Генри Райдер Хаггард
«Братья (The Brethren: A Tale of the Crusades). 6 часть.»

"Братья (The Brethren: A Tale of the Crusades). 6 часть."

- Мы не видим их.

Всадница сбросила с себя плащ, но не покрывало, и братья увидели ее платье.

- Клянусь святым Петром, - воскликнул Годвин, - я узнаю вышивку. Масуда! Это вы, Масуда?

Покрывало тоже упало, перед ними была женщина, похожая на Масуду, а между тем не она. Волосы были причесаны, как у нее, украшения и ожерелье, сделанное из когтей львицы, которую убил Годвин, принадлежали ей, кожа на лице отливала богатым румянцем аравитянки, даже маленькая родинка чернела на ее щеке, но братья не могли видеть ее глаз, так как она наклоняла голову. И вдруг с легким стоном всадница подняла голову и посмотрела на д'Арси.

- Розамунда, это сама Розамунда! - задыхаясь, вскрикнул Вульф. - Розамунда под видом Масуды! - И он скорее упал, чем соскочил с лошади и подбежал к ней, говоря: - Боже, благодарю Тебя!

Она в полуобмороке соскользнула с седла в его объятия. Годвин стоял, отвернув голову.

- Да, - сказала Розамунда, немного приходя в себя. - Это я, я ехала с вами, и ни один из вас не узнал меня...

- Разве наши глаза могут пронизывать тяжелые покрывала? - с неудовольствием заметил Вульф. Годвин же спросил странным, напряженным голосом:

- Вы, Розамунда, под видом Масуды. С кем же я прощался, когда палач ждал меня? Это была женщина под покрывалом в одежде и драгоценностях Розамунды...

- Не знаю, Годвин, - ответила она. - Может быть, это была Масуда, одетая в мое платье. И я не знала, что палач ждал вас. Я думала, что он ждет Вульфа... О Небо! Я думала, это...

- Расскажите нам все, - хриплым голосом попросил Годвин.

- Недолго рассказывать, - промолвила Розамунда. - После того, как были вынуты жребии, я упала в обморок. Когда же я очнулась, мне показалось, что я сошла с ума: передо мной стояла женщина в моей одежде и с лицом, похожим на мое. "Не бойтесь, - сказала она, - я Масуда, в числе других познаний я научилась менять наружность. Слушайте, нельзя терять времени. Мне приказали уехать отсюда, и сейчас мой дядя, араб, ждет меня за чертой лагеря, с двумя быстрыми лошадьми. Вместо меня уедете вы, принцесса. Посмотрите, вы одеты в мою одежду, и у вас почти мое лицо... Мы одинакового с вами роста, и солдат, который поедет провожать вас, "не заметит" обмана. Я позаботилась об этом: он воин Салах ад-Дина, но родом из моего племени. Я дойду с вами до дверей и при евнухах и воинах-часовых прощусь с вами... и буду плакать. Кто же угадает, что Масуда - принцесса Баальбека, а принцесса Баальбека - Масуда?"

"Куда же я поеду?" - спросила я.

"Мой дядя передаст вас посольству, которое возвращается в Иерусалим, или довезет вас до святого города, а если это не удастся, спрячет вас в горах посреди своих соплеменников. Вот письмо к нему, я кладу его за ваш корсаж".

"Что же будет с вами, Масуда?" - задала я еще один вопрос.

"Со мной? О, все обдумано, и все удастся, - ответила она. - Не бойтесь. Я бегу сегодня ночью, как - нет времени рассказывать... И через день или два догоню вас. Я также думаю, что вы встретите сэра Годвина, который отвезет вас домой в Англию".

"Но Вульф? Что же с Вульфом? Он осужден на смерть, и я не хочу покинуть его", - заявила я.

"Живой и мертвый не товарищи, - ответила она, - кроме того, я виделась с ним, и все делается по его приказанию. Он приказывает вам исполнить задуманное из любви к нему"...

- Я не видел Масуды, я не говорил ей ничего. Я не знал об этом замысле... - воскликнул Вульф.

Братья, побледнев, переглянулись.

- Дальше, дальше, - проговорил Годвин. - Рассуждать мы будем потом.

- Вот что еще сказала Масуда, - продолжала Розамунда: "Я уверена, что сэр Вульф спасется, если вы хотите видеть его, исполните сказанное, в противном случае - никогда не надейтесь встретить его в жизни. Идите же, пока нас не открыли. Это погубило бы и вас, и меня. А если вы уедете, я останусь жива".

- Откуда она знала, что я спасусь? - спросил Вульф.

- Она не знала этого. Она только говорила, будто знает, чтобы заставить Розамунду уйти, - все тем же напряженным голосом произнес Годвин. - А потом?

- А потом, повинуясь желанию Вульфа, я ушла... как во сне. У дверей мы поцеловались и расстались со слезами, пока часовой кланялся ей, она шепотом благословила меня. Ко мне подошел солдат и сказал: "Идите за мной, дочь Синана". И я пошла, никто не обратил на нас внимания, потому что как раз в это время странная тень закрыла солнце и все испугались, думая, что это явление предвещает гибель или Салах ад-Дину, или Аскалону.

В полутьме солдат довел меня до сада, в котором уже ждал всадник, державший в поводу двух лошадей. Солдат прошептал арабу несколько слов, я же подала ему письмо Масуды; он прочитал его, посадил меня на одну из лошадей, солдат сел на другую, и мы пустились галопом. Весь этот вечер и ночь мы ехали без остановки, но в темноте солдат отделился от нас, и куда он скрылся, не знаю. Наконец мы приехали на выступ горы и остановились, дав отдых лошадям. Араб поел из запасов, которые он вез с собой, и накормил меня. И вот мы увидели посольство, а в нем двух высоких рыцарей...

"Посмотрите, - старик указал на вас, - и поблагодарите Аллаха и Масуду, не солгавшую вам, к ней я должен вернуться".

На прощанье араб предупредил, что ради спасения жизни я должна молчать и даже перед вами до Иерусалима не снимать покрывала, так как члены посольства, узнав, что с ними едет принцесса Баальбекская, племянница султана, могли бы решить выдать меня Салах ад-Дину. И он повторил, что вернется к Аскалону ради спасения Масуды. Остальное вы знаете, и, благодаря Богу, мы все трое вместе.

- Да, - согласился Годвин, - мы вместе, но где Масуда? И что будет с ней, задумавшей это бегство? Теперь слушай, Вульф: помести Розамунду у какой-нибудь почтенной женщины в святом городе или, еще лучше, отвези ее к монахиням Святого Креста, оттуда никто не осмелится взять ее, пусть она наденет монашеское платье. Мы встречали настоятельницу, и, вероятно, она не откажется приютить Розамунду.

- Да, да, помню, она еще расспрашивала нас о разных лицах в Англии. Но ты? Куда поедешь ты, Годвин?

- Я поеду обратно к Аскалону, чтобы отыскать Масуду.

- Как? - вскричал Вульф. - Разве Масуда не может спасти себя сама, как она сказала арабу? Ведь он же поехал за ней...

- Не знаю, - ответил Годвин. - Я помню только, что ради Розамунды, а может быть, также ради меня Масуда подвергла себя ужасной опасности. Подумай, какие чувства охватили султана, узнавшего, что та, на которую он возлагал высокие надежды, исчезла, оставив после себя свою приближенную, одетую в царское платье?

- О, я боялась этого... - простонала Розамунда, - но когда я пришла в себя, я уже была переодета... и она уверила меня, что все хорошо, а также что все делается по желанию Вульфа, который, как она твердила, непременно спасется.

- Это хуже всего, - заявил Годвин. - Чтобы привести в исполнение свой план, она нашла необходимым солгать, говоря, что, по ее мнению, мы оба спасемся. Я знаю, зачем она сказала неправду: ей хотелось отдать свою жизнь и сделать все, чтобы вы освободились и встретились со мной в Иерусалиме.

Розамунда, знавшая тайну сердца Масуды, посмотрела на него, удивляясь в душе, что аравитянка, считая Вульфа мертвым, пожелала принести себя в жертву ради встречи Розамунды с Годвином. Конечно, она сделала это не из любви к ней, Розе Мира, хотя они были очень дружны. Значит, из любви к Годвину? Какое странное доказательство любви.

Розамунда взглянула на Годвина, а Годвин на Розамунду, и они поняли истину во всей ее полноте, во всей святости и ужасе: Масуда решила скрыться в тени смерти, предоставив тому, кого она любила, после устранения его соперника жениться на любимой им девушке.

- Думаю, я тоже вернусь, - сказала Розамунда.

- Этого не будет, - изрек Вульф. - Салах ад-Дин убил бы вас.

- Этого не должно быть, - прибавил Годвин. - Неужели кровь, принесенная в жертву, прольется напрасно? Нет, мы обязаны удержать вас.

Розамунда посмотрела на него и нетвердо произнесла:

- Если... если... ужасное свершилось, Годвин... Если жертва... О, к чему она поведет?

- Розамунда, я не знаю, что случилось, я еду удостовериться. Мне все равно, что ждет меня... Я ко всему готов. В жизни, в смерти, в случае нужды, во всех огнях ада я буду искать Масуду и преклоню перед ней колени с полным почтением...

- И с любовью, - как бы невольно докончила Розамунда.

- Может быть, - ответил Годвин, говоря скорее с собой, чем с ней.

И увидев выражение его лица, сжатые губы и пылающие глаза, ни Розамунда, ни Вульф не стали больше удерживать его.

- Прощайте, Розамунда, - обратился к ней Годвин. - Мое дело окончено, я оставляю вас на попечении Бога в небесах и Вульфа на земле. Если мы больше не встретимся, я советую вам обвенчаться с ним в Иерусалиме, вернуться в Стипль и жить там в мире. Прощай, брат Вульф! Мы в первый раз расстаемся с тобой, мы жили вместе с самого рождения, вместе любили, вместе совершили много деяний, на которые можем посмотреть, не стыдясь. Живи счастливо, принимая любовь и радость, которые Небо дало тебе, живи, как настоящий христианский рыцарь, думая о неизбежном конце и о вечности по ту сторону гроба.

- О, Годвин, не говори так, - произнес Вульф. - Наша кузина будет в безопасности среди монахинь. Дай мне час времени - я устрою ее в монастырь и вернусь к тебе. Мы оба в долгу перед Масудой, и несправедливо, чтобы ты один заплатил ей.

- Нет, - возразил Годвин, - оберегай Розамунду, подумай о дом, что произойдет с городом. Неужели ты решишься оставить ее в такое время?

Тогда Вульф опустил голову. Годвин сел на коня и, даже не обернувшись назад, двинулся по узкой улице через ворота и исчез в отдалении среди пустыни.

Вульф и Розамунда смотрели ему вслед, их душили слезы.

- Не думал я так расстаться с братом, - наконец проговорил Вульф низким и рассерженным голосом. - Клянусь язвами Христа! Я охотнее предпочел бы умереть рядом с ним в битве, чем бросить его одного на погибель!

- Предоставив мне погибнуть? - прошептала Розамунда и прибавила: - Ах, зачем я не умерла, ведь я принесла все эти несчастья вам обоим и этому великому сердцу - Масуде. Да, Вульф, повторяю, что мне хотелось бы теперь лежать мертвой.

- Очень вероятно, это желание вскоре исполнится, - печально ответил Вульф, - только тогда и я хотел бы умереть с вами, Розамунда. Я боюсь, что Годвин расстался со мной навсегда, и кроме вас у меня в мире нет никого. Ну, перестанем жаловаться, ведь мысли об этих печалях не помогут нам, лучше поблагодарим Бога, что, по крайней мере временно, мы свободны. Поедемте, Розамунда, к монастырю, чтобы постараться найти вам приют.

И они поехали по узким улицам, переполненным испуганной толпой. Теперь разошлись вести о том, что посольство отказалось от условий Салах ад-Дина: он предложил доставить в город съестные припасы, позволить жителям укрепить стены и держаться до следующего Троицына дня, если они поклянутся сдаться ему, не получив помощи. Но они ответили, что, пока живы, не покинут места, где умер Спаситель.

Поэтому им теперь грозила война, и недоброе предвещала она. Немудрено, что они стонали на улицах и их крики отчаяния неслись к небесам. В глубине сердца каждый из жителей Иерусалима знал, что святое место обречено, а их жизнь погибла.

Пробираясь через эту печальную толпу, почти не обращавшую на них внимания, Вульф и Розамунда наконец подъехали к монастырю, священной обители, уже знакомой д'Арси. Дверь священного приюта осеняла тень той арки, под которой Пилат произнес слова, памятные всем поколениям: "Се человек".

Привратник сказал, что монахини в часовне, но Вульф ответил, что ему нужно видеть настоятельницу по неотложному делу, тогда их провели в прохладную комнату с высоким потолком; дверь отворилась, и в нее вошла аббатиса в белом одеянии, высокая, статная, средних лет.

- Леди аббатиса, - низко поклонился ей Вульф. - Меня зовут Вульф д'Арси, вы меня помните?

- Да, мы встречались в Иерусалиме до Хаттинской битвы, - подтвердила она. - И до меня дошли слухи о вас... странные слухи.

- Эта дама, - продолжал Вульф, - дочь и наследница сэра Эндрью д'Арси, моего покойного дяди, а в Сирии принцесса Баальбека и племянница Салах ад-Дина.

Монахиня вздрогнула и спросила:

- Что же - она тоже держится их проклятой веры? Она в их платье...

- Нет, мать моя, - сказала Розамунда, - я христианка, хотя, может быть, грешная, и прошу здесь приюта, иначе, узнав, кто я, христиане, пожалуй, выдадут меня моему дяде-султану.

- Расскажите мне все, - предложила аббатиса.

И они в коротких словах передали ей странную историю Розамунды.

- Ах, дочь моя, - воскликнула аббатиса, - как удастся нам спасти вас, когда мы сами в опасности? Один Господь может защитить вас. Но мы с готовностью сделаем все, что возможно, и здесь вы отдохнете. Подле самого святого нашего алтаря вас освятят, потом никто уже не посмеет наложить на вас руку, так как это было бы святотатством. Кроме того, я советую вам записаться в наши книги послушницей и надеть нашу одежду... Нет, - улыбнулась она, заметив испуганный взгляд Вульфа, - леди Розамунда может не остаться в монастыре. Не все послушницы произносят окончательный обет.

- Я слишком долго была покрыта золотыми вышивками, шелками и бесценными украшениями, - ответила Розамунда, - и теперь больше всего на земле жажду надеть эти белые одежды.

Розамунду провели в часовню и в присутствии всего ордена и священников, которые собрались подле алтаря, воздвигнутого на том месте, где, как говорили, Христос отвечал на допросе Пилата, освятили ее и накинули на ее усталую голову белое покрывало послушницы. Вульф расстался с ней и отправился к избранному правителю города, и тот с радостью принял в число своих воинов такого храброго и сильного рыцаря.

Медленно и печально ехал Годвин то под лучами солнца, то при свете звезд. Позади него остались брат, бывший его товарищем и самым близким другом, и девушка, которую он любил без ответа, а впереди его ждала неизвестность...

Был вечер, усталая лошадь Годвина, слегка спотыкаясь, шла по большому лагерю сарацин под стенами павшего Аскалона. Никто не остановил его - д'Арси долго был пленником, и поэтому многие знали его в лицо, другие принимали Годвина за одного из новых сдавшихся рыцарей. Он подъехал к большому дому, в котором жил Салах ад-Дин, и попросил часового передать султану, что он просит у него аудиенции. Его скоро впустили, и он увидел Салах ад-Дина, сидевшего посреди своих министров.

- Сэр Годвин, - сурово сказал султан, - вспоминая о вашем поступке со мной, спрашиваю, что вас привело в мой лагерь? Я даровал вам жизнь, а вы украли у меня то, чего я не хотел терять...

- Мы не сделали этого, султан, - ответил Годвин, - мы не знали о заговоре. Тем не менее уверенный, что вы в душе обвините нас, я приехал из Иерусалима, оставив там принцессу и своего брата, приехал, чтобы отдать себя в ваши руки и понести наказание, которое, как вы думаете, должно поразить Масуду.

- Почему вы хотите заменить ее? - спросил Салах ад-Дин.

- Султан, - печально произнес Годвин, наклонив голову, - что ни сделала Масуда, она сделала это из любви ко мне, хотя и без моего ведома. Скажите, здесь ли она еще или бежала?

- Здесь, - отрывисто изрек Салах ад-Дин. - Вы хотите видеть ее?

Годвин вздохнул с облегчением. Значит, Масуда еще жива, значит, ужас, который сокрушал его в ту ночь, был только дурным сном, порождением усталости и страдания.

- Да, хочу, хотя бы только раз, - подтвердил он, - мне нужно сказать ей несколько слов.

- Без сомнения, ей будет приятно узнать, что ее замысел удался, - сказал Салах ад-Дин с мрачной улыбкой. - Поистине все было хорошо задумано и смело исполнено.

И, подозвав к себе старого муллу, который придумал бросить жребий, султан шепнул ему несколько слов и громко прибавил:

- Пусть этого рыцаря проведут к Масуде. Завтра мы будем его судить.

Мулла снял со стены серебряную лампу и движением руки позвал за собой Годвина, который поклонился султану и пошел за стариком. Когда они проходили через толпу эмиров и предводителей, д'Арси показалось, будто они смотрят на него с состраданием. Это ощущение было до того сильно, что он остановился и задал Салах ад-Дину вопрос:

- Скажите, повелитель, меня ведут на смерть?

- Все мы двигаемся к смерти, - прозвучал в тишине ответ султана. - Но Аллах не написал еще, что смерть ждет вас сегодня.

По длинным переходам шли мулла и Годвин, наконец увидели дверь, которую старик открыл.

- Значит, она под стражей? - спросил Годвин.

- Да, - был ответ, - под стражей. Войдите, - и мулла передал лампу Годвину. - Я останусь здесь.

- Может быть, она спит и я помешаю ей? - проговорил Годвин останавливаясь на пороге.

- Ведь вы же сказали, что она любит вас? Тогда, конечно, женщина, жившая среди ассасинов, недурно примет ваше посещение, недаром вы издалека приехали к ней, - с насмешкой произнес мулла.

Годвин взял лампу и вошел в комнату, за ним закрылась дверь. Он узнал это место: сводчатый потолок, грубые каменные стены. Да, именно сюда его привели на смерть, именно через эту самую дверь лже-Розамунда пришла, чтобы проститься с ним. Но комната была пуста; без сомнения, Масуда сейчас войдет... И он ждал, глядя на дверь.

Но створка не двигалась, не слышалось шагов, ничто не нарушало полной тишины. Годвин огляделся. Там, в самом конце, что-то слабо сверкало, как раз на том месте, где он стоял на коленях перед палачом, Да, там видна чья-то фигура. Без сомнения, это была Масуда.

- Масуда, - позвал он, и эхо под сводом повторило: "Масуда".

Ему нужно было разбудить ее. Да, это она. Она спала, все еще в царском одеянии Розамунды, и застежка Розамунды блестела на ее груди.

Как крепко спала она! Годвин опустился на колени и поднял руку, чтобы откинуть длинные волосы, закрывавшие ее лицо. Он дотронулся до них - и голова отделилась от туловища.

С ужасом в сердце Годвин опустил лампу и посмотрел вокруг. Все платье Масуды было красно, а губы серы, как пепел. Масуда была убита мечом палача. Вот как они встретились!

Годвин поднялся и помимо воли остановился над ней как окаменелый.

- Масуда, - шептал он, - теперь я знаю, что люблю тебя, тебя одну... с этих пор я твой, о женщина с царственным сердцем. Жди меня, Масуда, мы еще встретимся.

И вдруг ему показалось, что странный ветер снова коснулся его головы, ему опять почудилось, как тогда, когда он ехал с Вульфом, что подле него душа Масуды, и неземной покой охватил его душу.

Наконец все прошло, и он увидел, что старый мулла стоит рядом с ним.

- Ведь я же сказал, что она спит? - будто прошипел он, злобно посмеиваясь. - Позовите ее, рыцарь, позовите. Говорят, любовь перебрасывает мосты через большие пропасти, даже между разрубленной шеей и телом.

Серебряной лампой Годвин ударил его, старик упал, как оглушенный бык, и Годвин снова остался среди молчания и темноты.

Несколько мгновений д'Арси не двигался, наконец его мозг охватил огонь, и он упал поперек тела Масуды и замер.

X. В Иерусалиме

Годвин знал, что он болен, ощущал, что Масуда ухаживает за ним во время болезни, и больше ничего не сознавал. Все прошедшее исчезло для него. Ему казалось, что она постоянно с ним, смотрит на него глазами, полными неизъяснимого покоя и любви, и что вокруг ее шеи бежит тонкая красная линия, и удивлялся, почему это.

Знал Годвин также, что во время болезни он был в пути, на заре до него доносились звуки снимающегося лагеря, и он чувствовал, что невольники несут его по жгучему песку до вечера, на закате с жужжащими звуками, точно пчелы в улье, воины раскидывали бивак. Потом наступала ночь, и слабая луна плыла, точно корабль по лазурному небу, там и здесь светились вечные звезды, и к ним несся крик: "Аллах акбар, Аллах акбар!" - "Бог велик, Бог велик".

Наконец путешествие окончилось, зазвучали грохот и шум битвы. Раздались приказания, вскоре послышался гул, новые шаги и вопли над мертвыми.

И вот пришел день, в который Годвин открыл глаза и повернулся, чтобы посмотреть на Масуду, но она исчезла: на ее обычном месте сидел хорошо ему знакомый человек - Эгберт, бывший епископ Назарета. Старик поднес больному шербет, охлажденный снегом. Женщина исчезла, ее место занял священник.

- Где я? - спросил Годвин.

- Подле стен Иерусалима, сын мой, вы пленник Салах ад-Дина, - послышался ответ.

- А где же Масуда, которая была со мной все эти дни?

- Я надеюсь, на небесах, - прозвучал ответ, - потому что она была хорошая женщина. Я сидел подле вас.

- Нет, - упрямо возразил Годвин, - Масуда.

- В таком случае, - заметил епископ, - тут была ее душа, потому что я причастил ее и молился над ее открытой могилой. Вероятно, это была ее душа, пришедшая с неба, чтобы навестить вас, и снова отлетевшая, когда вы вернулись на землю.

Годвин вспомнил, застонал, но скоро заснул. Когда к нему стали возвращаться силы, Эгберт рассказал ему все. Его нашли без чувств подле Масуды, и эмиры просили Салах ад-Дина убить франка хотя бы за то, что он лампой вышиб глаз святому мулле. Султан не согласился на это, сказав, что мулла поступил недостойным образом, насмехаясь над печалью сэра Годвина, и что рыцарь отплатил ему по заслугам.

Он прибавил, что Годвин бесстрашно вернулся, желая подвергнуться наказанию за не совершенный им грех, что, наконец, он, султан Салах ад-Дин, любит его, как друга, хотя рыцарь - неверный. Эгберту приказали ухаживать за больным и, если возможно, спасти его. Когда же войско двинулось, воинам велели нести носилки Годвина, для него также всегда ставили отдельную палатку. Теперь, по словам епископа, началась осада святого города и с обеих сторон было много убитых.

- Иерусалим падет? - спросил Годвин.

- Если только святые не поддержат его, боюсь, что да, - ответил Эгберт.

- А разве Салах ад-Дин не будет милосерден? - опять спросил д'Арси.

- Почему он может быть милосерден, сын мой? Ведь они же отказались от его условий. Нет, он поклялся, что, как Готфрид Бульонский взял этот город около ста лет тому назад, перебив много тысяч мусульман, мужчин, женщин и детей, так же и он поступит с христианами. О нет, он не пощадит их! Они умрут... они умрут!.. - И Эгберт, ломая руки, вышел из палатки Годвина.

Годвин лежал неподвижно, спрашивая себя, чем все окончится. Он думал только об одном. В Иерусалиме жила Розамунда, племянница султана, которую Салах ад-Дин, конечно, хотел вернуть к себе не только потому, что в ее жилах текла родственная ему кровь, но и из опасения, что если этого не случится, его видение не исполнится.

А в чем смысл видения? В том, что благодаря Розамунде спасется много жителей. Ведь если уцелеет Иерусалим, также спасутся десятки тысяч мусульман и христиан. О, конечно, в этом заключается ответ на его вещий сон.

В тот же самый день Годвин лежал и дремал, так как он был еще слишком слаб, чтобы встать. Вдруг на него упала тень, и, открыв глаза он увидел самого султана, стоявшего подле его постели. Годвин постарался подняться и поклониться ему, но султан добрым голосом посоветовал ему не двигаться, сел подле него и сказал:

- Сэр Годвин, я пришел попросить у вас прощения. Когда я послал вас навестить мертвую женщину, которая справедливо пострадала за свое преступление, я поступил недостойно властителя народа. Но мое сердце было полно горечи против нее и против вас, и мулла вложил в мой ум шутку, которая стоила ему глаза, а также чуть не пресекла жизнь усталого и печального человека. Я все сказал.

- Благодарю вас, султан, вы всегда были благородны, - ответил Годвин.

- Вы это говорите, а между тем относительно вас и многих ваших я совершал поступки, которые вряд ли можно назвать благородными, - произнес Салах ад-Дин. - Но меня влекла судьба, судьба и сновидение. Скажите, сэр Годвин, справедливо ли то, что рассказывают в нашем лагере, а именно: будто перед Хаттинской битвой вам явилось видение и вы уговаривали вождей франков не двигаться против меня?

- Да, это правда, - и Годвин рассказал суть своего сна и все остальное.

- Глупые слепцы, которые не захотели услышать голоса истины, сказанной им чистыми устами пророка! - прошептал Салах ад-Дин. - Ну что же: они поплатились за это, а выиграли я и моя вера! Удивляетесь ли вы после этого, рыцарь Годвин, что я также верю своему видению, нарисовавшему передо мной лицо моей племянницы, принцессы Баальбека?

- Не удивляюсь, - признался Годвин.

- Удивляетесь ли вы, что я обезумел от бешенства, узнав наконец, что отважная женщина перехитрила меня, моих шпионов и часовых как раз после того, как я пощадил ваши жизни? Удивляетесь ли вы, что я все еще полон гнева, думая, что у меня из рук вырвали великую возможность?

- Не удивляюсь, султан, но я, узревший видение, говорю с вами, тоже созерцавшим видение, как пророк с пророком. Вам дарована возможность исполнить это видение. Подумайте, Салах ад-Дин: принцесса Розамунда в Иерусалиме! Судьба привела ее в святой город, чтобы вы пощадили его ради нее, таким путем покончили кровопролитие и спасли бесконечное число жизней.

- Ни за что! - вскрикнул Салах ад-Дин. - Они отказались от моего милосердия, и я поклялся стереть их всех с лица земли, мужчин, женщин и детей, отомстить всей этой нечистой, неверующей толпе.

- Разве не чиста Розамунда, что вы хотите отомстить ей? Принесет ли ее смерть вам мир? Если Иерусалим истребят огнем и мечом, она тоже погибнет.

- Я прикажу спасти принцессу, чтобы лично судить ее за преступление, - мрачно изрек султан.

- Как спасти ее, когда взявшие город приступом опьянятся от убийства? Ведь она будет в толпе остальных женщин.

- Тогда, - топнул ногой султан, - ее выкупят или увезут из Иерусалима раньше начала убийств.

- Я думаю, этого не случится, пока в Иерусалиме Вульф, который защищает ее, - возразил Годвин.

- А я говорю, что так должно быть и что так будет, - заключил султан.

И, не проронив больше ни слова, Салах ад-Дин вышел из палатки с встревоженным лицом.

В Иерусалиме царило отчаяние; тысячи и десятки тысяч женщин и детей стеснились в святом городе: мужья и отцы многих погибли при Хаттине или в других местах. У людей, способных носить оружие, не было предводителей, а потому Вульф вскоре сделался начальником отряда.

Сначала Салах ад-Дин повел атаку с запада, между воротами святого Этьена и Яффскими, но здесь поднимались укрепленные башни Танкреда и Давида, и защитники города совершали из них вылазки и постоянно отбивали штурмы сарацин.

Тогда султан перевел свою армию на восток и разбил лагерь близ долины потока Кедрона. Когда христиане увидели это, им представилось, что он снимает осаду; во всех церквах они пели благодарственные молитвы. Но на следующее утро белые одежды воинов султана показались на востоке, и защитники Иерусалима поняли, что их гибель близка.

Многие желали сдаться султану, и между их партией и защитниками, поклявшимися скорее умереть, чем отдать город, происходили ожесточенные споры. Наконец решили послать посольство к султану; Салах ад-Дин принял его в присутствии своих эмиров и советников. Он спросил, чего желают христиане, и парламентеры ответили, что они пришли, чтобы обсудить условия. Он ответил так:

- В Иерусалиме живет одна знатная девушка, моя племянница, которая между нами носит имя принцессы Баальбекской, а у христиан называется Розамундой д'Арси. Она бежала от меня вместе с рыцарем сэром Вульфом д'Арси, который, как я видел, храбро дерется в числе ваших воинов. Выдайте ее мне, чтобы я мог поступить с ней, как она того заслуживает, тогда поговорим снова. До тех пор мне нечего больше сказать вам.

Большинство членов посольства не знало о Розамунде; двое или трое сказали, что они слышали о ней, но не знают, где она скрылась.

- Тогда вернитесь и отыщите ее, - приказал султан и отпустил их.

Посланные вернулись обратно и сказали совету города, чего желает Салах ад-Дин.

- По крайней мере, в этом отношении, - воскликнул патриарх Иерусалима Ираклий, - нетрудно исполнить желание Салах ад-Дина. Пусть отыщут его племянницу и выдадут ее. Где она?

Один из советников объявил, что об этом знает рыцарь Вульф д'Арси, с которым она приехала в город. Решено было отправить к нему людей с приглашением явиться в совет. Придя, Вульф спросил, что им угодно.

- Мы желаем узнать, сэр Вульф, - объявил ему патриарх, - куда вы скрыли даму, известную под именем принцессы Баальбекской, которую вы увезли от султана?

- А зачем это нужно вашему святейшеству? - резко спросил Вульф.

- Это очень важно для меня и для других, потому что Салах ад-Дин не хочет разговаривать с нами, пока мы не выдадим ее.

- Значит, совет предлагает насильно выдать христианку в руки сарацин? - сурово возразил ему Вульф.

- Мы обязаны сделать это, - ответил Ираклий. - Кроме того, она из их племени.

- Нет, - отрезал Вульф. - Салах ад-Дин украл ее из Англии, и с тех пор она не прекращала попыток бежать от него.

- Не будем терять времени, - нетерпеливо произнес патриарх, - как бы то ни было, Салах ад-Дин требует ее, и к Салах ад-Дину она должна отправиться. Итак, без дальнейших рассуждений, скажите, где она, сэр Вульф.

- Сами отыщите ее! - в бешенстве крикнул д'Арси. - А если это вам не удастся, пошлите вместо нее одну из тех женщин, с которыми вы пируете.

В совете послышался ропот, но скорее ропот удивления от его смелости, его негодования; Ираклий был пастырь неправедный и дурной.

- Опасный человек, очень опасный. Я предлагаю заключить его в тюрьму, - обратился к совету патриарх.

- Да, - ответил Ибелин , - очень опасный человек - для своих врагов. Я видел, как во время Хаттинской битвы он и его брат пробились через толпу сарацин, видел его и в проломе стены. Хорошо, если бы у нас было побольше таких "опасных" людей.

- Но он оскорбил меня! - возмутился патриарх.

- Сказать правду - не значит оскорблять, - многозначительно заметил Ибелин, - во всяком случае, это ваше личное дело, ради которого мы не можем лишиться одного из предводителей...

Его прервал вошедший горожанин, который сказал, что Розамунду нашли, что она сделалась послушницей в общине монахинь Святого Креста.

- Теперь дело нравится мне еще меньше, - продолжал Ибелин, - потому что, взяв ее оттуда, мы совершим святотатство.

- Его святейшество Ираклий дает нам отпущение, - произнес чей-то насмешливый голос.

Поднялся один из старейшин, принадлежавших к партии мира, и предложил не особенно церемониться с Розамундой, так как султан не хочет слушать их, пока эту даму не выдадут ему на суд, тем более что, будучи его племянницей, она, вероятно, не пострадает, но что, во всяком случае, пусть лучше пострадает одна, чем все.

Таким путем ораторы этой партии убедили многих, так что в конце концов все поднялись и пошли к монастырю Святого Креста; там патриарх потребовал, чтобы их впустили. Воспротивиться настоятельница не могла. Она приняла советников в трапезной, спросив, что им угодно.

- Дочь моя, - сказал патриарх, - у вас живет дама по имени Розамунда д'Арси, мы желаем поговорить с ней. Где она?

- Послушница Розамунда, - ответила аббатиса, - молится в церкви у святого алтаря.

- Она освящена, - прошептал кто-то, но патриарх продолжал:

- Скажите мне, дочь моя, она молится одна?

- Ее молитвы охраняет рыцарь, - послышался ответ.

- Ага, как я и думал, он опередил нас. Дочь моя, вы не очень строги, раз позволяете рыцарям входить в вашу церковь. Проводите нас туда.

- В теперешние тяжелые времена и из-за опасностей, грозящих этой послушнице, я решилась нарушить дисциплину, - смело призналась настоятельница, но повиновалась.

И вот они вошли в большое полутемное здание, день и ночь освещающееся лампадами. Там, подле алтаря, как говорили, выстроенного на том самом месте, где Господь стоял в ожидании суда, они увидели коленопреклоненную белую фигуру, руки которой держались за камни святого алтаря. За оградой, тоже на коленях, стоял Вульф, неподвижный, как надгробная статуя. Он услышал шаги, поднялся, повернулся и обнажил свой большой меч.

- Вложите меч в ножны, - приказал Ираклий.

- Когда я сделался рыцарем, - ответил Вульф, - я поклялся защищать невинных и алтари Божий от осквернения, а потому не вложу меча в ножны.

- Не обращайте на него внимания, - проговорил кто-то, и Ираклий, остановясь в притворе, обратился к Розамунде:

- Дочь моя, с горькой печалью пришли мы просить у вас великой жертвы: отдайте себя за народ, как наш Господь отдал себя ради многих. Салах ад-Дин требует, чтобы вас выдали ему, и, пока мы не передадим вашу особу в его руки, он не станет разговаривать с нами. Итак, мы просим вас, отойдите от алтаря.

- Я подвергла свою жизнь опасности, и, кажется, другая женщина умерла, - ответила она, - ради того, чтобы я освободилась из-под власти мусульман. Я не отойду от алтаря и не вернусь к ним.

- Тогда нам придется силой взять вас, - мрачно изрек Ираклий.

- Потому что наше положение ужасно.

- Как! - удивилась она. - Вы, патриарх святого города, хотите вырвать меня из этого святилища, оттащить силой от этого святого алтаря? О, тогда действительно проклятие падет и на город, и на вас. Говорят, отсюда Господа нашего увели на страдание по приказанию неправедного судьи. Неужели и меня оторвут от места, освященного Его стопами?.. В этих одеждах, - и она указала на свое белое одеяние, - бросят, как дар, нашим врагам, которые, может быть, предложат мне выбор между смертью и подчинением Корану? Если так, я с уверенностью скажу, что ваше приношение окажется тщетным, и ваши улицы покраснеют от крови тех, кто вырвал меня из святого убежища.

Они стали совещаться, спорить, большинство решило, что ее следует передать Салах ад-Дину.

- Идите добровольно, прошу вас, - обратился к ней патриарх,

- потому что мы не хотели бы прибегнуть к силе.

- Только силой вы возьмете меня, - ответила Розамунда.

Тогда вступилась настоятельница:

- Неужели вы совершите такое преступление? Говорю вам, оно не останется без наказания. Вместе с Розамундой я повторяю, - и она выпрямила свою высокую фигуру, - что вы заплатите за нее вашей кровью, а может быть, также и кровью остальных! Вспомните мои слова, когда сарацины возьмут город и предадут мечу его жителей.

- Я отпускаю вам грех, - произнес патриарх, - если это грех.

- Отпустите грех себе, - резко крикнул Вульф, - и знайте вот что: я только один человек, но у меня есть сила и искусство. Если вы постараетесь наложить руку на послушницу Розамунду, чтобы насильно увести ее к Салах ад-Дину, на смерть, как она сказала, раньше, чем умру я, многие из вас навеки закроют глаза.

И, стоя перед алтарной решеткой, он поднял свой большой меч, другой рукой взял щит с изображением черепа.

Патриарх сердился и грозил. Некоторые кричали, что они принесут луки и застрелят Вульфа издали.

- И, - сказала Розамунда, - к святотатству прибавят еще убийство? О, подумайте о том, что вы делаете, и вспомните, что все это напрасно! Ведь Салах ад-Дин обещал только поговорить с вами, когда вы передадите меня в его руки; может быть, окажется, что вы без пользы совершили грех. Сжальтесь надо мной, идите своим путем, предоставив исход в руки Божий.

- А ведь правда, - закричали многие, - Салах ад-Дин-то ничего не обещал!

Наконец Ибелин, охранитель города, который пришел с другими в церковь и стоял вдалеке, слыша все происходящее, выступил вперед и постарался убедить патриарха оставить Розамунду в монастыре:

- Пусть так и будет, - говорил он, - потому что ничего хорошего не выйдет для нас из этого преступления. Этот алтарь - самый святой во всем Иерусалиме, неужели вы осмелитесь оторвать от него девушку, единственное преступление которой состоит в том, что она, христианка, бежала от сарацин, укравших ее? Неужели вы осмелитесь отдать ее в руки Салах ад-Дина на смерть? Конечно, это был бы поступок трусов, и он навлек бы на нас судьбу трусов. Сэр Вульф, вложите меч в ножны и не бойтесь. Если в Иерусалиме может хоть кто-нибудь пользоваться безопасностью - эта благородная дама в безопасности. Настоятельница, проводите ее в келью.

- Нет, - с тонкой насмешкой возразила настоятельница, - не годится нам уйти отсюда раньше его святейшества.

- Вам недолго придется ждать, - в бешенстве крикнул Ираклий, - разве в такое время можно много думать об алтарях или слушать мольбы девушки, угрозы одинокого рыцаря или сомнения суеверного предводителя? Ну хорошо, поступайте как знаете и жизнью расплачивайтесь за ваши поступки! Я же скажу, что если бы Салах ад-Дин потребовал выдачи даже половины благородных девушек этого города, это представляло бы невысокую цену за сохранение жизни восьмидесяти тысяч человек! - И он пошел к дверям.

Все ушли, кроме Вульфа и настоятельницы. Монахиня подошла к Розамунде, обняла ее и сказала, что на время опасность миновала.

- Да, мать моя, - согласилась Розамунда со слезами, - но хорошо ли я поступила? Не следовало ли мне сдаться Салах ад-Дину, если судьба стольких жизней зависит от этого? Может быть, он забыл бы о своей клятве и пощадил бы меня? Хотя, в лучшем случае, мне никогда бы снова не позволили освободиться. Кроме того, как грустно проститься навсегда со всем, что любишь, - и она посмотрела на Вульфа, который стоял в таком отдалении, что не мог ничего слышать.

- Да, - вздохнула монахиня, - тяжело, и мы, постригшиеся, хорошо знаем это. Однако, дочь моя, вам пока еще не приходится сделать тяжелого выбора. Вот если Салах ад-Дин скажет, что, когда ему передадут вас, он пощадит жизни всех граждан, вам придется принять решение.

- Придется, - повторила за ней Розамунда.

Осада продолжалась, один ужас следовал за другим. Пращи, не переставая, бросали камни, стрелы летели тучами, так что никто не мог стоять на коленях. Тысячи всадников Салах ад-Дина теснились около ворот святого Этьена, а машины извергали огонь и метательные снаряды на осажденный город, сарацинские минеры подкапывались под укрепления, башни и стены. Воины-защитники не могли совершать вылазок из-за сарацинских сторожевых пикетов, не могли они и показываться на крепостных укреплениях, потому что тогда летели тысячи стрел, никто не был в состоянии заделывать проломы в рушащихся стенах. С каждым днем отчаяние увеличивалось, на каждой улице виднелись длинные процессии монахов с крестами, они пели покаянные псалмы и молитвы, а женщины, стоя в дверях, взывали к милосердию Христа и прижимали к себе своих детей.

Правитель Ибелин созвал на совет рыцарей и сказал, что Иерусалим осужден на сдачу.

- Тогда, - предложил один из предводителей, - совершим вылазку и умрем среди врагов.

- И оставим детей и женщин на смерть и позор? - договорил Ираклий. - Лучше сдаться.

- Нет, - твердо заявил Ибелин, - мы не сдадимся; пока жив Господь - надежда не угасла.

- Господь был и в день Хаттина, но христиане потерпели поражение, - возразил Ираклий. Совет разошелся, не решив ничего.

В этот день Ибелин снова стоял перед Салах ад-Дином, умоляя его пощадить город. Салах ад-Дин подвел его к дверям своего шатра, показал на желтые знамена, которые развевались там и здесь на стенах города, и на знамя, в ту самую минуту поднявшееся над проломом.

- Почему я должен щадить то, что уже покорил, - спросил он, - то, что я поклялся уничтожить? Когда я предлагал вам пощаду, вы отказались от нее. Зачем вы просите ее теперь?

Ибелин ответил словами, которые навсегда останутся в истории:

- Вот почему, султан. Клянемся Богом, если нам суждено умереть, мы прежде всего убьем наших женщин и детей, чтобы вы не могли их взять в неволю. Мы сожжем город и все его богатства, мы измелем в муку святую скалу и превратим мечеть аль-Акса и другие священные здания в груды, мы перережем горла пяти тысячам последователей пророка, которые находятся у нас в руках, и, наконец, каждый способный носить оружие бросится из города, мы будем биться, пока не падем. Таким образом, я думаю, дорого вам будет стоить Иерусалим!

Султан посмотрел на него, погладил бороду и сказал:

- Восемьдесят тысяч жизней, восемьдесят тысяч, не считая моих воинов, которых вы убьете. Великое убийство!.. И святой город будет уничтожен навсегда. Да, да! О такой резне однажды приснился мне сон.

Салах ад-Дин замолк и задумался, склонив голову на грудь.

XI. Святая Розамунда

С того дня как Годвин видел Салах ад-Дина, его силы стали прибывать, и когда здоровье вернулось к нему, он начал много размышлять. Он потерял Розамунду, Масуда умерла, и по временам ему тоже хотелось умереть. Что мог он сделать со своей жизнью, переполненной печалью, борьбой, кровопролитием? Вернуться в Англию, жить среди своих земель, ждать старости и смерти? Это не манило Годвина, он чувствовал, что, пока жив, должен трудиться.

Как-то раз он сидел, думая об этом и чувствуя себя очень несчастным. В его палатку вошел старый епископ Эгберт и, заметив выражение его лица, спросил:

- Что с вами, сын мой?

- Вы хотите выслушать меня? - вопросом на его вопрос ответил Годвин.

- Разве я не ваш духовник, имеющий право все знать? - напомнил кроткий старик. - В чем дело?

Годвин рассказал ему все с самого начала: как он в детстве хотел сделаться служителем церкви, как старый приор Стоунгейтского аббатства нашел, что ему еще рано решать свою судьбу, как впоследствии любовь к Розамунде заставила его забыть о религии; рассказал он также о сне, который привиделся ему, когда он лежал раненый после боя у бухты Смерти, об обетах, которые он и Вульф принесли перед посвящением в рыцари, о том, как он постепенно узнал, что Розамунда любит не его. Наконец, сказал и о Масуде, но о ней Эгберт, причащавший ее, уже знал.

- А что же теперь?

- Теперь, - вздохнул Годвин, - я ничего не знаю. Мне иногда кажется, что я слышу звуки своих шагов в монастырском дворе и свой голос, молящийся перед алтарем.

- Вы еще слишком молоды, чтобы говорить так, и хотя Розамунда потеряна для вас, а Масуда умерла, на свете много других достойных женщин, - сказал Эгберт.

- Не для меня, - возразил Годвин, покачав головой.

- Тогда существуют рыцарские ордена, в которых вы можете занять высокое положение.

Он опять покачал головой:

- Сила тамплиеров и госпитальеров сломлена. Кроме того, я видел их в Иерусалиме и на поле битвы, и они мне не нравятся. Если они изменятся или я буду вынужден биться против неверных, я, может быть, присоединюсь к ним. Но дайте мне совет, что делать сейчас?

- О, сын мой, - воскликнул старый епископ, и его лицо засияло, - если Бог призывает вас, идите к Богу. Я покажу вам путь.

- Да, я пойду к Нему, - согласился Годвин, - и если только крест не призовет меня снова следовать за ним в войне, я постараюсь провести весь остаток жизни, служа Господу и людям. Мне кажется, отец мой, что для этого я и был рожден.

Через три дня Годвин сделался священником, и его рукоположил епископ Эгберт. А в это время вокруг его палатки воины Салах ад-Дина, чувствуя близость падения Иерусалима, с торжеством кричали, что Магомет единый Пророк Аллаха.

Салах ад-Дин поднял голову и посмотрел на Ибелина:

- Скажите мне, что известно о принцессе Баальбекской, которую вы зовете Розамундой д'Арси? Ведь я сказал вам, что не буду говорить с вами о пощаде Иерусалима, пока мне не выдадут ее, чтобы я мог произвести над ней суд. А между тем я ее не вижу.

- Господин, - ответил Ибелин, - мы нашли ее в монастыре Святого Креста. Она была миропомазана подле алтаря, который мы считаем священным и недоступным, и отказалась идти.

Салах ад-Дин засмеялся:

- А разве ваши воины не могут оторвать одну девушку от камня алтаря? Впрочем, может быть, рыцарь Вульф стоял перед ней с обнаженным мечом?

- Да, стоял, - ответил Ибелин. - Но мы думали не о нем, хотя, конечно, он убил бы некоторых из нас. Оторвав ее от алтаря, мы совершили бы ужасное преступление, которое, конечно, навлекло бы мщение Господа на нас и на город.

- А что вы скажете о мести Салах ад-Дина?

- Как ни плохо нам, султан, мы все же боимся больше Бога, чем Салах ад-Дина.

- Да, сэр Ибелин, но Салах ад-Дин может оказаться мечом в руках Божиих.

- И этот меч быстро пал бы на нас, если бы мы совершили этот грех.

- Я думаю, что он скоро упадет, - сказал Салах ад-Дин, и опять замолчал, и опять стал гладить бороду. - Послушайте, - выговорил он наконец, - пусть принцесса, моя племянница, придет ко мне и попросит пощады городу, я думаю, что тогда я вам обещаю такие условия сдачи, за которые вы в тяжкую минуту поблагодарите меня.

- Тогда нам надо осмелиться совершить великий грех и силой взять ее, - печально произнес Ибелин, - но прежде убить рыцаря Вульфа, который не позволит ей идти, пока он жив.

- Нет, Ибелин, это огорчит меня, потому что, хотя он и христианин, рыцарь д'Арси по сердцу мне. Я сказал: "пусть она придет ко мне", а не "приведите ее ко мне". Да, пусть придет по доброй воле, чтобы ответить мне за свой грех против меня, но пусть знает, что я ей ничего не обещаю, хотя в былые дни обещал многое и держал слово. Тогда она была принцесса Баальбека и пользовалась всеми правами, связанными с этим высоким положением, я ей поклялся, что не заставлю ее выйти замуж по моему выбору или изменить веру. Теперь я беру обратно клятвы, и если она придет, то придет как бежавшая невольница, поклонница креста, которой я предлагаю только или подчинение исламу, или позорную смерть.

- Какая высокорожденная девушка согласится на такие условия? - с отчаянием спросил Ибелин. - Я думаю, она скорее захочет умереть от своей руки, чем от руки вашего палача, так как, конечно, никогда не отречется от веры.

- И осудит восемьдесят тысяч христиан? - сурово переспросил Салах ад-Дин. - Рыцарь Ибелин, клянусь Аллахом, и в последний раз, что если моя племянница Розамунда не явится в мой лагерь добровольно, не принужденная никем, Иерусалим будет отдан на разграбление.

- Значит, судьба святого города и всех его жителей зависит от благородства одной девушки? - нетвердым голосом проговорил Ибелин.

- Да, так мне открыло видение. Если ее душа достаточно высока, Иерусалим еще может быть спасен; если ее дух ниже, чем я думал, - тогда святой город погибнет вместе с ней. Я все сказал, но с вами поедут мои гонцы и отвезут письмо, которое они должны собственноручно отдать моей племяннице, бывшей принцессе Баальбека. Пусть она или вернется с ним ко мне, или останется в городе. И тогда я пойму, что узрел ложное видение, говорившее, будто мир и милосердие исходило из ее рук, и доведу эту войну до кровавого конца.

Через час Ибелин ехал к городу под охранной грамотой и вместе с гонцами Салах ад-Дина и письмом, которое они должны были передать Розамунде.

Стояла ночь, в освещенной лампадами церкви монахини Святого Креста, стоя на коленях, пели протяжную и торжественную песнь "Ave Maria". От сердца пели они, смерть была близка от них! И они молили Господа и Милосердную Матерь Божию сжалиться над ними, спасти их и жителей несчастного города, в котором Он жил и страдал. Они знали, что конец близок, что стены готовы рухнуть, что защитники города истощены, что скоро, скоро лютые воины Салах ад-Дина ворвутся на узкие городские улицы.

Их моление кончилось, настоятельница поднялась и обратилась к ним с речью. Она по-прежнему держалась гордо, но голос ее дрожал.

- Дочери мои во Христе, - обратилась она к ним, - гибель стоит почти у наших дверей, и мы должны приготовить сердца наши! Если правители города исполнят обещанное, они пришлют сюда людей, чтобы обезглавить нас в последнюю минуту, и мы перейдем во славе в другой мир, чтобы жить во Господе. Но, может быть, они позабудут о нас, немногих, среди восьмидесяти тысяч душ, из которых нужно убить около пятидесяти тысяч душ женщин. Может быть, их руки устанут или сами они падут раньше, чем доберутся до нашей святой обители! Что же мы сделаем тогда, дочери мои?

Некоторые из монахинь прижались друг к другу и плакали от страха, некоторые молчали. Только Розамунда выпрямилась во весь рост и гордо сказала:

- Мать моя, я недавно пришла к вам, но я видела Хаттинское кровопролитие и знаю судьбу женщин и детей в руках неверных, а потому позвольте мне говорить.

- Говорите, - разрешила настоятельница.

- Вот что я советую, - продолжала Розамунда, - мой совет короток и ясен. Когда мы узнаем, что сарацины в городе, подожжем монастырь, станем на колени и погибнем так.

- Хорошо сказано... Это лучше всего! - послышались голоса. Но настоятельница печально улыбнулась:

- Благородный совет, которого можно было ожидать от высокорожденной. Однако его нельзя принять, потому что самоубийство - смертный грех.

- Будет мало разницы, - возразила Розамунда, - сожжем ли мы себя сами или протянем шеи под мечи друзей! Конечно, я не могу решать за других, но решаю за себя, так как я скорее совершу грех самоубийства, чем отдам себя в руки мусульман.

И она положила руку на кинжал, который был скрыт в складках ее одежды.

Настоятельница произнесла:

- Вам, дочь моя, я не могу запретить этого, но запрещаю принесшим полный обет. Им я покажу другой, может быть, более ужасный способ спастись от судьбы невольниц. Некоторые из нас стары, им нечего бояться, что их отведут в гаремы, но остальные молоды и красивы, им я советую, когда приблизится конец, взять оружие, изрезать себе лица и тела и остаться здесь в виде обезображенных, внушающих отвращение фигур. Тогда их не возьмут в неволю, а быстро убьют. Они умрут, чтобы сделаться невестами Неба!

Несчастные застонали от ужаса, они представили себя с обезображенными лицами, изуродованными. Так их сестры по вере ждали конца в осажденном монастыре святой Клары в Акре...

Однако одна за другой они подошли к настоятельнице и поклялись, что исполнят и это ее приказание, как все остальные. Только Розамунда объявила, что она умрет не обезображенная, а такая, какой создал ее Господь, еще две послушницы одна за другой поклялись поступить так же, как она.

И потом они опять опустились на колени и запели "Мизерере" .

Вдруг, покрывая их печальное пение, раздался громкий стук в дверь, и гулко отразился под сводчатым потолком. С криком: "Сарацины, сарацины! Дайте нам ножи!" - послушницы поднялись с колен.

Розамунда обнажила кинжал.

- Подождите, - вскрикнула настоятельница. - Может быть, это друзья, а не враги. Сестра Урсула, подойдите к дверям и узнайте.

Старая монахиня пошла заплетающимися шагами и, дойдя до массивной створки, отодвинула засов.

- Кто стучит? - спросила она дрожащим голосом.

Остальные задержали дыхание, напрягая слух, чтобы уловить ответ.

И вдруг зазвучал серебристый голос женщины, который казался таким тонким в этой похожей на гробницу церкви.

- Я королева Сибилла со свитой.

- Что вам угодно, о королева?

- Я привела с собой посланных от Салах ад-Дина. Они желают поговорить с Розамундой д'Арси, которая скрывается у вас.

Розамунда мгновенно подбежала к алтарю и остановилась подле него, не выпуская из рук обнаженного кинжала.

- Пусть она не боится, - продолжал серебристый голосок. - Ничего не будет сделано против ее воли. Примите нас, святая настоятельница, примите ради Христа.

И аббатиса сказала:

- Примем королеву с достоинством. - Показав знаком монахиням, чтобы они заняли свои обычные места, она села в большое кресло во главе их, позади нее подле высокого алтаря стояла Розамунда с обнаженным кинжалом в руках.

Двери отворились, и показалась странная процессия. Впереди шла красавица-королева во всех знаках своего королевского достоинства, но с головой, покрытой черным покрывалом, за ней придворные дамы, числом двенадцать, дрожавшие от страха, но роскошно одетые, за ними - трое суровых сарацин в кольчугах и с осыпанными каменьями саблями. Дальше двигалось множество женщин, но большей частью в трауре, которые вели с собой испуганных детей, это были жены, сестры и вдовы дворян, рыцарей и граждан Иерусалима. Наконец показалось около сотни предводителей и воинов, посреди них Вульф, а во главе - Ибелин. Последним вошел патриарх Ираклий в пышном наряде вместе со своими епископами и священниками.

Настоятельница и монахини поднялись и поклонились королеве, и одна из них предложила ей сесть на место епископа.

- Нет, - отказалась королева. - Я пришла сюда как скромная просительница и буду стоять на коленях.

И она опустилась на колени на мраморный пол, а вместе с ней все дамы ее свиты и остальные женщины. Важные сарацины с изумлением посмотрели на нее, рыцари и благородные горожане столпились позади Сибиллы.

- Что же мы можем дать вам, королева, - спросила настоятельница, - у нас ничего не осталось, кроме сокровищ, которые мы готовы принести вам: честь и жизнь.

- О горе! Горе! Я пришла просить жизни одной из вас!

- Чьей же, о королева?

Сибилла подняла голову и, протянув руку, указала на Розамунду. Розамунда побледнела, но скоро оправилась и сказала твердым голосом:

- Скажите, какую услугу может оказать вам моя бедная жизнь, о королева, и кто ее требует?

Сибилла трижды старалась ответить и наконец прошептала:

- Я... не могу. Пусть посланные переведут ей письмо, если она не умеет читать на их языке.

- Умею, - ответила Розамунда.

Один сарацинский эмир вынул свиток, приложил его ко лбу, потом подал аббатисе, которая поднесла его Розамунде. Розамунда открыла пергамент и прочитала по-прежнему спокойным голосом, переводя каждую фразу:

Во имя единого Аллаха всемилостивого, моей племяннице, бывшей принцессе Баальбека, по имени Розамунда д'Арси, ныне бежавшей и скрытой во франкском монастыре в городе Эль-Куд-Эш-Шериф, в святом граде Иерусалиме.

Племянница! Я исполнил все обещания, данные вам, сделал даже больше, пощадив жизнь рыцарей, ваших двоюродных братьев-близнецов. Но вы отплатили мне неблагодарностью и обманом, по обычаю вашей проклятой веры, и бежали от меня. Я сказал вам, что если вы решитесь на это, вашим уделом будет смерть. Поэтому вы более не принцесса Баальбека, а только бежавшая христианка, раба, осужденная на смерть.

Вы хорошо знаете мое видение. Вспомните теперь его, прежде чем ответить. Я требовал, чтобы вас привезли ко мне, на это требование мне ответили отказом, почему - неважно. Но я понял истинную причину - так было решено свыше. Я больше не требую, чтобы вас принуждали. Я желаю, чтобы вы пришли ко мне и вынесли печальный и позорный конец в виде возмездия за ваши грехи. Если же вы хотите, оставайтесь там, где живете теперь, и пусть вас постигнет та судьба, которую пошлет Аллах.

Если вы придете и попросите меня за святой город, я подумаю, не помиловать ли Иерусалим и его жителей. Если вы откажетесь прийти, я, без сомнения, подвергну их всех смерти от меча, за исключением тех женщин и детей, которых можно отдать в неволю. Итак, решайте, племянница, и поскорее, вернетесь ли вы с моими посланными или останетесь там, где они отыщут вас.

Юсуф Салах ад-Дин

Розамунда дочитала, и письмо выпало из ее руки на мраморный пол.

- Принцесса, - сказала королева, - от имени присутствующих и всех остальных мы просим от вас этой жертвы.

- И моей жизни? - громко, как бы сама с собой, проговорила Розамунда. - Больше у меня ничего нет. Когда я отдам ее, я буду нищей, - и ее глаза обратились на высокую фигуру Вульфа, который стоял подле колонны.

- Может быть, Салах ад-Дин окажет милосердие, - заметила королева.

- Нет, - ответила Розамунда, - он всегда говорил, что если я бегу от него и снова буду застигнута, я умру. Нет, он предложит мне подчинение или смерть, смерть от веревки или еще более ужасную.

- Но если вы останетесь здесь, вы тоже умрете, - произнесла королева. - О, принцесса, ваша жизнь только одна, и, отдав ее, вы можете купить жизнь восьмидесяти тысячам человек...

- Разве это так верно? - спросила Розамунда. - Султан ничего не обещал; он только сказал, что, если я попрошу его, он подумает, не пощадить ли Иерусалим.

- Но, - продолжала королева, - он говорит также, что в случае вашего отказа отдаст Иерусалим на разграбление, а правителю Ибелину сказал, что если вы отдадите себя в его руки, он, вероятно, предложит нам такие условия, которые мы сможете принять. Подумайте, подумайте, чем будет судьба вот этих, - и она показала на женщин и детей, - да и судьба всех этих монахинь... Если же вы умрете, то погибнете с честью, и ваше имя будут чтить, как имя святой и мученицы, в каждой церкви христианского мира. О, не отказывайте нам, докажите, что вы действительно велики и можете встретить смерть, которая придет для каждого из нас... Вы заслужите благословение половины мира и приготовите себе место на небесах подле Того, Кто умер за людей. Молите ее, мои сестры, молите.

Женщины и дети упали перед ней на колени, со слезами и рыданиями просили ее пожертвовать своей жизнью ради них. Розамунда неожиданно улыбнулась и звонким голосом воскликнула:

- А что скажете вы, мой двоюродный брат и жених, сэр Вульф д'Арси? Подите сюда и, как подобает в такую минуту, дайте мне совет.

Закаленный в боях Вульф подошел и, став подле ограды алтаря, поклонился ей.

- Вы слышали, - обратилась к нему Розамунда. - Что вы посоветуете?

- Трудно, трудно говорить, - сиплым голосом ответил Вульф. - Но... их много, а вы только одна.

Послышался ропот восхищения. Все знали, что он горячо любит эту девушку и что недавно он защищал ее в этой самой церкви.

Розамунда засмеялась, и нежный ее смех странно прозвучал в этом торжественном месте, в эту трагическую минуту.

- Ах, Вульф, - произнесла она, - он всегда говорит правду, даже когда это дорого стоит ему! Но я не хотела бы, чтобы было иначе. Королева и все вы - глупые люди, я только испытывала ваше терпение. Неужели вы считали меня такой низкой? Неужели вы думаете, что я действительно стараюсь сохранить свою жалкую жизнь, когда десятки тысяч жизней зависят от меня? Нет, нет, совсем не то! - Розамунда вложила в ножны кинжал, подняв с пола письмо, поднесла его ко лбу в знак повиновения и по-арабски сказала посланным султана: - Я раба Салах ад-Дина, повелителя верных! Я пылинка под его стопами. Заметьте, эмиры, что в присутствии всех собравшихся здесь я, Розамунда д'Арси, прежде принцесса Баальбекская, по доброй воле решила идти с вами в лагерь султана, чтобы просить его пощадить жизнь граждан Иерусалима, а затем подвергнуться смерти за мое бегство, как решил мой царственный дядя. Только одного я прошу - чтобы мое тело было принесено обратно в Иерусалим, к этому алтарю, где я охотно отдаю свою жизнь. Эмиры, я готова.

Посланцы в восхищении склонились перед ней, воздух потрясли благословения. Когда Розамунда отошла от алтаря, королева обняла ее, поцеловала, а высокие граждане и рыцари, женщины и дети целовали ей руки, подол ее белого платья, даже ноги, называя ее святой и избавительницей.

Но она остановила их, говоря:

- До сих пор я ни то, ни другое, хотя надеюсь освободить вас. Ну, пойдем.

- Да, - отозвался Вульф, подходя к ней. - Пойдем.

Розамунда вздрогнула, и все взглянули на него.

- Слушайте, королева, эмиры и народ, - громко заявил он. - Я родственник Розамунды д'Арси и ее нареченный жених, рыцарь, который присягнул служить ей до конца. Если она виновата перед султаном, я еще виновнее, и меня тоже должна поразить его месть. Идем!

- Вульф, - заметила она, - нужна одна жизнь, а не обе.

- Однако необходимо отдать обе, чтобы мера возмездия переполнилась и Салах ад-Дин захотел оказать милость. Нет, не останавливайте меня. Я жил для вас и для вас умру. Если меня удержат насильно, я все же умру, в случае нужды, от моего собственного меча! Когда я дал вам совет, я дал совет и себе. Неужели вы думали, что я отпущу вас одну, когда, разделив вашу судьбу, могу сделать ее легче?!

- О, Вульф, - вскрикнула она, - мне будет только еще тяжелее!

- Нет, нет, когда стоишь вдвоем перед смертью, она теряет половину своих ужасов. Кроме того, Салах ад-Дин мой друг, и я тоже буду молить его за народ Иерусалима.

И он шепотом прибавил ей на ухо:

- Милая Розамунда, не отказывайте мне в этом, иначе вы доведете меня до безумия и самоубийства, я не хочу жить без вас.

Полные слез глаза Розамунды засияли любовью, и она шепотом же ответила:

- Вы сильнее меня. Пусть исполнится воля Божия.

И никто больше не удерживал его.

Розамунда подошла к настоятельнице и хотела опуститься перед ней на колени, но аббатиса сама бросилась к ее ногам, назвала благословенной и поцеловала. Сестры монахини тоже с поцелуями прощались с ней. Привели священника, не патриарха, к которому Розамунда не хотела подойти, а другого, человека праведного. Стоя близ алтаря, сначала Розамунда, а потом Вульф исповедались перед ним, получили отпущение грехов и причастие в той форме, как оно давалось умирающим, и все, кроме эмиров, опустились на колени и молились как бы за отлетающие души.

Священный обряд закончился, и в сопровождении двоих посланцев Салах ад-Дина (третий уже отправился предупредить султана), королевы, ее дам и всех остальных Розамунда и Вульф вышли из церкви, из монастырских стен и двинулись по узкой дороге Страстей Господних. Вульф в качестве родственника взял Розамунду за руку и повел ее, как сестру на брачный пир. Светила яркая луна, вести о странном событии разошлись по всему Иерусалиму, и на всех улицах толпились зрители, стояли они также на всех крышах, теснились у каждого окна.

- Розамунда! - кричали они. - Благословенна ты, Розамунда, идущая на мученическую смерть ради нашего спасения! Это чистая, святая Розамунда и ее храбрый рыцарь Вульф! - И они срывали цветы и зеленые листья в садах и бросали им под ноги.

Вдоль длинных извилистых улиц, наполненных толпами, скромно шли они, и воины очищали перед ними дорогу, встречные женщины поднимали своих детей, чтобы они могли дотронуться до платья Розамунды или взглянуть на ее лицо. Наконец они остановились перед городскими воротами. Пока отодвигали тяжелые засовы, вперед выступил Ибелин с обнаженной головой и обратился к ним:

- Госпожа, от имени народа Иерусалима и всех христиан я благодарю вас - и вас также, сэр Вульф д'Арси, вы самый отважный и самый верный из всех рыцарей.

Несколько священников с епископами во главе подошли к ним с кадилами и торжественно благословили их во имя церкви и креста.

- Не благодарите и не прославляйте нас, - сказала Розамунда. - Лучше помолитесь, чтобы мы одержали победу, а потом, когда мы умрем, молитесь за наши грешные души. Если же нас постигнет неудача, что может случиться, помните только, что мы сделали все, что могли. О, народ! Великие горести пали на эту страну, и крест Христов посрамлен. Однако он снова засияет, и все люди будут преклонять колени перед ним. Живите! Пусть не поразят вас новые бедствия! Это наша последняя мольба. Мы молим также, чтобы, когда впоследствии вы умрете, мы могли встретиться на небесах. Теперь прощайте!

Обреченные вышли из ворот, эмиры объявили, что больше никто не должен провожать их. Они пошли одни, за ними послышались рыдания толпы. Свет луны освещал две одинокие фигуры. Подле рядов мусульманских войск их встретил отряд и носильщики. Но Розамунда отказалась сесть в носилки. Они двинулись дальше пешком и наконец вышли на большую площадку среди лагеря на Масличной горе рядом с сероватыми деревьями Гефсиманского сада. Тут их ждал Салах ад-Дин, вокруг султана собралась вся его большая армия и молча смотрела на них.

Розамунда и Вульф подошли к султану и опустились перед ним на колени, Розамунда в одеянии послушницы, а Вульф в своей изрубленной кольчуге.

XII. Последние капли кубка

Салах ад-Дин посмотрел на них, но без обычного приветствия и, помолчав немного, произнес только: - Вы знаете все. Вы знаете, что ваш высокий титул отнят у вас и что все мои обещания окончены, вы знаете также, что здесь вас ждет смерть неверной рабыни. Так это?

- Я знаю все, великий Салах ад-Дин, - ответила Розамунда.

- Скажите же мне тогда, пришли ли вы добровольно и почему рядом с вами преклонил колени сэр Вульф, которого я пощадил и смерти которого не ищу?

- Я пришла добровольно, Салах ад-Дин, спросите ваших эмиров. Об остальном пусть скажет сам Вульф.

- Султан, - начал говорить Вульф. - Я посоветовал своей родственнице Розамунде идти сюда, - хотя такого совета ей было и не нужно, - и потом пошел с ней по праву крови и справедливости, ее преступление против вас лежит также и на мне. Ее судьба - моя судьба.

- Я вас простил и не сержусь на вас, - заметил Салах ад-Дин, - значит, вы должны сами придумать средство последовать за ней.

- Без сомнения, - согласился Вульф, - я христианин посреди многих сыновей Пророка, а потому без труда найду дружественную саблю, которая поможет мне найти этот путь. Прошу вас оказать мне милость и сделать ее судьбу моей судьбой.

- Как, - поразился Салах ад-Дин, - вы готовы умереть с ней, вы, сильный и молодой, когда на свете столько других женщин?

Вульф улыбнулся и кивнул головой.

- Хорошо. Я не могу стать между безумцем и его безумием. Я обещаю вам эту милость. Вы разделите ее судьбу, Вульф д'Арси, вы выпьете чашу моей рабы Розамунды до последних, самых горьких капель.

- Этого я только и хочу, - спокойно подтвердил Вульф. Теперь Салах ад-Дин взглянул на Розамунду и спросил:

- Почему вы пришли сюда, не боясь моей мести? Говорите, если вы желаете попросить о чем-нибудь.

Розамунда поднялась с колен и, стоя перед ним, горячо высказала свои чувства:

- Я пришла, могучий повелитель, чтобы молить за народ Иерусалима, так как мне сказали, что вы не желаете слышать другого голоса, кроме голоса вашей рабы. Вспомните, много месяцев тому назад видение показало меня вам. Вы трижды видели в грезах, что мой поступок позволит вам спасти многие жизни и принести на землю мир. Вы знаете, как меня привезли к вам и какими почестями осыпали, но мне, христианке, было тяжело видеть ежедневные убийства, я старалась бежать и наконец благодаря уму и самопожертвованию другой женщины бежала. Теперь я пришла, чтобы подвергнуть себя наказанию, и ваше видение исполнилось, или, по крайней мере, вы можете его исполнить, если Господь тронет ваше сердце благодатью, ведь я по доброй воле пришла просить вас, Салах ад-Дин, пощадить город и за кровь его жителей принять в дар мою кровь. О, господин, будьте так же милосердны, как вы велики! Что скажете вы в день суда над вами, вспомнив, что вы прибавили еще восемьдесят тысяч убитых к числу погубленных ранее, а вместе с ними жизнь многих тысяч ваших собственных соплеменников? Ведь воины Иерусалима не умрут, не мстя за себя! Пощадите их жизнь, позвольте им уйти свободными и тем заслужите благодарность всего рода человеческого и прощение Бога в небесах.

Сказав это, Розамунда замолчала, протянув к нему руки.

- Я предлагал им это, и они отказались, - изрек Салах ад-Дин. - Зачем я дам теперь такие милости, когда они побеждены?

- Сильный в помощи, - продолжала Розамунда, - неужели вы, такой отважный, порицаете рыцарей и воинов за то, что они бились, хотя знали, что их положение безнадежно? Разве вы не назвали бы их трусами, если бы они сдали город, в котором жил их Спаситель, не стараясь защитить его? О, я устала... Я больше не могу говорить, но снова смиренно и на коленях молю вас: скажите слово милосердия, не окрасьте ваше торжество кровью, кровью женщин и маленьких детей.

И, упав ниц, Розамунда схватила подол его царственного платья и прижалась к нему лбом.

Свет луны заливал ее, вся громадная толпа вооруженных людей молчала, Салах ад-Дин сидел неподвижно, как статуя, глядя на купола и башни Иерусалима, которые рисовались на темно-синем небе.

- Встаньте, - произнес он наконец, - и знайте, племянница, что вы поступили, как подобало члену моего рода, и что я, Салах ад-Дин, горжусь вами. Знайте также, что я взвешу вашу просьбу, как не взвесил бы мольбы другого человека. Теперь я должен посоветоваться с моим собственным сердцем, и завтра ваша мольба будет или исполнена, или отвергнута. Вам, осужденной на смерть, и рыцарю, который желает умереть с вами, я, по старому закону и обычаю, предлагаю принять ислам и тогда дарую вам жизнь и почет.

- Отказываемся, - в один голос ответили Вульф и Розамунда.

Султан наклонил голову, казалось, он не ожидал другого ответа и огляделся кругом, как все думали, для того, чтобы призвать палачей. Но он только сказал предводителю мамелюков:

- Раздели их, возьми под стражу и охраняй, пока я не прикажу убить. Ты отвечаешь жизнью за них. Накормить и напоить их, не делать им никакого зла, пока я не прикажу.

Мамелюк поклонился и подошел со своим отрядом. В последнюю минуту Розамунда спросила его:

- Скажите мне, о султан, что стало с Масудой?

- Она умерла за вас, отыщите ее там, за городом, - ответил Салах ад-Дин, Розамунда закрыла лицо руками и вздохнула.

- А что с Годвином, моим братом? - вскрикнул Вульф. Но ему не ответили.

Розамунда повернулась и, протянув руки к Вульфу, упала ему на грудь. И тут, в присутствии бесчисленной армии, они обменялись поцелуем прощанья. Ни он, ни она не сказали ни слова, только, уходя, Розамунда подняла руки и указала на небо.

И ропот прошел по толпе, все, как один человек, повторяли единственное слово:

- Пощады!

Но Салах ад-Дин не двигался, не сделал знака, и их увели в разные тюрьмы.

В числе многих тысяч, смотревших на эту странную и потрясающую сцену, были два человека в длинных одеяниях - Годвин и епископ Эгберт. Годвин трижды старался подойти к трону, но воины, стоявшие вокруг него, получили особые приказания, они не позволяли ему ни шевельнуться, ни заговорить. Когда Розамунда проходила мимо него, он хотел приблизиться к ней, но они схватили и удержали его. Однако Годвин успел прокричать:

- Да будет благословение Неба на тебе, Божия святая, на тебе и на твоем верном рыцаре.

Розамунда узнала этот голос и оглянулась, но не увидела д'Арси, потому что вокруг нее столпилась стража. И она пошла, спрашивая себя, донесся ли до нее голос Годвина, или прозвучало благословение ангела, или с ней просто заговорил один из франкских пленных.

Годвин ломал руки, епископ старался поддержать его, говоря, чтобы он не печалился, потому что Розамунда и Вульф избрали смерть славную и более желанную, чем тысячи жизней.

- Да, да, - соглашался Годвин, - я хотел бы быть с ними.

- Их дело окончено, ваше - нет, - кротко возразил епископ. - Пойдемте в нашу палатку и станем на колени. Бог могущественнее султана, и, может быть, Он спасет их. Если завтра на заре они будут еще живы, мы постараемся добиться аудиенции у Салах ад-Дина, чтобы попросить за осужденных на смерть.

Они вошли в палатку и молились, как жители Иерусалима молились за своими полуразрушенными стенами, прося Господа смягчить сердце Салах ад-Дина. Вдруг полы палатки раздвинулись, и перед коленопреклоненными священниками остановился эмир.

- Встаньте, - повелел он, - и оба идите за мной, султан приказал вам явиться к нему.

Эгберта и Годвина провели в спальню султана, и стража закрыла за ними полы шатра. На шелковом ложе полулежал Салах ад-Дин, и свет лампы освещал его бронзовое задумчивое лицо.

- Я послал за вами, франки, - сказал он, - чтобы вы передали мои слова Ибелину и гражданам Иерусалима. Вот что я говорю: пусть святой город завтра сдастся и все его жители признают себя моими пленниками. Я дам им возможность в течение сорока дней внести выкуп, и в это время никому из них не будет сделано вреда. Каждый мужчина, который внесет за себя десять золотых, освободится, две женщины или десять детей будут считаться за одного мужчину и вносить такую же плату. Семь тысяч бедных будут отпущены с платой в тридцать тысяч безантов серебром. Каждый, кто останется или не заплатит за себя выкупа (а в Иерусалиме еще много золота), сделается моим невольником. Вот мои условия, я предлагаю их благодаря предсмертной просьбе моей племянницы, госпожи Розамунды, и только благодаря ей. Передайте это Ибелину, пусть он вместе с начальниками города ждет меня на заре и ответит от имени народа, согласен ли он. Если нет, я буду продолжать приступ и превращу город в груду развалин, которые покроют кости его детей.

- Благословляем вас за эту милость, - произнес епископ Эгберт, - и повинуемся. Но скажите, султан, что нам делать дальше? Вернуться в лагерь с Ибелином?

- Если он примет мои условия, нет, потому что в Иерусалиме вас ждет безопасность, и я без выкупа отпускаю вас на свободу.

- Султан, - попросил Годвин, - позвольте мне перед уходом проститься с моим братом и с моей двоюродной сестрой Розамундой.

- Чтобы в третий раз задумать бегство? - спросил Салах ад-Дин. - Нет, оставайтесь в Иерусалиме и ждите моего слова. Вы встретите их только в последнюю минуту.

- Султан, - просил Годвин, - пощадите их, потому что они поступили благородно. Ужасно, что они умрут, ведь они любят друг друга, и они так молоды, красивы и отважны.

- Да, - ответил Салах ад-Дин, - их поступок благороден, я никогда не видывал ничего более высокого. Ну, тем вернее они попадут на Небо, если только поклонники креста могут войти в рай. Довольно, их судьба решена, и я не могу изменить моих намерений; вы до последней минуты не увидите их, как я уже сказал. Но, если хотите, в письме проститесь с ними и пошлите это письмо с посольством, оно будет передано им. Теперь идите, более великие вопросы стоят перед нами. Вас ждут воины.

Через час они стояли перед Ибелином, передавая ему слова Салах ад-Дина; выслушав их, он поднялся и благословил имя Розамунды. Пока Ибелин сзывал своих советников и приказывал слугам седлать лошадей, Годвин отыскал перо и пергамент и наскоро написал:

Вульфу, моему брату, и Розамунде, моей двоюродной сестре и его невесте.

Я жив, хотя чуть не умер подле могилы Масуды. Да упокоит Иисус ее благородную и любимую мной душу! Салах ад-Дин не позволил мне повидаться с вами, обещав, впрочем, что я увижу вас в последнюю минуту, итак, ждите меня тогда. Я все еще осмеливаюсь надеяться, что Господь смягчит сердце султана и спасет вас. В таком случае я вас прошу как можно скорее обвенчаться и вернуться в Англию; если я останусь в живых, я надеюсь со временем навестить вас. До тех пор не старайтесь отыскать меня, мне временно хочется жить одиноко. Но если суждено другое, тогда, очистясь от грехов, я постараюсь найти среди святых вас, которые за свое благородное деяние, конечно, получили милость Божью.

К султану едет посольство. Больше писать у меня нет времени, хотя я желал бы сказать еще многое. Прощайте.

Годвин

Условия Салах ад-Дина были приняты; радуясь спасению, но и оплакивая падение святого города, снова попавшего в руки мусульман, население Иерусалима готовилось уйти и переселиться в другие места. Большой золотой крест сорвали с мечети аль-Акса, и на каждой стене развевалось желтое знамя Салах ад-Дина. Все, имевшие средства, заплатили выкуп, неимущие занимали деньги, а не получив их, с отчаянием шли в рабство.

Салах ад-Дин оказал большое милосердие: он освободил всех старых без платы и из собственной казны дал выкуп за сотни женщин, мужья и отцы которых пали в боях или в других городах были заключены в тюрьмы.

В течение сорока дней печальная процессия побежденных тянулась из ворот, впереди всех ехали королева Сибилла и ее придворные дамы, многие, проходя мимо победителя, сидевшего с парадной свитой, останавливались перед ним, прося его за тех, кто еще остался в городе. Некоторые также вспоминали Розамунду и то, что благодаря ее самопожертвованию они могли смотреть на солнце, и молили его, если она не умерла, пощадить ее и ее отважного рыцаря. Наконец все прошли, и Салах ад-Дин вступил в город. Он приказал очистить великую мечеть, омыть ее розовой водой и совершить моление, а потом разделить остальных жителей, которые не могли внести выкупа, как рабов, между своими эмирами и членами свиты. Так полумесяц восторжествовал над крестом, но не среди моря крови.

Все эти сорок дней Розамунда и Вульф пребывали в заключении и ждали казни. Письмо Годвина принесли Вульфу, который прочитал его и обрадовался, узнав, что его брат жив. После этого пергамент передали Розамунде, и хотя она тоже обрадовалась, но и заплакала над ним и не могла понять его полного значения. Одно она увидела в нем, а именно, что для них с Вульфом не осталось надежды на жизнь. Они знали, что Иерусалим пал, потому что до них долетели ликующие крики мусульман и сквозь тюремные решетки видели бесконечные толпы беженцев, которые выходили через старинные ворота, унося с собой вещи и уводя детей. И, глядя на эту картину, Розамунда чувствовала прилив счастья: она понимала, что пострадает не напрасно.

Наконец лагерь снялся. Салах ад-Дин и многие воины двинулись в Иерусалим, но Вульф и Розамунда остались в унылых темницах, устроенных в старинных усыпальницах. Однажды вечером, когда Розамунда стояла на коленях и молилась перед тем, как лечь спать, дверь отворилась, и на пороге появились фигуры нескольких воинов. Их предводитель поздоровался с ней и предложил ей идти с ним.

- Пришел конец? - спросила она.

- Да, - ответил он, - это конец.

Она кротко склонила голову и пошла за ним. Ее усадили в носилки, стоявшие подле дверей, и в свете луны внесли в Иерусалим, наконец остановились у знакомых дверей.

Двери открылись, и Розамунда вошла в большой монастырский двор, убранный точно для праздника, повсюду среди колонн висели многочисленные лампы. Большой проход под колоннадой и все пространство двора было занято сарацинскими военачальниками в парадных одеждах, и между ними сидел сам Салах ад-Дин и его двор.

"Они хотят сделать великолепное зрелище из моей смерти", - подумала Розамунда. И вдруг слегка вскрикнула: против трона Салах ад-Дина, облитый лунным сиянием и светом ламп, стоял в своей блестящей кольчуге высокий христианский рыцарь. Он услышал и повернул голову - перед Розамундой был Вульф, похудевший, бледный, но, несомненно, Вульф.

"Значит, мы умрем вместе", - мысленно сказала себе она и гордо пошла вперед среди глубокой тишины; поклонившись Салах ад-Дину, Розамунда взяла руку Вульфа и стояла, не выпуская ее. Султан посмотрел на них и проговорил:

- Как бы долго ни откладывался роковой день, он все же наконец должен наступить. Скажите, франки, готовы ли вы осушить последние капли кубка, о котором я говорил вам?

- Готовы, - ответили они в один голос.

- Сожалеете ли вы, что положили жизни свои за спасение всего Иерусалима? - спросил он опять,

- Нет, - Розамунда посмотрела на Вульфа. - Мы ликуем, что Господь был так благ к нам.

- Я тоже радуюсь, - произнес Салах ад-Дин, - и тоже благодарю Аллаха, в былые времена пославшего мне вещее видение, которое отдало в мои руки святой город Иерусалим без кровопролития. Теперь свершилось все, что было суждено. Уведите их.

На мгновение они приникли друг к другу, но эмиры, разлучив их, увели Вульфа в правую сторону, а Розамунду - в левую; она ушла с бледным лицом и высоко поднятой головой, думая, что сейчас увидит палачей и спрашивая себя, встретит ли она перед смертью Годвина. Ее отвели в комнату, наполненную женщинами, но без палача, и закрыли за ней дверь.

"Может быть, эти женщины задушат меня, - подумала Розамунда, когда они подошли к ней, - чтобы не пролилась царственная кровь?"

Но нет, нежными руками, молча, они сняли с нее платье, омыли ароматной водой, причесали ее волосы и перевили их жемчугом и драгоценными камнями. Они одели ее в тонкие льняные материи, набросили роскошные вышитые одежды и царскую мантию пурпурного цвета, покрыли ее драгоценностями, которые она носила в былые времена, и прибавили к ним другие, еще более великолепные, голову ее покрыли прозрачным покрывалом, вышитым золотыми звездами. Оно было очень похоже на ту вуаль, подарок Вульфа, которую она надела в памятный вечер, когда Хасан увез ее из Стипля. Розамунда заметила это и улыбнулась, как грустному предвестию, потом тихо промолвила:

- Скажите, зачем хотят насмехаться над моей гибелью, заставляя надеть эти великолепные одежды?

- Такова воля султана, - услышала она в ответ, - и из-за них вы заснете сегодня не менее счастливая.

Теперь все было готово, дверь отворилась, Розамунда вышла во двор, вся сверкающая в свете ламп. Затрубили трубы, и вестник крикнул:

- Дорогу, дорогу! Дорогу для высокой госпожи и принцессы Баальбека!

В сопровождении почтенных женщин, которые убирали ее, Розамунда прошла во двор и снова преклонила колени перед Салах ад-Дином, потом молча остановилась перед ним.

И снова затрубили трубы, и с правой стороны закричал вестник:

- Дорогу, дорогу! Дорогу храброму и благородному франкскому рыцарю Вульфу д'Арси!

В сопровождении эмиров и знатных вельмож вышел Вульф в великолепных доспехах, отделанных золотом: с его плеч свисала мантия, усеянная драгоценными камнями, а на его груди сверкала "звезда счастья Хасана". Он подошел к Розамунде и остановился подле нее, опершись на рукоятку своего длинного меча.

- Принцесса, - произнес Салах ад-Дин, - я возвращаю вам ваше положение и титулы, потому что вы показали великое благородство, и вас, сэр Вульф, я желаю почтить, как умею. Но своего решения я не изменяю. Пусть они пойдут вместе и выпьют кубок своей судьбы, как жених с невестой.

Снова затрубили трубы, снова закричали вестники, и Розамунду с Вульфом провели к дверям церкви, постучались в них, и тогда они открылись. Из церкви донесся звук пения женщин, но не печальную молитву пели они.

- Сестры ордена все еще здесь, - сказала Розамунда Вульфу, - и они хотят ободрить нас на пути к Небу.

- Может быть, - ответил он, - не знаю... Я изумлен.

У церковных дверей мусульмане остановились, но столпились при входе, точно желая видеть, что будет дальше. А через церковь шла одинокая фигура в белой одежде. Это была настоятельница.

- Что нам делать, мать моя? - спросила Розамунда.

- Идите за мной оба, - позвала она, и они подошли к решетке алтаря и по ее знаку опустились на колени.

Теперь они увидели, что по обеим сторонам алтаря стояло по христианскому священнику. С правой стороны был епископ Эгберт, он вышел вперед и начал читать над ними венчальные молитвы.

- Они венчают нас перед смертью, - прошептала Розамунда.

- Да будет так, - шепнул ей Вульф.

Обряд совершался, сестры сидели на своих резных местах и ждали. Жених и невеста обменялись кольцами. Вульф назвал Розамунду своей женой, Розамунда назвала Вульфа мужем. Наконец старый епископ ушел к алтарю, и другой монах, закрытый капюшоном, выступил вперед и прочитал над ними благословение глубоким и звучным голосом, который странно взволновал их, точно голос, донесшийся из-за гроба. Он, благословляя, простер над ними руки и посмотрел вверх, капюшон спал с его головы, и свет от алтаря осветил его лицо.

Это был Годвин.

Они снова остановились перед Салах ад-Дином, теперь их свита увеличилась благодаря присутствию настоятельницы и монахинь Святого Креста.

- Сэр Вульф д'Арси и вы, Розамунда, моя племянница, принцесса Баальбека, - обратился к ним султан, - последние капли вашего кубка, сладкие или горькие, или сладко-горькие, испиты: та судьба, которую я задумал для вас, свершилась, и вы, по вашим собственным обрядам, сделались мужем и женой. Только смерть, посланная Аллахом, нарушит ваш союз. Вы оказали милосердие осужденным на смерть, сделались средством милосердия, а потому я также милую вас и дарую вам мою любовь и почет. Теперь оставайтесь здесь, пользуйтесь вашим положением и богатством или, если желаете, уезжайте и живите за морем. Да будет над вами благословение Аллаха! Таково решение Юсуфа Салах ад-Дина, повелителя верных, победителя и халифа всего Востока.

Полные радости и изумления, они опустились перед ним на колени и поцеловали его руку. Потом, бросив друг другу несколько слов, замолчали, и Розамунда взволнованно высказала ему слова благодарности:

- Султан, да благословит и да наградит вас Бог. Бог христиан и мусульман, Бог всего мира, хотя мир поклоняется ему различными путями, - да пошлет Он вам счастье за ваше царственное деяние. Выслушайте же нашу мольбу. Может быть, многие наши единоверцы все еще живут в Иерусалиме и не могут заплатить выкупа. Возьмите мои земли и драгоценности, велите их оценить, и пусть это будет платой за свободу нескольких бедных рабов. Таково наше свадебное приношение. Мы же уедем в нашу страну.

- Да будет так, - изрек Салах ад-Дин. - Я возьму земли и употреблю всю сумму их стоимости, как вы желаете. Драгоценности тоже оценят, но я возвращаю их вам в виде приданого. Этим монахиням я дарую позволение остаться здесь, в Иерусалиме, и без всякой опасности для себя ухаживать за больными христианами, если они того захотят, я делаю это, так как они приютили вас... Эмиры, отведите новобрачных в дом, приготовленный для них.

По-прежнему изумленные и все еще не доверяя своему счастью, они повернулись, чтобы уйти, но к ним подошел улыбающийся Годвин, поцеловал их обоих в щеку и назвал: "возлюбленные брат и сестра".

- А вы, Годвин? - прошептала Розамунда.

- Я, Розамунда, тоже избрал себе невесту, и ее имя - церковь Христова.

- Ты вернешься в Англию, брат? - спросил Вульф.

- Нет, - шепнул Годвин с одушевлением и с пламенем в глазах, - крест пал, но не навсегда. У этого креста есть защитники и слуги за морями, они придут на призыв церкви. И здесь, брат, до конца нашей жизни мы, может быть, еще встретимся на поле сражения. А до тех пор прощай...

КОНЕЦ

Генри Райдер Хаггард - Братья (The Brethren: A Tale of the Crusades). 6 часть., читать текст

См. также Генри Райдер Хаггард (Henry Rider Haggard) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Дитя бури (Child of Storm). 1 часть.
Роман. Перевод Эвы Бродерсен Глава I Аллан Квотерман слышит о Мамине М...

Дитя бури (Child of Storm). 2 часть.
Действительно, что-то в этом роде и случилось, потому что около полудн...