Кнут Гамсун
«Закхей.»

"Закхей."

Перевод Е. Кившенко.

I.

Глубокая тишина, царит над всей прерией. На много миль кругом не видно ни домов, ни деревьев, только пшеница и высокая зеленая трава колышатся повсюду, куда только достигает глаз человека. Далеко, так далеко, что они кажутся такими маленькими как мухи, виднеются лошади и люди - это косцы. Они сидят на своих косилках и косят траву - ряд за рядом. Единственный звук, который слышится там, это стрекотание кузнечиков, но когда ветер изменяет направление и дует прямо, изредка раздается и другой звук - однообразный хлопающий шум косилок где-то там, далеко на горизонте. А иногда кажется, что этот звук раздается поразительно близко.

Это Вилиборийская ферма. Она стоит в совершенном одиночестве на дальнем западе, кругом нет ни соседей, ни какой бы то ни было видимой связи с остальным миром, и ближайший городок от неё в нескольких днях ходьбы. Все постройки фермы походят издали на небольшие скалы, поднимающиеся из бесконечного и необозримого моря пшеницы.

Ферма необитаема зимою, но с весны до самых поздних чисел октября там живет более семидесяти человек рабочих, занятых возделыванием пшеницы.

Три человека работают на кухне,- повар с двумя помощниками,- а в конюшнях стоят, кроме большого числа лошадей, двадцать ослов. Но во всей Билиборийской ферме нет ни одной женщины - решительно ни одной.

Солнце жжет при 102 градусах по Фаренгейту. Небо и земля как бы содрогаются от этой страшной жары, и ни единое, даже самое слабое дуновение ветерка не охлаждает воздуха. Солнце имеет вид какой-то огненной трясины.

И здесь, у построек, господствует та же тишина; только из огромного, крытого дранками сарая, служащего одновременно кухней и столовой, слышатся голоса и шаги повара и его помощников, которые, повидимому, сильно заняты своим делом. Они поддерживают огонь под огромной плитой, подбрасывая в него большие охапки травы, и вместе с дымом, поднимающимся из труб, вылетают искры и пламя.

Когда пища готова, ее вливают в большие цинковые сосуды и нагружают на телеги. Затем в эти телеги впрягают ослов, и повар с помощниками везет рабочим обед в прерию. Повар - толстый ирландец лет сорока, седой, с военной выправкой. Он наполовину обнажен: ворот его рубашки широко открыт, и виднеющеся оттуда грудь походит на жернов. Весь свет называет его Полли, потому что лицо его сильно напоминает попугая.

Повар был солдатом где-то на юге; он имеет склонность к литературе и умеет читать, поэтому он взял с собой на ферму песенник и старый номер газеты. Никому не позволяет он дотрогиваться до этих сокровищ; они лежат у него на кухне под рукой, чтобы каждую свободную минуту иметь возможность пользоваться ими, и действительно, он с беспримерным усердием занимается их чтением. Однажды Закхей, его негодный земляк,- почти слепой и всегда в очках - завладел его газетой с намерением почитать ее. Напрасно было бы предложить Закхею обыкновенную книгу, напечатанную мелким шрифтом: маленькие буквы расплывались перед его глазами точно туман, но зато какое он испытывал наслаждение, держа в руках газету повара и перечитывая объявления, напечатанные таким крупным шрифтом. Но повар сейчас же хватился своего сокровища, отыскал Закхея на его койке и вырвал у него из рук газету. И между ними произошла злобая и комическая перебранка. Повар называет Закхея черноволосым разойником и собакой. Он щелкает пальцами под его носом и спрашивает, видал ли он когда-нибудь солдата, и знает ли он, как выглядит военный форт внутри? Нет, он этого не знает. Ну, так пусть будет поосторожнее!.. Да, видит Бог, пусть он будет поосторожнее! И пусть держит язык за зубами! Сколько зарабатывает он в месяц? Может быть, у него есть дома в Вашингтоне? Или не отелилась ли его корова?

Закхей молча выслушивает все это, а затем принимается обвинять повара в том, что пища всегда недоварена, и что он подает хлебный пуддинг с запеченными мухами.

- Проваливай к чорту и возьми с собой свою газету! Он, Закхей, честный человек, прочел бы газету и положил бы ее обратно. - Не стой здесь и перестань плевать на пол, ты, грязная собака! - И подслеповатые глаза Закхея, неподвижно устремленные на повара, кажутся на его распаленном гневом лице двумя стальными пулями.

С этого дня возгорелась смертельная вражда между обоими земляками.

Телеги с пищей направляются в разные стороны прерии, и каждая из них должна накормить двадцать пять человек. Рабочие сбегаются со всех концов, схватывают пищу и бросаются под телеги, даже под ослов, ища на время еды хоть какой-нибудь тени, хоть намека на тень. Через десять минут обед кончен, все съедено. Надсмотрщик сидит уже в седле и приказывает людям приниматься за работу, а телеги с пустыми жестянками возвращаются обратно на ферму.

И в то время, как его помощники моют и чистят жестянки, Полли сидить на воздухе, в тени дома, и перечитывает в тысячный раз солдатские песни из драгоценной книги, которую он принес с собой с юга, из форта. И тогда Полли чувствует себя опять солдатом.

II.

К вечеру, когда начинает смеркаться, семь телег, нагруженных рабочим людом, возвращаются из прерии на ферму. Большинство рабочих моют руки на дворе, прежде чем приняться за ужин; некоторые из них даже приглаживают волосы. Тут собраны представители всех наций, даже нескольных рас, молодежь и старики, переселенцы из Европы и природный американский сброд - все более или менее бродяги, субъекты, выброшенные жизнью за борт. Более состоятельные из этой шайки носят при себе револьверы в задних карманах платья.

Обыкновенно ужин съедался с большой поспешностью и в полном молчании. Все эти люди боялись надсмотрщика, который ужинал вместе с ними и наблюдал за порядком. Как только ужин оканчивался, все рабочие немедленно отправлялись спать.

Но сегодня Закхей хотел во что бы то ни стало выстирать свою рубашку. Она стала такой жесткой от пота, что шуршала на нем, когда лучи солнца припекали его спину.

Была темная ночь, все уже улеглись. Из огромного сарая, исполняющего роль общей спальни, раздавалось среди ночной тишины только неясное, заглушенное бормотанье.

Закхей направился к одной из наружных стен кухни,- в её тени стояло несколько ведер с водой. Эта вода принадлежала повару, который тщательно собирал ее в дождливые дни, так как вода в Билибори была очень жестка, сильно насыщена известью и поэтому не годилась для стирки.

Закхей взял одно из этих ведер, снял рубашку и принялся стирать ее тут же в ведре. Ночь была тихая, но холодная, и без рубашки он дрог порядком. Но рубашку необходимо было выстирать, и он даже слегка насвистывал, чтобы придать себе бодрости.

Вдруг повар открыл кухонную дверь. В руках у него была лампа, и широкоя полоса света осветила Закхея.

- Ага,- сказал повар и вышел из кухни.

Он поставил лампу на лестницу, подошел прямо к Закхею и спросил:

- Кто дал тебе эту воду?

- Я ее сам взял,- ответил Закхей.

- Это моя вода! - заорал повар.- И ты, грязный раб, осмелился взять ее! Ты вор, ты мошенник, ты собака!

Закхей ничего не возразил на все эти бранные слова, он только опять повторил свое обвинение по поводу мух, запеченных в пуддинге. Шум, поднятый ими, вызвал любопытных из сарая. Они стояли теперь группами во дворе, дрогли и с величайшим интересом прислушивались к этому словесному поединку.

Полли крикнул им:

- Ну, разве это не наглость со стороны этого маленького поросенка взять, как ни в чем не бывало, мою собственную воду!

- Что ж, получай обратно твою воду,- сказал Закхей, опрокидывая ведро с водой,- мне она больше не нужна, я уже воспользовался ею.

Повар поднес к его глазам кулак и спросил:

- Видишь ты это?

- Да,- ответил Закхей.

- Так вот я тебя сейчас попотчую им, попробуй-ка.

- Да, если посмеешь!

Вслед за этими словами раздался звук быстрых и частых ударов, на которые в ту же минуту последовал ответ. Зрители испустили дикий вой - это было выражение их одобрения и восторга.

Но Закхей не мог долго выдержать натиска повара.

Подслеповатый маленький ирландец был разъярен, как тигр, но его руки были слишком коротки, чтобы наносить чувствительные и действительные удары высокому повару. В конце концов, он зашатался, сделал два-три шага назад и упал.

Повар обратился к толпе.

- Вот он и лежит! Оставьте его лежать! Солдат победил его.

- Мне кажется, он умер,- заметил кто-то из толпы!

- А по мне - хоть бы и умер! - задорно возразил повар.

И он чувствует себя перед этой толпой зрителей великим, неотразимым победителем. Он высоко поднимает голову и, желая придать себееще больше важности, впадает в литературный тон.

- Я предоставляю его чорту! - говорит он с пафосом.- Не троньте его, пусть он лежит! Что он такое? Ведь он же не американец Даниил Вебстер! Явился неизвестно откуда и хочет меня учить, как запекать пуддинг,- меня, готовившего и на генералов. Да что он, спрашиваю я вас, главнокомандующий над прерией что ли?

И все поражены его речью.

В это время Закхей поднимается на ноги и произносит тем же злобным и упрямым тоном, как и прежде:

- А ну-ка, подойди ты, заячья нога!

Толпа опять воет от восторга, но повар только сострадательно улыбается и, пожимая презрительно плечами, говорит:

- Я могу с таким же успехом драться с этой лампой!

И, говоря это, он берет лампу и медленно, с полным сознанием своего превосходства, возвращается к себе на кухню.

На дворе опять темно. Все разошлись по своим койкам. Закхей берет свою рубашку, тщательно выжимает ее и затем надевает. Потом и он плетется за другими, чтобы отыскать свое место на нарах и, наконец, отдохнуть.

III.

На следующий день далеко в прерии, в густой граве, Закхей стоял на коленях и смазывал свою косилку маслом. Солнце так же ярко светило, как и накануне, и крупные капли пота, катившиеся у него со лба, туманили стекла его очков. Вдруг лошадь дернула и сделала несколько шагов вперед. Может быть, она чего-нибудь испугалась, или ее ужалило какое-нибудь насекомое. Закхей громко застонал и вскочил на ноги. Минуту спустя он высоко поднял левую руку и стал махать ою по воздуху. Другой рабочий, занятый невдалеке просушиванием сена, остановил свою лошадь и спросил:

- Что такое? Что случилось?

- Подойди сюда на минуту и помоги мне,- ответил Закхей.

Когда рабочий подошел, Закхей показал ему окровавленную руку и сказал:

- Машина отрезала мне палец. Это только что сейчас случилось. Поищи мой палец,- я плохо вижу.

Рабочий принялся искать и нашел палец в траве. Это были, собственно говоря, два первых сустава пальца: они уже омертвели и походили на маленький трупик.

Закхей взял палец, осмотрел его, точно удостоверяяс, он ли это, и сказал:

- Да, это он. Подожди еще минуту, подержи его.

Затем он вытащил из штанов рубашку и оторвал от подола две полосы: одной перевязал руку, другой обернул отрезанный палец и положил его в карман.

Сделав это, он поблагодарил товарища за помощь и опять принялся за свою косилку.

И продолжал спокойно работать до самого вечера.

Когда надсмотрщик узнал о том, что с ним случилось, он порядком его выругал и послал домой.

По возвращении на ферму, первым делом Закхея было позаботиться о сохранении отрезанного пальца. У него не было спирта, поэтому он налил в бутылку машинного масла, вложил туда палец и, тщательно закупорив бутылку, спрятал ее под соломенный тюфяк своей койки.

Целую неделю он пробыл дома. Рука его мучительно болела, он должем был держать ее в полном спокойствии и днем и ночью. Его сильно лихорадило, приходилось лежать целые дии. И он лежал, страдал, горевал и безмерно сокрушался. Еще никогда во всю его жизнь не приходилось ему так долго быть без дела, даже тогда,- несколько лет тому назад, когда взорвало мину, и его глаза так пострадали.

Как бы желая сделать еще более невыносимым и без того печальное положение Закхея, повар сам приносил ему пищу и каждый раз немилосердно дразнил раненого и издевался над ним. Оба врага при этом часто вступали в жестокие словесные поединки, и не раз случалось, что Закхей молча повертывался к стене, сжимая зубы в бессильной злобе, так как чувствовал себя совсем беспомощным перед этим великаном.

Мучительные дни и ночи наступали и проходили своии чередом, ползли и тянулись невыносимо медлению. Как только Закхей почувствовал себя немного лучше, он попробовал сидеть на своей койке и днем, во время жары, оставлял открытой дверь, выходившую на прерию. Часто сидел он перед дверью, прислушиваясь с разинутым ртом к шуму машин, доносившемуся издалека, и тогда он вдруг начинал громко разговаривать со своими лошадьми, точно оне стояли перед ним.

Но хитрый и злопамятный Полли не мог и тут оставить его в покое. Он скоро являлся и с шумом захлопывал дверь перед носом Закхея под тем предлогом, что сильно сквозит, а раненому не следует подвергаться сквозняку. Тогда Закхей, вне себя от злости, пошатываясь, поднимался с койки и бросал вслед повару сапог или скамью, с пламенным желанием изувечить его, сделать на всю жизнь калекой. Но счастье не благоприятствовало Закхею: он слишком плохо видел для того, чтобы хорошенько прицелиться, и никогда не мог попасть в цель.

На седьмой день он объявил, что придет обедать на кухню, но повар решительно ответил, что вовсе не желае,т его посещения и запрещает ему являться на кухню. Закхею пришлось покориться и опять обедать на нарах возле своей койки.

Он сидит там в полном одиночестве и изнывает от скуки. Он знает, что в кухне теперь нет ни души,- повар и его помощники повезли обед в прерию. Он слышит, как они едут с песнями и шумом и подтрунивают над несчастным затворником. И Закхей сползает с койки, пошатываясь, слезает с нар и направляется в кухню. Там он оглядывается - книга и газета лежат на обычном месте. Он схватывает газету и, пошатываясь, идет обратно. Улегшись на койку, он тщательно протирает очки и принимается читать интересные объявления, напечатанные такими крупными буквами.

Проходит час, проходит другой. Как быстро проходят теперь часы! Наконец, Закхсй слышит шум возвращающихся телег, до него доносится голос повара, который приказывает своим помощникам мыть и чистить посуду. И Закхей чувствует, что повар сейчас, вот сию минуту хватится газеты; это ведь как раз то время, когда Полли отправляется в свою "библиотеку". Закхей раздумывает с минуту, а затем поспешно прячет газету под соломенный тюфяк своей койки. Но еще через минуту он вытаскивает ее оттуда и засовывает под свою рубашку. Теперь ни за что на свете не согласился бы он отдать газету.

Проходит минута. Вот слышатся тяжелые шаги, они приближнются, но Закхей лежит неподвижно и пристально смотрит на потолок. Повар входит.

- Что это значит? У тебя моя газета? - спрашивает он, останавливаясь посреди сарая.

- Нет,- отвечает Закхей.

- Да, она у тебя! - злобно шипит повар и подходит ближе.

Закхей привстает.

- У меня нет твоей газеты. Проваливай к чорту! - говорит он, начиная беситься от гнева.

Но повар схватьгвает больного, ослабевшего от раны человека, сбрасывает его на пол и принимается обыскивать койку. Он поворачивает соломенный тюфяк, встряхивает жалкое одеяло - все напрасно: он не находит того, чего ищет.

- Она должна быть у тебя! - упорно повторяет он и остается при своем мнении.

Стся уже на пороге, он еще раз оборачивается и повторяет:

- Ты взял ее. Погоди же, приятель!

Закхей злобно и от всей души смеется над ним и говорит:

- Ну, понятно, я взял ее. Я нашел для неё хорошее употребление, грязный ты поросенок!

Похожее на попугая лицо повара багровеет, и в его плутоватых глазах появляется зловещее выражение. Он смотрит на Закхея и бормочет:

- Ну, погоди же, приятель!

IV.

На следующий день разразилась гроза. Дождь целыми потоками лил с неба, с глухим шумом ударялся о землю, точно градом хлестал в стекла и крыши построек и с самого раннего утра наполнил все водохранилища повара.

Рабочие остались дома. Одии занялись починкой мешков для зерна, другие принялись за исправление рабочих инструментов и точку ножей, кос и косилок.

Когда раздался призыв к обеду, Закхей поднялся с нар, на которых сидел все утро, и хотел вместе с другими отправиться в столовую. Но на дворе его остановил повар, который нес ему обед. Закхей принялся объяснять ему, что рана его почти зажила, лихорадка прошла, а поэтому он решил с сегодняшнего дня обедать вместе с другими. Повар ответил, что если он не желает есть того, что он ему несет, то он ничего не получит и может сидеть голодным. Говоря это, он поставил на нары жестяную миску и прибавил:

- Может быть, и это недостаточно хорошо для тебя?

Закхей должен был вернуться на нары и покориться своей судьбе. Конечно, разумнее есть то, что дают, чем сидеть голодным.

- Что за свинское пойло настряпал ты сегодня? - ворчит он и принимается за миску.

- Цыплята! - отвечает повар, и глаза его искрятся каким-то оеобенным блеском злорадства, когда он повертывается и уходит.

- Цыплята,- бормочет Закхей и начинает рассматривать пищу своими подслеповатыми глазами. - Чорта с два! Цыплята... Ах ты, враль ты этакий!

В миске какое-то мясо под соусом. И он ест это мясо. Вдруг ему попадается совершенно непонятный кусок: его нельзя разрезать ножом,- это кость, покрытая каким-то особенно жестким мясом. Он с большим трудом обгладывает одну сторону, затем подносит странный кусок к глазам и осматривает его.

- Эта собака может сама глодать свои кости,- бормочет он, идет к двери, где больше света, и опять рассматривает странный кусок. Он повертывает его во все стороны и вдруг бросается к своей койке и принимается искать бутылку с отрезанным пальцем. Бутылка исчезла.

Закхей идет в столовую. Смертельно бледный, с искаженным лицом, останавливается он в дверях и говорит так громко, что все слышат.

- Скажи-ка, Полли, это не мой палец?

И он протягивает ему какой-то предмет. Повар не отвечает, но начинает исподтишка посмеиваться. Закхей протягивает теперь второй предмет и говорит:

- Полли, не мой ли это ноготь, который сидел на пальце? Мне ли не знать его!

Все сидящие за столом рабочие начинают обращать внимание на странные вопросы Закхея и смотрят на него с удивлением.

- Что с тобой? Что случилось? - спрашивает один из них.

- Я нашел мой палец, мой отрезанный палец в моей еде,- поясняет Закхей. - Он сварил его и принес мне вместе с едой. А вот это - мой ноготь.

Взрыв смеха, похожаго на рев, вырывается из всех глоток, раздается со всех сторон. И все присутствующие разом кричат:

- Как? Он сварил твой палец и заставют тебя съесть его?.. Да ты уже и откусил от него кусок, как я вижу... Ты обглодал одну сторону...

- Я плохо вижу,- отвечает Закхей,- я не знал... Я ведь не думал...

Он вдруг быстро повертывается и уходит.

Надсмотрщику стоит не мало труда возстановить спокойствие в столовой. Он встает из-за стола и, обращаясь к повару, сцрашивает.

- Ты сварил этот палец вместе с прочим мясом, Полли?

- Нет,- возражает Полли.- Великий Боже! Как, неужели я бы мог сделать что-либо подобное! За кого же вы меня считаете? Я сварил его отдельно, в отдельной посудине.

История со сваренным пальцем служит в течение целаго вечера неизсякаемым источником веселья. Все спорят и смеются, как безумные, и на долю повара выпадает такой триумф, какого ему еще никогда в жизни не приходилось праздновать.

Но Закхей исчез.

Закхей ушел в прерию. Непогода все еще продолжалась, и в прерии негде было укрыться от дождя. Но Закхей все шел, дальше и дальше углубляясь в прерию. Его раненая рука была повязана, и он старался, насколько было возможно, защитить ее от дождя.

Он ничего не замечает и идет все дальше. Наступают сумерки, он останавливается, вытаскивает часы и при свете молнии смотрит на них, а затем возвращается тем же путем, каким шел. Тяжелыми, размеренными шагами идет он по пшеничным полям, как будто с особенной точностью высчитывая и время и расстояние. Около восьми часов он достигает фермы.

На дворе совсем темно. Он слышит, чтовсе рабочие собрались в столовую ужинать, и когда он заглядывает в окно, ему кажется, что он видит там и повара, и что тот особенно весело настроен.

Затем он подходит к конюшням, становится под их прикрытием и пристально всматривается в темноту. Кузнечики молчат, все кругом молчит, только дождь продолжает итти, и по временам молния цвета серы перерезывает небо пополам и ударяет где-то далеко, далеко в прерии.

Наконец он слышит, что рабочие окончили ужинать и бегут к сараю, служащему им спальней. Они проклинают погоду и спешат укрыться от дождя. Закхей терпеливо, упрямо ждет еще целый час, затем направляется к кухне. Там еще светло. Он видит стоящего у плиты человека и спокойно входит.

- Добрый вечер! - произносит он. Повар смотрит на него с удивлением и говорит:

- Теперь ты уже не получишь ужина.

Закхей отвечает:

- Хорошо. Но тогда дай мне кусочек мыла, Полли: я вчера вечером плохо выстирал мою рубашку и хочу сегодня перестирать ее.

- Только не в моей воде!

- Нет, именно в твоей!

- Советую тебе не делать этого.

- Получу ли я, наконец, мыло? - говорит Закхей.

- Вот сейчас я тебе дам такого мыла!.. - орет повар. - Вон отсюда!

Закхей уходит. Он берет одно из ведер с дождевой водой, переносит его под самое окно и начинает в нем шумно плескаться. Повар слышит это и выходит из кухни.

Он чувствует себя более, чем когда-либо, сильным и важным и грозно и решительно направляется к Закхею.

- Что ты тут делаешь? - спрашивает он.

- Ничего,- отвечает Закхей,- я стираю рубашку.

- В моей воде?

- Ну, конечно!

Повар подходит совсем близко, наклоняется над ведром, как бы желая убедиться, действительно ли это его вода, и шарит в ней рукой, ища рубашку.

Закхей медленно вынимает из повязки, в которой носит раненую руку, револьвер, подносит его к уху повара и спускает курок

Глухой, едва слышный звук выстрела раздается среди дождя в эту сырую, мокрую ночь.

V.

Когда Закхей поздней ночью вошел в сарай, где спали рабочие, некоторые из его товарищей проснулись и спросили, что он делал так долго на дворе. Закхей ответил:

- Ничего. Я застрелил Полли.

Товарищи приподнялись, опираясь на локти, чтобы яснее слышать.

- Ты его застрелил?

- Да.

- Вот так чортова штука! Как же ты в него попал?

- Прямо в голову. Я стрелял в ухо, и пуля прошла в череп.

- Ах, чорт возьми! А где же ты его похоронил?

- В прерии - туда на запад. И я вложил ему в руки его газету.

- Как, ты и это сделал?

Затем товарищи укладываются поудобнее, чтобы опять заснуть. Через минуту один из них спрашивает:

- Он сразу умер?

- Да,- отвечает Закхей,- ведь пуля прошла через мозг.

- Ну, это самый лучший выстрел - как только пуля пройдет через мозг, тут и смерть! - подтвердил товарищ.

И затем в сарае наступила полная тишина. Все опять заснули.

Надзиратель назначил нового повара, одного из помощников, который уже с весны готовил под руководством повара. И новый повар чувствует себя очень счастливым, гордится своим новым званием и очень доволен этим убийством.

И все опять вошло в колею и пошло своим обычным порядком до самой жатвы. Никто не говорил больше о Полли. Бедняга был убит и похоронен где-то среди пшеничного поля, там где были вырваны колосья,- ведь для него все было кончено, и этого нельзя уже было изменить.

Когда наступил октябрь, все рабочие отправились из Билиборийской фермы в соседний городок и, прежде чем разойтись в разные стороны, устроили там прощальную выпивку.

Теперь, в эту последнюю минуту, все были самыми лучшими друзьями: они обнимали и благодарили друг друга и при этом верили в искренность своих чувств.

- Куда ты идешь, Закхей?

- Я иду еще дальше, на запад,- ответил Закхей.- Может быть, дойду до Уоминга, но зимой пойду опять в лес рубить дрова.

- Ну, так, значит, мы все там встретимся. До свидания, Закхей! Спастливого пути!

И товарищи расходятся по всем направлениям огромной родины янки. Закхей отправляется в Уоминг.

А безмолвная прерия расстилается подобно безбрежному, бесконечному морю, и октябрьское солнце разбрасывает по ней свои длинные, блестящие, шилообразные лучи.

Кнут Гамсун - Закхей., читать текст

См. также Кнут Гамсун (Knut Hamsun) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :