Кнут Гамсун
«Парижские этюды.»

"Парижские этюды."

Издание В. М. Саблина.

I.

Красота и сила окружают меня; блестящая бешеная жизнь проносится мимо меня. Это целая нация веселых факельщиков. От малейшего пустяка приходят они в праздничное настроение, жгут ракеты и сыплют искрами. Все здесь смешано и перемешано: порок, продажность, добродетель, красота и сила. Посреди величественного ритма архитектуры и искусства раздается самое фальшивое пение, самая наивная музыка, Какие шарманщики и какие уличные певцы в Париже, и ни одного действительно великого композитора в истории французской музыки! Люди на улице насвистывают часто марш, но сами при этом не маршируют в такт. Когда национальная гвардия - версальские войска - маршируют по городу, то, право, можно плакать с досады, до того они идут не в ногу. Марсельезу, и ту лучше играют за границей, чем в Париже.

Но, вместе взятые, эти люди охотно поют и играют. Радость и жизнь опьяняют их и поднимают высоко над землей. На улицах громко перекликаюхся между собой, кричат на лошадей и щелкают длинными бичами. С высокомерием и презрением ко всему чужому, в них преспокойно уживается наивное любопытство. Встречается им по дороге китаец или даже араб,- они все смотрят ему вслед, оборачиваются назад, останавливаются и глазеют на него с разинутыми ртами. В Сан-Франциско никто не повернет головы, чтобы посмотреть даже на дикаря с продетым сквозь ноздри кольцом.

II.

Точно веселые танцоры проходят они, точно самый молодой, самый смелый народ, и редко, весьма редко совершают они какой-нибудь проступок против внешних форм. Культура у них у всех в крови, они избегают быть грубыми и умеют сохранять душевное равновесие. Подобно большинству аристократов, они консерваторы. Они и в наши дни все еще продолжают запечатывать свои письма облатками и употребляют спички, отвратительный серный запах которых может быть превзойден только запахом американских спичек. Их прошлое велико, и они живут им. Генерал в мундире для них бог, и они тайно вздыхают о монархической роскоши. Разсыльные при министерствах продолжают и по сие время ходить в треуголках.

- Monsieur, monsieur!

На крыльце гостиницы, в которой я живу, уселись как-то вечером поваренок, занимающийся перемыванием посуды, и один из поваров. Они сидят рядом и болтают, покончив с дневной работой. Спустя некоторое время поваренок встает и говорит:

- Покойной ночи, monsieur!

И повар отвечает:

- Покойной ночи, monsieur!

Внешняя форма никогда не забывается.. Однажды некто получил письмо. Это был ответ на просьбу о свидании. Молодая дама недавно овдовела, носила еще траур по муже и писала на бумаге, окаймленной черной полоской. Но она обещала притти на свидание.

Я знаю, что это факт, я сам видел письмо с черной каемкой.

III.

Некто рассказывает:

- Около пяти часов утра. Я уже встал, потому что всю ночь не спал. Я чувствую себя несчастным и покинутым. У меня ничего не болит, но я получил письмо, и оно-то погрузило меня в такую глубокую печаль. Я выхожу из дому, брожу по улицам и захожу в извозчичий трактирчик. Я требую кофе и коньяку. Там сидят извозчики за первым завтраком,- пять извозчиков. Они едят и громко разговаривают.

Я сижу и держу в руке фотографическую карточку: я разглядываю ее и перечитываю бесконечное число раз несколько слов, написанных на обороте.

Меня просили сжечь эту фотографию, но я её и до сего дня не сжег. Я протягиваю ее сидящему рядом со мной извозчику; он рассматривает ее, улыбается и говорит, что у меня недурной вкус.

- Вы, кажется, ошибаетесь,- возражаю я,- это моя невеста.

Он еще больше хвалит мой вкус и передает карточку своему товарищу, говоря, что это моя невеста. Все любуются фотографией и все радуются, и все смеются, и все громко говорят.

- Видите ли, она теперь уже не моя невеста,- признаюсь я,- вчера я получил от неё последнее письмо. Да, вот тут у меня её письмо, где она прощается со мной!

Я показываю письмо и рассказываю все, что произошло, и что она не хочет выходить за меня замуж. Извозчики не умеют читать на том языке, на котором написано письмо, но так как я показываю им то именно место в письме, где написано все неприятное, то они кивают головами и из сочувствия ко мне становятся все печальными и серьезными.

Мы все чокаемся и пьем.

Теперь уже больше пяти часов. Целое общество мужчин и женщин входит с громким смехом в комнату, где мы сидим. Эти новые посетители, должно быть, возвращаются с какого-нибудь праздника, так как они в бальных туалетах и фраках. У всех усталый вид людей, проведших бессонную ночь, и все бледны, но бесконечно веселы. Им тоже пришло в голову завернуть в этот трактирчик для фиакров. Они также требуют кофе и коньяку. И извозчики передают вновь пришедшим фотографию и объясняют, как обстоит дело между мной и оригиналом карточки. Все смотрят на меня с участием, а высокая молодая девушка кидает мне мечтательный взгляд. Я выпиваю еще чашку кофе ради коньяку, и извозчики выпивают по рюмочке заодно со мной, и все общество принимает в этом участие, кивает головами и приподнимает рюмки.

Вдруг высокая молодая девушка подходит ко мне, вынимает из-за кушака две розы и протягивает их мне. Все остальные сидят и смотрят на нас. Я встаю смущенный и благодарю. Она обнимает меня за шею, целует меня в губы и возвращается на свое место. Все громко высказывают одобрение её поступку.

Она всю ночь проносила эти розы, и поэтому оне уже слегка поблекли, но оне большие и темнокрасные. Я хотел прикрепит их к сюртуку и стал искать булавки. Все хотят помочь мне и оказать мне услугу. Чувствительное настроение охватило всех. Один из извозчиков спрашивает меня, где я живу, и предлагает даром довезти меня до дому. Когда я хочу расплатиться за всех, все протестуют, энергично машут руками, провожают меня до дверей и посылают мне прощальные приветствия до тех пор, пока я не скрываюсь из вида.

- Доброго yrpa, monsieur. Благодарю вас, monsieur!

IV.

На углу бульвара Saint-Michel и Rue de Vaugirard стоит человек. Он разбит параличом. Он продает карандаши. Этот человек не говорит ни слова, он не выкрикивает и не навязывает свой товар, хотя, конечно, ему хочется продать его. Как-то раз утром, проходя мимо, я купил у него карандаш; он, по обыкновению, не сказал ни слова, кроме своего обычнаго: "благодарю вас, monsieur!"

На следующее утро я опять купил у него карандаш.

- Благодарю вас, monsieur!

В течение трех недель я ежедневно покупал у него по карандашу. Этот человек до того привык ко мне, что протягивал мне уже издали карандаш; да, он даже брал на себя труд отыскивать для меня самые лучшие из своих карандашей. Но он ничего не говорил мне, кроме: "благодарю вас, monsieur."

Наконец, в один прекрасный день он сказал:

- Радуюсь, monsieur, что вы именно у меня нашли такой сорт карандашей, какой вам нравится.

А я в этот день купил у него уже 21-й карандаш.

V.

Я сижу как-то вечером в большом ресторане и просматриваю иллюстрированные журналы. Отворяется дверь и входит дама. Она с минуту стоит посреди залы и осматривается вокруг. Она необыкновенно красива, да, необыкновенно красива, но её выкрашенные в яркий, рыжий цвет волосы обличают в ней даму полусвета, и манеры её вызывающи и высокомерны. Она повертывается ко мне и говорит:

- Будьте так любезны, monsieur, пойти и заплатить моему фиакру.

Я совсем не сижу к ней близко, однако-же она почему-то обратилась ко мне. Я злюсь и кусаю губы, подзываю гарсона и говорю ему:

- Пойдите и заплатите фиакру этой дамы.

При этом бросаю на стол двадцатифранковую монету. Дама поражена и оглядывает меня с большим изумлением.

Я усаживаюсь поудобнее на своем месте, продолжаю разглядывать, как ни в чем не бывало, журналы и радуюсь, что проучил эту даму.

Она садится за другой стол. Гарсон возвращается, отдает ей сдачу, получает франк на чай, кланяется и уходит. Сдача остается лежать перед ней на столе.

В ресторан входит господин, которого она знает; она подзывает его. Она рассказывает ему о том, как я невежливо поступил с ней, послав гарсона расплатиться, показывает сдачу, лежащую перед ней, пожимает плечами и качает головой.

Господин посылает ко мне гарсона с 20-тифранковой монетой. С невозмутимым спокойствием я беру монету и опускаю ее в карман.

Вдруг дама подходит ко мне. Мое хладнокровие бесит ее. Она непременно хочет, чтобы последнее слово осталось за ней.

- Получили вы обратно ваши деньги? - спрашивает она.

- Да, благодарю,- отвечаю я холодно

- Я заняла у этого господина луидор,- обращается она к моему соседу и затем объясняет ему, как я невежливо поступил, послав гарсона. Она обращается с тем же ко всем, окружающим нас; я, повидимому, глубоко оскорбил ее, и она ищет сочувствующих людей. Все начинают принимать в ней участие и комментировать "происшествие". Я слышу слово "иностранец"; все присутствующие на стороне дамы.

Пока все это происходит, мне приходится сидеть молча и не принимать никакого активного участия. Могу ли я с моим жалким репертуаром французских слов начать оправдываться? Я только подам повод к насмешкам и рискую, чего доброго, быть выгнанным из ресторана. Итак, мне ничего больше не остается, как выносить все молча.

- Вон его! - крикнул вдруг кто-то передо мной.

- Вон его! раздается вокруг меня.

Я подзываю гарсона и расплачиваюсь. Покончив с этим, я продолжаю спокойно сидеть. Вокруг меня разговоры принимают все более угрожающий тон.

Но в это время дверь опять открывается и входит господин, которого я знаю. Это доктор Гольдман, корреспондент "Франкфуртер-Цейтунг". Он присаживается за мой стол и спрашивает, что здесь происходит. Я объясняю ему в кратких словах все происшествие. Он мне сообщает, что эта дама - знаменитая mademoiselle G. Он идет к ней, почтительно снимает перед ней шляпу и говорит несколько любезных слов. Шум моментально утихает. Доктор и я выпиваем по стакану вина, окружающие начинают смотреть наменяс дружелюбием. Какой-то господин спрашивает у доктора, и доктор отвечает:

- Это русский.

- Русский, русский,- проносится шопотом по всей зале.

Я спасен.

Перед уходом из ресторана я получаю от mademoiselle G. букет фиалок.

Несколько недель спустя, в одном киоске для стрельбы в цель во мне признают "русскаго". И хотя я стреляю самым жалким образом, отовсюду раздаются возгласы одобрения, когда я изредка попадаю в доску.

VI.

Ou est la femme?

Везде, в истории этого народа, в сердце каждого мужчины, во всей литературе. Ах, эта скучная, старомодная литература, как быстро она падает там. Некогда, в критическую минуту, во главе этого народа встала женщина. Войска повиновались ей, и она победила. И теперь веей нацией предводительствует женщина. Она сидит высоко на коне и властвует над всеми, и конь её взвивается на дыбы и делает шаг назад. И вся нация следует за ней и тоже делает шаг назад, назад, все назад.

Тщетно назначают премии за деторождение, тщетно пытается сенатор Беранже бороться против испорченности нравов,- победителями являются абсент и порок. Прежния воззрения совершенно изменились, никто не знает ни в чем меры и ничего, решительно ничего не стыдится. Уже во время революции изменилась вся нация. Закон запрещал казнить беременных женщин, а бедные женщины, так же как и знатные дамы, отдавались в тюрьмах первым встречным, чтобы только забеременеть.

Во всевозможных пивных и кабачках прислуживают молодые девушки. Но настоящая профессия этих девушек - ходить по улицам и заманивать мужчин в эти заведения. По воскресеньям мать такой молодой девушки является навестить дочь; она гордится и хвастается тем, что дочь зарабатывает столько денег, и отправляется с ней гулять. И брат девушки, солдат, пользуется каждым отпуском, чтобы посетить сестру. Видя ее в обществе офицера, лейтенанта или капитана его роты, молодой солдат салютует, польщенный вниманием начальства, и думает: "Какой важной дамой стала, однако, моя сестра. Она носит шелковые платья, лакированные ботанки и знакома с моим лейтенантом".

В течение трех лет наблюдал я подобные пстории. В Quartier latin сплошь и рядом в кабачки и пивные являются возлюблешния студентов с грудными детьми на руках. И никто, положительно никто не возмущается этим. Напротив, все почтительно расступаются перед ними и уступают им место. Это, быть может, хороший обычай и указывает на отсутствие предразсудков. Прекрасно! Но, ведь, таким образом все прежния понятия оказываются, так сказать, перевернутыми вверх ногами...

В один прекрасный летний вечер я видел следующую картину:

Парочка вышла из ресторана. Господин - какой-то офицер - сильно пошатывался и был в намом веселом настроении. Но одет он был самым беспорядочным образом, совершенно не по форме, с саблей, прицепленной к правому боку. Ах, этот лейтенант! Его возлюбленная, ужинавшая с ним в ресторане, из шалости отрезала все пуговицы у его мундира и прицепила ему саблю с правой стороны. И вот он идет по улицам в таком виде, громко распевая и пошатываясь. Это никого не шокирует и никого не возмущает.

Разве не сказал кто-то когда-то: "Мы готовы к войне, во всей французской армии нельзя найти пуговицы, которая была бы не на месте".

Ou est la femme? Повсюду и везде.

Иногда эти люди для того, чтобы иметь возможность среди всего этого женского шума и женской суеты спокойно поесть, вынуждены прибегать к известным охранительным мерам. Так, напр., во многих ресторанах, особенно в так называемых "Bouillons", женская прислуга должна, нанимаясь, принести с собой свидетельство о том, что ей уже за 30 лет, так как полагают - весьма, впрочем, ошибочно,- что в этом возрасте оне оставят в покое посетителей, и те, в свою очередь, будут совершенно спокойно к ним относиться.

VII.

Ужин у кокотки, mademoiselle F.

Мать этой девицы - нормандка родом - издалека приехала в Париж с целью навестить дочь. Та, в свою очередь, желает оказать внимание матери и, вместе с тем похвастаться перед ней своими знатными знакомыми. И вот оне устраивают ужин и приглашают друзей.

Собирается человек 8-10 гостей, между ними и monsieur R., любовник mademoiselle F. Он слывет за очень богатого человека.

Mademoiselle F. шепчет во время ужина своему соседу справа:

- Пожалуйста, займитесь немного моей матерью.

Но сорокалетняя крестьянка ничуть не смущена этим блестящим собранием и нисколько не нуждается в том, чтобы ее занимали.

Она постоянно шепчет и пересмеивается со своим соседом, любовником её дочери. Вскоре вкусные кушанья и хорошие вина производят свое действие. Она все больше и больше оживляется и громко высказывает свое восхищение парижской жизнью. У неё широкий рот и сильно вздернутый нос - настоящее типичное лицо авантюристки. Она становится все веселее, все предприимчивее. Она заигрывает с monsieur R., хлопает его по плечу, опирается на него и громко кричит дочери, сидящей на другом конце стола:

- Не воображай, пожалуйста, что я уже совсем старуха!

На что monsieur R. вежливо возражает:

- О, нет, madame, вы право еще можете померяться с любой молодой!

Дочка начинает ревновать.

Можно было заметить, какие она делает усилия, чтобы освободить monsieur R. из рук матери, но это ей не удается, так как, повидимому, monsieur R. нравится заигрывание матери.

Mademoiselle F. приходит, наконец, в ярость, бледнеет от злости и кричит матери:

- И как тебе не стыдно, мамаша!

Но мамаше совсем не стыдно, нет, нисколько. Сильная, здоровая крестьянка, приехавшая из Нормандии, вдруг молодеет здесь, в Париже.

- Подумай-ка, Эмильена, он подарил мне луидор. Ведь это много денег, луидор. Твой друг, должно быть, очень богат.

Дочь уже не в силах владеть собой, она совсем побелела от ревности и кричит:

- Уходите сейчас, да, вы оба - марш из моего дома!

И поспешно выскакивает из-за стола.

Ужин прерван.

Monsieur R. старается помириться с ней, они долго о чем-то шепчутся с ней в углу. Наконец, дочь успокаивается и, повидимому, прощает все.

Но спустя некоторое время monsieur R. и нормандка опять сходятся. Они даже не ждут того, чтобы гости разошлись, и потихоньку скрываются из гостиной.

Тогда у нашей прелестной хозяйки до того разбаливается голова, что она бросает всех и все и едет к доктору!

Все здесь смешано: порок, продажность, добродетель, красота и сила.

Кнут Гамсун - Парижские этюды., читать текст

См. также Кнут Гамсун (Knut Hamsun) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Победитель
Перевод Александра Блока I Молодёжь подплывала на лодках к острову. Од...

Под осенней звездой (Under Hoststjoernen. En Vandrers Fortoelling). 1 часть.
Пер. М. Благовещенской. I. Море было вчера тихо, как зеркало, и сегодн...