Генри Райдер Хаггард
«Священный цветок (The Holy Flower). 2 часть.»

"Священный цветок (The Holy Flower). 2 часть."

Я кивнул головою и вошел в дом, удивляясь, почему Стивен столь внезапно решил провести ночь на борту "Марии".

V. Работорговец Хассан

Кажется, прошло часа два после рассвета, когда на следующее утро меня разбудили стук в дверь и голос Джека, говорившего, что повар Самми хочет мне что-то сказать.

Удивляясь, как он мог попасть сюда (я знал, что он ночует на шхуне), я велел Джеку впустить его. Тут я должен заметить, что Самми был человеком смешанной крови. Я думаю, что в нем преобладала смесь малайца с индийским кули (30), с легкой примесью белого и, весьма возможно (в чем я, впрочем, не уверен), готтентота. В результате получился человек, обладающий немногими пороками и большими достоинствами.

(30) - Кули - низкооплачиваемая неквалифицированная рабочая сила в колониальных странах.

Прежде всего я должен сказать, что Самми был, вероятно, самым большим трусом, какого я когда-либо видел. Трусость его была врожденной; однако, как это ни странно, она никогда не мешала ему попадать в очень опасные положения. Он прекрасно понимал, что экспедиция, в которую мы собираемся, будет полна опасностей. Зная его слабость, я указал ему на это. Тем не менее он умолял меня позволить ему сопровождать меня. Возможно, что причиной этому была наша привязанность друг к другу. За несколько лет до этого я как-то выручил Самми из большой беды, отказавшись от обвинения его в одном проступке. Я не стану пускаться в изложение подробностей этого дела. Скажу только, что исчезла некоторая сумма денег, которая была доверена Самми. Следует заметить, что в это время он был помолвлен с одной "цветной" леди, обладавшей расточительными наклонностями, на которой он все-таки не женился. После этого он ухаживал за мной во время тяжелой болезни. Отсюда привязанность, о которой я упоминал. Самми был сыном туземного миссионера и, по его собственным словам, получил христианское воспитание. Он был достаточно образован для человека своего класса и в придачу к нескольким туземным диалектам, с которыми он познакомился во время своей разнохарактерной деятельности, он превосходно говорил по-английски, хотя всегда применял самый напыщенный слог. Он никогда не употреблял коротких фраз, если мысль можно было выразить более длинной. В течение нескольких лет он был учителем в Кейптауне, в школе, где получали образование "цветные" люди. Его специальностью, по его собственным словам, были "английский язык и литература". Утомившись своими занятиями или будучи уволен со службы по какой-нибудь другой причине, о которой он никогда не говорил, он отправился в Занзибар, где занялся изучением арабского языка и сделался управляющим или главным поваром в отеле. Спустя несколько лет он лишился этого места и снова появился в Дурбане, Здесь он снова встретился со мной незадолго до экспедиции в Землю Понго. Он обладал учтивыми манерами и по натуре был весьма религиозным. Я уверен, что он был баптистом. По внешности это был маленький коричневый денди неопределенного возраста с аккуратным пробором на голове, при всяких обстоятельствах весьма опрятный в отношении платья. Я взял его потому, что он находился в затруднительном положении, был превосходным поваром, великолепной сиделкой и еще потому, что мы, как я уже упоминал, были очень привязаны друг к другу. Кроме того, он всегда чрезвычайно забавлял меня, а в длительных путешествиях это чего-нибудь да стоит.

Таков, в общих чертах, был Самми.

Когда он вошел в комнату, я увидел, что на нем совершенно мокрое платье. Я спросил его, не идет ли дождь, или, быть может, он напился пьяным и уснул на сырой траве.

- Нет, мистер Квотермейн, - ответил он, - погода стоит превосходная, а что касается спиртных напитков, то я, подобно бедному готтентоту Хансу, дал себе слово не прикасаться к ним. В этом мы сходимся с ним, хотя мало похожи друг на друга.

- В чем же дело? - прервал я поток его красноречия.

- Сэр, не все обстоит благополучно на корабле, где я проводил ночь в обществе мистера Соммерса по его специальному требованию. Сегодня перед рассветом португальский шкипер и его арабы, думая, что мы спим, начали было поднимать якорь и готовиться к отплытию. Мы вышли из каюты. Мистер Соммерс сел на кабестан (31) с револьвером в руке и сказал... Сэр, я не могу повторить того, что он сказал.

(31) - Кабестан - ворот или шпиль для подъема якоря.

- Ну, хорошо. А дальше что?

- Потом, сэр, поднялась большая суматоха. Португалец и арабы грозили мистеру Соммерсу, но он продолжал сидеть на кабестане с твердостью скалы среди бурного потока. Он сказал, что уложит всякого, кто попробует коснуться кабестана. Что было дальше - я не знаю, так как кто-то столкнул меня в воду. Но я, будучи, к счастью, хорошим пловцом, доплыл до берега и поспешил сюда, чтобы сообщить вам об этом.

- Не говорил ли ты, идиот, еще с кем-нибудь? - спросил я.

- Да, сэр. По дороге я сообщил портовому офицеру, что на "Марии" происходят беспорядки, которые надо прекратить.

Одевшись через минуту, я позвал Мавово и остальных охотников. Они явились очень скоро. Одевание отнимало у них немного времени, так как их костюм состоял всего-навсего из... одеяла.

- Мавово, - начал я, - на корабле произошло...

- О, баба, - прервал он меня с подобием улыбки, - это странно, но сегодня ночью мне снилось, что я говорил тебе...

- Черт побери твои сны! - сказал я. - Собери своих людей и беги... Нет, постой. Теперь либо уже поздно, либо все обстоит благополучно. Приготовь своих охотников. Я пойду вместе с ними. Багаж можно будет перенести потом.

Менее чем через час мы были на набережной, недалеко от того места, где стояла "Мария". Теперь здесь великолепный Дурбанский порт, но в те времена местные портовые сооружения были самого примитивного характера.

Странное сборище представляли мы! Впереди шел я, одетый более или менее прилично, потом Ханс в своей грязной широкополой шляпе и засаленном платье из полосатой бумажной материи, за ним Самми в европейском костюме, мягкой войлочной шляпе и светло-синем галстуке с красными полосками; если бы не недавнее купание, он имел бы очень нарядный вид. За ним следовал суровый Мавово и его отряд охотников. На каждом из охотников был гладкий черный восковой круг, прикрепленный к их коротким волосам. Все они имели весьма свирепый вид. Согласно новому закону, они не имели права появляться в городе вооруженными. Их ружья уже были отправлены на судно, а их копья с широкими наконечниками были завернуты в циновки, служившие постелями, причем острия их были обмотаны сухой травой. Однако каждый из них держал в руках сучковатую дубину красного дерева. Шли они по-военному, по четыре в ряд.

Правда, когда мы сели в лодку, чтобы переправиться на корабль, их воинственный пыл охладился, так как эти люди, бесстрашные на суше, удивительно боятся незнакомой им стихии - воды.

Мы достигли "Марии" и взобрались на ее палубу. Прежде всего я увидел Стивена Соммерса, сидящего, согласно рассказу Самми, на кабестане с пистолетом в руке. Недалеко от него стоял, облокотившись на мостик, португалец Дельгадо, находившийся, по-видимому, в чрезвычайно скверном настроении духа. Он был окружен матросами-арабами такой же подозрительной наружности, как и он, одетыми в грязное белое платье. Тут же находился начальник порта, хорошо знакомый мне почтенный джентльмен по имени Като, мужчина малого роста, переживший, подобно мне, множество самых разнообразных приключений.

Он сидел со своей свитой около люка и курил, не спуская глаз со Стивена и португальца.

- Рад вас видеть, Квотермейн, - сказал он. - Я тоже только что прибыл сюда. Тут что-то произошло, но я не понимаю по-португальски, а джентльмен, сидящий на кабестане, ничего не объясняет.

- В чем дело, Стивен? - спросил я, обменявшись рукопожатием с мистером Като.

- В чем дело? - повторил Соммерс. - Этот человек, - он указал на Дельгадо, - хотел потихоньку уйти в море со всем нашим багажом. Без сомнения, мы с Самми были бы выброшены за борт, лишь только земля скрылась бы из виду. Но Самми, понимающий по-португальски, подслушал их разговор. Их план открылся, и я, как видите, принял надлежащие меры.

Как и следовало ждать, Дельгадо всячески отпирался от этого. Он уверял, что всего только хотел подвести судно несколько ближе к берегу и ждать нас там.

Он, конечно, лгал и знал, что нам ясен неудавшийся ему план потихоньку выйти в море и завладеть нашим имуществом, предварительно убив Стивена и бедного повара или высадив их на какой-нибудь необитаемый остров. Но доказать это было трудно. Кроме того, нас теперь было много, и мы сами могли постоять за себя и защитить свое имущество.

Основываясь на этом, я считал дальнейший спор бесполезным, Поэтому я с улыбкой принял объяснения Дельгадо и пригласил всех к утреннему завтраку. Потом Стивен рассказал мне, что когда я накануне вечером разговаривал с Мавово, Самми, стороживший на судне наш багаж, попросил его прислать туда еще кого-нибудь. Зная трусливую натуру повара, он, к счастью, сразу решил отправиться на судно и провести там ночь. Дальше все было так, как рассказывал мне Самми.

Только оказалось, что он не был выброшен за борт, но решил искупаться добровольно в тот момент, когда столкновение с Дельгадо казалось неизбежным.

- Все хорошо, что хорошо кончается, - сказал я. - Счастье, что вам пришла в голову мысль провести ночь на шхуне.

Потом все пошло хорошо. Я послал нескольких людей в сопровождении Стивена за остальным нашим багажом, который был благополучно доставлен на борт "Марии". Вечером мы отплыли.

Наш переезд до Килвы прошел очень хорошо. Легкий ветер нес нас по поверхности моря. Даже Ханс, который, по моему мнению, был самым плохим моряком в мире, и зулусские охотники не чувствовали тошноты, хотя и отказывались от пищи, как утверждал это Самми. Кажется, на пятый или седьмой день нашего путешествия мы бросили якорь около одного из островов Килвы, недалеко от старого португальского форта. Дельгадо, с которым мы мало имели дела во время нашего переезда, поднял какой-то сигнал. В ответ на него пришла лодка с несколькими людьми, которых Дельгадо назвал портовыми чиновниками. Это была целая банда черных субъектов отчаянного вида под предводительством пожилого мужчины смешанной крови, с лицом, изуродованным оспой. Дельгадо представил его нам под именем бея Хассан-бен-Магомета.

Что Хассан-бен-Магомет относится крайне неодобрительно к нашему присутствию на судне и особенно к предполагаемой нами высадке в Килве, стало для меня ясным с того момента, как я увидел его неприятное лицо.

После поспешного совещания с Дельгадо он выступил вперед и обратился ко мне на арабском языке, в котором я не понимал ни слова. К счастью, наш Самми, бывший, как я уже говорил, большим лингвистом, обладал достаточным знанием этого языка, приобретенным, вероятно, во время его службы в занзибарском отеле. Поэтому я, не доверяя Дельгадо, позвал Самми, чтобы он был переводчиком.

- Что он говорит, Самми? - спросил я.

Он немного поговорил с Хассаном, потом сказал:

- Сэр, он приветствует вас и говорит, что слышал от своего друга Дельгадо, что вы большой человек и, кроме того, что вы и мистер Соммерс англичане - нация, которую он очень любит.

- В самом деле? - воскликнул я. - Я бы никогда не подумал этого, судя по взглядам, которые он бросает на нас. Поблагодари его за любезное приветствие и скажи ему, что мы намерены высадиться здесь и отправиться в глубь страны на охоту.

Самми повиновался, и наш разговор продолжался в таком духе:

Хассан. Я убедительно прошу вас не сходить на берег. Эта страна совсем неподходящее место для таких благородных джентльменов. Здесь нечего есть, а дичи уже много лет не видно. Страну эту населяют дикари, которых голод принудил сделаться людоедами. Я не хочу, чтобы ваша кровь пала на мою голову. Поэтому я прошу вас лучше отправиться на этом корабле в бухту Делагоа, где вы найдете хороший отель, или в какое-нибудь другое место.

А. Квотермейн. Могу ли я спросить вас, сэр, какое положение занимаете вы в Килве, что так заботитесь о нашей безопасности?

X. Благородный английский лорд, я здешний купец португальской национальности, но рожденный от арабской матери высокого происхождения и воспитанный среди этого народа. Я имею сады, возделываемые моими туземными слугами, которые для меня все равно, что родные дети. Я развожу пальмы, маниоку, земляные орехи, смоквы и другие растения. Все окрестные племена считают меня своим вождем и отцом, А.К. В таком случае, благородный Хассан, ты можешь провести нас через эти племена, видя, что мы мирные охотники, никому не желающие причинить вреда.

(Продолжительное совещание хассана с Дельгадо. во время которого я приказываю Мавево вывести на палубу всех сноих зулусов с ружьями).

X. Благородный английский лорд, я не могу позволить вам высадиться на берег.

А.К. Благородный сын пророка, я намерен завтра рано утром высадиться на берег со своим другом, спутниками, ослами и багажом. Я буду рад, если ты позволишь мне сделать это. Если же нет... - я посмотрел на грозную группу охотников, стоявших позади меня.

* X. Благородный английский лорд, мне очень неприятно применять силу, но позволь мне сказать тебе, что в моей мирной деревне есть по крайней мере сотня людей, вооруженных ружьями, между тем как вас меньше двадцати человек.

А.К. (обменявшись после некоторого размышления несколькими словами с Соммерсом). Не можешь ли сказать мне, благородный господин, не было ли видно из вашей деревни английское военное судно "Крокодил"? Это судно занимается поимкой арабских доу (32), принадлежащих работорговцам. Я получил письмо от его капитана. Он должен был быть в этих водах еще вчера, но, по всей вероятности, запоздает дня на два.

(32) - Доу - арабское одномачтовое судно с косым треугольным парусом.

Если бы в ногах почтенного Хассана разорвалась бомба, эффект едва ли был бы меньший. Он не побледнел, но сделался ужасно желтым и воскликнул:

- Английское военное судно "Крокодил"! Я думал, что оно ушло чиниться в Аден (33) и вернется в Занзибар не раньше, чем через четыре месяца.

(33) - порт в Аравийском море, на Аравийском полуострове, в те времена - опорная военно-морская база Великобритании в Индийском океане.

А.К. Ты получил ложные сведения, благородный Хассан. Оно не будет чиниться до октября. Прочесть тебе письмо? - Я вынул из кармана кусок бумаги. - Оно должно интересовать тебя, так как мой друг капитан, которого, как тебе известно, зовутфлауэрс, упоминает о тебе. Он пишет...

Хассан махнул рукой.

- Довольно. Я вижу, благородный господин, что ты горячий человек, которого нелегко отговорить or принятого решения. Если хочешь, высаживайся на берег и иди куда тебе нравится.

А.К. Я думаю, что мне лучше всего подождать прихода "Крокодила".

X. Нет-нет, высаживайся на берег. Капитан Дельгадо, вели грузить их багаж в свою шлюпку. Моя лодка тоже к услугам этих лордов. Тебе, капитан, лучше всего уйти отсюда с вечерним отливом. Еще светло, лорд Квотермейн. Все, что в моих силах, к твоим услугам.

А.К. Я понимаю, бей Хассан, что ты шутил, когда настаивал на том, чтобы я отправился в другое место. Право, превосходная шутка для человека, гостеприимство которого так известно. Прекрасно, мы исполним твое желание и высадимся на берег сегодня же вечером. Если капитан Дельгадо случайно увидит военный корабль "Крокодил", пусть он будет добр дать нам сигнал ракетой.

- Конечно, конечно, - прервал меня Дельгадо, делавший до этого времени вид, что не понимает по-английски, и заставлявший меня при разговоре с ним прибегать к помощи Самми. Потом он отвернулся и отдал приказание своим арабам-матросам перенести наши тюки из трюма в лодку. Никогда я не видел более быстрой погрузки. Через полчаса на шхуне не оставалось ни одного нашего тюка. Стивен Соммерс наблюдал за их переноской. Наш личный багаж был положен в шлюпку с "Марии", а остальные тюки вместе с четырьмя ослами были как попало свалены на плоскодонную баржу, принадлежавшую Хассану. На этой барже поместился я с половиной наших людей, остальные под командой Стивена заняли места в меньшей лодке.

Наконец все было готово, и мы отчалили.

- Прощайте, капитан, - крикнул я Дельгадо, - если встретите "Крокодил"...

Тут Дельгадо разразился таким потоком брани на португальском, арабском и английском языках, что конец моего замечания, по-видимому, не достиг его.

В то время, когда мы гребли по направлению к берегу, я заметил, что Ханс, сидевший недалеко от меня под одним из ослов, обнюхивает, словно собака, борт и дно баржи. Я спросил его, в чем дело.

- Странный запах в этой лодке, - прошептал он по-голландски, - она пахнет кафрами так же, как и трюм "Марии". Я думаю, что на этой лодке перевозили невольников.

- Сиди смирно и перестань обнюхивать лодку, - сказал я, подумав при этом, что Ханс прав. Очевидно, мы попали в гнездо работорговцев и Хассан их предводитель.

Мы миновали остров, на котором я заметил развалины старого португальского форта и несколько длинных хижин, крытых соломой, где, должно быть, содержались невольники до отправки на корабль. Заметив, что я пристально смотрю на эти хижины, Хассан поспешно объяснил мне через Самми, что это - склады, в которых он сушит рыбу и кожи и сохраняет товары.

- Это очень интересно! - заметил я. - А мы сушим кожи на солнце...

Мы пересекли узкий канал и достигли плотины, где вышли на берег. Отсюда мы в сопровождении Хассана направились не в дерев- ню, которая теперь видна была слева, но к довольно красивому, хотя и полуразрушенному дому, стоявшему ярдах в ста от берега. Что-то во внешнем виде этого дома внушало мне мысль, что он был построен не работорговцами. Его веранда и прилегавший к нему сад указывали на хороший вкус и цивилизованность строителей. Очевидно, здесь некогда жили культурные люди. Дальше я увидел развалины церкви среди апельсиновой рощи, окруженной пальмами. Что это была церковь, в этом не было никакого сомнения, так как тут же стоял небольшой навес, увенчанный каменным крестом. Под навесом висел колокол, некогда призывавший к молитве.

- Передай английскому лорду, - сказал Хассан Самми, - что это здания христианской миссии, покинутой более двадцати лет тому назад. Когда я пришел сюда, то нашел их пустыми.

- Вот как! - ответил я. - А как звали тех, кто здесь жил?

- Я не знаю этого, - сказал Хассан. - Они ушли задолго до моего прихода.

Мы вошли в дом и в продолжение последующего часа были заняты своим багажом, который был сложен в саду. Для охотников были разбиты две палатки, которые я приказал поставить перед окнами комнат, предназначенных для нас. Эти комнаты были замечательны в своем роде. Моя, очевидно, раньше служила гостиной, что я заключил по разбитой мебели, по-видимому, американского производства. Комната, занятая Стивеном, некогда служила спальней, так как в ней осталась железная кровать. Кроме того, тут был висячий книжный шкаф (теперь валявшийся на полу) и несколько растрепанных книг. Одна из них хорошо сохранилась, быть может потому, что белым муравьям и подобным им существам не понравился вкус ее сафьянового переплета. Эта книга называлась "Христианский год", соч. Кебла. На ее заглавном листе было написано: "Дорогой Лизбет в день рождения от мужа". Я спрятал эту книгу в карман. На стене висел небольшой акварельный портрет очень красивой молодой женщины с голубыми глазами и белокурыми волосами. В углу портрета было написано тем же почерком: "Лизбет в возрасте 20 лет".

Этот портрет я тоже взял себе, думая, что со временем он может пригодиться как вещественное доказательство.

- Можно подумать, Квотермейн, что обитатели этого дома покинули его очень поспешно, - сказал Стивен.

- Это верно, дорогой мой. Но, быть может, они не покинули его. Быть может, они остались здесь...

- Убитыми?

Я кивнул головой и продолжал:

- Мне кажется, что наш приятель Хассан мог бы кое-что рассказать об этом. Надо пойти осмотреть церковь, пока не готов ужин и пока светло.

Мы прошли через пальмовую и апельсиновую рощи к тому месту, где стояла церковь. Она была построена из камня, похожего на коралловые скалы. Нам с первого взгляда стало ясно, что она опустошена огнем. Обесцвеченные стены красноречиво говорили об этом. Внутри здание поросло кустарником и ползучими растениями. Из каменного возвышения, где стоял алтарь, выскользнула желтая змейка. Церковь была окружена полуразрушенной стеной, но могил нигде не было видно. Однако недалеко от ворот была искусственная насыпь.

- Если разрыть эту насыпь, - сказал я, - то мы найдем кости тех, кто здесь жил. Не наводит ли вас это на какую-нибудь мысль?

- Только на то, что они были убиты, - ответил Стивен.

- Вам нужно научиться производить расследования. Это очень полезное искусство, особенно в Африке. Мне кажется, что если вы правы, то убийство совершено не туземцами, которые никогда не утруждают себя погребением мертвых. Это могли сделать арабы, особенно если среди них были португальцы, именующие себя христианами. Но, во всяком случае, все это было давно, - я указал на растущие на насыпи деревья, которым было не менее двадцати лет.

Мы вернулись в дом, где нас ждал обед. Хассан приглашал нас обедать к себе, но я, по понятной причине, предпочел, чтобы обед был приготовлен Самми, и предложил Хассану пообедать с нами. Он вскоре появился и рассыпался в любезностях, хотя в его глазах я ясно видел ненависть и подозрение. Мы принялись за жаркое из козленка, купленного у Хассана, так как я не хотел принимать подарков от этого человека. Питьем нам служил джин, смешанный с водою. Опасаясь, чтобы вода не была отравлена, я приказал Хансу набрать ее из источника, протекавшего недалеко от дома. Вначале Хассан, как подобало хорошему магометанину, отказывался от спиртного, потом уступил, и я налил ему хорошую порцию. Аппетит приходит во время еды, говорят французы. Эту поговорку можно было бы применить и к выпивке, по крайней мере, в данном случае по отношению к Хассану, который, по-видимому, полагал, что количество выпитого алкоголя не увеличивает тяжести греха. После третьей порции джина он стал чрезвычайно любезным и болтливым. Находя момент удобным, я послал за Самми и через него сказал нашему хозяину, что нам нужно нанять двадцать носильщиков для нашего багажа. Он объявил, что носильщиков нельзя достать ближе чем за сотни миль, в ответ на что я подлил ему джину. В конце концов мне удалось сговориться с ним (не помню, за какую сумму), и он обещал найти для нас двадцать человек, которые останутся при нас столько времени, сколько нам понадобится. Потом я спросил его о разрушенной миссии, но ничего не мог добиться, несмотря на то что он был почти пьян. Он сказал только то, что двадцать лет тому назад очень свирепый народ, называемый "мазиту", совершил набег на побережье и перебил всех, кто здесь жил, за исключением белого человека и его жены, которые убежали в глубь страны. С тех пор о них ничего не слышно.

- А сколько человек похоронено около церкви? - быстро спросил я.

- Кто тебе сказал, что они там похоронены? - вздрогнув, ответил он, но, заметив свою ошибку, продолжал: - Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я никогда не слышал, что там кто-нибудь похоронен. Спите спокойно, почтенные лорды. Я должен пойти присмотреть за нагрузкой товаров на "Марию".

Он встал, поклонился по-восточному и вышел.

- Итак, "Мария" не ушла, - сказал я и свистнул особым образом. Тотчас же в комнату тихо вошел Ханс, так как свист был для него условным знаком.

- Ханс, я слышал подозрительные звуки на том острове, - сказал я.

- Проберись к берегу и посмотри, что там происходит. Если та будешь осторожен, тебя никто не увидит.

- О баас, - ответил он, оскалив зубы, - не думаю, что кто-нибудь увидит Ханса, если он будет осторожен, особенно ночью.

С этими словами он выскользнул из комнаты так же тихо, как и вошел. Я отправился к Мавово и приказал ему поставить караульных и присмотреть за тем, чтобы наши люди держали свои ружья наготове, так как я опасался, что работорговцы могут ночью напасть на нас. В последнем случае я приказал занять веранду, но не стрелять до тех пор, пока я не скомандую.

- Хорошо, мой отец, - ответил Мавово. - Это очень счастливое путешествие. Я никогда не думал, что война может начаться так скоро. Моя змея забыла сказать об этом в тот вечер. Спи спокойно, Макумазан. Ни одно существо, которое ходит, не проберется к тебе, пока мы живы.

- Не будь так самонадеян, - сказал я.

Мы прилегли в спальне, не раздеваясь, и положили около себя свои ружья.

Прежде всего я припоминаю, что кто-то потряс меня за плечо. Я думал, что это Стивен, согласившийся бодрствовать первую половину ночи и обещавший разбудить меня ровно в час. Он действительно не спал, так как мне был виден огонь трубки, которую он курил.

- Баас, - прошептал голос Ханса, - я все разузнал. Они действительно перевозят в большой лодке невольников с острова на "Марию".

- Так, - сказал я. - Но как ты сюда пробрался? Разве наши охотники спят? Он захихикал.

- Нет, они не спят. Они смотрят во все глаза и слушают во все уши. Однако старый Ханс незаметно пробрался мимо них. Даже баас Соммерс не заметил его.

- Это верно, - сказал Стивен. - Я думал, что это крыса. Я вышел на веранду и при свете костра, разведенного охотниками, увидел Мавово, сидевшего с ружьем на коленях, и позади него двух часовых. Я позвал его и указал на Ханса.

- Какие вы сторожа, - сказал я, - если Ханс сумел пробраться мимо вас ко мне в комнату, не будучи замеченным вами!

- О! - угрюмо воскликнул Мавово. - Я сказал, что ни одно живое существо, которое ходит, не проберется к тебе, Макумазан. Но эта желтая змея проползла мимо нас на брюхе. Посмотри на свежую грязь, которая покрывает его платье.

- Однако змеи могут жалить и убивать, - с усмешкой заметил Ханс. - Ох, вы, зулусы, считаете себя очень храбрыми! Вы кричите и размахиваете копьями и боевыми топорами. Но после этого одна бедная готтентотская собака стоит вас всех, вместе взятых. Нет, не пытайся ударить меня, воинственный Мавово. Мы оба, каждый по-своему, служим одному и тому же господину. Когда нужно будет сражаться, я предоставлю это тебе, но разведку предоставь Хансу. Взгляни, Мавово, - он показал роговую табакерку, какие зулусы иногда носят в ушах, - кому это принадлежит?

- Это моя табакерка, - сказал Мавово, - ты украл ее!

- Да, - насмешливо сказал Ханс, - я вытащил ее из твоего уха, когда в темноте пробирался мимо тебя. Помнишь, тебя укусил комар?

- Помню, - проворчал Мавово. - Ты, готтентотская змея, велик в своем низком пути. Но если в следующий раз меня что-нибудь укусит, то я отмахнусь от него не рукою, а копьем.

После этого я отпустил их обоих, заметив Стивену, что этот случай является хорошим примером борьбы между храбростью и хитростью. Теперь я был уверен, что Хассан и его друзья слишком заняты для того, чтобы напасть на нас в эту ночь. Мы легли спать и заснули сном праведников.

Проснувшись на следующее утро, я узнал, что Стивен Соммерс уже встал и куда-то ушел. Он не появлялся до середины завтрака.

- Где вы были? - спросил я его, заметив, что его платье изорвано и покрыто мокрым мхом.

- На верхушке самой высокой из тех пальм, Квотермейн. Я видел, как один араб взбирался на дерево с помощью веревки, и научился этому. Это совсем нетрудно, хотя и кажется опасным.

- Скажите же, что заставило вас... - начал я.

- Известная вам страсть, - прервал он меня, - когда я смотрел в бинокль, мне показалось, что я вижу орхидею недалеко от верхушки дерева. Я взобрался на него. Оказалось, что это была не орхидея, а масса растительной пыли. Но зато я узнал кое-что другое. Сидя на верхушке пальмы, я увидел, что "Мария" старается выйти из-за защищенной от ветра стороны острова. Далеко в стороне виднелась струйка дыма. Посмотрев в бинокль, я увидел, что это военное судно, медленно идущее вдоль берега. Я убежден, что это английский корабль. Потом поднялся туман и скрыл все из виду.

- Честное слово, это - "Крокодил"! - воскликнул я. - То, что я говорил Хассану, было не совсем вздорным. Мистер Като, командир порта в Дурбане, говорил, что "Крокодил" на днях должен зайти к ним в порт за припасами, после чего он будет крейсировать вдоль побережья в поисках работорговцев. Забавно будет, если он случайно встретит "Марию" и осмотрит ее груз. Не правда ли?

- Они не встретятся, Квотермейн, если кто-нибудь из них не изменит курса. Я не прощу этому мерзавцу Дельгадо его попытки удрать с нашим багажом, не говоря уж о несчастных невольниках. Передайте мне кофе.

В продолжение последующих десяти минут мы ели молча, так как Стивен обладал превосходным аппетитом и, кроме того, проголодался после утренней гимнастики.

Лишь только мы окончили завтрак, как явился Хассан, имевший еще более гнусный вид, нежели накануне. Я заметил, что он был " скверном расположении духа, причиной чего была, вероятно, головная боль - результат вчерашней выпивки. Или, быть может, тот факт, что "Мария" благополучно ушла с невольниками, не будучи замеченной нами, был причиной изменения его поведения. Третьим предположением могло быть то, что он намеревался убить нас в прошлую ночь, но не имел возможности выполнить свой план.

Мы вежливо поздоровались с ним, в ответ на что он грубо спросил через Самми, когда "христианские собаки, оскверняющие его дом" намерены уйти отсюда, так как дом нужен ему самому.

Я ответил, что мы уйдем не раньше, чем явятся двадцать носильщиков, которых он нам обещал.

- Вы лжете, - сказал он. - Я никогда вам их не обещал. Здесь нет никаких носильщиков.

- Ты хочешь сказать, что в прошлую ночь отправил их на "Марию" вместе с невольниками? - быстро спросил я.

Видели ли вы, мой читатель, что делается с котом солидного возраста и угрюмого нрава, когда он внезапно встретит маленькую собачонку? Наблюдали ли вы, как он сгибается в дугу, как надувается, становясь почти в два раза больше по сравнению со своей нормальной величиной, как взъерошивается его шерсть, как сверкают его глаза, как из его рта вырывается целый поток странных звуков? Если вы видели все это, вы легко можете представить себе, какое действие произвело на Хассана мое последнее замечание. Он имел такой вид, будто готов был лопнуть от ярости. Его налитые кровью глаза, казалось, хотели выпрыгнуть из орбит. Всячески проклиная нас, он схватился рукою за позолоченную рукоятку своего огромного ножа и, наконец, сделал то, чего коты не делают - плюнул.

Случилось, что Стивен, стоявший несколько ближе к Хассану, нежели я, и хладнокровно смотревший на него, сделался жертвой этой грубой выходки. Это словно разбудило его. Он сказал что-то выразительное и в следующую секунду бросился "а Хассана, словно тигр, и ударил его прямо в нос. Хассан отшатнулся назад и выхватил нож, но новый удар Стивена свалил его на землю, заставив выронить нож, который я поспешно схватил.

Хассан поднял вверх руку в знак признания себя побежденным.

- Благородный английский лорд победил меня, - сказал он, задыхаясь.

- Проси прощения! - закричал Стивен. Хассан поклонился, коснувшись лбом земли, и всячески извинялся.

- Что ты теперь скажешь насчет носильщиков? - весело спросил я.

- У меня нет никаких носильщиков, - ответил он.

- Ты мерзкий лгун! - воскликнул я. - Один из моих людей, бывший около вашей деревни, говорит, что она полна людей.

- Тогда пойди и набери их сам, - злобно ответил он, так как знал, что деревня окружена частоколом. Я не знал, что предпринять. Конечно, работорговца следовало бы хорошенько проучить, но нам пришлось бы очень плохо, если бы он вздумал напасть на нас со своими арабами. Пристально глядя на меня, Хассан, по-видимому, угадал мои мысли.

- Меня избили, как собаку, - сказал он, и ярость снова охватила его, - но Аллах справедлив: он отомстит за меня в свое время.

Едва он это сказал, как со стороны моря послышался пушечный выстрел. В этот самый момент с берега прибежал араб, крича:

- Где бей-Хассан?

- Вот, - сказал я, указывая на Хассана. Араб удивленно посмотрел на него, так как бей-Хассан имел весьма плачевный вид, потом пролепетал испуганным голосом:

- Господин, английский военный корабль преследует "Марию". Снова послышался пушечный выстрел.

- Это "Крокодил", - медленно сказал я, приказав Самми переводить мои слова. Потом я вынул из кармана английский флаг, который положил туда, когда узнал о появлении корабля.

- Стивен! - продолжал я, размахивая флагом. - Не можете ли вы снова влезть на пальму, чтобы просигналить "Крокодилу" этим флагом?

- Великолепная идея! - воскликнул Стивен весело. - Ханс, принеси мне длинную палку и кусок бечевки.

Но Хассан совсем не находил эту идею великолепной.

- Английский лорд, - сказал он, тяжело дыша, - у тебя будут носильщики. Я пойду и приведу их.

- Нет, ты никуда не пойдешь, - ответил я. - Ты останешься здесь в качестве заложника. Пошли за ними этого человека.

Хассан отдал арабу несколько коротких приказаний, и тот поспешно ушел по направлению к обнесенной частоколом деревне.

Вскоре после его ухода появился новый посланник.

- Бей, - нерешительно сказал он, - мы видели в подзорную трубу, что английский военный корабль выслал шлюпку, которая пристала к "Марии".

- Великий Аллах! - взволнованно пробормотал Хассан. - Этот вор и предатель Дельгадо расскажет всю правду. Английские дети Шайтана (34) высадятся здесь. Все погибло! Передай людям, чтобы они захватили с собой рабов, бежали в лес. Я присоединюсь к ним.

(34) - Шайтан - в мусульманской мифологии - одно из имен дьявола.

- Нет, - прервал я его, - если ты и присоединишься к ним, то, во всяком случае, не сейчас. Ты пойдешь вместе с нами. Несчастный Хассан задумался, потом спросил:

- О господин Квотермейн! Если я снабжу вас двадцатью носильщиками и буду сопровождать вас в течение нескольких дней, обещаешь ли ты не сигналить кораблю?

- Что вы на это скажете? - спросил я Соммерса.

- По-моему, следует согласиться, - ответил он. - Этот негодяй уже получил хороший урок. Если же "Крокодил" высадит сюда своих людей, то

- конец нашей экспедиции. Нас заставят ехать в Занзибар или другое место, чтобы выступить свидетелями на суде. Мы ничего не выиграем, так как пока моряки придут сюда, все эти мерзавцы, за исключением нашего приятеля Хассана, разбегутся. Еще вопрос, повесят ли его. Он может вывернуться. Международные законы, иностранный подданный, отсутствие прямых улик...

- Дайте мне минуту подумать, - сказал я.

Пока я думал, происходило следующее. Я увидел человек двадцать туземцев, шедших по направлению к нам. Несомненно, это были обещанные носильщики. Много других бежало из деревни в лес. Потом прибежал третий посланец, сообщивший, что "Мария" уходит под управлением призового экипажа, и военный корабль, по-видимому, собирается сопровождать ее. Очевидно, он не хотел высаживать своих людей на территорию, которая, по крайней мере номинально, была португальской. Поэтому, если что-либо и нужно было предпринять, то немедленно.

В результате я сделал глупость и последовал совету Стивена. Через десять минут я изменил свое решение, но уже было поздно. "Крокодил" был далеко и не мог заметить нашего сигнала.

Этому предшествовал разговор с Хансом.

- Я думаю, что баас сделал ошибку, - сказал он. - Он забыл, что эти желтые дьяволы в белых платьях вернутся сюда и отомстят нам. Если бы английский корабль разрушил их город, они ушли бы в другое место. Впрочем, - прибавил он, взглянув на Хассана, - их предводитель в наших руках, и мы можем повесить его. Если баас желает, я могу это сделать. Я очень хорошо умею вешать людей.. - Убирайся вон! - сказал я, хотя знал, что Ханс прав.

VI. Невольничья дорога

Пришло двадцать носильщиков под конвоем пяти или шести арабов, вооруженных ружьями. Мы отправились посмотреть на них, взяв с собою Ханса и охотников. Это была толпа исхудалых, запуганных людей, принадлежавших, судя по их внешнему виду и прическам, к различным племенам. Передав их нам, арабы (или, вернее, один из них) вступили в оживленный разговор с Хассаном. О чем они говорили - я не знаю, так как Самми с нами не было. Тем не менее я догадался, что они обсуждают план освобождения Хассана. Если это и было так, то в конце концов они решили отказаться от этого намерения и пустились бежать вместе с остальными. Один из них, более смелый, нежели другие, обернулся и выстрелил в меня. Пуля просвистела мимо в нескольких ярдах от меня, так как эти арабы отвратительные стрелки. Это покушение на убийство так рассердило меня, что я решил не оставлять его безнаказанным. При мне было маленькое ружье "Интомби", то самое, из которого, как напомнил мне Ханс, я много лет тому назад стрелял по коршунам в краале Дингаана. Конечно, я мог бы убить араба, но мне не хотелось делать этого. Я мог прострелить ему ногу, но тогда нам пришлось бы либо ухаживать за ним, либо оставить его умирать. Поэтому я выбрал правую руку и прострелил ее выше локтя с расстояния около пятидесяти шагов.

- Теперь этот низкий человек больше никогда не будет стрелять, - сказал я зулусам.

- Хорошо, Макумазан, очень хорошо! - сказал Мавово. - Но почему ты не целился в голову, раз так хорошо умеешь стрелять? Эта пуля наполовину пропала.

После этого я вступил в разговор с носильщиками. Бедняги думали, что они проданы новому хозяину. Я должен сказать, что они предназначались к вывозу в другие места, но должны были обрабатывать сады Хассана. Двое из них принадлежали племени мазиту, родственному зулусам, хотя и отделившемуся от них много лет тому назад. Они говорили на наречии, которое я понимал, хотя вначале это давалось мне с трудом. В основу его вошел зулусский язык, смешанный с языками других племен, женщин которых мазиту брали себе в жены.

Среди носильщиков был один, настолько хорошо говоривший по-арабски, что Самми мог объясняться с ним. Я спросил мазиту, знают ли они дорогу, которая ведет в их страну. Они ответили, что знают, но что их страна находится очень далеко отсюда, на расстоянии целого месяца пути. Я сказал им, что если они поведут нас туда, то получат свободу и хорошую плату. При этом я прибавил, что если и остальные носильщики будут хорошо служить нам, то они тоже получат свободу, когда в них не будет надобности. Услышав это, бедняги печально улыбнулись и посмотрели на Хассана-бен-Магомета, сидевшего на ящике под конвоем Мавово и бросавшего на них и нас злобные взгляды.

"Разве могут они стать свободными, пока жив этот человек? " - казалось, говорил их взгляд. Как будто для того, чтобы укрепить их сомнение, Хассан, понявший смысл моих слов, спросил, по какому праву мы обещаем свободу его рабам.

- По праву этого, - сказал я, указав на английский флаг, который Стивен все еще держал в руках. - Кроме того, мы заплатим тебе за них, когда вернемся обратно.

- Да, - пробормотал он, - ты заплатишь мне за это, англичанин, когда вернешься или, быть может, еще раньше этого!

Мы смогли выступить не раньше трех часов пополудни. У нас было так много дел, что, вероятно, было бы благоразумнее подождать до следующего утра. Но нам не хотелось проводить в этом месте еще одну ночь.

Каждый носильщик получил по одеялу и, казалось, эти бедные создания были чрезвычайно тронуты нашими подарками. Все вещи еще в Дурбане были разложены по ящикам, из которых каждый весил столько, сколько мог нести на себе один человек. На ослов были надеты вьючные седла: Эти животные оказались весьма полезными в нашем путешествии.

Вьюки были укреплены на их спинах в непромокаемых кожаных мешках вместе с тыквенными бутылками и постельными циновками, которые Ханс откуда-то достал. Вероятно, он похитил их из покинутой деревни, а так как они были необходимы для нас, то я, сознаюсь, ничего ему не сказал. Мы взяли шесть или восемь козлят, бродивших недалеко, про запас, до того времени, пока не найдем дичи. За них я предложил Хассану плату, но когда вручил ему деньги, он в ярости швырнул их на землю. Я поднял их и со спокойной совестью спрятал обратно в карман.

Наконец все было более или менее готово. Тогда возник вопрос, что делать с Хассаном. Зулусы, равно как и Ханс, хотели убить его, что Самми объяснил ему на своем превосходном арабском языке.

Тут этот жестокий человек показал, каким трусом он был в глубине души. Он бросился на колени, плакал и взывал в нам во имя сострадательного Аллаха. Это продолжалось до тех пор, пока Мавово, которому весьма надоело, не пригрозил ему своим копьем, после чего тот замолчал.

Стивен стоял за то, чтобы отпустить его - мысль, которая, казалось, имела свои преимущества, так как, отпустив его, мы, по крайней мере, избавились бы от его общества. Однако после некоторого размышления я решил, что лучше всего задержать его по крайней мере дня на два в качестве заложника, на случай, если арабы последуют за нами и нападут на нас. Сперва он отказался идти с нами, но ассегай одного из охотников, направленный на него, послужил доводом, на который он ничего не мог возразить.

Наконец мы тронулись в путь. Впереди шел я с двумя проводниками, потом шли носильщики, потом половина охотников, за ними четыре осла под присмотром Ханса и Самми, потом Хассан и остальные охотники, за исключением Мавово, шедшего со Стивеном позади всех. Нет нужды говорить, что ружья наши были заряжены и все мы были готовы ко всяким случайностям.

Единственная дорога, по которой, по словам наших проводников, нам предстояло идти, шла сначала на протяжении нескольких сот ярдов по берегу, потом сворачивала от него через деревню, где жил Хассан, так как он, по-видимому, не пользовался старым миссионерским домом. Когда мы проходили мимо небольшого скалистого откоса (не более десяти футов высотой) в том месте, где глубокий канал, ярдов в пятьдесят шириной, отделял материк от острова, с которого невольники перевозились на "Марию", возникло некоторое затруднение с ослами. Один из них сбросил с себя поклажу, другой начал брыкаться с явным намерением прыгнуть в воду вместе с нашим ценным грузом. Охотники из арьергарда бросились к нему, чтобы удержать его. Вдруг послышался сильный всплеск.

"Осел упал в воду! " - мелькнуло у меня в голове. Но это был не осел, а Хассан. Воспользовавшись нашим замешательством и будучи превосходным пловцом, он бросился в воду и нырнул. Ярдах в двадцати от берега он вынырнул, потом снова нырнул, направляясь к острову. Я, безусловно, мог попасть из ружья ему в голову, но мне неприятно было стрелять по спасавшему свою жизнь человеку, словно это был гиппопотам или крокодил. Кроме того, я отдавал должное смелости его маневра. Поэтому я не стал стрелять и удержал от этого других.

Когда наш бывший хозяин подплыл к острову, я увидел арабов, сбегавших со скалы, чтобы помочь ему выйти из воды. Либо они не покинули острова, либо снова заняли его, лишь только "Крокодил" скрылся из виду со своим трофеем. Чтобы снова захватить в плен Хассана, надо было напасть на гарнизон острова, что нам было не по силам. Поэтому я отдал приказание продолжать путь. Затруднение с ослами было устранено, и мое приказание было исполнено сразу, Счастье, что мы не замешкались, так как едва только наш караван двинулся дальше, как арабы с острова начали в нас стрелять. Но ни одна их пуля не достигла цели, так как мы скоро свернули в сторону и оказались за прикрытием. Кроме того, арабы, по своему обыкновению, стреляли очень скверно. Однако одна пуля попала в тюк, навьюченный на осла, разбила бутылку хорошей водки и повредила жестянку с консервированным маслом. Это так рассердило меня, что я, приказав другим продолжать путь, спрятался за дерево и ждал до тех пор, пока из-за скалы не показался грязный и изорванный тюрбан Хассана. Я прострелил этот тюрбан, но, к сожалению, не голову, на которой он был. Послав такой прощальный привет нашему хозяину, я спустился со скалы и догнал остальных.

Теперь мы шли мимо деревни. Идти через нее я не решился, опасаясь засады.

Деревня занимала большое пространство, окруженное крепким палисадом, и со стороны моря была скрыта большими холмами. В центре ее стоял большой дом восточного характера, в котором, несомненно, жил Хассан со своим гаремом. Когда мы прошли немного дальше, я, к своему удивлению, увидел пламя, пробивавшееся сквозь крышу этого дома, крытую пальмовыми ветками. Я не мог понять, как это могло случиться, но когда спустя два дня увидел у Ханса в ушах золотые серьги, а на руке золотой браслет, и, кроме того, заметил, что он и один из охотников располагают изрядным количеством британских соверенов (35) - правда всплыла наружу.

(35) - Соверен - английская золотая монета в 1 фунт стерлингов.

Они незаметно пробрались через ворота в покинутою деревню, прошли к дому Хассана, похитили из женской половины украшения и деньги и, уходя, подожгли дом - "в оплату за разбитую бутылку водки", как объяснил Ханс. Я рассердился, но в конце концов понял, что теперь уже поздно предпринимать что-либо, и приказал ему и его товарищу поделиться золотом с остальными охотниками и Самми. На долю каждого из них пришлось по восемь фунтов.

Я должен заметить, что Хассан был прекрасным садоводом, так как сады, которые он разводил с помощью невольников, были чрезвычайно красивы и должны были приносить ему порядочный доход.

Пройдя через эти сады, мы подошли к наклонной равнине, поросшей кустарником. Идти здесь было труднее, так как дорога была покрыта ползучими растениями. Я был очень рад, когда мы к закату солнца достигли гребня холма и очутились на открытой, плоской равнине, расстилавшейся до самого горизонта. В кустарнике мы легко могли подвергнуться нападению, но на открытом месте я боялся этого меньше. Хотя их лазутчики не теряли нас из вида, тем не менее в продолжение нескольких дней они ничего против нас не предпринимали.

Найдя удобное место у ручья, мы расположились ночевать. Ночь была так хороша, что мы не разбили палаток. Впоследствии я сожалел, что мы не ушли подальше от воды, так как над болотами, прилегавшими к ручью, носились мириады москитов, отравлявших нам существование. На бедного Стивена, непривычного к ним, они набросились с особенной яростью, и на следующее утро он, покрытый следами их укусов, являл собою весьма печальное зрелище. Кроме того, наш покой нарушался необходимостью выставлять бдительную стражу, на случай, если арабы вздумали бы напасть на нас среди ночи, и на случай попытки наших носильщиков бежать от нас, похитив багаж. Перед тем как они улеглись спать, я объяснил им, что всякий из них, кто попытается бежать, будет застрелен и что если они останутся снами, то с ними будут очень хорошо обращаться.

Они ответили через двух мазиту, что им некуда идти и что они не хотят снова попасть в руки Хассана, о котором они говорили не иначе, как с содроганием, и указали при этом на свои покрытые шрамами спины и на следы на шеях, оставленные невольничьими хомутами. Их слова казались искренними, но на них, конечно, нельзя было вполне положиться.

Убедившись на следующее утро, что ослы не разбежались и что вообще все обстоит благополучно, я вдруг заметил сквозь легкий туман какой-то белый предмет, который я сначала принял за маленькую птичку, сидящую на воткнутой в землю палке ярдах в пятидесяти от лагеря.

Я направился к нему и увидел, что это не птица, а кусок бумаги, вложенный в расщепленную на конце палку, какие туземцы употребляют для переноски писем. Я развернул бумагу и с большим трудом (письмо было написано на плохом португальском языке) прочел следующее:

Английские черти!

Не думайте, что вы избавились от меня. Я знаю, куда вы идете, и если вы не погибнете в пути, то все равно умрете от моей руки. Я располагаю тремя сотнями храбрых, хорошо вооруженных людей, которые почитают Аллаха и жаждут крови христианских собак. С ними я последую за вами, и если вы попадете в мои руки живыми, вы узнаете, что значит умереть от огня или от солнца, будучи зарытыми в муравейник. Посмотрим, поможет ли вам тогда ваш английский военный корабль или ваш бог. Да постигнет вас беда, белые разбойники, грабящие честных людей!

Это приятное послание не было подписано, но нетрудно было догадаться, кто был его анонимным автором. Я показал его Стивену. Он так был раздражен его содержанием, что пролил лекарство, которым лечил свой укушенный москитами глаз. Когда боль была наконец успокоена купаньем, мы состряпали такой ответ:

Убийца, известный среди людей под именем Хассан-бен-Магомета!

Поистине мы свершили грех, не повесив тебя, когда ты был в нашей власти. Такой ошибки мы больше не сделаем. О волк, питающийся кровью невинных! Твоя смерть близка, и мы уверены, что ты примешь ее от наших рук. Приходи со всеми своими приспешниками когда хочешь. Чем больше их придет с тобой, тем приятнее будет нам, желающим избавить мир от возможно большего числа негодяев.

До скорого свидания.

Аллан Квотермейн. Стивен Соммерс.

- Превосходно, - сказал я, перечитав письмо.

- Да, - ответил Стивен, - но, быть может, наше письмо несколько хвастливо по тону. Что будет, если этот джентльмен явится к нам с тремя сотнями вооруженных людей?

- Так или иначе, мой милый, - ответил я, - мы поколотим его, У меня появилось хорошее предчувствие. Я уверен, что Хассану осталось жить не много. Подождите до тех пор, пока мы не увидим каравана с невольниками. Тогда вы поймете мои чувства. Я знаю этих людей. Наше маленькое пророчество окажет великолепное действие на нервы Хассана. Ханс, пойди и вложи это письмо в расщепленную палку. За ним скоро придет почтальон.

Случилось, что спустя несколько дней мы действительно увидели невольничий караван, принадлежавший Хассану. Мы проходили по красивой и здоровой местности, направляясь на запад, вернее, на северо-запад.

Земля здесь была плодородная и хорошо орошенная. Кустарник рос только по соседству с ручьями; более высокие места были открыты; кое-где виднелись отдельные деревья. Было ясно, что здесь когда-то, даже не особенно давно, было густое население, так как мы видели остатки многих деревень, вернее, городов с большими рыночными площадями. Они были либо сожжены огнем, либо просто покинуты. В некоторых из них осталось несколько стариков, добывавших себе пропитание в запущенных садах.

Эти бедные люди, одиноко проводившие время на солнце или вяло работавшие на некогда плодородных полях, разбегались при нашем приближении, так как думали, что все вооруженные люди непременно должны быть работорговцами.

Время от времени нам удавалось поймать некоторых из них и с помощью кого-нибудь из нашего отряда узнать их историю. Она всегда была одной и той же. Арабы-работорговцы под тем или иным предлогом восстанавливали племя против племени, потом принимали сторону более сильного племени и побеждали слабое, убивая при этом стариков и забирая молодых мужчин, женщин и детей (совсем маленьких детей они тоже убивали), чтобы продать их в рабство. По-видимому, все это началось лет двадцать тому назад, когда Хассан-бен-Магомет и его товарищи прибыли в Килву и заставили бежать миссионера.

Вначале это ремесло было легким и прибыльным, так как "живой товар" был под рукой. Но постепенно все окрестные общины были истреблены. Огромное число люд ей было убито, а оставшиеся в живых были увезены на кораблях в неизвестные страны. Тогда работорговцам пришлось уходить дальше, в глубь страны, и производить свои набеги почти у самых границ земли великого народа мазиту, о котором я уже упоминал.

Ходил слух, что работорговцы собираются напасть на этих мазиту, рассчитывая победить их с помощью своих ружей и открыть для себя новый, почти неисчерпаемый запас людского товара. А пока они занимались истреблением небольших племен, до сих пор избегших этой участи благодаря тому, что они жили среди холмов, покрытых непроходимым кустарником.

Тропа, по которой мы шли, была невольничьей дорогой. Это нам скоро стало ясно по большому числу человеческих скелетов, лежавших в высокой траве по ее сторонам. На плечевых костях некоторых из них были тяжелые невольничьи хомуты, а на руках - веревки из пальмовых волокон. Эти скелеты, я полагаю, принадлежали умершим от истощения сил, но другие, судя по разбитым черепам, принадлежали убитым в пути.

На восьмой день мы набрели на следы невольничьего каравана. Он направлялся к берегу, но по той или иной причине повернул обратно. Это могло быть потому, что его предводители были предупреждены о приближении нашего отряда. Или, быть может, они узнали о приближении другого каравана, бывшего в другом месте, и решили соединиться с ним.

Идти по следам этих людей было легко. Сперва мы нашли труп мальчика лет десяти. Потом видели коршунов, пировавших над останками двух молодых мужчин, из которых один был застрелен, а другой убит топором. Их трупы, не знаю почему, были кое-как прикрыты травой. Пройдя еще две мили, мы услышали плач ребенка и скоро нашли его. Это была девочка лет четырех, похожая на живой скелет. При виде нас она поспешно уползла прочь на четвереньках, словно обезьяна. Стивен пошел за ней, а я с болью сердце отправился взять из нашего запаса жестянку консервированного молока. Вдруг Стивен позвал меня к себе голосом, полным ужаса. Я неохотно отправился к нему через кусты, зная, что он нашел что-нибудь ужасное. Там сидела молодая женщина, привязанная к стволу дерева, очевидно мать ребенка, так как он ухватился за ее ногу.

Она была еще жива, хотя, наверное, умерла бы на заре следующего дня.

Мы освободили ее, и зулусские охотники (довольно добросердечные люди, когда они не на войне) перенесли ее в лагерь. В конце концов мы с большим трудом спасли жизнь матери и ребенка. Я послал за двумя мазиту, с которыми теперь мог объясняться вполне хорошо, и спросил их, с какой целью работорговцы сделали это. Они пожали плечами, и один из них ответил с горьким смехом:

- Эти арабы, господин, обладая черной душой, убивают тех, кто не в состоянии идти дальше, или где-нибудь привязывают их, чтобы они потом умерли. Если бы они просто оставляли уставших, те могли бы оправиться и спастись, а это делает арабов печальными. Они не могут допустить, чтобы их рабы были свободными и счастливыми.

- Правда ли это? - гневно воскликнул Стивен, напомнив мне своего отца. - Хорошо, я отомщу им за это при первом удобном случае!

Через сорок восемь часов ему такой случай представился.

В этот день мы рано расположились лагерем по двум причинам. Во-первых, потому, что спасенная нами женщина и дитя были настолько слабы, что не могли идти без отдыха, а нести их было некому. Во-вторых, мы нашли идеальное место для ночлега. Это была покинутая деревня, через которую протекал ручей. Так как Мавово удалось застрелить самку антилопы с теленком, то мы приготовились к настоящему пиру.

В то время как Самми готовил бульон для спасенной нами женщины, а мы со Стивеном смотрели на него и курили свои трубки, в сломанных воротах терновой ограды, или бома, показался Ханс и объявил, что в деревню пришли две партии арабов со многими невольниками.

Мы выбежали из бома, чтобы посмотреть на них, и увидели два каравана, входивших с другой стороны деревни и располагавшихся лагерем на том месте, где некогда была рыночная площадь. Один из караванов был тот, по следам которого мы шли (хотя в продолжение нескольких последних часов мы шли стороной, так как не могли выносить таких зрелищ, какие я описывал выше). Он состоял приблизительно из двухсот пятидесяти невольников и свыше сорока человек стражи, вооруженных ружьями. Большинство последних, судя по платью, были арабами или полу-арабами. Во втором караване, который подошел с другой стороны, было не более сотни невольников и человек двадцать - тридцать стражи.

- Теперь пообедаем, - сказал я, - а потом дадим о себе знать этим джентльменам, чтобы показать им, что мы их не боимся. Ханс, возьми флаг и привяжи его к верхушке этого дерева. Он покажет им, к какой нации мы принадлежим.

Английский флаг был поднят. В бинокль было видно, как при виде его забегали в замешательстве работорговцы.

Вначале я думал, что арабы снимутся с лагеря и уйдут. И в самом деле, они начали готовиться к этому, но потом оставили эту мысль, вероятно потому, что невольники были чрезвычайно утомлены и не могли до наступления ночи дойти до другого места, где была вода. В конце концов они остались и развели костры. Кроме того, я заметил, что они приняли меры предосторожности на случай нашего нападения, расставив часовых и заставив невольников построить из терновника бома вокруг лагеря.

- Ну что, нанесем им визит? - спросил Стивен, когда мы окончили обед.

- Нет, - отвечал я. - Я все обдумал и пришел к заключению, что лучше всего нам ничего не предпринимать. За это время арабы могли узнать, как мы поступили с их достойным хозяином, Хассаном, ибо, без сомнения, он сообщил им об этом. Поэтому, если мы пойдем к ним в лагерь, они могут сразу перебить нас. Или сначала предложат нам гостеприимство, а потом отравят нас или перережут нам глотки. Поэтому лучше оставаться здесь и ждать, что будет дальше.

Стивен проворчал что-то относительно моей чрезмерной осторожности, но я не обратил на это внимания. Я сделал только одно: послал за Хансом и приказал ему взять одного из мазиту (я не решился рисковать обоими, так как они были нашими проводниками) и другого туземца (из взятых у Хассана), смелого человека, владевшего несколькими местными наречиями; я велел им пробраться, лишь только стемнеет, в лагерь работорговцев, разведать там все и, если будет возможно, подобраться к невольникам и объяснить им, что мы их друзья.

Ханс кивнул головой в знак согласия, так как такое дело было ему вполне по душе, и ушел делать необходимые приготовления.

Мы со Стивеном тоже кое-что предприняли для своей защиты: развели большие сторожевые костры и расставили часовых.

Наступила ночь. Ханс и его товарищи потихоньку, словно змеи, отправились на разведку. Глубокая тишина изредка нарушалась меланхоличным пением, сменявшимся ужасными криками, когда арабы начинали хлестать своими бичами невольников. Один раз раздался выстрел.

- Они заметили Ханса, - сказал Стивен.

- Не думаю, - ответил я. - Если бы это было так, они стреляли бы больше чем один раз. Это либо случайный выстрел, либо они убили какого-нибудь невольника.

После этого долго ничего не было слышно, пока, наконец, передо. мною не появился Ханс, выросший словно из-под земли. За ним я увидел фигуры мазиту и другого охотника.

- Ну, рассказывай, - сказал я.

- Мы все разузнали, баас. Арабам все известно. Хассан послал им приказание убить бааса. Хорошо, что баас не пошел к ним. Они собираются напасть на нас завтра на заре, если мы не оставим этого места.

- А если оставим? - спросил я.

- Тогда, баас, они нападут на нас, лишь только мы тронемся с места.

- Конечно. Еще что-нибудь скажешь, Ханс?

- Да, баас. Эти два человека подползли к невольникам и говорили с ними. Невольники очень грустны. Многие из них умерли от боли сердца, потому что всех их оторвали от своих домов и они не знают, куда их ведут. Я сам видел, как умерла одна женщина. Она разговаривала с другими женщинами и казалась совсем здоровой, только сильно усталой. Вдруг она сказала громким голосом: "Я умираю, чтобы вернуться сюда в виде духа и преследовать этих демонов до тех пор, пока они сами не сделаются духами". Потом она призвала бога своего племени, сложила руки на груди и пала мертвой. Только, - прибавил Ханс, задумчиво сплевывая на землю, - она не совсем упала, потому что хомут удержал ее голову. Арабы сильно рассердились за то, что она прокляла их и умерла. Один из них подошел к ее трупу и ударил его ногой, а потом застрелил се маленького мальчика, который был болен. К счастью, он не заметил нас, потому что мы были в темноте и далеко от огня.

- А еще что, Ханс?

- Эти люди, баас, отдали свои ножи двум самым сильным невольникам, чтобы они могли перерезать веревки, которыми они связаны, и освободить себя и своих братьев. Но, быть может, арабы найдут эти ножи. Тогда мазиту и другой человек потеряют их. Вот и все. Нет ли у бааса немного табака?

- Теперь, - сказал я Стивену после ухода Ханса, - нам остается либо немедленно попробовать бежать от этих джентльменов - правда, тогда нам придется бросить на произвол судьбы эту женщину с ребенком,

- либо остаться здесь и ждать нападения.

- Я никуда не уйду, - мрачно сказал Стивен. - Было бы низостью покинуть эту несчастную женщину. Кроме того, нам не удастся уйти. Ведь Ханс говорит, что они следят за нами.

- Тогда придется ждать нападения.

- Есть третий выход, Квотермейн: напасть на них.

- Это идея! - сказал я. - Пошлем за Мавово.

Мавово пришел и сел перед нами. Я рассказал ему, в чем дело.

- У моего народа есть обычай не ждать, пока нападут на тебя, а нападать самому. Однако, мой отец, на этот раз мое сердце против этого. Ханс говорит, что этих желтых собак шестьдесят и что все они вооружены винтовками. Между тем нас всего пятнадцать человек, так как мы не можем положиться на носильщиков. Кроме того, он говорит, что их лагерь укреплен и охраняется часовыми. Поэтому трудно будет застигнуть их врасплох. Но мы, отец, тоже в укрепленном месте, и нас тоже невозможно застигнуть врасплох. Кроме того, люди, которые мучат и убивают женщин и детей, должны быть трусами. Поэтому я говорю: "Подожди, пока буйвол либо сам нападет, либо убежит". Но окончательное слово за тобой, мудрый Макумазан, Бодрствующий В Ночи. Говори ты, состарившийся в войнах, я повинуюсь тебе.

- Ты говоришь хорошо, - ответил я. - Но вот что еще пришло мне на ум: арабы могут спрятаться за невольников и нам придется стрелять по ним, не причиняя арабам вреда. Итак, Стивен, мне кажется, что мы всесторонне обсудили положение.

- Да, Квотермейн. Только я думаю, что Мавово не прав, думая, что эти негодяи могут изменить свое намерение и уйти.

- Вы, молодой человек, становитесь очень кровожадным для орхидиста, - заметил я, смотря на него. - Что касается меня, то я надеюсь, что Мавово прав.

- До сих пор я был очень мирным человеком, - ответил Стивен. - Но вид этих невольников, эта женщина, привязанная к дереву и обреченная на смерть...

- Это вполне естественное чувство, - сказал я. - Однако, раз мы пришли к определенному решению, надо приняться за дело и позаботиться, чтобы эти арабские джентльмены встретили с нашей стороны надлежащий прием, когда вздумают нанести нам визит.

VII. Натиск невольников

Мы сделали все приготовления, какие были в наших силах. Укрепив, насколько было возможно, колючую изгородь нашей бома, мы развели снаружи ее большие костры. После этого я указал каждому охотнику его место, осмотрел их ружья и удостоверился, достаточно ли при каждом из них патронов. Потом я заставил Стивена лечь спать, пообещав ему разбудить его со следующей сменой. Однако я не собирался этого делать, так как хотел, чтобы он чувствовал себя бодрым в своем первом сражении. Убедившись, что он спит, я сел на ящик и задумался. Сказать правду, в глубине своей души я чувствовал себя не совсем спокойным. Начну с того, что я не знал, как поведут себя под огнем наши двадцать носильщиков. Их может охватить панический страх, и они бросятся бежать. В последнем случае я решил позволить им покинуть бома, так как паника - вещь заразительная. Но больше всего беспокоила меня плохая позиция, которую мы занимали. Вокруг лагеря росло много деревьев, которые могли служить для нападающих хорошим прикрытием. Кроме того, они могли укрываться от наших пуль в камышах, растущих по берегу ручья. Но что больше всего внушало мне опасения - это склон лежавшего позади нас холма, поросшего густой травой и кустарником, поднимавшимся до гребня на протяжении двухсот ярдов. Если арабы обойдут нас с этой стороны, они могут стрелять прямо в бома. Кроме того, если ветер будет благоприятным им, они смогут поджечь наш лагерь или напасть на нас под прикрытием дымовой завесы. Но, по особенной к нам милости судьбы, ничего этого не случилось - по причине, которую я сейчас изложу.

Я всегда находил чрезвычайно утомительным час, предшествующий ночному или, вернее, предрассветному нападению. Обыкновенно к этому времени все, что может быть сделано, бывает готово и приходится сидеть праздным, физическое и моральное состояние находится в самой низшей степени упадка, словно ртуть в термометре. Ночь умирает, день еще не родился. Вся природа ощущает влияние этого часа. В этот час снятся дурные сны, дети просыпаются и плачут, вспоминается то, что было давно забыто, и колеблющийся дух погружается в глубины Неизвестного. Поэтому не удивительно, что в данном случае я испытывал тягостное состояние. По многим признакам я знал, что утро близко. Спящие носильщики ворочались и бормотали во сне, лев перестал рычать и удалился в свое логово, где-то прокричал бдительный петух, ослы поднялись и начали теребить свою привязь...

Однако было еще совсем темно. Ко мне подполз Ханс. При свете сторожевого костра я отчетливо видел его морщинистое желтое лицо.

- Я чувствую приближение зари, - сказал он и исчез. В темноте обрисовалась массивная фигура Мавово.

- Ночь прошла, Бодрствующий В Ночи, - сказал он, - враг скоро должен быть здесь...

Он поклонился и тоже исчез в темноте. Вслед за этим я услышал звуки взводимых курков и бряцание копий.

Я направился к Стивену и разбудил его. Он сел, зевая, пробормотал что-то относительно оранжерей, потом окончательно очнулся и сказал:

- Что, идут арабы? Мы наконец сражаемся! Весело, старина, не правда ли?!

- Вы - глупец! - неожиданно выпалил я и ушел сердитым.

Я очень беспокоился за этого неопытного юношу. Что я скажу его отцу, если с ним что-нибудь случится? Впрочем, нас, вероятно, постигнет одинаковая участь. Весьма возможно, что через час мы оба будем убиты. Я, конечно, не имел ни малейшего намерения отдаваться живым в руки этих гнусных работорговцев. Замечание Хассана относительно огня и муравейника произвело на меня слишком сильное впечатление.

Через пять минут все были на ногах. Я заметил, что они перешептываются между собою и, по-видимому, встревожены.

Спасенную нами женщину и ее ребенка, погруженных от усталости в состояние полного оцепенения, мы поместили в дальнем углу лагеря. Что было пользы тревожить ее?

Самми, чувствовавший себя, по-видимому, далеко не спокойно, принес две чашки кофе, мне и Стивену.

- Вот важный момент, мистер Квотермейн и мистер Соммерс, - сказал он, передавая нам кофе, и я заметил, что его руки тряслись и зубы стучали. - Ужасно холодно! - продолжал он в объяснение замеченных мною симптомов трусости. - Мистер Квотермейн, вам хорошо "рыть лапой землю и издалека чуять запах битвы", как написано в книге Иова (36). Но я не привык к битвам. Я хотел бы быть в Кейптауне, даже если бы мне пришлось там сидеть в тюрьме.

(36) - Книга Иова - название одной из глав Библии.

- Я тоже, - пробормотал я, с трудом удерживаясь, чтобы не дать ему хорошего пинка.

Но Стивен расхохотался и спросил его:

- Что же вы будете делать, Самми, когда начнется сражение?

- Мистер Соммерс, - ответил он. - Я затратил несколько часов на рытье ямы за тем деревом, сквозь которое, я надеюсь, пули не будут проходить. Там я, будучи человеком мирным, буду ждать, когда вы одержите победу.

- А если арабы проникнут сюда, Самми?

- Тогда, сэр, мне придется положиться на быстроту своих ног. В это время в лагере работорговцев, бывшем до сих чрезвычайно тихим, поднялся ужасный шум, и как раз в этот самый момент первый отблеск зари заиграл на створах наших ружей.

- Смотрите, - закричал я, наскоро проглатывая остатки своего кофе,

- там что-то происходит!

Шум становился все сильнее и сильнее. Я ясно слышал проклятия и крики ужаса. Потом последовали ружейные выстрелы, вопли агонии и топот множества бегущих ног.

Рассвет наступал быстро, как это бывает в этих широтах. Еще минуты три - и сквозь серый туман зари мы увидели кучки черных фигур, карабкавшихся вверх по склону, по направлению к нам. К некоторым из них, казалось, были привязаны целые поленья, некоторые ползли на четвереньках, некоторые тащили за руку детей - все кричали во весь голос.

- Невольники атакуют нас, - сказал Стивен, хватая свое ружье.

- Не стреляйте! - крикнул я. - Я думаю, что они вырвались на свободу и ищут у нас защиты.

Я был прав. Эти несчастные создания воспользовались двумя ножами, тайком переданными им нашими людьми. Разрезав за ночь связывавшие их веревки, они бежали под нашу защиту. Они приближались ужасной толпой - на шеях многих из них все еще оставались деревянные хомуты, от которых они не имели времени освободиться, так как арабы шли за ними и стреляли. Положение было чрезвычайно серьезным, так как если бы они ворвались в наш лагерь, мы были бы смяты ими и должны были бы пасть под пулями работорговцев.

- Ханс, - закричал я, - возьми людей, которые в прошлую ночь были с тобою у работорговцев, и попробуй провести невольников за наш лагерь. Скорей, скорей, пока мы не растоптаны!

Ханс бросился в сторону, и скоро я увидел его и двух других людей бегущими навстречу приближавшейся толпе. Чтобы привлечь ее внимание, Ханс размахивал чем-то белым, кажется рубашкой. Бежавшие впереди всех остановились и, увидев дула наших ружей, закричали:

- Сжальтесь! Спасите нас!

Это было счастливым обстоятельством, так как Ханс и его товарищи никогда не смогли бы остановить их. Потом белая рубашка оказалась слева от нашего бома, на пути в кусты и в высокую траву, растущую за лагерем. За ней следовала толпа невольников, точно стадо овец за передовым бараном с колокольчиком.

Итак, опасность миновала. Некоторые из невольников были убиты пулями арабов и истоптаны бегущими, некоторые падали от изнеможения. Оставшихся в живых обстреливали преследователи. Одна женщина, упавшая под тяжестью большого хомута, прикрепленного к ее шее, ползла на четвереньках. Один из арабов выстрелил в нее; пуля попала в землю, не причинив ей вреда, так как после этого она поползла еще быстрее. Я был уверен, что араб снова выстрелит, и потому приготовился. Теперь было совсем светло. Вскоре я увидел, что он выступил из-за прикрытия бананового дерева (это был высокий мужчина в белой одежде), стоявшего ярдах в ста пятидесяти от нас, и тщательно целится в женщину. Но я тоже прицелился в него - и, надо сказать, я неплохой стрелок.

Ружье араба не выстрелило, так как моя пуля вышибла у него из рук ружье. Охотники издали одобрительное "о! ", а Стивен восхищенно воскликнул:

- Какой чудесный выстрел!

Да, но мне не следовало этого делать, так как арабы не нападали на нас. Мой выстрел послужил объявлением войны. И действительно, шлем Стивена слетел с его головы, пробитый пулей.

- Ложитесь все и стреляйте через бойницы! - крикнул я.

Сражение началось. Если не принять в расчет его финала, нельзя сказать, чтобы это было настоящее сражение, особенно по сравнению с теми, в которых нам потом пришлось участвовать во время нашей экспедиции. Но, с другой стороны, его характер был чрезвычайно невыгоден для нас.

Вначале арабы с криком "Алла! " - произвели на нас натиск. Но они не стали повторять его, хотя и были большими головорезами. Стивену удалось с помощью своего двуствольного ружья свалить пару из них, я тоже не без результата разрядил свою крупнокалиберную централку, между тем как охотники сделали одно или два удачных попадания.

После этого арабы попрятались за деревьями и( чего я опасался) в камыши на берегу ручья. Оттуда они сильно тревожили нас, так как среди них были довольно приличные стрелки. Плохо пришлось бы нам, если бы мы не приняли мер предосторожности и не обложили нашу терновую изгородь большими глыбами земли и дерна.

Был убит один из наших охотников. Пуля пролетела через бойницу и попала ему в горло в тот момент, когда он приготовился стрелять, Несчастные носильщики, находившиеся на более высокой местности, пострадали значительно больше. Двое из них были убиты наповал и четверо ранены. После этого я приказал остальным лечь пластом у изгороди, так что мы могли стрелять поверх них. Скоро нам стало ясно, что арабов было значительно больше, нежели думали, так как до пятидесяти человек их стреляли из разных мест. Они постепенно приближались к нам с явным намерением обойти нас с фланга и занять более высокую позицию позади нас. Некоторых из них нам удалось остановить, когда они перебегали от одного прикрытия до другого, но такой сорт стрельбы так же труден, как стрельба по кроликам в лесу. Я должен признаться, что был единственным, кто мог это делать, так как для этого нужен хороший глаз.

Через час наше положение стало настолько серьезным, что мы нашли необходимым обсудить, что делать дальше. Я указал на то, что атаковать с такими небольшими силами разбросанных стрелков более, чем бесполезно, и в то же время почти безнадежно ждать, что мы сможем удержать за собою бома до наступления ночи. Если арабы обойдут наш лагерь, они быстро перестреляют нас с более высокого места.

В течение последующего получаса мы прилагали все усилия, чтобы помешать им добраться до бома, что им трудно было сделать без больших потерь благодаря ручью с одной стороны бома и совершенно открытому месту с другой.

- Боюсь, что для нас остается только одно, - сказал я, когда арабы на некоторое время приостановили нападение, чтобы посоветоваться или чтобы обождать подачи нового запаса зарядов, - покинуть лагерь со всем, что в нем есть, и бежать вверх по холму. Эти люди, должно быть, устали, бегуны мы хорошие и таким образом можем спастись.

- А как быть с ранеными, - спросил Стивен, - и с женщиной, и с ребенком?

- Не знаю, - ответил я, смотря вниз.

Здесь в острой форме возникал старый вопрос. Должны ли мы погибнуть из-за нескольких людей, которые нам не нужны и которых мы все равно не сможем спасти? Если мы останемся здесь - наша гибель неизбежна, если же попробуем бежать - то, быть может, спасемся. Но в последнем случае мы должны бросить на произвол судьбы нескольких раненых носильщиков и женщину с ребенком, спасенную нами от голодной смерти. Все они, безусловно, будут убиты, быть может за исключением женщины и ребенка.

Когда эти мысли мелькали у меня в голове, я вспомнил, как один француз по имени Леблан, которого я знал в юности и который был другом Наполеона (по крайней мере, он это говорил), рассказывал мне, что великий полководец, будучи осажден в Акре, был вынужден отступить. Не имея возможности захватить с собой раненых, он оставил их в монастыре на горе Кармель и велел положить около каждого из них известную дозу яда. Они, по-видимому, не приняли яда, так как, по словам Леблана, который говорил, что был там (не будучи раненым), пришли турки и перерезали их. Итак, Наполеон предпочел потерять раненых и спасти свою жизнь и армию. Но он, думал я, не может служить хорошим примером для Аллана Квотермейна, и, кроме того, у меня нет времени искать яд.

В нескольких словах я объяснил Мавово наше положение (выпустив, конечно, историю Наполеона) и попросил у него совета.

- Мы должны бежать, - ответил он. - Я не люблю искать спасения в бегстве, но жизнь дороже багажа. Человек, оставшийся в живых, может со временем заплатить свои долги.

- А раненые, Мавово? Мы не можем взять их с собой.

- Что делать, Макумазан! Такова война. Их придется оставить. Признаюсь, я уже был готов согласиться на это, как вдруг произошло нечто неожиданное.

Следует вспомнить, что вскоре после рассвета Ханс, пользуясь рубашкой как флагом, направил бежавших невольников на холм, лежавший за нашим лагерем. Там он исчез вместе с ними, и с того времени мы их не видели. Теперь он вдруг снова появился, по-прежнему размахивая рубашкой. За ним неслась огромная толпа нагих людей (вероятно, сотни в две), размахивавших дубинами, камнями и остатками невольничьих хомутов. Достигнув бома, откуда мы изумленно смотрелиНа них, они разделились на два отряда. Половина их побежала слева от нас, очевидно под командой того мазиту, который сопровождал Ханса в невольничий лагерь, другая половина - справа, под предводительством самого старого готтентота.

Я посмотрел на Мавово, так как был слишком изумлен для того, чтобы говорить.

- А! - сказал он. - Твоя Пятнистая Змея (так называл он Ханса) велика в своем пути. Она сумела вложить смелость в души рабов. Разве ты не понимаешь, отец мой, что они хотят напасть на арабов, как дикие собаки на буйволенка?

Это была правда. Таков был блестящий план готтентота. Больше того, этот план удался.

С вершины холма Ханс наблюдал за развитием сражения и понял, каков должен быть его исход. Тогда через бывшего с ним переводчика он обратился к невольникам с речью и указал им, что мы, их белые друзья, скоро будем побеждены и что тогда они должны будут либо драться за себя, либо снова стать рабами.

Некоторые из них были воинами в своем племени; с их помощью Ханс поднял остальных. Они захватили палки, камни, - все, что попалось им под руку, - и по данному сигналу бросились в атаку, оставив позади себя только женщин и детей.

При виде их арабы начали стрелять по ним. Они убили нескольких, но выстрелы открыли их убежище. Через пять минут было убито почти две трети всех арабов. Остальные, из которых многие падали под нашими пулями, обратились в бегство.

Так наши жизни были спасены теми, кого мы пытались спасти, Если бы не Ханс, сумевший вдохнуть мужество в сердца этих измученных черных, я не сомневаюсь, что до наступления ночи мы все были бы убиты, так как всякая попытка к отступлению окончилась бы неудачей. Если бы даже нам и удалось уйти, то что сталось бы с нами в этой дикой стране, где мы со всех сторон были окружены врагами? Отступив, мы могли бы взять с собой очень мало патронов.

- Как хорошо, что баас внял моей мольбе и взял меня с собой, - сказал немного спустя готтентот, скосив на меня свои маленькие глаза.

- Да, старый Ханс был пьяницей, игроком и, быть может, пойдет в ад. Но старый Ханс умеет хорошо думать, как некогда думал перед сражением у "Источника Марэ" или на "Холме убийства" около крааля Дингаана, или сегодня утром среди кустарника. О, он знал, как все должно окончиться! Он видел, как эти собаки-арабы рубили дерево, чтобы устроить мост через глубокий ручей и пробраться на холм позади лагеря, откуда они в пять минут перестреляли бы всех, Теперь, баас, мой желудок чувствует себя плохо. На холме нечего было есть, и солнце жгло очень сильно. Если бы только немного водки... Знаю, я обещал не пить. Но если баас сам даст мне немного водки, то грех будет не мой, а бааса.

Хотя это и было против моих правил, но я дал ему хорошую порцию водки, которую он выпил одним духом. Кроме того, я пожал старику руку и поблагодарил его, что, по-видимому, было для него еще приятнее, так как он пробормотал, что все это пустяки, что если бы погиб я, то погиб бы и он и что он думал о себе, а не обо мне. При этом с его плоского носа катились две крупные слезы, но они могли быть вызваны водкой.

Итак, мы были победителями и чувствовали себя в безопасности, ибо знали, что бежавшие в небольшом числе работорговцы больше не нападут на нас. Прежде всего мы подумали о пище, так как полдень уже давно прошел и мы умирали от голода. Но для приготовления обеда нужен повар, а это напомнило нам о Самми. Стивен, находившийся в таком веселом настроении, что скорее плясал, нежели ходил (пробитый пулей солнечный шлем съехал у него на самый затылок), отправился искать его и вскоре позвал меня встревоженным голосом. Я пошел на зов в заднюю часть лагеря и увидел его около похожей на могилу норы, вырытой за одиноким терновым деревом. На дне ее лежало чье-то тело. По всем признакам, это был Самми. Мы помогли ему подняться - он встал, ничего не соображая и не выпуская из рук большой толстой Библии в переплете. В самом центре этой Библии была дыра от пули, застрявшей, помнится мне, дойдя до Первой книги Самуила. Что касается Самми, то он, по-видимому, был цел и невредим. После того как мы побрызгали на него водой (он не любил воды), он довольно быстро ожил.

- Джентльмены, - сказал он, - будучи, как я уже говорил, человеком мирным, я сидел в своем убежище и искал утешения в религии, - (в минуты опасности он становился чрезвычайно религиозным). - Наконец стрельба ослабела, и я, думая, что враг бежал, решил выглянуть наружу. На всякий случай я держал Библию перед лицом. Дальше я ничего не помню.

- Да, - сказал Стивен, - пуля попала в Библию, Библия стукнула вас по голове и оглушила вас.

- Вот, - сказал Самми, - как справедливо то, чему я учил: "книга - щит правдивых". Теперь я понимаю, почему предчувствие заставило меня взять старую, толстую Библию, принадлежавшую моей покойной матери, а не тоненькую, подаренную мне учителем воскресной школы, через которую вражеская пуля прошла бы насквозь.

После этого он ушел готовить обед.

Подкрепившись едой, мы стали обсуждать создавшееся положение. Перед нами стоял вопрос, что делать с невольниками. Они сидели группами за изгородью (многие из них носили следы недавней схватки) и тупо смотрели на нас. Потом вдруг все в один голос начали просить пищи.

- Как нам накормить несколько сот человек? - спросил Стивен.

- Работорговцы как-нибудь делали это, - ответил я. - Надо пойти и обыскать их лагерь.

Мы отправились туда в сопровождении наших голодных клиентов и, к своей радости, нашли вместе со множеством других вещей большой запас риса, муки и всякого зерна. Скоро котелки для варки пищи были полны похлебки. Как эти бедные создания набросились на еду! Нужно было бы соблюдать осторожность, но у нас не хватало духу ограничить в количественном отношении их первый сытный обед после нескольких недель голодания.

Когда они наконец насытились, мы поблагодарили за их храбрость, сказав им, что они свободны, и спросили их, что они намерены делать.

На это они ответили, что хотят идти с нами. Затем последовал большой индаба (совет), который за недостатком времени не стану описывать. В конце концов мы согласились, чтобы желающие из них сопровождали нас до знакомых мест. Потом мы разделили между ними одеяла и другие вещи арабов и предоставили их самим себе, приставив стражу к пищевым запасам. Что касается меня, то я от всей души желал, чтобы утром они покинули нас.

После этого мы вернулись в наш бома, как раз вовремя, чтобы присутствовать при печальной церемонии погребения нашего охотника, убитого в сражении. Его товарищи выкопали глубокую яму за изгородью, в нескольких ярдах от того места, где он пал. Они поместили его туда в сидячем положении, лицом к Земле Зулу, и поставили около него две тыквенные бутылки, принадлежавшие ему. Одна из них была наполнена водой, другая - зерном.

Кроме того, они снабдили его одеялом и двумя ассегаями (одеяло было разорвано, а древки копий сломаны, "чтобы они были убитыми", как выражались охотники). Потом они довольно равнодушно забросали могилу землей и сверху положили несколько больших камней, чтобы гиены не разрыли ее. Сделав это, они один за другим прошли мимо могилы. Каждый из них останавливался, называя его по имени. Мавово, проходивший последним, сказал небольшую речь. Он пожелал умершему благополучно дойти до земли духов, что, прибавил он, несомненно, исполнится, так как покойный умер, как подобало воину. Кроме того, он потребовал, чтобы умерший, сделавшись духом, приносил нам удачу. В противном случае он обещал поговорить с ним по этому поводу, когда сам сделается духом. В заключение он заметил, что предсказание его змеи исполнилось и что умерший не может сказать, что даром заплатил свой шиллинг за гадание.

- Да, - воскликнул один из охотников с оттенком беспокойства в своему голосе, - но твоя змея говорила о шестерых из нас.

- Так и будет, - ответил Мавово, отправляя себе в нос понюшку табаку, - наш брат - первый из шести. Не бойтесь, остальные пять присоединятся к нему в свое время, ибо моя змея говорит только правду. Но если кто-нибудь из вас торопится, - он окинул взглядом небольшое собрание, - пусть тот поговорит со мною. Быть может, я смогу устроить, чтобы его черед...

Тут он остановился, так как все ушли.

- Я очень рад, что Мавово не гадал для меня, - сказал Стивен, когда мы вернулись в бома. - Но зачем они зарыли Вместе с умершим горшки и копья?

- Чтобы дух его пользовался ими во время своего путешествия, - ответил я. - Эти зулусы верят, что человек после смерти перенесется в какой-то другой мир.

VIII. Магическое зеркало

В эту ночь я спал плохо, так как продолжительное напряженное состояние сказалось на моих нервах. Кроме того, кругом стоял порядочный шум. Тела убитых носильщиков были переданы их товарищам, которые попросту бросили их в кусты, где они привлекали внимание гиен. Четверо раненых, лежащих недалеко от меня, сильно стонали, а когда не стонали, то громко молились своим богам. Мы сделали все что могли для этих несчастных людей. Добросердечный трусишка Самми, некогда исполнявший в госпитале обязанности фельдшера, перевязал им раны, из которых ни одна не была смертельной, и время от времени навещал их.

Но что больше всего не давало мне покоя - это невообразимый гам, доносившийся из расположенного внизу невольничьего лагеря. Многие племена тропической Африки имеют обыкновение не спать по ночам, я полагаю потому, что ночь прохладнее дня. В данном случае это обыкновение сильно давало о себе знать. Казалось, что каждый из освобожденных невольников выл насколько мог громко под аккомпанемент грохота железной посуды, в которую они, за неимением барабанов, колотили палками. Кроме того, они развели огромные костры, среди которых зловеще мелькали их фигуры, напоминая мне средневековое изображение ада, виденное мною в одной старинной книге.

Наконец я не выдержал и, разбудив Ханса, спавшего, свернувшись словно собака, у моих ног, спросил его, что там происходит. Его ответ заставил меня раскаяться в своем вопросе.

- Среди этих невольников, баас, есть много людоедов. Я думаю, что они едят арабов и потому веселятся, - сказал он, зевая и снова укладываясь спать.

Я не стал продолжать этого разговора.

Солнце стояло уже довольно высоко, когда мы на следующее утро тронулись в дальнейший путь.

Перед этим нам пришлось очень много поработать. Нужно было собрать ружья и патроны убитых арабов, зарыть в землю оставшуюся после них в большом количестве слоновую кость, так как взять ее с собой было невозможно (к сожалению, мы больше никогда не видели этой кости), и распределить между носильщиками багаж. Кроме того, нужно было сделать носилки для раненых и прекратить ужасное пиршество невольников, в характере которого я больше не стал разбираться. Собрав их вместе, я увидел, что большое число их исчезло за ночь неизвестно куда. Однако еще оставалась толпа более чем в двести человек, значительную часть которой составляли женщины и дети. У всех оставшихся, казалось, была одна мысль: сопровождать нас, куда бы мы не пошли. После всего этого мы наконец тронулись в путь.

Описывать наши приключения в продолжение следующего месяца было бы слишком трудно, если не невозможно, так как, сказать правду, они несколько перепутались в моей памяти.

Нам было очень трудно кормить такую большую толпу невольников, так как они скоро уничтожили запасы риса и зерна, за умеренным потреблением которых мы не были в состоянии присматривать. К счастью, страна, через которую мы проходили, в это время года изобиловала дичью, и мы, идя вперед довольно медленно, успевали настрелять ее в достаточном количестве. Но стрельба дичи, став для нас обязанностью, потеряла свой характер удовольствия, не говоря уже о большом расходовании зарядов. Это возбудило ропот среди зулусских охотников: вся тяжесть этой работы падала на них, так как Стивен и я редко могли оставлять лагерь. В конце концов я разрешил этот вопрос следующим образом. Выбрав из среды невольников тридцать или сорок подходящих мужчин, я снабдил каждого из них ружьем и патронами (из отнятых у арабов), причем мы предварительно научили их пользоваться этим оружием. Потом я сказал им, что они сами должны добывать пропитание себе и своим товарищам.

Как и следовало ожидать, произошло несколько несчастных случаев. Нечаянно был застрелен один человек, и трое других были убиты самкой слона и раненым буйволом. Но в конце концов они настолько хорошо научились обращаться с оружием, что снабжали дичью весь лагерь.

Почти каждый день исчезали маленькие группы невольников, отправлявшихся, я полагаю, разыскивать свои дома.

Когда мы наконец подошли к границам земли мазиту, при нас их осталось не более пятидесяти человек, включая пятнадцать из числа тех, которых мы обучили стрелять.

Тут начинаются наши настоящие приключения.

Однажды вечером, после трехдневного путешествия через непроходимые кустарниковые заросли, где львы унесли одну из женщин-невольниц, разорвали одного осла и настолько изранили другого, что его пришлось пристрелить, мы оказались на конце большого, поросшего травою плоскогорья, поднимавшегося, согласно показаниям моего анероида (37), на 1640 футов над уровнем моря.

(37) - Анероид - металлический барометр.

- Что это за местность? - спросил я двух наших проводников-мазиту, тех самых, которых мы взяли у Хассана.

- Это земля нашего народа, господин, - отвечали они. - Она ограничена с одной стороны кустарниками, а с другой - большим озером, на котором живет народ понго.

Я посмотрел на голое плоскогорье, начинавшее уже принимать коричневую окраску. На нем ничего не было видно, кроме больших стад коз, какие часто встречаются несколько южнее.

Вообще весь пейзаж казался весьма неприглядным из-за мелкого дождя, сопровождавшегося туманом и холодным ветром.

- Я не вижу ни людей вашего племени, ни их краалей, - сказал я. - Я вижу только траву и диких животных.

- Они придут, - несколько нервно ответил проводник. - Их лазутчики, без сомнения, следят за нами даже теперь откуда-нибудь из высокой травы или из какой-нибудь норы.

- Ну и пусть следят! - сказал я и перестал об этом думать. Всякий человек, находящийся в положении, при котором что-нибудь может случиться (как было со мной большую часть всей моей жизни), становится несколько беззаботным по отношению к тому, что случится. Что касается меня, то я всегда было до некоторой степени фаталистом. Поэтому я никогда не думал о завтрашнем дне.

Однако на этот раз (как и в других случаях моей жизни) "завтрашний день" принес много такого, над чем нужно было подумать.

Незадолго до зари Ханс, никогда не спавший больше, чем спит собака, разбудил меня и многозначительно сообщил, что слышал звуки, которые, по его мнению, не что иное, как топот ног нескольких сот человек.

- Где? - спросил я, прислушиваясь, но ничего не слыша. Видно тоже ничего не было, так как ночь была так темна, что хоть глаз выколи.

- Здесь! - воскликнул он, приложив ухо к земли.

Я тоже приложил ухо к земле, но ничего не услышал, несмотря на то что обладал довольно острым слухом.

Тогда я послал за часовыми, но они тоже ничего не могли услышать. После этого я снова лег спать.

Однако оказалось, что Ханс был прав. В таких случаях он всегда бывал прав, так как его слух и другие внешние чувства были так же тонки, как чувства диких животных. На заре меня снова разбудили - на этот раз Мавово, сообщивший, что нас окружает "целый полк или даже несколько полков".

Я встал и сквозь туман увидел на довольно далеком расстоянии от нас ряды вооруженных людей. Свет зари слабо играл на их копьях,

- Что делать, Макумазан? - спросил Мавово.

- Завтракать, - ответил я. - Если мы должны умереть, то это с таким же успехом может произойти после завтрака, как и до него.

Я позвал дрожащего от страха Самми и приказал ему приготовить кофе. Потом разбудил Стивена и объяснил ему положение дел.

- Великолепно! - ответил он. - Это, без сомнения, мазиту. Нам удалось найти их значительно легче, чем мы ожидали. Чтобы отыскать кого-нибудь в этой проклятой стране, приходится затрачивать очень много труда!

- Это неплохой взгляд на вещи, - ответил я. - Но будьте добры обойти лагерь и объяснить всем, что никто ни в коем случае не должен стрелять без приказания. Постойте. Лучше отберите ружья у этих невольников, так как они Бог знает чего наделают, если испугаются.

Стивен кивнул головой и ушел с тремя или четырьмя охотниками. После его ухода я, посоветовавшись с Мавово, отдал кое-какие распоряжения, о которых нет нужды распространяться. Они касались того, чтобы мы могли возможно дороже продать свою жизнь в случае, если дело примет плохой для нас оборот. В Африке всегда следует пытаться произвести на врагов сильное впечатление. Это может оказаться полезным хотя бы для будущих путешественников.

Спустя некоторое время Стивен и четверо охотников вернулись с ружьями (или, вернее, с большей частью их) и сообщили мне, что невольники сильно перепуганы и обнаруживают желание бежать.

- Пусть бегут, - сказал я. - От них толку мало. Они даже могут испортить дело. Позовите зулусов, которые их караулят.

Стивен кивнул головой, и через пять минут я услышал (туман, нависший над кустарником, который рос в восточной части лагеря, был такой густой, что не позволял ничего видеть) шум голосов, сопровождавшийся топотом ног. Невольники, включая носильщиков, ушли все до одного. Они даже захватили с собою раненых. Так как окружавшие нас воины постепенно замыкали свой круг, то невольники пробрались между сходившимися концами его и скрылись в кустах, через которые мы проходили накануне.

С тех пор мне часто хотелось узнать, что сталось с ними. Без сомнения, некоторые из них погибли, а остальные вернулись в свои хижины или нашли себе новые среди других племен. Испытания, пережитые теми, кто спасся, должны были представлять большой интерес для их племени. Я представляю себе легенды, в которые облекли их два или три последующих поколения.

После ухода невольников и носильщиков, взятых нами у Хассана, у нас осталось всего семнадцать человек, а именно: одиннадцать зулусских охотников, включая Мавово, двое белых, Ханс, Самми и двое мазиту, пожелавших остаться с нами.

Между тем вокруг нас медленно смыкалось кольцо воинов племени мазиту.

В это пасмурное утро туман рассеивался довольно медленно, но номере того, как светлело, я рассматривал этих людей, делая в то же время вид, что не обращаю на них особенного внимания. Все они были атлетического сложения, ростом значительно выше среднего зулуса; цвет кожи у них был светлее, нежели у последних. У них, как и у зулусов, были большие кожаные щиты и копья с очень широкими наконечниками. Метательных ассегаев у них не было, но зато за спиной у каждого висели лук и колчан со стрелами. На старейшинах была короткие кожаные плащи. Воины были тоже в плащах, которые, как я узнал впоследствии, были сделаны из древесной коры.

Они медленно приближались к нам, сохраняя полное молчание. Никто не говорил ни слова; приказания отдавались знаками. Я не видел, чтобы кто-нибудь из них имел огнестрельное оружие.

- Если мы будем стрелять, - сказал я Стивену, - и убьем нескольких из них, они, быть может, испугаются и убегут. А может быть, и нет...

- Как бы там ни было, - рассудительно ответил он, - после этого мы вряд ли встретим в их стране хороший прием. Я думаю, что лучше ничего не предпринимать, пока мы на это не будем вынуждены.

Я кивнул головой в знак согласия, так как было очевидно, что мы не сможем сражаться с несколькими сотнями людей, и приказал Самми, сделавшемуся от страха совсем белым, подать нам завтрак. Неудивительно, что бедняга был чрезвычайно перепуган: мы находились в большой опасности. У этих мазиту была дурная слава - если бы они напали на нас, все мы через пять минут были бы перебиты.

Кофе и холодное козье мясо были поставлены на небольшой походный столик, стоявший перед палаткой, которую мы разбили по случаю дождя. Мы начали есть. Зулусские охотники тоже ели из общей миски мучную похлебку, приготовленную ими накануне. Каждый из них держал на коленях заряженное ружье.

Наше поведение сильно озадачило мазиту. Они подошли к нам довольно близко, не более чем на расстояние в сорок ярдов, и остановились сомкнутым кругом, удивленно смотря на нас своими большими круглыми глазами. Вся эта сцена походила на сон. Я никогда не забуду ее.

Их удивляло, по-видимому, все: наше безразличное к ним отношение, цвет кожи Стивена и моей (как оказалось, до этого времени брат Джон был единственным белым, которого они видели), наша палатка и два уцелевших осла. Когда одно из этих животных закричало, мазиту испуганно переглянулись и даже отступили на несколько шагов.

Наконец мои нервы не выдержали, когда я увидел, что некоторые из них натягивают свои луки, а их предводитель, высокий одноглазый старик, по-видимому, решил что-то предпринять. Я позвал одного из двух наших мазиту (я забыл сказать, что мы дали им имена: Том и Джерри) и вручил ему чашку кофе.

- Отнеси это с моими добрыми пожеланиями их начальнику и спроси его, не желает ли он выпить этот напиток вместе с нами, - сказал я.

Джерри, бывший довольно смелым человеком, повиновался. Подойдя к мазиту, он поднес чашку с дымящимся кофе к самому носу их предводителя. Очевидно, он знал имя последнего, так как я услышал следующее:

- О Бабемба! Белые господа, Макумазан и Вацела, спрашивают тебя, не разделишь ли ты с ними их священный напиток?

Я вполне хорошо понимал язык мазиту, так как он очень близок к зулусскому.

- Их священный напиток! - воскликнул старик, отпрыгивая назад. - А это не "красная вода"? Не хотят ли эти белые господа отравить меня с помощью мвави?

Тут я должен объяснить, что мвави, или, иначе, мказа - жидкость, добываемая из коры мимозы особой породы, которую туземные колдуны дают лицам, обвиняющимся в каком-нибудь преступлении. Если их стошнит от этого напитка, то они объявляются невиновными; если же их схватят судороги или они впадут в оцепенение, они объявляются виновными и умирают либо от действия яда, либо как-нибудь иначе.

- Это не мвави, о Бабемба, - сказал Джерри. - Это чудесная жидкость, благодаря которой белые господа метко стреляют из своих удивительных палок, убивающих на расстоянии тысячи шагов. Смотри, я проглочу немного ее, - и он отпил немного кофе, хотя, должно быть, обжег себе язык.

Это придало смелости старому Бабембе. Он понюхал кофе и нашел его ароматным. Потом позвал какого-то мужчину, который, судя по его наряду, был колдуном, и заставил его отведать напиток. Результат был тот, что колдун сделал попытку выпить всю чашку. Бабемба с негодованием отнял ее у него и выпил кофе сам. Напиток понравился ему, так как я положил в кофе очень много сахару.

- Это действительно священное питье, - сказал он, причмокивая губами. - Нет ли у тебя еще немного этого напитка?

- Белые господа имеют его много, - сказал Джерри. - Они приглашают тебя есть с ними.

Бабемба сунул палец в чашку и, набрав на него сахарного осадка, обсосал его и задумался.

- Дело налаживается, - шепнул я Стивену. - Не думаю, что он убьет нас после того, как испробовал нашего кофе. Он и завтракать придет.

- Это может быть ловушка, - сказал Бабемба, начав теперь вылизывать из чашки сахар.

- Нет, - уверенно ответил Джерри, - белые господа легко могли бы убить тебя, но они не причиняют вреда тем, кто разделил с ними их священный напиток.

- Не можешь ли ты принести сюда еще немного этого священного напитка? - спросил Бабемба, окончательно очищая чашку своим языком.

- Нет, - ответил Джерри, - ты должен идти туда, если хочешь этого напитка. Не бойся. Могу ли я, принадлежащий к своему народу, предать тебя?

- Правда! - воскликнул Бабемба. - По твоей речи и лицу видно, что ты мазиту. Но о том, как ты попал сюда, мы поговорим после. Я чувствую сильную жажду и пойду туда. Воины! Сядьте и будьте настороже. Если со мной что-нибудь случится, отомстите за меня и обо всем донесите королю.

Пока все это происходило, я приказал Хансу и Самми вскрыть один из ящиков и достать оттуда большое зеркало в деревянной рамке и на подставке.

К счастью, оно было цело. Наша упаковка была настолько тщательной, что все бинокли и другие хрупкие вещи оказались в целости. Это зеркало я тщательно вытер и поставил на стол.

Старый Бабемба осторожно направился к нам, подозрительно косясь на каждую принадлежавшую нам вещь. Когда он подошел совсем близко, его взгляд упал на зеркало. Он остановился и удивленно посмотрел в него, потом отступил назад, потом, побуждаемый любопытством, снова шагнул вперед и снова остановился.

- В чем дело? - спросил из рядов воинов его помощник.

- Здесь большое колдовство, - ответил он. - Я вижу себя, идущего мне навстречу. Тут не может быть ошибки, потому что у него тоже нет одного глаза.

- Подойди ближе, о Бабемба, и посмотри, в чем дело, - крикнул колдун, пытавшийся выпить весь кофе Бабембы. - Держи свое копье наготове, и если другой ты попробует причинить тебе вред, убей его!

Ободренный Бабемба поднял свое копье и опустил его с большой поспешностью.

- Этого нельзя делать, глупец! - закричал он колдуну. - Другой я тоже поднял копье. Больше того, все вы, которые должны быть позади меня, находитесь передо мною. Священное питье опьянило меня. Я околдован! Спасите меня!

Тут я увидел, что шутка зашла слишком далеко, так как воины заволновались и начали натягивать свои луки. К счастью, в этот момент почти напротив нас наконец показалось солнце.

- О Бабемба! - сказал я торжественным голосом. - Этот магический щит, который мы дарим тебе, дает второе твое изображение. Отныне твой труд уменьшится наполовину, и твое удовольствие удвоится, ибо, когда ты посмотришь в этот щит, ты будешь не один, а двойной. Этот щит имеет еще одну особенность. Смотри, - я поднял зеркало и, пользуясь им, как гелиографом (38), направил "зайчика" прямо в глаза воинам мазиту, сидевшим перед нами длинным полукругом. Клянусь честью, они побежали!

(38) - Гелиограф - солнечный телеграф.

- Удивительно! - воскликнул старый Бабемба. - Могу ли я, белый господин, научиться делать то же самое?

- Конечно, - ответил я. - Попробуй. Держи щит вот так, пока я буду говорить заклинание.

Я пробормотал несколько ничего не значащих слов, потом снова направил зеркало на мазиту.

- Смотри, смотри! Ты попал им в глаза. Теперь ты тоже колдун. Они бегут, бегут! - (ив самом деле они бежали). - Кого ты не любишь среди своих?

- Многих, - выразительно ответил Бабемба, - особенно колдуна, который чуть не выпил весь священный напиток.

- Хорошо. Со временем я покажу тебе, как прожечь в нем дыру с помощью этого волшебного предмета. Нет, не-сейчас. Этот солнечный предмет на время перестал действовать. Смотри, - я перевернул зеркало и положил его на стол, - теперь ты ничего не видишь?

- Ничего, кроме дерева, - ответил Бабемба, смотря в обратную сторону зеркала.

Тогда я набросил на зеркало салфетку и, чтобы переменить разговор, предложил Бабембе сесть и выпить с нами "священного напитка".

Старик с большой осторожностью сел на складной стул и воткнул свое огромное копье наконечником в землю. Он так смешно сидел на стуле, что легкомысленный Стивен забыл об опасности положения и после неудачной попытки подавить в себе смех поставил свою чашку на стол и убежал в палатку, где разразился неудержимым хохотом. В момент замешательства Самми взял его кофе и передал старому Бабембе. Вскоре Стивен вышел из палатки и, чтобы скрыть свое смущение, взял чашку, предназначенную для Бабембы, и выпил ее.

Тогда Самми, заметив свою ошибку, сказал:

- Мистер Соммерс, мне очень жаль, но тут вышла ошибка. Вы выпили кофе из чашки, которую только что вылизал этот вонючий дикарь.

Эффект получился потрясающий, так как Стивена тотчас же стошнило.

- Что это с белым господином? - спросил Бабемба. - А! Теперь я вижу, что вы действительно обманываете меня. Вы дали мне пить не что иное, как горячий кубабу, который вызывает тошноту у невиновных и причиняет смерть замышляющим зло.

- Прекратите ваши сумасбродные выходки, идиот вы этакий! - прошептал я Стивену, толкая его в бок. - Из-за вас всем нам перережут глотки.

Потом, набравшись духу, я обратился к Бабембе:

- О нет, вождь. Белый господин - жрец священного напитка, и то, что ты видишь, - религиозный обряд.

- Вот оно что! - сказал Бабемба. - Но я надеюсь, что этот обряд не переходит на других?

- Нет, - ответил я, предлагая ему бисквиты. - Теперь скажи мне, вождь Бабемба, зачем ты вышел против нас почти с пятью сотнями вооруженных людей?

- Чтобы убить вас, белый господин... Ох, как горяч, хотя и вкусен, этот священный напиток! Ты говоришь, что это не переходит на других? Ибо я чувствую...

- Ешь пирожное, - ответил я. - А зачем тебе убивать нас? Будь добр, скажи мне правду, или я прочту ее в магическом щите, который так же отражает все внутреннее, как и наружное.

- Если ты, белый господин, можешь читать мои мысли, то зачем ты утруждаешь меня, заставляя высказывать их? - весьма резонно спросил Бабемба, рот которого был набит бисквитами. - Однако я все скажу тебе, ибо этот блестящий предмет может солгать. Бауси, король нашего народа, послал меня убить всех вас, так как до него дошли слухи, что вы - работорговцы, идущие сюда с ружьями, чтобы набрать в плен мазиту, отвести их к Черной Воде (39) и продать на большие лодки, которые движутся сами собой. Мы знаем, что это правда, так как вчера с вами было много невольников, которые, увидев наши копья, разбежались не более часа тому назад.

(39) - то есть к океану.

Я внимательно посмотрел в зеркало и холодно сказал:

- Этот магический щит рассказывает несколько другую историю. Он говорит, что ваш король Бауси, которому мы, между прочим, несем много подарков, приказал тебе провести нас к нему с почестями, чтобы мы могли переговорить с ним.

Выстрел попал в цель. Бабемба чрезвычайно смутился.

- Это верно! - сказал он, запинаясь, - То есть... я хочу сказать, что король предоставил мне поступить по своему усмотрению. Я посоветуюсь с колдуном.

- Если так, - сказал я, - то дело улажено, ибо ты, будучи столь знатным человеком, никогда не попытаешься убить тех, с кем только что разделил священный напиток. Если же ты поступишь иначе, - хладнокровно прибавил я, - то сам проживешь недолго. Одно тайное слово, и этот напиток обратится внутри тебя в мвави самого худшего сорта.

- О да, белый господин, все улажено! - воскликнул Бабемба. - Не произноси тайного слова. Я провожу тебя к королю, и ты переговоришь с ним. Клянусь своей головою и духом своего отца, что не причиню вам вреда. С твоего позволения, я позову сюда великого колдуна Имбоцви и подтвержу наш договор в его присутствии. Кроме того, я покажу ему магическое зеркало.

Вскоре явился Имбоцви, за которым был послан Джерри. Это был неприятный субъект неопределенного возраста, горбатый как Панч (40), худой и косоглазый. Он, как.и все туземные колдуны, был обвешан змеиными кожами, рыбьими пузырями и маленькими мешочками е лекарствами. В добавление ко всем этим талисманам, с его лба спускалась широкая красная полоска (сделанная, вероятно, охрой), проходившая под носом через губы и подбородок и заканчивавшаяся на шее красным пятном размером с пенни. Его шерстистые волосы, в которые было вплетено небольшое кольцо из черной камеди (41), были пропитаны жиром, и посыпаны чем-то синим. Они образовали подобие рога, подымавшегося острым концом дюймов на пять над макушкой. В общем, он имел вид настоящего черта. Более того, он обладал чертовски скверным характером, так как его первые слова, с которыми он обратился к нам, заключали в себе упрек в том, что мы не пригласили его разделить наш "священный напиток" с Бабембой. Мы предложили ему кофе, но он отказался, говоря, что мы хотим отравить его.

(40) - персонаж английского кукольного театра, похожий на русского Петрушку.

(41) - Камедь - застывший клейкий сок, выступающий на коре некоторых деревьев.

Тогда Бабемба передал ему свое решение (мне кажется, несколько нервно, так как, по-видимому, он боялся этого старого колдуна), которое тот выслушал, храня абсолютное молчание. Когда Бабемба объяснил ему, что без прямого приказания короля было бы глупой несправедливо предать смерти таких колдунов, как мы, Имбоцви спросил, почему он называет нас колдунами. Бабемба сослался на чудеса блестящего щита, показывающего различные изображения.

- Фу, - сказал Имбоцви. - Разве спокойная вода или отполированное железо не отражают изображений?

- Но этот щит может делать огонь, - сказал Бабемба. - Белый господин говорит, что он может сжечь человека.

- Пусть он сожжет меня, - с невыразимым презрением ответил Имбоцви. - Тогда я поверю, что эти белые люди - колдуны, достойные быть оставленными в живых, а не простые работорговцы, о которых мы так часто слышали.

- Сожги его, белый господин, и докажи ему, что я прав! - раздраженно воскликнул Бабемба, после чего они начали браниться. Очевидно, они были соперниками и на этот раз потеряли самообладание.

Солнце жгло теперь вполне достаточно для того, чтобы дать нам возможность заставить Имбоцви испытать на себе силу нашего "колдовства". Я вынул из кармана очень сильное зажигательное стекло, которым (с целью экономии спичек) часто пользовался для зажигания дров и, держа его в одной руке и зеркало в другой, занял положение, удобное для эксперимента. Бабемба и колдун так яростно спорили друг с другом, что, по-видимому, не замечали того, что я делал. Я направил зажигательное стекло прямо на грязный хохол Имбоцви, намереваясь прожечь в нем дыру. Но этот хохол, по-видимому, поддерживался изнутри чем-то весьма горючим, тростинкой или палочкой из камфорного дерева, потому что через тридцать секунд он запылал как факел.

- О! - вскричали наблюдавшие за этим кафры.

- Вот это ловко! - вскрикнул Стивен.

- Смотрите, смотрите! - восхищенно закричал Бабемба. - Теперь ты, гнилой нарыв, поверишь, что это действительно великие маги?

- Почему ты, сын собаки, смеешься надо мной? - завизжал разъяренный Имбоцви, не понимавший, в чем дело. В его уме зародилось подозрение, он поднес руку к своему хохлу и отдернул ее с воем. Потом он начал прыгать и вертеться, отчего огонь разгорелся сильнее. Зулусы захлопали в ладоши, Бабемба тоже. Стивена охватил один из его идиотских припадков веселости. Что касается меня, то я испугался. Недалеко от меня стояло большое деревянное кафрское ведро, из которого бралась вода для варки кофе. Я схватил его и подбежал к Имбоцви.

- Спаси меня, белый господин! - завопил он. - Ты величайший колдун, и я твой раб...

Тут я оборвал его, опрокинул ему на голову ведро, в котором она исчезла, словно свеча в тушителе. Вода лилась по всему Имбоцви, стоявшему очень смирно, а из-под ведра шел дым с неприятным запахом.

Убедившись, что огонь потух, я снял ведро с колдуна, лишенного теперь своей изысканной прически. Он почти не был обожжен, так как я поспел со своею помощью как раз вовремя, но зато остался лысым. При малейшем прикосновении его сожженные волосы рассыпались до самого корня.

- Они все опадают, - удивленно сказал он, ощупывая свою голову.

- Да, - ответил я, - наш щит действует хорошо, не правда ли?

- Можешь ли ты, белый господин, возвратить их обратно? - спросил он.

- Это зависит от того, как ты будешь вести себя, - ответил я.

После этого он, не сказав ни слова, повернулся и пошел к своим воинам, которые встретили его взрывами хохота. Очевидно, Имбоцви не пользовался среди них популярностью, и они были рады его поражению.

Бабемба тоже был чрезвычайно доволен. Он сейчас же начал отдавать распоряжения относительно доставки нас к королю в его столицу, называющуюся Безу, причем дал торжественное обещание, что ни он, ни его воины не причинят нам никакого вреда.

Один только Имбоцви не оценил нашей магии. Когда он уходил, я прочел в его взгляде крайнюю ненависть. Я подумал, что, быть может, лучше было бы не применять зажигательного стекла, хотя у меня не было намерения опалить ему всю голову.

- Отец мой! - сказал мне Мавово спустя некоторое время. - Лучше было бы, если бы ты совсем спалил эту змею, ибо тогда ты уничтожил бы ее яд. Я тоже немного колдун и скажу тебе, что наш брат больше всего не любит быть осмеянным. Ты осмеял, Макумазан, этого колдуна перед его народом, и он не забудет этого.

IX. Бауси - король племени мазиту

Около полудня мы тронулись в путь и направились в город Безу, резиденцию короля Бауси, куда должны были прибыть к вечеру следующего дня. В продолжение нескольких часов весь отряд мазиту шел впереди, или, вернее, вокруг нас. Но мы пожаловались Бабембе на пыль и шум, и он с положительно трогательным доверием услал отряд вперед. Однако он предварительно заставил нас поклясться "нашими матерями" (среди многих африканских племен это - самая священная клятва) в том, что мы не будем пытаться бежать. Признаюсь, я, не чувствуя особенной любви к мазиту, не сразу решился согласиться на это (от Джерри я узнал, что расстроенный Имбоцви покинул отряди ушел вперед по какому-то собственному делу). Если бы решение зависело исключительно от меня, - я бы попытался бежать через пограничный кустарник и пробраться к югу, по пути добывая себе пропитание охотой. Таково было также желание зулусских охотников, Ханса и, особенно, Самми. Но когда я сказал об этом Стивену, он начал упрашивать меня оставить эту мысль.

- Послушайте, Квотермейн, - говорил он, - я пришел в эту покинутую богом страну, чтобы добыть здесь большую Cypripedium, и либо добуду ее, либо умру. Конечно, - прибавил он, посмотрев на наши несколько бледные лица, - я не имею никакого права подвергать риску вашу жизнь. Поэтому, если вы считаете положение опасным, я пойду один с этим стариком Бабембой. Кто-нибудь из нас должен посетить крааль Бауси, на случай, если туда явится джентльмен, которого вы называете братом Джоном. Короче говоря, я пришел к определенному решению, и дальнейший разговор об этом бесполезен.

Я закурил трубку и, глядя на этого упрямого юношу, постарался рассмотреть положение с разных точек зрения.

В конце концов я пришел к заключению, что он прав. Правда, подкупив Бабембу - или иным путем, - мы могли бы бежать и избавиться от многих опасностей. Но, с другой стороны, мы пришли в это дикое место совсем не для того, чтобы бежать отсюда. Далее, за чей счет мы прибыли сюда? За счет Стивена Соммерса, желавшего идти вперед!

Наконец, не говоря уж о возможности встречи с братом Джоном (с которым я не был связан обязательством, так как он не дождался нас в Дурбане), мне не нравилась мысль остаться побежденным. Мы собрались посетить загадочных дикарей, почитающих обезьяну и цветок, и должны идти вперед до тех пор, пока это будут позволять обстоятельства. Опасности существуют повсюду. Тот, кто бежит от опасности, никогда ничего не добьется.

- Мавово, - сказал я, указывая своей трубкой на Стивена, - Вацела не хочет пытаться бежать. Он хочет идти дальше в страну народа понго. Помни, Мавово, что он заплатил за все и что мы наняты им. Он говорит, что если мы бежим, то он все равно пойдет один к этим мазиту. Но если кто-нибудь из вас, охотников, захочет бежать, то ни он, ни я не воспротивимся этому. Что ты скажешь на это?

- Я скажу, Макумазан, что хотя Вацела и молодой вождь, но у него большая душа. Куда пойдете вы оба, туда пойду и я. Думаю, что за мной последуют и остальные охотники. Я не люблю этих мазиту, ибо если их отцы и были зулусами, то матери их были более низкого происхождения. Они - ублюдки нашего народа, а о понго я слышал только дурное. Но плох тот бык, который, видя перед собой лужу, боится идти дальше. Надо идти вперед, ибо что с того, если мы утонем в болоте? Кроме того, моя змея говорит, что если мы и утонем, то не все.

Итак, было решено не предпринимать никаких попыток к бегству. Правда, Самми хотел было сделать это, но когда дошло до дела и ему был предложен один из уцелевших ослов и необходимое количество припасов, он изменил свое намерение.

- Мне кажется, мистер Квотермейн, - сказал он, - что лучше окончить жизнь в обществе с добрыми людьми, нежели в одиночестве пытаться ускользнуть от неизбежного.

- Великолепно, Самми, - сказал я. - А тем временем, пока настанет неизбежное, ты пойди и приготовь нам обед.

Итак, отбросив всякие сомнения, мы продолжали наше путешествие - довольно легко, так как вместо ушедших носильщиков нам было дано достаточное число новых.

Бабемба в сопровождении всего одного воина шел вместе с нами. От него мы узнали многое.

Мазиту, по-видимому, были довольно большим народом, способным выставить от пяти до семи тысяч копий.

Их предания говорили, что они происходят от того же племени, что и зулусы. И действительно, многие их обычаи, не говоря уже о языке, походили на зулусские. Однако их военная организация не была столь совершенной, как у последних, и во многом другом они производили на меня впечатление людей более низкой расы. Только в одном они значительно дальше ушли вперед - это в устройстве своих домов. Многочисленные краали, через которые мы проходили, были построены лучше зулусских. Вместо "пчелиных ходов" они были снабжены подобием дверей, через которые можно было проходить не нагибаясь. По дороге мы ночевали в одном из таких домов и нашли бы его удобным, если бы не бесчисленные блохи, которые в конце концов выгнали нас на двор. В остальном эти мазиту весьма походили на зулусов. Они имели краали и разводили скот. Управлялись они вождями, подчиненными верховному вождю, или королю.

Они верили в колдовство и приносили жертвы духам своих предков и, кроме того, некоему могущественному богу, управляющему делами мира и объявляющему свою волю через колдунов. Наконец, они были весьма воинственным племенем, которое любило войну и под разными предлогами нападало на соседей, убивая мужчин и похищая женщин и скот. Они обладали и некоторыми достоинствами, будучи по натуре любезными и гостеприимными. Но со своими врагами они были довольно жестоки. Кроме того, они ненавидели торговлю невольниками и тех, кто ею занимался, говоря, что лучше убить человека, нежели лишить его свободы.

Они питали отвращение к людоедству и поэтому, более чем кто-либо, гнушались людей понго, считавшихся людоедами.

К вечеру второго дня нашего путешествия, во время которого мы проходили по красивой и плодородной гористой местности, мы прибыли в город Безу. Этот город был расположен на обширной равнине, окруженной невысокими холмами и целым поясом обработанных полей, весьма красивых благодаря маису и другим злакам, уже готовым к жатве.

Весь город был окружен высоким деревянным палисадом, по обеим сторонам которого были посажены колючие грушевые деревья и кактусы. Внутри палисада город делился на кварталы, населенные людьми, занимавшимися различными ремеслами. Так, одна часть города называлась "кузнечным кварталом", другая - "военным", третья - "земледельческим", четвертая - "кожевенным" и т.д. Жилище короля, его жен и приближенных находилось недалеко от северных ворот. Перед ним было широкое открытое место, куда, в случае, необходимости, можно было загнать скот.

Во время нашего пребывания в городе это место служило рыночной площадью; кроме того, здесь обучались воины.

Мы вошли в город (который, вероятно, заключал в себе большое число жителей) через южные ворота, сделанные из крепких бревен. Солнце уже заходило, когда мы дошли до хижин, предназначавшихся для гостей и находившихся в конце центральной улицы, которая была переполнена всем населением города, собравшимся посмотреть на нас. Эти хижины были расположены в "военном квартале", недалеко от жилища короля, и были окружены изгородью.

При нашем прохождении никто не проронил ни слова, так как мазиту по натуре весьма учтивы.

Мне казалось, что они смотрят на нас со страхом, смешанным с любопытством. Те из них, которые были воинами, салютовали нам своими копьями. Хижины, в которые мы были приведены Бабембой, весьма подружившимся с нами, были очень чистыми. Все наше имущество, включая ружья, отобранные у невольников перед их бегством, было сложено в одну из хижин, к которой был приставлен часовой-мазиту. Ослы были привязаны к изгороди. Снаружи стоял на часах другой вооруженный мазиту.

- Разве мы пленники? - спросил я Бабембу.

- Король охраняет своих гостей, - загадочно ответил он. - Не надо ли вам, белые господа, что-нибудь передать королю? Я увижу его сегодня вечером.

- Да, - ответил я. - Передай королю, что мы братья того, кто около года тому назад срезал опухоль с его тела. Мы условились с ним встретиться здесь. Я говорю о белом господине с длинной бородой, которого черные зовут Догитой.

Бабемба встрепенулся.

- Вы братья Догиты? Как же случилось, что вы ни разу не упомянули его имени? Когда он хотел встретить вас здесь? Знайте, что среди нас Догита великий человек, ибо с ним одним из всех людей наш великий король Бауси вступил в кровное братство. Среди мазиту Догита то же, что и король.

- Мы, Бабемба, никогда не упоминали о нем потому, что не говорим обо всем сразу. Что касается того, когда нас встретит Догита, то я не знаю этого. Я убежден только в том, что он сюда придет.

- Да, господин Маку мазан, но когда, когда? Это король захочет знать, и вы должны сказать ему это. Господин, - прибавил он, понизив голос, - вы в опасности, так как у вас здесь много врагов... Белым людям запрещен доступ в эту страну. Если ты хочешь спасти свою жизнь, будь завтра готов сказать королю, когда Догита, которого он очень любит, придет сюда, чтобы поручиться за вас. Надо, чтобы он явился поскорее и в тот день, который ты укажешь, иначе он может не застать тебя в живых, если только он действительно придет. Вот что я по-дружески скажу тебе. Остальное зависит от тебя.

После этого он встал и ушел через дверь хижины и ворота ограды мимо часового, который отступил в сторону, чтобы дать ему дорогу. Я тоже поднялся со стула, на котором сидел, и в ярости зашагал по хижине.

- Вы понимаете, что сказал этот старый дурак? - (боюсь, что я употребил более сильное выражение) - воскликнул я, обращаясь к Стивену. - Он говорит, что мы должны быть готовы точно указать день, когда в город Безу явится другой старый дурак - брат Джон. В противном случае нам перережут глотки.

- Положение не из важных, - ответил Стивен. - В город Везу не ходят поезда-экспрессы, да если бы и ходили, то мы не могли бы быть уверены, что на одном из них приедет брат Джон.

- Не понимаю, почему этот осел не мог подождать нас в Дурбане вместо того, чтобы отправиться куда-то в северную часть Земли Зулу на дурацкую ловлю бабочек и сломать себе ногу или шею, если с ним действительно что-нибудь приключилось?

- Трудно сказать, что побудило его сделать это.

Мы снова уселись и смотрели друг на друга.

В это время в хижину вполз Ханс и сел на землю перед нами. Можно было просто пройти через дверь, но, не знаю почему, он предпочел вползти в хижину на руках и коленках.

- Чего тебе надо, уродливая жаба? - злобно спросил я его (он действительно походил на жабу; даже кожа у него под челюстью двигалась, словно у жабы).

- Баас встревожен? - спросил он.

- Я думаю, - ответил я, - встревожишься и ты, когда будешь извиваться на конце копья мазиту!

- У них широкие копья, делающие большие дыры, - заметил Ханс, в ответ на что я встал, намереваясь дать ему хорошего пинка.

- Баас, - продолжал он, - в этой хижине есть дыра, через которую все слышно, еслилежать.у стены, притворяясь спящим. Я слышал разговор бааса с этим одноглазым дикарем и баасом Стивеном.

- Что же из этого следует, маленькая змея?

- Если баас не хочет быть убитым в этом месте, откуда никак нельзя бежать, то нужно узнать точно день и час, когда прибудет Догита.

- Ах ты, желтый идиот! - воскликнул я. - Если ты будешь... - тут я остановился, так как подумал, что лучше выслушать Ханса до конца, нежели срывать на нем свое раздражение.

- Мавово - великий колдун, баас. Говорят, что его змея - самая сильная во всей Земле Зулу, за исключением змеи его учителя, старого Зикали. Он говорил, что Догита лежит где-то со сломанной ногой и что он придет сюда, чтобы встретиться с баасом. Потому он, без сомнения, может точно сказать, когда придет Догита. Я бы сам спросил об этом Мавово, но он не заставит свою змею работать для меня, Поэтому пусть лучше спросит его баас. Быть может, Мавово забудет, что баас смеялся над его гаданием.

- О, слепец! - ответил я. - Разве могу я поручиться, что вся эта история Мавово относительно Догиты не сплошной вздор? Ханс посмотрел на меня с удивлением.

- История Мавово - вздор! Змея Мавово солгала! Ох, баас смотрит на дело слишком по-христиански. Конечно, благодарение отцу бааса, я тоже христианин, но не настолько, чтобы отличить хорошее гадание от плохого. Змея Мавово лгунья! И это после того, как похоронен первый из тех охотников, которым в Дурбане была предсказана смерть! Прекрасно, баас, пусть будет так! Но все же только и остается либо просить Мавово, либо быть убитымии. Мне все равно, ибо я охотн начну новую жизнь в другом мире. Но пусть баас подумает, какой шум поднимет Самми.

С этими словами он выскользнул из хижины.

- Хорошее положение, нечего сказать! - чуть не со стоном обратился я к Стивену. - Я, белый человек, знающий, что все это кафрское гадание

- чистейший вздор, должен просить дикаря сказать мне то, о чем он ничего не может знать! Это унизительно! Пусть меня повесят, если я сделаю это!

- Сделаете вы это или нет - вас все равно повесят, - ответил Стивен со своей приятной улыбкой. - Но скажите, старина, почему вы так уверены, что все это вздор? Нам говорили о многих чудесах, которые не были вздором, и если чудеса существуют, то почему им не существовать теперь? Я знаю, что вы мне на это возразите, и потому спорить дальше бесполезно. Однако я не так горд, как вы. Я попробую смягчить каменное сердце Мавово и уговорю его раскрыть свою книгу тайной мудрости.

С этими словами он вышел. Спустя несколько минут я был вызван из хижины, чтобы принять овцу, которая вместе с молоком, туземным пивом, хлебом и другими припасами, включая фураж для ослов, была прислана нам от Бауси. Тут я должен заметить, что во время нашего пребывания у мазиту мы ни в чем не нуждались. Здесь не знали голода, столь обычного в Восточной Африке, где путешественник часто ни за что не может найти себе пищи.

Я велел поблагодарить короля и выразил надежду отплатить ему завтра несколькими подарками. Потом я отправился искать Самми, чтобы приказать ему зарезать и приготовить овцу. Я нашел его или, вернее, услышал его голос за камышовой перегородкой, разделявшей две хижины. Он выступал в качестве переводчика между Стивеном Соммерсом и Мавово.

- Этот зулус, мистер Соммерс, - говорил он, - заявляет, что он понял все, о чем вы говорили, и что все мы, вероятно, будем убиты этим дикарем Бауси, если не сможем сказать ему, когда придет сюда белый человек Догита, которого он любит. Он также убежден, что с помощью своего гадания он мог бы узнать, когда это случится (что, без сомнения, мистер Соммерс, - скажу вам откровенно, - чистая ложь невежественного язычника). Он прибавляет, что не даст ни одного медного гроша за свою или за кого-нибудь другого из нас жизнь.

- Он говорит на своем вульгарном языке, что между желудком гиены из Земли Мазиту и всякой другой гиены нет никакой разницы и что здешняя земля так же хороша для его костей, как и всякая другая земля, так как земля есть худшая из всех гиен, рано или поздно пожирающая то, что родит. Извините меня, мистер Соммерс, что я повторяю пустую болтовню этого дикаря, но вы сами приказали мне точно передать его слова. Этот безрассудный человек говорит, что какая-то неведомая сила

- он называет ее "силой, которая заставляет сиять солнце и усеивает покров ночи звездами" (извините, что я повторяю эти глупые слова) - заставила его родиться на этом свете и в определенный час унесет его из этого мира назад во мрак, в вечное лоно, где он либо будет пребывать во сне, либо снова вернется к жизни, согласно воле этой неведомой силы, - я точно перевожу его слова, мистер Соммерс, хотя не знаю, что все это значит, - и что ему безразлично, когда это случится. Он говорит еще, что он становится старым и что он видел много горя - он, я полагаю, подразумевает утрату своих жен и ребенка, - между тем как вы молоды и ваша жизнь со всеми ее радостями еще впереди. Поэтому он будет рад сделать все что в его силах, чтобы спасти вам жизнь, потому что, хотя вы и белый, а он черный, тем не менее он любит вас и смотрит на вас, как на свое дитя. Да, мистер Соммерс, я краснею, повторяя это, но этот черный человек говорит, что смотрит на вас как на свое дитя. Он прибавляет, что если понадобится, то он охотно отдаст за вас свою жизнь, и что отказать вам в чем-нибудь для него все равно, что разрезать свое сердце пополам. Но он должен отказать вам в вашей просьбе спросить какое-то существо, которое он называет змеей (что это означает, мистер Соммерс - я не знаю), когда белый человек по имени Догита прибудет в это место. Он говорит, что после того, как мистер Квотермейн посмеялся над его гаданием, он больше не станет заниматься им и скорее умрет, нежели нарушит свое слово. Вот и все, мистер Соммерс.

- Скажите вождю Мавово, - ответил Стивен (я заметил, что слово "вождь" он произнес с особым ударением), - что я понял все и очень признателен ему за подробное объяснение. Потом скажите ему, что мы надеемся только на него, так как у нас нет другого выхода из создавшегося положения.

Самми перевел эти слова на зулусский язык, которым он владел в совершенстве, без всяких добавлений или комментариев.

- Нет другого выхода, - повторил Мавово, понюхав табаку, - В таком случае об этом меня должен попросить сам Макумазан. Макумазан - мой старый вождь и друг. Для него я готов забыть то, о чем в другом случае должен был бы помнить. Если он придет ко мне и без насмешки попросит меня применить мое искусство на пользу нам всем, я сделаю это, хотя очень хорошо знаю, что он уверен в том, что прахом шевелит простой ветер, разбрасывающий его без всякого значения. Он, как и другие мудрые белые люди, забывает, что ветер, разбрасывающий прах, дует в наши ноздри, и что для него мы тот же прах.

На минуту или две я задумался. Слова Мавово, даже те, которые я слышал в искаженном переводе Самми с его глупыми замечаниями, произвели на меня известное впечатление. Кто я, чтобы судить Мавово и его необыкновенное дарование? Кто я, чтобы насмехаться над ним и своими насмешками высказывать убеждение, что он обманщик?

Я прошел через ворота в изгороди и остановился перед ним.

- Мавово, - сказал я, - я подслушал ваш разговор и очень жалею, что смеялся над тобой в Дурбане. Я не знаю, правда или ложь твое гадание, но я буду очень благодарен тебе, если ты воспользуешься своею способностью и узнаешь, если сможешь, придет ли сюда Догита и если придет, то когда.

- Хорошо, отец мой Макумазан. Сегодня вечером я спрошу об этом свою змею. Но я не могу заранее сказать, ответит она или нет.

Он спросил свою змею с надлежащей церемонией, и, по словам Стивена, присутствовавшего при этом (я отказался), это таинственное пресмыкающееся объявило, что Догита, он же брат Джон, прибудет в город Безу при закате солнца на третий день, считая от этого вечера. Согласно нашему календарю, предсказание было сделано в пятницу; следовательно, мы могли ждать брата Джона в понедельник вечером, приблизительно к ужину.

- Хорошо, - коротко сказал я, - пожалуйста, больше не говорите мне об этом вздоре, так как я хочу спать.

На следующее утро мы распаковали наши ящики и выбрали несколько великолепных подарков для короля Бауси, надеясь смягчить ими царственное сердце. В число их входили: штука коленкора, несколько ножей, музыкальная шкатулка, дешевый американский револьвер, связка зубочисток и, кроме того, несколько фунтов самых шикарных бус для его жен.

Эти богатые подарки мы послали королю с нашими двумя слугами - мазиту Томом и Джерри, отправившимися под конвоем нескольких воинов. Я надеялся, что они расскажут своим соотечественникам, какие мы хорошие люди, и дал им соответствующие наставления.

Но вообразите наш ужас, когда спустя около часа, как раз в то время, когда мы приводили себя в порядок после завтрака, в воротах показались не Том и Джерри, так как они бесследно исчезли, а длинная вереница воинов мазиту, из которых каждый нес по одной вещи из посланных нами королю. Последний из них нес на своей лохматой голове связку зубочисток, словно это была большая вязанка хворосту. Один за другим они разложили наши подарки на глиняном полу самой большой хижины. Потом их начальник торжественно сказал:

- Великий черный Бауси не нуждается в подарках белых людей.

- В самом деле? - раздраженно ответил я. - Если так, то ему больше не представится случая получить их.

Все они ушли, не сказав больше ни слова. Вскоре после их ухода явился Бабемба в сопровождении пятидесяти воинов.

- Король ждет вас, белые господа, - сказал он с деланною веселостью, - я пришел, чтобы проводить вас к нему.

- Почему он не принял наших подарков? - спросил я, указывая на возвращенные вещи.

- Ох, все это из-за Имбоцви, рассказавшего о магическом щите. Король говорит, что ему не надо подарков, которые опаляют волосы. Но собирайтесь поскорей. Он сам все объяснит. Если слона заставляют ждать, он начинает сердиться и трубить.

- Вот как! А сколько нас должно к нему пойти? - спросил я.

- Все, все, белый господин. Он желает видеть всех вас.

- Я полагаю, кроме меня, - сказал Самми, стоявший рядом. - Я должен остаться готовить обед.

- Нет, ты тоже должен идти, - ответил Бабемба. - Король пожелает увидеть составителя священного напитка.

Делать было нечего, мы пошли. Нет нужды говорить, что все мы были хорошо вооружены. Едва мы вышли из хижины, как тотчас же были окружены воинами. Чтобы придать нашему шествию необыкновенный характер, я приказал Хансу идти впереди всех, держа на голове отвергнутую королем музыкальную шкатулку, из которой неслись трогательные звуки "Милой родины" (42). Потом шел Стивен, несший на палке английский флаг, потом я и охотники в сопровождении Бабембы, потом смущенный Самми и два наших осла, которых вели мазиту. Кажется, король отдал особое приказание, чтобы они тоже были приведены к нему.

(42) - "Милая родина" - песенка, популярная в Англии в XIX веке.

Это было весьма забавное шествие, которое при других обстоятельствах могло бы заставить меня смеяться. Даже молчаливые мазиту, среди которых мы шли, были, казалось, охвачены каким-то энтузиазмом. Очевидно, на них действовали звуки "Милой родины", хотя два осла производили на них, вероятно, гораздо большее впечатление, особенно когда кричали.

- Где Том и Джерри? - спросил я Бабембу.

- Не знаю, - ответил он. - Я думаю, что они отпущены навестить своих друзей.

"Имбоцви постарался удалить свидетелей, которые могли бы показать в нашу пользу", - подумал я и больше ничего не сказал.

Мы достигли ворот королевского дома. Здесь, к моему ужасу, воины отобрали у нас ружья, револьверы и даже охотничьи ножи, Тщетно я протестовал против этого, говоря, что мы не привыкли расставаться с нашим оружием. На это последовал ответ, что к королю нельзя являться даже с простой палкой. Мавово и зулусы хотели оказать сопротивление. Я уже думал, что неизбежно столкновение, которое, конечно, закончилось бы нашей гибелью, так как что мы могли бы поделать против нескольких сотен мазиту, хотя они и боялись наших ружей? Я приказал Мавово не сопротивляться, но он в первый раз оказал неповиновение. Тогда мне пришла в голову счастливая мысль напомнить ему, что, согласно его предсказанию, придет Догита и все будет обстоять хорошо. Он подчинился весьма неохотно.

Мы видели, как наши драгоценные ружья были унесены неизвестно куда. После этого воины мазиту сложили свои копья и луки у ворот крааля, и мы отправились дальше, имея при себе только английский флаг и музыкальную шкатулку, которая играла теперь "Правь, Британия" (43).

(43) - "Правь, Британия" - английская патриотическая песня, сложенная в пору владычества Англии на морях.

Мы прошли через открытое место, где росло несколько деревьев с широкими листьями, к большому туземному дому. Недалеко от дверей этого дома сидел на стуле толстый мужчина среднего возраста, имевший сердитый вид. Он был почти голым, если не считать кошачьей шкуры, повязанной вокруг его бедер, и нитки больших синих бус на шее.

- Король Бауси! - прошептал Бабемба.

Около короля сидела на корточках горбатая фигура, в которой я без труда узнал Имбоцви, хотя он раскрасил свой опаленный череп белым с красными пятнами и украсил свой приплюснутый нос пурпурной нашлепкой. Вокруг короля стояла толпа молчаливых советников.

Поданному знаку, приблизившись на известное расстояние, все воины, включая Бабембу, опустились на колени и начали ползти. Они хотели, чтобы мы сделали то же самое, но я воспротивился этому, зная, что если мы сделаем это один раз, то нам придется ползать всегда.

Мы медленно шли вперед среди ползущих по земле людей и наконец очутились перед королем мазиту - "Прекрасным Черным Бауси".

X. Смертный приговор

Генри Райдер Хаггард - Священный цветок (The Holy Flower). 2 часть., читать текст

См. также Генри Райдер Хаггард (Henry Rider Haggard) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :