Шарлотта Мэри Янг
«Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 05.»

"Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 05."

ГЛАВА VII.

Мистер Ашфорд был давно знаком с лэди Торндаль; он принял место викария в Рэдклифе только год тому назад. Он и его жена чрезвычайно желали узнать покороче молодого сквайра, от которого зависело все благосостояние их прихода. Противодействия Мэркгама, опиравшагося всегда на волю "сэр Гэя", не очень обнадеживали их в пользу молодого наследника имения, но между тем общая восторженная любовь поселян к своему господину обещала много хорошего со стороны Гэя. Рэдклифские поселяне были люди древнего закала, грубые, необразованные, но между тем, проникнутые чувством глубокого уважения вассалов к своему феодальному барону сэр Гэю, который в их глазах служил олицетворением власти, силы и закона. Старухи же, по словам мистера Ашфорд, иначе не звали Гэя, как "мистер Морвиль", а между тем оне все говорили о нем с трогательной нежностью.

В то время, когда капитан Морвиль приезжал ревизовать Рэдклиф, Джемс Торндаль, приехавший вместе с ним, остановился часа на два в церковном доме. Викарий и его жена стали с любопытством расспрашивать его о Гэе. Ему и в голову не приходила мысль возбудить против него предубеждение, тем более, что Гэй был с ним хороший приятель, но привыкнув смотреть на все с точки зриния Филиппа, Торндаль и тут остался верен себе, и вот как он выразился, говоря о Рэдклифском наследнике.

- Он очень милый молодой человек; вы его все полюбите, я уверен; он довольно умен, хотя ему далеко до своего двоюродного брата, особенно в отношении красоты. У него очень веселый характер, наружность крайне привлекательная и он почти всем нравится, с первого раза. Но недавно с ним случилось что-то неприятное, кажется у него завелись долги. Капитан принужден был даже ездить по этому случаю в Оксфорд для справок о нем, но я, впрочем, хорошо не знаю, в чем дело, - прибавил мистер Торндаль:- Морвиль не любит об этом толковать ни с кем.

Следствием этой откровенности было то, что на вышеупомянутого капитана Морвиля семья начала глядеть с большим уважением и каждому его слову и распоряжению придавали особенное значение и смысл. На Гэя же, имя которого употреблялось Мэркгамом часто во зло, дети Ашфорда начали смотреть почти как на личного врага, и родители их ожидали с трепетом того дня, когда он вступит во владение Рэдклифом.

- Мама! закричал Эдуард Ашфорд, прибегая к матери рано утром, на другой день, по приезде Гэя.- Я слышал, что сэр Гэй приехал.

- Сэр Гэй был в церкви! вторил ему во все горло Роберт, вбегая вслед за братом.

- Да, - заключил отец, входя в комнату, - я видел сам, как он после службы подошел к старикам поселянам, и разговаривал с ними. Я спрашивал у Джона Бартона, он ли это, так старик со слезами на глазах, весь дрожа от радости, объявил мне, что это сэр Гэй. Я думал, что уж никогда больше в жизни не услышу его голоса, - говорил мне Джон.- А он, батюшка, сам ко мне собирается; хочу, говорит, видеть, что тебе пишет сын из-за моря. Приду письмо его читать.

- Вот это мило! заметила мистрисс Ашфорд. Ты пойдешь к нему с визитом?

- Пойду. Даже если он здесь только два дня пробудет. Нам нужно непременно с ним познакомиться.

Мистер Ашфорд отправился в Рэдклиф-Парк в два часа, по-полудни, и вернулся не ранее четырех.

- Правду говорил Джемс Торндаль, - сказал викарий своей жене:- у сэр Гэя есть что-то притягивающее в лице.

- Неужели ты все это время просидел у него? спросила жена.

- Да. Я его сначала дома не застал. Оставил карточку, пошел домой, а он на углу мне и встретился. На бухте верно был. Мы шли так далеко друг от друга, что он легко мог сделать вид, что не замечает меня. А тут, как нарочно, он первый подошел, очень приветливо протянул мне руку и благодарил за посещение.

- Похож он на своего двоюродного брата?

- Ни мало. Он ниже его ростом, далеко не красавец, но лицо у него очень приятное. Такой живой, проворный, гибкий, точно у него тело все из одних мускулов. Он сказал, что идет смотреть святочного быка (У богатых владельцев в Англии, к святкам, откармливается нарочно бык, с тем, чтобы его мясо можно было раздавать бедным.) на ферме, и пригласил меня с собою. Мы подошли к высоким воротам, запертым изнутри, что-ж ты думаешь? Сэр Гэй махнул через заборть, да и кричит мне, чтобы я подождал. Я, говорит, сбегаю за ключом на ферму. Так и сделал.

- Говорил ты с ним о чем-нибудь? спросила жена.

- Он сам заговорил о школе, сказав, что велит немедленно дом для неё переделать. Видно, что он нашим планом очень доволен, обещался сам потолковать с Дженни Робинзон и сказал, что ему очень приятно слышать, что ты советуешь ей продолжать учить детей на бухте. Кажется, наше дело пойдет на лад.

- Да, если Мэркгам это допустит.

- О, нет, сэр Гэй здесь полный господин. Это видно! Мы на ферме встретили Мэркгама, осмотрели телят, потом видим, лежат какия-то доски. Сэр Гэй и приказал, чтобы этими досками пол в школе наслать. Старик начал было толковать свое, объясняя, что эти доски приготовлены на какую-то ригу, но сэр Гэй объявил, что школой нужно сейчас же заняться. Мы все трое отправились осматривать выбранный нами дом и вот там-то я и провозился долго. Все мерили, рассчитывали, я надеюсь, что с будущей недели и стройка начнется.

- Ах, какое счастие! сказала мистрисс Ашфорд, - лучшего и желать не надо.

- Мне кажется, что он нам мешать по делам прихода не будет, а в частных отношениях это преприятный человек. Дай Бог ему во всем удачи! Странное только дело, отчего это он приехал на каникулы сюда, а не отправился к опекуну, как бывало прежде. Он такой грустный, задумчивый, на молодого человека не похож. Не случилось ли уж с ним какой беды? ведь эти приятные люди часто бывают большие ветренники. Ах! я вот еще что забыл тебе рассказать. Идем мы по аллее, которая тянется по восточной стороне горы, вдруг сэр Гэй спрашивает, кто отметил на рубку старое ясневое дерево? Мэркгам надувшись отвечал, что метки клал на деревья не он, а канитан Mopвиль. Сэр Гэй вспыхнул и сделал какое-то замечание, потолько что Мэркгам, привязавшись к этому, начал распространяться о капитане, он его резко остановил, сказав: "Ничего! Он так сделал, как нужно было. Не говорите больше о нем." Вслед за этим он замолчал и вплоть до деревни не вымолвил ни слова. Видно, между обоими братцами черная кошка пробежала.

- А я так убеждена, что это все интриги Мэркгама, - возразила мистрисс Ашфорд.- Он нарочно разжигает в нем зависть к капитану, как к законному его наследнику. Хорошо еще, что у них между собой дело кончается довольно мирно.

Молодой баронет вообще произвел приятное впечатление на Ашфордов. Он разрешил многие затруднительные вопросы, против которых возставал Мэркгам; помогал викарию во всех его планах, с народом был чрезвычайно ласков; но Ашфорды все-таки не решались довериться Гэю вполне, они не смели составить положительного мнения об нем и не очень сближались с ним.

- Так вот как, - сердито сказал, однажды, старший сын Ашфорда - Эдуард. У нас нынче в сочельник и певчих не будет? Все они собираются в Рэдклиф-парк.

- Грустно будет бедному молодому человеку проводить святки одному, в таком большом доме, - заметила мать. - Не пригласить ли нам его к обеду, как ты думаешь? сказала она, обращаясь к мужу.

Пока мистер Ашфорд собирался еще отвечать, мальчики подняли такой гвалт, возставая против предложения матери, что вопрос тут же и порешили:- не портить праздника, приглашая к себе в дом совершенно незнакомого человека.

Гэй, с своей стороны, с ужасом помышлял о сочельнике. Воспоминания о том, как проводился этот вечер в Гольуэле, раздирали его сердце. С первой минуты по приезде в Рэдклиф, он неутомимо занялся делами по имению; многое устроил для пользы народа, а все свободное время посвятил занятиям по университету. По поводу улучшения быта жителей Кулеб-Приора, Гэй вступил в деятельную переписку с мистером Росс; он даже отправил Мэркгама, совершенно против желания последнего, для переговоров с фермером Тоддом на счет поправки домов в этой запущенной деревне. Не смотря на сознание, что он приносит пользу своим подданным, что народ любит и уважает его, не смотря на широкое поле хозяйственной деятельности, как бы ожидавшее такого энергического распорядителя, каким мог быть Гэй, он чувствовал себя дотого одиноким в Рэдклифе, что на него нападала безотчетная тоска. Дело валилось из рук, энергия ослабевала, каждая новая реформа теряла свою цену в его глазах, когда он вспоминал, что Эмми не увидит ничего, из сделанного им у себя дома.

Самая природа с её красотами, море и лес - эти верные товарищи его детства, все потеряло прежнюю прелесть в глазах Гэя. Разлука с Эмми как будто увеличила любовь Гэя к ней, он думал и видел везде только ее одну.

Упадок душевных сил увеличил наклонность Гэя к меланхолии. Ему все чаще и чаще приходили на память страшные эпизоды из жизни его предков. Мэркгам, эта живая летопись, иногда по целым часам рассказывал ему вечером, отрывки из жизни его деда. Старик как бы нарочно не щадил своего слушателя и, развивая перед ним длинный сверток фамильных преданий, не пропускал ни одной подробности, чтобы страшным примером оградить Гэя от влияния пагубных страстей, и спасти юношу от участи его предков. Отец Гэя был его славой, его гордостью; он его сам вынянчил и любил, как сына. Покойный мистер Морвиль был старику дороже, чем Гэй. Предоставленный с детства надзору дядьки, он учился в школе, выбранной для него Мэркгамом, все, что он ни делал, все это разрешалось и запрещалось одним Мэркгамом, немудрено, если старик никому не поверял всего того, что он перечувствовал, когда молодой Морвиль погиб ужасной смертью. Один Бог был свидетелем его тайной скорби. Ему пришлось в первый раз в жизни разоблачить перед Гэем все, что накопилось впродолжение 20 лет в его преданном сердце. За то он с каким-то благоговением описывал ему, что за красавец был его отец, какие у него были прекрасные, черные глаза, что за походка, и все это вместе с умом, с блестящими способностями - заключил Мэркгам:- все погибло, вследствие его вспыльчивости и необузданности характера. Он был в детстве кротким мальчиком, и не смотря на беспечность и на невнимание к нему отца, он так его нежно любил, что если бы тот дал ему хотя малейшее воспитание, из него вышел бы отличный человек. Последния слова Мэркгама объяснили теперь Гэю, в чем именно состояли страшные угрызения совести, мучившие его деда. Покойный сэр Гэй укорял себя не за одну смерть сына, нет, он чувствовал, что отдаст ответ Богу и за самую жизнь сына. Мэркгам кончил, наконец, мрачную повесть и невольно раскаялся в излишней болтливости, когда повнимательнее вгляделся в слушавшего его Гэя. Он сидел молча, опустив голову, слезы сверкали на его глазах и глубокая тоска дышала в каждой черте его бледного лица.

- Что прошло, того не воротишь, - кротко заметил ему старик.- Не следовало бы нам с вами, сэр, поднимать старину, благо, что все главные действующия лица уже в могиле!

Действительно не следовало, потому что впечатлительная натура Гэя выстрадала целый ад мучений впродолжение этого вечера. Сцена смерти его отца дотого живо представилась его воображению, что ему казалось, будто он сам ее видел, сам слышал предсмертный стон отца и последнее проклятие деда. Он рад был, когда Мэркгам замолчал; он точно очнулся после тяжкого, долгаго сна.

Разсказы об отце разожгли в Гэе страстное желание узнать также некоторые подробности и о покойной матери, которая служила для него постоянным идеалом чистоты, кротости.

- Чем она могла быть для меня в настоящую пору! говорил он тоскливо, ворочаясь в постеле после того вечера, когда Мэркгам рассказывал ему так много об отце.- Как бы она меня успокоила, как берегла бы! она не отреклась бы от меня, как мистрисс Эдмонстон, по одному подозрению, основанному на слухах.

Сэр Гэй на другой же день отправился верхом в гости к мистрисс Лэвирс с тем, чтобы узнать от неё все то, что той было известно про его мать.

Старушка не заставила себя долго просить и принялась рассказывать Гэю все, что она могла только припомнить.

- Мистер Морвиль приехал ко мне с молодой супругой совсем неожиданно, - говорила она: - и ужь как же я им обрадовалась! Мистриссь Морвиль была собою бледная, худенькая, с прекрасными голубыми глазами и волосами светлыми, как лен. Все-то она ластилась к мужу, и целовала его, точно ребеночек, который боится, чтобы его няня не бросила.

- Бедняжка! продолжала трактирщица, утирая слезы:- уж как же она перепугалась, когда он собрался уезжать к отцу, кинулась ему на шею, заплакала и дотого встревожилась она, что он оставляет ее одну, что мистер Морвиль послал за мной и просил меня походить без него за барыней и успокоить ее. Вы не поверите, до чего было трогательно видеть, что он, такой резкий, нетерпеливый со всеми, был с нею кроток и тих, как ягненок. Она долго его не отпускала от себя, все умоляла поскорее вернуться, наконец, он положил ее на диван и лаская начал уговаривать: "Полно, полно Марианна, говорит, перестань! Будь умница, я сейчас вернусь домой." Я до сих пор не могу забыть, что это были последния его слова на земле.

- Ну, а потом что было? в волнении спросил Гэй.

- Потом, он уехал верхом, а она горько заплакала, но спустя несколько времени развеселилась и долго со мной разговаривала. Я даже помню, что она назвала мне несколько любимых песен мистера Морвиля и вполголоса пропела некоторые из них.

- Не можете-ли вы вспомнить эти песни? с живостью спросил Гэй.

- И - и! сэр! да у меня никогда и голосу не было, - возразила мистрисс Лэвирс. Слушайте-же. Мы с ней очень разговорились, она смеясь описывала мне свое путешествие по Шотландии и начала даже дурачиться - но только меня ни на шаг не выпускала из комнаты и все твердила "ах! скоро-ли муж приедет?" Я заварила ей чаю, уговаривала ее лечь в постель, но она не соглашалась, хотя видно было, что она очень утомлена.

- Муж сейчас вернется, - говорила она:- возьмет меня с собой в Рэдклиф, он расскажет мне как его там приняли, что он видел в доме.- И бедняжка все прислушивалась у окна, не слышно-ли стука копыт лошади. Я ее все утешала, говоря, что чем дольше он будет у отца, тем лучше. Вдруг, меня позвали вниз, бегу туда - все люди в смятении; известие уже прилетело - откуда и как? - никто не знал. Я еще порядком не успела опомниться, как вдруг на верху раздался страшный крик. Бедная мамочка верно она побежала за мной и с верху лестницы услыхала, что говорят внизу. Я бросилась к ней, гляжу, а уж она лежит на полу как мертвая. С этой минуты начались у ней муки.

- Она на следующий-же день и умерла? - спросил Гэй, помолчав немного. Могла-ли она хоть узнать меня?

- Нет, сэр! она скончалась пол-часа спустя, после того как вы родились. Я ей сказала, что родился сынок, но она как будто не слыхала или не поняла меня, упала назад на подушки, и с ней сделался обморок. Почудилось мне, будто она прошептала: Морвиль! но на верно не знаю. Через несколько минут ее не стало. Голубушка моя! заключила мистрисс Левирс, обливаясь слезами. Я об ней плакала как об родной дочери, но потом поблагодарила судьбу, что она скончалась. Каково было-бы ей узнать, какой смертью умер её бедный супруг? Да, сэр Гэй, прибавила старушка, не думала я тогда, что увижу вас когда-нибудь стройным, здоровым молодым человеком. как теперь. Я уж и тогда думала, что вы Богу душу отдадите, когда послала за мистером Гаррисоном, чтобы окрестить вас. Испугалась, да сама и окрестила.

- Так это вы позаботились о моей душе, - сказал Гэй, оживившись мгновенно. Значит, вам я обязан более, чем кому другому на этом свете.

- И - и, сэр, помилуйте, - сказала улыбаясь мистрисс Лэвирс, чрезвычайно довольная любезностью Гэя. Иначе нельзя было сделать. Я вас окрестила в этой самой чашке из китайского фарфора, что стоит у меня вот там, в шкафе. Я берегу ее, с тех пор как зеницу ока, и никому до неё дотрогиваться не даю.

- По правде сказать, я немного струсила, когда решилась вас крестить, но доктор и все окружающие успокоили меня, говоря, что вам не дожить до приезда мистера Гаррисона. Я рада была, что хоть Мэркгам попал к нам в свидетели, он поспел как раз вовремя, все возился в Рэдклифе со стариком сэр Гэем.

Разсказы мистрисс Лэвирс доставляли огромную отраду Гэю, и он, от времени до времени, заезжал в Мурорт к старушке в гости, чтобы попросить ее повторить то, что она уж раз десять передавала.

Тоска по матери не ослабляла у Гэя тоску по Эмми, образ которой ни на минуту не выходил у него из головы. Вечера тянулись длинной вереницей, и Гэй постоянно проводил их один, с своими книгами и воспоминаниями прошлаго.

Однажды он зажег свечку и пошел в большую столовую, двери которой не отпирались с того несчастного вечера, когда его отца принесли из лесу мертваго. Замок громко щелкнул, на Гэя пахнуло сырым воздухом нежилой комнаты, загроможденной старинной мебелью сверху до низу. Гэй пробрался между креслами, диванами и столами, поставленными одни на другие, и дошел до стены, на которой висел большой поясный портрет молодого человека - работы Лэли. Высоко приподняв свечку, он начал пристально рассматривать картину. На ней был изображен юноша в полном цвете лет, он держал шляпу с плюмажем в одной руке, а другой опирался на меч. Его темнокаштановые кудри обрамляли свежее лицо, полное жизни и силы; глаза, на портрете, горели как, живые. Он весь дышал весельем, но на губах его лежало какое-то строгое, жестокое выражение. Самая поза его, эта рука, смело опиравшаеся на орудие смерти - придавала всему портрету что-то особенное, характеристическое. На углу подле самой рамы была подпись: Гюго Морвиль. 20, 1671.

Гэй долго не спускал глаз с изображения деда; странные мысли шевелились в голове, пока он вглядывался в это знакомое ему лицо; ему казалось, что перед ним стоит живой человек, желающий проникнуть в его душу своими насквозь пронизывающими глазами. С трудом мог он оторваться от тяжелаго чувства, приковавшего его к этому таинственнному портрету; постояв несколько времени, он вздохнул, вышел из комнаты и крепко запер за собою двери.

Счастие было Гэя, что природа одарила его необыкновенной энергией и деятельностию. Он не допустил себя до отчаяния. Днем, он занимался по хозяйству, а вечером, неутомимо работал над науками или толковал с Мэркгамом, по делам имения. Тяжелее всего было ему провести вечер сочельника одному. День был сумрачный, густой снег валил хлопьями. К Гэю никто не заглянул и он просидел все время один, с трудом борясь с одолевающей его тоскою. Он пробовал заниматься, хотел что-то почитать - ничего не шло в голову. Он бросил в сторону книги, уселся против камина и задумался, вспоминая, как в прошлом году, в это самое время, в Гольуэле, он вместе с Лорой и Эмми убирал комнаты зеленью и как весело они провели вечер накануне Рождества.

Грустно ему стало сравнивать настоящее с прошедшим. Его теперь все забыли - все, даже мистрис Эдмонстон и верный Чарльз!....

В эту минуту до ушей его долетели слабые оторывки святочной песни (Chrismas carol, у нас в Малороссии, называется Коляда.), распеваемой хором поceлян. Мелодия эта была дотого музыкальна и полна свежести, что даже для избалованного уха такого артиста, как Гэй, песнь звучала какой-то особенной прелестью. Он раздвинул тяжелые занавеси, отпер ставни и выглянул на двор, где стояло несколько человек. Как только из окна показался свет, песнь снова огласила воздух, и звуки её лились все громче и громче. Гэй отпер окно, приветствовал певцов каждого по их имени и спросил: зачем они поют на холоде, стоя в по колени снегу, когда им смело можно войдти в переднюю.

Самый древний из стариков подошел поближе к Гэю - он был дотого дряхл, что его дребезжащий голос больше портил, чем украшал их скромный хор.

- Изволите-ли видеть, сэр Гэй, - сказал он, некоторые из нас сомневались, будете-ли вы довольны, если мы по старинному обычаю, придем под наши окна и начнем петь. Теперь это уж не водится, говорят. Мы не смели вас беспокоить, а начали вполголоса свой хор, чтобы узнать, разгневаетесь вы за это, или нет.

- Спасибо, старик, - отвечал Гэй:- тут не зачто гневаться, я очень люблю такого рода песни. Пройдите к парадному крыльцу, я вам отопру дверь.

- Много благодарны, сэр, - отвечал старый Джемс, приподнимая шляпу, и весь хор направился по указанному пути. Гэй разместил их в первой зале, и просидел весь вечер, слушая с удовольствием песни, когда-то сильно прельщавшие его в детстве. Но увы! визгливая скрипка Джемса Робинзона и дрожащия ноты в голосе Гарри Рэй, произвели на него далеко не прежнее впечатление. По окончании хора старики приступили к сэр Гэю с жалобою на викария Ашфорда, который намиревался сделать значительное изменение в церковном пении; все они смотрели на это нововведение с недоброжелательством и говорили, что это просто приложение со стороны мистера Ашфорда. Гэй долго их убеждал и наконец сам спел им им туже песню, но совершенно музыкальным, правильным образом, желая им объяснить разницу между старинной и новой методой церковного пения. Увидав, что их господин толк в музыке знает, разные, доморощенные артисты, немедленно изъявили согласие на реформу Ашфорда, а уходя решили, что сэр Гэй, пожалуй, и Гарри Рэя за пояс заткнет своим голосом.

Проводив нежданных гостей, Гэй долго еще пел у себя в комнате любимый гимн Эмми и этот вечер принес ему много нравственного утешения. Молитва и утешение придали святому вечеру какой-то особенный характер, и в эту ночь Гэй заснул тихим, безмятежным сном младенца, примиренный с собою и со всею своей жизнью.

На другой день он спокойно встал, позавтракал один и отправился в церковь. Никогда в жизни не молился он так горячо за ненавидящих и любящих нас, как в это утро. Из церкви он пошел ходить по деревне, любовался через окна на семейные сцены в домах поселян, которые почти все обедали в комнатах, убранных зелевью, и ему на каждом шагу приходилось обмениваться с народом приветствиями и поздравлениями. Домой, он вернулся когда было уже совсем темно; мистрисс Дру подала ему и Буяну обед, которого хватило бы человек на двенадцать, а после обеда Гэй заперся у себя в комнате, где просидел вплоть до ночи. Он не много почитал, писал что-то, но большую часть времени посвятил религиозным размышлениям и молитве, так успокоительно подействовавшим на его сердце, что он сам удивился, когда пробило одинадцать часов, и ему совсем не хотелось спать. На второй день праздника, по утру, Гэй нашел в столовой конверт, адресованный на его имя. Это было письмо от мистера Росса на счет улучшения быта жителей Кулеб-Приора; он советовал Гэю написать о положении этого прихода самому епископу и давал ему вообще много полезных советов на счет хозяйства. Все письмо дышало ласкою; мистер Росс поздравлял Гэя с праздниками, желал ему весело их провести и в конце прибавлял, что здоровье Чарльза Эдмонстона значительно поправилось, нарыв зажил, но что больному еще не позволяли сходить с постели. Для Гэя это письмо от Гольуэльского друга - было просто подарком. Он теперь только узнал причину молчания Чарльза, и его радовало то, что от него покрайней мере не все отреклись. Он решился немедленно отвечать мистеру Россу, и просить его сообщать ему все, что тот узнает о положении больного Чарльза. К епископу он сел писать сейчас же. Времени терять было нечего; 28-го марта Гэй вступал в совершеннолетие и к этому сроку ему хотелось получить разрешение на стипендию для нового викария, которого он предлагал епископу в замен мистера Гельрэйда, состоящего на жалованьи. Окончив письмо, Гэй пожалел, что он мало знаком с Ашфордом, чтобы спросить его, годится-ли принятая им форма для переписки с лицом духовного звания, так высоко поставленным, как епископ, но делать было нечего, он запечатал письмо как оно было.

К мистеру Россу он отправил длинное посдание, в котором расспрашивал его очень подробно о Чарльзе. Затем Гэй занялся с час математикою, а утро кончил охотою с ружьем. Лесник сам вызвался потешить барина и, явившись к нему в библиотеку, сильно взволновал Буяна, неизменно лежавшего у ног своего господина. Увидав ружье, умная собака тотчас смекнула в чем дело; она вскочила на ноги и, повернувшись к Гэю мордой, так умильно начала на него глядеть и так выразительно помахивала хвостом, что Гэй засмеялся, бросил книги в сторону и через 5 минут был уже в поле. Он давно не чувствовал наслаждения пробираться по снежной поляне в сопровождении резвых собак, вдыхать свежий, холодный воздух и слушать, как хрустит снег под ногами, и как разносится эхо от выстрелов, перекатываясь по скалам.

Гэй вернулся домой в половине четвертого, приказав леснику занести часть убитой дичи на церковный двор. Сам же он отправился посмотреть на работы в школьном доме. Мистер Ашфорд с женою и детьми были уже там. Мальчики с любопытством осматривали ружье сэр Гэя и его охотничьи гэтры, совершенно покрытые глинистой грязью; но они не решались заговорить с своим неприятелем, и не смотря на его ласковый привет и дружеское пожатие руки, они прятались от него за мать и отвечали короткими да и нет на все его расспросы. Молодой викарий чрезвычайно совестился, что ни он, ни жена его не пригласили еще к себе сэр Гэя, и потому, собравшись с духом, супруги предложили баронету выбрать любой день и пожаловать к ним откушать в часов шесть вечера.

- Но ведь этот час нарушит ваш обычный домашний порядок, - сказал Гэй. - Вы, кажется, всегда рано кушаете. Позвольте мне лучше придти к вам когда-нибудь, вечером, к чаю.

- Но вам надоест наша куча детей, - возразил мистер Ашфорд.

- Напротив, я детей чрезвычайно люблю, - заметил Гэй.- Мне давно с ними хочется познакомиться. И он положил руку на плечо Роберта. Притом, нам с вами нужно еще переговорить на счет церконного хора, мистер Ашфорд, - прибавил он. - Нам нужно избавиться от скрипки Джемса Робинзона, не оскорбляя самолюбия старика.

Они простились, условившись о дне свидания, и Гэй побежал обедать домой. Вечер он провел за греческим языком и чтением. С этих пор у него почти недоставало времени для окончания необходимых ежедневных занятий. Переписка с епископом о месте викария в Кумб-Приоре, устройство самой деревни, куда он беспрестанно ездил с Мэркгамом и перемена контракта с Тоддом, самым упрямым и неприятным арендатором, все это поглощало пропасть времени. Пришло второе письмо от мистера Росса. В его конверт была вложена записка от Чарльза к Гэю. Больной писал, что он очень обрадовался, получив об нем известие; он просил Гэя извинить, что он сам до сих пор не прислал ему ни строчки.

- Силы не было, - писал он: - взять перо в руки, да и теперь даже тяжело писать.

Чарльз упрашивал Гэя верить, что он к нему ни мало не переменился, и что он будет ждать от него весточки с каждой почтой. Мистер Росс приписывал в конце, что болезнь Чарльза имела весьма серьезный характер; несколько недель сряду больной лежал без движения, так что нужно было выписать из Лондона оператора. Тот обнадежил родных, говоря, что после этого нарыва здоровье больного очень поправится, но что для этого ему нужно ровно шесть недель пролежать на спине не двигаясь и решительно ничем не волноваться. Чарльз так и делает, - писал мистер Росс.- он теперь веселее, покойнее и позволяет себя развлекать.

Гэй дотого обрадовался, увидав возможность снова возобновить сношения с Гольуэлем, и продолжать переписку с Чарльзом, что он и забыл думать, что в сущности, между им и Эмми лежит та же пропасть, которая разделяла их и прежде, и что от переписки с мистером Россом, дело его с опекуном не подвинулось ни на шаг вперед.

ГЛАВА VIII.

Вечер, проведенный Гэем Морвиль у Ашфордов, сблизил его чрезвычайно скоро с этим семейством. Он сейчас же подружился со всеми детьми, начиная с младшего двух-летнего ребенка, и кончая старшим, робким, но упрямым Робертом, который легко поддался на дружбу с сэр Гэем, когда услыхал, что тот знает место, где водятся морские ежи, предмет любимой охоты Роберта.

- Но ведь нам нужно будет проходить через ваш парк, чтобы добраться до моря, - грустно заметил Эдуард, второй мальчик после Роберта, когда Гэй объяснил им положение места, где водились ежи.

- Да, иначе вы туда и не попадете, - возразий Гэй.- А что-ж тут труднаго?

- Но ведь нас в парк не пускают! закричали хором дети.

- Не пускают? повторил Гэй, взглянувь с удивлением на мистрисс Ашфорд, но потом догадавшись, что от него только и ждут разрешения на свободный пронуск, он засмелся и прибавил: - я не знал, что вы меня боитесь, как злой собаки. До сих пор мне казалось, что двери моего парка ни для кого не заперты. Зачем же и парк, если там никто не станет гулять? Может быть, Мэркгам его запирал без меня, в таком случае, я велю ему отдать вам ключ в полное распоряжение.

На следующий день, мальчики, по приказанию сэр Морвиля, явились в парк для осмотра залива ежей и с этих пор молодой баронет и сыновья викария сделались дотого неразлучны, что мать и отец Ашфорды начали уже совеститься, боясь, чтобы дети не надоели сэр Гэю. Тот, напротив, уверял, что очень рад такому милому обществу, и материнское сердце мистрисс Ашфорд поневоле уступило, видя, как сыновья её счастливы. Они то и дело прибегали к ней домой, с радостными криками: "Мама! я катался на лошади сэр Гэя! Мама! нас сэр Гэй водил на большую скалу! Папа! сэр Гэй сказалть, что мы можем идти с ним завтра на охоту, если вы нас пустите! Посмотрите, посмотрите! я сам застрелил кролика из ружья сэр Гэя. Сэр Гэй показывал нам свою лодку и обещал свозить нас на остров Шэр-Стон, если вы позволите!...

Отец и мать с улыбкой выслушивали все эти восторженные восклицания, но катанье на лодке около острова, известного своими подводными камнями, казалось чем-то очень опасным в их глазах и потому мать старалась всячески отговорить сыновей от такой прогулки, напоминая им, что в декабре месяце всегда бывают бури на море. Отец просил их, по крайней мере, подождать, пока он не справится у опытных рыбаков, с которой стороны безопаснее пристать к острову. Он в тот же день отправился к ним за справками.

- Мы, сэр,- отвечали ему старики: - сами не охотно туда ездим, больно камней-то много. Но опасности нет большой, сэр Гэй, еще в детстве туда езжал постоянно. Сперва, ему давали лодочника в провожатые, а потом, уж стали отпускать одного в гичке. Мы все удивлялись бывало, как это он справляется один. Ужь ему верно дорога хорошо стала известна.

Но мистрисс Ашфорд этим не успокоилась, и мальчики пришли объявить сэр Гэю, что мама боится и не пускает их с ним на остров.

- Не беда! возразил он.- Если не теперь, так мы летом поедем, и попросим тогда папу, чтобы он с нами отправился. Вместо этого, не хотите ли сегодня идти со мной на охоту за кроликами, в Клифтонскую рощу? Фермер Гольт будет очень благодарен Робу, если тот ему настреляет их с дюжину, они у него все деревья перепортили на ферме.

Мальчики с радостию согласились идти, куда бы он ни приказал, и чтобы утешить их в неудавшейся прогулке по морю, Гэй позволил им стрелять сколько душе угодно из его ружья. Удивительно, как он еще уцелел при их смелости и полном отсутствии уменья обращаться с ружьем. Не смотря на это, оба брата все горевали, что мать не позволила им устроить прогулки по морю.

- Неужели вы не можете этого забыть? спросил улыбаясь Гэй. - Утешьтесь, по всем приметам видно, что нам долго еще нельзя было бы пуститься в путь, даже если бы вы и получили на то разрешение. Послушайте, какой страшный гул под землей!

- Что это? сказали дети.

Издалека несся к ним какой-то звук, похожий на протяжный стон или глухой рев. В воздухи, между тем, было тихо и море спокойно катило свои волны.

- Этот звук всегда предвещает дурную погоду, - заметил Гэй. - Море, как будто в недрах своих, собирает силы для предстоящей бури.

- Но откуда этот шум? Раскажите нам! закричали мальчики.

- Я полагаю, что это гул ветра, порывы которого доносятся до нас издалека, по морю, - сказал Гэй.- Какие торжественные звуки!

Детям сделалось невольно страшно и они громкими криками и смехом старались заглушить свое волнение. Гэй принялся бегать вместе с ними, но когда оба брата объявили, что им пора домой, он проводил их и все-таки вернулся на прежнее место. Гул с моря пробудил в нем живое воспоминание о его детстве, когда эти странные, повидимому, звуки рисовали в его воображении целый мир фантастических видений.

Буря, которую предвещал Гэй, разыгралась наконец. На следующий день, вечером, море грозно забушевало и могучия волны его, вздымаясь бешено кверху, с страшной силой разбивались о высокие обрывы скалистых берегов. Гэй следил из окна за этой картиной. Его поразили яркие звезды, мерцавшие на черном небе в то время, когда внизу свирепствовал ураган. В приморских местечках, нередко замечается это странное явление. Как то особенно отрадно подействовала на душу Гэя эта разница между небом и землею, и он лег спать, с молитвою в сердце.

Ночью, его разбудили страшные раскаты грома, смешанные с ревом бури и плеском волн. Ночь была дотого черна, что Гэй не мог разглядеть своей оконной рамы, но голубоватый блеск молнии вдруг осветил всю его комнату. Он вскочил и начал прислушиваться к величественному голосу природы, вспоминая, как бывало в детстве, он мечтал о кораблекрушении близ Рэдклифа и приводил в негодование свою няню мистрисс Бернар, желанием, чтобы ему пришлось спасать гибнувший экипаж. Как часто, будучи еще ребенком, он точно также, как теперь, вскакивал на своей постели и с замиранием сердца вслушивался, не стреляют ли на море. Раз как-то, он даже понапрасну разбудил старика Арно, уверив его, что подан сигнал с корабля. Рэдклифский залив был очень опасен по своим подводным скалам и каменистому острову Шэг-стон, резко выдавшемуся из воды. Около этого места, самые опытные рыбаки избегали ездить в бурное время года. По настоящему, тут даже и не следовало ходить кораблям, они попадали сюда изредка, по какому-нибудь непредвиденному случаю, и потому истории о кораблекрушениях передавались в Рэдклифе почти как предание.

- Что это? Сигнальная пушка, или обман воображения? сказал Гэй, услышав какой-то звук, похожий на выстрел. Стон ветра и шум дождя с градом, бившего в стекла окон, оглушали его. Когда ветер на мгновение утих, в воздухе ясно прокатилось эхо от пушечного выстрела.- Так и есть, сигнал!

Молния то и дело раскрывала черное небо, освещая каким-то бледным огнем страшные, седые волны и мрачные скалы. Гэй бросился к окну, и в это мгновение третий выстрел огласил окрестность. Он открыл окно, и, не смотря на потоки дождя, ворвавшиеся в его комнату, в волнении начал прислушиваться. Грянул новый выстрел. Запереть окно, засветить свечку, одеться наскоро и броситься вниз - было для Гэя делом одной минуты. К счастию, ключ от сторожки, где на ночь пряталась лодка, лежал тут же на столе, где его положили дети Ашфорда. Гэй сунул ключ и ручную зрительную трубу в карман, надел непромокаемое пальто и после долгих усилий отпер, наконец, тяжелые засовы главного парадного входа. Страшный порыв ветра, ворвавшись в дверь, задул свечку. Месяц в это время выглянул из-за туч, которые быстро неслись по черному небу. Гэй перебежал через двор, вскарабкался на ближайшую скалу и окинул взглядом все видимое пространство моря. Вихрь чуть не сшиб его с ног. При помощи слабых лучей месяца и блеске беспрерывной молнии, Гэю удалось разглядеть вдали, на западной стороне от каменной гряды Шэг-стона, что-то похожее на мачту судна. Едва заметная точка не двигалась; по всему вероятию, корабль наткнулся, при самом входе в залив, на одну из подводных скал и готовился погибнуть: опытному глазу Гэя, не иначе, как после усиленного напряжения удалось убедиться, что это действительно было судно, сильно наклонившееся на бок. Вооружившись зрительной трубкой, Гэй начал смотреть, нет ли кого на палубе. Ни людей, ни лодок не оказалось; за то на верху одной из соседних скал двигались какия-то черные точки; это люди! нужно спасти их! блеснула мысль у смелаго Гэя, и он перевел трубу на бухту. Там в окнах всех коттэджей светились огоньки и оттуда несся громкий людский говор. Все рыбачье население было уже давно на ногах.

Гэй бросился бежать вдоль берега, перескакивая через мелкий кустарникь, который покрывал в этом месте почти сплошь всю скалу. Он вспомнил, что тут должна быть тропинка, ведущая вниз, прямо к рыбачьей слободе. Спуск этот был дотого крут, что по нем решались пробираться только отчаянные смельчаки, деревенские мальчишки, во время охоты за птичьими гнездами. Гэй забыл об опасности, имея в виду одму цель, быстроту перехода; где скачками, где ползком, крепко придерживаясь руками и ногами за цепкий кустарник, он добрался до подошвы скалы, и менее, чем в 5 минут очутился на набережной, самом бойком месте рыбачьей слободки.

Все население высыпало на берег моря, и странный, смешанный гул от нескольких сотен голосом сливался с шумом ветра, так что никто не мог разобрать ни одного слова. Все кричали одно, что нужно подать помощь утопающим; но, не смотря на крики, никто не мог решиться на такой опасный подвиг. Старая зрительная труба переходила из рук в руки.

Бен Робинзон, высокий, смелый малый, лет двадцати-пяти от роду, отчаянный пловец и смертный охотник до приключений, вскочил, наконец, на сваю, и не обращая внимания на бешенство вздымавшихся волн, вызвал охотников идти вместе с ним на выручку гибнувшего экипажа. Никто не шевельнулся.

Иона Лэдбери, дряхлый старик, жалобным голосом причитывал, что грех смотреть равнодушно на гибель ближнего, что в его время не так было, не выдержали бы молодые люди, все бы кинулись в лодки. А нынче, вот как, все стали трусить! Но и его слова не подействовали, толпа нерешительно пятилась назад, а грозные седые волны так и лезли на обрывистый берег, обдавая своей пеной всю набережную.

- Видно ли, где находится экипаж? грянул во все горло Гэй, прибежавший в эту минуту на место сбора и ожививший всех своим появлением.

- Сэр! их, кажется, собралось десять или одиннадцать человек, все они скучились на плоской, черной скале, - сказал один из рыбаков, счастливый обладатель старой зрительной трубы.

- Вижу, вижу! отвечал Гэй, наводя свою трубу на указанное место. - Скоро ли начнется прилив?

Вопрос этот был очень важен: скалы на острове Шэг-стоне, во время прилива, заливались до верху водой. Рыбаки посмотрели на месяц и решили единогласно, что через три часа вода дойдет до высшей точки прилива. Времени терять нельзя было. Гэй кинулся в сторожку, отпер ее и при помощи рыбаков установил свою лодку в небольшой бухточке, где волнение было гораздо тише. Бросив в лодку сверток огромного каната и багор, он скомандовал: "Пять человек за мной!" Трусов не оказалось, это была толпа смельчаков, ожидавшая только голоса прелводителя. Не пять, а двадцать пять человек ринулись в лодку и слезы невольно навернулись на глазах Гэя, когда он увидел готовность этих простых людей идти с ним чуть не на явную смерть.

- Смасибо! спасибо! крикнул он в волнении. - Всех много будет! Бен Робинзон, Гарри, Чарльз Рэй, Бен Лэдбери, Уот Грин, - начал он вызывать по очереди рыбаков помоложе и посильнее, стараясь выбирать одиноких, а не семейных. Каждый из храбрецов твердым голосом отвечал на его призыв: Здесь, сэр! и все пятеро выстуиили вперед, не сводя глаз с отважного юноши.

- Нужно бы иметь про запас еще лодку, - заметил Гэй.- Мистер Браун, - сказал он, обращаясь к старику с трубой:- одолжите мне вашу, она и крепче и легче других. Мартын! садись в ней к рулю, скомандовал он молодому малому, стоявшему подле него, и затем началь оглядывать всю толпу, выбирая ему товарища.

Сгройный, атлетического сложения рыбак, выдвинулся вперед.

- Ваша милость, сэр Гэй, можно мне идти? спросил он.

- Нет, Джем, - вполголоса отвечал Гэй: - лучше не ходи. А при старухе матери ктож останется? Джен Горн! весело крикнул ону. - ты славно гребешь, ступай сюда. Ну, готово ли?

- Все готово, сэр! в один голос отвечали рыбаки.

Вторую лодку спустили очень скоро. Гребцы дружно ударили веслами, отдав себя в полное распоряжение молодому штурману, сэр Гэю, который смело управлял рулем первой лодки; все они оглянулись невольно на набережную, где стояла по прежнему толпа людей, притихнувшая в одно мгновение, когда море приняло в свои холодные объятия эту горсть смельчаков. Гэю было несколько страшно, на его ответственности лежала теперь жизнь восьми человек; мысль, что он сам идет на смерть и своим примером увлекает ничем неповинных людей, невольно возбуждала в нем трепет. Но спокойное, хогя очень бледное лицо не выдало его чувства.

Весть о кораблекрушении мигом долетела до главной улицы Рэдклифского имения. Мистер Ашфорд, высунув голову из окна, крикнул кого-то из проходящих и спросил, что это за шум? Ему отвечали, что корабль попал на шегстонские рифы, и что экипаж весь потонул. Он решился немедленно идти в слободу, чтобы посмотреть, не нужна ли его помощь, но не успев сделать и несколько шагов заметил, что его нагоняет какая-то темная фигура, закутанная в громадную, непромокаемую шинель.

- А-а, мистер Мэркгам, вы также отправляетесь смотреть на кораблекрушение? спросил викарий, подойдя поближе к незнакомцу.

- А как же? возразил довольно грубо старик, хоти в тоне его голоса уже не было прежней досады, от которой он не мог отделаться при встрече с Ашфордом.- Я должен поневоле туда идти, не то мой непременно выкинет штуку. Уж где только суматоха, мы тут, как тут. Как у него еще цела голова, не понимаю!

- Скажите лучше, что где опасность, там сэр Гэй, - заметил викарий.

- Ну, да. Дай Бог, чтобы он не слыхал о кораблекрушении, его никакие силы в мире не удержат.

Они быстрыми шагами перешли улицу, поднялись в гору и спустились в слободу, в ту самую минуту, когда месяц вдруг скрылся за тучами. Темень была страшная. Народ толпился по прежнему на набережной и среди треска и шума бури, раздавались восклицания:

- Где? где? Да вон там! Нет лодки! Нет, есть! Вот он, вот сэр Гэй!...

- Сэр Гэй! крикнул Мэркгам.- Неужели он уехал? Неужто я опоздал! Чего-ж вы тут смотрели, старые дураки! закричал он, обращаясь к рыбакам.- Ну, чего вы смотрели? Зачем отпустили вы его? Ты то, Иона, чего зевал! Отцы мои, ведь ему не вернуться больше. Вот опять шквал! Кончено! погибли все они!...

Пока старик придирался то к одному рыбаку, то к другому, Ашфорд обстоятельно расспрашивал обо всем случившемся. Рыбаки крепко надеялись на искусство сэр Гэя, как гребца, хотя искренно сознавали, что опасность дотого велика, что едва ли удастся уцелеть обеим лодкам. Все они почтительно выслушивали упреки управляющего, но викарию сообщали вполголоса, что сэр Гэя не было возможности остановить.

- Он, сэр, - заметил старый Джемс Робинзон:- словно капитан какой распоряжался. Что там мистер Мэркгам ни толкуй, а нам его останавливать не приходилось.

- Ваш сын с ним отправился? спросил мистер Ашфорд.

- Да, сэр. Я и сыну ни слова не сказал. Уж я знаю, сэр Гэй не сгубит его понапрасну, и если с помощью Божиею, Бен вернется по добру, по здорову, ему же лучше будет.

- Он, кажется, первый вызывал охотников идти в море, еще до прихода сэр Гэя? продолжал мистер Ашфорд.

- Да, сэр, - отвечаль старик с грустной улыбкой.- Бен у меня храбрый малый, нечего сказать, да храбр то без толку, лезет прямо в опасность, не разбирая для чего и для кого. А вот сэр Гэй, тот со смыслом действует, пусть же у него Бен и поучится.

Дождь лил как из ведра. Мало по малу толпа разошлась по домам, оставив на набережной Меркгама, викария и нескольких рыбаков, не решавшихся уйдти. Стоя во мраке, как тени, все они сохраняли мертвое молчание. Через несколько времени месяц тихо выплыл из-за туч и осветил бурное море.

- Лодки! лодки! закричал вдруг Джем. - Я вижу их!

- Где оне? Бога ради покажите, где оне! говорил Мэркгам, хватаясь за зрительную трубу.- Но руки старика дрожали, слезы застилали его глаза.- Ну, ее совсем! сказал он с сердцем, опуская трубу. - Я ничего не могу разглядеть.

Мистер Ашфорд ласково взял старика под руку и старался его развлечь.

- Век-то свой он таким был! дрожащим голосом произнес Мэркгам. - Ему теперь ровно столько же лет, сколько было отцу его перед смертью. Но покойному далеко было до него, куда, далеко! Ведь он у нас теперь последний в роде, последнее сокровище, да, и теперь его не станет! Хоть бы Бог привел мне быть в ту минуту подле него; хоть бы я погиб вместе с ним!...

- Сэр! сэр! продолжал кричать Джем: - лодки целы, вон оне, на запад от слободки, гребут прямо к острову!

Мистер Ашфорд взял у Мэркгама трубу и навел ее на указанное место. Месяца уже не было, за то тонкая полоса утренней зари освещала мрачные, черные скалы Шэг-стона и позволяла ясно различить движущиеся подле него точки.

- Я вижу, что кто-то выскочил из лодки и карабкается на скалу, - сказал викарий.- Джем, не разглядишь ли ты, кто это? спросил он.

- И я вижу! и я! закричал мистер Браун.- Их двое там. Они пробираются в брод к скале, вдоль каменной гряды, которая тянется по ту сторону острова.

- Да, да, - проговорил старик Лэдбери:- в этом месте лодке нельзя пройдти, им нужно бродом пробираться. Смелые ребята!...

- А куда-ж они лодки то дели? спросил викарий.

- Вероятно, они их укрепили около другаго островка, - заметил Лэдбери:- он тут по близости, за Шэг-стоном. Там уж давно сэр Гэем вделано большое кольцо, где он всегда причаливал, когда ездил кататься по морю один. Они лодки-то прикрепили, да двоих, которые посмелее, и пустили с канатом в море, чтобы по нем перереправить весь экипаж, который спасается на острове.

- Как! воскликнул мистер Ашфорд. Ведь вы говорите, что там каменная гряда, разве может существовать брод в таком месте и в такую бурю?

- Нельзя ли вам, сэр, - спросил мрачно старик Робинзон, обращаясь к викарию:- отдать свою трубу Джему, чтобы он рассмотрел, кто эти двое, что в брод идут.

М-р Ашфорд подал молодому рыбаку свою трубу.

- Эх-ма! что за буря! сказал тот, вглядываясь через нее вдаль. - Э! да ведь это Бен, я его красный колпак знаю. А впереди, так и есть, сам сэр Гэй!

- Не ври, Джем, - сердито возразил Мэркгам: - не пойдет сэр Гэй в брод. Давай сюда трубу.

Долго спорили они между собою, не доверяя ни глазам, ни зрительной трубе. Вдруг из-за Шэг-стона показались обе лодки, наполненные людьми. Оне неслись, как птицы, то погружаясь в бездну, то взлетая вверх по седым гребням волн. Послышались голоса и, наконец крик, радостный, торжественный крик, отозвавшийся в сердце каждого из зрителей. В одно мгновение все жители Рэдклифа высыпали на набережную и громкий, протяжный гул восторженных восклицаний послужил ответом на сигнальный крик победы. В эту минуту солнце показалось на горизонте и яркие лучи его позолотили окрестные скалы, и обдали каким-то сиянием все еще волновавшееся море. Ветер спал, небо прочистилось, дождь и град давно уж прекратились и глазам зрителей представилась чудная картина. Вдоль залива, как белые чайки, неслись две лодки, оставляя за собой жемчужный след пенистых волн; ясное, голубое небо окаймленное вдали черными тучами, дополняло характер картины. Лодка рыбака Мартына причалила первая.

- Всех спасли, - сказал он, опираясь веслом о берег.- А все ему обязаны! и он кивнул головой, указывая на сэр Гэя.

Разспросы были бы неуместны. Измученных, промокших моряков перевели на берег и лодку оттащили в сторону. Сэр Гэй в эту минуту направил руль к тому месту, где стояли мистер Ашфорд и Мэркгам, и, улыбаясь им приветливо, громко крикнул: все живы! Впоследствии, викарий рассказывал своей жене, что он никогда не видал сэр Гэя таким красавцем, как в это утро. Глаза его светились как две звезды, мокрые волосы рассыпались по шее; жизнь, энергия, ловкость дышали в каждом его движении. Наконец, и его лодку причалили, экипаж, с помощью рыбаков и других зрителей бережно перенесли на берег. Гэй встал и, упершись одной ногой на скамью лодки, поднял на руках маленького мальчика, крепко закутанного в его непромокаемый плащ.

- Эй! Джем! позвал он молодого рыбака, вызывавшагося к нему в охотники.- Вот тебе работа. Мальчуган сломал себе руку. Попроси твою матушку походить за ним. Она у нас лучшая сиделка. А сам отправллися за доктором Грегсоном.

Джем с нежностью принял ребенка с рук на руки, и одним прыжком Гэй очутился около своих друзей. Мистер Ашфорд горячо жал ему руку, а Мэркгам, по обыкновению, не удержался и вскричал:

- Вы неисправимы, сэр Гэй! Таких сумасшедших, как вы, редгсо найдешь на белом свете! Я на вас рукой махнул! Попомните мое слово, уж погубите вы себя когда-нибудь до смерти. Точно тут без вас обойдтись не могли.

- Неужели вы тащили канат на скалу? перебил его викарий.

- Бен Робинзон и я, мы тащили его вдвоем, - отвечал Гэй.- Для меня это не новость, я частенько ходил в брод, с канатом вокруг пояса, доставая себе анемоны и морские травы. Мэркгам напрасно сердится.

- Я больше ни слова не скажу, - ворчал старик угрюмо. Это все равно, что к стене горох. Спрашивается одно, какое право вы имеете, сэр, пренебрегать своей жизнью?

- Мне было так хорошо, - говорил Гэй:- что я жертвы с своей стороны никакой тут не вижу. Нужно же было подумать об этих несчастных. Трое из них едва не утонули. А что, послали за доктором? спроскл он.

Доктор уже был на лицо. Он и вообще все присутствующие внимательно ухаживали за спасенным экипажем. Мистер Ашфорд отправился в одну сторону, Мэркгам в другую, Гэй в третью за разными предметами. Викарию рыбаки рассказали в подробности, как произошло все дело. Экипаж погибшего судна был найден на плоской скале, подъехать к которой в лодках не было никаких средств. Они думали, что дело кончено, спасение невозможно. К счастию, это место было хорошо известно Гэю; он не раз езжал сюда, катаясь по морю в тихую погоду. Указав рыбакам небольшой брод, он бросился туда первый, вплавь, приказав заранее обвязать себя канатом вокруг пояса, он взял в руки багор, которым упирался в камни, попадавшиеся ему на пути. Около скалы шла сплошная каменная гряда. Бем бросился вслед за Гэем, и они оба почти по горло в воде начали пробираться между рифами. Рыбаки рассказывали, что их пронимала дрожь, при мысли, ну, как у этих храбрецов ослабеют силы и волны разобьют их о подводные камни. Но это было единственным средством для спасения погибавших. К удивлению, они успели совершить дело благополучно. Все до одного человека были переправлены в лодке; спустя четверть часа после этого, бурный прилив покрыл бушующими волнами то место, где несчастные нашли себе приют. Жители Рэдклифского имения разобрали по домам всех спасенных людей; уложив больных в постели, а здоровых посадили к огню, чтобы обсушить их мокрое платье, все они принялись угощать гостей, чем кто мог. Мистер Ашфорд отправился в коттэдж матери Джема, чтобы навестить юнгу с сломанной рукой. Войдя в пустую кухню, он хотел уже окликнуть хозяйку, как вдруг дверь в противоположвую комнату отворилась и на пороге её появился Гэй. Он шел, осторожно переступая, и говорил шепотом

- Бедняжка, сейчас только заснул, - сказал он викарию.- Молодцом выдержал.

- А что? разве ему вправили руку? спросил Ашфорд.

- Да. Он даже в обморок не упал, ни разу не крикнул. Что за славная женщина старуха Лэдбери! Она и Джем чрезвычайно рады нежданному гостю, а старуха обещала за ним сама ходить. Ну, а каковы прочие? очнулся ли старик?

- Да, я видел, как его Робинзоны уложили в востель. Капитана приняли Брауны - отвечал Ашфорд.

- Который-то теперь час? спросил Гэй.

- Половина девятаго. Да вот и звон начался. Я было уж собирался напомнить мистеру Рэю, что нам не следовало забывать утренней службы, мы с ним ведь не много трудились, да благо он сам догадался, только 10 минутами опоздал. Прощайте! мне пора в церковь.

- А можно мне придти туда же? спросил Гэй - Или у меня туалет уж слишком неприличен,- прибавил он смеясь, оглядывая свой сюртук, весь съежившийся от морской воды.

- И вы спрашиваете, можно ли? с улыбкой возразил Ашфорд.- Разве благоразумно так долго оставаться в мокром платье?

- Я не подвержен простудам, - отвечал Гэй и, пройдя скорыми шагами часть дороги с викарием, он робко спросил его:- а вы не забудете помянуть нас в благодарственной молитве?

- Еще бы! возразил тронутый Ашфорд. - Жизнь всех вас была, повидимому, в большой опасности.

- Правда! сказал Гэй, и голос его задрожал: - велика была милость Божия над нами. Наша лодочка погибла бы, как ореховая скорлупа среди бурного моря, если бы нас не спас невидимый кормчий.

Он говорил очень просто, с благоговением смотря на чистое небо. Мистера Ашфорда поразило спокойное выражение его лица.

- Неужели буря казалась вам опаснее, чем переход через брод между каменной грядою? спросил он.

- Когда тут было рассуждать - отвечал Гэй.- Рыбаки привыкли к бурям с детства. они и не заметили опасности во времи переезда по морю, Меня собственно поразила величественность картины и сознание, как слаб и беспомощен человек пред Божьим могуществом. Что касается брода, тут надо было держать ухо остро - думать решительно не было возможности.

- Нам и издали было страшно за вас! заметил викарий.

- Вблизи, дело не так казалось страшным. Нужно было только решиться сделать первый шаг, а уж там и пошло. Но, однако, за молодец Бен Робинзон! Вот настоящий-то герой, он с наслаждением идет прямо в опасность. У него много хорошего в натуре, нужно только уметь управлять им, - сказал Гэй.

- Посмотрите-ка! произнес Ашфорд, указывая ему пальцем на мощную фигуру, показавшуюся недалеко от них, по дороге в церковь. - Бен шел рядом со стариком отцом, который сиял гордостью и счастием. Сын его уже несколько лет сряду не ходил в церковь.

- Видите, я правду сказал, - весело заметил Гэй:- тихая ночь, как сегодняшняя, заставит образумиться всякого, тем более Бена, у которого добрый отец.

- Да, - подумал Ашфорд.- Такая ночь и такой пример храбрости, с вашей стороны, сэр Гэй, подействовали бы и на каменное сердце!

Тотчас после церковной службы Гэй исчез. Викарий отправился к себе домой, где его ждали завтрак и семья с расспросами. Он насилу вырвался от детей и пошел снова в слободу, где нашел капитана совершенно уже оправившагося. К ним вскоре присоединился и Мэркгам. О сэр Гэе не было ни слуху, ни духу. Джем Лэдбери сказал только, что после службы молодой баронет заглянул к нему в хижину, чтобы справиться о больном мальчике, а потом он ушел неизвестно куда. Капитан, узнав, что сэр Гэй был предводителем спасительных лодок, очень желал лично поблагодарить его и отправился в замок, вместе с Мэркгамом и мистером Ашфорд. Мэркгам провел их прямо в библиотеку, дверь которой была отперта. Старик прошел через всю комнату и, обернувшись, сделал знак викарию, который, в свою очередь, улыбнулся и остановился в изумлении. Комната дотого была велика, что Гэй устроил себе удобный уголок только около камина, но и тут было пропасть мебели; огромный стол, мягкий, кожаный диван и покойные кресла были расставлены чрезвычайно заманчиво.

Внук никогда не садится в вольтеровское кресло покойного деда. Мэркгам пользовался правом возседать на нем, когда сэр Гэй приглашал его к себе на вечер. Подчас и Буян осмеливался вскарабкаться на него, чтобы понежиться перед огнем. Сам же Гэй постоянно сидел на одном из самых незатейливых, жестких стульев, которых было очень много в комнате. Когда гости вошли в библиотеку, хозяина не было на обычном стуле; на стоде против него стояли: пустая тарелка и кофейная чашка, рядом с ней лежало полхлеба. Огонь в камине едва теплился. Но, подойдя ближе, вошедшие увидели следующую картину: на диване, где были разбросаны книги и тетради, лежал скорчившись Гэй, голова его покоилась на толстом лексиконе, он спал мертвым сном. Густые, черные его ресницы темной тенью лежали на румяных щеках, а кроткое выражение всего лица придавало спящему вид ребенка.

Гэй спал дотого крепко, что Мэркгаму нужно было тронуть его, чтобы разбудить его.- Стыд какой! вскричал он, вскочив с дивана.- Я, кажется, заснул. Извините меня, пожалуйста!

- В чем вас извинить? спросил Мэркгам: - я радь, что вы хоть белье и платье переменили, да позавтракали немного.

- Я было хотел поработать, - возразил Гэй: - да видно морской воздух сон нагоняет.

Заметив капитана, он подошел к нему и спросил о здоровье. Тот обомлел от удивления. Он не верил своим глазам, чтобы этот худенький, высокий юноша был сэр Гэй, о котором он так много слышал. Поблагодарив его за внимание, он начал так:

- Если бы я имел счастие видеть самого сэр Гэя.

- Что-ж бы тогда? спросил очень просто Гэй. Все захохотали.

- Извините, сэр, - продолжал капитан. - Я никак не воображал, чтобы вы могли быть таким молодым джентльмоном! Уверяю вас, сэр, что каждый из нас мог бы гордиться вчерашним вашим подвигом, в жизнь свою не видал я ничего подобного, и - прибавил он с одушевлением:- этот подвиг прославит ваше имя всюду. Мы все обязаны вам жизнью, сэр!

Гэй не прерывал капитана, хотя ему было очень неловко от его восторженных похвал, за то на глазах старика Мэркгама так и сверкали слезы. Он в первый раз в жизни мог с гордостью произнести имя Морвиля, в первый раз объявить, что этот подвиг совершен Гэем, которого он так любил, и которому был так предан.

ГЛАВА IX.

В числе лиц, которым в этот год выпало на долю провести грустную осень, был также мистер Росс. Дочь его Мэри дотого загостилась у брата, что в доме отца её все пошло вверх дном. В школе девочки так избаловались, что ни Лора Эдмонстон, ни школьная учительница, сладить с ними не могли. Ежедневно производились следствия над совершенными шалостями, но преступницы ловко увертывались от наказания. Все ученицы кричали, спорили, доказывали друг на друга и дело кончалось утомлением с обеих сторон. Кухарка не умела готовить ничего порядочного, кроме бульона. Книги в шкафах и кабинете валялись в таком беспорядке, что мистер Росс с трудом мог отыскать те, которые ему были нужны. Нa всех почти рубашках бедного старика недоставало пуговиц, а пришить и починить их некому было. На долю же Мэри выпало много хлопот у брата: то дети лежали в кори, то невестка родила сына и ее пригласила крестить ребенка; то то, то другое обстоятельство задерживали молодую девушку, и она никак не могла вырваться к отцу, но мысленно она решила, что к Рождеству вернется домой, и сдержала свое слово. Мистер Росс выехал дочери на встречу, накануне сочельника, и для бедного старика настал истинный праздник. В доме было тепло, за круглым столом, тут же рядом с ним сидела Мэри с работой; яркий огонь пылал в камине; комната освещалась лампой; все хозяйство пришло в порядок, чай подавался вовремя, обед готовился вкусный, белье было зачинено. Словом, все пошло по старому. К счастию, и рождественския-то проповеди почтенного мистера Росса были писаны заранее, так что отец и дочь могли проводить целые вечера вдвоем и могли наговориться досыта.

- Отчего это, папа, мне так редко писали из Гольуэля? спросила Мэри, в один из таких вечеров, у отца. - Чарльз что ли был опасно болен? Вы ничего не слыхали, лучше ему?

- Гораздо лучше, - отвечал отец.- Я и забыл тебе сказать, ведь Эдмонстоны приглашают тебя завтра на вечер.

- Неужели! Значит, больному гораздо лучше. Он встает с постели?

- Нет еще, он до сих пор лежит как пласт. Бедняга страшно исхудал. Болезнь-то была не шуточная. Чарльз, по моему, никогда еще так не страдал; за то, по милости этих страданий, его характер совершенно изменился. Он сделался кроток, терпелив и в высшей степени внимателен к другим. Меня, признаюсь, поразила такая внезапная перемена; в начале болезни он дотого был раздражителен и капризен, что бедная мистрисс Эдмонстон выбилась из сил, ухаживая за ним. Но впоследствии больного узнать нельзя было: совсем стал другой.

- А что слышно о Гэе, - спросила Мэри.- Отчего он не у них теперь?

- Бог их там знает, - сказал мистер Росс. - Мистер Эдмонстон все толкует о каком-то оскорблении, нанесенном ему Гэем, о какой-то сплетни на счет его дурного поведения в С.-Мильдреде. Я ничего не пойму, мне кажется, что мистер Эдмонстон просто нападает на Гэя.

- А где сам Гэй?

- В Рэдклифе. Я получил от него недавно письмо и хочу сегодня же отвечать ему. Быть не может, чтобы человек, который ведет беспорядочную жизнь, мог бы заниматься такими серьезными вопросами. На, прочитай его письмо, - сказал отец, подавая ей конверт. - Нужно непременно показать его содержание Эдмонстонам.

- Да, правда, - отвечала Мэри, пробежав четыре страницы мелко исписанной почтовой бумаги:- я также уверена, что Гэй не способен ни на что дурное. Он отличный малый. Жаль, что у них эта история вышла. Мы летом строили так много планов о том, как провести нынешнее Рождество. А вот все и расстроилось.

- В Гольуэле теперь очень грустно, - заметил отец:- обе барышни сделались какия-то молчаливые, серьезные.

- А Эмми очень грустна? с живостью спросила Мэри.

- Кажется, что так. Она даже не повеселела, когда брату стало немного легче. Исхудала сильно и все гуляет одна.

- Бедненькая! сказала дочь и замолчала, боясь расспрашивать отца, чтобы не узнать чего-нибудь неприятнаго.

На другой день шел сильный дождик, и Мэри не могла идти пешком в Гольуэль. Эдмонстоны прислали за ней карету с запиской, в которой приглашали ее и мистера Росса к себе на вечер. Вся семья, кроме Чарльза, была в сборе в гостиной, когда Россы появились на пороге комнаты. Мэри пристально посмотрела на Эмми. Молодая девушка была вся в белом с веткой остролистника в волосах; на бледном, сильно похудевшем лице её мелькала улыбка, она весело разговаривала со всеми, но, не смотря на то, Эмми была далеко не прежняя резвая шалунья, с которой Мэри встретилась в последний раз в роще. По всему было заметно, что ее изнурила не одна болезнь брата. Лора, в свою очередь, показалась Мэри измученной еще более, чем сестра. Гостей съехалось множество, все почти дамы привезли своих детей, и Эмми досталась на долю обязанность занимать их. Под конец вечера, лицо её страшно изменилось от утомления.

- Ты устала, кажется? спросила ее ласково мисс Росс.

- Нет, но я чувствую, что я слишком глупа, чтобы занимать сегодня гостсй, - возразила Эмми, грустно улыбаясь.- Нам без Чарльза просто беда!

- Как скучно вы провели эту зиму - начала было снова Мэри, но замолчала, заметив, что её приятельница вся вспыхнула.

- Да, - отвечала Эмми с расстановкой.- Теперь, слава Богу, брату легче, и мы успокоились. Как я рада, что ты вернулась домой, Мэри, - сказала она.

Гости вздумали заняться музыкой и некоторые из дам начали приставать к Эмми с просьбами, чтобы та что-нибудь им сыграла. Бедная молодая девушка с горьким чувством вспомнила, как бывало весело было слушать импровизации Гэя, и ей тяжело было сесть за фортепиано, но, движимая чувством скромности, она хотела уже повинноваться настойчивому требованию гостей. К счастью, мать заметила страдальческое выражение её лица и поспешила ей на выручку, отослав ее к больному брату на верх. Эмми взглянула на мать с чувством глубокой благодарности и поспешила уйдти, между тем как мистрисс Эдмонстон предложила гостям заменить Эмми Шарлоттою, говоря, что той сильно хочется похвастать своим талантом.

- Она, вероятно, сумеет вам угодить, - заметила мать с улыбкой:- а мой больной давно уже ждет свою сиделку Эмми; отпустите ее.

Чарльз уже спал, когда любимая сестра его вошла в спальню. Накинув шаль на плечи, Эмми тихо опустилась в мягкое кресло и задумалась. В комнате, освещенной матовой лампой, царствовала мертвая тишина. Снизу долетали иногда отрывки какой-то пьесы, разыгрываемой Шарлоттой, слышались смех и говор. Но Эмми наслаждалась своим уединением. Все милое прошлое пронеслось перед её глазами в эту минуту: ей вспомнилось, какие веселые, оживленные вечера бывали у них в Гольуэле, когда Гэй и Чарльз принимали в них участие. Один болен, другой далеко - подумала она, и слезы подступили у ней к горлу.

- Однако, что же это я делаю! сказала она сама себе:- ведь я дала слово не горевать об нем в этот святой вечер, когда на всей земле мир. Нечего плакать, сегодня сочельник, сегодня и ангелы на небесах радуются и поют славу Божию. Ах! как Гэй пел у нас в прошлом году, забыть не могу! Гости уехали, все почти разошлись, и он запел....

Чтобы развлечь себя от пробудившихся воспоминаний, Эмми взяла какую-то книгу со стихотворениями и, раскрыв ее, принялась было читать, но как на зло вместо строк мелькали в её глазах слова песни, петой Гэем, а воображение переносило ее в замок Рэдклиф, окруженный скалами и морем; ей чудился голос Гэя, ей слышались слова:

"В минуты скорби и страданья,

Пусть будет Бог твоим щитом.

Путем любви и упованья

Ты тяжкий крест, сменишь венцом!"

- Эмми, это ты? спросил вдруг Чарльз, проснувшись. - Зачем ты здесь сидишь? Разве ты не нужна внизу?

- Мама прислала меня сюда, Чарльз, - отвечала Эмми.

- И хорошо сделала, я тебе приятную новость приготовил. Мистер Росс приходил сюда на верх и принес мне письмо, полученное им от Гэя. Знаешь ли что, сестра, ведь он убежден, что Гэй оправдает себя в глазах папа. Он положительно меня уверял, что дело этим непременно кончится.

Эмми молча поцеловала брата в лоб.

Чэрльз передал ей подробно все содержание письма, и с этого вечера для Эмми блеснуло снова счастие. Неделю спустя, в конверте, адресованном на имя Чарльза, оказалось письмо от Гэя.

- Сестра, на-ка, прочитай, - с улыбкой заметил больной, подавая Эмми конверт.

Но та остановила его руку и убежала к матери посоветоваться, следует ли ей читать запрещенное письмо или нет. Мистрисс Эдмонстон видела волнение, не решилась отказать ей в таком невинном удовольствии, и Эмми прибежала назад к брату, вся дрожащая от радости; она развернула тонкие листы почтовой бумаги и с жадностью начала читать письмо, писанное знакомым, дорогим почерком. Гэй нигде не упоминал об Эмми, но его письма дышали чувством и свежестью мыслей. Moлодая девушка перечитывала несколько раз сряду каждую фразу; с этой минуты она видимо ожила. В январе месяце здоровье Чарльза очень поправилось; начиная с октября, он не сходил с постели, а тут, по-старому, облекся в китайский свой халат, попросил, чтобы его перенесли на диван и перекатили в уборную. Сидеть еще он не был в состоянии, но его так радовала перемена места, что он смеясь уверял своих, что он пустился в свет.

Таким образом, в Гольуэле мирно протекали дни за днями, между тем как в Рэдклифе все жители находились еще под сильным впечатлением кораблекрушения. Два дня спустя после бури, экипаж приготовился к отбытию в ближайший приморский порт, и Гэй, по этому случаю, устроил у себя в доме прощальный ужин. Семья Ашфордов была приглашена помогать хозяину угощать дорогих гостей. Эдуард и Роберт, в восторге от такой чести, принялись убирать зеленью огромную залу в нижнем этаже замка, где Гэй устроил столовую. К ужину пригласили всех рыбаков, участвовавших в деле спасения экипажа. Мистер Ашфорд с женою и с своей маленькой дочерью Грацией получили особое приглашение на чашку кофе в библиотеке Гэя. Сам же Гэй устроил гостям удобный уголок в этой комнате, собрав все книги в одну кучу и свалив их подальше на маленький диван. Камин он убрал остролистником, велел затопить в нем яркий огонь, а на большой стол перед диваном положил книги с картинками и каррикатурами для развлечения Грации. Оглядевшись кругом, Гэй с улыбкой сознался, что его комната никогда не была так уютна, как в этот вечер.

Ашфорды приехали первые, молодой хозяин выбежал им на встречу с сияющим от удовольствия лицом, но на жену викария обстановка не произвела ожидаемого впечатления.

- Сейчас видно, что нет в доме хозяйки, - шепнула она мужу, когда Гэй на минуту вышел.

Ужин был сервирован блестящим образом. Ловкий Арно, во главе стола, исполнял должность метр-д'отеля; он резко отличался своей изящной наружностью от неуклюжих моряков с их грубыми манерами и громким голосом. Среди ужина Гэй пришел с мистрисс Ашфорд полюбоваться на оживленную картину пирующих. Старик Робинзон, при входе хозяина дома, предложил тост за его здоровье и выразил надежду, что Гэй не замедлит поселиться в Рэдклифе для блага его жителей. Иона Ледбэри, провозгласил другой тост: за здоровье будущей лэди Морвиль. При этих словах, Гэй побледнел и немедленно отвернулся. Гости не заметили его волнения, но от жеыского глаза мистрисс Ашфорд не ускользнуло выражение лица молодого баронета и, вернувшись домой, она передала мужу выведенное ею заключение, что, вероятно, несчастная любовь была причиной переселения Гэя в Рэдклиф. Гэй возбудил к себе с этого вечера глубокую нежность и сострадание в сердцах обоих супругов; они старались наперерыв сделать ему жизнь в Рэдклифе более или менее отрадною. Наконец, капитан и все моряки уехали, больному мальчику стало легче, и старуха Лэдбери решилась усыновить его на всю жизнь; взволнованные жители Рэдклифа понемногу успокоились, о подвиге Гэя переставали даже говорить, как вдруг, однажды утром, Мэркгам, с чувством особенной гордости и самодовольствия, прочитал в местной газете подробное описание геройского подвига молодого сэра Морвиля. Гэя на ту пору не было дома; он уехал в Кулеб-приор, дня на три. Вернувшись домой, он нашел у себя на столе визитную карточку лорда Торндаль. Арно доложил ему, что милорд очень подробно расспрашивал, долго ли сэр Гэй пробудет в Рэдклифе, и просил показать им ту скалу, около которой разбился корабль. Мэркгам придавал этому визиту большое значение, он не преминул напомнить Гэю о влиянии его на мурортскую общину, представителями которой постоянно были владельцы Рэдклифа.

- Надеюсь, что эту обузу не теперь еще взвалят на мои плечи, - воскликнул Гэй, выслушав старика со вниманием.- Мне еще нужно устроить дело в Кулеб-приоре и поладить с Тоддом; когда мне тут играть роль представителя какой-нибудь общины?

Несколько дней спустя, с почты прислали конверт, сильно взволновавший Гэя. Почерк руки на пдресе напоминал ему что-то знакомое. На почтовой марке стоял штемпель Ист-Гиля. По всему было заметно, что письмо это пришло из Гольуэля, но адрес был сделан не Чарльзом и не его матерью, а чуть ли не самой Эмми. Дрожащими пальцами Гэй сломал печать, развернул лист - так и есть, письмо было от Чарльза. Строчки шли косо, буквы были неровные и в некоторых местах чернильные пятна закрывали целые фразы. Больной писал, вероятно, лежа.

"Дорогой Гэй! Мне бы не следовало писать к тебе, но выдержать долее я не в состоянии. Я порядком потиранил Шарлотту; за то, по её милости, дело твое, кажется, пошло в ход. Опиши мне подробно весь твой геройский подвиг. Лицо Э... выдало твою тайну. Отца этот случай, кажется, расположил в твою пользу. Напишу больше, когда окрепну. Теперь нет сил.

Ч. М. Э."

Чарльз сказал правду, лицо Эмми выдало тайну Гэя. Как-то утром, она пришла к брату с газетами и, собираясь прочитать ему что-то вслух, нечаянно увидала заглавие: "Рэдклифский залив"; тут же внизу следовало описание кораблекрушения. Эмми вся вспыхнула, улыбнулась, и слезы навернулись у неё на глазах.

- Эмми! Что там такое? спросил Чарльз. Сестра молча подала ему газету и, закрыв лицо руками, заплакала от радости. Чарльз прочел ей всю статью вслух, и Эмми принялась объяснять ему географическое положение местности так верно, как будто бы она не раз была в Рэдклифе. К ним, в комнату, забежала в это время Шарлотта; узнав о радостной вести, занимавшей брата и Эмми, она пришла в безумный восторг, выхватила у нихъиз рук газету, полетела к отцу в кабинет, и там начала тормошить мистера Эдмонстона, настаивая, чтобы он выслушал ее. Громким, торжествующим голосом, шалунья прочла ему интересный эпизод из происшествия в Рэдклифе. Мистер Эдмонстон чрезвычайно обрадовался. Блестящие успеххи Гэя в какой-нибудь светской гостиной не так бы пришлись ему по сердцу, как это ясное доказательство его храброй, великодушной натуры. Он забыл неуместную вспыльчивость Гэя, забыл его дерзкие слова и твердил вне себя от восхищения:

- Славный малый! благородный малый! Такого храбреца редко найдешь между молодыми людьми. Жаль, что мы с ним разошлись. Я убежден, что он невинен, да ведь его не уломаешь; он ни за что не выскажется, иначе я бы его завтра же перетащил сюда в Гольуэль.

Мистер Эдмонстон в первый раз высказал желание видеть Гэя, вот почему Чарльз и намекал в своем письме, что, по милости Шарлотты, дело Гэя пошло в ход. Мучение бедной Шарлотты началось во время обеда, когда больной брат и она остались с глазу на глаз в уборной: Чарльз в десятый раз возобновил с ней разговор о кораблекрушении в Рэдклифе и дотого увлекся, что в ту же минуту решился писать к Гэю, не смотря на запрещение отца. "Подай мне бумагу, перо и чернил", скомандовал он сестре, и когда та вздумала было отнекиваться, он разгорячился и объявил, что сойдет с постели и сам все достанет. Шарлотта умоляла его, позволить ей, по крайней мере, написать лисьмо под его диктовку и не утомлять себя этим трудом, но Чарльз отказал ей наотрез, внутренно сознавая, что матери их было бы неприятно знать, что он вмешал имя сестры в свой самовольный поступок. Он принялся писать сам, но, потеряв привычку держать перо, не мог сладить с рукою и беспрестанно ворчал себе под нос:

- Что за перо! Вот опять клякс! Сил нет писать! Господи! еще пятно; да возьми ты проточную бумагу, Шарлотта, помоги мне.

- Не переписать ли письмо, Чарльз? спросила Шарлотта.

- Не нужно, я и с этим выбился из сил. Сладить не могу с пальцами. Отлично! съехал на другой конец листа. Ну! кончено, я подписался и готов. Разберет Гэй, молодец будет! Ох! как заболела рука! заключил он, разминая свои пальцы.

- Смотри, Чарльз, не повредило бы тебе это усилие, - заметила Шарлотта: - а уж Гэю твое письмо будет настоящим подарком. Вот это хорошо, что ты упомянул об Эмми, - прибавила она, быстро пробижав коротенькое письмецо.

- А кто тебе позволил читать чужия письма, кошка? спросил с улыбкой брат.

- Удержаться не могла! смеясь возразила шалунья.

- Мне бы не следовало по настоящему и упоминать об ней, - сказал Чарльз.- Смотри, не проболтайся Эмми, - продолжале он:- я не выдержал, признаюсь. Впрочемь, Гэй на столько рыцарь, что оценит радостные слезы дамы своего сердца.

- Правда, он настоящий рыцарь, - провозгласила Шарлотта важным тоном и вслед за сим, вооружившись отличным пером, она тщательно принялась писать адрес на конверте, выводя аккуратно каждую букву.- Сэр Гэю Морвиль, - писала она:- в Рэдклиф-парк, в Мурорт.

- А помнишь, Чарльз, - продолжала она, кончив свое дело:- как мы с тобой сидели на этом же месте в первый вечер после его приезда в Гольуэль, и как ты мне начал проповедовать историю о родовой кровавой мести Морвилей.

- Так, да не так, - возразил больной:- я предсказывал, что мстить будет одна сторона в их роде; так и вышло.

- Боже мой! какая тоскливая была у нас зима без Гэя, - вздыхая произнесла Шарлотта.- Если папа теперь уж не простит его, - мы все пропадем со скуки.

- От души желал бы я, чтобы папа простил его, - сказал больной:- но такое оправдание в строгом смысле слова все-таки не могло бы быть признано, как публичное оправдание перед общественным судом.

- Неужели ты веришь клевете, Чарльз? спросила с негодованием Шарлотта.

- Я столько же ей верю, сколько бы верил, если бы сказали, что я игрок, - возразил Чарльз. - но я добиваюсь одного, чтобы Гэй блестящим образом оправдался в глазах Филиппа. Мне бы хотелось, чтобы он привел такие ясные доказательства своей невинности, что Филипп был бы ими совершенно уничтожен. Да будь я не калека, я бы настоял на этом. Ах! если бы ты мне дала на прокат, дня на два, твою ногу, Шарлотта! заключил больной вздыхая.

- Жаль, что это невозможно, - смеясь возразила сестра.

- За то, вот что можно сделать, пусть отец поедет к Гэю, ко дню вступления его в совершеннолетие. Дон Филипп далеко: пожалуй, мне это и удастся устроить.

- Только бы Гэй сюда приехал, больше ничего не нужно, - воскликнула Шарлотта с живостью.

- Мама уверяет, что пока дело не выяснится, ему сюда глаз показать нельзя, - сказал Чарльз.- Жаль, что мое здоровье плохо, уж я бы увязался с папа в Лондон и лично повидался бы с Гэем. Когда ему минет совершеннолетие? 28-го марта? Целые десять недель впереди! Только бы мне к тому времени на костыли подняться, поеду, поеду и поеду. Иначе не привезем Эмминого рыцаря, как победителем.

- То-то будет радость! заметила Шарлотта.

- Как бы мне узнать, что за зверь Мэркгам, - сказал Чарльз:- я бы ему сейчас намекнул, чтобы он выследил все углы в С.-Мильдреде. А не то, разве попросить Майерна, чтобы он предписал мне туда переехать, для перемены воздуха. Нужно будет уладить дело, только похитрее.

Пока Чарльз интриговал дома в пользу своего любимца Гэя, тот очень покойно занимался своими домашними делами. Он усердно заботился о маленьком юнге, со сломанной рукой; отдал лорду Торндалю визит, но не нашел его дома; кончил постройку школы и очень сблизился с Ашфордами.

Главной его заботой было приготовление к получению университетского диплома. Гэй заранее предупредил Ашфордов, что святую неделю он не проведет дома, а будет заниматься в университете. День его рождения должен был быть на страстной неделе и потому праздновать свое совершеннолетие он не желал, тем более, что ранее 25-ти лет он не имел права вступать в безотчетное управление своими имениями. Притом ему было не до веселья в этот день, столь тяжелый по воспоминаниям о страшной смерти его покойного отца.

Старик Мэркгам глубоко оценил это уважение Гэя к памяти отца и заметил ему тут:

- Мы уж будем ждать большего пира в день бракосочетания вашего, сэр Морвиль.

Гэй ничего не ответил, а грустно взглянул на Мэркгама.

- Не сердитесь, сэр, на меня старика, - продолжал тот почтительно. - Но мне кажется, что у вас, по сердечной части, что-то неладно. Позвольте надеяться, что вы тут дурного ничего не замышлили.

- Снасибо за участие, Мэркгам, - произнесь Гэй с усилием. - Теперь а еще ничего не могу вам сказать. Будьте только покойны: та, которую я люблю, не заставит вас краснеть за меня.

- Так что-ж вам мешает соединиться с нею? Разве есть на свете человек, мужчина на женщина, который бы смел вам в этом препятствовать?! - гордо возразил старик, взглянув пристально на Гэя.

- Все эти несчастные подозрения, - сказал Гэй.

- Да что у вас там случилось? Я что-то в толк не возьму, - прервал его Мэркгам. - верно вы не на шутку напроказали, если подняли такую бурю.

Гэй передал ему опять тоже, что сказал и в первый день по приезде домой, и затем вскоре вернулся в Оксфорд, не подвинув своего дела ни на шаг вперед.

Наступил март месяц. Чарльзу было легче, он мог уже сидя писать свои письма, но ходить на костылях еще не имел возможности, и потому все его планы на счет поездки с отцом рушились. Ему удалось только убедить мистера Эдмонстона лично отправиться в Лондон для свидания с Гэем и Меркгамом и дли подачи отчета в своей опеке, которая должна была быть снята по случаю совершеннолетия Гэя. Чарльз очень много рассчитывал на личное влияние Гэя на его отца, и потому, уговаривая мистера Эдмонстона ехать, он прибавил:

- Папа, вы знаете, что кроме Филиппа никто из наших не видал Гэя. Очень может быть, что наедине с вами он будет гораздо откровеннее, чем с Филиппом.

Аргумент этот был маслом по сердцу доброму мистеру Эдмонстон.

- Еще бы! Гэй знает, что я опытнее и мое суждение всегда имеет большой вес в его глазах, - заметил он.- Притом ведь он, бедняжка, нежно к нам привязан. Правду я говорю, Чарльз? Как ты думаешь?

Чарльз немедленно написал Гэю, чтобы он вместе с Мэркгамом приехал во вторник на святой, в Лондон, для свидания с опекуном.

- Если ты объяснишь тайну вопроса о карточном долге, - писал Чарльз:- все дело устроится.

Глубоко вздохнул бедный Гэй, когда он получил это письмо.

- Все напрасно, милый мой Чарльз! - сказал он сам себе.- Я не могу отдать имени дяди на позор. Видно, моя судьба такая - страдать за других. Ее, ее только мне жаль! Но я дал себе слово все вынести, все вытерпеть, только бы заслужить прощение за мой необузданный характер. Пусть все горе обрушится на мою голову: это легче, чем погубить Эмми, отдав ее такому недостойному человеку, как я. Я заслужил наказание и должен безропотно нести свой крест, пока Богу угодно будет оправдать меня в глазах людей!...

Гэй в этот же день уведомил Мэркгама, чтобы тот ехал немедленно в Лондон и на пути завернул бы в С.-Мильдред к мисс Уэльвуд, для уплаты ей третной пенсии, за обучение маленькой его племянницы Марианны.

- Я нарочно даю вам это поручение, - писал он к старику:- чтобы доказать, что я тайных денежных дел не имею.

За несколько дней перед свиданием с опекуном, Гэй начал снова волноваться.

День своего рождения он провел среди книг и размышлений, совершенно один. Чувствуя, что приближается минута решения его судьбы, что предстоящее свидание с опекуном или уяснит дело его и возвратит ему Эмми, или же, напротив, совершенно разорвет его связи с семейством Эдмонстонов, Гэй падал духом и старался молитвой подкрепить себя. Так провел он всю страстную неделю. Уединение и благочестиные занятия не замедлили произвести благотворное действие на Гэя. Первый день Пасхи был встречен им с тихой радостью и с светлой надеждой на изменение его судьбы к лучшему.

ГЛАВА X

- Начинается! подумал Гэй, отпустив кэб и медленно поднимаясь по стуиеням гостиницы в Лондоне, куда он приехал в назначенный день, для свидания с опекуном.- Господи! дай мне силу выдержать!...

Дверь одного нумера отворилась, он увидел мистера Эдмонстона, Мэркгама и дядю Диксона! Все трое кинулись Гэю на встречу, а мистер Эдмонстон, схватив его за обе руки, начал с жаром трясти их и весело закричал:

- Вот он на лицо! Гэй, голубчик, ведь ты великодушнейшее создание в мире! Мы непозволительно с тобой обращались! Я жалею, что мне не отрезали правой руки прежде, чем я решился написать к тебе это несчастное письмо. Хорошо, что все теперь уладилось. Забудь и прости! а? что скажешь? Мы сегодня же отправимся вместе в Гольуэль, а завтра пошлем за Делореном. Говори, желаешь?

Гэй чуть не одурел от изумления. Он крепко пожал руку опекуну и закрыл на минуту глаза.

- Что это? сон? проговорил он слабо. - Вы сказали, что все уладилось? каким образом?

- Да очень просто, - отвечал мистер Эдмонстон.- Я теперь знаю, куда ты употребил деньги, и глубоко уважаю тебя за это, а вот тебе на лицо человек, который объяснил мне все дело. Недаром говорил я своим, что тут кроется какая-нибудь проклятая сплетня. Всю эту кутерьму наделала маленькая Марианна!...

Гэй с удивлениен взглянул на дядю Диксона: тот только и ждал, чтобы Гэй обратил на него внимаине.

- Поверьте мне, - сказал он взволнованным голосомт:- я только сегодня утром узнал, какое страшное подозрение я на вас навлек. Не грех ли вам было скрывать все это от меня?

- Неужели вы рассказали? начал Гэй.

- Историю о чеке? прервал его опекун:- как же, он все передал, все, даже подробно рассказал нам о твоем поступке с его малюткой. Как это ты изворачивался, чтобы платить за её воспитание? А мистер Филипп еще проповедует, что ты будто бы всегда без денег. Не мудрено!...

- Знай я только, что вы себя обрезываете во всем, - заметил Диксон:- я бы ни за какие блага в мире не решился вас беспокоить....

- Дайте мне опомниться! проговорил Гэй, схватившись за стул.- Мэркгам! скажите, Бога-ради, оправдан я или нет? Действительно ли мистер Эдмонстон примирился со мною, или это шутка?

- Будьте покойны, сэр, - отвечал старик управляющий. Мистер Диксон представил нам росписку в тридцати-фунтовом чеке, выданном на ваше имя, и по этому пункту вы окончательно оправданы.

Гэй глубоко вздохнул, у него точно спал камень с сердца.

- Не знаю, право, как мне и благодарить вас, - сказал он, обращаясь к дяде, а потом к опекуну. - Скажите, лучше ли Чарльзу? спросил он у последняго.

- Лучше, гораздо лучше, ты его увидишь завтра, - отвечал мистер Эдмонстон.- Так-то, мой милый, теперь все дело ясно.

- Но я все-таки не могу вам объяснить, для какого употребления мне были нужны именно тысяча фунтов стерлингов, - возразил Гэй.

- Какие тут объяснения, тебе денег не выдавали, значит от тебя и отчета нельзя требовать.

- Но неужели вы согласились простить меня даже за те дерзкие слова, которые я нозволил себе сказать на ваш счет? спросил Гэй тронутым голосом.

- Вот пустяки-то! воскликнул опекун.- Если ты назвал Филиппа фатом, который вмешивается туда, куда его не спрашивают, ты сказал истинную правду. А я был сущий дурак, что допустил его обседлать меня и, послушавшись его, написал к тебе такое нелепое письмо.

- Нет, вы поступили по чувству долга, - возразил Гэй:- вы не виноваты, если все обстоятельства были против меня. Теперь все кончено, не правда ли? Надеюсь, что мы будем в прежних отношениях с вами.

- Еще бы! Кончено! только дело в том, что мы еще более теперь тебя ценим, любезный мой. Давай руку! Все наши неприятности забыты и мы сейчас отправимся домой, - говорил мистер Эдмонстон, вне себя от восторга.

У Гэя блеснули слезы на глазах.

- Дядя! сказал он, обращаясь к Диксону: растолкуйте, пожалуйста, каким образом вы узнали, что присутствие ваше необходимо для моего полного оправдания!

- Мистер Мэркгам открыл мне эту тайну, - отвечал артист.- Сэр! прошу вас, верьте, я душевно страдал, узнав, что ваше великодушие....

- Дело было вот как, - прервал его Мэркгам. - Я, по вашему приказанию, отправился в С.-Мильдред к мисс Уэльвуд. Начальницы школы я не застал дома и, в ожидании ея, вступил в разговор с мисс Джен. Та передала мне, что маленькая их воспитанница, дочь мистера Диксона, постоянно толкует о добром сэр Морвиле, кототорый помог её отцу в каком-то несчастии. Я смекнул, что тут что-нибудь да кроется, отыскал сегодня утром мистера Диксона, и вот вам результат этого свиданея.

Долго длились их объяснения. Старик Диксон начал было уже впадать в свой обычный театральный тон, так сильно не нравившийся Гэю. Но мистер Эдмонстон положил конец драматической сцене тем, что обнял Гэя и весело заметил старику артисту:

- Ну, довольно ораторствовать! Что прошло, того не воротишь, нечего потрясать воздух понапрасну. Мистер Диксон, вот вам газеты, позаймитесь-ка ими, пока мы подпишем отчеты по опеке. Вы отобедаете вместе с нами, не правда ли? и мы выпьем за здоровье вашего племянника, хотя день его рождения уже и прошел.

Гэю очень понравилось радушие опекуна и почтительное обращение Мэркгама с его дядей. Сам же Диксон, считавший до сих пор опекуна Гэя и всех его окружающих своими личными врагами, сконфузился от тэкой любезности и, заикаясь от восхищения, начал благодарить мистера Эдмонстона, но от обеда отказался, ссылаясь на множество занятий, по случаю предстоящего концерта, на который он усердно приглашал пожаловать. Гэй увлекся восторженными описаниями программы концерта и уже не прочь был немедленно отправиться послушать хороших артистов, но опекун и Мэркгам отговорили его, опираясь на то, что им времени терять нельзя, а дела еще пропасть впереди. Гэй, впрочем, сейчас же охладел к этому плану; для него добродушная, веселая физиономия мистера Эдмонстона и оригинальные его восклицания: "Э, что? Так что ли, Гэй?" напоминавшие милое прошлое, были дороже и приятнее всех концертов в свете.

Он, однако, провел дядю Диксона до крыльца гостиницы, где пламенный артист, забыв обо всем окружающем, только и толковал, что о музыке и пении; вместо того, чтобы при прощании поблагодарить Гэя за оказанные им благодеяния, он прожужжал ему все уши, расхваливая какого-то местного тенора. Гэй задумчиво вернулся назад; впечатления этого утра были дотого сильны, что голова его была в тумане; он не верил своему счастию.

Опекун встретил его у дверей нумера с новыми излияниями нежности.

- А-а! вернулся-таки! закричал он весело:- а я было думал, что он утащит тебя в концерт. Впрочем, тебе не до него. А не то, Гэй, не остаться ли нам еще на денек в Лондоне, если хочешь? Э? как ты думаешь?

И мистер Эдмонстон засмеялся, потрепал Гэя по плечу и значительно переглянулся с Мэркгамом,

- Старик-то более джентльмэн, чем я думал, - продолжал он, намекая на Диксона.- Добрый малый, как видно. Он не на шутку струсил, когда узнал, что ты попал в беду.

- Ах! у него преблагородная натура, - заметил Гэй:

- Ну, благородной-то ее назвать нельзя, - проворчал про себя Мэркгам.- Он совсем опустился с тех пор, как я его видел у вашего отца. Хорошо еще, что у него хватило на столько честности, чтобы вас не развратить, и за то спасибо!

- Он чрезвычайно чувствителен, - сказал Гэй. - это его слабая струна. Однако, Мэркгам, - продолжал он, быстро переменяя разговор:- что это вам такое Марианна рассказывала, я не совсем хорошо понял.

- Ко мне прежде не сама малютка вышла, а меньшая сестра мисс Уэльвуд, - отвечал Мэркгам.- Я от неё только узнал, что вы были очень внимательны к семейству вашего дяди; Марианна же сама рассказывала в школе детям, как вы раз утром пришли к ним с своей собакой и застали мать её в слезах; как отец её дома не ночевал; как его хотели вести в тюрьму, а вы пришли и спасли его. Мне все это и передали.

- Да, это было так, - сказал Гэй.

- Ну-с. Тут мне пришло в голову, что вы мне как-то намекали, что неприятности между вами и мистером Эдмонстоном начались по поводу какого то векселя. Вот я и сообразил, нет ли в рассказе ребенка какой-нибудь связи с вашими словами. Я просил привести ко мне Марианну. Входит этакая крошка, ну, живая копия покойной вашей матушки. Умненькая такая девочка, ей и в голову не пришло стыдиться поступков своего отца. Она преспокойно рассказала мне, как им было дурно жить от долгов и как вы спасли отца от тюрьмы, подарив им что-то. Я спросил, не деньги ли? Нет, говорит, бумажку. Я показал вексель и спрашиваю: такую ли? Да, говорит, такую. Вот я расспросил у нея, где живет отец, и отправился искать его по адресу. Отыскал я его очень скоро и сейчас же выпытал от него всю истину. Когда старик услыхал, что на вас пало тяжкое подозрение, по милости его долга, он начал неистовствовать, как трагический актер, и клялся, что лично явится к вашему опекуну и объяснит ему все дело. Услыхав это намерение, я подхватил его с собою, посадил в кэб, привез сюда и вы застали его здесь в нумере, в ту минуту, когда он кончал свою длинную повесть.

- Тысячу раз благодарю вас, Мэркгам, - сказал Гэй с чувотвом.

- Не за что. Мне не впервые выручать ваш род из затруднений. Сорок лет этим занимаюсь, слава Богу. Счастие было бы устроивать такие дела, как теперешнее; горе мое в том, что до сих пор выручать-то мне приходилось все бедовых людей, не то что вас. Однако, я заболтался, пора нам и за дело взяться.

Они принялись все трое за отчеты по имению. Хотя Гэй, вследствие завещания деда, до 25-ти лет не имел права вступать в безотчетное управление имением, но, без его совета все-таки не предпринимали никакого распоряжения. Он очень спокойно, с большим достоинством, рассматривал приходы и расходы и тут же привел в порядок дела по имению Кулеб-приор, приготовив все нужные бумаги для устройства там викариата. У него был давно в виду кандидат на это. Он метил на своего приятеля, мистера Уэльвуда. Писать в Гольуэль было не к чему; по правде сказать, мистер Эдмонстон дотого засуетился, что даже забыл о письмах, но он утешался мыслью, что от радости не умирают, и потому не беда, если они явятся с своим сюрпризом.

Домашние, однако, думали иначе, Утром, вся семья была в волнении, ожидая почты. Каково же было мистрисс Эдмонстон, Чарльзу, а главное Эмми, когда роковая весть - нет писем, разрушила в один миг все их надежды. На беду, по личному распоряжению мистера Эдмоистона, имевшего искусство делать все некстати, в этот злополучный четверг, назначен был званный обед. Четырехчасовой поезд не привез мистера Эдмонстона, значит его следовало ждать в 7 часов, когда все гости соберутся. До расспросов ли тут будет?

Лора сама одела сестру, убрала ей волосы цветами и, целуя ее, пожалела, что для неё сегодня настал день испытаний.

- Только бы мне надежды не лишиться! говорила Эмми, обнимая с нежностью старшую сестру.

Та мысленно была убеждена, что надежда на Гэя давно уж потеряна, и потому, чтобы не огорчать Эмми, она смолчала. Больного Чарльза уложили внизу, в гостиной, на диване; подле него, на низенькой скамеечке уселась Эмми с вязаньем. Она работала, не поднимая головы. Каждая карета, подкатывавшаеся к крыльцу, заставляла ее вздрагивать. Приехала между прочим и семья Браунлау. Разговаривая с одной из барышень, Эмми вдруг услышала шум, какия-то восклицания, обернулась, - и что же? - отец её раскланивается с гостями и извиняется, что опоздал, а мать крепко жмет руку Гэя.

- Что это, сон? подумала Эмми, и закрыла глаза рукою. Гэй вежливо прошел мимо нея, поклонился, едва дотронулся до её руки и, нагнувшись нежно над Чарльзом, с любовью произнес:

- Чарльз! как ты себя чувствуешь?

- Нет, это на яву, это его голос! твердила, обезумевшая от радости. молодая девушка. В это же время к ней подошел отец, взглянул ей прямо в глаза, поцеловал в обе щеки, и спросил, здорова ли она? В тоне его голоса слышалось какое-то особенное выражение. Эмми не выдержала, все, что было в комнате, закружилось в её глазах, и она убежала. В передней раздавался говор приезжающих; дворецкий проговорил очень отчетливо: "Вещи сэр Гэя, отнести в его комнату!" Эмми потерялась от радости; наткнувшись нечаянно на Мэри Росс и её отца, идущих по лестнице, она сделала какое-то неуместное замечание и утащила Мэри к себе в спальню.

- Эмми, душа моя, ты точно помешанная? что это с тобой? спросила мисс Росс.

- Папа вернулся и...

Эмми запнулась и вспыхнула, как пунцовая камелия, украшавшая её волосы.

- Ну, что-ж дальше? и тайна объяснилась, так что ли? спросила Мэри.

- Не знаю, право; они только что приехали, а я, глупая, убежала, сама не понимаю, что со мной сделалось! сказала задыхаясь Эмми.

- Они приехали, - подумала Мэри.- А-а, милая Эмми, теперь я поняла, в чем дело.

Она довольно долго развязывала шляпу, оправляла кружева на платье, а Эмми все время металась по комнате, не зная как и за что взяться. Кто-то быстро взбежал по лестнице и поспешно прошел по корридору. Мэри искоса взглянула на свою подругу и заметила, что у неё щеки и шея покраснели, как кумач. Минуту спустя, обе приятельницы отправились вниз.

Мистрисс Эдмонстон, горя желанием поскорее разузнать все подробности, волей или неволей должна была сохранять приличие, но ее беспокоило одно, чтобы волнение Эмми не выдало их семейной тайны. Вот почему она чрезвычайно обрадовалась, когда увидела, что дочь её держит себя очень естественно. Проходя мимо брата, Эмми почувствовала, что он тихо дернул ее за руку, и она поспешно скрылась за Мэри. Лора выручила их всех, любезно разговаривая с каждым гостем. Гэй явился в гостиную очень скоро. Убедившись, что Эмми тут на лицо, он уж не обратил на нее внимания, и по старому облокотился на спинку дивана Чарльза и начал вполголоса разговаривать с ним. Больной не спускал с него глаз и совсем забыл о существовании мистрисс Браунлау, которую он за минуту уверял, будто бы он вернулся сам из Лондона только что утром, в этот день. Мистер Эдмонстон влетел в гостимую в полном наряде, и дворецкий доложил, что обед подан.

- Если бы вы приехали часами двумя раньше, - сказала тихо хозяйка дома Гэю: - я бы позволила вам держать себя без церемонии. Но теперь вы почетный гость и должны вести меня к столу. Надо нам поберечь Эмми.

Гэй покорно уселся между нею и мистрисс Грэгам и употреблял страшные усилия, чтобы быть любезным с последней. Мистрисс Эдмонстон изподтишка смеялась, видя, как он хлопочет, ухаживая за своей соседкой. Эмми сидела на противоположном конце стола, рядом с мистером Россом, который, догадавшись, отчасти, в чем дело, оставил ее в покое, в прололжение всего обеда.

Чарльз досыта наговорился с Шарлоттою, пока дамы не вернулись в гостиную. Тогда ралзовор сделался общим. Вскоре пришли и джентльмэны, громко требуя музыки. Лора и Эмми съиграли что-то в четыре руки. Публика неудовольствовалась этим и потребовала пения. У Эмми захватило дыхание от робости. Как ее Лора ни уговаривала выбрать тот или другой дуэт, она не могла решиться открыть рот. Вдруг, чья-то знакомая рука, перелистовав тетрадь, раскрыла ее на дуэте тенора и сопрано. Когда-то, Гэй пел этот романс вместе с Эмми, и партия сопрано была так легка. что ее можно было петь шутя. Громкий, звучный тенор Гэя раздался, наконец, среди общего молчания Эмми оторопела от счаития и, упиваясь звуками его голоса, стояла все время не шевелясь.

- Простите меня, Лора, - сказал Гэй, кончив романс.- Я чувствую, что дурно спел. практики не было.

Мистрисс Браунлау не успокоилась. Она приставала к Гэю с новыми просьбами спеть еще что-нибудь с мисс Лорой, и Эмми, довольная, что о ней забыли, сошла со сцены. Долго длился концерт. Лора вспомнила, что Гэй не охотник, чтобы его принуждали петь в обществе, и потому, улучив удобную минуту, она шепнула ему.

- Воображаю, как все это вам надоело!

- Напротив, - отвечал Гэй.- Мне сегодня приятнее петь, чем разговаривать.

Наконец, гости начали разъезжаться. Мэри, прощаясь с мистрисс Эдмонстон, сказала ей вполголоса.

- Как вы рады, я думаю, что избавитесь от нас!

Та молча улыбнулась и одобренная Мэри прибавила:

- А ведь Эмми отлично выдержала роль!

Эмми, с своей стороны, до конца сохранила приличие. Когда последняя карета отъехала от дому, она пожелала всем покойной ночи, пожала руку Гэю, слегка отвернув от него голову, чтобы скрыть свое смущение, и поспешно удалилась в свою комнату. Прочая семья пришла в сильное смущение. Мистер Эдмонстон молча потирал руки, Лора зажигала свечи, Шарлотта начала спрашивать Гэя о здоровье Буяна, а Чарльз, с трудом ухватившись за спинку дивана, старался усесться половчее.

- Не помочь ли тебе? спросил Гэй.

- Нет, спасибо, я еще не готов. Ведь меня переносят, как бревно, вместе с диваном, тебе не нужно уж хлопотать, нести меня на руках. Лучше бы тебе уйдти с мама потолковать, а меня не бойся, я и дверей своих не отопру, ничего не услышу.

- Да, да, конечно, поговори с мама, делать нечего, если Эмми убежала, - сказал мистер Эдмонстон.

Гэй и тетка его переглянулись с улыбкой, простились со всем обществом и исчезли. По уходе их, все остальные в один голос закричали: ну, папа, рассказывайте.

- Что тут толковать, - сказал мистер Эдмонстон. - Всему виною сплетни. Гэй оказался благороднейшим малым, как я и прежде говорил, а я вышел старый дурак, который поверил глупой клевете, взведенной на него добрыми людьми.

- Ур-р-ра! крикнул Чарльз, барабаня по дивану.- Разскажите нам, как это вы все вывели на чистую воду? Кто виноват? спросил он у отца.

- Всему виною Диксон. Гэй осыпал его своими благодеяниями, воспитывал его дочь на свой счет, платил его карточные долги и на это требовал от меня денег. Чек в 30 фунтов был выдан ему же.

- А! а! вот каково! сказал весело Чарльз.

- Да, вы подумайте, каково мне-то? Девочка рассказала все это Мэркгаму, а Мэркгам привел ко мне на лицо отца. Я просто бешусь, думая о том, как это я решился поверить тем нелепым выдумкам, которыми Филипп меня угощал.

- Что я говорил? вскричал Чарльз.- Я разве не твердил вам, что Гэй дотого выше нас, вообще, что его достоинствам никто верить не хочет. Оправдан! Оправдан! как я рад!...

Шарлотта, как безумная, принялась кружиться вокруг дивана, где лежал больной.

- И я точно также был в нем уверен, - сказал мистер Эдмонстон.- Я в нем ни на минуту не усомнился бы, если бы Филипп не старался меня убедить, что белое сделалось черным.

- Вольно же вам верить ему на слово! возразил Чарльз.- Все эти сплетни никогда не возбуждали моего доверия, особенно в последнее время, когда я заметил явное недоброжелательство со стороны Филиппа к Гэю.

- Les absents ont toujours tort, - прервала его Лора и зауем, спохватившись, сказала сестре: Шарлотта! пойдем спать, уже поздно.

- Я первая расскажу все Эмми! воскликнула Шарлотта. - Папа, прощайте. Чарльз! желаю тебе покойной ночи! сказала она и бросилась на верх, боясь, чтобы ее не предупредили.

Лора осталась внизу одна с тем, чтобы убирать книги. С тяжелым чувством на сердце думала она о том, что все предостережения Филиппа пропали даром и что судьбой её сестры распорядились иначе, чем он советовал. Ей было жаль Эмми, она твердо верила в непогрешимость суждений Филиппа и, не смотря на явную свою симнатию к Гэю, до сих пор сомневалась в его невинности. Ей все казалось, что Эмми жертва самолюбия родителей; она решилась во чтобы то ни стало откровенно переговорить с сестрой и убедиться лично, на сколько она любит Гэя. Но в этот вечер Шарлотта уложила в лоск бедную Эмми. Лоре оставалось одно - приласкать как можно нежнее сестру и увести Шарлотту. Мистрисс Эдмонстон отправилась в заветную свою уборную, вместе с Гэем. Не без волнения уселась она на диван и пристально взглянула на Гэя, устроившагося в любимом своем уголке подле камина. Он ей показался не тем, чем был прежде. Загорелый цвет лица заменил у него детскую нежность кожи; глаза были грустны и томны; на лбу лежала глубокая складка; но всему было видно, что это уж не ребенок, а человек, выстрадавший не мало горя. Ей стало дотого его жаль, что она чуть не заплакала. Видя, что он молчит, мистрисс Эдмонстон заговорила первая:

- Как я рада, - сказала она: - что вы опять у нас!

Он слегка улыбнулся и спросил:

- Можно мне теперь вам все рассказать?

- Сядьте подле меня; отвечала она ласково.- Я готова слушать. Воображаю, что вы перенесли во все это время.

- Да, я не мало перенес, - заметил он грустно.

- Теперь вашему горю конец, - сказала мистрисс Эдмонстон. - Я мужа так мало видела, что не уепела от него хорошенько узнать, как это вы с ним объяснились. Он сказал только, что вполне удовлетворен окончанием дела, но мне бы хотелось лично от вас слышать подробности вашего свидания с ним.- Гэй в точности передал ей все случившееся утром.

- Не знаю, право, как мне выразить свою благодарность мистеру Эдмонстон, - заключил он:- мне целой жизни мало для того, чтобы искупить свою дерзость в отношении его, а он простил меня так скоро.

- Послушали бы вы, что сказал об этом Чарльз, - возразила с улыбкой мистрисс Эдмонстон.- Он сказал, что вспышка вашего гнева может быть вполне оправдана оскорблением, нанесенным вам незаслуженными подозрениями.

- Слава Богу, что я поборол в себе дух злобы, - продолжал Гэй: - иначе, уверяю вас, я погиб бы непременно. Теперь, я имею право открыть свою тайну Филиппу, и я ему немедленно напишу. Вы представить себе не можете, что за блаженство получить обратно потерянное счастие, постарому сидеть тут с вами - голос его дрогнул и слезы навернулись на глазах, - видеть ее опять, иметь право любоваться ею, чувствовать себя в своей семье. Боже мой! Да я на всех вас не могу наглядеться досыта, так трудно верится мне, что это не соить!

И Гэй засмеялся.

- Вы себя оба держали очень хорошо, сегодня вечером, - с улыбкой заметила мистрисс Эдмонстон. Эмми провела эту зиму безукоризненно и была все время покойна.

- Ну, а теперь, - тревожно спросил Гэй:- не находите ли вы, что мое присутствие ей неприятно?

- Милый Гэй, завтра утром вы переговорите лично с Эмми, - весело отвечала мать: - мое мнение на счет вашего брака вам известно. Улаживайте вопрос, как умеете, а теперь пора спать. Вы слышите звонок, все наши расходятся. Покойной ночи вам желаю!

- Прощайте! проговорил Гэй, держа ее за руку: - как мне приятно слышать ваш голос. Мне уж так давно никто не желал покойной ночи. Прощайте, maman!

Гэй побежал вниз, помогать переносить Чарльза с его постелью, а мать, взволнованная до глубины души, завернула в комнату Эмми, чтобы посмотреть, как та укладывается спать.

Эмми потушила у себя свечку и лежала уже в своей беленькой постели, вся облитая мягкими лучами месяца. Услыхав, что дверь отворилась, она вскочила.

- Мама! это вы? сказала она. - Спасибо, что зашли.

- Я на минуту, Эмми, - отвечала мать. - Папа уж идет на верх, но я не могла выдержать, чтобы не зайдти к тебе и не передать, что у меня сейчас Гэй сидел. Он совершенно оправдан и папа очень им доволен. Спи же, милое дитя, будь покойна, не думай ни о чем, иначе завтра ты занеможешь и не будешь в состоянии переговорить сама с Гэем.

Мать подошла к постели и села подле Эмми. Та нежно обвила ее шею руками и принала головой к её плечу.

- Значит, он теперь счастлив? прошеитала она.- Как бы я желала узнать все подробно!

- Завтра, душа моя, он сам тебе все расскажет. А теперь, прощай, Бог с тобой. Ложись!

Эмми послушно опустила голову на подушки.

- Merci, душка, мама, что вы пришли, - сказала она с нежностью. Я так теперь счастлива, так рада, прощайте!...

Она закрыла глаза, но мать посидела еще несколько минут, любуясь на хорошенькую, кудрявую головку дочери, тонувшую в мягкой подушке. Слабые лучи месяца придавали всей картине какой-то серебристый оттенок. Когда мистрисс Эдмонстон осторожно встала и заперла за собою двери, ангел сна осенил уже своими крыльями ложе спящей молодой девушки и навеял на нее целый рой отрадных сновидений. Кроткая улыбка мелькала на её губах, а ровное дыхание напоминало мирный сон младенца.

Шарлотта Мэри Янг - Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 05., читать текст

См. также Шарлотта Мэри Янг (Charlotte Mary Yonge) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :