борты, ванты...

- Шлюпки все-таки останутся,- говорил Шандон.- Впрочем, что мешает нам построить новое судно из остатков брига?...

- Никогда!- вскричал Гаттерас.

- Однако.... возвысив голос, заметили некоторые матросы.

- У нас много винного спирта,- ответил Гаттерас.- Сожгите его до последней капли.

- Что-ж, если спирт, так спирт,- сказал Джонсон с беззаботностью, которой далеко не чувствовал.

При помощи больших светилен, пропитанных спиртом, бледное пламя которого стлалось по стенкам печи, Джонсон успел на несколько градусов поднять температуру помещения.

Втечение нескольких дней, после этой прискорбной сцены, дул южный ветер; термометр поднялся; снег кружился в менее холодной атмосфере. В часы дня, когда сырость несколько уменьшалась, некоторые из матросов могли оставлять бриг, но большую часть экипажа офталмия (Особая болезнь глаз.) и скорбут держали на судне. Впрочем, ни охотиться, ни ловить рыбу было невозможно.

Но жестокая стужа превратилась только на некоторое время; 25-го числа ветер неожиданно переменился, замерзшая ртуть опять скрылась в чашечке термометра, так что необходимо было прибегнуть в спиртовому термометру, который не замерзает даже при самых сильных холодах.

Доктор ужаснулся, увидев, что спирт в термометре опустился на шестьдесят шесть градусов ниже точки замерзания. Едва ли человек подвергался когда-либо такой температуре.

Лед стлался по полу длинными матовыми зеркалами; в комнате стоял густой туман; сырость осаждалась на всех предметах толстым слоем снега; нельзя было видеть друг друга; животная теплота удалялась из конечностей тела; ноги и руки синели; голову сжимало как железными обручами; неясные, ослабевшие мысли путались в голове и вызывали безумный бред... Страшный симптом: язык не мог произнести ни одного слова.

С того времени, как экипаж высказал угрозу сжечь бриг, Гаттерас каждый день по целым часам ходил по палубе. Он наблюдал, бодрствовал. Дерево брига - это его, Гаттераса, плоть. Отрубив кусок дерева от судна, у Гаггераса отсекали часть тела. Он вооружился и зорко сторожил, несмотря на снег, лед и холод, от которого деревенела его одежда и облекала его как бы железною бронею. Дэк, понимавший своего господина, сопровождал его с диким воем.

Однакож, 25-го декабря, Гаттерас вошел в общее помещение. Доктор, пользуясь остатками своих сил, прямо подошел к капитану.

- Гаттерас,- сказал он,- мы погибнем от недостатка топлива.

- Никогда!- ответил Гаттерас, зная, на какой вопрос он отвечал таким образом.

- Это необходимо,- вполголоса продолжал доктор.

Лед стлался по полу длинными матовыми зеркалами; в комнате стоял густой туман; сырость осаждалась на всех предметах толстым слоем снега.

- Никогда!- еще с большею силою повторил Гаттерас.- Если хотят, пусть не повинуются мне.

Этими словами экипажу предоставлялась свобода действий. Джонсон и Бэлль бросились на палубу. Гаттерас слышал, как дерево брига затрещало под топорами. Он заплакал.

В этот день приходился праздник Рождества Христова, праздник семейный в Англии, вечер детских собраний. И как тяжело становилось на сердце при воспоминаний об этих веселых детках, собравшихся вокруг разукрашенной лентами елки! Кому не приходили на память аппетитные куски жареной говядины, доставляемой быками, специально откормленными по этому случаю? A разные торты, а minied-pies, начинявшиеся всевозможного рода ингредиентами по случаю этого дня, столь дорогаго для сердца каждого англичанина? Но здесь - горе, отчаяние, невыразимое бедствие, а вместо рождественской елки - куски дерева от судна, затерявшагося в глуби холодного пояса!

Под действием теплоты сознание и силы возвратились к матросам; горячий чай и кофе произвели мимолетное ощущение отрады; надежда так упорно держится в сердце человека, что экипаж прибодрился и начал даже надеяться. При таких обстоятельствах кончился гибельный 1860 год, ранняя зима которого расстроила честолюбивые замыслы Гаттераса.

1-е января 1861 года ознаменовалось одним неожиданным открытием. Погода несколько потеплела; доктор приступил к своим обычным занятиям и читал отчет сэра Эдуарда Бельчера об его полярной экспедиции. Вдруг, одно до тех пор не замеченное место привело достойного ученого в изумление, так что он два раза пробежал прочитанные строки. Сомнения не могло быть никакого.

Сэр Эдуард Бельчер говорил, что прибыв к оконечности пролива Королевы, он заметил там следы прохода и пребывания людей.

"Это - пишет он - остатки жилищ, несравненно высших изо всего, что может быть приписано грубым привычкам бродячих шаек эскимосов. Стены жилищ глубоко основаны в земле; пол внутри помещения покрыт хорошим щебнем и выстлан камнем. Мы нашли там уголь.

При последних словах отчета, в уме доктора промелькнула одна мысль; он взял книгу и подал ее Гаттерасу.

- Уголь!- вскричал последний.

- Да, Гаттерас, уголь, т. е. спасение для всех нас!

- Уголь! На этом пустынном берегу!- продолжал Гаттерас. Нет, это невозможно!

- Но почему же вы сомневаетесь, Гаттерас? Бельчер никогда бы не сообщил этого факта, не будучи вполне в нем уверен, не видев этого собственными глазами.

- Что же дальше, доктор?

- Мы находимся только в ста милях от места, где Бельчер видел уголь. Но что значит экскурсия в сто миль? Ровно ничего. Нередко делали подобного рода поиски среди льдов и во время таких же холодов. отправимся, капитан!

- Отправимся! - вскричал Гаттерас.- Он мгновенно принял решение и с своею обычною живостью воображения в этом только и видел шансы на спасение.

Джонсону немедленно сообщили о решении капитана; старый моряк одобрил его и в свою очередь передал отрадную новость своим товарищам. Одни из них радовались, другие отнеслись к намерению капитана с полным равнодушием.

- Уголь на этих берегах!- сказал лежавший в постели Уэлль.

- Пуст делают, как знают,- таинственно ответил ему Шандон.

Но прежде чем приступить в приготовлениям в путешествию, Гаттерас хотел с точностью определить положение Forward'а. Понятно, как важно было сделать подобное вычисление и как математически точно требовалось определить местонахождение брига, потому что, раз удалившись от судна, его нельзя было бы отыскать без точных цифровых данных.

Гаттерас поднялся на палубу и в разные времена определил лунные расстояния и полуденные высоты главнейших звезд.

Обсервация была сопряжена с значительными затруднениями, потому что, вследствие низкой температуры, стекла и зеркала инструментов покрывались слоем льда от дыхания Гаттераса. Не раз прикосновение в медной обделке подзорных трубок сильно обжигало веки капитану.

Однакож он добыл очень точные данные для вычислений и возвратился в комнату, чтобы изложить их на бумаге. Кончив занятия, капитан с изумлением приподнял голову, взял карту, сделал на ней отметку и посмотрел на доктора.

- В чем дело?- спросил последний.

- Под какою широтою находились мы в начале зимовки?

- Под 78"-15' широты и 95"-35' долготы, как раз y полюса холодов.

- Наша ледяная поляна дрейфует,- в полголоса сказал Гаттерас. Мы находимся на два градуса дальше к северо-западу, по меньшей мере, в трехстах милях от залежей угля.

- И несчастный экипаж даже не подозревает этого!- вскричал доктор.

- Молчите! - сказал Гаттерас, поднося палец к губам.

XXXVIII.

Приготовления к отъезду.

Гаттерас не сообщил экипажу о своем открытии. И он был прав, потому что если бы эти несчастные люди узнали, что их с непреодолимою силою относит на север, то, быть может, ими овладело бы безумие отчаяния. Доктор понял Гаттераса и одобрил его молчание.

Гаттерас хранил в глубине души волновавшие его чувства. То была первая минута счастия втечение долгих месядев, проведенных в постоянной борьбе со стихиями. Его отнесло на сто пятьдесят миль к северу, и он находился только в восьми градусах от полюса! Гаттерас глубоко затаил свою радость, которой не подозревал даже доктор. Последний часто задавался вопросом, почему глаза Гаттераса сверкают необычным огнем, но тем дело и кончалось, и ему даже в голову не приходил самый естественный ответ на такой вопрос.

Поднимаясь к полюсу, Forward удалялся от залежей угля, виденных Бельчером, следовательно, чтоб найти их, необходимо было возвратиться на юг не на сто, а на двести пятьдесят миль. После непродолжительного обсуждения этого вопроса, доктор и Гаттерас решили, что путешествие во всяком случае должно состояться.

Если сэр Бельчер говорил правду - а истинность его показаний не подлежала сомнению - то все находилось в том положении, в каком было оставлено Бельчером. С 1853 года ни одна экспедиция не была отправлена в полярные страны. Под этою широтою эскимосы встречаются редко, и даже вовсе не встречаются. Неудача, испытанная на острове Бичи, не могла повториться на берегах Нового Корнваллиса. Низкая температура отлично предохраняет от порчи предметы, подвергавшиеся её действию, следовательно, все шансы клонились в пользу экскурсии по льдам.

Разсчитали, что путешествие может длиться всего сорок дней, и Джонсон занялся соответствующими приготовлениями.

Прежде всего, он позаботился о санях, сделанных по гренландскому типу и имевших тридцать пять вершков ширины и двадцать четыре фута длины. Эскимосы нередко делают сани длиною больше чем пятьдесят футов. Сани состоят из загнутых спереди и сзади досок, которые стягиваются, на подобие лука, двумя крепкими веревками. Такое устройство сообщает саням некоторую эластичность, вследствие чего толчки становятся менее опасными. Такие сани легко скользят по льду; но во время снежной погоды, когда верхние слои снега не достаточно еще крепки, к саням прилаживаются две вертикальные стойки. От этого сани становятся выше и не требуют большей тяги. Полозья натирали, по способу эскимосов, смесью серы и снега, и сани скользили тогда по льду с замечательною легкостью.

Запрягались сани шестью гренландскими собаками. Животные эти, очень выносливые, не смотря на свою худобу, повидимому, не страдали от суровой зимы. Их упряжь из оленьей кожи находилась в исправности; вообще, на всю экипировку, добросовестно проданную гренландцами в Уппернавике, можно было вполне положиться. Шестерка собак могла везти две тысячи фунтов, не слишком утомляясь.

Лагерные принадлежности состояли из палатки, на случай, если бы постройка snow-house (снежной хижины) оказалась невозможною, большего куска мекинтоша, который расстилался на снегу и не позволял последнему таять от соприкосновения с телом человека и, наконец, из шерстяных одеял и буйволовых кож. Кроме того, ваяли с собою halkett-boat (Складная лодка.).

Продовольствие состояло из шести ящиков пеммикана (Сушеного мяса.), весом около ста пятидесяти фунтов; на каждого человека и собаку полагалось ежедневно по пяти фунтов пеммикана. Собак было семь, считая в том числе и Дэка; люди не должны были превосходить числа четырех. Взяли также двенадцать галлонов винного спирта, т. е. около ста пятидесяти фунтов, чая, сухарей в достаточном количестве, небольшую переносную кухню, значительное количество фитилей и пакли, пороху и четыре двуствольных ружья. По изобретенному капитаном Парри способу, все участвующие в экспедиции опоясывались каучуковыми поясами. Теплота человеческого тела и движение, производимое людьми при ходьбе, сохраняют в жидком состоянии чай и кофе, находящиеся в поясах.

Джонсон с особенным тщанием занялся изготовлением деревянных "snow-shoes" (лыж), прикреплявшихся к ногам ременными завязками; оне употреблялись вместо коньков. На совершенно замерзшей и затвердевшей земле, лыжи с пользою заменялись пимами (Пимы - сапоги из оленьей кожи, шерстью наружу.). Каждый путешественник имел по две пары как первых, так и вторых.

Эти приготовления, представлявшие столь важное значение в том смысле, что малейшая упущенная из вида подробность могла причинить гибель экспедиции, потребовали полных пяти дней. Каждый день, в двенадцать часов, Гаттерас определял положение уже не дрейфовавшего брига. Последнее обстоятельство требовало безусловно точного выяснения, потому что без этого нельзя было бы возвратиться на бриг.

Гаттерас занялся выбором людей, которые должны были сопровождать его. Это имело важное значение. Некоторых матросов нельзя было взять с собою, но, с другой стороны, их не следовало также оставлять на бриге. Но как общее спасение зависело от успешности путешествия, то, по мнение Гаттераса, прежде всего он должен был выбрать себе надежных и преданных товарищей.

Шандон, само собою разумеется, был устранен; впрочем, он нисколько и не жалел об этом. Джемс Уэлль лежал в постели, следовательно не мог принять участия в экспедиции.

Состояние больных не ухудшалось; лечение их, состоявшее в частых втираниях и в приеме больших доз лимонного сока, не представляло особенных затруднений и не требовало присутствия доктора, который стал во главе путешественников. Его отъезд не подал повода ни в малейшим возражениям.

Джонсон очень желал сопровождать капитана в его опасном путешествии, но капитан отвел старого моряка в сторону и ласковым, почти растроганным голосом сказал:

- Джонсон, я доверяю только вам одному. Вы единственный человек, которому я могу поручить мое судно. Мне необходима уверенность, что вы находитесь здесь и следите за Шандоном и другими. Зима приковала их здесь, но кто знает, на какие гибельные решения способна их злоба? Я снабжу вас формальными инструкциями, в силу которых, в случае надобности, вы примете начальство над бригом. Вы будете другой я. Наше отсутствие будет длинное, пожалуй, четыре или пять недель; я буду спокоен, зная, что вы находитесь там, где я не могу находиться. Вам необходимы дрова, Джонсон. Я знаю это! Но, насколько возможно, щадите мое бедное судно. Понимаете, Джонсон?

- Понимаю, капитан,- ответил Джонсон,- я останусь, если вам так угодно.

- Благодарю,- сказал Гаттерас, пожав руку Джонсона.

- Если мы долго не будем возвращаться,- добавил капитан,- то подождите будущего ледохода и постарайтесь подняться в полюсу. Если другие не согласятся на это, не думайте больше о нас и приведите Forward в Англию.

- В этом состоит ваша воля, капитан?

- Моя непременная воля,- сказал Гаттерас.

- Ваше приказание будет исполнено,- просто ответил Джонсон.

Как скоро это решение было принято, доктор пожалел, что ему придется расстаться с своим достойным другом, хотя он сознавал, что капитан поступал благоразумно.

Бэлль и Симпсон также приняли участие в путешествии. Первый, человек крепкий, мужественный и преданный, мог быть очень полезен при устройстве на снегу лагеря; второй, хотя менее решительный, вошел в состав экспедиции, потому что мог оказать пользу в качестве охотника и рыболова.

Таким образом, отряд состоял: из Гаттераса, доктора, Бэлля, Симпсона и верного Дэка. Следовательно, кормить приходилось четырех человек и семь собак. Согласно с этим было рассчитано количество съестных припасов, взятых отрядом.

В первых числах января температура, средним числом, держалась на тридцати трех градусах ниже нуля (-37° стоградусника). Гаттерас с нетерпением ждал перемены погоды и часто посматривал на барометр, которому не следовало, однакож, доверять. Под высокими широтами инструмент этот, как кажется, лишается своей обычной точности. Природа в полярных странах значительно отступает от своих общих законов: так, при ясном небе не всегда наступает холод, от выпавшего снега не всегда поднимается температура. Барометр колебался, как замечено это многими путешественниками в полярных морях; он опускался при северных и восточных ветрах; когда ртуть в нем опадала, наставала хорошая погода; когда поднималась - барометр предвещал дождь или снег. Словом, указаниям его не следовало доверять.

Наконец, 5-го января, от восточного ветра температура изменилась на пятнадцать градусов - и ртуть в термометре поднялась до восемнадцати градусов ниже точки замерзания (-28° стоградусника). Гаттерас решился отправиться в путь на следующий день, он не мог выносить, чтоб на его глазах разрушали его судно. Весь ют перешел уже в печь.

Итак, 6-то января, во время снежной мятели, последовал приказ об отъезде. Доктор дал последния наставления больным; Бэлль и Симпсонь молча пожали руку своим товарищам. Гаттерас хотел било попрощаться с экипажем, но отказался от своего намерения, заметив, что на него со всех сторон устремлены недоброжелательные взоры. Ему показалось даже, что на губах Шандона промелькнула насмешливая улыбка. Быть может, взглянув на Forward, Гаттерас и сам несколько мгновений не решался уезжать.

Но отменить свое решение он не мог; нагруженные и запряженные сани ждали уже путешественников на ледяной поляне. Бэлль шел впереди, другие следовали за ним. Джонсон четверть мили сопровождал путешественников; затем Гаттерас попросил его возвратиться на бриг, и старый моряк исполнил желание капитана, несколько раз попрощавшись знаками с отъезжавшими.

В эту минуту Гаттерас в последний раз взглянул на бриг, которого мачты исчезли уже в темной снежной мятели.

XXXIX.

На ледяных полянах.

Небольшой отряд спускался к юго-востоку. Симпсон управлял упрямыми собаками. Дэк усердно помогал ему и, повидимому, не слишком удивлялся ремеслу своих родичей. Гаттерас и доктор шли сзади, а Бэлль разведывал дорогу впереди, ощупывая лед концом своей палки с железным наконечником.

Поднявшаеся в термометре ртуть предвещала снег, который не замедлил повалить большими хлопьями и закружился в воздухе неприглядными завесами, увеличивавшими трудности пути. Поезд уклонялся от прямого направления, подвигался медленно и средним числом проходил по три мили в час.

Ледяная поляна, под действием мороза, представляла неровную, взбугренную поверхность. Сани подвергались частым толчкам и, смотря по покатости дороги, повременам наклонялись под очень неудобными углами. Как бы то ни было, путешественники кое-как выходили из затруднительного положения.

Гаттерас и его товарищи плотно кутались в свою одежду, скроенную по гренландской моде. Она не отличалась изящным покроем, но зато вполне была приспособлена к требованиям климата. Лица путешественников плотно закрывались узкими капюшонами, непроницаемыми для снега и дождя; только рог, нос и глаза находились в соприкосновении с воздухом. Впрочем, их и не следовало защищать от воздуха, потому что ничего не может быть неудобнее высоких воротников и cache-nez, скоро твердеющих от стужи;- вечером их пришлось-бы разрубать топором, а такой способ раздеванья не представляет ничего приятного даже в арктических странах. Напротив, должно оставлять свободный проход для дыхания, потому что выделяющиеся при дыхании водяные пары, встречая препятствие, немедленно замерзают.

Безпредельная равнина тянулась вдаль с утомительною монотонностью. Повсюду громоздились самого однообразного вида льдины и неправильные hummock'и, под конец казавшиеся правильными, одинаковых форм глыбы льда и ледяные горы, между которыми змеились извилистые долины. Путешественники шли с компасом в руках и вообще говорили мало. Открывать рот в холодной атмосфере - это сущее мученье, потому что, при этом, между губами мгновенно образуются острые ледяные кристаллы, не тающие даже от теплаго дыхания. Путешественники шли, не говоря ни слова, и каждый ощупывал своею палкою неизведанную почву. Шаги Бэлля отпечатлевались в мягких слоях снега; все внимательно направлялись по проложенным им следам; где проходил Бэлль, там могли пройти и другие.

Многочисленные следи медведей и лисиц перекрещивались по всем направлениям: но в первый день не заметили ни одного из этих животных. Охотиться на них было бы и опасно, и бесполезно, потому что не следовало отягчать сани, и без того сильно нагруженные.

Обыкновенно, во время подобного рода экскурсий, путешественники оставляют по дороге съестные припасы, скрывая их от диких зверей в щелях ледяных гор, и на возвратном пути мало по малу забирают продовольствие, которое им не приходилось таким образом возить с собою.

Но Гаттерас не мог прибегать к такому средству на ледяных, быть может, подвижных полянах. На материке это было-бы возможно, но никак не на ледяных равнинах, потому что вследствие случайностей, с которыми было сопряжено путешествие, возвратный путь по пройденным уже местам представлялся очень сомнительным.

В полдень Гаттерас остановился с своим отрядом под защитою ледяной горы. Завтрак состоял из пеммикана и горячаго чая, которого живительные свойства не замедлили вызвать в путешественниках чувство истинной отрады. Поэтому путники сильно налегли на чай.

Отдохнув час, отряд опять отправился в путь и прошел в первый день около двадцати миль. Вечером люди и собаки окончательно истомились.

Не смотря, однакож, на усталость, для ночлега необходимо было устроить снежную хижину, потому что палатка в этом отношении не удовлетворяла требуемым условиям. Это потребовало полтора часа работы. Бэлль оказался очень искусным строителем; куски нарубленного ножами льда быстро накладывались один на другой, закруглялись и, наконец, последний кусок, составлявший ключ свода, сообщил необходимую прочность всей постройке. Мягкий снег, заменив известку, заполнял собою промежутки между кусками льда и, затвердев, сплачивал постройку в одно нераздельное целое.

Узкое отверстие, в которое можно было протискаться ползком, вело в эту импровизированную пещеру; доктор не без труда прополз в нее, другие следовали за ним. Ужин живо изготовили на спиртовой кухне. Внутренняя температура снежной хижины была очень сносна, и бушевавший на дворе ветер не проникал в хижину.

- Кушанье подано!- самым любезным тоном сказал доктор.

Путешественники подкрепились обычною пищею, очень неразнообразною, но питательною. После ужина все думали только о сне; куски мекинтоша, разостланного на снегу, предохраняли людей от сырости. У переносной кухни путешественники просушили свои чулки и обувь, закутались шерстяными одеялами; трое из них легли спать под охраною четвертого, который должен был заботиться о безопасности своих товарищей и не позволять снегу заносить отверстие хижины. Без этой предосторожности путешественники подвергались опасности быть заживо погребенными.

Дэк находился в общем помещении; гренландские собаки остались на дворе и, поужинав, забились в снег, который вскоре покрыл их непроницаемым покровом.

Утомленные путешественники скоро погрузились в сон. Доктор стал на часы в три часа утра; ночью свирепствовала сильная буря. И не в странном-ли положения находились эти одинокие люди, затерявшиеся среди снегов, погребенные в могиле, которой стены утолщались под снежными заметами!

На следующий день, в шесть часов утра, отряд тронулся в свой однообразный путь. Вечно одне и те-же долины, те-же ледяные горы, тоже гнетущее однообразие, не позволявшее взору останавливаться на какой нибудь выделявшейся точке. Температура понизилась на несколько градусов и, покрыв верхние слои снега ледяным настом, позволила, путешественникам идти с большею скоростью. Часто встречались небольшие возвышения, очень похожия на calm'ы (искусственные возвышения), возводимые эскимосами; доктор, в видах успокоения своей совести, разобрал одно из таких возвышений и нашел в нем только куски льда.

- A вы что надеялись найти здесь, доктор?- сказал Гаттерас. Разве мы не первые находимся в этом месте земного шара?

- Это очень вероятно,- ответил доктор, но все-же как знать?

- Не станем тратить время на бесполезные изыскания, продолжал капитан. Я спешу возвратиться на бриг, если-бы даже нам не удалось найти столь желанного топлива.

- Я совершенно уверен, что мы найдем его,- сказал доктор.

- Напрасно я оставил Forward,- это была ошибка, часто говаривал Гаттерас. Капитан должен быть на своем судне, и нигде больше.

- На судне остался Джонсон.

- Так, но... Однакож, поспешим!

Собаки шли быстро; слышен был голос ободрявшего их Симпсона. Вследствие замечательного феномена фосфорисценции, собаки, казалось, бежали по воспламененной почве, а из под полозьев саней как бы сыпалась искрящаеся пыль. Доктор пошел было вперед, чтобы изследовать столь оригинальный снег, как вдруг, перескакивая чрез один "hummock", он исчез из глаз путешественников. Бэлль, ближе всех находившийся к доктору, немедленно подбежал к месту, где последний скрылся.

- Где вы, доктор?- тревожным голосом закричал Бэлль в то время, когда к нему подходили Гаттерас и Симпсон.

- Доктор, доктор! - крикнул Гаттерас.

- Я здесь - в яме! - ответил спокойный голос.- Подайте мне веревку и я не замедлю появиться на поверхности земного шара.

Доктору, свалившемуся в расщелину, глубиною в двенадцать футов, подали веревку, которою он обвязался, и затем товарищи не без труда вытащили его на свет Божий.

- Не ушиблись ли вы?- спросил Гаттерас.

- Нисколько! Такой невзгоды со мною не случается,- сказал Клоубонни, отряхивая снег, покрывавший его благодушное лицо.

- Как это случилось?

- Во всем виновата рефракция! - улыбаясь ответил доктор.- Вечно эта рефракция! Мне казалось, что надо перескочить пространство в фут шириною, а между тем, я очутился в яме глубиною в десять футов. Ужь эти мне оптические иллюзии! Впрочем, это единственные, оставшиеся у меня иллюзии; освободиться от них мне будет трудновато. Пусть это послужит вам уроком, что никогда не следует делать ни одного шага, не испробовав предварительно почву, потому что полагаться здесь на свидетельство чувств нет никакой возможности. Глаза видят здесь неверно, уши слышат навыворот. Прелестная страна!

- Можем мы продолжать путь?- спросил капитан.

- Само собою разумеется Это незначительное падение принесло мне больше пользы, чем вреда.

Отряд продолжал подвигаться на юго-восток; вечером, пройдя двадцать пять миль, истомленные путешественники остановились, что не помешало, однакож, доктору подняться на вершину одной ледяной горы, в то время, когда Бэлль занялся постройкою снежной хижины.

Почти полная луна сверкала дивным светом на безоблачном небе; звезды мерцали с невыразимою ясностью; с вершины ледяной горы взор проносился над необозримою равниною, взбугренною небольшими странных форм возвышениями. Возвышения эти, разбросанные, сверкавшие под лучами луны и выделявшиеся своими резкими контурами на ближайшем фоне теней, были похожи то на стоящия колонны, то на поверженные капители, то на надгробные памятники какого-то громадного, лишенного деревьев кладбища, грустного, безмолвного, бесконечного, на котором двадцать поколений мира покоились вечным, непробудным сном.

Не смотря на стужу и утомление, доктор долго смотрел на эту картину, от созерцания которой с трудом отвлекли его товарищи. Надо было, однако, подумать об отдыхе; снежная хижина была готова, путешественники забились в нее, как кроты, и не замедлили уснуть.

На другой ден, да и во все следующие дни не случилось ничего необыкновеннаго. Путешествие совершалось с затруднениями или без затруднений, быстро или медленно, смотря по прихотям температуры, то суровой и холодной, то сырой и пронимавшей путников до мозга костей. Смотря по свойству почвы, употреблялись или пимы, или лыжи.

Настало 15-е января; луна, в последней своей четверти, не на долго появлялась на небосклоне; солнце, хотя и скрывавшееся еще под горизонтом, втечение шести часов производило ежедневно нечто в роде сумерек, не достаточно, впрочем, освещавших дорогу. По прежнему держали путь по компасу. Бэлль шел впереди, за ним по прямой линии шел Гаттерас, а в арриергарде следовали доктор и Симпсон. Они поочередно сменяли друг друга и, видя только Гаттераса, старались идти по прямой линии. Не смотря, однакож, на все свои старания, путники порою уклонялись от пряного направления на тридцать и даже на сорок градусов, и тогда опять приходилось сверяться с компасом.

15-го января, в воскресенье, по рассчету Гаттераса, отряд подвинулся на сто миль к югу. Утро этого дня было посвящено починке одежды и лагерных принадлежностей. Богослужение также не было упущено из вида.

Отряд тронулся в путь в полдень; погода стояла холодная; термометр показывал тридцать два градуса ниже нуля (-36° стоградусника), при очень ясной атмосфере.

Ничто не предвещало внезапной перемены погоды, как вдруг с поверхности льда поднялся замерзший пар, достиг высоты девяноста футов и остановился не рассеяваясь. Путешественники не видели друг друга в расстоянии одного шага; пар прилипал в одежде и осаждался на ней острыми и длинными ледяными призмами.

У путешественников, захваченных врасплох этим оригинальным феноменом, прежде всего промелькнула мысль собраться вместе. Тотчас послышались крики:

- Эй, Симпсон!

- Бэлль, сюда!

- Доктор!

- Капитан, где вы?

Все четверо, выставив вперед руки, искали друг друга в густом тумане, не позволявшем ничего видеть. Больше всего их тревожило то обстоятельство, что на их оклики не последовало ответа. Можно было подумать, что этот пар не проводил звуков.

Каждому пришло тогда в голову выстрелить из ружья, чтобы подать друг другу сигнал к сбору. Но если звук голоса оказался слишком слабым, то выстрелы, наоборот, были уж слишком сильны; эхо подхватило их и, отраженные по всем направлениям, они производили какой-то перекатный, неясный гул, направление которого трудно было бы определить с точностью.

Тогда каждый стал действовать согласно со своим характером: Гаттерас остановился и, скрестив на груди руки, решился ждать; Симпсон ограничился тем, что остановил упряжных собак, не без труда, впрочем; Бэлль возвратился назад, тщательно отыскивая рукою свои следы. Доктор, наталкиваясь на куски льда, падал, поднимался, ходил из стороны в сторону, возвращался к своим следам и все больше и больше сбивался с пути.

Через пять минут он сказал себе:

- Однако дело выходит дрянь! Странный климат! Черезчур уж много сюрпризов! Не знаешь, на что и рассчитывать. И как эти острые ледяные призмы больно колятся чорт возьми! Капитан, капитан!- снова крикнул он.

Но ответа не последовало. На всякий случай, доктор зарядил ружье, но не смотря на толстые перчатки, ствол ружья обжег ему руки. В это время Клоубонни показалось, что в нескольких шагах от него движется какая-то неопределенная масса.

- Наконец-то,- сказал он. - Гаттерас! Симпсон, Бэлль - это вы? Да отвечайте же!

Послышалось глухое рычанье.

- Эге! Что это такое?- подумал доктор.

Неопределенная масса приближалась; уменьшившись в размерах, она приняла более ясные очертания. Страшная мысль промелькнула в голове доктора.

- Медведь!- сказал он себе.

По всем вероятиям, то был громадный медведь. Заблудившись в тумане, он ходил то сюда, то туда, возвращался назад, подвергаясь опасности натолкнуться на путешественников, которых присутствия он даже и не подозревал.

- Дело усложняется! подумал останавливаясь доктор.

Повременам он ощущал даже дыхание животного, исчезавшего чрез несколько мгновений в густом тумане; видел огромные лапы, которыми чудовище размахивало в воздухе; порою, лапы так близко находились от доктора, что своими острыми когтями разрывали его платье. Тогда Клоубонни подавался назад, а движущаеся масса исчезала, подобно фантасмагорическим теням.

Отступая таким образом, доктор вдруг почувствовал, что почва как бы возвышается под ним; цепляясь руками, хватаясь за льдины, он вскарабкался на одну ледяную глыбу, затем на другую, и стал ощупывать почву своею палкою.

- Ледяная гора!- сказал он себе.- Удайся мне только подняться на её вершину - и я спасен!

Сказав это, доктор с удивительным проворством поднялся на высоту почти восьмидесяти футов; он всею головою выходил из застывшего тумана, которого верхние слои очерчивались очень ясно.

- И прекрасно!- сказал он и, оглянувшись вокруг себя, доктор увидел к своему удовольствию, что его три товарища также показались из плотного тумана.

- Гаттерас!

- Бэлль!

- Симпсон!

Эти три возгласа раздались почти одновременно. Небо, озаренное великолепными лунными кольцами, окрашивало своими бледными лучами застывший туман; верхушки ледяных гор казались массами расплавленного серебра. Путешественники находились на площадке, имевшей сто футов в поперечнике. Благодаря прозрачности верхних слоев воздуха и очень холодной температуре, слова слышались с большей отчетливостью и путешественники могли беседовать не приближаясь друг к другу. Не получив ответа на первые выстрелы, каждый из них постарался подняться выше тумана.

- Где сани?- спросил Гаттерас.

- В восьмидесяти футах под нами,- ответил Симпсон.

- В исправности?

- Да.

- A медведь?- спросил доктор.

- Какой медведь?- недоумевал Бэлль.

- Медведь, которого я встретил и который чуть было не раздробил мне голову.

- Медведь!- вскричал Гаттерас. Спустимся вниз!

- Нет,- ответил доктор,- а то мы опять разбредеися и тогда хоть снова начинай дело.

- A если медведь нападет на собак?..- сказал Гаттерас.

Как раз в эту минуту послышался лай Дэка, раздававшийся из тумана и легко доносившийся до слуха путешественников.

- Это Дэк!- вскричал Гаттерас. Наверное, что ни будь да случилось. Я иду.

Слышалось непонятное смешение всевозможного рода завываний; Дэк и гренландские собаки бешено лаяли. Шум этот был похож на сильное, но очень неявственное шуршание, производимое звуками в комнате, которой стены обложены матрасами. В густом тумане происходила какая-то невидимая битва; часто туман волновался, как море во время борьбы водяных чудовищ.

- Дэк! Дэк!- крикнул капитан, готовясь войти в туман.

- Погодите, Гаттерас!- сказал доктор. Кажется, что туман начинает рассееваться.

Туман не рассеевался, но понижался мало по малу, как вода в спущенном пруде. Казалось, туман возвращался на поверхность льда, где он зародился. Блестящия вершины ледяных гор увеличивались в размерах; горные вершины, до тех погруженные в мрак, выплывали из тумана, подобно вновь образовавшимся островам. Вследствие очень понятного оптического обмана, приютившимся на ледяной горе путешественникам казалось, будто они поднимаются в воздух; в сущности-же под ними понижался только уровень тумана.

Вскоре показалась верхняя часть саней, упряжные собаки, затем около тридцати неизвестных животных, наконец, какия-то копощившиеся громадные массы и прыгающий вокруг Дэк, голова которого то показывалась, то скрывалась в застывшем слое атмосферы.

- Лисицы!- вскричал Бэлль.

- Медведи!- ответил доктор. Один, три, пять!

- Наши собаки, наши съестные припасы! - вскричал Симпсон.

Стая лисиц и медведей, накинувшись на сани, уничтожала съестные запасы. Инстинкт хищения поселял между этими животными полнейшее согласие; собаки бешено лаяли, но грабители не обращали на это ни малейшего внимания и продолжали свой грабеж очень усердно.

- Стреляйте! - вскричал капитан, разряжая в стаю свое ружье.

Товарищи последовали: его примеру. Как скоро раздались выстрелы, медведи приподняли головы и, испустив прекомичное рычание, подали знак к отступлению. Они тронулись небольшою рысью, более быстрою, однакож, чем галоп лошади и, сопровождаемые стаею лисиц, вскоре скрылись на севере, среди льдин.

XXX.

"Cairn".

(Искусственное возвышение).

Густой туман, свойственный полярным странам, продолжался три четверти часа, следовательно, медведи и лисицы могли поживиться вдоволь. Съестные припасы как раз в пору подкрепили этих животных, сильно страдавших от голода во время настоящей суровой зимы. Надорванный могучими когтями брезент саней, ящики с пеммиканом, разбитые и с высаженными днами, мешки с толчеными сухарями, запасы разбросанного на снегу чая, разбитый порожний боченок винного спирта, лагерные принадлежности, истерзанные, разметанные - все это свидетельствовало о ярости животных, об их жадности и ненасытной прожорливости.

- Вот истинное несчастие,- сказал Бэлль, глядя на эту печальную картину разрушения.

- И вероятно непоправимое,- ответил Симпсон.

- Прежде всего необходимо определить размеры урона,- сказал доктор,- а затем уж потолкуем.

Гаттерас, не говоря ни слова, собирал разбросанные ящики и мешки. Собрали несколько пеммикана и годных для пищи сухарей. Потеря части винного спирта была очень чувствительна, потому что без спирта - ни горячих напитков, ни чая, ни кофе. Составив инвентарь сохранившимся запасам, доктор констатировал потерю двухсот фунтов пеммиrана и ста пятидесяти фунтов сухарей, следовательно, при желании продолжать путь, путешественники необходимо должны были довольствоваться полурационами.

Жюль Верн - Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 4 часть., читать текст

См. также Жюль Верн (Jules Verne) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 5 часть.
Приступили к обсуждению мер, которые следовало принять в настоящих обс...

Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 6 часть.
- Да, когда обед четырех человек не зависит от моего искусства. Впроче...