Кнут Гамсун
«Загадки и тайны (Mysterier). 1 часть.»

"Загадки и тайны (Mysterier). 1 часть."

Перевод А. Соколовой.

I.

В середине прошедшего лета один маленький побережный норвежский городок сделался ареною многих совершенно необыкновенных событий. В городе появился иностранец, некий Нагель, замечательный и своеобразный шарлатан, который затеял массу поразительных вещей и исчез так же внезапно, как и появился. Этот человек удостоился даже посещения молодой таинственной дамы, которая приехала Бог весть по какому побуждению и могла остаться в этих местах не более двух часов, после чего уехала. Впрочем, все это - не начало...

А начало таково: когда пароход причалил к пристани в шесть часов вечера, на палубе показались два-три пассажира, между прочим человек в странном желтом одеянии и белой бархатной шляпе. Это было двенадцатого июня вечером; как раз в этот день многие дома в городе были разукрашены флагами в честь помолвки фрейлейн Килланд, обрученной именно двенадцатого июня. Служитель из Центральной гостиницы подошел к берегу, и человек в желтой одежде вручил ему свои вещи; он даже уж отдал одному из лоцманов свой билет, но потом начал ходить взад и вперед на палубе, не сходя на берет. Он казался сильно взволнованным. Он звонил уже третий раз и все не уплачивал содержателю пароходного ресторана по счету.

Когда он достаточно пришел в себя, чтобы расплатиться, он вдруг остановился, видя, что пароход уже отчаливает. Он постоял одно мгновение, потом бросился к борту, подал знак служителю, стоявшему на берегу, и крикнул: "Ничего, снесите мои вещи и все-таки распорядитесь, чтобы мне была готова комната".

Тут пароход унес его дальше вдоль фиорда.

Этот человек был Иоганн Нильсен Нагель.

Служитель гостиницы увез его вещи в тачке: только два маленьких сундучка и шуба, - шуба, несмотря на то, что была самая середина лета, - кроме того, ручной чемоданчик и скрипичный ящик. Никаких инициалов на всех этих вещах не было.

День спустя, Иоганн Нагель явился в гостиницу; он приехал на паре лошадей проселочной дорогой. Он, конечно, мог бы так же хорошо, даже лучше, приехать морем, однако приехал на лошадях. Он привез с собою еще несколько вещей: на заднем сиденье стоял сундук, дорожный чемодан, плащ и ремни для плэда, в которых было еще несколько вещей. На ремнях были буквы I. Н. Н., вышитые жемчугом.

Еще сидя в экипаже, он осведомился у хозяина относительно своей комнаты, а когда его привели во второй этаж, он стал изследовать стены: насколько оне толсты и можно ли слышат что-либо из соседней комнаты. Потом он вдруг обратился к горничной:

- Как вас зовут?

- Сарой.

- Capa.- Потом:- нельзя ли мне получит чего-нибудь поесть? Так вас зовут Сарой? Скажите пожалуйста, - заговорил он снова, - не было ли когда-нибудь в этом доме аптеки?

Сара отвечала с удивлением:

- Была. Только это уже много лет тому назад.

- Так? Много лет? Да, я тотчас почувствовал это, как только вошел в коридор. Я заметил это не по запаху, а просто почувствовал. Да, да.

Когда он спустился вниз к обеду, он ни единого раза во все время еды не раскрыл своих губ и не произнес ни одного слова. Его товарищи по путешествию, два господина, приехавшие накануне вечером на пароходе и сидевшие в верхнем конце стола, когда он вошел, обменялись знаками и довольно откровенными шутками по поводу его вчерашнего несчастья, а он не подал вида, что слышит. Он поел быстро, отказался от десерта, отрицательно покачав головой, и вдруг отодвинул табурет, откинулся и встал. Затем он тотчас закурил сигару и исчез на улице.

Он не возвращался до поздней ночи и вернулся незадолго до того, как часы пробили три. Где он был это время? Позднее стало известным, что он пешком вернулся в соседний город и прошел туда и назад всю дорогу, которую проехал перед обедом на лошадях. Он, должно быть, свалил с плеч какое-нибудь очень важное дело. Когда Сара открыла ему дверь, он был весь в поту; он однако же отпустил несколько шуток по адресу горничной и был в наилучшем настроении.

- Боже, какой великолепный у вас затылок, госпожа служанка!- сказал он.- Не было ли чего-нибудь для меня с почты, пока меня не было? Для Нагеля, Иоганна Нагеля? Ух! Целых три телеграммы!.. Ах, будьте так добры, снимите картину со стены... Чтобы она не торчала у меня перед глазами. Так противно будет вечно смотреть на нее, когда лежишь на постели. У Наполеона III никогда не было такой зеленой бороды... Очень вам благодарен!

Когда Сара вышла, Нагель продолжал стоят посреди комнаты. Он стоял совершенно тихо. Целиком поглощенный чем-то, недвижно созерцал он одну точку на стене и сам не заметил, как голова его все больше и больше склонялась на бок. Это продолжалось долго.

Он был ниже среднего роста с смуглым лицом, необычайно темными глазами и тонким, женственным ртом. На одном пальце носил он свинцовое или железное кольцо. Плечи у него были очень широкие, и ему могло быть двадцать восемь, тридцать лет, во всяком случае не больше тридцати. Нa висках волосы его уже начинали седеть.

Он вышел из своей задумчивости, сильно вздрогнув, так сильно, как будто это было притворством, как будто он, так долго стоя, думал именно о том, как он вздрогнет, а между тем он был в комнате один. Потом он вытащил из кармана панталон несколько ключей, немного мелких денег и какую-то медаль за спасение погибавших на жалкой, истасканной ленточке; все эти вещи положил он на столик возле кровати. Потом он сунул свой бумажник под подушку, а из жилетного кармана достал свои часы и скляночку, какую-то маленькую аптечную скляночку со значками, показывающими, что содержание её ядовито. Он одно мгновение подержал часы в руках, прежде чем положил их, а склянку снова спрятал в карман. Затем он снял кольцо и умылся; потом зачесал волосы назад пальцами, вовсе не поглядев в зеркало.

Он уже лег в постель, как вдруг, вспомнив о своем кольце, забытом им на умывальнике, - встал и снова надел его на палец, как будто он не мог существовать без этого жалкого железного кольца. Наконец он вскрыл все телеграммы, но, не дочитав и первой до конца, - коротко и тихо засмеялся про себя; зубы его были замечательно красивы. Потом его лицо снова стало строго, и он швырнул телеграммы с величайшим равнодушием. Однако, оне повидимому заключали в себе крупное и важное дело. Речь шла в них о двух тысячах шестидесяти кронах за какое-то имение, а также о предложении выплатить всю сумму сразу, в случае если сделка состоится. Это были сухия, короткие, деловые телеграммы, и не было в них ничего смешного; но подписи в них не было. Минуты две спустя Нагель уже спал. Обе свечи, которые он забыл погасить, горели на столе и освещали его гладко-выбритое лицо, грудь и бросали легкий свет на распечатанные телеграммы, лежавшие на столе...

На следующее утро Иоганн Нагель послал служителя на почту и получил много газет, из которых две были заграничные, но писем на его имя не было. Скрипичный ящик свой он взял и поставил на стул посреди комнаты, как будто хотел показать его кому-нибудь: однако он не открывал его и оставил инструмент в покое.

В продолжение дообеденного времени он написал два, три письма и, читая, прохаживался вдоль и поперек по комнате. Кроме того, он купил в лавке пару перчаток, а немного позднее, придя на базар, заплатил десять крон за маленькую рыжую собачку, которую тотчас подарил хозяину гостиницы. Щенка этого он, во всеобщему удовольствию, назвал Якобсеном, хотя это это была сучка.

Итак в продолжение всего дня он не предпринял ничего. У него не было никаких дел в городе, он не делал никаких визитов, не посетил ни одной конторы и не знал ни души. В гостинице немножко удивлялись его необыкновенному равнодушию ко всему на свете, даже к его собственным делам. Вот и телеграммы: оне так и лежали открытыми для каждого на столе в его комнате; он так и не прикоснулся к ним с тех пор, как оне были ему доставлены накануне вечером. Он также избегал отвечать прямо на вопросы. Хозяин два раза пробовал выпытать у него, кто он такой и зачем приехал в город, но он оба раза ускользал от него с таким видом, как будто это к нему вовсе и не относилось. Стало известным, что в продолжение дня произошел с ним и еще один странный случай: несмотря на то, что он не знал ни одного из местных жителей, он остановился перед одной молодой особой из местных дам у ворот кладбища, всмотрелся в нее и затем отвесил ей глубокий поклон, не говоря ни слова в объяснение. Смущенная дама густо, густо покраснела. После этого дерзкий человек поплелся по большой дороге до дома священника и мимо него дальше, - маневр, который он повторил и на следующий день. Пришлось собственно для него одного открывать дверь гостиницы, после того как она была уже окончательно заперта, - так поздно вернулся он из своих странствований.

Затем, на третье утро, как раз в тот момент, когда он показался из своей комнаты, хозяин заговорил с ним, приветствуя его несколькими любезными словами. Они вышли на веранду и оба сели; тут хозяин нашел предлог, чтобы обратиться к нему с вопросом относительно отправки ящика со свежею рыбою.

- Не можете ли вы сказать мне, как мне отправить ящик?

Нагель бросил взгляд на ящик, усмехнулся и покачал головой.

- Нет, я ничего не понимаю в этом, - отвечал он.

- Так нет? А я думал, вы много путешествовали и, может быт, вам приходилось видеть, как это делают в других местах?

- О, да, я много путешествовал, но...

Пауза.

- Так!.. Значит, вы верно больше все по другой части, верно по... Вы, может быть, не деловой человек?

- Я? Нет. Я не деловой человек.

- Так у вас, значит, и тут в городе никаких дел нет?

На это Нагель ничего не ответил. Он закурил папиросу и стал медленно раскуриват ее, покрываясь голубой дымкой. Хозяин поглядывал на него сбоку.

- Не будете ли вы так добры сыграть нам когда-нибудь? Я видел, вы привезли с собою скрипку, - начал снова хозяин.

Нагель отвечал апатично: - О, нет, я это бросил.

Вместе с этими словами он встал и молча отошел. Минуту спустя, он вернулся и сказал:

- Послушайте, мне пришло в голову: можете теперь же подать мне счет, если хотите. Мне совершенно все равно, когда заплатить вам.

- Ах, это безразлично, - отвечал хозяин. - Если вы пробудете дольше, мы сделаем подсчет по более дешевой цене. Я не знаю, рассчитываете ли вы долго тут оставаться?

Нагель вдруг ожил и тотчас ответил, между тем как краска без видимой причины заливала его лицо:

- Да, это очень может быть, действительно очень легко может случиться, что я останусь здесь надолго. Это - смотря по обстоятельствам. Кстати, я, может быть, еще не оказал вам: я агроном, помещик, я путешествовал, и вот очень вероятно, что я остановлюсь здесь надолго. Но, может быть, я и этого вам не сказал?.. - мое имя Нагель, Иоганн Нильсен Нагель.

Тут он подошел, сердечно пожал руку хозяину и попросил у него извинения в том, что не представился ему тотчас по приезде. В выражении лица его не было и тени насмешки.

- Однако я соображаю про себя, что мы могли бы отвести вам другую, более спокойную комнату, - сказал хозяин, - вы теперь поселились близко к крыльцу, а это не всегда приятно.

- Нет, благодарю вас, это не нужно. Комната прекрасная, я ею доволен. Я, видите ли, из моей комнаты могу обозревать всю площадь, а для меня дорого стоит хороший вид.

Тогда хозяин заметил:

- Так вы надолго освободились? Во всяком случае хотите пробыть здесь до конца лета?

Нагель ответил:

- Да, я хочу остаться здесь два-три месяца, может быть, и больше; теперь я еще не знаю. Это - смотря по обстоятельствам. Пусть все выяснится пока.

В эту минуту мимо прошел человек и поклонился хозяину. Совсем невидный человечек маленького роста и бедно одетый, у него была какая-то тяжелая походка, словно он шел через силу, и это невольно останавливало на нем внимание; и однако он довольно быстро подвигался. Он низко поклонился, а хозяин даже не поднял руки к шляпе; Нагель, напротив, совсем снял свою бархатную шапочку.

- Этого человека мы прозвали Минуттой. Он немножко простоват, но очень жалок. Он - добродушнейший малый, бедняга!

Вот и все, что было сказано о Минутте.

- Несколько дней тому назад я прочитал в газетах, что тут в окрестностях нашли где-то в лесу мертвое тело, - сказал неожиданно Нагель.- Что это был собственно за человек? Некий Карльсен, кажется. Здешний он?

- Да, это был сын одной здешней торговки пиявками; вот, видите её дом, он виден отсюда: вон тот, с красной крышей, там внизу. Он приехал домой только на каникулы и туг нашел свой конец. Очень жалко его; это был очень одаренный юноша и скоро был бы пастором. Да, уж не знаешь, право, что и сказать об этом; дело-то очень подозрительное; обе вены на руках перерезаны; не может же это быть только случайностью. А теперь нашли еще и ножик; маленький перочинный ножичек с беленькой ручкой; вчера полиция нашла его поздно вечером. Да! Надо думал, что тут была замешана любовная история.

- Так? И однакоже все-таки может существовать предположение, что-он сам с собою покончил?

- Стараются объяснить все в лучшую сторону, то-есть есть люди, предполагающие, что он шел с открытым ножом, споткнулся обо что-то и упал так несчастливо, что одновременно порезался в двух местах. Да, мне думается, в этом очень мало вероятия, очень, очень мало. Но похоронят-то его уж, верно, как подобает христианину. Нет, к сожалению, он не споткнулся !

- Вы говорите, что нашли только вчера вечером ножик; разве он не лежал возле него?

- Нет, он лежал на расстоянии нескольких шагов. Воспользовавшись им, он отшвырнул его в лес. Это чистейший случай, что нож был найден.

- Так? По какому же побуждению мог он отбросить нож, когда он все-таки лежал же там со вскрытыми венами? Ведь ясно же было для каждого, что он не мог обойтись без ножа?

- Да, Бог знает, какое у него могло быт побуждение. Тут, конечно, замешана была любовная история. Я никогда не слыхивал ничего подобнаго; чем больше я думаю об этом, тем мудренее кажется мне это дело.

- Почему вы думаете, что тут замешана любовь?

- По разным причинам. Впрочем, очень трудно сказать что-нибудь на этот счет.

- А разве он не мог упасть? Нечаянно? Ведь он так странно лежал: он лежал на животе, не правда ли? и лицо его было в луже?

- Да, и он весь был сильно испачкан; но это ничего не значит; у него и на это могли быть свои основания. Он, например, хотел, может быть, таким путем скрыть следы борьбы со смертью на своем лице. Этого никто не может знать!

- Он не оставил никакой записки?

- Он, должно быт, шел и писал что-то на клочке бумаги; впрочем, он часто имел обыкновение писать на ходу. Вот и говорят, что он чинил вожом карандаш, или что-нибудь такое, потом споткнулся и проткнул себе артерию как раз на одной руке, потом попал как раз в другую. И все это при одном падении. Ха-ха-ха! Нет, это не то! Но он во всяком случае оставил записочку; он держал кусочек бумажки в руке, и на этой бумажке стояли слова: "Пусть же твоя сталь будет так же остра, как твое последнее нет!"

- Ах, как в этом много аффектации! А ножик был тупой?

- Да, тупой.

- Отчего он его не наточил раньше?

- Это был не его ножик.

- Так чей же?

Хозяин немножко задумался и сказал:

- Это был ножик фрейлейн Килланд.

- Фрейлейн Килланд?- спросил Нагель. И тотчас стал снова расспрашивать:- А кто же это, фрейлейн Килланд?

- Дагни Килланд. Это дочь пастора.

- Так! Удивительно. Слыханное ли это дело! Так этот юноша был очень влюблен в нее?

- О, да, уж это само собой разумеется! Да ведь в нее все влюблены. Он не составлял исключения.

Нагель погрузился в размышление и ничего больше не сказал. Хозяин прервал молчание, говоря:

- То, что я сказал вам, - тайна, и я прошу вас...

- Ах, вот как!- отвечал Нагель.- Ну, конечно, вы можете быть совершенно покойны.

Когда Нагель после этого спустился вниз к завтраку, хозяин стоял наготове в кухне и рассказывал, что он только что имел настоящий разговор с желтым человеком из номера 7-го.

- Он агроном, говорил он, - он приехал из-за границы. Он говорит, что ему хочется остаться здесь несколько месяцев. Бог знает, что это у него за фантазия...

II.

Вечером того же дня случилось, что Нагель вступил в сношения с Минуттой. Между ними произошел длинный и скучный разговор, разговор, который тянулся по крайней мере три часа.

Все это произошло от начала и до конца в следующей последовательности:

Иоганн Нагель сидел в кафе гостиницы, когда вошел Минутта. У столов сидели еще и другие люди; между прочим, толстая крестьянка в полосатом, красном с черным, шерстяном вязаном платке, накинутом на плечи. Повидимому, все они знали Минутту; войдя, он стал почтительно кланяться направо и налево, но встречен был громкими восклицаниями и хохотом. Толстая крестьянка даже встала и хотела пуститься в пляс с ним.

- Только не сегодня, только не сегодня, - сказал он, уклоняясь от нея; затем он прямо направился к хозяину, держа шляпу в руках, и обратился к нему:

- Я перетаскал весь уголь в кухню; сегодня, пожалуй, не найдется больше никакой работы?

- Нет, - отвечал хозяин, - какая там еще может быть работа?

- Никакой, - подтвердил Минутта и боязливо отступил назад.

Он был необыкновенно дурен. У него были спокойные синие глаза, но передние зубы отвратительно торчали вперед, и походка была какая-то связанная, ущемленная, что было обусловлено каким-то телесным повреждением. Волосы его уже порядочно поседели; борода была сравнительно темнее, но так жидка, что кожа повсюду сквозила. Человек этот был когда-то моряком, а теперь жил у родственника, содержавшего внизу у присгани маленький угольный склад. Он редко или почти никогда не подымал глаз, когда говорил с кем-нибудь.

Его подозвали к одному из столов; господин в сером летнем костюме энергично кивал ему и показывал ему бутылку пива.

- Подойдите-ка сюда и получите стаканчик грудного молочка! А кроме этого мне хочется посмотреть, какой вид будет у вас без бороды, - говорил он.

Почтительно, все еще держа фуражку в руках, согнувшись подошел Минутта к столу. Проходя мимо Нагеля, он скривил рот в улыбку и немножко пошевелил губами.

Он остановился перед господином в сером в костюме и прошептал:

- Не так громко, господин судья, пожалуйста.. Видите, тут посторонние.

- Так что же из этого, Боже мой!- возразил судья, - я только хотел предложить вам стаканчик пива. А вы являетесь и бранитесь за то, что я так громко говорю.

- Нет, вы не поняли меня, извините меня, пожалуйста. Но когда тут посторонние, мне не хотелось бы, чтобы разговор шел о разных прежних выходках. А пиво я тоже не могу сейчас пить. Сейчас не могу.

- Так? Не можете? Не можете сейчас пить пиво?

- Нет, только не теперь, благодарю вас.

- Как? Вы меня благодарите не теперь? Когда же вы будете благодарить меня?

- Ах, вы меня не поняли, право!

- Ну, вот это так. Без глупостей! Чего же вам собственно нужно?

Судья посадил Минутту на стул силой; Минутта посидел одно мгновенье и снова вскочил.

- Нет, оставьте меня в покое, - сказал он, - я не переношу хмельного, а в настоящее время я еще меньше могу переносить его, чем прежде: Бог его знает, отчего это такое. Я пьян еще прежде, чем выпью, а когда выпью еще громче говорю всякие глупости.

Судья встал, твердо посмотрел ему прямо в глаза, вручил ему стакан пива и воскликнул:

- На здоровье!

Пауза. Минутта на мгновение подымает глаза, отстраняет волосы со лба и молчит.

- Ну, пусть уж будет по вашему, но только одну каплю, - говорит он потом, - только немножечко, чтобы иметь честь чокнуться с вами.

- Выпить!- восклицает судья и отворачивается, чтобы громко не расхохотаться.

- Нет, не все, не все. Зачем мне пить, когда мне это противно? Да, не сетуйте на меня за это и не делайте из-за этого такого сердитого лица; лучше уж я на этот раз сделаю по вашему, если уж вы непременно хотите. Авось мне не ударит от этого в голову; смешно, право, а я не могу вынести даже такого пустяка... За ваше здоровье!

- Выпить! выпить!- кричит снова судья.- До дна! Так, вот это хорошо. Ну, теперь сядемте и будем гримасничать. Сначала поскрежещите зубами, а потом я остригу вам бороду, чтобы вы на десять лет помолодели. Итак, прежде изобразите нам скрежет зубовный!

- Нет, этого я не сделаю. Не сделаю, когда тут посторонние. Не требуйте этого от меня, я, право, этого не сделаю, - возражает Минутта, намереваясь уйти.- Да у меня и времени нет, - прибавляет он.

- И времени нет? Это грустно. Ха-ха, право, грустно. Совсем времени нет, а?

- Нет, теперь нет!

- Ну, вот что: а если я вам скажу, что у меня на уме подарить вам другой сюртук, вместо того, что вы носите... Дайте-ка мне, впрочем, посмотреть! Да, этот уж совсем износился! Посмотрите-ка. Его уж можно пальцем проткнуть!- И судья, найдя маленькую дырочку, просунул в нее палец.- Вся материя подается; она уже расползается при одном прикосновении; нет, да вы только взгляните!

- Оставьте, оставьте меня, пожалуйста! Ради Бога, ну что я вам сделал? И платье мое оставьте в покое!

- Да ведь, Боже мой, я обещаю вам другое на завтрашний же день; я обещаю вам его в... постойте-ка: раз, два, четыре, семь - в присутствии семи человек. Что это с вами случилось сегодня? Вы вспыльчивы, злы и желали бы всех нас затоптать ногами. Да, вы именно таковы. И только за то, что я хватаю вас за платье.

- Простите, это я нечаянно стал злиться; вы знаете сами, я всегда стараюсь доставить вам удовольствие.

- Ну, так сделайте мне удовольствие и сядьте.

Минутта отстранил свои седые волосы со лба и сел.

- Хорошо, а теперь сделайте мне удовольствие и поскрежещите немножко зубами.

- Нет, этого я не сделаю.

- Так? Так вы этого не сделаете? Да или нет?

- Нет! Господи Твоя воля, ну что я вам сделал? Неужели вы не можете оставить меня в покое? Почему это я непременно должен играт роль шута перед всеми? Тот чужой господин смотрит сюда; я это заметил, он посматривает на нас и наверно тоже смеется. Это уж наверно так; тогда, в первый день, когда вы пришли, доктор Стенерсен тоже хватал меня, он и вас научил делать из меня шута, а теперь вы учите тому же самому того господина. Тут всегда один у другого научаются.

- Ну, уж ладно! ладно! Говорите: да или нет?

- Нет! вы же слышали!- воскликнул Минутта и вскочил со стула. Но так как он боялся быть слишком дерзким, он снова сел и прибавил:- Я совершенно не могу скрежетать зубами, поверьте же мне!

- Вы не можете? Ха-ха-ха! А если можете? Ведь вы великолепно скрежещете зубами!

- Бог свидетель, не могу!

- Xa-xa-xa! Вы однако это прекрасно делали!

- Да, но я тогда был пьян; я уж совсем не помню; у меня голова тогда шла кругом. Я после того целых два дня болен был.

- Совершенно верно, - сказал судья.- Вы тогда были пьяны; с этим я согласен. Зачем вы, впрочем, болтаете об этом в присутствии всех этих господ? Я бы этого никогда не сделал. Но у вас нет природного такта, это я могу сказать вам, хотя вы вообще весьма славный человек.

Тут хозяин вышел из кафе. Минутта молчал; судья посмотрел на него и сказал:

- Ну, что из этого выйдет? Подумайте-ка о сюртуке.

- Я и думаю об этом, - возразил Минутта, - но я не могу и не хочу больше пить. Ведь знаете.

- Вы хотите и вы можете! Слышали, что я сказал? Хотите и можете, говорю я. И если я должен вливать вам насильно в глотку, то...

С этими словами судья встал и подошел в Минутте со стаканом в руке.

- Так! а теперь откройте рот.

- Нет, клянусь вам Богом, я не хочу больше пива!- вскричал Минутта, побледнев от волнения.- И никто в мире не заставит меня. Да; вы должны извинить меня, мне уж очень скверно бывает после; вы не знаете, каково мне бывает после; лучше уж я опять... лучше опять буду скрежетать зубами, без пива!

- Ну, это другое дело, чорт вас возьми совсем, это другое дело, если вы готовы это сделать и без пива.

- Да, уж лучше я это сделаю без пива.

И Минутта стал скрежетать зубами среди адского хохота всех присутствующих. Нагель делал вид, что все еще читает свою газету; он сидел совсем смирно сзади на своем месте у окна.

- Громче! громче!- кричал судья;- громче скрежещите, а то нам не слышно!

Минутта сидел плотно и прямо, как свечка, на своем стуле и крепко держался за него обеими руками, словно боялся упасть; при этом он скрежетал зубами, так что голова его тряслась. Все смеялись; крестьянка тоже так смеялась, что слезы текли у неё по щекам; она не знала, куда деваться от хохота и два раза сплюнула на пол от восторга.

- Господи, помилуй меня грешную!- хрипела она вне себя.

- Вот! Громче я не могу скрежетать, - сказал Минутта.- я, право, не могу, Бог мне свидетель; поверьте мне, я теперь, правда, уж не могу больше.

- Ну, так отдохните, а потом опять начните. Только вы должны еще поскрежетать зубами. После этого мы обрежем вам бороду. Ну, попробуйте-ка пива; да, вы должны, вот оно стоит перед вами.

Минутта только потряс головою и молчал. Судья достал свой кошелек и положил на стол 25 крон. Затем он сказал:

- Хотя вы соглашаетесь делать это за десять, я жертвую вам двадцать пят; я повышаю вашу таксу. Так-то!

- Не мучайте меня, я все-таки этого не сделаю.

- Вы не сделаете этого? вы отказываетесь?

- Ах ты, Господи ты Боже мой! Да послушайте вы меня хоть раз, оставьте меня в покое! Я ничего больше не сделаю, чтобы получить сюртук, ведь я тоже человек, как вы думаете? Чего же вам от меня нужно?

- Ну, я вам только одно скажу: как видите, я отщипываю вот этот кусочек сигарного пепла вам в стакан; видите? А теперь беру этот маленький кусочек спички и еще вот эту малость спички, и обе эти щепочки бросаю на ваших глазах в тот же самый стакан. Так! И вот ручаюсь вам, что вы все-таки свои стакан выпьете до самого дна. Наверняка!

Минутта вскочил. Он заметно дрожал, его серые волосы снова спустились ему на лоб, и он уставился в лицо судьи. Это продолжалось несколько секунд.

- Нет, это слишком, это слишком!- вскричала тут крестьянка.- Этого вы не сделаете! Ха-ха-ха! Господи, помилуй меня грешную!

- Так вы не хотите? Вы отказываетесь?- спросил судья. Он опять встал.

Минутта делал усилия, чтобы заговорить, но не произносил ни слова. Все глядели на него.

Тогда Нагель внезапно встал со своего места у окна, отложил газету в сторону и направился вглубь комнаты. Он не торопился и не шумел, однакоже всеобщее внимание тотчас обратилось на него. Он остановился возле Минутты, положил ему руку на плечо и начал громким, чистым голосом:

- Если вы возьмете ваш стакан и выльете его на голову этой собаки, я плачу вам тотчас десять крон и беру все последствия на себя.- Он указал пальцем на лицо судьи и повторил:- Я подразумеваю вот эту собаку!

Все тотчас же стихло. Минутта со страхом переводил выпученные глаза с одного на другого и говорил: "Но?.. Нет... но?.." - Дальше он не шел; однако эти слова повторял он беспрерывно дрожащим голосом, как будто предлагал какой-то вопрос. Никто, кроме него, не говорил ни слова. Пораженный судья отступил шаг назад и споткнулся о свой стул; он был бледен, как мел, и попрежнему не говорил ни слова. Рот его был открыт.

- Я повторяю, - продолжал Нагель громко и медленно,- что даю вам десять крон. чтобы вы бросили свой стакан в лоб этой собаке. Вот, я держу деньги в руках. А о последствиях вам тоже не придется заботиться.- И Нагель, действительно, вручил Минутте десять крон.

Но Минутта повел себя неожиданным образом. Он вдруг направился в уголок залы, прибежал туда своими маленькими, ущемленными шажками и уселся там, ничего не отвечая. Он сидел с опущенной головой и косился во все стороны, пока колени его, повидимому от страха, несколько раз сгибались и высоко подскакивали сами собою.

Вдруг дверь отворилась, и вошел хозяин. Он стал справляться со своими делами за буфетом, ничего не подозревая о том, что только что произошло. Только когда судья внезапно вскочил и протянул обе руки к Нагелю в порыве немого бешенства, хозяин насторожился и спросил:

- Что такое, Господи?..

Но никто ничего не ответил. Судья два раза дико махнул перед собою руками, но каждый раз натыкался на сжатые кулаки Нагеля. Он ничего не достиг; эта неудача раздражила его и он стал слепо наносит удары по воздуху, словно хотел всех разогнать вокруг себя; наконец, он метнулся в сторону, к столу, повалился на табуретку и упал на колени. Слышно было его громкое дыхание, вся фигура его была неузнаваема от бешенства; помимо всего, он почти в кровь обколотил себе руки об эту пару остроугольных кулаков, которые попадались ему всюду, куда бы он ни направил руку. Теперь в кафе поднялся всеобщий гвалт. Крестьянка и все её спутники устремились к двери, между тем, как прочие перекрикивали один другого, желая вступиться. Наконец, судья снова поднялся и пошел на Нагеля; он остановился и закричал, далеко вытянув перед собою руки, закричал, коротко дыша, в смешном отчаянии, словно он не находил слов:

- Ты проклятый... чорт бы побрал тебя, болван!

Нагель смотрел на него и посмеивался, потом он подошел к столу, взял его шляпу и подал ее судье с поклоном. Судья рванул шляпу к себе и в бешенстве своем хотел бросить ее обратно, но опомнился и с силой напялил ее себе на голову. Вслед за тем он направился к выходу. На шляпе его образовались две большие ямки, придававшие ему потешный вид.

Тогда хозяин выступил вперед и потребовал объяснений. Он обратился к Нагелю, схватив его за руку:

- Что здесь такое происходит? Что все это значит?

Нагель ответил:

- Не угодно ли вам тотчас оставить мою руку? Я от вас не убегу. Впрочем, здесь ничего не происходит; я оскорбил человека, который только-что вышел, и он хотел было защищаться; об этом нечего больше говорит, все в совершенном порядке!

Но хозяин был зол и топнул ногою.

- Прошу не затевать драк!- крикнул он.- Я не допущу, чтобы тут происходили драки! Если вы хотите задавать представления, ступайте на улицу, а в моем заведении им нет места. Что вы все тут, с ума сошли?

- Да, все это прекрасно, - вмешались тут два, три другие гостя, - но ведь мы все это видели.- И, по склонности большинства людей придерживаться того, кто в данное мгновение является победителем, они безусловно приняли сторону Нагеля. Они выяснили хозяину все происшествие.

Сам Нагель пожал плечами и отошел к Минутте. Без всяких предисловий он спросил маленького дурачка с седыми волосами:

- В каких же это вы отношениях состоите с этим судьей, что он смеет таким образом обращаться с вами?

- Не говорите нелепостей!- отвечал Минутта.- Ни в каких отношениях я с ним не состою, он мне чужой. Я только раз на рыночной площади что-то сплясал ему за десять ор. Из-за этого он и придирается ко мне со своими шутками.

- Так вы танцуете что-нибудь перед публикой и берете за это деньги?

- Да, иногда. Только это случается не часто: когда я нуждаюсь в десяти орах и мне больше негде достать их.

- А зачем вам бывают нужны деньги?

- Для многаго. Во-первых, я глуп, неспособен ни к чему и это мне грустно. Когда я был моряком и мог сам прокормиться, мне было во всех отношениях лучше; но я получил повреждение: я упал с мачты и получил перелом, и с тех пор уж не могу так хорошо перебиваться. Я получаю пропитание и все необходимое от дяди; я и живу у него и живу в довольстве; да даже больше того, потому что мой дядя торгует углем и этим живет. Но я сам тоже приношу немножко в хозяйство, особенно теперь, летом, когда уголь совсем плохо продается. Это все так же верно, как то, это я сижу перед вами и разъясняю вам дело. Вот в эти-то дни десять ор и бывают кстати, я покупаю тогда что-нибудь на эти деньги и приношу с собою домой. Что же до судьи, так его забавляет, когда я танцую, именно потому и забавляет, что я изуродован и не могу танцовать, как следует.

- А это случается с ведома и согласия вашего дяди, когда вы пляшете на площади за деньги?

- Нет, нет, это нет. Этого вы не думайте. Он часто говорит: "Убирайся со своим фиглярством!" Да, он это называет фиглярством, когда я прихожу со своими десятью орами, и мне здорово влетает, ругает он меня, а люди ничего... похваливают.

- Ну, так это было во-первых. А во-вторых?

- То-есть как?

- Во-вторых?

- Я не пойму что-то.

- Вы сказали: во-первых, вы глуповаты; ну, а во-вторых?

- Если я так сказал, так простите.

- Так вы только глупы и больше ничего?

- Извините уж, пожалуйста.

- Ваш отец был пастором?

- Да, мой отец был пастор.

Пауза.

- Слушайте, - сказал Нагель, - если вам не к спеху, так пойдемте со мной в мою комнату. Хотите? ладно! Вы курите? ладно! Так пожалуйста! Я живу наверху. Если вы подыметесь со мною, я буду вам очень благодарен.

Ко всеобщему удивлению, Нагель с Минуттой поднялись во второй этаж, где и оставались весь вечер вместе.

III.

Минутта уселся и закурил сигару.

- Вы ничего не пьете?- спросил Нагель.

- Нет, я пью очень мало; у меня от хмельного очень в голове мешается, а через несколько времени я начинаю все видеть вдвойне, - отвечал его гость.

- А пивали вы когда-нибудь шампанское? Наверно, пивали?

- Да, много, много лет тому назад, на серебряной свадьбе моих родителей я пил шампанское.

- Вам оно нравилось?

- Да, мне помнится, очень вкусно было.

Нагель позвонил и велел подать шампанскаго. Пока они прихлебывали и курили, Нагель неожиданно сказал, пристально глядя на Минутту:

- Скажите, пожалуйста, - это ведь только вопрос, который, может быть, покажется вам очень смешным, - но все-таки скажите, не можете ли вы за известную сумму выдать себя за отца одного ребенка, чужого ребенка? Это мне так, случайно пришло в голову.

Минутта посмотрел на него вытаращенными глазами, но молчал.

- За маленькую сумму, в пятьдесят крон, или, скажем, даже до двухсот крон?

Минутта покачал годовой и долго молчал.

- Нет, - отвечал он, наконец.

- В самом деле, не хотите? Я вам деньги заплачу полностью.

- Это не поможет. Я не могу этого сделать. Я не могу в этом случае служить вам.

- Почему же именно не можете?

- Будет! Не говорите больше ничего и не просите меня. Ведь я тоже человек.

- Да, разумеется, вы человек! Очень может быть, что это было слишком грубо с моей стороны! С какой стати вам оказывать человеку подобную услугу? Но мне бы хотелось предложить вам еще один вопрос! Не хотите ли... не можете ли вы пройти по всему городу с газетой или такой бумажной трубой, укрепленной на спине? Начать отсюда, из гостиницы, и пройти через базарную площадь на пристань. Ну, что? Можете вы это сделать? За пять крон?

Минутта со стыдом опустил голову и машинально повторил: пять крон. Больше он ничего не сказал.

- Ну, да, или десять крон, если хотите; скажем, десять крон. Так, за десять вы согласны?

Минутта поднял волосы со лба.

- Я не понимаю, почему это все, кто приезжает сюда, уж по виду узнают, что я перед всяким готов дурака валять, - сказал он.

- Как видите, я могу вам тотчас же выплатить деньги, продолжал Нагель, - это зависит всецело от вас.

Минутта устремил взгляд на ассигнации, уставился на деньги словно потерянный, как настоящий лакомка, и воскликнул:

- Да, я...

- Извините!- быстро заговорил Нагель, - извините, что я перебиваю вас, - снова сказал он, что бы помешать речи своего собеседника.- Как ваше имя? Я не знаю, как вас звать, хотя вы, кажется, только-что мне сказали.

- Мое имя - Грогард.

- Так? Грогард? Так вы родственник приходскому священнику?

- Да, это тоже верно.

- Так о чем же мы говорили? Итак - Грогард? Ну, так вы, разумеется, не желаете приобрести десять крон таким способом? А?

- Нет, - неуверенно прошептал Минутта.

- Ну, теперь я вот что вам скажу, - сказал Нагель и заговорил тут очень медленно.

- Я с удовольствием дам вам эти десять кроме, потому что вы не хотите делать то, что я вам предлагаю. А если вы доставите мне удовольствие, приняв эти деньги, я еще дам вам десять крон. Не удивляйтесь, это маленькая услуга меня нисколько не стесняет; у меня теперь много, очень много денег; такой пустяк мне ничего не стоит.- Доставши деньги, Нагель продолжал:- Вы доставляете мне только удовольствие, пожалуйста!

Но Минутта сидел теперь, словно немой, счастье кружило ему голову и он боролся со слезами.. С полминуты он мигал и глотал слезы; тогда Нагель сказал:

- Вам, вероятно, лет сорок или около того?

- Сорок три, мне уже минуло сорок три.

- Так. Спрячьте теперь деньги в карман и... На здоровье! Послушайте-ка: как звать судью, с которым мы поговорили в кафе?

- Этого я не знаю, мы называем его судьей; он судья в Гардесфогтей.

- Ну, да это, впрочем совершенно все равно. Скажите, пожалуйста...

- Извините!- Минутта уже не мог бороться с собою, он вне себя, ему хочется объясниться, но он лепетал как дитя.- Простите! Извините меня!- говорит он. И долгое время он ничего не может произнести, кроме этого.

- Я хотел поблагодарить вас, по настоящему поблагодарить от настоящаго...- Пауза.

- Ну да, хорошо, мы уже покончили с этим, - решает Нагель.

- Нет, подождите немножко!- воскликнул Минутта.- Извините, до мы еще не покончили. Вы подумали, что я не хочу этого сделать, что тут моя злая воля и что мне одно удовольствие - танцовать на задних лапках; но вот верно говорю, как Бог свят... Так разве мы с этим покончили? Можем ли мы сказать, что мы покончили, когда вы, быть может, подумали, что я только из-за цены, что я за пять крон не хотел этого проделать? Я надеюсь, вы не подумали, что я только затем не согласился, чтобы выманить больше. Вот и все, мне нечего больше сказать!

- Ну, да, да, конечно! Не будем больше говорить об этом. Человек с вашим именем и воспитанием не должен делать таких дурацких выходок. Правда?.. А вот, что мне пришло в голову: вы, наверно, знаете всевозможные происшествия, которые случаются здесь в городе? Дело в том, что я намереваюсь непременно остаться здесь на довольно долгое время, задержусь я здесь, верней коего, несколько летних месяцев. Что вы скажете? Ведь вы здешний житель?

- Да, я здесь родился, отец мой был здесь пастором, а я живу здесь тринадцать лет, с тех пор, как расшибся.

- Вы разносите уголья? Мне помнится, вы говорили, что принесли уголь в гостиницу?

- Да, я разношу уголь по домам. Это меня не стесняет, если вы только ради этого спрашиваете. Это - старая привычка и мне это ничего, если только я осторожно поднимаюсь на лестницы. Прошлой зимой я, впрочем, упал раз, да так разбился, что долго ходил с костылем.

- В самом деле? Как же это случилось?

- Это было на крыльце банка. Ступеньки немножко обледенели. Я поднимался на крыльцо с довольно-таки тяжелым кулем. Я уже дошел почти до середины, вижу консул Андресен спускается сверху. Я хочу повернуться, чтобы снова сойти вниз и дать ему дорогу. Не то, чтобы он этого потребовал, но ведь это само собою разумеется, и я уж во всяком случае сам бы так сделал. Но в эту самую минуту я, по несчастью, поскользнулся на ступеньках и упал. Я упал на правое плечо. Это смешно слушать, но я правда упал на правое плечо, а потом раза два перевернулся. "Как вы себя чувствуете?- спросил меня консул.- Вы не кричите, вам, значит, не больно?" - Нет, - отвечаю я, - дело еще счастливо обошлось.- Но не прошло и пяти минут, как я уже два раза кряду упал в обморок; кроме того, у меня вспух живот, потому что отозвалась моя старая боль. Консул однако широко, сверх всякой меры наградил меня, потому что ведь не его же это была вина.

- А вы ничего больше не повредили себе? Голову вы не ушибли?

- Ну, да, есть немножко. Я теперь кашляю кровью.

- А консул помогал вам во время болезни?

- Да, в самых широких размерах. Он присылал мне то того, то другого, он ни единого дня не забывал обо мне. А уж лучше всего было то, что в тот день, когда я поправился и пришел поблагодарить его, он поднял флаг. Он отдал приказание непременно поднят флаг, именно в мою честь, хотя это был день рождения фрейлейн Фредерики.

- Кто это фрейлейн Фредерика?

- Его дочка.

- Так. Это было мило с его стороны. Ах, да! не знаете ли: почему это на-днях здесь были выставлены флаги?

- На-днях? Постойте, дайте мне вспомнить... Это было так с неделю назад? Ну, да, это было в честь помолвки фрейлейн Килланд, помолвки Дагни Килланд. Да, да, оне все становятся невестами одна за другой, а потом выходят замуж и уезжают. Я теперь имею знакомых и приятельниц, так сказать, по всей стране и из них нет ни одной, которой мне не хотелось бы повидать снова. Видел я, как оне вместе играли детьми, и в школу ходили, и конфирмовались и выросли вместе. Теперь Дагни двадцать три года. Ведь она всеобщая любимица в городе. Да и хороша же она. Она обручена с лейтенантом Гансеном, который мне в свое время подарил вот эту фуражку. Он тоже здешний.

- У этой фрейлейн Килланд светлые волосы?

- Да, у неё светлые волосы. Она совершенно необыкновенно красива и все были в нее влюблены.

- Я видел ее у церковного двора. Ведь она гуляет с красным зонтиком?

- Именно. Насколько я знаю, нет ни одной, у которой был бы красный зонтик, кроме нея. Верно ее-то вы и видели, если только у неё была толстая белокурая коса. Она совсем особенная. Но вы, может быть, еще не разговаривали с нею?

- Отчего же? может быть и разговаривал.- И Нагель задумчиво прибавил как бы про себя:- Нет! так это была фрейлейн Килланд!

- Да, но вы поговорили мельком? У вас верно, еще не было длинного разговора с нею? Этого вам предстоит еще добиться. Она очень громко смеется, когда видит что-нибудь смешное, а иногда смеется из-за пустяков. Когда вы с ней будете разговаривать, вы увидите, как она внимательно будет слушать, что вы говорите, выслушает вас до конца и уж тогда ответит именно на ваши слова; а когда отвечает, она краснеет; я это часто замечал, когда она с кем-нибудь разговаривает. Со мной-то она, конечно, иначе: со мной она болтает себе, как только встретится; со мной она без церемоний. Я, например, встречаю ее на пути, пойду к ней, она сейчас остановится, как бы ей ни было к спеху, и подает мне руку. Если не верите, посмотрите когда-нибудь.

- Отчего же? Я, конечно, верю. Так у вас славная приятельница в лице фрейлейн Килланд?

- Ну, разумеется, только в том смысле, что она всегда ко мне приветлива; в других отношениях этого и быть бы не могло, это ясно. Я прихожу иногда на церковный двор, когда меня позовут и, насколько могу судить, я не бываю там лишним, когда прихожу туда и незванным. Фрейлейн Дагни давала мне даже книги, когда я был болен, она даже сама принесла их мне под мышкой, когда я был болен.

- Какие бы это могли быт книги?

- Вы хотите сказать, какие же это могли быть книги, которые я мог читать и понимать?

- Нет, на этот раз вы меня не поняли; ваш вопрос остроумен, но вы не поняли. Вы интересный человек! Я хотел сказать: какие бы это могли быть книги, которые держит у себя и читает эта юная особа? Вот что мне было бы приятно узнать.

- Я помню, она раз принесла мне "Bauernetudenten" Гарборга, и еще две какия-то книги, одна из них была, кажется, "Рудин" Тургенева: В других обстоятельствах читала она мне вслух из "Unvensohnlich" Гарборга.

- А это были её собственные книги?

- Это были книги её отца. Имя её отца стояло на переплетах.

- Так... Нет, теперь вы должны выпить? Хотите выпить за чье-нибудь здоровье? Например, за здоровье семейства Килланд? Это, должно быть, славная семья?

Когда они вышли, Нагель сказал: - Кстати! когда вы пришли тот раз к консулу Андресену, чтобы поблагодарит его, как вы рассказывали?..

- Я приходил поблагодарить его за помощь.

- Разумеется... Но флаги ведь были уже подняты прежде, чем вы пришли!

- Да, он в мою честь велел поднять их, он сам мне это сказал.

Пауза.

- Отчего же нет. Только не были ли флаги подняты в честь рождения фрейлейн Фредерики?

- Ну, это уж само собой разумеется, это так; стыдно было бы не поднять флагов в день рождения фрейлейн Фредерики.

- Конечно, вы совершенно правы... Но, чтобы начат речь о другом: в каком возрасте ваш дядя?

- Ему, должно быть, под семьдесят. Нет, это, пожалуй слишком, но уж во всяком случае за шестьдесят. Он очень стар, но очень бодр для своих лет. В случае нужды он еще может читать без очков.

- Как его зовут?

- Тоже Грогард. Мы оба зовемся этим именем.

- У него собственный дом или нанимает?

- Он нанимает комнату, в которой мы живем, а угольный сарай его собственный. Нам нетрудно выплачивать за квартиру, если только вы ради этого спрашиваете. Мы платим углем, а кроме того, я выплачиваю подчас какой-нибудь работишкой.

- Ваш дядя не разносит уголья?

- Нет, это уж мое дело. Он справляется с другими делами, он все ведет, а я разнашиваю. С этим уж лучше мне иметь дело, потому что я сильнее его.

- Разумеется. У вас, верно, есть какая-нибудь женщина для стряпни?

Пауза.

- Извините, - отвечал Минутта, - не сердитесь, я уйду, пожалуй, если вам угодно. Это все в вашей воле. Вы, может быть, задерживаете меня, чтобы мне доставить удовольствие, хотя вам самому какая же радость слушать мою болтовню? Может быть, однако же вы разговариваете со мною с какой-нибудь другой целью, которой я не понимаю, тогда хорошо. Но если я уйду, мне никто ничего худого не сделает, вы этого не думайте, я не встречу никого, кто хотел бы меня обидеть. Судья меня, наверно, не подстерегает за дверью, чтобы отомстить мне, если вы только этого боитесь. А если даже он там и стоит, он мне ничего не сделает, я уверен.

- Поступайте так, как вам самому хочется. Мне вы доставите только удовольствие, если останетесь. Но вы не должны чувствовать себя обязанным вести со мною разговор только из-за того, что я подарил вам пару крон на табак. Поступайте только так, как вам хочется.

- Я останусь, останусь!- воскликнул Минутта.- И да благословит вас Господь. Я счастлив тем, что вы находите некоторое удовольствие говорить со мной, хотя сам-то я, сидя здесь с вами, грешным делом, стыжусь самого себя. Ведь я бы мог притти к вам в более приличном виде, если бы только у меня было время приготовиться заранее. Ведь я теперь в старом дядином сюртуке, который, правду сказать, совсем не держится, так что к нему и прикоснуться нельзя. Вот посмотрите: а тут еще судья прорвал длинную прореху, вы, надеюсь, не взыщете... Ну, нет, собственно для стряпни у нас нет женщины. Мы и варим, и моем для себя сами, да это и не особенно трудно: мы устраиваемся зато по возможности проще. Когда мы, например, утром сварим себе кофе, мы вечером допиваем остатки, не разогревая, так же и насчет ужина: мы и тут, так сказать, варим один раз на несколько дней. Да и чего еще нам требовать в нашем положении? А кроме того, еще стирка выпадает на мою долю. Когда нет другой работы, то и это все-таки времяпрепровождение.

В это время внизу раздался звонок и жильцы стали спускаться вниз к ужину.

- Это звонят к столу?- сказал Минутта.

- Да, - отвечал Нагель, не вставая и не подавая ни малейшего признака нетерпения: наоборот, поправившись на стуле, он спросил:- Вы, может быть, знали также Карльсена, которого недавно нашли мертвым в лесу? Ведь это был несчастный случай?

- Да, уж именно несчастный случай. Знал ли я его! Чудный человек и благороднейшая натура! Знаете, что он однажды сказал мне? Раз воскресным утром меня рано позвали к нему; этому, должно быть, уж год прошел; это было в мае прошлаго года. Он попросил меня доставить письмо.- "Да, сказал я, с удовольствием, только на мне сейчас башмаки худые, я не могу показываться людям в таких башмаках. Если желаете, я пойду домой и надену другие".- "Нет, не нужно, отвечал он, я думаю, это ничего, только бы вы не промочили ноги".- Он, видите ли, боялся, чтобы я не промочил ноги! Ну, тут он тихонько сунул мне в руку одну крону и вручил письмо. Когда я был уже на пороге, он быстро открыл дверь и нагнал меня; все его лицо так и сияло, а я стоял и смотрел на него; в глазах его стояли слезы. Тут он обнял меня, да прижался ко мне крепко и сказал: "Теперь отнесите письмо, мой старый друг, я вас не забуду. Когда я буду пастором и получу приход, вы должны поселиться у меня и всегда жить у меня. Да, да! А теперь идите! Дай Бог вам счастья!" - Жалко, что он уж никогда не получит должности; а уж если бы он был жив, он сдержал бы свое слово, это уж наверное!

- Так вы отнесли письмо?

- Да.

- А фрейлейн Килланд рада была, когда его получила?

- Почему вы знаете, что это письмо было- к фрейлейн Килланд?

- Почему я знаю? Да вы сейчас сами сказали.

- Я сказал? Это неправда.

- Хе-хе. неправда? Вы думаете, что я что-нибудь вру вам?

- Нет, простите, очень может быть, что вы правы; но я во всяком случае не должен говорить этого. Это происходит от рассеянности. Я в самом деле сказал вам?

- Почему же нет? Разве он не велел вам говорить?

- Нет, он не запрещал.

- Стало-быть, она?

- Да.

- Хорошо. Я это сохраню втайне. Но скажите: понимаете ли вы, отчего он именно теперь умер?

- Нет. Когда-нибудь должно же было случиться это несчастье.

Кнут Гамсун - Загадки и тайны (Mysterier). 1 часть., читать текст

См. также Кнут Гамсун (Knut Hamsun) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Загадки и тайны (Mysterier). 2 часть.
- Несчастье? Ах, да, правда. Так он упал и проткнул себе жилы на-смерт...

Загадки и тайны (Mysterier). 3 часть.
Судья не мог понять, как можно испытывать подобную антипатию не по отн...