Шарлотта Мэри Янг
«Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 06.»

"Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 06."

ГЛАВА XI.

Эмми проснулась с отрадным сознанием, что все благополучно. Мать пришла за нею и, пока она одевалась, передала ей все, что было нужно. Прежде чем спуститься вниз, обе оне зашли к Чарльзу, который теперь вставал с постели не ранее как после первого завтрака. Брат крепко обнял Эмми, пристально посмотрел ей в глаза, но, заметив, что та вспыхнула, не произнес ни слова и выпустил ее.

За завтраком разговор шел урывками. Даже Шарлотта и та что-то присмирела; мистер Эдмонстон попробовал было пустить в ход свои шуточки, но неудачно: почти никто не смеялся, слушая их. Гэй то и дело бегал взад и вперед по лестнице справляться, что делает Чарльз, так что все прочие поневоле вертелись на одной тэме - на вопросе, почему вчера он и мистер Эдмонстон опоздали.

- Это его вина, - смеясь заметил мистер Эдмонстон, кивая головой на Гэя.- Филипп бывало всегда напомнит мне, когда нужно ехать, а Гэй дотого боялся, чтобы я не заметил его нетерпения, что он как будто нарочно пропустил час отхода поезда, мы поневоле и остались.

- То-то, я думаю, вам хотелось играть "Кузнеца-музыканта", - лукаво заметила Шарлотта.

- Признаюсь, я уж его раза два мысленно пропел, - отвечал Гэй.

Завтрак кончился. Все встали из-за стола. Гэй подошел довольно робко к Эмми и произнес в полголоса:

- Можно мне с вами переговорить?

Эмми сильно покраснела и, машинально повинуясь словам матери, предложившей им уйдти в гостиную, пошла вместе с Гэем в указанную комнату. Она не умела играть роли застенчивой, невинной молодой девушки; она не вертела колец на пальцах, не играла веткой сорванного цветка, а стояла скромно, опустив несколько голову, готовая выслушать все, что бы ей ни сказал Гэй.

Он несколько секунд не мог сладить с своим волнением и раза два прошелся по комнате, наконец, остановившись перед нею, быстро заговорил:

- Эмми! Прежде чем дать мне слово, обдумайте хорошенько свои действия. До сих пор я приносил вам только несчастие. Вы полюбили меня, не смотря на это, но не забудьте, что жить с таким человеком, как я, будет не легко девушке с кротким, нежным сердцем, как ваше. Подумайте хорошенько, Эмми. - Вы еще свободны; об нашей помолвке немногие знают, если поднимутся толки, вся вина падет на меня. Прежде чем решиться подарить мне свою руку - подумайте о себе.

- Я думала об одном только, - возразила кротко Эмми:- о вашем счастье. Для меня же, без вас, ничего не остается на земле, кроме горя.

- Эмми! друг мой! милая моя! с жаром произнес Гэй, взяв ее за руку и сажая подле себя на диване.- Я жил надеждою, что услышу от вас когда-нибудь эти слова, а теперь от радости, не верю своим ушам!

- Гэй, но ведь и я должна вас предупредить, сказала Эмми, - что во мне вы найдсте простую любящую, но далеко не мудрую жену. Вам и Чарльзу я много обязана в отношении своего умственного развития, но я никогда не сделаюсь ученой, замечательной по уму, женщиной.

- Избави меня Бог от них! воскликнул Гэй, невольно вспомнив одну свою знакомую в С.-Мильдреде.

- Итак, продолжала она:- обещаю вам употребить все свои усилия, чтобы сделаться достойной вас; обещаю учиться, сколько сил хватит, чтобы вы не краснели за меня, и если вы полюбили меня такую, какова я есть, то чегож нам бояться за свое счастие?

- Прошу вас, не говорите более никогда, что без вас мне будет лучше жить. Раз навсегда помните, я готова делить с вами все - и горе, и страдания, и несчастия, - но знать, что вы одни переносите свой крест, было бы невыносимо тяжело для меня.

- Погодите, Эмми, вы не выслушали полной моей исповеди, - остановил ее Гэй. Прежде чем дать мне слово, узнайте, что я за человек. Эмми! ведь я хотел убить Филиппа!

- В первую минуту гнева? спросила она.

- Нет, не в первую. Я был дотого озлоблен, что с радостью пожертвовал бы своей будущей жизнью, лишь бы удовлетворить чувству мести. Я долго боролся с своим страшным характером, и мне дорого стоило победить себя.

- Если вы боролись и победили себя в этот раз, вы можете быть покойны за будущее, - отвечала Эмми.

- Ну, а знаете ли вы, что я дотого потерял голову, что даже на вас негодовал?

- Очень может быть, - возразила Эмми с улыбкой:- беда невелика; я современем заставлю вас забыть свое негодование. Мама не раз говорила нам, что человек с таким пылким характером, как ваш, всегда может стать выше людей спокойных. Вы постоянно боритесь сами с собою, а в борьбе крепнут силы духовные; на такого человека всегда можно больше надеяться, чем на равнодушнаго.

- Если бы я не надеялся на свои силы и не был бы готов на всякую житейскую борьбу, я бы никогда не осмелился заикнуться вам о своей любви, сказал Гэй.

- Мы будем помогать друг другу, - ласково заметила Эмми. - Ведь вы давно уж служите мне руководителем в образовании, а я поддержу вас в минуты вспыльчивости и увлечения.

- Милая вы моя, если бы вы знали, какой опорой служило мне даже воспоминание о вас, - сказал Гэй.

В столовой на часах пробило половина втораго; мистрисс Эдмонстон напомнила дочери, что пора кончить разговор, и просила Гэя перенести Чарльза вниз. Тот побежал на верх, а Эмми, поцеловав мать, начала укладывать подушки на диване в ожидании брата. Он дотого был легок и худ, что Гэй принес его с верху, с помощью одного лакея.

Когда больного уложили как можно покойнее - он заговорил:

- Знаете-ли, что я вам всем скажу? ведь у меня даром пропала эта зима. Я постоянно был на сцене, по милости моей ноги, и мысленно все твердил свою роль, собираясь умирать. Мне было ужасно досадно, зачем я переношу такую страшную пытку, не имея права даже порисоваться умирающим. То ли бы дело было, еслибы доктора осудили меня на смерть. Я бы сейчас убедил папа привезти Гэя, патетическим образом умолил бы их обоих примириться и испустил бы дух, соединив их руки. Вот так. И затем занавес бы упал.

При этих словах, Чарльз соединил руки Гэя и Эмми, откинул голову назад, закрыль глаза и сделал все это так грациозно, что Шарлотта не вытерпела и начала аплодировать, а Эмми засмеявшись поспешно ушла из комнаты.

- Ну, а еслибы ты испустил в эту минуту дух? - заговорила Шарлотта. - Кому бы ты этим пользу принес?

- Да я бы совсем не умер, а только полежал бы без чувств, а потом бы очнулся, чтобы насладиться последствиями своего искусства. Я даже замышлял, не принять ли мне для этого лишнюю дозу опиума, но боялся, что доктор Майэрн догадается в чем дело и примет свои меры. Мне, впрочем, можно было-бы даже простить всю эту сцену, другаго исхода не предвиделось: Эмми нужно же было помочь. Гэй, если бы ты знал, чем была сестра Эмми для меня в продолжение всей зимы! Ты право должен удивляться моему великодушию, что я не считаю тебя своим личным врагом.

- В настоящее время я ничему не могу удивляться, - возразил Гэй шутливо.- А я у тебя вот что спрошу, Чарли, отчего ты сделался так худ и легок как перо? Ведь я, право, и не воображал, чтобы это была таки опасная болезнь.

- Болезнь была очень, очень опасная! - проговорил торжественно Чарльз, насмешливо улыбаясь в тоже время.

- Особенно трудны были первые шесть недель, пока созревал нарыв, - заметила мистрисс Эдмонстон:- это были шесть недель настоящего страдания.

- Воображаю, как Филипп горевал, воскликнул Гэй.

- Филипп? Это почему? - спросил Чарльз.

- Да ведь он был всему причиною. Мистер Эдмонстон, по крайней мере, так мне передавал.- Он рассказывал, что Филипп уронил тебя с лестницы.

- О милый папа! - вскричал смеясь больной.- Кажется, что теперь на Филиппа будут взваливать все, что ни случится в продолжение этого года.

- А как же это произошло? спросил Гэй.

- Да вот как, - отвечал Чарльз.- Мы сильно спорили, говоря о тебе, я очень утомился и принужден был допустить Филиппа, тащить меня под руку, вверх по лестнице. Он воспользовался минутой, когда мы были одни, и вздумал дать мне какой-то дерзкий совет. Я совсем забыл о своем беспомощном состоянии, вырвался из его рук и конечно полетел бы вниз головой, если бы он не поймал меня, не взвалил себе на руки и не огнес в спальню, как лисица цыпленка. В строгом нравственном смысле Филипп виноват в моем падении, но, судя по видимым обстоятельствам, он меня положительно спас.

- Однако, - заметила мать:- ты не можешь отвергнуть того, что падение было причиной твоей болезни.

- Не совсем, мама, нарыв готовился давно, а потрясение ускорило только его действие. Вот вам строгий медицинский мой вывод. Однако, кажется, завтрак подан, и вы все разбредетесь после него. Со мной никто не посидит, а мне бы так хотелось еще потолковать об истории кораблекрушении. До меня дошли слухи, будто героем в этом деле оказался какой-то Бэн, а совсем не сэр Гэй Морвиль.

Все засмеялись и пошли в столовую. После завтрака Лора собиралась идти в Ист-Гиль, а Эмми с Гэем и Шарлоттой согласились ее сопровождать, только с тем, чтобы зайдти в церковь и потом повидаться с Мори-Росс. Проходя деревней, Гэй не решался вести Эмми под руку, но вступив на паперть церкви, он вдруг остановился, посмотрел на нее, протянул ей руку и, крепко пожав ее, хотел как будто показать, что он считал себя обрученным женихом Эмми, с той минуты как они вместе пришли к алтарю Господню.

После службы, все четверо зашли в дом к мистеру Росс. Мэри вызвалась их проводить до дома, и дорогой, Эмми сообщила своей подруге тайну своего сердца. Мэри поразило одно, что главной заботой молодой невесты было уметь выработать свою волю и характер для того, чтобы переносить с кротостью все земные испытания; о своем счастье и любви она говорила как о второстепенной вещи.

- В первый раз в жизни вижу я такое странное проявление любви, подумала Мэри:- ей ли еще заботиться о чем-нибудь, когда судьба посылает ей такое счастье, которому может позавидовать каждая из нас.

Дойдя до саду в Гольуэле, мисс Росс молча простилась со всеми. Гэю она пожала руку так выразительно, что тот покраснел и улыбнулся. Шарлотта не сумела выдержать роли, она отстала немного от старших сестер и шепотом спросила у Мэри.- Что, Мэри, рады вы? Какова наша милая Эмми? Вы никому не разказывайте, ведь это большой секрет, а Гэй-то оправдался, и какой он благоразумный, вы не поверите!

- Я очень, очень рада! отвечала Мэри.

- А уж я то, не знаю что и делать от восторга, - продолжала Шарлотта. - Чарли также в восхищении. Вы подумайте только, Гэй будет нашим братом, разве это не счастие? Завтра уж он хочет посылать за Буяном.

Мэри захототала, слушая её несвязную речь, но возвращаясь домой, она невольно ломала себе голову, отчего одна Лора грустна. Или ей с сестрой жалко расставаться, думала она, или она на Гэя не надеется - одно из двух.

В этот день, вечером, было очень весело в Гольуэле. Чарльз потребовал от Гэя полнейшего отчета в истории его подвига и, в награду за утомительное описание каждой безделицы, осыпал похвалами его храбрых рэдклифских рыбаков.

Для Гэя с Эмми настал целый ряд ясных счастливых дней. Они проводили вдвоем почти все время, занимались музыкой, чтением, цветами и совершали длинные прогулки по живописным окрестностям Гольуэля. Гэй был настоящим рыцарем своей невесты. Не надоедая ей нежностями, не оскорбляя никого излишней фамильярностью, он исключительно занимался ею, и его почтительные ласки, постоянное внимание и деликатность все сильнее и сильнее привязывали молодую девушку к нему. Наедине с нею, он был иногда молчалив и задумчив, но в обществе не было человека оживленнее его. В семье, он держал себя совершенно как свой и каждому лицу её оказывал нежную любовь и заботливость.

Мистер Эдмонстон от души любовался юной парочкой и отпускал иногда на счет их довольно плоские шутки, к которым Гэй и Эмми впрочем скоро привыкли и не конфузились, слушая их. Жена его была в восторге, что Гэй с первого дня приучил себя называть ее мама; Чарльз радовался за Гэя и Эмми одинаково; он торжествовал победой над Филиппом и с каждым днем чувствовал себя лучше. Шарлотта с любопытством наблюдала, как это бывают невестой, и постарому возилась с Буяном, который так привык к Гольуэлю, точно и не уезжал никогда оттуда.

Лора одна была постоянно печальна. Не имея человека, с которым бы ей можно было поделиться мыслями и чувствами, она постоянно держалась вдалеке, чаще всего сидела или ходила одна и нередко втихомолку плакала. Гэй, воображая, что она горюет о разлуке с сестрой, старался быть особенно к ней внимателен, но его вежливость и внимание как будто раздражали ее. Не смотря на все случившееся, она не могла забыть предостережений Филиппа и никак не могла вполне довериться Гэю, как это сделала вся её семья. Она с нетерпением ждала писем от Филиппа, еще более ждала свидания с ним, чтобы передать ему все, что касалось до Гэя. Ей необходимо было высказаться для того, чтобы успокоить свою совесть и решить - вправе-ли она надеяться, что Гэй составит счастие Эмми.

ГЛАВА XII.

- Во всю жизнь мою не встречал я такого несносного фата! воскликнул на следующее утро мистер Эдмонстон, сидя за завтраком, в столовой, в ту самую минуту, когда Гэй привел туда сверху Чарльза. - На-на, прочитай, - продолжал он, подавая Гэю письмо.

Нахмурив брови и крепко стиснув зубы, Гэй начал читать длинное послание Филиппа Морвиль к дяде. Все лицо его судорожно подергивалось, а руки дрожали, перевертывая страницы.

- Напрасно даете вы мне читать такие вещи, мистер Эдмонстон, - заметил он, кончив чтение и подавая опекуну письмо обратно.

- Это превосходит всякую меру терпения! вскричал мистер Эдмонстон.- Какова дерзость? Нет-с, уж он меня дотого обседлал, что я начну брыкаться. Спрашивать у него совета! Ждать его одобрения! Как же, непременно! Завтра же обвенчаю вас и баста!

- Мама, прочитай-ка письмо, сказал он, обращаясь к жене:- и скажи, справедлив я или нет. Чем дальше, тем больше интриг с его стороны!

- Неужели никто не поднимет голоса в защиту отсутствующаго? подумала бедная Лора, слушая нападки отца на Филиппа.

Гэй не выдержал.- Филипп никогда интриганом не был, - возразил он опекуну.- Он действовал всегда по убеждению.

- Замолчи, Бога ради! продолжал бушевать мистер Эдмонстон. Лучше ты и не заступайся за него! Он просто завидует тебе, и желает повредить тебе, где только можно.

- Я говорил то же самое Филиппу в глаза, сказал Чарльз.

- Не правда, Чарли, резко возразил Гэй:- совсем Филипп не такой!

- Я тебе повторяю, не защищай его! закричал мистер Эдшонстсн. Довольно он меня обманывал. Вы все дотого перед ним преклонялись, что он вообразил, будто каждое его слово - есть слово евангелия; вы довели человека до такой степени самолюбия, что он отца родного, бывало, слушать не хочет. Не знал покойник, какого он гордеца растит, не знал! Хорошо еще, что он на меня напал, не такой еще я человек, чтобы поддаться ему сразу. А? мама? так, что ли?

- Это ни на что не похоже! - заметила мистрисс Эдмонстон, дочитав письмо до конца.

- И мама туда же! подумала Лора.

- Но всему видно, что он предубежден против Гэя, - продолжала мать.- Но, по правде сказать, я никак бы не поверила, что Филипп может быть способен на такой поступок.

- Прочитайте все по очереди, это интересное послание, - сказал мистер Эдмонстон:- и вы тогда убедитесь, каков ваш идеал.

Когда очередь дошла до Эмми, она начала отказываться, но Гэй убедил ее прочесть.- Лоре пришлось последней произнести свой приговор над дорогим для неё письмом.

Вот что писал Филипп.

Корк, 8-е апреля.

"Милый дядя! Я вам очень обязан за уведомление об Эмми, хотя, но правде сказать, меня чрезвычайно удивляет то, что вы решились так быстро на столь важный шаг как её замужество, и удовольствовались самым ничтожным объяснением со стороны Гэя, между тем как мы с вами имели очевидные доказательства, что характер его еще не вполне сложился и что он, - чтобы не выразиться резче, - в последнее время очень неосторожно повел свои дела. Можно ли же было после этого вверить ему судьбу вашей дочери? До сих пор я был убежден, что вы останетесь верны своему слову и не согласитесь признать Гэя женихом Эмми, пока он, с должным уважением к вам, как к своему опекуну, не раскроет чистосердечно той тайны, в которую он облек свои денежные обороты; из вашего письма видно, что Гэй положительно отказался от такого рода признания и настойчиво умалчивает о причине, побудившей его требовать от вас столь значительной суммы как тысяча фунтов. Что касается до чэка в 30 фунт., очевидно употребленного для уплаты карточного дома, о нем я сужу следующим образом. Не смея заподозрить Гэя в стачке с дядей, я имею основание думать, что Диксон, как человек не строгих нравственных правил, услышав, что его племянник в затруднительном положении, вызвался сам занять для него эти деньги, в той надежде, что своей временной заслугой, он свяжет Гэя благодарностью и будет иметь возможность требовать от него постоянного пособия. Тайные свидания Гэя с Диксоном явно подтверждают мое мнение, что тут дело нечисто. Я пишу к вам все это, конечно, не с той целью, чтобы совершенно расторгнуть начатое сватовство: об этом не может быть и речи, принимая во внимание настоящее положение дела; но ради счастья кузины, ради счастья самого Гэя - умоляю вас, повремените свадьбой. Оба они еще слишком молоды, так молоды, что еслибы даже не было нобочных препятствий, многие на моем месте посоветовали бы вам отложить свадьбу на несколько лет; погодите, по крайней мере, до 25-ти-летия Гэя, срока назначенного его дедом, для введения его в управление имением. Если его любовь к Эмми действительно крепка и он останется ей верен, он сам оценит предлагаемую мною отсрочку; самый критический период его молодости пройдет безопасно и Гэй научится сдерживать порывы своей необузданной вспыльчивости. Если же, напротив, окажется, что его любовь ничто иное как мгновенная сердечная вспышка к первой молодой девушке, с которой его роставили в самые дружеские интимные отношения, вы тогда сами останетесь довольны, что предохранил вашу дочь от несчастного супружества. Я до сих пор не изменил своего взгляда на Гэя; я считаю его, как и прежде, благородным, честным молодым человеком, с хорошими побуждениями души и необыкновенно симпатической наружностью. Такие личности как он очень привлекательны для женщин; но Гэй вспыльчив и непостоянен, он легко увлекается, очень настойчив, и главное - горяч до безумия. Я желаю ему всевозможного счастия и, как вы сами знаете, постоянно забочусь и заботился о его благосостоянии, но преданность моя к вашему семейству и искренния убеждения моей совести, вынудили меня высказать вам всю истину. Надеюсь, что вы не припишете мою огкровенность недоброжелательству к Гэю, а сочтете ее следствием моего желания, чтобы он и Эмми были одинаково счастливы; цели этого намерения достигнуть нельзя было иначе, как высказав вам все откровенно.

"Преданный вам

Ф. Морвиль."

Все время, пока Лора читала длинное это письмо, Гэй с жаром защищал его автора от нападок опекуна и Чарльза. Мистрисс Эдмонстон, наконец, вышла из терпения.

- Милый Гэй, - заметила она с улыбкой:- если бы мы все не знали вас так коротко как теперь, мы бы невольно подумали, что вы нарочно преувеличиваете свое желание защитить Филиппа, с целью выиграть в наших глазах.

- Значит, мне лучше собираться отсюда, сказал Гэй, смеясь и вставая с своего места. Пойдем со мною! шепнул он, нагнувшись к Эмми.

- Погоди минутку, Гэй, - возразил мистер Эдмонстон, не уводи ее, а не то, ведь вас нигде не найдешь. Мне нужно переговорить с тобой, прежде чем я напишу к Филиппу, и затем ехать на митинг. Видишь ли что, я хочу наклеить нос мистеру Филиппу: напишу ему прямо, что вот такого-то числа назначена ваша свадьба. Выдумал штуку! Ждать твоего двадцати-пятилетия! Как же! так и послушают.

Услыхав слова: "мне нужно переговорить с тобою" - дамы одна за другой удалились. Гэй жалобно посмотрел в след Эмми, но та даже и не оглянулась. Чарльз лежа теребил кудрявые уши Буяна и изподтишка посмеивался над общим волнением, произведенным письмом Филиппа. Унижение последнего было для него истинным торжеством.

Мистеру Эдмонстону не понравилось, что Гэй не хочет назначить день своей свадьбы сейчас же, чтобы дать ему возможность написать об этом Филиппу с сегодняшней почтой. Но Гэй положительно объявил, что пока Эмми сама не решит этого вопроса, он никогда не станет принуждать ее силой, ускорить день свадьбы. Его даже удивило, что опекун так не кстати его торопит.

- Когда ж однако, ты располагаешь сыграть свадьбу? настаивал мистер Эдмонстон. Честью клянусь, я таких хладнокровных женихов не видывал!

- Я так был счастлив все эти дни, - отвечал Гэй:- что мне и в голову не приходило строить планы о будущем. При том, я полагал, что я буду еще у вас на испытании, несколько времени.

- На испытании? Какой вздор! Будь у меня дюжина дочерей, я бы всех их отдал за таких женихов, как ты, вскричал мистер Эдмонстон.

Гэй улыбнулся, а Чарльз покатился со смеху.

- Однако, мне нужно же намылить голову Филиппу, продолжал мистер Эдмонстон. Я ему просто напишу, что свадьба очень скоро, что мы его приглашаем на бал, танцовать. Пусть его приедет и лично убедится, как я повинуюсь советам племянничка. Моя милая супрута и полковой командир совсем избаловали Филиппа восторженными похвалами. Я всегда предчувствовал, что все вы так его отуманите своим обожанием, что он голову потеряет.

- Ну, уж меня то нельзя укорить в обожании Филиппа, - заметил насмешливо Чарльз.

- Как бы там ни было, а я к нему настрочу такое письмецо, что он своих не узнает, - продолжал отец, но в эту минуту его вызвали за чем-то и он проворно убежал из гостиной.

- Не беспокойтесь, - сказал Чарльз, заметив, что Гэй сделался задумчив и грустен.- Я постараюсь наблюсти, чтобы тон письма был не резкий. Филипп хорошо знает отца, он знает, что у него гнев скоро стынет.

- Устрой. пожалуйста, чтобы письмо было отправлено не ранее завтрашнего дня, - сказал Гэй:- тогда по крайней мере все чувства немного улягутся и Филипп спокойнее примет замечания дяди.

- Ты меня уж неразуверишь, - возразил Чарльз. Я вижу ясно, что Филипп досадует, зачем мы все мало-по-малу выбились из его власти. Скажи мне откровенно, честно он поступил, прислав такое письмо?

- Не спрашивай меня, - отвечал Гэй, отходя к окну.- Не лей масла на огонь. Я стараюсь забыть о письме, хотя отчасти и оправдываю Филиппа. Дядю Диксона он почти в лицо не знает, а прочия обстоятельства для него тайна.

- Я рад, что ты по крайней мере сознаешься, что письмо все-таки дерзкое. Полно донкихотствовать, Гэй! Ты на меня не сердись, что я тебя задерживаю, когда тебя тянет к Эмми, но мне нужно дождаться отца. А если ты желаешь, чтобы он не отсылал письма сегодня, то ты бы лучше... Ушел, таки! смеясь заметил сам себе больной, увидав, что Гэй, в одно мгновение, исчез за дверью. А я хотел узнать, куда-ж он повезет Эмми после свадьбы, где он ей устроит новоселье? Вот бы нашу Лору поставить там, в виде статуи терпения. Что это с ней сталось? Видно, мама правду сказала, что благородный капитан обжег свои крылушки как мотылек. - У них тут что нибудь да случилось прошедшей осенью, пока я был болен, а мама только и возилась что со мной. Может быть, они оба не догадались даже, что коварный купидон пронзал их сердца, во время летнего сезона и беспрерывных балов. А - а! продолжал Чарльз, заглядывая в окно, выходившее в сад. Вот идет образцовая парочка, Эмми и её верный рыцарь. По моему, характер Гэя сделался еще более загадочным чем прежде:- к чему это он Дон-Кихота корчит?

Когда пришел отец, Чарльзу легко было убедить его, чтобы он ранее завтрашнего дня не отсылал письма к Филилпу, на том основании, что к завтрему, может быть, и Гэй успеет условиться с невестой насчет дня свадьбы. Мистер Эдмонстон сейчас же согласился с сыном, тем более, что ему было некогда писать: ему предстояли хлопоты по поводу следствия, наряженного их комитетом над местным доктором, и он собирался сейчас же уехать; но он все-таки кончил тем, что уезжая сказал жене и Чарльзу: "Мы их немедленно окрутим - чего тут ждать? Не жить же Гэю одному в Рэдклифе. Ни за что! Ужь я ради того только желал бы поскорее превратить нашу Эмми в лэди Морвиль, чтобы доказать Филиппу, до отъезда его заграницу, что меня за нос водить нельзя.

Мистрисс Эдмонстон настаивала также на том, чтобы свадьбы не откладывать в долгий ящик. Пока вся семья устраивала судьбу Гэя и Эмми, они дружно расхаживали по лесу и толковали о Филиппе.

- Я рад, что по его милости наше ясное небо померкло на минуту, - сказал шутливо Гэй своей невесте.- Я боялся за наше счастие. Видно, нам на роду написано не жить с Филиппом в ладу. Он с детства старался всегда брать надо мною верх и, по правде сказать, я невольно подчинялся такому сильному характеру, как его. Но теперь он положительно вывел меня из терпения своим вмешательством в наши дела. Подчас я думаю, не лучше ли мне даже избегать его, чтобы не иметь столкновений.

- Это так, а между тем ты один только и заступаешься за Филиппа, - возразила Эмми.- Неудивительно, если это сердит папа. Ты меня, покрайней мере, не заставляй подражать себе. Я переварить не могу его фраз на счет твоей привлекательной наружности, хороших побуждений души и его личного взгляда на тебя. Ах, Гэй! по моему, это хоть кого выведет из терпения. Избавь меня пожалуйста от обязанности быть к нему снисходительной. Я не могу равнодушно переносить его.

- Напрасно, - заметил Гэй.- Филипп хлопочет о твоем же счастье. Письмо его написано очень здраво и справедливо, он руководствуется чувством долга и совести, и мы не должны судить пристрастно его резкую откровенность. Я страшно виновать перед ним и перед папа. За мои дерзкие выражения на счет их обоих меня следовало еще строже обвинить.

- Неужели ты в самом деле находишь, что Филипп во всем прав, - спросила с улыбкой Эмми. Он советует, например, чтобы нашу свадьбу отложили на четыре года. Конечно, теперь я еще очень молода для того, чтобы вести такой огромный дом, как твой; и года через четыре, как он говорит, я конечно поумнею и разовьюсь, но каково же будет тебе, милый мой, жить все это время одному в Рэдклифе.

- Эмми, от тебя все зависит, если ты согласна, то мы не станем откладывать свадьбы, - сказал Гэй:- и так и папа передам. Подумай хорошенько и назначь сама день.

- Я готова, когда хочешь, - робко ответила молодая девушка. Мне только грустно вспомнить, как я уеду из дома... Мама, Чарльза - всех их оставить.... нет! решай лучше ты, у меня духу не достает назначить день!

Гэй крепко поцеловал свою хорошенькую невесту, и они еще несколько времени погуляли по опушке леса, любуясь на живописную картину, раскинувшуюся перед их глазами. после прогулки Гэй принялся за занятия, которые он не бросал, не теряя из виду своего намерения получить диплом из университета. Он смеясь уверял Эмми, что она много рискует, соглашаясь выходить за такого неуча, как он.

В это же самое утро мать и дочь, поплакав немного, решили, с согласия Гэя, назначить день свадьбы, когда заблагоразсудится папа. Тот в свою очередь пришел в восторг и объявил, что медлить нечего: чем скорее, тем лучше. Все переговоры об устройстве молодых шли очень дружно, и Лора с сжатым сердцем передала доктору Майэрну, что дело уж покончено, - Эмми невеста Гэя.

Вечером отец и Чарльз собрались писать к Филиппу. Чтобы не быть свидетельницей их совещания, Лора убежала к себе в комнату и горько там расплакалась. Через несколько времени к ней постучалась Эмми.

- Лора, душа моя, - сказала она, увидев, что у сестры глаза распухли от слез. Не горюй, Бога ради, я готова все сделать, лишь бы не видать тебя грустной!

Лора положила свою голову ей на плечо и громко зарыдала. Не догадываясь, что у сестры есть тайное горе, Эмми приписывала эти слезы предстоящей разлуке с нею и всячески начала уговаривать Лору, обещая ей как можно чаще приезжать в Гольуэль.

- Теперь Чарльзу лучше, и Шарлотта подросла, говорила она: - ты все-таки не будешь одинока.

- А вы ужь назначили день свадьбы? спросила Лора.

- Она будет во вторник, после Троицына дня, - отвечала Эмми. Мы все так решили.

Лора охватила сестру обеими руками и опять заплакала.

- Милая, дорогая моя, - продолжала ее уговаривать Эмми:- спасибо тебе за любовь, но...

- Эмми! не благодари меня, - прервала ее рыдая Лора:- я такая эгоистка.

- Тебе вврно жаль Филиппа, спокойно заметила Эмми, не догадываясь о том, что именно тревожит сестру.- Я понимаю, что тебе было больно читать такое резкое письмо к папа; не беспокойся, Гэй уговорил Чарльза настоять, чтобы папа сгоряча не посылал ему ответа! Не знаю, приедет ли Филипп к нашей свадьбе, продолжала она помолчав.- Я ради Гэя желала бы его видеть. Право, я думаю, что современем Филипп узнает его покороче и отдаст ему должную справедливость.

- Конечно, - скэзала Лора.- Когда все недоразумения и неприятности исчезнут, Филипп сделается искренним вашим другом.

- Да, но только не мешало бы ему поменьше высказывать свое личное мнение, о котором его не спрашивают. Не будь этого самоуверенного тона, я бы многое ему простила, - заключила Эмми.- Однако мы заговорились, прощай Лора, - сказала она, и поцеловав сестру, Эмми ушла к себе.

Лоре очень хотелось узнать, в чем заключался ответ мистера Эдмонстона к Филиппу, но спросить об этом у кого нибудь в семье она не решалась. Ей только нечаянно удалось услышать, что отец не преминул напомнить Филиппу, что, выдавая замуж дочь, он вовсе не считает нужным советоваться об этом с племянником. Ее утешало одно, что, может быть, Филипп приедет к свадьбе, и они повидаются.

- Ты должна быть очень обязана Гэю, - сказал ей однажды Чарльз:- знаешь-ли, что он меня просил устроить? Он желает, чтобы папа не укреплял за Эмми её части имения, а предоставил бы ее тебе и Шарлотте в случае, еслибы вы обе вышли замуж.

Надежда блеснула для Лоры.- Мы очень ему благодарны, - сказала она:- но ты не можешь сказать мне, Чарльз, как велика часть Эмми?

- О! ты, значит, желаешь знать, на сколько именно вы одолжены Гэем, насмешливо возразил брат.- Изволь, я тебе скажу, эта часть равняется сумме пяти тысяч фунтов стерлингов.

Говоря это, Чарльз пристально взглянул на сестру, как бы желая проникнут её мысли.

Лора не знала цены деньгам, о состоянии Филиппа она также не имела ясного понятия, но ей сдавалось, что родители ея, успокоенные блестящим замужеством Эмми, охотнее согласятся на её брак с Филиппом.- Тогда все сомнения, неприятности - все кончится, думала про себя Лора:- и Филиппа полюбят в семье как брата. С этого времени она видимо успокоилась и довольно весело принялась хлопотать вместе с матерью о приданом Эмми. Мистер Эдмонстон совсем сбился с ног с этой свадьбой. Он готов был, кажется, пригласить весь свет, и суетился целые дни, устраивая завтрак, нанимая экипажи и следя за уборкой дома. Жена махнула на него рукой, видя, что это доставляет ему огромное развлечение.

- А что, Гэй, тебе, кажется, не нравится вся эта суета? спросила однажды Эмми у своего жекиха.

- Право, не знаю, - отвечал он.- По мне, чем тише была бы свадьба, тем лучше. Но если папа нравится пышная обстановка, пусть его тешится. Я нахожу, что нам нужно повеселить и народ после свадьбы.

- Да, непременно устроим праздник дли детей и для бедных Рэдклифа, - сказала Эмми.

- То-то мои маленькие Ашфорды обрадуются, - заметил Гэй.- А Иона Лидбери непременно речь скажет.

- Нам, впрочем, с тобою в этот день будет ни до кого, ни до чего, - краснеё продолжала Эмми.

- Еще бы! я только думаю о том, как мы с тобой в церковь поедем, а будешь ли ты в кружевном платье или в шелковом гро-гро, - я, право, не замечу.

- Тем лучше дли меня, с улыбкой возразила Эмми. - Я и так ни о чем не забочусь, мама все устроивает без меня.

- Не слишком ли уж мы ее обременили твоими нарядами? Мы с тобой отреклись от всех хлопот.

- Напротив, ее это развлекает; иначе она стала бы тосковать и плакать, думая о разлуке со мной.

- И прекрасно. Предоставим же папа и мама полную волю в устройстве свадебного пира. Мы с тобой проведем весь день в молитве. Не так-ли, Эмми?

- Непременно, мой милый, это будет мне большой отрадой! сказала, тихо вздохнув, молодая девушка.

- Я тебя вот о чем хотел попросить, - сказал Гэй.- На земле у меня мало друзей, но есть человек, которого бы я очень желал пригласить к нам на свадьбу. Это Мэркгам; он так ко мне предан, он так искренно любил покойника отца, так страдал в день его кончины, что нам грешно его забыть. Старик будет в восторге.

- А я, Гэй, желала бы вот кого позвать, - спросить только мама, найдет ли она возможным это устроить, - мне бы хотелось, чтобы маленькая Марианна была в числе моих свадебных подруг. Мы поручим ее Шарлотте, и девочка повеселится от души.

ГЛАВА XIII.

Замок Килькоран находился всего в 20-ти милях от Корка, и капитан Морвиль получил приглашение погостить там дня два или три. Мориц де Курси приехал за ним в шарабане. и они утром, вдвоем, отправились в Килькоран.

Дорогой они оба все время молчали. Филипп сидел задумавшись, он то и дело вынимал из кармана какое-то письмо, перечитывал его и снова прятал.

Письмо было из Гольуэля. Чарльз прислал в нем подробный отчет Филиппу о судьбе 30-ти фунтового чэка, полученного Диксоном, и прибавил, что Гэй все-таки не открыл секрета, на что ему были нужны 1000 Фун "Но это не помешало папа и всем нам, - писал он:- оценить его благородство и честность, так что Эмми объявлена уже его невестой."

Затем следовало приглашение чтобы Филипп приехал на свадьбу. Все это сильно взволновало капитана. Он боролся между чувством любви к Лоре и благоразумием.

Глубоко оскорбленный отказомь дяди, который положительно не соглашался отложить свадьбу Гэя на четыре года, он искренно жалел Эмми, убежденный, что отец и мать делают ее жертвой своего самолюбия.- Ехать присутствовать на свадьбе, которая совершается против моего желания, значит отдать себя на посмешище всьм им, думал Филипп.- Притом, я уверен, что Лора не будет в состоянии выдержать характера и церемония венчания так ее расстроит, что она расплачется и выдаст нашу тайну. Каково же мне будет тогда вынести унижение, получить отказ и сознавать, что я своим присутствием испортил все дело. Нет, лучше не поеду!

А между тем сердце Филиппа говорило другое. Увидеть Лору после долгой разлуки казалось ему невыразимым счастьем. Самолюбие его играло тут также не маленькую роль. Ему хотелось приехать в Гольуэль с целью, чтобы доказать своим, что он выше всяких дрязг и сплетен. Все это вместе так его тревожило, что он вплоть до Килькорана, к крайнему неудовольствию Морица, не произнес ни слова.

В гостиной они нашли всю семью в сборе. Лэди Эвелина радостно кинулась на встречу брату.

- Мориц! как я тебя жду! слышал-ли ты новость? закричала она, при входе брата.- Надеюсь, что капитан не успел проговориться.

- Чего проговориться, - сердито возразил Мориц:- он рта не разинул со мной во всю дорогу.

- Отлично! так вы, верно, и сами еще ничего не слыхали? спросила Эвелина, обращаясь к Филиппу.

- Неужели вы не знаете, о чем идет речь? сонливо вторила дочери лэди Килькоран. - Весть очень радостная.

- Очень может быть, что я и знаю в чем дело, почтительно отвечал Филипп.

- Не мучь меня, сестра, - прервал его Мориц.- Говори, вероятно, кто-нибудь замуж выходит?

- Ну, да; отгадай кто?

- Одна из Эдмонстонов, конечно, Лора? Она здесь первая красавица.

- А, а! Мориц! заговорило видно сердце! смеясь сказала сестра:- но увы! ты ошибся, не она, а маленькая Эмми подхватила нашего лучшего жениха.

- Молодого Морвиля, верно? чтож ему за охота брать меньшую сестру, а не старшую? спросил брат.

- Верно, за него Лора сама не пошла. И поделом ему, вы мужчины такие все самолюбивые, воображаете, что пришел, увидел, победил. Я очень люблю сэр Гэя, но он не стоит Лоры. Не правда ли, капитан? А вы давно об этой свадьбе слышали?

- Дней десять тому назад, отвечал Филипп.

- И никому ничего не говорили? с живостью заметила Эвелина. А я то какова! я об этом знала еще в прошлом году, летом, и все молчала. Надеюсь, что вы отдадите честь моей скромности?

Затем она пустилась в подробности о том, кого Эдмонстоны пригласят, в какой день назначена свадьба, когда будет бал, кто из девиц выбран для церемонии и т. д. - я поеду с папа и с тетей Шарлоттой, говорила она.- Мориц, ты непременно должен быть на свадьбе:- там танцовать будут!

- Куда мне ехать! Я тогда буду в море, отвечал Мориц.

- Ах. да! забыла! как досадно! А об вас, капитан Морвиль, нечего и говорить: ведь ваш полк уйдет без вас. Значит, для вас нет препятствий, - сказала Эвелина.

- Конечно нет, - сухо отвъчал Филипп:- но я не решил еще, поеду я или нит.

Ему очень было досадно слышать, что свадьба готовится нышная. Он не ожидал такого легкомыслия со стороны Эмми; чтож касается Гэя, того он и не считал его достаточно благоразумным, чтобы распорядиться иначе. На все любопытные расспросы Килькоранов, почему Филипп не намерен ехать в Гольуэль, он уклончиво отвечал, что ему нужно непременно съездить в Швейцарию до отплытия в Корфу, и что он до свадебных балов не охотник.

- Также как и я, слабым голосом произнесла лэди Килькоран.- Я так боюсь, чтобы все эти хлопоты и шум не уложили меня в постель, что я ехать отказалась, чтобы не быть в тягость бедной мистрисс Эдмонстон.

- А вам, все-таки, не мешало бы съездить к бабушке Мобель, - заметила Эвелина Филиппу:- расскажите ей все, что знаете. Она в восторге от всех Морвилей. Вчера она меня замучила, восхваляя целый час сэр Гэя и его совершенства.

Филипп не мог отказаться, и в этот же день отравился к матери мистера Эдмонстона, которая жила недалеко, в маленьком коттедже, вместе с своей дочерью Шарлоттою. Старушка до мельчайших подробностей расспросила Филиппа, велико ли состояние Гэя, хорош ли дом в Рэдклифе, много ли доходу дает имение, правда ли, что Гэй очень красив и большой музыкант. Филипп отвечал осторожно и очень хладнокровно на каждый её вопрос; ему было крайне неприятно толковать так долго о пустяках, но он был дотого вежлив и внимателен к старушке, что никто не мог догадаться, что у него на душе, а между тем он искренно досадовал на суетность Эдмонстонов, осуждал все кх затеи, и твердо решился не принимать участия в свадебных празднествах; о Гэе лично он немного распространялся и сказал только, что он хорош собою и недурно поет.

В доме Килькоранов Филипп прожил недаром. Узнав, что для меньших братьев Морица нужен наставник и что родители метят на мистера Уэльвуда, уже утвержденного викарием в Кулеб Приоре, он поспешил изменить этот план на том основании, что Уэльвуд, в его глазах, был очень виноват в недосмотре за поведением Гэя в С.-Мильдреде. Вместо него, Филипп предложил лорду Килькорану умного, молодого офицера своего полка, которого он знал лично и искренно любил. Мальчиков же он советовал держать дома, на глазах, и так убедительно говорил в пользу домашнего воспитания, что отец и мать единодушно согласились принять его совет.

На другой день по приезде к Килькоранам Филипп послал ответ в Гольуэль; он поблагодарил дядю за приглашение, поздравил Гэя иЭмми, и выразил сожаление, что на свадьбе быть не может. "В мае полк мой отплывает в Корфу, - писал он: а сам я собираюсь путешествовать пешком по Германии и Италии. До отъезда из Ирландии, я напишу к вам еще" - заключил он в конце своего письма.

Ответ его был принят очень равнодушно всей семьей, кроме Лоры, которая искренно тосковала, что последняя возможность увидеть Филиппа исчезла для неё как дым. Писать к нему она не смела и потому молча покорилась своей горькой участи.

Наконец пришло время Гэю ехать на экзамен в Оксфорд и затем он хотел отправиться в Рэдклиф, устроить новоселье для будущей жены. Эмми просила его ничего не переменять в старом доме и оставить все комнаты в прежнем виде.

- Я только приведу их в порядок, - отвечал он ей с улыбкой.- Для тебя, мы с мистрисс Ашфорд, устроим уборную, а рояль я выберу сам. Гостиную надо омеблировать заново, она все та-же, что была при бабушке. Сад мы вместе с тобой разобьем, - сказал он, - а в зале нужно кое-что поправить.

И действительно, Рэдклифский дом требовал ремонта во многом, тем более, что в семейном комитете было решено, что молодые тотчас после свадьбы отправятся туда на некоторое время.

Итак, Гэй уехал в Оксфорд и вскоре уведомил своих, что экзамен сошел у него благополучно, и что теперь он прямо отправляегся в Рэдклиф.

Весть о его свадьбе произвела тэм сильное волнение. Мэркгам не утерпел, чтобы не поворчать, что он еще слишком молод для женитьбы. Ашфорды с любопытсгвом расспрашивали Джемса Торндаль о будущей жене Гэя. Но тот, к сожалению, больше знал Лору, чем Эмми, и потому сообщил им только, что Эмми хорошенькая девушка и отличная сиделка своего больного брата. Вообще же о семье Эдмонстонов он отзывался с большим уважением.

Мэркгам и Ашфорды жили теперь очень согласно. Старик управляющий объявил им однажды утром радостную весть, что сэр Гэи прибудет в Рэдклиф на следующий день. Он ночует в Кулеб-Приоре, сказал Мэркгам, - сюда приедет верхом и остановится у вас в доме.

Мистрисс Ашфорд пристально посмотрела на Гэя, когда тот, весело здороваясь с её детьми, вбежал прямо к ней в комнату. Румяные щеки, блестящие глаза совершенно изменили его лицо. Это был точно другой человек, а не Гэй, которого она видела зимой.

С Мэркгамом Гэй встретился как с другом. Старик от волнения и счастия разворчался дотого, что Гэй невольно захохотал,

- Все наши зовут вас, Мэркгам, непременно в Гольуэль, - говорил Гэй.- Вот вам письмо от мистера Эдмонстона: это приглашение на мою свадьбу.

- Как же, как же, - отвечал Мэркгам:- без меня дело не обойдется. Отдадут меня, старика, на посмешище всем этим лордам и лэди, ну кстати ли мне торчать среди такого великолепия? Молоды вы еще, сэр, в брак-то вступать. Ну, что вы будете оба за хозяева? Какой пример всему приходу, двое детей венчаются! Нет, не ждите меня, не приеду я ни за что.

- Как, Мэркгам? воскликнул Гэй: - вы мой единственный, преданный друг, и вы отказываетесь быть у меня на свадьбе? Нет, не поверю, вы не захотите огорчить ни меня, ни мою невесту. Она ждет вас непременно.

- Что делать! с вами не сговоришь, - улыбаясь и хмуря брови в то же время, отвечал Мэркгам, - Вы всегда настоите на своем; Бог с вами, дурачьте меня, старика!

- Так я могу сказать, что вы будете?

- Скажите, что я весьма обязан мистеру Эдмонстону и его супруге. Это очень любезно с их стороны.

- Приготовьте же все нужные документы к Троицыну дню, сказал Гэй:- и устройте в доме все, что следует.

- Как? испуганно произнес Мэркгам:- к Троицыну дню и дом приготовить? Никак вы с ума сошли: ведь его надо весь перекрасить, потолки того и гляди обрушатся. Хороши же вы! собираетесь жениться, а жить негде будет.

- Неужели потолки плохи? спросил Гэй.

- А как же бы вы думали? подите-ка, осмотрите их.- Гэй бросился к дому и быстро вскарабкался на чердак; после тщательного осмотра оказалось, что Мэркгам вовсе не преувеличил опасности: нечего было и думать оставить потолки в прежнем виде. Послали за плотниками в Мурорт, сделали смету, и, как ни рассчитывали, вышло все-таки на поверку, что ранее осени перестройка не кончится.

В продолжение двух недель, проведенных Гэем в Рэдклифе, он не знал ни минуты покоя. Мистрисс Ашфорд помогала ему разбить парк и вместе с ним занялась устройством будуара для Эмми. Комната находилась в той части дома, которая была обитаема, но в настоящую минуту и она казалась запущенной: так мало было в ней мебели и других украшений. Одним её достоинством служило огромное окно, выходившее на южную сторону парка; оттуда глазам зрителя представлялся прекрасный ландшафт.

Гэй, не имея понятия о меблировке дома, хлопотал только о том, чтобы в эту комнату повесили картины по стенам, поставили бы в ней рояль и большой диван для Чарльза. - Вы верно уж слыхали о Чарльзе? спросил Гэй у жены викария, отрываясь на минуту от огромного списка необходимых покупок для дома.

- Немного, отвечала мистрисс Ашфорд.- Неужели он постоянно лежит?

- Да, почти, без костылей он шагу не делает. Но что это за личность, удивительно! Без Чарльза Гольуэль был бы не тот. Он такой умный, острый, любознательный; какой он терпедивый, не смотря на свои страдания. Не думаю, чтобы он был в состоянии приехать к нам в нынешнем году, тем более что ранее весны мы не будем иметь возможности устроить как следует весь дом. Кстати, вы говорили что-то о гардинах, нужно купить голубой материи, такой как в гольуэльской гостиной. Как эта материя называется?

Видя, что Гэй ни о чем понятия не имеет, мистрисс Ашфорд посоветовала ему отложить убранство будуара до личного свидания с Эмми. Гэй охотно соглаеился, радуясь тому, что он сбыл с плеч сильную обузу. В делах Кулеб-Приора он действовал гораздо смелее и с жаром трудился вместе с Уэльвудом над улучшением несчастной деревушки. Всех удивляло одно, что он хлопочет об этом теперь, когда впоследствии ему было бы больше времени и возможности вести это дело, но Гэй бился из-за того, чтобы ничто не отравляло первых дней его супружеского счастья.- Я не могу быть покоен, говорил он, пока положение всех бедных жителей Кулеб-Приора не будет улучшено.

Ко дню свадьбы Гэя готовился сельский праздник. Гэй объявил, что желает именно в самый этот день повеселить всех житей Рэдклифа.- Мы после зададим другой пир, сказал он Роберту и Эдуарду, которые назначались распорядителями угощения. Дети Ашфорда, обожавшие Гэя, ревновали его к будущей лэди Морвиль и громко высказывали мнение, что сэр Гэй очень глупо делает, что женится.

- Мы ее знать не хотим, говорили они отцу и матери:- она его у нас отнимет, за что нам ее любить.

В конце мая Гэй вспомнил свое обещание свозить мальчиков на Шэг-Рок. Выбрав ясный, тихий день, он усадил их в лодку, а сам начал грести. Дети не помнили себя от радости и привезли матери кучу щепок от разбитого корабля, выброшенного на остров.

Хлопоты по дому и по имению, стройка, пропасть визитов, делаемых ему соседями, отнимали у Гэя целый день. Он едва успевал урвать несколько времени в сутки, чтобы написать к Эмми.

Страстно любя уединение, он убегал иногда один в лес или на берег моря, чтобы иметь возможность сосредоточить несколько свои мысли, но и тут Мэркгам, Уэльвуд или маленькие Ашфорды следовали за ним как тени, каждый с своими докладами.

Накануне отъезда из Рэдклифа, это было в Вознесенье, Гэй отправился в церковь, оттуда прямо пробрался в бухту, отвалил свою лодку и уплыл в море совершенно один,

Тихо напевая про себя какую-то старинную песню, любимую им еще в детстве, Гэй смело взмахивал веслами и рассекал серебристые волны, освещенные яркими лучами солнца; лодка его быстро скользила по гладкому морю. Ловко обогнув грозный Шэг-стон, он начал тише грести и оглянулся на Рэдклиф. Прямо перед ним возвышалась гранитная скала, кой-где поросшая мхом и мелким кустарником, оттуда несся к нему ровный звук морского прибоя. Рыбачья слобода, при устье бухты, лежала перед ним как на блюдечке. Высокие трубы домов, старинные крыши, покрытые мхом и папоротником, вдали две мельницы, а в средине - высокая церковная башня, служившая маяком для рыбаков: все это вместе, при свете полуденного солнца, составляло самую живописную картину. Старинный замок Рэдклиф, выстроенный в готическом стиле, господствовал над всей долиной и мрачные его выступы, остроконечные башенки только и годились что для такой орлиной породы как Морвилей. Гэя поразила грустная наружность его дома; нигде на окнах не белелись шторы, нигде не было видно занавесей, все комнаты главного фасада казались нежилыми, запущенными. Стены, выходившие к к морю, почернели от времени; от всего замка веяло какой-то таинственностью и вместе величием.

- Неужели тут будет жить моя Эмми? - подумал Гэй. - Неужели она уже принадлежит мне, мне одному? И тихое чувство счастия охватило его сердце.

- Кто знает, быть может, она дана мне не надолго, продолжал он думать, медленно подплывая к берегу. На земле нет ничего прочного, а такие чистые создания, как она, не принадлежат долго миру. Да будет воля Его! мы с ней так крепко соединены любовью, что ни разлука, ни страдания, ни самая смерть не в состоянии разорвать нашей связи! Гэй поднял глаза к небу, и тихо прошептал какую-то молитву, ударил дружно сбоими веслами, и через несколько минут причалил к берегу, оставляя за собой блестящий след на воде.

ГЛАВА XIV.

В пятницу Гэй прибыл в Гольуэль. Решено было всю эту неделю провести как можно тише, в тесном семейном кружке, чтобы в последнее время наглядеться на Эмми и на досуге решить, где молодые проведут медовый месяц. Гэй и его невеста стояли за Лондон: им хотелось осмотреть все его достопримечательности, завернуть с визитом в Гольуэль, а затем поселиться где нибудь, в уголке Рэдклифского дома, пока стройка не кончится. Чарльз назвал это ребячеством и, вместе с отцом и матерью, предлагал им путешествие по Швейцарии, куда Эмми давно желала съездить. Гэй с радостью ухватился за эту мысль, тем более что старый его слуга Арно перед его отъездом просился погостить на родину.

- Отлично! воскликнул Гэй:- так как нам еще жить покуда негде, поедем в Швейцарию; мы очень одолжим Арно, а может и Филиппа встретим.

- Без последнего можно бы нам и обойтись, пожалуй, - с улыбкой заметила Эмми.- Разве с условием, чтобы ты с ним помирился.

- Я только этого и добиваюсь, - сказал Гэй.- Но вообще путешествие доставит нам много развлечения.

- Нам, однако, нужно так устроить, Гэй, чтобы не увлечься заграничными удовольствиями и не прожить там долее, чем нужно. Назначим себе срок.

- Пожалуй. Я велел плотникам кончить стройку к Михайлову дню. Вернемся к этому дню в Рэдклиф, - сказал Гэй.

День свадьбы быстро приближался. Чарльз видимо падал духом. Эмми для него была незаменима. Он с трудом приучал себя к мысли, что её место заступит Шарлотта. Тщательно скрывая свое горе, ок старался острить попрежнему, казался при всех спокойным и веселым, но оставаясь наедине с сестрой, он мгновенно умолкал, слезы душили его горло, и Эмми не раз принималась плакать, видя как дорого ему стоит борьба с самим собою.

В таких случаях Чарльз находил одно средство утешения: он вместе с сестрой начинал строить планы, как он приедет гостить к ним в Рэдклиф, и рассуждал очень серьезно, в чем бы ему удобнее ехать, в вагоне или в карете.

Наконец, роковой день наступил; он тянулся как вечность. Все в доме что-то притихли; Шарлотта сидела смирно в углу, подле брата; Лора ходила как растерянная; Чарльз лежал молча и не сводил глаз с Эмми, которая проводила все свободное время подле больнаго. Мистер Эдмонстон то и дело целовал ее и беспрестанно исчезал куда-то. Мать и плакала и радовалас в одно время. Гэй, движимый чувством деликатности, не сходил в гостиную. Он провел все утро у себя в комнате, потом верхом отправился в Броадстон, завернул к Россам и, когда приехал домой, то нашел Чарльза в саду в кресле, а Эмми на траве, у его ног. Гэй сел подле невесты и все трое долго молчали.

- Когда-то мы все увидимся! спросил Чарльз, стараясь улыбнуться.

У Эмми навернулись слезы, и она начала говорить вполголоса, мечтая о том времени, когда Гэй и она вернутся из заграницы.

Послышался стук колес и вдали показалась карета.

- Гости едут! Увезти мне тебя, Чарли? спросил Гэй.

- Скорее, скорее, вези домой! нетерпеливо отвечал Чарльз.

Гэй покатил его кресло и, идя вслед за ним, нагнулся немного вперед и произнес:- Чарли, может быть, нам не суждено уже встретиться на этом свете, кто знает, что случится; позволь же поблагодарить тебя за твою дружбу и внимание ко мне. Ты почти главный виновник моего настоящего счастия. Спасибо тебе!

- Я кроме капризов и насмешек ничем не отплатил тебе, Гэй, за твою любовь ко мне, возразил больной, задумчиво вглядываясь вдаль.- За что ты меня благодаришь? Я тебе всем обязан; по милости твоей я переродился; вся моя желчь, все мое озлобление на людей исчезли с того дня, как ты поселился в нашем доме. Я не только люблю, я уважаю тебя!

Они заговорились и не успели доехать до дому, как гости ужь показались на террасе.

- А-а! вот они, наконец! закричала сестра мистера Эдмонстона, бросаясь на встречу Эмми, которая, скромно опустив глаза, несла вслед за братом его костыли.- Душа моя! поздравляю тебя, - говорила тетка, обнимая ее. Чарльза она поцеловала мельком, а Гэю крепко пожала руку, сказав: - Я не жду представления, я вас уже заочно знала.

- Чтож, сестра, прибавил я что нибудь, говоря об нем? спросил мистер Эдмонстон, весело потирая руки.- Каков молодец, а?

Гэй сконфузился и отвернулся. К счастью, в эту минуту лорд Килькоран подошел к нему, и они начали разговаривать. Спустя несколько минут, Гэй представил Эмми низенького, широкоплечаго, смуглаго старика и, не говоря его имени, сказал с улыбкой:

- Это твой знакомый, Эмми.

Мэркгам оторопел от удивления, когда молодая лэди ласково протянула ему руку и смеясь заметила:

- Как же, я мистера Мэркгама давно знаю! Старик, забывшись от счастия, так горячо пожал поданную ему маленькую ручку, точно невеста Гэя была его родной племянницей.

- А где же Марианна? спросила Эмми.

- Она здесь, отвечал Мэркгам. Я ее захватил с собою в С.-Мильдреде. Ее раздевают внизу.

- Я сейчас за ней сбегаю, закричала Шарлотта, и через минуту она явилась в гостиной, ведя за руку маленькую, худенькую дочь Диксона, робко прижавшуюся к ней. Эмми подняла ее на руки и крепко поцеловала. Марианна пристально посмотрела на нее своими большими глазами. Вся семья обласкала девочку, и Шарлотта увела ее к себе на верх.

После обеда мистрисс Эдмонстон совсем захлопоталась, устроивая для гостей приличные спальни. Ее то и дело вызывали по хозяйству, а ей, между тем, очень хотелось потолковать с сестрой мужа, мисс Шарлоттою, с которой она не видалась с прошлаго года. Сестра мистера Эдмонстона была уже пожилая девушка, небольшего роста, полная, очень живая, вечно смеющаяся; добродушное лицо её могло служить моделью ирландского типа. Она без памяти любила свою старушку мать и, когда приезжала без нея, то всегда тревожилась, не загоститься бы ей слишком долго у брата. Она с любопытством расспрашивала у невестки все подробности на счет Гэя, говоря, что ей надо будет отдать строгий отчет дома обо всем, что она видела или слышала. Эвелина, в свою очередь, не скупилась на расспросы, но она не церемонилась и потому ставила иногда Лору в щекотливое положение. Эдмонстоны вообще не любили делиться с посторонними своими домашними неприятностями. Пользуясь тем, что Лору вызвали для осмотра картонок с перчатками, присланных только что из Лондона, Эвелина пристала к Шарлотте, надеясь выпытать от болтуньи кой-какие потребности на счет Гэя. Шарлотта долго крепилась, наконец убедившись, что от кузины нечего скрывать того, о чем скоро все соседи узнают, она проговорилась об истории с чэком, о предостережениях Филиппа, о ссоре его с Гэем и т. д.

- Так Гэй был у вас в опале одно время? сказала Эвелина.- Неужели Эмми было уже запрещено с ним переписываться?

- Конечно, и сестра строго выполнила приказание папа, - отвечала Шарлотта.

- Душа моя! не корчи из себя невинность, смеясь возразила Эвелина.- Я никогда не поверю, чтобы они тайно не переписывались. Ты понятия, значит, не имеешь о влюбленных.

- Я о других ничего знать не хочу, а за Эмми и Гэя поручусь, что ничто в мире не заставило бы их нарушить приказание папа, сказала Шарлотта вся вспыхнув.

- Попробуй сама влюбиться, запоешь другое, насмешливо возразила кузина.

- Я никогда не влюблялас! с жаром говорила Шарлотта.- Эвелина покатилась со смеху, собеседница её вспыхнула, и оне сильно заспорили, но, к счастью в эту минуту кавалеры явились из столовой. Гэй усадил Чэрльза на диван, а сам, отойдя в сторону, вступил с Мэркгамом в бесконечный разговор об улучшениях в Рэдклифе. Шарлотта воспользовалась удобной минутой и, подбежав к дивану, стала на колени перед братом и шепотом проговорила:

- Чарли, Эвелина не хочет верить, чтобы Эмми с Гэем не переписывались в продолжение всей зимы.

- Чтож мне делать, Шарлотта? спросил брат.

- Скажи, чтобы она надо мной не насмехалась; она уверяет, будто я ничего в любви не понимаю, и что все влюбленные всегда тайно переписываются.

- С ней нечего тебе связываться, возразил Чарльз.- Она не стоит, чтобы с ней были откровенны; сейчас видно, что она дома окружена дурным обществом. Не говори с ней ни об Эмми, ни об Гэе.

Чарльз сам между тем не прочь был поболтать с кузиной, которая своим насмешливым языком доставляла ему много развлечения. Он в этот вечер как-то особенно тосковал. Эмми сидела подле него и он крепко держал ее за руку, точно боясь, чтобы от него не отняли его безценное сокровище. Эвелина подошла к ним в средине вечера и принялась потешать обоих описанием нового учителя своих братьев, мистера Фидлера, рекомендованного Филиппом.

- По наружности, это настоящий джентльмэн, - говорила она:- он очень умен, начитан. Но что за урод! Боже мой! маленький, сморщенный, точно гуттаперчевая кукла. Он не ходит, а скачет, того и гляди, что в камин попадет и растает. Глаза у него хоть не косые, а какие-то странные, на одном из них ресницы черные, а на другом белые; он, по моему, напоминает Морицового тержьера Венеру, у которой на одном глазе черное пятно. Братья иначе не зовут его как Венерой.

- А вы верно еще более их подстрекаете насмехаться над учителем? сказал Чарльз.

- Как учитель, он не смешон, напротив, учит отлично. Но нас, ирландцев, он боится как диких; удивляется, зачем мы не едим руками картофель и отчего я на голове ношу шляпку, а не юбку, как носили в древности классические карфагено-кельто-иберийские щеголихи.

- Немудрено, что Филипп его вам рекомендовал, заметила Шарлотта.

- Зато же он и ученый, возразила Эвелина:- чего-чего он не знает! С ним можно только сравнить капитана Морвиля, по образованию.

Эвелина тарантила таким образом в продолжение всего вечера, а Чарльз старался поддерживать еа тон, чтобы только не прекратить разговора. Наконец вечер кончился и все разошлись.

Лора вместе с матерью отправилась в комнату к Эмдии, там оне все трое поплакали, поговорили наедине и уходя крепко разцеловали Эмми, внутренно упрекавшую себя, что у ней на сердце как-то особенно легко.

На следующее утро она проснулась довольно рано и первой её мыслью было: сегодня моя свадьба! К завтраку она не вышла, а завернула к брату, который лежал уже одетый в уборной матери. Чарльз усадил ее подле себя на диване и дрожащими пиьцами начал застегивать на её руке золотой браслет, с волосами их матери. Слезы застилали его глаза и он провозился с браслетом довольно долго.

- Чарли, Чарли! произнесла Эмми плача и обнимая брата.- Зачем я решилась тебя оставить!

- Полно, возразил Чарльз:- мои сестры не обезьяны, которых привязали на всю жизнь к такому бревну, как я.

- Голубчик, ведь тебе худо будет без меня, с улыбкой говорила Эмми.- Позволь хоть Шарлотте меня заменить.

- Хорошо, если только я первое время слажу с собой и не возненавижу ее. Ах, Эмми! сказаи больной:- не знал я, что сам на себя руки подымаю, когда хлопотал о том, чтобы оправдать Гэя. Что делать! И он не виноват, что ты ему голову свернула. Всгань-ка, дай тебя осмотреть! Красавица да и только! честь мне делает, что такую девушку воспитал. Бог с тобой, будь счастлива! А за брата спасибо, я давно себе искал такого человека; из тысячи разве выберешь ему подобнаго. Ему одному позволяю я только украсть у меня мою Эмми. А вот и он сам. Иди сюда! крикнул Чарльз Гэю, пришедшему за ним. Гэй вошел молча и, взяв больного под руку, увел его вниз.

Невесте пора было одеваться. Эмми очень кротко отдала себя в полное распоряжение матери и сестрам. Когда туалет кончился, Гэю разрешили войдти посмотреть. Он с улыбкой остановился на пороге уборной и, увидев Эмми в дорогом шелковом белом платье, заметил смеясь:

- С чего ж это я взял, что материя гро-гро не годится для венчального платья? По моему, красивее ничего не может быть.

Жениха позвали вниз. Он сам вызвался отвезти Чарльза в церковь, в фаэтоне. Эмми же отправилась с отцом и матерью в карете. Мистер Эдмонстон был в сильном волнении, а жена его, едва сдерживая слезы, все время держала дочь за руку. По окончании утренней службы, начался свадебный обряд. Отец подвел невесту к алтарю, где она стала на колени рядом с Гэем. Оба они твердо и спокойно отвечали на все вопросы священника.

Лора не могла смотреть на них равнодушно и дотого вся дрожала, что должна была опереться на Шарлотту. Слезы её заразили всех свадебных подруг, кроме Мэри Росс, которая отличалась необыкновенным спокойствием, и с нежностью любовалась на молодую парочку.

День был дождливый с утра, но к полудню выяснело и яркий солнечный луч, ударив в одно из окон церкви, обдал золотистым светом кудрявую, темную голову Гэя и прозрачный, белый вуаль его невесты.

Чарльз стоял, прислонившись к колонне и опустив глаза. Отец его, переминаясь с ноги на ногу, беспрестанно вертелся и украдкой утирал катившиеся по его лицу слезы. Мистрисс Эдмонстон, не поворачивая головы, усердно молилась; щеки её горели, сама она тяжело дышала. Одна Эмми не была в волнении; скромно опустив голову и крепко сжимая руку Гэя, она с благоговением выслушала последнее наставление викария и, казалось, вся была погружена в молитву. Обряд кончился. Свадебная процессия показалась на паперти церкви. Впереди шли молодые, цветущие молодостью и красотой, за ними попарно следовали девицы: Лора и лэди Эвелина, обе красавицы и обе очень нарядные; Шарлотта, рука об руку с маленькой Марианной, и в заключение Мэри Росс и Грация Гарнер. Все деревенские жители, разиня рот, любовались на шествие, говоря, что на такое зрелище не жалко было бы придти посмотреть даже и за двадцать миль от Гольуэля.

Шарлотта просила дозволить ей довезти Чарльза до дому; кто-то заметил, что она пожалуй попадет под дождик в своем белом платье, но она продолжала приставать ко всем, уверяя, что отлично умеет править.

- Ну, садись, садись, сказал ей смеясь брат: - только не опрокинь меня, а то хлопот наделаешь.

Дорогой они разговорились о молодых. Шарлотта от души радовалась, что она имеет наконец право называть Гэя братом. - Только бы поскорее все гости уехали, твердила она:- а то мне так хочется плакать! Ну, что мне теперь делать, Чарли? я знаю вперед, что мне не суметь тебе угодить так, как Эмми угождала.

- Пожалуйста не сантиментальничай! возразил Чарльзу - пусть ужь лучше гости проведут у нас вечер, чем нам с тобой ссориться. Ведь мы все сегодня презлые; пожалуй, передеремся еще, а Эмми уедет, некому будет нас мирить.

- Видел ты как тетя Шарлотта разливалась? Какая она уморительная! заметила шалунья.

- Знаешь ли что? ведь ты будешь копия тетушки под старость лет, - насмешливо сказал Чарльз.

- Так чтож? очень рада, я всю жизнь останусь девушкой и буду ходить за тобой, как она за бабушкой.

- Неужели? вот не думал-то!

- Право, Чарли! Я ни за что не выйду за-муж, это так скучно. Однако, какая Эмми была хорошенькая! заключила она. Несколько крупных капель упало на белое платье Шарлотты. Зонтика они с собой не захватили, а от шинели Чарльза она положительно отказалась. Погнав лошадь полной рысью, молодая девушка от души смеялась, видя как проливной дождик отделывает её розовые ленты и белую шляпку. Гэй встретил их на крыльце, вместе с Буяном. Верный пудель, предчувствуя, что с его хозяином совершается что-то особенное, отрекся от всех, даже от Шарлотты, и ходил как прикованный за Гэем.

- Шарлотта! ты вся мокрая! вскричал Гэй, помогая ей выходить из экипажа.

- Не беда, зато Чарльз сух! отвечала она, выпрыгивая из фаэтона и крепко пожимая руку своему нареченному брату, нежно поцеловавшему ее в лоб.

- Дитя мое! ведь ты промокла насквозь! говорила Эмми, обнимая сестру; пойдем, переменим платье! и оне обе побежали наверх, в детскую, где Эмми принялась сама растегивать промокшее платье сестры.

- Погоди, Эмми, сказала Шарлотта, лукаво улыбаясь и схватив ту руку сестры, на которой был обручальный перстень.- Лэди Морвиль не может служить мне горничной!

- Пусти, пусти, дорогая! недолго мне послужить тебе, - говорила Эмми дрожащим голосом, и оне обе крепко поцеловались. Пока старшая сестра прикалывала ей другой поясь, Шарлотта заглянула в молитвенник, лежавший на столе; на заглавном листе его была сделана рукою Гэя следующая надпись: Амабель Франциска Морвиль. июня... 18....

Пышного завтрака мы описывать не будем. Свадебный пирог был великолепен. Шарлотта суетилась, угощая девиц. Эвелина кокетничала с Мэркгамом, за неимением другаго кавалера; лорд Килькоран произнес торжественный спич в честь молодых, а все прочие гости веселились от души. Одна Лора металась из угла в угол, делая вид, что она помогает матери, а между тем её сердце надрывалось от сдержанных рыданий. Дамы встали, чтобы переодеть Эмми в дорожное платье. Мать и дочь долго оставались в уборной вдвоем; перейдя к себе в спальню, Эмми дала последнее наставление Шарлотте как ухаживать за Чарли. Обе сестры заплакали, крепко обнялись, и затем началась церемония туалета. На молодую надели малиновое шелковое платье с белым отливом, кружевную мантилью и белую шляпку. Нарядив ее, мать ушла к себе в уборную, где ее уже дожидался Гэй. Он с жаром поцеловал её руку и искренно поблагодарил ее за постоянную любовь, доверие и внимание к нему.

- Вы сдержали свое слово, сказал он взволнованным голосом:- вы любили меня как сына. Мне остается одно, просить, чтобы вы не переменились ко мне.

- О чем же мне вас попросить? с улыбкой возразила мать.- Я так уверена, что наша Эмми попала в надежные руки, что мне и просить нечего, чтобы вы ее берегли. Мне остается пожелать, чтобы вы внесли в свой дом то же счастие и тот же мир, которые вы умели внести в нашу семью. Смело скажу, милый Гэй, что все мы привязались к вам искренно. Дай Бог, чтобы Эмми еще более нас сблизила.

В эту минуту вошла Лора. Прощаясь с сестрой, она молча плакала, но с Гэем ей нужно было сказать хотя несколько слов. Гэй заговорил первый.

- Лора, сказал он:- вам нужно успокоиться, когда эта вся кутерьма кончится. Бросьте в сторону математику и не работайте до изнеможения сил.

Она горько улыбнулась вместо ответа.

- Вот вам заказь от меня, продолжал он.- Нарисуйте мне внутренность нашей церкви в перспективе. Только не работайте через силу. Этот подарок будет служить мне доказательсгвом, что вы забыли все неприятности, которые я вам сделал невольно. Простите меня за все прошлое.

- Благодарю вас за доброе слово, - отвечала наконец Лора и зарыдала. Мать её вышла немедленнл из комнаты.

- Не утешайте меня, Гэй, продолжала Лора сквозь слезы:- вы ни в чем не виноваты. Я только, несчастная....

- Эмми передала мне, что вы все горюете о Филиппе, - прервал ее Гэй. Успокойтесь, мы - вероятно встретим его в Щвейцарии; кто знает, может быть, там он и помирится со мною. Что до меня касается, то я только об этом и мечтаю.

Слова эти произвели на Лору самое отрадное впечатление. Она хотела что-то ответить, но в эту минуту Шарлотта вбежала в комнату неё запыхавшись.

- Гэй, не забыть бы мне вам напомнить ваше обещание, говорила она весело.- Прошу подписаться на первом же письме: "любящий вас брат."

- Непременно! непременно! отвечал Гэй с улыбкой.

- Гэй! где Гэй? кричал, снизу мистер Эдмонстон.- Поезд скоро уйдет. Ступайте все, скорее, вниз. Мать ношла искать молодую. Она нашла ее на коленях в своей комнате. Эмми горячо молилась, прося Бога благословить их брак, укрепить веру в её сердце и дать ей силу соделать счастие мужа и всей семьи. Мать свела ее вниз и с рук на руки передала ее Гэю.

Чарльз лежал на диване, в прихожей, очень много говорил и видимо волновался.- Эмми, слушай, сказал он сестре, нежно его ласкавшей:- покамест мы все тобой довольны, а теперь прошу писать как можно чаще и, главное, не убиваться о брате.

Вся семья толпилась вокруг отъезжавших, Эмми и Гэя целовали наперерыв. На крыльцо высыпал весь дом, даже больной Чарльз выполз туда же, опираясь на Шарлотту. Наконец, отец усадил молодую в карету.

- Прощай, прощай, моя малютка! Господь с тобой. Будь счастлива! Гэй, берегите ее, ведь это золото! слышались смешанные голоса, Гэй быстро вскочил на подножку кареты, но вдруг обернувшись сказал:

- Шарлотта, я Буяна запер у себя в комнате - выпустите его полчаса спустя. Я ему все объяснил и он будет умник. Прощайте!

- Хорошо, все сделаю, отвечала Шарлотта. Я буду вамь писать о нем.

- Мэркгам, помните, если наш дом не будет готов к Михайлову дню, мы остановимся у вас.

Старик буркнул что-то про себя и отвернулся.

- Чарли! да благословит тебя Бог! сказал наконец Гэй, еще раз пожимая руку брату, и затем он сел рядом с Эмми; дверцы захлопнулись за ним и - карета покатилась вдол аллеи.

Эмми, высунув голову из окна, задумчиво смотрела на мать и брата, пока ветка желтого ракитника не задела за кружево её шляпки и не обдала всю ее каплями дождя.

- Смотри, Эмми, гольуэльские цветы плачут о тебе, сказал Гэй.

В эту минуту на небе, прямо перед ними, засияла радуга.

- Гэй, проговорила Эмми:- знаешь ли, о чем я теперь думаю? Если нам с тобой и грозит какое нибудь испытание, мы не должны отчаяваться: посмотри, Сам Господь этой радугой дает нам знамение надежды!

ГЛАВА XV.

- Посмотри-ка, Эмми, сказал Гэй, указывая жене пальцем на книгу, где записывались путешественники. В это время они остановшись в Альтдорфе, в Швейцарии.

- Капитан Морвиль! воскликнула Эмми.- июля 14-го, да ведь это третьяго дня было!

- Догоним ли мы его? вот вопрос. Не знасте ли вы, куда отправился этот джентльмен? спросил Гэй, обращаясь к содержателю отеля на ломаном французском языке, и указывая ему на подпись Филиппа.

- Джентльмен пришел сюда пешком, с чемоданом на спине, и мы не обратили на него большего внимания, отвечал содержатель отеля.- предполагают, что он отправился на вершину С.-Готарда, но его guide еще не вернулся обратно.

- Рано или поздно, мы его все-таки отыщем, весело сказал Гэй жене.

Эмми совсем не разделяла желания мужа, поскорее увидаться с Филиппом. Она так была счастлива в эти два месяца, что ей иногда делалось страшно за будущее. Объехав всю Германию, она с мужем осмотрела достопримечательыости каждого города; они остановились на неделю в Мюнхене, где в то же время собралось несколько аристократических английских семейств. Балы следовали за балами, и Эмми, утомившись порядком, с радостью уехала в Швейцарию, думая пожить там опять наедине с мужем. А тут, как нарочно, стала грозить опасность встретиться с человеком, которого она считала личным врагом Гэя. Боясь огорчить мужа, который повиднмому радовался свиданию с Филиппом, Эмми ничего не возразила на его замечание.

Они вскоре отправились в Интерлаген, оттуда на Тунское и Бриенское озера. Горы сначала испугали Эмми, особенно когда она увидела, как смело Гэй карабкался по альпийским ледникам. Рэдклифские скалы с детства развили в нем ловкость, и он удивлял проводников уверенностью, с которой он взбирался на самые страшные крутизны.

Однажды, во время великолепного тихаго вечера, Эмми собралась идти гулять, вдвоем с мужем, думая иметь возможность снять вид с горы Юнгфрау с натуры. Они долго шли по узенькой, извилистой тропинке вверх и, дойдя до небольшой площадки, остановились. Эмми уселась с маленьким портфелем на коленях и, при свете заходящего солнца, начала рисовать. Гэй продолжал взбираться дальше по горе и вскоре исчез из виду.

У Эмми дело что-то не клеилось; внутренно сожалея, что она далеко отстала от Лоры в искусстве живописи, молодая женщина встала, свернула свой рисунок и начала рвать цветы, которыми так богата альпийская флора. Увидев недалеко от себя куст темно-пурпуровой saxi-fragae, Эмми потянулась за нею, но вдруг поскользнулась и побежала вниз; спуск был очень крут, удержаться не было сил. Чувствуя, что гибель её неизбежна, потому что впереди зияла черная пропасть, она употребила нечеловеческие усилия и с страшным криком схватилась обеими руками за какой-то кустик.- Гэй! Гэй! кричала она в отчаянии.- Где ты? откликнись!....

Вдали раздался свист и затем крик Гэя - Я здесь!..

- Помоги! кричала Эмми. Но в эту минуту ей пришла в голову мысль, ну, как и он не удержится на спуске и, вместо того чтобы спаоти ее, - погибнет сам.

- Берегись! Бога ради осторожнее, здесь скользко, кричала она, задыхаясь от ужаса.

- Иду! иду! держись крепче, - раздался снова голос Гэя, почти подле её уха. Она подняла голову и увидела, что Гэй, осторожно спускается к ней, совсем с противоположной стороны.

- Вот и я, подай мне руку, я тебя подниму к себе, - говорил он, появившись слева от Эмми, на обрыве какой-то скалы. Смелее! Ну!..

Настала роковая минута; вся сила Эмми была сосредоточена в левой руке; ветви кустарника сплелись так туго, что могли служить ей опорой надолго; освободить левую руку, значило решить вопрос - быть или не быть живой, но голос мужа влил новые силы в сердце ея: мысленно сотворив молитву, она схватилась правой рукой за куст, а Гэю подала левую.

Еще минуту - и ужь она лежала без чувств на руках мужа, который осторожно перенес ее на такую же площадку, как та, с которой она скатилась.

- Боже! благодарю Тебя! с благоговением произнес Гэй, весь бледный от волнения. Эмми! неужели ты спасена? говорил он, прижимая жену к сердцу. Эмми крепко обняла мужа и горько заплакала.

Они пробыли несколько времени на площадке, и дав жене время отдохнуть, Гэй спросил, как это могло случиться, что она попала на край оропасти.

- Мне хотелось сорвать себе прелестную саксифрагу сказала Эмми:- там грунт земли такой скользкий, что у меня нога поехала и я никак не могла удержаться.

- Погоди же здесь несколько минут, сказал он, усаживая ее на камень:- а я сейчас вернусь.

- Куда ты? с испугом произнесла Эмми.

- За своей палкой, да за твоим портфелем, улыбаясь отвечал муж:- сиди смирно и не волнуйся.

Действительно, минут через 10, он вернулся, неся в руках её портфель; он опирался на палку с железным концом, и в той же руке держал букет пурпуровых цветов, соблазнивших Эмми. Он смеясь подал их жене, которая не верила своим глазам, чтобы Гэй мог достать их, не подвергнув свою жизнь опасности.

Случившееся происшествие сильно потрясло воображение Эмми; в эти 10 минут, пока муж её уходил, она многое передумала. Ей живо представилось отчаяние Гэя, если бы она погибла; встреча его с её родителями; тоска его по ней и грустная одинокая жизнь, которую бы он вел, возвратившись в Англию. Гэй, в свою очередь, не мог опомниться от восторга. Осторожно ведя жену под руку, в то время когда они спускались в долину, он беспрестанно оборачивался, как бы желая увериться, что Эмми подле него. Вернувшись домой, они оба горячо поблагодарили Бога за спасение.

Дня через два они отправились в Лугано и, по приезде туда, прямо побежали на ночту. Там было много писем на имя Морвил, но по словам почтмейстера все они должны были быть отданы не им, а Signore Inglese, который, будучи здесь в городе, объявил, что к нему все письма адресованы "lac de Como, poste restante." Наифасно Эмми, ломаными итальянским языком, старалась объяснить ему, что на письмах, вероятно, сделан адрес на имя сэр Гэя Морвиль, а не капитана Морвиль, упрямый итальянец стоял на своем, что он не выдаст писем никому, пока Signore Inglese за ними не явится.

Гэй искренно смеялся, видя отчаяние Эмми, когда им пришлось уйдти с почты с пустыми руками.

- Это отлично, - сказэл он жене:- мы таким образом легче найдем Филиппа; я оставлю здесь ззписку на его имя, в которой спрошу, где он назначит нам свидание.

- К чему назначать свидание? сухо заметила Эмми:- мы можем его всюду догнать, ведь у нас свободного времени много, вот ему конечно трудно, потому что он путешествует пешком.

- Что за эгоизм! заметил улыбаясь Гэй.- Разве Филипп помешает нам, Эмми? Ведь мы дали себе слово не слишком увлекаться удовольствиями заграничной жизни: несколько невеселых часов не много значит.

- Я вовсе не против свидания с ним, - возразила Эмми:- я убеждена, что Филипп охотно с нами увидится, тем более что мы ему передадим свежия новости из Гольуэля.

- Думала ли я в прошедшем году, - прибавила она:- что нам придется встретиться с ним за границей!

Через день после этого разговора, Гэй с женой отправился кататься на лодке по озеру Комо, вечер был восхитительный; подъезжая к пристани, Гэй повернул голову и вдруг на террасе одной гостиницы увидел он Филиппа, в дорожном платье, с палкой в руке, совсем запыленного и загорелаго от далекого странствования.

Филипп, в свою очередь, давно уже пристально вглядывался в лодку, и издали признал в катающихся своих соотечественников. Они кивнули друг другу головой; чрез мгновение Гэй уже был на берегу и крепко жал руку своему двоюродному брату.

- Филипп, здравствуйте! говорил он. Как я рад, что мы наконец вас поймали. А вот и жена, - заключил он, с гордостью подводя к нему Эмми.

Филиппа передернуло от досады; но мастерски владея собою, он скрыл свое негодование и искренно пожал руку Эмми, на которую он смотрел как на жертву родительского деспотизма. Улыбка молодой женщины казалась ему необыкновенно грустной и в самом тоне её голоса, когда она говорила, что очень рада встрече с ним, - прозорливый Филипп прочитал уже целую повесть о несчастной судьбе женщины, выданной замуж насильно.

- Ваши письма, Эмми, - сказал он:- лежат у меня в чемодане.- Я рассудил не посылать их в след за вами, зная, что мы скоро встретимся.

- И хорошо сделали, а много писем? спросила она.

- У меня есть к вам обоим по письму из Гольуэля, - отвечал Филипп.- Извините пожалуйста, что я их задержал, я совсем не подозревал, что вы так близко; их прислали в конверте на мое имя. Ну, что, как у нас поживают дома?

- Отлично, - отвечала Эмми.- Чарльз превосходно себя чувствует, часто выезжает и даже не раз бывал на обедах.

- Очень рад, - заметил Филипп:- а может он опереться на больную ногу?

- О нет! об этом мы и думать не смеем. Но он гораздо деятельнее, потому что крепче в силах. Спит теперь хорошо и аппетит у него лучше.

- Я всегда говорил, что ему полезно движение, - сказал Филипп:- это лучшее для него лекарство.

- Где вы были сегодня? спросил Гэй, стараясь отвести их разговор от Гольуэля.

- Ходил по горам, за озером, - отвечал Филипп.- А вы с Эмми путешествуете, кажется, налегке? спросил он.

- Не совсем, - возразил Гэй. - Наши вещи остались частью в Варенне, частью здесь, в гостинице, с людьми.

- Значит, Арно с вами?

- Да, он и Анна Троуэр, которая, как вы знаете, урожденка из Стейльгурста, - сказала Эмми. Они очень обрадовались, когда услыхали, что мы вас скоро увидим.

- Нас очень занимает их отношения с Арно, - заметил Гэй.- Анна познакомилась с ним за два дня до нашей свадьбы, а теперь они всю дорогу tete-a-tete.

- Да что еще, - прибавила Эмми:- сначала она его очень дичилась, находя, что он такой барин, что с ним нельзя просто обращаться. А теперь Арно любит ее как отец, и водил ее даже обедать к своей сестре в швейцарский chalet. Дорого бы я зашатила, чтобы посмотрет на них там! Анне не нравятся снеговые горы, она все тоскует по нашим зеленым лугам.

- Да, зато в Стейльгурсте нет таких гор, - сказал Филипп.

Проведя с молодыми супругами весь этот вечер, капитан должен был поневоле сознаться, что они вовсе не горюют, что женились. Эмми, разрумяненная от прогулки, очень много смеялась и шутила с мужем. Тот, с своей стороны, ласкал ее и острил, как бывало в Гольуэле, когда он находился в семейном, тесном кругу. Оба они наперерыв угощали Филиппа и повидимому были очень довольны встречей с ним.

Но на Филиппа все это неприятно действовало, привыкнув смотреть на Гэя как на мальчика, которого нужно руководить, ему было странно и неловко сидеть у него в гостях, играть второстепенную роль и знать, что Гэй женат, глава семьи, и что он, Филипп, простой капитан королевской слу;кбы и гость его. Тайное чувство оскорбленного самолюбия рэздражало его нервы и к концу вечера Филипп был в самом дурном расположении духа. Он передал Эмми письма от родных, когда их принесли из его гостиницы, а в том числе отдал ей письмю от Лоры.

Гэй вместе с Эмми ушли читать их в другую комнату. Оставшись один, в хорошенькой гостиной, выходившей окнами прямо на террасу над озером, Филипп начал ходить взад и вперед по комнате, чтобы успокоить волновавшие его чувства.

Чрез несколько минут супруги вернулись; Гэй начал передавать Филиппу различные подробности о Гольуэле и еще более рассердил его. Его мучила ревнивая мысль, что Гэй теперь ближе к Эдмонстонам чем он, и, желая скрыть свою досаду, Филипп взял книгу и, усевшись подле окна, сделал вид, будто читал ее, сам же, между тем, внимательно наблюдал за молодыми. Гэй, сидя в кресле, перечитывал письмо Лоры, а Эмми, облокотясь на спинку кресла, нагнулась почти к самому лицу мужа и смеясь перговаривэлась с ним, указывая на замечательные фразы сестрина письма.

- С первого взгляда люди сказали бы, глядя на них, - думал Филипп:- что эта самая подходящая чета новобрачных; бедные! надолго ли это счастие!

В эту минуту Гэй повернул голову и, точно угадав мысли Филиппа, улыбнулся и сделал ему каи.ой-то самый незначительный вопрос, затем шутя начал вспоминать с женою имя какого-то господина, ухаживавшего за Лорой у Килькоранов. Филиппу так и чудилось, что все это делается на смех ему; но вдруг он вздрогнул, ему послышалось, что Эмми сказала: "Слава Богу, теперь ей лучше."

- Кому? Лоре? спросил Филиппа в волнении.- Разве она была больна? Что ж вы мне ничего не сказали об этом?

- Она не была больна, - возразила Эмми.- Майэрн не находит в ней ничего опасного, но в последнее время она очень похудела и все тосковала. Мама требовала, чтобы она чаще выезжала в свет,

Сердце у Филиппа сжалось и мурашки пробежали по всему телу. Видеть перед собой настоящих детей, окруженных любовью, роскошью и счастием и между тем сознавать, что Лора и он втайне страдают, а не смеют заикнуться о свой любви, было для него невыносимо. Ему все казалось непростительным ребячеством, что бы ни делали Гэй и Эмми. А те, не думая вовсе о его мнении, жили себе припеваючи и путешествовали без всяких прихотей, так что Арно, не привыкший к быстрой езде, еще более к быстрым переменам места, никак не успевал заготовить им заранее приличное помещение или сытый обед. Супруги смеясь довольствовались иногда хлебом и молоком или шли пешком там, где железной дороги не было. Они передавали Филиппу очень откровенно все мелочи своего оригинального путешествия, и тот не преминул прочесть им наставление, говоря, что они оба не умеют устроиться как следует, и что Гэй непростительно беззаботен в отношении удобств, нужных для Эдими.

Так прошел первый вечер; после дороги и измученный всем тем, что он вынес в продолжение нескольких часов, Филипп с радостью удалился к себе в гостиницу.

На следующее утро он имел доказательство убедиться, что Эмми и Гэй далеко не расположены насмехаться над ним. Он разговаривал с Анной Троуэр, явившейся с тем чтобы принести свое почтение мистеру Морвиль, и как-то нечаянно, говоря о её госпоже, назвал ее мисс Амабель. Гэй и Эмми сидели тут же.

Видя, что Филипп сконфузился, как человек, который гордится своим тонким знанием светских приличий, Эмми очеии. кротко заметила ему, по уходе Анны:

- Не конфузьтесь, Филипп, Анна привыкла к этому. Гэй иначе меня не называет, и Арно в отчаянии, когда муж посылает его искать зонтик мисс Амабель.

- Знаете ли, что со мной случилось? со смехом прибавил Гэй.- В Мюнхене брат Торндаля спросил у меня о здоровье лзди Морвиль, представьте - я на минуту задумался; просто забыл кто она.

- А, а! сказал Филипп:- так вы видели брата Торндаля?

- Да, и он с нами был очень любезен, - отвечала Эмми.- Гэй ходил к нему за нашими паспортами. Узнав, что мы тут, он привез к нам свою жену и пригласил нас к себе на бал.

- Чтож, были вы у него?

- Как же.- Гэй сказал, что я должна непременно ехать, и нам превесело было. - С нами случилось замечательное происшествие в тот вечер, Утром мы осматривали собор, я как-то оглянулась, смотрю - стоит какой-то господин, по всему видно англичанин, и во все глаза глядит на Гэя. Вечером, на бале, мы его опять встретили, и Торндаль представил нам его как мистера Шэна.

- Шэн, живописец?

- Да, его очень поразило лицо Гэя. Он говорил, что пишет какую-то картину и что он дорого бы дал за возможность срисовать голову Гэя, для главного её лица,

- Чтож, согласились вы дать нарисовать вашу голову? спросил Филипп у Гэя.

- Да, - отвечал Гэй:- и мы остались в выгоде. Этот Шэн оказался премилым господином, он просто гений по таланту. Мы с ним на другой же день осматривали всю картинную галлерею и он нам был очень полезным руководителем.

- Как же он вас изобразил?

- Очень просто, - сказала Эмми.- Помните, Филипп, как-то дома, Гэй, играя с нами, назвал своего любимого героя сэра Галахода. Шэн нарисовал его именно в лице этого рыцаря на коленях, перед св. Гралем (Легенда о св. Грале (St. Greal) следующего содержания. Во время крестовых походов существовало предание, будто во Франции, в каком-то городе, хранится, под глубокой тайной, св. чаша, из которой Спаситель вкушал на тайной вечери вино. Чаша эта носила название le Suint Grale. Общество рыцарей посвятило себя хранению св. чаши, но принимая эту обязанность, они давали клятву никогда и ни одним словом не обнаруживать, в чем состоит их служба, и не открывать места, где сохраняется the Saint Greal. Сэр Галаход, о котором говорится здесь, принадлежит к числу рыцарей св. Чаши. Прим. перев.). Он говорил нам, что давно искал оригинала для этого сюжета, и что в соборе его поразило лицо Гэя, когда тот стоял, подняв глаза к небу. Шэн был в восгорге, что ему удалось поймать то выражение, которое он искал.

- Удивляюсь! что он нашел такого особенного в моей физиономии? сказал Гэй.

- Но ведь ты не всегда такой, каким был в соборе, - заметила Эмми, серьезно посмотрев на мужа.

- Когда ж вы находили время для сеансов? спросил Филипп.

- О! Шэн в два вечера набросал эскиз, - отвечала Эмми:- ведь он только просил позволения срисовать голову Гэя, а прочее он хотел докончить у себя.

- Значит, вы в Мюнхене пробыли все-таки несколько дней, - заметил Филипп наставительным тоном, желая дать им понять, что вероятно цель их путешествия была самая пустая, потому что в то время в Мюнхене, как мы сказали, собралось огромное общество англичан, и жизнь велась рассеянная, шумная.

Гэй и Эмми пропустили без внимания менторский тон капитана и пригласили его кататься с собою по озеру Комо.

День этот они провели очень приятно втроем. Сообразив весь план своего мутешествия, Гэй с Эмми нашли, что у них остается 10 дней совершенно свободных, поэтому они условились продолжать путешествовать вместе с Филиппом, чтобы не затруднять почтмейстеров рассылкой писем на имя сэр Морвиля и мистера Морвиля. Филиппу оставалось также ровно 10 дней до срока отплытия в Корфу и он охотно соглосился ехать с ними, тем более что это давало ему возможность взять под свою опеку Гэя и Эмми и научить их как следует, понастоящему, путешествовать. Он вытащил дорожную карту и просил указать линию их маршрута. Оно казалось, что молодым супругм хотелось всюду, особенно в Венецию, но, посоветовавшись с Филиппом, они условились обогнуть с восточной стороны озеро Комо, пробраться в Тироль и вместе ехать до Бауцена; оттуда Филипп хотел идти пешком на юг, в горы, а молодые же через Инспрук должны были направиться в обратный путь, в Англию.

Эмми очень хотелось пожить подольше к Комо, но только вдвоем с мужем. Ей сначала очень мешал Филипп и она находила, что третье лицо, в первые месяцы супружества, совершенно лишнее; но убедившись, что Гэй и капитан все более и более сближаются, что Филипп делается гораздо мягче и доверчивее в отношении её мужа, Эмми примирилась с этой обстановкой; ей даже казалось, что надежда Гэя подружиться с двоюродным братом начинает сбываться.

Раз утром Эмми сидела в столовой одна, за чайным столом и дожидалась мужа. Спустя несколько времени, вместо Гэя, в комнату вошел Филипп; он поздоровался с Эмми, поговорил о чем-то и отошел к окну.

- Эмми, как вы думаете, опасно состояние здоровья Лоры? спросил он, вдруг повернувшись и подходя снова к столу.

- Далеко не опасно, - отвечала Эмми с удивлением.- С чего вы это взяли? Она себя нехорошо чувствовала в последнее время, это правда, но Майэрн нашел, что бояться за нее нечего; она просто была расстроена по случаю моего отъезда.

- Что она, не похудела? Может работать попрежнему?

- Еще бы! она трудится больше чем при вас, отвечала Эмми.- Мама очень боялась, чтобы эта деятельность не подействовала на её здоровье, но Лора никогда не сознается, чтобы труд её утомлял. Три раза в неделю она ходит в школу, по четвергам поет в церкви с детьми и очень много читает. Гэй отдал ей все свои старые математические книги, вследствие чего Чарльз не зовет ее иначе как мисс Парабола.

Филипп замолчал. Он понял, что Лора старается заглушить свое нравственное страдание усиленным умственным трудом. - Бедная! она озлоблена против семьи, против света, думал он, ей невыносимо тяжело смотреть на счастие других. Кто знает, быть может, она ропщет даже на Провидение!.....

- Знаете ли, Филипп, - сказал Гэй, входя в эту минуту в столовую:- наш план путешествия, кажется, расстроится.

- Почему это? спросили Эмми и Филипп, в один голос.

- Потому, что мне сейчас сказали, что в Сондрио и его окрестностях свирепствует повальная горячка, и меня уверяют, будто очень опасно туда ехать.

- Куда ж мы отправимся вместо этого? - спросила Эмми.

- Я думаю ехать в Венецию, - сказал Гэй. - Вот что Филипп скажет.

- А я думаю, отвечал Филипп:- что нам горячки бояться нечего. Ею заболевает нищий, полуголодный народ. Можем ли мы заразиться, проезжая только эту местность и притом будучи обставлены совсем иначе, чем эти несчастные итальянцы.

- Но недь нам придется ночевать в Соиесо и Мадонне, - возразил Гэй. - Соиесо очень вредная местность летом, а в Мадонне горячка свирепствует хуже, чем в Сондрио. Очень может быть, что мы и не заразимся ею, но зачем же рисковать собою?

Филипц начал довольно колко возражать Гэю, и даже намекать на его трусость.

- Я не трушу, - улыбаясь, отвечал тот. - Для меня лично все равно, куда бы ни ехать, но дело в том, что я не решусь взглянуть в глаза мистеру и мистрисс Эдмонстон, если позволю себе подвергнуть Эмми опасности.

- Чтож Эмми ничего не скажет? - спросил Филипп, насмешливо поглядывая на молодую женщину. Она верно также отказывается от изучения берегов Комо?

- Эмми у меня добрая жена, - отвечал Гэй за нее.- Она поедет со мной в Венецию. Пойду сейчас отправлю вперед Арно. Филипп, надеюсь и вы с нами едете!

- Нет, благодарю, не поеду. Я решился во что бы то ни стало идти в Вельтинские горы и эпидемия между черным народом не в состоянии меня испугать.

- Филипп! неужели вы туда пойдете? спросила Эмми.

- Как я положил, так и будет, Эмми, - отвечал Филипп.

- Жаль! заметил Гэй. - Мне очень бы хотелось, чтобы вы нам показали большой свет в Венеции, а теперь мне право страшно за вас.

Филипп мысленно был против того, чтобы они ехали в Венецию, где английские путешественники жили еще шумнее, чем в Мюнхене. Особенно опасными казались для Филиппа артисты, с которыми Гэй очень легко сходился. Он начал убеждать Эмми не слушаться мужа и не изменять прежнего маршрута. Эмми стала спорить с ним и даже рассердилась. Филипп продолжал придираться то к ней, то к Гэю, и говорил с большою желчью на счет легкомысленного их направления. Гэй отделывался смехом, шутками и даже по лицу его не было заметно, чтобы он раздражался.

В таких прениях прошел почти целый час. Эмми очень обрадовалась, когда Арно вызвал Гэя, и принялась укладывать кой-какие безделицы в той же комнате.

- Эмми, - заговорил покровительственным тоном Филипп, когда они остались одни:- вы хорошо делаете, что беспрекословно повинуетесь мужу. Современем вы убедитесь, что с ним иначе нельзя действовать.

Дальше он не мог продолжать, потому что Эмми подняла на него глаза с выражением такого искреннего изумления, что он замолчал.

- Кажется, вы забываете, с кем говорите, произнесла с большим достоинством молодая женщина, гордо выпрямившись и обернувшись к нему лицом.

Филипп покраснел.- Прошу вас извинить меня, - сказал он сконфузившись.

И было от чего сконфузиться! Он совершенно забыл, что перед ним не кузина Эмми, с которой можно судить и рядить о характере Гэя заочно; нет, перед ним стояла лэди Морвиль, гордая своим молодым супругом.

Видя, что Филипп положил оружие, Эмми стало жаль его. Выражение её лица быстро изменилось и она обыкновенным, кротким своим голосом, заметила ему: "Я рада, что мне представился случай поговорить с вами, Филипп. Вы ошиблись в Гэе и, ложно понимая его, вы постоянно делали все, чтобы раздражать вспыльчивый его характер. Вам никогда в голову не приходило подумать, чего стоит Гэю борьба с самим собою. Я говорю так не потому, что я его жена, а потому что мне тяжело видеть, как вы сильно предубеждены против него. Любимой мечтой Гэя было сойдтись с вами; как он добивался вашей дружбы, как горячо защищал вас дома против нападок всей нашей семьи, которая, надо вам сказать, сильно негодует на вас, и что же? за все это, вы же сами стараетесь озлобить его против вас!...

Филипп побледнел. Его взорвало выражение: "семья наша негодуетъна вас". - Не я виноват, если мы с Гэем не сошлись, возразил он едко. Вольно ему скрытничать. Я и теперь не переменил своего мнения об нем!

- Знаю, грустно ответила Эмми.- Но когда вы его перемените, вы раскаетесь, что судили Гэя слишком строго.- Сказав это, она вышла из комнаты. Филиппу понравилась её выходка, он более чем прежде убедился, что Эмми, при таком кротком характере, примирится с своей жизнью, как бы тяжка она ни была. За то Гэя он не переставал осуждать за лукавство и настойчивость, посредством которых, по мнению Филиппа, он всегда добивался исполнения какого бы-то ни было своего желания.

С этого дня он совершенно изменил свое обращение с Гэем: он сделался сух и холоден с ним; за то к лэди Морвиль он иначе не обращался как с самой почтительной любезностью, как бы желая доказать ей, что он искренно ценит её нравственные достоинства. В Эмми, напротив, такая любезность со стороны Филиппа возбуждала глубокое отвращение и, приехав вместе с ним в Верону, она не могла дождаться той минуты, чтобы Филипп отправился, как хотел, на юг в горы.

- Полноте, Филипп, - заметил Гэй, когда они собирались уезжать из гостиницы.- Перемените свое намерение и поезжайте с нами в Милан!

- Благодарствуйте, я не переменю плана, - сухо возразил Филипп.

- Ну, смотрите, не захватите горячки, я бы не желал, чтобы мне пришлось ухаживать за вами, шутя заметил Гэй.

- Спасибо! я надеюсь, что мне никогда не придется требовать такого одолжения от друзей, - гордо отвечал Филипп, как бы желая сказать: уж от тебя-то я этого не потребую.

- Итак, прощайте! сказал Гэй, протягивая ему руку. Но затем вспомнив, что он обещал Лоре быть к нему внимательным, он прибавил:- Жаль! мне хотелось подольше пожить с вами. У меня в Гольуэле очень будут расспрашивать об вас. У вас там есть верный друг.

Филиппа тронули эти слова.- Кланяйтесь всем нашим, - сказал он, несколько мягче.- Посоветуйте Лоре не слишком много работать. Эмми, прощайте! прибавил он, пожимая руку кузине.- Желаю вам приятного путешествия.

Они простились, и карета с молодыми двинулась. Бедная малютка Эмми! - говорил сам себе Филипп, - она очень развилась в последнее время. Счастливец этот Гэй, какую славную жену себе нажил! Ему, кажется, на роду написано пользоваться всеми благами мира; немудрено, если он забудется и во зло употребит свое счастье. А Эмми мне жаль, я мало надеюсь на её мужа: если теперь в первые месяцы их супружества, зная, чего она именно желает, Гэй и то не согласился исполнить такой безделицы, чтож будет впоследствии, в серьезном деле? Хорошо, что она еще его любит: любовь слепа. Дай Бог только, чтобы это подольше продолжалось. Во всем виноваты дядя с теткой!...

Разсуждая таким образом, Филипп бодро взбирался, с чемоданом на спине, по узенькой тропинке, ведущей в гору. Обернувшись на одном повороте, он увидел, что Эмми высунулась из окна кареты и пристально смотрит на него. Он приподнял шляпу и помахал его.

- Всегда себе верен! заметила Эмми мужу, вздохнув свободно, когда рослая, красивая фигура Филиппа скрылась из виду.

Гэй смолчал, но улыбнулся.

- Ты на него не сердишься? сиросила Эмми.

- За что ж мне сердиться? возразил весело Гэй,

- Как за что? Представь, он вздумал мне читать наставление, как я должна себя вести в отношениях с тобою.

- Чтож? он верно нашел, что тебя нужно научить?

- Не знаю! я, впрочем, не дала ему времени распространиться и остановила его на первом слове.

Гэй начал крепко целовать свою жену и хохотал от души, видя, что она не на шутку горячится.

- Ну, милый мой Гвидо (Гэя все так звали в Италии), сделай, что я тебя попрошу, - говорила Эмми, нежно ласкаясь к мужу:- сознайся, что ты доволен, что мы расстались с Филиппом?

- Напротив, мне очень жаль, что он прямо идет на смерть, - отвечал шутя Гэй.

- Верю, что тебе жаль его, но признайся, ты все-таки рад, что он не сидит в эту минуту перед нами?

Гэй засмеялся и начал тихо насвистывать какую-то песенку.

ГЛАВА XVI.

Три недели спустя, сэр Гэй и лэди Морвиль остановились в Виченце, на обратном пути из Венеции. Они сидели вдвоем, за завтраком, когдак ним в комнату явился вдруг Арно.

- Хорошо, сэр Гэй, - сказалъон:- что вы изволили отклонить свое намерение посетить Вальгиминские горы вместе с капитаном Морвиль.

- А что? верно с ним случилось что нибудь? - тревожно спросил Гэй.

- Ему дорого обойдется его смелость. Мне сейчас передали, что какой-то англичанин Морвиль опасно заболел в небольшом местечке, недалеко отсюда.

- Где это?

- Badia di Recoara, - отвечал Арно.- Это небольшой городок, на севере, в горах; туда все жители Виченцы ездят обыкновенно на лето, чтобы скрыться от жарь. Но теперь все до одного вернулись, боясь горячки, которая там открылась.

- Пойду, сейчас справлюсь, - сказал Гэй, быстро вскочив со стула.- Туда езды, говорят, четверть часа. Я уверен, что больной - никто другой как Филипп. Сегодня утром я встретил его доктора, итальянца; прочитав на доске нашу фамилию, он дал мне понять, что и его пациент также Морвиль. Болезнь должна быть опасная, доктор называет ее una febre malto grave.

- Очень опасная! воскликнула Эмми.- Но как же он узнал, что больной - Филипп Морвиль?

- Из паспорта его. Сам Филипп говорить не мог.

- Бедненький! И лежит один! Что нам делать? говорила Эмми, чуть не плача.- Гэй! надеюсь, ты меня здесь одну не оставишь? продолжала она, взглянув на мужа.

- Ведь это недалеко, Эмми.....

- Не говори, Бога ради, ничего! Возьми меня с собой! Неужели ты мне откажешь? Ведь это будет жестоко с твоей сгороны! .....- умоляла Эмми, со слезами на глазах.

- Душа моя, оставить тебя здесь я не решусь, отвечал Гэй:- потому что знаю, что ты измучишься без меня. Притом ты ничем не рискуешь, я никогда не допущу, чтобы ты ходила за больным. Поедем вместе.

- Благодарствуй, мой милый! может, я и тебе помогу в чем нибудь, - сказала Эмми, немного оживившись.- Как ты думаешь, не прилипчива эта горячка?

- Надеюсь, что нет. Филипп сложения крепкого и притом самая болезнь, вероятно, занесена случайно. Однако, Эмми, медлить нечего. Ему верно плохо, а подле него никого нет. Не послать ли мне нарочного к консулу, в Венецию, чтобы попросить его прислать лучшего доктора, я что-то не верю этому, итальянцу.

Они немедленно отправились в местечко Рекоару, расположенное у подошвы горной цепи; городок этот стоял в долине, орошаемой рекою. Эту долину со всех сторон окружали горы; спускаясь все ниже и ниже, она постоянно суживалась, так что в одном месте из неё образовалась огромная котловина, густо поросшая каштановыми деревьями, Путешественники должны были все подниматься в гору, чтобы достичь населенной части города. Солнце светило очень ярко, но воздух был чист и свеж.

Трудно было представить себе, чтобы в такой здоровой, привлекательной местности могли гнездиться горе и смерть. Эмми невольно подумала тоже самое при виде богатой зелени садов и чистеньких домиков города. Она хотела сказать об этом мужу, но смолчала, заметив, что тот серьезен и впал в глубокую задумчивость.

Небольшая речка протекала в самой средине города; чистенький отель, в котором остановился Гэй и его жена, был так близко расположен около скал, что они образовали точно навес над ним.

Гэй, по приезде в отель, тотчас побежал к больному. Эмми осталась одна в небольшой, бедно убранной комнате, и со страхом ожидала возвращения мужа.

Гэй вернулся весь красный и, не говоря ни слова, прямо побежал к окну и начал дышать полной грудью, как бы упиваясь свежим воздухом.

- Нам нужно перенести Филиппа в другую комнату, - сказал он, наконец.- Ему невозможно лежать в этой конурке: там дышется тифом. Вели поскорее приготовить новый нумер, Эмми.

- Сейчас! отвечала та, дернув за звонок.- Каков Филипп? спросила она.

- Он без памяти. В страшном жару. Немудрено, впрочем, и быть в жару в такой атмосфере; его комната точно раскаленная нечь. Очень может быть, что он оживет, если его перенесут туда, где чистый воздух. Ах, Эмми! страшная вещь заболеть на чужой стороне и вдали от родных, - заключил Гэй, тяжело вздохнув.

Эмми послала немедленно за хозяйкой отеля, а Гэй ушел опять к больному. Скромный путешественник, явившийся пешком, как видно, не представлял большего интереса для хозяйки. Ей было даже досадно, что по милости его внезапной болезни все приезжие стали обегать её дом. Но когда богатый английский милорд обратил на него такое внимание, все, начиная с хозяйки до последнего слуги, сбились с ног; но нумера были все крошечные и потому для Филиппа можно было найдти только в нижнем этаже три нумера из самых больших; двери везде растворили, чтобы дать воздуху больше простора, и под присмотром Эмми устроили для больного настоящую английскую спальню. Сама же Эмми наняла для себя с мужем комнату во 2-м этаже, над отделением, назначенным для Филиппа.

Филипп даже не чувствовал, как его перенесли в другую комнату. Он заболел за неделю перед приездом Гэя и не обратил на это большего внимания, стараясь себя переломить. Страшно было видеть, как он, такой сильный, высокий мужчина, лежал теперь как пласт, тяжко переводя дух. Гэй стоял перед ним молча и беспрестанно смачивал его лицо уксусом, а губы водою. Окно в комнате было отворено настеж. Доктора ждали ежеминутно, но он не ехал. Лекарств больному не давали никаких, потому что Гэй боялся ошибиться и принести вред вместо пользы.

Чистый, свежий воздух подействовал благотворно на Филиппа, он повидимому очнулся, пошевелил немного головой и силился произнести что-то.

- Da bere,- прошептал он с усилием, так что Гэй не мог даже расслушать слов...

- Вам верно воды хочется! спросил его Гэй по-английски, подавая ему чайную чашку свежей холодной воды. Услыхав родные звуки, больной широко раскрыл глаза и, увидев воду, начал пить ее с жадностью.

- Довольно, заметил ему Гэй, отнимая чашку:- хотите я помочу вам голову.

- Хорошо! проговорил слабо Филипп.

- Легче вам? спросил Гэй. Мы вчера только услыхали о вашей болезни, а то бы мы раньше приехали.

Филипп наморщил брови и начал метаться на подушке: Казалось, что он узнал Гэя и что прежняя антипатия его к нему вернулась с новой силой. Больной забредил. К ночи жар увеличился и он стал бросаться на всех, так что его надобно было силой удерживать на постели.

Эмми не видалась с мужем в первый вечер. Ночью он зашел к ней на минуту, чтобы выпить чашку кофе, и тотчас же ушел, говоря, что ему нужно просидеть до утра около больнаго.

Гэй был бледен и, судя по лицу, страшно утомлен.

Утром приехал доктор француз, повидимому человек опытный, который объявил, что горячка Филиппа прилипчивая, весьма опасного свойства и что к ней присоединилось воспаление мозга. Гэй был очень рад, что можно наконец принять решительные меры, и начал тщательно наблюдать, чтобы лед и свежие горчичники постоянно были на голове. Он сам прикладывал холодные компрсссы и пузыри со льдом к голове Филиппа.

Дни проходили за днями, горячка не уменьшалась, бред повременам даже усиливался. Филиппу чудилось, что он лежит больной один, в Броадстоне, и что ни Эдмонстоны, ни товарищи по полку, никто к нему нейдет. Слово "домой" беспрестанно вертелось у него на языке. Однажды он произнес очень явственно: "не везите меня домой". Гэй один только говорил по-английски и потому поневоле чаще других обращался к нему с вопросами: не желает ли он чего? Но Филипп каждый раз отворачивался от него, и охотнее позволял Арно ухаживать за собою. Гэй не унывал; он продолжал просиживать около постели целые ночи напролет и кротко, ласково, как женщина, уговаривая Филиппа послушаться приказаний доктора, когда тот упрямился. Он совершенно забыл о себе; больной поглотил все его внимание. К Эмми Гэй ходил изредка и то только пообедать или напитя вместе чаю; иногда он забегал к ней на минуту, чтобы сообщить ей о ходе болезни Филиппа, когда тот впадал в забытье. Эмми умоляла мужа прилечь на диване и позволить ей почитать что нибудь вслух, чтобы он заснул, но Гэй не любил лежать. Он охотнее ходил вместе с Эмми подышать чистым воздухом в каштановой роще, растущей на горе, за городом. Молодая женщина очень дорожила этими прогулками; вообще она чувствовала, что с некоторых пор она сделалась полезна Гэю. Тихий голос ея, ласки и самое нежное внимание к мужу отрадно действовали на Гэя, изнуренного бессонными ночами и постоянным уходом за больным Филиппом. Эмми взяла на себа все домашния хлопоты и переписку с родными. Она ежедневно посылала нарочных за покупками в Виченцу и даже в Венецию, наблюдала за чистотой белья и комнаты больного, писала в Англию бюллетени о состоянии здоровья Филиппа, делала, словом, столько, что Гэй шутя уверял ее, будто она полезнее даже, чем он, и, целуя жену, искренно благодарил ее за заботы об нем, говоря, что не будь её - он бы пропал. Так прошли две недели. Однажды утром доктор объявил Гэю, что на следующую ночь нужно ожидать кризиса, и потому он обещал вечером приехать сам, чтобы наблюдать за его исходом. Настала ночь; доктор не ехал. Будучи в волнении от предстоящей опасности, Гэй не мог сомкнуть глаз и с ужасом наблюдал за малейшим изменением в лице больнаго. Исхудалое, изсиня-бледное лицо, всклокоченные волосы и небритая борода придавали физиономии Филиппа совсем другое выражение. В больном нельзя было никак признать блестящего, ловкого, красивого капитана Морвиля. Сидя у его изголовья, Гэй с грустью вспоминал о прошедших своих отношениях с ним. Он горячо молился, чтобы Господь сохранил его жизнь или, но крайней мере, допустил бы, чтобы перед концом Филипп искренно помирился бы с ним. К утру больной задремал; изредка тихо бредил. Проснулся он на другой день, к полном сознании и, почувствовав, что Гэй пробует его пульс, спросил слабым голосом:

- Сколько ударов?

- Я не могу сосчитать, отвечал Гэй:- но пульс вообще слабее, чем был вчера. Хотите пить?

Филипп с трудом проглотил немного воды, осмотрелся вокруг и спросил опять:- Какой у нас день?

- Утро, воскресенье, 23-е августа, - отвечалъГэй.

- Давно я болен?

- Ровно три недели, сегодня вам стало лучше. Филипп, помолчав и пристально взглянув на Гэя, произнес довольно твердо: - мне кажется, что я все еще между жизнью и смертью?

- Да, вы опасно больны, возразил ласково Гэй: - но не безнадежно. Я хотел пригласить к вам нашего священника, но его не нашли. Хотите, я вам почитаю что нибудь из евангелия?

- Благодарю, теперь не могу слушать, - я что-то хотел сказать.... да, дайте мне воды.

Когда Филипп напился, то, обернув лицо к Гэю, вдруг назвал его по имени.

- Гэй! сказал он:- вам кажется, что я слишком строго вас судил? Поверьте, что я думал сделать вам пользу.

- Не думайте, Филипп, о прошлом, - быстро возразил Гэй, чувствуя, что сердце ёго радостно забилось, услышав первое слово примирения.

- А вы, не смотря на все это, были ко мне так внимательны, - продолжал с усилием больной, Если я останусь жив, я вам докажу, как я умею вас ценить, - и он протянул Гэю свою исхудалую руку. Гэй, со слезами на глазах, крепко пожал ее. Он никогда не был так счастлив как в эту минуту.

- У сестры хранится мое духовное завещание, - заговорил опять Филипп. Передайте ей мой поклон, ей - и бедной Лоре. Голос его задрожал.

Гэй поспешил ему подать снова воды.

- Вы и Эмми все для неё сделаете, я уверен. Не испугайте только ее, сказав вдруг, что я умер. Ах! Гэй, вы не знаете! ведь мы уж давно тайно с ней обручены.- Гэй ничего не возразил, но Филипп заметил, что это его очень удивило.

- Это дурно, я знаю, но она ни в чем не виновата, - произнес он почти шепотом. Я теперь говорить не в состоянии; буду жив, все расскажу. Если умру - поберегите ее!

- Даю вам слово, свято исполнить вашу просьбу, отвечал Гэй, со слезами на глазах.

- Бедная Лора! произнесь больной и замолчал. Через минуту он повернул голову к Гэю.- Прочитайте мне что нибудь, сказал он тихо. Гэй открыл библию и читал до тех порть, пока Филипп не заснул.

Когда Арно пришел заменить Гэя, он отправился к своей жене.

- Эмми! сказал он, входя к ней с сияющим, от радости, лицом.- Мы объяснились с Филиппом.

- Значит, вы примирились совершенно, отвечала Эмми, увидев, по лицу мужа, что дело идет хорошо: - лучше ли ему?

- Не совсем еще; пульс высок, но сознание вернулось. Говорит он спокойно и ясно все понимает. Будь, что Богу угодно, но я рад, что мы наконец объяснились.

Они сели завтракать вдвоем. За чаем Гэй опять заговорил о Филиппе.

- Знаешь ли, что меня удивило, Эмми, - сказал он. Ты ничего не слыхала о любви Лоры и Филиппа?

- Я знаю, что сестра любит его и всегда была его любимицей. А что? неужели он, бедный, был влюблен в нее все это вреля?

- Филипп сказал мне, что Лора давно уже дала ему тайно слово.

- Кто? Лора дала ему тайно слово? повторша Эмми.- Быть не может, Гэй, он верно бредил, говоря это.

- И я так прежде думал, но по всему видно, что он был в полном сознании. Много говорить он не мог, но я все-таки понял, что он просит нас не обвинять Лоры и, говоря об ней, он сильно растрогался. Он упрашивал меня не пугать ее, сказав вдруг, что он умер, и рассуждал обо всем так же ясно, спокойно, как и теперь. Нет. Эмми, он не бредил!

- Не понимаю! возразила Эмми, - но мне сдается, что все это могло быть только следствием бреда. Люди в сильной горячке, часто смешивают фантазии с действительностью. Немудрено, если он в самом деле любил Лору, и ему представилось, что они тайно обручены. Бедный Филипп! воображаю, что он перестрадал все это время, скрывая свою привязанность. Нет, я уверена, что он просто бредиль ею в бреду, упрекал себя в том, в чем совсем не был виноват.

- Не знаю, - сказал Гэй: - он передавал это мне так просто, что я не мог не поверить. Неужели в предсмертном бреду нам кажется, что мы действительно согрешили в том, в чем мы были грешны только помышлением. О Господи! заключил он, вставая со стула и подходя к окну:- если все это так, то в час смертный мой избави мя и защити.

- Подождем, впрочем, - произнес, он вздохнув и подходя опять к Эмми:- современем мы все узнаем.

- Я не могу себе представить, чтобы Лора могла смолчать и не открыться во всем папа, заметила Эмми.

- А помнишь, как она плакала в день нашей свадьбы и все твердила, что она несчастная? возразил Гэй.- Впрочем я готов не верить этому, тем более что я не желаю поколебать своего мнения о сестре и о Филиппе в особенности. Пойду-ка я опять к нему, сказал он, целуя жену.- Надо Арно отпустить завтракать.

Эмми долго сидела одна и, размышляя о случившемся, невольно отдавала справедливость честному, открытому характеру своего мужа, который ни разу не поставил ее в неловкое положение ни перед семьей, ни перед светом.- Мне никогда не суметь сделаться достойной его, - говорила она с улыбкой, вспоминая кроткое, нежное выражение лица Гэя, когда он уходил.- Нет, таких людей, как мой муж, нет на свете.

Весь этот день Эмми хлопотала по хозяйству; перед вечером она уселась у себя в комнате, у открытого окна, не зная за что приняться. Снизу, из спальни больного, долетали до неё несвязные слова, стоны и даже крики. Филипп опять забредил и жар его увеличился. Книга и работа валились из рук Эмми, писать домой она не имела духу. У неё сердце сжималось при одном воспоминании, каково Лоре читать её письма, где она нередко выражалась очень откровенно на счет Филиппа.

Почти перед обедом приехал доктор. Больной утих, внизу не слышно было уже ни одного звука. Стемнело; Арно принес свечи с докладом, что капитан впал в забытье. Явился доктор и спросил себе кофе. На вопрос лэди Морвиль, каков больной, он отвечал, что горячка слабеет, но что силы больного падают; если он выздоровеет, то всем будет обязан своему крепкому телосложению и заботливости сэр Гэя.

Гэй не приходил на верх. В 11 часов ночи он написал карандашем, на клочке бумажки, следующий бюллетень своей жене.

- Пульса почти нет; обморок похожий на смерть; доктор говорит, что это продолжится несколько часов; но ложись спать; дам знать, если что случится!

Эмми повиновалась мужу, она немедленно легла в постель; но от сильного волнения не могла заснуть. Утром на заре она проснулась, в комнате царствовал полумрак. По корридору слышались осторожные шаги, и замок двери, ведущей в уборную Гэя, тихо щелкнул. - все кончено! подумала Эмми. Жив или умер? Сердце её сильно забилось, когда она услыхала, что муж идет к ней в спальню. - Я не сплю! сказала она громко. Гэй подошел к постели. Профиль его резко обозначился против света от окна. Эмми старалась рассмотреть выражение лица мужа; он был весь в слезах и глаза его распухли.

- Филипп будет жив! сказал он тихим, дрожащим голосом.- Поблагодарим Господа Бога, Эмми.- Он теперь спит покойно и пульс стал крепче. Обморок его был ужасен; доктор все время держал ее за руку и назрачал мне минуты, когда давать лекарство. Я раза два думал, что все кончено; доктор только сейчас объявил, что опасность миновалась.

- Боже! как я рада! воскликнула Эмми.- Что он, опомнился? может говорить?

- Да, он очнулся, но слаб дотого, что не только говорить, но даже смотреть долго не может. Зато как взглянет на меня, то всегда очень ласково. Ну, Эмми, это утро принесло нам большое счастие.

- Мне кажется, что ты сегодня счастливее даже, чем был в Рэдклифе, после бури, - заметила Эмми.

- Еще бы! Тогда мне только блеснуло утешение, это был, так сказать, первый луч моего настоящего блаженства. Эмми! Эмми! Бог осыпал меня таким благом, о котором я и мечтать не смел. Мне не под силу такое полное счастие, тем более что я недостоин его. Право, ужь не послал ли мне его Господь, как испытание.

Слова мужа тронули Эмми до глубины сердца. Она не могла уже спать и лежа все думала.

- Да, - говорила она мысленно: - Гэй может быть, прав: на земле полного счастия не существует, а у нас с ним до сих пор еще горя не было....

ГЛАВА XVII.

В эту ночь совершился кризис горячки у Филиппа. Он был дотого слаб, что не только поднять головы, но даже пошевелиться не был в состоянии, и говорил не иначе как шепотом; но жар и бред прекратились и сильная его натура видимо помогала выздоровлению. С каждым днем больной делался крепче, много снал и просыпаясь чувствовал себя очень хорошо. Первой его заботой было попросить Гэя, уведомить поскорее полковника Дэна о его болезни, потому что срок его отпуска давно уже прекратился. О Гольуэле он не умомянул ни слова, вследствие чего Эмми продолжала утешаться надеждою, что все высказанное Филиппом в горячке было пустым бредом. После кризиса больной сделался необыкновенно приветлив; он теперь как ребенок повиновался Гэю, совсем иначе принимал его услуги. Он постепенно тревожился за Гэя, боясь, чтобы тот не слишком себя утомил, ухаживая за ним. Однажды вечером, Гэй, сидя в комнате больного, писал какое-то письмо. Филипп лежал тут же на постели и повидимому спал.

- Вы пишете в Гольуэль? спросил он вдруг, открывая глаза.

- Да, - отвечал Гэй:- я пишу к Шарлотте; письмо пойдет завтра утром, не хотите ли что ей передать?

- Нет, ничего! отвечал больной и слегка вздохнул. Скажите правду, Гэй, - начал он, помолчап немного:- говорил я что нибудь в бреду о Лоре?

- Да, говорили, - сказал Гэй, и положил перо на стол.

- Я так и думал, но ничего не помню теперь; неужели я многое высказал?

- Напротив, вас можно было с трудом понять. Вы бредили больше по-итальянски и все поминали Стэйльгурст. О Лоре вы заговорили в первый раз накануне кризиса.

- Теперь всполнил. Значит, я проговорился, и вы все узнали. Мне больно одно, что теперь все на нее нападут, а она, бедная, так сильно рассчитывала на мое молчание.

Филипп умолк; но по всему лицу его было заметно, что он сильно взволнован. Гэй начал ласкать его и кротко уговаривать.

- Я должен вам объяснить все дело, Гэй, сказал больной, успокоившись немного.- Не осуждайте Лоры! Это случилось три года тому назад, когда вы только-что поселились в Гольуэле. Я был первым другом ея. Мне показалось..... что? об этом говорить не буду, но вышло так, что я должен был посовътовать Лоре быть осторожнее. Я ошибся, правда: опасность, грозившая ей, по моему мнению, оказалась ложной. Но по этому случаю у нас завязался откровенный разговор с Лорой, я выдал себя, свою любовь к ней, и опомнился тогда, когда уже было поздно. Мы были оба молоды, увлеклись и объяснились, сами того не замечая. Конечно, скрывать этого не следовало, но подумайте, что бы вышло, если бы мы не скрыли своей любви? Мне запретили бы ездить к Эдмонотонам, и если бы даже современем нас и простили, чего бы мы не выстрадали до сих пор! Бог знает, что бы еще случилось. Ах, Гэй! продолжал он дрожащим голосом: хоть бы вы мне сказали, что пишут из Гольуэля! Как переносла Лора известие о моей болезни?

- Мистрисс Эдмонстон писала к Эмми, отвечал Гэй:- тотчас по получении известия о вашей болезни, но об Лоре она ничего не поминала.

- У Лоры характера много, она все вынесет молча, но я бы желал все-таки знать, как она себя чувствовала в последнее время, узнав, что я болен? тетушка ничего не пишет об этом?

- Ровно ничего. Хотите, я спрошу её письмо у Эмми?

- Не нужно, не ходите; я кончу то, что хотел вам рассказать. Мы с Лорой не помолвлены, нет, мы только объяснились в любви и я просил ее сохранить это втайне. Сознаюсь, до сих пор я обманывал себя, воображая, что Лора свободна, что я ее не связал данным словом; но, стоя лицом к лицу со смертью, я понял свою ошибку, принял твердое намерение исправить' ее. Я открою сам тайну, сниму с Лоры обет молчания, так сильно её тяготивший. Я хотел-было подождать, когда меня произведут в следующий чин, чтобы иметь более права просить её руки; но теперь напишу к её отцу, как только окрепну немного, и признаюсь во всем. Боюсь одного, чтобы тяжесть его гнева не обрушилась на одну Лору.

- Разве вы не знаете, какой он добрый и как скоро у него проходить сердце? - возразил Гэй.

- Пусть он покрайней на виноватого сердится, а не на Лору. Вы говорили мне, кажется, что она похудела и упала духом.

- Зачем вы не дома! Эмми утешила бы ее и успокоила, - тоскливо заметил Филкпп.

- Мы уедем, лишь только вы окрепнете, ласково говорил Гэй.- Поезжайте к нам, в Рэдклиф, мистер Эдмонстон долго сердиться не в состоянии; как только его гнев остынет, вы тотчас явитесь к нему и получите прощеине.

- Я готов все выстрадать, лишь бы спасти ее, со вздохом отвечал Филипп.- Боже мой! сколько препятствий к нашему браку. Вы не знаете, Гэй, что такое бедность: ведь это преграда к счастию, помеха всему....

- Перестаньте говорить, вы очень утомлены, - сказал Гэй: - заметив, что нервное раздражение Филиппа увеличивается.- Вам нужно стараться поскорее оправиться и уехать с нами домой. Не приходите в отчаяние, дело ваше еще не проиграно, мы с Эмми решили, что часть состояния её достанется Лоре и Шарлотте; впрочем, теперь нечего об этом толковать, вы уж черезчур много говорите сегодня.

Филипп был дотого слаб, что не мог ясно сообразить, что именно такое сказал ему Гэй; но слова его: дело ваше еще не проиграно очень его успокоили; он замолчал, повернулся и закрыл глаза. Гэй побежал к жене:- Эмми, сказал он ей грустно, - я все узнал: то, что мы думали о Лоре, - справедливо.

- Теперь я вижу, что Чарльз умнее всех нас! воскликнула Эмма.

- А что? Разве он что-нибудь подозревал? с изумлением спросил Гэй.

- Не знаю, но брат часто говорил, что Лора умна не но летам, что рано или поздно природа возьмет свое и что сестра, как он выразился, выкинет какую-нибудь штуку. Филипп, значит, во всем тебе признался? сказала Эмми.

- Да, дорого ему стоило признание, но он открыто, благородно высказался. Он собирается даже написать об этом твоему отцу.

- Так это правда? Как мама будет огорчена! воскликнула Эмми.- Не думаю, чтобы им позволили жениться. Бедная Лора! Каково ей было слушать все, что говорилось у нас о Филиппе. И он-то хорош! еще позволяет себе других учить и осуждать. Это ужасно!

- Бедность заставляет человека решиться на то, на что он никогда бы не решился при других обстоятельствах, - задумчиво сказал Гэй.

- Не извиняй его, мой милый, - возразила Эмми. Не грех ли ему было сделать Лору несчастной и заставить ее решиться на такую непозволительную вещь. Бедная моя сестра! немудрено, если она была сама не своя. Нет, я решительно не могу простить Филиппа, заключила Эмми со слезами на глазах.

- Ты простишь ему все, когда увидишь, как он переменился и постарел, - заметил Гэй.- Его узнать нельзя, я уверен, что его лицо тебя поразит, когда ты завтра пойдешь к нему с визитом. Доктор говорит, что теперь его болезнь не прилипчива.

- Я все время буду думать о Лоре, глядя на него, - сказала Эмми.

- Да, тяжело было бы ей смотреть теперь на Филиппа. Однако, Эмми, что ж ты думаешь сделать, если я перевезу его к нам в Рэдклиф? Ты с нами останешься или отправишься в Гольуэль, утешать Лору? спросил Гэй.

- Я поеду от тебя тогда только, когда ты меня прогонишь, - возразила Эмми. Но как же ты собираешься привезти к себе больного гостя, когда мы еще не знаем, есть ли крыша на нашем доме или нет? Кстати о больном: что он теперь делает?

- Он большую часть дня спит, отвечал Гэй.

- Не мешало бы и тебе хорошенько выспаться, ведь ты 2-х часов не заснул после бессонной ночи, нежно заметила Эмми.

- Я начинаю думать, что сна не существует, шутя сказал Гэй. Я очень хорошо обхожусь без него.

- Ты так думаешь? По Шэн никогда не нашел бы твоей головы прекрасной с этими багровыми пятнами под глазами. Похож ли ты теперь на сэр Галахода? Нет, мой друг, поди ляг, я тебе почитаю что нибудь, может ты и заснешь.

- Пойдем лучше погуляем, возразил Гэй: -тиенерь так прохладно, хорошо.

Во время прогулки, они вдвоем обсудили очень серьезно положение Лоры и Филиппа, и решились употребить все усилия, чтобы отвратить от них гнев отца, примирить обоих со всей семьей и помочь им существенным образом, пока Филипп будет подвергнут неизбежному остракизму. Эмми тревожилась более всего за мать, зная, что её нежное, любящее сордце с трудом перенесет обман своего любимца Филиппа.

На следующий день, было воскресение; погода стояла великолепная; свежий сентябрский ветер дул слегка из-за гор и придавал воздуху какой-то особенный аромат. Эмми и Гэй чувствовали непонятную отраду на сердце; им казалось, что мимо их пропронеслась грозная туча и настали ясные дни. Эмми принарядилась, по просьбе мужа, перед тем как ей идти к Филиппу. Оня велела себе приготовить кисейное платье, убранное белыми лентами, вынула заветный браслет, подаренный ей Чарльзом, и серебряную, резную, миланскую брошку, последний подарок Гэя, оделась и села у окна, любуясь на живописные группы итальянцев, спешивших к обедни. Мысленно Эмми перенеслась в далекую Англию, и ей живо представилась, как дома проводятся воскресные дни.

- Ну, наконец-то! сказал Гэй, входя к ней в комнату.- Филипп измучился, приготовляясь тебя встретить. Я его шутя дразнил, что он ждет верно королеву, а не madame Amabel Morvile.

Гэй повел жену вниз, отворил дверь, ведущую в комнату больного, и громко доложил: Лэди Морвиль! имею честь ее представить.

Эмми взглянула на Филиппа и убедилась, что муж сказал правду: он страшно изменился. Филипп был совершенно бледен, щеки его впали, лоб от худобы и от редких волос сделался еще больше. Глаза у него совсем провалились и, окруженные темными кругами, казались огромными. Он сидел в постели, окруженный подушками, но дотого был слаб и так тихо говорил, что Эмми стало жаль его видеть. Он протянул ей бледную, худую руку, на которой ясно обозначались синия жилы, и отрывистым голосом произнес:

- Здравствуйте, Эмми! мы объяснились с Гэем, он совершенно прав. Простите, что я отравил ваше путешествие своей болезнью.

- Вы не успели отравить его, потому что выздоровели, - отвечала Эмми, стараясь улыбнуться, между тем как слезы душили её горло, - так ей было жаль Филиппа.

- Гэй, вы ведь мой церемонийместер, - продолжал Филипп, приподнимая немного голову с подушки:- распорядитесь, чтобы вашей жене подали кресло.

Эмми смеясь уселась подле постели, между тем как сам Филипп не спускал с неё глаз; он любовался ею как свежим цветком.

- Что это на вас венчальное платье, Эмми? спросил он.

- О нет! мое венчальное платье было шелковое, покрытое кружевами, - возразила она.

- Какая вы сегодня хорошенькая, точно невеста.

- Вот тебе и комплимент, моя старушка, сказал Гэй, смотря на нее с гордостью. А пора уж перестать звать тебя невестой, ты уж в Мюнхене являлась на бале в дамском туалете.

- Довольно мне и одного бала, - зэметила Эмми улыбаясь.

- Ну, нет, - возразил Филипп: - вам предстоит еще много балов по возвращении домой.

- Хорошо, что вы там со всеми знакомы, сказала Эмми, - вы хоть нам поможете.

- Пожалуй; но мы еще посмотрим, что будет, отвечал он.

- Да, надо еще подождать, чтобы вы совсем оправились, заметил Гэй. - Мы поедем домой не спеша, будем часто останавливаться, отдыхать. Вы у меня просто молодцом стали эти последние дни. Эмми, как ты его находишь? спросил он, обращаясь к жене с торжествующим видом, точно бледный скелет в виде человека, лежавший перед ними на постели, действительно был молодец.

- Я нахожу, что Филипп теперь довольно поправился, - сказала робко Эмми, боясь выдать свои мысли.

- Мне нечего ждать комлиментов. Я сегодня сам себя испугался, когда посмотрелся в зеркало, шутя заметил Филипп.

- Жаль, что вы себя неделю тому назад не видали, говорил Гэй, покачав головою. Я знаю одно, что доктор-француз, глядя на вас, говорил, что вы быии на волос от смерти: так сильна была у вас горячка. Да что об этом говорить, расскажите-ка лучше Эмми, куда вы пошли, расставшись с нами, и как вы сюда понали?

- Я отправился, как хотел, в Вильшечиненские горы, - отвечал Филипп. Дорогой я почувствовал лом в ногах. Приписывая все это усталости и быстрым переменам атмосферы, я хотел переломить себя и добраться до Виченцы; но дойдя до дверей отеля, я почувствовал, что у меня голова путается, что я забываю итальянский язык, и я началь твердить все одну и туже фразу. Помню, что меня уложили в какую-то душную каморку и что там на меня напал страх, как бы не умереть одному, на чужой стороне. Затем я вдруг услыхал английский язык, и Бог послал мне добрую сиделку в Гэе.

Разсказ этот утомил больнаго. Гэй велел принести ему поскорее бульону. С этих пор Эмми начала разделять труды мужа. Они вместе заботились обо всемь, даже о столе больного, и лично наблюдали за приготовлениями различных вкусных кушаний для него. Странно было видеть, что Филипп, человек с таким независимым, гордым характером, лежал теперь точно слабый ребенок, беспрекословно подчиняясь каждому приказанию Гэя.

По утрам, муж и жена читали больному вслух различные отрывки из библии, и Эмми казалось, что никогда голос Гэя не явучал так торжественно, как при чтении плача Иеремии.

Однажды, по окончании чтения, молодых супругов позвали на верх обедать. Филипп протянул руку Эмми и тихо заметил ей:- Я теперь только оценил, что значит иметь такой голос как у Гэя. Ему только за больными и ходить, когда мне было хуже, я слышать другаго голоса, кроме его, не мог, а уж так читать, как он читает - право, никто не может!

- Ты слышал, что Филипп говорил мне о твоем голосе, сказала Эмми, когда они ушли с мужем к себе.- Дорого бы я дала послушать снова, как ты поешь. Боже мой! когда это опять случится!

- Погоди, дай ему с силами собраться, заметил Гэй:- я боюсь раздражить его нервы. А мы теперь вот что сделаем, душа моя, сказал он, Филипп будет долго спать, а мы с тобой покамест погуляем в роще.

День был ясный, свежий, и они вплоть до вечера наслаждались прогулкой.

- Помнишь, Гэй, - сказала Эмми, - как ты грустно определил однажды слово счастие, играя с нами в Гольуэле: ты сказал, что счастие это луч из другаго мира, блеснувший на мгновение и потом исчезнувший. Неужели ты не изменил этого определения теперь?

- Счастие это луч, который блестит тем ярче, чем ближе на него смотрим, - задумчиво отвечал Гэй.

Они сели под тенью большего дерева; перед их глазами виднелись темные горы со снежными венцами, терявшимися в синеве небесь. Кругом все было тихо, а вдали потухала вечерняя заря.

- Вот бы теперь тебе спеть что нибудь, - сказала Эмми.- Филипп далеко, не услышит. Споем вечерний псалом.

Два свежих голоса раздались в вечерней тишине. Гэй и Эмми запели 29 псалом Давида. Начинало темнеть, вдруг из-за гор поднялась черная туча и внезапный удар грома покатился эхом по долине. Они смолкли, чувствуя, что перед голосом Божиим ничтожен язык человеческий. Гэй взял жену под руку и они вместе отправились домой. Ночь застигла их на дороге, гром продолжал греметь вдали, между тем как молодой месяц серебрил снежные вершины гор и накинул таинственный покров на темные ущелья и скалы. Тучи светящихся жуков сыпались с деревьев на траву.

- Жаль идти в комнаты, - сказала Эмми.

Арно думал иначе; он вышел уже искать их, говоря, что в этой местности ночная сырость очень опасна, и Гэй сознался, что, не смотря на очарователиную прогулку, он чувствует страшную усталость во всем теле.

ГЛАВА XVIII.

Утомление, которое почувствовал Гэй накануне, отозвалось у него на следующее утро болью в голове и во всем теле. Однако он пошел с женою вниз, к Филиппу, и старался по обыкновению занимать больнаго. Эмми вскоре ушла писать письма и он остался глаз на глаз с Филиппом, который принялся развивать свою любимую тему, как он устроит свою карьеру в будущем. Ему хотелось занять место в Рэдклифском округи, и он надеялся, через протекцию лорда Торндаля, получить там звание начальника констэблей. Это место представляло Филиппу возможность приобрести самостоятельное положение и он мог тогда смелее рассчитывать на руку Лоры. Гэй имел очень мало знакомых в околодке и потому едва ли бы мог быть ему полезен. Не смотря на это, он внимательно слушаль говорившего, хотя с трудом понимал его, и вернувшись на верх к жене, он очень досадовал, что был так молчалив с Филиппом. Дело было в том, что у него голова сильно кружилась и он два раза принимался дремать, пока больной говорил.

- Я тебе давно твержу, сказала Эмми:- что сон возьмет свое. Поди, ляг, а то ты никуда не будешь годиться. Гэй послушался доброго совета, проспал часа два сряду и проснулся гораздо свежее, так что он мог просидеть весь вечер внизу.

На следующий день он встал очень поздно и, заметив, что проспал, вскочил и побежал в уборную; но минут через пять он вернулся в спальню, весь бледный и качаясь, упал на постель. Эмми бросилась к нему с вопросом: что с ним?

- Не бойся, у меня только голова кружится, - вот и прошло!... отвечал он, стараясь подняться от подушки, но силы ему изменили и он опять упал.

- Лежи, Бога ради, спокойно! возразила Эмми: - болит у тебя голова?

- Болит!

- Какая она у тебя горячая, - продолжала она, прикладывая руку к его лбу.- В виски так и бьет. Ты верно простудился гуляя. Не вставай, дорогой мой, тебе хуже будет.

- Мне нужно идти к Филиппу, - говорил Гэй, силясь встать; но голова у него дотого кружилась, что он не мог удержаться на ногах.

- Не вставай, прошу тебя, - умоляла Эмми, когда он немного оправился.- Я пойду сама к Филиппу. Лежи смирно, я принесу тебе чашку чаю.- В следующей комнате на столе уже был приготовлен завтрак. От чаю Гэй отказался, отослал жену вниз и дал ей наставление, что приготовить для Филиппа. Тот, в свото очередь, очень изумился, увидав Эмми вместо её мужа, и известие о том, что Гэй нездоров, сильно его встревожило.

- Он из сил, бедный, выбился, - говорил больной дрожащим голосом. Немудрено, шутка-ли, столько времени он за мной ходил! - Эмми поставила перед ним все нужное для завтрака и он принялся есть молча. Видно было, что ему тяжело принимать услуги от Эмми.

- Гэй моя няня, - сказал он несколько времени спустя: - я к нему дотого привык, что мне трудно без него. Вам, Эмми, никогда уж не придется сказать теперь, что я не умею ценить вашего мужа!

- Полноте, вам вредно расстроивать себя, - возразила ласково молодая женщина, видя, что у Филиппа слезы на глазах. У неё у самой было сердце не на-месте, так сильно хотелось ей уйдти поскорее к мужу, а между тем Филипп от слабости едва двигал руками и ей нельзя было оставить его одного.

Она нашла Гэя уже раздетым и в постели. По его приказанию, Эмми пошла завтракать сама, но вскоре вернулась. Ей показалось, что у мужа жар, все лицо его было красно и кровь в висках так и стучала.

- Эмми, - сказал Гэй, пристально взглянув на жену: - у меня горячка!

Не сказав ему ни слова, Эмми взяла его за руку и стала считать удары пульса. Пульс бил очень сильно. Она машинально встала, пошла в другую комнату и, сев у стола, начала писать записку к доктору-французу, приглашала его приехать. Соображать она не была в состоянии. Слова Гэя ошеломили ее, но она не потеряла бодрость духа. Забыв о том, что у неё на руках теперь, вместа одного, двое опасно больных, из которых один её безценный муж; забыв о своей молодости, неопытности, о страшномь горе, ей грозившем, Эмми твердила одно: теперь мне не на кого надеяться, кроме Бога, да будет же Он моим защитником! и, вооружившись силою веры, она принялась исполнять должность сиделки около мужа и у постели Филиппа, кротко, безропотно, как всегда. Первый день прошел в сильной тревоге; Гэй не терял сознания, напротив, он был в неестественном напряжении и в ожидании доктора пробовал на себе все средства, оказавшие помощь Филиппу. В то же время он постоянно уговаривал Эмми не очень утомляться беготнею сверху вниз, а сам волновался говоря, что по милости его, Филипп будет заброшен. Больной метался по постели то в ознобе, то в жару и тревожно взглядывал на Эмми, беспрестанно требуя подать ему то одно, то другое лекарство. Она поправляла его одеяло и подушки, подавала ему пить, угождала как умела, но Гэй не переставал волноваться.

- Какой я нетерпеливый! сказал он наконец, видя, что бедная жена совсем выбилась из сил. Стану лежать смирно! и он улыбнулся, когда Эмми начала его укладывать как ребенка. Действительно, полежав с полчаса покойно, не шевелясь, Гэй уснул.

Эмми несколько успокоилась, но сон её мужа был тревожен; жар во всем теле усилился и дыхание становилось тяжело. Горячка видимо овладевала Гэем. Писать об этом домой у неё духу недоставало, она тайно надеялась, что доктор успокоит ее, сказав, что ничего опасного не предвидится. Эмми было неприятно даже отвечать на вопросы Филиппа, когда она к нему завернула, и употреблять слово горячка, когда тот спросил, какие признаки болезни у Гэя. Но по лицу и по глубокому вздоху Филиппа, она догадалась, что и его тревожит одна с нею мысль:- не заразился ли Гэй, ухаживая за ним.

Наконец явился доктор; скрывать было нечего, он прямо отвечал, что у милорда та же болезнь, что у monsieur, но что характер горячки слабее. Бреду не было. Гэй только все спал и когда доктор его разбудил, он ясно, отчетливо отвечал на каждый его вопрос и вообще был покоен. По уходе доктора, он с слабой улыбкой взглянул на жену.

- Эмми! уговаривать тебя, чтобы ты не ходила за мной, было бы напрасно. Ты слышала, доктор сказал, что у меня горячка не прилипчивая, и потому тебе бояться нечего, не оставляй же меня!

- Я очень рада этому - отвечала Эмми.

- Только будь умница, - возразил Гэй, - не повреди себе. Дай мне слово, что ты не будешь сидеть все ночи напролет подле меня.

- Хорошо, что ты меня не гонишь от себя, грустно заметила Эмми.

- Жаль мне тебя, дитя мое! с печальной улыбкой продолжал Гэй.- Шутка ли иметь двоих больных на руках! Это крест Господень, прими его покорно; ведь ты давно обещалась переносить со мною все скорби земные, настала пора исполнить это обещание.

Кроткое и вместе грустное выражение лица придавало красоте Гэя какой-то особый характер. Эмми чувствовала, что ее притягивает к мужу не одна любовь, но какое-то глубокое уважение и даже страх, точно больной Гэй превратился в неземное существо. Нагнувшись над ним, она смачивала его пылающую голову свежим одеколоном, и когда спереди упрямые волосы начали беспрестанно падать ему на глаза, она, по приказанию мужа, отрезала непокорную волнистую прядь, которой Эмми и Шарлотта особенно любовались, говоря, что эта прядь есть термометр расположения духа Гэя. Он ее всегда теребил или приглаживал, смотря по тому, весел он был или грустен. Как ни жаль было Эмми посягать на прелестные волосы Гэя, она немедленно повиновалась и, срезав густую прядь на самом лбу, тщательно завернула ее и спрятала в свой нессессер. Затем она прочитала мужу вслух псалом и он вскоре опять заснул.

Дни проходили за днями, а горячка шла своим чередом; но Гэй не бредил. Он лежал по суткам в тяжком забытьи, и молодая жена его не отходила от постели больного, пока ее не звали вниз, чтобы покормить Филиппа или получить письма с почты. Как только наступала ночь, ее сменял Арно, а сама она уходила спать в соседнюю комнату. Последнее было ей очень тяжело, она охотно просидела бы до утра, но сознавая, что болезнь Гэя будет продолжительна, она боялась потерять силы и сделаться бесполезной. В комнату к мужу Эмми входила не иначе как с кроткой улыбкой. Он часто отсылал ее к Филиппу, но она скоро возвращалась, зная, что без неё Гэй всегда был в волнении, и его радостное выражение лица при её входе, ясно говорило, что он только при ней и оживает немного. Филипп, в свою очередь, искренно сетовал, что он, вместо того, чтобы помочь Эмми, сам служил ей бременем. Ему совестно было вспоминать прежнее свое самолюбие и твердое убеждение, что ему никогда не придется прибегать к чужой помощи; Эмми, почти ребенок по летам, служила ему теперь нянькой, и он беспомощный, слабый не мог двигаться с места без тего, чтобы не опереться на её руку. Не смотря на то, что Гэй отнимал почти весь день у Эмми, Филипп не чувствовал недостатка ни в чем. Все нужное подавалось ему во время, и Анна, Арно и старуха сиделка, итальянка, всегда были у него под рукою. Большую же часть времени Филипп все-таки оставался один; окруженный книгами и газетами. он принимался иногда их перелистывать, но слабость глаз и недостаток соображения отнимали у него охоту заниматься чтением. Он больше лежал и думал. Гэй поглощал все его чувства. Стыд за прошлое, угрызения совести и горькая тоска при мысли, что если Гэй, оклеветанный им, оскорбленный, погибнет жертвою своего самоотвержения к нему! Все это пугало Филиппа день и ночь. Он готов был искренно просить у Гэя прощения за все зло, которое он ему сделал, и молил об одном, чтобы Господь сохранил ему жизнь,

На десятый день, после того как Гэй заболел, Филипп нашел возможность одеться и выйдти в следующую комнату, где Эмми обещала отобедать вместе с ним. Когда он лег на диван, то его худоба показалась еще ужаснее. Процесс одевания его очень утомил и он во время обеда молчал. Эмми как нарочно чувствовала себя в хорошем расположении духа, Гэй спал хорошо в эту ночь, жар его уменьшался, он немного покушал и шутя уверял жену, что ему нужно только подышать Рэдклифским воздухом, чтобы совсем поправитьса. Он очень обрадовался, услыхав, что Филипп встал с постели.

После обеда Эмми ушла на верх и вернулась часа через полтора. Каково было её удивление, когда она застала Филиппа с пером к руке; он только-что кончил какое-то письмо, и измученный, сидел облокотившись локтем на стол. Лицо его было очень бледно, глаза тусклы и губы выражали страдание.

- Неужели у вас достало сил написать письмо? спросила с испугом Эмми.

- Да, - едва внятным голосом отвечал Филипп. Надпишите мне адрес: у меня рука дрожит. Он подал ей конверт; действительно пальцы его сильно дрожали.

- Вы пишете к своей сестре? сказала Эмми.

- Нет, к вашей. Пишу к ней первый раз в жизни. В конверте вложено также письмо к вашему отцу. Я открылся ему во всем.

- И хорошо сделали, - заключила Эмми. Теперь вы будете спокойны. Но как вы утомились, Филипп, ложитесь скорее в постель, я позову Арно.

- Погодите, дайте мне отдохнуть! проговорил он слабо и упал на подушку в глубоком обмороке, лицо его помертвело. Эмми долго оттирала его, пока он снова не очнулся.

В комнату вошла Анна за письмами.- Нужно отослать ваше письмо? спросила Эмми у больнаго.

Он кивнул ей молча головою и тихо зарыдал. Когда Анна вышла, Эмми подошла к дивану и ласково начала уговаривать Филиппа. Она догадалась, что этому гордому, непреклонному человеку трудно сознаться в своей ошибке и еще труднее знать, что ему готовится унижение от людей, которые до сих пор считали его умнее себя.- Хоть бы Гэй был подле него! подумала Эмми, чувствуя, что она не в состоянии успокоить нравственные страдания Филиппа. Женский такт её запрещал ей много говорить.

- Успокойтесь, полноте, вы сами увидите современем, что хорошо поступили, написав папа, - убеждала она больного, давая ему нюхать спирт и втирая ему одеколон в виски.

- Благодарю, Эмми! отвечал Филипп, успокоившись немного. Ну, что Гэй?

- Слава Богу, он спал хорошо, и теперь чувствует себя свежее.

- Однако вы ему верно нужны. Я вас задержал.

- Да, если он проснулся, я бы желала пойдти к нему - заметила Эмми.- Да вам то лучше ли, Филипп?

- Лучше, лучше, я пойду к себе, - сказал Филипп, и он хотел встоть.

- Нет, одного вас не пущу, погодите, я позову Арно, он вас сведет в постель, - сказала Эмми и побежала за Арно.

Мужа нашла она не спящим и рассказала обо всем случившемся.

- Бедный малый! заметил Гэй.- Нам нужно его успокоить.

- Написать мне к своим, как дорого стоило ему признание, - спросила Эмми. Мама очень обрадуется, узнав, что ты с ним объяснился.

- Им никогда не понять, что выстрадал Филипп - со вздохом возразил Гэй.

- Я предупрежу папа и пошлю письмо Филиппа немного позже, чтобы смягчить впечатление, которое оно сделает на наших.

- Бедная Лора! сказал Гэй. Напиши ты к ней тоже, Эмми, скажи, что я очень раскаяваюсь, если огорчил ее своими неуместными шутками на счет Филиппа.

- Ну, полно, - улыбаясь возразила Эмми.- Если кого можно упрекнуть в этом, то конечно меня, а не тебя.

- По крайней мере теперь, Эмми, ты верно тоже заговорила.

- Еще бы! я недаром видела, что вынес Филипп.

Эмми уселась писать свои письма подле самой постели мужа. Он поправлял ей некоторые выражения, советывал приписать то то, то другое, и говорил так здраво, обстоятельно, что Эмми вообразила уже, что Гэй выздоравливает, хотя пульс его был еще высок, а жар не проходил.

Шарлотта Мэри Янг - Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 06., читать текст

См. также Шарлотта Мэри Янг (Charlotte Mary Yonge) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 07.
Перевод Е. Сысоевой ГЛАВА I. Первое известие о болезни Филиппа пришло ...

Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 08.
ГЛАВА IV. Посмотрим, что делалось все это время в Гольуэле. Весть о ко...