Гюстав Эмар
«Пираты Карибского моря-Золотая Кастилия (La Castille d'or). 2 часть.»

"Пираты Карибского моря-Золотая Кастилия (La Castille d'or). 2 часть."

- До свидания, Филипп! - шепнула девушка на ухо своему жениху.

- О да! - ответил он. - До свидания, моя обожаемая Хуана!

Запечатлев долгий поцелуй на руке, протянутой ему молодой девушкой, он сделал над собой усилие и спрыгнул в соседнюю лодку. Молодые люди в последний раз бросили друг на друга нежный взгляд, и лодки разошлись в разные стороны.

Сойдя на берег, молодой человек наклонился к дуэнье и сказал ей на ухо:

- Благодарю, нья Чиала, я не забуду того, что вы сделали для меня сегодня. А что же перстень?

- Вы получите его завтра. Прощайте, сеньор, - сказала она, улыбаясь.

Вернувшись домой, Филипп увидел Монбара, который ждал его, расхаживая большими шагами по его спальне.

-Откуда вы так поздно? - спросил Монбар.

-С прогулки по морю, - ответил Филипп с чистосердечным видом.

Монбар был до того поражен этим ответом, что молодой человек громко расхохотался.

ГЛАВА IX. Отъезд

Филипп бросил на стул шляпу и плащ, отстегнул портупею и придвинул к Монбару кресло.

- Вы меня ждали? - спросил он.

- Да, друг мой, - ответил Монбар, садясь. - Вот уже час как я хожу взад и вперед по вашей спальне.

- Разве Данник вам не сказал...

- Напротив, любезный Филипп, - перебил Монбар, - Данник все мне сообщил. Он сказал мне, что у вас была какая-то дуэнья и что вы вышли вместе с ней. Из этого я заключил, что вы, без сомнения, отправились на любовное свидание и, понятно, вернетесь не скоро. Но поскольку мне очень нужно с вами поговорить, то я остался. Вы этим недовольны?

- Вовсе нет, любезный Монбар; дела прежде всего, особенно в нашем положении, когда каждую минуту мы подвергаемся опасности быть узнанными и убитыми, как собаки. Временами мне кажется, будто на нас начинают как-то странно коситься.

- Именно.

- Стало быть, что-нибудь случилось?

- Нет еще, но может случиться с минуты на минуту; неплохо бы принять меры.

- Так что...

- Так что... но я боюсь вас огорчить, особенно после вашей прогулки по морю, - прибавил Монбар с дружеской усмешкой, - мне не хотелось бы нарушать удовольствия, которое, вероятно, возбуждают в вас некоторые дела.

- Все равно, друг мой, - весело сказал Филипп, - говорите.

- Вы хотите?

- Еще бы!

- Я думаю, что мы довольно долго оставались в этих местах и более продолжительное пребывание сделалось бы опасным.

- Я полностью разделяю ваше мнение, - с живостью откликнулся Филипп.

- Вы тоже так думаете? - удивленно спросил Монбар.

- Конечно.

- И если я отдам приказание сняться с якоря завтра?..

- То я всячески поддержу это намерение.

- Объясните мне, пожалуйста, - сказал Монбар, удивляясь все больше и больше, - я ничего не понимаю.

- Почему?

- Я думал, что вы влюблены.

- Вы не ошиблись, я действительно влюблен до безумия в очаровательную женщину.

- Так что же?

- Уедем отсюда как можно скорее.

- Хорошо, хорошо, кажется, я начинаю кое-что понимать, - проговорил Монбар с улыбкой.

- Напротив, вы ровным счетом ничего не понимаете, друг мой, - ответил Филипп лукаво. - Я чувствую пылкую, беспредельную любовь, которая кончится только с моей жизнью, к небесному созданию, которому я не успел расцеловать и пальчиков; вы видите, что я далек от пресыщения, как вы, вероятно, предположили.

- Как же вас понимать? - смеясь, спросил флибустьер. - Вы обожаете вашу красавицу и хотите от нее бежать?

- Нет, не бежать, а оставить ее.

- По-моему, это одно и то же.

- Не совсем; оставляешь с тем, чтобы вернуться, тогда как бежишь навсегда.

- Итак?

- Я готов ехать, когда вы хотите.

- Не стану дольше допытывать вас; эта поспешность, вероятно, скрывает какие-то планы, которые мне знать вовсе не обязательно, поэтому я не настаиваю.

- Благодарю вас за эту сдержанность, друг мой.

- Вернемся к нашим делам. Наши товарищи закончили все гидрографические работы. Тихий Ветерок теперь знает бухту так же хорошо, как самые лучшие лоцманы; планы Маракайбо, Мериды, Гибралтара составлены. Теперь мы знаем силы наших врагов и можем действовать, когда сочтем нужным, с уверенностью в успехе. Больше нам ничего не нужно, не правда ли?

- Я думаю, да.

- С другой стороны, дон Фернандо д'Авила с минуты на минуту ждет приезда какого-то знатного лица, с которым нам не следует встречаться; до сих пор случай так благоприятствовал нам, что мы не можем дольше употреблять во зло его благосклонность. Дела наши закончены, уедем.

- С тем, чтобы вскоре появиться?

- Конечно, именно такова моя мысль.

- Но чем мы мотивируем наш отъезд? Не можем же мы уехать просто так, ни с того ни с сего!

- Конечно, нет. А предлог очень простой: здесь проверка счетов интендантов окончена, и я продолжаю свою ревизию в других местах.

- Да, похоже, - со смехом согласился молодой человек, - губернатору покажется это в порядке вещей.

- Я уже намекнул ему на это сегодня и должен признаться, что он очень любезно принял мои слова к сведению. Между нами, друг мой, мне почему-то кажется, что дон Фернандо д'Авила будет рад нашему отъезду.

- Я и сам так думаю, - с насмешкой заметил Филипп.

- Что заставляет вас так думать? - спросил Монбар.

- Ничего, но я в этом уверен.

- Опять загадки, черт вас побери! Хорошо, не хочу удерживать вас дольше; вы, должно быть, нуждаетесь в отдыхе. Я ухожу. Спокойной ночи, любезный Филипп... Хотите я скажу вам кое-что?

- Говорите.

- Я убежден, что все мы таскали для вас каштаны из огня и что вы лучше всех нас устроили свои дела. Я угадал?

Филипп громко расхохотался, пожал руку своему товарищу, и они расстались.

- Что за беда, даже если он угадал? - прошептал Филипп, оставшись один. - Разве я не уверен в его дружбе и преданности?

Он лег в постель и предавался сладким грезам до утра.

В десять часов граф де л'Аталайя призвал к себе своего секретаря. Когда Данник вошел в комнату Филиппа, тот еще спал со счастливой беззаботностью молодости, для которой существует только настоящее и которая не заботится ни о прошедшем, ни о будущем. Данник с трудом разбудил молодого человека.

- Черт тебя побери! Надоел! - вскричал Филипп, приподнимаясь на постели и протирая заспанные глаза. - Мне снился такой хороший сон!

- Ба! - философски ответил работник. - Самый лучший сон не стоит действительности.

- Это ты, Данник? Чего ты от меня хочешь?

- Во-первых, отдать вот этот футляр, который сегодня утром к вам принесли.

- Давай сюда! - вскричал Филипп, вырывая из рук Данника футляр и пряча его под изголовье. - Что еще?

- Как вы нетерпеливы! Монбар ждет вас в гостиной; там собралось человек двадцать, и все болтают наперебой, кто кого перещеголяет. Кажется, вы там нужны.

- Кто же это?

- Наши товарищи, губернатор и с ним еще какие-то люди в мундирах.

- Ах, черт побери! Я не заставлю себя ждать.

- Поспешите же.

- Через пять минут я буду готов. Скажи, что я сейчас выйду.

- Хорошо.

Данник вышел. Молодой человек соскочил с постели и начал одеваться, но вдруг остановился и вынул из-под изголовья футляр, который он спрятал туда. Раскрыв его, Филипп увидел перстень - очень простой, но с бледным рубином дорогой цены.

- Странно! - прошептал он, внимательно рассматривая перстень, который вертел в руках.

Ему послышался шум; тогда он спрятал перстень с футляром на груди и опять начал одеваться.

Через десять минут он вошел в гостиную, где собралось многочисленное общество, как и сказал Данник.

Монбар в восемь часов утра отправился к губернатору с намерением сообщить ему о своем отъезде и проститься с ним. Дон Фернандо д'Авила прекрасно принял графа де л'Аталайя, любезно посетовал на то, что он так скоро оставляет колонию, и настаивал, правда слабо, чтобы граф продолжил свое пребывание в Маракайбо. Убедившись, что намерение графа непоколебимо, губернатор пожелал ему благополучного пути, и оба расстались, казалось бы, в полном восторге друг от друга.

Вернувшись домой, Монбар послал Данника к Мигелю с приказом быть готовым в скором времени сняться с якоря, а также сойти на берег со всеми офицерами, чтобы проститься с высшим руководством колонии.

Мигель и другие флибустьеры, постоянно остававшиеся на шхуне и подчиненные строгой дисциплине, с живейшей радостью приняли известие об отъезде. Продолжительное пребывание у этих берегов начинало сильно их тяготить, во-первых оттого, что они должны были примерно себя вести, а во-вторых, они боялись быть узнанными в любую минуту. Мигель, не теряя ни минуты, запасся водой, закупил свежую провизию и отозвал на шхуну шестерых матросов, которые под предлогом охоты разведывали окрестности города. Шхуна буквально за несколько минут была готова выйти в открытое море. Мигель надел парадный мундир и в сопровождении своих офицеров отправился на берег, где нанес ряд визитов и простился с начальством колонии.

Губернатора не было дома; он и еще несколько чиновников отправились к графу, чтобы проститься с ним и проводить до шлюпки, которая должна была доставить его на шхуну.

Свидание было самым дружеским. Уверенный, что граф не останется в Маракайбо, дон Фернандо снова стал любезно удерживать его; чиновники поддержали его. Но, разумеется, все было бесполезно. Монбар вежливо поблагодарил этих господ, но отказал, ссылаясь на вверенное ему поручение. В эту минуту в гостиной появился Филипп.

- Сеньор граф, - сказал губернатор, - если, несмотря на наше сильное желание удержать вас еще на несколько дней, вы не имеете возможности оказать нам эту честь, примите наши искренние сожаления; поверьте, мы надолго сохраним воспоминание о коротком посещении, которым вы нас удостоили.

- Эти сожаления, сеньор, наполняют меня радостью и гордостью; будьте уверены, что я их разделяю.

- Вы, вероятно, скоро вернетесь в Европу, сеньор; скорее всего, мы видимся с вами в последний раз.

- Кто знает? - ответил Монбар с чуть заметной насмешкой. - Случай так много значит в жизни человека, что, может быть, мы увидимся гораздо скорее, чем вы предполагаете.

- Дай-то Бог! Будьте уверены, что если это случится, мы будем очень рады; но мы не смеем ожидать такого большого счастья.

- Судьба решит, сеньор.

- Теперь, сеньор граф, позвольте мне задать вам вопрос.

- К вашим услугам, сеньор; буду счастлив услужить вам и таким образом отблагодарить за ваше незабываемое гостеприимство.

- Имеете ли вы намерение побывать в Чагресе, прежде чем отправитесь в Веракрус?

- Могу я узнать, почему вас так интересует этот вопрос, сеньор?

- О, конечно, кабальеро! У меня теперь в руках полтораста тысяч пиастров, которые я давно уже должен был отправить в Панаму. Но вы знаете, сеньор граф, мы живем, можно сказать, в захолустье, и до сих пор у меня не было случая отослать эти деньги.

- Стало быть... - сказал Монбар со странным выражением.

- Признаюсь вам откровенно, что если бы вы могли избавить меня от этой суммы и передать ее по назначению, вы оказали бы мне неоценимую услугу.

- Я в отчаянии, сеньор, - несколько сухо произнес Монбар, - что не могу исполнить вашего желания, но это невозможно.

- Почему же, сеньор граф?

- По очень простой причине, кабальеро: я не знаю наверняка, буду ли в Чагресе.

- Итак, вы отказываете мне?

- Против воли, поверьте, сеньор; но я думаю, что этим деньгам лучше остаться в ваших руках, тем более что через несколько дней к вам, вероятно, прибудут корабли из Европы, и тогда легко будет отослать эти деньги.

- Не будем больше говорить об этом, кабальеро, и простите мне эту нескромную просьбу.

- Напротив, я прошу вас принять мои извинения. Я был бы рад угодить вам, если бы мог, но теперь мы должны расстаться, сеньор.

Оседланные лошади ждали на дворе. Все вышли из комнат и сели на лошадей. Парадный конвой стоял под ружьем. Монбар поехал рядом с доном Фернандо; разговаривая, они направились к пристани. На улицах, несмотря на ранний час, были толпы любопытных, которые кричали "ура" и приветственно махали шляпами, шарфами, платками. Монбар любезно кланялся направо и налево.

Филипп напрасно старался разглядеть в толпе восхитительный профиль доньи Хуаны; так и не заметив ее, он подавил вздох и печально опустил голову.

Добравшись до пристани, где матросы перевозили на шхуну вещи на баржах, все спешились и начали прощаться. Испанцы расточительны на приветствия, но Монбар счел благоразумным прекратить потоки славословия и, как только увидел все вещи на барже, подал знак своим офицерам следовать за ним и сел в шлюпку.

- Черт побери! - не выдержал Мигель, как только шлюпка пристала к шхуне. - Что за странная мысль пришла вам в голову, командир!

- О какой мысли ты говоришь, дружище? - спросил Монбар, улыбаясь.

- Отказаться от денег, которые предлагал вам достойный губернатор.

- Ну и глуп же ты! - ответил Монбар, слегка ударив его по плечу. - Мы не воры, а храбрые флибустьеры.

- Это правда, но полтораста тысяч пиастров!

- Будь спокоен, Мигель, мы ничего не потеряем, если подождем, мы найдем те деньги, которые я не хотел взять; это я обещаю тебе. Кроме того, откуда ты знаешь, может быть, губернатор расставлял нам ловушку?

- Очень может быть, вы правы.

Через четверть часа шхуна скользила, как чайка, по волнам, сопровождаемая восторженными восклицаниями толпы, собравшейся на берегу.

Юнга Шелковинка исчез. Когда об этом сказали Монбару, он только тихо посмеивался, как это делал всегда, когда не хотел отвечать иначе.

ГЛАВА X. Родственники

В одно прекрасное утро в конце сентября, в ту минуту как солнце начало подниматься над горизонтом и посылать во все стороны свои блестящие знойные лучи, два человека выехали из густого леса мастиковых, гуявовых и померанцевых деревьев, опускавших свои ветви в прозрачную холодную воду Артибонита в трех лье от города Пор-де-Пе, одного из убежищ страшных хищных птиц, называемых флибустьерами, которые, насмехаясь над могуществом испанцев и как бы поддразнивая их, смело построили свои гнезда на берегах их самой богатой колонии, изнеженной и сладострастной Эспаньолы.

Эти два человека, внимательно оглядевшись вокруг и удостоверившись, что никто за ними не следит, спустились с крутого берега реки, отвязали легкую пирогу из древесной коры, спрятанную под тростником, и, вынув из нее весла, понесли на плечах до откоса, где поставили так, чтобы защитить себя от солнечных лучей и посторонних взглядов, укрепили ее кольями, потом легли в тень и принялись готовить завтрак.

Воспользуемся этой минутой, чтобы познакомиться с ними ближе.

На обоих были костюмы французских буканьеров: холщовые панталоны, стянутые поясом из крокодиловой кожи, пара рубашек, надетых одна на другую и запачканных кровью и грязью. Через плечо у них была перекинута свернутая палатка из тонкого полотна. Их оружие состояло из трех штыков, ножа в футляре из бычьей кожи за поясом возле пороховницы, мешочка с дробью и длинного ружья, какие делались в Дьеппе и назывались флибустьерскими ружьями. Вооруженные таким образом, эти люди могли легко сопротивляться тем, кто на свое несчастье вздумал бы поссориться с ними. Их резкие энергичные лица, загорелые и загрубевшие от солнца, ветра и дождя, их крепкие руки с мускулами, жесткими, как веревки, обнаруживали силу, способную заставить призадуматься самых смелых противников.

Эти люди были еще молоды, многие не достигли еще и сорока лет, но жизнь, полная бурь и страстей, успела оставить на их лицах свой суровый отпечаток.

Однако, несмотря на грозный вид этих людей, стоит нам прислушаться к их разговору, и мы, быть может, узнаем, что они совсем не те, кем хотят казаться, распознаем лисиц в львиных шкурах и будем вынуждены признать, что они только переодеты буканьерами; правда, переодеты так искусно, что самый проницательный человек был бы обманут даже после серьезного и тщательного осмотра.

Завтрак скоро был приготовлен, и наши два незнакомца, без сомнения страшно проголодавшихся после утомительного путешествия по стране с совершенно непроходимыми дорогами, принялись за еду с хорошим аппетитом, разговаривая между собой по-испански тихими и сдержанными голосами, как будто, несмотря на окружавшее их безлюдье, боялись, что их слова, уносимые на крыльях утреннего ветерка, могут достичь ушей каких-нибудь затаившихся шпионов.

- На каком расстоянии от Пор-де-Пе мы находимся? - спросил первый.

- Напрямик, - ответил второй, набив полный рот, - около одного лье, а по дороге - по крайней мере три лье.

- Мы, кажется, ушли далеко вперед?

- Слишком, может быть, но если бы мы не пришли сюда, мы не смогли бы увидеться с тем, кого хотели видеть.

- А ты не боишься какой-нибудь нежелательной встречи так близко от города?

- Это маловероятно, и вот почему: на равнине, где мы находимся, теперь совершенно нет дичи; вы не найдете быка за десять лье вокруг. Буканьеры это знают, поэтому они бросили здешние места, где за целый месяц им не пришлось бы сделать ни одного выстрела.

- Твои слова справедливы, Бирбомоно, - заметил первый незнакомец, - но флибустьеры - не единственные враги, которых нам следует опасаться.

- О каких еще врагах вы говорите? - спросил Бирбомоно (это действительно был мажордом). - Признаюсь вам откровенно, что я не понимаю.

- О ком же еще я могу говорить, как не о карибах, этих страшных мародерах, еще более свирепых, чем буканьеры, если только это возможно.

Бирбомоно громко расхохотался.

- Вы забыли, что за костюм на вас, - сказал он, - правда, карибы - непримиримые враги испанцев, но зато верные и преданные друзья Береговых братьев, и если, не ровен час, эти дикари нападут на наш след, то вместо того, чтобы навредить нам, они, напротив, будут готовы нам служить.

- Очень может быть, - ответил его собеседник с неубежденным видом, - однако, признаюсь, я уже сожалею, что зашел так далеко, хотя мы не одни и полтораста человек, оставленных мной в лесу, придут к нам на помощь по первому сигналу.

- Вы знаете мое мнение о ваших людях, - ответил Бирбомоно с презрением, - мы с вами видели их на деле; я больше полагаюсь на себя, чем на них.

- Однако время проходит, а его все нет, Бирбомоно!

- Придет, имейте терпение.

- Вы в этом уверены?

- Судите сами. Вы знаете, что моя госпожа оставила домик, в котором скрывалась столько лет, и решила поселиться в Пор-де-Пе. Там, следуя моему совету, чтобы не возбуждать лишних подозрений, она открыла гостиницу, где живут самые знаменитые предводители флибустьеров.

- Я знаю все это, но не понимаю, как Береговые братья, такие хитрецы, не узнали в ней испанку.

- Флибустьеры не так подозрительны, как вы думаете. Кроме того, мы прибыли на голландском судне, будто бы из Европы. Мы выдали себя за фламандцев. Все наши бумаги были в порядке; что еще от нас можно было требовать?

- Действительно, ничего, так как на кастильском наречии говорят во всей Фландрии, принадлежащей испанскому королю.

- Да и какое опасение может внушать женщина преклонного возраста, сопровождаемая только одним слугой, людям, не боящимся ничего на свете? Напротив, нас приняли очень дружелюбно и помогли нам открыть гостиницу.

- Да, флибустьеры любят, когда у них селятся иностранцы.

- Таким образом они получают оседлое население, честное и трудолюбивое, с помощью которого они надеются очистить свое общество.

- Продолжай, эти сведения драгоценны для меня.

- Мне нечего прибавить, кроме того, что Франкер, как зовется этот человек среди Береговых братьев, поселился в нашей гостинице, и я передал ему письмо, пересланное вами.

- Он ничего не сказал, получив его?

- Он смутился, побледнел, потом отрывисто бросил: "Хорошо, я приду".

- Он сдержит слово... Счастлива ли твоя госпожа?

- Насколько может быть счастлива бедная женщина. Вы ведь знаете, что я довольно наблюдателен.

- Ну, и что же ты заметил?

-Странное обстоятельство. Донна Клара, обычно такая

грустная и молчаливая, по целым неделям не произносящая ни слова, выказывает к этому молодому человеку необыкновенную привязанность.

-Что ты такое говоришь, Бирбомоно?

- Правду, ваше сиятельство. Когда она видит этого молодого человека, лицо ее проясняется, глаза блестят; когда он заговаривает с ней, звук его голоса заставляет ее вздрагивать. Если иногда он садится в общей зале, она следует за ним взглядом, ловит каждое его движение, а когда он уходит, вздыхает и печально опускает голову. Она сама убирает его комнату, чинит белье, и никому не желает уступать эту обязанность. Ей нравится заботиться о том, чтобы этот молодой человек ни в чем не испытывал недостатка... Не находите ли вы, что все это очень странно?

- Ты не разговаривал с ней по этому поводу?

- Один только раз, но она прервала меня с первого слова, приложила палец к губам с ангельской улыбкой и сказала голосом таким кротким, что я готов был расплакаться: "Бирбомоно, мой верный друг, дай мне обманывать мою горесть; я люблю этого молодого человека, как мать. Вероятно, Господь свел меня с ним для того, чтобы утешить в моей потере". Что я мог сказать? Я замолчал.

- Да-да, тут виден перст Божий, - прошептал первый собеседник, проведя рукой по своему лбу, орошенному потом, - да будет на все Его воля... А что об этом думает молодой человек?

- Я полагаю, что он ничего не думает, по той причине, что он этого даже не замечает. Его характер не имеет ничего общего с характером его товарищей; он угрюм, сдержан, не играет, не пьет и, по-видимому, ни с кем не заводит романов. Я спрашиваю себя, что такой человек может делать среди флибустьеров.

- Но у него, по крайней мере, есть друзья?

- Только двое: Пьер Легран и Филипп д'Ожерон. Но они Давно в экспедиции, и он живет один.

- Монбар его знает?

- Не думаю; когда мы приехали в Пор-де-Пе, Монбара не было уже с месяц, и он пока что не вернулся.

- Все равно, Бирбомоно, продолжай, как я тебя просил, наблюдать за этим странным молодым человеком. У меня на это имеются серьезные причины, о которых ты узнаешь со временем.

- Для меня достаточно вашего приказания, остальное меня не касается... Но я слышу шум, - внезапно прибавил Бирбомоно, вставая, - это, должно быть, он.

- Узнай, друг мой, и если это он, приведи его сюда. Мажордом исчез в высокой траве. Не успел он сделать и ста шагов, как очутился лицом к лицу с человеком, который шел поспешными шагами. Это был флибустьер Франкер.

- Я опоздал, Бирбомоно? - спросил он, вытирая носовым платком пот, струившийся по его лицу.

- Нет, - ответил мажордом, - только восемь часов, а свидание назначено, кажется, на половину девятого.

- Это правда. Тем лучше, я не хотел бы заставлять себя ждать. Где тот человек, который пригласил меня сюда?

- Пожалуйте за мной. Он вас ждет недалеко отсюда.

- Показывай мне дорогу; мне хочется поскорее увидеть его.

Заметив буканьера, молодой человек сделал движение, выражавшее обманутое ожидание, и, остановившись, повернулся к Бирбомоно:

- Что это значит? Чего хочет от меня этот человек? Где же...

- Молчите, - быстро перебил его буканьер. - Оставь нас наедине, друг мой, - обратился он к мажордому, - и последи, чтобы никто нам не помешал; при первом подозрительном движении на равнине предупреди нас.

Бирбомоно поклонился, взял ружье и ушел, не произнеся ни слова. Буканьер следил за ним глазами, потом, когда мажордом совсем исчез из вида, обернулся к молодому человеку и сказал, протягивая ему руку:

- Добро пожаловать, я рад вас видеть.

- Как! - с удивлением вскричал Франкер. - Вы?..

- Дон Санчо Пеньяфлор к вашим услугам.

- Но этот костюм...

- Очень хорош в данных обстоятельствах, вы не находите? Мне кажется, он защитил бы самого губернатора Санто-Доминго лучше его генеральского мундира.

- Простите, но вы так искусно переоделись, что я с трудом узнаю вас даже теперь.

Оба обнялись и сели рядом.

- Теперь поговорим о делах, - начал дон Санчо, - ведь, если не ошибаюсь, мы встретились здесь именно для этого.

- Я к вашим услугам. Но как вы узнали, где я?

- Я осведомился. Неужели вы думаете, мой милый, что у нас нет шпионов? Коли так, прошу вас выйти из заблуждения: у нас много шпионов, и очень искусных, которым, кстати сказать, мы прекрасно платим. Но приступим к делу. Помните ли вы наш последний разговор в Веракрусе?

- Ни слова не забыл.

- И, конечно, исполнили то, что я вам говорил тогда?

- Извините, но я не понимаю, о чем вы.

- Я объясню. Надеюсь, вы воздержались, как я вас просил, от переписки с герцогом Пеньяфлором, моим отцом, и ожидали от меня обещанных объяснений.

- Любезный дон Санчо, буду с вами откровенен, - ответил молодой человек с некоторой нерешительностью в голосе, - потом, когда я все вам расскажу, вы сами рассудите.

- Хорошо, - сказал маркиз, слегка нахмурив брови, - говорите, я вас слушаю.

- С момента нашей разлуки и после того, как герцог Пеньяфлор дал мне опасное поручение, прошло несколько месяцев; с тех пор произошло много событий, а я о вас ничего не слышал. Несколько раз, но без всякого успеха, я старался увидеться с вами; я вынужден был предположить, что вы или забыли свое обещание, или передумали. С другой стороны, герцог Пеньяфлор, неутомимая деятельность которого вам известна, посылал ко мне письмо за письмом, призывая действовать решительно и без колебаний исполнить достославный подвиг, который должен освободить Испанию от самых страшных ее врагов на море. Что мне оставалось делать? Только повиноваться, тем более что, повинуясь полученным приказаниям, я трудился не только на пользу отечеству, но и во имя моего мщения. Кроме того, я дал слово, а вы знаете, дядя, что в нашей фамилии никто никогда не изменял данному слову.

- О! - вскричал дон Санчо, гневно сжав губы. - Узнаю адское могущество отца и его неумолимую ненависть! Как всегда, он все предвидел, все рассчитал!

- Что вы хотите сказать? Вы меня пугаете! Что значат эти слова?

- Продолжайте, продолжайте, дон Гусман; кто знает, быть может, уже слишком поздно, и зло нельзя поправить.

- О! Дон Санчо, вы объясните мне ваши слова, не правда ли? - вскричал молодой человек с горестным трепетом.

- Прежде закончите ваш рассказ, а потом, может быть, я исполню ваше желание.

- Мне остается добавить лишь несколько слов. Я в точности исполнил данное мне поручение. Герцог Пеньяфлор знал обо всех действиях флибустьеров. Еще вчера я послал к нему гонца с уведомлением, что готовится большая экспедиция против одной крепости на материке и что, по всей вероятности, этой экспедицией будут командовать Монбар, возвращения которого с минуты на минуту ждут на Тортуге, и некоторые другие предводители Береговых братьев... Теперь говорите вы, я слушаю вас.

Дон Санчо встал, взглянул на молодого человека с горестным выражением и, положив ему руку на плечо, тихо ответил:

- Теперь мне нечего вам говорить. Вы находитесь в руках человека, который разобьет ваше сердце так, что вам невозможно будет защититься. Вы не мстите за себя, а служите его ненависти! Вы, бедный юноша, всего лишь орудие в его руках.

- Но что же делать, ради всего святого?! Дон Санчо колебался с минуту.

- Дон Гусман, - сказал он наконец мрачным голосом, - я не могу ничего объяснить. Постарайтесь понять меня.

- Но как я могу? У меня голова не на месте! - прошептал молодой человек с судорожным трепетом.

- Я вам повторю слова святого Реми Кловиса: "Сожги то, что ты обожал; обожай то, что ты сжег".

- То есть? - с беспокойством спросил дон Гусман.

- То есть, - мрачно ответил маркиз, - герцог Пеньяфлор - мой отец, я обязан повиноваться ему и уважать его - словом, обязан молчать. Но, как ваш друг и родственник, я вас предупреждаю, - я не могу в данный момент объясниться подробнее, - остерегайтесь, дон Гусман, остерегайтесь!

Он сделал шаг, чтобы уйти.

- Прошу вас, одно слово, только одно, которое пролило бы свет на окружающий меня мрак!

- Больше я ничего не могу сказать.

- О, я проклят! - с горечью вскричал дон Гусман.

- Очень может быть, - ответил дон Санчо с состраданием, - однако надейтесь и старайтесь угадать ваших настоящих врагов. Прощайте!

- Увижусь я еще с вами?

- Да.

- Когда?

- Не знаю; вероятно, слишком поздно для того, чтобы предупредить ужасную катастрофу, если вы не поняли моих слов. Прощайте же еще раз и помните слова святого Реми.

Пожав молодому человеку руку, дон Санчо ушел.

- Ах, Боже мой! - с унынием произнес дон Гусман. - Кто поможет мне найти выход из этого непроходимого лабиринта?

Вдруг он услышал чьи-то шаги и живо поднял голову, надеясь, что, может быть, дон Санчо, тронутый его горестью, возвратился назад. Однако он тут же понял, что ошибся: к нему подходил Бирбомоно.

- Вернемся в Пор-де-Пе, сеньор, - сказал ему мажордом.

- Пойдемте! - ответил дон Гусман глухим голосом.

Не прибавив больше ни слова, он отправился в путь. Бирбомоно шел впереди, прокладывая дорогу.

ГЛАВА XI. Прибытие

Пока Марсиаль, Франкер или дон Гусман де Тудела, как читателю угодно его называть, спешил на свидание, назначенное ему доном Санчо Пеньяфлором, в Пор-де-Пе царило необыкновенное волнение. Среди местных жителей с быстротой молнии распространилось крайне важное известие, и все население, побросав свои дома, с радостными криками хлынуло к гавани, стараясь как можно быстрее добежать до берега.

Действительно, для Береговых братьев событие было чрезвычайно важным. Часовой, выставленный на мысе Мариго, дал знать о приближении шхуны, на которой находились знаменитые флибустьеры, - шхуны, отплывшей уже так давно, что ее считали погибшей или захваченной испанцами в плен и уже не надеялись на ее возвращение; поэтому, повторяем, радость была велика и восторг дошел до крайней степени.

Шхуна при свежем утреннем ветре вошла в гавань с распущенными парусами, и уже легко было узнать Береговых братьев, собравшихся на палубе и весело махавших шляпами в знак благополучного возвращения.

Наконец бросили якорь, подобрали паруса, и граф д'Ожерон, стоявший с своими офицерами на конце пристани и нетерпеливо ожидавший этой минуты, чувствуя, что не в силах сдержать нетерпение, сел в лодку и направился к шхуне.

Его встретил Монбар и протянул ему руку, чтобы помочь взойти на шхуну. Губернатор ухватился за фалрепы и, несмотря на свою тучность, проворно взобрался на палубу.

- Добро пожаловать, господин д'Ожерон, - сказал ему Монбар с дружелюбным поклоном.

- Вам добро пожаловать, - весело ответил губернатор. - Черт побери, если я и считал вас всех на дне моря, то только потому, что ни на минуту не мог предположить, будто вы находились в плену у испанцев; поэтому признаюсь вам, любезный Монбар, вы освобождаете меня от жестокого беспокойства.

- Искренне благодарю вас, милостивый государь. Я вдвойне счастлив видеть вас, так как мне крайне необходимо поговорить с вами, и если бы вы не пожаловали ко мне на шхуну, мой первый визит был бы к вам.

- Гм! гм! - весело заметил д'Ожерон. - Кажется, есть какие-то новости?

- Да.

- Стало быть, ваше путешествие прошло благополучно?

- Превосходно.

- Что же вы привезли?

- Ничего.

- И это вы называете благополучным путешествием?

- Да.

- Коли так, я ничего не понимаю. Надеюсь, вы мне все: объясните.

- И даже сейчас, если вы хотите.

- Еще бы не хотеть! Я приехал именно за тем, чтобы услышать от вас рассказ о вашей экспедиции.

- Стало быть, все к лучшему. Угодно вам спуститься в мою каюту?

- Зачем? Мне кажется, что нам и здесь очень хорошо.

- Да, для того чтобы разговаривать о посторонних предметах, но для того, что я хочу вам сказать, лучше нам быть одним.

- Черт побери! - воскликнул д'Ожерон, потирая руки. - Вы выражаетесь слишком таинственно; стоит ли дело того, по крайней мере?

- Можете судить сами, если согласитесь сойти в каюту.

- Ничего другого я не желаю, но скажите, пожалуйста, каким образом, отправившись на бриге, вы возвращаетесь на шхуне?

- А! Вы заметили, - засмеялся Монбар.

- Кажется, это не трудно.

- Мой бриг был стар, открылась течь, он пошел ко дну, и я был вынужден с некоторыми товарищами искать убежища на Материковой земле.

- Как! На Материковой земле, среди испанцев? Да вы просто бросились в волчью пасть!

- Это правда, но, как вы можете заметить, я оттуда выбрался.

- Трудно было бы представить себе иначе.

- Хорошо, - ответил Монбар с оттенком меланхолии, - но когда-нибудь я останусь там.

- Полноте, вы этого не думаете.

- Кто знает... Но пока что я вернулся цел и невредим. Теперь, если вы изволите, я отведу вас в мою каюту.

- Сделайте одолжение, если вы находите это необходимым.

Губернатор пошел за Монбаром, который отвел его в свою каюту, где посадил за стол, на котором находились ром, лимоны, вода, сахар и мускатные орехи.

Привыкнув к гостеприимству флибустьеров, д'Ожерон без всяких церемоний приготовил себе грог по-буканьерски, между тем как Монбар отвел Филиппа в сторону и коротко приказал ему никого не подпускать к каюте. Молодой человек поклонился дяде, обменялся с ним приветствиями и поспешил на палубу, где первой его заботой было выставить часового у спуска в каюту со строгим приказанием никого не пропускать.

Д'Ожерон и Монбар были уверены, что им никто не помешает и что их никто не подслушает, поэтому они могли говорить о своих делах без опаски.

Монбар первым начал разговор, слегка пригубив из стакана.

- Любезный граф, - сказал он, - вы по-прежнему питаете ко мне доверие?

- Самое неограниченное доверие, друг мой, - не колеблясь ответил губернатор. - Но для чего, позвольте спросить, вы задаете мне этот странный вопрос?

- Потому что, хотя я и был уверен в вашем ответе, но все же чувствовал необходимость услышать его лично от вас.

- Раз так, вы, должно быть, остались довольны?

- Совершенно.

- Ваше здоровье!

- Ваше здоровье!

Они чокнулись стаканами.

- У меня была еще одна причина, - продолжал Монбар.

- Неужели вы думаете, что я об этом не догадался? Какая же это причина?

- Я хочу предложить вам невозможное дело.

- Для вас нет ничего невозможного, Монбар.

- Вы думаете?

- Это мое убеждение.

- Благодарю. Тогда дело устроится само собою.

- Однако вы считаете его невозможным?

- Позвольте мне прежде напомнить вам о разговоре, состоявшемся у нас до взятия Тортуги.

- Напомните, время у нас есть.

- Я сказал вам тогда, если вы помните, что наше общество, основанное на прочном основании, могло заставить дрожать испанское правительство и что, если мы захотим, мы будем так сильны, что уменьшим, если не уничтожим совершенно испанскую торговлю в американских колониях.

- Вы действительно говорили это, и я так хорошо понял важность ваших слов, что настаивал как можно скорее овладеть Тортугой, превосходным стратегическим пунктом, чтобы держать неприятеля в страхе.

- Именно. Мы и взяли Тортугу.

- Да, и, клянусь вам, испанцы не отнимут ее у нас - по крайней мере пока я буду иметь честь быть вашим губернатором.

- Я в этом убежден. Но теперь, кажется, настала минута нанести сильный удар.

- Посмотрим, - сказал д'Ожерон, попивая грог. - Судя по вашим намекам, дело обещает быть серьезным.

Монбар расхохотался.

- От вас ничего не утаишь, - заметил он.

- Говорите же и не тревожьтесь.

- Говорить все откровенно?

- Разумеется!

- И вы не обвините меня в сумасшествии или в грезах наяву?

- Ни в том, ни в другом. Напротив, я считаю вас человеком очень серьезным, который, прежде чем решится на какую бы то ни было экспедицию, старательно рассчитает все последствия.

- Хорошо. Если так, слушайте меня.

- Я весь превратился в слух.

- Как я уже говорил вам, лишившись своего брига, я укрылся на Материковой земле. Знаете, в каком месте случай заставил меня высадиться?

- Нет, не знаю.

- В двух лье от Маракайбо.

- Я знаю эти берега; кроме испанцев, их посещают дикари. Вам, верно, пришлось преодолеть немало затруднений, любезный Монбар!

- Нет; как только я высадился на землю, я встретился с вашим племянником Филиппом, который спрятал свою шхуну где-то на берегу.

- Что он мог там делать?

- Не знаю, и, признаюсь, я даже не спрашивал его об этом.

- А я его спрошу.

-Это ваше дело... Тогда мне пришла в голову одна мысль.

- Не могу сказать, что это удивляет меня, - заметил губернатор, весело кланяясь Монбару. - Но что же это за мысль? Она должна быть крайне решительной - или я сильно ошибаюсь.

Монбар ответил поклоном на его поклон.

- О, Бог мой, - небрежно произнес он, - мысль очень простая: надо просто овладеть Маракайбо.

- Что?! - закричал д'Ожерон, вскочив с места. - Овладеть Маракайбо?

- Что вы думаете по этому поводу?

- Я ничего не думаю. Вы меня так удивили!

- Вас это удивляет?

- Мне нравится ваше хладнокровие! Стало быть, вы говорите серьезно?

- Еще бы! Вот уже целый месяц как я обдумываю этот план.

- Да вы просто сошли с ума! Овладеть Маракайбо!

- Почему бы и нет?

- Что за человек! Ни в чем не сомневается!

- Это великолепный способ преуспеть. Кроме того, дело зашло несколько дальше, чем вы можете предположить.

И Монбар подробно поведал обо всем, что ему удалось сделать за время своего пребывания на материке: как он проник в город, как его приняли и прочее и прочес.

Губернатор слушал его, разинув рот; он не мог поверить своим ушам. Однако д'Ожерон был человек смелый. Он сам был флибустьером в течение нескольких лет, и не раз приходилось ему давать доказательства своей храбрости - и какие доказательства! Но в его время никогда не предпринималось такой страшной экспедиции; по своей отважности она превосходила все самое невероятное, что могло нарисовать самое смелое воображение. Поэтому, как он признался Монбару, д'Ожерон был просто поставлен в тупик и готов был думать, что все происходит в каком-то страшном кошмаре.

Монбар улыбался и, прихлебывая грог маленькими глотками, невозмутимо продолжал объяснять ему свой план, а также какими средствами намерен он добиваться успешного осуществления этого плана.

Как это часто случается, когда два энергичных человека, давно знакомых и по достоинству ценящих друг друга, расходятся во взглядах на какую-либо важную проблему, более твердый в конце концов убеждает другого, и тот принимает предложенный ему план, с тем чтобы позднее внести в него необходимые поправки. Д'Ожерон мало-помалу проникся идеей Монбара и в целом одобрил ее.

- Идея грандиозна и достойна вас, - сказал он, - но исполнение ее крайне трудно.

- Меньше чем вы предполагаете. В сущности, о чем идет речь? О неожиданном нападении, и ни о чем больше, - ответил Монбар с жаром. - Заметьте, что этот край удален от всякой помощи и практически предоставлен самому себе. Жителей здесь немного, и они рассыпаны по деревням, гарнизоны слабы, укрепления ничтожны. Мы с быстротой молнии нападем на колонию, прежде чем испанцы узнают, кто мы, и прежде чем, опомнившись от ужаса, который внушит им наше присутствие, успеют собраться, так что мы успеем сделать свое дело и уехать, а они не будут знать, кто на них напал.

- Но что, если вы встретите испанскую эскадру?

- Мы с ней сразимся, черт побери! И потом, кто ничем не рискует, тот ничего не добьется, гласит пословица. Мы сумеем захватить богатую добычу; вы просто не можете себе представить, какие сокровища заключаются в том краю.

- Подозреваю, - сказал, смеясь, д'Ожерон. - Кажется, мы никогда там не бывали?

- Никогда. Поэтому Маракайбо служит, так сказать, кладовой других колоний. Жители считают себя в безопасности от нападения.

- Бедные испанцы, они даже не подозревают, что готовит им будущее!

- Ну вот, теперь вас беспокоит участь испанцев.

- Увы! Я предчувствую, что вы замышляете страшную резню.

- Никогда я не убью достаточно этих проклятых испанцев, - с плохо скрываемым гневом воскликнул Монбар.

- Стало быть, вы страшно ненавидите их?

- Мне хотелось бы иметь возможность, как Нерон, изобретать пытки для того, чтобы заставлять их страдать как можно сильнее!.. Но вернемся к нашему делу. Сколько у вас здесь кораблей?

- В Пор-де-Пе?

- В Пор-де-Пе, Пор-Марго, Леогане, на Тортуге - повсюду.

- Не очень много: кораблей тридцать, из которых не более двенадцати или четырнадцати в состоянии выйти в море.

- Больше нам и не надо, лишь бы они были скоры на ходу. Я покупаю их.

- Стало быть, вы богаты?

- Я владею казной Двенадцати, - ответил Монбар, улыбаясь.

- Вот уже несколько раз я слышу об обществе Двенадцати, - заметил д'Ожерон, нахмурив брови.

- Не тревожьтесь, я предводитель этого общества. Его единственная цель - слава и богатство флибустьерства.

- Хорошо, теперь я не беспокоюсь, но все же, если вы согласны, позже мы еще вернемся к этому предмету.

- Когда вам будет угодно. Итак, вы согласны продать корабли, которые мне нужны?

- С этой минуты они ваши.

- Благодарю. Теперь надо найти людей.

- О! В людях недостатка не будет.

- Простите, я знаю, о чем говорю; мне нужны люди решительные, которые без колебаний последуют за мной в ад, если я потребую.

- Думаю, что вы легко найдете таких людей.

- Браво! Остается только просить вас об одном.

- О чем же?

- Хранить тайну! Вы же знаете, что испанские шпионы так и кишат вокруг. Одно неосторожное слово погубит все.

- К несчастью, вы правы, любезный Монбар. Я хочу сказать вам кое о чем, а вы должны быть осторожны: с некоторых пор точно какой-то злой гений преследует нас. Ни одно наше решение не остается в тайне, испанцы тотчас о нем узнают, принимают необходимые меры предосторожности, и наши планы не удаются.

- Это крайне важно. Должно быть, среди нас изменник!

- Я так и предполагал.

- Что же вы сделали?

- То, что вы, без сомнения, сделали бы сами: я созвал самых знаменитых Береговых братьев - де Граммона, Дрейка, Франкера и еще нескольких других, сообщил им о своих подозрениях и попросил понаблюдать за их товарищами, обывателями и вербованными.

- И что же?

- Ничего не удалось узнать.

- Ей-Богу, я найду изменника, клянусь вам! - промолвил Монбар мрачным голосом. - И тогда горе ему, кто бы он ни был!

- Вот, например: вы ведь недавно приехали в Пор-де-Пе?

- Всего час тому назад, как вам известно.

- Да. Но слухи о вашем приезде ходят по городу уже три дня. Поговаривают даже, что вы приехали с тайным намерением готовить важную экспедицию. Кто мог это сказать, я вас спрашиваю?

- Конечно, это очень странно... крайне странно, тем более что только три человека осведомлены о моих планах; остальная команда шхуны, должно быть, кое о чем подозревает, но смутно, едва ли веря в то, что все это правда.

- Кто же эти трое?

- Ваш племянник Филипп, за скромность которого я ручаюсь головой, вы и я... Но будьте спокойны, я обязуюсь повести дело так, чтобы изменник, кто бы он ни был, не мог ничего узнать.

- Дай Бог! - сказал д'Ожерон, вставая. - Вы остаетесь на шхуне?

- Нет, я еду на берег с вами, если вы не против.

- Буду очень рад. Есть у вас дом, где вы намерены остановиться?

- Почему вы об этом спрашиваете?

- Потому что на случай, если вы не выбрали, где вам остановиться, я мог бы предложить комнату у меня.

- Благодарю, но не могу принять этого любезного предложения; я сегодня же хочу заняться делами, и мне нужна полная свобода действий. Кроме того, мне нужно переговорить с моими товарищами.

- Но вы, по крайней мере, отобедаете у меня сегодня?

- С удовольствием, если только вы не будете обедать слишком поздно, так как мне нужно освободиться достаточно рано.

- В пять часов, если это вам удобно.

- Прекрасно.

Они вышли на палубу, где д'Ожерон был встречен командой шхуны с самым искренним почтением.

Мы уже говорили о том, что флибустьеры обожали д'Ожерона, который в свою очередь знал большинство флибустьеров лично и умел потакать им, заставляя тем не менее уважать себя, а иногда и бояться.

Перед отъездом губернатор пожелал осмотреть судно, чем чрезвычайно польстил экипажу, после чего, пригласив на торжественный обед своего племянника и главных офицеров на шхуне, сел в сопровождении Монбара в шлюпку, приготовленную для него по приказанию Филиппа.

Сойдя на берег, д'Ожерон напомнил Монбару о своем приглашении, попросив не опаздывать, потом оба дружески Распрощались и разошлись в разные стороны. Монбару с большим трудом удалось уклонился от пышной встречи и оваций, приготовленных ему Береговыми братьями, которые непременно хотели с триумфом нести его на руках. Наконец ему удалось зайти в гостиницу, случайно попавшуюся по дороге, и толпа, прождав его довольно продолжительное время перед дверью и видя, что он не выходит, наконец разошлась.

ГЛАВА XII. Гостиница

Гостиница, в которой Монбар укрылся, чтобы избавиться от бурного приема, устроенного Береговыми братьями в честь его прибытия, имела довольно скромный вид и находилась почти у самой пристани, на углу двух улиц. Как почти все дома в этом городе, здание гостиницы имело плоскую крышу в виде террасы, с полукруглым балконом на первом этаже и с перистилем (прямоугольная площадка, окруженная крытой колоннадой) из древесных стволов, поддерживавших широкую галерею над дверью. Ветка лимонного дерева была привязана к железному треугольнику, на конце которого качалась большая доска, где красовалась надпись, сделанная огромными буквами желтого цвета: Хорошие квартиры для моряков.

Войдя внутрь, Монбар плотно затворил за собой дверь и с минуту находился почти в полной темноте; но мало-помалу его глаза привыкли к полумраку, так что он смог различать окружавшие его предметы. Зала, в которой он очутился, была не слишком большой. Вся мебель состояла из нескольких столов, скамей и стульев; в углу были составлены весла, мачты, снасти и сети. В глубине залы виднелся прилавок, на котором стояло несколько бутылок с различными напитками. Флибустьер осмотрелся вокруг. Он был один. Сев на скамью и ударив эфесом шпаги по столу, чтобы позвать прислугу, Монбар оперся локтями о стол, опустил голову на руки и предался размышлениям.

Через минуту легкий шум заставил его приподнять голову; перед ним спиной к свету неподвижно стояла женщина.

Черты ее лица в темноте, царившей в зале, терялись в неопределенных линиях. Она устремила на флибустьера взгляд с таким странным выражением, что он невольно вздрогнул.

- Вы звали, - сказала она тихим и дрожащим голосом. -

Что вам угодно?

При первых звуках этого голоса флибустьер почувствовал волнение, в котором не мог дать себе отчета; он задрожал и холодный пот выступил на его висках.

- Да, я звал, - ответил он, сам не зная, что говорит. - Вы, без сомнения, хозяйка этой гостиницы?

- Да, - ответила она, потупив голову.

Монбар, все более и более озабоченный, напрасно старался рассмотреть лицо собеседницы: та, без сомнения не доверяясь темноте и желая остаться неизвестной, закрыла лицо толстой тканью своей мантильи.

- Я моряк, - продолжал авантюрист, - и...

- Я вас знаю, - мягко перебила она.

- А-а! - воскликнул он. - Вы знаете меня?

- Да. Вы - грозный и неумолимый предводитель флибустьеров, которого испанцы прозвали Губителем.

- Да, это правда, - произнес он с невыразимой ненавистью, - я никогда не даю пощады испанцам.

Она поклонилась и ничего не ответила.

- Можете вы предоставить мне комнаты в этой гостинице?

- Почему же нет, если вы желаете... Однако у вас есть собственный дом.

- Какое вам дело?

- Да, правда, - ответила она кротко, - это меня не касается.

- Проживают ли у вас другие флибустьеры?

- Да, трое.

- Кто они такие?

- Франкер, кавалер де Граммон и капитан Дрейк.

- Хорошо. Можете вы дать мне отдельные комнаты?

- Что значит "отдельные"? Я не совсем хорошо понимаю вас, извините меня; я испанка, и французский язык мало знаком мне.

- А! Так вы испанка? - сказал Монбар резко.

- То есть, - ответила она с живостью, - я родилась в Испанской Фландрии.

- А-а!.. - произнес Монбар, бросая на нее долгий взгляд. Потом, как бы не придавая никакой важности этому объяснению, он продолжал: - Под словами "отдельные комнаты" я подразумеваю помещение, не имеющее никакого сообщения с другими помещениями, где я мог бы свободно находиться, не опасаясь встречи с посторонними, а в случае надобности и не будучи никем видим.

- У меня есть такая квартира, которая вам нужна.

- Я беру ее. Вот задаток.

Он бросил на стол несколько монет.

- Я никогда не беру вперед, - ответила она, быстро отталкивая деньги.

- Тем хуже, потому что эти деньги пропадут: я никогда не беру назад то, что отдал.

Она колебалась с минуту, потом, подобрав золотые монеты, сказала:

- Но вам надо знать цену этой квартиры.

- Вы знаете, что я богат; цена для меня ничего не значит.

- Хотите посмотреть, по крайней мере?

- Зачем? Если квартира действительно такова, как вы говорите, я уверен, что она будет для меня удобна.

- Когда вы желаете переехать?

- Сегодня, сейчас же.

Он встал. Этот разговор тяготил его. Он чувствовал себя неловко с этой женщиной, хотя вряд ли мог отдать себе отчет, почему именно.

- Простите, - внезапно произнесла она, удерживая его, - еще одно слово.

- Говорите, - ответил он, садясь.

- Мне хотелось бы попросить вас об одном одолжении.

- Об одолжении? Меня?

- Да, - сказала она смиренно.

- Вы меня знаете, вы испанка, и просите меня об одолжении! - заметил он, пожимая плечами.

- Я знаю, что поступаю нехорошо, но я прошу вас об этом одолжении, потому что только вы один можете оказать мне его.

- Раз так, говорите, я слушаю вас, но будьте кратки.

- Я прошу у вас только пять минут.

- Хорошо, пусть будет пять минут.

В эту минуту дверь отворилась и в залу вошли два человека. Она отступила и, сделав флибустьеру знак, чтобы он следовал за ней, тихо произнесла:

- Идите за мной, я отведу вас в ваши комнаты.

- Но о чем же вы хотели меня просить?

- После, в другой раз, - ответила она голосом, прерывающимся от волнения.

- Как вам угодно. Однако этот господин мне знаком, и я желаю с ним поговорить.

- Вы знаете Франкера?! - вскричала она, вздрогнув.

- Почему бы мне его не знать, да и с какой стати это касается вас?

- Меня? Это меня нисколько не касается.

- Если так, то, пожалуйста, оставьте нас.

- Я ухожу. Человек, пришедший с господином Франкером, мой слуга. Он останется здесь, чтобы прислуживать вам.

- Хорошо, хорошо! - с нетерпением промолвил Монбар. - Странная женщина! - прошептал он, следя за ней взглядом, пока она выходила из залы. - Не могу понять, почему она так меня заинтересовала. Мне кажется, будто мы с ней уже встречались, но где и когда - этого я уже не могу сказать.

Он подошел к Франкеру, который опустился на стул и казался сильно озабочен. Однако услышав, что Монбар приближается к нему, он поднял голову и протянул ему руку.

- Добро пожаловать в Пор-де-Пе, - сказал он.

- Благодарю, - ответил Монбар, отвечая на его пожатие, - но что с вами? Вы бледны, расстроены... Не случилось ли с вами какого-нибудь несчастья?

- Нет, ничего, не обращайте на это внимания; мне и самому неловко. У меня, должно быть, приступ лихорадки и ничего больше. Должно быть, здешний воздух не для меня.

- Вы смеетесь! Местный климат - самый здоровый в целом свете.

- Тогда это, вероятно, следствие простуды, полученной мной в Леогане.

- Это может быть все, что вам угодно, друг мой, - ответил флибустьер, понимая, что молодой человек по какой-то причине не хотел открывать правды, - во всяком случае надеюсь, что эта болезнь, какова бы она ни была, не помешает вам участвовать в экспедиции, которую я готовлю.

- Конечно, я очень хотел бы сопровождать вас.

- Итак, это решено.

- Экспедиция будет серьезной на этот раз?

- Вы сами сможете судить об этом, - ответил Монбар с улыбкой.

Во время разговора флибустьеров человек, которого трактирщица назвала своим слугой и который был не кто иной как Бирбомоно, ходил взад и вперед по зале, переставляя с места на место столы и скамьи.

- Послушайте, милейший, - обратился к нему Монбар, - я только что снял в этом доме квартиру; пожалуйста, покажите мне ее.

- Я к вашим услугам.

- Вы уходите? - спросил Франкер, быстро вставая с места.

- Да, на некоторое время, мне необходимо отдохнуть.

- Жаль, - с волнением произнес молодой человек, - поскольку случай свел нас, я хотел объясниться с вами.

- Объясниться со мной? - переспросил Монбар с удивлением.

- Да, если, впрочем, вы согласны.

- Вы очень торопитесь?

- Очень, клянусь вам!

- Как странно! Стало быть, дело серьезное?

- Дело касается жизни и смерти, - сказал Франкер прерывающимся голосом.

Несколько секунд Монбар рассматривал его с величайшим изумлением.

- Вы чрезвычайно удивляете меня, - вымолвил он наконец, - мы очень мало знаем друг друга, никогда не жили вместе; что же такого важного можете вы мне сообщить?

- Но вы согласны, по крайней мере, меня выслушать?

- Конечно, когда вы хотите.

- Сейчас.

- Я слушаю вас.

- Не здесь. Вы один должны слышать то, что я вам скажу.

- Хорошо; пойдемте в мои комнаты. Или, может быть, вы предпочитаете говорить со мной у вас?

- Мне все равно, только бы мы были одни.

Монбар движением руки приказал Бирбомоно проводить их в его квартиру. Все трое вышли из залы.

- О, кабальеро! - шепнул мажордом на ухо молодому человеку. - Что вы хотите сделать?

- Хочу покончить с этим делом так или иначе, - ответил тот с расстроенным видом, - мое положение невыносимо.

Бирбомоно опустил голову и промолчал. Поднявшись на несколько ступеней, мажордом отворил дверь и ввел Монбара и Франкера в помещение, меблированное довольно неплохо.

- Вот ваши комнаты, - сказал он Монбару.

- Хорошо, теперь уйдите.

Мажордом вышел, затворив за собой дверь.

Комната, куда вошли флибустьеры, оказалась передней. Не задерживаясь, они прошли в гостиную. Монбар сел в кресло, знаком прося молодого человека последовать его примеру, но тот отрицательно покачал головой и остался стоять. Наступило довольно продолжительное молчание. Монбар первый прервал его.

- Я жду, - сказал он.

Молодой человек вздрогнул и, быстро приподняв голову, медленно произнес мрачным голосом:

- Милостивый государь, вы пользуетесь репутацией человека беспримерной храбрости и отваги.

- Что? - произнес Монбар, удивляясь такому неожиданному вступлению.

- Да, - продолжал Франкер, - вы слывете человеком неустрашимым, таким, которого не только ничто не может заставить трепетать, но даже удивить.

- Очень может быть, - ответил флибустьер, - но какое отношение может иметь моя храбрость к нашему с вами объяснению?

- Сейчас вы поймете... Вы часто, как сами говорили мне, дрались на дуэли, а дуэль между флибустьерами почти всегда имеет смертельный исход.

- Прошу вас приступить к делу, - перебил Монбар, чувствуя, что им овладевает гнев, и делая напрасные усилия преодолеть его.

- Случай всегда вам благоприятствовал, и вы целы и невредимы выходили из этих поединков. Это так?

- Уж не хотите ли вы оскорбить меня? - запальчиво вскричал Монбар.

- Нет, - ответил Франкер кротко, почти печально, - я прошу вас только отвечать мне.

- Ну да, Господь постоянно защищал меня, потому что я всегда поддерживал правое дело.

- Вы говорите о Боге? - вскричал Франкер вне себя от удивления.

- Почему же мне не говорить, молодой человек? - ответил Монбар. - Но оставим это и приступим прямо к делу.

- Хорошо... Я желаю драться с вами, и так как я также буду защищать дело святое и справедливое, я в свою очередь надеюсь, что Бог защитит меня и что я вас убью.

Монбар с ужасом отодвинулся.

- Что означает вся эта комедия? - медленно произнес он. - Вы что, помешались, милостивый государь?

- Я не помешался, и это не комедия, - спокойно ответил Франкер.

- Так вы действительно вызываете меня на дуэль?!

- Действительно.

- Вы хотите меня убить?

- Надеюсь.

- Это ни на что не похоже! - вскричал Монбар, вскочив с места и расхаживая большими шагами по комнате. - Вы меня не знаете. Я никогда не причинял вам ни зла, ни вреда.

- Вы так полагаете?

- Полагаю? Я в этом уверен!

- Вы ошибаетесь. Вы причинили мне много зла, вы нанесли мне несмываемое оскорбление.

- Я?

- Да, вы, сеньор!

- Вы в этом уверены?

- Я даю вам честное слово.

Монбар молчал несколько минут; он размышлял.

- Послушайте, - сказал он наконец, - как ни странно ваше предложение, я принимаю его.

- Благодарю вас.

- Подождите. Я сказал, что принимаю, но с одним условием.

- Какое же это условие?

- Сначала вы расскажете мне, кто вы, какие причины руководят вами и какие люди заставляют вас действовать подобным образом.

- Милостивый государь!

- Не настаивайте, мое решение неизменно.

- Однако...

- Это очень мило, честное слово! Вы ни с того ни с сего вызываете меня на дуэль, говорите, что хотите меня убить, и воображаете, будто я соглашусь. Да вы просто бредите, дорогой мой! Неужели вы предполагаете, что я просто так соглашусь на вызов первого встречного, которому вздумается оскорбить меня? Нет, сделайте одолжение, так не бывает. Не старайтесь заставить меня, бросив мне в лицо одно из тех оскорблений, которые требуют крови. Предупреждаю, что при первом слове, при первом движении я прострелю вам голову, как бешеной собаке. Теперь вы предупреждены, хотите говорите, хотите нет, я умываю руки.

- Хорошо. Если вы требуете, я буду говорить, но поверьте мне, для вас будет гораздо лучше, если я промолчу; по крайней мере, ваша честь не пострадает.

- Предоставьте мне самому судить, милостивый государь, о тех вопросах, где затронута моя честь. Говорите без опасения и без всякой сдержанности.

- Я так и сделаю. Но пеняйте на самого себя за последствия, которые могут иметь мои слова.

- Говорю вам в последний раз, что я требую откровенного и полного объяснения, и прибавляю, что вовсе не опасаюсь последствий.

- Я исполню ваше желание и надеюсь отнять у вас таким образом всякий предлог отказать мне в удовлетворении.

- Будьте спокойны на этот счет, я даю вам слово дворянина. Говорите без обиняков, прошу вас, потому что, признаюсь, это начинает мне надоедать.

Молодой человек поклонился и, поставив свой стул напротив кресла Монбара, приготовился говорить.

ГЛАВА XIII. Объяснение

Несмотря на предыдущую сцену, Монбар не испытывал никакого враждебного чувства к своему собеседнику; сам себе удивляясь, он был не рассержен и абсолютно спокоен. Облокотившись о ручку кресла и подперев подбородок рукой, с грустью и состраданием смотрел он на этого молодого человека с красивыми и благородными чертами лица и гордым взглядом, к которому с первой минуты, как увидел его, он почувствовал непреодолимую симпатию и которого, может быть, через несколько минут по странной и роковой судьбе он вынужден будет убить, если не хочет быть безжалостно убитым им. Невеселые мысли роились в его голове, он спрашивал себя, неужели действительно у него достанет печального мужества пресечь эту юную жизнь и не лучше ли ему самому пасть на дуэли.

Помолчав несколько минут, как бы собираясь с мыслями, молодой человек наконец заговорил чуть дрожащим голосом, который мало-помалу звучал все увереннее и скоро сделался твердым и слегка звенящим от волнения.

- Милостивый государь, - начал он, - судьба непременно хочет сделать нас врагами, между тем как мне, напротив, было бы так приятно быть любимым вами, потому что, должен вам признаться, несмотря на все мои усилия, чтобы возненавидеть вас, меня влечет к вам некая непреодолимая сила. Пускай кто хочет объясняет это чувство; я не стараюсь его анализировать, но оно существует во мне, преодолевает меня и до настоящей минуты заставляло откладывать объяснение, которое неминуемо должно закончиться смертью одного из нас.

- Я также чувствую, что мог бы полюбить вас, - мягко ответил Монбар, - даже в эту минуту я не могу вас ненавидеть.

- К несчастью, мы должны подавить в нашем сердце это благородное чувство, - продолжал молодой человек, - и слушаться только голоса долга, голоса неумолимого, который приказывает мне потребовать от вас страшного отчета Я не француз, милостивый государь, как вы, вероятно, пред полагали по той легкости, с какой я говорю на вашем языке я испанец или, по крайней мере, считаю себя испанцем.

- Вы испанец? - с горестью воскликнул Монбар.

- Да. Простите, но я вынужден рассказать вам о своей жизни, - это необходимо для того, чтобы вы поняли меня до конца. Я буду краток и расскажу только то, что вам необходимо знать... Я никогда не знал ни отца, ни матери.

- Бедный юноша! - прошептал Монбар.

- Я был воспитан дядей, братом моей матери, - продолжал молодой человек. - Этот родственник тщательно опекал меня; он внимательно наблюдал за моим воспитанием и отдал меня во флот.

- И вы сделались превосходным моряком, клянусь вам, несмотря на вашу молодость!

- Я имею честь служить офицером во флоте Его Католического Величества, короля Испании.

- Но каким же образом, позвольте вас спросить...

- Имейте терпение, - перебил Франкер, - ведь я вам сказал, что вы все узнаете.

- Это правда, продолжайте же и простите, что я перебил вас так некстати.

- Около шести месяцев тому назад я находился в Веракрусе, где отдыхал от продолжительного путешествия в Европу. Однажды дядя позвал меня, говоря, что хочет открыть мне нечто важное. Я явился по его приказанию. При разговоре присутствовал только его сын. Тут я услышал страшную историю моей фамилии.

Молодой человек остановился; рыдание вырвалось из его груди, он опустил голову на руки и заплакал. Монбар невольно проникся жалостью к этому юноше, горесть которого тронула его, быть может, несколько больше, чем он желал бы.

Наконец после нескольких минут, печальное безмолвие которых нарушалось только подавляемыми всхлипываниями Франкера, тот вдруг поднял голову и, устремив на флибустьера глаза, горевшие лихорадкой, с выражением смертельной ненависти и гнева сказал:

- К чему продолжать эту страшную историю? Разве вы не знаете ее так же хорошо, как и я? Вы обольститель моей матери, которая умерла от отчаяния, проклиная вас! Вы - низкий убийца моего отца!

При этом страшном, ужасном обвинении Монбар вдруг вскочил, как будто змея ужалила его в сердце, лицо его покрылось смертельной бледностью, кровавая пелена застелила глаза, рев хищного зверя сорвался с его яростно сжатых губ. Как тигр прыгнул он на молодого человека и с силой, удвоившейся от гнева, опрокинул его на пол. Став коленом на его грудь, он левой рукой сжал горло своего врага, а правой со свирепым хохотом занес кинжал над его головой.

- Ты умрешь, злодей! - вскричал он хриплым голосом.

Молодой человек, удивленный этим внезапным нападением, которого он вовсе не ожидал, не старался избавиться от сильной руки, державшей его. Он понял, что все его усилия будут бесполезны. С невыразимым презрением и насмешкой устремил он свой взгляд на врага, презрительная Улыбка скривила его губы, побледневшие от волнения; твердым голосом он трижды бросил Монбару в лицо одно только слово:

- Злодей! Злодей! Злодей!

Несчастный молодой человек должен был погибнуть. Зловещий блеск стали ослепил его глаза; ничто уже не могло бы его спасти. Вдруг тонкая и нежная рука, рука женщины, схватила Монбара за руку, и нежный голос вскричал с мольбой и горестью:

- Неужели Монбар убьет ребенка, беззащитно лежащего у его ног?!

Флибустьер обернулся, не снимая, однако, колена с груди врага. Возле него стояла хозяйка гостиницы, бледная, дрожащая, испуганная, как статуя Горести, прекрасная в своих слезах, как древняя Ниобея (Ниобея (Ниоба) - в греч. мифологии жена царя Фив Амфиона. Семеро сыновей и семеро дочерей Ниобеи были убиты Аполлоном и Артемидой. От горя Ниобея окаменела и была превращена Зевсом в скалу, источающую слезы.), и смотрела на него с таким выражением мольбы, нежности и покорности, которого не сумел бы передать ни один живописец. Флибустьер потупил глаза под полным магнетической силы взглядом этой женщины.

- О-о! - прошептал он тихим прерывистым голосом.

Как бы подчиняясь неведомой силе, он медленно приподнялся, заткнул кинжал за пояс, отступил на два шага, чтобы дать своему врагу возможность приподняться, и, скрестив на широкой груди руки, высоко подняв голову, нахмурив брови, с мрачным взором, с влажным от выступившего пота лбом, молча ждал - спокойно и с достоинством, как отдыхающий лев.

Почувствовав себя свободным, молодой человек вскочил и в одну секунду очутился на ногах; однако, подчиняясь величественному виду этой женщины, он остался неподвижен и лишь дрожал от гнева, но не делал ни малейшего движения, чтобы обнажить свою шпагу или выхватить кинжал.

Женщина, так кстати вмешавшаяся и предотвратившая готовое вот-вот свершиться убийство, с минуту рассматривала обоих с чрезвычайным вниманием, потом, сделав два шага вперед, стала между ними, как бы желая помешать новой схватке.

- Милостивый государь, - обратилась она к Монбару, - ваша безумная ярость чуть не заставила вас совершить ужасное преступление.

- Это правда, - ответил флибустьер с кротостью, которая изумила его врага, - и мне пришлось бы сожалеть об этом вечно, поэтому я благодарю вас за ваше вмешательство.

- После вы будете благодарить меня еще больше, - сказала женщина тихим, едва внятным голосом.

- Что вы хотите этим сказать?

- Пока ничего, - ответила она. - Милостивый государь, - обратилась она к молодому человеку, - оскорбления гораздо больше бесславят того, кто их произносит, чем того, к кому они обращены. Вместо того чтобы увлекаться гневом, который вы считаете справедливым, продолжайте спокойно, тоном, достойным вас и того, кто вас слушает, начатый вами рассказ, и тогда, быть может, эта таинственная история разъяснится и вы узнаете, что вы не жертва, а орудие чужой ненависти.

Слова эти, произнесенные очень сдержанно, заставили молодого человека призадуматься, тем более что в этот же день его родственник уже говорил ему то же самое. Однако он был страшно уязвлен полученным им уроком; он чувствовал жестокое унижение и старался удовлетворить свою гордость.

- Милостивая государыня, - ответил он с необыкновенной вежливостью, однако с чуть приметным оттенком насмешки, - по милости вашего великодушного вмешательства этот человек не убил меня; следовательно, я обязан вам жизнью. Смиренно благодарю вас - не потому, что я дорожу жизнью, но потому, что задача, возложенная на меня, мной не выполнена: моя мать и мой отец еще не отомщены. Однако услуга, за которую я буду вам признателен вечно, не дает вам права, я полагаю, вмешиваться в дела, которые, позвольте вам заметить, касаются меня одного.

Холодная, презрительная улыбка сжала губы трактирщицы.

- Откуда вы знаете? - сказала она. - Взгляните на этого человека, как вы его называете, - он меня узнал, я в этом убеждена, и право, которое вы у меня оспариваете, он признает и считает вполне законным.

- Это правда, хотя прошло немало долгих и печальных лет после нашей последней встречи, - ответил Монбар. - Я узнал вас и убежден, что ваше вмешательство правильно и необходимо.

- Пусть так, я не стану оспаривать этого, - холодно ответил молодой человек, - да и что мне за дело, сохранится или нет эта тайна. Конечно, по долгу вежливости, остатки которой я еще сохранил по отношению к этому человеку, мне не хотелось бы разглашать его бесчестье, но вы требуете - и я буду говорить.

- Да, говорите, и, как сказала сейчас сеньора, мы, может быть, узнаем, на кого должно пасть бесчестье, о котором вы заявляете так уверенно.

- Когда ваш мнимый дядя кончил свой страшный рассказ, - продолжала трактирщица, - что приказал он вам сделать?

- Мнимый, сеньора?! - запальчиво вскричал молодой человек.

- Да-да, мнимый, по крайней мере до окончательного установления обратного.

- Но каким образом можете вы знать эту историю, когда я ни разу ни словом не обмолвился о ней?

- Только что я подслушивала вас за дверью.

- О! Но это шпионство...

- Оно спасло вам жизнь.

Он опустил голову; в очередной раз он был побежден и признавал бесполезность дальнейшей борьбы.

- Как я вам уже сказал, я был офицером испанского флота, - продолжал Франкер свой рассказ. - По приказанию дяди я подал в отставку и в качестве матроса нанялся на флибустьерский корабль.

Монбар вздрогнул.

- С какой целью? - тихо спросил он.

- С целью узнать все о ваших силах, ваших средствах, вашей организации, оценить силу вашего могущества, для того, чтобы вас победить и навсегда разорить ваши разбойничьи гнезда, служащие оскорблением человечеству.

- Словом, - заметил Монбар с едкой насмешкой, - ваш дядя под благовидным предлогом некоего мщения сделал из вас шпиона. Нечего сказать, достойная роль для кастильского дворянина!

- Милостивый государь! - вскричал Франкер запальчиво, но, тотчас преодолев себя, продолжал: - Пусть так, шпион, но, по крайней мере, цель, которую я задал себе, облагораживала в моих глазах эту роль.

- Ваш софизм не ответ, - сухо произнес Монбар. - Но цель, о которой вы говорите, насколько я понял, была не единственной вашей целью.

- Нет, у меня была цель еще более священная - узнать обольстителя моей матери, убийцу моего отца, и отмстить ему.

- Без сомнения, убив его? - иронически поинтересовался Монбар.

- Нет, захватив его и заставив его повесить как вора и убийцу.

- Негодяй! - вскричал Монбар. - Итак, ты признаешься в вероломстве?

- Я признаюсь в том, что я сделал, и горжусь этим.

- Так это ты уже несколько месяцев передаешь планы наших экспедиций испанцам?

- Да, я.

- Да знаешь ли ты, несчастный, что ожидающие тебя наказания ужасны?

- Знаю, - просто ответил Франкер.

- И ты не дрожишь?

- Зачем мне дрожать? Приняв данное мне поручение, я знал, на что иду и чему подвергнусь, если меня узнают, я заранее рассчитал все шансы за и против. Я начал против вас страшную партию, поставив на кон свою голову. Я надеялся, что Господь будет со мной, потому что защищаемое мною дело справедливо. Господь оставил меня, я покоряюсь Его всемогущей воле без ропота и без слабости. Я в ваших руках; делайте со мной все что хотите. Я проиграл, я сумею достойно заплатить.

- Да, - сказал Монбар с холодным гневом, - сегодня же вы получите заслуженное вами наказание.

- Молчите! - внезапно произнесла трактирщица, протянув руку как бы для того, чтобы остановить Монбара. - Молчите и подождите еще несколько минут. Этот человек не все сказал.

- Как! Это еще не все?!

- Нет, он забыл назвать нам свое имя. Мы должны знать, Действительно ли он дворянин, как хвалится, или, напротив, ничтожный шпион, негодяй низкого сорта, состоящий на жалованье у наших врагов.

Произнося эти слова, трактирщица обменялась с Монбаром взглядом, имевшим странное выражение; флибустьер молча кивнул головой в знак согласия.

- Ага! - торжествующе воскликнул молодой человек. - Я ожидал этого. Однако ваше ожидание будет обмануто; я умру, но вы не узнаете, кого убили!

Монбар сделал движение, выражавшее досаду.

- Вы ошибаетесь, - возразила трактирщица. - Если мы и не знаем вашего имени, то ничего нет легче его узнать.

- Сомневаюсь, - насмешливо ответил Франкер.

- Дитя, - промолвила она с нежным состраданием, - ребенок, считающий себя сильным, потому что вы решительны и честны, а между тем вы только игрушка в руках окружающих.

- Милостивая государыня! - вскричал он.

- Как! - продолжала она, не обращая внимания на его слова. - Мой слуга Бирбомоно передал вам письмо, назначающее свидание. Сегодня утром вы отправляетесь на это свидание. На берегу Аргонито в трех лье отсюда человек в костюме буканьера больше часа беседует с вами, обнимает вас, называет родственником, а вы предполагаете, будто мы, имеющие такой сильный интерес узнать обо всем происходящем, не знаем этого человека!

- Нет, потому что если бы вы его знали, он был бы немедленно задержан или, по крайней мере, вы постарались бы его захватить.

- Вы ошибаетесь; мы очень хорошо знаем этого человека, однако он свободен, потому что этот человек, хоть и испанец, не желает нам зла, а иногда даже оказывает нам некоторые услуги.

- Скажите же, как его зовут!

- Как его зовут? Если вы непременно хотите, чтобы я назвала вам его имя, извольте: его зовут дон Санчо Пеньяфлор, он губернатор острова Эспаньола.

- Дон Санчо Пеньяфлор! - вскричал Монбар с изумлением. - О, теперь все понятно!

- Может быть, - сказала трактирщица, - начинает показываться свет; подождем, пока он засияет ярче, прежде чем будем радоваться.

Молодой человек смутился.

- Ах, Боже мой! - огорченно воскликнул он.

- Дон Санчо здесь... - сказал Монбар. - Вы это знали, донна Клара?

- Как же мне не знать? - ответила она просто.

- Это правда, - заметил Монбар. - Каковы бы ни были для меня последствия, я увижусь с ним.

Донна Клара приблизилась к молодому человеку.

- Вы любите дона Санчо, - сказала она ему, - он тоже любит вас; может быть, если бы вы последовали его советам, вы не оказались бы теперь в таком положении. Но что сделано, то сделано, и возвращаться к этому бесполезно. Выслушайте меня: герцог Пеньяфлор сказал вам, не правда ли, что Монбар обольстил вашу мать и убил вашего отца?

- Да, - прошептал Франкер, разбитый волнением.

- О, я узнаю этого неумолимого человека! - вскричал Монбар. - Как ваше имя, молодой человек? - повелительно спросил он.

- Дон Гусман де Тудела, - ответил Франкер, больше не сопротивляясь.

- Ну, дон Гусман де Тудела, дайте мне ваше честное слово, что вы не будете стараться бежать.

- Даю, - ответил Франкер откровенно.

- Хорошо. Бирбомоно поедет с вами в Санто-Доминго... У вас, должно быть, есть способы безопасно проникнуть в столицу испанской колонии?

- Есть.

- Хорошо. Расскажите дону Санчо о страшной сцене, что произошла между нами.

- Расскажу.

- Заклинайте дона Санчо именем всего святого ответить вам, действительно ли я виновен в преступлении, в котором его отец герцог Пеньяфлор обвинил меня перед вами. Если он ответит вам утвердительно, вы найдете меня здесь готовым дать вам любое удовлетворение, какое вы потребуете от меня.

- Вы сделаете это? - с радостным изумлением вскричал Франкер.

- Клянусь честью, - торжественно ответил Монбар. - Но если, напротив, он скажет вам, что я не только невиновен в этих преступлениях, но еще и более двадцати лет подвергаюсь преследованию неумолимой и несправедливой ненависти, что сделаете тогда вы? Отвечайте!

- Что я сделаю?

- Да, я спрашиваю вас.

- Я в свою очередь даю вам слово, если он скажет мне это, передать себя в ваши руки, чтобы вы располагали мною, как захотите.

- Я принимаю ваше слово. Ступайте, друг мой, - позвольте, мне назвать вас таким образом, - теперь только три часа; отправившись немедленно, на рассвете вы сможете быть в Санто-Доминго. Этого вы хотели? - обратился он к донне Кларе, и в голосе его послышалась невыразимая доброта.

- О, вы великодушны и благородны, как всегда! - вскричала она, падая на колени и заливаясь слезами.

Монбар приподнял ее с кроткой улыбкой.

- Надейтесь, бедная женщина, бедная мать, - сказал он с нежностью.

Через час дон Гусман в сопровождении Бирбомоно мчался галопом по дороге, ведущей в Санто-Доминго.

ГЛАВА XIV. Обед у д'Ожерона

После продолжительного разговора с донной Кларой - разговора, предмет которого остался тайной даже для Бирбомоно, давнего верного слуги своей госпожи, - Монбар вышел из гостиницы и отправился к д'Ожерону, у которого обещал быть на обеде.

Как мы уже говорили, все Береговые братья очень уважали губернатора; они любили его и немного побаивались. Его дом считался самым известным и популярным в колонии. Обеды у него были великолепны, и общество избранное.

Д'Ожерон, отпрыск старинного дворянского рода, умел принимать прекрасно, обладая способностью с необыкновенным тактом собирать за своим столом людей, любивших и уважавших друг друга, что было нелегко в краю, где общество состояло по большей части из отверженцев европейской цивилизации, мятежные натуры которых отказывались подчиняться даже самому легкому нажиму.

Надобно отметить странность положения д'Ожерона среди всех этих непокорных людей, не совсем охотно покорявшихся его званию королевского наместника и готовых каждую минуту возмутиться против самой простой его воли.

Требовались вся энергия этого человека и его глубокое знание нравов флибустьеров, с которыми он долго жил и ответственность за последствия дерзких экспедиций которых разделял с ними, чтобы удержаться в Пор-де-Пе и не компрометировать важное дело, вверенное ему королем.

Монбар с чрезвычайной вежливостью был принят д'Ожероном и нашел у него главных предводителей флибустьеров, которые, горя нетерпением увидеться с Монбаром, поспешили явиться на зов губернатора.

Несмотря на строго соблюдаемую тайну, старые соратники Монбара так хорошо знали его выдающиеся способности и закоренелую ненависть к испанцам, что не без оснований предполагали, будто его продолжительное отсутствие на Тортуге должно скрывать серьезные намерения и что экспедиция, какие умел устраивать один только этот знаменитый флибустьер, последует в самом скором времени, не заставив себя ждать.

Надо сказать, что уже довольно долгое время экспедиции флибустьеров не приносили удачи: все их планы расстраивались, хотя никто не знал причины. Враги, которых думали захватить врасплох, всегда были настороже, и каждый раз приходилось возвращаться с набегов с разбитыми судами и командой, уничтоженной испанской картечью.

Флибустьеры, привыкшие тратить деньги, добытые грабежом, не считая, начинали ощущать все больший недостаток в средствах; им было просто необходимо захватить какую-нибудь богатую добычу, поэтому они приняли Монбара с громкими радостными восклицаниями и распростертыми объятиями.

Обед прошел весьма достойно, в дружеских разговорах д'Ожерона с гостями, однако против обыкновения губернатор не заставлял флибустьеров пить. Монбар был очень сдержан, на вопросы отвечал уклончиво, казался озабочен, ел мало и забывал каждую минуту, что перед ним стоит полный стакан.

Береговые братья заметили странности в поведении Монбара и угадали по этим верным признакам, что мысли их товарища занимает какое-то важное дело. Они были рады этому, хотя сгорали от нетерпения услышать его объяснения.

Когда на стол поставили десерт, д'Ожерон сделал знак и слуги тихо вышли, плотно затворив за собой дверь. Гости остались одни. Их было девять человек, считая губернатора: Монбар, племянник губернатора Филипп д'Ожерон, Пьер Легран, кавалер де Граммон, Олоне, бывший работник Монбара, который, как тот и предсказывал, сделался одним из самых страшных флибустьеров Тортуги, капитан Дрейк, Польтэ и англичанин Морган, недавно приехавший с Ямайки, где он находился продолжительное время.

- Господа, - сказал д'Ожерон, - вот ликер, трубки, табак и сигары; прошу вас.

Все протянули руки и взяли трубки и сигары, кто что хотел. Губернатор встал, сделал два-три шага по зале, потом отворил двери, и все увидели в коридоре Тихого Ветерка, Данника, Мигеля Баска и Питриана, которые сидели на стульях и курили.

- Вы видите, что нас хорошо караулят, - заметил губернатор, опять усаживаясь за стол, - и, по крайней мере, на этот раз мы можем говорить о делах, не боясь, что наши слова дойдут до чужих ушей.

Флибустьеры одобрили эту меру предосторожности, которая, очевидно, предваряла серьезный и, следовательно, важный для них разговор.

Гюстав Эмар - Пираты Карибского моря-Золотая Кастилия (La Castille d'or). 2 часть., читать текст

См. также Гюстав Эмар (Gustave Aimard) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :