Шарлотта Мэри Янг
«Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 02.»

"Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 02."

ГЛАВА V.

Мистрисс Эдмонстон с нетерпением ожидала, что скажет мистер Лазсель о своем новом воспитаннике, и наконец узнала от него, что Гэй Морвиль одарен блестящими способностями, сведений имеет много, но в классическом образовании отстал и по части математики слаб. Его приучили к мысли, что очень достаточно перевезти прозой или стихами какого-нибудь классика, если притом английский перевод будет гладок и изящен, а между тем он забывал о точности перевода и нередко искажал смысл подлинника. Трудиться он не привык, так как понимается труд, и потому далеко отстал от своих сверстников, гораздо менее его развитых, но получивших правильное образование в каком-нибудь общественном заведении. Все это мистер Лазсель передал Гэю лично, после первого испытания; но так как тот не мог вынести, чтобы кто-нибудь осмелился осудить его деда или прежнего учителя, то замечание его пропало даром, и Гэй ограничился только вопросом, по скольку часов в день ему прикажут заниматься.

- По три, - сказал сначала мистер Лазсель; но, сообразив количество предметов, необходимых для точного изучения, прибавил,- нужно бы, правду сказать, по четыре часа работать, если это возможно.

- Так я четыре часа и назначу, - отвечал Гэй:- а может быть, и пять займусь.

Он усердно принялся работать и, не поднимая головы, трудился до завтрака, за час перед которым он и Чарльз имели обыкновение читать что-нибудь по латыни вместе. Во время этих уроков Чарльз решительно забывал товарищество и обращался с Гэем очень строго. Гэю же, привыкшему жить на воле и проводить целые дни на воздухе, было очень трудно приниматься снова за сухой, мертвый язык классиков; ему пришлось горы ворочать, доискиваясь коренных форм и изучая трудные виды глаголов, и такая работа дотого его изнуряла, что к полудню он был на себя не похож. Тут бы, кажется, и отдохнуть ему в прохладной, покойной гостиной, тем более, что Чарльзу было все равно, какой бы час для чтения ни выбрать; но он, как нарочно, назначил полдень для уроков Гэя, вовсе не замечая, что лишает своего приятеля единственного часа для развлечения. По временам Гэй зевал во весь рот и, получив однажды название дурака за это, решился попросить Чарльза переменить час урока; но тот не согласился, и Гэй скромно подчинился воле домашнего деспота. Изучать характер Гэя было самым приятным развлечением для больнаго; он, например, очень радовался однажды, что ему предстоит услышать от Гэя описание первого обеда, на который его пригласили. Семейство Браунлоу прислало просить мистера и мистрисс Эдмонстон, вместе с дочерью и молодым сэр Морвилем, к себе на обед. Гэю не очень хотелось ехать, не смотря на увещания Лоры, соблазнявшей его тем, что они услышат за столом отличную музыку; да и мистер Эдмонстон подговаривал его, радуясь заранее перспективе дружеского обеда. Но Гэй что то отнекивался, пока наконец Чарльз не настоял, чтобы он ехал, хоть ради того, чтобы на следующее утро передать ему изустное описание обеда.

Так и случилось. На другой день за завтраком Чарльз не преминул спросить, весело ли было Гэю.

- Ах! пресмешно было! отвечал тот.

- Особенно смешного ничего не было, - прибавила Лора:- обыкновенный характер обедов Браунлоу известен.

- Однако, расскажите все по порядку, - начал снова Чарльз.- Лора, тебя кто вел к столу? Гэю верно навязали хозяйку дома?

- Нет, - отвечала Лора, - хозяйку и меня вели лорды.

- А не Филипп?

- Нет, - сказал Гэй:- верный Амат был без благочестивого Энея.

- Ай да, Гэй, люблю за это! крикнул Чарльз, расхохотавшись.

- Мне эта мысль невольно пришла в голову, - сказал Гэй, как бы извиняясь за насмешку.- Я наблюдал все время за молодым Торнтолем, это пародия на Филиппа, а без него он еще смешнее, чем при нем. Неужели он сам этого не замечает?

- Да, к нему эти манеры вовсе не идут, - вмешалась мистрисс Эдмонстон: - у него нет врожденного достоинства Филиппа.

- Видно, нужно быть непременно шести футов росту, чтобы обладать этими величественными, спокойными и вмисте грациозными манерами, которыми отличается Филипп, - сказал Гэй.

- Лора, кто был твоим соседом? заговорила Эмми.

- Доктор Майэрн. Я осталась очень довольна, иначе на меня навязался бы кто-нибудь из приятелей мистера Браунлоу. Те ни о чем другом не говорят, как о скачках, да о балах.

- А как держала себя сама хозяйка? спросил Чарльз.

- Она престранная, с невозмутимым спокойствием, заметила мистрисс Эдмонстон, а Гэй, сделав преуморительную физиономию, добавил: да, таких барынь мало на белом свете! Благородная ли она?

- Филипп иначе не зовет ее, как: эта женщина, - сказал Чарльз.- Она его раз вечером чуть не уморила со смеху, уверяя, будто она во всю свою жизнь видела только троих примерных молодых людей; его, меня, да еще своего сына.

- Ну, уж о Морице она этого не скажет, - заметила Лора, когда взрыв хохота умолк.

- Я слышала, как она старалась обойдти одну молодую даму, уверяя ее, что Мориц старший в роде, - сказала с улыбкой мистриссь Эдмонстон.

- Неужели, мама, она не знала, что говорит неправду? спросила Эмми.

- Да, я ей намекнула, что лорд де-Курси еще жив, но она нисколько не сконфузилась и прибавила: ах! да, я совсем забыла; ну, да это все равно; значит, он второй сын, следующий после перваго..

- Послушали бы вы анекдоты, которые она и Мориц друг другу рассказывали, - воскликнул Гэй.- Право, он ее дурачил, потому что на каждый её рассказ у него следовал анекдот еще более неправдоподобный. Неужели она благородная?

- По рождению да, - сказала мистрисс Эдмонстон:- но её бойкость и глупость делают из неё просто неприличную женщину.

- Как она кричит! заметила Лора.- Что она там толковала о лошадях, Гэй?

- Она рассказывала, будто ей пришлось как-то править парой таких бешеных лошадей, что все грумы струсили, и что ей захотелось взять с собой маленького сына, но муж будто бы сказал: "ты, душа моя, можешь ломать себе шею сколько тебе угодно, а уж сына я тебе не дам!" На это Мориц заметил, что он сам видел, как одна лэди правила не парой, а четверней в ряд, и прибавил еще какую-то несообразность.

- Дорого бы я дала, чтобы послушать их! воскликнула Лора.

- А знаете ли, - сказал Гэй:- что мистрисс Браунлоу курит сигары?

Крики ужаса и смех покрыли его голос.

- Право, Мориц при мне ей рассказывал, что и он знал какую-то лэди, у которой постоянно висела на поясе сигарочница на цепочке, и будто она на бале, в средине танцев, всегда курила.

В эту минуту доложили, что лошадь Гэя оседлана, и он уехал на урок. Вернувшись оттуда, он прибежал прямо в гостиную, где мистрисс Эдмонстон читала что-то вслух Чарльзу, и отрывисто произнес:

- Я вам намедни солгал: мистрисс Браунлоу не так сказала, - она всего раз в жизни выкурила сигару. Простите, что помешал! и, сказав это, он исчез.

На следующий день, Гэй дома катался на коньках совершенно один, и когда он пришел в гостиную, то заметил Чарльза, занимавшего мисс Гарнер историей о сигарах мистрисс Браунлоу. Он весь вспыхнул. Чарльз, ведь я говорил вам, что она один раз в жизни выкурила сигару! воскликнул он.

- Ну да, я так и говорю, - прервал его Чарльз:- она начала с одной, а потом и пошла катать. Я слышал, что она послала целый заказ в Гаванну,

- Да ведь я вам вчера сказал, что ошибся, передавая её слова.

Больному стало досадно, что Гэй портит ему дело; он снова начал насмехаться над мистрисс Браунлоу.

- От неё всего можно ожидать, - сказала одна из барышен.

- Не верьте ему, увмешался кротко Гэй:- я неточно передал чужия слова, я не желал бы делать сплетни.

Чарльз надулся, Гэй сконфузился, а Лора с Эмми насилу дождались, чтобы гости уехали.

- Вот несносный, то! - ворчал про себя больной когда мисс Гарпер скрылись за дверью.

- Простите, что я испортил ваш анекдот, - сказал Гэй - но ведь я виноват в неточной передаче факта, и потому это мой долг исправить свою ошибку.

- Глупости какия! произнес насмешливо Чарльз.- Кому какое дело, одну ли она сигару выкурила или двадцать? Она останется все той же мистрисс Браунлоу.

Брови Гэя сильно наморщились, видно было по всему, что он сдерживается.

- Полноте, Гэй, - весело сказала Лора-.- не обращайте внимания на брата, мы все должны вас уважать за правдивость.

- Советую тебе представить его за отличие Филиппу:- злобно проворчал Чарльз.

Долго не мог он забыть нанесенной ему обиды: так он называл противоречие, сделанное ему Гэем, и после этого весь день нельзя было к нему приступиться. Едкие замечания, ядовитые колкости, под час даже грубые, так и сыпались на голову бедного Гэя, который переносил все эти выходки с невозмутимым спокойствием, что положительно бесило Чарльза. Умоляющие знаки, которые ему делали мать и Лора, еще более раздражали его желчь; но все-таки вечером, когда пришлось идти спать, Чарльз, по привычке, оперся на плечо Гэя, чтобы при его помощи взобраться на лестницу.

- Покойной ночи! сказал кротко Гэй, когда довел больного до постели.

- Прощайте! отвечал Чарльз. - Ну, я вижу, что мои старания раздразнить сегодня львенка не удались. Жаль!

Между тем мысль, рано или поздно привести в исполнение этого рода план, т. е. раздразнить чем бы то ни было Гэя, не покидала Чарльза. Ему страстно хотелось быть свидетелем какого-нибудь взрыва его вспыльчивости, и он решился не обращать внимания на увещания родителей и сестер.

Он доходил дотого, что говорил иногда против своих убеждений, против здравого смысла, словом, говорил всем наперекор, лишь бы добиться своего. Гэй сначала не понимал, в чем дело и искренно удивлялся внезапной перемене мыслей Чарльза; но он начал замечать, что Лора делает ему какие-то знаки, и когда они остались одни, молодая девушка стала его просить не принимать за серьезное то, что её больной брат скажет в припадке раздражительности.

- Я уверен, что он даже не думает того, что говорит, но зачем он это делает? сказал Гэй.

- Ктож его знает? нам всем бывает очень неловко и неприятно во время этих сцен; но так как он привык постоянно исполнять все свои капризы, нам поневоле приходится извинять его беднаго: ведь ему не легко живется.

С этих пор Гэй свободно вступал в прения с Чарльзом, и тому ни разу ни пришлось его рассердить; как вдруг, однажды, у них зашел разговор о Карле I, короле английском. Чарльз хватил его какой-то насмешкой.

Гэй побледнел; его темные глаза блеснули как у орла; он вскочил с места и воскликнул:

- Неужели вы серьезно говорите?

- А Страффорда (Страффорд, любимец Карла, которого он вероломно выдал англичанам, и его казнили.) забыли? холодно спросил Чарльз в восторге от того, что напал на больное место.

- Это нечестно, неблагородно, - сказал Гэй, весь дрожа от негодования, - голос его почти упал - нечестно оскорблять его память тем, в чем он сам сильно раскаялся. Неужели испытания, им перенесенные, кровь, пролитая им...... И весь красный от волнения, Гэй вышел из комнаты.

- Ага! заговорил сам с собой Чарльз.- Попался таки! Страшен же он в гневе! Бог знает, чем бы все это кончилось, еслибы он не удержался. Наконец то мне удалось полюбоваться на образец Морвильского взгляда: теперь довольно. Меня бесит одно, зачем он обращается со мной, как будто я женщина или ребенок, и не дает полной воли своему гневу?

Минут через десять спустя, Гэй пришел к нему извиниться, говоря, что он увлекся.

- Да мне и в голову не могло придти, чтобы Карл I пользовался особенным вашим благоволением - заметил Чарльз.

- Прошу вас, раз навсегда, не шутить более на счет памяти Карла I.

Лицо Гэя было дотого серьезно и сосредоточенно, что капризный больной покорился поневоле и даже перестал дуться.

Вечером Гэй, по обыкновению, помогал ему всходить по лестнице в спальню и дорогой сказал:

- Вы в самом деле меня простили, Чарльз?

- А разве вы еще помните что-нибудь? спросил тот.- Я не знал, что вы так злопамятны.

- Я помню, что провинился перед вами, и более ничего.

- Да и не из чего было горячиться: я говорил с вами откровенно, как с приятелем.

- Что ж мне делать? задумчиво произнес Гэй:- я не могу допустить, чтобы истый англичанин мог глумиться над королем Карлом. Он и без того слишком много страдал от клеветы и насмешек, сердце у него было нежное, раскаяние искреннее. Стыдно бросать в его память камнями. Как горячо можно было его любить! произнес Гэй в волнении, как бы про себя. - Мягкий, кроткий в эпоху варварских нравов, истинный рыцарь в отношении к женщине; почти святой по своему благочестию.... Боже! какое счастие было сражаться за него!

- Да, - сказал Чарльз, - вы бы не задумавшись пошли бы за него сражаться. Воображаю вас на Делорене, во главе пехоты принца Руперта.

- Что я толкую? как бы очнувшись, произнес Гэй и сам покраснел.- Я совсем забылся, извините; я, кажется, замечтался как у себя дома, катаясь на лодке. Смейтесь надо мной завтра сколько хотите, а теперь, прощайте! И он ушел.

- Смотрите, целую рапсодию сочинил! думал про себя Чарльз.- Как это я не засмеялся? Увлек он меня, просто! Какой мечтатель, а въдь как естественно у него все это выходит! Куда мне его дразнить, он преоригинальная личность. Живой человек, по крайней мере, не то, что другие.

Онътговорил правду: Гэй оживлял всех и все в доме. Мистер Эдмонстон предложил ему как то идти с ним на охоту; Гэй чуть не прыгал от восторга.

День охоты настал; он оделся за полчаса до срока и бегал по передней, тихонько посвистывая и рассказывая всем и каждому, что он накануне занимался лишний час, а сегодня встал чуть свет и приготовил все уроки до завтрака.

Лора невольно сознавалась, что Филипп прав, не смотря на свои 17-ть лет, Гэй был сущим ребенком. Он не умел даже ждать, а бегал по комнате, загнув голову как-то назад и вслушиваясь, нейдеть ли кто.

Вечером, после охоты, он еще более волновался, чем утром; описаниям его впечатлений не было конца. Разсказы Гэя об охоте были полны поэзии и интереса. Мистер Эдмонстон часто повторял это удовольствие; гордился молодым охотником и его искусною ездою. Тайно вздыхая о невозможности иметь своего первенца Чарльза, товарищем, он поощрял гораздо более охотничьи подвиги Гэя, чем его уроки.

Рэдклифский грум Уильям Робинзон, хотя и гордился своим барином не менее мистера Эдмонстона, но принужден был доложить ему, что Делорена невозможно седлать четыре дня в неделю. Вследствие чего Гэй пошел пешком на урок, а грум оскорбился за честь владетеля Рэдклифа и объявил в первый охотничий день, что конь болен.

Мистер Эдмонстон понял намек, что Гэю нужна другая лошадь.

Филипп высмотрел подходящего коня; его освидетельствовали целым семейным комитетом в присутствии Уильяма, как специалиста по лошадиной части, и остались вполне довольны.

Для окончательного решения вопроса, Филипп приехал обедать в Гольуэль. Гэй был очень оживлен за столом, а после обеда он, Филипп и мистрисс Эдмонстон чуть не усыпили Чарльза своими толками о лошадях. Хозяйка дома ушла от них читать, а две старшие барышни начали между собой оживленный разговор шепотом.

Филипп невольно полюбопытствовал узнать, в чем состоит интерес этой таинственной беседы? -

- Мы толкуем, - сказала Лора:- об одной истории о домовых, о которой нам писала Эвелина де-Курси.

- Зачем ты говоришь об этом людям, которые не верят колдовству, - шепнула Эмми сестре.

- А вы разве верите? спросил Филипп, не спуская с неё глаз.

- Прошу вас не делать подобного рода вопросов моей малютке Эмми, - вмешалась Лора.- Посмейтесь-ка лучше тому, что мы обе верим, что на свете есть вещи, которых ничем объяснить нельзя.

- Чему ж тут смеяться?

- Вера в таинственное не могла бы существовать, еслибы она не опиралась на какие-нибудь факты, - заметил Гэй.

- Значит, по вашему, волшебницы и колдуны существуют? спросил Филипп.

- С каждым человеком случалось что-нибудь необыкновенное в жизни, - сказала Эмми, - поэтому вера в сверхестественное невольно поддерживается.

- Да, но вы заметили ли, что те лица, которые рассказывают об этих происшествиях, никогда не были очевидцами их; они и передают обыкновенно слова какого-нибудь приятеля, и при этом всегда прибавляют: я сам не видал, а слышал от человека, который никогда не лжет.

- Гэй! не вы ли нам рассказали историю о домовых в Рэдклифе? смеясь спросила Лора.

- Там дома у нас все им верят, - отвечал Гэй.- Иона Ледбер сам слышал их хохоть, когда он раз ночью никак не мог сладить с воротами.

- Ага! значит, вы в некотором роде авторитет по части привидений, - сказал Филипп.

- Что это мы вас никогда не расспросим о привидении, которое является в Рэдклифском доме, - заметила Лора. У Гэя вдруг сделалось такое странное выражение лица, что Эмми полуиспуганно спросила:- Да уж вы сами не видали ли его?

- В самом деле, расскажите, Гэй, шутливо сказал Филипп. Не себя ли вы уж в зеркале видели, или покойного сэра Гуго, или наконец убийцу Фомы Беккета? Ведь это прелюбопытно. Посмотрите на наших дам: оне уж готовы в обморок упасть от страха. Не жалейте же прикрас, ведь это хоть и привидение, а все-таки родственник, церемониться с ним нечего.

У Эмми сердце замерло, пока Филипп говорил это. Он как будто не замечал, что лицо Гэя страшно изменилось. Он кусал себе губы, бледнел, глаза его горели и наконец, не выдержав болье, он произнес дрожащим от бешенства голосом: Советую не шутить этим! и затем бросился вон из комнаты.

- Это что значит? сказал мистер Эдмонстон, вздрогнув: он мирно вздремнул под шумок. Жена его тревожно оглянулась, не промолвила ни слова и опять принялась за чтение. В это время Филипп резко ответил:- Ничего оообенного, дядя.

- Ах, Филипп! что это вы наделали? с укором заметила Лора.

- Я уверена, что он сам видел привидение! шептала вся встревоженная Эмми.

- Не надо было употреблять слова прикрасы, - продолжала старшая сестра:- он вспомнил преувеличенный свой рассказ о сигарах и вообразил, что Филипп попрекнул его им. Право, Филипп, надо с ним говорить осторожнее.

- Я всегда осторожен, - отвечал тот с живостию:- нельзя же и потакать во всем Гэю. Кто его знает, где у него чувствительные струны?

- Он очень впечатлителен, - сказала Лора:- не даром ему так музыка далась. Посмотрите, какое влияние на него имеет хорошая погода, красивый вид; послушайте, как он читает. Чарльз уверяет, что, глядя на выражение его лица, можно узнать о содержании книги.

- Да, - прибавила Эмми:- не зная еще характера действующих лиц, он уж дотого натурально передает их голос и тон выражений, что кажется будто слышишь живых людей!

- По моему, людям с его натурой вредны все книги, раздражающия воображение, - сказал Филипп.

Во время всей этой сцены Эмми так и тянуло посмотреть, что делает Гэй; но он пришел тогда уже, когда Филипп уехал. Бледный, с мрачным лицом, с мокрыми обвислыми волосами, он страшно нанугал Эмми, вообразившую, что Гэй сейчас только что виделся с каким-нибудь духом.

Выразив искреннее сожаление, что Филипп ушел, он умолк на весь вечер. Уходя спать, Чарльз оперся на его руку и заметил, что у него рукав сюртука совсем мокрый.

- Где это вы были? спросил он Гэя.

- Ходил взад и вперед, вдоль стены, - отвечал тот.

- Как! под дождем то?

- А разве шел дождь? я не чувствовал.

К удивлению Эмми, несшей вслед за ними костыли, Чарльз не сделал ни малейшего замечания; после сцены по поводу Карла I, у него прошла охота дразнить Гэя. Все они расстались у дверей уборной, и Гэй, прощаясь с Эмми, движением головы отбросил мокрые волосы, упавшие ему на лоб, и сказал: "Простите меня, что я испортил вам вечер. Со временем, я вам все расскажу."

- Ну, кончено! он непременно видел духа! сказала, вся дрожа от волнения, трусиха Эмми, когда она вошла в спальню к себе. Долго не решалась девочка оглянуться в темные углы комнаты; но, усердно помолившись Богу, она успокоилась.

- Что то он нам расскажет со временем? твердила она засыпая.

На следующее утро, обе сестры трудились над привязыванием гибких веток вьющейся Vesteria, которую дождь сбил ночью с решетки; как вдруг на пороге конюшни появился Гэй, только что вернувшийся с урока; он помог молодым девушкам и отправился с ними гулять. Сначала он был очень серьезен и молчалив; но вдруг заговорил: "Я должен вам объяснить мою странную выходку, вчера вечером."

- Эмми думает, что вы сами видели какое-нибудь привидение, - заметила Лора, - стараясь придать своим словам шутливый тон.

- Не напугал ли я вас? спросил Гэй, заботливо оборачиваясь к ней. - Эмми будьте покойны, я во всю мою жизнь не видал привидений и даже не слыхивал, чтобы они являлись кому-нибудь. Но когда я подумаю, откуда взялась эта история о Рэдклифском привидении, - я не могу смеяться. Ах, еслибы Филипп знал!...

- Право, он ничего не знает, - сказала Лора. Мы все привыкли считать дом в вашем имении таинственным, потому собственно, что он старинный. Я очень люблю дома, где водятся привидения...

- Да и мне чрезвычайно нравилась легенда о привидении, - отвечал Гэй.- Я все добивался, который из двух Гуго, старый или убийца Беккета, стонет и стучит замком у двери, ведущей в комнату Гуго Чернаго. Я перерыл все фамильные документы и узнал страшную историю. Несчастный сэр Гуго, тот самый, что первый начал вражду с родом вашей матери, был при дворе вельможа Карла II, и такой же негодяй, если еще не хуже, как и вся королевская шайка.

- Из-за чего началась вражда? спросила Лора.

- Он, говорят, подделал или уничтожил духовное завещание своего отца, чтобы лишить наследства своего брата, вашего предка; брат протестовал, и Гуго выгнал его из дома. Явных доказательств его подделки не нашли, но он остался в сильном подозрении. Об его преступлениях сохранилось много сказаний; говорят, что он был зол и жесток до нельзя. Он заставил одну молодую девушку, любившую другаго, выйдти за себя замуж. После свадьбы он вдруг вздумал ревновать ее к прежнему жениху, вероломно овладел своим соперником, запер его в башне, посадил потом в тюрьму, подкупил судью, чтобы тот осудил его на смертную казнь, и кончил тем, что притащил свою жену смотреть на самую казнь. Его дотого ненавидели, что он должен был бежать из Англии в Голландию. Там он подбился в милость в Вильгельму Оранскому, пожертвовал ему своим огромным состоянием и за это получил титул барона. Долгое время он служил в рядах его армии и вернулся на родину, думая, что грехи его забыты. Но тут он сошел с ума, начал делать неистовства и кончил тем, что повесился в той самой комнате, где сидел запертым его пленник.

- Это ужасно! воскликнула Лора:- но все это случилось так давно, что я удивляюсь, как может подобного рода предание производить на вас впечатление?

- А какже иначе? Разве не сказано, что за грехи отцов будет взыскано на детях? Попробуйте проследить историю Морвилей и скажите - преувеличил ли я? Преступление и невинная кровь тяготеют на имени каждого из моих предков. Несчастный мой отец, так рано погибший, может еще считаться счастливейшим из них.

Лора видела, что мысль об этом пустила сильные корни в воображении Гэя, и, стараясь его успокоить, заметила:

- На нас всех лежит печать греха наших праотцев; не забудьте того, что, кто бы ни были ваши предки - вы все-таки христианин.

- Гэй всегда это помнить, кротко сказала Эмми, подняв на него свои голубые глаза. В эту минуту лицо девочки напомнило ангела.

- Неужели вы в самом деле имеете большое сходство с покойным сэр Гуго? спросила Лора.

Гэй молча кивнул головою. Но Лора и Эмми внутренно сознавали, что честное, открытое его лицо, орлиный взгляд и самый характер - благородный и правдивый, не могли иметь никакого тождества с человеком, известным своей преступною жизнью.

На конце сада послышался голос мистера Эдмонстона, громко звавшего кого-то из людей. Увидав Гэя, идущего вдоль широкой аллеи с его дочерьми, он рздостно засмеялся.- Вас то мне и нужно! закричал он весело.- Берите ружье, мы выследили зайца.

Гэй свистнул Буяна и опрометью бросился за ружьем. К этому времени подошел ловчий и все три отправились на охоту.

Молодые девушки продолжали прогулку одне и рассуждали долго о Гэе, условившись между собой, ни слова не передавать Филиппу о сегодняшнем разговоре. На повороте одной аллеи, оне вдруг увидели его самого, быстро идущего им навстречу.

- Где Гэй? был первый вопрос Филиппа.

- Ушел на охоту за зайцами, с папа, - отвечала Лора.

- А вам зачем его? спросила Эмми.

- Пссмотрите. Можете вы мне объяснить, что это означает? Я нашел эту записку на моем письменном столе, сегодня утром.

Филипп подал ей визитную карточку Гэя, на оборотекоторой было написано карандашем: Дорогой Филипп! Я нахожу, что охота и учение рядом идти не могут; не хлопочите больше о покупке лошади. Тысячу раз благодарю за беспокойство. Г. М.

- Вот следствие ночи, проведенной в гневе, - заметил Филипп.

- О нет! вы его не поняли! возразила Лора. Есть причина весьма естественная, почему он был так раздражен вчера вечером; он нам все рассказал. Предание о сэр Гуго гораздо ужаснее, чем мы воображали, и Гэй убежден, что ему на роду написано быть несчастным. Вот отчего он не может выносить, чтобы насмехались над фамильными преданиями.

- Так он вам рассказал всю историю?

Лора вся вспыхнула; она вспомнила об условии не передавать Филиппу утреннего разговора, и боялась проговориться.

- Если бы вы были здесь, то убедились бы в справедливости моих слов, - сказала она.- Но отчегож вы не верите, что охота может мешать учению Гэя?

- Следовало бы раньше это обдумать. Ведь я почти купил лошадь. Все утро провозился я, торгуя ее, и теперь должен отступиться. Мне бы в десять раз легче было взять ее себе, еслибы у меня хватило денег. Ведь это драгоценность, а не лошадь, и она ему почти даром достается.

- Как это жаль! сказала Лора.- Лучше бы он сам ее торговал. Недаром я не люблю навязывать другим моих покупок.

- С ума сходил от лошади накануне, а утром отказывается от нея. Вот чудак то! Нет, Лора, не спорьте со мной, это не ветренность, а злоба. Себя накажу, да и другим на зло сделаю. Вот чего ему хочется.

Лора горячо защищала Гэя, а Эмми радовалась, что сестра заступается за отсутствующаго. Иначе ей пришлось бы заговорить самой и тогда она пожалуй увлеклась бы и наговорила бы лишняго. Втайне ее радовало то, что Гэю удалось досадить Филиппу.

Филипп не на шутку разгневался; он объявил, что ему некогда ждать, что его кто-то звал обедать, и быстрыми шагами удалился.

- Какой недобрый! воскликнула Эмми, когда он ушел.

- Надо его извинить, - заметила Лора.- Отказ Гэя чрезвычайно неприятен; немудрено, если Филипп рассердился.

Послышался стук шагов. Чарльз с матерью и Шарлоттою возвращались с катанья; в эту же самую минуту вдали показались мистер Эдмонстон с Геем. Гэй побежал запереть на время Буяна, который вернулся с охоты весь мокрый, а мистер Эдмонстон направился к дому, швыряя ногами попадавшиеся ему по дороге камешки и щелкая снятой перчаткой по руке. Видно было сейчас, что он не в духе.

- Хорош малый! сказал он, кивая головой в ту сторону, куда исчез Гэй.- Говорит, что больше охотиться не будет.

- Охотиться больше не будет? воскликнули в один голос мистрисс Эдмонстон и Чарльз.- Это почему?

- Уверяет, будто охота развлекает его. Вздор! Здесь кроется что-нибудь другое; я бы заплатил 10 ф. стерл., еслибы мне сказали, чем он так расстроен. Подобного ему ездока в целом околодке нет. Смельчак! а еще отрекается от лошади; это чистое престушение. Я ему объявил, что мы далеко ушли, что лошадь почти уже куплена, слышать не хочет - говорит, что он Филиппу записку оставил с отказом, и что все кончено.

- Да, - заметила Лора:- Филипп только что ушел. Он говорил, что Гэй писал ему, что учение и охота рядом идти не могут.

- Важная причина, нечего сказать! воскликнул мистер Эдмонстон, - Его верно задело что нибудь, непременно. Уж не оскорбил ли его Гордон своим фамильярным обращением? мне показалось в тот раз, что Гэю не понравилось, как он на охоте крикнул ему: Эй, Морвиль! Ведь эти Морвили по природе горды. Так что ли, мама?

- Зачем ломать себе голову, если он сам высказал настоящую причину отказа, - отвечала его жена.

- Пустяки все это, - горячился мистер Эдмонстон;- это противоречиг здравому смыслу. Я поверил бы Филиппу, или Джемсу Россу, это делой другое; а ему сделаться книжником! Да он все эти книги ненавидит; дам голову на отсечение, что это правда. Беда в том, что я его опекун, и не имею права его уговорить, потому что причина отказа слишком уважительная. Мама, ты что скажешь?

- Я скажу, что тебе и толковать тут нечего, улыбаясь ответила мистрисс Эдмонетон.

- Послушай, матушка, ты его, кажется, в руках держишь. Выведай поаккуратнее, Гордон что ли его обидел? растолкуй ты ему пожалуйста, что у того привычка уж такая, он и со мной за панибрата; да будь тут сам лорд наместник, он и тогда не переменился бы!

Чарльз взял под руку Эмми и, подтрунив слегка над хлопотами отца, поплелся в гостиную. Чрез минуту прибежал Гэй и кинулся вслед за мистрисс Эдмонстон в уборную. Подойдя к дверям, он спросил, можно ли ему войти.

- Конечно, - отвечала та.- Теперь сумерки, а этот час принадлежит вам. В чем дело?

- Я рассердил, кажется, вашего супруга, - начал Гэй:- и мне так это досадно!

- Не рассердили, а встревожили. Ему сдается, что вас кто-нибудь оскорбил, и вы не хотите высказаться, - сказала мистрисс Эдмонстон с расстановкой.

- Меня оскорбили? С чего же он это взял? Я сержусь только на себя. Видите-ли что: охота слишком веселое развлечение, я об ней день и ночь думаю; заниматься серьезно не могу. Если я охочусь утром и начну вечером читать, сладить ни с чем не могу, даже спать не в состоянии. Греческие буквы, как зайцы, перед глазами мечутся во все стороны; самые простые вещи становятся для меня непонятными, и кончается тем, что я то и дело посматриваю на часовую стрелку, когда она дойдет до указанного срока. На прошедшей неделе у меня все математические задачи с учителем шли из рук вон как плохо; а уж об латинских стихах и говорить нечего - отвратительно их написал. Так как же после этого не сказать, что учение и развлечение идти рядом не могуг? Отложу охоту в сторону, до поры до времени. Эх! скверная вещь быть дураком; я думал - ну, да нечего о том толковать....

- Мистер Эдмонстон, как благоразумный опекун, должен быть очень вами доволен, - с улыбкой сказала она.- Но я слышла, что вы приостановили покупку лошади. Это почему? Вы бы могли ее купить и не ездить до тех пор, пока совершенно не справились бы с уроками.

- В самом деле так! весело воскликнул Гэй. Сейчас же напишу Филиппу по почте. Прелесть такую выпустить из рук! Вы бы в восторг пришли, если бы видели ее. Что за бег, головка какая, сколько огня! Нет, просто совестно от неё отказываться. Впрочем нет, нет, не нужно!.... прибавил он задумчиво. Я уж решился не покупать ее. Мне не сладить с собою. Только залай собаки, мне не выдержать, я поскачу за ними. А теперь, волей или не волей, не поеду. Уильям не дает Делорена. Я за себя не отвечу, если эта лошадь будет моя, я стану попрежнему охотиться. Лучше себя не слушать.- Он грустно задумался.

- Ну, строги же вы к себе, - сказала мистрисс Эдмонстон, взглянув на него с нежностию, - мне бы жаль было лишить вас такого наслаждения!

Ласковый её голос и кроткое, чисто материнское выражение лица, вероятно, произвели сильное впечатление на Гэя, потому что он вдруг спросил: Мистрисс Эдмонстон, можете вы мне рассказать что-нибудь про мою мать?

- Не многое, - отвечала она:- мы ведь не имели близких сношений с вашей семьей, и я очень мало подробностей слышала о вашей матери.

- Пока я вас не встретил, - продолжал Гэй, облокотившись на каменный выступ, - мне казалось, что я совсем забыл о своей матери. Но теперь мне часто приходит в голову мысль, что бы из меня вышло, если бы она была жива?

- Бедная женщина! заметила, вздохнув, мистрисс Эдмонстон:- ведь она была чистое дитя.

- Да, она умерла 17-ти лет, - сказал Гэй.

Мистрисс Эдмонстон отперла ящик в столе, вынула оттуда три связки старых писем и, порывшись в них при свете огня, сказала: Нет, тут мало сказано о вашей матери. А у меня есть письма от моей невестки, матери Филиппа; там она много говорит о мистрисс Морвиль, особенно о том времени, когда молодые гостили у них в Стейльгурсте.

- Кто? мой отец и мать?

- А разве вы не знали, что они гостили у брата четыре дня сряду?

- Не слыхал. Я ведь вообще очень мало знаю о своих родителях. Даже историю их семейной неприятности мне рассказали только прошлаго года, осенью; тут только я узнал, что ваш брат, архидиакон Морвиль, поступил в этом деле очень благородно.

- Да, он принимал живейшее участие в судьбе вашего отца, - сказала мистрисс Эдмонстон. Они оба встретились, нечаянно, в Лондоне, вскоре после его свадьбы, и брат отзывался с необыкновенной похвалой о тогдашней его жизни; он жалел... очень жалел....

Она остановилась, вспомнив, что не следует при Гэе осуждать действий деда и одобрять поступок отца, тем более, что в эту минуту Гэй, дрожа от волнения, мял в руках какой-то лоскуток и видимо собирался с духом возразить ей. Она продолжала. Трудно конечно судить семейные дела, - сказала она:- обе стороны были одинаково виноваты; но брат не раз говаривал, что с вашим отцом потупили слишком жестоко. Правда, он провинился перед сэр Гэем, но не надо забывать небрежного его воспитания в детстве: немудрено, если он, не имея никогда хорошего руководителя, позволил себе выйдти из повиновения своему отцу. Он тотчас после свадьбы приехал с женой, гостить к брату, в Стэйльгурст, и вот что писала мне в то время невестка о влечатлении, произведенном на нее молодыми супругами:

"Наши гости, пишет она, только что уехали; они понравились мне гераздо более, чем я ожидала. Мистрисс Морвиль, прехорошенькая малютка; у неё прекрасные белокурые локоны; она свежа и румяна, как яблоко; у неё голубые глаза и очень кроткий голос. Она резва, как котенок, игрива дотого, что у вас духу бы не достало останавливать её шалости. Это не женщина, а дитя. По всему дому раздавался её голос! она пела у нас, как птичка, особенно когда попривыкла к нам и познакомилась с моей Фанни и маленьким Филиппом. Дети страстно к ней привязались, да и не мудрено: с ней нельзя прожить двух дней в одном доме, чтобы не полюбить ее. Я полагаю, что сам сэр Гэй не устоял бы при виде ея. Это воплощенная любовь и кротость; из неё лаской все можно сделать. Она дотого молода и неопытна, что осудить ее за то, что она убежала, невозможно. Матери у неё не было, образования, кроме музыкального, она никакого не получила. Свадьбу эту сладил, кажется, её брат; он свел ее с мистером Морвиль, возбудил его страсти и принудил к браку. Бедное дитя! она, кажется, и не догадывается, что дурно поступила. Приятно было видеть, как внимателен молодой муж к своей жене, и как он нежен с нею. Мне даже нравилась его манера смягчать свой громкий голос, когда он звал ее: Марианна. А им она гордилась так наивно, как девочка, которой хочется казаться большой".

Гэй тяжело вздохнул, украдкой отер слезу, скатившуюся ему на лицо, и спросил: больше ничего не написано?

- Далее читать я не имею права; притом вам нечего и знать всех подробностей, которые невестка мне передавала о ней. Вот тут разве, - продолжала мистрисс Эдмонстон, пробегая другое письмо невестки:- говоря о вашем отце, пишет еще, что он был чрезвычайно красив собой, человек энергический, с прекрасными побуждениями... Она снова остановилась, потому что, вслед за похвалой, в письме говорилось: "но, к несчастию, его благородная натура испорчена дурным воспитанием! "

- После этого визита, жена моего брата уже никогда более не видалась с вашими. Мистер Диксон, ваш дядя имел громадное влияние на вашего отца, и так его перессорил с родными, что брат мой считал себя впоследствии в полном праве прекратить все сношения с вашими родителями.

- Да, знаю, дядя отправился в Америку, - сказал Гэй:- и я об нем ничего больше не слыхал. Он приехал на похороны моего отца и во все время церемонии стоял, нарочно скрестив на груди руки, чтобы не подавать их дедушке. Перечитайте мне, пожалуйста, второе письмо, - продолжал он и, закрыв лицо руками, слушал внимательно чтение тетки, стараясь воспроизвести в своем воображении образ матери.

Трудно был мистрисс Эдмонстон перечитывать ему письма своего брата без того, чтобы не делать больших пропусков: почти на каждой странице были описания возмутительных семейных сцен между стариком сэр Гэем и его сыном. Гэй все время молчал. Он действительно в детстве ничего не слыхал о трагической смерти своего отца, потому что дед старательно отдалял его от всякого сношения с посторонними людьми, которые могли бы ему откровенно рассказать семейную историю; но перед смертию, он сам передал ее Гэю. Вот отчего в детстве мальчику казалось странным, что дед все молчит, а между тем сильно его балует. Он рос беззаботным, веселым ребенком; жил целый день на воздухе, то ездил верхом, то бегал с собакою по полям и лесам; одиночество развило в нем мечтательность; на него нередко нападали припадки задумчивости, вовсе не свойственные детскому возрасту. Деда он любил без памяти, считая его за человека совершенного во всех отношениях, и никогда не хотел верить, будто предок их - сэр Гуго Морвиль, своими преступлениями навлек проклятие и горе на весь их род: по мнению мальчика, дедушка был добрейшим и счастливейшим существом в мире. Когда Гэй вступил в отроческий возраст, где было необходимо постороннее влияние, дед счел за нужное рассказать ему историю своей жизни. С сокрушенным сердцем и с искренним раскаянием, старик передавал ему мрачные картины своего прошлаго, описывая, как лень, вспыльчивость, непокорный нрав и животные страсти довели его до порока, а затем до преступления.

У него в жизни было три дуэли, и одна только из них кончилась не убийством. В первый раз убив своего сопбрника, сэр Гэй дотого мучился угрызениями совести, что чуть было совсем не изменил образа жизни; но безумно вспылив во второй раз, он уже шел стрелятье спокойно, а в третий раз едва ли не хладнокровно убил капитана Уэльвуда, оставившего жену и детей без куска хлеба. Только в ту минуту, когда его единственного, родного сына принесли мертвого к нему в дом и объявили, что его пьянство и вспыльчивость были причиною смерти несчастного, только в эту минуту сэр Гэй Морвиль переродился; он постарел и осунулся в продолжении нескольких часов. Раскаяние было страшное!

Не ранее как чрез три года старик стал жить надеждою, что судьба пощадит его внука, и впоследствии привязался к ребенку всем сердцем. Мальчик рос, и в нем стали обнаруживаться признаки наследственного характера. Чтобы спасти последнюю отрасль своего погибшего рода от тех ошибок, которые довели его самого до преступлений, дед передал внуку со всеми подробностями свое кровавое прошлое. Впечатление, произведенное: на Гэя этим рассказом, было поразительно: чистую, беспорочную душу ребенка охватил ужас. Мальчик во все время рассказа сидел, опустя голову и закрыв лицо руками; он беспрестанно вздрагивал, вскакивал со стула, боязливо осматривался кругом и начинал бессознательно бегать по комнате. Когда дед кончил свою повесть, Гэй, рыдая, кинулся перед ним на колени и стал ласкаться к нему, как бывало делал это в детстве. Пора было спать, они простились, и мальчик, запершись в своей комнате, проплакал до утра.

- Как! дедушка убийца! Он преступник! Верно, и на мне тяготеет проклятие сэр Гуго! восклицал ребенок в отчаянии:- может быть, и мне предстоит та-же страшная будущность, что и отцу, потому что у меня фамильный безумный характер, я и лицом похож на сэр Гуго; у меня теже глаза, эти исторические глаза, о которых говорит предание!

Не успел бедный Гэй придти в себя от впечатления, произведенного на него исповедью деда, как с сэр Морвилем сделался удар, от которого тот умер. Смерть единственного близкого ему человека, сознание, что он теперь одинок на белом свете, все это вместе увеличило горе Гэя и потрясло его организм.

Прошло не мало времени, пока нежное внимание обитателей Гольуэля и молодость возстановили упадший дух Гэя. Но полное спокойствие к нему не возвратилось. Ему все казалось, что он не достоин пользоваться радостями жизни на ряду с прочими людьми; что на нем лежит клеймо отвержения его предков. Было очень опасно подстрекать его на борьбу с искушениями. Его родовая страстность и способность безумно увлекаться, увеличивали для него каждый соблазн. Мистрисс Эдмонстон первая заговорила с ним о возможности бороться с искушениями: она убедила его верить, что он, так же как и другие люди, может иметь силу воли и может преодолевать свои страсти. Мать и меньшая дочь, Эмми, всеми силами старались поддержать его нравственную энергию; оне приучали его смотреть без страха на всякую борьбу и не сомневаться в возможности выйдти из неё победителем. Вот как шла внутренняя жизнь Гэя. Что же касается его внешней жизни, то он постоянно был весел, откровенен, оживлен, так что со стороны казалось, будто разногласия в его природе не существует.

ГЛАВА VI.

Все, что мы сказали о характере Гэя, было давно уже подмечено мистрисс Эдмонстон, которая сильно интересовалась юношей. Она от всего сердца желала, чтобы он приобрел себе такого же верного друга в Филиппе, каким был её брат для отца Гэя. История с покупкой лошади очень ей не понравилась; отдавая полную справедливость Гэю за порыв его самоотвержения, она находила однако, что и Филипп прав. Не говоря уже о потере времени на поездки взад и вперед для переговоров о лошади, Филипп был, кроме того, поставлен в неловкое положение перед продавцем "Гекубы", который считал дело это уже поконченным и вдруг получил отказ. Мистрисс Эдмонстон нашла, что и она, на месте Филиппа, приняла бы сильно к сердцу такую быструю перемену в планах Гэя.

Муж её не умел долго сердиться. Переговорив с женою, он убедился, что Гэй ничего обидного для них не сделал, сейчас успокоился и при первом свидании с своим питомцем, поздравил его с намерением сделаться ученым-книжником. Тот, конечно, расхохотался, принимая все это за шутку. Филипп, с своей стороны, держал себя после этой неприятности еще далее от Гэя и не намекнул ему ни разу о происшедшем, Лора заметила однажды, что не мешало бы ему объясниться с Гэем; но Филипп возразил ей c таким достоинством, что тут никаких объяснений быть не может, что молодой девушке стало совестно, зачем она позволила себе дать ему неуместный совет. Гэю, между тем, и в голову не приходило, чтобы он мог быть причиною такого переполоха. Филиппа он поблагодарил самым наивным, добродушнейшим образом; от охоты отказался положительно и употреблял всевозможний усилия, что-бы успокоить своего оскорбленного грума, говоря, что рано или поздно, а Гекуба будет принадлежать им.

Уильям, видя, что его барин перестал охотиться, вообразил, что всему причиною мистер Эдмонстон. Скорбя всем сердцем об участи бедного, по его мнению, сэр Гэя, он тешил себя тем, что объезжал Делорена близ того места, где охотились, чтобы хотя издали послушать лай собак. Ему очень хотелось доказать мистеру Эдмонстону, что тот над ним не хозяин; и вот, задавшись этой мыслию, он позволил себе нарушить некоторые правила, предписанные на конном дворе в Гольуэле для грумов. Но лишь только его выходка дошла до ушей молодого барина, Уильям получил короткое и резкое замечание и с той минуты сделался шелковым.

Надо полагать, что в гневном взгляде и строгом голосе Гэя было много выразительности, потому что перед ними все робели. Мистер Росс рассказывал, что он однажды был свидетелем, как деревенский мальчишка мучил бедную собаку, и как Гэй, увидав это, бросился к нему, сказал что-то вполголоса и пристально взглянул на шалуна. Мальчик дотого оробел, что остановился, как вкопанный и, опомнясь, убежал без оглядки домой.

Страшный в порывах своего гнева, Гэй умел быть в высшей степени привлекательным в минуты приятного расположения духа. Его кроткий голос, очаровательная улыбка и мягкое выражение глаз притягивали всех и каждаго. Не мудрено, если Эдмонстон очень скоро привыкли смотреть на Гэя, как на члена своего семейства. Мистрисс Эдмонстон обращалась, с ним, как истинная мать, а он платил ей за её нежность и заботливость горячей любовью благодарного сына.

Один Филипп беспрестанно делал замечания на счет общего любимца. Так, например, сидя с теткой и старшей кузиной, Лорой, он начал вдруг осуждать Гэя за его привычку трогать те вещи, которые попадались ему под руку до время разговора с кем-нибудь.- Ежели ничего нет под руками, - говорил Филипп - то он открывает и закрываеть свой перочинный ножик. Того и гляди - перережет себе все пальцы. Воля ваша, тетушка, а это верный признак беспокойного характера!

- Скажи лучше: неровного, - заметила мистрисс Эдмонстон.- Это привычка, от которой Гэю легко будет отстать. Не забудь, что он рос без матери; некому было и обращать внимания на эти безделицы.

- Уверяю вас, мама, что теперь Гэй сделался гораздо спокойнее, чем был прежде, - сказала Лора.- Он только в последний вечер, когда Филипп читал нам вслух, забылся дотого, что исковеркал мои ножницы.

- Я непременно остановлю его при первом же случае, - продолжала мистрисс Эдмонстон:- и вы увидите, что он тотчас исправится.

- Вы скоро приобретете славу укротительницы диких зверей, - ответил, улыбаясь, Филипп.- С Гэем не так легко сладить, как вы думаете.

- Мама, и то уж многое в нем переделала, - заметила Лора:- она, например, отучила его топтать ногами в передней, в ожидании кого-нибудь. Он сам сознавался, что делает это от нетерпения, и очень просил, что бы мама научила его, чем бы вылечиться от этой дурной привычки. Та сообщила ему следующий секрет: она посоветовалаи ему играть на Фортепиано старинную песню "Кузнец-музыкант" и играть ее до тех пор, пока он не успокоится. Гэй аккуратно исполняет её предписание.

- Желал бы я знать, что-то тетушка пропишет ему от привычки хватать, что попадет под руку, во время разговора. Ведь нельзя же ему играть, когда с ним станут разговаривать или будут читать при нем вслух.

Вечером в тот же день, Филипп притащил в уборную, где собралась вся семья, огромный атлас и принялся отыскивать то место, где в древния времена была резиденция хана Кипчакской Орды. Зашел разговор о переселении народов, о Ганзе, о торговле Италии во времена дожей и республики; затем невольно перешли к английской политике, и все чрезвычайно оживились. Гэй принимал живое участие в разговоре; он все время вертел в руках круглое венецианское зеркало. Филипп указал на него тетке глазами.

- Гэй, - заметила та с улыбкой:- не собираетесь ли и вы рассказать нам что нибудь про Венецию? Вот уж несколько минут, как вы не выпускаете из рук моего бедного зеркала.

Гэй немедленно поставил зеркало на стол. Заговорили о новом билле, предложенном в парламенте; Гэй схватил футляр с очкниии мистера Эдмонстон и, говоря с жаром, без умолку щелкал пружинкой очков. Добрая мистрисс Эдмонстон вовсе не желала, чтобы он оправдал мнение Филиппа, и только что заикнулась, чтобы сделать ему замечание, как раздался треск, и пружинка лопнула. Гэй сконфузился и начал извиняться.

Эмми захохотала, у Филиппа дрогнули губы; но он был слишком благовоспитан и даже не улыбнулся. Митрисс Эдмонстон дождалась, чтобы он ушел и, прощаясь с Гэем у дверей комнаты Чарльза, кротко заметила ему:

- Футляр с очками избавил меня от необходимости прочитать вам нравоучение, милый Гэй. Пощадите наши нервы, не вертите ничего в руках, разговаривая! Пугаться вам нечего, - сказала она, заметив, что он весь вспыхнул.- Это ведь не преступление, а просто дурная привычка, от которой легко можно отстать. Если бы ваша покойная мать была жива, ей ничего бы не стоило отучить вас от этого в несколько дней.

- Благодарю вас, и исправлюсь! отвечал Гэй. Сам не знаю, как это делается, извините, пожалуйста!

После этого вечера, Гэй начал старательно откладывать в сторону все мелкие вещи, которые могли попасть ему под руку, и вскоре совершенно отстал от своей привычки.

Мистрисс Эдмонстон не замедлила обратить внимание Филиппа на такую силу характера Гэя.

- Мы, Морвили, сказал Филипп, - все вообще отличаемся железной волей.

Эмми засмеялась.

- Неужели даже и на такие пустяки нужна железная воля? спросила она.

- Нечего смеяться, возразил он серьезно. Если чеювек нерешителен в безделицах, он никогда не будет тверд в важных случаях своей жизни.

В этот день Филиппу пришлось провожать Шарлотту, обещавшую Россам провести у них целое утро. Он объявил, что готов идти, и девочка побежала одеваться. Смешно было видеть, с каким важным видом она появилась в гостиной. Громадный бант из лент от шляпы, завязанной под подбородком, мантилья, красиво драпированная на плечах, ясно доказывали, что Шарлотта метила уже в большия. Она очень серьезно сказала всем домашним: "прощайте", и мелкими шажками поспешила за Филиппом, опустив очень скромно голубую вуаль на лицо. Эмми и Лора не могли удержаться от смеха, видя, как она старается попасть в ногу с высоким своим кузеном. Гордо закинув головку назад, девочка шла с чувством собственного достоинства и разговаривала, как следует взрослой девушке; между тем как Филипп, смотря на нее сверху вниз, с видом покровительства весело улыбался.

- О чем это она с ним толкует, желала бы я знать? спрашивала Эмми.

- О чем? да разве она может молчать? смеясь возразила Лора.- Болтает, что в голову придет.

- А тебе разве, Эмми, неизвестно, что Филипп имеет талант принаравливаться к каждому собеседнику, смотря по его летам и по способностям? заметил Чарльз.

- Ты все говоришь пустяки, Чарльз! возразила меньшая сестра.

- Как пустяки? Я его совсем не осуждаю за это, напротив, я ему завидую. Первым доказательством его ума служит его искусство держать себя сообразно положению того лица, с которым он имеет дело. Нам он постоянно предписывает законы, потому что мы все до одного преклоняемся перед ним. Торндаля он зовет: любезный друг, и управляет им, как Ментор; а посмотрите, как он обходится с другими. С мистером Росс, на пример. Ведь особенного ничего нет, а между тем образцовый гений именно так и должен говорить с образцовым священнослужителем. На званом обеде он на своем месте. На соседей своих он старается произвести такого рода впечатление, чтобы они могли сказать: "Ах! с мистером Морвиль можно свободно говорить обо всем". С товарищами по полку он также в хороших отношениях, доказательством чему служит то, что Мориц не чувствует к нему антипатии и не трунит над ним.

- Очень рада, Чарльз, - весело сказала Лора: - что ты наконец убедился в достоинствах Филиппа.

- А ты верно думала, что я сомневаюсь в том что нас Бог только затем и создал, чтобы восхищаться Филиппом? едко спросил Чарльз. Напрасно! я еще хотел исполнить свое назначение, пропев новый гимн Филиппу, то есть рассказать вам, что даже и Гэй был поражен талантом нашего мудрого кузена - принаравливать свой разговор к способностям каждого слушателя. Нечего тебе было и подозревать меня в сомнении; я давно открыл ту истину, что гибкость Филиппа доказывает его ум лучше, чем все наставления, которые он нам читает!

- Сомнительно, чтобы Гэй стал восхищаться Филиппом, прервала его Лора:- они в холодных отношениях друг к другу.

- Ах, Лора, напротив, это-то именно и было причиной, что Гэй похвалил Филиппа, - воскликнула Эмми.

- Позвольте вас просить пояснее выразиться, дорогая мисс Эмми, - сказал Чарльз.

- Ну, да, - вспыхнув отвечала она, - Если Гэй - то есть вообще если человек с сердцем чувствует, что его оскорбляют, то ему всегда хочется найти хоть одну хорошую сторону в своем противнике, чтобы заставить себя быть к нему снисходительнее.

- А-а-а! зевнул Чарльз во все горло: - который то теперь час? Что это Гэй не возвращается с урока до сих пор?

- Легок на помине, - заметила Лора:- вот он сам идет по двору.

Через несколько минут прибежал Гэй. На вопрос, встретил ли он по дороге Филиппа с Шарлоттой, и как они ему показались, Гэй отвечал.- Это олицетворенная картина: "достоинство и кокетство".- И он выпрямился, закинул плечи назад, повернул в пол-оборота голову, и принял спокойную, важную осанку Филиппа; затем, вдруг изменил выражение лица, голову нагнул несколько на бок, прищурил глаза самым лукавым образом и сжал губы, точь-точь как Шарлотта.

- Кстати, - прибавил Гэй, рассмешив всех своей выходкой:- поступил ли бы Филипп в священники, если бы он учился в Оксфорде?

- Не думаю, - отвечала Лора.- А что?

- Я никак не могу себе вообразить его в духовном сане.

- Верно то, что он не был бы тем, чем теперь есть, - сказал Чарльз.- Он вертелся бы среди людей одинакового с ним ума и образования и был бы в своей сфере.

- А сфера то его тогда была бы возвышеннее, чем настоящая, - добавил Гэй.

- Конечно, но и мы за то узнали бы тогда, в чем заключается разница между деспотом-феодальным бароном и деспотом-клерикалом. Он сейчас бы смекнул, как себя поставить в отношении нас.

- Ну, уж тщеславным то его назвать нельзя! воскликнуль Гэй, не вполне понимая аллегории Чарльза.

- Кто ж может обвинить Юпитера в тщеславии, - заметил Чарльз, ставя сестер снова в тупик, насмешка ли это, или похвала.

Действительно, все сказанное на счет уменья Филиппа принаравливаться в разговоре к способностям каждого из собеседников, было справедливо. Шарлотта не знала, как его благодарить за подробности, рассказанные им дорогою об одной интересной, исторической книге, только что ею прочитанной. Филипп, кроме того, рассказал ей, что у них в Стэйльгурсте на пруде есть остров, на котором он часто игрывал в Робинзона Крузое, когда был ребенком, и при этом передал ей отрывок из своих детских воспоминаний. Девочка была в восторге. В эту самую минуту они увидали Гэя, едущего по дороге. Лошадь его шла шагом, поводья были спущены, а ездок, не обращая ни на что внимания, задумчиво смотрел на небо, насвистывая что-то про себя. Он вздрогнул, когда Филипп взял лошадь за повод, и она остановилась.

- Вот неосторожно то! сказал Филипп.- Ни одной лошади не следует доверяться, особенно такой горячей, как ваша.

Гэй подобрал поводья и поблагодарил за предостережение.

- Вы что-то глядите разочарованным сегодня? заметил Филипп. - Не посадил ли вас на муншдтук мистер Лазсель, как выражается наш старый садовник.

- О нет! отвечал смеясь Гэй, и немного покраснел:- я замечтался о стихах Байрона.

Ihi steed is vatiish'd from the stall

No serf is seen in Hassan's holl

The lonely spider's thin grey pall

Waves, slowly widening over the wall.

- Как, Байрон? воскликнул Филиш?ь.- Неужели вы его прочли всего?

- Нет, я прочел только первую часть, которую нашел у себя в комнате!

- "Гяура" верно? Ну, беда еще не велика; но и это чтение вредно для впечатлительной головы. Смотрите, не поддавайтесь ему слишком.

- Хорошо! отвечал Гэй, слегка наморщившись; но тотчас же улыбнулся, пошутил с Шарлоттою и рысью понесся вперед.

- Ветренник! пробормотал Филипп, смотря ему вслед.

- Филипп! заговорила вдруг Шарлотта очень серьезно,- будете вы на меня сердиться, или нет?

- Конечно, нет, - отвечал Филипп, никак не понимая, к чему клонится её вопрос.

- Гэй обещал мне не возобновлять вашей родовой мести: обещайтесь и вы сделать тоже!

- Это что за вздор? о какой мести вы там толкуете?

- Да как же, Филипп? Между вашими предками и Морвилями из Рэдклиффа, говорят, существовала кровавая месть. Ведь это очень дурно; не возобновляйте ея!

- Если ее кто возобновит, то уж верно не я, сказал Филипп.

- В самом деле? А отчего вы Гэя не любите? Мы ведь все к нему сильно привязаны, а вы напротив; верно, эта месть во всем виновата. Послушайте Лору. Она говорит, что с тех пор, как Гэй у нас поселился, дом совсем стал другой.

- Гм! сказал Фижнгн.- Хорошо, что вы меня заранее попросили не сердиться на вас, Шарлотта, а право бы стоило. Скажите, Бога ради, кто вам вложил в голову весь этот сумбур?

- Чарльз сказал мне, - прошептала девочка, опустив голову:- и еще... еще...

- Кто еще? говорите громче. я не слышу!

Шарлотта струсила; ей хотелось заплакать, но, вспомнив, что она взялась примирить две враждующия стороны, она удержалась и дрожащим, несколько жалобным голосом проговорила:- Вы сами, зачем вы сердите Гэя? вы все его дразните и, когда его хвалят другие, вы делаете вид, как будто не слышите, что говорят. Это очень дурно с вашей стороны! заключила она, готовая уже зарыдать.

- Шарлотта! возразил Филипп с нежностью, (которой она вовсе не ожидала после сделанного, ею замечания): - отложите в сторону все ваши опасения и страхи. Чарльз просто дурачится над вами. Разве вы забыли, миленькая моя кузина, что я христианин и что мы живем в 19-м столетии?

Шарлотта была уничтожена его лаской. Филипп продолжал:- Вы меня совсем не поняли. Мне Гэй очень нравится. Я нахожу, что он очень внимателен к Чарльзу, очень мил с вами и вообще, что он так привлекателен, что его нельзя не любить. Люди, которые постарше вас, видят однако в нем недостатки и стараются всячески их искоренить. Конечно, для нас эта обязанность неприятна; сам он сердится, а между тем, все сделанные ему замечания служат доказательством истинной к нему дружбы. Довольны ли вы моим объяснением, милая кузина?

- Простите меня, пожалуйста, - покорным голосом произнесла Шарлотта.

- Нечего вам просить прощения. Если в вас закралось сомнение, лучше было высказаться, тем более, что я вам свой. Но когда вы выростете, не бойтесь никогда высказывать правды.- Я очень рад видеть, что у вас в характере есть много смелости. Только в этом случае вам бы следовало иметь побольше доверия ко мне.

Таким образом опасения Шарлотты на счет кровавой мести двух двоюродных братьев прекратились, но девочка начала уже горевать о другом. На святой 26 марта, Гэю должно было минуть 18 лет и он приготовлялся вступить к этому времени в Оксфордский университет. Бедная Шарлотта лишалась разом двух товарищей: его и Буяна. Сначала было положено отправить туда же и Делорена; но Гэй считал Оксфорд местом соблазна для Уильяма и, не желая доверять своей лошади другому груму, предпочел оставить их обоих в Гольуэле.

Дед Гэя завещал выдавать своему внуку до совершеннолетия его известную сумму на ежегодное содержание; сумма эта была дотого скромна, что роскошничать не предстояло возможности, и даже сам Филипп нашел ее едва достаточной для содержания молодого студента из высшего круга.

- Вы не стесняйтесь, Гэй, - говорил мистер Эдмонстон, своим обычным добродушным тоном. В случае если вам понадобится перехватить деньжонок, скажите прямо. Не бойтесь, я выдам сейчас: лучше взять лишнее из доходовь, чем делать долги. Вы меня знаете, я никогда не откажу, тем более, что это ваша собственность.

- Хорошо, я попрошу, - отвечал Гэй точмо тем же спокойным тоном, каким он назначил себе известное число часов для занятий. Вся семья Эдмонстонова приготовила для Гэя какой-нибудь подарок к рождению. Отец семейства дал ему полный комплект запонок; мать - журнал религиозного содержания; Эмми списала для него любимые романсы; Лора приготовила картину, и Шарлотта сработала essuie-plumes в виде собачки, которую из любезности все находили удивительно похожей на Буяна. Чарльз один ничего не подарил, объявив, что он не намерен дарить Гэя за то, что он ими уважаем.

- Вы не знаете, что за тоска расставаться с единственной живой душой в целом доме! зевая говорил Чарльз Гэю. - Я уже буду не жить, а прозябать до вашего возвращения.

- Как? вы, Чарльз? первый наш балагур? спросил Гэй: - и вы будете скучать?

- Я только и балагурю, что в вашем присутствии, - отвечал Чарльз. - Недаром говорят, что без воды и мельница не мелит; но что бы там ни было, а мы ожили с тех пор, как вы у нас поселились. Вы как-то сумели сделаться необходимым для всей семьи. Мы наблюдали за вами, иногда подтрунивали, но всякий день ожидали от вас чего-нибудь новаго.

- Вот как! сказал Гэй.- Так вы за мной наблюдали? Я воображаю, что во мне ничего нет такого, что бросается в глаза.

- Я вам скажу, что в вас есть. То, что я бы очень желал иметь: у вас независимый характер.

- Не желайте этого, Чарльз!

- Погодите! я не говорю, что я бы вам подражал. Напротив, я бы никогда не делал таких глупостей, как вы. Не сидел бы я по утрам, когда хорошая погода, за Еврипидом, не выпустил бы я из рук дорогой охотничьей лошади, еслибы у меня было довольно денег, чтобы ее купить. Ни за что!

- Это потому, что вам нет надобности переработывать свою натуру.

- Ну, как бы там ни было, - зевая продолжал Чарльз:- а я вам не польщу, если скажу, что мне жаль вас. Какой бы вы там ни были чудак, а я все-таки сильно почувствую ваше отсутствие. Не легко видать ежедневно одне и те же сцены, одни и те же лица и слышать одни и те же разговоры. Лора с её рисованием и с хвалебными гимнами Филиппу, Эмми с её цветами, Шарлотта и все прочие с своими рассуждениями, глупые визиты, глупые книги - все это мне до смерти надоело. Не смотрел бы на них!

Чарльз еще раз зевнул, вздохнул глубоко и с трудом новернулся на диване.

- С вашим приездом все ожило у нас в доме, - продолжал он.- Вы рассказываете о Рэдклиффе и о своих любимых животных гораздо интереснее, чем всякая книга; вы чисты душой, не мудрствуете лукаво и имеете оригинальный взгляд на вещи; вы войдете только в комнату, я так и жду новости; поете вы также не приторно, как все, а с огнем; вы для меня точно кушанье за столом. Эх! Гэй, признаюсь вам откровенно. Как я ни храбрюсь, а не легкая вещь бьпь калекой в лучшие годы жизни - да чего? калекой на всю жизнь; что там доктора ни толкуй, а ни один из них не решился еще меня обнадежить, что я когда-нибудь выздоровлю. И знаешь, что пролетит целый век не вставая! Надеяться! Да я ведь десять лет как надеюсь, и много-ли толку вышло! Знаете что, Гэй? сказал с горькой улыбкой больной,- я еще удивляюсь, что вы во мне не возбуждали ненависти. Подчас мне дотого тошно, что кусаться хочется. Особенно я эту трещетку Морица де-Курси искусал бы охотно; как начнет тарантить, как начнет...

- Но ведь и я часто вздор говорил. Мне потом приходило не раз в голову, что я вас утомляю своей болтовней.

- Нет... Нет, вы мне никогда не надоедали, напротив, я увлекался, слушая вас. Ваши рассказы о катанье верхом, об охоте, о прогулках в лодке - да ведь это жизнь!...

Никогда еще Чарльз не говорил так откровенно о своей болезни пред Гэем, и видно было, что этот порыв чистосердечия сильно взволновал Гэя. Он стоял, опершись о спинку дивана, на котором лежал больной, и выразительные глаза его были точно прикованы к лицу Чарльза.

- И вот, вы теперь поступаете в Оксфордский университет, - говорил тот:- вы попадете в круг совершенной молодежи, будете слышать, что делается на белом свете, заставите говорить о себе! Кто знает, может быть, вы и сами займете видное место в обществе. А я? - У меня есть таланты; я бы также мог быть чем-нибудь. Меня теперь все считают лентяем, да на что же я годен? Я знаю, что не будь у меня этой - (он едва не выговорил одного сильного выражения, которое уже вертелось у него на губах, но остановился от взгляда больших глаз Гэя), то есть, я хотел сказать, если-бы я не был прикован к постели, - поправился он, - то мистеру Филиппу не удалось бы играть роль представителя нашего дома. Меня, кажется, мать природа, также как его, не обделила умом.

- Об этом и говорить нечего, - сказал Гэй. Вы так быстро схватываете идею каждого автора. Вам стоило-бы поработать самому над каким нибудь сочинением. - Попробуйте-ка.

- Попробовать? - да и что я через это выиграю?

- А разве можно зарывать свои таланты в землю? задумчиво спросил Гэй.- Мы даже и права на это не имеем. Мне так жаль бросать наши чтения вдвоем.

- Да, у меня уж другаго такого ученика не будет, сказал Чарльз.- Один читать я не стану, да и не могу, по правде сказать.

- Разве ваши занятия зависят от кого-нибудь? спросил с удивлением Гэй.

- Конечно: я хочу взяться за что-нибудь, а здоровье не позволяет. Вот я и отложу книгу в сторону, перезабуду все, что читал, и дело кончится ничем. Да это все ничего, я принял бы всякое занятие как лекарство, чтобы освежить свой мозг, да было-бы с кем заниматься, только опекунов мне не нужно, с ними ничего не буду делать.

- Ну, а сестры ваши? предложите им вам помогать.

- Гм! Кому же? Лоре? - она и без того ученая, да и браконьером в лесах Филиппа быть не хочу; заставить Эмми быть серьезной? тогда прощай домашняя отрада. Я и то боюсь, не повредило бы ей то чтение, которым Мэри Росс ее угощает.

В эту минуту Эмми вбежала в гостиную.

- Эмми! послушай-ка, что Гэй мне советует; он говорит, что тебя нужно заставлять читать ежедневно что-нибудь очень серьезное, чтобы ты высохла как палка и посинела.

- Как голубая горчанка! подхватил Гэй.

- Я очень рада быть похожей на цветок, - сказала Эмми:- только желаю знать, о чем вы толковали?

- Да о том, как бы принудить тебя прочитать все фолианты дядюшкиной библиотеки, - продолжал Чарльз:- то есть, те громадные книги, которые находятся под ведением Маргариты, пока Филипп не обзавелся своим домом.

- Не правда, вы говорили совсем не обо мне! воскликнула Эмми.

- У нас речь шла о чтении, которым Чарльз и я занимались по утрам, - сказал Гэй.

- Да, я сэма уже думала, как Чарльзу будет скучно, когда настанет час урока, Мы так жалеем, Гэй, что вы уезжаете.

- Эмми, не хочешь-ли ты заменить Гэя? спросил Чарльз.

- Как, Чарльз! - ты возьмешься со мною читать? Неужели? вскричала Эмми, вся вспыхнув от удовольствия.- Мне давно хочется заниматься вместе с тобой, как Джемс Росс это делает с Мэри; но я боялась предложить тебе это. Я такая глупая. Но если ты сам этого желаешь - благодарю тебя от всей души.

Дело было тут же слажено, и Чарльз обязался отдавать Гэю отчет об их занятиях, нарочно для того, чтобы поддержать свою энергию; что же касается Филиппа, тому положили не говорить ни слова, чтобы не дать ему права вообразить, что Чарльз следует его совету.

Чарльз действительно искренно полюбил Гэя; он даже не придирался к нему за его готовность восхищаться всеми действиями Филиппа, будучи убежден, что Гэй делает это чисто из сознания долга, точно как дети, которым велят приходить в восторг от какого-нибудь примерного мальчика, описанного в книжке для чтения; но что внутренно Гэй не питал особенной нежности к своему старшему кузену.

Он ошибался. Правда, между обоими Морвилями возникали часто недоразумения и даже споры, которые однако не переходили в вражду, вследствие хладнокровия Филиппа и готовности Гэя извиняться в своих вспышках; в случае же нужды он постоянно обращался к Филиппу за советом и помощью. Особенно охотно выслушивал он его наставления на счет образа жизни в Оксфорде. Мистрисс Эдмонстон более всех других понимала, как сильно Гэй нуждался в дружеской поддержке и как опасны могли быть для него искушения университетской жизни. Перед его отъездом она долго разговаривала с ним в своей уборной, обещалась писать к нему и с Чарльза взяла слово делать тоже самое. Гэй уехал из Гольуэля, сопровождаемый общим сожалением. Шарлотта плакала навзрыд и требовала непременно на память локон шерсти Буяна. Она готова была-бы, кажется, надеть его в медальоне на шею, еслибы не боялась, что Лора передаст это Филиппу.

- Он уехал с большими задатками, - заметил Филипп, проводив глазами удалявшагося Гэя.

- Дай Бог, чтобы они развились! сказала мистрисс Эдмонстон.

- Да, хорошо бы это было. Меня пугает его способность привязываться к людям. Его положение в свете, богатство, хорошая фамилия, веселость и привлекательная наружность - все это страшные подводные камни. На беду его, он не привык трудиться, а труд - лучший оплот против искушений. Впрочем, он славный, честный малый и отличных правил. Дай Бог, чтобы он в университете хорошо пошел.

ГЛАВА VII

Был великолепный июньский вечер; яркое солнце окрасило синее небо каким-то тонким, розовым оттенком и тихо закатывалось за сосновым и ореховым лесом, бросая длинные тени от старых деревьев на большой луг перед домом в Гольуэле. В воздухе пахло сеном. Пестрая вереница косцов - мужчин и женщин, с граблями на плечах, возвращалась с работы; их белые рубашки, соломенные шляпы и загорелые, здоровые лица, составляли живописную картину, освещенную лучами заходящего солнца. Недалеко от дома, на лужайке, стояли густыми рядами копны сена. Там же лежал Чарльз, прислонившись спиною к высокой копне; подле него сидели: мать, с книгою в руках, и Лора, с портфелем на коленях. Она снимала вид с прелестного деревенского пейзажа, а лучи солнца, пробиваясь сквозь зелень, придавали её кудрявой голове какой то золотистый отлив; по соседству от нея, растянувшись на сене, лежал Филипп, без шляпы и без галстука; он отдыхал после путешествия пешком из Броадстон, рядом с ними Эмми и Шарлотта, воображая, что оне дело делают, прыгали по копнам, зарывали друг друга в сено и громко смеялись. Старшие мало говорили, им было жарко, даже спать хотелось. Ветерок изредка проносился по лугу и обдавал их всех благоуханием от сена. Вдруг, холодный, черный нос Буяна коснулся лица дремавшего Чарльза и красный язык его стал нежня лизать руку больнаго. Шарлотта радостно вскрикнула: "А! а! вот наконец и он!" и бросилась бежать по лугу, перескакивая через пни и пробираясь мимо копен на встречу Гэю, только что показавшемуся на лошади, у опушки леса. Увидав девочку, он кинул поводья одному из косцов, соскочил с Делорена и прыжками понесся прямо к ней. К счастию, он подоспел во время, потому что в эту самую минуту Шарлотта споткнулась и полетела навзничь. Гэй подхватил ее и поставил на ноги. Лора, Эмми и Филипм, с радостными криками, окружили Гэя, как маленького школьника, в первый раз возвращающагося домой на вакацию. Впрочем, он и сам прыгал и радовался, как дитя; все лицо его сияло счастьем, а Буян, вырвавшись из объятий Чарльза, лаял и носился по лугу, как безумный, задрав хвост кверху, точно сочувствуя радости своего барина. Гэй бросился потом к Чарльзу и, целуя его, поздравил с выходом на воздух. Затем, молодежь разместилась кто на сене, кто просто стоя около копны, где лежал больной, и все заговорили разом, так что нельзя было разобрать ни одного слова. Смех, вопросы, ответы, радостные восклицания слились в один гул.

- Буян! голубчик, ты еще похорошел! кричала Шарлотта, покрывая поцелуями милаго пуделя.

- Ах! что за день! что за чудный день! говорил Гэй, сбрасывая, по примеру Филиппа, галстук и шляпу.

- Это такая погода, что упиться воздухом досыта нельзя, - вторил ему Филипп, повалившись навзничь и втягивая всей грудью. ароматический букет травы. Гэй начал громко напевать песню:

"Счастливый день мой будет завтра"...

- А-а! теперь видно нам придется у вас учиться, Гэй, сказала Лора. Ведь вы недаром брали уроки пения.

- Гэй! Гэй! слышали вы, какой вам сюрприз готовится, вмешалась Эмми. Ведь лэди Килькоран дает скоро бал.

- Вам непременно нужно ехать, - сказала Шарлотта. Как я рада, что останусь дома. Немавижу танцы.

- А я танцую хуже Буяна, возразил Гэй, схватив пуделя за передния лапы и заставляя его выделывать какой-то невозможный танец.

- Не беда, мои барышни вас сейчас выучат, заметила мистрисс Эдмонстон.

- Неужели я обязан непременно ехать? спросил Гэй.

- Ага! вы уж, кажется, серьезно начинаете подумывать о бале, с улыбкой ввернул Чарльз.

- А Филипп поедет? спросил Гэй.

- Да, он едет, чтобы произнести речь о том, что танцы суть приятное и здоровое развлечение для молодых людей, продолжал Чарльз.

- Ты ошибаешься, отвечал Филипп. Теперь слишком жарко, чтоб говорить речи.

- Господа! Аполлон опускает свой лук по случаю жары, воскликнул неугомонный Чарльз. Капитан уступает поле сражения.

- А! а! уж капитан Морвиль! Имею честь поздравить с повышением, радостно сказал Гэй. Пойду непременно когда нибудь пораньше в Броадстон, чтобы успеть полюбоваться вами на параде.

- Как? Разве вы будете продолжать ходить туда на уроки к мистеру Лазсель? спросил Чарльз.

- Если он сам от меня не откажется, отвечал Гэй. Я так отстал от товарищей по классу, что мне никак нельзя лениться во время каникул.

- Вот это так, Гэй! одобрительно воскликнул Филипп, подымаясь с земли. При такой настойчивости, вы далеко пойдете. Ну, как идут у вас сочинения?

- Порядочно! благодарю вас.

- Пора, пора привыкать к делу, продолжал Филипп. Что вы теперь читаете?

- Фукитида.

- Дошли ли вы до речи Перикла? Если да, то я вам покажу некоторые мои замечания на счет этой речи. Понимаете ли вы теперь дух языка?

- Стараюсь, по крайней мере, отвечал Гэй, вытаскивая репейник из кудрявых ушей Буяна.

- Что вы больше любите, греческий язык или бал? спросил Чарльз.

- Лучше всего люблю луг с сеном, сказал Гэй, повалив Буяна и бросая ему сено в глаза.

- Еще бы! воскликнула Шарлотта:- кому ж может понравиться глупый бал более, чем луг с сеном.

- Ах, ты моя милая девочка! с улыбкой заметила мать:- и хочется ехать, да не возьмут.

- Мама! вы знаете, что я вовсе не люблю балов, возразила шалунья.

- Точно также как и я, сказал Чарльз. Мы с тобой, Шарлотта, презираем светскую суету.

- Ну, уж вам то, Гэй, нужно ехать, прервала брата Лора. Филипп, и тот сказал, что примет приглашение.

- Что ж делать? Мне не переучить лорда Килькорана, возразил Филипп. Я очень уговаривал Морица отказаться от этой затеи, но если этого желает его отец, мне вмешиваться нечего.

- Вы должны знать, Гэй, сказал Чарльз, что этот бал дается Морицом, в честь нашей Лоры.

- Верьте ему, Гэй! смеясь возразила старшая сестра. Надо вам сказать, что лорд Килькоран человек предобрый; дочь его Эвелина очень удивилась, услыхав, что Эмми от роду не была ни на одном бале, а что я только один раз танцовала; вот они и решились дать бал.

- Когда назначен бал?

- Чрез неделю, в четверг, сказала Эмми. Я бы желала, знать, понравится ли вам Эвелина, она прехорошенькая!

- Она, кажется, большой друг с Лорой? не так ли?

- Да, я очень ее люблю, сказала Лора. Мы с детства дружны; по моему мнению, она очень умна, хотя другие, кто мало ее знает, иначе ее судят.

При этих словах Лора выразительно взглянула на Филиппа.

- Живет теперь кто нибудь из детей, кроме Эвелины, с родителями? спросил Гэй.

- Да, младшие две дочери - Эмми и Эллен; меньшие сыновья там же. Лорд де Курси (старший сын) в Ирландии, а прочих детей нет дома.

- Лорд де Курси самая умная голова во всей семье, заметил Филипп. Человек он необщительный и потому его никогда на этих балах не видно.

- Гэй, надеюсь, вы не окажете презрения к их радушию, сказала серьезно Эмми. Это будет так весело, так смешно учить вас танцовать!

Гэй потянулся и проворчал себе что-то под нос.

- Не робейте, Гэй, сказал Филипп. Тут нет особенной мудрости. Вы ведь будете танцовать среди толпы. Я, например, с роду не учился ни одному па, а танцую.

- Притом у вас слух есть, заметила Лора.

- Уж если Мэри Росс едет, то никому из нас нельзя дома оставаться, воскликнула Эмми. Эвелина так ее любит, что заранее взяла с неё слово быть, сказав, что мама привезет ее вместе с нами.

- Гэй, вы еще не видали замка их, Аллонбэй? спросила Лора. Какие там картины Ван-Дика! что за портрет Короля Карла! чудо!

- Не тот ли это, прервал ее Чарльз, перед которым нашли Эмми, утопающую в слезах?

Эмми сильно покраснела и отвернулась.

- Вся судьба несчастного короля выражена в его чертах, заметил Филипп:- серьезное, грустное, красивое лицо! Смотреть на него нельзя равнодушно. Эмми, вы вовсе не должны стыдиться своих слез.

Молодая девушка еще сильнее сконфузилась.

- Надеюсь, что этот портрет висит не в танцовальной зале? спросил Гэй.

- О нет, отвечала Лора:- он висит в библиотеке.

В эту минуту прибежала Шарлотта, куда то вдруг скрывшаеся, с двумя конвертами в руках, которые она подала Гэю. В одном заключалось печатное приглашение на бал лэди Килькоран, на имя сэр Гэя Морвиль, а в другом лежало такое же приглашение на имя мистера Буяна, нацарапанное карандашем проказницей Шарлоттой. Гэй захохотал во все горло и с громким криком кинулся ловить девочку, которая, смеясь, побежала от него по лугу; оба они вернулись, запыхавшись от усталости.

- Вот уж сенокос! такого никогда не было, заметила весело Шарлотта.

- Да, я думаю, и косцы то же скажут, отвечала мать, вставая, чтобы идти в комнаты. Вы все копны им перепортили.

- Я сейчас поправлю, закричал Гэй, схватив в руки сенные вилы.

- Тише, тише, берегитесь! воскликнул Чарльз: я вовсе не желаю попасть в скирд. Этак, пожалуй, мое неутешное семейство вообразить, что я утонул, и будет искать мое тело в прудах, и вдруг окажется, что Делорена кормят сеном с мясом.

- О! после такого трагического описания, я не дерзну ворошить сено! отвечал ему Гэй, взяв больного под руки и осторожно усаживая его в кресло на колесах. Вся компания последовала за ними в дом; но спустя несколько времени, Лора, посмотрев в окно, увидала, что Гэй, сбросив с куртку, греб сено, как настоящий работник, и складывал ровные, аккуратные копны, насвистывая громко какую то песню!... Лора видела, как скотник пришел и приподнял шляпу перед ним с ласковой улыбкой. Гэй приветливо ему поклонился, и они начали толковать. Вдали показался мистер Эдмонстон, верхом на лошади, и Гэй, забыв сено и земляка скотника, бросился к нему на встречу. Главной причиной общей радости при встрече Гэя в этот приезд его в Гольуэль было то, что он привез самый благоприятный отчет о своих успехах в университете. Опекун и Филипп подробно разопросили его обо всем; и последний вывел такого рода заключение, что первый годичный термин Гэя выдержан им безукоризненно. Лора была в восторге, что она не ошиблась в молодом Морвиле; ей всегда казалось, что способности его современем быстро разовьются.

Что касается до мистрисс Эдмонстон, то ей пришлось выслушать целую исповедь от Гэя, и то не вдруг, а урывками, или во время прогулок в сумерки по саду или сидя по утрам в уборной, глаз на глаз. Гэй не охотно раскрывал свою душу, но в минуты порывов откровенности, он уж удержаться не мог и высказывал чистосердечно все, что чувствовал.

Так, например, он признался мистрисс Эдмонстон, что ему было очень трудно заниматься на первом курсе. "Я тут только убедился, что я за лентяй, говорил он:- ни разу не садился я за книги с удовольствием. Мне непременно нужно было употребить усилие, чтобы заставить себя работать. Ну можно ли рассчитывать после этого, чтобы из меня вышел толковый человек? В первое время своего пребывания в Оксфорде, Гэй занялся было греблей, но заметив, что это развлечение слишком отвлекает его от занятий, он, вдруг, не предупредив товарищей, отказался быть участником в ней и конечно раздражил этим поступком многих против себя.- "Я таким образом, рассказывал Гэй, мало по малу лишил себя всех удовольствий, оставив себе только музыку и прогулку, как развлечение. Первая, пожалуй, также может рассеять меня, в ущерб учению, прибавил он, но я надеюсь, что вы меня научите, как пользоваться ею без вреда для себя и других. За легкое чтение я снова, принялся в Оксфорде, нужно же было чем нибудь освежать свой мозг, особенно когда у меня перед глазами не было моря, не было скал, а Лора и Эмми жили от меня далеко. Друг у Гэя был всего один, по фамилии Уэльвуд. Это то имя и привлекло его. Ему хотелось непременно убедиться, не сын ли он того капитана Уэльвуда, смерть которого лежала на совести покойного его деда; но в первые дни знакомства ему трудно было начать щекотливые расспросы. Сблизившись покороче, Гэй узнал, что это племянник кэпитана Уэльвуда, убитого 28 лет тому назад. Он передал Гэю следующия подробности о семье покойного своего дяди. Убитый оставил после себя двух незамужних дочерей, замечательных по своей благочестивой жизни, и вот им то молодой Уэльвуд обещал передать, что старик сэр Гэй Морвиль до самой смерти мучился угрызениями совести за смерть их отца. Сестры жили в С. Мильдреде. Друг Гэя готовился в священники; он был робок и необщителен по природе, трудно сходился с товарищами, но Гэй привязался к нему искренно.

Не будучи воспитан в школе и привыкнув жить дома в уединении, Гэй в Оксфорде имел мало знакомых. Он жаловался на это мистрисс Эдмонстон, говоря, что он верно такой уж бирюк, что его все избегают. Она очень смеялась этому предположению и успокоила его, сказав, что люди не самонадеянные и не навязчивые всегда ценятся дороже как друзья, и потому она советовала ему не отчаяваться, говоря, что современем он поладит со всеми товарищами. Если бы Гэй не сомневался в своих силах и по временам глубоко не задумывался о своей судьбе, можно было бы предположить, что это самое беспечное, веселое существо. Он бегал по всему дому, пел, острил, дурачился и дотого оживлял всех и каждого, что заставил даже забыть Морица де Курси, который не уступал ему в веселости, но был в то же время большой сумасброд. Весело жилось в Гольуэле в это лето. Молодежь читала, гуляла, занималась музыкой и цветами. Все они трудились над беседкой из лавров, под тенью которой Чарльз мог бы спокойно лежать и любоваться издали на шпицы башен Броадстона. Уж как же они работали! Гэй пилил не хуже поденщика, Эмми вколачивала гвозди, Лора плела ивовые ветви, а Шарлотта служила на побегужках. Однажды их всех удивило восклицание Чарльза:- А! а! Падди, это вы? Из-за зелени вдруг показалась стройная, молодая девушка в амазонке, которую она поддерживала одной рукой, а другой помахивала хлыстиком с коралловой ручкой. Шла она быстро, несколько припрыгивая. Фигура и вся её наружность были необыкновенно изящны. Хотя Лора и могла назваться красавицей рядом с нею, но свежее личико молодой девушки, её смеющиеся темносиние глаза, совершенно сизые волосы, прикрытые шляпой с широкими полями и с небольшим пером, все вместе - придавало ей много привлекательнаго. Она легко ударила хлыстиком Чарльза и проговорила:

- Тетя Эдмонстон сказала, что я найду здесь всех вас. Это что вы тут затеваете?

- Беседку! сказал Чарльз:- а вот наш главный плотник! - он указал на Гэя.

- Это сэр Гэй? прошептала гостья Лоре, взлянув вверх на крышу, куда взгромоздился Гэй, выстилая ее тростником. Солнце ярко освещало его румяное лицо и белую рубашку; он был без сюртука.

- Долой! сюда! крикнул Чарльз, и Гэй мигом соскочил на землю, но при виде незнакомой лэди покраснел до ушей. "Вот вам еще дикий ирландец", отрекомендовал больной сконфуженного Гэя.

- Сэр Гэй Морвиль, - лэди Эвелина де Курси! чопорно произнесла Лора. Но гостья прервала её утонченную церемонию, смело протянув руку Гэю и сказав: "Очень рада познакомиться. Мы почти кузены. Останьтесь, не уходите. Дайте мне поработать с вами. Эмми - давай молоток; Лора, разве ты забыла свою страсть вколачивать гвозди?

- С кем ты приехала Эва? спросила Лора.

- С папа - он хочет сделать визит сэр Гэй Морвилю. Пожалуйста не беспокойтесь, сказала она, заметив, что Гэй начал искать свой сюртук.- Он будет у вас на обратном пути из Броадстона, куда он также отправился, а меня, между тем, забросил сюда. Чтож вы мне не даете никакого дела? Можно мне взлезть на лестницу? - Там должно быть так хорошо!

- Эва, как это можно! шепнула Лора, с укоризной, но молодая лэди махнула головой и, увидав где то гвоздь, торчавший очень некрасиво, взобралась на лестницу, схватила молоток и начала дотого им барабанить, что Чарльз зажал уши, уверяя, что молоток несноснее даже её языка.

- Поговорите-ка с нами лучше о вашем бале, сказал он.

- А что? можно надеяться, что капитан Морвиль приидет к нам на бал? спросила она.

- Конечно, отвечала Лора.

- Очень рада! Папа за этим то и поехал в Броадстон. Мориц жалуется, что капитан ему голову намылил, и потому он боится даже и заикнуться о бале. Папа сам едет с приглашением.

- Успокойтесь! заметил Чарльз. Капитан очень милостив, он глядит на балы как на средство развития для ирландской молодежи. Он при мне доказывал Гэю, что в танцах нет никакой мудрости.

- А разве вы не умеете танцовать? - с видом сострадания спросила Эвелина у Гэя.

- Увы! я по этой части невежда! отвечал Гэй.

- Мы собираемся учить его, - заметила Лора.

- Собираетесь? Чего тут думать! крикнула бойкая лэди, соскакивая на землю. Начнем сейчас же. Пойдем же на луг. Чарльз, хотите я вас повезу туда? - и говоря это, покатила его кресло. Гэй бросился было ей помогать. - Не нужно, не нужно, я сама! кричала она весело. Чарльз! вы будете скрипка, играйте: тра-ла-ла, тра-ла-ла! Эмми, Лора, становитесь вместо дам, я и Гэй - будем кавалерами. Она надела шляпу на бекрень, ударив ее слегка рукою. Кадриль образовалась в одно мгновение, и веселая компания без музыки, отплясала, не хуже, чем где нибудь на вечере. Вскоре прибыл и сам лорд Килькоран. Пока отец сидел в гостиной, дочь прохаживалась по саду под руку с Лорой. "Мне он очень нравится." говорила она про Гэя. С ним можно сладить. Мне столько наговорили про его серьезное направление, что я обрадовалась от души, увидав, что он далеко не похож на своего кузена.

- Эвелина! сказала с укором Лора: не стыдно ли тебе?

- Я не злословлю капитана Морвиля, но, право, боюсь его до смерти. Я убеждена, что он меня дурой считает. Скажи, правду я говорю, Лора?

- Заставь его переменить это мнение, Эва, докажи ему, что ты умна.

- То то, что я робею перед ним. А мне не хочется показывать этого, вот я и стараюсь побольше дурачиться, чтобы он не догадался, что я его переуму. Смотри же, Лора, выучите вы сэр Гэя танцовать. Он такой гибкий, настоящий ирландец.

Для практики, каждый вечер затевались танцы. Чарльза усаживали в амбразуру окна, чтобы как нибудь его не толкнуть; мать садилась за фортепиано и кадриль составлялась из двух дам и одного кавалера - Гэя. Шарлотта с презрением отказывалась принять участие в танцах и вместо того, возилась с отцом, который, по её желанию, корчил танцовального учителя и выделывал такие уморительные па и фигуры, что все его дети катались со смеху.

Мистер Эдмонстон был происхождения ирландского, со стороны матери. Лэди Амабель Эдмонстон никогда не могла прижиться в Англии, и когда сын её женился, старушка с дочерью уехала на родину. Настоящий граф Килькоран, отец Эвелины, был её племянник, и потому обе семьи были связаны тесной дружбой. Молодые Килькораны звали мистера и мистрисс Эдмонстон в детстве тётей и дядей, и название это осталось за ними на всю жизнь. В день бала, в замке Аллонбэй, царствовал такой resime menade, что сами хозяева не знали наверно, в каком часу и где им дадут обедать. Поэтому, Эдмонстоны сочли за лучшее пообедать дома, вместе с Филиппом и Мэри Росс, которые съехались у них. По общему требованию, Филипп был в мундире; пока сестры одевались, Шарлотта осматривала все украшения его воинского наряда, по поводу которого у Филиппа с Мэри завязался разговор о рыцарских древних доспехах. Вдруг, чьи-то маленькая ручки ущипнули мисс Росс за талью и какое то существо, в воздушном, белом платье, прыгнуло в сторону, когда та оглянулась.

- Эмми! что вам нужно? спросила она.

- Идите на верх и принарядитесь! отвечала Эмми.

- Да ведь вы сказали, что мне не нужно хлопотать о туалете. Я уж одета! сказала Мэри, осматривая свое пышное, белое, кисейное платье.

- Платья не меняйте, но только повинуйтесь, шепнула Эмми, и оне обе исчезли.

- Эмми похожа сегодня на какого-то сильфа, - заметил Филипп.

- Или на ангельскую головку с крыльями, в роде тех, что Гэй рисует у себя в портфеле, ввернул Чарльз.

- Я просто - так, марал - проворчал Гэй, весь покраснев. Я думал, что эта бумага давно разорвана. Где она?

- В моей комнате, на столе; я должен вам сказать, Гэй, что портфель этот принадлежит мне. Мама, ожидая вас, собрала со всего дома всевозможные украшения для вашего кабинета. Портфель попал туда же. Когда мне его принесли назад, я нашел на бумаге целую коллекцию ангельских головок, испещренных вокруг чернильными полосами и пятнами.

- Я возьму назад свое произведение! вскричал Гэй, убегая из комнаты.

Шарлотта бросилась вслед за ним, умоляя его показать головки, а Филипп спросил у Чарльза, с кем оне имеют сходство.

- Это целая история, - отвечал Чарльз:- целиком годится в роман. Петрарка забывает свои поэмы в портфеле!...

Чарльз назвал Петрарка как поэта, вовсе забыв о Лауре, и потому его не мало удивил строгий тон Филиппа, когда тот спросил:

- Ты с умыслом это сказал, или нет?

Заметив, что его слова, сказанные случайно, задели Филиппа за живое, больной видимо обрадовался.

- А-а, кажется, это нежная твоя струнка? спросил он.

Филипп встал и, выпрямившись во весь рост, произнес тихим, но выразительным голосом:

- Я не знаю, шутишь ты, или нет, но ты не мальчик, пора тебе понимать, что такими вещами не играют. Если ты скрываешь что-нибудь тебе известное, ты сильно за это ответишь. Я не могу себе вообразить большего несчастия, как если Гэй полюбит которую нибудь из твоих сестер.

- Et pourquoi? холодно спросил Чарльз.

- Ну, теперь я вижу, - сказал Филипп, опускаясь снова в кресло и стараясь говорить хладнокровно:- что я напрасно принимал с тобою этот серьезный тон.

В эту минуту, в комнату вошел его дядя; он заговорил с ним о вещах посторонних так спокойно, как будто между ним и Чарльзом ничего особенного не произошло.

Чарльз, между тем, торжествовал, что ему удалось выдержать характер перед таким сильным и высоким воином в красном мундире, но вместе с тем, его очень заинтриговал последний разговор. Будь он уверен, что Филипп действительно влюблен в его старшую сестру, он бы никогда не позволил себе потрунить над ним. А теперь, он был в восторге, что взволновал невозмутимого кузена. Ему и в голову не приходила мысль, что под этой спокойной, приличной наружностью бушует море страсти.

Человек доложил, что экипажи поданы. Мистер Эдмонстон начал созывать дам, вследствие чего, в уборных произошло сильное смятение. Старшая горничная еще доканчивала туалет мисс Лоры; Эмми возилась над прической Мэри; мистрисс Эдмонстон собирала шали девиц, а Шарлотта, как всегда, суетилась и бегала. Как Мэри ни отговаривалась, а она должна была все-таки надеть венок из герани, сплетенный руками самой Эмми. Бедная жертва сидела смирно на стуле, точно кукла, между тем как Эмми прикалывала шпильками роскошные цветы к её косе. К этому времени и Лора оделась, все дамы разом соединили свое искуство и окружили Мэри, а Шарлотта, перевесившись через перила лестницы, кричала во все горло: все готовы, кроме Мэри! Гэй наигрывал: Кузнеца Музыканта, а капитан Морвиль расхаживал своей поступью по комнате. Когда бедной Мэри надели длинную золотую цепочку на шею - она пришла в ужас, вскочила со стула и сказала:- Нет, уж это слишком. Я потеряла всякое терпение! схватила свою шаль и начала собираться в путь, но молодые девушки с громким смехом объявили ей, что оне не поедут ранее, пока все не покажутся Чарльзу. Шумной толпой ринулись оне вниз по лестнице, и Эмми первая разлетелась прямо к брату, отвесила ему великолепный реверанс и начала вальсировать по комнате:

- Разрядились напропалую! вскричал Чарльз. Ну, покажитесь хорошенько!

Дамы выступили перед ним в различных позах, точно модные картинки. Обе сестры его были в белом, с венками из крупного жасмина на голове. Лора особенно была интересна в этом туалете. Ея правильные черты лица, густые коричневые локоны и нежная, прозрачная кожа бронались каждому в глаза.

- Лора напоминает мне сегодня Аполлона, играющего на лире, что на нотах у мама, - сказал брат ея.

- Каковы наши венки? спросила Лора.- Ведь это работа Эмми; она резала ветки, Гэй держал ей лестницу, потому что лучшие цветы росли на верху стены.

- Видите вы, как выдается эта миртовая ветка, Гэй? сказала Эмми, указывая на венок Лоры: а вы меня все хотели уверить, что она сойдет за жасминную.

- Ах! по моему мнению, в этом венке должны бы были быть одне мирты! заметил Гэй.

Филипп стоял все время молча, прислонившись у дверей. Лора мельком взглянула на него, в полной уверенности, что вся их болтовые кажется ему вздором; она и не подозревала, какое важное значение он придает каждому их слову и даже взгляду.

- Ну, Мэри! продолжал Чарльз:- и вас мои сестрицы постарались, кажется, отлично принарядить,

Мэри сделала гримасу, говоря, что если она увидит себя в огромных зеркалах замка Аллонбэй, то никогда не поверит, чтобы такая нарядная лэди могла быть скромная Мэри Росс.

В эту минуту мистер Эдмонстон напомнил им, что давно пора ехать, и оне отправились.

Большая зала в замке Аллонбэй была великолепна; она выходила прямо в цветочную галлерею, всю увешанную разноцветными лампами, зелеными гирляндами и уставленную тропическими растениями. Вся семья была в сборе, гости еще не начали съезжаться. Эдмонстоны были радостно встречены веселым лордом Килькоран, его женой, тихой, болезненной англичанкой, с ужасом помышлявшей о предстоящем вечере; старшим сыном, Морицом, и его меньшими братьями; Эвелиной и двумя её сестрами, Мабель и Эллен.

- Бедная Шарлотта, зачем ее оставили дома? подумала Эмми, когда девочки повели ее смотреть на лампы в галлерее; как будто угадав её мысль, все напали на мистрисс Эдмонстон, упрекая ее за то, что она не привезла свою меньшую дочь на бал. Лэди Эвелина в особенности много говорила, а так как тут находился Филипп Морвиль, перед которым она робела, то, выражая свои чувства, она, как всегда, вдалась в крайность. К сожалению, тот не обращал на нее ни малейшего внимания.

Все его мысли были поглощены Лорой; ему хотелось проникнуть, какой именно смысл имели намеки Чарльза на нее и на Гэя. При первой возможности, он пригласил ее танцовать; она с улыбкой согласилась. Вслед за ним подошел Гэй и бойко пригласил ее также.

- Я ангажирована, - отвечала Лора, с гордостью взглянув на Филиппа, и Гэй прошел в галлерею, где сидела Эмми; с ней ему не было неудачи. Мистер Эдмонстон самым галантерейным образом расшаркался перед Мэри Росс, спрашивая ее, согласится ли она пойдти с таким старым кавалером. Мэри смеясь протянула ему руку, и он полетел с нею, выделывая глиссады и па, прославившие его, во времена оны, как лучшего танцора в околодке.

Мистрисс Эдмонстон с тайным удовольствием следила за своими детьми, радуясь, что они все так веселы и счастливы. В этот вечер она была поражена красотою Лоры и Филиппа, которые оба положительно выдавались из толпы своим видным ростом; правильность их лиц, цвет темносиних глаз, грация и нежность кожи были одинаковы у обоих.

- Странное дело, подумала она:- Филипп настоящий красавец, а я никогда не замечала этого, да и самый рост его тогда только бросается в глаза, когда он стоит рядом с другими. Видно сейчас, что он дорожит своими нравственными качествами более, чем красотой, которая другаго, на его месте, сделала бы фатом. Какой он скромный, приличный! И Лора моя, сегодня, что то лучше обыкновеннаго. Здесь право никого нет красивее и грациознее их. А другая моя парочка что поделывает? с улыбкой продолжала она рассуждать, оглядывая залу. Счастливые! Веселы то как, прелесть! Малютка Эмми право не хуже сестры, да и танцует как мило! Она точно так же грациозна, как Лора, только оживленнее ея. А у кавалера её как горят глаза! Вот кто счастлив то! Да, у Гэя особенная способность наслаждаться радостями жизни!

Мистрисс Эдмонстон не ошиблась. По окончании кадрили Гэй подбежал к ней, говоря, что ему во всю жизнь не было так весело, как сегодня; он пригласил Мэри Росс на следующую кадриль и продолжал шутить и смеяться по прежнему.

- Лора, - шепнула ей Эвелина.- У меня есть страстное желание. Ты верно отгадаешь, какое? Не говори ему только, пожалуйста. Но еслибы он меня пригласил танцовать хоть один раз, я бы видела, что он не дурного обо мне мнения. Я так боюсь, чтобы он меня не злословил, и не очернил в глазах мистера Торндаль; я с тем право не кокетничала и вздору не говорила.

Напрасно надеялась лэди Эвелина, чтобы капитан Морвиль вспомнил об ней. Он танцовал с её сестрою Эллен, девочкой 11-ти лет, которая была в восторге, что у неё высокий кавалер; затем, постояв немного, подошел к кузине своей Эмми и ангажировал ее.

- С вами отлично танцовать на бале, - сказал он, водя ее под руку:- вы не требуете любезностей от кавалера.

- Зачем же вы не пригласили Мэри? Посмотрите, как она долго сидит.

- А разве она любит танцы? спросил Филипп. Эмми ничего не отвечала.

- Вам, кажется, сегодня очень весело. Вы сейчас с Торндалем танцовали? продолжал Филипп.

- Да, на бале так приятно иметь знакомого кавалера. Как ему нравится Эвелина! Знаете ли что, Филипп, мистер Вернон, который танцует теперь с Лорой, сказал Морицу, что красивее и наряднее сестры здесь никого нет.

- Лора стоит большей похвалы, заметил Филипп. Она хороша своим умением держать себя более даже, чем лицом; посмотрите на прочих дам, какое у них выражение глаз, какой разговор, все другое, что за двуличность, что за нестественная веселость......

- Филипп! вы забываете, что вы говорите также с дамой, смеясь сказала Эмми.- По моему, на бале нет злых людей; когда мне весело, другим скучно не может быть!

- Оставайтесь ребенком душою, как можно дольше, Эмми, - задумчиво продолжал Филипп:- это великое счастие в жизни. Он вздохнул и пристально посмотрел на Лору.

Эмми пришло в голову, уж не повздорил ли Филипп с её сестрою; но вступать с ним по этому поводу в рассуждение ей не хотелось. Дотого ли ей было на бале, среди танцев и веселой музыки?

Гэй, в свою очередь, наслаждался балом от души; он встретил оксфордского товарища, который представил его своим сестрам, хорошеньким молодым девушкам. Отец их был знаком с мистером Эдмонстоном, но, живя далеко от Гольуэля, никогда не ездил туда.

Мисс Альстоны разговорились очень скоро с Гэем. Которая из этих дам красавица, мисс Эдмонстон? спросила старшая барышня у Гэя. Тот стал втупик; любуясь обеими кузинами, ему никогда не приходило в голову сравнивать их красоту.

- Если вы сами еще не решили эгого вопроса, отвечал он смеясь:- в то время когда оне обе перед вашими глазами, то как же я могу определить. которая из двух - красавица? Я могу сказать вам, которая из них старшая и которая меньшая, а остальное решайте уже сами.

- Как бы я желала с ними познакомиться! заметила одна из мисс Альстон. Какие оне обе хорошенькия!

- Вот это Лора - старшая мисс Эдмонстон, сказал Гэй.- Видите ту высокую, молодую лэди с великолепными волосами в венке из жасминов? Это она.

В его словах звучало что-то самодовольное, точно Лора принадлежала ему.

Филипп в эту минуту стоял недалеко, держа Эмми под руку. Он не пропустил ни одного слова Гэя. Зная немного Альстонов, он поклонился им и представил дамам свою кузину, мисс Эмми Эдмонстон. Гэй сейчас же увел младшую миссь Альстон пить чай в столовую.

- Разве вы уже познакомились с моим кузеном в Оксфорде? спросил Филипп у студента Альстон.

- Да, не много. Какой он веселый малый! - отвечал молодой человек.

- Он как то оригинально весел, не так как другие, прибавила его сестра.

- Как он себя держит в университете? любят ли его товарищи? спросил снова Филипп.

- Да, любят, как вам сказать, то есть его любять за то, что он, как сестра говорит, на других не похож.

- В каком отношении?

- Право, не умею объяснить. Он славный малый, но сейчас видно, что дома воспитывался. Взбалмошный немного.

- А хорошо учится?

- Отлично; он всем жертвует для учения. Это великолепный товарищ в случае нужды, не вообще он очень сосредоточен. Друзей у него мало; я с ним очень редко вижусь.

Танцы начались снова. Молодой Альстон пошел искать себе даму, а Филипп с Эмми отправились есть мороженое.

- Гм! проворчал Филипп. Эмми взглянула на него вопросительно, но он дотого углубился в свои соображения, что не заметил её взгляда.

- Немудрено, если посторонние люди называют Гэя взбалмошным, - подумала молодая девушка:- он такой странный, что его трудно понять. Не позвать ли мне его теперь полюбоваться портретом короля Карла; впрочем нет, подожду лучше, нам теперь слишком весело обоим, чтобы смотреть на грустное лицо бедного короля.

Она съела свою порцию мороженого и ушла к матери, не обращая более внимания на своего кавалера. Тот постоял несколько времени молча, подле нея, поговорил с какими-то почтенными джентльменами и затем, отвернувшись от всех, сел подле тетки и отдался весь разговору с ней.

К Эмми подошли Лора и лэди Эвелина.

- Что с тобою, Эва? спросила Эмми, заметив грустное выражение лица хозяйки дома.

- Царица бала недовольна, - с улыбкой сказала Лора.

- Неправда, царица не я, а ты; на мою долю не дается твое счастие, - с горечью возразила Эвелина.

- Эва! как это глупо! Ведь ты же сама говоришь, что боишься Филиппа.

- В том то и дело. Мне нужно, чтобы он переменил свое мнение обо мне. Ведь это чудо, что за красавец! Право, я решусь сама к нему подойти.

- Нет, пожалуйста, не делай этого! - воскликнула Лора, не на шутку напугавшись такой смелости.

- Не бойся! сказала Эвелина, qui ne risque rien...ты знаешь! - и кивнув ей головой с насмешливой улыбкой, она понюхала свой букет, повернулась, и через минуту обе сестры услышали, что она очень развязно и весело говорит: "Капитан Морвиль, вас стоит побранить, право! Какой дурной пример вы даете другим кавалерам! Тетя Эдмонстон, зачем вы поощряете его лень? Древняя пословица говорит не даром, что лень есть мать всех пороков."

Филипп улыбнулся и ответил:- Извините, я забыл свою обязанность. Сейчас исправлюсь.- С этим словом он подошел к маленькой, робкой барышне, всегда сидевшей без кавалера, и ангажировал ее на следующий танец. Эвелина вернулась к Лоре, делая жест отчаяния: Оскорбление за оскорблением! - сказала она, вздыхая. Это ужасно!

- Как же он мог догадаться, что тебе хочется именно с ним танцовать? заметила Эмми. Не могло же ему придти в голову, что ты с тем подошла к нему, чтобы он тебя ангажировал.

- Да что ж он, глухой, что ли?

- Эва, но ведь ты уж танцуешь? - сказала Лора.

- Да, танцую с Торндалем. Но что мне псарь, если не жалует царь.

В эту самую минуту подошел Торндаль. Это была вторая кадриль, которую они вместе танцовали, и после нея, они долго ходили вдвоем позале. От глаз Филиппа не ушло ни то, ни другое. Вскоре его приятель подошел к нему и начал восторгаться Эвелиной. - Она сущая ирландка! - ответил Филипп с холодной улыбкой. Бедный Торндаль опешил сразу; как сильно его ни очаровали прелести лэди Эвелины, но он не мог вырваться из под влияния своего ментора и тут же начал раздумывать: - действительно ли молодая девушка стоит его внимания, или он просто увлекся минутою.

- Отчего ты не танцуеш с ней? спросил он Филиппа.

- Куда мне с ней танцовать; за ней толпа ухаживает, обратит ли она внимание на такую ничтожную личность, как я.

Слово: толпа была ведром холодной воды для тщеславного Торндаля; ему стало как будто совестно, что он ухаживал за девушкой, у которой толпа поклонников. Филиппу больше ничего не было нужно. Он уничтожил порыв его нежного сердца и положил преграду привязанности, которая могла бы испортить всю карьеру пылкого юноши.

Между тем сам он сильно страдал. Подозрения, возбужденные в его голове Чарльзом, не давали ему покоя. Он пристально следил за Гэем и Лорой. Гэй три раза ангажировал ее на кадриль и все тщетно. Наконец пробил тот час, когда велено было приехать карете. Гэй прибежал откуда то и довольно настойчиво заметил Лоре: - Послушайте, Лора, уж одну то кадриль вы должны мне дать, если не устали.

- Пожалуй, я вовсе не устала. Я могу танцовать хоть до завтра, - с улыбкой отвечала Лора.

- Однако нам пора ехать, заметила мистрисс Эдмонстон

- Мистрисс Эдмонстон! одну только кадриль, умоляю вас! - воскликнул Гэй.- Лора должна мне мне ее подарить.

- Да, мама, одну только кадриль, - прибавила Лора, и они оба улли, оставив Филиппа в недоумении от этой внезапной дружбы. Он задумался дотого, что тетка на силу дозвалась его, прося посмотреть, тут ли карета.

Танцы кончились, карета стояла у крыльца, а Гэя с Лорой не могли дождаться; наконец, минут десять спустя, они оба вышли очень покойно, под руку, из библиотеки, где висел портрет короля Карла.

Впродолжении всей дороги домой, дамы не переставали смеяться и разговаривать. Джентльмены держали себя иначе. Мистер Эдмонстон дремал, Филипп не вымолвил ни слова, а Гэй напевал то один танец, то другой, и двигал ногами, как бы продолжая носиться по паркету. Семья рассталась на рассвете. Филипп прямо из Гольуэля уехал в Броадстон, а Гэй объявил, что он днем спать не в состоянии, свиснул Буяна и отправился купаться в реке. Остальная компания едва добрела до спален, как погрузилась в крепкий сон. Вот как кончился бал лорда Килькоран.

ГЛАВА VIII.

Однажды, в полдень, вскоре после знаменитого бала у Килькоранов, капитан Морвиль шел пешком в Гольуэль. Под влиянием каких то мыслей, сильно его волновавших, он ускорял шаг по мере приближения к дому. Дело в том, что он не мог, до сих пор, уяснить себе загадочных слов Чарльза; Гэй еще был ребенок, конечно, но тем не менее намек на его любовь к Лоре должен же был иметь какое нибудь основание.

- Он ее сделает несчастной, - думал Филипп, шагая с ожесточением по пыльной дороге. Разве можно на него положиться? Правда, ему ничего не стоит вскружить голову молодой девушке; он молод, красив собою, ловок, музыкант - да еще поэть, как я недавно узнал. При том он такой древней, знатной фамилии, все это невольно раздражает воображение. А тут еще в одном доме с ним живет, беда да и только! Нет, я должен защитить Лору. Ведь дядя - в семье ровно ничего не значит; тетка сама от него без ума, а Чарльз в грош меня не ставит, он не послушает моего совета. Нужно действовать решительно. Но тут же Филипп вспомнил, что в это самое утро, он получил из полковой канцелярии уведомление, что в скором времени имеет быть большой полковой смотр с освящением знамен. Полковнику Дэну предстояло много хлопот, и офицерам на время прекращались все отпуски. Смотр, по обыкновению, должен был кончиться полковым балом - и вместе с ним должна была возобновиться та пытка, от которой бедный Филипп до сих пор не мог опомниться. Раздраженный еще сильнее предстоящей неприятностью, капитан Морвиль, измученный, покрытый пылью, с отрадою вступил в тенистую аллею, ведущую к крыльцу дома Гольуэль. В воздухе все притихло от полуденной жары, тучи мошек продолжали одне кружиться вокруг усталаго путешественника, В доме были открыты все двери и окна; коровы искали убежища под тенью густых деревьев; понни паслись, точно сонные, понурив головы; листья и цветы грустно опустились на стеблях, сгарая от жажды. Буян лежал растянувшись на каменной террасе перед домом. Тяжело дыша раскрытым ртом и высунув горячий язык, бедная собака не двигалась, помахивая только изредка хвостом; но, увидав знакомого гостя, она заложила уши назад и опустила голову на лапы, как бы приветствуя его. В комнаты неслись полные звуки грудного мужского голоса. Гэй пел:

Любовь разлуки не боится,

От горя крепнет лишь она. *)

*) Two loving hearts may sever

For sorrow fails them neve.

Ему вторил другой женский голос:

В любви кто горя не страшится,

Тому вся жизнь любви полна. *)

*) Who knows not love in sorrow's night,

He knowe not love in light.

Войдя в гостиную, где было очень прохладно от опущенных венецианских жалюзи, Филипп увидел следующую картину: за роялем, на табурете, сидел Гэй, в охотничьем коротком, коричневом пальто и легоньком галстуке; словом, в самом домашнем костюме. Рядом с ним, в очень близком расстоянии, стояла Лора, облокотившись на рояль.

Всякий на месте Филиппа не выдержал бы, но он совершенно спокойно пожал им руки обоим и заметил, что на дворе невыносимо жарко.

Лора ответила, что действительно тепло, и пригласила Филиппа пойдти освежиться на луг. Сама же она отправилась за своим зонтиком, между тем как Гэй побежал за её складным стулом. Оставшись один, Филипп на свободе просмотрел дуэт, который они пели. Слова дуэта были написаны рукою Лоры с поправками Гэя. Пока Филипп задумчиво разбирал четыре строфы очень сантиментальных стихов, Гэй и Лора вернулись.

- Это перевод немецкой песни Чэзи: "Beharre, " я перевела ее прозой, а Гэй переложил в стихи, - сказала молодая девушка.

- Дух самых стихов передан очень верно, заметил Филипп: но рифмы погрешимы.

- Я знаю, что в стихах повторения не годятся, прервал его Гэй:- но сочиняя романс, я как то невольно вспомнил Беренса, который употребил тот же оборот повторения:

"Не люби они друг друга нежно,

"Не люби они друг друга слепо,

"Не встреться они здесь для разлуки,

"Не разбилось бы сердце их бедное." *)

*) Had we never loved so kindly,

Had we never loved so blindly,

Never met and never parted,

We had ne'er been broken hearted.

Шарлотта, прибежавшая узнать, неужели Лора с Гэем будут петь до обеда, прервала их разговор. Они все отправились в лавровую, история которой пришлась очень не по вкусу подозрительному Филиппу. Заговорили о бале.

- А-а! заметил он:- у вас, видно, балы в ходу. Эмми (он обратился ко второй кузине: его тянуло к ней сегодня больше, чем к другим), что вы скажете о бале, который наш полк собирается дать для вас?

- Как? так это правда, что вам пожаловали новое знамя? Неужели у вас, по этому случаю, будет бал? - просила она с одушевлением.

- Вот весело то будет! воскликнул Гэй. - Воображаю, как важничает Мориц де-Курси!

- Он поехал в Аплобэй, - заметил Филипп:- чтобы уведомить своих о бале. Ему хочется убедить отца, отложить поездку в Брайтон. Как вы думаете, удастся ему это сделать?

- Едвали, - сказала Лора:- бедная лэди Килькоран измучилась вследствие их последнего бала: ей необходимо нужен морской воздух. Мама, нужно непременно пригласить Эву к нам погостить.

- Пожалуй, - отвечала мать: - это очень легко сделать. Она страшная охотница до балов.

Филипп скрыл свою досаду и спокойно рассуждал со всеми о различных приготовлениях, делаемых для военного праздника. Он остался даже обедать, и улучив минуту, когда старшие пошли одеваться, подошел к Шарлотте и с видом полнейшего равнодушие спросил ее.

- А, что Шарлотта'? вам удалось выпросить у Гэя позволение прочитать его стихи?

- Еще бы! возразила девочка, принимая важный вид.

- Чтож! понравились они вам? для кого они написаны?

- Этого не могу сказать. Знаю, что стихи очень хорошенькие, а кому они посвящены - не скажу. Я дала слово молчать.

- Это справедливо! заметил Филипп.- Я не смею и спрашивать.

- Да и напрасно бы спрашивать! - сказала девочка, мотнув головой и как бы ожидая, что Филипп на этом не остановится. После обеда ему не удалось поговорить с Лорой наедине, дядя увел его в кабинет рассматривать планы имения, лежащего близ Рэдклифа, которое мистер Эдмонстон собирался приобрести для Гэя. В обыкновенное время такого рода занятие было бы очень интересно для Филиппа; но в этот день оно было для него хуже ножа, потому что Гэй впродолжение всего времени ходил взад и вперед по терассе под окнами, вместе с Эмми и Лорой, и до Филиппа долетали отрывки каких-то стихов.

Гэй говорил их бесподобно. Читать вслух он не умел; быстрота его мысли перегоняла язык и речь выходила скомканная, сбитая; но, зная твердо наизусть какой нибудь отрывок, или стихотворение, Гэй произносил его великолепно; он употреблял на то все искусство своего гибкого голоса и придавал каждому слову именно то выражение, которое следовало. Казалось, что он переливал всю свою душу в поэтический ритм. В эту минуту он читал поэму Соути Гласона, и кузины слушали его с наслаждением. В девять часов их всех позвали к чаю, после которого Филипп вернулся в Броадстон, мрачнее чем когда либо. Трудно ему было нести тяжкие служебные обязанности впродолжении двух недель. Он долго боролся с своим сердцем и наконец решился смело обсудить свои чувства и разрешить вопрос, любит он Лору или нет?

Потерять ее - было бы для него горем немыслимым; но между тем для её счастия он готов был пожертвовать самим собою, готов был молча отказаться от нея; конечно Гэю, менее чем кому другому, он решился бы доверить её судьбу. Вероятно, она увлеклась бессознательно, думал Филипп, она не любит его, она только желает нравиться. Если это так, я предостерегу ее. С самого детства я был ее другом и руководителем, неужели я не имею на это права?

За три дня до смотра ему удалось поймать несколько свободных часов и он отправился пешком в Гольуэль. Не решась еще действовать смело, он все-таки намеревался расспросить обо всем Лору и дать ей, в случае нужды, совет. Проходя мимо одного забора, мили в полуторе от Гольуэля, Филипги увидал молодую девушку, сидящую на древесном пне с портфелем на коленях. Это была Лора; она рисовала, пока прочая семья отправилась за грибами в близ лежащую рощу. Лора с радостной улыбкой поклонилась капитану и не замедлила спросить его о чем-то, касающемся её красок. Тому было не до красок, он положительно сконфузился от неожиданной встречи с ней.

- Как я вас давно не видал! сказал он.

- Бог знает, с которых пор! отвечала Лора.

- Как мы давно не разговаривали с вами!

- Правда; с тех пор, как помните, у нас был сенокос и Гэй приехал. Но мы так суетились в последнее время, что опомниться, право, не могли. Гэй находит, что мы начинаем дурно себя вести.

- Ага! значит ваши уроки немецкого языка, танцы, музыка далеко не так полезны для головы, как серьезные науки, - спросил Филипп.

- Музыка? о! нет! с улыбкой возразила Лора: - она мне не помеха. Но позаняться серьезно я бы не прочь. Мне надобно вертеться на паркете.

- Не сердитесь на мое замечание, Лора; я очень уважаю музыку, но не считаю ее безопасным занятием для женщины. По моему, она часто служит причиною слишком тесных сближений с людьми, на которых без музыки вы не обратили бы внимания.

- Конечно! рассеянно ответила Лора, выслушивая эти слова, как мораль.

- Лора, вот вы сейчас пожаловались, что рассеянная жизнь вам надоела. Не есть ли это доказательство, что вы созданы для высших занятий, чем изящные искусства, - продолжал Филипп.

- Но чтоже мне делать? Я стараюсь заниматься по утрам и даже ночью, - сказала Лора:- но я ведь не могу запретить всем своим веселиться. Мне этого не хотелось бы. Наши удовольствия так невинны. За то, никогда не проводили мы такого приятного лета, как в нынешнем году. Даже Чарльз чувствует себя лучше, и мама стала очень покойна на счет его здоровья. Пусть же всем им хорошо живется, не беда, если я несколько времени потеряю этой жизнью.

- Положим, удовольствия ваши очень невинны, вреда другим оне не делают, а напротив, может быть, и пользу приносят, но вы то не рождены для этой праздной жизни. Лора, я одного боюсь! Не погубило бы вас нынешнее лето, не принесло бы оно вам несчастия. Берегитесь, умоляю вас, подумайте, что вы делаете!

- Что я такое делаю? спросила Лора с выражением удивления на лице.- Видя, что Лора не понимает его намеков, Филипп собрался с духом и проговорил:

- Я вижу, что должен высказаться, потому что все молчит: подумали ли вы, чем могут кончиться ваши отношения к Гэю? Эти дуэты, эти стихи, это постоянное присутствие постороннего человека в вашем тесном, семейном кругу, куда это все приведет?

Лора поняла, наконец, в чем дело и опустила голову. Филипп дорого бы заплатил за возможность заглянуть под широкие поля её шляпы, скрывшей её пылающия щеки. Волнение душило его, но он медленно продолжал: Лора, я бы ни слова не сказал вам, но подумайте, что в моей семье уже случилась одна история неудачных браков. Мне не пережить другой. Голос его дрожал, лицо изменилось. У Лоры радостно забилось сердце при мысли, что она для него дороже, чем сестра Маргарита, на брак которой он намекал. Она посрешила успокоить Филиппа.

- Не бойтесь, - сказала она: - я не прочу Гэя себе в женихи. Уверяю вас, что и он обо мне не думает. Она вся вспыхнула, взглянув на Филиппа.

- Он меня и сестру любит одинаково. Это такой еще ребенок, - заключила она.

- Я знаю, что дело не дошло до конца, - прервал ее Филипт, стараясь говорить спокойно.- Я только хотел заранее вас предупредить. Вы можете далеко зайдти, можете полюбить, сами того не замечая. Вам нужно быть осторожнее.

- Никогда! воскликнула Лора. - Я никогда не думала о Гэе, как о женихе. Я его очень люблю; думаю о нем гораздо лучше, чем вы, но чтобы любить его больше всех на свете - никогда! Как могло это придти вам в голову, Филипп?

- Может быть, я слишком строг к вам, Лора.... И это оттого, что, потеряв Фанни и Mapгариту, я сосредоточил в вас весь мой мир. Милая вы моя! (в голосе его зазвучала нежность), в силах ли я уступить вас другому? Мне ли перенести вашу холодность? Жизнь моя! радость моя!... На этот раз Лора не отвернулась. Поворотив медленно голову, она взглянула прямо на Филиппа, и слезы блеснули у неё на глазах.

- Не смейте говорить, что я охладела к вам, - сказала она с улыбкой.- Я не в состоянии измениться. Если есть во мне что-нибудь хорошее, я всем этим обязана вам.

Лучшего ответа он не мог получить. Лицо Лоры светилось любовью. Прочь все сомнения! Филипп молча не сводил с неё глаз и, нагнувшись, тихо поцеловал её руку. Но в это самое мгновение мысль: что я наделал! как молния пробежала в его голове.

- Я увлекся дальше, чем нужно было, - думал он:- я просто признался ей в любви; чем же это кончится? Мне запретят с ней видеться, семья придет в негодование. Мистер Эдмонстон возстанет против смелости нищего офицера. Все мое влияние на нее, наши прежния отношения, все разрушится! Впрочем, Филипп был дотого счастлив, что черные мысли не могли уничтожить настоящей его радости. Он решился быть только осторожнее.

- Лора моя! (как отрадно было ей слышать это выражение)! ты меня сума свела от счастия. Мы узнали теперь друг друга и будем верить нашей любви.

- Да, да! твердила молодая девушка.- Нас ничто не заставит перемениться!

- Мы на веки останемся верны друг другу. Но не лучше ли скрыть от других наше счастие? Не лучше ли до времени никому не передавать нашего сегодняшнего разговора. Как ты думаешь?

Лору очень удивили эти слова. Она вообще считала свои чувства слишком священными, чтобы отдавать их на суд посторонних людей. Она не ожидала, что Филипп думал иначе.

- Я никогда и ни с кем в жизни не говорю о своем счастье! сказала она и вскочила с места, складывая портфель:- наши идут, - шепнула она.

Бедная мистрисс Эдмонстон, возращаясь с корзинкою грибов из рощи, и не подозревала, что судьба её дочери решилась на этом месте, что её любимый достойный племянник обманул её доверие.

Когда мать и дети подошли ближе, Филипп, чтобы дать Лоре время оправиться, заговорил с ними о каких-то пустяках. Его начали приглашать в Гольуэль, но он отказался, говоря, что ему некогда, простился с семьей и ушел, нежно пожав руку Лоры, отчего та не выдержала и покраснела до ушей.

Возвращаясь домой, капитан Морвиль начал серьезно вдумываться в настоящее свое положение.

- Я признался ей в любви - это несомненно, - рассуждал он про себя.- Мы теперь с ней тесно связаны, а главное связаны тайно. Впрочем, это еще не обязывает меня жениться; притом в настоящее время я положительно жениться не могу. Буду ждать главное, чтобы меня с нею не разлучали. Я знаю, что её родители откажут мне в её руке и откажут ради моей бедности. Зачем же мне и настаивать, чтобы она шла за нищаго? Лора может повременить, пока мои дела устроятся. Я твердо верю, что испытанная любовь надежнее, чем увлечение молодости. Теперь уж она не поддастся Гэю, и ее не соблазнят никакие преимущества его богатства и общественного положения. Она останется мне верна. Одно только дурно, зачем мы все это тайно сделали? Да как же было и действовать иначе? Филипп рассуждал так хладнокровно потому, что любовь его была очень спокойная, хотя твердая и надежная. Ему хотелось сберечь Лору для себя и совесть грызла его только в том отношении, что он выбрал не прямую дорогу, а пошел окольным путем. Его точно кольнуло что-то, когда он встретил Гэя, едущего верхом от своего учителя. Тот остановился и начал толковать о приготовлениях, делаемых в Броадстоне, где они виделся с Морицом де-Курси и вместе с ними слушал полковую музыку.

- Хороша ли она? рассеянно спросил Филипп.

- Им следовало бы держать лучше такт! заметил Гэй.- Ах! Филипп, есть там один болван трубач, я бы его каждый день палками дул! И он скорчил гримасу.

Как иногда пустые слова могут изменять ход мыслей.

Оркестр был под ведением Филиппа. Он не мог выносить, чтобы о нем говорили дурно, и потому возразил Гэю, что, по мнению многих, именно этот-то трубач и лучше всех играет.

Гэй расхохотался и, пожимая плечами, сказал:

- Ну, так уж мне придется уши зажать от остальных. Прощайте!

- Как этому мальчишке надули в уши, что у него слух хорош! подумал Филипп.- Поменьше бы он толковал о музыке, хоть ради того, чтобы не напоминать о своем происхождении.

ГЛАВА IX.

Что-ж было с Лорой во все это время? Вокруг неё разговаривали, смеялись, но она ничего не слыхала. Ея мысли, чувства - все было поглощено сознанием настоящего счастия. Филипп любил ее, она для него дороже всех на свете - чего-ж ей больше? С детства привыкла она считать его своим первым другом и наставником. Будучи девочкой, она гордилась предпочтением, оказываемым ей перед прочей семьей. Теперь ей уже 18 леть, но она по прежнему была чиста и невинна, как ребенок. Романическая сторона жизни осталась совершенно ей неизвестна; она во всем вполне полагалась на мнение Филиппа; в её глазах он был непогрешим. Самая таинственность их отношений не путала Лору, она верила, что так должно быть, потому что он этого желает. Мать никогда не была поверенной её детских впечатлений; болезнь Чарльза не давала возможности мистрисс Эдмонстон смотреть за нравственностию и развитием дочерей. У тех поневоле жизнь складывалась иначе, чьм у девушек, неизменно руководимых материнской рукой. Оне совсем отвыкли делиться с нею своими радостями и горем. Лора была от природы чрезвычайно скрытна и поверяла свои мысли только одному Филиппу. Она вообще не знала жизни, ей и в голову не приходила мысль, что она обязана передать матери содержание своего последнего разговора с кузеном; напротив, она не давала даже себе труда обдумывать вопроса: прилично это или нет; ей казалось, что действия Филиппа не подлежат людской критике и, что если он предложил какого-бы то ни было рода план - она должна смело исполнить его.

Вернувшись домой, Лора убежала к себе в комнату, растворила окно и, усевшись на нем, предалась сладкой мечте о своем счастии.

Через несколько времени дверь тихо отворилась и Эмми едва слышными шагами подкралась к сестре, держа в руках три розы различных цветов.

- Как, Лора? поскликнула она.- Ты еще не начинала одеваться?

- А разве пора? спросила та, встрепенувшись.

- Как прикажешь тебе ответить? Ежели на моем языке цветов, как Филипп его называет, так я имею честь доложить, что у нас billes de nuit уже свернули свои колокольчики, а tigridias опустили лисгочки. Значит, не рано. Где ты витаешь, в волшебном мире, верно?

- Папа вернулся домой?

- Давно, и Гэй также. Где-ж ты сидела, если не слышала, как он и Эвелина пели вместе ирландские песни?

- Мне было видение, - сказала Лора, вскакивая с окна и смеясь каким-то неестественным смехом.- Эмми начала помогать ей одеваться и, взглянув пристально на сестру, спросила:- Лора, не случилось ли чего с тобою?

- А что-ж могло со мной случиться!

- Я почем знаю, может быть, ты в самом деле видела какого-нибудь духа. Душа моя, скажи правду, не утомилась ли ты? Что ты чувствуешь?

- Право ничего. Я думала об одном нашем разговоре с Филиппом.

- Только-то! заметила Эмми и замолчала, не имея привычки вмешиваться в отношения сестры и кузена. Лора успокоилась и, спускаясь вниз, мысленно решилась строго следить за собою в отношениях своих к Гэю. Хотя она вначале была убеждена, что с этой стороны она застрахована, но слова Филиппа, что слишком тесное сближение с Гэем может быть для неё опасно, не выходили у неё из головы.

Гэй, между-тем, был рассеян по уши предстоящим полковым праздником в Броадстоне, тем более, что он вздумал везти Чарльза на смотр. Эта блестящая мысль пришла ему в голову в то время, когда он вместе с Морицом де-Курси осматривал помещение в палатке, где назначался завтрак. Бедный Чарльз с давних пор не пользовался никаким развлечением вне дома; сколько ни пробовали его вывозить, все поездки делали столько вреда его здоровью, что мать раз навсегда отказалась от попыток такого рода. Но Гэй с таким жаром доказывал возможность свозить его в Броадстон, а Чарльз пришел в такой восторг от его плана, что мистрисс Эдмонстон, волей или неволей, принуждена была согласиться. Ее пугала мысль привезти больного в шумную толпу. Она твердила, что боится повторения истории с цветочной выставкой, где они потеряли сначала мистера Эдмонстона, затем свою коляску, и, наконец, Эмми с Шарлоттою. Все они отрашно перепугались, а Чарльз пролежал три дня в постели от утомления. Но ей не дали и говорить.

- Теперь Чарльз гораздо крепче, - твердил Гэй.- Я буду его вести под руку; сам схожу за экипажем; Филипп с Морицом не отойдут от него ни на шаг. Если Чарльз устанет, я его сам свезу домой, и он никому помехой не будет.

- Кроме вас, - заметила добрая мистрисс Эдмонстон.

- Не беспокойтесь. Мне будет очень весело. Вы только положитесь на меня, - говорил он, с нежностью заглядывая ей в лицо:- ведь вы знаете, Чарльзу очень удобно входить и выходить из нашего низенького фаэтона.

- Я это делаю так же покойно, как будто перехожу из комнаты в комнату, - прибавил больной.

- Править понни буду я сам, а Уильям поедет рядом с нами верхом, чтобы в случае нужды держать нашу лошадь под уздцы. Палатка около самой дороги, там Чарльз может спросить себе позавтракать, когда устанет глядеть на смотр. Я нарочно вымерил шагами расстояние, отделяющее палатку от дороги. Это не дальше, как от наших садовых ворот до вишень.

- Ну, это для меня пусгяки! сказал Чарльз.

- Уильям будет все время сторожить наш экипаж и подаст его, когда вы захотите. Не мешая никому, мы себе преспокойно уедем домой.

- А как же полковой обед-то? спросила мистрисс Эдмонстон-.- ведь вы приглашены в нем участвовать.

- О! этот обед тоска, - возразил Чарльз.- Он, я думаю, сам будет рад, если избавится от него.

- Еще бы! воскликнул Гэй. - в тысячу раз лучше спокойно пообедать дома.

Мистрисс Эдмонстон молчала; она вполне доверяла Гэю, но совестилась одного, что больной сын её может обременить услужливого молодого человека. Она передала все это мужу, который, как известию, не имел своего мнения. Тот успокоил ее тем, что отказать Гэю и Чарльзу было бы во сто раз хуже. Это значило бы испортить для них весь день. Лора с своей стороны радовалась, что Гэю теперь положительно было не до нея.

В среду вечером вопрос о погоде свел всех с ума, только Лора с матерью оставались спокойны. Дело возникло важное, небо грозило дождем. Облака, барометр, полет ласточек, красивые полосы на горизонте, круг около месяца - все обсуждалось, рассматривалось. Спору и крикам не было конца. Наконец Гэй громко расхохотался и извинился перед мистрисс Эдмонстон в том, что они ей надоели.

- Будь, что будет, но я сегодня ни слова больше не произнесу о погоде, - сказал он: - я и то целый день не мог приняться ни за что: так все из рук и валится.- Не сегодня только, а скорее целую неделю не было ему времени серьезно заниматься. С тех пор, как лэди Эвелина приехала гостить в Гольуэль, конца удовольствиям не было. Прогулки по горам, пикники, танцы, на которые иногда приглашались и мисс Гарпер, все это ежедневно сменялось одно другим. Эмми, Эвелина и Гэй прыгали целый день; фортепиано служило им только для полек и вальсов, а иногда раздавались на нем звуки джига (jig) ирландского танца, который был в глазах мистера Эдмонстона совершенством. Все утро до обеда проходило в прогулках, катании, пении или планах о каком-нибудь удовольствии для вечера. Лора не участвовала с некоторых пор ни в чем, и Эмми чувствовала маленькое угрызение совести, сознавая, что сестра далеко прилежнее и серьезнее ея. Эвелина говорила тоже самое; но она гостила у них и потому считала себя вправе полениться. Мистер Лазсель не раз намекал Гэю, когда тот жаловался, что не успевает работать столько, сколько бы нужно было.

- Странно предполагать, - говорил смеясь его наставник:- чтобы вы успевали сделать что-нибудь дельное, когда у вас целое лето проходит в балах, да развлечениях. Так не готовятся к Оксфорду.

Утром, в четверг, погода была великолепная; ночью гроза освежила воздух и на небе не было ни одного облачка. В большую карету уселись: мистер и мистрисс Эдмонстон, лэди Эвелина, Лора с Эмми и Шарлоттою. Гэй осторожно усадил Чарльза в низенький фаэтон, уложив наперед все необходимое для больнаго. Он с торжеством хлопнул бичем и, сияя весь от радости и счастия, покатил по дороге в Броадстон. Все шло отлично. Чарльз радовался, как дитя. Дорога пестрая, шумная толпа людей - все казалось новостью для бедного больного, вечно замкнутого в четырех стенах. В фаэтоне раздавались беспрестанно шутки и смех. Мать то и дело выглядывала из кареты и каждый раз встречала оживленное лицо своего баловня-сына, который сидел прямо, и, повидимому, вовсе не ощущал утомления от дороги. Как счастлив был Чарльз в это утро! Он с улыбкой раскланивался с знакомыми, острил и смеялся с доктором Мэйрн; трунил над Филиппом, перекидывался взглядами с матерью и сестрами, хохотал над гримасами, которые выделывал Гэй, слушая своего врага-трубача. Он совершенно ожил, начал ходить по зале (чего давно не делал), взбирался по лестнице, сам того не замечая; просидел за столом впродолжение всего завтрака; разговаривал со всеми и тогда только почувствовал следствие неумеренного напряжения сил, когда они собрались домой обедать и готовиться к балу. Гэй уложил, а не посадил его в экипаж, бережно привез домой, на руках внес его по лестнице и положил на диван в любимой комнате - уборной Гольуэля. Чарльз не мог пошевелиться от усталости. Мать заранее была уверена, что поездка добром не кончится; но, видя, что больной, вообще, чувствует себя хорошо, она нашла нужным дать ему время успокоиться, оставила его одного, а сама с детьми и с лэди Эвелиной села за стол. Муж ея, по просьбе полковых офицеров, остался обедать в Броадстоне. После обеда, дамы пошли менять туалет к вечеру. Эмми опоздала немного; карета стояла уже у крыльца, когда она вошла в гостиную. Лора и Эвелина связывали себе букеты, а Гэй, усевшись за рояль, наигрывал не кузнеца-музыканта по обыкновению, а какую-то арию. - Готова ли мама? спросила Лора.

- Почти, - отвечала Эмми: - но мне жаль, что она едет. Ей очень тяжело оставлять Чарльза.

- Надеюсь, что она не ради меня собирается на бал? заметила Эвелина.

- О нет! возразила Лора.- Она должна ехать. Папа будет очень беспокоиться, если она останется дома. При том же Чэрльз хорошо себя чувствует.

- Да она не боится за него, - сказала Эмми.- Но ведь вы знаете, как она мнительна на счет брата. У него такое волнение в крови, что он заснуть не может.

- Нам нужно как можно раньше вернуться домой, Эва, - заметила Лора, вспомнив, как она задержала всю семью на последнем бале, своей кадрилью с Гэем.

- Нельзя ли мне помочь чем-нибудь Чарльзу? спросил Гэй, перестав играть. - Я не собираюсь на бал.

- На бал не собираетесь? воскликнули в недоумении все три молодые девушки.

- Он шутит! возразила Эвелина. - Однако, нет! продолжала она, подходя к нему ближе. - Он еще не одет! Ну, это ни на что не похоже! Ведь мы, по вашей милости, опоздаем! Смотрите, я натравлю на вас Морица!

- Право, я не шучу! улыбаясь отвечал Гэй.

- Вы должны ехать. Это будет неприлично с вашей стороны! серьезно сказала Лора.

- Что, вы устали? больны? нриставала Эмми.

- Благодарю, я совсем здоров, а ехать все-таки не поеду.

Лора вдруг вспомнила, что ей вовсе не следовало бы настаивать, чтобы он ехал, и она предоставила сестре убеждать упрямца.

- И мана и Чарльз будут очень недовольны, если вы ради брата останетесь дома, сказала Эмми.

- Я вовсе не ради его остаюсь, Эмми, уверяю вас. Я совсем не собирался на бал! Я пришел к убеждению, что мне ехать не следует.

- А - а! вы верно считаете балы - вредными вообще?

- Совсем нет, но они не годятся для такой пустой головы, как моя. Я по милости их совсем одурел эту неделю и учиться попрежнему не могу.

- Если вы считаете своим долгом отказаться от удовольствия, делать нечего, - грустно проговорила Эмми.- Но мне очень жаль!...

- Благодарю вас за сожаление! заметил Гэй, - думая, что Эмми чувствует к нему простое сострадание (а между тем молодая девушка горевала лично о себе).- Мне это принесет большую пользу. Я завтра преспокойно займусь греческим языком, и вы мне расскажете о бале.

- А как вам хотелось потанцовать! сказала Эмми. - Однако, что же я вас соблазняю, вы верно уж решились остаться.

- Нет, он верно хочет, чтобы мы его упрашивали, Эмми, - с негодованием возразила Эвелина.- Ах, какой несносный! Слушайте, сэр Гэй, если мы, по милости вашей, опоздаем, не дерзайте и подходить ангажировать меня.

- Я все это время буду танцовать кадриль с Андромахой, смеясь сказал Гэй.

- Да полноте, не говорите вздору! Ступайте сейчас одеваться. Как это у вас достает духу стоять здесь, когда карета у крыльца.

- Я буду иметь честь посадить всех вас в карету, когда вы будете готовы, почтительно разкланявшись, произнес Гэй,

- Лора, Эмми, слышите! неужели он правду говорит! в отчаянии восклицала лэди Эвелина.

- Кажется, он не шутит! заметила грустя Эмми. Эвелина упала на диван, делая вид, что ей дурно.

- О! о! стонала она:- уведите его. Я не могу видеть! Я умираю! Все мои хлопоты пропади даром.

- Очень жаль! смеясь возразил Гэй.

- Что-ж сказать Морицу? спросила она, вскакивая с дивана.

- Передайте ему, что его первый трубач так меня расстроил, что могли бы быть грустные последствия, если бы я приехал сегодня на бал.

- Дети, я вас, кажется, очень задержала, - сказала мистрисс Эдмонстон, входя в комнату.- Но видно вам не было скучно, я не слыхала: "Кузнеца-музыканта".

- Папа верно тревожится, что мы не едем.

- Мама! Гэй не хочет ехать с нами! вскрииала Эмми.

- Гэй? ... Что это значит?

- Ничего, уверяю вас. Просто не хочется.

- Нет, это невозможно. Вы должны непременно ехать.

- Неужели? Пожалуйста, не заставляйте меня ехать, мистрисс Эдмонстон, - умолял ее Гэй.

- Эмми, который час? половина одиннадцатаго! Боже мой! мы папа решительно напугаем! сколько вам нужно времени, чтобы одеться, Гэй?

- Не менее часу, с улыбкой сказал он.

- Пустяки! Жаль, что поздно. Я настояла бы, чтобы вы ехали. Теперь уж делать нечего, нельзя же моего мужа заставлять дожидаться так долго. Лора! Лора! Ну, что мне делать?

- Позвольте мне пойдти к Чарльзу. Я почитаю ему вслух и, может быть, он заснет, - сказал Гэй.

- Спасибо вам, только не разговаривайте с ним, он опять придет в волнение. Почитайте ему, если хотите. Но каково мне-то будет рассказывать тем, кто о вас спросит, что я оставила вас сиделкой у больного сына!

- Я совсем не ради его остаюсь, - возразил Гэй.- Я вижу, что я очень глуп, вот почему и не еду.

- Отлично, сэр Гэй, очень рада, что вы, наконец, сказали правду, - воскликнула Эвелина, спускаясь с ступени крыльца, чтобы сесть в экипаж.

- А что-ж? я сам это хорошо знаю, - продолжал он, усаживая ее в карету. - Прощайте, лэди Эвелина! приберегите для меня кадриль, когда я буду умнее.

Гэй усадил всех дам в карету, хлопнуя дверцою и исчез. Мистрисс Эдмонстон не выдержала. Опрокинувшись на спинку кареты, она в отчаянии вскричала:

- Нет! это уж слишком.

- Как будет всем досадно! заметила Лора.

- А нам-то как неловко! прибавила Эмми.

- Я отрекаюсь от него, - объявила Эвелина. - Он обманул все мои ожидания!

- Если бы не папа, я была бы в состоянии вернуться и заставить его ехать, - восклицала бедная мистрисс Эдмонстон. - Ведь из этого целая история выйдет. Зачем я согласилась!

- Впрочем, ему не надо вбивать в голову, что им в обществе так дорожат, - сказала Лора, - Желала бы я знать, что за причина такой фантазии. Я не поверю, будто светские развлечения мешают ему заниматься.

- Уж если он мало занимаетси, - вскричала Эвелина:- то что-ж сказать о всех нас? Нам, значиг, следует запереться и уткнуть нос в книги.

- Видно, что так, - сказала Эмми.- Для меня, по крайней мере, весь вечер испорчен, меня будет все совесть мучить, зачем я приехала.

- Мне очень досадно за него, - заметила мать:- хоть я и сознаюсь, что он принес огромную жертву.

- Сколько планов мы строили, говоря о сегодняшнем бале, - жалобным тоном продолжала Эмми:- и теперь все рушилось. Да, эта жертва дорого ему стоит, я уверена.

- Если бы он не был еще мальчик, я бы подозревала, что тут кроется ссора влюбленных, - заметила Эвелина.- Не смотря на это, я считаю, что во всем Лора виновата. На нашем бале она танцовала с ним всего один раз, а дома, всю эту неделю не отходила от рояля, как бы желая затмить своей игрой игру Гэя.

Лора вспыхнула и рада была, что никто этого не видит. Матери её вообще не нравились намеки Эвелины.

- Хорошо, если бы все это осталось между нами, - сказала она:- а то я боюсь, найдутся люди, которые перетолкуют выходки Гэя ио своему.

- Я рада, что хоть Чарльз тут, но крайней мере, в выгоде, - добавила Эмми.

- Только бы они там не слишком много разговаривали, - заметила мать. - Чарльза ничем не удержишь, опять взволнуется и не будет спать ночью.

Бедная мистрисс Эдмонстон! каково ей было выдержать спокойно взрыв негодования мужа, когда она приехала на бал.

- Отчего Гэя нет с вами? спросил он с изумлением.

- Он объявил нам, что ему нельзя быть ceгодня на бале, - отвечала мистрисс Эдмонстон:- а причины не объяснил.

- Это ни на что не похоже! с едва сдерживаемым негодованием заговорил её муж:- ОФицеры и без того обижены, что он не остался обедать, а тут он вот еще что выкинул. Давай мне 50 ф., я бы не согласился его оставить дома. Зачем ты не настояла? Это все твой баловник Чарльз виноват. Ты бы могла хоть до полуночи подождать, а все-таки привезти его с собою.

Мистер Эдмонстон наговорил ей еще много неприятнаго; как человек вспыльчивый, он иногда забывался, но кроткая жена спокойно выслушала всю его нотацию, и как ей ни трудно было, но она вошла в гостиную с улыбкою на губах. Перед прочими гостями, а главное перед хозяйкой бала, полковницей Дэн, она извинилась тем, что Гэй очень устает от частых балов; те удовольствовались её ответом, но Мориц пришел в ярость от невнимания к ним Гэя, а Филипп, услыхав, что Гэю не хотелось приехать, не сделал ни одного замечания.

Лора тревожно следила за ним. Они не встречались после последнего разговора, и молодая девушка с безотчетной гордостью любовалась на странную, благородную фигуру Филиппа, как бы сознавая, что он принадлежит теперь ей. Но между тем прежнее спокойное чувсгво дружбы к нему заменилось волнением. Звук его голоса заставлял как-то особенно биться её сердце, от одного взгляда его она вздрагивала и дотого была взволнована, что обрадовалась, когда Мориц пришел пригласить ее на первую кадриль. Филипп заранее подошел к лэди Эвелине для того именно, чтоб не обратить внимания других на излишнюю его поспешность танцовать с кузиной. Притом ему хотелось доказать Лоре, что он не имеет никакой особенной антипатии к ирландской барышне. Эвелина была в восторге от своего кавалера и дала себе слово вести себя, как следует.

Первый танец была полька, говорить много ей нельзя было, может быть, и к лучшему. Но в промежутках между турами польки, она не преминула восхититься маневрами, завтраком, говоря о Чарльзе, она не острила и вообще держала себя очень прилично. Филипп благосклонно с ней любезничал.

- Не могу удержаться, чтобы не осудить вашего кузена, - сказала Эвелина, делаясь все смелее и смелее.- Что это за чудак, вечно выкинет какой-нибудь ожиданный фарс!

- Да, он нам удружил сегодня, - заметил Филипп.

- Его отказ поразил нас, как громом. Я до последней минуты думала, что он шутит; зная его любовь к танцам, мне в голову не могло придти, чтобы он в самую минуту отъезда, ни с того, ни с сего вдруг отказался бы от бала.

- Он, кажется, любит делать сюрпризы другим?

- Я так и Лоре говорила, зачем она его поддразнивала, - смеясь продолжала болтливая лэди.- В последнее время она вечно сидела с книгами и отдалилась от нас. Я убеждена, что она задела его самолюбие. Вот и причина, почему он остался дома. Не правда ли, капитан Морвиль?

Тот мысленно давно с ней согласился, но промолчал.

- Какая сегодня Лора хорошенькая, - тарантила лэди Эвелина. Она просто царица бала. (Эвелина заметила, что Филипп доволен, и продолжала). По моему, она сегодня еще лучше одета, чем была у нас. Эти венецианские булавки на голове идуть очень к её строгому типу. Она решительно красивее всех; к тому же и держит себя превосходно.

- Это правда! коротко отвечал Филипп.

- Посмотрите, с какой гордостью Мориц ведеть ее под руку. Бедный! Ведь он до зарезу влюблен в нее.

- Это и заметно по его меланхолической физиономии.

Эвелина громко рассмеялась.

- А - а, так по вашему, влюбленные должны быть непременно грустны? сказала она. Это мы будем знать. Но я шучу, где-ж Морицу жениться на Лоре, они далеко не пара. Он, я думаю, даже коротко Лоры и не знает.

Филипп сделал с своей дамой два тура по зале прежде нежели посадил ее на место, по окончании польки. Эвелина таяла от счастия.

Затем началась кадриль, и Филипп ангажировал Лору; во время перехода через залу он тихо спросил ее.

- Лора, не слишком ли ты уж постаралась?

- Я тут не причем, отвечала она, вся вспыхнув.

- А отчего ж он вздумал выкинуть эту штуку?

- Да ведь он сам не раз говорил, что чувствует, как вредно на него действует рассеянная жизнь. Ну вот, он и начал себя перевоспитывать.

- Как глупо, неестественно, невероятно! Это повторение истории с лошадью. Это просто прихоть, каприз. Я убежден, что перемена твоего обращения с ним, бессознательная с твоей стороны, конечно, что это перемена единственная причина его выходки. К чему это он возился с Чарльзом, а вас всех оставил на руках дяди, среди давки и толпы.

- Да, нам он был вовсе не так нужен, как Чарльзу.

- Все это подтверждает истину моих предостережений. Действуй Бога ради так, чтобы не оскорблять его самолюбия и не вызывать его на борьбу. Если твоя внезапная холодность задела его так много, значит, я не ошибся, я предостерег тебя во время, после было бы уже поздно.

- Боже мой! если бы я все это знала!

- Да, ты действовала чистосердечно, а другие это подметили, то есть другая, хотел я сказать.

- Верно тебе Эвелина что нибудь наболтала. Право, я ничем не изменила своего поведения в отношении к нему; я сидела больше на верху, вот и все; да сегодня, не очень настаивала, чтобы он ехал на бал, а больше я ничего не сделала.

- Вот тут-то и кроется вся суть. Он ждал, чтобы ты его упрашивала, и ты отлично поступила, что не польстила его самолюбию.

- В самом деле? Я вовсе об этом и не думала.

- Женский инстинкт лучший руководител, Лора. Вы женщины действуете часто безошибочно, сами не сознавая почему. Однако пойдем, нужно играть свою роль в комедии сегодняшнего праздника.

В этот вечер Лора против воли уверяла себя, что Гэй в нее влюблен, и, подумав несколько, сказала Филиппу.- Что ты скажешь на счет предполагаемой поездки в Ирландию папа со мной?

- Ты собираешься в Ирландию? спросил он с удивлением.

- Да. С тех пор, как Чарльз заболел, никто из нас, кроме папа, не ездил к бабушке. У нас в доме начали поговаривать, что не мешало-бы ему взять меня с собой на нынешнее лето.

- Я слышал, что он собирается туда, но не ранее, как по окончании служебного ваката.

- Да, он прежде так думал. Но к концу октября ему необходимо нужно быть дома и потому он хочет ехать в августе месяце.

- А Гэя куда же денут?

- Он будет жить в Гольуэле. Ему необходимо нужно быть подле Чарльза во время отсутствия отца. Когда я услыхала, что папа берет меня с собой в Ирландию, мне стало очень грустно. Но теперь я вижу, что мой отъезд принесет большую пользу. Это будет маленький разрыв с Гэем. Разлука - дело великое; после, наши отношения могут совсем измениться.

- Дельно сказано, Лора. Это отличная вещь, хотя мне не легко будет оставаться без тебя, но что ж делать? Впрочем, когда ты и вернешься, то мне все таки нельзя будет изменить моих отношений с тобой до поры, до времени.

- Ах! правда! сказала со вздохом Лора.

- Но не будем думать о себе. Спасем бедного Гэя, надо сделать разрыв, как ты выразилась. Мы избавим его от большего горя,

- Я думаю, Филипп, что папа будет советоваться с тобой насчет своей поездки. Его пугает одно: можно ли оставлять так долго Гэя без мужского надзора. Если ты найдешь это возможным, он немедленно соберется в дорогу.

- Да что ж тут опасного для Гэя? Соблазного для него в Гольуэле будет мало; сам он честный малый, притом я живу недалеко. Обдумав серьезно все обстоятельства, я могу смело сказать, Лора, что, забыв о своем счастии, я бы посоветовал твоему отцу ехать теперь же, а тебя взять с собою.

Впродолжении целаго вечера Филипп посвятил себя обществу, и Лора, следя за ним глазами, не могла отделаться от неприятного чувства ревности, видя, как он любезен со всеми дамами, хотя внутренно она сознавала, что излишнее его внимание к ней обратило бы общее внимание. Окруженная сама толпою кавалеров, она мысленно досадовала, зачем ей мешают смотреть на Филиппа, мешают слушать его голос, понимать издали, что он говорит с другими. При малейшем взгляде его она краснела и конфузилась еще более, видя, что это неприятно Филиппу. От от времени до времени он выразительно посматривал в её сторону, как бы напоминая об осторожности.

Молодой Торндаль в это время, помня заповедь своего Ментора, по возможности держался вдали от лэди Эвелины; но он с трудом мог оторвать глаза от нея. Филипп подметил это и радовался, что довел его до возможности бороться с чувством. Торндаль, правда, пригласил один раз Эвелину танцовать, но, получив отказ, не подходил уже более, а танцовал больше с её кузиной, Эмми Эдмонстонь.

Та веселилась по своему, но этот бал далеко ей так не нравился, как бал у Килькоранов. Ей что-то совестно было кружиться на паркете, когда бедный Гэй, гораздо более трудолюбивый, чем она, сидел дома. Она улыбалась, по обыкновению танцовала с большим одушевлением, но осталась очень довольна, когда мать её послала Морица узнать, тут ли карета.

Филипп вместе с прочими кавалерами вышел в переднюю провожать их. Надевая шаль на плечи Лоры, он вполголоса шепнул ей: берегись, будь осторожна и умей владеть собою!

Лора вспыхнула, взглянула на Филиппа очень спокойно, и проговорила что то совершенно равнодушным тоном - наставление его уже подействовало. Его слова были для неё законом. Она любила его безгранично; наружная холодность Филиппа еще более притягивала ее к нему. Она всю дорогу домой думала о том, какое счастие быть им любимым. Мистрисс Эдмонстон тотчас по приезде заглянула в комнату больного Чарльза.

- Он спит спокойно! сказала она дочерям:- нам тревожиться нечего. Все оне простились и разошлись спать.

ГЛАВА X.

На следующее утро, за завтраком, оказалось, что Чарльз чувствуеть себя очень хорошо после вчерашнего путешествия.

- Я лег спать во время, - говорил он:- убаюканный какими-то стихами, которые Гэй читал мне вслух. Вообще больной был очень оживлен и рассказывал свои впечатления с большим юмором.

Видя, как бережно обращался Гэй с её милым Чарльзом, и как он сумел выполнить данное ей слово, мистрисс Эдмонстон не имела духу бранить его за вчерашний каприз; муж ея, который уже сорвал свое сердце на ней, также не знал, как придраться к молодому преступнику. Словом, когда Гэй шумно вбежал в столовую с волосами, еще совсем мокрыми от купанья, и мистер Эдмонстон отвесил ему церемонный поклон, сейчас можно было догадаться, что об неудовольствии и речи не будет.

- Доброго утра, сэр Гэй Морвиль! торжественно произнес хозяин дома. Что-то вы скажете нам о себе?

- Положительно ничего! смеясь отвечал Гэй и начал усаживаться рядом с мистрисс Эдмонстон. Скажите лучше, сэр, не устали ли вы после вчерашних хлопот? спросил он в свою очередь.

- Покорнейше благодарю за внимание, я не устал.

- И отлично! Эмми, продолжал Гэй: - не знаете ли вы, как зовут это растение? Он подал ей красивый белый цветок с ярко-пурпуровой серединой.

- Ах! да ведь это остролистник, вскричала Эмми. Что за прелесть! Где вы его достали? Я не знала, что он ростет в нашей реке.

- Там, на повороте реки, пропасть таких цветов в тростнике. Мне они давно бросались в глаза.

- Какой яркий цвет! Я его срисую непремеино.

- А для вас, Шарлотта, Буян нашел выводок болотной курочки, заметил Гэй.

- Неужели? вскричала девочка. Можно мне туда добраться, чтобы посмотреть птичек?

- Там вязкое болото, но я наклал больших камней и могу перенести вас на руках через то место, где будет мокро. Вот от чего я и опоздал к завтраку, в чем искренно прошу извинения, заключил он с улыбкой, кланяясь мистрисс Эдмонстон.

Гэй был вовсе не похож на оскорбленного поклонника или на жертву несчастной любви. Его глаза искрились веселием, а лицо дышало свежестию.

- Не вы одни опоздали, отвечала хозяйка дома, взглянув на незанятый стул лэди Эвелины.

- Разве вы только в этом и чувствуете себя виноватым? возразил мистер Эдмонстон. Подумайте хорошенько, мне сдается, что у вас на совести лежит гораздо большее преступление.

- Простите, виноват! произнес Гэй с такой кротостью в голосе, что добрый мистер Эдмонстон в одно мгновение был обезоружен.

- Впрочем, это дело до меня не касается! воскликнул он торопливо. Мне самому приходится просить у вас прощения за хлопоты, которые вам наделал Чарльз. Но я говорю о вас самих. Каково-то вам будет показаться в Броадстон?

- А что такое? испуганно спросил Гэй, но сейчас же засмеялся поправился. Ах! Неужели броадстонские жители в отчаянии, что меня не видали? добавил он шутливо.

- Да-с. А мы совершенно измучились, отвечая на их расспросы: где сэр Гэй? что ним случилось? Отчего его нет?

- Это ужасно! продолжал Гэй, смеясь и воображая, что опекун с ним шутит. Лэди Эвелина! воскликнул он, вскакивая со стула при входе ея:- здравствуйте! Вы как раз пожаловали кстати; раскажите хоть вы мне что нибудь о бале. Все эти господа хранят глубокое молчание на счет его.

- Вы не стоите, чтобы вам о том рассказывали, надменно отвечала Эва. Неужели вас совесть не мучает?

- Будет мучить, уверяю вас, если вы мне подробно его опишете.

- Я вам ни слова о нем не скажу. Я вам в тюрьму отправлю. Мориц и все офицеры говорят тоже самое, что я, - заключила молодая лэди, принимая вид оскорбленной королевы.

- Слушайте! Слушайте! Эвелина осуждает кого-то на тюремное заключение! закричал Чарльз.

- Погодите только, увидите, что офицеры вам скажут! горячилась она.

- Эге! и когда ж меня поведут в тюрьму? спросил Гэй.

- О Падди! Падди! (Он этим прозвищем намекал на ирландское происхождение Эвелины, которая, как все её соотечественницы, не могла ничего рассказывать, без того, чтобы не преувеличить.) воскликнул Чарльз, и все общество покатилось со смеху.

- А Лора, кажется, серьезно поверила, что Гэя посадят в тюрьму, заметил Чарльз, когда все успокоились. Посмотрите, какая она мрачная. Это плохой знак!

- Полно, Чарльз! торопливо возразила Лора, досадуя, что её серьезное выражение лица было замечено. Она вся вспыхнула и сконфузилась еще более.

- Ну, Лора, расскажите хоть вы, кто были ваши кавалеры? начал приставать к ней Гэй.

- Вот досада-то! подумала она. Чего тут проще ответить, а мои глупые щеки так и горят; он пожалуй вообразит, что я краснею, потому что он со мною заговорил. Кто были мои кавалеры? повторила она громко. Сначала Мориц, потом Филипп.

Странно показалось Эвелине и Эмми, что она назвала только двоих. В этот день только и было толку, что о бале.

Гэю пришло только на следующее утро расплачиваться в Броадстоне за преступление свое перед тамошним обществом. Вернувшись домой, он нашел гостиную, полную дам. Мистрисс Эдмонстон сейчас ;ке заметила по выражению его наморщенного лба, дрожащих губ и легкого заикания, что он встревожен и хочет поговорить с нею. С трудом отделалась она от мистрисс Броанлау, но не успела дверь за нею затвориться, как прибешол муж с письмом, требуя, чтобы она прочла его и потолковала с ним. Гэй ушел, не желая им мешать, и начал бегать взад и вперед по террасе. В это время Эмми возвращалась с поля и подошла к калитке сада; он кинулся отпирать ее.

- Что с вами? спросила она, взглянув на его лицо.

- Ничего особеннаго! я жду вашу маменьку. Я попал в беду, вот и все.

- Неужели? Как мне вас жаль! сказала она кротко и, боясь показаться любопытной, не стала более расспрашивать его, но молча направилась к дому.

- Не жалейте меня! заговорил Гэй. Я сам во всем виноват, хотя, по правде сказать, не вполне понимаю, в чем именно состоит моя вина. Это все тот бал. Ну, могло ли мне придти в голову, чтобы в обществе стали интересоваться, приеду я или нет?

- Мы очень чувствовали ваше отсутствие, уверяю вас! сказала Эмми.

- Об вас говорить нечего, вы меня любите, как родные. А другим-то, что за дело до меня? Теперь оказывается, что я оскорбил всех и каждаго.

- Ну, так и есть, заметила Эмми:- мама не даром боялась, чтобы из этого не вышло неприятности,

- Следовало бы мне тогда ехать с нею! Пришло же мне в голову перевоспитывать себя в этот вечер! Ведь воображал, что долг свой исполню, а теперь вижу, что везде виноват сам.

- Что же такое случилось? спросила Эмми, повернувшись к нему лицом. Она уж стояла на пороге дома.

- Как что? Я в Броадстоне встретил первого мистера Гордон. Он, как ваш отец, говорит все шутками, я иначе его слов и не понял. Так, например, он объявил, что на меня дотого все бесятся, что он удивляется, как я дерзнул показаться в городе. Я отправился к Лазселю, где застал доктора Мэйрн.

- Мы вас ждали к обеду, сказал он мне:- а вы, как а слышал, и на бал не удостоили явиться? Я ему рассказал, в чем дело, он остался очень доволен и посоветовал мне пойдти с объяснением к полковнику Дэну. Я конечно его послушался, иду туда, встречаю у крыльца Морица де Курси. - Аа-а! Морвиль! это вы? крикнул он, увидав меня. А я думал, что вы сляжете месяца на полтора, под предлогом горячки. Как товарищ, советую вам, отправляйтесь скорее домой и скажитесь больным: другаго извинения вам нельзя придумать. Знаете ли вы, что в эту минуту я считаюсь изменником, потому что разговариваю с вами! Каково, Эмми? Я было пристал к нему, требуя объяснения этих слов, но ведь это такая взбалмошная голова, что с ней ничего не поделаешь. Торндаль, встретившись со мной, поклонился очень сухо и сейчас же перешел на другую сторону улицы - ясное доказательство, что и Филипп тоже бы сделал. Я немедленно отправился к капитану, чтобы от него узнать порядком, что все это значит.

- Что ж? были вы у него? спросила Эмми, слушавшая рассказ Гэя с большим участием. Она невольно улыбалась юмористическому тому и выразительной мимике, с которыми Гэй передавал ей все дело.

- Да, был. Филипп принял меня очень - очень....

- Милостиво, докончила Эмми.

- Именно так. Но вышло то, что мы никак друг друга понять не могли. Он готов был, кажется, простить меня. Одно, в чем я никак не мог его разуверить - не понимаю, с чего он это взял - это в том, что я остался дома вовсе не в пику кому нибудь. Он не соглашался даже объяснить мне, с кем именно я поссорился, чтобы пикироваться. Как я к нему ни приставал, он твердил свое: сами знаете, с кем.

- Ах, как досадно! На кого же он намекал?

- Решительно не понимаю. Подозревать даже ничего не могу. Как я перед ним ни распинался, уверяя, что меня ровно никто не оскорбил, но он нес свое, настаивал, что знает все, даже лучше меня, и предлагал свои услуги, говоря, что может примирить нас.

- Этого не доставало! Ах! какой он гадкий!

- Эмми, не потакайте мне. Он верно имел оснонание, чтобы так говорить, а я вышел из себя, вспомнил старую привычку. Он спокойно меня уговаривал, а я злился, как сумасшедший. Мы едва не дошли до серьезной ссоры. Боже мой! Боже мой! Я вечно останусь тем же - безумцем, взбалмошным Морвилем!

- Гэй, верно у вас уж такая натура. Как только вас кто нибудь подожжет, вы тотчас выходите из себя. Я уверена, что Филипп взбесил вас своим хладнокровным тоном авторитета! заметила Эмми.

- Да, чем больше меня подзадориваютть, тем тяжелее мне бороться с собою, сказал Гэй.

- Но вы и теперь верно боролись. Ведь вы сказали же, мы едва не дошли до серьезной ссоры, значит, вы расстались друзьями. Не правда ли?

- Ну, да, конечно, плохо было бы кончить иначе, - За что ж вы себя браните? ведь вы вышли победителем?

- Да, победил наружно, а внутренно-то, не совладал с собою.

- Совладаете современем. Разскажите, как у вас обошлось дело с полковником Дэном?

- Он очень добродушный господин, и кончил бы всю историю смехом, но на беду, Филипп пришел вслед за мною, держался очень величественно и просил оффициальным тоном предать все забвению. Будь я один - я повел бы дело лучше, но Филипп был так внимателен, так милостив, как вы сказали, что я не посмел ему отказать в посредничестве.

- По моему, заключила Эмми,- вы всем нам показали пример огромного самоотвержения, отказавшись от бала. Я никогда бы этого не сделала на вашем месте: у меня не достало бы характера.

- Да вам и не нужно приносить таких жертв, возразил Гэй:- у вас условия жизни совсем другия. Если бы я знал, что мое отсутствие огорчит кого нибудь из вас, конечно, я бы ни за что не остался дома.

Эмми хотела сказать: "А меня вы забыли?" но девичья скромность удержала ее, и она, слегка покраснев, прибавила: "мы все считали вечер испорченным."

- Вот в чем я виноват! Доставлять радость другим есть высшее наслаждение на земле; нужно уметь все переносить, только бы не отравлять удовольствия ближняго.

- Правда! сказала Эмми. Я сегодня была свидетельница, как Мэри Росс качалась на качелях до дурноты, не желая огорчить Шарлотту и Эллен, которые вообразили, что ей это нравится.

- Вся беда наша в том, что мы постоянно думаем прежде о себе и о своей пользе, а потом уж о других.

- Гэй, скажите, не будет это дерзко с моей стороны, если я вам сделаю один вопрос: отчего вы нашли для себя вредным ехать на бал? робко спросила Эмми.

- Я не считал для себя вредным собственно бал, отвечал Гэй:- но я заметил, что у меня голова пустеет от того, что я все верчусь на паркете и болтаю всякий вздор. Я начал положительно отвыкать от серьезных занятий. Вот я в последнее воскресение и решил, не съездить ли мне куда нибудь проветриться, чтобы с новыми силами приняться за науки? Я не сумел оторваться так скоро, как Лора, от разговоров в гостиной, вот я и задумал лишить себя бала вместо наказания и, отрезвив себя хорошенько, - усесться за работу.

- Не браните себя за суетность и пустоту, возразила Эмми. Ведь этим вы бросаете и в наш огород камни. Мы все, кроме Лоры, очень ленились все это время.

- Вам и ненужно работать столько, сколько мне.

- Напротив, следует. Дайте Эвелине уехать, и я перестану сидеть, сложив ручки.

- Не лучше ли бы было и мне не торопиться? Лэди Эвелина впрочем такая веселая, что с ней совсем выбьешься из колеи, да потом и не попадешь в нее. Лучше уж заранее побороть искушение.

В то время, как они оба разговаривали, мистрисс Эдмонстон вышла к ним на терассу. Гэй передал ей все свое затруднение и вообще гораздо спокойнее говорил о случившейся истории. Мистрисс Эдмонстон согласилась с ним, что человеку не следует забывать и других, когда он начинает заботиться о себе, но ее крайне удивило то, что Гэй не понимал, почему люди совершенно ему посторонние так дорожили его присутствием на бале.

- Ну, Гэй, если бы не вы это говорили, - сказала она:- я бы сочла ваши слова за вызов комплимента. Вы забываете, что значит состояние и общественное положение в Англии. За людьми, обставленными как вы, все гоняются.

- Да, пожалуй, что так, задумчиво возразил он. Но по моему, это очень унизительно!

- Не все люди одинакового с вами мнения!

- А как же? После этого нельзя верить ни одной любезности? Одному Филиппу только и можно жить, его любят, уважают ради его личных достоинств, а не ради титула.

- Отчего ж бы вам не подчиниться общественным условиям той страны, где вы живете?

- От того, что я привык жить один, я забываю о существовании других. Научите меня быть внимательным к обществу, мистрисс Эдмонстон, а покамест, посоветуйте, как мне выйдти из беды?

- Не думайте об ней. Вы извинились перед всеми, и пусть дело замолкнет само собою. Странно, что из мухи сделали слона. Не мучайте себя больше этой историей. Вы хоть и провинились, но имели все таки основание так действовать. При первом же удобном случае я поеду с визитом к мистрисс Дэн и посмотрю, нельзя ли с ней дело уладить.

Раздался первый звонок к обеду. Эмми побежала одеваться и мимоходом завернула в комнату Лоры, чтобы узнать, весело ли ей было кататься с Эвелиной и Чарльзом.

- Не знаешь ли ты, Лора, спросила она между прочим:- с чего это Филипп выдумал, что Гэй чем-то, или кем-то обижен?

- Разве Гэй сам не догадался? отвечала Лора, приглаживая щеткой свои волосы, чтобы скрыть, что она сконфузилась.

- Положительно нет! хоть Филипп и уверял его, что он должен знать, в чем дело. Какой он несносный!

- Кто? Филипп? а разве Гэй жаловался тебе на него?

- Нет, он напротив досадовал на себя, что принял близко к сердцу его слова. Не понимаю, как это Филипп позволяет себе так много!

- Тс! Эмми, ты ровно ничего не понимаешь, торопливо прервала ее сестра. У него есть на то свои причины...

- Знаю! с негодованием возразила Эмми, но разве он имеет право не доверять Гэю? Мы должны судить людей по их собственнымь действиям, а не по жизни их предков. Гэй овечка в сравнении с древними Морвилями. Чего ж Филипп тут тоскует.

- Филипп неумеет лгать, - сказала Лора. Он всегда справедлив, ты не смеешь осуждать его, Эмми.

- Зачем же он делает намеки, а не говорит Гэю прямо в глаза, что он об нем думает?

- Вероятно, ему иначе нельзя было выразиться.

- А ты знаешь, в чем дело?

- Да, твердо отвечала Лора, хотя внутренно она очень испугалась такого настойчивого допроса сестры.

- Ты можешь мне рассказать?

- Не думаю.

- А Гэю - сказать?

- Ни за какие блага в мире, воскликнула Лора в ужасе.

- Ну, так уговори Филиппа объясниться с ним.

- Нет, нет, Эмми! Лучше об этом и не поминать, пусть все дело забудется. И чем скорее, тем лучше!

- Странная вещь, сказала Эмми, пристально взглянув на сестру. "Однако мне пора одеваться," промолвила она и убежала к себе в комнату, теряясь в догадках. "Что это за тайны между сестрой и Филиппом?"

Оставшись одна, Лора призадумалась. Ей было даже досадно, зачем она не призналась сестре, что Филипп уговаривал ее не поощрять ухаживанье Гэя. "Ну, а как Эмми стала бы смеяться надо мною и спросила: почему это Филиппу не нравится?" подумала бедная Лора. "Нет, уж лучше не выдавать его. Будь, что будет, а я ему не изменю."

С этих пор в жизни семьи Эдмонстон произошла перемена. По вечерам было очень весело, оживлено, между тем по утрам каждый занимался своим делом. Лора задумала какую-то трудную картину и возилась с лексиконами немецкого языка; Фмми изучала историю и усердно играла на фортепиано; Чарльз, не подымая головы, читал и перестал на время давать уроки сестре и Гэю. Лэди Эвелина занималась со всеми поочередно, и постоянно жадовалась Лоре, что дома ей возможности нет "рационально" изучать какую бы то ни было зауку. Лора давала ей много полезных наставлений и советовала посвящать каждое утро, но крайней мере, одини час, на серьезное чтение, говоря, что она на себе испытала благотворное влияние правильных занятий, к которым ее приучил Филипп. Ему одному старалась она приписать все свои достоинства и знания. Лора далеко не чувствовала себя счастливой все это время. С Гэем она держалась неестественно холодно и осторожно. Видеть Филиппа постоянно было её пламенной мечтою, а между тем при первом его появлении она конфузилась и краснела. Ее очень мучило то, что после бала он ни разу не заглянул в Гольуэль.

- Он знает, что и еду в Ирландию через две недели, думала она.- и вернусь тогда уже, когда его полк выступит из Броадстона, а об нем нет ни слуху, ни духу.

Много времени прошло, пока наконец, как раз перед завтраком, Филипп явился в гостиную, застав Гэя, Чарльза и Эмми за Аналогией Бутлера.

- Неужели вы заставляете бедную Эмми читать эту сухую материю? - спросил он.

- Браво! - воскликнул Чарльз,- он так поражен, что мы сидим не за Пиквиксским клубом, что сам не знает, что спрашивает. Если тебе не нравится наше чтение, Филипп, мы можем обратиться снова к Диккенсу, заключил он улыбаясь.

- Ты всегда переиначиваешь мои слова, сказал Филипп довольно спокойно, хоть по лицу его было заметно, что его задела насмешка Чарльза. Он в последнее время легко раздражался. Где остальные? спросил он.

- Лора и Эвелина диктуют что-то Шарлотте, и пишут вместе вместе с ней, сказала Эмми. Эва нарочно делает ошибки, чтобы поощрить сестру.

- Она еще долго у вас прогостит?

- До вторника. За нею приедеть сам лорд Килькоран! Не успела Шарлотта узнать, что старший кузен книзу, она поспешила это сообщить сестре и Эвелине. Лора не без труда спустилась вниз к завтраку. К счастию, Филипп сделал вид, что не обращает на нее никакого внимания, так что она успела окравиться. Но ей было крайне досадно на себя за нервозность, тем более, что она заметила, как это Филиппу не нравится. Отец серьезно побранил его за долгое отсутствие, а сестры вслух начали считать сколько дней он к ним не заглядывал.

- Ведь мы не видались с тех пор, как вы нас встретили в поле, закричала Шарлотта. Да и того раза считать нечего, Лора совсем вами завладела.

Лора начала кормить под столом Буяна, а Филипп некстати покраснел.

- Ты, братец, должен у нас прогостить за это, целую неделю, объявил мистер Эдмонстон:- я и слышать ничего не хочу.

- Неделю - невозможно, а на две ночи приеду, отвечал Филипп. Эмми, зная, что он не охотник до гостей, намекнула ему, что в четверг у них назначен обед, но он как нарочно именно этот ден и выбрал. Лора также ошиблась в рассчете; она все надеялась, что ей удастся остаться с Филиппом наедине, а он преспокойно подговаривался к отцу ея, чтобы идти посмотреть с ним всходы пшеницы, между тем как мать с Чарльсом собирались кататься, а сестры с Гэем готовились к прогулке пешком. Лоре очень хотелось остаться дома; она надеялась, что отец не задержит долго Филиппа и им удастся поговорить без свидетелей; но, к несчастию, и этот план не удался. Мать как нарочно настаивала, чтобы она шла гулять с сестрами. Присутствие бойкой Эвелины пугало мистрисс Эдмонстон, тем более, что Гэй ждал молодых девушек; она приказала Лоре наблюдать за порядком во время их прогулки.

Филипп крепко пожал ей руку на прощанье, и Лора немного успокоилась. Он долго следил за нею, стоя у окна; наконец повернулся к тетке, которая, надев уже шляпку, писала к молодому Торндалю приглашение на обед, в четверг.

- Тетушка, произнес Филипп:- нельзя ли вам вместо обеда, пригласить сюда Торндаля погостить дня на два, вместе со мной?

- Ты думаешь это нужно? выразительно спросила тетка.

- Я полагал бы, что да. Торндалю здесь очень весело. Надо же мне иногда доставить и ему развлечение; вы знаете, как меня ласкают у них в семье.

- Конечно, отвечала мистрисс Эдмонстон:- вот я сейчас с дядей об этом переговорю. И, пробыв минугы две в кабинете мужа, она вернулась с ответом, что они будут очень рады видеть Торндаля у себя.

- Что это ты, Филипп, такой грустный? спросила вдруг мистрисс Эдмонстон, пристально посмотрев на племянника. Все ли у тебя здоровы дома?

Филипп сконфузился, он догадался, что выражение его лица выдало его тайну, и ему стало совестно перед теткой. Он ответил ей очень отрывисто и воспешил помочь Чарльзу усесться в карете, которую в это время подали к крыльцу. Когда экипаж тронулса с места, Филипп прислонился к дверям главного входа и задумчиво провожал его глазами, скрестив руки на груди.

- А в воздухе пахнет грозой, сказал Чарльз, выглянув из кареты и кивнув матери головой на Филиппа.

- Ты думаешь? с любопытством спросила та.

- А как же прикажете иначе растолковать его долгое отсутствие, и нежелание читать нам мораль? - возразил сын. Положим, что Торндаля он просит пригласить сюда для других целей, но зачем сам-то он собирается приехать на обед? Зачем теперь он не пошел гулять с дамами? вот в чем вопрос.

- Правда, это что-то на него не похожее, заметила мать.

- Уж я вас уверяю, что милый юноша влюблен, а не то с ним случилось что нибудь необыкновенное, сказал Чарльз.

- Влюблен? вскричала мистрисс Эдмонстон. На чем же ты основываешь это предположение?

- На том, на чем и вы, maman, его основываете - на наблюдении.

- Но мы можем ошибаться, Чарли. Филипп, вероятно, давно понял всю опасность такой любви.

- Какую опасность? влюбиться в Лору? Да ведь она его создание. Он очень хорошо понимает, что любовь к ней была бы глупостью с его стороны.

- И ты думаешь, что это может служить ему препятствием? с улыбкой спросила мать.

- Еще бы! у этого человека голова всегда береть верх над сердцем. Романы для него не существуют. Он, вероятно, употребит все силы, чтобы задушить в начале свое чувство.

- Правда, я уверена, что он и теперь с нии борется. Он, как видно, глубоко анализировал человеческое сердце, и всячески старается избегать разговоров наедине с Лорой, чтобы не разжигать в ней любви. Теперь я убеждена, что просьба его пригласить Торндаля на эти два дня к нам и выбор четверга для своего приезда есть только в некотором роде громоотвод для себя самого. Бедный Филипп! дорого ему стоит такого рода борьба. Я бы очень желала сказать ему, как я ценю такое благородство.

- Гм! Пожалуй, вы и не ошиблись! сказал Чарльз. Теперь мне ясно, почему он меня чуть не съел в день бала Килькоранов, когда я ему намекнул о любви Гэя к Лоре. Я просто обмолвился назвать Петрарка, забыв о Лауре, но он до такой степени вышел из себя, что тут же начал мне описывать самыми мрачными красками последствия привязанности Гэя к сестре. Мне совестно, что Гэй скорее всего влюблен в вас и в своего Делорена, а далеко не в Лору. Капитан просто выдал свою тайну.

- Так что ж такое? Этот случай дал ему по крайней мере возможность узнать, на сколько он сам влюблен в Лору. С этого именно дня он и отдалился от нея. Это очень благородно с его стороны!

- Ну, а об Лоре что вы скажите?

- Мне ее очень жаль. Но ведь как же мне было прервать их дружеские отношения? Нужно непременно помочь ей, хоть, по правде сказать, я незнаю, как это сделать.

- А - а, значит, вы полагаете, что и Лора его любит? не желал бы я этого, хотя в послъднее время сам заметил, что она что-то не своя.

- Ей грустно, что Филипп холоден с нею, но я не думаю, чтобы она была влюблена в него. Правда, она как-то расстроена и мне бы очень хотелось с ней переговорить. Но вынуждать у неё признание я не хочу. Поэтому я и не решаюсь заговаривать первая.

- Она у нас, к счастию, не сантиментальна, сказал Чарльз:- от любви не исчахнет. Притом Филипп сам никогда не решится поселить свою молодую жену в казармах. Он женится или сделавшись бо.гатым, или вовсе нет.

- Да. Он никогда не решится поставить Лору не в то положение, к которому она привыкла с детства. Нa него можно смело положиться; пусть его действует, как начал. Лора поправится, приучит себя к мысли глядеть на него как на друга и двоюродного брата, и забудет, что он был в нее влюблен.

- Хорошо, что она едет в Ирландию.

- Да, я очень довольна, отъезд её пришелся как нельзя более кстати.

- А вы, maman, ничего никому не сказали?

- Конечно, нет. Не нужно, чтобы Филипп догадывался даже, что мы знаем его тайну, папа не следует тревожить; а на воображение Эмми я не хочу действовать рассказом о несчастной любви Лоры.

Такая доверчивость матери к сыну могла бы показаться странною для каждого, кто знал желчный и болтливый характер Чарльза; но когда дело шло о вопросе, ссрьезно касавшемся судьбы одной из его сестер, Чарльз умел молчать. Одно только доверие матери могло обуздать его страсть к резким намекам, колким шуткам и насмешкам, которые в этом случае не довели бы до добра. Мистрисс Эдмонстон была от природы женщина с живым, откровенным характером. Ей непременно нужно было сообщить кому нибудь то, что ее тяготило. В подобных случаях она руководилась женским инстинктом, и выбирая себе доверенное лицо, попадала всегда очень удачно. Она не умела скрытничать, как Лора, и на её месте непременно выдала бы свои чувства.

Настала середа. Трудно было тем, кто знал, что делается за кулисами. К великому неудовольствию Филиппа, первое лицо, которое он встретил, была лэди Эвелина, оставшаеся по просьбе своих приятельниц для обеда в четверг. Молодой Торндаль вел себя похвально, как выразился бы Чарльз. Страшась соблазна, он удалялся постоянно от Эвелины, отвечал улыбкой или сухим замечанием на её бойкие reparties и держался больше общества джентльменов. Лора все времи была молчалива, серьезна и неестественна. Филипп всячески старался быть развязным, но без успеха. Один Гэй смеялся и шутил попрежнему, внутренно удивляясь, что его все так так скоро простили. Эмми терялась в догадках на счет окружающих ее и любезничала, как умела. Вечером затеяли игру, будто бы для развлечения Шарлотты, а в самом деле для того только, чтобы помочь натянутому расположению духа всего общества.

Игра состояла в следующем: на отдельной бумажке играющие должны были написать каждый название своего любимого цветка, какое нибудь историческое имя, качество души и эпоху, в которую он желал бы жить. Билеты свертывались и клались все в одно место. Затем один из играющих читал их поочереди вслух, а прочие должны были угадать, чей билет.

Чарльз вынул первый билет и прочитал громко: Ландыш, истина, Иоанна д'Арк, Padre Christoforo, настоящая эпоха.

- Это билет Эмми! воскликнул Гэй.

- Справедливо, а почему вы отгадали? спросил больной.

- По имени Padre Christoforo; она в восторги от Il Promessi spasi, Манцони.

- Как, Эмми метит в Иоанны д'Арк, а сама боится кузнечиков, закричала смеясь Эвелина.

- Я хотела бы быть сестрой Иоанны и слушать её рассказы о видениях, с улыбкой отвечала Эмми,

- Вы бы ее тогда научили, Эмми, как верить видениям, заметил Филипп.

- Неужели вы так мало уважаете Иоанну л'Арк, Филипп, что находите возможным смеяться над ней, спросил Гэй.

- Нет, я ее уважаю, хоть нахожу, что её враги и друзья одинаково ей повредили. Впрочем, я не считаю нужным анализировать её характер.

Гэй наморщил брови, начал кусать перо и наконец бросил его на стол, опрокинулся на спинку кресла и сложил руки.

- Лавенда, начала читать Шарлотта.

- Это кто выбрал лавенду? спросила Эвелина.

- Я знаю кто, заметила мистрисс Эдмонстон, поднимая голову от работы. Я никогда не забуду лавендовых кустов, растущих в палисаднике, подле кухни в Стэйльгурсте. Филипп засмеялся, Шарлотта продолжала читать, между тем как Лора, покраснев до ушей, уткнула нос в работу.

- Лавенда, повторила Шарлотта: - твердость воли, Страффордь, Корделия, последняя война в Крыму. Вот странно-то, сказала девочка, послушайте, что написано на следующем билете: козья жимолость, твердость воли, лорд Страффорд, Корделия, настоящая эпоха. Как? Лора? ты верно списала с билета Филиппа?

Лора, вся красная, не подняла даже глаз, Филипп сконфузился и Эвелина расхохоталась, говоря, что ему должно быть очень лестно, что Лора покраснела.

- Ну, ну, Шарлота, продолжай, уже поздно, - прервал с живостью Чарльз Эвелину.

Девочка прочла несколько билетов, наконец попала на последний. Он принадлежал Гэю.

- Вереск, истина, король Карл I, сэр Галаход, настоящая эпоха.

- Сэр кто? - спросил Чарльз.

- Разве вы его не знаете? - воскликнул Гэй. Сэр Галаход, известный рыцарь, живший во времена принца Артура. Кто ж об нем не слыхал? Филипп, скажите, неужели вы не читали его истории?

- Я как-то заглянул в его биографию. Очень, кажется, любопытна, но написана она на древнем аыглийском языке, и потому ее трудно разобрать.

- Ах! с негодованием воскликнул:- Гэй вы, значит, только заглянули в книгу. Но если бы вы дали себе труд прочесть, как я, два толстые волюма, вы бы иначе рассуждали. Я три лета сряду наслаждался ими, катаясь в лодке.

- Это только доказывает, что всякая книга, какого бы достоинства она ни была, делается в наших глазах безценна по воспоминаниям детства.

- Совсем нет! Книга сама по себе замечательная. Какая там глубина мыслей, таинственность, какие прекрасные характеры рыцарей....

- Ну, сейчас видно, что вы судите об ней по впечатлению, произведенному ею на ваше воображение в детстве. Нельзя же требовать от других, чтобы они разделяли ваше мнение, сказал Филипп. Я первый стою против смеси религиозных идей с романом.

- Я вижу, что вы положительно книги не читали, - прервал его Гэй с нетерпением.

- Книгу довольно перелистовать, чтобы узнать стоит ли терять время на её чтение, или нет.

- Вот как? значит тот, кто перелистовал книгу, может судить об ней также смело, как тот, кто прочел ее от доски до доски? В первый раз это слышу! - заметил Чарльз.

- Конечно, это не парадокс. Достоинство каждого предмета ценится вернее посторонним наблюдателем, чем пристрастным лицом, который смотрит на него с известной уже точки зрения, - возразил Филипп.

Чарльз захохотал, Гэй вскочил с места и, подойдя к окну, начал барабанить пальцами по стеклу. Этот вечер, вообще, прошел бурно. Когда молодые девушки отправились спать, Эвелина спросила Лору:- Что это значит, Лора, ты поссорилась, что ли, с капитаном Морвилем?

- Чего ты не выдумаешь! отвечала она.- Прощай, пора ложиться! и она убежала к себе в комнату.

- Эмми, растолкуй хоть ты мне, пожалуста, отчего они не говорят между собой? - настаивала Эвелина, когда Лора ушла.

- Оттого верно, что у нас есть гость в доме, сказала Эмми.

- Вот невинность-то! Не стоит и толковать с тобою! вскричала Эвелина и хотела уже уйдти, когда Эмми схватила ее за руку и остановив сказала:

- Не уходи, не узнав, в чем дело. Видишь-ли что, Чарльз дотого дразнил Лору Филиппом, что сестра начала его даже конфузиться, особенно при чужих людях. Вот они и перестали говорить друг с другом, не желая, чтобы Торндаль перетолковал по-своему насмешки брата.

- Ну, ну, ну, положим что так! Ты ничего не понимаешь, я вижу.

- Да что ж мне понимать? спросила с удивлением Эмми.

- Как что? разве ты не видишь, что Лора очень любит Филиппа?

- А что ж такое? Если бы у нас не было Чарльза, мы бы все любили Филиппа как родного брата.

- Как брата! Ха! ха! ха! ты притворяешься, кажется, глупенькой, Эмми. Разве ты не поняла моих слов?

- О нет! возразила та, вся вспыхнув. Очень хорошо поняла, но тогда бы Филипп сделал предложение.

- А кто знает? может, предложение и сделано?

- Не может быть, мы в близком родстве, сказала Эмми, совершенно сконфуженная. Тебе не следует даже говорить об этом, Эва. Я знаю, что ты шутишь, но мне эти шутки не нравятся, да и мама не любит, чтобы со мной говорили о любви. Прошу тебя, не труни над ними и не конфузь ceстру. Пожалуста!

У Эмми было какое-то особенное уменье просить, так что Эвелина тут же обещала исполнить её просьбу. Притом, она слишком уважала Лору и капитана Морвиля, чтобы позволить себе насмеяться над ними, хотя строгость последнего иногда и подзадоривала ее на колкости.

На следующее утро мистрисс Эдмонстон решила, что ей не следует оставлить молодежь одну в гостиной, и она уселась там с своей работой, по, как нарочно, кавалеры в этот день держались в стороне от дам. Лора была спокойнее, хотя ей до сих пор не удалось переговорить tete-a-tete с Филиппом, который упорно отдалялся от нея, воображая, что никто не замечает перемены в их отношениях.

Настал обед. Лора заранее волновалась при мысли, что Филиппу придется быть её кавалером. Так и вышло; он подал ей руку, и за столом они разместились очень удачно. Соседка Филиппа с другой стороны была мистрисс Браунлау, болтавшая без умолку с де Курси, а сосед Лоры был глухой мистер Гайлэй, который довольствовался скромной беседой с мисс Браунлау. Чарльз лежал у себя в комнате: следить за ними не кому было. Вплоть до середины обеда они разговаривали о пустяках.

- Наш полк будет стоять в Келтербери и мне часто можно будет ездить в Гольуэль, сказал наконец Филипп вполголоса, видя, что все заняты.

- Как я рада! Только, Бога ради, теперь не говори, шепнула ему Лора.

- Не бойся, никто не слышит, а мне нужно многое тебе сказать.- Она опустила голову на тарелку и слушала.

- Ты хорошо действовала; ты удержала его - и Филипп взглянул в ту сторону, где сидел Гэй, - но теперь постарайся владеть собою и не конфузься беспрестанно.

- Что ж мне делать, если я так глупа. Я не могу с собою сладить, возразила тихо Лора.

- Вздор. Пустые женщины сладить с собою не могут, а ты должна!

У Лоры забилось сердце от радости. Она забьна об опасности быть услышанной и помнила одно, что Филипп надеется на нее, как на себя самого.

- Да что ж мне делать! повторила она снова.

- Борись! борись и укрепляй свою волю. Брось пустые занятия в роде рисования: они только занимают руки, а голова в это время не работает.

- Я пробовала, читать, да сладить с мыслями не могу.

- Примись за другое дело. За математику, за алгебру, например. Я пришлю тебе книгу, первое руководство к алгебре: она поможет тебе вылечиться от фантазий и излишней впечатлительности.

- Пришли, я буду очень рада, хотя и не чувствую, чтобы я делалась пустее прежнего, но вокруг меня все как-то переменилось, я счастлива, а весела быть не могу.

- Для тебя настает новая эра жизни, Лора; ты переходишь за порог детства, безотчетные радости уже потеряли для тебя свою прелесть.

- Что-ж за беда? за то я теперь счастлива.

- Да, конечно. Но нужно уметь управлять своими чувствами. Нужно укреплять свою мыслительную способность, чтобы приобрести твердый характер.

Филипп сильно ошибался, вдавапсь в метафизику; он вовсе не развивал Лоры, а напротив, лишал ее свободы мысли и порабощал ее еще более. И она все-таки ожила после их разговора, начала любезничать с гостями по старому, и даже охотно играла и пела весь вечер, сознавая, что она должна это делать ради его.

Лэди Эвелина была царицей их вечера. У неё в манерах и в наружности было столько очаровательного и притягивающего, что Филипп невольно сознался что Торндалю не легко бороться с желанием присоединиться к кружку избранных, столпившихся около амбразуры окна, где она царила, как королева, и оживляла всех, как фея. Она заставила Гэя петь с нею дуэт. Мистрисс Эдмонстон никогда не рисковала просить его петь в обществе, не зная, понравится ли это Г.ю или нет. Но Эвелина смело объмвила, что она не пропоет ни одной ирландской песни иначе, как с ним вдвоем, и он тотчас же согласился. Конечно, все пришли в восторг, упросили его спеть еще трио с Эмми и Лорой, и мистрисс Браунлау, знавшая толк в музыке, так и рассыпалась в похвалахть. Филиппу сделалось досадно, что Гэй как будто хвастает своим талантом. Гости разъехались, семья разошлась спать. Филипп остался в гостиной доканчивать какое-то письмо, а Гэй, отведя Чарльза на верх, спустился на минуту, чтобы взять вещь, которую он забыл внизу.

- Вы сегодня, кажется, много оживляли вечер, - заметил Филипп, поднимая голову, при входе его. Гэй покраснел, не понимая, в чем тут кроется насмешка.

- Или может быть вы находите, что человек, необладающий хорошим ухом, как я, не имееи права судить о пении? продолжал Филипп.

- Я ничего не думаю, знаю только одно, что лучше музыки нет ничего на свете, - с живостью возразил Гэй.

- Где-ж нам понимать её тайны! Однако, вот что я вам скажу, Гэй: позвольте вас предостеречь, музыка делается часто причиною ненужных сближений с лицами, которые могут нас дотого опутать, что мы не вывернетесь.

Гэй покраснел, но ответил очень спокойно:

- Очень может быть! Прощайте, Филипп!

Филипп посмотрель ему вслед.

- Чим это я мог его обидеть? подумал он. - Я дал ему, кажется, добрый совет, общество мистриссь Браунлау совсем не годится для такой впечатлительной натуры, как его.

На следующий день оба Морвиля уехали. Вскоре после их отъезда Лора получила алгебру - оригинальный подарок от жениха. Прислана она была открыто, в присутствии всей семьи. Мать её и брат нашли, что подарок, хотя и дельный, но весьма эксцентричный.

Когда лорд Килькоран объявил лочери, что и они должны уехать, Эвелина начала очень тосковать; ее утешала одна надежда, что Лора приедет к ним в Ирландию.

- Мы там примемся с тобой за рациональные занятия (ея любимое выражение), - говорща она:- будем вместе читать, учить детей в школах.

- Эх! - заметил Чарльз, осавшись наедине с магерью.- А я крепко подозреваю, что приезд сэр Гэя Мервиль утешил бы ее лучше вслкой рациональности.

- Это было бы недурно, - возразила мать.- Эва славная девушка, с большими способностями.

- Способности, пожалуй, у неё есть, да на что она их употребляет?

- Конечно, им нужно будет подождать несколько лет до свадьбы, - сказала мистрис Эдмонстон:- тем более, что Гэй еще такой ребенок до сих пор. У них останется много времени впереди для развития.

- Совершенно верно, madame mere; да дело в том, довольно ли сильна любовь лэди Эвелины к Гэю, чтобы отучить ее от кокетства со всей ирландской молодежью и заставить разлюбить праздную домашнюю их жизнь?

- Можно еще спросить, достаточно ли для этого, чтобы только Эвелина любила Гэя? Нужно знать, что он думает.

- Еще бы! Я убежден, что он вовсе не намерен отрекаться от вас - своей первой и единственной любви. Ему просто нравилось болтать с Эвой, он ее считал не невестой, а скорее сиреной, отрывающей его от безценных, по его мнению, латинских и греческих писателей.

- Правда! мне даже совестно, что я вздумала сватать. Прошу тебя, Чарли, и не вспоминать об этом, - сказала мать.

Шарлотта Мэри Янг - Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 02., читать текст

См. также Шарлотта Мэри Янг (Charlotte Mary Yonge) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :