Кнут Гамсун
«Дама из Тиволи.»

"Дама из Тиволи."

Перевод Е. Кившенко.

Это было летом в Христиании, во время концерта "Парижского хора певцов" в Тиволи.

Я прошел порядочный-таки конец по парку, повернул обратно и направил шаги мои в Тиволи.

Огромная толпа собралась вне ограды и, стоя, прислушивалась к пению. Я также присоединился к ней.

Тут я встретил едного товарища и принялся болтать с ним вполголоса, а в это время там, за оградой, началось пение; и порывами ветра до нас доносило слабые звуки. Вдруг я ощутил какое-то беспокойство, меня охватило нервное, неприятное волнение, и я невольно, сделав несколько шагов в сторону, стал отвечать товарищу совсем невпопад,- первое, что мне приходило в голову.

Затем я провел несколько совершенно спокойных минут, а потом повторилось то же странное неприятное чувство, и именно в эту минуту раздался голос моего товарища:

- Кто эта дама, которая на тебя так смотрит?

Я быстро обернулся. Какая-то дама стояла позади меня, мой взор встретился с парой глаз, тех удивительно странных, как бы затуманенных голубых глаз, которые смотрят пристально, не мигая.

- Совсем не знаю, кто она,- ответил я и отвернулся. Я был страшно взволнован. Эти глаза продолжали смотреть на меня. Я чувствовал, как они обжигали своим взглядом мой затылок. Они производили какое-то металлическое впечатление, и, казалось, меня сзади пронизывали две холодные иглы.

При моей страшной нервности я не мог выдержать подобного взгляда. Я еще раз обернулся и, вполне убедясь, что не знаю этой дамы, покинул свое место перед оградой и пошел своей дорогой.

-

Несколько дней спустя сидел я на скамье, как раз против университетских часов, с одним знакомым молодым лейтенантом. Мы сидели и разглядывали толпу, сновавшую взад и вперед перед нами. И вдруг среди этого роя людей я вижу два глаза - два холодных, затуманенных глаза. Они опять неподвижно уставлены на меня, и я тотчас же узнаю молодую даму из Тиволи. Она, проходя, не спускала с меня глаз, и лейтенант спросил с любопытством, знаю ли я, кто она.

- Не имею ни малейшего понятия,- ответин я.

- Да, но одного из нас должна же она знать,- сказал он и встал. - Может быть, именно меня?

В это время дама села на ближайшую к нам скамейку. Мы направились к ней, но я схватил лейтенанта за рукав и старался оттащить его подальше.

- Не дури, пожалуйста,- сказал он,- ведь это же весьма понятно, что мы должены ей поклониться.

- Ну, если так... - ответил я и пошел с ним обратно.

Он поклонился и назвал себя.

- Не может ли он сесть рядом с ней?

И он без церемонии, преспокойно уселся с ней рядом. Он говорил, а она отвечала дружески, но рассеянно. Несколько минут спустя он уже держал её зонтикь и играл им. Я все время стоял и смотрел на них. Я был несколько смущен и, в сущности, не знал, что мне делать с собой.

Мимо нас прошел мальчуган с корзиной цветов. Лейтенант, всегда в подобных случаях стоявший на высоте положения, сейчас же подозвал его и купил несколько роз.

- Не будет ли ему дозволено прикрепить их к её кофточке?

Последовал полуотказ, но затем она согласилась. Лейтенант был красивый молодой человек, и мне нисколько не показалось странным, что она допускает подобную фамильярность с его стороны.

- Но ведь эта роза никуда не годится! Она какая-то испорченная,- воскликнула дама, быстро выдернув из петлицы одну из роз.

Она с минуту пристально смотрела на розу, а затем кинула ее далеко на дорогу и произнесла почти шопотом:

- Она напоминает мне детский труп...

Я не обратил особенного внимания на эти слова, но меня поразило при этом её страшное возбуждение.

Лейтенант предложил сделать небольшую прогулку по дворцовому парку.

По дороге дама, без всякого, решительно, повода, стала рассказывать о каком-то маленьком ребенке, которого она видела, но который теперь уже похоронен. Минуту спустя она принялась рассказывать о больнице для душевно-больных в Гауштаде и говорила о том, как должно быть ужасно сидеть там взаперти человеку не сумасшедшему.

- Да ведь это уже больше не случается в наши дни,- заметил лейтенант.

- Однакож это случилось с матерью ребенка! - возразила дама.

Лейтенант расхохотался.

- Вот так дьявольская история! - сказал он.

Ея голос звучал симпатично и выражалась она, как образованная женщина. Я подумал, что она просто слегка экзальтированная особа, быть может, даже немного истеричка, на что указывал и лихорадочный блеск её глаз. Но я все же полагал, что она совершенно здорова. Мне было трудно следить за её быстрыми переходами в разговоре от одного предмета к другому, это меня как-то совершенно сбивало с толку. Она начала мне надоедать, поэтому я остановился и стал прощаться. Я снял шляпу и почтительно ей поклонился. Не знаю почему, но я почтительно ей поклонился. Когда я уходил, я заметил, как они оба направились в глубь парка, но не видел, куда они затем пошли, так как больше я не оборачивался.

-

Прошла неделя. Как-то, гуляя по улице Карла-Иоганна, я встретил даму из Тиволи. Прежде чем подойти друг к другу, мы оба невольно замедлили шаги и, не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я уже шел рядом с ней.

Мы болтали о всевозможных предметах и шли медленно по тротуару вдоль улицы. Она назвала мне свою фамилию - очень известную мне фамилию - и спросила, кто я. Но не успел я еще назвать себя, как она дотронулась до моей руки и сказала:

- Нет, не надо, не говорите, я знаю, кто вы.

- Вот как? - возразил я.- Ах, да ведь мой друг лейтенант всегда готов в таких случаях оказать услугу. Могу ли я спросить, как он назвал меня?

Но мысли её были уже направлены на другой предмет. Она указала рукой на Тиволи, говоря:

- Посмотрите-ка!

Какой-то гимнаст ехал там на велосипеде по высоко натянутой проволоке, среди целаго моря горящих факелов.

- Вы хотите туда пойти?- сказал я.

- Поищем там скамейку! - ответила дама. Она повела меня. Мы перешли через Драмсвейгскую дорогу и вошли в парк, где она выбрала самый темный уголок, какой только можно было найти. Там мы и уселись.

Я тотчас же попробовал завязать с ней разговор, но это мне не удалось. Она прервала меня умоляющим жестом.

- Не буду ли я так любезен посидеть с минуту совершенно тихо и безмолвно?

- Очень охотно! - сказал я и замолчал.

Я молчал добрых полчаса. Дама сидела, не шевелясь; несмотря на темноту, я мог видеть белки её глаз и заметил, что она все время сбоку посматривала на меня. Наконец мне стало просто страшно от её пронизывающего, болезненного взгляда, я хотел встать, но овладел собой и только вынул часы.

- Уже десять! - сказал я.

Ответа не последовало. Ея глаза продолжали пристально смотреть на меня. Вдруг она сказала, все так же не шевелясь.

- Хватило ли бы у вас мужества выкопать детский труп?

От её вопроса мне сделалось совершенно не по себе. Мне становилось все очевиднее, что я имею дело с сумасшедшей, но в то же время меня охватило любопытство, и я не хотел покинуть ея. Поэтому я ответил, зорко следя за нею:

- Детский труп? Отчего же, я прекрасно могу помочь вам в этом.

- Видите ли, ребенка похоронили живым! - сказала она,- и я должна его видеть.

- Ну, конечно,- возразил я,- мы должны выкопать вашего ребенка.

Я продолжал зорко следить за ней, но она тотчас же насторожилась.

- Зачем вы говорите, что это мой ребенок?- спросила она. - Я ведь этого не сказала. Я только сказала, что знаю мать ребенка. Ну, а теперь я вам расскажу все по порядку.

И эта женщина, которая не могла несколько минут под ряд вести последовательный и разумный разговор, начала рассказывать длиннейшую историю об этом ребенке, страшную историю, произведшую на меня глубокое впечатление. Она рассказывала совершено естественно, чистосердечно и очень убедительно. В её рассказе о всем происшедшем не было ни одного пробела, и в её речи - никаких ошибок; во всяком случае, мне не казалось больше, что её рассудок помрачен.

Одна молодая дама - она положительно не хотела сознаться, что именно она была этой моло.дой дамой - познакомилась с таким-то господином, в которого очень быстро влюбилась и с которым, в конце концов, обручилась. Они проводили много времени вместе и встречались не только открыто на улицах, но и тайно, в укромных уголках. Они бывали друг у друга: он приходил к ней в комнату, она - к нему и, наконец, часто сидели в темноте на этой самой скамейке, на которой сидели теперь мы. Не трудно догадаться, к чему это все привело: в один прекрасный день в семье молодой девушки заметили, в каком она находится положении. Тогда пригласили домашнего врача,- дама назвала фамилию одного из наших известнейших докторов,- и по его совету молодую девушку отправили к акушерке в провинциальный город.

Прошло положенное время, родился ребенок. По странной случайности, к этому же времени приехал из Христиании в провинциальный город и их домашний врач. Молодая мать была еще очень больна, когда ей сообщили, что ребенок умер. Мертворожденный? - Нет, он жил несколько дней.

Но дело в том, что ребенок совсем не умер.

Матери не хотели показать ребенка; наконец, в день похорон показали его уже в гробу.

- И он не был мертв, говорю я вам; он жил, у него были румяные щеки, и он несколько раз пошевелил пальчиками левой руки.

Несмотря на все горе матери, ребенка взяли и похоронили. Это все устроили домашний врач и акушерка.

Спустя некоторое время мать оправилась и уехала, хотя все еще слабая и больная, к себе домой. Здесь она откровенно рассказала нескольким приятельницам, что с ней было там, в провинциальном городе, и так как она только и думала, что о своем ребенке, то не скрыла от них и своих опасений, что его похоронили живым. И девушка продолжала грустить и страдать, домашние относились к ней свысока, даже жених её исчез,- его нигде не было видно.

Однажды перед домом её родителей остановился экипаж. Она должна была поехать на прогулку. Она села, экипаж покатился, и кучер привез ее - в Гауштадт. И там опять появился домашний врач. Ее поместили в сумасшедший дом. Была ли она действительно сумасшедшей, или же родные боялись, что она будет слишком громко говорить о ребенке?

Опять прошло некоторое время. В Гауштадте ее заставляли играть для сумасшедших на рояли. Там у неё не нашли ничего ненормального, только в высшей степени слабую волю и истощение сил. Ха-ха-ха! - Ее просили попытаться сделать усилие над собою, употребить всю силу воли, чтобы стать тверже и крепче. Не правда ли, ведь это же было комично, что ее таким образом как бы принуждали открыть преступление, совершенное над её ребенком

Наконец ее выпустили. И она продолжала тосковать и страдать, так как до сих пор не встретила ни одного человека, которого она могла бы уговорить помочь ей в этот деле,- если только я не соглашусь этого сделать...

Разсказ дамы показался мне сильно романичным, но все же я был вполне убежден, что она сама верит в то, что говорит. Всо происшествие было слишком хорошо и слишком тепло рассказано,- так не лгут. И я стал думать, что во всей этой истории была доля правды, например, то, что у ней действительно был ребенок. Она, быть может, во время болезни была слишком слаба, чтобы отдать себе ясный отчет в том, что ребенок действительно умер, и среди лихорадочного бреда у неё возникло фантастическое предположение, что его убили. Поэтому я спросил:

- Здесь ли похоронен ребенок?

- Нет, его похоронили там, где я лежала больной.

- А, значит, это все же был ваш ребенок?

На это она ничего не возразила, а только искоса поглядела на меня, и в её взгляде выразился испуг и недоверие.

- Само собой понятно, что я вам помогу, по мере сил,- сказал я совершенно спокойно.- Когда вы хотите ехать?

- Завтра! - ответила она с большой живостью,- охотнее всего завтра.

- Хорошо, едем завтра!

И мы уговорились встретиться на другой день на вокзале в семь часов вечера,- около этого времени отходил поезд, с которым нам следовало ехать.

-

Я ждал у вокзала в назначенный час, твердо решив сдержать свое обещание. Пробило семь,- её не было. Поезд отошел, а я все стоял и ждал. Я ждал до восьми часов, но её нигде не было видно. Наконец, когда я собирался уходить, я заметил ее. Она не шла, а бежала, прямо направляясь ко мне. И хотя нас могли слышать все окружающие, она, не здороваясь, громко и отчетливо произнесла:

- Вы, ведь, догадались, что я вам вчера сказала неправду? Вы поняли, что это была только шутка?

- Ну, понятно! - возразил я, втайне стыдясь за нее,- я так это и принял.

- Да, не правда ли? - сказала она,- но вы могли принять за правду и тогда... да смилуется надо мной Господь Бог.

- Почему же Бог должен смиловаться над вами?

- Нет, нет, уйдем отсюда,- попросила она и потянула меня за руку. - И не будем больше ни слова говорить обо всем этом! Пожалуйста, будьте так добры! - добавила она умоляющим тоном.

- Как вам угодно, я на все согласен! - ответил я.

Мы отправились вверх по Розенкранлгатен, по направлению к Тиволи, перешли Драменевегскую дорогу и вошли в парк. Она вела меня. Мы вновь уселись на вчерашнюю скамейку и принядась говорить о самых незначительных вещах. Она, но своему обыкновению, перескакивала в разговоре с предмета на предмет, но была очень оживлена и весела. Она по временам даже смеялась и напевала про себя какую-то песенку.

В десять часов она поднялась со скамьи и попросила проводить ее. Я предложил, шутя, итти под-руку. Она взглянула на меня.

- Я не должна этого делать! - сказала она решительно.

Мы опять подошли к Тиволи и стали издали прислушиваться к музыке. Тот же велосипедист катался по проволоке на своем велосипеде. Моя дама сперва как будто боялась и все схватывала меня за рукав, точно ей самой грозила опасность слететь вниз. Но затем к ней вернулась её веселость.

- А что если он слетит и свалится прямо в пивную кружку там на столе? - И она смеялась до слез над этим предположением. Все в том же веселом настроении пошли мы обратно домой. Она напевала какую-то мелодию. В темной уличке, перед небольшим домиком с наружной железной лесенкой, она вдруг остановилась и с ужасом уставилась на какой-то предмет. Я также остановился, удивленный. Она указала на нижнюю ступеньку лестницы и пробормотала хриплым голосом:

- Такой точно величины был маленький гроб!

Но тут я уже действительно рассердился. Я пожал плечами и сказал:

- Так сказка, значит, опять начинается снова?

Она взглянула на меня. И медленно, совсем медленно её глаза стали наполняться слезами. При свете, падавшем на улицу из освещенного окна нижнего этажа, я видел, как дрожали её губы. Она робко сложила руки и, сделав шаг ко мне, прошецтала:

- Милый, дорогой, будьте же вы снисходительны ко мне!

- Ну, конечно,- ответил я, и мы пошли дальше.

Когда мы дошли до её дома, она пожелала мне покойной ночи и еще раз пожала мне руку.

-

Прошло несколько недель, в течение которых я ничего не слыхал об этой странной особе. Я злился на себя за свое легковерие и все больше и больше приходил к убеждению, что она, действительно, только подшутила надо мной. Хорошо,- думал я про себя,- ну так пусть ее чорт поберет!

Затем, сижу я как-то вечером и смотрю пьесу Ибсена: "Союз молодежи". Во втором акте мной внезапно овладело какое-то беспокойство, что-то извне действовало на мои нервы. Я ощутил то же неприятное чувство, как тогда в Тиволи, во время концерта "Парижского хора певцов". Я быстро обернулся. Так и есть: в партере сидела та же дама и не спускала с меня своего загадочного взора.

Я вертелся, нагибался, просто извивался на своем стуле, напрягал все мое внимание на то, что происходило на сцене, и все же в течение всего вечера испытывал неприятное ощущение, как будто меня пронизывали эти никогда не мигающие глаза.

В конце концов, я не вытерпел, встал и ушел, не досидев до конца пьесы.

-

Я уехал из этого города на несколько месяцев. Когда я вернулся, дама из Тиволи совершенно испарилась из моей памяти. Я ни разу за все время не вспомнил о ней. Она так же быстро исчезла из моей головы, как внезапно появилась тогда передо мной. В один из последних зимних туманных вечеров я прогуливался взад и вдеред по Торфгатен. Я наблюдал, как в тумане люди обгоняли друг друга. Так прошло, быть может, с четверть часа, а затем я решил про себя, что пройдусь еще раз вверх по улице и потом отправлюсь домой.

Было около одиннадцати часов.

Итак, я еще раз пошел вверх по улице. При свете ближайшего фонаря я вдруг заметил идущую мне навстречу фигуру. Я сделал несколько шагов в сторону, но фигура прямо направлялась на меня. Тогда я быстро повернул влево, чтобы избежать столкновения,- и увидал пару глаз, пристально устремленных на меня.

- Дама из Тиволи! - прошептал я.

Она продолжала итти прямо на меня, все с тем же неподвижным взглядом, её лицо как-то странно подергивалось, и одна рука была засунута в муфту. Она остановилась и поглядела с минуту на меня.

- Это был мой ребенок! - проговорила она с особенным ударением, повернулась и скрылась в тумане.

Кнут Гамсун - Дама из Тиволи., читать текст

См. также Кнут Гамсун (Knut Hamsun) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Женщины у колодца (Konerne ved Vandposten). 1 часть.
Роман Перевод Эмилии Пименовой I Жители больших городов не в состоянии...

Женщины у колодца (Konerne ved Vandposten). 2 часть.
- Если бы что? Она замолчала. - Нет, я всё-таки не знаю! - вдруг загов...