Шарлотта Мэри Янг
«Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 08.»

"Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 08."

ГЛАВА IV.

Посмотрим, что делалось все это время в Гольуэле. Весть о кончине Гэя была страшным ударом для семьи Эдмонстонов. Шарлотта плакала с таким неистовством, что мистеру Росс пришлось даже поссориться с нею из-за этого. Он стыдил ее, говоря, что она должна брать пример с Эмми, и Шарлотте сделалось поневоле совестно, тем более, что, предавшись одному горю, она почти забросила больного своего брата. Чарльз проводил целые дни один. Он по целым часам молча тосковал по умершем единственном своем друге Гэе и только с мистером Россом позволял себе говорить о нем. В минуты тяжкой скорби, у бедного страдальца вырывались иногда слова ропота; но старик Росс умел уговорить и его. Он успокоивал Чарльза словами евангелия, говоря, что люди чистые сердцем Бога узрят, и приводил ему в пример кротость и смирение его овдовевшей сестры.

Лора ни у кого не искала утешения. Ока одна безмолвно выполняла все домашния обязанности и страшилась произнести имя Гэя, думая, что брат и сестра усумнятся в её горе.

Получено было письмо, что путешественники переехали уже Ламанш и вечером будут в Гольуэле. Для Эмми велено было приготовить прежнюю её девичью комнату.

Настал вечер; Шарлотта заперла Буяна у себя в спальне, и вместе с братом и Лорой уселась в гостиной, около камина. Чарльз невольно вспомнил, как Эмми, сидя с ним и с Гэем, в последний раз в саду, спросила: когда-то они снова увидятся! - а вот и увиделись, со вздохом подумал он. Лора делала вид, будто читала книгу, а Шарлотта то и дело вскакивала, поднимая фальшивую тревогу. Стук колес послышался издали. Все притихли, и наконец карета подкатила к крыльцу.

Обе сестры бросились бежать в приемную. Чарльз дрожащими руками хватался за костыли, но не сладил с ногами и не двинулся с места. Через минуту несколько фигур в трауре появились на пороге гостиной. Эмми обняла брата молча. Мать с громким рыданием бросилась его целовать, а отец неверным голосом спросил:- Ну, брат Чарли, каково тебе жилось без нас?

Все уселись вокруг больнаго. Чарльз жадно вглядывался в лицо сестры и нашел, что она мало переменилась. Веки её только немного покраснели и припухли от бессонницы.

- Как ты себя чувствовал это время? спросила Эмми с грустной улыбкой, заметив, что брат не сводит с неё глаз.

- Довольно хорошо! отвечал тот, целуя её горячую руку.

Мистрисс Эдмонстон предложила дочери идти отдохнуть в свою комнату.

- А где ж Буян? спросила Эмми у Шарлотты.

- Он заперт на верху, - робко отвечала та.

- Нельзя ли мне его посмотреть? Шарлотта поспешила уйдти, чтобы скрыть слезы, Бедный пудель, услыхав шум в доме, ждал с нетерпением, чтобы его освободили из заключения. Он выскочил в коридор, не дав Шарлотте времени опомниться, и начал скрести лапами вх дверь гостиной. Его тотчас же впустили. Умное животное прямо подбежало к Эмми и, положив морду на её колени, завиляло выразительно хвостом; мельком приласкавшись к мистеру Эдмонстон и его жене, Буян торопливо обежал гостиную, обнюхивая все её углы. Шарлотта вызвала его поскорее вон, и упав на колени в соседней комнате, она обняла мохнатую голову верной собаки, приговаривая, что барин уж не вернется домой. Буян вырвался из её рук и начал обнюхивать знакомый чемодан Гэя, все время помахивая хвостом. Шарлотта не выдержала и расплакалась как дитя. Пудель тотчас же убежал, и через минуту она услыхала, что он жалобно воет, растянувшись у порога комнаты Гэя. Боясь, чтобы вой его не расстроил Эмми, Шарлотта кинулась за ним вслед и ласками, даже поцелуями, старалась успокоить своего милаго друга. С каким грустным, но вместе приятным чувством Эмми вошла в свою комнату. Воспоминания прошлаго охватили её сердце. Лора от волнения не могла выговорить ни слова и молча помогала сестре разаеться и лечь в постель. Только-что оне обе остались вдвоем, Эмми первая заговорила:- Сестра, Филиппу гораздо лучше, - сказала она. Лора вспыхнула и безмолвно взглянула на нее.

- Он уехал в Корфу, - продолжала Эмми: - и отослал Арно к нам, ровно через три дня. Тот догнал нас в Женеве и передал нам, что Филипп очень быстро начал поправляться. Дай мне мою дорожную сумку, я тебе прочитаю отрывок из последнего его письма.

Лора заплакала. - Душа моя! заметила лэди Морвиль:- как мне было жаль тебя все это время! Гэй также очень горевал, думая о вас обоих.

Правду сказала Лора, что она в присутствии Эмми только и оживала: горячее участие сестры служило ей большой отрадой.

- Папа и мама очень были внимательны к Филиппу, - начала снова Эмми:- но мы понимаем, что при теперешнем обстоятельстве. им было не до объяснений с ним. Я сама его предупредила, сказав, что ты во всем открылась матери.

- Разсердился он за то, что я не сдержала слова и выдала его? спросила Лора.

- Напротив, он очень остался доволен, ему было все страшно за тебя. Однако, чтож я тебе не читаю письма его? прибавила она с улыбкой. Послушай; слог у Филиппа опять стал прежний. "С тех пор как вы уехали, я видимо начал крепнуть в силах, и потому присутствие Арно оказалось для меня совершенно лишним. Сделав довольно длинную прогулку, я убедился, что могу пуститься в дорогу; оставаться здесь еще долее было бы для меня истинной пыткой, я решился уехать". Я кончу тут, - проговорила Эмми, - складывая письмо; он так горюет о своем путешествии в горы, что даже читать тяжело. Ты не поверишь, как я рада, что он уехал опять в полк. Ему полезна всякая перемена.

После этого разговора, Эмми закрыла глаза, как бы желая заснуть. Лора ушла к матери. Она застала ее в уборной с Чарльзом. Мистрисс Эдмонстон описывала ему их путешествие из Италии. Эмми, но словам матери, совершила его очень благополучно, но страдала только бессонницею и это так изнурило ее, что мать боялась дурных последствий.- Теперь мы дома, - заключила она:- и будь что Богу угодно, это все-таки не так страшно, как в дороге или на чужой стороне.

На другой же день, после приезда, Эмми вошла в прежнюю колею своих семейных обязанностей. Завтрак в общей столовой, чтение с Чарли по утрам, все пошло постарому. Изменилось немногое; наружность Эмми, её траурный наряд и грустная улыбка, заменившая прежний громкий, детский смех: вот все, что напоминало Чарльзу, что теперешняя лэди Морвиль не прежняя шалунья - баловница Эмми. Она никого не забыла из домашних, всем привезла по подарку, выбранному ею самой, вместе с мужем. Спокойно раздавала она эти безделицы, с которыми для неё связано было много дорогих воспоминаний. Слезы точно не существовали для нея. Но, наконец, перелом совершился. Шарлотта нечаянно была причиной его. Она выдумывала всевозможные средства, чтобы чем нибудь угодить или развлечь Эмми, и однажды утром вздумала ей принести ветку только-что распустившейся rose noisette, с того самого куста, который Гэй привил, не будучи еще женихом Эмми.

Увидав розу, бедная молодая женщина не могла выдержать. Ей живо представился её милый Гэй, цветущий молодостью и красотою, ей вспомнился его свежий голос, веселый смех, выразительные глаза, и она, упав на подушку, в первый раз после смерти залилась слезами. С ней начался нервный припадок, и с этого дня истерика овладела бедной Эмми. Малейший стук, внезапное известие, громкий разговор, все действовало на её нервы, и она не на шутку занемогла. Перепуганная мистрисс Эдмонстон послала за доктором, а тот уложил Эмми на несколько недель в постель. Вместе с физическими страданиями начались и нравственные. Больная вдруг потеряла прежнюю бодрость духа и спокойствие. Она изнемогала под бременем скорби. Но и тут явился утешитель в лице мистера Росса, который, частыми своими посещениями, чтениями слова Божия и христианскими беседами, оживлял и подкреплял слабеющия силы больной. Через несколько времени. Эмми, хотя и лежа, но была в состоянии работать, читать и даже переписываться с Филиппом. Она несколько раз приглашала к себе Мэри Росс и, с разрешения доктора Майэрн, согласилась даже выписать Мэркгама, из Рэдклифа. Смерть Гэя страшно подействовала на него. Он постарел 10-ю годами и увидев Эмми во вдовьем чепчике - зарыдал. Мистрисс Ашфорд прислала через него свадебный подарок для лэди Морвиль. Это был деревянный, простой крестик, сделанный из обломков корабля, спасенного Гэем. Лучше этого она ничего не могла придумать. Эмми не нашла слов, чтобы благодарить ее за такое деликатное внимание. Мэркгам со слезами рассказывал в Гольуэле, каи жители Рэдклифа горевали о смерти шестого барона из рода Морвиль. "Стон стоял по деревне, - говорил старик, дрожащим голосом:- когда колокола зазвонили к погребальной службе в приходской церкви. Не так думали мы встретить будущего владетеля Рэдклифа!"

На счет капитана Морвиль, Меркгам позволил себе сделать два или три колкие замечания, и Чарльз, верный себе, изподтишка посмеивался, думая, какие-то глаза сделает старик, когда узнает, что Филипп жених Лоры. Дней несколько спустя, Мэркгам передал лэди Морвиль несколько пакетов и свертков с различными бумагами и вещами, которые он счел своим долгом вручить в её собственные руки. О делах по имению он неохотно с ней заговаривал, думая, что Эмми ровно ничего в них не понимает, но, к удивлению его, она сама начала толковать о них и давала ему такие дельные приказания, что Мэркгам радовался, что не далее как в будущем январе месяце и лэди Морвиль вступит в совершеннолетие, и будет иметь прямо распоряжаться самостоятельно.

После отъезда управляющего, Эмми принялась разбирать привезенные им бумаги и свертки. Тут были любимые книги Гэя, с отметками, сделанными его рукой; картина - подарок Лоры; несколько тетрадей нот и его письменный портфель. В нем Эмми нашла кусок какого-то блестящего камня, тщательно завернутого в бумажку, с надинсью: "М. А. Д. 18 сентября". Она вспомнила, что это подарок Марианы Диксон. Тут же лежал клочок бумаги с двустишием, написанным когда-то самой Эмми. Из портфеля она вынула также целые связки писем. Немногия из них были её собственные. Чарльз, мать и дядя Диксон, вот все с кем Гэй переписывался до женитьбы.

Более всего Эмми обрадовалась дневнику Гэя, который он вел с раннего детства. Это было, так сказать, отражение всей его жизни, и она с наслаждением отложила его в сторону, собираясь на-досуге изучить его тщательно. Множество студенческих сочинений, переводов, а главное стихов, отрыла она в своей сокровищнице, и потому, чтобы привести все эти драгоценные документы в порядок, Эмми совершенно отказалась выходить из своей комнаты.

Мать сначала противилась этому самовольному заключению, но заметив, что уединение, а главное - возможность сосредоточивать свои мысли на свободе, действуют на больную благотворнее, чем все лекарства, она покорилась желанию дочери и оставила ее в покое. Портрет Гэя, работы Шэна, был присиан не совсем оконченным. Правда, вся фигура умершего, вследствие артистического увлечения художника, имела что-то идеальное и в позе и в выражении, но сходство в чертах лица было до того поразительно, что домашние не решались показать его внезапно Эмми, а исподоволь приготовляли ее к этому. За то и радость её при виде единственного портрета покойного мужа была так велика, что она скорее оживила ее, а не расстроила. Портрет был поставлен на камин, против постели Эмми. Вокруг него расположили все те картины, книги и вещи, которые были превезены из Рэдклифа. Здоровье Эмми поправлялось очень медленно. Она совсем не сходила с верху и впала в такую апатию, что не интересовалась почти ничем в доме. Гэй как будто поглотил все её чувства. Не смотря на это, семья окружала ее всевозможным вниманием и свято оберегала её спокойствие.

Канун Рождества был проведен около её постели, и Эмми засыпали подарками и сюрпризами. А она между тем, в часы одиночества, мыслени переносилась к прошлому и, молясь по вечерам, невольно задумывалась, глядя на звездное небо. Ей чудилось, что в сонме ангелов, витающих у престола Божия, непременно витает и душа её умершего мужа.

ГЛАВА V.

Эмми начала очень тревожиться за Филиппа. Она так долго не получала от него писем, по приезде в Гольуэль, что ее стали осаждать самые черные мысли по поводу его молчания. Де-Курси первый уведомил ее o положении больнаго.

"Бедный Морвиль, писал он, был привезен в Корфу, прядго с корабля, в совершенном беспамятстве, у него сделался рецидиф горячки. Первое время за него очень боялись, теперь ему лучше, но он еще далеко не в состоянии писать." - На этот раз болезнь еще сильнее потрясла организм Филиппа; он потерял совершенно память, соображение и мучился преследуемый какими-то странными видениями. Джемс Торндаль не покидал его почти ни на минуту. Однажды они сидели вдвоем в спальне больнаго. Филипп полулежал в покойном крееле, закрыв глаза рукою, чтобы не смотреть на свет. Торндаль объяснял своему другу, что подковник и доктор советуют ему, с наступлением весны, переменить климат.

- Весны? - повторил отрывисто больной.- Разве у нас теперь весна?

- Не совсем еще, сегодня 8-е января, но ведь здесь зимы не бывает, - отвечал Торндаль.

Филипп снова облокотился на руку и равнодушно стал выслушивать планы Торндаля, на счет его отправления в Англию, с верным слугою.- Я сам вас провожу до дому, - заключил молодой челсьек, - а Больман будет вам очень полезен в дороге. Для Филиппа было решительно все равно, куда бы его ни отправили, он интересовался одним - письмами из Гольуэля, а их-то ему и не давали, боясь еще более раздражить его разбитые нервы.

- Пришла почта? спросил он вдруг у Торндаля. Тот молча псдал ему несколько пакетов.

- Из Гольуэля опять ничего? - слабо произнес больной. Неужели об них ничего неслышно? Спросите у Де-Курси, он верно знает что нибудь о лэди Морвиль.

- Она, говорят, приехала в Англию благополучно, - отвечал Торндаль.

- Знаю, мне так и сестра писала, но ведь этому уже два месяца. Она бы сама ко мне написалаиеслибы была здорова. Она обещала писать - Торндаль! - прибавил он, серьезно взглянув на своего приятеля:- вы верно скрываете. Письма есть от нея, но вы только мне их не даете?

Торндаль поневоле повиновался, и был очень доволен, заметив, что хотя Филипп и заплакал читая письмо Эмми, но после сделался гораздо веселее и покойнее, чем был все это время. Отвечать самому у него сил не хватило. Полковник Дэн принял на себя обязанность уведомить мистрисс Гэнлей, что её брат отправляется в обратный путь в Англию; а лэди Морвиль дали знать, что, вместо ответа, Филипп лично явится в Гольуэль.

Это было в феврале месяце; день был сырой, холодный, и мистрисс Гэнлей сама отправилась на станцию железной дороги для встречи брата. Воображение её сильно разыгралось при мысли о свидании с другом своего детства. Она заранее уже мечтала, как она станет ухаживать за ним, баловать его и как он, отбросив в сторону свой идеальный взгляд на жизнь и на людей, водворится, может быть, полным властелином в Рэдклифе. Показался поезд, машина свистнула и стала; пассажиры начали толпой выходить из вагонов. Мистрисс Гэнлей в волнении вглядывалась в каждого проходящего, отыскивая знакомое лицо. Джемс Торндаля она узнала издали, но чья ж эта высокая фигура, вся согнутая, закутанная, которая шла вслед за ним? Неужели Филипп? Он медленными шагами пробирался по платформе прямо к тому месту, где стояли экипажи. Сесгра бросилась к нему, но он поздоровался с ней довольно холодно. Торндаль с тем же поездом должен был отправиться далее к своим, и потому он также успел только на-лету обменяться несколькими словами с сестрой Филиппа. Он сообщил ей, чтобы она не беспокоилась, если путешествие по морю и по железной дороге так утомило её брата.- Филипп перед отъездом был молодцом, - заключил он, пожимая им обоим руки:- дайте ему только отдохнуть, и вы его не узнаете.- Сказав это, Торндаль сел снова в вагон, взяв слово с Филиппа, что тот станет писать к нему. Поезд тронулся, и брат с сестрой остались одни.

- Так тебе теперь лучше? - спросила мистрисс Гэнлей, тревожно осматривая брата.- Как ты переменился! Но мы с мужем надеемся, что под нашим присмотром ты скоро выздоровеешь совсем.

- Спасибо вам! - тихо произнес Филипп, тяжело откидываясь на подушку кареты.

- Здешний климат тебе поможет. Ведь это ужась как ты похудел! Видно сейчас, что дорога тебя утомила, - продолжала сестра.

- Да, я сильно устал. Что нового в Гольуэле, - спросил он, быстро переменив тон голоса.

- Ничего особеннаго. Эмми все лежит. Тетушка очень возится с ней. Я недавно имела письмо от самой Эмми.

- Ты позволишь мне его прочитать? - спросил брат.

- Я его разорвала. У меня такая огромная переписка, что мне нет возможности сберегать каждое ничтожное письмо.

Филиппа бросило м жар.

- Что с тобой! заболело верно что нибудь? - с испугом сказала мистрисс Гэнлей.

- Ничего, - сухо отвечал брат, видя, что сестре невдомек, как ему неприятна резкость её манер и выражений.

Приехав домой, Филипп немедленно лег в постель.

Доктор Гэнлей нашел, что организм так сильно потрясен, что ему нужно будет долгое время ждать поправления здоровья. "Спокойствие - лучшее средство для этого", заключил он, глубокомысленно. Мистрисс Гэнлей действительно ухаживала за больным с полным знанием своего дела. Она на следующий день очень долго уговаривала Филиппа сойдти вниз, чтобы освежиться; но тот отговорился письмами, которые ему нужно было отправить сегодня же, и сестра волей-неволей оставила его одного. Это ей не помешало заглянуть в почтовую сумку, перед тем как отсылать ее на почту. Там среди других писем лежал конверт на имя лэди Морвиль.

Поздно вечером, когда прием гостей у сестры кончился, Филипп сошел вниз, и она усадила его в самое покойное крссло, против камина, в ожидании мужа, еще не вернувшагося к обеду.

Гостиная в доме Гэнлей отличалась необыкновенным изяществом и богатством мебели. Яркий огонь в камине, красавица хозяйка, разодетая в дорогое шелковое платье, круглый стол с лампой и множеством книг на нем, все это придавало комнате очень заманчивый вид. Маргарита сидела против брата, тщательно разрезывая один из журналов того клуба, где она была членом.

Любимая мечта её сбылась наконец; она принимала брата у себя в богатом доме и могла окружить его вссвозможным комфортом. "Жаль одного, что теперешний Филипп далеко не тот, что прежний", думала она.

- Не нужно ли тебе подушку за спину? - спросила она вдруг брата, видя, что тот прислонился головой к креслу.

- Нет, благодарю, моей голове теперь легче, - отвечал Филипп.

- А что, это было следствие первой или второй твоей горячки? - продолжала Маргарита.

- Не помню, право, - слабо сказал больной.

- Как это Эдмонстоны решились тебя оставить одного, на чужой стороне! Я им этого никогда не прощу!

- Им невозможно было оставаться долее.

- Для Эмми вероятно было вредно? Ну, конечно, ее малютку жаль, она была в отчаянном положении. Но тетушка-то разве не могла остаться? или у неё всегда увлечения? то Чарли? предмет страсти, а теперь верно Эмми его заменила.

- Неправда, я сам настаивал, чтобы они все поскорее уехали: меня мучило, что я их задерживаю.

- Надо спросить, что я перенесла все это время! - воскликнула мистрисс Гэнлей.- Спасибо Эмми, что хотя она постоянно писала, когда ты занемогь. Тяжело ей было, бедняжке. Верно ты ей много помогал по письменной части.

- Я? Да я ей только бременем служил, - горько возразил Филипп.

- Разве ты так был слаб все время? - нежно спросила сестра.- Верно за тобой худо смотрели?

- Это бы легче было! - сказал он сам про себя и затем прибавил громко:- За своим ребенком так не ходят, как ходили за мной. Точно в доме другаго больного и не было; все думали и заботились только обо мне.

- Так, значит Эмми очень хорошо вела дом. Правда, слабые, кроткие натуры, иногда.....

- Сестра, замолчи! строго прервал ее Филипп.

- Да ведь ты сам, бывало, говоря об ней, так выражался.

- Я был дурак тогда. Нет слов высказать тебе, что из этой женщины вышло.

- Неужели она теперь с характером и с энергией? - спросила мистрисс Гэнлей, ставившая выше всего эти два качества.

Видя, что брату неприятно говорить с ней об Эмми, она переменила тон, - Впрочем, немудрено, - прибавила она:- Эмми верно делала все, что было в силах, но она еще молода, неопытна. Как это Гэй решился сделать ее своей душеприкащицей. Духовное завещание, пожалуй, опровергнут. Надеюсь, что ты принял все меры, чтобы укрепить.

- Ничего я не предпринимал, - сказал Филипп.

- Читал ли ты его по крайней мере?

- Дядя показывал мне его.

- Разскажи же мне его содержание. Ведь мне до сих пор слова об нем не сказали. Кто назначен опекуном?

- Опекуншей сделана лэди Морвиль.

- В самом деле? Вот фантазия-то! молоденькой женщине управлять огромным имением. Неужели ей завещано положительно все. Он никому ничего не предоставил? Мне что-то говорили о сестрах Уэльвуд.

- В завещании угюмянуты двое: дочь Диксона и я, - нехотя отвечал Филипп на любопытные расспросы сестры.

- Чтож он мог тебе завещать? Я ничего не слыхала.

- Он мне оставил 10 тысяч ф., - робко произнес брат.

- Очень рада! - весело закричала Маргарита. - Это похоже на Гэя, очень похоже; благородный он малый. Он чувствовал, что тебя следует утешить в случае неудачи.

- Какой неудачи? с ужасом воскликнул больной, едва не привскочив с своего места.- Как у тебя язык перевернулся......

- Чегож ты испугался? разве я желаю кому-нибудь смерти! - возразила сестра. - Ты верно забыл, что еще неизвестно, кто родится, сын или дочь.

- Ты хочешь этим сказать, что имение перейдет ко мне, если родится дочь? - с неудовольствием продолжал Филипп.

- Ах! да, я и забыла, что ты был еще очень мал, когда наследственный акт утвердили. Ну, да, женское колено совсем лишено прав наследства Рэдклифов. В завещании покойного сэр Гэя сказано, что он предоставляет все свое имение нашему отцу и тебе, в случае еслибы у него не осталось потомков no мужскому колену; он положительно обошел какую-то старуху тетку, ближайшую его наследницу.

- Я никогда не воспользуюсь таким правом, - возразил Филипп.

- Не решай так быстро важного вопроса, милый брат, - заметила Маргарита.- Ты до сих пор идеалист и драпируешься в мантию самоотвержения, которая очень несовременна. Пожалуйста, не увлекайся.....

- Довольно, перестанем говорить, - остановил сестру Филипп, для которого каждое её слово было ударом ножа.

- Понимаю, тебе неприятно основывать свои надежды на неверном. Жаль, что мы даже начали об этом разговор. Скажи лучше, что такое завещано Гэем мисс Уэльвуд? Все об этом толкуют, а правды не добьешься ни от кого.

- Как это узнали здесь? - спросил Филипп.

- Только-что Гэй умер, весть об его завещании достигла до нас. Теперь, говорят, деньги уже выплачены или будут выплачены, как только лэди Морвиль вступит в совершеннолетие. Я слышала, будто он завещал 20 тысяч ф. для основания монастыря, где бы можно было молиться за его деда.

- Вздор, он оставил всего 5 тысят ф. и то на больницу, совсем не на монастырь. Сестра! Сестра! - сказал он с горечью:- ведь Гэй на эту-то больницу и просил у дяди денег, - а как мы его преследовали с тобой!....

- Но ведь я так и думала! - вскричала Маргарита;- я хотела тебе даже сказать свое предположение.

Филипп встал с кресла и, строго взглянул на сестру, медленно повторил:- Ты так думала?....

- Ну, да. Гэй вечно вертелся в этом обществе; я подозревала, что он что-то устраивает с ними, но говорить об этом тебе не решалась. Притом история с чэком не требовала объяснения.

- Если ты даже подозревала что-нибудь, зачем было скрывать от меня? Ах, сестра! ты от многаго бы меня спасла своей откровенностью, - заключил Филипп, опускаясь снова в кресло.

- Стоило ли же упоминать о личном моем предположении, - сказала мистрисс Гэнлей:- когда ты составил уже себе верный взгляд на действия Гэя.

- Это правда, ты ни в чем не виновата! - отвечал брат, закрыв лицо руками.

- Бедный Гэй! начала снова сестра.- Мне грустно, что мы так ошибались в нем; теперь, конечно, все должно быть прощено и забыто, но нужно сознаться, что у него был неистовый характер. Я никогда не забуду истории с выставкой. Кто знает, - может быть Эмми через его смерть избавлена от множества несчастий.

- Слушай, - резко возразил Филипп:- раз навсегда тебя предупреждаю: не смей никогда так выражаться, говоря о Гэе. Мы не поняли его чистого сердца и благородной души. Такие люди, как он, не живут долго на земле. Я тебя не обвиняю, ты была предубеждена против него; преступником в отношении его был один я. Помни же, сестра, что об нем и о жене его ты должна говорить не иначе как с благоговением.- Филипп замолчал. Мистрисс Гэнлей смутилась.

- Я знаю, что мы ему теперь многим обязаны, - заговорила она мягче:- притом я не могу забыть, как он ухаживал за тобой во время болезни. Это был отличный молодой человек, собой красавец, умница: его очень жаль, правда. Но в чем же, ты себя так упрекаешь, Филипп? Ты постоянно был его верным другом, отдавал ему полную справедливость и всегда заботился о его пользе.

- Замолчи, Бога рада, - проговорил в волнении Филипс.- Ты режешь меня тупым ножом.

Маргарита замолчала. Через несколько времени явился её муж, и их позвали к обеду. Филипп отправился с ними в столовую, но, дойдя до своего места, вернулся, - сказав, что не может выносить ни шума, ни света. Супруги обедали одни.

- Что это с ним? - спросил доктор.- Пульс у него опять бьет сто в минуту, верно он расстроен?

- Не знаю, он только час тому назад сошел в гостиную ко мне, - отвечала жена.

- Верно он много говорил?

- Да, и кажется, я в том виновата. Я не знала, что имя сэр Гэя при нем не следовало поминать. Мы завели речь об его духовном завещании. Брат не знал, что женское колено лишено прав наследства.

- Неужели он этого не знал? Ну, немудрено, если он взволнован. Ни один из нас не остался бы равнодушным, очутившись обладателем такого громадного имения. Воображаю его волнение. Ждать до весны решения своей участи! Постарайся отвлекать его мысли от этого предмета.

Уныние и молчаливость брата приводили в отчаяние мистрисс Гэнлей; она изобретала всевозможные средства, чтобы развлечь его, но усилия её были тщетны. Как-то утром, пришла почта и привезла письмо с траурной печатью на имя капитана Морвиля. Маргарита тотчас смекнула, что письмо это от Эмми, и побежала с ним к брату. Тот радостно схватил его обеими руками, но все-таки выждал ухода сестры, и тогда уж распечатал конверт. Эмми писала следующее:

Гольуэл, 20-го февраля.

"Милый Филипп! Благодарю вас очень за письмо. Я искренно порадовалась, увидев ваш почерк на конверте и убедившись наконец, что вы благополучно добрались до дому. Все мы сильно тревожились за вас, хотя нам дали знать о вашей болезни тогда уже, когда опасность миновалась. Хорошо, что вы поселились в С.-Мильдреде. Маргарита, конечно, побережет вас лучше всех, притом и Стейльгурст недалеко, а там воздух отличный. У нас все здоровы; Чарльз чрезвычайно деятелен и чувствует себя лучше чем когда-нибудь. Я провела прекрасно эту зиму. Бог утешил меня во многом и мне было очень покойно и хорошо у своих. Мистер Росс навещал меня по воскресеыьям, а иногда и среди недели, и его беседы помогли мне. Я уверена, что по приезде сюда и вам будет отрадно его видеть. Шэн прислал мне портрет покойного мужа, я не могу досыта налюбоваться на него. Вообще, у меня на душе гораздо легче; не тревожьтесь из-за меня. Горячо благодарю за внимание. Лора читает мне вслух по вечерам. Я чувствую себя крепче чем зимою и с наслаждением дышу чистым воздухом, через открытое окно. Я иногда даже воображаю, что весна на дворе.

"Прощайте, дорогой брат! Да благословит вас Бог и да утешит он вас. Не забывайте, что все, что совершилось, - совершилос по Его воле, а не по нашей, и потому скажем вместе с вами: Не моя воля, Господи, а Твоя да будет.

Любящая вас кузина

"Амабель Ф. Морвиль".

Детское, простое письмо Эмми, письмо, полное чувства любви и преданности к Богу, произвело благодетельный переворот во всем организме больнаго. Он дотого оживился, повеселел, что сестра его не могла не поделиться с мужем выведенными ею, по этому случаю, заключениями.

- Теперь я все поняла, - сказала она. - Я давно подозревала, что брат тайно влюблен, но не знала в кого; сегодня я убедилась, что он любит Эмми Эдмонстон.

- Как, лэди Морвиль! - вскричал муж, в изумлении.

- Ну, да. Ты помнишь, как он долго жил в Гольуэде и как тетушка его за то любила. Не знаю только, разделяла ли Эмми привязанность брата; что она предпочла Гэя Филиппу, этому я не удивляюсь: у неё своего мнения не существовало.

- Полно, ведь и Гэю было бы выгодно на ней жениться, - возразил муж.- Она получила отличное приданое. Но я желал бы знать, на чем ты основываешь свои предположения?

- На многом. Разве ты забыл, что Филипп отказался присутствовать на свадьбе Эмми? Говорит он об ней как о святой; мне даже и заикнуться о ней недает, письма от неё читает запершись, и потом себя не помнит от радости. Да, бедняга, верно он и в Венецию-то с ними оттого не поехал, - заключила Маргарита.

- Однако, это что-то странно, чтобы сэр Гэй решился вместе с женой ухаживать за больным Филиппом, зная, что тот влюблен в Эмми.

- Я не думаю, чтобы Гэй или жена его могли подозревать брата. Ты знаешь, какой у него сильный характер.

Не смотря на нежную любовь сестры и на постоянное, несколько докучливое даже, внимание её к нему, Филипп видимо тяготился свеей жизнью в доме Гэнлей. Маргарита вполне разочаровала его. В последнее время между их привычками, чувствами и даже умственным развитием, легла огромная пропасть. Филипп напоминал юношу, который привык глядеть на воспитательницу свою с идеальной точки зрения и между тем начинал чувствовать, что идеал этот меркнет и падает с пьедестала; в душе его возникли сомнения в совершенствах сестры, и он мужался, борясь между прошедшим и настоящим своим верованием. Сестра, с своей стороны, была глубоко оскорблена равнодушием брата к себе, но тщательно скрывала от мужа это горе.

Здоровье Филиппа, по милости хорошего ухода, стало быстро возстановляться. Он обедал и пил чай уже вместе с семьей доктора, но заняться чем-нибудь серьезным - у него не хватало сил. Легкое чтение, небольшие прогулки, вот все, что он себе позволял. Сестра вздумала-было делать вечера для его развлечения, но Филипп никак не мог высидеть более часу в этом разнохарактерном обществе, и уходил к себе, вместе с доктором, который был также небольшой охотник до учено-политического направления женского салона. Целые две недели прошли таким образом. Филиппу из окна его комнаты можно было наблюдать, как растет здание больницы, строившейся под наблюдением мисс Уэльвуд. Это был единственный предмет, служивший для него тэмой разговора во время собраний у сестры. Он обыкновенно молчал, но малейший намек на мисс Уэльвуд и на её деятельность возбуждал с его стороны такой энергический протест, что все сплетни и толки разом умолкали.

ГЛАВА VI.

Шестого марта, в сумерки, Мэри Росс отправилас в Гольуэль и, входя в главную дверь, встретилась с Чарльзом, который медленно спускался сверху.

- Ну что? - спросила с живостью Мэри.

- Слава Богу, все благополучно. Я прямо из её спальни, - отвечал Чарльз.- Наконец-то мы можем быть спокойны.

- А ребенок здоров? вы видели его?

- Да, девочка прездоровая и лежит подле Эмми; она беспрестанно ее ласкает и улыбается, точь в точь как Гэй. У меня сердце поворачивалось, глядя на нее. Такой я стал дурак! - прибавил он, и слезы сверкнули у него на глазах.

- Чтож Эмми, довольна что это девочка, а не мальчик? - спросила снова мисс Росс.

- Конечно. Первое, что она сказала, когда ей объявили, что это девочка, было: "очень рада!" Вообще, Эмми в восторге, кажется. Мама предполагает, что она так боялась за себя и за ребенка, что счастливые роды были для неё настоящим сюрпризом. Вы меня извините, Мэри, - заключил Чарльз:- если я к вам никого из своих не зову. Папа и Шарлотта ушли гулять вместе с Буяном, Лора сидит у постели Эмми, потому что мы уложили мама спать. Она две ночи напролет дежурила и собирается сегодня сидеть третью.

- Как это её силы выдерживают! - воскликнула Мэри.

- Привычка: - ведь я ее уж давно к этому приучил. Maman гораздо более страдает от беспокойства, чем от бессонницы. Она бы измучилась, лежа в постели, а тут сидит себе преспокойно у камина, да нянчит внучку или поможет в чем нибудь Эмми, а не то всплакнет втихомолку. Ведь и грустно, право! - у Чарльза дрогнул голос.- Намедни утром, она меня просто испугала. Прихожу в уборную, а матушка разливается, плачет. Я спрашиваю, плохо дело, что-ли? А она, рыдая, отвечает, что шла объявить нам, что все кончилось благополучно, но как вспомнила, что Гэя нет, и что отец не порадуется на новорожденную дочь, ей стало дотого тоскливо, что она не нашла ничего лучшего как расплакаться.

- Я бы очень желала знать, как Эмми себя держит в отношении ребенка, - сказала Мэри.

- Она у нас ведь прескрытная, - отвечал Чарльз.- Все молчит. Ребенок постоянно подле нея; как-то утром, думая, что никого в комнате нет, Эмми потихоньку начала целовать девочку и приговаривать: "Ты моего Гэя дочка! Ты его посланница!" Мама передала мне, что слышать это равнодушно нельзя было, и Чарльз расплакался не на-шутку.

- Вас верно для того и звали наверх, чтобы полюбоваться на девочку? - заметила Мэри.

- Напротив, Эмми взвалила на меня претяжкое поручение, велела писать извещение об её радости бедному Филиппу: она его иначе не называет. Папа отослал к нему оффициальное письмо, в первый день. Так нет: Эмми этим недовольна - пиши я к нему, что она слава Богу здорова, очень счастлива, что у неё дочь и проч. А чего? Я вообразить себе не могу, что он водворится теперь в Рэдклифе полным хозяином! - Можно ли поверить, чтобы Филипп, достигнув цели своей жизни не был бы в восторге! Право, я не сумею притвориться перед ним, и напишу что-нибудь резкое.

- А я, напротив, убеждена, что вы многое ему простите и напишете преласковое письмо, - возразила Эмми:

- Не ручаюсь. Вот кого мне жаль, это Мэркгама. Старик с ума сойдет от горя, узнав, что в старшем роде Морвилей произошла на свет девочка вместо мальчика. Как на зло, мистрисс Ашфорд родила сына: чтобы им поменяться с Эмми? Видно, уж судьба такая! Мы собственно не в потере. Разве легко было бы нам отпустить Эмми царствовать в Рэдклифе в роли вдовствующей королевы. Положим, её умная головка и справилась бы с управлением имением, но каково было бы мне, несчастному, без любимой сестры? Теперь, конечно, мы не расстанемся. У меня будет одна соперница - малютка дочь ея. Уж вот-то мы ее избалуем!

Поговорив еще несколько времени, мисс Росс ушла домой, поручив Чарльзу передать Эмми её привет и поздравление. Ей было очень приятно передать отцу, что рождение ребенка оживило весь дом Эдмонстонов и что Чарльз давно не был так доволен и оживлен, как во время свидания с ней.

На следующее утро, в воскресенье, Филипп сидел за заиграком с сестрой и зятем, когда пришла почта. Мистрисс Гэнлей искоса взглянула на конверты, и ей кинулся в глаза крупный почерк мистера Эдмонстона, но из уважения к брату она удержалась от восклицания. Филипп, увидав письмо, вспыхнул, потом побледнел. Дрожащими нальцами снимал он черную печать, пробежал письмо, встал и, толкнув ногою стул, хотел уйдти тотчас же.

- Филипп! постой! скажи прежде, чем кончилось! - воскликнула сестра, подбегая к нему.

Он повернулся молча и, бросив письмо на стол, быстрыми шагами вышел из комнаты.

- Бедный брат! Верно ей плохо! - сказала мистрисс Гэнлей, хватаясь записьмо.- О! нет! - закричала она радостно мужу. - посмотри, Филипп совсем не так понял письмо!

Гольуэль. 5-го марта.

"Милый Филипп! - писал мистер Эдмонстон.- Уведомляю тебя, что сегодня утром лэди Морвиль разрешилась от бремени дочерью. Как только она поправится и будет в состоянии говорить о делах, я не замедлю представить все документы и отчеты по имению Рэдклиф, туда, куда ты сам назначишь. Мать и ребенок здоровы на столько, на сколько это возможно. Преданный тебе искренно.

Ч. Эдмонстон."

- А! а! дочь! - воскликнул доктор Гэнлей. Ну, душа моя, поздравляю тебя! Рэдклиф, по своему богатству, есть одно из первых имений во всей Англии.

- Пойду к брату, он верно не понял смысла письма, - повторила весело Маргарита и поспешно вышла из комнаты; но Филиппа она не могла нигде найдти и увидела его уже в церкви, во время службы. Она дождалась его при выходе у ограды и, подойдя, - тихо спросила:

- Ты верно прочел без внимания письмо дяди?

- Напротив, - отвечал он:- я его наизусть знаю.

- Значить, ты понял, что мать здорова, а что новорожденная девочка? Поздравляю тебя!

К нимь в эту минуту подошли знакомые; Филипп изчез немедленно, а сестра его должна была уже сама сообщать всем поочередно любопытную новость. К завтраку к ней сошлись самые близкие друзья, и мистрисс Гэнлей не преминула, при случае, снова распространиться о прелестях Рэдклифа. Брат её не вошел в гостиную; ей пришлось самой идти за ним, в его комнату.

Услыхав, что у сестры гости и что судьба избавляет его таким образом от tete-a-tete с нею, Филипп, не смотря на свою головную боль, решился спуститься вниз, лишь бы не оставаться одному.

Мистрисс Гэнлей заранее предупредила гостей, что брат её еще очень слаб после болезни и что всякое волнение вредно ему, поэтому она просила их не удивляться, если он будет серьезен и молчалив.

Действительно, Филипп принял поздравление этих господ с таким важным видом, что они сочли его за самого гордого аристократа в целой Англии.

Филипп решился молча переносить все эти испытания, которым зять и сестра подвергали его. Мысленно он давно уже положил, что откажется от всего наследства в пользу дочери Эмми; он считал преступлением с своей стороны воспользоваться непредвиденными обстоятельствами, сделавшими его обладателем Рэдклифа. Его мучила мысль, что он как бы силою завладел местом Гэя. Но все эти планы хранились у него в глубочайшей тайне; Филипп ни за что в мире не решился бы сообщить их сестре и, не желая возбуждать её любопытства, позволял ей мучить его, сколько душе угодно. Но внезапная неремена в характере Маргариты оскорбляла его невольно. Любопытная, болтливая хвастунья далеко не напоминала ему прежней сдержанной, несколько холодной, но всегда приличной, мистрисс Гэнлей. Доктор был в восторге, не менее своей жены.

- Поздравляю вас, сэр Филипп Морвиль! - говорил он весело, пожимая руку зятя.

- Благодарю, но судьба избавила меня от титула лорда, - холодно возразил Филишть.

- Гм! Разве вы не барон? - спросил в омущении мистер Гэнлей.

- Конечно, нет, - быстро вмешалась жена его.- Разве ты не знаешь, что этот титул переходит только к прямому наследнику сэр Гуго. Однако, мой друг, - продолжала она, обращаясь к брату:- ты уж не должен больше называться капитаном. Надеюсь, что ты выйдешь теперь в отставку.

Тут завязался снова разговор о количестве земли в Рэдклифе и о выгодах этого имения. У Филиппа еще сильнее разболелась голова, и его наконец решились оставить в покое.

Он думал об одном: что делается в Гольуэле? Из письма дяди ясно было видно, что его прежния отношения с семьей Эдмонстон уже порваны. Филипп приписывал свое отчуждение влиянию Чарльза.- Чарли меня всегда не любил, - думал он, - а это ненавистное наследство, вероятно, еще более разожгло его антипатию ко мне. Но Лора? Неужели и она меня разлюбила? ....

В понедельник пришло письмо т Гольуэля на его имя. Адрес был написан неверным почерком Чарльза.- Кончено! подумал Филипп, с замиранием сердца:- вероятно, Эмми или ребенок больны. Он заперся у себя в комнате из страха, чтобы сестра не ворвалась к нему, и прочел следующее:

Гольуэль. Марта 6-го.

"Милый Филипп! Отец писал к тебе вчера наскоро. Тебе, вероятно, хочется знать поподробнее, что у нас делается, а так как вести все хорошие, то я нахожу особенное удовольствие передать их тебе. У нас все обстоит благополучно. Я сейчас был у Эмми; начальство её уверяет, что её здоровье в хорошем состоянии. Она меня просила передать тебе это, и сказать, что она очень довольна, что у неё родилась дочь. Вот её собственные слова: "Чарли, скажи ему, что я здорова и очень счастлива. Я прошу Филиппа не огорчаться, что у меня родилась дочь, а не сын: я именно дочери и желала". Судя по этим словам, ты можешь убедиться, что я сказал правду, тем более, что и Эмми всегда искренна. Я знаю одно, что, при спокойном характере сестры, ей очень приятно снять с своих плеч такую страшную обузу, как управление Рэдклифским имением. Отец поручил Мэркгаму присылать отчеты прямо к тебе. Желаю от души, чтобы морской воздух оказал тебе пользу. Семья наша здорова. Я сестер и мама почти не вижу: все оне живут наверху.

Преданный тебе.

"Ч. М. Эдмонстон."

"P. S. Девочка очень маленькая, но такая толстая и здоровая, что опасаться за неё нечего."

Филипп ожил, прочитав это дружеское, ласковое письмо. Что Эмми простит ему все, в этом он не сомневался, но на дружбу Чарли он никогда не смел рассчитывать. Значит, сухое письмо дяди было написано в минуту дурного расположения духа, а вовсе не под влиянием Чарльза, - подумал он, - и с этого дня почуствовал себя другим человеком. Ему захотелось освежиться родным воздухом, возобновить в душе внечатления прошлаго и, не говоря ни слова сестре, он решился пуститься верхом, совершенно один, на могилу отца в Стейльгурст. Дорога была длинная, но Филипп особенно радовался этому: так давно тянуло его в те места, где прошли счастливые годы его первой молодости. Вот лес, вот долина с речкой, где он, бывало, бродил с удочкой на плече, мечтая о возможности сделаться когда-нибудь значительным лицом в околодке. Приходило ли ему тогда в голову, что он достигнет современем желаемой цели, но что успех обойдется ему очень дорого!

Вот показалась церковная башня, дом священника весь в зелени, коттэджы фермеров;- все на прежнем месте; но второй весны в жизни человека не бывает, и потому впечатление, полученное Филиппом от знакомой картины, не имело уже для него прежней прелести. Он остановился у домика старика-могильщика, чтобы повидаться с его старушкой женой, Сусанной, которая души нечаяла в мастэре Филиппе. Он слез с лошади, стукнулся в дверь и отворил ее. Сусанна пила чай и, увидев незнакомого гостя, вытаращила на него глаза.

- Батюшки мои! Неужто это мастэр Филипп! - воскликнула она, и голова её затряслась от радости, когда он заговорил.- Ах, сэр! вот напугали-то вы меня! Как вы переменились!

Филипп сел подле старушки и разговорился с нею. Ея простое, искреннее участие, горькое соболезнование о смерти Гэя подействовало на больное сердце Филиппа лучше, чем все восторженные поздравления сесгры и докучливое её внимание.

Сусанна передала ему, что покойник сэр Гэй частехонько ходил на могилу архидиакана Морвиля, что он сам помогал мужу её обсаживать могилу деревьями! В последнее воскресенье перед Михайлиным днем, в тот год как он от нас уехал, - заключила она, - сэр Гэй целый день провел один, на кладбище, и не молился в церкви.

- А именно в этот-то день, я и настоял, чтобы дядя принял против него строгия меры! - подумал Филипп, и совесть его сильно заговорила.

Взяв ключ от церкви, он прямо отправился на родительские могилы и долго молился там. С грустным, но приятным чувством оглянулся он на кладбище, с которым были связаны лучшие воспоминания его детства и юности. Ему невольно пришло в голову, с какой гордостью он возвращался, бывало, домой, на летнюю вакацию, увенчанный школьными лаврами и осыпанный наградами. Мать и сестра водили его с собою в церковь, и он шел, воображая, что составляет честь и славу всей своей семьи. А между тем, тут же ему вспомнились слова отца, очень хладнокровно принявшего молодого героя и положившего руку на всю груду книг и аттестатов, привезенных, вместо трофеев, сыном.

- Все это, Филипп, - сказал почтенный архидиакон:- я отдал бы охотно за одно маленькое доказательство, что ты кроток и смирен сердцем!

Тяжело стало Филиппу сознаться, что он не дал отцу при жизни этого утешения, и став на колени перед его могилой, он повергся в прах перед невидимым Судией сердца человеческаго. Все, что наболело на его сердце, все, что накипело в больной его душе, все вылил он тут, в горячей молитве и слезах. Тихая отрада разлилась во всем существе его, и он вышел из церкви обновленным человеком. Уходя он сказал Сусанне несколько ласковых слов. Не смотря на это, старушка, беседуя на другой день с соседками, которые охая объясняли ей, что мистер Филипп сделался богачем, покачивала головой и вздыхая возражала:

- Да, что там ни толкуйте, а я уверена, что он отдал бы все свое богатство, чтобы воскресить покойного джентльмэна! Мне сдается, что он ненавидит деньги!

Возвратясь домой, Филипп собрался с духом и написал к дяде следующий ответ.

С.-Мильдред, марта 12-го.

"Дорогой мистер Эдмонстон! Сознаюсь вполне, что мое теперешнее письмо попадет совершенно некстати среди семейной радости, но я должен поневоле возобновить с вами речь о том, о чем я писал к вам еще из Италии, как только начал выздоравливать. Тогда я был еще слишком слаб, чтобы ясно выразить свои мысли. В настоящую минуту я чувствую свою вину более чем когда-либо; мое моральное страдание увеличивается с каждым днем, и я сжедневно жду вашего прощения. Не смея надоедать вам собою, я позволяю себе только повторить, что моя любовь к вашей дочери осталась неизменною и останется таковою до моей смерти; я недостоин ея, я это знаю, я болен до сих пор и физически и нравственно, но молчать - я более не в силах. Умоляю вас, положите конец моим долгим страданиям, скажите, что я могу надеяться на ваше согласие. Будьте ко мне добры попрежнему, объясните, в какие отношения я должен себя поставить к вашей семье. Очень рад слышать, что вести о здоровье лэди Морвиль благоприятны; от всего сердца благодарю Чарльза за его письмо.

"Искренно вам преданный

"Ф. Морвиль".

Он начал ждать с лихорадочным нетерпением ответа на это письмо; но, как нарочно, почта привозила письма отовсюду, кроме Гольуэля. От Мэркгама пришло длинное, сухое, совершенно оффициальное послание с предложением прислать отчеты по хозяйству. Но Филипп избегал всякого разговора о Рэдклифе, выжидая случая переговорить сначала с лэди Морвиль о всех своих планах и предприятиях на счет полученного наследства. Вот почему он и отделывался молчанием на любопытные расспросы сестры:- когда он выйдет в отставку, и намерен ли он выхлопотать себе титул барона.

Вследствие ежедневного волнения, Филиппу сделалось опять нехорошо; лицо его побледнело, вытянулось, глаза потускли. Доктор потерялся, жена его мучилась различными подозрениями, а Филипп дотого сделался груб и несносен с посторонними, что в гостиной его сестры то и дело слышались намеки о "разбогатевших бедняках".

Наконец, как-то утром, желанное письмо от Эмми прилетело. Филипп тотчас же ушел гулять и, присев на дороге, с трепетом развернул драгоценную бумагу.

Гольуэль, марта 22-го.

"Милый Филипп, - писала Эмми.- "Папа не отвечает вам письменно потому, что, по его мнению, личные переговоры лучше переписки. Надеюсь, что вы теперь довольно здоровы, чтобы приехать к нам через неделю. Я хочу окрестить мою девочку в следующее воскресенье и прошу вас быть её крестным отцом. Эта просьба не одной матери, но и отца нашего ребенка; я знаю, что он этого желал. Тетя Лора и Мэри Росс будут её крестными матерями. Не смейтесь и не браните меня, если я назову ее Мэри Верена, в память одной любимой поэмы Гэя. Она у меня здоровенькая, очень смирная, и я после её рождения чувствую себя отлично. Письмо это я пишу, сидя в уборной; через несколько дней надеюсь сойдти вниз. Если это вам нетрудно, съездите, прошу вас, к мисс Уэльвуд и заплатите ей третную пенсию Марианны Диксон. Это составляет 10 ф. Вы меня избавите от хлопот, внеся во-время деньги; притом мне бы хотелось узнать, как поживают оне обе. Жаль, что вы плохо поправляетесь, может быть, здешний воздух принес бы вам пользу".

Четыре часа.

"Я нарочно задержала отсылку письма, думая, что папа припишет что-нибудь, но он велел вам передать на словах, что он готов простить вас и забыть прошлое; но он желает лучше переговорить об этом с вами лично, когда вы сами приедете к нам.

"Любящая вас кузина

А. Ф. Морвиль".

Хорошо, что сестра Филиппа была далеко. Что бы сказала она, увидев, что брат её плачет как ребенок. Он несколько раз прошелся посаду, прежде чем решился войдти в столовую, где мистрисс Гэнлей очень серьезно занималась распределением полученных ею писем на кучки. Одни письма клались направо, как нужные ; другия - налево, как не нужные.

Поговорив о чем-то слегка, брат и сестра сели пить чай. Маргарита искоса поглядывала на взволнованное лицо своего соседа и изредка перекидывалась с ним словами.

- Сестра, я уезжаю от вас, в пятницу, - произнес Филипп с видимым усилием.

- Верно ты в Рэдклиф едешь? - спросила она очень спокойно.

- Нет, в Гольуэль. Лэди Морвиль приглашает меня быть крестным отцом её дочери. Я поеду прежду в Лондон, а к ним - на следующий день.

- Очень рада, что тебя пригласили туда. Чтож? лэди Морвиль сама к тебе писала? здорова она?

- Да, она дня через два сойдет с верху.

- Прекрасно! Ты не слыхал, спокойнее она теперь? - спросила мистрисс Гэнлей.

- По этому письму видно, что она весела, - отвечал брат.

- Как я давно ее не видала! Она тогда была еще ребенком, но такая кроткая, внимательная к бедному Чарльзу, - заметила сестра, воображая видеть в Эмми свою будущую невестку.

- Это правда, кротость её и мягкость характера поразительны, - сказал Филипп. - Она была неподражаема в минуты горького своего испытания.

После таких слов, нечего было сомневаться; сердце Маргариты радостно забилось.- Позволь же мне, друг мой, поздравить тебя с надеждой на будущее счастие, - произнесла она к нежностью. Я уверена, что ты не ожидал такого невинного поощрения с её стороны.

- Разве ты знаешь что-нибудь об этом? - спросил с удивлением Филипп.

- Милый брат, ты сам себя выдал. Не смущайся. Кому ж было догадаться как не сестре, видя, что все это время ты был мрачен и так грустен? Малейший намек на неё бросал тебя в краску, ты страдал за её здоровье, изнурил твои силы; наконец твои тщательные усилия держать себя вдалеке....

- Помилуй! о ком это ты говоришь? - сердито возразил Филипп.

- О ком? об Эмми, конечно!

Филипп вытянулся во весь рост и побледнел от негодования.

- Маргарита, - произнес он задыхаясь:- я люблю Лору Эдмонстон уже несколько лет, и лэди Морвиль знает это.

- Лору! - крикнула мистрисс Гэнлей.- Ты верно помолвлен с нею?

Видя, что брат не отвечает, она продолжала:- Брат! если ты еще не зашел далеко, опомнись, не спеши жениться на ней. Не забудь, что ты вступаешь во владение Рэдклифом, не имея чистого капитала в руках. У тебя будет целая обуза на плечах и, женившись на девушке без состояния, ты никогда не выйдешь из долгов.

- Я обдумал все это дело, - возразил он холодно.

- Значит, ты уж затянул петлю, - воскликнула она с желчью.- Филипп! Филипп! не думала я, что ты женишься когда-нибудь из-за одной красоты!

- Прошу больше не толковать об этом, - очень спокойно нроизнес Филипп.

Маргарита замолчала, хотя этот разговор уязвил ее прямо в сердце. Теперь она убедилась, что прежнее доверие брата, дружба его к ней - потеряны невозвратно. Между ними начались самые холодные отношения, и Филипп не мог дождаться, как бы скорее выехать из её дома.

Он сделал визит мисс Уэльвуд, и та встретила его как старого знакомого, - говоря, что лэди Морвиль два раза писала к ней очень милые письма, справляясь о маленькой Марианне.

Этот визит произвел отрадное впечатление на Филиппа; он долго беседовал с мисс Уэльвуд, осмотрел её учениц, проверил планы будущей больницы; навел справки, как учится Марианна, и получил самые лестные отзывы об её успехах и характере. Он попросил вызвать девочку, зная, что очень угодит этим Эмми. В комнату явилась девятилетняя Марианна, робкая, застенчивая девочка, высокая ростом и очень хорошенькая. На все попытки Филиппа завести с ней разговор, ена отделывалась короткими да и нет. Он рассказал ей, что едет крестить маленькую дочь лэди Морвиль, что ее назовут Мэри, и спросил, что она желает передать в Гольуэль?

Марианна сконфузилась, опустила голову и тихо проговорьла:- Кланяйтесь моей маленькой кузине Мэри.

Ласково простясь с ней, Филипп уехал.

Шарлотта Мэри Янг - Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 08., читать текст

См. также Шарлотта Мэри Янг (Charlotte Mary Yonge) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :

Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 07.
Перевод Е. Сысоевой ГЛАВА I. Первое известие о болезни Филиппа пришло ...

Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 06.
ГЛАВА XI. Эмми проснулась с отрадным сознанием, что все благополучно. ...