Кнут Гамсун
«А жизнь идёт...(Men livet lever). 3 часть.»

"А жизнь идёт...(Men livet lever). 3 часть."

- Да, - объясняет фру, - он заснул с её поясом, он у него. Я сейчас!

Доктор уже хочет войти в комнату, фру шепчет ему вслед:

- Не буди его! Только не буди его!

- Вот! - говорит доктор и передаёт пояс со всеми погремушками. - И теперь ступай, как я сказал!

Осе начинает надевать пояс. Но доктору кажется, вероятно, что она действует слишком медленно, он хочет отвести её к лестнице, пробует сдвинуть её.

Но Осе этого не хочет, в то же мгновение она оборачивается, протягивает руку со скрюченными пальцами и впивается ими в лицо доктора.

Глухой рёв. Доктор подпрыгивает на месте и обеими руками хватается за глаза, в то время как Осе спускается с лестницы.

Он стоит некоторое время, нагнувшись вперёд, стоит, словно собирается с духом.

- Что такое? - дрожа от ужаса спрашивает Эстер. - Она повредила тебе?

- Повредила? - Он выпрямляется и отнимает руки от лица. - Погляди сама!

Один глаз у него, весь в крови, висит вдоль щеки.

XII

Сколько времени у занятого старосты отнимают самым нелепым образом! Августа зовут то туда, то сюда, с ним советуются и его отвлекают ненужными разговорами; иногда подходит шеф и задаёт ему вопрос, но Август не в состоянии покрывать цементом стены гаража и отвечать, он может отвечать, только стоя навытяжку перед своим шефом.

- Умеешь ли ты сам управлять автомобилем, На-все-руки?

- У меня нет на это бумаги.

- Удостоверения? У меня оно есть, - говорит шеф, - но только на английском языке. Узнай, пожалуйста, что нам обоим необходимо проделать, чтобы получить разрешение ездить на автомобиле. Мне бы хотелось, чтобы в случае нужды ты мог заменять меня. Отличный выходит гараж.

- Только бы мы успели его сделать.

- Надеюсь, что успеете. Какая досадная история с этим мальчиком, который упал!

На-все-руки: - Я предостерегал мальчиков не два, а десять раз, но это не помогло.

- Они совсем дикие. К тому же и у самого доктора вырвали глаз, и ему надо в больницу. Пароход отходит завтра. Знаете что, вы бы трое могли пойти на пристань и помочь доктору и мальчику подняться на борт.

- Будет сделано.

- Отлично, На-все-руки, и пожалуйста, разузнай, как нам добыть удостоверение. Кажется, нужно обратиться к ленсману или к окружному судье...

Немного погодя пришёл начальник телеграфа, книжный червяк, и Августу опять пришлось стоять навытяжку.

- Нет, больше нет русских книг, и никаких других редких книг.

- Дело в том, - говорит начальник телеграфа, - что я купил русскую библию.

- Ах, так! Ну, я так и знал! - восклицает Август. - Он обратил её в деньги!

- Он сам принёс её мне.

- Сколько вы за неё заплатили?

- Скажите мне раньше, сколько он сам заплатил?

- Свинство по отношению к святой книге! - сказал Август. - Если б я это знал, я никогда бы её не отдал ему.

- Я заплатил пять крон. Пожалуй, слишком много?

Август: - Больше я не пущу его к себе. Однажды он попробовал утащить у меня совершенно новую... то есть я хочу сказать молитвенник, старинный молитвенник.

- На каком он языке?

Август принимается теперь за работу и говорит:

- Больше его ноги не будет у меня...

Потом у дорожных рабочих произошло недоразумение с кузнецом. Пришёл Адольф и пожаловался: кузнец этот - безбожный человек, пусть На-все-руки сам потолкует с ним.

Прекрасно. На-все-руки бранился с кузнецом, - это неумелый парень, буравы ломаются, он не умеет их закаливать.

- Я не умею закаливать?

- Да, не умеешь. А если ты не будешь лучше работать, то ты получишь от нас заказ на последний бурав и последний крюк.

Кузнец смеётся:

- Я здесь единственный кузнец, и другого я не знаю. Может, ты хочешь звонаря попросить оттачивать твои инструменты?

- Я телеграфирую, чтобы мне прислали кузнечный горн, и буду работать сам. И как бы там ни было, но консул достаточно влиятелен, чтобы пригласить в Сегельфосс порядочного кузнеца.

Кузнец бледнеет:

- Порядочного кузнеца? Я учился у самого корабельных дел мастера Орне из Тромсё.

- Но ты не умеешь закалить бурав так, чтобы он не ломался.

- Прекрасно, я не умею. Но если ты умеешь, то в таком случае поучи меня, как делать! Ха-ха-ха!

На-все-руки некогда, совершенно некогда, но он крестится, кладёт на огонь железный прут и велит Адольфу раздувать меха.

Кузнец злорадно созерцает. На-все-руки не кузнец, но он мастер на все руки, также и кузнец. Дело, к которому он прикасается своими руками, не может не удаться; да ему и прежде случалось сталкиваться с каждым ремеслом, случалось стоять и перед наковальней и закалять даже сталь.

И конечно, ему удаётся. Он делает прут более тонким, внимательно следит за жаром, держит наготове горсть песку на тот случай, если жар будет слишком силён, сплющивает прут, поколачивает тоненьким молотком, кладёт в третий раз на огонь, на этот раз на малый огонь, - до чего осторожно, до чего обдуманно!

- Ну, как ты поступишь в дальнейшем? - насмешливо спрашивает он кузнеца. - Конечно, ты отправляешь прут в ведро с водой - и готово! Но не так поступаю я.

Да, он поступил не так: На-все-руки воткнул прут в ящик с песком, подержал там чуть-чуть, - о, всего лишь полмгновенья! - поглядел, получился ли нужный голубоватый оттенок, потом осторожно и испытующе опустил самый кончик в воду, подождал, чтобы голубоватый оттенок совсем сошёл, опять опустил прут в воду, помешал тихонько в воде, дал ему постепенно остыть.

Они попробовали поточить его напильником, но напильник не взял. Кузнец одобрительно кивнул головой. Они попробовали твёрдость кончика о наковальню, кончик не согнулся. Кузнец опять кивнул головой.

- Хорошо, я попробую делать так же, - смиренно сказал он. - Теперь отточи бурав!

- Мне некогда. Но поступай приблизительно так же и с буравами, - поучал На-все-руки. - А крючья накаляй немного меньше, потому что они из сплава стали и железа. Ты должен научиться этому. И помни - осторожный и продолжительный закал!

На-все-руки повезло, и он заважничал, но неизвестно, повезло ли бы ему во второй раз. Может быть, он проделал несколько лишних манипуляций. Но он доказал свою правоту и остался победителем.

На-все-руки обратился к Адольфу:

- В некоторых местах нам следует проверить дорогу. А то, я боюсь, автомобиль с трудом проедет, крылья будут задевать за стену. Нам придётся или надстроить с левой стороны, или взорвать больше с правой. Я зайду к вечеру и посмотрю, что обойдётся дешевле. А так, верно, всё у вас обстоит благополучно?

Адольф ответил не сразу:

- Да все этот Франсис!

- Что с ним такое?

- Да он всё продолжает.

На-все-руки: - Что ты за чучело, Адольф, что позволяешь Франсису дразнить себя! Кланяйся ему от меня и передай, чтобы он не безобразничал на дороге и не ссорился.

Сделано...

Но сколько времени потеряно! Опять задержка, тоска. На следующий день на работу не является Александер.

- Час от часу не легче! - восклицает огорчённый На-все-руки.

- Он коптит лососей, - возражает ему на это Стеффен.

- Мы никогда не закончим гараж.

- Но консулу выгоднее отправить вовремя лососину.

- Выгоднее, выгоднее! - передразнивает его На-все-руки. - К чему вся эта мелочь? Я строю дорогу в горах и гараж в городе. Мало, что ли, я делаю для процветанья и прогресса всей местности, и города, и человечества? И как тебе не стыдно так говорить!

- Я только сказал, где Александер. Нечего из-за этого огрызаться.

- Ты хорошо знаешь Северную деревню? - спросил На-все-руки.

Стеффен: - Я сам из Северной деревни.

- Значит, ты знаешь парня, которого зовут Беньямином?

- Как же! Так сказать, наш сосед.

- Парень двадцати четырёх лет. У них свой двор?

- Да.

- Ступай и приведи его сюда.

- Как? сейчас?

- Да. Пусть он наденет рабочее платье и захватит с собой еду.

Беньямин пришёл только после обеда; полдня пропало даром. "Полдня!" - думает, вероятно, огорчённый староста. На-все-руки говорит кратко и повелительным тоном. Может быть, хочет порисоваться перед новым человеком, может быть, имеет на то особые причины. Беньямин приветливый парень, несколько медлительный, не особенно ловкий, но он делает то, что ему указывают. Это ему достанется Корнелия. Он обыкновенного роста и обыкновенной ширины в плечах, у него жирные чёрные волосы, веснушки на носу. - Это ему достанется Корнелия, но, впрочем, это ещё неизвестно. В нём нет ничего интересного, совсем ничего, ни капли.

Единственное, что в нём привлекательно, - это его молодость; но мужчина должен быть стар.

Они хорошо работают до самого вечера и затем подготовляют всё к следующему дню. Вероятно, утром придёт Александер, и их будет четверо. Это будет очень кстати. Только бы пароход пришёл вовремя. Тогда они ещё с вечера проводят доктора с сыном на пароход и не потеряют понапрасну рабочее время.

Но не тут-то было: на стене лавки появляется объявление о том, что пароход с севера запаздывает от самой Сёньи.

Утром они принимаются за работу, вчетвером им удаётся кое-что сделать, Беньямин здоровенный парень, правда, не семи пядей во лбу, - не стоит преувеличивать, и к тому же он отпустил себе бороду, - удивительно, чего только люди не выдумают! Но На-все-руки постепенно приглядывается к нему.

- Здорово ты дробишь камень: всё равно как царь какой или капитан. Надо отдать тебе справедливость.

Они работают часа два-три, затем с берега доносится гудок парохода. Ну, конечно, как раз тогда, когда они только что вошли во вкус! Словно ток пробегает по ним. Александер первый покидает их: он должен принять канат; остальные следуют за ним. Такой же ток прошёл и по всему городу: взрослые, дети, собаки - все идут на пристань, появляется даже Иёрн Матильдесен со своей женой Вальборг из Эйры, он стоит и бесстыдно виснет на ней, хотя он в жалких отрепьях, а она в своём красном платье, в зелёную клеточку.

Приходит доктор Лунд, голова у него забинтована марлей, и он без шляпы, а мальчика везут на пружинном матраце, положенном на линейку. Фру Лунд и другой её сын провожают их, также и аптекарь Хольм; присутствуют консул со своей семьёй и другие должностные лица города: всё это так печально, им хочется выразить своё сочувствие.

- Но как же этот ужас случился с вами, доктор?

- И не спрашивайте! Видно, так суждено.

Фру Лунд плачет, нисколько не заботясь о том, что это портит её; она стоит то возле мальчика, то возле мужа, ничего не говорит, только поглаживает их поверх одежды и любит их. Фру Юлия, как только может, утешает её и собственноручно расправляет её помявшийся воротник.

- Хуже обстоит дело с мальчиком, - говорит доктор. - Его бы следовало отправить тотчас же. Может быть, придётся переламывать кость заново!

- Не известно ещё, кому хуже! - отвечает маленькая фру Эстер и качает головой.

На вид, по крайней мере, мальчику вовсе не так плохо. Если его спрашивали, больно ли ему, он улыбаясь отвечал, что да, деревянный лубок вокруг ноги чертовски жесток и на нем больно лежать.

Перенести матрац с мальчиком на борт было сущим пустяком, и после этого Александеру нужно было погрузить ещё несколько ящиков копчёной лососины, - драгоценный товар отправлялся на юг, золотая валюта. И потом четверо рабочих опять побежали в гараж.

Они могли бы поглядеть, как весь народ пойдёт обратно с пристани, но они не захотели терять время даром: они работали.

И вдруг докторша очутилась в дверях гаража и позвала Августа:

- Август, на минутку!

Августу пришлось всё бросить и пойти: фру Эстер была неутешна, и её надо было успокоить. Август услыхал о происшествии с Осе; под конец фру уже больше не плакала, а только рассказывала. У неё никого не было, кому бы она могла раскрыть эту жуткую тайну; доктор с большим достоинством перенёс несчастье, но потребовал, чтобы она молчала. Да, доктор отнёсся к этому замечательно: ни одного упрёка, хотя она была кругом виновата. Он промыл глаз, вложил его обратно и завязал, но теперь прошло уже много дней, и глаз загноился; он сам думает, что грязные пальцы Осе занесли какую-нибудь заразу. Так ужасно думать об этом! А теперь он опасается и за другой глаз. Вдруг он будет слепой...

- Да нет же! - говорит Август своим обычным уверенным тоном и качает головой. - Этого быть не может.

- Ты так думаешь, Август?

- Да Боже избави, неужели же, если у меня загноится один палец и мне его отрежут, то из-за этого загноятся и остальные девять пальцев.

- Да, это правда, - соглашается она и уступает ему. Ей так легко поверить ему в этом случае.

А у Августа уже готов рассказ из его приключений по свету:

- Был один матрос, у которого выскочил глаз, он завернул глаз в бумажку, сходил к доктору, и тот вставил глаз на место.

- Тот же самый глаз? - спрашивает фру.

- Был ли это тот же самый глаз, или нет, на этом я не стану настаивать, чтобы не приобрести дурной привычки преувеличивать. Но достаточно сказать, что человек отсутствовал несколько дней, а когда снова вернулся на борт, то у него было ровно столько же глаз, как и у всех остальных, Мы подходили к нему вплотную, считали и пересчитывали, - факт оставался фактом. Дело, видите ли, в том, что учёные могут теперь, сделать почти всё, что им захочется. Я помню ещё другого человека. Ему вставили однажды стеклянный глаз, и он уверял, что он совершенно так же хорошо видел этим глазом, как другим. Так что, в конце концов, ему было всё равно, один или два у него стеклянных глаза. И совершенно так же обстоит дело и с ушами, - продолжает Август. - Сколько раз случалось мне видеть в чужих краях, как они по воскресеньям, стоя и разговаривая, вдруг вынимали револьвер из кармана и отстреливали друг другу уши! Нельзя сказать, чтобы я оправдывал такие действия, но это им не причиняло никакого вреда: человек от этого слышал ничуть не хуже. Я, например, никогда не боялся потерять ухо или глаз, или ещё что-нибудь, потому что теперь нет предела тому, что у человека могут зачинить. Этому вы можете поверить.

И фру очень хочется этому верить. Август внушает ей доверие, она говорит с ним языком её детства и юности, на родном языке, ей нечего опасаться его, и уже одно это - благословение и радость.

Август: - Вот дрянь-то дело с малышом вашим, который шлёпнулся вниз!

- Да, но муж мой спокоен за него. Он говорит только, что ему будет ужасно больно, если придётся ломать кость. Но он не останется хромым, и нога будет сгибаться, - так и Осе сказала.

- Да, перелом ноги в наши дни сущий пустяк.

- Ну, прощай, Август, не стану тебя дольше задерживать. Но я непременно должна была рассказать тебе, как всё это произошло. С тобой так хорошо говорить.

- Я бы мог проводить вас в докторскую усадьбу, только уж очень неважное на мне платье.

- Тебе нечего беспокоиться об этом, Август. Я отличию дойду и одна. Дни теперь светлые...

Но когда Август вернулся к работе, исчез Александер. Да, он воспользовался случаем и скрылся через отверстие в задней стене.

- Да куда же он делся, леший этакий? - воскликнул Август. - Куда он удрал?

- Он пошёл к морю, смотреть невод.

Август мог призывать лешего, сколько ему было угодно. Александер ушёл.

У Александера были свои заботы. Ему нужно вынуть лососей из невода, очистить его от водорослей и медуз и опять расставить. Ему нужно приготовить лососей, посолить, выпотрошить и закоптить их, и кроме того, вымыть и вычистить ящики из-под рыбы к следующей отправке. И наконец, он вероятно, считает заслуженным повидаться сегодня со Старой Матерью. Она ведь только что была на пристани, возлюблённая его, и была моложе и желаннее всех; она улучила минутку, взглянула на него и покраснела. Никто не краснел так очаровательно, как она, - эта тёплая плоть.

Он вернулся в усадьбу с лососями и встретил её. Всё шло хорошо, они всё приготовили и зажгли огонь на очаге. Дверь не заперта, ей страшно, но она позволила увлечь себя в закуту. Там темно и тихо.

- Отто!..

Но что-то неладно. Весь дом ходил сегодня на пристань, даже фру Юлия. Этот день не похож на обыкновенные дни: консула потревожили в его конторе, его консульстве, теперь скоро обед, и он вместе с другими возвращается в усадьбу. И это тоже не как всегда.

На этот раз любовники едва-едва успели заметить, как открылась дверь и в кухне скрипнула половица.

- Сваливай все на меня! - успел шепнуть Александер.

И она сейчас же начала браниться. Жена Теодора Из-лавки вспомнила язык своей молодости и пустила его в ход. Лицо её не могло вполне скрыть, что с ней только что случилось что-то желанное, но она бранится упорно, выходит на свет и бросает ему прямо в лицо:

- Я не желаю, чтобы ты всюду совал свой нос! Ах ты, урод этакий, бурьян негодный! Приходишь сюда, чтобы учить меня!

- Чёрт знает как вы ругаетесь! - отвечает ей Александер. Он тоже рассержен, он так взбешён и оскорблён, что мимо неё и мимо консула кидается прямо к двери.

- В чём дело, мать? - спрашивает Гордон Тидеман.

- В чём дело? Он хочет выучить меня смачивать хворост, - пусть только сунется! На что это похоже? Такой урод!

- Юлия просит тебя зайти на минутку к ней, - говорит сын и уходит.

А на следующее утро Александер опять приходит на работу в гараж. Он задумчив и молчалив. В одиннадцать часов он надевает куртку и говорит:

- Я сейчас приду.

Август с досадой строит ему вслед гримасу:

- Я буду рад, когда ты, наконец, перебесишься!

Александер направляется в контору шефа. Уж и нахал же этот цыган! Он задумал что-то, и нет границ его дерзости. Разве шеф может заподозрить, что вчерашнее столкновение между ним и Старой Матерью было условлено заранее? Ничего он не знает, и ничего не хочет знать: он слишком высоко поднялся, чтобы выслеживать и подозревать. Но Александер не желает примириться с тем, что Старая Мать его ругала, Отто Александер этого не допустит, ни в коем случае, - и не просите! Он стучит и входит. На-все-руки настолько воспитан, что имеет обыкновение оставлять свою шапку на полу у дверей, Александер этого не делает. Какое там! - он до того взбешён, что держит шапку в руке и начинает болтать и трепать языком, прежде чем шеф кивком головы разрешит ему это.

- Дело в том, - говорит он, - что я не желаю, чтобы меня ругали на ваших же глазах.

- То есть как это? - спрашивает шеф, поднимает брови и пробует понять: что такое?

- А вчера-то! Вы ведь слыхали.

- Ах, это! - говорит шеф. - Но, дорогой мой, какое это имеет значение?

- В таком случае я лучше уйду, - продолжает Александер по программе, которую он продумал ещё в гараже.

- Всё это ерунда, - говорит шеф.

- Всё может быть, - отвечает оскорблённый Александер и хочет уйти. - Так не будем больше говорить об этом!

И кроме того, он чуть было не надел на себя шапку ещё в конторе. Никогда такой человек, как На-все-руки не позволил бы себе этого. Но шеф прямо ангел доброты и снисходительности: он не звонит в лавку за помощью и не велит выбросить цыгана за дверь. Наоборот, шеф старается образумить упрямца и говорит:

- Но это вчерашнее, - разве стоит на это обращать внимание?

- Да, - выпаливает Александер.

- Но не можешь же ты уйти только по этой причине?

- Как-так - не могу? Смешно даже слышать это.

Шеф взвешивает все "за" и "против", роняет как бы случайно взгляд на крупный счёт за копчёную лососину и говорит:

- Очень жаль, что ты не хочешь дольше оставаться. Как

раз сейчас дело так хорошо наладилось. Ты ставишь меня в затруднительное положение.

Александер тоже взвешивает: может быть, немного рискованно ещё туже натягивать тетиву, и он становится уступчивее:

- А как вы сами находите, разве приятно, когда вас называют бурьяном и уродом только потому, что вы немного поссорились?

- Да, это, конечно, неприятно, - отвечает шеф. - Я этого не понимаю, это совсем на неё не похоже. Она, вероятно, рассердилась потому, что ты стал учить её мочить хворост. А ведь она это делает уже много-много лет: она это делала ещё при моем отце!

- А разве я не знаю? - прерывает его Александер. - Я ведь тогда тоже был здесь. Вы были тогда совсем маленьким, только что родились. Тогда мы вместе мочили хворост, и она никогда не говорила дурного слова.

- Ну, вот видишь. И ты можешь быть уверен, что она всегда похвально отзывается о тебе.

Александер: - Нечего сказать, замечательную похвалу услыхал я вчера!

Он опять взвешивает и проявляет сатанинское лукавство, верх хитрости:

- Одним словом, как бы там ни было с её похвалой, я никуда не уйду, если вы разрешите мне запираться от неё в коптильне.

Шеф откровенно ничего не понимает:

- Хочешь запираться от неё в коптильне?

- Да. Запирать дверь.

- А я думал, что её присутствие совершенно необходимо?

- Это так и есть, этого нельзя отрицать, - соглашается Александер. - Но я многое могу делать совсем самостоятельно, а когда настанет её черёд проделывать все эти фокусы, - подкрашивать товар, придавать ему вкус и запах и всё такое, - тогда я буду звать её.

Шеф обдумывает это:

- Да, я думаю, что она не будет протестовать против такого порядка. Я поговорю с ней об этом. Я даже думаю, что она будет довольна.

Александер возвращается в гараж.

- Я ведь недолго отсутствовал, - не так ли?

Он работает за двух, шутит, таскает мешки с цементом, насвистывает и поёт. И на следующий день он в таком же прекрасном расположении духа. И только через два дня Александер отправляется осматривать невод и собирается коптить лососей.

А со Старой Матерью он держит совет о том, какой момент будет наиболее подходящим, чтобы он смог запереться вместе с ней в коптильне.

XIII

Август ничего больше не слыхал о деньгах из Полена. Может быть, слух был ложный, может быть, всего лишь шутка. Ну что ж, разочарования в жизни не были новостью для Августа, и всё равно во имя прогресса надо строить гаражи для автомобилей и прокладывать дороги в горах.

Наконец, когда уже прошло столько времени, что Август потерял всякую надежду и остыл, в лице посланного из конторы окружного судьи пришло к нему напоминание об этих деньгах.

Посланный был молодой конторский служащий, очень серьёзно отнёсшийся к своей миссии:

- У меня в кармане письмо от банка, - сказал он. - Как вас зовут?

Август улыбнулся и назвал своё имя.

- Имя совпадает! Но, чтобы избежать недоразумения, - нет ли у вас какого-нибудь прозвища в наших местах?

- На-все-руки.

- И это совпадает. В письме сказано, чтобы вы немедленно явились в нашу контору, чтобы выслушать там важное сообщение. Лучше всего, если вы явитесь спустя два-три дня.

Август тотчас же подумал, что деньги пришли, он сразу почувствовал себя более важным, протянул руку и сказал нетерпеливо.

- Дайте мне письмо, я сам умею читать.

Молодой человек: - Я охотно разъясню вам всё. Это я сам написал письмо. Вы должны придти от девяти до трёх, когда открыта контора. Там вы сначала обратитесь ко мне, а я направлю вас дальше.

Август выхватил из кармана свою записную книжку и стал записывать. Этот фокус он проделывал уже много раз, - он хотел показать, что умеет писать буквы, да; он даже для пущей важности нацепил на нос пенсне.

- Итак, вы сказали - важное письмо? - Пишет.

- Нет, я этого не говорил, я сказал - важное сообщение. А это большая разница. Я сказал, что вам следует придти, чтобы выслушать важное сообщение.

Август зачёркивает и исправляет:

- От банка, сказали вы? - Пишет, смотрит на часы: - Я припишу время, когда вы мне это сообщили! - Пишет.

- Я не думал, что вы так опытны в этих делах, - сказал молодой человек. - Но теперь я вижу, что ошибался. Вы, может быть, знаете также, о чём это важное сообщение?

- Этого я не могу знать. У меня столько всяких дел, я деловой человек.

- Речь идёт о наследстве или ещё о чём-то в этом роде в Полене. Это-то я могу сообщить.

Август делает широкий жест:

- У меня столько всего в Полене: целый квартал домов, рыболовные снасти, фабрика, крупная фабрика. Уж не хочет ли государство присвоить себе мою фабрику?

- Нет, могу вас утешить, что это не так. Но большего, к сожалению, я не смею открыть.

- Вы сказали - от девяти до трёх? - Пишет. - Спустя два-три дня? - Пишет.

Молодой человек: - При сём передаю вам в собственные руки письмо. Итак, сегодня уже слишком поздно, контора уже закрыта. Но в другой раз в ваших же собственных интересах - явиться к нам без опозданья.

И затем этот юный норвежский бюрократ, этот маленький будущий государственный муж удалился.

А теперь, следующим номером, завернул аптекарь Хольм. Он поздоровался с Августом, как со старым знакомым, и пошутил:

- Письмо от короля?

Август бросил письмо нераспечатанным на мешок с цементом и несколько небрежно сообщил:

- Пустяшное письмо. Только о том, что я должен явиться в контору окружного судьи и получить там некую сумму денег.

- Некую сумму? В наше время?

- Положим, я ждал эти деньги целую вечность. А вы, аптекарь, вышли погулять?

- Да, я всё хожу и хожу и делаю идиотские прогулки. Послушайте, Август, я пришёл к вам с поручением от фру Лунд. Вы знаете, она осталась совсем одна, и она просит вас, когда у вас будет время, заглянуть в докторскую усадьбу.

- Слушаюсь, - сказал Август.

- Она получила телеграмму от доктора и хочет поговорить с вами.

- Я схожу к ней сегодня же.

- Благодарю вас.

Аптекарь Хольм отчалил. Он идёт для того, чтобы идти, идёт быстро, оставляет за собой всю Южную деревню, приходит в соседний округ и наконец, после нескольких часов ходьбы, заворачивает домой. Этот парень умеет гулять.

Хольм находится в самой середине Южной деревни на обратном пути, когда вдруг останавливается. С ним что-то происходит. Сладкое чувство, розовый огонь пробегает по его жилам. Другой на его месте не заметил бы, но странствующий Хольм остановился, он повернул и прошёл кусок дороги обратно. И когда он, наконец, сидел дома и раскладывал пасьянс, он все ещё чувствовал себя размягчённым этим сильным впечатлением.

На другой день он пошёл к жене почтмейстера и рассказал ей, что с ним случилось. Он гулял вчера по окрестностям и забрёл в так называемую Южную деревню. Когда он шёл уже домой, он услыхал нечто и разом остановился: на небольшом холме стояла женщина и зазывала домой скот. Что случилось? Ничего - и всё-таки что-то, нечто необычайное: чудесный призыв, обращённый к небу. Бесподобно! Он пошёл обратно и подстерёг женщину, когда она спускалась с холма, худая и бледная, около сорока лет, зовут её Гиной, Гиной из Рутена. Он проводил её до дому и разговаривал с ней. У неё муж и дети, и не то чтобы нищета, а что-то в этой роде, крошечный дворик весь в долгах. Муж имел обыкновение помогать музыкантам и подпевать во время танцев, но теперь он больше не хочет петь песен, потому что он вторично крестился и стал евангелистом. И по той же причине и жена его не хочет ничего петь, кроме псалмов, да она, пожалуй, ничего больше и не умеет.

- Но боже, фру, если б вы знали, какая красота! - восклицает Хольм. Она знает все псалмы наизусть и сидела и пела их, а голос лился рекой. Знаете, что я сказал? "Иисус Христос". Смешно, не правда ли?

- Какой у неё голос?

- Альт как будто бы.

Жена почтмейстера по привычке сидела с откинутой назад головой и полузакрытыми глазами, - она была очень близорука, - но слушала внимательно и наконец сказала;

- Я постараюсь повидать её.

- Конечно. Гина из Рутена. Маленький дворик в Южной деревне. Я сказал ей: пусть она и её семья хворают сколько им угодно, я даром буду давать им лекарства. Ха-ха, странное признание, но зато чистосердечное.

- Это далеко?

- Нет. Но ведь мы можем пойти к ней вместе?

- Да, если вы обещаете хорошо себя вести.

- Что?! - восклицает он. - Посреди дороги?

- Я вам не верю.

- Другое дело здесь, - говорит Хольм и осматривается по сторонам.

- Вы с ума сошли!

- В моих объятиях...

- Замолчите!

- Вот в эту дверь.

- Ха-ха, хороши бы мы были! Ведь это кухня.

- Вот видите, к чему это ведёт. Вы до сих пор держали меня в неведении. Я хочу сказать - относительна двери.

- Молчите! Вы ничего не хотели сказать. А относительно женщины? Когда мы пойдём?

- В день и час, который вам будет угодно назначить.

- У вас, вероятно, отличный помощник в аптеке.

- Отличный.

- Потому что вы и день, и ночь отсутствуете. Вас никогда нет в аптеке.

- Наоборот. Теперь, в отсутствие доктора, я очень много работаю. Особенно по понедельникам.

- Почему - особенно по понедельникам?

- Люди невоздержанно любят по праздникам, потому что тогда у них много времени. А по понедельникам приходят за каплями.

- Выдумщик!

- Честное слово! Им нужно что-нибудь подкрепляющее.

- Что же вы им даёте в таких случаях?

- А что вы сами принимаете, когда устаёте от такого рода занятий?

- Я никогда не устаю - от такого рода занятий, как вы говорите.

- И я тоже, - к сожалению, - говорит Хольм. - Поэтому я не знаю, что мне им дать. Я давал им серную мазь. Что вы об этом думаете?

- Зачем? Чтобы мазаться?

- Нет, они принимают её внутрь.

- Нет, этого быть не может! - Фру взвизгивает от смеха.

- Нет, это так, потому что в ней есть мышьяк, который я иначе не решаюсь давать без рецепта от доктора.

- Мы можем пойти к этой женщине сегодня же.

Хольм: - О, благодарю вас, благословляю вас! Если б вы только знали, как красиво вы это сказали! Ваш голос - звон золотой струны под сурдинку...

- С часу до двух у меня ученик. Потом обед. Мы можем пойти в три часа.

- Замечательно удобно! Никто, кроме вас, не может угадать так мой единственный свободный час.

- Ха-ха-ха!

- Нечего над этим смеяться. Вы всегда попадаете в цель, раните меня. "Сердце от этого становится таким большим", - как пишут в книгах. Я никого не знаю похожего на вас, кто был бы так любезен, и красив, и мил, и привлекателен

- Ни одного порока?

- Нет, у вас есть порок,

- Какой же?

- Вы холодны.

Фру молчит.

- Привлекательны, но холодны.

Фру: - А вы кто? Только говорун. Вот именно. Вы хвастаетесь испорченностью, вы афишируете, делаете вид. Но всё это - одно притворство.

- Вот это здорово! - сказал Хольм.

- Ну, а теперь ступайте. Сейчас у меня будет мой первый урок за сегодняшний день.

- Вы серьёзно думаете то, что сказали?

- По крайней мере, отчасти.

- Знаете что, фру, вам бы следовало дождаться меня, вместо того чтобы приехать сюда с этим вашим торговцем марок.

- Ну, знаете что, я всё-таки предпочитаю его вам.

- Вот здорово! - опять сказал Хольм.

- Да, предпочитаю.

- Тогда я не пойду с вами к Гине в Рутен.

- Нет, пойдёте!

- Ни в коем случае!

- Послушайте: как вы думаете, могу ли я надеяться на успех у фрёкен Марны?

- У кого?

- У Марны. У Марны, дочери Теодора из Сегельфосского имения.

- Этого я не знаю.

- Она мне очень подходит. Она из этих многообещающих натур, большая и великолепная. Мне же надо когда-нибудь жениться.

- Да, надо. И вам, как нам всем. Попробуйте взять Марну.

- Вы мне это советуете?

- О нет! В сущности - нет.

- Люблю-то я вас.

- Теперь уходите.

- Значит, я зайду за вами в три часа.

И они отправились, - аптекарь со своей гитарой на широкой шёлковой ленте через плечо, а фру под руку со своим мужем. Да, почтмейстер освободился от своих дел и пошёл с ними.

- Она так ко мне приставала, - сказал он.

Хольм подумал, вероятно, что ещё не известно, кто к кому приставал.

Его ужасно бесило, что почтмейстер присоединился к ним, эта особа, эта личность, которая не даст ему подурачиться и пошутить с дамой. Но погода была отличная, и кругом зеленели, цвели и благоухали луга и поля, щебетали птицы, на деревьях были уже крупные листья, на дороге ни души.

Почтмейстер Гаген отнюдь не был человеком, которого можно было не замечать. Немного ниже среднего роста, но хорошо сложенный и плотный; вид у него был умный, отличный вид. Он не обнаруживал готовности болтать о пустяках, но он не говорил и глупостей.

- А что, если мы покажемся на дворе у фру Лунд? Она так одинока в данное время.

Хольм: - Но боже, что же мы будем там делать?

- Вы будете играть, а Альфгильд петь.

- А вы сами?

- А я пойду с шапкой.

Никакого сочувствия. Да почтмейстер, пожалуй, и не ждал его; вероятно, он сказал это только для того, чтобы не молчать всё время.

- Всё-таки странный это случай - совсем вырванный глаз! - сказал он.

Хольм прервал его и тут же сочинил:

- Что же тут странного? Доктор возвращается от больного, он торопится, бежит сокращённым путём через лес и прямо глазом натыкается на сучок. Что, если это случилось именно так?

- Ах, так это было так! Но ведь в Будё ему исправят?

- Нет. Он телеграфировал, что ему придётся поехать в Троньем. Может быть, он уже уехал.

Разговор прекратился. Но почтмейстеру опять показалось, что нужно что-нибудь сказать.

- Только бы нам не спугнуть хозяев, к которым мы идём. Нас слишком много.

Xольм: - Да, слишком много.

- Да я, пожалуй, могу спрятаться где-нибудь снаружи.

- Ни в коем случае! - говорит его жена и прижимает к себе его руку.

Почтмейстер согласен:

- Слово твоё - закон, Альфгильд. Знаете, это хорошо, что я пошёл с вами. Я ведь сижу один целыми днями, сосу свою трубку и разговариваю со счетами. Здесь хороший воздух.

Хольм: - Что это значит: разговариваете со счетами?

- То есть точнее это значит, что я разговариваю сам с собой.

- Это должно быть очень скучно, - выпаливает Хольм.

Но почтмейстер был добродушным парнем.

- Нет, почему же? Я очень занимателен. Я говорю гораздо лучше, когда я один, чем при других. Это бывает со всеми одинокими.

- Это вы, фру, делаете вашего мужа таким одиноким?

- Я сама одинока, - отвечает фру.

Почтмейстер: - Да, ты одинока. Но вы - художники и музыканты, вы не так уж одиноки. У вас искусство, пение, гитара.

- А ты рисуешь.

- Я? Рисую?! - воскликнул почтмейстер.

- Конечно, ты рисуешь. Ну, а теперь ты придёшь в бешенство из-за того, что я это сказала.

- Ну, в бешенство, не в бешенство, а всё-таки ты мне обещала, что не будешь этим шутить.

- Так, значит, вы рисуете? Я этого не знал, - сказал аптекарь.

- Я вовсе не рисую. Если б было хоть сколько-нибудь подходящее место в Геллеристинген, я бы перевёлся туда.

- Ха-ха-ха! - засмеялась фру. Она, казалось, гордилась своим мужем и прижала к себе его руку.

Они подошли ко двору. Нигде не слышно ни ребёнка, ни собаки, повсюду тишина. В окно виднелась женщина с обнажённой верхней половиной туловища, работавшая над чем-то белым, что лежало у неё на коленях. У неё были вялые и отвислые груди.

Они остановились.

Фру спросила:

- Что же мы стоим? - И нацепила на нос пенсне. - Боже! - воскликнула она.

Аптекарь: - Да, что же мы стоим? Насколько я вижу, эта дама занялась изучением жизни насекомых на своей сорочке.

- Ах, вовсе нет. Она её шьёт, кладёт заплату.

Почтмейстер тихо добавил:

- Уважение к бедности!

Фру: - Теперь она увидела нас.

- Да, - ответил на это Хольм. - Но она не торопится одеваться. Должен признаться, что я не знал, что они до такой степени "подземные". А не то бы...

- А что? Что вы ворчите? Вот и дети появились.

- Да, да. И вполне человекообразные существа.

- Почему это вы вдруг сделались таким циником? - спросила фру. - Вы, вы ведь кормили в гостинице голодных детей.

- Что такое?

- Да, мне говорили.

- Но какое отношение имею я к этому? - закипятился аптекарь. - Это дело хозяина гостиницы.

- Пойдите и узнайте, можно ли нам войти!

Им разрешили войти, и они вошли. Но почтмейстер пожелал побыть ещё немного на воздухе.

Он пошёл прямо по лугу. Там стоял человек и чистил канаву. Это был Карел, крестьянин из Рутена. Он был босиком и стоял по колено в воде и жидкой грязи.

- Бог в помощь! - поздоровался с ним почтмейстер.

- Спасибо! - отвечал Карел и поглядел на него.

У него было весёлое лицо, при первом удобном случае расплывавшееся в улыбку. Глядя на него, нельзя было сказать, что он серьёзно настроен и крестился вторично.

- Только не знаю, насколько бог мне помогает, - канава каждый год зарастает опять. А осенью здесь столько воды, что хоть мельницу ставь.

Почтмейстер заметил на лугу пруд, небольшое озеро.

- А нельзя разве осушить этот пруд?

- Отчего же нет? Если мне когда-нибудь достанется эта земля, я сделаю её сухой, как пол в избе.

- А как здесь глубоко?

- Теперь, летом, в самом глубоком месте мне по колено. А под водой отличный чернозём.

- Ты должен спустить эту воду, Карел.

- Непременно должен.

- Это будет отличной подмогой для твоего хозяйства.

- Так-то это так. Но я не знаю, хватит ли у меня на это сил, - сказал, улыбаясь, Карел. - И я не знаю, как долго ещё могу я распоряжаться своим двором. Не отнимет ли нотариус его у меня?

- Нотариус Петерсен?

- Да. Ведь он теперь работает и в банке.

- А ты должен банку?

- Ну, конечно. Хотя и не бог весть что, - две-три удачных лофотенских ловли, и самое главное было бы улажено!

Карел почти смеялся, говоря это.

Пение из избы долетало до луга. Карел склонил голову и прислушался.

- Она поёт, - сказал он.

Почтмейстер рассказал, что его жена и аптекарь вошли в избу, чтобы послушать Гинино пение. Аптекарь принёс с собой гитару.

- У него гитара? - переспросил, встрепенувшись, Карел. Он вылез из канавы, отёр о траву жидкую грязь с ног и сказал: - Пойду, послушаю.

И влюблённый в музыку Карел из Рутена, рождённый из ничего, вскормленный нуждою, непременный певец на всех вечеринках Южной деревни, бросил работу и заторопился домой, чтобы послушать игру на гитаре. Никаких признаков серьёзности и вторичного крещения.

В избе поздоровались.

- Как тебе не стыдно показываться босым! - сказала жена.

- Да, - отвечал с отсутствующим видом Карел: он всё своё внимание сосредоточил на гитаре и не обращал внимания на гостей.

Когда аптекарь начал играть, Карел впился в него глазами.

- Теперь спойте, Гина, - попросил кто-то.

И опять, и опять разверзался потолок от чудесного голоса Гины. Карел всё время стоял, наклонившись над гитарой, и с широкой улыбкой следил за пальцами аптекаря. Когда ему предложили попробовать гитару, он тотчас ухватился за неё и начал наигрывать, улыбаться и наигрывать, и так музыкален был этот человек, что, среди многочисленных ошибок прибегал и к таким приёмам, которые, в сущности, свойственны лишь хорошо обученному музыканту.

Уходя, аптекарь оставил свою гитару в руках Карела.

На обратном пути они наткнулись на Августа. Он стоял у кузницы и опять спорил с кузнецом, который не умел делать самые простые вещи. Крючья для развешивания автомобильных шин в гараже были до того перекалены, что ломались от тяжести, он просто пережаривал их. Август кипятился.

Мимоходом аптекарь спросил:

- Что же, вы были у фру Лунд?

Август молча кивнул головой.

- И вы были также в конторе у окружного судьи?

Август, расстроенный и мрачный, только поглядел на него.

- Я хочу сказать, ходили ли вы за деньгами, за миллионом? Может быть, стоит напасть на вас.

Август покачал головой.

Нет, он не получил никакого миллиона, у окружного судьи не было для него денег. Всё важное сообщение заключалось в письме от Паулины из Полена, где она писала, что не намерена выдать ему чековую книжку, - "передайте это Августу". Во-первых, он не имеет никакого отношения к этим деньгам, потому что он оставил ей, Паулине, всё, что у него было в Полене, - также и деньги, которые могли бы ему достаться в лотерее. Документ был подписан двумя свидетелями. А во-вторых, Август сам может приехать в Полен за деньгами, - иначе какая у неё гарантия, что он именно тот человек, за которого себя выдаёт?

Чертовка Паулина, верна себе до конца, ловкая, острая, как бритва, и честная до глупости. Он словно видел её теперь уже старую, с белым воротником вокруг шеи, с жемчужным кольцом на пальце.

Окружной судья охотно бы помог Августу, он бы сделал это, он был доброжелательный человек. (Кстати, через несколько лет судья погиб от случайного выстрела в Сенье.)

- Значит, есть какие-то затруднения с деньгами из Полена? Они были завещаны кому-нибудь другому?

- Да, - отвечал Август.

Но это ровно ничего не значит: он знает Паулину, - она не возьмёт ни одного эре из этих денег, она только так говорит.

Тогда, может быть, Август сам поедет за деньгами?

Нет. Кроме всего прочего, он ни в коем случае не может бросить все свои дела у консула, в особенности постройку дороги. От него зависит много людей.

- А не можете ли вы удостоверить свою личность при помощи бумаг, чтобы дама Паулина почувствовала себя уверенной?

- Это будет трудновато.

- У вас нет бумаг?

- Нет.

- Но разве доктор Лунд и его жена не знают вас по Полену?

Ещё бы! Как им не знать? Не один стакан грога выпил Август у них. Если доктору и его жене хотелось видеть гостя у себя вечерком, им стоило только позвать Августа, и он тотчас являлся. Он мог бы сходить в докторскую усадьбу сию же минуту и получить удостоверение, что он именно и есть настоящий Август, но самого доктора нет дома - он уехал в Троньем, и никто не знает, когда он вернётся.

Августу чертовски не везло. Оставалось только ждать, ждать и ждать...

XIV

Да, Сегельфосс не процветал. Что-то, вероятно, было не так. Может быть, город был основан не на том месте, может быть, слишком, густо расположились кругом дворы, при каждом дворе было слишком мало земли, а землю слишком плохо возделывали. Вероятно, всё происходило от этого. Ничто не преуспевало и не становилось полным и пышным во славу божию, не было ни одного человека, у которого глаза заплыли бы жиром, ни одного животного, хотя бы слегка обезображенного излишком питания. Напротив. Скотина целыми днями бродила по лугам и не наедалась, каждая кочка, каждый бережок возле ручья были обглоданы овцами, коровы принуждены были довольствоваться вереском и листьями с деревьев и не давали молока. Таково было положение. Но на расстоянии всего лишь какой-нибудь мили или полумили от Южной деревни лежали обширные пространства зелёных горных пастбищ, настоящий рай для мелкого скота. Существовало предание, что Виллац Хольмсен пас там летом своих овец.

А рыболовство для домашнего потребления, - какую роль играло оно в окрестных деревнях? Люди, жившие у самого моря, приносили другой раз связку мелкой трески или мерлана, ровно на одну варку, и ничего для следующего дня, - что же это было за рыболовство для домашнего потребления? Рыбаки из города спохватывались иногда и проделывали длинный путь в полверсты до залива возле Северной деревни, где на белом песке острогами били камбалу. Да, но тогда им приходилось не спать целую летнюю ночь напролёт, и в два часа они с бутербродами пили кофе, - что же они зарабатывали на этой ловле? И разве не приходилось им потом спать весь следующий день?

Да, условия жизни в Сегельфоссе были неважные.

Но Гордон Тидеман всё же жил, жил широко и действовал, и был видным человеком и консулом. Он делал бессмысленные вещи только в силу своей тщеславной жажды деятельности; тому пример - дорога в горах и охотничья хижина. Но он делал ещё худшие вещи просто из шутовства, например, купил себе блестящую моторную лодку, чтобы выходить навстречу пароходам и показываться. - Ну, на что она была ему теперь, когда пароходы приставали к его большому молу и грузились прямо с берега? А моторная лодка, сверкая политурой и медью, лежала без дела тут же и стоила и денег и забот.

Всё это так. Но Гордон Тидеман был, по крайней мере, энергичный человек и, между прочим, с большим успехом поставлял лососей. Кроме того, он серьёзно взялся за дело и послал одного из своих дельных приказчиков в Хельгеланд, в качестве коммивояжёра. Конечно, он снабдил его отличной экипировкой, дал ему, прежде всего костюм и часы на золотой цепочке и затем изящные чемоданы для образцов, богато отделанные медью. Это стоило не мало, но парень этого вполне заслуживал: он был как бы создан для своей специальности и прислал уже несколько заказов.

А помимо этого Сегельфосс был мёртвым и даже нелепым городом.

Кое-кто начинал коситься на горную дорогу консула. Строительство украшало, пожалуй, пейзаж, но, глядя па него, многие ворчали и покачивали головой. Кто бы мог подумать об этом. Конечно, разговоры начались в Северной деревне, которая отставала и в смысле науки, и в смысле благородного обхождения; и была занята лишь хождением в церковь и старинным благочестием, в духе отцов. Они возникли сначала среди женщин и старых мужчин, и может быть даже, первоначальные слова, были произнесены Осе.

- Бедным мышам и воробьям покоя нет, - сказала Осе: - так они стреляют и грохочут в божьих горах!

- Вот именно, - сказали старики Северной деревни и покачали головой.

И они принялись судить и рядить, и время перепуталось в старых головах, и годы переместились: франко-прусская война, кровавое северное сияние на небе, окружной врач Павел Фейн, погибший на море, предсказание пророка Иеремии о комете, опустившей свой хвост на остров и произведшей землетрясение, - всё это сводилось к исходной точке, к слогам Осе о шуме на горной дороге.

Ведь в горах жили люди, подземные люди, народ Хауга, со своим земледелием и своим скотом, богатые и мирные существа, которые не причиняли никакого вреда людям и земле, если, только их оставляли в покое. Все эти сумасшедшие крики, и предупреждения, когда взрывали горы, сами взрывы, стуки, и громкие разговоры с ранней весны, верно, беспокоили подземных и мешали им, и может быть, даже принудят их переселиться в другую гору. Люди на земле ничего от этого не выиграют. Старики в Северной деревне до сих пор ещё помнили, что пришлось вытерпеть их родителям от подземных, когда ставили первые телеграфные столбы и подняли такой громкий шум и суматоху людей с лошадьми. А на корабле, на котором везли телеграфную проволоку, с реи упал железный блок и убил матроса. Его ещё похоронили на Гамарском кладбище, на острове. Но это ещё не всё. Никогда не было в этом краю столько грома и молний и непогоды, как тогда; у Виллумоена ветром крышу сдуло, - все это помнят. Новую крышу пришлось привязать двумя толстыми железными цепями, которые можно видеть и по сей день, - ступайте, взгляните! И верно, уж никто не забыл, до чего жалка была рыбная ловля в Лофотенах в ту зиму, нельзя даже сказать, что был средний улов, - так это было плохо. Потом наступила весна, и стало ещё в десять раз хуже: под самый сенокос выпал снег, а рожь так и не созрела. Как раз в то лето потревожили подземных в местности южнее, и они перебрались в Сегельфосские горы. Здесь повсюду были глубокие пропасти, поэтому им легко было проникнуть внутрь, им даже не пришлось зарываться в горы, что, говорят, им вовсе не так-то просто. Они попадались людям, когда переселялись со всеми своими лошадьми и большими стадами; говорят, было очень много коров, лоснящихся и жирных, всё равно как стая сельдей в море. Тот-то и тот-то из предков встречали их; вот Арон видал, и он не один раз рассказывал об этом. Но когда он лежал на смертном одре и к нему пришёл священник, то он не захотел признаться и сказал, что всё это ложь. Но он так сказал потому, что был при смерти и ничего не соображал. В тот же самый день их встретила и Ингеборг из Утлена. Она шла и вязала серые с красным чулки и только собралась спустить две последние петли на втором чулке, как к ней подошла подземная женщина и попросила у неё чулок. "Носи на здоровье, - сказала ей Ингеборг. - А может быть, тебе дать и другой?" - спросила она. Та взяла и другой чулок. И Ингеборг не осталась в накладе до самого последнего часа, - это ведь она достигла такого богатства и знатности в Вестеролене, и вышла замуж сначала за одного брата, а потом за другого, и получила в наследство всё после смерти обоих.

- Да, так-то всегда бывает, - сказал старик. - Когда угодишь подземным и окажешь им хоть малую услугу, они вознаградят тебя сторицей. А теперь что? Они стучат и стреляют в горах хуже всяких троллей и дикарей, стены и дороги пересекают и преграждают одну пропасть за другой, и бог знает, что случится теперь с нами, с земными людьми. Если б я был так молод, как я стар, то я бы знал, что предпринять. Они захотят покинуть гору, попомните моё слово, и счастлив тот, кто повстречает их на пути и даст им хотя бы небольшой подарок: он с той же минуты узнал бы, что такое счастье и успех и теперь и в будущем. Это ничего, если подарок невелик, потому что народ Хауга ценит доброе желание. Так, например, шиллинг был бы совсем не у места, как бы он ни был блестящ, потому что у подземных свои собственные деньги и наши им ни к чему. Вот, кажется, в денежном ящике в сегельфосской лавке заблудился каким-то образом престранный шиллинг.

И это случилось как раз в тот день, когда подземный человечек побывал в лавке и купил себе немного табаку того сорта, который курим мы, земные люди.

Кто-то из молодёжи возразил, что это был вовсе не подземный человек, а немец, один из немцев-музыкантов, игравших в городе.

- Откуда у тебя эти сведения? - обиженно спросил старик, - Мне-то говорил об этом сам Мартин, приказчик.

- Да, но Мартин-приказчик ходил потом с монетой к консулу и спрашивал его. А консул едва на неё глянул, как тотчас определил, что это немецкая.

- Ну, конечно. Мы в наше жалкое время ничего не знали. Это вы, молодёжь, читающие книги и газеты, вы знаете всё и ни во что не верите. Мой дед возвращался раз из лесу ясным зимним вечером, светила луна и звезды. Он отпряг лошадь, поставил сани оглоблями вверх и вошёл в избу. Там сидело двое незнакомцев; это были звездочёты, утром они собирались пойти на Сегельфосскую гору, чтобы найти там звезду, которая у них куда-то пропала. "Ночью снег выпадет", - сказал мой дед. "А ты почём знаешь?" - спросили звездочёты, всё равно как Фома Неверный, и указали в окно на лунный свет. "А я вижу это по лошади, - отвечал дед, - потому что она два раза вздрогнула, пока я её отпрягал". И действительно, сбылось точь-в-точь, как он сказал. Утром он были до-смерти рад, что поставил сани стоймя, а то бы под снегом он ни за что их не нашёл.

- Ну, уж весной-то он, верно, на них наткнулся бы, - прошептал кто-то из молодёжи.

- Расскажи ещё! - попросил кто-то другой.

Но старик был все ещё обижен:

- Нет, зачем я стану рассказывать? Вы же знаете всё гораздо лучше меня. Звездочёты тоже знали всё на свете.

- Да, но в горы им, вероятно, всё же не удалось попасть из-за снега, этим звездочётам?

- Нет, в горы они не попали. Но звезду всё-таки нашли.

- Как же это случилось?

- Так, они посмотрели повнимательнее в календарь и нашли там эту звезду вместе со всеми остальными.

Всеобщая сенсация:

- Вот это замечательно! Вот здорово!

Старику понравился успех, который имели его слова, он стал ласковее и заговорил опять:

- Консул мог бы поглядеть повнимательнее на деньги.

- Может быть. Да, пожалуй, мог бы. Расскажи ещё.

- Нет, больше не стану рассказывать. Но как бы там ни было, а будь я помоложе, непременно пошёл бы в лес попытать своё счастье, когда подземные станут переселяться.

- Интересно, что бы лучше всего поднести им в подарок?

- Да разное. Почти всё равно что: или галстук, или две-три сальных свечки. А лучше какое-нибудь блестящее украшение. Я бы протянул им подарок обеими руками и не побоялся бы. Но само собой разумеется, я бы сходил, сначала к причастию, чтобы они не возымели надо мной власти.

Когда старик замолчал, молодёжь стала говорить между собою:

- А Беньямин говорит, что видал их.

- Видал подземных? А где?

- Да вот этой осенью, раз вечером, когда он шёл домой из Южной деревни. Вдруг перед ним на дороге очутилась женщина. Я сказал ему, что это, вероятно, была Корнелия. Но он только что вышел от Корнелии.

- Ну, и куда девалась женщина?

- Она упорхнула в лес.

- Это была Корнелия, я готов побиться об заклад. Беньямин немного боится темноты, вот ему и показалось.

- А я хотел бы быть на его месте! Он ел хлеб консула день за днём в течение двух недель. От этого у него завелись деньжата, нужды нет, что теперь это прошло.

Теперь это прошло. Гараж был отстроен, и даже автомобиль прибыл. И шеф и Август ездили на пробу со знающим человеком с Юга, и оба с блеском заслужили свои удостоверения. Таким образом Беньямин сделался лишним, и Август отказал ему. Они расстались без тени благосклонности со стороны Августа. Беньямин получил свою отставку, написанную чёрным по белому.

В сущности Августа очень забавляла эта работа, - создание салона для автомобиля, будуара со стенами из плит, стального цвета. Лучшим его помощником был Беньямин, этот славный малый из Северной деревни, избранник Корнелии, которым он мог командовать и распоряжаться. Конечно, он завидовал молодому человеку, и хотя Корнелия была так же далека от него, как на небе звезда, всё же он преследовал Беньямина своей нелепой ревностью.

- У тебя ведь есть двор, почему же ты не женишься? - с заметным недовольством спрашивал Август.

- У меня нет двора, - отвечал Беньямин, - это двор отца.

- Дрянной двор, насколько я знаю, как все дворишки здесь в окрестности.

- Нет, это хороший двор, могу вас уверить.

- Там растут апельсины?

- И красивый двор, - продолжает невозмутимо Беньямин. - Вам непременно нужно придти и поглядеть наш двор.

Август фыркает:

- Будто мне нечего больше делать, как ходить и глядеть!

- У нас четыре коровы и лошадь. Немного найдётся таких крестьян, у кого больше.

Август зафыркал ещё громче:

- А я был в одном имении в Америке, где было три миллиона голов окота.

- Ну, это я даже и не понимаю.

- Тебе бы следовало жениться на девушке из этой твоей Северной деревни - и дело с концом.

Беньямин: - Она не из Северной деревни, а из Южной.

Август всё не унимался:

- Ну, это ещё не известно!

- То есть как?

- Дело в том, что работа у меня кончена. Тебе незачем больше приходить сюда.

- Так, значит, кончена?

- Да. Слышишь ты?

- Ну что ж, - сказал Беньямин, - кончена, так кончена. Но если я понадоблюсь вам когда-нибудь потом, то, пожалуйста, пошлите за мной.

Август: - Ты мне не понадобишься. Да, что это я хотел сказать? Я не понимаю, чего ты ждёшь. Ты ведь уж достаточно взрослый. В твоём возрасте я овдовел уже во второй раз. Может быть, у тебя нет даже невесты?

- Как же - нет? Тут нечего скрывать: у меня есть девушка, которую я люблю, и которая в свою очередь любит меня. Это та самая, которую зовут Корнелией.

- Я этого не знаю.

- Как же так?

- Разве ты танцуешь с нею? А на святках разве она сидит у тебя на коленях?

- Вы такой странный со мной! - говорит Беньямин.

- И вы охотно пьёте кофе из одной чашки?

Беньямин улыбается:

- Это бывает. Но почему вы спрашиваете об этом?

- Эти рождественские танцы - настоящая чертовщина и один грех. Меня ты там никогда не увидишь.

- Но и вы, вероятно, в молодости принимали в них участие?

- Нет, - говорит Август, - я считал это недостойным себя. В молодости? Я и сейчас ещё не стар для этого, - можешь не беспокоиться. Ты думаешь, вероятно, что ты один молод, но ты бы поглядел на меня в большом заграничном зале. Стоило мне только появиться, и никто не смел ступить па паркет! Передай это Корнелии от меня.

- А вы её знаете?

- Скажи, пожалуйста, чего ты тут стоишь и задерживаешь меня? Я же сказал, чтобы ты шёл.

Беньямин: - Ну, хорошо. Но вы так странно говорили со мной. Только она вовсе не из Северной деревни, нет, моя девушка из Южной.

- Я подумаю об этом, - сказал Август.

Боже, и чем только его не беспокоили! Бородатый малый из Северной деревни вообразил себе, что может говорить о своих любовных делах со старостой. Ничего подобного не случалось на белом свете...

Август должен был встретить своего шефа. Им нужно было вместе осмотреть дорогу. По дороге, которая вела от деревни к деревне и пересекала город, можно было ездить на обычной тележке, но консул, верно, пожелал узнать, как далеко он сможет проехать на юг и на север, чтобы поражать там своим автомобилем людей.

Консул сидит у руля. Он правит вполне свободно: ещё бы этому искусству он научился за границей! Народ отскакивает в сторону; эти люди до того удивлены, что смеются. Ещё бы! Уж этот консул! Через Сегельфосский водопад перекинут каменный мост, старинный и невероятно прочный, с перилами из железа.

"Здесь где-нибудь происходит вторичное крещение", - думает, вероятно, Август и, может быть, немало возмущается от такого свинства по отношению к святому духу. Когда громкий гул водопада остаётся позади, он говорит:

- Как жаль, что эта большая мельница пропадает зря там, на горах!

- Она не окупалась, - отвечает шеф.

- Может быть, она окупилась бы в качестве фабрики.

- Не знаю. В качестве какой фабрики?

- Можно было бы устроить бойню, кожевенный завод, ну, кстати, и камвольную фабрику. Три фабрики за раз.

Шеф останавливает автомобиль, думает и говорит: - Для этого здесь слишком мало овец.

- Здесь может быть столько же овец, сколько звёзд на небе.

- Ты думаешь?

- Да, - продолжает Август, - и сколько песку на дне морском.

- Им нужен корм.

Август показывает на горы и отвечает:

- Там, наверху, целые квадратные мили корма. Тысячи голов могли бы пастись там. И кроме того, там имеется ещё одно достоинство: там нет ни волков, ни медведей, ни рысей, никаких хищников. Нужен всего лишь один пастух.

Консул помолчал немного и сказал:

- Мельница, верно, скоро развалится. Я не был там с тех пор, как стал взрослым.

И консул неожиданно взглядывает на часы, словно собирается сейчас же бежать к мельнице. Но нет, он опять пускает машину в ход.

Дорога вела мимо церкви и ещё довольно далеко, но потом становилась всё уже и уже, и под конец разветвлялась и разбегалась к дворам и избам. Им приходилось ехать тихо и осторожно: какой-то воз порядком задержал их, лошадь стала на дыбы, а парень никак не мог на них наглядеться досыта.

Август продолжает думать; ему, верно, кажется, что осенившая его мысль об устройстве фабрики, всё равно какой, - блестящая мысль, идея. С самого начала это была случайная фантазия, возникшая в одно мгновение в его быстром уме, и она сразу выросла до трёх предприятий. И он спрашивает как бы случайно:

- Консул не знает, кому принадлежит эта гора?

- Нет. Может быть, общине, а может быть, государству.

- Это бы отлично подошло. Она бы мигом стала вашей.

- Моей? Нет, - говорит консул и качает головой, - мне она не нужна. Впрочем, я слыхал, что у кого-то из прежних владельцев Сегельфосса паслось много овец в горах. Одного я не понимаю, - откуда он брал корм для них зимой?

- Вероятно, овцы были вывезены откуда-нибудь

- Может быть. Но и вывезенным тоже нужен корм.

Август замолк на некоторое время. Он понял по шефу, что вопрос относительно фабрики ещё не решён, но ему и на этот раз, как всегда, хотелось щегольнуть своей выдумкой, на это у него была быстрая голова. Шеф сказал:

- Ты человек с идеями, На-все-руки. И ясно, что тут у нас следует что-то предпринять. Но я не обладаю достаточной властью.

Но ровно настолько, насколько шеф остыл, Август разгорелся:

- Но ведь стоит только нагнать туда овец.

- Да, на лето, - сказал шеф.

Август тотчас воспользовался опытом, собранным им по белу свету.

- Мне приходилось видеть, как овцы хорошо переносят и зиму и непогоду в Австралии и Африке. Это для них ничего не значит. Ну, а вот засуха летом морит их, как мух.

- Здесь их убил бы снег. Ты не думаешь?

- Я наблюдал овец немного и здесь, в Норвегии.

Шеф молчал.

Но Август зашёл на этот раз слишком далеко, да, к сожалению, слишком далеко, и погубил свою идею:

- Консул, может быть, не поверит мне, но это такая же правда, как правда то, что я стою сейчас перед вами: когда-то по всему Гардангерскому плоскогорью паслись мои стада.

Шеф остановил автомобиль:

- Как?! Я так долго жил за границей, что ничего не слыхал и не читал об этом.

- Сначала я хотел его купить, а потом арендовал всю равнину.

- И у тебя были там овцы?

- Несколько тысяч, тысяч десять.

Консул старался понять, старался принять участие в этом бешеном полёте:

- Но я не понимаю, а как же осенью? Зимний корм?

- Нет, осенью я резал. Я посылал мясо во все страны, но вы, может быть, не читали об этом.

- Нет. Но как же? Раз ты зарезал всех овец, то у тебя ничего не осталось на племя?

- Нет, видите ли, консул, мне пришлось уехать. Я не мог больше оставаться, так как получил место в Южной Америке.

Консул замолчал. Потом поехал дальше.

Август тоже молчал. Он понял, что ему не верят, но это его не очень-то смутило; это никогда его особенно не смущало. Он не раскаивался ни в чём, что наговорил, ни в одном слове. Ведь это было его миссией - содействовать развитию и прогрессу, и он успел уже во многих местах произвести опустошение. Но он не знал этого и потому был невинен; он боролся за человеческое развитие, хотя эта борьба и кончалась бессмыслицей и гибелью. "Как же нам не идти в ногу? Позволить загранице смеяться над нами?" Время, дух времени отметил его и воспользовался им, мог воспользоваться даже им, он был странником, морским путешественником, весь в заплатах и внутри и снаружи, без сомнений, без совести, но с умной головой и ловкими руками. Время делало его своим пророком. Его призванием было содействовать развитию и прогрессу, даже уничтожая порядок вещей. Он был чудовищно лжив, как само время, но не сознавал этого, и потому был невинен. Теперь он был уже стар, но ещё дышал, бог позволил ему быть.

- Я смотрю, где бы нам повернуть? Дальше не проедешь.

На обратном пути можно было показаться большему количеству народа: вероятно, от двора ко двору прошёл слух. Что это было за зрелище! Не комета, а экипаж, который двигался сам собой. Уж этот консул! Какая досада, что он не мог ветром промчаться по полям и горам, а так даже куры не пугались.

Они вернулись обратно к мосту и переехали его, когда Август сказал вдруг:

- Это могла быть также фабрика йода.

- Что?

- Да, чтобы добывать йод.

Чёрт знает, что это делалось со старым На-все-руки и его фабриками. Теперь опять словно падучая звезда пронеслась в мозгу консула.

- Да, - сказал он. - Йод, кажется, хороший предмет торговли, это какое-то лекарство.

- А здесь пропасть сырья, из которого можно его делать: водоросли и медузы лежат грудами перед каждой дверью, даром пропадает добро.

- Это правда. Мы употребляем немного водорослей вместо удобрения, но как следует мы их не используем.

- Для этого нужно только несколько машин.

Консул спросил:

- Так ты работал и в этой отрасли?

- Немного. - Августу захотелось, верно, загладить не сколько своё предыдущее хвастовство, и он сказал: - Я не был каким-нибудь начальником или чем-нибудь в этом роде, а только простым работником.

- Да, пока я помню, - прервал его консул. - Необходимо поставить решётки перед самыми большими обрывами на горной дороге.

XV

Доктор Лунд и его сын вернулись обратно. Они оба вылечились, то есть мальчик должен был ещё некоторое время ходить с палочкой, а доктор приехал домой со стеклянным глазом.

Проклятая Осе! Глаз не удалось спасти: её грязные пальцы занесли в рану заразу и окончательно погубили глаз.

Но, впрочем, это ничего: стеклянный глаз был так же красив, как и настоящий, он только не мог двигаться и вспыхивать огнём. Никто не замечал особой перемены в докторе Лунде, но сам он чувствовал себя ограбленным и обезображенным.

И он сказал своей жене, хотя и шутливым тоном:

- Я не могу себе представить, что ты всё ещё хочешь меня!

И когда она засмеялась в ответ, он несколько обстоятельнее развил свою мысль: ведь это же на редкость отвратительно иметь такой недостаток, а такая красивая женщина, как она, легко найдёт себе другого.

- Да что ты, совсем с ума сошёл! - закричала она в восторге. - Я бы всё равно любила тебя, даже если б ты ослеп.

И действительно, нет худа без добра: со дня своего несчастья доктор Лунд стал совсем другим человеком. Он сильнее привязался к своей жене, влюбился в неё снова, стал ревнив, как юноша. Что из того, что она была из Полена, из самой бедной избы и дочь самых простых родителей? Возродились жизнь, объятия, безумные брачные ночи, смех в доме. И фру Эстер никогда больше не прокрадывалась на чердак, чтобы плакать. Да будет благословенна Осе!

Пришёл Август.

- Пойди-ка сюда, Август, посмотри здесь на свету и покажи, какой глаз у меня вставной?

Август посмотрел на свету на глаз доктора, но так бегло, что удачно указал здоровый глаз.

Доктор ничего не имел против такой любезной ошибки, но всё же воскликнул:

- Ах ты, жулик! Ты сговорился с Эстер. Мне бы следовало указать вам обоим на дверь.

Август объяснил это тем, что не надел очков, и это казалось достаточно правдоподобным. Но доктор был пренаивно доволен. Если его недостаток виден не иначе как через очки и в лупу, то, верно, он уж не так ужасен, не правда ли?

- И потом вот что, Август, я слыхал о твоём желании, чтобы мы засвидетельствовали, что ты именно тот, за кого себя выдаёшь. Я с удовольствием сделаю это. Посиди немного, выпей ещё чашку кофе.

Доктор написал что-то.

- Пойди сюда, Эстер, подпишись ты тоже!

После этого начался долгий дружественный разговор. Вошёл мальчик с палкой.

- А вот и другой калека, - сказал доктор. - И он тоже выздоровел.

- Как - другой калека? - спросил Август, словно не понимая, в чём дело.

- Первый калека - это я.

- Не говори так! - воскликнула фру и зажала мужу рот рукой.

Доктор: - Пойди, разберись в женщинах, Август. Возьмём хотя бы Эстер: она никогда прежде не была так мила со мной. Она перестала меня обижать.

Болтовня, шутки, домашнее счастье, полное единение, жизнь в мире.

Когда Август собрался уходить, фру проводила его.

- Что ты думаешь, Август, спрашиваю я тебя, что ты об этом думаешь? Видал ли ты когда-нибудь такую перемену? Мне не верится, больше, что я на земле. Мне так хорошо стало жить.

- Вы заслуживаете всяческого счастья!

Фру продолжала:

- С тех пор как он вернулся и стал совсем другим, я ни разу не вспоминала Полен. Я не чувствовала в этом потребности.

- Какой там Полен! - Август махнул только рукой и ни на секунду не остановился мыслью на Полене.

И всё-таки Август когда-то сам был из Полена и даже до сих пор ещё не совсем покончил с этим жалким местечком. Он ждал оттуда денег. Письменное свидетельство супругов Лунд было отослано, и тотчас пришёл на это ответ от Паулины. Она оставалась непоколебимой. Самое меньшее, что Август может сделать, - это приехать за деньгами. Ему следует ознакомиться с давнишним длинным счётом, она истратила из первоначальной выигрышной суммы в двадцать тысяч немецких марок значительную часть, оплатила все Августовы долги, но большая половина денег осталась; с течением времени она увеличилась вдвое, и даже больше. Паулина требует, чтобы Август приехал. Впрочем, он может и не приезжать, - как ему будет угодно.

- В сущности, я понимаю эту даму, - сказал окружной судья. - Она, кажется, ловкий делец.

- Да, не правда ли? - воскликнул Август. - Но более справедливого и религиозного дельца не существует по эту сторону Атлантического океана. В этом я смею вас уверить.

Окружной судья по-прежнему хотел помочь ему и сказал:

- А что, если вы сами напишете ей письмо и объясните, что у вас много дела и вы никак не можете уехать отсюда? Следовало бы это сделать.

Конечно, следовало бы написать, но день проходил за днём, а Август всё откладывал. Он так и не написал письма, так и не собрался. И как в самом деле сочинить такое странное письмо? Это не деловое письмо от такого-то числа со ссылкой на такую-то бумагу, "честь имею" и прочее; в сущности, это была бы просьба, выпрашивание денег, которые он когда-то отдал одним мановением руки. Нет, он не написал. "Пусть уж лучше они останутся у тебя, Паулина! А я проживу те дни, которые мне осталось жить на земной коре, и без этих денег. Итак, с тобой навсегда прощается Август..." Но всё же тяжело было терять такую крупную сумму, именно теперь, когда она могла ему понадобиться не для одного, так для другого. И как Паулине не стыдно было перед настоящим другом детства и перед товарищем!..

Нет, уж лучше он пошлёт телеграмму. Эту широкую привычку телеграфировать он приобрёл ещё в молодые годы, - кто же станет писать длинное письмо, когда можно послать короткую телеграмму?

Он сидит на телеграфе, пишет и зачёркивает, пишет и зачёркивает. Он не сидел бы там так беззаботно, если бы знал заранее, что случится. Начальник телеграфа вышел к нему в переднюю комнату с тяжёлой с медными уголками книгой под мышкой - с русской библией.

- Я увидал вас и хочу спросить кой о чём, - сказал он. Дело в том, что начальник телеграфа, книжный червь, заподозрил, что русская библия была вовсе не библия, и не знал, как разрешить своё сомнение. Почему русская библия должна выглядеть именно так? Это могла бы быть и другая книга. С другой стороны, почему русской библии не выглядеть именно так? Очень это всё сложно. Но она не похожа и на адресную книгу. Вопрос этот не давал покоя книжному червю; это была чёрт знает что за библия, из-за неё он не спал несколько ночей.

- Можете ли вы читать эту книгу? - спросил он.

Август улыбнулся:

- Для меня это - плёвое дело.

- Что это за слово?

- Вот это? Оно означает по-норвежски нечто вроде Пилата.

- А это?

- Это означает: "ссылаясь на". Да, вот именно: "ссылаясь".

- Не знаю, уж не шутите ли вы, - сказал начальник телеграфа и грубо добавил: - Да, и вообще разве вы знаете русский язык?

Август опять улыбнулся.

Начальник телеграфа: - Мне не известно, умеете ли вы читать по-русски, или нет, но только вы держите книгу вверх ногами. Я вижу это по греческим буквам.

Август смутился:

- Ну что ж, - сказал он, - я, пожалуй, переверну книгу, но для меня это одно и то же, потому что я могу читать и вверх ногами.

Начальник телеграфа: - Вы совершенно уверены в том, что вот эта книга - Библия?

Август обиделся:

- Если вы сомневаетесь в том, что это священная библия и божественные словеса, то я возьму у вас всю библию за те же пять крон, которые вы за неё заплатили.

Не оставалось ничего другого, как поступить именно так.

Правда, расход был колоссальный, библия ему совершенно не нужна, он даже не мог бы дать её взаймы. Но нужно было поддержать свой престиж.

Начальник телеграфа ткнул пальцем в книгу:

- О чём говорится в этом стихе?

- В этом стихе? О крещении. Да, об Иисусовом крещении.

Начальник телеграфа громко воскликнул:

- Тут? В самом начале? В Ветхом завете?

Августу очень не хотелось расставаться с пятью кронами, и он постарался выйти с честью из положения:

- Я плохо вижу в этих очках, никогда в них хорошо не видел, но это были единственные очки, которые мне удалось купить в то время. Я купил их на рынке в Ревеле, в стране, которая называется Эстонией. Там было множество других вещей, и я мог бы их купить. Но когда я увидел человека, продававшего очки, то пошёл к нему. Он был одет в поддёвку и подпоясан верёвкой, а на голове у него был котелок, хотя ноги были босы. Вы, вероятно, никогда не видали такого продавца.

Начальник телеграфа ждал, всё более и более волнуясь, и наконец, возмущённый, опять указал в книгу:

- Так, значит, в этом стихе говорится о крещении? о крещении Иисуса?

- Нет, я это не утверждаю, - отвечал Август. - Может быть, здесь идёт речь и о чём-нибудь другом. В школе я учился довольно сносно, и вообще - чего я только не знал! Но что вы хотите от старого человека? Сейчас я хорошенько протру свои очки и погляжу ещё раз. Но если у человека нет порядочных очков...

- Подождите немного! - попросил начальник телеграфа и бросился к аппарату, который всё стучал и стучал.

Август не стал ждать.

Август закончил свои разнообразные работы в усадьбе и опять мог посвятить себя постройке дороги. Напоследок ему пришлось показать редактору Давидсену автомобиль и снаружи и изнутри, и объяснить устройство мотора. Это послужило материалом для статьи в газете.

Кроме того, не обошлось и без людей, которые приходили к нему советоваться, просили его помощи и хотели воспользоваться его осведомлённостью. Так, например, двое из правления кино просили Августа покрыть цементом пол в зрительном зале. Он мог бы делать это вечерами, в свободное время. Но Август только головой покачал в ответ на такое предложение: он работал у консула и не мог принимать частные заказы от разных лиц из округи.

- Нет, нет, добрые люди, у меня и без того много обязанностей.

- Вот обида! - сказали члены правления. - Мы в таком затруднении: прежний пол прогнил окончательно.

Но занятой человек всё же нашёл время, чтобы сбегать ненадолго в Южную деревню. Был субботний вечер, погода летняя. Август начистил до блеска сапоги и нарядился в светлый полотняный костюм, купленный в сегельфосской лавке. Вместо пояса он повязал вокруг талии красный платок с бахромой. Он выглядел совсем чужестранцем, чего, вероятно, и хотел достичь. В кармане штанов позвякивала связка из восьми ключей, - это могло навести на мысль, что где-то у него имеются восемь запертых сундуков.

В доме у Тобиаса не было прежнего уюта, - всё мирское было изгнано из душ и умов семьи: проповедник вернулся исполнить своё призвание. И кто бы мог ожидать это от Тобиаса и его домашних! Ведь он был такой уравновешенный и дельный человек. Но проповедник, евангелист, произвёл на Тобиаса впечатление, мысли Тобиаса спутались, дело со святым духом оказалось крайне сложным, кончилось тем, что не только он сам и его жена, но и Корнелия отправились к Сегельфосскому водопаду и крестились в текучей воде. Кто бы мог это подумать!

Движение охватило всю деревню. Креститель до многих дотянулся своими длинными руками, он улавливал даже кое-кого из конфирмантов (Конфирмант - подросток, прошедший конфирмацию (от латинского confirmatio - утверждение) - в протестантизме торжественный публичный акт (не рассматривающийся как таинство) приобщения юношей и девушек (14-16 лет) к церковной общине.), из детей школьного возраста, и заставлял их на собраниях свидетельствовать о своём обращении, стоя на коленях. А пока ещё рано было надеяться на осень и на более прохладную погоду, в крестильной воде всё ещё было пятнадцать градусов.

Но нечто всё-таки произошло: приехал проповедник, конкурент крестителю. Он остановился в Северной деревне и был только простым проповедником Нильсеном, без крещения и прочих атрибутов, но с хорошим письменным аттестатом на имя священника Оле Ландсена от других священников.

Он оказался более скромным, не особенно красноречивым, но с добрым лицом и доброжелательным. Впечатление, которое он произвёл, было вовсе не так уж незначительно; люди, которые слыхали обоих проповедников и считались знатоками в вопросах обращения, находили Нильсена чуточку лучше другого.

Он был прост, не носил даже галстука, а только жёлтый платок вокруг шеи, не носил длинного пальто, и руки его не были белы, но от этого он ничего не терял.

Конечно, он не мог не выступить против крестителя и его деятельности в Южной деревне. Божий ангел, и тот не смог бы этого избежать. И тут Нильсен оказался неожиданно ловким, чертовски ловким, и даже очень находчивым: - Они, в Южной деревне, крестятся вторично, - сказал он, - смеются над святым духом, только издеваются над ним. Но это очень дурно - смеяться и издеваться над отсутствующим! - ядовито добавил он.

Такой добродушной мужицкой болтовнёй он занимал своих слушателей, но не мог продержаться долго против проповедника в Южной деревне, который пустил в ход свой сложный аппарат с вторичным крещением и коленопреклонением. Это привело к расколу, вражде и ненависти среди паствы Оле Ландсена, и так как люди вступали в драку друг с другом на дорогах, то "Сегельфосские известия" ещё раз обратились к окружному священнику с запросом, не найдёт ли он нужным вмешаться. Нет, - отвечал священник, - это ни к чему: к зиме всё это кончится само собою.

Спор по-прежнему касался вопроса о святом духе. Никогда прежде этот скрытый в боге дух не пользовался такой популярностью. Креститель произнёс проповедь исключительно о нём и сделал его более известным в сегельфосской округе, чем во всей стране. Удивительно, до чего его изображение святого духа было похоже, прямо портрет!

- И кроме всего я могу вам сказать, как он называется по-латыни, - сказал он. - Он называется - Spiritus sanctus. Пожалуйста, спросите кого угодно, правда это, или нет?

У Августа не было необходимой теологической подготовки, чтобы разобраться в этой божественной путанице. Тобиас не вспомнил даже о лошади, которую ему подарили, даже не обратился к разряженному Августу, опоясанному легкомысленной красной бахромой, он разговаривал с проповедником о завтрашнем дне, о воскресенье, когда опять предполагалось крещение. "А ну тебя!" - подумал, верно, Август при этом и даже не перекрестился.

- Мне необходимо сказать тебе два слова, Корнелия! - сказал он.

Корнелия неохотно встала и вышла вслед за ним. Подальше на лугу на привязи ходила лошадь и до самого корня обгрызла траву. Из соседнего двора вышел юноша и направился по дороге в их сторону.

- Ну, нравится ли вам кобыла? - спросил Август, чтобы хоть как-нибудь напомнить о подарке.

Корнелия ответила не сразу:

- Кобыла-то ничего, только здорово брыкается.

- Ну, хотя это хорошо!

- Но только отец начал сомневаться, - сказала Корнелия. - Уж не грех ли это?

- Против меня? - воскликнул Август-богач. - Вы думаете, что у меня нет таких средств?

- Нет, нет, дело совсем не в этом.

- Ну да, я тоже так думаю. Одна единственная лошадь, хе-хе-хе! - И Август вытащил связку ключей и поглядел на неё с видом собственника.

- Но может быть, это грешно по отношению к тому человеку, который продал лошадь.

У Августа вытянулось лицо.

- Но он получил за неё деньги. И насколько мне известно, я не торговался.

- Нет, - сказала Корнелия. - Но вот теперь человек остался без ничего. Бедняга! Ему пришлось продать лошадь. Теперь он на себе таскает и дрова из лесу, и сено с луга. Несчастный безлошадник, один на свете!

Август подумал немного и потом сказал в отчаянии:

- Я могу взять лошадь обратно!

Молодой человек подошёл тем временем к ним, - это был Гендрик из соседнего двора, жених Корнелии номер два.

Он присоединился к ним, и даже не поздоровался, а сразу спросил:

- О чём вы разговариваете?

- Он хочет взять лошадь обратно, - сказала Корнелия.

- Как?! Лошадь, которую подарил вам?

Август рассердился.

- Заткни ты свою пасть, когда я говорю!

Но это не подействовало. Ибо и Гендрик тоже обратился, стал религиозным и предался в руки божий. Что же при таких обстоятельствах был для него мир?

Корнелия заплакала.

- Не плачь, Корнелия, - сказал Гендрик. - Он вряд ли захочет взять у вас лошадь. Это невозможно.

- Послушай-ка, - предупредил Август во второй раз, - теперь ты уйдёшь? - И одновременно он тихонько протянул руку к заднему карману.

И это тоже не подействовало. Гендрик хотя и побледнел, он не ушёл, а Корнелия с плачем уцепилась за него и сказала:

- Нет, нет, не уходи, Гендрик!

Это подхлестнуло и Августа:

- Ах так! Вот в чём дело! - сказал он.

- Да, мы теперь одно, - объяснила Корнелия. - Гендрик совсем такой же, как мы все, завтра он тоже крестится.

Август подумал немного и понял, что у него ничего не выйдет. Он переменил тактику.

- Послушай, Корнелия, я пришёл только затем, чтобы рассказать тебе, что Беньямин работал некоторое время у меня - знаешь, этот твой жених, у которого ты сидела на коленях на рождественской вечеринке.

- Не обращай внимания на его болтовню, - сказал Гендрик.

Август продолжал:

- Он хорошо служил у меня, это отличный парень, и ловкий парень. За ним ты не пропадёшь, Корнелия.

- Не говорите о нём! - сказала Корнелия. - Он больше не мой. Он слушает Нильсена и не принадлежит к нашей общине.

- С Беньямином так хорошо иметь дело: он какой-то особенный. Я даже передал ему ключи и поставил его над своим имуществом, и я не потерял ни булавочной головки по сегодняшнее число.

- Не трудитесь и не тратьте даром слов!

- И удивительно, чему он только не выучился под моим началом! И само собой разумеется, в любой день я дам ему самую лучшую аттестацию. Я дам тебе прочесть эту аттестацию.

Замешательство Корнелии всё увеличивалось, и наконец она дошла до такой крайности, что сказала:

- Я не знаю, о ком вы говорите.

- О Беньямине, о твоём женихе. Да ты отлично знаешь, о ком я говорю: он целовал тебя много раз, целовал тебя со всех сторон.

Тут Гендрик воскликнул:

- Я не знаю, зачем мы слушаем этого человека?! Он не из наших людей, наоборот, он полон всякой скверны.

- Дрянь ты этакая! - сказал Август. - Мне бы следовало взять тебя за шиворот и, как метлой, подмести тобой луг. И с какой это стати ты висишь на руке у Корнелии? У него нет ни ножа, ни ложки, и он не может купить тебе даже пару сапог, чтобы защитить твои ноги от холода. Зато жених твой, Беньямин, в моих руках, и я научу его многим специальностям и ремёслам, которые хорошо оплачиваются. Об этом не беспокойся!

И Корнелия заплакала опять, - от этого она не могла воздержаться; но она не сдалась: до такой степени она была сбита с толку крещением и благочестием.

- Нам не надо ни богатства, ни золота. Хлеб насущный - вот всё, в чём мы нуждаемся.

- Да, - поддакнул тоже и Гендрик.

- Ну что же, мне-то это совершенно безразлично, - сказал Август, - и я не намерен вовсе дольше уговаривать тебя. Но, пожалуйста, не воображай, что ты оставишь Беньямина в холостяках. Нет. Потому что нет девушки в Северной деревне, которая не захотела бы выйти за него замуж. Но самое главное - это то, что одна из служанок на кухне у консула не прочь выйти за него. Это-то я сразу понял, как взглянул на них.

Корнелия быстро взглянула на Августа:

- Так, значит, он на одной из них женится?

Август отвечал:

- Я ни слова не скажу об этом.

И он потащился обратно в город, раздосадованный и сердитый. Поход совершенно не удался, он не только поступился своими собственными интересами, но ещё и хлопотал у Корнелии за другого, и тоже совершенно напрасно.

Он разыскал правление кино и послал в Северную деревню за Беньямином, чтобы он пришёл заливать цементом пол в зрительном зале. Тут работы предстояло много, так как пол предполагалось сперва дренировать трубами. У Беньямина хватит работы до самого сенокоса.

"Что скажет на это Корнелия? Глупая, глупая она женщина!"

И нельзя сказать, что в любви Корнелия была хуже других: все женщины на всём земном шаре одинаковы. Август даже плюнул. Уж он-то их знает. Ничто не могло их удержать от любой глупости. Чего только не случалось с ним по вечерам, когда он возвращался домой! Кто мог удержать их, когда они распускались?

Вечером, вернувшись, он ходил по двору между домами и чувствовал себя одиноким. Он чувствовал себя выбитым из колеи и под конец зашёл к Стеффену в его каморку, надеясь набрать партнёров для игры в карты. Но Стеффен был занят: к нему пришла его возлюбленная из деревни, и он угощал её из пакета твёрдыми, как камень, пряниками и печеньем, которые принёс из лавки.

- Входи, входи, На-все-руки! - сказал Стеффен. - Здесь только невеста моя да я.

- Да, сидим и едим в сухомятку, - сказала невеста.

Стеффен извинился:

- Я взял это из лавки, чтобы тебе не пришлось идти голодной домой.

- Да это никак не разжуёшь, - сказала она. Стеффен жевал и хрустел пряниками, как лошадь, но дама на это не решалась. Потом вдруг решительно выкинула изо рта вставную челюсть и положила её на стол. Она была красная от каучука и, кроме того, слюнявая, и Стеффен с отвращением косился на неё. Теперь дама без всяких зубов мусолила печенье.

- Ты свинья! - сказал Стеффен.

- А ты? Кто же ты с твоими лошадиными зубами?

- Убери это! - закричал он, потеряв терпение.

- Ну что ж! - равнодушно возразила она и сгребла свои зубы.

- От этой гадости меня чуть не вырвало, - сказал Стеффен.

- У! Животное! - отвечала невеста.

- Ведь ты же обнаружила свои внутренности!

- Я не намерена отвечать тебе!

Оба рассвирепели, стали колотить кулаками по столу и плакать от обиды и злости.

- Я брошу тебя! - выла дама. - Ты мне не нужен.

- Ну что ж, ступай своей дорогой, - отвечал Стеффен. - Счастливого пути!

XVI

Рабочие на дороге были довольны, что Август вернулся в горы и опять стал их старостой. За последнее время он отсутствовал, приходил только изредка, чтобы решить тот или иной вопрос, а общий надзор над всем был поручен Адольфу. Им было трудно слушаться Адольфа, который нисколько не лучше их, они издевались над ним и спрашивали у него совета относительно пустяков, которые отлично знали и без него. В особенности вызывающе вёл себя Франсис из Троньемского округа: он мог нагрузить тачку и потом вдруг подойти к Адольфу и спросить его, нужно ли увезти эту тачку.

Кнут Гамсун - А жизнь идёт...(Men livet lever). 3 часть., читать текст

См. также Кнут Гамсун (Knut Hamsun) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

А жизнь идёт...(Men livet lever). 4 часть.
Их антипатия к Адольфу, вероятно, вызывалась ревностью. Марна, сестра ...

А жизнь идёт...(Men livet lever). 5 часть.
Хольм получил квитанцию и ушёл. Он направился в Сегельфосские известия...