Шарлотта Мэри Янг
«Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 03.»

"Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 03."

ГЛАВА XI.

Чрез неделю, мистер Эдмонстон и его старшая дочь должны были выехать в Ирландию. Лора втайне тосковала, что ей предстоит разлука с семьей и с Филиппом, тем более, что полк последнего выступал из Броадстона. Но вместе с тем, нервы её были дотого раздражены, что она радовалась каждой перемене в образе домашней своей жизни. От страха выдать свою тайну, она готова была бежать куда бы то ни было: так тяжело казалось ей оставаться на месте. Когда она и отец её приехали на станцию железной дороги в Броадстон, Филипп был уже там. Мистер Эдмонстон нашел, что еще рано, и потому отправился в город за чем-то. Молодые люди остались одни на платформе. Чувствуя, что времени терять нечего, они хотели хорошенько наговориться между собою; но слова их как-то не вязались.

- Ваш полк выступит прежде, чем я вернусь, Филипп, - начала Лора.

- Да, - отвечал Филипп:- мы уходим недели через три.

- Но ведь тебе можно будет приезжать к нам в Гольуэль, надеюсь?

- Я думаю, что да. У меня только это и есть впереди. Нынешнее лето не повторится более! вздохнув заметил Филипп.

- Да, это лето незабвенное! - сказала Лора.

- Особенно для меня. Я получил то, чего никогда не ожидал, а между тем я только теперь и понял, какая важная помеха счастию - бедность!

- Ах, Филипп, разве я не знаю, что ты сделался беден потому только, что слишком честно и благородно поступил, - возразила с жаром Лора. - Гэй сам не раз говорил, что он завидуеть твоему положению в свете. Без средств, без титула, ты сумел заслужить общее уважение.

- Да я бы ни за что в свете не согласился, чтобы покойный отец мой завладел Рэдклифом. Гэй прямой наследник деда, какое же право имели бы мы воспользоваться минутным порывом великодушие старика сэр Гэя. Но, милая Лора, и тебе и Гэю легко говорить, что мое настоящее положение завидно. Каково мне-то знать, что я мог бы иметь все средства, чтобы доставить тебе полное довольство в жизни, и что все это выскочило у меня почти из рук: это не легко было перенести! А замужество сестры Маргариты? ведь я пожертвовал ей лучшие годы моей жизни и для чего? - чтобы видеть, как она унизила себя неравным браком.

- Правда, ты перенес, по милости сестры, много горя, - сказала Лора.

- Еще бы! не будь этого, я и не вспомнил бы о потерянном состоянии и испорченной карьере. Впрочем, зачем говорить о том, чего не воротишь;- кажется твой отец идет сюда.

Он замолчал. Мистер Эдмонстон прибежал запыхавшись и ему было не дотого, чтобы следить за лицом Лоры, которое было сильно взволновано. Поезд через минуту тронулся; он высунул голову из вагона и закричал Филиппу вслед:

- Смотри-же, братец, приезжай к нам, в случае, если ты скоро вернешься.

Последнее слово как-то неприятно поразило Филиппа. С горьким чувством на сердце вернулся он в казармы. Дорогой он встретил полковницу Дэн, котораы просила его совета, как бы ей половчее пригласить сэр Гэя на обед к себе, через неделю.

- Это такой милый, любезный, молодой человек, - говорила старая лэди: - мы должны непременно оказать ему внимание, он так искренно извинялся, что не был на последнем нашем бале.

- Я уверен, что Гэй будет очень счастливь, получив ваше приглашение, - заметил Филипп:- и приедет непременно.

- Мы сейчас к нему напишем. Что это за красивый, ловкий джентльмэн; в нем нет ни малейшей тени ни тщеславия, ни пустоты!

- Да, он держит себя отлично в свете, - сказал Филипп.

- И при том как богат! Мы уверены, что он современем займеть одно из первых мест в нашем обществе.

Эти слова резнули Филиппа как ножом. Какая разница между положением Гэя и его собственным! Тот еще мальчик, характер его не выработался, способности еще не выяснились для общества, а по своему состоянию и родовому титулу, он уже занял место недосягаемое для такой скромной личности, как Филипп, который, не смотря на личные свои таланты на гораздо большие нравственные права, чем Гэй, и при томть человек чисто аристократического происхождения, со стороны отца и матери, и он не смеет даже мечтать о привиллегиях, почти попираемых Гэем.

- Одно, чего он не может у меня отнять, - думал Филипп:- это Лору и мои умственные способности; правда, служебная моя будущность испорчена, Лору я долго не назову своей, но кто знает?... и Филипп невольно замечтался о том, что бы он сделал, будучи сэр Филиппом лордом Рэдклиф в случае, если бы Гэй умер в детстве, как это предполагали. Но, вздрогнув от этих мыслей, он заставил себя думать о другом.

Гэй не пришел в восторг от приглашения мистрисс Дэн. Сознавая, что ему нужно загладить перед ней свое преступление касательно бала, он, конечно, решился ехать, но дотого ворчал, что насмешил мистрисс Эдмонстон, которая заметила, что ему пора и совесть знать, не все подле печки сидеть. Дело в том, что дома-то было хорошо. В Гольуэле жилось как-то привольно, каждый старался оживить свой домашний кружок. Гэй совершенно посвятил себя больному Чарльзу и развлекал его даже более, чем мать этого желала. По утрам они вместе занимались чтением по-латыни, а после завтрака Гэй катал Чарльза в фаэтоне, по тем местам, куда вся семья отправлялась гулять. Вочером занимались музыкой, поэзией и разговорами. Мистрисс Эдмонстон очень радовалась, видя, что живая, черезчур впечатлительная натура Гэя проходит хорошую школу под руководством насмешливого критика, Чарльза. Последнему удавалось не раз, двумя-тремя острыми замечаниями разом охладит неуместный восторг Гэя, во время чтения какой-нибудь книги или стихотворения.

В сентябре месяце, в Англии, обыкновенно начинается охотничий сезон. Мистер Эдмонстон разрешил Гэю пользоваться своими правами наследника Рэдклифа, и сказал, что он может устроить себе, если хочет, круг знакомства между охотниками, в их околодке. Гэю приходилось не раз слышать от соседей замечания, что бедные куропатки давно не слыхали выстрела. Но он боялся охотиться в Гольуэле: места было мало, по его мнению: того и гляди попадешь в беду и застрелишь чужую дичь. То-ли дело дома, там на несколько верст тянулись земли, принадлежавшие рэдклифскому помещику!

Вот почему Гэй только по утрам и позволял себе иногда побегать с ружьем и с Буяном, а затем целый день он посвящал занятиям. Ему сначала даже не очень нравилось, когда его приглашали на обеды с охотою, и особенно когда соседи делали ему дружеские замечания, как ему должно быть скучно сидеть с глазу на глаз с мистрисс Эдмонстон и её калекой-сыном. Но впоследствия он увлекся и с удовольствием участвовал во всех охотничьих пирушках.

Раз вечером, вернувшись домой после одного такого обеда и не найдя никого в гостиной, он побежал на верх и, шумно растворив двери уборной, крикнул:

- Слышали вы? в Броадстоне готовится концерт.

Чарльз в это время уже спал и потому Гэй на цыпочках вышел из комнаты, собираясь сообщить ему новость на другой день. Он находился в каком-то страшном волнении по случаю предстоящего концерта. Ему было досадно, что его назначили вечером, и что, следовательно, Чарльзу нельзя будет попасть туда. Филипп, с своей стороны, положительно объявил, что он на концерт не поедет, тем более, что для мистрисс Эдмонстон и для её дочерей достаточно и одного кавалера - Гэя. Филиппу очень надоели толки об этом вечере, и он нарочно отправился осматривать развалины какого-то аббатства вблизи Броадстона, именно в тот день, как все семья собиралась в концерт.

Выходя из дому уже перед вечером, он встретился на улице с каким-то неизвестным господином, который, увидав его, подошел и скороговоркой, но с явным смущением, проговорил:

- Сэр! извините, наши родственные отношения....

Филипп выпрямился во весь рост и величественмо оглядел фигуру говорившаго.

- Что вам угодно, сэр? - произнес он медленно.

Перед ним стоял, повидимому, иностранец, в каком-то эксцентричном костюме; он низко раскланивался и, едва переводя дух от робости, продолжал:

- Прошу извинить - я имею честь говорить с сэр Гэем Морвиль, как кажется?

- Я капитан Морвиль, сэр, - отвечал гордо Филипп.

- Ах, извините! я ошибся. Mille pardons! и и незнакомый удалился, оставив Филиппа в крайнем недоумении. Эдмонстоны между тем сидели уже в броадстонском концерте и наслаждались прекрасной музыкой. В средине одной итальянской арии, которую Эмми слушала с большим вниманием, Гэй вдруг тронул молодую девушку за руку.

- ПосмотритеИ- сказал он, указывая ей пальцем на следующия слова, намечатанные на афише:

Соло для скрипки..... Mr S. B. Dixon.

Эмми вопросительно взглянула на Гэя. Говорить нельзя было, она заметила только, что он весь вспыхнул, когда скрипач взошел на эстраду, и что во все время, пока тот играл, её соседь сидел, опустив глаза. Концерт кончился, они сели в карету; но не успел экипаж тронуться с места, как Гэй воскликнул:

- Мистрисс Эдмонстон! ведь это мой дядя? Я уверен, что так. Завтра же поеду верхом в Броадстон и разузнаю.

- Дядя ваш? спросила она с удивлением.- Вот не воображала-то!

- S. B. Dixon! Его зовут Себастьяном. Это верно он. Он вернулся из Америки. Вот странно-то! Как вы думаете, я успею еще застать его дома завтра утром?

- Без сомнения, артисты встают всегда поздно.

- Так я до завтрака к нему отправлюсь. Впрочем, не зайдти ли лучше к Редфорду прежде, или в музыкальный магазин для справки? Немудрено и ошибиться. Но как я буду рад, если это он! так давно желал его видеть.

- Неужели? подумала про себя мистриссь Эдмонстон:- однако, не все так же думают, как Гэй. Бедный родственник не находка. Это делает ему честь. Но лучше бы господин Диксон не являлся сюда. Мужа дома нет, хоть тут дурного ничего не выйдет, но все-таки я не знаю, как лучше поступить. Запретить Гэю ехать в Броадстон нельзя; я, пожалуй, сильно огорчу его, и кто знает? может быть, дядя-то и исправился теперь. Ведь он близкий его родственник, я не имею права запрещать ему с ним видеться, Конечно, у Гэя свой царь в голове; а вce лучше было бы, если бы муж был дома.

Вследствие этих размышлений, мистрисс Эдмонстон ни слова не сказала Гэю, когда тот рано утром, на другой день, отправился верхом в Броадстон. Он остановился в гостинице; в ту минуту, как он слезал с лошади, какой-то мальчик подал ему маленькую записочку. Гэй дотого углубился в чтение ея, что не заметил Филиппа, который, проходя по улице мимо, окликнул его два раза. Наконец, вздрогнув, он поднял голову и, подавая записку кузену, радостно сказал:

- Прочитайте - это он сам.

- Кто такой? - спросил Филипить.

- Дядя! Родной брат покойной моей матери

- Себастьян Диксон? - прочитал Филипп. А! верно это он вчера принял меня за вас.

- Я его увидел вчера в концерте и сейчас догадался, что это он. Я приехал сюда с тем, чтобы с ним видеться, а выходит, что он уж ждет меня. Какое счастие! Как я давно хотел его видеть; ведь он один может рассказать мне что-нибудь о моей милой, дорогой матери. Он родной её брат! Я всю ночь об нем продумал. Как он это догадался, что я здесь? Однако, бегу, он меня ждет! - сказал Гэй и хотел действительно бежать.

- Погодите! - остэновил его Филипп. - Подумайте хорошенько, что вы делаете? Я серьезно вам советую не связываться с Диксоном, по крайней мере лично с ним, дела не имейте. Дайте, я с ним прежде повидаюсь и узнаю, что ему нужно.

- Он ждет меня, - возразил горячо Гэй.- Вы ему не племянник.

- И слава Богу! - подумал Филипп.- Так неужели вы думаете, что он домогается свидания с вами, только вследствие нежного, родственного чувства к вам, громко добавил он.

- Не знаю и знать не хочу! - запальчиво произнесь Гэй. - Я не позволю, вам подозревать брата моей матери.

- Это более чем подозрение. Выслушайте мены спокойно. Я вам добра желаю. Этот человек погубил вашего отца. Он главная причина вражды между вашим дедом и отцом.

- Этому прошло уже восемнадцать леть! - сказал Гэй, шагая по комнате и кусая себе губы от негодования.

- Выслушайте меня, Гэй! вспомните, что он и его товарищи не годятся для вашего общества. Что-ж делать, если вы родные? Кто вас удерживает от возможности ему помочь? Дайте ему сколько нужно, но будьте осторожны. Я вам заранее говорю: или он вас погубит, как отца, или сделается вашим бременем на всю жизнь.

- Замолчите! я больше слушать вас не могу! - закричал вне себя Гэй.- Он мне дядя, и я знать ничего не хочу. Мое общественное положение! глупости какия! Разве это дело касается до него? Я не позволю, чтобы меня вооружали против моих родных!

Они снова заходил по комнате и вдруг остановился перед Филиппом.

- Впрочем, благодарю вас за совет, - промзнес он, успокоившись немного.- Простите, что я погорячился. Я знаю, вы желаете мне добра, но дядю я все-таки навещу. С этими словами Гэй вышел из комнаты.

Через минуту он уж очутился в музыкальном магазине и крепко жал руку дяде, говоря:

- Очень рад вас видеть! Я предчувствовал, что это вы!

- Благородное сердце! Истинный сын моей незабвенной сестры и её великодушного мужа! - восклицал несколько театрально мистер Диксон, хотя в то же время непритворные слезы наполнили его глаза.

- Я заметил ваше имя на афишке, - продолжал Гэй: - и хотел тут же, во время концерта, с вами заговорить, но со мной были дамы, нельзя было их оставить.

- Ах! я уж и так думал, что вам не позволят послушаться голоса сердца; к счастию моему, ваш опекун уехал, - сказал Диксон.

Предостережение Филиппа мелькнуло в голове Гэя. Бог знает, допустил ли бы его опекун до свидания с известным, по своей жизни, странствующим артистом.

- Кто вам сказал, что я здесь? - спросил снова Гэй.

- Обязательный мистер Редфорд, не зная, что мы в родстве, как-то в разговорь упомянул, что в числе его учеников есть прелестнеиший тенор, сэр Гэй Морвиль. Можете себе представить, что почувствовал, узнав, что вы наследовали талант и слух вашей покойной матери!

Мистер Диксон долго распространялся о том, как он через переписку с Маркгэмом знали все, что касалось до Гэя, как его мать умерла, как дед любил ребенка и берег его, как старик сэр Гэй умер, и как молодого Гэя перевезли в дом опекуна, имя которого Маркгэм не счел за нужное ему открыть. Болтливый артист передал также Гэю, как он принял Филиппа за него.

- Он очень похож на вашего отца, - сказал Диксон:- красивый, высокий молодой человек, с такой же прямой, гордой осанкой, как мой покойный друг. Ведь капитан - сын архидиакона Морвиля, - прибавил он. - Да, этот человек много мне повредил; меня вообще в Стэйльгурсте не любили. Встреча с капитаном сконфузила меня; она мне показалась дурным предзнаменованием, и я решился уже окольными путями добиться до свидания с вами. Сердце говорило одно, но страх останавливал меня. Кто знает! как он еще меня примет? думал я... и что же? кроме ласки, сердечного привета я ничего не встретил!...

Дядя и племянник не могли сойдтись друг с другом. Себастьян Диксон не получил никакого образования; по малости своего таланта, он еще с детства попал на сцену и вел беспутную жизнь. Не смотря на пагубное свое влияние на отца Гэя, он все-таки был искренно к нему привязан. Похищение его красавицы сестры, бегство и тайный брак, были им устроены по любви к приключениям, а вовсе не с корыстной целью. Он был, по природе, гордый и страстный человек; никогда не мог он простить старику сэр Гэю того, что он не признал брака его сестры. Вот почему он и подговаривал зятя не мириться с отцом и вооружил тем против себя архидиакона Морвиля. Он радовался, что содержит своими трудами молодых супругов, на зло старику барону. Но родовая гордость молодого Морвиля возмущалась тем, что вся его семья, а главное, что он сам, сын лорда и наследник Рэдклифа, находится на содержании артиста. Чувство оскорбленного самолюбия, тоска по родине и непобедимая любовь к отцу, взяли верх над семейным влиянием Диксона. Mopвиль поссорился с зятем и увез жену, с отчаянием в душе, решась просить прощения у непреклонного отца.

Диксон не мог простить этой выходки молодый супругам; даже известие о страшной смерти затя не примирило его с бедной сестрой. С этих пор ему самому не повезло. Он несчастливо женился, слава его померкла, новые артисты затерли его, деньги и прежние успехи не так легко давались в руки. Он целый час рассказывал Гэю свои семейные и общественные неудачи, так что тому уже стало неловко, а интересы родства показались ему не так заманчивы, как в первую минуту свидания. Они оба сошлись только на музыке. Об ней они разговорились с одинаким одушевлением, и Гэй обещал дяде провести с ним денька два в Лондоне, когда он, в октябре, поедет в университет.

На следующее утро, узнав, что Гэй на уроке у мистера Лазсель, Филипп отправился в Гольуэль, пошел к тетке в уборную и, сев подле нея, начал прямо с того, что она сделала большую ошибку, допустив Гэя до свидания с дядей.

- Мы с ним наживем себе большую неприятность, - говорил благоразумный капитан:- вы знаете, какой Гэй упрямый, ему никак не нужно было позволять, чтобы он настоял на своем. Его покойный отец пал чисто жертвою этого Диксона.

- Боже мой! - сказала встревоженная мистрисс Эдмонстон:- уж ты не слыхал-ли чего об нем? что я наделала! да еще без мужа!

- Я справлялся об нем у Редфорда; там говорит, что, по таланту, Диксон далеко не знаменитость, а что вообще он человек совершенно безхарактерный и пустой, а это для Гэя весьма вредно. Я его сам встретил на улице, он принял меня за своего племянника. По нпружности, это что называют французы un rane; мне он очень не понравился, признаюсь вам.

- Надеюсь, что Гэй б?дет с ним осторожен, - возразила мистрис Эдмонстон.- Он к себе очень строг. Ты не слыхал, Филипп, не в долгу ли Диксон, не будет ли он просить у Гэя денежной помощи?

- Не думаю. Он получает содержание от театра, притом зарабатываеть себе достаточно концертами. Да это было бы еще не беда, если бы Гэй тратил деньги на поддержку бедного родственника. Я боюсь худшаго.

- Как я виновата! Как жаль, что муж мой уехал. Посоветуй, что мне делать?

- Поговорите серьезно с Гэем. Вы женщина, он с вами не станет горячиться, как со мной. Объясните ему все зло, которое может произойдти от его сближения с таким человеком, как Диксон. Ведь он сгубит себя преждевременно. Настойте, чтобы он не ездил с ним в Лондон. Пустить малъчика с таким отжившим кутилой, как этот дядюшка, в столицу! Отдать его на руки человеку, который знает все закулисные тайны, да ведь это грех!

- Непременно, непременно поговорю! - отвечала тетка в волнении.

Мистрисс Эдмонстон обещала, но не исполнила данного слова. Она просто трусила Гэя, боялась вооружить его против себя и увеличить еще более свою ошибку. Она все ждала мужа, надеясь, что тот вернется домой до поступления Гэя в Оксфорд, а главное думала, что он письменно решит трудный вопрос. Она сильно ошиблась; она забыла, что муж её тогда только решительно действуеть, когда она или Филипп у него под рукою. Так точно случилось и теперь. Мистер Эдмонстон получил вдруг три письма: одно от Гэя, где тот откровенно описывал ему встречу с Диксоном и говорил о намерении своем провести с дядей дня два в Лондоне; другое от Филиппа, в котором тот умолял его употребить свою власть и не разрешать Гэю поездки в Лондон; и третье от жены, с подробным описанием всего случившагося. Бедный муж стал в тупик; он пошел за советом к сестре, но, рассказывая ей в чем дело, так перепутал обстоятельства, что сестра смутилась и еще более затемнила вопрос; кончилось тем, что мистер Эдмонстон отправил домой три разнородных ответа: Филиппу написал, что нужно попридержать Гэя, потому что жаль будет, если мальчик испортится. Гэю объявил, что его дядюшка старый негодяй, что с ним нужно быть осторожным, иначе он пропадет, как покойный его отец; а к жене настрочил длинное послание, оканчивавшееся вопросом: почему в его отсутствие дома все идет вверх дном?

Он вообразил, что разрешил дело этими тремя письмами, а жена, напротив, еще сильнее стала тревожиться.

После тщательного размышления, она решилась поговорить сама с Гэем, но неудачно; она вздумала начать разговор в присутствии Филиппа; тот, по обыкновению, стал читать ему мораль. Гэй рассердился до нельзя и едва удержался, чтобы не вспылить. Когда Филипп ушел, мистрисс Эдмонстон наадла кротко убеждать Гэя, чтобы он обратил внимание на свое положение.

- Дядя ваш не в нужде, - говорила она: - и помощи вашей не требует; но, живя вместе с ним в Лондоне, вы можете попасть в такое общество, где все ваши хорошие нравственные задатки пропадут ни за что. Прошу вас, не ездите с ним!

- Это вас Филипп научил, - сказал с горечью Гэй: - а вы меня извините, если я сделаю так, как я хочу. Приказание мистера Эдмонстона для меня свято, как закон, но Филиппа я не обязан слушать.

- Но ведь он вам не приказывает, а советует.

- Он пристрастен и несправедлив в этом случае, как всегда, - продолжал Гэй. - Дядя никогда не введет меня в дурное общество, я уверен. А если я оказываю ему внимание, то за это верно и вы меня не осудите. Нельзя быть равнодушным к человеку, который так много любил моих родителей. Если он не джентльмэн по происхождению и беден:- не мне, сыну его сестры, пренебрегать им.

- Гэй, я уважаю вас за это, - заметила мистрисс Эдмонстон:- но боюсь одного, - хороший ли человек ваш дядя?

- Это вам все Филипп наговорил, я вижу, - заметил Гэй.

- Так неужели-ж вы решитесь ехать с ним в Лондон?

- Да, хоть мне и неприятно вас огорчать, но я чувствую, что я должен ехать. Я делаю это не из упрямства, - задумчиво продолжал Гэй: - нет, но я дядей пренебрегать не смею, особенно потому, что он далеко ниже меня по своему положению. Это, впрочем, единственная вещь, которую ему ставят в укор, - прибавил он с улыбкой.- Что-ж касается до вас, то я уверен, что вы меня простите, если я не приму вашего совета. Ведь это все не ваши мысли, а Филиппа, не правда ли? признайтесь, что так!

Тетка засмеялась, говоря, что, может быть, он и не ошибается, но ведь Филипп такой опытный.

- Правда, - сказал Гэй: - а все-таки он не должен сметь вооружать меня против моих родных!

Прение кончилось. Гэй уехал в Лондон. Филипп назвал это своеволием, а тетка слабостью характера. Мистер Эдмонстон, по приезде домой, решил, что с возу упало, то пропало, и приказал и не поминать более о случившемся.

ГЛАВА XII.

Однажды, в летний, хороший день, два года спустя после описанных нами происшествий, Мэри Росс, сидя за обедом, начала проситься у своего отца в Гольуэль, говоря, что ей непременно нужно сделать визит Эвелине де Курси, приехавшей погостить к Эдмонстонам.

- Как это она вздумала собраться в деревню, когда теперь в Лондоне так весело? спросил отец.

- Чарльз уверяет, будто она заплясалась там до полусмерти, и что ее прислали отдыхать в деревню. Мне нужно с ней повидаться, папа, да еще посоветоваться с сэр Гэем на счет детского хора. Дети у меня готовят гимн к школьному празднику.

- Так ты ждешь сэр Гэя, к этому дню, в школу?

- Да как же? Я только и рассчитываю, что на него; он обещал поучить меня, как управлять хором.

- И ты не боишься, что он отречется от тебя, как от мистрисс Браунлау?

- Папа, неужели вы осуждаете сэр Гэя за то, что он перестал ездить в их дом? Не верьте, пожалуйста, сплетням, я вам расскажу все, как было, только не браните его.

- Я, мой друг, всегда удивлялся этому тесному знакомству, и жалел сэр Гэя, что он туда так часто ездит, а осуждать его и не думаю, - возразил отец.

- Дело в том, - начала Мэри:- что мистрисс Эдмонстон непременно настаивала, чтобы он бывал почаще в обществе дам. Она нарочно приглашала к себе девиц и возила его с собой на все балы, хотя он сильно был против этого.

- Как против? Я всегда считал, что он любит дамское общество. Ты сама же мне рассказывала, как он радовался, собираясь на первый бал.

- Тогда он был двумя годами моложе, да и самый бал был для него новостью. У него в характере есть что-то оригинальное, непонятное для других. Так, например, на одном вечере заговорили о каком-то молодом человеке, который увез свою невесту; все начали подшучивать над этим происшествием. Я сидела подле сэр Гэя и наблюдала за ним; он не только не улыбнулся, а напротив, на лице его выразилось живейшее страдание и, нагнувшись ко мне, он сказал в полголоса:

- Напрасно все они смеются над этим.

- Да, - заметил мистер Росс:- у него в характере какая-то смесь веселости и серьезнаго.

- Ну, вот, когда у мистрисс Браунлау гостили племянницы, она начала давать музыкальные вечера и беспрестанно приглашала к себе сэр Гэя. Сначала мистрисс Эдмонстон сама его туда посылала. Он ездил с удовольствием, но впоследствии, увидав, что эти частые посещения отнимают у него пропасть времени, а главное, что тон этих вечеров не очень приличен, он начал уклоняться; мистрисс Эдмонстон приписывала это его дикости и привычке сидеть дома; она как-то раз отправилась к мистрисс Браунлау сама и убедилась, что дамы так вешаются ему на шею и дотого уж надоедают ему своими восторгами, когда он начинает петь, что она сама рада была уехать, и очень сожалела, зачем поставила его в такое неприятное положение.

- Спасибо, Мэри! я очень рад, что узнали правду, - сказал отец. - Мне Филипп Морвиль иначе это передавал.

- Капитан Морвиль всегда ищет случая придраться к сэр Гэю. Это не то, что Чарльз.

- Как Чарльз-то Эдмонстон исправился! Никогда больше не жалуется на судьбу, не злословит других. Постоянно занят делом, - сказал мистер Росс.

- Да; он сам учится и Эмми приучает к тому же. Когда гувернантку отпустили, мы все думали, что Эмми ровно ничем не станет заниматься, а будет только исполнять прихоти больного, да резвиться. С тех пор, как Чарльз изменил свой образ жизни, она видимо развилась. Вы, может быть, не замечаете этого, потому что, по наружности, она такая же шалунья-кошка, но на деле она совсем другая.

- Славная она девочка. Ей, как кажется, не вредно позднее развитие, - заметил отец.

- Обе сестры в этом отношении представляют сильный контраст, - сказала Мэри. Лора, по наружности, гораздо старше Эмми, никто не поверит, чтобы между ними был всего один год разницы. Ну, кто Лоре даст 20 лет? Ведь она глядит 25-ти-летней девушкой. Мне сда*тся, что она черезчур много занимается. Однако, папа, обед кончился, а я разговорилась; пора идти.

Отец и дочь простились, и Мэри весело пустилась в путь. Войдя в рощу, примыкавшую к дому мистера Эдмонстон, она услыхала голоса и отрывки старинной песни, которую пел свежий, чистый голос:

Не плачь же, милая!...

Тут слезы не помогут,

И сломанный уж раз цветок,

Ни дождик, ни роса поднять не могут. *)

*) Weep no more lady; weep no more,

Thy sorrow is vain;

For violets pluck'd the sweetest showers

Will ne'er make grow again.

Раздался громкий смех, и на повороте аллеи показались Гэй, Эмми и Шарлотта, занятые прививкою кустов дикого шиповника.

В эти два года Гэй мало переменился, он не вырос и даже не пополнел. Мэри видела, что он стоя на коленях, проворно делает насечки своим садовым ножем на тех ветках, которые были потолще и посвежее. Эмми подавала ему черенки роз, а Шарлотта, в венке из полевых цветов на шляпке, приготовляла лычки для перевязыванья веток и суетясь беспрестанно путалась в колючем шиповнике.

- А вот идет и наша монашенка в серой рясе, - закричал Гэй, увидав Мэри, приближавшуюся к ним, в скромном сером платье.- Она подтвердит мою песню, Эмми!

- Мэри, смотрите, чем мы занимаемся, - сказала Шарлотта.- Прививаем розы из Рэдклифа к шиповнику. Наш Маркгэм выслал лучшие сорта из оранжерей Гэя.

- Нет, эти розы не из парка, у нас нет такой роскоши, - возразил Гэй.- Маркгэм сам большой цветовод: эти черенки от него.

- Неужели вы перережете весь этот чудесный шиповник? спросила Мэри.

- Не правда ли, как жаль! - сказала Эмми.- Но что-ж делать? В саду все кусты уже привиты, а эти мы пересадим в цветник осенью.

- Она все это время утешала себя мыслью, - заметил Гэй: - что шиповнику лучше будет в цветнике, чем в лесу.

- Впрочем, я до сих пор сомневаюсь, - продолжала Эмми:- чтобы крупные центифолии были красивее, чем пурпуровые цветы шиповника и бутоны его с длинными ушками.

- Теперь, я понимаю, зачем сэр Гэй пел тебе песню о сломанном цветке, Эмми, - заметила Мэри. Тебе, видно, очень жаль бедного шиповника. Однако не бросайте своего дела, я посмотрю, каково-то вы умеете прививать; ведь я в этом деле толк знаю.

- Нам остается сделать еще два прививка, - сказал Гэй, и руки его живо заработали. Мэри полюбовалась, с какой быстротой он делал глубокие надрезы в зеленой коре ствола и, вложив туда, очснь осторожно, маленький черенок, крепко перевязывал его ватой и тонким лычком.

- А где все ваши? спросила Мэри.

- Папа повез Чарльза кататься, - отвечала Эмми: - а мама с Лорой и Эвелиной читают и работают на лугу. Эве лучше, но она еще слаба и по солнцу гулять не может.

Мэри заговорила о предстоящем школьном празднике.

- Гэй! неужели вы уедете до него? - воскликнула Шарлотта.- Ведь вот вы какой гадкий! Всех нас променяли на свою несносную математику!

- А когда у вас праздник назначен? - спросил Гэй.

- Через неделю в четверг, - отвечала Мэри.- Вы, впрочем, не воображайте, чтобы у нас готовилось что-нибудь необыкновенное, сэр Гэй.

- Гэй! неужели вы уедете? повторила умоляющим тоном Эмми.

- Не думаю. Я могу остаться до пятницы. Благодарю за приглашение, мисс Росс. Я очень люблю такие зрелища. Ну, Эмми, - прибавил он весело:- прививка готова, теперь нужно досчечку с надписью привязать.

- И прекрасно! - воскликнула та.- Мэри, погляди, как отлично налитографировано название розы, это Гэй сделал, не смотря на то, что он пишет предурно. "Семь сестер" зовут эту розу. Растите же, милые, - заключила молодая девушка, обращаясь к цветам:- осенью мы придем за вами и пересадим вас к себе поближе!

Гэй начал собирать граблями обрезанные ветви и сложил их в кучу, чтобы приказать потом убрать, а барышни направились к дому.

- Гэй нынешний год уедет от нас до конца каникул, - рассказывала Эмми своей подруге.- Он условился с несколькими товарищами приготовлиться к экзамену вместе, под руководством одного хорошего своего знакомого, мистера Уэльвуда.

- Куда-ж они отправятся? - спросила Мэри.

- Еще не решено. Гэй предлагал поселиться на это время на берегу моря, а Филипп советует нанять очень уединенную ферму в Стэйльгурстском приходе, как раз между Сент-Мильдредом и Стэйльгурстом, в самом тихом месте. Гэй, узнав, что для мистера Уэльвуда эта ферма будет очень удобна, потому что у того есть знакомство в Сент-Мильдреде, зараьее согласился ее нанять. На днях вопрос будет окончательно решен.

Выбравшись на луг, оне увидали трех дам, сидевших под акациями. Лора постарела, но не подурнела в эти два года. Напротив того, она заметно пополнела и сделалась свежее, чем была, но в темно-синих глазах её светилось что-то задумчивое, а на лбу лежала глубокая складка. Это была уже не девушка, а зрелая женщина по развитию.

Все они заговорили о школьном празднике.

- Церковная служба кончится в четыре часа, - говорила Мэри: - затем, детям подадут чай на дворе, перед школой, а гости будут пить его в саду; потом начнутся детские игры, в которых могут участвовать и приглашенные.

Мистрисс Эдмонстон с удовольствием согласилась приехать на детский вечер, а Эвелина обещала поправиться в здоровье к этому дню, говоря, что она научиг детей разным играм.

"Английские дети впрочем такие несносныя", прибавила она, и тут же, к великому негодованию Шарлотты, привела в пример, с разными, конечно, прикрасами, несколько анекдотов о тупости учениц Лоры, сообщенных ей никем другим, как Чарльзом. Мэри объявила, что она пришла посоветоваться с Гэем и Эмми на счет пения детей, и те сейчас же побежали с ней в дом и пропели ей для пробы несколько гимнов с акомпаниментом фортепиано. Лишенная всяких музыкальных способностей, бедная мисс Росс немного поняла из их наставлений и решилась обратиться к помощи школьного учителя, который имел несчастие, по словам ея, попасть в общество двух истинных профанов по части музыки, - отца её и её самой. Вся семья проводила Мэри до границы Гольуэля; когда же ей пришлось повернуть на свою дорогу, она оглянулась на красивую, оживленную группу, стоявшую близ изгороди, и невольно подумала: "Как они должны быть счастливы, живя все вместе! А между тем Лора далеко не так весела, как бывало. Отчего бы это? "...

Отношения Лоры и Филиппа не изменились. Полк его стоял недалеко от Гольуэля, и он ездил теперь довольно часто к Эдмонстонам, успокоенный тем, что Лора приучила себя не волноваться в его присутствии. Они оба избегали случая оставаться глаз на глаз; но влияние Филиппа на кузину было так сильно, что она привыкла понимать его мысли и желания по одному взгляду. Любила она его безгранично, но доверенных лиц в своей семье она никогда не имела, и потому очень боялась возбудить подозрение в ком нибудь из родных. Постоянная борьба с скрытой, сосредоточенной страстью придавала её лицу то странное выражение, которое заставило задуматься Мэри Росс.

Лора всегда робела, когда разговор заходил о семейных романах, а в присутствии Эвелины, смертной охотницы до такого рода историй, говорить в этом тоне приходилось часто. Молодежь очень любила гулять в сумерки по широкой террасе дома. Лора и Эва всегда ходили вместе. В тот самый день, как Мэри Росс приходила к ним в гости, Эвелина, ни к селу ни к городу, завела речь о том, что, по её мнению, неестественно, чтобы истинно честная девушка решилась скрыть от родителей, что она дала кому нибудь слово. Лора, опираясь на только что прочитанный ими роман, уверяла, что такой поступок может быть очень извинителен, если принять в соображение те обстоятельства, в которые может быть поставлена девушка.

Но, выговорив эту мысль, она струсила, сконфузилась и начала убеждать Эву вернуться в комнаты, уверяя, что вечерняя сырость и лишнее утомление могут произвести вредные последствия на её здоровье. Та рассердилась за такую настойчивость со стороны Лоры, и долго не соглашалась уйдти, тем более, что она во все время прогулки внимательно наблюдала за интимной парочкой, медленно прохаживавшейся внизу по аллее, идущей вдоль всего дома. Она не выпускала из глаз Гэя и Эмми, и даже старалась вслушаться в некоторые отрывки из их разговора. Почти каждое слово их долетало до террасы, по милости чистого, вечернего воздуха.

- Какая тишина! Что за прелестный вечер! - говорила Эмми.

- Здесь недостает плеска волн о каменистый берег, чтобы была полнее - гармония, заметил Гэй.

- Желала бы я видеть море!

- Ах, Эмми! вы не можете себе вообразить, что такое море, освещенное солнцем. Я не знаю высшего наслаждения, как стоять где нибудь на обрыве; видеть перед собой неизмеримое пространство волнующейся массы воды; дышать свежим морским воздухом; чувствовать, что на вас дует ветер, обегающий весь земной шар, и любоваться на волны, плещущия под вашими ногами! Верите ли, я иногда жажду моря!

- Вы слышали, что папа советовал? Он говорил, что вы бы могли приготовляться к экзамену, с вашими товарищами, у себя, в Рэдклифском доме.

- Отчего бы нет? Но Мэркгам не останетса этим доволен, а бедная моя мистрисс Дру, та с ног собьется от хлопот.

- Неужели они вам не будут рады? - спросила Эмми.

- Напротив, они были бы в восторге. Но привези я с собой трех или четырех молодых людей, кончено, они перепугаются их, как диких зверей. Притом я недавно был дома, мне не следует туда ехать, пока я положительно не устрою свое положение в свете.

- А рады вы будете поселиться там навсегда?

- Еще бы! Я думаю без меня там что дичи развелось. Мне только трудно будет привыкать первое время к домашнему порядку. К тому же у меня там и викарий новый.

- Вы еще его не знаете? Мне кто-то говорил, будто его жена, мистрисс Атчюрд, знакома с лэди Торндаль.

- Да, Торндали уверяли меня, что муж и жена примерные люди, и что они будут очень полезны для прихода. Не мешало бы нас просветить, мы там все люди темные, нам нужны хорошие наставники.

- Господа! господа! - крикнул из окна мистер Эдмонстон:- пора в комнаты.

Гэй и Эмми немедленно скрылись.

Долго продумала в эту ночь мистрисс Эдмонстон; она давно уже подметила, что Эвелина заинтересована Гэем, и ей очень хотелось поскорее узнать, какой результат выйдет из теперешнего её пребывания у них в Гольуэле. Мистрисс Эдмонстон очень любила Эву, которая в последнее время изменилась к лучшему; излишняя её бойкость исчезла, и, под руководством Лоры, молодая девушка становилась все более и более благоразумной. Любя Гэя наравне с своими детьми, добрая мать семейства начинала уже убеждать себя, что Эва делается вполне достойной молодого Морвиля. "Как обрадуются этому браку лорд и лэди Килькоран!" думала мистрисс Эдмонстон. Среди таких воздушных замков у ней иногда мелькала в голове мысль, что не Эва, а её Эмми неразлучна с ним. Они читали, пели, ухаживали за цветами, гуляли вечером по террасе, постоянно вдвоем. "Очень может быть, что я ошибаюсь, говорила сама себе нежная мать, но между Гэем и Эмми в последнее время завязалась очень тесная дружба. Нужно мне быть осторожней". Вследствие этого она нередко силою принуждала Гэя выезжать в свет, и тем еще более притягивала его к дому. Гэю было всего 20 лет; жили они в деревне; следовательно ему нужно было еще очень пожить и пожить, прежде чем жениться. "Я знаю, думала мистрисс Эдмонстон, Гэй безчестного поступка не сделает, но разве другие не будут иметь права толковать, что я свела его с моей дочерью, опутала его в то время, когда он еще не мог дать себе отчета в своих чувствах!"

Впрочем, как мать, мистрисс Эдмонстон тревожилась не столько за Гэя, сколько за Эмми, которая привыкла обращаться с Гэем как с братом, и легко могла привязаться к нему дотого, что разлука с ним сделалась бы ей очень тяжела.

"Пора изменить эти отношения, пора прервать слишком тесную их дружбу. Это будет горько для Эмми, я знаю:- думала мать, - но лучше разом остановить увлечение, чем разочаровать бедного ребенка так, как Лору".

Сознание, что она мало следила за развитием старшей дочери, сильно мучило мистрисс Эдмонстон; она боялась впасть в ту же ошибку и с меньшей; притом на дне души её шевелилось убеждение, что если Гэй действительно любит Эмми, то его не оскорбит временная холодность с её стороны. Но она сильно волновалась при мысли, как взяться за этот щекотливый вопрос. В эту минуту кто-то постучался к ней в двери, и в комнату вошла Эмми.

- Что это ты, душа моя, не спишь? спросила мать.

- Мы все сидели в комнате Эвелины, мама, - сказала Эмми. - Эва нам рассказывала про лондонскую свою жизнь, а затем мы разговорились о завтрашнем дне. Гэй обещал прослушать хор певчих в школе; мы условились, если вы разрешите, отправиться всем завтра утром в Истъгиль; Чарльза повезли бы в фаэтоне, а мы бы взяли с собой осла. Там бы позавтракали у Мэри и с ней вместе взобрались бы на вершину горы. Гэй давно нас туда приглашает; оттуда, говорят, вид прелестный, а на горе есть тропинка, по которой Чарльза можно будет покойно довести до верху.

Мать ничего не ответила. Эмми показалось это очень странным. У них ежедневно устроивались прогулки в таком роде, и мать никогда им не препятствовала; а тут вдруг она задумалась на ответе.

Дело в том, что Гэй затеял все это путешествие. Мистрисс Эдмонстон боялась, чтобы это обстоятельство не повлекло за собой важных последствий.

- Может быть, у вас есть другой план в виду, мама? - спросила Эмми: - нам все равно.

- Нет, душа моя, - отвечала мать:- я не запрещаю. И сердце её дрогнуло. - Мне нужно бы с тобой переговорить кой о чем.

Эмми остановилась прямо против неё в ожидании вопроса. Мистрисс Эдмонстон запнулась, и наконец произнесла:

- Эмми! я тебя не упрекаю, но советую быть не много осторожнее с Гэем....

Молодая девушка вспыхнула. Видя, что она попала в цель, мать продолжала смелее:

- Ты с ним в последнее время слишком сблизилась, душа моя. Дурного тут ничего нет, я знаю, и потому ты не должна понапрасну тревожиться. Но я прошу тебя только быть осторожнее. Ты знаешь, хоть вы и зовете его кузеном, но ведь он вам почти неродня.

- Мама, голубушка, не продолжайте! - сказала Эмми прерывающимся от волнения голосом: - мне там стыдно за себя! Мать заметила, что её слова сильно потрясли бедняжку Эмми, вообразившую, что она совершила что-то такое неприличное для молодой девушки, и потому она всячески старалась успокоить ее.

- Я тебе повторяю, друг мой, - говорила она:- что ты ничего дурного не сделала. Я тебя только предупреждаю; чтобы спасти от дурных последствий. Тебе не нужно так часто оставаться с Гэем глаз на глаз; вот и все. Вы в последнее время пели, гуляли по вечерам, работали в саду, все вместе. Ну, так ты теперь отдались немного, сиди чаще со мной и с Лорой. Больше я ничего не требую.

Каждое слово матери увеличивало смущение Эмми. Прямое обвинение в кокетстве не так бы сконфузило светскую девушку, как это ничтожное замечание испугало скромную, чистую Эмми. Она втайне сознавала, что сама нередко поощряла ухаживанье Гэя за собой, и это мучило ее, как преступление. Без слов кинулась она к матери на шею и, крепко прижавшись к ней, спрятала свое пылающее лицо на родной груди. Мать нежно обняла ее и начала целовать, приговаривая:

- Ну ступай же, дитя мое, милая ты моя Эмми! пора спать!

- Прощайте, мама! - прошептала сквозь слезы дочь.- Мне так совестно за себя!... уверяю вас!

- Ну, полно, это все пустяки. Будь осторожнее и не толкуй об этом больше. Господь с тобой! - сказала мистрисс Эдмонстон, и оне разошлись.

Бедная Эмми! Кончены все её радости, все её игры с милым Гэем! Сердце её сильно заныло при воспоминании о нем. Бывало, еще издали слышит она его тихий свист; каждое слово, произнесенное его свежим, звучным голосом, отдавалось точно музыка в её ушах; ничего она не делала без его помощи или совета, и чтож теперь? кроме стыда и раскаяния, ей ничего не осталось на память.

- Меня так и тянет к нему, - думала она, обливаясь слезами:- но я должна оторваться от него. Все кончено!...

И став на колена, молодая девушка горячо просила Бога подать ей силы отказаться от своего счастия. Она и не подозревала, что в эти два года Гэй, по милости её скромности, сдерживал свое сердце еще более, чем она. Эмми старалась убедить себя, что она сама завлекала Гэя, и потому должна нести за это наказание; она никак не воображала, что Гэю будет невыносимо тяжко переносить её холодность.

На другой день, утром, началась пытка Эмми. Она явилась вниз, вполне вооруженная твердостью, и на вопрос Лоры, согласна ли мать на их прогулку, отвечала, что, кажется, нет. Но подоспевшая, как нельзя более кстати, мистрисс Эдмонстон объявила дочерям, что она сама с ними отправляется в Ист-Гиль, потому что, обдумав хорошенько все дело, она нашла, что затруднения все исчезли. Эмми поняла мать, вспыхнула - и взглядом поблагодарила ее.

Когда Лоре приходилось изменить свое обращение с Гэем, она со свойственным ей благоразумием скоро умела поставить себя с ним на настоящую ногу. Но Эмми, не столько уверенная в своих силах, впала сейчас в крайности. Разговаривать с Гэем она просто боялась; за завтраком не промолвила ни слова ни с кем и, гуляя по саду, держалась, как пришитая, к Лоре и Эвелине. Чарльз, выглянув из окна, крикнул ей:

- Эмми! ступай читать, Гэй уж здесь.

- Мне нельзя, Чарльз: читайте одни, прошу тебя! - умоляющим голосом возразила она, вся вспыхнув. Настал час прогулки. Эмми отправилась пешком рядом с Лорой; Гэй вел впереди мистрисс Эдмонстон под руку, но, остановившись у каких-то ворот, чтобы подержать их, пока Шарлотта не проедет на своем осленке, он пошел уже с обеими сестрами рядом и начал разговаривать с Эмми. Той вдруг понадобилось непременно сорвать цветок наперстнянки, растущей вдоль забора; она бросилась в кусты и, притаившись там ждала, чтобы Лора и Гэй отошли подальше вперед. Но они оба остановились как нарочно, и Гэй начал звать ее. Она побежала к Шарлотте и пошла рядом с ослом. У следующих ворот, Гэй очутился подле нея. Оставалось одно - спрятаться под крыло матери. Эмми так и сделала, она не отошла от мистрисс Эдмонстон все время, пока они были на Ист-Гиле. Когда они начали взбираться на гору, то Эмми, вследствие усталости, должна была в свою очередь сесть на осла, а тот как на беду не соглашался никак идти иначе как впереди пешеходов, так что Гэю было очень удобно вести его под устцы и идти рядом с Эмми, подвергая ее таким образом невольному tete-a-tete с собой. Вид с вершины горы был в самом деле великолепный. Эмми загляделась и увлеклась восторженными описаниями Гэя, который начал рассказывать ей, какие виды у них в Рэдклифе. Она насилу опомнилась и подошла опять ближе к матери. Но Гэй не отстал и тут.

- Я еще вам не все показал, - говорил ои?.- тут на склоне горы есть густой лес, откуда я вам доставал много растений; пойдем-те осмотрим его.

Мистрисс Эдмонстон положительно отказалась от такого длинного путешествия; Эвелина давно уж выбилась из сил; Лора не была охотница до ботаники, и бедная Эмми, грустно посматривая на заманчивый лес, тихо ответила:

- Нет, благодарю, мне нельзя туда идти! Вместо этого, она побежала к фаэтону, где сидели Чарльз и Мэри. Шарлотта во все горло стала ее звать назад, говоря, что она глупенькая, что в лесу отлично; но Эмми ничего не слушала; Гэй догнал ее и нежным, убедительным голосом начал также упрашивать, говоря, что спуск в лес очень удобен, и что они там найдут даже кукушкины слезки. Эмми давно хотелось видеть, как они растут, искушение было велико, но и тут она превозмогла себя, сказав очень спокойно:

- Нет, не пойду, благодарю вас.

Если бы Мэри догадалась в чем дело, она, как верный друг, не замедлила бы пойдти вместе с Эмми в лес; но, взглянув на измученное бледное личико своей подруги, она подумала, что та отказывается идти только потому, что очень устала. Оно с одной стороны было верно. Гэй даже предлагал Эмми свою руку, чтобы опереться, но та уклонилась, и кончилось тем, что бедная молодая девушка через силу дошла с старшей сестрою и Эвой, стараясь все время идти с ними рядом. Мистрисс Эдмонстон немного встревожилась за дочь; но та была очень довольна, что могла уйдти к себе в комнату, под предлогом сильной головной боли.

День был испорчен, это правда, за то совесть

Эмми осталась спокойна: она исгюлнила свой долг.

На следующий день она поступила с собой еще строже; на урок чтения с братом она не пришла; хотя Чарльз и разворчался за это, но она не обратила на него внимания; с Гэем вместе, впродолжение целаго дня, она в одной и той же комнате не оставалась ни на минуту; вечером, когда сестры и он затеяли какую-то прогулку, она осталась сть Чарльзом в его спальне. На беду и Гэй явился туда же. Эмми сконфузилась; ей очень захотелось посидеть с ним вдвоем около Чарльза, но благоразумие взяло верх; схватив мантилью, она быстро вскочила с места и хотела выйдти чрез окно в сад, но зацепилась за гвоздь платьем и обернулась поневоле. Гэй осторожно распутывал кисейную оборочку её платья и молча, выразительно, с какой-то грустной нежностью поднял на Эмми свои глаза. Потерявшись совершенно, молодая девушка оправила платье и, сказав вскользь: - Благодарю вас, не беда! - спрыгнула в сад и исчезла в густой аллее. Пробежав несколько шагов, она невольно оглянулась, чтобы посмотреть, нейдет ли за нею Гэй. Напрасно! он стоял неподвижно, прислонившись к окну; Эмми почувствовала легкое угрызение совести. - Он верно считает меня теперь злой кокеткой, капризной, - подумала она:- какая я гадкая! оскорбляю его, этого доброго Гэя, почти накануне его отъезда. Однако делать нечего, так следует быть. Я сама неосторожно завлекла его и должна терпеть наказание. Современем он узнает, что я не по своей воле так быстро переменилась к пему. Впрочем, чтож я толкую? На что ему Эмми, когда у него есть друзья: мама и Чарльз? Скоро он уедет совсем, а когда вернется, нам верно легче будет стать в другия отношения, чем теперь. Не стану же волноваться понапрасну, я исполнила свой долг, а там - пусть будет, что Богу угодно. Пойду лучше к Чарльзу; он мне обещал рассказать, как рисуют на стекле.

ГЛАВА XIII.

- Что это с Эмми? какая она сделалась странная! спросил Чарльз, когда мать пришла укладывать его спать.

- Бедняжка! не обращай на нее вниминия, - отвечала мать довольно сухо, и больной сейчас замолчал, заметив, что она не намерена распространяться с ним на этот счет.

Лора сразу поняла в чем дело. Близкие отношения Гэя с Эмми давно уже обратили её внимание, и теперь, сообразив некоторые обстоятельства, она догадалась, что мать уж объяснилась с сестрой по этому поводу. Вследствие такого заключения, Лора незамедлила принять Эмми под особенное свое покровительство; она всячески старалась устроить так, чтобы посторонние люди не могли подметить её неловкого положения. Это было легко сделать тем более, что лэди Эвелина, самая опасная по своей зоркости, так была еще слаба после болезни, что целые дни проводила, лежа на диване с книгой, и ей совсем было не до наблюдений за другими.

Гэй, между тем, точно забыл, что Эмми существует на земле; он не обращал на нее, повидимому, никакого внимания. А между тем, если ему, по необходимости, приходилось сделать что нибудь для Эмми, лицо его принимало такое грустно-поэтическое выражение, что поневоле можно было догадаться, как ему тяжело выносить такую перемену с её стороны. Не раз хотелось Эмми улыбнуться по старому, и взглянуть на Гэя, когда разговор заходил о предмете сильно интересовавшем их обоих. Ей даже было досадно, что она не может равнодушно переносить, когда Гэй шутил с Эвелиной или с другими дамами. Но это редко случалось; большею частью он молчал и сидел задумавшись. Эмми начала не на шутку тревожиться, не ввел ли Гэя дядя Диксон в какую нибудь беду. Человек этот, в глазах всей семьи Эдмонстон, оставался окруженным какой-то таинственностью.

Мистрисс Эдмонстон все видела и ничего не говорила. Ей было жаль и Гэя и Эмми; но вторично вмешиваться она не хотела, тем более что, предварив Эмми, она думала, что сделала все, что было нужно. По временам ей становилось досадно на Эвелину, которая улыбками и выразительными взглядами давала чувствовать, что она догадывается в чем дело; мистрисс Эдмонстон боялас одного, чтобы услужливая приятельница не вздумала конфузить Эмми своими намеками; но сама она решилась молчать, предоставив времени разрешить вопрос, тем более, что Гэй должен был скоро уехать.

Приготовление к какому нибудь удовольствию было лучшим лекарством для Эвелины, и в день вечера, назначенного в школе Мэри, молодая лэди очень оживилась. Она хохотала и разговаривала с обычной своей живостью, обращаясь чаще всего к Гэю. Он старался отвечать ей в том же тоне, но лицо его попрежнему оставалось грустно. Заметив это, Эва сказала:

- А, а! вижу! я вам надоела. Лучше уйдти и оставить вас в покое.

- Нет, лэди Эвелина! не уходите, Бога ради, - воскликнул Гэй:- я о чем-то задумался, право, не знаю!...

- Ну, уж и я не могу знать, о чем вы задумались, хотя, по правде сказать, догадываюсь в чем дело, - возразила она с такой лукавой, кокетливой улыбкой, что каждый, на месте Гэя, готов бы был охотно простить ей её навязчивость.

- Уж я знаю кое-что про вас! - заключила она смеясь.

- Право, нечего знать! - сказал Гэй, весь вспыхнув. Он расхохотался, хотел что-то ей ответить, но запнулся.

Эвелина в эту минуту увидела, что тетка пристально на нее смотрит, и, догадавшись, что она позволила себе через-чур уж много, ловко отретировалась.

- Ну вот, я недаром говорила, - сказала она:- что нет ничего легче сконфузить человека, как заметить ему, что его мысли отгаданы.

Мистрисс Эдмонстон, недовольная уже этой сценой, на другой день еще больше расстроилась, увидев, что ей невозможно будет попасть на школьный праздник Мэри. Она проснулась утром с страшной головной болью. Эмми с радостью предложила матери остаться с нею дома, но та нашла, что такое распоряжение может возбудить неприятные толки.

- Притом Мэри огорчится твоим отсутствием, - говорила мать: - а когда дам соберется много, тебе очень легко будет держаться вдали от Гэи. Лора, с своей стороны, станет наблюдать, чтобы Эвелина вела себя как следует.

День был солнечный; погода стояда великолепная. Джентльмены играли с детьми в крикет, а дамы в жмурки и фанты. Мэри очень гордилась личным присутствием Гэя, но ее огорчало то, что он не был весел и оживлен, как обыкновенно. Правда, он пел в церкви, разливал детям чай из огромных чайников; ухаживал за маленьким мальчиком, упавшим около ворот, словом, он был мил и внимателен со всеми, но далеко был не прежний Гэй - душа и радость общества.

Эмми, с своей стороны, все время возилась с толстым, трехлетним мальчуганом, который пресерьезно перебрасывался с ней мячиком и ни разу не поймал его. Она сторожила детские фуражки и шляпы, и гуляла с Луизой Гарпер, некрасивой, скучной личностью, которую все избегали.

Влруг набежали тучи, подул сильный ветер, начал лить ливень. Толпа детей и гости попрятались в сарай, где стояли телеги. Лора бросилась спасать Эвелину, а Эмми побежала за Шарлоттой, игравшей на лугу в коршуны. Та очень неохотно отправилась за сестрой к дому; на дороге оне встретили Гэя с зонтиком; он молча подал его Шарлотте. Эмми вполголоса поблагодарила его, нечаянно посмотрела на Гэя, и что ж? опять тот же выразительный, грустный взгляд заставил ее опустить глаза. У крыльца оне увидели хозяина с дочерью. Мистер Росс отпускал детей домой, потому что дождик уж шел тише. Мэри просила дам отправиться к ней в комнату и переменить там мокрые башмаки. Эмми охотно бы осталась у Мэри в спальне до отъезда домой, но шалунья сестра её и слышать об этом не хотела. В восторге, что она попала под дождик, Шарлотта с громким хохотом шлепала огромными башмаками, в которые она сунула свои маленькие ножки, и теребила Эмми, приставая к ней, чтобы оне поскорее сошли вниз, где верно все уж собрались. Действительно, в гостиной раздавались смех, говор и оживленные рассказы о разных происшествиях, случившихся на дороге. Вся молодежь столпилась посреди комнаты и, пользуясь сумерками, шалила, как настоящие школьники. Гэй притаился в самом отдаленном углу гостиной, совершенно один.

Голос Шарлотты звенел, как колокольчик. Эмми слышала, как сестра рассказывала что-то с большим оживлением, и не обратила на это внимание; но вдруг та громко заметила:

- Послушали бы вы, как Гэй поет этот гимн!

Все наперерыв стали приставать к ней, чтобы она упросила Гэя спеть, тем более, что теперь сумерки, и торжественный гимн как нельзя более кстати.

Шарлотта отнекивалась. Эвелина стала упрекать ее за неуместную робость,

- Право, боюсь просить, - говорила девочка;- он сегодня такой серьезный!

Эвелина разгулялась под конец вечера; желая показать при других, что ей известно многое из семейных отношений Гэя, а главное рассчитывая, что в темноте можно себе позволить излишнее, она сказала Шарлотте:

- Он споет, я уверена; нужно только знать, как взяться за это. Я тебе скажу, как сделать: поди, скажи, что Эмми просит его спеть.

- Да, да! - закричала Эллен Гарпер, и все расхохотались. Между тем Эмми чуть не обезумела от ужаса. Она хотела схватить сестру за руку, сказать что-то, но голос у неё замер, а Луиза Гарпер оттащила ее в сторону.

Строгий голос Лоры исчез в общем гуле хохота и восклицаний.- Шарлота! идите! идите! мы вам никогда не простим, если вы не пойдете....

- Сестра! стой! не ходи! - умоляла ее Эмми дрожащим голоком. Зная, что Гэй терпеть не может петь церковной музыки при такой публике, Эмми со страхом думала: "Как! и его хотят просить от моего имени?" Но уж было поздно. Шарлопа слишком расшалилась, еи хотелось подразнить Лору и воодушевленная общим настроением, а главное, - рассчитывая на любезность Гэя, она нодошла к нему и смело сказала:

- Гэй, Эмми просит вас спеть гимн "Отчизна верных."

Гэй вскочил с места. Он подошел пряло к Эмми. Шумная толпа притихла перед ним, как овцы перед львомь. Гэй был бледен, лицо его почти окаменело.

- Вы желали этого? - спросил он у Эмми, дрожащим голосом. Он смотрел на нее одну, как будто другие и не существовали.

- Простите, пожалуста! отвечала бедная Эмми, не зная что делать, от стыда и унижения.

Глаза Гэя сверкнули зловещим огнем.

- Я не в состоянии пет сегодня, извините!- отвечаль он хрипло, повернулся и вышел. В эту минуту явились мистер Росс с Мэри, и в гостиную внесли свечи. Все общество, сконфуженное промахом, старалось завести речь о другом. Эмми ничего не чувствовала, что происходило вокругь. Она опомнилась тогда только, когда Лора позвала ее, сказав, что карета за ними приехала.

Хватились сэр Гэя: - его уже не было.

- Он ушел домой, - сказал мистер Росс:- я встретил его в корридоре, и простился с ним.

Старик не прибавил того, что он впоследствии передал дочери, а именно, что Гэй, забыв о дожде, со сложенным зонтиком под рукою, чуть не бегом отправился домой.

Дамы сели в карету. Эмми молча прижалась к углу и едва удерживалась от слез; вплоть до дому никто не произнес ни слова. Лора решилась пожурить Эву и Шарлотту не ранее как по приезде домой. Эва чувствовала себя неловко вследствие неудачной своей выходки, а Шарлотта притихла заранее, зная, что над её головой висит гроза.

Приехали в Гольуэль. В гостиной находились мистер Эдмонстон и Чарльз. Спросили о Гэе; оказалось, что он глаз не показывал.

- Верно он насквозь промок и пробежал прямо к себе в спальню, - заметил отец.- Хороши же барышни! - прибавил он:- сами в карете приехали, а его не захватили!

Эмми пошла проведать мать, думая тут же передать ей свое горе; но мистрисс Эдмонстон спала уже, и бедной Эмми пришлось отложить разговор до утра.

- Нет, - думала она, ложась спать:- я и утром ничего ей не скажу, а то бедная мама опять пролежит целый день. Но с 12-часовым поездом Гэй должен был уехать, а отец собирался верхом на судебный митинг, и потому на следующее утро Эмми, собравшись с духом, пошла поневоле к матери, с просьбой поговорить с ней наедине.

- Мама! что у нас случилось! - воскликнула бедная Эм.мы, когда мать, сев на диван, приготовилась ее слушать. Она в подробности рассказала ей все происшедшее у Россов, и заключила свою повесть громким рыданием. - Боже мой! что он обо мне подумает теперь! - говорила она, закрывь лицо руками.

- Это очень неприятно, - возразила мать:- однако неприличного ты ничего не сделала.

- Но ведь я ясно видела, что он страшно рассердился, а теперь верно ему совестно, что он не сумел удержаться при всех! Как тут быть?

- Лучше всего, откровенно ему сказать, кто виноват, - заметила мистрисс Эдмонстон: - это и Шарлотте будет полезно; она должна сама перед ним извиниться.

- В самом деле! - сказала Эмми. Это мо;кно устроить! однако, мама, мы не имеем права класть всю вину на Эву и Шарлотту. Мне следовало бы их остановить.

- Гэю верно не понравилось, что оне употребили во зло твое имя, - заключила мать улыбаясь:- и потому нужно их проучить за это. Приласкав взволнованную дочь, мистрисс Эдмонстон ушла вниз.

Оставшись одна, Эмми посмотрела нечаянно в окно уборной и увидела Гэя, который со сложенными на груди руками ходил взад и вперед перед домом.

- Пойду я прямо к нему, - скизала Эмми: - и откровенно объясню, как было дело.

Много перечувствовал и перенес бедный Гэй в эти дни. Он сильно любил Эмму. Она сделала Гольуэль раем для него. А между тем, странное чувство робости напало на богатого наследника Рэдклифа, когда настала минута высказаться. Зная все свои нравственные недостатки, Гзй отчасти сомневался, чтобы Эмми платила ему взаимной любовью. Видимая холодность её в последнее время ясно подтверждала его сомнение.

- Она заметила, что я ее люблю, - думал он:- и, как честная девушка, нарочно меня отталкивает, чтобы показать, что она ко мне совершенно равнодушна. Ну, а если?... и опираясь на это если, Гэй решился не уезжать из Гольуэля, не объяснившись с Эмми или с её матерью. Скрывать свои чувства в доме, где он принят и любим, как сын, - Гэй считал за преступление, но со всем тем, он робель, как школьник при мысли: ну, как Эмчи, заметив, какой у него вспыльчивый характер не согласится идти за него замуж. Бедный Гэй почти целый час ходил взад и вперед по аллее, ломая себе голову, как бы ему половчее объяснить Эмми, что вчерашняя сцена произошла от того, что он не мог равнодушно вынести насмешки над нею, и в то же время высказать ей, как она ему дорога и какая дерзкая надежда родилась в его сердце; словом, он готовился к разрешению вопроса: быть ли ему счастливым и остаться в Гольуэле, или потерять все надежды и уехать навсегда, куда глаза глядят. Влруг перед ним, глаз на глаз, очутилась маленькая фигурка Эмми.

- Гэй! я пришла извиниться перед вами за вчерашний вечер, - довольно смело сказала молодая девушка:- мне совестно за всех нас.

- Пожалуста, не думайте об этом! - возразил сконфуженный Гэй.

- Да, как же не думать? Мне бы следовало остановить Шарлотту, но меня никто не хотел слушать. Я знаю, как вы не любите, чтобы вас упрашивали петь. Вот отчего мне и стыдно.

- Не вам, а то есть мне.... Эмми! не обращайте на это внимание, - проговорил он запинаясь: - позвольте вас попросить погулять со мною. Мне нужно переговорить с вами, - заметил он очень серьезно.

- А что? Я думаю, мама не побранит меня за это, - подумала Эмми и молча пошла рядом с Гэем. Сердце её так и билось. Гэй сорвал длинную ветку розы, и, помахивая ею, начал говорить спокойно, сдержанно, не взглянув даже ни разу на Эмми.

- Вам нужно сказать, - начал он:- что ваш голос и глаза дотого сильно на меня действуют, что я забываюсь, как это и было вчера. Мне совестно за вчерашнее мое поведение. Тем более совестно, что сегодня я решился высказаться перед вами откровенно. Эмми! с той минуты, как я вас увидел, я полюбил вас так, как еще не любил никого на свете!...

Эмми почувствовала, что вся кровь прилила к её щекам. Гэй заыолчал; он все сильнее и сильнее волновался, руки и голос его задрожали.

- Вы первая дали мне понятие о том, что такое счастие на земле, - заговорил он снова.- В эта три года я узнал до чего вы дороги моему сердцу. - У меня нет сил описать вам это чувство, Эмми. Сознаюсь вполне, что я недостоин вас; мое воспитание, характер мой, а главное, - несчастная судьба всего рода не могут представлять ничего заманчивого для такого чистого существа, как вы; но дольше молчать я не в состоянии - Я решился открыть вам всю душу; судите меня, как хотите!...

Эмми порывалась было сказать ему, что она готова делить с ним и горести и радости жизни, но скромность удержала ее; она не проговорила ни слова.

- С моей стороны, просто безумие мечтать о таком счастье, - продолжал Гэй: - но чтож мне делать? Одна мысль, что вы можете полюбить меня, можете сделаться моим ангелом-хранителем на всю жизнь, - одна эта мысль уже такое блаженство, которое я ни с чем сравнить не могу! Но знайте, Эмма, - заключил Гэй, помолчав немного, - теперь я еще не требую от вас решительного ответа. Мое будущее впереди. Мне страшно даже подумать, что, связав себя словомь, вы можете раскаяться впоследствии за такую поспешиость. Оборони Бог от этого, и если я высказался теперь, то имел в виду одну цель, чтобы, живя в доме ваших родителей, не делать из моей любви к вам преступной тайны.

В эту минуту, рядом с ними, в крытой аллее, послышался стук колес садового кресла Чарльза и голос Шарлотты. Больной совершал свою утреннюю прогулку. Эмми, как испуганная птичка, выпорхнула из сада; опрометью кинулась в дом, и, вся запыхавшаеся, взволнованная, очутилась в уборной, где сидела её мать, одна. Она упала перед ней на колена, скрыла свое лицо на груди её и прерывающимся от слез голосом прошептала:

- Мама, мама! он сказал, что любит меня!...

Мистрисс Эдмонстон, повидимому, не очень удивилась этой новости. Она приподняла пылающее личико дочери, крепко поцеловала ее и, внимательно посмотрев на нее, успокоилась. Глаза Эмми светились радостью. Кто-то осторожно постучался в двери, и Гэй, почти недождавшись позволения войдти, появился на пороге комнаты. Лицо его сияло точно таким же счастием, как лицо Эмми.

- Идите же сюда, Гэй, - сказала ему, улыбаясь с нежностью, мистрисс Эдмонстон. Улыбка её поощрила его более, чем слова. Эмми подняла голову и хотела выдти.

- Не уходите! - остановил он ее быстро.- Разве вы не хотите слышать, что я буду говорить?

Эмми повиновалась; усевшись на скамеечке у ног матери, она взяла ее за руку, и с гордостью, и вместе с смущением, не сводила глаз с Гэя.

- Вы нового от меня ничего не услышите, - заговорил он, обращаясь к мистрисс Эдмонстон, и затем повторил почти слово в слово все, сказанное им Эмми в саду.

Нечего говорить, что мистрисс Эдмонстон была вполне счастлива в это утро. Она любила от всей души Гэя и радовалась, что он умел оценить её Эмми. Она была далека от того, чтобы осуждать такое внезапное признание в любви, зная, что Гэй, вследствие пылкой натуры, не мог бы долго скрыват своих чувств. Напротив, она искренне радовалась благородному порыву его откровенности. Ей оставалось одно, вести дело осторожно, не показывая детям, что она, булучи вдвое их старше, точно тоже живо сочувствует их любви. Гэй заговорил о дурном своем характере, об излишнем самолюбии и вспыльчивости, говоря, что он не стоит такого совершенства, как Эмми; но мать успокоила его, сказзв, что если он будет так же работать над собою, как начал, то она смело доверит ему счастие своей дочери.

- Я опасаюсь одного, - сказала мистрисс Эдмонстон. - Вы еще слишком молоды, света почти не видали, кто знает? может быть, вам в жизни встретится девушка, которую вы полюбите гораздо сильнее, чем скромную дочь вашего опекуна. Так, по крайней ми;ре, подумала бы на моем месте каждая благоразумная мать, - прибавила она улыбаясь.

- Но вы сами того не думаете, не правда ли? - сказал Гэй, выразительно взглянув на Эмми.

- Однако, - заключила весело мистрисс Эдмонстон:- мы с вами черезчур уж смелы, без папа все покоичили. Впрочем, я заранее отвечаю за его согласие, но с одним условием, чтобы это сватовство осталось втайне до вашего совершеннолетия, и чтобы вы положительно не считали себя связанным в отношении Эмми.

- Такая предосторожность очень похвальна с вашей стороны, - сказал Гэй с горькой усмешкой.- Впрочем, мне не следует жаловаться; хорошо, что вы по крайней мере совсем мне не отказали.

С этих пор Гэй почувствовал себя спокойнее и счастливее, чем прежле; он - сирота, пришлец, безродный, был уже признам своим, в дорогой для него семьи. С этого дня его перестали считать гостем, и интересы Гэя слились с интересами Эдмонстонов.

Долго разговаривали мать, дочь и нареченный зять о разных планах их будущей жизни, пока наконец шалунья Шарлотта не ворвалась в уборную и не переполошила их всех.

- А - а! Гэй! вот вы где сидите? - закричала она. А мы-то вас ищем повсюду! Ведь Делорен давно уже оседлан, он ждет у крыльца минут с десять. Чарли велел мне отыскать вас и сказать, что если вы опоздаете к обеду мистрисс Гэнлей, она такую жалобу принесет на вас Филиппу, что вы долго не разделаетесь.

Гэй вскочил, крепко пожал руку Эмми, и убежал одеваться. Мать и Шарлотта ушли вниз. Перед отъездом, Гэй снова заглянул в уборную. Эмми была еще там.

- Прощай, моя дорогая! - сказал он, взяв ее нежно за руку. Внизу раздались голоса, звавшие его наперерыв, и он, постояв немного, бросился вниз. Вся семья была в волнении, что он опоздает. Чарльз, и тот поднялся с дивана и с нетерпением поглядывал на дверь. Гэй не дал ему слова выговорить, простился со всеми и хотел уже идти на крыльцо, как вдруг Шарлотта, дернув его за рукав, спросила:

- А Эмми где? Что-ж она нейдет с вами проститься?

- Она, кажется, на верху, - пробормотал он сконфузившись, и начал снова прощаться с мистриссь Эдмонстон. Та крепко пожала ему руку и шепнула на ухо:

- Завтра я вам передам ответ мужа. Гэй вскочил на лошадь и взглянул на верх. Там, из окна уборной, из-за густых роз, вившихся по решетке вдоль окна, выглянула кудрявая головка Эмми. Глаза и улыбки их встретились. Гэй поднял свою лошадь в галоп, и вскоре скрылся в целом облаке пыли. Буян побежал, сломя голову, вслед за ним.

Проводив глазами и сердцем своего жениха, Эмми бросилась на колена и начала горячо молиться, чтобы Господь помог ей сделать его счастливым. Вся семья почуяла, что в этот день случилось какое-то важное происшествие. Многие догадывались в чем дело, а Шарлотта смекала только, что от неё что-то скрывают. Любопытство лэди Эвелины было сильно возбуждено; предчувствуя, что секрет будет ей тогда только сообщен, когда вся семья его узнает, она примирилась с своей участью и отправилась в сад, играть с Шарлоттою в мячик, отложив в стороны все расспросы. Чарльз и Лора ничего не выиграли от её любезности; мать, проводив Гэя, снова отправилась на верх к Эмми, и им обеим пришлось придумывать свои собственные соображения.

- А что, Лора? спросил Чарльз, поглаживая свою правую руку:- как ты чувствуешь, не болит ли у тебя ручка?

Сестра вопросительно взглянула на него, оторвавшись на минуту от вышиванья, над которым она прилежно трудилась. Она совсем не поняла вопроса.

- Я тебя спрашиваю, - продолжал он:- не болит ли у тебя рука потому, что Гэй, кажется, метит на руку одной из вас.

- Вот мы увидим, - возразила Лора очень спокойно.

- Увидим, - повторил больной.- Если бы у меня были здоровые ноги, как у тебя, я бы давно все узнал.

- Не лучше ли оставить Эмми одну с мама, - заметила Лора, продолжая усердно вышивать.

- Так ты подозреваешь, что тут что нибудь да кроется? - приставал Чарльз, пристально вглядываясь ей в лицо, но вспомнив, что Лора в последнее время как-то особенно грустна, ему стало жаль сестру; он перестал ее дразнить и взялся за костыли.

- Чарльз! не ходи, голубчик, - сказала испуганная Лора.- Ты можешь придти не кстати.

- Я иду к себе, - возразил Чарльз, ковыляя по комнате.- Надеюсь, ты мне этого запретить не можешь?

Читатель верно вспомнит, что дверь его спальни выходила в уборную. Ему было очень легко устроить оттуда наблюдательный пост, а o том, что он будет лишний, ему и в голову не приходило. Не смотря на насмешливый и любопытный свой характер, брат нежно любил меньшую сестру.

Стук костылей, медленно поднимавшихся по лестнице, был услышан в уборной. Эмми, сидевшая на диване подле матери, вскочила, сказав:

- Мама! Чарльз идет сюда. Можно ему все сказать? Я право не умею ничего от него скрывать.

- Да, он верно сам догадался, - возразила мать, отворяя двери в ту минуту, как сын входил уже на последнюю площадку. Она довела его до дивана и оставила Эмми и Чарльза вдвоем.

- Ну, Э.мми? - спросил брат, вперив глаза на вспыхнувшее лицо сестры.- Что скажешь? Прикажешь мне побледнеть от отчаяния и упасть в обморок?

- Чарли! Ты верно все узнал? Каким это образом? нежно ласкаясь к нему говорила Эмма. Больной тяжело опустился на диван и обнял сестру, приютившуюся подле него на кресле.

- Ну, малютка, желаю тебе счастья! - сказалх он, стараясь принять шутливый тон, между тем как горло его сжалось от слез. Ты должна отдать мне честь за отсутствие всякого эгоизма в этом желании, - прибавил он грустно.

- Чарли! миленький ты мой! - говорила сестра, ласкаясь к нему и краснея:- ведь еще не все кончено.

- Как не кончено? Ты - красна, как индейский петух, а он, прощаясь, чуть не переломал мне пальцы на руке! Выдумала, что будто я поверю, что не все кончено.

- Я хочу сказать, что мы еще не помолвлены. Ведь мы оба не совершеннолетние, а я еще такая глупая. Поучи ты меня хорошенько! Мне так хочется быть достойной его.

- Нужно спросить, достоин ли еще он обладать таким сокровищем, как ты, моя малютка, - возразил Чарльз.- Однако говори яснее, слажено ли у вас дело? Что это за выражение: еще не все кончено? Я не понимаю!

- То есть, свадьба наша еще не решена. пана ничего не знает о предложении Гэя, - отвечала Эмми.

- Ну, а если отец дарует свое согласие, тогда значит все будет кончено? Мы так и запишем. Разскажи же, Эмми, как это у вас случилось, спросил брат, - или нет, все не рассказывай: ведь у тебя теперь есть секреты с женихом. Разскажи, что можно.

Пока брат и сестра, сидя в уборной, дружески разговаривали, мистрисс Эдмонстон пошла вниз, к Лоре. Та, по уходе Чарльза, внезапно перешла от спокойствия к отчаянию.

- Деньги, деньги! говорила она, вся побледнев от внутреннего волнении.- Как много преимуществ вы даете человеку! Гэй еще мальчик, без всякого характера, Бог знает с кем в родстве, вспыльчив до безумия:- все это забыто и его принимают, как жениха с распростертыми объятиями, а папа - я уверена, тот придет даже в восторг от его предложения. А у нас с Филиппом как бы это кончилось? Добрый, умный, благородный Филипп - заикнуться о своей любви не смеет. Слово бедняк поставило преграду между им и мною. Ради денег, ради противных денег, наша любовь, составляющая для нас все счастие на земле, должна быть убита, уничтожена.... Мы оба должны мучиться всю жизнь, скрывая свои чувства от других!... И бедная Лора, говоря это, ломала себе руки, бегая взад и вперед по комнате.

Замок в дверях щелкнул. Лора опомнилась, и когда мать её вошла в комнату, она попрежнему сидела спокойно на месте. Внутренно ей сделалось совестно, что она как будто завидует сестре.

- Ну, Лора, - сказала мистрисс Эдмонстон:- что ты скажешь на это? И она улыбнулась, как человек, получивший хорошее известие.

- Как это случилось? спросила Лора.- Чем вы порешили, мама?

- Порешили мы так, как Гэй этого желал. Отложили свадьбу на время. Они оба слишком молоды. Гэй поспешил объясниться для того, чтобы не иметь от нас тайны.

Эти слова матери кольнули Леру прямо в сердце.

- Хорошо, что Гэй имеет право не скрывать своих чувств, - подумала она.- Попробовал бы Филипп сделать то же самое; посмотрим, то ли бы вы сказали?

- Мне особенно понравились их доверие ко мне и честность, - продолжала мать.- Эмми, конечно, никогда бы от нас этого не скрыла, но меня радуеть то, что и он был откровенен.

- Дай Бог им счастия! - проговорила Лора.

- Они будут счастливы, я в этом не сомневаюсь, - сказала с восторгом мать.- Мы его теперь очень хорошо узнали. Нет другаго человека на свете, которому бы я так смело доверила судьбу Эмми, как ему.

Лоре стало досадно слышать, что мать ставит Гэя выше всех на свете; она вспомнила предостережение Филиппа на счет характера молодого Морвиля.

- Есть люди, которые гораздо выше его по своим нравственным качествам, - заметила с расстановкой Лора.

- Ты хочешь напомнить мне о его вспыльчивом характере? сказала мать:- меня он не пугает. Природная вспыльчивость не опасна, если человек руководится религией и имеет силу бороться с нею. По моему, такой характер надежнее, чем характер человека хладнокровного, но без правил. Лоре показалось преувеличенным такое увлечение со стороны матери; она хотела было возразить, но, услыхав голоса Шарлотты и Эвы, быстро переменила разговор, и начала советываться с матерью, что сказать Эвелине, если та начнет ее расспрашивать.

- Мы должны сделать ее участницей нашей семейной тайны, но с условием, чтобы она хранила глубокое молчание на счет ея, - отвечала мистрисс Эдмонстон.- Я сама с ней переговорю, но нужно прежде сообщить все это папа. Я не сомневаюсь в его согласии, но мы слишком уж много вольничаем без него.

Эмми вышла только к полднику. Она была такая хорошенькая, по милости раскрасневшихся щек, что Чарльз мысленно пожалел, зачем Гэй ее не видит. Говорила она очень мало и вскоре убежала к себе в комнату. Лора пошла вслед за нею, и когда обе сестры остались глаз на глаз, оне кинулись друг другу на шею.

- Мама верно передала уже тебе, как я счастлива, - сказала Эмми, улыбаясь. - Теперь мне остается одно, работать и работать над собою. Я не могу забыть твоего замечания, что у меня характер, как тело без костей. Да, Лора, ради счастия Гэя, я должна перемениться совершенно.

- Зачим, если он любит тебя такую, как ты есть? спросила старшая сестра.

- Но я чувствую, что мне недостает твердости воли; что у меня нет своих убеждений. Я должна учиться жить, чтобы сделаться вполне достойной такой светлой личности, как Гэй.

Долго говорили сестры о предстоащей перемене в жизни Эмми, пока, наконец, Лору не позвали за чем-то вниз. Эмми пошла гулять в сад, чтобы несколько успокоить свое волнение, и затем отправилась одеваться к обеду; Лора пришла ей помочь, как вдруг по лестнице, ведущей их в спальню, послышались быстрые шаги отца. Он постучался в дверь и, отворив ее, вошел, разцеловал Эмми в обе щеки, обнял ее рукою за талью и вскричал!

- Ну-с, мисс Эмми, вы отлично распорядились нынешним утром! Слыханное ли это дело, чтобы молодые лэди принимали предложение, когда отца дома нет? Какова она у нас, Лора?

Эмми тотчас догадалась, что отец шутил; но Лоре его выходка не понравилась.

- И так, душа моя, ты победила юное сердце? продолжал мистер Эдмонстон, лаская меньшую дочь.- Поздравляю, поздравляю! Отличный молодой человек! Я сказал бы то же самое, если бы даже у него ни пэнни не было за душой. Напишу к нему сегодня же вечером и скажу, что у него предурной вкус, но что я не такой человек, чтобы стать ему поперек дороги. Так, что-ли отвечать, Эмми?

- Огвечайте, что угодно, папа! возразила дочь с улыбкой.

- Что угодно? хорошо! ну, так я напишу, что мы обойтись без тебя не можем, а он пусть проваливает.

- Нет, папа, вы этого не напишете!

- Вот какая у нас ловкая! Ну, делать нечего, дразнить не буду. Удивляюсь, тебе, Лора! Как это ты не обиделась? Ты у нас первая красавица и вдруг, дерзкая девчонка, сестра, отбивает у тебя жениха из-под носу, а ты остаешься на мели!...

Лора не умела отвечать на такие шутки и потому промолчала. Мысленно она утешалась сознанием, что не одна красота её привлекла к ней Филиппа.

Для мистрисс Эдмонстон оставалось одно затруднение, как объявить Эвелине о предложении Гэя. Она давно заметила, что Эва сильно с ним кокетничает, а потому ей не хотелось задеть её самолюбия, сказав, что скромная её дочь произвела на Гэя гораздо более сильное впечатление, чем светская, бойкая лэди.

К счастию, дело вышло совсем иначе. Вместо того. чтобы оскорбиться, Эвелина пришла в восторг и, прыгая по комнате, кричала, что это будет прелестная парочка.

- Давно бы им образумиться, - говорила она весело. - А то ходят себе, повеся нос; хорошо, что я помогла им объясниться; вы, тетушка, должны быть мне за это обязаны.

Мистрисс Эдмонстон мысленно находила, что хвастать своими выходками Эва не имела никакой надобности, но смолчала, зная, что она чувствовала себя очень виноватой перед Гэем за прошедший вечер, и теперь искренно радуется, потому что дело приняло такой прекрасный оборот.

- Неужели вы не цените моей заслуги, тетя! продолжала болтать лэди Килькоран.- Ведь не завари я этой каши вчера, Эмми и Гэй продолжали бы изнывать от любви молча. Они должны быть по гроб мне благодарны!

- Если бы я наверно знала, Эва, - возразила серьезным тоном тетка:- что ты устроила с умыслом вчерашнюю сцену, я тебе бы этого никогда не простила, да и самое предложение Гэя не могло бы быть принято нами, потому что оно тогда было бы вынужденное. Успокой меня, Бога-ради, скажи: пошалила ли ты, как всегда, по ветренности или действовала по рассчету?

- Боже мой! воображаю, какую головомойку перенесла бедная Шарлотта, если вы меня так распекаете! воскликнула Эва с видом притворного отчаяния.

Мистрисс Эдмонстон расхохоталась невольно и призналась, что она даже забыла побранить Шарлотту.

- Ну, так и не браните ее. Забудьте все прошлое, - вскричала Эвелина. - Она, бедняжка, ни в чем не виновата, она меня послушалась, вот и все. А у меня никакого злаго умысла не было, уверяю вас. Будьте же так добры, не взыскивайте с девочки, милая тетя! Если вы меня поблагодарить за услуги не хотите, делать нечего; на месте вашем каждая матушка рассыпалась бы в благодарности, - но вы, по крайней мере, на свадьбу-то меня пригласите, Ах! что это за прелесть будет! Я пешком приду из Килькорана. Вы верно бал сделаете?

- О свадьбе еще речи нет. Будь умница и держи язык за зубами, - сказала мистрисс Эдмонстон.- Матери все расскажи, а другим - ни гу-гу. Морицу ни полслова не говори. У меня есть важные причины на это. Это еще не помолвка, и мы Гэя не хотиме ничем связывать.

Эва обещала строго выполнить приказание тетки, которая успокоилась, зная, что молодая девушка честно сдерживает данное слово.

ГЛАВА XIV.

Площадь Атенея. С.-Мильдред

4-го августа.

"Дорогой Филипп! Благодарю тебя за книги, которые я получила в целости, через сэр Гэя. Мне очень жаль, что ты не нашел их достойными внимания. Неужели ты, человек, с такимь здравым смыслом, не убежден еще до сих пор, что лучшим средством против наклонности к мечтательности и идеализму, которые развивают суеверие и пустоту, - известные в настоящую эпоху под именем веры и поэзии, - что лучшим средством против этой болезни служит изучение простых фактов, основанных на положительных доказательствах. Любопытно наблюдать, как эти шаткие теории, прилагаемые к практике, оказываются несостоятельными. Пример у меня на глазах. У нас в С.-Мильдреде живут две сестры Уэльвуд, дочери капитана, убитого на дуэли стариком сэр Гэем Морвиль; эти две барышни, повидимому, с намерением вооружают все общество против себя; оне, например, берут к себе в дом нищих детей; дают им воспитание несогласное с их положением; держат их по правилам какого-то строгаго, монастырского устава; затем, сами ходят по больницам, где проповедывают что то больным, утомляя их до полусмерти, и, наконец, навещают бедных в самое непозволительное время - ночью. Муж мой нашел одну из них, недавно, в полночь, в какой-то лачуге, населенной всяким отребьем человеческого рода. Обе сестры еще довольно молоды; матери и даже руководителя оне никакого не имеют, идут по совершенно ложной дороге, и, не смотря на это, приверженцы новой церкви не перестают ими восторгаться. Однако, я уклонилась от главного предмета своего письма, юного баронета сэр Гэя. Ты описал мне его очень верно. Но, признаюсь, я ожидала, что, по наружности, потомок Морвилей из Рэдклифа будет больше смахивать на героя романа или трагедии, чем на простого смертнаго; он далеко ниже своего отца по красоте и выразительности лица. Молодой сэр Гэй смотрит, впрочем, настоящим джентльмэном; он очень любезен и остер. Мне он показался умным человеком, но несколько поверхностного образования; как страстный музыкант, он едва ли может быть способен на что-нибудь дельное; родовой Рэдклифский характер сильно в нем вкоренился; при малейшем противоречии сэр Гэй готов уже вспылить; когда я разговариваю с ним, мне всегда кажется, что я стою на кратере вулкана. Правда, он сильно сдерживается; раза два подметила, что он крепко кусает себе губы во время спора с кем-нибудь из нас:- вот тебе доказательство, какая тонкая кора прикрывает его внутренний огонь. Сознаюсь, впрочем, что со мною он крайне вежлив и внимателен, а o тебе говорить с полною признательностью. Нужно стараться не вбивать ему в голову мысли, что он, будучи наследником такого огромного состояния, имеет в обществе не малое значение; наша милая тетушка, кажется, успела уже надуть ему в уши, что он важная особа. Мы окажем ему с своей стороны всевозможное внимание и доставим ему случай познакомиться с образованными людьми, составляющими наш круг знакомства. Его письма адресуются на наше имя, так как ферма Соут-Мур в стороне от почтовой станции. Наши из Гольуэля частенько-таки с ним переписываются. Письма от опекуна, к великому моему удивлению, вызывают каждый раз яркий румянец на щеке молодого Гэя. Это что-то не даром! Недавно, он был с визитом в Стэйльгурсте; очень жаль, что капитан Гарвуд, в настоящую минуту, дома; общество его сыновей далеко не полезно для такого юноши, как сэр Гэй. После веселых анекдотов и рассказов о скачках в С.-Мильдреде, которыми Эдуард и Том Гарвуд угощают его, я сомневаюсь, чтобы серьезное направление моего общества пришлось ему по вкусу. Я стороною слышала, что Том опять накуралесил что-то в Кэмбридже.

Любящая тебя сестра,

"Маргарита Гэнлей."

Площадь Атенея. С.-Мильдред.

6-го сентября.

"Дорогой Филипп! Никто не имеет такого отвращения к сплетням и злословию, как я, и потому даю тебе полное право судить, как хочешь, следующие факты, дошедшие до моего сведения. Сэр Гэй Морвиль несколько уже раз ездил с Томом Гарвудом, а потом с какими-то странными, подозрительными личностями в С.-Мильдред. На днях, горничная моя встретила его в одной из отдаленных улиц города: он выходил из дома, в котором, повидимому, ему не было никакой надобности быть. Это, впрочем, могло случиться и нечаянно, и я никогда не обратила бы твоего внимания на такое пустое обстоятельство, если бы сегодня утром не произошло следующее. Мне нужно было зайдти к банкиру Грэй; разговариваю с ним, вдруг вижу - входит личность, известная в городе за отьявленного игрока, предъявляет чэк и просит его променять. Бумага лежала на конторке, я нечаянно взглянула на подпись, гляжу - рука дядюшки. Я еще раз взглянула, так и есть, его рука. Это было требование на 30 ф. стерл., от 12-го августа, на имя сэр Гэя Морвиля, подписано "Ч. Эдмонстон," передача сделана рукою сэр Гэя на имя Джона Уайта. Решившись не осуждать понапрасну бедного юношу, я остановила этого человека и спросила его имя. Мистер Грэй подтвердил, что это Джон Уайт, род шулера, который является на всех скачкать в городе и живет разными пари и карточной игрой.

"И так, любезный браг, действуй, как знаешь, хотя я мало надеюсь, чтобы можно было спасти бедного юношу от наследственных его нороков. Видно они уж вошли ему в плоть и кровь, если даже строгое воспитание, которое он, по твоим словам, получил, не могло искоренить их. Полагаюсь вполне на тебя, зная, как ты благоразумен. Надеюсь, что мое имя не будет впутано в эту историю. Очень жалею, что мне пришлось первой сообщить такие неприятные вещи, которые, вероятно, сильно встревожат наших в Гольуэле.

Любящая тобя сестра,

"Маргарита Гэнлей."

Капитан Морвиль был совершенно один, когда он получил второе письмо от сестры. Он насмешливо и вместе горько улыбнулся, читая первые строки письма, где говорилось о нелюбви её к сплетням, а между тем передавалась одна из них. Но, когда он дошел до конца письма, в глазах его сверкнуло чувство самодовольства, что он не ошибся в Гэе, говоря, что ему доверять нельзя. Лицо его приняло строгое, холодное, точно стальное выражение; перечитав письмо с большим вниманием вторично, он сложил его, положил в боковой карман и отправился по своим делам, как ни в чем не бывало. Целый день он был мрачен и молчалив. На другое утро он взял суточный билет на железную дорогу в Броадстон; там происходили судебные заседания, и он был убежден, что встретится на них с мистером Эдмонстоном; приехав туда, он пошел пешком по главной улице, и первое лицо, которое он встретил, был его дядя; он стоял на крылыде почтового дома и распечатывал только что полученное им письмо.

- А-а, Филипп! закричал он, увидав племянника.- Ты как сюда попал? Мне, брат, тебято и нужно. К нам, что ли ты едешь?

- Нет, извините, не могу; я должен быть назад сегодня же, - отвечал Филипп и, говоря это, он заметил, что дядя, кончив письмо, писанное рукою Гэя, скомкал его с каким-то нетерпеливым движением руки и сунул в карман.

- Во всяком случае, хорошо, что ты здесь, - продолжал мистер Эдмонстон. - Со мной случилась престранная вещь. Не понимаю, что сталось с Гэем: вот его письмо. Вообрази, что он пишет! Требует, чтобы я ему выслал тысячу фунтов.

- Гм! - выразительно сказал Филипп:- и он вам ничего не объясняет, на что ему деньги?

- Ни слова. На, читай сам, увидишь, что он пишет. Однако, нет, погоди!

И мистер Эдмонстон мельком взглянул на последния строчки письма, как бы желая не давать читать всего, что было написано, но после минутного колебания он подал Филиппу бумагу, говоря:

- Ничего, можешь читать все.

Соут-Мур.

7-го сентября.

"Дорогой мистер Эдмонстон!" писал Гэй.- Я знаю наперед, что вы удивитесь, прочитав мое письмо, в котором я, не смотря на данное вам слово, прошу увеличить мою ежегодную пенсию. Но я прошу денег не для себя и обещаю заранее, что что эта первая и последняя моя просьба. Вы меня чрезвычайно обяжете, если пришлете немедленно 1, 000 ф. стерл. на мое имя. Я не имею права открыть вам секрет, на что мне нужны деньги, но я уверен, что вы мне в них не откажете. Скажите Чарльзу, что дня через два я к нему напишу. Уроки и ходьба в С.-Мильдред за письмами (что мы делаем ежедневно) отвлекают у нас почти целый день, нам просто некогда писать. Подождем еще месяц, делать нечего, а там и закутим! Передайте Эмми, что восход солнца из-за гор здесь великолепен; жаль, что она не может видеть этой картины, она стоит моря. Сент-Мильдред очень оживился по милости скачек; мы невольно труним над Уэльвудом, уверявшим нас, что мы попадем в глушь. В жизнь свою не имел я столько развлечений, как здесь.

Искренно преданный вам

"Гэй Морвиль."

- Каково? Что бы ты сделал на моем месте? Ну, куда ему такая сумма денег? - приставал к Филиппу мистер Эдмонстон, щелкая хлыстом и внимательно изучая серьезное лицо племянника, пока тот, не поднимая головы, перечитывал по нескольку раз каждую строку.- Каков Гэй-то! Ты мне скажи вот что, Филипп, что это он пишет? - повторял с горячностью дядя.

- Тут не место рассуждать, - отвечал Филипп спокойно, возвращая дяде письмо. - Пойдем-те в читальную залу. В этот час мы никого там не встретим. Это недалеко отсюда.

- Ну, ну, ну, хорошо! хорошо! продолжал мистер Эдмонстон пыхтя и краснея; хладнокровие Филиппа довело его до последней степени нетерпения. Придя в залу библиотеки, дядя и племянник уселись рядом, в самом отдаленном углу комнаты.

- Ты мне все-таки скажи, что ты об этом думаешь? начал снова мистер Эдмонстон:- не может быть, чтобы Гэй прокутился - малый не таков; притом теперь, когда он - тьфу! что это я болтаю! Нет, ты мне скажи лучше, что ты об этом думаешь? повторял он в десятый раз.

- Мне сдается, что его письмо подтверждает очень ясно донос, полученный мною вчера.

- Верно от сестры? Значит, и она слышала что-нибудь.

- Да, сестра писала ко мне, но бы не желал я передавать содержание её письма, тем более, что она просила, чтобы её имени не упоминать. Я приехал сюда для того, чтобы на месте разузнать, давно ли вы с Гэем виделись, и стоит ли сообщать вам слухи, дошедшие до меня через сестру. Теперь я убежден, что слухи эти верны, и передам вам их слово в слово, но с условием, чтобы вы никому не говорили, даже тетушке, что сестра первая мне их сообщила.

- Хорошо, хорошо, никому ни слова не скажу. Разсказывай скорее.

- Гэй, по милости меньшего Гарвуда, попал, говорят, в очень дурное общество. Нечего сомневаться, что он проигрался, и для этого просит у вас денег.

Филипп никак не ожидал действия, которое его слова произвели на дядю. Мистер Эдмонстон вскочил с места.

- Как? Гэй проигрался! закричал он. - Никогда не поверю! Это подлая сплетня! Не верю ей, и никому не позволю клеветать на него!

Он задыхался от негодования, и начал шагать по комнате. Взрыв продолжался недолго; Филипп ждал его окончания с невозмутимым хладнокровием. Мало-по-малу, дядя утих, сел опять подле него и гораздо уже спокойнее заговорил.

- Это положительно невозможно! Ты вспомни телько то, что он связан клятвою, никогда не дотрогиваться до бильярдного кия.

- Да, нарушить клятву было бы невозможно для человека с твердыми нравственными правилами, - заметил Филипп.

- Твердые нравственные правила! Да у кого их больше, как не у Гэя? закричал мистер Эдмонстон.- Ты сам это двадцать раз находил, да и тетка и Чарльз, все они были твоего мнения. Я скорее себя бы заподозрил, чем его!

Он снова начал горячиться, но хладнокровие Филиппа осаждало его порывы.

- Говори, чем ты докажешь, что слухи о нем справедливы? сказал он минуту спустя. - Помни - мне нужны факты, а не предположения. Я так в нем уверен, что своим глазам бы не вдруг поверил!

- Очень жаль, если вы так неуместно доверчивы, дядя, - заговорил, наконец, Филипп.- Я бы сам от души желал, чтобы слухи оказались ложными, но, к несчастию, письмо Гэя совершенно совпадает с содержанием писем сестры;

- Прочитай же мне еа письмо вслух! слабым голосом произнес мистер Эдмонстон, совершенно упав духом.

Филипп вынул оба конверта из кармана и, не желая подвергать сестру осуждению за её сплетни и наушничество, он передал некоторые фразы своими словами, так что том их и значение сгладились. Этого было достаточно для мистера Эдмонстона. Точность в подробностях ошеломила его, он долго сидел молча, наконец, глубоко вздохнув, сказал:

- Ну, кто бы это подумал? Бедная наша Эмми!

- Эмми! повторил Филипп.

- Ну, да. Я тут ни при чем; они сами между собой все поладили, - говорил дядя, совсем сконфуженный от пристального взгляда племянника и внутренно сознавая, что он сделал страшную неосторожность.

- Меня все это время дома не было; приезжаю, а у них все уж кончено; нельзя же мне было отказать Гэю.

- Так, значит, Эмми и Гэй помолвлены? спросил Филипп.

- То есть, как помолвлены? не совсем, они только сговорены; мы отложили дело надолго, хотим подвергнуть его испытанию. Бедная малютка, она очень в него влюблена, но теперь кончено, свадьбе не бывать!

- Какое счастие, что мы открыли все его проделки заранее, - сказал Филипп.- Не нужно жалеть Эмми, нужно радоваться за нее!

- Конечно, конечно, - задумчиво отвечал дядя.- А все-таки этого нельзя было ожидать от Гэя!

Видя, что дядя уже поколебался в своем хорошем мнении о Гэе, Филипп решился действовать сильнее, считая своим долгом спасти Эмми от такого неудачного брака.

- Мне кажется, - говорил он:- что Гэй давно уже запутался в долгах; не может быть, чтобы он в один месяц проиграл тысячу ф. стерл. в С.-Мильдреде. Как ни неприятно сделанное нами открытие, но мы должны благодарить судьбу, что успели сделать его во время. Вы, дядя, как сказали? Гэй никогда не просил у вас денег?

- Ни фартинга лишних, кроме несчастных 30 ф., которые ему понадобились недавно на наем квартиры и учителя. Так он, по крайней мере, мне отозвался, когда я спросил, на что ему эти деньги.

- Но ведь вы помните, дмдя, что у него постоянно не было ни гроша в кармане; он не смел даже себе позволить ни малейшей прихоти. Вы заметили это ему как-то сами. Вспомните теперь, как он настойчиво отстаивал свой план поездки в Лондон; как он там зажился, не смотря на общия наши предостережения. Верно милый дядюшка еще тогда сбил его с толку, а здешния скачки, при помощи Тома Гарвуда, довершили начатое.

- Зачем я его только отпустил сюда! говорил с отчаянием мистер Эдмонстон.

- Напротив, все к лучшему. Он продолжал бы скрывать от вас свое положение и кончил бы очень скверно. Вы видите, он и теперь требует денег немедленно, вовсе не заботясь о том, будете вы довольны его просьбою или нет.

- Да, да, он обо мне ничего не упоминает,

- Знаете ли что, - заметил Филипп:- дело-то теперь выходит даже хуже, чем я предполагал. Можно быть скрытным, ветренным, это так; но увлекать молодую девушку, как он сделал с Эмми, увлекать ее - зная, положение своих дел - непростительно со стороны Гэя!

- Конечно, конечно, - кричал мистер Эдмонстон, выходя опять из себя: - вот что ужасно! Он вообразил, что я отдам свою бедную Эмми игроку! Как же, дожидайся! Вот я ему докажу, как дороги мне его богатства, имения, титулы.... все... я ему докажу!

- Я был уверен, что вы иначе и не поступите с ним, - сказал Филипп.

- Еще бы! Я его проучу. А-а! сэр Гэй, вы думали, что у вас опекун старый дурак; что вы ему можете глаза завязать; увидим, увидим, кто еще кого проучит!

- Начните дело осторожнее, дядюшка. Незабывайте, какой у него несчастный характер; напишите к нему похладкокровнее.

- Похладнокровнее! тебе хорошо толковать. У меня вся кровь кипит, при одном восноминании о нем. Еще он смеет делать разные поручения Эмми, в том же самом письме, где меня обманывает! Да я равнодушно этой дерзости перенести не в состоянии!

- Я желал бы одного, - сказал Филипп:- дать ему возможность лично с вами объясниться. Может, у него есть законное оправдание.

- Ни, ни, ни! объяснений никаких не принимаю! Как! выдавать себя за образчик скромности; сметь думать о браке с моей дочерью, и изподтишка кутить? Я ненавижу лицемерие! Не нужно мне его объяснений! Не смей он теперь и думать об Эмми. Сегодня же все это ему пропишу, даже не сегодня, а сейчас, на этом самом месте. Бедная моя Эмми, в самом деле!...

Филипп не мешал дяде. Он знал, что гнев у него проходит очень быстро, весь пыл сердца улетучивается в восклицаниях. Если бы он имел возможность вернуться домой, не написав письма, дело было бы проиграно. Доброта сердца, слабость к Гэю, сострадание к слезам дочери, а главное - влияние жены, имевшей слепое доверие к молодому преступнику. - все это ослабило бы его намерение принять строгия меры, и Гэя не было бы возможности спасти.

- Нужно при себе его заставить написать письмо, - думал Филипп.- Оно будет сдержаннее и потому более подействует на Гэя!

Он не ошибся. Мистер Эдмонстон спросил себе бумаги, перо и чернил, уселся с очень важным видом за стол, и написал следующеи начало:

"Любезный Гэй! Я никак не ожидал, чтобы ты мог обратиться ко мне с просьбой о присылке денег."

Филипп, стоя сзади дяди, громко прочел эту фразу.

- Не годится, дядюшка, - сказал он:- начните съизнова.

"Я очень удивился, прочитав твою просьбу о присылке денег, - продолжал писать дядя:- она подтверждает мне невыгодные слухи, которые..."

- Кто говорит о слухах! возразил Филипп.- Слухи ничего не значат. Каждый на его месте не счел бы себя обязанным оправдаться в слухах.

- Да, гм! как же сказать? невыгодные слухи, которые мне сообщила... Ах, да! ведь не нужно упоминать о мистрисс Гэнлей.

- Бога ради, ни слова о сестре!

- Ну, так как же сказать-то половчее? она подтверждает, подтверждает...- бедный мистер Эдмонстон, весь в поту от волнения, тер себе лоб рукою, не находя слов для продолжения письма.

- Да вы не пишите в том смысле, как будто бы опираетесь на одни слухи. Говорите о фактах, приводите доказательства самые неопровержимые доказательства, и тогда уж он будет у вас в руках, ему не вывернуться ни за что, - сказал Филипп.

Мистер Эдмонстон разорвал первые два письма, начал третье, где говорил, что просьба Гэя подтверждается неопровержимыми доказательствами; но тут снова спутался, расхохотался и начал просить Филиппа помочь ему сочинить ответ Гэю. Филипп продиктовал ему следующее:

"Письмо ваше, полученное мною сегодня утром, поразило меня более, чем я мог этого ожидать; оно, по несчастию, подтверждает те сведения, которые у меня уже под рукою. Мне известно, что, вследствие недостатка характера, вы подпали под влияние неблагонамеренных людей, которые втянули вас в разорительную и унижающую благородного человека страсть - игру. Вот каким образом вы запутались и дошли до необходимости обратиться ко мне с просьбою о высылке вам денег. Меня крайне огорчает, что ни правила, в которых вы до сих пор росли; ни обещания, считавшиеся вами за святыню; ни даже чувства привязанности, высказанные вами так недавно к одному члену моего семейства, что, словом, ничто не могло удержать вас от искушения, которое, по моему мнению, не должно даже было существовать для человека, серьезно занятого своим образованием."

- Неужели мне больше ничего не нужно говорить ему об Эмми, - воскликнул мистер Эдмонстон.- Ведь негодяй почти обезчестил ее своим поведениемть!

- Ведь вы сами сказали, что она еще не помолвлена с Гэем? Какое же основаыие имеете вы на то, чтобы оффициально объявлять разрыв помолвки несуществующей? Притом, не нужно давать ему возможности играть роль жертвы. он сейчас скажет, что с ным жестоко обращаются. Спросите его прямо, может ли он оправдаться перед вами; если нет, тогда уж кончайте дело. А теперь, погодите, - погодите, сэр, - и он остановил перо дяди, уже задвигавшееся по бумаге.- Ведь вы еще ему не объяснили, в чем именно вы его обвиняете.

Филипп подумал с минуту и начал снова диктовать.

"Я не считаю нужным спрашивать, давно ли вы ведете такой беспутный образ жизни; мне легче думать, что вы испортились недавно; но ваше величественное требование, чтобы деньги были высланы немедленно, доказывает мне, что вы быстро идете под гору. Мне, как видно, нечего читать вам наставления и предостерегать от первого падения. Теперь это уж поздно. Остается только умолять нас, чтобы вы не увлекались и вспомнили, что отвратительная страсть к игре ведет все свои жертвы к унижению и бедности. Как опекун ваш, я обязан употребить все средства для уплаты тех долгов, в которые вас втянул настоящий образ жизки. Я все сделаю, но с условием, чтобы вы имели ко мне полное доверие; чтобы вы отдали мне подробный отчет во всех своих действиях; а главное, чтобы вы откровенно высказали мне причину, заставившую вас требовать от меня такую значительную сумму денег. Помните это, повторяю вам, что только чистосердечное раскаяние и признание мне во всем могут спасти вас и возстановить в моих глазах вашу репутацию, как честного человека."

Строго обдумывая каждое выражение, Филипп диктовал очень медленно и часто останавливался; нетерпеливый мистер Эдмонстон тотчас же вставлял свою мысль, попадавшую иначе совсим не кстати, портил все письмо, и его приходилось переписывать съизнова. Они провозились дотого, что на городских часах пробило уже пят. Филипп вскочил, говоря, что если через пять минут он не будет на станции, поезд уедет без него. Получив от дяди приглашение приехать в Гольуэль к тому дню, как придет ответ от Гэя, Филипп поспешил проститься и уйдти. На счет письма он был спокоен. Почти два листа почтовой бумаги были исписаны, дяде оставалось подписаться, запечатать конверт и отправить его на почту. Проводив племянника, мистер Эдмонстон не выдержал, он с каким-то чувством наслаждения приписал в конце письма следующее:

"От души желаю, чтобы вы могли оправдаться. Если бы десять человек присягнули мне в томь, что вы поступите с нами таким образом, после того как мы вас приняли в свою семью, как родного, и что вы осмелитесь посвататься за мою дочь, будучи уже на такой дурной дороге, - я бы и тогда никому из них не поверил. Даже теперь, если бы Филипп не доставил мне ясных доказательств, что все слухи о вас справедливы, я остался бы при своем мнении, - что вы не виноваты. Филипп огорчен не менее моего. Признайтесь мне откровенно во всем, я даю вам слово, что выручу вас из долгов и ничего старого не вспомню. Недаром же я ваш опекун. Я не могу быть с вами жесток."

Он отправил письмо, взлез на свою длинноногую лошадь, и с камнем на сердце поехал домой. Выехав за город, он почувствовал, чтоего гнев на Гэя совершенно остыл. Ему представилось веселое, счастливое личико дочери; бедного отца взял ужас при мысли, как ей объявит, что Гэй недостоин её руки.

- Не скажу ей ни слова, - сказал сам себе добродушно мистер Эдмонстон: - пока не получу от Гэя отвъта.

Приехав домой, он поделился своим горем с одной женой, которая положительно утверждала, что Гэй такой же игрок, как Эмми; она ни на минуту не усомнилась в его невинности, и посоветовала мужу молчать до времени.

ГЛАВА XV.

Местечко С.-Мильдред служило летом пунктом сбора для лучшего общества; его целебный минеральный источник и репутация мистера Гэнлея, как искусного доктора, привлекали туда весь модный свет и были причиною быстрого возвышения этого небольшего городка, расположенного у подошвы великолепной цепи скал. Скромная растительность и белые, чистенькие виллы, совсем исчезали рядом с темно-красными скалами, совершенно задавившими их своим величественным видом.

Милях в десяти от С.-Мильдреда, за скалами, находилось село Стэльгурст, приход покойного архидиакона Морвиля и место рождения Филиппа и сестры его Маргариты. Приход был огромный, и тянулся вдоль всей цепи скал. Там, между Стэйльгурстом и С.-Мильдредом, в низкой долине, сплошь покрытой мелким цветущим кустарником и вереском, в местности, носящей у англичан название moorland, стояла уелиненная ферма Соут-Мур, избранная мистером Уэльвудом для временного пребывания своего с тремя студентами, готовящимися к университетскому экзамену.

Приехав в С.-Мильдред, Гэй отправился с первым визитом к мистрисс Гэнлей, которая была заранее предупреждена братом об его приезде и готовилась принять молодого наследника Рэдклифа под свое особенное покровительство. Гэю - оно могло, пожалуй, и пригодиться. Сестра Филиппа пользовалась большим почетом в С.-Мильдреде; круг знакомства у неё был отборный, тем более что имя её отца издавна уважалось во всем околодке; не имея детей, мистрисс Гэнлей находила возможность с пользою употреблять свободное время; она, действительно, посвятила его своему образованию и развитию многих талантов, дарованных ей природой; все это, взятое вместе, сделало её дом центром всего лучшего с.-мильдредского общества. Она давала тон всюду: - ее избрали в старшины клуба для чтения, сделали председательницей благотворительного общсства, и в маленьком кругу своем вообще она играла главную роль. На её литературные вечера приглашалось самое избранное общество: попасть кть ней, на один из таких вечеров, считалось особенной привилегией для простых смертных.

Мистрисс Гэнлей была красивая женщина. Maorie находили, что она в 32 года стала даже лучше, чем была смолоду. Ростом она была чуть ли не с брата, и отличалась манерами чрезвычайно изящными. Увидев ее в первый раз, Гэй был поражен сходством между нею, Филиппом и мистрисс Эдмонстон, но выражение рта мистрисс Гэнлей было крайне неприятно. У неё вообще, в чертах лица, не было той кротости и почти детской проототы, которыми отличалась мистрисс Эдмонстон, а ,рата она хотя и очень напоминала смелым, самодовольным видом, но то, что шло к мужчине, вовсе не шло к женщине её лет.

Пробыв с Маргаритой глаз на глаз не болеекак с четверть часа, Гэй убедился, что сестра имеет то же свойство, что и брат - раздражать его своим разговором, так что он с нетерпением ожидал возможности вырваться поскорее из её изящной гостиной. Она в подробности расспрашивала его о жителях Гольуэля; о Лоре и Эмми отозвалась как о чем-то весьма ничтожном; немудрено: она оставила их еще детьми, когда выходила замуж, и Гэй был очень доволен, что она об них не распространялась. Но что его глубоко уязвило, это её колкие замечания на счет дурного характера Чарльза, а главное, насмешливый полусострадательный намек, что добрая тетушка его страшно избаловала. В тоне её голоса слышалось явное принебрежение, когда дело касалось мистера и мистрисс Эдмонстон. Будь это два года ранее, Гэй не выдержал бы и наговорил бы изящной лэди кучу дерзостей, но в настоящую минуту он мастерски совладел с собою, дал ей коротенький, почтительный ответ, но отозвался о дяде и тетке её с таким глубоким уважением, что мистрисс Гэнлей, в свою очередь, почувствовала себя в неловком положении перед ним.

Интересуясь Стэйльгурстом во многих отношениих, Гэй отправился осматривать его церковь, кладбище и даже завернул к старой жене могильщика, которая служила для него живой летописью прошлаго. Она рассказывала ему целый час о покойном архидиаконе, об умершей мисс Фанни и о мистере Филиппе.

- Нынче времена другия! говорила старушка, покачивая головой: - бывшая мисс Морвиль и глаз сюда не кажет!

К полковнику Гарвуду, как к старому приятелю своего деда, Гэю пришлось также съездить. Смолоду, старик покутил на свой пай порядком; теперь же он сильно остепенился и, не отличаясь никогда особенным умом, сделался под старость весьма скучным собеседником. В память дружбы его с дедом, Гэй сначала вежливо принял приглашение навещать его почаще; но когда он познакомился с сыновьями полковника, то убедился, что им не сойдтись никогда. Такого рода молодежь была избегаема Гэем даже и в университете. И потому, погруженный в учебные занятия и вполне довольный своим маленьким кружком, поселившимся на ферме Соут-Мурь, молодой Mopвиль старался встречаться как можно реже с Гарвудами; он отзывался тем, что ему нет времени часто ездить в С.-Мильдред. А между тем, ему отлично жилось в Соут-Муре и он своим острым умом и веселым характером придавал очень много оживления скромному образу жизни пансионеров мистера Уэльвуда. Сам он часто ездил в С.-Мильдред к своим кузинам, отец которых был убит на дуэли сэр Гэем. Ему хотелось непременно ввести Гэя в их дом, и потому он сначала издали завел речь о своем ученике, расхваливал его во всех отношенияхч, и, наконец, в один прекрасный день, признался сестрам, что Гэю очень бы хотелось получить лично их прощение.

- Не мешало бы вам быть полюбезнее с ним, - говорил он:- и пригласить его приехать. Я мало встречал в своей жизни молодых людей, которые были бы достойнее его, - заключил добрый наставник.

Конечно, приглашение было немедленно отправлено, и Гей явился с визитом. Обе сестры Уэльвуд были замечательные личности. Джэн, - меньшая, доброе, скромное сущеетво, посвятила всю свою жизнь идеям долга и милосердия; Елизавета, - старшая сестра, принадлежила к тем личностям, которые время от времени появляются на земле, как светлые видения, для облегчения скорбей страждущего человечества. Для неё дела милосердия не были пустым развлечением женщины, привыкшей вести спокойную жизнь в довольстве; нет, она отдавала им и время, и силы свои, и средства; бедные получали от неё излишек от доходов, а часто и последний кусок хлеба; она делила с ними все, не думая о будущем. Елизавета не только учила детей и навещала несчастных, но она брала сирот к себе на дом и ходила за больными день и ночь. Повидимому, казалось, что у обеих сестер не могло доставать ни физических сил, ни материальных средств для вспомоществования ближнему, а между тем силы их как будто росли с каждой вновь открывающейся нуждой бедных; им со всех сторон лилась как бы невидимая номошь. Чем ближе Гэй узнавал сестер, тем более он начинал уважать их. Эмми и мистрисс Эдмонстон нередко получали от него письма, все содержание которых заключалось в рассказах о подвигах мисс Уэльвуд. Личности, подобные им, имеют свойство возбуждать восторг и, с другой стороны, какую-то озлобленную ненависть в обществе. В С.-Мильдреде случилось то же самое. Образовалась партия недовольных, имевшая во главе своей мистрисс Гэнлей, которая ненавидела старшую мисс Уэльвуд за то, что та, в делах филантропии, обращалась всегда за советом к кому нибудь из священников, а не к дамам благотворительного общества. Может быть, тайно она негодовала на нее за то собственно, что мисс Уэльвуд имела в городе гораздо более популярности, чем она. Мистрисс Гэнлей громогласно начала обвинять обеих сестер не за добрые их дела, конечно, но за оригинальный способ оказывать их. Она старалась подделываться под тон покойного своего отца, память которого очень чтилась сестрами, и, читая им нравоучения, она брала на себя роль женщины, более опытной в деле, чем оне; ей и в голову не приходило обдумать, что будь отец её жив, он не нашел бы ровно ничего предосудительного в действиях мисс Уэльвуд. но слова дочери архидиакона Морвиля имели огромный вес в обществе; многия лица, опираясь на мнение мистрисс Гэнлей, примкнули к партии недовольных, строго осуждали благотворительную деятельность мисс Уэльвуд и подвергали их имена самой грязной клевете.

Гэя все эти выходки бесили до нельзя. Он, по рассказам мистрисс Эдмонстон и Филиппа, зная достаточно образ мыслей покойного архидиакона, чтобы понять, как бы он взглянул на этот вопрос, и потому он не мог слышать без негодывания, что его родная дочь злоупотребляет его именем. Главное, что возбуждало в нем гнев, этой то спокойствие, с которым люди сытые, окруженные всевозможным комфортом, бросали грязью в девушек, высокие нравственные правила которых были для них недосягаемы. Слушая беспрестанные сплетни и пересуды о личностях, совершенно честных no своей жизни, Гэй хмурил брови, кусал губы и, сверкая глазами, позволил себе однажды очень коротко, но так резко ответить, что все общество начало переглядываться, и по уходе его заметило, что молодому человеку не годится быть дерзким. Мистрисс Гэнлей положительно струсила его и, боясь разбудить рэдклифскую натуру, как она выражалась, начала избегать говорить при нем о семействе Уэльвуд. Но страх, который Гэй внушил Маргарите Гэнлей, способствовал к тому, что она возненавидела его от всей души. Во всю свою жизнь она не считала никого, кроме Филиппа, достойным стоять выше себя, и потому перед братом она невольно робела. Но, чтобы мальчишка смел ее учить и не соглашаться ся её мнением, этого она простить Гэю не могла!

Отобедав однажды у доктора Гэнлей, Гэй быстро собрался уходить, в восторге, что ему удается убежать от литературного вечера хозяйки; ему предстояло одно из любимых наслаждений, прогулка в Соут-Мур, при лунном свете.

Весело выбежав из дома Гэнлей, он отправился вдоль улицы, насвистывая какую-то арию, как вдруг на углу, какая-то темная фигура выросла перед ним, как из земли, и знакомый голос окликнул его.

- Сэр Гэй! Это вы, если не ошибаюсь; впрочем, никому в свете не удалось бы просвистать так правильно шведскую арию, как вам.

- А-а! дядя! - отвечал Гэй. - Вот не ожидал-то!

Мистер Диксон захохотал, заговорил что-то о счастливой встрече, о концерте, о своей жене и дочери, но так безтолково и спутанно, что Гэй, подозревая, что он пьян, - желал только поскорее от него отделаться.

- Где вы живете? спросил он, - я завтра наведаюсь к вам.

Дядя опять понес какую-то ахинею и, отправившись рядом с Гэем, все твердил, что он простой, откровенный малый, который не любит ничего скрывать, и что он наверно знает, что Гэй богат, как Крез.

- Если вам что нужно, говорите прямо, - возразил, наконец, Гэй.

Диксон начал рассыпаться в благодарностях.

- Полноте, я еще ничего вам не обещал, - заметил с легким нетерпением Гэй.- Разскажите обстоятельно, что вам нужно, я по крайней мере увижу, в состоянии ли я для вас что-нибудь сделать.

- Как! всплеснув руками, воскликнул артисг:- да разве есть вещи, которые бы наследник Рэдклифа не был в состоянии сделать? ...

- Я вам сказал, один раз навсегда, что в настоящее время у меня в распоряжении очень небольшая сумма денег. Тс! ни слова больше! остановил Гэй дядю, ввернувшего какое-то резкое замечание на счет самовластия опекунов.

- Как это вы переносите? твердил неугомонный Диксон.- Разве нет другаго пути, чтобы достать денег? Объявите, что вы желаете занять: да вас ростовщики будут на коленях умолять, чтобы вы у них взяли хоть все состояние, до последнего фартинга, лишь бы захватить вас в свои руки.

- Мне довольно того, что я имею, - холодно сказал Гэй.

- Дурак же ты после этого! хотел было грянуть дядюшка, но во время удержался.

Все дело объяснилось следующим образом. Диксон проиграл такую сумму денег, которую, без чужой помощи, ему заплатить не было возможности.

- Все узнают о моем позоре! восклицал он в отчаянии: - моя репуиация, мое место - все погибло!

Гэй молча слушал его. Он не хотел действовать по первому влечению и решился дома обдумать вопрос.

- Не знаю, могу ли я вас выручить, - сказал он - во всяком случае, подумаю. Дайте мне время!

- Время! Но ведь я погибну, пока вы будете раздумывать.

- Я понимаю, что долг должен быть немедленно заплачен, - возразил Гэй.- Ваш адрес?

Диксон назвал улицу и No дома.

- Завтра вы от меня получите ответ. Теперь ничего не могу сказать положительнаго. Прощайте! сказал Гэй уходя.

Дорого бы заплатил Диксон, чтобы угадать мысли племянника, отложившего свою помощь на завтра; но чувствуя, что Гэй последняя его надежда, и что он рискует потерять ее, он молча раскланялся и удалился.

Гэю пришлось строго обдумывать свои действия, прежде чем решиться дать значительную денежную помощь дяде. Иногда ему казалось, что полезнее было бы последовать совету Филиппа и прекратить все сношения с Диксоном. Он обращался даже к опекуну с этим вопросом, но мистер Эдмонстон, со свойственной ему слабостью, не сказал ни да, ни нет, и Гэю не хотелось уж подчиниться лично Филиппу. Не чувствуя особой симпатии к дяде, он все-таки считал безчестным отречься от него совершенно, и время от времени виделся с ним, но так, что мистер Эдмонстон всегда знал о дне их свиданий. Одно, в чем Гэй не мог оправдать себя вполне в глазах опекуна, это в поездках своих в Лондон.

Филипп, делая мысленно различные предположения, передавал постоянно мистеру Эдмонстону свои опноения, что Гэй портится; что эти таинственные отлучки до добра не доведут. А дело было очень просто. Уезжая и приезжая в университеть, Гэй останавливался на одну ночь в Лондоне, в гостинице, куда являлся неизменный дядя, не дерзавший никогда ввести богатого племянника в свою убогую лачугу. Они вместе ездили в какой-нибудь концерт, ужинали вдвоем, ночевали и позавтракав, на следующее утро, расставались. Гэй не считал эти свиданья важными на столько, чтобы об них говорить всем и каждому; он вкратце высказался опекуну, и тот, хотя и начал смотреть сквозь пальцы на эти невинные похождения, но считал их все-таки лишними. А между тем Гэй считал себя в некотором роде в долгу у дяди. Старик нежно к нему привязался; эти короткие свидания в гостинице были истинным праздником для голодного артиста и во время их ужинов он с одушевлением рассказывал Гэю сцены из прошлаго, описывал дружбу свою с его отцом, и так увлекался, что молодому Морвилю казалось грехом лишать старика этого наслаждения. С первых же дней знакомства с Гэем, Диксон признался ему, что, не смотря на прекрасное жалованье, получаемое им от театра, он постоянно без денег. Между разговором он намекнул племяннику, что главная причина его долгов та, что содержание отца и его матери стоило ему огромных издержек.

- Мне приходилось не раз прибегать к займам, - говорил Диксон: - чтобы только окружить их обстановкой, согласной с титулами и привычкой вашего покойного отца и моего друга. Возвращение мое в Англию (я должен был бежать от кредиторов) было разрешено правительством с одним условием, чтобы я ежегодно вносил известную сумму на удовлетворение некоторой части моих долгов. Из жалованья мне остается очень немного на содержание моей семьи. Я слишком горд, чтобы высказывать свою бедность, вы понимаете меня, - говорил старик взволнованным голосом, - и потому, верьте, сэр, мне не легко принимать от вас пособие!

Долги, сделанные дядей по милости его родителая Гэй считал для себя священными и он мысленно решил уплатить их сполна, тотчас же по вводе своем во владение наследством после деда; но бросить теперь дядю без помощи казалось для него жестоким; он ласково предложил ему свои услуги. Сначала старик церемонился и говорил укюнчиво о своих нуждах. Мало-по-малу, стыдливость перешла в нахальство и, выманивая у Гэя беспрестанно по нескольку фардингов, ты на хлеб, то на квартиру, то, наконец, на лекарство больнымь детям, которые то и дело умирали, Диксон дошел дотого, что у Гэя иногда ничего не оставалось от месячного жалованья. Не смотря на то, он никогда не входил в долги, зато прихотей никаких уже не имел и жил скромнее, чем все его товарищи, имевшие более чем ограниченные средства, в сравнении с ним. Дядя постоянно уверял его, что вот только бы заплатить такую-то сумму и он поедет давать концерты в один город, куда его давно уже приглашают. Гэй стал подозревать, что деньги его идут, может быть, вовсе не туда, куда следует, и заметив однажды, что дядя не в нормальном расположении духа, он выведал от него, что старик играл и проигрался сильно; но он умолял Гэя сохранить это в тайне, "иначе кредиторы меня схватят", говорил он. - Делать было нечего, пришлось выручать дядю; не задолго перед тем Гэй хотел выписать в Соут-Мур своего Делорена с грумом, но теперь он рассчитал, что содержание лошади и человека будет стоить ему очень дорого, и потому он решился лучше употребить эти деньги на уплату 30 ф. проигранных дядей, и в то же время устроить с мисс Уэльвуд один план, зародившийся у него в голове; остальные деньги он хотел оставить себе на расходы в Соут-Муре и на обратный путь в Гольуэль. На этот раз Гэю было даже обидно, что дядя отнимает у него 30 ф. стерл. на удовлетворение не нужды, а прихоти, между тем как сам Гэй мог бы сделать много хорошего с помощью этой суммы. Возращаясь домой, в эту ночь, молодой Морвиль долго размышлял, не полезнее ли будет один раз навсегда объявить дяде, что он готов помогать ему, но на уплату карточных долгов и пари он не станет давать ему ни пенни.

Рано утром, на другой день, Гэй заглянул в кабинет мистера Уэльвуда и объявил ему, что он отправляется в С.-Мильдред, по своим делам, и вернется не поздже 11-ти часов. Свистнув Буяна и слегка позавтракав хлебом с молоком у жены фермера, он пустился в дорогу в более спокойном духе, чем был накануне, но на сердце у бедного Гэя было далеко не весело. В городе он долго искал по адресу одну из отдаленных улиц, там добрался до маленькой лавки, где заспанная горничная мела лестницу, но ставни лавки былнеще не отперты.

- Здесь живет мистрисс Диксон? спросил Гэй.

- Здесь, - отвечала женщина, вытаращив глаза на изящного джентльмзна, спрашивающего в такой ранний час мистрисс Диксон.

- Они живут здесь, сэр, - повторила она:- но сам он еще не вставал. Вчера поздно очень вернулся. Вам верно угодно с барином переговорить, - добавила она.- Если прикажете, и доложу сейчас мистрисс Диксом.

- Я вас спрашиваю, дома ли мистрисс, а не мистер Диксон, - возразил Гэй:- доложите ей, что сэр Гэй Морвиль желал бы с нею переговорить.

Горничная присела, побежала доложить и чрез минуту вернулась с ответом, что барыня очень рада, просят пожаловать. Она повела его чрез темный корридор, по темной же лестнице, прямо в грязную, маленькую приемную; пол комнаты был покрыт грубым ковром с зелеными и малиновыми полосами; там, вместо всякой мебели, стоял волосяной диван, на камине красовались какия-то бумажные украшения, а в воздухе царствовал запах сигар и водки. По всему было заметно, что хозяева готовились к завтраку, но Гэя встретила только маленькая девочка, лет семи, одетая в траурное, поношенное платье.

Бледное, болезненное личико ребенка отличалось большими темно-синими, кроткими глазами; густые, белые, как лен, локоны обрамляли худенькую шею и плечи девочки. Голос у неё был слабый, робкий, но чрезвычайно приятный.

- Мама сейчас выйдет, - сказала она Гэю: - извините ее пожалуйста.

Проговоривь эти две фразы, она хотела уже на цыпочках ускользнуть из комнаты, пока горничная не успела запереть за собою двери, но Гэй протянул ей руку, сел на диван и сказал:

- Не уходи, моя крошка. Разве ты не хочешь познакомиться с своим кузеном Гэем?

Ласковая улыбка, кроткий взгляд и голос всегда притягивают детей к их собеседникам. Девочка тотчас же подошла к нему и положила свою ручку на ладонь Гэя. Он тихо погладил её густые, кудрявые волосы и спросил:

- Как тебя зовут?

- Марианной, - отвечала она.

Это было имя покойной его матери. По описаниям, сделанным Диксоном, малютка была очень похожа на умершую мистрисс Морвиль. Гэй прижал ее ближе к себе, взял ее за холодную руку, и спросил:

- Нравится ли ей С.-Мильдред?

- Конечно, - сказала она.- Тут лучше, чем в в Лондоне. У меня здесь цветы есть.

И она с гордостью показала ему букет самых простых полевых цветов. Гэй полюбовался ими, а девочка, сделавшаеся смелее, начала рассказывать, какие у них тут высокие, высокие горы, и какие пестрые камешки на горах; но дверь отворилась, и вошла мистрисс Диксон, а за нею следом Буян.

Марианна испугалась пуделя и крикнула. Мать начала ее бранить; Гэй старался успокоить и кончилось тем, что Буяна заставили подать ей лапу. Девочка робко погладила его по шее и через минуту собака и дитя сидели рядом на полу, и Марианна храбро гладила Буяна и даже теребила его слегка за уши. Мистрисс Диксон оказалась высокой, плечистой женщиной, с очень плебейской наружностью и обращением. Гэй понял теперь ясно, почему дядя неохотно приглашал его к себе на квартиру; ему было совестно иметь такую жену после того, как его красавица сестра попала за лорда. Мистрисс Диксон не поцеремонилась при дочери и начала горько жаловаться на мужа, сваливая на него все их несчастия и бедность.

- Я бы уж о себе не стала толковать, - говорила она резким голосом: - мне девчонку жаль. Вы только поглядите, до чего ее довел отец! Ведь она у нас последняя, да и та, пожалуй, долго не протянет.

Так как муж её получил несколько приглашений на целый ряд концертов в здешнем околодке, мистрисс Диксон решилась проводить его до С.-Мильдреда, в той надежде, что деревенский воздух оживить Марианну, которая от лондонского, спертого воздуха начала чахнуть, как бывало чахли все умершие их дети.

Мистер Диксон видно рад был вырваться из-под строгаго надзора жены; ему сильно хотелось покутить порядком во время скачек, и он с большим ропотом согласился на то, чтобы жена и дечь сопровождали его.

- Вот он какой, - добавила несчастная женщина.- Своему родному детищу пожалел денег на леченье. Ведь на силу согласился нас взять с собой! За то я тут зорко за ним наблюдала, не нонимаю, каким образом он выскользнул у меня из рук. Стал кутить по ночам. Вчера проигрался, хотел отыгрываться, напился пьян, и теперь хоть дома, но в таком положении, что я едва ли смею представить его вам.

Гэй предпочел покончить дело с ней одной, а мужа не будить. Ее немного разочаровала сумма 30 ф., которую Гэй обещал ей выдать; она ожидала, кажется, более значительной помощи, но, как женщина с сильным характером, она покорилась невозможности получить много и решилась посредством этих денег удовлетворить самые крайния долги.

- Нужно только постараться скрыть от наших кредиторов, - говорила мистрисс Диксон: - что муж играет. Покуда это хранится в тайне, мы не пропадем. Завтра, он едет на музыкальный митинг в соседний город, ему там нужно прилично себя держать, и потому я на эти дни спокойна: он не закутит.

Гэй передал ей чэк, подписанный мистером Эдмонстоном, и, для большей верности, собственноручно сделал на нем надпись: с передачею Джону Уайту, которому Диксон проиграл эту сумму. Поговорив еще немного с хозяйкой дома, Гэй простился с ней и с Марианной, которая во все время разговора его с матерью сидела с Буяном на полу, опустив скромно глаза, так что со стороны никак нельзя было угадать, слушает она их или нет. Когда Гэй нагнулся, чтобы поцеловать ее перед уходом, девочка пристально взглянула ему в лицо и подала ему маленький блестящий кусочек висмута, одно из её сокровищ, поднятых по дороге в С.-Мильдред.

- Ты эту дрянь даешь сэр Гэю? спросила мать: - но, ведь ему, дитя, не нужны твои камешки, они для тебя только могут быть дороги.

- Ты мне хочешь подарить этот камешек? сказал Гэй.

И девочка, опустив голову, вся пунцовая, прошептала едва слышным голосом:

- Да-с!

- Благодарю, душа моя, камешек прекрасный, я его спрячу на память от тебя, - отвечал Гэй с улыбкой, и действительно он спрятал её подарок в карман жилета, нежно поцеловал ее и вышел.

Марианна пришла в восторг, что угодила гостю, но мать повторила снова. что он кинет её дрянь за первый забор. Ровно в 11 часов Гэй был уже дома и, запершись вместе с мистером Уэльвудом, протолковал с ним вплоть до обеда, пока прочие ученики отправились на скачку. После пройденных 20 миль пешком, Гэю было не до нея. Его сильно заинтересовал план мисс Уэльвуд, которой очень хотелось устроить в С.-Мильдреде общину из нескольких дам (в том числе она считала себя и сестру), чтобы под их руководством и личным управлением основать род школы для детей, а при ней больницу. Принявшись с энергией за дело благотворительности, мисс Уэльвуд не отступала ни пред каким препятствием; она смело боролась со злобою, с невежеством и даже с развратом людей, желая достичь одной цели - добра; но недостаток материальных средств положил предел её филантропическим замыслам. У неё не хватало денег для осуществления плана об устройстве школы. Мистер Уэльвуд передал все это Гэю отрывками из собственных заключений и со слов своих родственниц. Гэй спросил, сколько им нужно денег на все это.

- Положительной цифры сказать нельзя, - отвечал мистер Уэльвуд.- Между 1, 000 и 1, 020 ф. с., я думаю. Кстати, не забудьте, прошу вас, что весь этот план есть тайна сестры Елизаветы. Не отгадайте вы сами, что она что-то затевает, я бы вам слова не сказал. Вы для неё очень опасный человек, по своим близким сношениям с мистрисс Гэнлей. Ради Бога, устройте так, чтобы до неё ничего не дошло!

Гэй был спокоен на счет себе: от него мистрисс Гэнлей ничего никогда не узнала, но, вспомнив, что Филипп часто бывает в Гольуэле, и что оттуда, пожалуй, весть могла бы долететь и до Маргариты, он решился даже и своим не говорить ничего о задуманном плане миссь Уэльвуд,

В это время Гэй и решился выиросить у опекуна 1, 000 ф., не говоря, на что именно они ему нужны. Сначала ему даже было стыдно предложить такую безделицу мисс Уэльвуд; он считал слишком ничтожной сумму в 1, 000 ф. ст., да она, деиствительно, не составляла большего рассчета для такого богатого наследника, как он; но решившись не тревожить вторично мистера Эдмонстона, он ранее радовался, что может, хотя немного, помочь мисс Уэльвуд, и уже мысленно сочинял письмо на её имя, с просьбою употребить эти деньги на больницу.

Шарлотта Мэри Янг - Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 03., читать текст

См. также Шарлотта Мэри Янг (Charlotte Mary Yonge) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 04.
(The heir of Redclyffe) Перевод Е. Сысоевой Том второй ГЛАВА I. В тот ...

Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 05.
ГЛАВА VII. Мистер Ашфорд был давно знаком с лэди Торндаль; он принял м...