Шарлотта Мэри Янг
«Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 01.»

"Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 01."

Перевод Е. Сысоевой

Том первый

ГЛАВА I.

Гостиная в Голуэль-гаузе считалась одной им любимых комнат обитателей этого дома. Громадные окна ея, выходившие прямо в сад, придавали ей летом необыкновенно веселый характер; а зимой, как, например, в тот день, когда начинается наша повесть, яркий огонь в камине и группы душистых тепличных растений, живописно расставленные по углам, делали эту любимую комнату, кажется, еще приветливее, особенно при сравнении с грустной, ноябрской погодой, с холодными туманами и обнаженными деревьями. В это утро в комнате находилось два лица: молодая девушка, рисовавшая за столом, и молодой человек, лежавший на на низеньком диване подле камина; вокруг него были разбросаны книги и гвзеты, а у изголовья стояла пара костылей. Дверь отворилась, и в комнату вошел молодой, стройный красавец, которого оба - больной юноша и его сестра Лора, встретили радостным восклицанием:

- А а! Филипп! Это вы? здравствуйте!

- Доброго утра, Лора! Чарльз! здорово! очень рад, что ты опять вниз спустился. Каково ты себя чувствуешь сегодня? спросил вошедший.

- Спасибо! ничего особеннаго! грустно отвечал больной.

- А вы пешком к нам пришли? спросила Лора.

- Да. Где дядя? Я заходил на почту и принес письмо на его имя. На конверте есть штемпель Мурорта, - сказал Филипп, вынимая из кармана конверт.

- Что это такое - Мурорт? спросил больной Чарльз.

- Почтовая станция близ Рэдклифа, поместье сэр Гэя Морвиль.

- Старика сэр Гэя? А у него разве есть дела с нашим отцом?

- А разве ты не знал, что дядя сделан опекуном мальчика - внука старика, - отвечал Филипп:

- Э? Неужели? Я ничего не слыхал.

- Да, - продолжал Филипп.- Когда сэр Гэй настоятельно требовал, чтобы мой покойный отец принял на себя звание опекуна, то тот не иначе согласился на это, как с условием, чтобы твой папа был вторым опекун ребенка. Покойник отец мой умер, и теперь дядя опекун мальчика. Я почти уверен, что в Рэдклифе что нибудь да не ладно. Адрес на конверте сделан чьей-то другой рукою, а не сэр Гэя.

- Придется тебе подождать, если ты не очень любопытен и не пойдешь розыскивать отца, - сказал Чарльз: - Он отправился куда-то по хозяйству, потому что ему приходится самому заменять Дженкинса.

- Право, Филипп, - вмешалась Лора:- мы не знаем, как и благодарить вас за то, что вы открыли отцу глаза на счет плутни Дженкинса. Уж не говоря о выгоде не быть обманутым, какое вы удовольствие доставили этим папа; ведь он теперь сам смотрит за хозяйством всей фермы.

Филипп улыбнулся и подошел к столу, на котором она рисовала.

- Вы узнали, какой это вид? спросила Лора, взглянув ему прямо в лицо.

- Конечно. Это Стэйльгурст. Откуда вы его сняли?

- Это копия с рисунка карандашем вашей сестры, который я нашла у мама, в картоне.

- Очень похоже, только шпиль на кровле дома слишком мал, да еще это дерево не верно - нельзя ли переменить его листву? Ведь это ясень.

- В самом деле? а я приняла его за вяз.

- А вот тут, на переднем плане картины, нужно сделать деревья потемнее, чтобы выдать резче перспективу. Вид на вершину горы Соут-Мур передан очень верно, особенно если на него смотреть издали.

Лора начала быстро делать поправки на рисунке, а Филипп молча следил за её карандашем. Лицо его приняло оттенок какой-то грусти. Вдруг за дверью раздался голос: "Лора! Лора! Ты здесь? Отвори дверь посмотри."

Филипп бросился отпирать дверь. На пороге комнаты явился горшок высокой камелии с темными, зелеными листьями, из-за которых выглядывало смеющееся лицо молодой девушки в белокурых локонах.

- Благодарю! весело закричала она, неся горшок обеими руками.- Ах, Филипп, это вы! не трогайте, не трогайте, я должна показать свою камелию Чарли.

- Ты сама не хуже дорогаго цветка, - заметил больной.

- Да ты посмотри, сколько тут бутонов! продолжала белокурая Эмми, с торжеством ставя горшок передь диваномь.- Что за совершенство! какая белизна, какие отчетливые лепестки! Я победила и Машу и садовников, ранее двух недель ни одна камелия у них не распустится, а моя может идти на цветочную выставку. Старик Сам насилу мне ее доверил, даром, что это моя питомица, он все боялся, что я ее не донесу.

- Однако, Эмми, - заметил Филипп, когда все достаточно налюбовались цветком: - вы все-таки позволите мне поставить горшок на окно. Вам он, право, не по силам.

- Берегитесь! крикнула Эмми?

Но увы! уже было поздно: не успел Филипп взять горшка из её рук, как единственный распустившийся цветок задел за столик Чарльза и, сломанный, упал на пол.

- Ах, Эмми! Что я наделал! Вот жалость-то! Как это случилось? воскликнул Филипп.

- Делать нечего! отвечала Эмми: - я поставлю цветок в воду.

- Какое несчастие! мне так досадно - ведь теперь уж нельвя послать эту камелию на выставку?

- Разведывайтесь, как знаете, с Самом. Его это огорчит гораздо более, чем меня. Впрочем, на выставке моя бедная камелия могла бы пожалуй и вызябнуть; тогда она погибла бы на веки!

Голос Эмми звучал весело, но зеркало, чрез которое Чарльз наблюдал за сестрою, выдало её тайну.

- Кажется, у тебя слезки на глазах Эмми? спросил он ее, улыбаясь.

- Неправда! со смехом возразила та, и не успела она выговорить этого слова, как в комнату вошел средних лет джентльмен. Это был человек небольшего роста, худощавый, с несколько усталой, но добродушной физиономией, с седыми бакенбардами, быстрым взглядом и с очень порывистыми манерами. Это был хозяин дома, мистер Эдмонстон. Он ласково поздоровался с Филиппом, и тот подал ему письмо.

- Ба-а! Письмо! Посмотрим, что пишут? Ведь это почерк не сэр Гэя. Э! Так вот в чем дело. Умер! Вот неожиданно-то!

Все это он проговорил, пробегая письмо.

- Умер? кто такой? Сэр Гэй Морвиль? закричали все в один голос.

- Да, бедный старик умер скоропостижно, - сказал мистер Эдмонстон и, подойдя к двери, громко крикнул: - Мама! Мама! зайди-ка сюда на минуту!

На его зов, через несколько времени, явилась стройная, красивая лэди, сзади которой, робко, нерешительно прокралась девочка лет 11 -ти, с вздернутым носиком и с лицом, выражавшим живейшее любопытство. Она опрометью кинулась к сестре Эмми, которая хотя и покачала головой и погрозила ей пальцем, но улыбнувшись все-таки взяла девочку за руку, внимательно вслушиваясь между тем в слова отца.

- Слышишь, мама! говорил тот вошедшей жене. Какой ужасный случай! Сэр Гэй Морвиль, скончался сегодня утром скоропостижно!

- Неужели? Бедняга! вот настрадался то на своем веку. Кто тебе пишет?

- Внук его, бедный мальчуган. Я едва мог разобрать письмо.

И, отодвинув бумагу на четверть аршина от глаз, мистер Эдмонстон прочел вслух несколько строк нечеткого, наскоро написанного уведомления. По всему было заметно, что горе и волнение заставили сильно дрожать и без того неверную руку мальчика, писавшего следующее:

"Дорогой мистер Эдмонстон!

"Мой милый дедушка скончался сегодня в 6-ть часов утра. Вчера вечером с ним случился удар. Он лишился языка и памяти, хотя все время узнавал меня. Говорят, что он не должен был чувствовать больших страданий. Мэркгам устроит все, что следует. Мы бы желали, чтобы похороны были во вторник; вы верно пожалуете к нам. Я хотел написать к кузену Филиппу Морвиль, но адреса его не знаю; полагаюсь на вас, вы верно передадите ему все, что нужно. Извините за нескладное письмо. Я сам не понимаю, что пишу.

Преданный вам искренно

Гэй Морвиль."

- Бедный малый! заметил Филипп, - по письму видно, что он сильно расстроен.

- Грустно ему бедному оставаться одному в целом доме, - сказала мистрисс Эдмонстон.

- Да, да, очень должно быть грустно, - повторил её муж. - Мне немедленно нужно к нему ехать. Неправда ли? Филипп, ты что на это скажешь?

- Конечно, поезжайте, и я поеду вместе с вами. Это наш долг, я никак бы не желал оскорблять памяти покойного сэр Гэя.

- Что и толковать! это наш долг, наша прямая обязанность. К нашему семейству покойник был постоянно ласков и внимателен, а ты прямой его наследник после внука.

Маленькая Шарлотта почему то начала прыгать от радости и, подняв брови, вопросительно посмотрела на Эмми.

- О наследстве тут и речи нет, - возразил Филипп: - но так как внук его и я, мы оба единственные представители двух ветвей дома Морвиль, то я с своей стороны должен все сделать, чтобы доказать, что старая семейная наша вражда прекратилась.

- Скажи лучше, что ты желаешь, чтобы она канула в Лету забвения; эта фраза гораздо торжественнее, - вмешался иронически Чарльз.

Эмми захохотала так громко, что принуждена была спрятать голову за плечо Шарлотты. Девочка увлеклась примером сестры и, засмеявшись, выдала тайну своего присутствия в комнате.

Отец улыбнулся, увидав ее, но с укором покачал головой.

- Ты как сюда попала, любопытная кошка? спросил он.

- Шарлотта! кто тебя звал сюда? строго заметила мать. Девочка вся съежилась и исчезла мигом из гостиной. Мать с улыбкой посмотрела ей вслед и прибавила вполголоса: бедный ребенок, прогнали!

- А сколько Гэю лет? продолжал мистер Эдмонстон, возвращаясь к прерванному разговору.

- Он ровесник Лоре, ему 17 1/2 лет, отвечала жена. - Помнишь, как, бывало, покойник брат говаривал, что на Лору весело смотреть, - такая она была здоровенькая в сравнении с худым, тощим наследником Рэдклифа.

- Однако, из этого тощего ребенка вышел очень красивый, проворный малый, - заметил Филипп.

- Его надо бы перевезти к нам в дом. Как ты думаешь, Филипп? спросил дядя.

- Отлично! лучшего плана для него придумать нельзя. Можно смело сказать, что дед его умер во время. Бедный старик дотого боялся, чтобы мальчик не испортился, что он его, до этих пор, держал........

- Как в тисках, хочешь ты сказать?

- Ну да, очень строго, а это крайне вредно для детей с такой горячей натурой, как у Гэя. Теперь, пожалуй, его опасно будет и отсылать в Оксфордский университет. Свобода обращения со студентами и общество товарищей, после строгой домашней дисциплины и деревенского уединения, могут очень вредно подействовать на Гэя.

- Ни, ни, ни! Ты об этом и не толкуй! прервал Филиппа мистер Эдмонстон, замахав руками. - Мы должны сделать для него все, что только возможно.- Ведь он у меня будет сидеть на шее до 25 летнего возраста - его дед связал нас опекой до этого срока. Если мы сумеем спасти его от ошибок - тем лучше; если нет - делать нечего!

- Да ведь он поручен вашему личному надзору, папа, заметил Чарльз.

- Знаю, знаю; по несчастию это правда. Вот еслибы отец Филиппа был жив, я был бы спокоен. А теперь у меня порядочная обуза на руках, (лицо его приняло не столько озабоченный, сколько гордый вид.) Вы подумайте только, имение Рэдклиф само по себе уж не шуточное дело, а тут еще наследник! Делать нечего, придется мне завтра же, по приезде, вступить в переговоры с арендаторами. Филипп, пойдем-ка со мной, походим! заключил М-р Эдмонстон.

- Извините, дядя, мне пора домой, - возразил тот. - Притом, я должен еще выхлопотать себе отпуск. Нам нужно с вами заранее условиться, когда выехать.- Они уговорились, и мистер Эдмонстон убежал один.

- А что, правда, что в Рэдклифском доме водятся привидения? спросил Чарльз, по уходе отца.

- Говорят, что так, - отвечал Филипп:- хотя я до сих пор не знаю, чей именно дух там является. Есть в доме комната, выходящая окнами к воротам; ее зовут: "комната сэр Гуго", но еще не решено, Гуго ли это Морвиль, убийцы Фомы Беккета, или его тезки, первого баронета Гуго, жившего в царствование Вильгельма Оранского, в то время, когда началась распря между обеими ветвями дома Морвиль. Впрочем тетушке, вероятно, лучше, чем мне, известна фамильная наша история. Пусть она расскажет все это дело.

- Я знаю одно, - сказала мистрисс Эдмонстон:- что семейная распря началась из-за раздела по имению. Я вам определит наверно не могу, кто был прав, кто виноват. Но род Морвиль вообще отличался всегда гордым, необузданным характером, и вражда, начавшаеся между баронетом сэр Гуго и его братом, продолжалась из рода в род, самым постыдным образом. На моей памяти еще то время, когда Морвилей из Рэдклифа звали в нашей семье не иначе, как людоедами.

- Видно, по шерсти была и кличка, - заметил Филипп. - говорят, что жизнь покойника сэр Гэя отличалась разными приключениями. Предания о его дуэлях и безумных выходках до сих пор еще живут в народе той местности, где он умер.

- Бедный старик! ему не легко жилось на белом свете! сказала мистрисс Эдмонстон.

- А что такое рассказывают об ужасном происшествии с его сыном? спросил Филипп. - Убил его старик, что ли?

- О! нет! тут дело было совсем иначе.

- А какже? спросила Лора.

- У сэр Гэя Морвиля был всего один сын; жена его умерла тотчас после родов. Ребенок воспитывался без матери очень дурно; он был также вспыльчив и дерзок, как отец; но сердце имел доброе и натуру честную. Девятнадцати лет от роду, молодой Морвиль увез 36-ти летнюю девушку, сестру знаменитого в то время скрипача. Они тайно обвенчались. Отец страшно оскорбился браком сына, и тут то началась безумная вражда с обеих сторон. Наконец сын принужден был искать примирения. Он привез свою молодую жену в Мурорт, а сам, верхом, отправился в Рэдклиф, для свидания с отцом. К несчастию, в этот день сэр Гэй давал охотничий обед и напился сильно пьян. Он не только не принял сына, но начал ругаться и приказал ему сказать, чтобы он убирался к своему братцу - скрипачу. Сын, стоя в передней, все это слышал, он вскочил на лошадь и помчался обратно в Мурорт. Ночь была темная, дорогой он стукнулся лбом о дерево в лесу и убился до смерти.

- А бедная его жена? вздрогнув спросила Эмми.

- Она умерла на следующий день, родив мальчика.

- Это ужасно! воскликнул Филипп. - Неужели это происшествие не изменило характера сэр Гэя?

- Разсказывают, что смертельный ужас наиал на всех гостей, обедавших у сэр Гэя, когда среди стола дворецкий шепотом вызвал полковника Гарвуда, и тот, вернувшись в столовую, объявил несчастному отцу о случившемся происшествии. Не мудрено, если с этой минуты старик сделался неузнаваем.

- Верно, он тогда-то и пригласил моего отца к себе - сказал Филипп. - Скажите, что-ж это ему вздумалось? Ведь они были в ссоре?

- Тут кроется целая история - продолжала м-сс Эдмонстон. Вы верно все знаете дом в Стэйльгурсте, который принадлежит теперь полковнику Гарвуду. Много лет тому назад лошадиные скачки в Мильдреде были в большой моде. Сэр Гэй, полковник Гарвуд и целая компания в этом же роде нанимали этот дом для себя. Один раз в году, незадолго перед скачками, все они собирались в Стэйльгурст и объезжали лошадей. Прислуга этих господ начала вести себя дотого неприлично, что покойный мой брат, а твой отец, Филипп, живший в том же местечке, принужден был сделать им замечание. Сэр Гэй сначала вспылил, но вел себя все таки приличнее, чем его товарищи. Вероятно ему понравилась смелая, откровенная натура моего брата, он полюбил его горячо, а брат отвечал ему тем-же, считая сэр Гэя очень добрым человеком. Мне случилось видеть старика всего один раз; признаюсь, я никогда не воображала встретить в нем такого истого джентльмена, каким он мне показался. Когда его сыну минуло 14-ть лет, то мальчик приезжал к нам с своим гувернером. Впоследствии, когда он женился, то брату пришлось встречать его только в Лондоне. Там-то он и услыхал историю несчастной женитьбы молодого Морвиля и ссору его с отцом. Брат всячески старался их примирить.

- А! а! вспомнил! сказал Филипп - Не приезжали ли молодые супруги к моему отцу в Стэйльгурст. Я, как сквозь сон, помню какого-то господина и даму, которая пела,

- Да, они приезжали к вам. Твой отец нарочно пригласил их погостить, чтобы покороче узнать молодую мистрисс Морвиль. Он не раз писал сэр Гэю, что невестка его премилое, кроткое дитя, из которого можно будет сделать все, что хочешь. Он советывал старику не оставлять молодых супругов в дурном обществе брата-артиста, который содержал их в то время на свой счет. Сэр Гэй оставил все письма без ответа, но недели две спустя после страшной катастрофы с его сыном, полковник Гарвуд уведомил брата, что его присутсвие необходимо в Рэдклифе, потому что сэр Гэй только и твердит, что о нем. Брат немедленно прихал и впоследствии рассказывал мне, что ему еще никогда в жизни не случалось встречать человека, до такой степени убитого горем, как сэр Гэй.

- Я нашел между бумагами отца несколько писем от сэр Гэя, - сказал Филипп: - а когда батюшка умер, то он прислал ко мне очень трогательное письмо. У этой породы из Рэдклифа сильные характеры!

- Когда это он завещал свое имение дяде Морвилю? спросил Чарльз: - тотчас после того как его сын умер?

- Да, - отвечала мистрисс Эдмонстон. - Брату этого сильно не хотелось, но старик до тех пор не успокоился, пока завещание не было составлено. Как ему ни напоминали, что у него есть прямой наследник - внук, он слышать об нем не хотел, говоря, что ребенок непремению умрет, и в самом деле, жизнь маленького Гэя висела тогда на волоске. Я помню, брат рассказывал, что он ездил в Мурорт поглядеть на мальчика, который был так слаб, что его нельзя было перевезти в Рэдклиф. Брат нашел его в таком болезненном состоянии, что даже не осмелился обнадежить деда, что мальчик останется жив. Только тогда, когда ему минуло три года, сэр Гэй начал чувотвовать к нему привязанность.

- У сэр Гэя была поразительная наружность, - заметил Филипп. - Я никогда не забуду одной поездки своей в Рэдклиф, года четыре тому назад. На меня это свидание произвело впечатление чего-то волшебнаго. Представьте, себе: огромный дом с красными, кирпичными стенами; ворота с арками, обвитыми плющем; большой, крытый, четвероугольный двор, куда не проникал никогда луч солнца, и где каждое слово отдавалось эхом; громадная передняя; резные стены из черного дуба, и наконец мрачные комнаты, осветить которые было бы очень трудно: вот что я увидел! Ну, право, так и чудились везде привидения.

- Каково-же там жить бедному мальчику, одному? сказала мистрисс Эдмонстон. - я рада, что ты, Филипп, и муж мой, отправитесь к нему.

- Разскажите нам что-нибудь про кузена Гэя, Филипп, - вмешалась Лора.

- Да что про него рассказывать? Он просто сорви голова, - отвечал Филипп.- Старший сэрь Гэй отличался необыкновенной сдержанностью; его меланхолическое выражение лица, необыкновенно величественные манеры и мертвая тишина, царотвовавшая вокруг, все это делало его похожим или на отшельника в келье, или на рыцаря в заколдованном замке - но весь этот торжественный характер дома нарушался молодым Гэм......

- Каким образом? спросила Лора.

- Мальчик вечно шумел, носился из одного угла дома в другой, вызывал своими криками эхо, пел, свистал! Меня его свист приводил в негодование не один раз.

- Какже это переносил сэр Гэй?

- Любопытно было видеть, как внук трещал под самым ухом деда, передавал ему историю своих приключений, как он хохотал, хлопал в ладоши, прыгал - а дед сидел все время молча, неподвижно, как статуя.

- Чтож, по вашему, любил его старик, или нет?

- Он любил ребенка без памяти, но выражал это чувство по своему, изредка посмотрит на него, кивнет головой, чтобы показать, что он его слушает, а при других вообще держал себя так, как будто он вовсе не обращает на него внимания. Всякий другой, на месте резвого мальчишки, непременно бы присмирел от такого обращения.

- А вы сами любите ли Гэя? спросила Лора. Неужели и у него такой же безумный характер, как у всех родовых Морвилей? Вот было бы неприятно для нас!

- Он славный малый, сказал Филипп.- Одна беда в том, что дед странно его воспитывал. Он, как говорится, души во внуке не чаял и боялся пуще огня, чтобы с ним чего-нибудь не случилось. Товарищей мальчику никаких не давали; каждое его действие было подчинено правилам и строгому контролю. Вряд ли кто-нибудь из нас решился бы повиноваться такой системе управления. Не понимаю, как он все это выдерживал?

- А между тем вы сами сказали, что Гэй никогда не стеснялся присутствием деда и ничего не скрывал от него? заметила Эмми.

- Да, - прибавила мать:- и я хотела сказать тоже, что Эмми. Верно система старика была необходима для такой натуры, как Гэй; иначе мальчик не мог бы так любить деда.

- Но ведь я и прежде вам говорил, что это была натура открытая, характер замечательный, хотя от головы до ног Морвиль чистой породы. Я помню один случай, который покажет вам и хорошую и дурную сторону Гэя. Вы знаете все, что в Рэдклифе местность очаровательная; великолепные скалы точно висят над морем, а на верху скал раскинулся лес. В ущельи одного из глубочайших обрывов находилось соколиное гнездо; стоя на краю пропасти, мы часто любовались на самку и самца, которые носились вокруг своих птенцов. Чтож, - вы думаете, сделал мистер Гэй? Он скатился вниз головою в пропасть и добыл себе гнездо. Как он остался жив - не знаю, но с тех пор дедушка не мог равнодушно проходить мимо этого места. Назад он вскарабкался очень ловко и вернулся к нам с двумя соколятами, которых засунул в карман своей куртки.

- Ай, да молодец! весело закричал Чарльз.

- Птицы эти с ума его свели совсем. Он перевернул вверх дном всю библиотеку деда, розыскивая себе руководства, как выдерживать соколов. За этим чтением он проводил все свободные свои часы. Как-то нечаянно лакей забыл притворить дверь комнаты, где жили соколы, и те улетели. Гэй вышел из себя от бешенства. Право, я не прибавлю, если скажу, что он от злости себя не помнил.

- Бедный мальчик! сказала мистрисс Эдмонстон.

- А каналье лакею поделом! с желчью заметил Чарльз.

- С Гэем никто сладить не мог, пока его дед не вошел в комнату. При одном взгяде на него мальчик опустил голову, притих и, подойдя к нему, кротко сказал:- "мне стыдно" - Бедняжка! проговорил старик, и они оба замолчали. В этог день я не видал уже Гэя, за то на другое утро он вышел к нам спокойным и кротким, как никогда. Но самый замечательный эпизод впереди. Дня два спустя после страшной сцены с лакеем, мы гуляли вдвоем по лесу. Гэй свистнул, и вдруг на этот звук отозвалось какое-то шуршанье в кустах, послышался тяжелый взмах крыльев, и перед нами явились пропавшие соколы. То ковыляя, перепархивая, при помощи своих подрезанных крыльев, бедные птицы дались нам очень легко в руки. Оне гордо щетинили свои перья, когда Гэй начал их ламкать, а в желтых глазах их, как мне показалось, засветилось чувство нежности.

- Ах, они милые! сказала Эмми. - вот интересный-то конец повести.

- Это еще не конец, - возразил Филипп. - Меня очень удивило то, что Гэй так хладнокровмо встретил соколов: я невольно ждал сцены восторга. Он понес очень спокойно птиц домой, а на другое утро я узнал, что он сам отправился к какому-то фермеру с тем, чтобы отдать ему соколов на сохранение.

- Что он сам на это решился, или ему приказали так поступить? спросила Лора.

- И мне хотелось тоже узнать, но при малейшем намеке на этих птиц, лицо Гэя принимало такое мрачное выражение, что я счел за лучшее не раздражать его вопросами. Однако я с вами заговорился - заметил Филипп: - мне пора идти. Прощайте, Эмми! Надеюсь, что к моему возвращению, на вашей камелии распустится еще бутон. А то мне жутко достанется на домашнем митинге любителей садоводства.

- Прощай, Филипп! сказал Чарльз. - Советую тебе держать в кармане свою фамильную вражду с Рэдклифскими Морвилями, если ты ее не схоронишь в могиле сэр Гэя. А не то выступай на бой с внуком, это будет еще интереснее.

Филипп ушел, не дослушав его тирады. Мать нахмурила брови, а Лора не выдержала:

- Чарли! Ты уж черезчур забываешься! сказала она.

- Нельзя ли меня отправить наверх, - ответил ей резко больной.

- Сестра говорит правду, - произнесла мать, грустно посмотрев на него. - ты очень остроумен, но употребляешь во зло свой дар. Если эта способность видеть во всем смешную сторону облегчает твои физические страдания, зачем же оскорблять других своими шутками?

Чарльз сделал нетерпеливый жест рукою и ни мало не смутился. Эмми сконфузилась за него.

- Однако, - заметила м-рисс Эдмонстон; - мне бы пора справиться, что делает наша пленница?

Она ушла, оставив Лору и Эмми с больным братом

- Ах, Эмми! сказала Лора, когда мать скрылась за дверью. - Как ты дурно сделала, что удержала здесь Шарлотту. Ты знаешь, какая она любопытная!

- Знаю, без тебя, - жалобно возразила сестра, - но у меня духу не достало выслать девочку вон.

- Филипп не даром говорит, что у тебя характер, точно тело без костей......

- Полно, Лора, - прервал Чарльз:- Я не позволю Филиппу критиковать мою сестру. На белом свете и без того много черствых людей; не для чего советывать Эмми, чтобы она изменила свое мягкое сердце.

Он схватил своей бледной рукою кругленькую, пухлую ручку сестры и начал щипать розовые подушки, как он называл пальцы Эмми.

- Как вы друг друга балуете! с улыбкой заметила Лора, уходя из комнаты.

- А что она не скажет, как Филипп себя держит с нею? спросил Чарльз, мигнув выразительно ей вслед.

- Они друг друга совершенствуют, Чарли, - наивно отвечала Эмми, и больной покатился со смеху.

- Чему ты смеешься? право, я бы очень желала быть похожей на благоразумную Лору, - продолжала она, вздыхая.

- Это еще что? сказал Чарльз, награждая ее щипками и теребя за волосы. - Не смей этого желать! Чтож я то буду делать без моей шалуньи Эмми? Еслибы все они понимали, как тяжело мне достаются подчас мои шутки, у них духу бы не достало журить меня за колкость.

- Подумай, Чарли, ведь Лора немногим старше меня! сказала Эмми тем же грустным тоном, но с улыбкой.

- Дурочка! ведь ты по своим годам довольно умна, а Лора преждевременно развилась. Слушая её мудрые рассуждения, я постоянно трепещу за милую сестру. Ну, как природа возьмет свое, да заставит Лору, под старость лет, выкинуть какую нибудь эксцентричную штуку!

- Вот уж этому не бывать! вскричала с негодованием Эмми. - Чтобы Лора сделала какую-нибудь глупость? Никогда!

- Я вот чего дожидаюсь, чтобы она по уши влюбилась в рэдклифского героя, а чтобы Филипп принялся ее ревновать к нему.

- Чарли! Ну, не совестно ли тебе это говорить?

- А что такое? Разве это редкость, чтобы девушка влюбилась в юношу, находящагося под опекой её отца? В романах это вещь известная.

- Неправда, романы всегда кончаются тем, что молодая девушка остается жить одна со стариком отцем или со злой тетушкой, старой девой.

- И отлично, Эмми! Оставайся-ка ты старой девушкой, теткой, в нашей семье.- При этих словах его Лора снова вернулась в гостиную.

- Знаешь ли что, сестра? сказал больной:- мы с Эмми сейчас решили, что ни один герой романа не обходится без того, чтобы не влюбиться в красавицу дочь своего опекуна.

- Да, если эта дочь в самом деле красавица, мудреного ничего нет, - отвечала Лора, догадавшись, в чем дело и стараясь не конфузиться.

- Какова? прямо напрашивается на крмплимент, сказал Чарльз. Но Эмми, не любившая, чтобы её сестру дразнили, села играть на фортепиано, чтобы прекратить разговор. Лора в свою очередь принялась за рисование, а Чарльз, зевая, начал перелистывать газеты. Бледное, измученное лицо его, которое могло бы назваться красивым, еслибы было не так худощаво и безцветно, постепенно теряло свое оживленное, отчасти насмешливое выражение и сделалось тоскливым и недовольным.

Чарльзу был 19-тый год; лет десять сряду он страдал болью в вертлуге и, не смотря на лечение и заботы домашних, боль эта дотого увеличивалась, что нога скорчилась от страдания и сделала его калекой на всю жизнь. Весь организм мальчика дотого расстроился, что за ним нужно было ухаживать самым старательным образом. Мать была его постоянной сиделкой, забывая всех и все ради больного сына. Отец исполнял малейшую его прихоть, а сестры считались его покорными слугами. Это был самовластный деспот всей семьи.

Две старшие дочери, Лора и Эмми, за два месяца до начала нашей повести, находились под надзором гувернатки; но теперь, для Лоры, настала пора выезжать в свет, гувернантку отпустили, и обе сестры сделались неизменными собеседницами Чарльза, когда тот спускался вниз, в гостиную. Мистрисс же Эдмонстон, в это время, занималась лично уроками с Шарлоттой.

ГЛАВА II.

Уборная мистрисс Эдмонстон находилась во втором этаже, прямо над гостиной. Светлые, большие окна с глубокими амбразурами, щегольской туалет с зеркалом в раме из черного дерева с позолотою, фигурная, резная мебель - все вместе придавало комнате очень изящный вид. В ней были две двери; одна из них вела в спальню, другая в комнату Чарльза. Тут мать семейства учила свою меньшую дочь, занималась счетами по хозяйству, писала свои письма, и тут же лежал целые дни Чарльз, когда ему, по болезни, нельзя было спуститься вниз. Все в этой комнате дышало комфортом; большие ширмы с фантастическими рисунками, полки с книгами, столы и столики разных размеров, покойные кресла всевозможных форм, большой мягкий диван для больного и камин, в котором постоянно горел огонь - все это доказывало, что чья то заботливая рука обращает на эту комнату особенное внимание.

Был вечер; яркий огонь пылал в камине, ставни в уборной были заперты, занавесы опущены. Чарльз лежал на диване в дорогом, китайском, шелковом халате с великолепными узорами: подле него, скорчившись на скамеечке, сидела Шарлотта. Брат не всегда обращался ласково с девочкой; между ними нередко происходили стычки, потому что и она была балованным ребенком матери, делала часто, что хотела, и под час дерзала надоедать больному; но на этот раз она состояла в милости у Чарльза, у них был общий интерес, вследствие которого он удостоивал ее своим вниманием.

- Бьет 6 часов, говорила Шарлотта: - значит, они скоро будут. Хоть бы мама пустила меня вниз, а то мне придется дожидаться конца обеда!

- Помни-же, Шарлотта: - сказал брат, как только войдешь в залу, подыми руки и воскликни!....

- Нет, Чарли, ничего не воскликну. Я уж дала обещание маме и Эмми, что ты меня более не проведешь своими штуками.

- Напрасно; зачем ты все полагаешься на других? Делай так, как хочется.

- Но Эмми мне велела смирно себя вести; бедный сэр Гэй, говорят, такой грустный, ему не до смеху теперь. А если Эмми что скажет, нужно непременно слушаться.

- Конечно! смеясь заметил Чарльз.

- А что, Чарли, будешь ты любить сэр Гэя? спросила девочка.

- А вот, посмотрим, куда он зачесывает свои волосы, налево или направо.

- Филипп зачесывает их на лево.

- О! тогда сэр Гэй - непременно направо. - Гоаорят, что про этих Морвилей из Рэдклифа рассказывают какие-то ужасы. Ты ничего не слыхал, Чарли? Я спрашивала Лору, та не велела мне любопытничать; уж значит, что нибудь да есть. Я спросила Эмми, та уверяет, будто история для меня не интересна.

- Приготовься же слушать.

- Что ты? Неужели? Чарлинька, так неужто ты мне все расскажешь?

- Слыхала ли ты слово: кровавая месть?

- Да; об ней говорится в истории Шотландии. Это слово означает месть из роду в род. Там есть рассказ о том, как один человек заставил детей своего врага есть из свинного корыта; отец их за это отрубил ему голову, поставил ее на стол и вложил ей в рот кусок хлеба.

- Ну, тото же, вот когда сэр Гэй подаст нам к завтраку голову Филиппа и вложит ей кусок хлеба в рот, ты меня предупреди заранее.

- Чарли! Что это ты толкуешь? возразила девочка, широко раскрыв испуганные глаза. - Ведь то происходило в древности!

- Это ничего не значит. Между обеими ветвями дома Морвиль ведется кровая месть.

- Но ведь это очень дурно?

- Конечно, нехорошо!

- Из-за чего-ж Филиппу с ним ссориться? Да, нет, это что-нибудь не так. Я никогда не поверю, чтобы Филипп решился на какое-нибудь дурное дело.

- Я тебе говорю, - повторил Чарльз:- между ними таится кровавая месть, и мы должны всячески беречь их от столкновений.

- А разве ты имеешь причину думать, что они могут легко поссориться? спросила девочка.

- Причин к ссоре будет много! зловещим тоном произнес больной.

Послышался стук колес. Шарлотта бросилась опрометью на лестницу, откуда можно было видеть, что делается внизу, а брат её остался очень доволен своой удавшейся мистификацией. Девочка вернулась на цыпочках: - Приехали папа и сэр Гэй, таинственно проговорила она, - а Филиппа я нигде не вижу.

- Чтож ты не посмотрела в карман шинели сэр Гэя? спросил брат.

- Полно, не дразни мени! Неужели он там? говорила Шарлотта, пристально глядя на него.

Чарльз хохотал от души над тем, что она не совсем еще уверена, шутит он, или нет. Он продолжал болтать ей всякий вздор, пока наконец Лора и Эмми не прибежали наверх с новостью.

- Приехал! приехал! кричали оне.

- Какой джентльмен! какий хорошенький! Что за глаза! Какое выразительное лицо! тараторили обе молодые деушки. За дверью, которую оне не успели запереть, послышался голос отца.- Тут у нас лежит бедный Чарльз, говорил он гостю - войдите, Гэй, и повидайтесь с ним, за раз уж познакомьтесь со всеми. Оба они вошли в уборную.

- Ну, брат Чарли, каково поживаешь? спросил весело отец. Лучше ли тебе сегодня? Жаль, что ты не мог спуститься вниз. Вот я к тебе сэр Гэя привел. Познакомьтесь!

Больной привстал и пожал руку гостю.

- Я ему уж говорил, - продолжал мистер Эдмонстон: - как мы все радуемся, что у тебя теперь всегда будет товарищ под рукою, продолжал отец. Ведь это отлично! не правда ли?

- Я не смею и рассчитывать на постоянную готовность заниматься мною, - с улыбкой возразил Чарльз, и пристально взглянул на гостя. Открытое, красивое лицо Гэя, его блестящие, большие глаза произвели на больного самое приятное впечатлиние, тем более, что мальчик смотрел на истощенную, слабую фигуру Чарли с чувством глубокого сострадания и даже нежности.

Пока они разговаривали, кто-то, постучавшись в дверь, тихо растворил ее - и вдруг прекрасный белый пудель вбежал в комнату. Буян! буян! это ты? закричал Гэй. Ах! извините, пожалуйста! мне очень совестно, что он ворвался!

Буян, красивая белая собака, с черными, как смоль, ушами, красными подпалинами около глаз и такими же лапами, отличался необыкновенно шелковистой, кудрявой шерстью. Остановясь посреди комнаты, он тотчас же увидал своего хозяина и приветливо замахал хвостом; но, заметив неудовольствие на лице барина, не смел шевельнуться и не спускал с него глаз.

- Ах! какой красавец! воскликнул Чарльз. Поди сюда, хорошая моя собака!

Буян продолжал смотреть на хозяина и тихо шевелил хвостом.

- Право, я боюсь, чтобы вам не пришлось раскаиваться, что вы позволили мне привезти его с собою, - сказал Гэй мистеру Эдмонстон.

- Ничего, ничего, - возразил тот.- Мама никогда у нас не запрещает заводить в доме любопытных животных. Вот вам Эмми свидетельница, спросите ее.

- Папа, не трогайте этой слабой струны, - заметила Лора:- сестра не может забыть Пеппера до сих пор.

Эмми чуть не заплакала при воспоминании об умершем, милом терриэре, и чтобы скрыть краску волнения, выступившую на её лице, она нагнулась к пуделю и поманила его к себе. Тот пополз к ней, выразительно помахивая хвостом и оглядываясь беспрестанно на хозяина, как бы прося разрешения на эту смелость.

- Вам понравилась моя собака? спросил Гэй у Чарльза.

- Еще бы! Сюда! сюда! красавец! кликнул он пуделя.

- Иди-ж, Буян, если тебя отсюда не гонят, - повторил Гэй, и пудель, быстро вскочив на ноги, прыжками подлетел прежде к хозяину, лизнул его руку мимоходом и затем отправился знакомиться с обществом. Чарльз обратил его особенное внимание. Буян положил передния лапы к нему на диван и, вытянувшись во весь рост, начал рассматривать больного с таким любопытством, что все расхохотались.

- Что брат? спросил Чарльз:- ты, видно, никогда таких халатов не видывал? Хорош? Давай сюда лапу, поклянемся в вечной дружбе.

- Вот у нас будет опять собака в доме, как я рада! сказала Лора, и затем Буян с своим хозяином отправились вниз вслед за мистером Эдмонстон.

- Папа отлично всегда распорядится, - проворчал Чарльз, не дав еще времени отцу и гостю спуститься с лестницы. - Ну к чему он притащил сюда наверх этого Гэя? Право, если уж положено рядить меня в такие невозможные халаты, так пусть меня заранее предупреждают, что придут гости. А то отдают на посмешище и людям и животным!

- Боже мой! вот одолжил то! У меня все лицо горить, сказала вполголоса Лора, обращаясь к сестре.

- Полно, он не расслышал слов Чарльза, успокоивала ее Эмми.

- Чтож это никто не спросит, где Филипп, - заговорила очень серьезно Шарлотта.

- Он гостит теперь у лорда Торндаль и хотел проехать в Мильдред, - сказала Лора.

- Шарлотта! ты можешь быть спокойна, провозгласил многозначительно Чарльз, а бедная девочка опять не знала, шутит он, или нет.

- А хорош сэр Гэй? что вы ничего не скажете? приставала она ко всем.

- Я желаю одного, чтобы хозяин был не хуже собаки, - колко заметил больной.

В эту минуту отец и мать пришли снова наверх. Первый, потирая руки, что он всегда делал, когда был чем-нибудь доволен, еще на пороге закричал очень громко: "Ну, Чарли, ну, барышни! каков молодчик, неправда ли?

- Слишком мал ростом по его годам, сухо заметил Чарльз.

- Ничего, выростет! Ему еще нет 18-ти лет, успеет подняться. Да у него и теперь славный рост. Ведь не всем же тянуться за Филиппом. Малый то умный, вот что! Ну, а ты Чарли, как себя чувствуешь? Страдал?

- Да, немного, - коротко отвечал Чарльз.- Он терпеть не мог, чтобы его спрашивали о здоровье, когда он был в дурном расположении духа.

- Жаль, голубчик; а то я тебя не нашел в гостиной, да и привел сюда Гэя, думая, что тебе верно приятно будет взглянуть на него, - сказал мистер Эдмонстон, как бы извиняясь перед сыном.

- Зачем вы меня не предупредили заранее? спросил Чарльз. - Я по крайней мере приоделся бы хоть немного.

- Экая досада! А я вообразил, что ты доволен посещением Гэя, - отвечал бедный отец, несовсем еще раскусив, в чем дело. Впрочем, тебе сегодня вечером, кажется, действительно нехорошо!

Из огня, да в полымя! это было все равно, что заметить Чарльзу, что он капризничает. Больной еще более раздражился, особенно когда мать возобновила разговор о молодом Морвиле.

- Вы бы послушали, что об нем говорят в Рэдклифе, - сказал мистер Эдмонстон. По мнению тамошних людей, и подобного то ему барина на белом свете нет. Священник, старик Мэркгам и все до одного человека только и толкуют о том, как любил он покойника своего деда, да какой он ласковый, веселый, со всеми равный в обращении. Я твердо уверен, что Гэй заставит забыть грехи своих предков.

Чарльз насмешливо улыбнулся.

- А в каких они отношениях с Филиппом? спросила Лора.

- В отличных. Лучших и желать не надо. Филиппу он очень понравился; а дорогой, я все время толковал Гэю, что лучшего друга ему не найдти, как Филипп, и тот теперь не иначе глядит на него, как на приятеля.

Чарльз сделал какую-то гримасу, которой отец не заметил.

- Это я ему велел привести с собой собаку, - продолжал мистер Эдмонстон.- Он хотел было оставить ее дома; но они, кажется, дотого друг к другу привязаны, что мне жаль было их разлучать. Я ему заранее обещал, что у нас дома будут рады видеть его пуделя. Что, мама? ты не в претензии за это своеволие? заключил он, обращаясь к жене.

- Конечно. Я очень довольна, что ты привез ее - отвечала она.

- Верховая лошадь и грум прибудут на днях. Лошадь у него великолепная, каракового цвета и статей превосходных. Мальчика надо развлекать, он страшно убит смертью деда.

Пора было обедать. Чарльз долго капризничал, когда мать начала ему предлагать то одно, то другое кушанье; наконец он удостоил выбрать некоторые из них, и вся семья удалилась, оставив одну Шарлотту на жертву больнаго. Он целый чась ворчал, дразнил девочку до тех пор, пока наконец Эмми не пришла ее сменить, а Шарлотту послали вниз.

- Гм! начал Чарльз, когда они остались вдвоем:- у батюшки, значит, явился новый любимец?

- Разве Гэй тебе не понравился? спросила Эмми.

- Чтож в нем хорошаго? Поджарый молокосос!

- Однако, ты слышал, как его в Рэдклифе все хвалят.

- Разве это редкость, чтобы наследниками, у которых часто больше десятин земли, чем мозгу в голове, все восхищались? Да я, впрочем, на это не обращаю внимания; а мне вот что странно: не успел Гэй узнать Филиппа, как ужь обожает его. Воля твоя, или это он на себя накидывает, или это батюшкина фантазия, но я - верить не могу.

- Полно, Чарли! ну, как тебе не стыдно?

- Помилуй, да вероятно ли это, чтобы вследствие одного совета своего опекуна, Гэй согласился взять себе в менторы прескучного моралиста кузена, в обер офицерском чине и вдобавок - соперника по наследству. Повторяю тебе, это или плод воображения папа и басня, выдуманная самолюбием Филиппа, или несчастный юноша дотого уж долго сидел в ежовых рукавицахть, что лишился способности иметь свою собственную волю и мнение.

- А молодой Торндаль, разве он также не восхищается Филиппом? спросила Эмми.

- Немудрено, если он сам - создание Филиппа. Но чтобы Гэй Морвиль выбрал себе в друзья-приятели человека, потому только, что его рекомендует опекун, которого он сам почти в первый раз видит, - это подлежит сильному сомнению! Уверяю тебя, Эмми, что так. Ну расскажи, каково сошел у вас обед?

- Что за смешная, оригинальная собака Буян!

- Я тебя о хозяине, а не о собаке, спрашиваю, возразил брать.

- Да он почти ни слова не говорил и часто вздрагивал, когда папа к нему обращался. Его передергивало каждый раз, когда его называли сэр Гэй, так что папа решил, что мы будем звать его просто по имени, без титула. Я очень рада: это будет как-то родственнее; его надо непременно приласкать, он такой грустный!

- Не трать попусту нежностей, душа моя. Мужчины не любят сострадания. Право, многие бы желали теперь поменяться с ним ролями; шутка ли сделаться полным господином такого имения, лесов, полей? Э! милая, и без твоего участия ему хорошо на свете! Однако, надоело мне об нем толковать. Поройся-ка в книгах, да почитай мне что-нибудь.

Эмма читала брату вслух, вплоть до чая. Когда их позвали вниз, они застали всю семью в сборе; шел жаркий разговор о Филиппе. Гэй очень интересовался своим молодым родственником.

- Филипп сын архидиакона Морвиля, родного брата моей жены, - рассказывал гостю мистер Эдмонстон.- Отец его был человек замечательного ума и редких достоинств; он умер пять лет тому назад. После него осталось трое детей: две дочери: Маргарита 25, Фанни 23 лет, и один сынь - Филипп 17 лет. Мальчик был тогда уже первым учеником в школе. Его таланты, удивительные успехи в науках обещали золотые горы в будущем. Ему предстояла блестящая карьера по окончании курса в высшем учебном заведении, и вся семъя заранее радовалась этому счастью. Но вдруг отец его занемог и умер почти скоропостижно, так что сына не успели даже вызвать в Стэйльгурст, где они жили. После смерти отца, наследство осталось очень ничтожное. Как только Филипп убедился, что на долю сестер приходится очень небольшое состояние, он отрекся от всех надежд на университетскую карьеру и купил себе чин в армии.

- Как это благородно с его стороны! Ах! еслибы дедушка это знал! воскликнул Гэй, выслушав весь рассказ мистера Эдмонстон в сильном волнении.

- Я и сам был уверен, что дед ваш обратил бы внимание на его положение, но дело в том, что и мы то этого ничего не знали. Из опасения, что мы не дадим ему своего согласия на переход в армию, он скрыл свое намерение и решился действовать втихомолку. Он тайком написал о своем плане лорду Торндалю и даже сестрам своим ничего не сказал, пока все дело не уладилось. Меня это крайне удивило, признаюсь!

- Я ему от души завидую, что ему удалось принести себя в жертву, сказал Гэй:- а все таки жаль, что он испортил свою карьеру.

- Он действовал тогда по увлечению, поторопился немного. Попади он в то время в Оксфорд, он был бы теперь доволен, - заметила мистриссь Эдмонстон.

- Да. Теперь сестра его Фанни умерла, Маргарита вышла замуж, все его жертвы пропали даром, заключил её муж.

- Я помню, что он мечтал, как они будут жить все вместе в Стэйльгурсте. У него был бы там свой угол по крайней мере. А теперь карьера его испорчена, а военная служба совсем ему не по сердцу.

- Ты однако не воображай, чтобы он не имел к ней способностей - возразил мистер Эдмонстон. О, нет! в лошадях он большой знаток, товарищ отличный и в полку очень любим.

- Папа! нужно рассказать сэр Гэю что-нибудь и о молодом Торндале, заметила Лора.

- Ах, да, это ведь спутник своей кометы - Филиппа. Он наш сосед по имению, сэр Гэй. Вы должны знать его отца!

- Видел его как то во время судебных сессий, отвечал Гэй:- но ведь Торндали живут по другую сторону Мурорта; мы друг к другу не ездили.

- Юноша, о котором идет речь, второй сын лорда Торндаль; его зовут Джемсом, он был под командой Филиппа в школе.

- Да, Филипп часто его там сек, вмешалась неожиданно Шарлотта.

- Он его, говорят, выручал из многих бед, продолжал отец, не слушая замечания дочери. Лорд Торндаль очень был за это обязан Филиппу, брал его к себе в дом, и вообще чрезвычайно за ним ухаживал. По его протекции, Филипп купил себе чин в армии, а лорд поместил своего сына в тот же самый полк, чтобы дать Филиппу возможность легко надзирать за нимь. Джемс в настоящее время живет в Бродстони, где стоит их полк; это прелест что за молодой человек. Мы его пригласим к обеду как нибудь, на днях, и Морица - если мама разрешит. Мориц - это мой двоюродный брат, уроженец Ирландии, славный малый, но беспардонная голова. Это я его в службу упрятал. Сказал его отцу, что лучше этого полка во всей армии нет. Ему нужен верный друг и хороший пример, все это он найдет в Филиппе. Я посоветовал, а Килькоран послушался и конечно теперь не раскаивается. Мориц в последнее время очень остепенился.

- Ах папа, воскликнула Шарлотта.- Ты разве не слыхал, что случилось? Мориц катался на наемной лошади, стал перегонятся с мистером Гордон, лошадь споткнулась и сломала себе ноги.

- Ну, вот! сказал мистер Эдмонстон:- не успею я отвернуться - пропал человек!

Затем семья начала рассуждать о домашних своих делах, совершенно забыв о молчаливом госте.

ГЛАВА III.

- На что бы мне употребить его? рассуждал мысленно Чарльз, лежа однажды вечером у себя в комнате и внимательно рассматривая Гэя Морвиля, сидевшего тут же за столом, с книгою в руках.

Гэй имел вид несложившагося еще вполне юноши и был так худ, что казался выше обыкновенного роста. Манеры у мальчика были очень живые, и если его кто-нибудь окликал, он быстро вскакивал со стула и пристально всматривался в говорившаго. Красавцем назвать его нельзя было. Лучше всего у него были глаза: темнокарие, продолговатые, чрезвычайно блестящие, полузакрытые длинными, густыми черными ресницами; жесткие брови, черные как смоль, резко отличались от светлорусых, волнистых, мягких волос его головы. Лоб ослепительной белизны странно выделялся от нижней части лица, которое, равно как и маленькие, почти женские руки, покрыты было сплошным загаром от солнца и морского воздуха. Румяные щеки придавали всей физиономии Гэя необыкновенно много жизни.

- Ну, что мне с ним делать? повторил Чарльз про себя. Стоит ли мне его хлебом кормить, если он будет весь свой век молчать? Начитан он, как видно, больше, чем сам Филипп; держали его дома точно пуританина. Нет, уж лучше мне махнуть на него рукой! - и больной принялся за чтение, стараясь отвлечь свое внимание от Гэя. Не тут то было. Лицо мальчика так и притягивало к себе.

- Экая тоска! оторваться от него не могу, с досадой ворчал Чарльз. Не идет это спокойствие к его загорелой физиономии; да и глаза то у него смахивают на родовые Рэдклифские.

В эту минуту мистрисс Эдмонстон вошла в комнату и, видя, что гость не занят, предложила ему поиграть в шахматы с Чэрльзом. Больной сделал гримасу, чтобы дать ей понять, что им обоим не до игры; но мать привыкла устраивать для него развлечения, даже против его воли, и не обратила на это внимания. Чарльз был искусный шахматный игрок и редко находил себе соперника, равного по силам; к удивлению своему, он встретил в Гэе очень опасного противника. Смелые ходы, неожиданные нападения заставили Чарльза играть осторожно, чтобы не получить мат. Дурное расположение духа исчезло, он был в восторге, что напал на искусного игрока, и с этих пор каждое утро или вечер Чарльз и Гэй бились в шахматы. Последний, повидимому, не был большой охотник до них, но играл из угождения больному.

Когда Гэй был свободен, он читал или гулял по полям один.

Любимым его местом была ниша в окне гостиной, где он сидел приютившись с книгой. Оттуда он наблюдал за молодыми девушками, которые занимались каждая своим делом, а чаще всего уборкою книг на случай, еслибы домашнему деспоту Чарльзу вздумалось потребовать одну из них, Лора и Эмми играли на фортепиано и пели; старшая сестра была с большим талантом. Раз как то вскоре по приезде Гэя, обе оне пели дуэт. Гэй подошел к роялю и подтянул таким грудным, звучным тенором, что Лора повернулась к нему невольно и с удивлением воскликнула:

- Боже мой! да вы лучше нас поете?

Он весь вспыхнул:- извините, сказал он, я не могу выдержать. Меня никогда не учили музыке.

- В самом деле! недоверчиво спросила она.

- Уверяю вас, я понятия о нотах не имею.

- Ну, славное же у вас ухо! Попробуем сначала.

Сестры пришли в восторг, а Гэй весело улыбался, как человек, не знавший, что у него был скрытый талант. Лора и мать её посоветовали ему заняться пением. Гэй вообще начал возбуждать сильную симпатию в новой своей семье. Его нежная предупредительность к больному Чарлзу, молчаливая скорбь по умершем деде придавали ему чрезвычаиино много цены в глазах Эдмонстонов.

Однажды, в воскресенье, часу в шестом вечера мистрисс Эдмонстон вошла в гостиную и застала там Гэя, который сидел один подле камина, с собакою у ног. При виде ее он вскочил.

- Неужели вы сидели в темноте, все это время? спросила она.

- Мне не нужно свечей, - отвечал Гэй, вздохнув очень тяжело. Она пошевелила щипцами огонь в камине и заметила, что лицо у него все заплакано.

- Воскресные сумерки самое приятное время для дум, - сказала добрая мистрисс Эдмонстон, не зная, с чего начать.

- Да, - отвечал Гэй:- как я подумаю, что было со мной несколько воскресений тому назад...... и он замолчал.

- Бедный вы мой! вы совсем не были приготовлены к смерти деда?

- Совсем не был приготовлен. В день самой смерти он занимался с Мэркгамом и никогда не чувствовал себе так хорошо, как в это утро.

- Вы были при нем, когда с ним сделался удар? спросила мистрисс Эдмонстон, заметив, что ему легче делается, когда его заставляют разговориться.

- Нет, меня тут не было. Это случилось перед обедом. Я ходил на охоту и, вернувшись домой, пошел к нему в библиотеку, чтобы отдать отчет, где я был. Он казался здоровым, разговаривал со мною; я ничего не заметил, тем более, что в комнате было темно. Побежал одеваться, не прошло десяти минут, прихожу назад, а он лежит навзничь в кресле. Мне показалось что-то странное - звоню - прибегает Арно, и тут я узнал, в чем дело. Голос Гэя оборвался.

- Приходил он в себя после этого?

- Да. Ему пустили кровь, и он очнулся. Говорить и двигаться он не мог, только смотрел на меня. Боже мой! забыть его взгляда не могу. Гэй залился слезами. Мистрисс Эдмонстон невольно заплакала.

- Нет ничего мудреного, что он сумел вас привязать к себе так сильно, - сказала она немного погодя.

- Еще бы! Он был для меня всем, с тех пор как я себя помню. Я при нем забывал, что у меня были родители. Все мои прихоти, все желания, все он исполнял. Как он берег меня, заботился обо мне, переносил все мои выходки - я вам рассказать даже не сумею!

- Вы еще более оцените любовь покойного, когда пройдет первый порыв скорби, - кротко заметила она.

- То то, что я никогда не умел ценить ее! воскликнул Гэй. Я был нетерпелив, капризен, шалил, не думая никогда о его спокойствии. Дорого бы я дал, чтобы вернуть прошлое.

- Это всегда так кажется, когда теряешь близкого человика; но вы не можете не радоваться при мысли, что для дедушки вы составляли все счастие.

- Это вам, люди насказали? Не верьте им, прошу вас. Я не стою, чтобы меня хвалили...

Мистрисс Эдмонстон вздумала было его уговаривать, но напрасно.

- У меня есть до вас большая просьба, - сказал он, вдруг переменивь тон.- Вы знаете, я круглый сирота, на себя самого надеяться - я не могу. Наставляйте меня, позвольте мне с вами быть откровенным; говорите мне прямо, как Чарльзу, если я в чем-нибудь провинюсь. Это будет великая милость с вашей стороны; я ее еще не заслужил, но ради дедушки - не отказывайте в моей просьбе!

Она молча протянула руку и со слезами на глазах ответила:- Даю вам слово исполнить ее, если встретится надобность.

- Удерживайте меня от вспыльчивости; пожалуйста, браните меня каждый раз, если заметите, что я дал волю своему дурному характеру. Вы не можете себе представить, как мне даже теперь легко, что я высказался перед вами.

- Хорошо, Гэй, но зачем вы называете себя сиротой? Вы теперь член нашей семьи.

- Да, с тех пор как вы дали слово взять меня под свое покровительство, - и он улыбнулся такой улыбкой, что мистрисс Эдмонстон была поражена красотой мальчика. Из-за одной этой улыбки можно было отдать ему все сердце.

- Ведь вы мне племянник, - ласково сказала она. Мне об вас много рассказывал покойный брат.

- Архидиакон Морвиль? как же! я его хорошо помню. Он меня очень любил.

- Вот если бы вы - она запнулась - сошлись с - Филиппом, он очень похож на своего отца.

- Я чрезвычайно рад, что его полк стоит так близко. Мне бы хотелось покороче с ним познакомиться.

- Ведь вы его и прежде видели в Рэдклифе. Он езжал к дедушке.

- Да, - возразил Гэй, весь вспыхнув:- но я тогда был шалуном - мальчишкой. Я буду рад теперь с ним встретиться. Какая у него величественная наружность!

- Мы им все гордимся, - заметила мистрисс Эдмонстон с улыбкой. С самого дня своего рождения Филипп не доставлял своей семье ничего, кроме радости. В зале послышался стук костылей Чарльза. Они оба мгновенно замолчали. Гэй бросился помогать больному, когда тот начал садиться на диван и затем, не говоря ни слова, убежал наверх.

- Мама, кажется у вас было tete-a-tete с молчальником? саркастически заметил Чарльз.

- Ты не стоишь, чтобы я с тобой говорила об нем, - отвечала мать и вышла из комнаты.

- Гм! проворчал больной, оставшись один. Это значит, что матушка изволила принять его под свое покровитольство. Зная мою антипатию ко всякого рода героям, она предпочитает молчать, чтобы не возбуждать между нами антагонизма. Ну, чтож? мне бы только избавиться от гимнов, которые они все поют Филиппу; пусть бы Гэй затер его немного; не мешает. Малый то он, кажется, так себе, неважный, об нем много и толковать не стоит. Вот только глаза его соколиные меня смущают; даром их природа человеку не дает.

После этого вечера, Гэй Морвиль точно переродился; он принимал живое участие во всем его окружавшем. Как то раз, общество молодых людей собралось вокруг дивана Чарльза и, разговаривая громко, смеялось. Гэй сидел молча, несколько вдали. Лора воспользовалась общим смехом и под шумок спросила его.- Вас это не интересует?

Он взглянул на нее как бы в недоумении.

- Не удивляйтесь, что я вас спрашиваю, - продолжала она. - Мы с Филиппом не раз рассуждали, что время слишком дорого, чтобы тратить его на смех и пустяки.

- Разве они пустяки говорят? спросил Гэй.

- Послушайте сами, или нет, не нужно. Это слишком глупо!

- Пустяки вещь хорошая, если от них людям весело, - задумчиво сказал Гэй.- Посмотрите на них - ведь это целая картина - точно отрывок какой то сцены из театра.

- Разве вам никогда не случалось видеть подобного рода собраний?

- Никогда. Утренние визиты такие скучные, формальные; гости разговаривают все урывками, толкуют о политике. Я всегда убегал из дома и катался верхом, когда дедушка принимал. А теперь, поглядите, что это такое? Точно парламент грачей или собрание птиц на берегу моря.

- Что такое парламент грачей? спросила Лора.

- Да это у нас так дома говорят, когда стая грачей соберется на какой-нибудь поляне или на крыше, начнет каркать, летать, махать крыльями, точно птицы держат совет.

- Ну, не лестно же ваше сравнение! заметила она. Гэй так громко и весело расхохотался, что удивил Чарльза, который все более и более убеждался, что в Гэе жизни много.

С каждым днем живость его характера обнаруживалась сильнее и сильнее. К мистриссь Эдмонстон он привязался со всем пылом молодости; он делился с нею всеми своими впечатлениями и даже читал ей вслух письма своего управляющего Мэркгама. Много было толков у Гэя о любимой его лошади Делорене, которую должен был привести его собственный грум. Мистер Эдмонстон, не менее жены, принимал живейшее участие во всем, касавшемся дел Гэя.

С прочими членами семьи молодой Морвиль сошелся не так скоро, как с родителями; но, не смотря на это, он делался ежедневно развязнее. Гуляя по саду, он иногда свистал как дома, а Буян, забыв всякое приличие, прыгал, дергал хозяина за фалды и заигрывал с ним так мило, что Чарльз и Эмми невольно любовались на это зрелище из окон уборной. Гэй, забывшись, сам начинал бегать в запуски с пуделем; он перепрыгивал через него, а иногда они и оба катались по траве, хозяин дергал Буяна за уши, за хвост, щокотал его под лапами, хохотал, глядя на ужимки собаки, которая в свою очередь точно смеялась своими умными глазами и скалила зубы. Чарльзу особенно нравились смех и веселость Гэя; он всячески старался навести разговор на что нибудь смешное, чтобы услыхать его свежий, юношеский хохот. Но ему не было удачи с Гэем в одном только - они никогда не сходились в своих суждениях о чтении романов. Раз утром, Чарльз вздумал экзаменовать Гэя.

- Читали ли вы что-нибудь из современных сочинений? спросил он его.

- Признаюсь, почти ничего, - отвечал Гэй.

- А древних писателей вы знаете! вмешалась Лора.

- Мне только их и давали, - сказал Гэй, смутившись.

- Как? вам давали только древния сочинения, воскликнула Эмми с удивлением.

- Да, я читал больше древних римских авторов, - заметил Гэй с улыбкой.

- Точно также как Филипп, сказала Лора. Его воспитывали на здоровом, серьезном чтении, а романтической дребедени никогда не давали.

- Гэй, а любите ли вы образцовых героев? спросил с лукавой усмешкой Чарльз.

- Вот идет один из них, - вполголоса произнесла Эмми, и Филипп Морвиль вошел в комнату. После первых приветствии и расспросов о его сестре Маргарите, от которой он только что приехал, Лора передала ему вкратце разговор, среди которого он их застал.

- Да, нужно непременно читать больше серьезные книги, - заметил Филипп, когда она кончила. Общество у нас очень необразованно; мне не раз случалось встречать людей, которые даже о Шекспире понятия не имеют. Всему виной та дешевая дрянь, которой Чарли чуть не питается.

- А кто со мной чуть не дерется за эту дрянь, когда ее приносят с почты? Я в некотором роде пионер; ведь еще надо спросить, все ли у нас в доме так, как Лора, состоят под опекой твоей, Филипп.

- За Лору я отвечаю, она за романами не погонится, - улыбаясь заметил Филипп.

- Да, это правда. Я просил ее раз почитать "Домби и сын," вещь весьма чувствительную для женского сердца, особенно те главы, где говорится о маленьком Поле. И чтож? у неё оказался такой камень вместо сердца, что она до сих пор не знает, жив или умер Поль Домби.

- Это не совсем верно, Чарльз, - возразила Лора. Недаром же Эмми так рыдала в оранжерее, а я очень успокоилась, узнав, что смерть Поля Домби причина её слез.

- А жаль, Лора, что ты не прочла всей книги, - заметила Эмми:- хоть бы вы, Гэй, прочли ее, продолжала она, обратившись к нему.

- Молодец сестра! воскликнул Чарльз. Попала не в бровь, а прямо в глаз наставникам!

- Филипп не осуждает такого рода книги, - сказала Эмми.

- Конечно нет, - заметил Филипп.- Я говорю только, что романы раздражают воображение. Добродетель их героев всегда отрицательная, вот почему они никогда не собьют с толку человека с здравым смыслом.

- Ergo, - провозглосил Чарльз, - Гэю и Лоре разрешается прочитать "Домби и Сын."

- Да, если у Лоры заболят зубы от простуды, - заключил Филипп.

- А мне когда можно прочитать этот роман? спросил Гэй.

- Для вас я тут необходимости никакой не вижу, - сказал Филипп. Жаль начинать с Диккенса, когда у вас впереди груда книг, гораздо дивнее и серьезнее по содержанию, о которых вы понятия не имеете. Знаете ли вы, например, итальянский язык?

- Нет, - сухо отвечал Гэй и нахмурил свои темные брови.

- Жаль, вы могли бы тогда прочесть в оригинале прелестную вещь Манцони: Ipromessi sposi. Лора, у вас есть, кажется, эта книга в английском переводе?

Лора принесла две книги. Гэй встал и, сухо поблагодарив ее, неохотно принял книги из её рук. Филипп быстро отнял у него первую часть, перелистывал ее и бросил на стол.

- Нет, не могу, - сказал он, - где оригинал?

Его принесли, и Филипп, выбрав один отрывок: Padre Cristoforo, начал переводить его так свободно, таким изящным языком, что даже Чарльз не нашел возможным его критиковать. Когда он кончил главу, у всех слушателей на глазах были слезы. Похвалы сыпались со всех сторон, и он продолжал чтение до самого завтрака.

За завтраком мистер Эдмонстон стал приглашать Филиппа приехать погостить суток двое в Гольуэле.

- Нельзя ли вам позвать на это время и Торндаля; я бы тогда приехал вместе с ним, - сказал Филипп.

- Прекрасно! пусть и он приедет. Мы будем очень рады, закричал мистер Эдмонстон.- Дня два тому назад, мы даже говорили об этом с мамой.

- Благодарю вас, для него семейный обед настоящий праздник, - заметил с ударением Филипп.

В эту минуту вошел дворецкий с докладом, что грум сэр Гэя прибыл и привел Делорена.

- Делорена привели! весело повторил Гэй, вскочив со стула.- Где он?

- У крыльца, сэр, - отвечал дворецкий.

Гэй бросился туда, мистер Эдмонстон за ним. Вся семья отправилась любоваться красивой лошадью. Приятно было видеть, с какой веселой улыбкой грум Уильям поздоровался с барином, и как дружно жили между собой, Гэй, Буян и Делорен.

Разспросив подробно, как совершила лошадь свое путешествие, Гэй начал описывать Филиппу все достоинства Делорена, этого последнего подарка дедушки ко дню его рождения. Дамы восхищались им безусловно, но Филипп, как знаток, не мог не найти в нем некоторых недостатков. Это сильно не понравилось Гэю; он весь вспыхнул, глаза его засверкали, точно будто Филипп нанес памяти его деда тяжкое оскорбление; но он смолчал и отправился в конюшню наблюдать, как установят лошадь в стойле. Филипп все время стоял у дверей передней с дамами.

- Вы, как я слышу, зовете уже Гэя по имени, - заметил он Лоре.

- Мы нарочно поставили себя с ним на короткую ногу с первого же раза, - поспешила ответить за дочь мистрисс Эдмонстон:- ему было, выдите, неприятно прибавление слова сэр; притом он был дотого убит горем, что нам хотелось поскорее доказать ему, что мы считаем его своим и что наш дом ему не чужой.

- И вы, кажется, вполне этого достигли?

- Еще бы! закричали обе дамы.- Он так мило разговариваеть! Так отлично поет! Такой умный! Так прекрасно играет в шахматы!

- И Буян у него какой славный! добавила Шарлотта.

- А главное, он к Чарли внимателен до нельзя, - заключила мать и ушла в комнаты.

- Знаете ли что, Филипп, - заметила Эмми: - папа уверяет, что Гэй своими достоинствами выкупит все грехи своих предков.

- Что он за музыкангь! чудо! восторгалась Лора.

- Ах, Филипп, постарайтесь вы полюбить Гэя, очень серьезно сказала Шарлотта.

- Как это постараться? Разве я его не люблю?

- Правда, его нельзя не любить! настаивала шалунья.

- Еслибы вы только слышали, что у него за голос, - говорила Лора. Чистый, сильный и вместе с тем в высшей степени приятный в низких нотах. Что за слух! Он настоящий артист.

- Наследственный талант, немудрено, - сказал снисходительным тоном Филипп.

- Чтож за беда? спросила с улыбкой Эмми.

- Не нужно этого забывать. Не заставляйте его никогда петь в обществе: это напоминает другим его происхождение.

- А мама говорит совсем другое, - возразила она. Ей очень жаль, что он не учится пению. Намедни, во время урока мистера Редфорда, нашего учителя музыки, она попросила Гэя спеть гамму. Тот рот разинул от удивления и восторга. Гэй будет у него теперь брать уроки.

- В самом деле? сухо спросил Филипп.

- Да неужели вы не шутя думаете, что еслибы ваша мать была дочь музыканта и у вас самих был бы талант к музыке, то вы бы стыдились его выказать? с удивлением спросила Лора.

- Право, не умею вам сказать, что бы я сделал тогда, еслибы мать моя была бы другаго происхождения, чем теперь, и еслибы у меня открылся музыкальный талант.

Барышень позвали одеваться, чтобы идти гулять на гору Истгиль, и мать позволила Филиппу проводить их туда. Он и Лора шли рядом несколько впереди других. Дорогой молодой девушке сильно захотелось навести разговор опять на Гэя.

- Мне он очень нравится, - сказала она:- в нем много хорошаго.

- Это правда, - овечал Филиппг, - но вполне доверяться ему опасно. Львенка можно сделать ручным посредством ласки, но переродить его нельзя.

- Разве он, по вашему, львенок? спросила Лора.

- Да, львиная кровь видна у него по глазам. Он не выносит ни одного совета, манеры у него очень резкия; едва ли можно предполагать, чтобы характер у него был спокойный. Сердце у Гэя отличное, он очень откровенен, старается всегда сделать другим приятное; но, сколько я успел заметить, судя беспристрастно, он владеть собою не умеет и очень упрям.

- А отчего-ж он так сильно любил своего деда, не смотря на то, что тот был строг с ним? Ведь он только в последнее время немного развеселился, а то прежде на него жаль было смотреть, так он был убит горем.

- Да, Гэй очень нежен и чувствителен - это даже лишнее для такого круглаго сироты, как он. Я наблюдал за ним в Рэдклифе; он держался очень мило, немного ребячился, правда, но вообще был приличен и ласков со всеми. Хорошо, что его оттуда перевезли: там народ любил его до обожания и его непременно бы избаловали.

- Жаль было бы, если бы он испортился!

- Очень было бы жаль. У него много хороших качеств; но они даны ему как бы для равновесия с родовыми пороками. Сколько мне помнится, все его предки, кроме несчастного злодея, сэр Гуго, отличались великодушием и открытым характером. Вот почему я не полагаюсь на эти два свойства, резко выдающиеся в Гэе. Нужно еще хорошенько его узнать, чтобы вполне довериться ему. Вы понимаете, что я говорю с вами об этом не из желания осуждать Гэя; - совсем нет, я хочу быть только справедливым и потому повторяю: я тогда только буду уверен в Гэе, когда испытаю его.

Лора ничего не отвечала; ей стало неловко. Филипп говорил так здраво и убедительно, что противоречить ему не было возможности, и притом внутренно она не могла не гордиться его доверием; но ей жаль было Гэя.

- Ну, как он оправдает все то, что Филипп об нем сказал? думала она про себя, а у неё недоставало думу возобновить начатый разговор. Оба они шли долго, не промолвив ни слова. Лора нечаянно взглянула на лицо Филиппа; на губах его лежала печать какой-то немой тоски.

- О чем это вы думаете, Филипп? - спросила она наконец.

- О сестре Маргарите. Я знаю, что такая любовь брата к сестре есть безумие; другие найдут, пожалуй, что я преувеличиваю свое чувство к ней; но чтож мне делать, если я лгать не умею!

- Разве вы были в Локслэй-голе? А мы думали, вы в Стэйльгурсте.

- Я был и там и тут.

- Не ходили ли вы в С. Мильдред с Маргаритой?

- До меня ли ей! Она все возится с литературными клубами, вечерами и благотворительными обществами.

- Ну, а с доктором ладили вы или нет?

- Я старался видеть его как можно меньше. Он по прежнему лишен, кажется, всякой способности разговаривать. Гм! - Филипп тяжело вздохнул.- Мне только и оставалось одно развлечение - ходить пешком из С. Мильдреда в Стэйльгурст. Это было такое наслаждение вырваться из мира сплетень, эгоизма и пустоты и бродить одному в тихий, осений день по зеленому кладбищу, где все кругом дышит спокойствием, а пожелтевшие листья деревьев шумят под ногами.

- Вы упомянули о сплетнях! да разве Маргарита ими занимается? спросила Лора.

- Литературные и ученые сплетни хуже, по моему мнению, чем всякие другия.

- Как я рада, что вам хоть гулять то было где. Здорова ли жена старого могильщика?

- Совершенно здорова; бегает себе на коньках также проворно, как бывало.

- Заходили ли вы к ним в сад?

- Да, как же, заходил. Плющ, посаженный Фанни, покрыл всю южную стену, а акации так высоки и тенисты, что я хотел взять себе от них отводок. Старый Уиль поддерживает все в прежнем виде.

Долго разговаривали они о доме, где протекло его детство, и горькое, насмешливое выражение лица Филиппа сменилось тихой грустью.

ГЛАВА IV.

- Как я рад, что не опоздал! воскликнул Гэй, вбегая в гостиную где лежал Чарльз, в тот самый день, как Эдмонстоны ждали гостей к обеду.

- А где вы пропадали? спросил больной.

- Я заблудился, взбираясь на холм. Меня кто то уверил, что оттуда славный вид на море.

- А разве вы не можете жить без моря?

Гэй засмеялся.

- Еще бы, - отвечал он: - у вас тут такая грустная местность, все лес да горы, точно в тюрьме живешь. Разгуляться глазам негде. То ли дело море с его живыми волнами; там вечное движение, вечная борьба.....

- Прибавьте к этому величественную красоту скал, - заметила Лора.

- Дорого бы я дал, - продолжал Гэй:- чтобы кто нибудь из вас заглянул на наш остров Шэгъстон, с его плоскими берегами с одной стороны, и крутыми обрывами с другой. Пенистые волны так и лезут вверх, клубясь и сверкая под лучами солнца..... Что это? Экипаж! быстро сказал он, прерываясь среди восторженной речи. Послышался стук колес.

- Это едет знаменитый молодой человек с своим асистентом, - насмешливо заметил Чарльз.

- Филипп, Александр и Буцевал - вся комнания, - едко прибавила Эмми, и все они, кроме Лоры, покатились со смеху. Гости поднимались уже на лестницу. Молодой Торндаль, воспитанник Филиппа, оказался очень смирным господином, с наружностью настоящего джентльмена. Не смотря на то, что он был красив собою, со всеми любезен и имел чрезвычайно аристократические манеры, он все-таки производил в обществе очень мало впечатления. Вслед за его появлением с Филиппом, послышался снова звонок у двери.

- Encore? вопросительно сказал Филипп, взглянув на Лору с недовольной гримасой.

- К несчастию, да, - отвечала та, удаляясь с ним к окну.

- Дядюшка, no обыкновению, назвал верно целое общество, - заметил Филипп. - я жалею, что привез Торндаля, тем более, что и предупреждал уже тетушку, что он охотно является только на семейные обеды. Кстати, Лора, нельзя ли отучить Эмми шептаться и хохотать, когда к вам приезжает мисс Гарпер?

- Как же мне их остановить, если им весело? отвечала молодая девушка. Он хотел что-то заметить на это, но хозяин дома, жена его и еще новые гости вошли в эту минуту в гостиную. Филипп замолчал. Мистер Эдмонстон был страстный охотник до семейных обедов и вообще до гостей; в Гольуэле хозяйка никогда не знала, сколько человек сядет за стол. Привыкнув к замашке мистера Эдмонстона принимать к себе неожиданно двух, трех человек к обеду, жена его очень искусно вела хозяйство. Ей было приятно тешить доброго, гостеприимного своего мужа. Притом перемена общества развеселяла Чарльза, и потому такой образ жизни имел в её глазах свою хорошую сторону. В целом околодке дом в Гольуэле считался самым радушным.

В этот день к обеду были приглашены: Мориц де Курси, ветренный, молодой ирландец, трещавший без умолку со всеми; это был любимец своего двоюродного брата, мистера Эдмонстона; две мисс Гэрпер, дочери бывшего священника - добрые, довольно ничтожные девушки; доктор Мэйрн, старый врач Чарльза, друг и советник всего дома, и наконец мистер Росс, викарий Гольуэльской церкви, с дочерью своей, Мэри.

Мэри, 25-летняя девушка, считалась задушевной приятельницей старших мисс Эдмонстон, хотя по летам своим она далеко была им не товарищ. Мать её умерла тотчас после её рождения, девочка многим была обязана вниманию мистрисс Эдмонстон; ей пришлось рости среди многочисленной семьи взрослых братьев, и потому у неё почти не было детства; до 14 лет она росла как мальчик, а затем превратилась вдруг в женщину по физическому развитию, хотя по вкусам, привычкам и занятиям осталась той же 14 летней Мэри. Папа составлял весь её мир; угождать ему была целью всей её жизни; с братьями она держала себя как товарищ; лучшим для неё развлечением служили уроки греческого языка, которые ей давал отец, школьные праздники, разные игры и новые книги. Она жалела об одном, - что года идут и люди стареются. Один папа мало изменился с тех пор, как она себя помнила; братья же превратились в усатых, молодых людей; они находились на службе и им было не до шалостей; школьные её подруги разбрелись по разным домам; девочки, которых она знала детьми, сделались молодыми женщинами; а тут, на беду, и Лора с Эмми вздумали подростать. Хорошо, что еще Эмми, резвая как котенок, не отказывалась побегать по саду выесте с нею и Шарлоттою. Мэри вечно хлопотала о том, как бы развлечь Чарльза; в минуты его дурного расположения духа, когда к больному трудно было приступиться, она преспокойно болтала с ним всякий вздор, хотя в сущности, судя по домашним её занятиям очень серьезным и сложнымь, ее никак нельзя было назвать пустой девушкой.

Острая, решительная, всегда смелая, Мэри не имела никаких причуд. Она была стройна и высока, с добродушным, румяным лицом и с манерами, хотя и вполне женственными, но весьма энергическими.

Имение Гольуэль отстояло в 2 милях от приходской церкви Ист-гиль, и потому Мэри видела Гэя всего один раз, и то на несколько минут, после церковной службы. Чарльз ждал с нетерпением вечера, чтобы иметь возможность потолковать с нею о Гэе в то время, когда дамы соберутся у него после обеда. Сестры его, вместе с Гарперами, принялись за музыку, мать села у его ног, а Мэри устроилась подле них, с вязаньем.

- Ну, чтожь? как вы ладите с сэр Гэем? спросила она у мистрисс Эдмонстон.

- Он принадлежит к числу таких людей, которые никогда вам не мешают, а между тем вы никак не можете их забыть, отвечала та.

- Прелесть что у него за манеры! добавила Мэри.

- Он вылитый дедушка. Рыцарь старой школы, всегда вежливый и внимательный, а это, по моему, очень сглаживает его живой и несколько резкий характер. Я надеюсь, что он всегда таким останется.

- Бог знает! заметил Чарльз. - Гэй похож на Каспара Гаузера, который прожил 20 лет в подвале. Это счастие ваше, мама, что он родился уже таким приличным юношей, а не медвеженком.

- Счастие твое, Чарли, - возразила мать:- потому что он балует тебя более, чем мы все.

- Извините, он мне только не противоречит. До него я не знал, что такое иметь свою волю.

- Не вам бы жаловаться, Чарли! сказала Мэри.

- А что? вы находите, что я всегда делаю то, что хочу, - воскликнул больной. Уж это просто зависть с вашей стороны, Мэри! Посмотрели бы вы, какая возня поднимается, когда мне нужно тащиться по нашей противной лестнице или когда нужно поправить мой диван. Мне свободно пошевельнуться не дадут. Намедни Филипп читал мне нотации иа каждой ступени, и то не так, и другое не так. Я дотого измучился, что повалился, как сноп, ему на руки, и он донес меня до спальни. Правда, он так силен и здоров, что не почувствовал даже тягости от своей ноши, но мне то разве приятно было обременять его? Вот я на следующий раз и сполз на костылях один - а он верно рассердился.

- Сэр Гэй дотого к нему внимателен, что даже совестно, - сказала мистрисс Эдмонстон. - Точно мы его пригласили жить в Гольуэле только для того, чтобы он ухаживал за Чарли.

- Полноте, мама, пожалуйста! возразил желчно больной. - Он всю душу свою положил в Делорена; я не видывал человека, который бы так любил животных, как он.

- Не мудрено, - заметила мать:- животные были его единетвенными товарищами дома. Он там проводил большую часть дня в лесу и на берегу моря.

- Так то полузамерзшее болото с дикими утками было бы для него настоящим раем, - прибавил Чарльз.- Шарлотта! позвал он свою маленькую сестру.- Поди-ка сюда, пересчитай Мэри всех любимцев Гэя.

Девочка начала пересчитывать: У него есть морская чайка, еж, барсук, сойка, обезьяна, которую он купил потому, что она почти околевала у своего хозяина, потом жаба, ворон, белка, еще......

- Довольно, Шарлотта, - заметила мать.

- Но ведь я Мэри не сказала названий всех его собак, - настаивала девочка.- Представьте себе, Мэри, как его животные слушают, - продолжала она: Буян уже не травит более мою кисаньку. Мы их пробовали держать друг против друга, а киса так и фыркает, а Буян и носом не повел. Как Чарли ни уськал, он не шевельнулся.

- Теперь, Шарлотта, - сказал Чарльз, величественно махнув ей рукой:- ты можешь отправляться к своим друзьям, ты нам более не нужна.

Девочка убежала, а гости посли чаю затеяли играть в разные игры.

Кто то предложил игру: значение слов, definition.

- Значение слов? повторил снисходительным тоном Чарльз: для этого стоит только взять словарь Джонсона.

- Совсем нет, - возризил молодой Торндаль. Тут словаря не нужно; мы должны сами определить, каждый по своему, значение или смыел слова. Например, что значит выражение. клятва дружбы, верное сердце и так далее?

- А, а! понимаю, с живостью сказал Гэй:- нужно ясно определить предложенное выражение в таком смысле, в каком оно представляется нашему уму.

- Отлично! попробуем! продолжал лукаво Чарльз: - хотя я от этой игры не жду ничего интереснаго. Мориц, определите мне, пожалуйста, слово ирландец, - заключил он, обращаясь к де-Курси.

- Нет, нет! прошу без личностей! вмешалась Лора.- Я предлагаю слово счастие. Напишем каждый, на особой бумажке, определение слова счастие, смешаем все билеты и затем прочтем вслух написанное.

В продолжении целаго часа игра шла с большим одушевлением. Трудно сказать, кто кого перещеголяет остроумием, Мориц, Чарльз или Гэй. Последний уже не был немым свидетелем игры, а, напротив, принимал в ней живейшее участие. Когда начали вскрывать билетики, Мэри и Эмми, стоя у стола, рассматривали их и смеялись.

- Некоторые замечания очень оригинальные! сказала Эмми.- Посмотри, Лора, как Мориц определил слово счастие: "счастие есть ничто иное как путешествие водой в Дублин." Все засмеялись.

- А вот тут есть одно очень глубокомысленное определение, - сказала Мэри.- Еслибы это не было нескромно, я бы желала узнать, кто его написал.

- Это, что ли? спросила Эмми.- "Счастие есть луч света, блеснувтий на мгновение и исчезнувший." Прежде мне показалось, что это написал Филипп, но почерк Гэя. Какое грустное определение! Я так не думаю. Да и Гэю странная мысль пришла в голову. Он сегодня такой веселый.

Вечер вскоре кончился. Россы простились; после всех Мэри надела салоп и калоши и собралась уходить, не смотря на то, что мистер Эдмонстон все просил, чтобы она подождала экипажа. Та смеясь благодарила и уверяла, что идти домой, пешком, с папа, в морозную, звездную ночь - истинное наслаждение.

- Мне тоже жаль вас, что вы ездили на обеды постоянно в карете, - сказала она Лоре, целуя её и уходя.

- Ну что, Гей? спросила Шарлотта, когда все гости разошлись. - Нравится вам такой вечер?

- Очень, - отвечал он. Мне чрезвычайно весело.

- Вот мы вас и втянули в заколдованный круг свой, - смеясь заметила Лора.

- Не совсем. Вам запереть меня в нем не придется, я не легко поддаюсь, - сказал он с улыбкой.

- Это не очень-то любезно, с вашей стороны, отвечала она, уходя укладывать книги в соседней комнате. Филипп пошел всед за нею.

- Знаете-ли, что я заметил, Лора - начал он, когда они остались вдвоем. Ведь у Гэя голова-то умная, у него много здравого смысла и души. Это не пустая трещотка, как видно.

- Еще-бы! Мориц далеко ниже его, - сказала Лора.

- Да. Не нужно только, чтобы он употреблял во зло свои дарования. Мне не нравятся его чрезмерная чувствительность и доверчивость каждому.

- Мама находит, что это признак детскости. Ведь он никогда в школе не был, вот отчего он так доверчив. Он не испытал, что такое насмешка, и смело делится с другими каждым своим впечатлением. Однако мы заговорились с вами, - прибавила она:- пора спать, прощайте. Они пожали друг другу руки и разошлись.

На другое утро мороз сменился оттепелью, и крупный дождь так и бил в оконные стекла. Филипп вместе с Гэем стоял у окна.

- Каково-то теперь у нас, в Рэдклифе, - говорил Гэй.- Не вышли-ли реки и ручьи из берегов? Я очень люблю наводнения. С гор несутся бешеные потоки, они ломают по дороге все, что попадется: деревья, заборы, дома; долины превращаются в озера, а горы делаются островами. Страшнее всего смотреть на потопленные леса: из воды торчат одне только косматые верхушки деревьев, а все прочее залило. Преживописное зрелище!

- Я слышал какую-то историю о том, как вы чуть было не утонули во время наводнения, - заметил Филипп. Правда это?

- Да, я порядком выкупался тогда, - смеясь отвечал Гэй.

- Разскажите, пожалуйста, как это было? Мне особенно любопытно изучить впечатления утопающего, - сказал Чарльз.

- Видите-ли, - нэчал Гэй:- однажды я любовался, точно также как сегодня, на страшный разлив нашего ручья. Вдруг вижу, плывет бедный баран, блеет во все горло и борется с волнами. Я не выдержал, куртку долой и прыгнул в воду. Глупо я сделал, конечно; вода неслась с поразительной быстротой, а мне тогда только что минуло 15-лет. Силы то было меньше, баран был огромный и мне с ним сладить оказалось трудно; меня понесло к морю; я того и ждал, что нас разобьет о скалу; к счастью, прямо пред нами очутилось затопленное дерево, баран зацепился в его ветвях, а я схватился за сук и взлез на верхушку. Нас спас Тритон. Дерево, на которое я взгромоздился, дотого гнулось под напором воды, что я каждую минуту ждал, что вот, вот мы утонем. Я начал орать во все горло. Но никто не слышал моих криков, кроме Тритона, моей верной ньюфаундленской собаки; она бросилась ко мне на помощь с такой поспешностью, что я боялся, не потопила-бы она меня своей тяжестью. Я повязал ей свой носовой платок и приказал плыть обратно к Арно, зная, что тот поймет, что означает этот сигнал.

- Понял он? спросил Чарльз.- Долго вы его ждали?

- Не помню - мне казалось, что прошла целая вечность, пока не появилась спасительная лодка с людьми и с Тритоном, который весь дрожал от отчаяния. Меня нашли только по её милости, я потерял уже голос и был без чувств. Очнувшись, я увидал себя дежащим на траве, в парке; Мэркгам стоял подле меня, на коленях.- "Сэр, говорил он, если вам жизнь так дешева, жертвуете ею по крайней мере для спасения кого нибудь подостойнее, а не скверного, старого барана Фермера Гольта."

- Чтож, вам досадно было? спросила Эмми.

- Напротив, я очень обрадовался, услыхав, что баран принадлежит Гольту. Надо вам сказать, что ему, не задолго перед тем, очень крепко от меня досталось за то, что он бил нашу дворовую собаку, будто-бы пугавшую его овец, хотя я знаю наверно, что Стрелка никогда этого не делала.

- Остался баран жив? спросил Чарльз.

- Да, и чуть меня не забодал при первой же затем встрече.

- Решились ли бы вы спасти его вторично после такой неблагодарности? сказал Филипп.

- Не знаю, право. Мне в голову эта мысль не приходила.

- Надеюсь, что нам дали медаль от "Человеколюбивого общества", - заметил Чарльз.

- За что же мне? следовало дать Тритону, смеясь возразил Гэй.

Лора, заметив, что больной начинает придираться, переменила разговор и попросила Филиппа почитать им вслух. Тот предложил прочесть отрывок из одного сочинения, где находилось прелестное описание Сикстинской Мадонны Рафаэля.

Чтение увлекло слушающих. Каждый был занят своей заботой, один только Гэй, глаза которого были точно прикованы к Филиппу, не мог оставаться спокойным. Руки его были в беспрестанном движении. Он то вертел циркулем Лоры, то резал линейку, то дергал кости и с одушевлением вступал в спор по поводу некоторых выражений, которые встречались в книге, Раздался звонок к полднику. Чарльз попросил Филиппа передать ему книгу; тот слегка улыбнулся и подал ее.

- Как? Это по латыни написано? неужели ты не читал, а переводил? спросил больной. Твоя это книга?

- Да, моя, - отвечал Филипп.

- Дельная вещь, я желал бы узнать все её содержание. Недурно бы было кому-нибудь почитать мне ее вслух.

- Уж вы не на меня ли метите! сказал Гэй:- так я должен вас предупредить, что у меня по латыни очень неправильный выговор,

- Это-то мне и нужно. Учителей мне не искать, - заметил Чарльз, - а вот ученика еще не было.

- Отлично! Я готов заниматься с вами, если хотите, - вскричал вежливо Гэй. Пусть Филипп одолжит нам книгу.

Вся семья собралась в столовой. Дождь продолжал идти. Мистер Эдмонстон начал жаловаться, что он покончил все свои письма, а выйдти со двора нельзя. Остается одно, заключил он - составить партию на бильярде. Филипп, по обыкновению, разобьет меня в пух и прах, а одна из барышен пусть держит сторону Гэя; тогда партия будет ровная.

- Благодарю, я играть не буду, я не умею, сказал Гэй.

- Не будете играть? Да мы вас мигом выучим, как катать шары. Возьмите себе в учителя Филиппа, а я стану играть вместе с Эмми против вас обоих.

- Нет, благодарю, - повторил Гэй, весь вспыхнув: - я дал слово не играть.

- Кому? дедушке? - Неужели он считал эту игру вредной. Ведь мы даром играем. Верно вы не думали, что мы хотим вас обыграть?

- Конечно нет, - с живостью возразил Гэй:- но мне невозможно играть, уверяю вас. Я дал слово дедушке даже не смотреть на бильярд.

- Бедняга! он не даром связал вас словом, произнес вполголоса мистер Эдмонстон, но, встретив выразительный взгляд жены, мгновенно замолчал. Гэй задумался, потом вдруг точно очнулся и сказал:

- Я вам не мешаю, прошу вас, идите все играть.

Мистер Эдмонстон не заставил себе этого повторять и увлек Филиппа в бильярдную.

- Как я рада! сказала Шарлотта, сильно подружившаеся в последнее время с Гэем.- Вы теперь никогда не станете играть на глухом бильярде, в дождливые дни, а вместо того, давайте вместе бегать. Хотите играть в мяч, на лестнице?

Гэй до тех пор не ушел, пока не перенес Чарльза с кресла на диван и не уложил его там. Девочка, между тем, шепотом уговаривала Эмми идти с ними, но та, со вздохом сожаления, вспомнила, что она уже большая и что бегать ей неловко.

Громкий хохот, радостные крики, взвизгиванье и хлопанье мячей по лестнице невольно обратили внимание Филиппа.

- Какой еще ребенок этот Гэй! заметила Лора, служившая им маркёром.

Наконец дождик перестал. Густой туман покрыл всю землю. Филипп подговорил Гэя пройдтись немного, а Эмми с Шарлоттою затеяли игру в волан.

Было уже поздно, когда Чарльз, опираясь на руку Эмми, пробирался к себе на верх. Шарлотта несла за ними костыли, а мать помогала Лоре убирать её мольберт, чтобы идти всем одеваться к обиду. Дверь парадного крыльца впезапно отворилась, и оба Морвиля появились на нороге. Гэй, не снимая пальто, кинулся прямо на верх, к себе в спальню, и так хлопнул дверью, что эхо покатилось по всем комнатам. Дамы вздрогнули и вопросительно взглянули на Филиппа.

- Рэдклифский нрав, - отвечал он холодно, и нижная губа его слегка дрогнула.

- Что-ж это ты с ним сделал? спросил Чарльз.

- Ничего. Мы говорили об оксфордском университете; я ему советовал приготовиться к нему как слвдует, говоря, что его воспитание, до сих пор, была одна игрушка. Разве это называется учением, ходить два раза в неделю к какому то Потсу, доморощенному гению, который есть ничто иное, как искусный калиграф в коммерческой школе Мурорта? Правда, это вина не Гэя, но все-таки он очень отстал в науках от своих сверстников, и ему много мужно учиться, чтобы не провалиться на экзамене. Все это я сказал ему весьма осторожно, зная хорошо, с кем я имею дело; однако вы видите, какие вышли последствия.

- А что он тебе ответил? спросил Чарльз.

- Ровно ничего, надо отдать ему честь; но за то он самым свирепым образом шагал последнюю половину мили, и теперешняя его выходка есть финал истории. Жаль мне бедного малаго, однако я вас прошу не обращать на эту сцену внимания. Чарли, хочешь опереться на мою руку?

- Не нужно, спасибо, - отвечал тот, надувшись.

- Право, обопрись, Эмми тяжело тебя вести - настаивал Филипп, делая движение вперед, чтобы насильно заставить его повиноваться.

- Чтобы ты уронил меня, как камелию, - едко заметил больной и, взяв костыль из рук Шарлотты, медленно начал взбираться на ступени, как бы торжествуя над тем, что он сзади задерживает Филиппа. Чарльз чрезвычайно любил дразнить его, хотя тот никогда не выказывал ни малейшего признака неудовольствия. Четверть часа спустя, кто-то постучал в дверь уборной.

- Войдите! сказала мистрисс Эдмонстон, сидевшая за своим маленьким столом. Появился Гэй с очень взволнованным лицом.

- Извините, если я вам помешаю, - сказал он кротко:- но мне нужно вам признаться, я вышел из себя потому, что Филипп вздумал мне давать советы, а теперь мне стало очень совестно.

- Что это у вас с губой? воскликнула мистрисс Эдмонстон. Он приложил платок ко рту.

- А разве еще идет кровь? спросил он. - Это у меня дурная привычка кусать губы, когда я злюсь. За дело! вот мне и клеймо за вспыльчивый характер.

Мистрисс Эдмонстон потребовала полной исповеди от Гэя, и тот откровенно передал ей, что его оскорбило страшно выражение Филиппа, будто его воспитание было ничто иное, как игрушка. - Это он дедушку задел! дрожащим голосом повторял Гэй, - и над мистером Потсом насмехался. Какое он имел право. Кто его просил учить меня? Я сам понимаю, что мне нужно серьезно готовиться к университету. Брани он меня, как хочет, но дедушку не смей трогать! Не смей он насмехаться над моими наставниками. - Однако, чтож это? я опять горячусь! с отчаянием сказал он.

- Полноте, успокойтесь! - утешала его мистрисс Эдмонстон. - Филипп желал вам добра, сам он воспитывался в общественном заведении, не мудрено, если он настаивает, чтобы и вы получили правильное, серьезное направление.

- Знаю, очень знаю, вот отчего мне и совестно. Опять я разгорячился, опять вышел из себя. Я один во всем виноват, право один!

- Ваше раскаяние есть уж первый шаг к исправлению; чем более вы будете бороться с собою, тем легче вам достанется победа.

- Бог знает, победой ли это кончится! задумчиво сказал Гэй, прислонившись к камину.

- Непременно! ищущие правды всегда достигают своей цели, - кротко заметила она, и Гэй повеселел. В эту минуту мистрисс Эдмонстон вызвали из комнаты. Раздался вдруг голос Чарльза:

- Гэй! вы здесь? Дайте мне вашу руку.

Гэй только теперь заметил, что дверь, ведущая к больному, во все время их разговора стояла растворенная настеж.

Чарльзу объяснение Гэя с матерью показалось чистой комедией; его радовало только то, что есть еще человек в доме, который ссорится с Филиппом, и потому, забыв о странных последствиях, могущих произойти от его слов, он начал поддразнивать Гэя.

- Эге! на свете то, кажется, больше трусов, чем я предполагал. Нашему мудрому кузену, к великому моему удивлению, не дали даже порядочного щелчка за то, что он суется с своими советами туда, куда его не спрашивают.

- Напротив, он дает советы именно тому, кому они необходимо нужны, - отвечал Гэй очень серьезно. Чарльз хотел было что-то возразить, но раздавшийся звонок к обеду прекратил их разговор. Больному стало досадно. Ему очень хотелось заставить Гэя высказаться при себе на счет Филиппа, но в то утро его приступ оказался совершенно неудачен. Гэй объявиль, что он не расположен откровенничать, и убежал одеваться.

Чарльз утешался мыслию, что Гэй не вышел еще из-под нравственной опеки, в которой его держали дома, и потому старается вести себя как умный ребенок; но взрывы его вспыльчивости ясно говорили, что характер у него далеко не детский.

- Рано или поздно, а он нам кашу заварит, потирая руки, говорил больной самому себе.

Еслибы Чарльз знал, какой драматический исход может произойти от распри между Гэем и Филиппом, единственным человеком в семье, советы которого приносили истинную пользу молодому Морвилю, он не дерзнул бы разжигать вражду между обоими молодыми людьми. Но праздный ум его искал всюду развлечения. Он готов был пуститься на всевозможные интриги, чтобы только увеличить оппозицию против Филиппа и произвести в доме волнение по поводу Гэя, который нравился ему все более и более, особенно после того, как Чарльз открыл, что тот далеко не пуританин по натуре.

За столом Гэй упорно молчал. Толковали о политике; Филипп проводиль идею об употреблении с пользою для страны громадных средств, находящихся в руках землевладельцев. Как бы желая привлечь внимание Гэя, он нарочно распространился о значении власти представителя дома Морвиль в Рэдклифе, рассказал, сколько надежд возлагает на него лорд Торндаль, ожидая, что он своим влиянием будет поддерживать правую сторону дела. Но он даром терял слова. Молодой наследник бросил ему в ответ несколько фраз, чрезвычайно холодным, равнодушным тоном, точно дело шло об Мароккской империи, и Филипп поневоле обратился к Лоре с другим своим разговором.

Как только дамы вышли из столовой, Гэй ободрился и заговорил первый с своим опекуном о том, что он чувствует в себе недостаток классического образования; что он находит нужным хорошенько обучиться, пока не вступит в оксфордский университет, и кончил тем, что просил указать ему по соседству какого-нибудь наставника, к которому бы он мог обратиться за уроками. Мисстер Эдмонстон вытаращил глаза и как будто испугался, точно Гэй просил его рекомендовать лучшего палача, чтобы отрубить ему голову. Филиппа это также сильно удивило, но он смолчал, подумав однако, что Гэй очень ловко поставил вопрос. Когда мистер Эдмонстон опомнился от сделанного ему сюрприза, началась переборка всех духовных лиц в околодке, и наконец по совету Филиппа, избран был мистер Лазсель, священник в Броадстоне, старый школьный товарищ Филиппа, и затем решили, что он будет занималься с Гэем несколько раз в неделю.

Когда дело уладилось, Гэй несколько успокоился; но в продолжении целаго вечера он все-таки был сам не свой и просидел все время в любимой нише у окна, с книгою какого-то очень серьезного содержания в руках. Пение, разговор и даже роман "Тяжба", не интересовали его более. Шарлотта была как на горячих угольях. Она не сводила глаз с Гэя и Филиппа, открывала было рот, как бы желая что-то сказать, и затем снова притихала, а если вмешивалась в разговор старших, то очень не кстати. Перед самым сном, когда уже мистрисс Эдмонстон готовилась разливать чай, Лора занялась чтением, Эмми убирала стол Чарльза, а Филипп проверял с дядей счеты плута прикащика. В это время девочка очутилась подле Гэя и шепотом проговорила под самым его ухом: Гэй! простите, пожалуйста, если я вас спрошу... А мне очень хочется знать - сердиты вы на Филиппа или нет? Неужели вы поднимете старую вражду с ним?

- Какая тут вражда? спросил он, не понимая, о чем она толкует. Напротив, я очень обязан Филиппу.

- То-то же, - сказала девочка, умильно наклоняя голову,- а я думала, он вас побранил.

Гэй невольно засмеялся.

- Так он вас не бранил? повторила Шарлотта. - Конечно вы большой, этого нельзя с вами делать; но он, кажется, приставал все к вам, чтобы вы учились.

- Да, это правда; я на него за это рассердился, но теперь одумался и последую его совету.

Шарлотта потерялась, но тут мистрисс Эдмонстон вызвала Гэя из его убежища, и совещание кончилось.

Филиппу нужно было вернуться на следующий день в Броадстон; тетка его собиралась за покупками в город. Чарльзу нельзя было с ней прокатиться, потому что ей пришлось бы, может быть, запоздать, а больному трудно было сидеть долго в экипаже. Решили так: Филипп повезет тетку в фаэтоне сам, Гэй поедет вслед за ними, отдаст несколько визитов в городе, завернет на квартиру Филиппа, чтобы полюбоваться на его гравюру Сикстинской Мадонны, представится мистеру Лазсель, пока мистрисс Эдмонстон будет ходить по магазинам, и затем сядет править в фаэтоне, вместо Филиппа, и отвезет тетку домой. Приехав в город и покончив все свои дела, мистрисс Эдмонстон повезла Гэя с визитом к полковнице Дэн. В семье Эдмонстонов обыкновенно уверяли, что когда мама и полковница Дэн сойдутся, то у них только и толку что о достоинствах мистера Филиппа; сегодняшний вечер доказал, что домашние говорили правду. Мистрисс Дэн была добродушная, приветливая старушка, до страсти любившая Филиппа Морвиль и гордившаеся тем, что он служит в полку её мужа; она не могла удержаться, чтобы не рассказать гостям несколько случаев его доброты, ума и уменья вести себя с товарищами. Мистрисс Эдмонстон слушала ее с удовольствием, а лицо Гэя выражало самое живейшее сочувствие. Не успели они усесться в фаэтон, чтобы ехать домой, как мистрисс Эдмонстон тотчас спросила, познакомился ли Гэй с будущим своим учителем.

- Да, - отвечал Гэй:- мы начнем уроки с завтрашнего дня, и я буду ездить к мистеру Лазсель по понедельникам и четвергам.

- Это что-то скоро!

- Некогда мне терять время, я у вас веду слишком рассеянную жизнь. Пора мне опомниться. Эх! будет работа! сказал он, щелкнув со всего розмаху бичем.

- Неужели наша домашняя жизнь кажется вам рассеянной? спросила мистрисс Эдмонстон, едва удерживаясь от улыбки.

- Конечно! сказал он:- вы еще моего характера не знаете; я страшно впечатлителен. Когда мне случается уйдти в свою комнату после веселаго вечера, у меня голова кругом идет. Заняться ничем не могу. А ведь нельзя же мне сидеть взаперти целый день.

- Еще бы! - возразила, улыбаясь, мистрисс Эдмонстон:- мы хоть вам и родные, но у вас все-таки есть общественные обязанности в отношении к нам. Что делать, видно мы уж такой опасный народ.

- Нет, пожалуйста, не перетолковывайте моих слов. Вы тут совсем не виноваты. Я такой рассеянный, что на меня действует малейшее развлечение.

- Вся беда в том, что вы дома вели затворническую жизнь; вам нужна перемена; не избегайте ни развлечений, ни общества: это два необходимых условия для развития человека. Если же вы находите, что такого рода жизнь действует слишком сильно на ваше воображение, работайте над собой: тогда вреда никакого не будет.

- Я сильно борюсь, а между тем чувствую, что вред есть, потому что самая борьба ослабляет мои силы и отнимает у меня возможность всецело посвятить себя науке.

- Вы ошибаетесь, милый Гэй, для нравственной борьбы человека нет определенного времени. Вся жизнь наша есть ряд искушений. Таков уж общественный закон. Борьба необходима; вы не можете отклоняться от трудных обязанностей, ради своего спокойствия. Если скромная наша домашняя среда заключает в себе предметы, раздражающие ваше воображение, повторяю опять - боритесь сами с собой. Не забудьте, что ваше положение в свете потребует сильной воли над собой; соблазны, предстоящие вам в будущем, так велики, что вам с этих же пор необходимо приучать себя быть твердым и готовым на всякую борьбу.

- Да, - отвечал Гэй:- мне давно следовало бы об этом подумать и серьезно заняться своим образованием, вместо того, чтобы бить баклуши целый месяц. Будь у меня потверже характер, ничего бы этого не случилось. Я надеюсь, по крайней мере, что теперь у меня будет довольно работы.

- Вы, кажется, не очень жалуете древние языки?

- О! нет! я обожаю Гомера и считаю Георгики Виргилия бесподобной поэзией. Но меня мучит то, что меня заставят долбить грамматику и засадят за изучение греческих корней, просто беда!

Он тяжело вздохнул, как будто бы уже сидел за книгами.

- Кто прежде учил вас? спросила мистрисс Эдмонстон.

- Мистер Потс, - отвечал Гэй:- очень умный человек; он воспитывался в простой школе, правда, но потом крепко учился и очень был рад получить место профессора в Коммерческой академии в Мурорте, где воспитывались племянники Мэркгама. Это была славная голова; терпеливый до нельзя; немудрено, он был вышколен трудовой жизнью и при этом страшный охотник до чтения. Когда мне минуло девять лет, я ездил к нему в Мурорт три раза в неделю. Он сделал из меня все, что мог; мы с ним многое прочли, и он с наслаждением занимался мною. Еслибы Филипп знал, что перенес этот человек, какой у него бесподобный характер, у него язык не повернулся бы говорить об нем с неуважением.

- Я вам тогда же сказала, что Филипп сомневается в одном, чтобы наставник, не учившийся сам в высшем учебном заведении, был в состоянии подготовить вас к тому общественному положению, к которому вы предназначены.

- Ах! воскликнул Гэй:- дорого бы я дал, чтобы мистер Потс присутствовал при прениях Филиппа с мистером Лэзсель, на счет какого-нибудь лексикона, или чтобы он послушал, как они толкуют о корнях слов или декламируют выдержки из древних греческих писателей. Стоит закрыть глаза, сейчас представятся два старые, ученые мужа в очках и длиннополых сюртуках табачного цвета.

- Воображаю Филиппа, он в своей сфере во время таких прений, - смеясь, заметила мистрисс Эдмонстон.

- Право, - сказал Гэй:- чем я ближе вглядываюсь в Филиппа, чем чаще вижу его, тем более удивляюсь ему. Что у него за библиотека! почти все наградные книги, какие богатые переплеты!

- Да, это его слабость. Он каждую хорошую книгу покупает не иначе, как в дорогом переплете. А гравюру его видели?

- Мадонну Рафаэля? Видел. Прелесть, что такое. Я не могу забыть выражения лиц двух ангелов. Чистая невинность; одно размышляющее, другое восторженное.

- Знаете ли что, - заметила мистрисс Эдмонетон:- у вас иногда бывает точно такое выражение, как у ангела, который постарше.

- Не думаю, - возразил Гэй, и затем, понизив голос, прибавил:- мой настоящий портрет - это портрет дедушки, что висит дома. Однако, очем это мы с вами говорили? Да, о Филиппе. Как его любит мистрисс Дэн!

- Да, он её любимец.

- Не даром же его все так обожают. Чем больше его знаешь, тем более к нему привязываешься. Не смейтесь надо мною, я не увлекаюсь, я просто от него в восторге, - сказал Гэй, заметив, что мистрисс Эдмонстон улыбается.

- Я не смеюсь, - возразила та ласково:- но меня удивляет восторженность ваших чувств. Вы не поверите, как мне приятно слышать, что моего племянника так хвалят.

- Немудрено, - продолжал Гэй: - он истинный герой по самоотвержению; ваш муж рассказывал мне, как много он пожертвовал своим сестрам, думая составить их благосостояние.

- Он особенно думал о счастье Маргариты, старшей своей сестры. Это была всегда его любимица. Она красавица собой, умница, очень на него похожа и была примерной сестрой для Филиппа. После смерти матери, она сама занялась его воспитанием, и он привязался к ней всей душой. Я полагаю, что впоследствии, Филипп не только не придавал никакой важности своей жертве, но, напротив, радовался, что может хотя несколько вознаградить заботы сестры о себе. Отказавшись от всего наследства в пользу обеих сестер, он был в восторге, что оне не выедут из Стэйльгурста, и что это облегчит несколько их сиротство. Но тут Фанни заболела и умерла, и затем Маргарита вышла замуж за доктора Гэнлей, лечившего сестру. С матерьяльной точки зрения это замужество могло считаться, пожалуй, и выгодным. Доктор был человек почтенный, с большой практикой и очень богатый; но он гораздо старше жены, далеко ниже её по уму и образованию и, как кажется, человек неверующий. Одним словом, Маргарите Морвиль очень можно было бы обойтись без подобного замужества, потому что, по милости брата, она и без того была совершенно обезпечена.

- Отчего ж Филипп не препятствовал её браку?

- Он страшно возстал против него, но где же было 19-тилетнему брату сладить с 27-милетней сестрой? По всему видно, что её упорство задело его за живое. Бедного малаго сильно перевернуло, как от этого обстоятельства, так и от смерти Фанни, которую он нежно любил. Кроткая была девушка. Он точно разом потерял обеих сестер и домашний угол.

- Но ведь Филипп, кажется, теперь только что возвратился от мистрисс Гэнлей. Значит, он ездит к ней.

- Да, брат и сестра попрежнему дружны. Она в нем души не слышит и очень им гордится. Они в постоянной переписке, и Филипп часто гостит у нея. Но доктора он не любит, и тон их дома вообще ему не нравится; он всегда возвращается от них мрачный и грустный. Мы всячески стараемся заставит его забыть родной Стэйльгурст и считать своим домом Гольуэль.

- Как он вас должен любить!

- Кто? Филипп? Нет, он со всеми сдержан, кроме Маргариты. Со времени её замужества он сделался положительно замкнут. Вот отчего он так строг к другим и недоверчив. Это всегдашнее следствие разочарования в любви и в дружбе. А Маргарита своим замужеством нанесла сильный удар его молодому сердцу.

- Благодарю вас за все, что вы мне об нем рассказали, сказал Гэй.- Я теперь лучше понимаю характер Филиппа и буду смотреть на него совсем иначе. Должно быть, страшная вещь обмануться в любимом человеке. Воображаю, что он перенес.

Мистрисс Эдмонстон очень была рада, что ей удалось, повидимому, расположить Гэя в пользу Филиппа, и с этого дня она еще более полюбила Гэя.

Шарлотта Мэри Янг - Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 01., читать текст

См. также Шарлотта Мэри Янг (Charlotte Mary Yonge) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :