Фенимор Купер
«Хижина на холме (Wyandotte: or The Hutted Knoll). 1 часть.»

"Хижина на холме (Wyandotte: or The Hutted Knoll). 1 часть."

Перевод с англ. Вл. Шацкого

ГЛАВА I

Желудь падает со старого дуба и остается лежать на мшистой земле.

О, какова-то будет судьба желудя? - залепетали вокруг нежные голоса, которые, казалось, вырывались из венчиков цветов, а кругом прыгали легионы кузнечиков и отдавались шаги тяжелых жуков.

Себа Смит

Давно уже утвердилось и прочно держится странное заблуждение относительно пейзажей Америки: им всегда приписывают черты особенной грандиозности, чего на самом деле вовсе нет. Ни озера, ни реки, ни степи ее не поражают путешественника тем диким величием, которого обыкновенно ждут от них европейцы Одни разве только нескончаемые леса Америки с их глухими, непроходимыми дебрями оправдывают столь незаслуженную славу. В сравнении же со знаменитыми своей живописностью Альпами Европы, с мягкой, нежной округленностью ландшафтов Средиземноморского побережья, Америка может показаться страной однообразной и неприветливой, исключая, разумеется, тех немногих уютных и поистине очаровательных уголков, на которых природа Нового Света точно по какому-то капризу изощрила свое искусство и расточила свои щедрые дары.

Один из таких счастливых уголков расположен между Мохоком и Гудзоном, а на юг он простирается далеко за границы Пенсильвании. Общая площадь его примерно десять тысяч квадратных миль, и ныне там насчитывается по меньшей мере десять графств с полумиллионным сельским населением и несколько довольно многолюдных прибрежных городов.

Во всех двадцати шести штатах Северной Америки таких исключительно красивых местностей можно указать весьма много, и всякий, видевший их собственными глазами, конечно, не откажет им в своеобразной прелести, совершенно непохожей на красоты европейских ландшафтов, и согласится с тем, что эти места обладают всеми условиями, необходимыми для успешного развития здесь культуры. Человек успел уже во многом изменить картины американской природы, но тому, что внес он в них, недостает законченности и выразительности европейских его творений; воздвигнутые им строения слишком резко подчеркивают бедность фантазии своих творцов и звучат неприятным диссонансом, особенно если сравнить эти незамысловатые сооружения с разнообразием окружающей природы.

Читатель, удостоивший своим вниманием прежние наши сочинения, угадает, конечно, что мы снова приглашаем его в места, уже не раз нами описанные; но теперь мы имеем в виду показать их в свете историческом.

До американской революции вся эта область была совершенно необитаема, за исключением кое-каких поселений по берегам больших рек; надо, однако, предупредить читателя, чтобы он не принял этого указания слишком буквально и не упрекнул нас в противоречиях, и потому мы находим необходимым дать в этом отношении кое-какие, быть может, несколько пространные объяснения.

Гористая страна, где ныне расположены графства Шогари, Отсего, Ченанго, Брум, Делавар и прочие, в 1775 году была действительно пустынна, но губернаторы колоний еще за двадцать лет до того начали раздавать в этой местности земли в качестве пожалований от правительства, и официальный акт на право владения, в котором заключается завязка настоящего рассказа, находится теперь перед нами. Он помечен 1796 годом, а соглашение индейцев на уступку земли имеет дату еще на два года более давнюю. Акт этот может служить образчиком всех вообще актов этого рода. Первоначально раздача земли производилась с обязательством уплаты некоторой ренты короне, и конечно, прежде всего офицеры колоний, располагавшие весьма большими льготами, воспользовались правом на приобретение крупных, никем не занятых участков в плодородной и богатой стране.

Индейцев, уступивших пришельцам эти земли, вознаграждали за уступку ими своих прав точно так же, как это делается и в наши дни.

В акте, о котором мы говорим, индейцы променяли свои права на несколько ружей, одеял, котлов и ожерелий, между тем как территория, ими отданная, заключала в себе сто тысяч акров по номинальной оценке; на самом деле в ней было от ста десяти до ста двадцати тысяч акров.

По мере того как ценность земли повышалась, правительство стремилось предупредить злоупотребления в раздаче участков путем пожалований или концессий, как это называлось иначе. Размер участка наконец был определен не более как по тысяче акров на каждого концессионера, но как при настоящем республиканском, так и при монархическом колониальном режиме всегда были под рукой средства сделать закон лишь мертвой буквой. Патент на владение, находящийся перед нами, указывает на сто тысяч акров, распределенных поровну между сотней отдельных концессионеров, но к нему присоединены три пергаментных акта, подписанных каждый тридцатью тремя лицами, где последние отказываются от своих прав на владение в пользу сотого, поставленного в заголовке патента; дата же этих отречений указывает, что они были составлены всего через два дня после выдачи патента.

Такова в большинстве случаев история всех владений в области, где начинается наш рассказ, до американской революции.

Впрочем, из общего закона делались прямые исключения, причем немало было всякого рода темных комбинаций, производившихся по распоряжению самого правительства, когда дело шло о вознаграждении старых офицеров или о пожалованиях за какие-нибудь заслуги; но и тут бенефиции этого рода обыкновенно не бывали особенно обширны; исключение представляли разве те из них, что давались высшим чинам колониальной армии; три или четыре тысячи акров в таком случае должны были, конечно, удовлетворить заслуженных шотландских и английских дворян, привыкших на родине к поместьям, несравненно более скромным по размеру. Получая такую земельную награду, они обязывались уплачивать определенную ренту казне и должны были предварительно выкупить у индейцев пожалованные им участки. Колониальные офицеры того времени, несшие сторожевую службу по окраинам населенных областей, были народ вполне освоившийся с неудобствами жизни по лесным трущобам, привычный ко всякого рода лишениям и опасностям. Поэтому, как только материальное положение их семейств становилось затруднительным, они продавали свой чин и смело уходили в глубь девственных пустынь, чтобы прочно устроиться, обзавестись хозяйством и среди мирной обстановки пионера-земледельца отдохнуть от тревог своего боевого прошлого.

В западной части колоний Нью-Йорка, вопреки тому, что практиковалось постоянно на Гудзоне и па островах, патенты на землю не обременялись никакими феодальными повинностями по отношению к метрополии, и корона оставляла за собой только право на недра земли, если бы на пожалованном участке оказалось месторождение благородных металлов. Единственное обязательство концессионера заключалось во взносе ежегодной определенной ренты в пользу казны.

На чем основана была эта разница колониальных постановлений, мы не знаем, но что она существовала, это видно из множества сохранившихся патентов, которые доставлены были нам из разных мест.

Между тем новые собственники земли перенесли обычаи своего первоначального отечества и на девственную почву Америки, не знавшую ни сословных привилегий, ни сословных предрассудков. Странно поэтому звучат названия вилл и замков среди пустынной страны, где не было никакого жилья, и то, что носило эти имена, разве только для смеха могло быть названо замком или виллой: то был обыкновенно лишь грубый, кое-как сколоченный сруб из бревен, нередко даже не очищенных от коры; но таков уж человек: вдали от родины, в грустном воспоминании о ней, он пробует обмануть себя словами, воскрешая в них знакомую природу и знакомый быт своей покинутой отчизны.

В результате всего описанного нами выше, страна. до тех пор совершенно необитаемая, стала понемногу заселяться, хотя одинокие фермы пионеров разбросаны были сше на очень значительном расстоянии друг от друга.

Многие из этих поселений успели уже превратиться в довольно обширные и правильные хозяйства к 1776 году, когда война за независимость вынудила многих покинуть свои усадьбы из-за дерзких нападений индейцев, воспользовавшихся смутами военного времени для грабежа бледнолицых. Между тем ко времени открытого разрыва между колониями и метрополией здесь появилось не только много прекрасно устроенных хозяйств, но возникли даже целые села, как, например, Черри-Валей и Вайоминг, сыгравшие впоследствии некоторую роль в истории Соединенных Штатов.

Рассказ наш начинается на одной из таких переселенческих ферм, в самом глухом уголке описанной области, где основался старый служака королевской колониальной армии капитан Вилугби. Женившись на американской уроженке, он и детей своих, сына и дочь, воспитал также на американской земле; затем семья его увеличилась еще одной приемной дочерью; дела его пошли хуже, и старый капитан решил выхлопотать у правительства участок незанятой земли, чтобы отдохнуть после тягостей военной жизни в кругу близких, занявшись благородным трудом земледельца.

Человек просвещенный и дальновидный, капитан Вилугби преследовал свою цель с умом, с осторожностью и решительностью. Во время пограничной своей службы на сторожевых постах, или попросту на линиях, как тогда говорили, он познакомился с индейцем из племени тускароров. известным под прозвищем Соси-Ник(Соси означает нахальный, дерзкий время часто бывал в крепости, и капитан недолго его дожидался.). Этот человек, пария среди своих, сумел втереться в доверие к белым, выучился их языку и, благодаря смешению хороших качеств с дурными, обильно приправленному природной хитростью, завоевал себе расположение нескольких гарнизонных командиров, между которыми был и наш капитан. За ним-то и послал Вилугби, прежде чем приступить к выполнению своих планов. Ник в это

- Ник, - сказал капитан, проводя рукой по лбу, что бывало с ним всегда в минуты раздумья, - я имею в виду одно важное предприятие, в котором ты можешь мне быть полезен.

Тускарор, подняв на капитана свои черные глаза ящерицы, несколько секунд молча и пристально глядел на него, точно желая прочесть в его душе, потом, указав пальцем на свою голову, ответил с самодовольной улыбкой:

- Ник понимает. Надо достать волосы французов, оттуда, из Канады. Ник это сделает; сколько вы даете?

- Нет, негодный краснокожий! Ничего подобного мне не надо; мы теперь в мире с французами (этот разговор происходил в 1764 году), и ты знаешь, что я никогда не покупал скальпов даже во время войны. Никогда не говори мне об этом!

- Что же вам угодно? - спросил Ник, поставленный в тупик.

- Я хочу земли, хорошей земли, немного, но хорошей. Я получу скоро пожалование, патент...

- Да, - прервал Ник, - я знаю, - бумагу, чтобы отнять у индейцев их охотничьи земли.

- Я не хочу их отнимать, я намерен уплатить краснокожим приличную цену.

- В таком случае купите землю Ника; она лучше всякой другой.

- Твою землю, бездельник!.. Да ведь у тебя ее нет... Ты не принадлежишь никакому племени и не имеешь права продавать никакой земли.

- Зачем же вы тогда обращались за помощью к Нику?

- Зачем? Затем, что тебе хорошо все это известно, хотя сам ты и не владеешь ничем. Вот почему!

- В таком случае купите то, что знает Ник.

- Этого именно я и хочу. Я заплачу тебе хорошо. Ник, если ты завтра отправишься со своим ружьем и карманной буссолью к истоку Сусквеганны и Делавара, где течение быстрое и где не бывает лихорадок. Постарайся там мне отыскать три или четыре тысячи акров хорошей земли, и я подам просьбу о патенте. Что ты скажешь об этом, Ник? Согласен ли ты гуда отправиться?

- В этом нет никакой нужды. Ник просто продаст капитану свою собственную землю здесь, в крепости.

- Бездельник! Я думаю, ты меня знаешь достаточно, чтобы не балагурить, когда я говорю серьезно.

- Ник говорит также серьезно. Моравский священник не может быть серьезнее, чем Ник в эту минуту.

Во время своей службы капитану Вилугби приходилось не раз наказывать тускарора; они прекрасно понимали друг друга, и теперь, наблюдая выражение лица индейца, он должен был убедиться, что тот не шутит.

- Где же земля, которой ты владеешь? Где она расположена? На что похожа, велика ли и каким образом ты стал ее владельцем?

- Повторите ваши вопросы, - сказал Ник, беря четыре прутика.

Капитан снова начал и для каждого вопроса Тускарор откладывал по прутику.

- Где она? - отвечал он, поднимая первый прутик. - Там, где он сказал, в одном переходе от Сусквеганны.

- Хорошо, продолжай.

- На что она похожа? - На землю, конечно. Не на воду же! Есть там и вода также, деревья, сахарный тростник.

- Продолжай.

- Величина ее, - продолжал Ник, поднимая следующий прутик, - столько, сколько вы пожелаете купить: захотите вы ее немного - будете иметь немного; захотите много - будете иметь много; не захотите ничего - не будет ничего; вы будете иметь столько, сколько захотите.

- Дальше.

- Каким образом я стал владельцем? Каким образом пришли белолицые в Америку? Они ее открыли, да? Прекрасно, Ник тоже открыл свою землю.

- Что за чепуху ты несешь, Ник?

- Совсем не чепуху. Я говорю о земле, о хорошей земле. Я ее открыл; я знаю, где она: я там доставал бобров, вот уже три... два года. На все то, что говорит Ник, можете положиться, как на честное слово, даже еще больше.

- Может быть, это было старое жилище бобров, теперь уже разрушенное? - спросил заинтересованный капитан. Он слишком долго жил среди лесов, чтобы не знать цену этого открытия.

- Нет, не разрушенное - оно еще держится хорошо. Ник был там в прошлом году.

- Тогда о чем же и говорить? Ведь бобры стоят дороже тех денег, которые ты мог бы получить за землю?

- Я их уже почти всех переловил, вот уже четыре, два года тому назад; остальные убежали. Бобр недолго живет там, где его обнаружит индеец и расставит ему западни. Бобр хитрее бледнолицего, он хитер, как медведь.

- Я начинаю понимать, Ник. Как же велик этот пруд с бобрами?

- Он не так велик, как озеро Онтарио. Он много меньше. Но это не беда - он достаточно велик для фермы.

- Будет ли в нем сто или двести акров? Столько ли земли, сколько в нашей просеке, или нет?

- В два, шесть, четыре раза больше. Я там добыл в один год сорок шкурок!

- А земля вокруг, что она - гориста или плоска? Будет ли она пригодна для посевов хлеба?

- Все сахарный тростник. Чего вам лучше. Если хотите хлеба - засевайте его; захотите сахарного тростника - вы и его получите.

Капитан Вилугби был поражен этим описанием и, наконец, добившись от Ника всех необходимых сведений, заключил с ним торговую сделку. Приглашенный инспектор отправился на участок в сопровождении тускарора. Осмотр доказал, что Ник не преувеличил. Глубокий пруд занимал до четырехсот акров; вокруг него простиралась долина приблизительно в три тысячи акров, покрытая буковым и кленовым лесом. Прилегающие холмы были удобны для пахоты и обещали стать со временем плодородными. Ловко и быстро инспектор набросал план указанного пространства земли с его прудом, холмами, долинами, которые в общей сложности составляли площадь в шесть тысяч акров прекрасной почвы. Потом он собрал начальников соседнего племени, предложил им рому, табаку, одежды, украшений и пороха, на что в обмен от двенадцати индейцев получил кусочек оленьей кожи с приложенным к нему клеймом; тотчас же инспектор поспешил назад к капитану с картой, планом и документом, в силу которого права индейцев были выкуплены. Получив свое вознаграждение, неутомимый землемер-инспектор немедленно двинулся дальше в глубь дикой пустыни подобным же образом устраивать на место новых, всегда нуждающихся в нем, поселенцев. Ник также не остался без награды и казался очень довольным сделкой, про которую выразился так: "Я продал бобров, которые все уже ушли".

После всех этих предварительных действий капитан Вилугби подал прошение о пожаловании, которое и было скоро удовлетворено. Акт был составлен губернатором, массивная печать была приложена к огромному листу бумаги, все было подписано, и новое поместье Вилугби стало фигурировать уже на всех картах колонии. Во вновь отведенном участке было, по обыкновению, не шесть тысяч двести сорок шесть, как утверждали документы, а семь тысяч девяносто акров богатейшей земли.

Весной Вилугби оставил жену и детей у своих друзей в Альбани, а сам отправился в повое имение, взяв с собой восемь дровосеков, плотника, каменщика и мельника.

Ник сопровождал их в качестве охотника, лица необходимого и с обязанностью очень важной, так как партии предстояло долгое путешествие по девственным дебрям и безлюдной пустыне.

С капитаном пошел также и сержант Джойс, служивший прежде вместе с ним в крепости.

Наши путешественники большую часть дороги прошли по воде. Достигнув истоков Канедераги, которую они приняли за Отсего, капитан и его спутники нарубили деревьев, выдолбили челны, и быки, следовавшие вдоль берега, на веревках буксировали их до реки Сусквеганны, по которой пионеры спустились до Унадила, затем спустились снова по этой реке и наконец добрались до небольшого притока, пересекавшего землю капитана.

Был уже конец апреля. В лесу лежал еще снег, но почки начали уже набухать.

Первой заботой переселенцев было построить хижины. Посредине пруда, который, как уже сказано, разливался на четыреста акров, возвышался скалистый остров протяженностью в пять или шесть акров; несколько славных елей, пощаженных бобрами, скрашивали неприветливый вид его; по берету же самого пруда остались только подгрызенные зверем и повалившиеся в воду деревья, где они и продолжали медленно гнить. Это обстоятельство указывало на то, что пруд давно уже был окружен бобровыми плотинами и что эти драгоценные животные обитали здесь несколько столетий подряд. Вилугби распорядился все припасы переправить на островок и решил построить хижину на нем, вопреки советам дровосеков, которые предпочитали поселиться на берегу. Но капитан, обсудив дело с сержантом, остался при своем мнении, считая остров более безопасным от индейцев и от диких животных; впрочем, решено было поставить и другую хижину на берегу, для тех, кому не нравилось житье на острове.

После этих первых забот капитан планировал осушить пруд, засеять по дну его хлеб и устроить ферму. Это оказалось нетрудным делом. В одном месте скалы сужались и оставляли между собой узкий проход, до которого еле заметно было течение воды, здесь-то бобры и построили свои крепкие плотины; за ними лежал довольно глубокий ров, куда вода падала каскадами. Мельник советовал сохранить эту плотину для мельницы, но его не послушали. Утром приступили к работе, а к вечеру на месте озера была одна мелкая грязь, покрытая обломками разрушенных бобровых жилищ. Зрелище было печальное, и капитан начал даже раскаиваться в своем решении; у всех был унылый вид, и сержант Джойс утверждал, что остров и в половину не представляет теперь таких военных выгод, как раньше.

Но в следующем месяце произошли большие перемены. Солнце высушило всю грязь, так что беспрепятственно могли здесь ходить, не утопая в ней, как было недавно. Сейчас же были посеяны овес и горох, посажен картофель, засеяны травы и даже разбиты палисадники; все быстро зазеленело и приняло радостный вид.

В августе собрали прекрасный урожай, и мельница заработала. Капитан Вилугби был богат: кроме земли. он имел несколько тысяч фунтов стерлингов, да еще должен был получить порядочную сумму за чин. Часть денег он потратил на покупку двух коров и пары быков. Земледельческие орудия были изготовлены здесь же на месте, только телег никто не умел делать, и их пришлось заменить санями.

В октябре, когда все уже было приведено в готовность, оказалось, что всего вдоволь хватит на зиму, всего было в изобилии и прекрасного качества. Довольный результатами своего предприятия, капитан отправился к своему семейству в Альбани. Он оставил с сержантом Ника, одного плотника, каменщика, мельника и троих дровосеков. Им было поручено заготовить лес, сделать мосты, проложить дороги, напилить дров, выстроить сараи и амбары, вообще, заботиться обо всех нуждах новой колонии. Они должны были также заложить фундамент для нового дома.

Дети капитана были отданы в пансион, и он не хотел их сейчас же брать оттуда, чтобы везти в "хижину на холме". Такое название дал новому поместью сержант Джойс. Время от времени в Альбани приезжал посланный с вестями о делах в поместье и, уезжая обратно, увозил всегда с собой провизию, разные необходимые вещи, а также и всевозможные наставления, на которые никогда не скупился капитан. С наступлением весны он начал собираться обратно в свое поместье; с ним решила ехать и его жена, не хотевшая допустить, чтобы муж и второе лето провел без нее в пустыне.

В начале марта несколько саней нагрузили всякими необходимыми в хозяйстве вещами и отправили по долине Мохока до того пункта, где теперь расположена деревня Фортплен. Отсюда весь багаж надо было перевезти к озеру Отсего.

Приходилось перевозить не только на лошадях, но и на собственных спинах; все это заняло около шести недель; капитан усердно помогал своим рабочим и вернулся в Альбани прежде, чем начал таять снег.

ГЛАВА II

Все обновилось, почки, листья, золотящие колеблющиеся вершины вязов, и даже гнезда под стрехами крыш. Нет ни одной птички в прошлогоднем гнезде.

Лонгфелло

- Я принес хорошие вести, Вильгельмина, - весело вскричал капитан, входя в комнату, где его жена обыкновенно проводила большую часть дня за шитьем и вязанием. - Вот письмо от моего старого сотоварища. Роберта принимают на службу в королевский полк, так что на следующей же неделе он оставляет свой пансион.

Довольная улыбка появилась на липе госпожи Вилугби, но она быстро исчезла, и слезы одна за другой закапали из ее глаз. Хотя ей и приятно было, что сын уже стал самостоятельным, но, с другой стороны, страх за его будущее сжимал ее сердце. Ведь сколько опасностей несет с собой всякая служба!

- Я рада, Вилугби, что заветное желание твое исполняется; знаю, что и Роберт будет в восторге; но если начнется война... А он еще так молод, так неопытен!

- Я был моложе его, когда участвовал в битве, а теперь мир, и войны ждать неоткуда. Он успеет отрастить себе бороду, прежде чем ему удастся понюхать пороху. Но ты забываешь, Вильгельмина, что с нами остаются еще наши милые дочурки; их присутствие разве не делает нас счастливыми?

В эту минуту в комнату вошли Белла и Мод Вилугби. Младшая, приемная дочь носила также фамилию Вилугби. Они пришли навестить своих родителей, что делалось аккуратно каждый день, - так учила их начальница пансиона. Одиннадцатилетняя Белла была старше своей сестры только на полтора года. Своим спокойным ясным взглядом и миловидным, с розовыми щечками, личиком она производила приятное впечатление. Таким же здоровьем дышало и личико Мод, но оно было нежнее, взгляд живее, а кроткая улыбка делала ее лицо похожим на ангельское. Они говорили по-английски чисто, с прекрасным произношением, не употребляя диалектизмов; об этом старалась их начальница пансиона, чистокровная англичанка, получившая прекрасное образование в Лондоне; отец также всегда говорил по-английски, и их матери этот язык был не совсем чужой.

- Вот, Мод, - сказал капитан, целуя свою любимицу, - я сегодня имею сказать тебе и Белле славную новость.

- Вы не поедете с мамой летом на этот противный бобровый пруд? - радуясь заранее, воскликнула Мод.

- Мне приятно, что тебе так не хочется разлучаться с нами. Но это было бы неблагоразумно. Нет, ты не угадала.

- А ты, Белла, - прервала мать, очень любившая Мод, но с большим уважением относившаяся к старшей за ее благоразумный, солидный ум, - что ты скажешь?

- Это что-нибудь относительно брата, я вижу это по вашим глазам, мама, - сказала Белла, все время внимательно наблюдавшая за матерью.

- Ну, да, да, - закричала Мод, прыгая по комнате и бросаясь на шею отцу. - Роберт получил назначение. Конечно. Милый Роберт, как он будет рад! Ах, как я счастлива!

- Это правда, мама? - серьезно, с беспокойством спросила Белла.

- Да, правда. Но тебя это, кажется, печалит, моя милая?

- Я не хотела бы, чтобы Роберт был военным. Теперь ведь он не будет жить с нами, мы редко будем видеть его, а если будет война, ведь все может случиться.

Белла сказала именно то, что так тревожило и ее мать. Тогда как Мод и отец были в восторге от назначения Роберта и рисовали себе только хорошие стороны жизни офицера. Приятно было также капитану и то, что его единственный сын пошел по той же дороге, как и он, и - почем знать? - может быть, сыну удастся добиться тех чинов, о которых не смел мечтать для себя отец. Все это ясно выражалось на его лице, и чтобы не выдавать свою чрезмерную радость перед женой и дочерью, он, приласкав Мод, ушел из дома.

Через неделю снег сошел весь, и капитан с женой уехали из Альбани в "хижину на холме". Трогательно и грустно было прощание с дочерьми. Ведь сто миль отделит их друг от друга; пятьдесят из них шли пустыней, а остальные - густым лесом или реками, полными опасностей. Много советов оставила госпожа Вилугби начальнице пансиона относительно своих дочерей и просила немедленно отослать их к ней, если случится что-нибудь серьезное.

Первая половина дороги, сделанная в санях, не слишком утомила наших путешественников; они остановились в голландской хижине на берегу Мохока, где капитан всегда останавливался во время своих поездок.

Здесь была уже приготовлена лошадь для мистрис Вилугби, на которой она и поехала; капитан вел лошадь под уздцы; так они добрались до озера Отсего. Хотя этот переход занимал всего двенадцать миль, но на него потребовалось целых два дня, и ночь путешественники провели в простой хижине, ни разу не встретив на своем пути не одного обитаемого жилища.

К 1765 году по берегам озера Отсего не было ни одного заселенного уголка; несмотря на то что это место было известно и часто посещаемо охотниками, здесь не было заметно следов их пребывания. Все было пусто и глухо. Мистрис Вилугби очень понравились эти места, и, прогуливаясь по берегу под руку с мужем, она говорила, что нигде не видала такой красивой и пустынной местности, как эта.

- Есть что-то кроткое и ободряющее, - начала она, - в этом южном ветре, и мне кажется, что там, куда мы едем, должен быть здоровый климат.

- Это верно, моя милая, и если ветер не прекратится, то озеро очистится ото льда сегодня же. В апреле здесь все озера вскрываются.

Капитан не знал еще, что на две мили южнее озеро уже вскрылось и ветер стал еще теплее.

Ирландец О'Тирн, которого капитан взял к себе на службу, подошел к нему с вопросом:

- Господин едет на юг, в ту сторону озера, то есть льда. Здесь всем хватит места, да вдобавок здесь чертовски много птиц; особенно по вечерам их налетает несчетное количество.

Все это было проговорено так быстро и таким ломаным английским языком, что мистрис Вилугби ничего не поняла, но муж ее, которому часто приходилось разговаривать с ирландским простонародьем, догадался, о чем идет речь.

- Ты говоришь про голубей, Мик? Это правда, и наши охотники, я думаю, принесут их вдоволь на обед. Это верный признак, что зима кончается. Откуда ты пришел, Мик?

- Из графства Лейтрим, - ответил ирландец, беря под козырек.

- О, это вне всякого сомнения, - засмеялся капитан, - но сейчас-то ты откуда?

- Оттуда, где очень много голубей. О, это чудный уголок, и нам хватит там места на всех. Их там так много, что я думаю, если мы не станем есть их, то они сами нас поедят.

- Ирландец поражен таким изобилием голубей, - объяснил капитан жене.

- Такая масса голубей! Да ею можно заменить и картофель, и мясо. Неужели и возле хижины их столько же?

- Да, столько же, и особенно много прилетает их осенью и весной; но у нас там и кроме голубей найдется много дичи.

- Неужели столько же? Пожалуй, насытишься, только глядя на нее. Я готов дать свой палец на отсечение, чтобы дети моей бедной сестры могли тоже иметь долю в этом изобилии!

Капитан с улыбкой слушал наивного ирландца, но разговор должен был кончиться, так как нужно было сделать кое-какие приготовления для дальнейшего путешествия. Охотник, поднимавшийся на гору, принес известие, что река мили на три или четыре уже свободна ото льда. Ветер свежел, и к закату солнца свободная ото льда поверхность озера уже блестела, как зеркало.

На следующий день рано утром наши путешественники отчалили. Ветра совсем не было, и рабочие гребли веслами. Перед отъездом тщательно позаботились об оставляемой хижине, забили двери и окна. Подобные стоянки в таких путешествиях играют ту же роль, что в Альпах горные монастыри.

Переезд по Отсего был самой приятной и спокойной частью пути. Погода стояла прекрасная, гребцы работали отлично. Впрочем, дело не обошлось без маленького приключения. В партии рабочих был некто Джоэль Стрид, американец из Коннектикута. Желая снискать расположение хозяина, он встретил сильного соперника в лице ирландца, к которому капитан относился очень добродушно, улыбался его ответам, разговаривал с ним и тому подобное. Ничего похожего не выпадало на долю Джоэля Стрида, и этот последний употреблял в ход все средства, чтобы унизить своего конкурента в глазах Вилугби.

Джоэль Стрид отобрал себе лучшие весла, сел грести в лодку, в которой ехали капитан с женой, а Мику поручил везти вещи, дав в его распоряжение небольшую шлюпку и два разных весла. Последний не умел грести, но, желая доказать свое усердие и не подозревая проделки товарища, обещал отправиться в путь сразу же вслед за ними.

Он должен был плыть последним, так как все остальные лодки вышли за полчаса до отъезда Вилугби, а его Джоэль оставил как бы для того, чтобы помочь заколотить хижину. Наконец все было готово, и, садясь на свое место, он крикнул ирландцу:

- Поезжай за нами, да смотри не отставай, - и быстро пустил свою шлюпку.

Несколько минут простоял Мик, пораженный искусством товарища, так скоро и ловко гнавшего лодку. Он был один, остальные лодки ушли уже мили на две или на три вперед, да и расстояние между ним и Джоэлем быстро увеличивалось, что мешало ему видеть насмешливую улыбку на лице товарища.

С добрым намерением не отставать от хозяина Мик взял весла и начал грести, но в правой руке у него оказалось весло более длинное, чем в левой. Это обстоятельство, да в придачу непривычка работать веслами, сделало то, что лодка его от ударов весел только вертелась вокруг, и десять минут спустя он все еще был на том же месте.

- Черт побери того, кто тебя придумал, чего ты не плывешь вслед за другими, проклятая? - разразился бранью выведенный из себя ирландец.

Тут ему пришло в голову, что, может быть, забыли что-нибудь в хижине, и лодка вернулась опять к берегу. Он обшарил все углы, но поиски его были тщетны, в хижине ничего не было забыто.

- Черт возьми, ничего не оставлено! - Он осмотрел внимательно всю лодку, но не нашел в ней никакого изъяна. Она была, как и все другие, ничуть не хуже.

Семь раз еще он пробовал плыть, но лодка, сделав оборот, причаливала опять к берегу. Таким образом его все дальше относило на запад, пока выдававшийся мыс не остановил лодку. Бедняга Мик совсем выбился из сил, он весь был покрыт потом. Ему не оставалось ничего, как только идти вдоль берега и тащить лодку за собой, что он и сделал. Сидя лицом к Мику, Джоэль прекрасно видел все его неудачи, но ни одним жестом не дал Вилугби знать о мучениях ирландца.

Между тем передние лодки беспрепятственно проехали все озеро и причалили в том месте, где Сусквеганна быстрым течением выливается из озера, осененная наклонившимися ветками деревьев, стоявших в то время еще без листвы.

Тут капитан стал беспокоиться, не видя до сих пор лодки Мика. Посоветовавшись, послали за ним в лодке двух негров, отца и сына - Плиния старшего и Плиния младшего, как звали их; остальные тем временем занялись устройством стоянки для мистрис Вилугби. Теперь на этом месте возвышается хорошенький городок Куперстаун, построенный двадцать лет спустя после того времени, к которому относится наш рассказ.

Ночь наступила прежде, чем два Плиния притащили на буксире лодку Мика. Ирландец целое лье протащил свою лодку вдоль берега, прежде чем встретил негров. И хотя тогда и не было еще той сильной антипатии, которая существует между неграми и ирландцами теперь, пятьдесят лет спустя, Мику все же вдоволь пришлось наслушаться от них злых насмешек.

- Отчего тащишь свою лодку, как бык, а не едешь в ней, как все другие? - закричал Плиний-младший.

- Ну, вы тоже не лучше других. Попробуйте-ка, черные дьяволы, заставить ее двигаться туда, куда следует.

На следующее утро капитан отправил Мика с неграми вперед по Сусквеганне, чтобы расчистить проезд, так как, по словам охотника, одно место загромождено было плавающими деревьями. Два часа спустя за ними поехали и остальные; скоро путники подъехали к месту работ и увидели, что дела еще много, так как вместо того, чтобы начать разбирать образовавшуюся плотину снизу и сплавлять бревна по течению, они таскали деревья на берег и нагромождали их одно на другое.

Причалив к берегу, путешественники вышли из лодок.

- А ведь не так они взялись за дело! - сказал капитан.

- Даже очень не так, - подхватил Джоэль, довольный тем, что и здесь ирландец сплоховал. - Всякому понятно, я думаю, что работу надо начать снизу.

- Джоэль, распоряжайся ты работами! - ответил капитан.

Этого только и ждал Джоэль Стрид. Он любил заниматься тем делом, где был первым. Презрительно побранив негров, что относилось также и к Мику, он ловко и умно повел все дело. Вытаскивая снизу плотины, а потом спуская по течению по одному или по два дерева, он довольно быстро освободил путь. Два дня спустя путешественники подъезжали уже к своей "хижине на холме".

ГЛАВА III

Он покоится, забыв свое блестящее имя,

Он не чувствует более былой славы,

Его не греет более огонь честолюбия,

Некогда воодушевлявший его сердце;

Он спит в грезах забвения

И не ждет более, чтобы ему принесли лавры.

Персиваль

С большим интересом осматривала мистрис Вилугби новую местность. Еще бы, ведь здесь она проведет весь остаток своей жизни! Окружающая местность произвела на нее хорошее впечатление. Узкая река и густой лес, окаймлявший ее, мало давал места для перспективы, но добрая мать семейства могла видеть, как холмы, сближаясь, суживали долину, как отражались в реке скалы, а сильные побеги деревьев указывали на плодородную и тучную землю. Озимые хлеба уже зеленели, засеянные кормовые травы также. Все кругом пруда было расчищено, просеки прорублены, поля огорожены.

Уезжая отсюда, капитан много и подробно говорил о постройке дома и теперь, вернувшись, понял, что его наставления соблюдены и что все было сделано так, как он распорядился.

Так как в нашем рассказе дом будет служит главным местом действия, то мы и остановимся на его описании.

Холм, находившийся посредине пруда, имел вид скалистого острова. С северной стороны он заканчивался отвесной стеной, с востока и запада - тоже довольно крутым спуском; только с юга спуск был пологий. Новый дом, построенный на этом холме, производил скорее впечатление казармы, так мало напоминал он обыкновенные дома: без окон наружу, обнесенный со всех сторон, кроме северной, высокой каменной стеной, он вполне отвечал стратегическим планам капитана на случай нападения индейцев. Ворота были сделаны в южной стене, и двери к ним хотя были уже совсем готовы, но еще стояли прислоненные к стене, - все забывали надеть их на петли.

Молча, в раздумье рассматривала мистрис Вилугби свое новое жилище, когда услышала возле себя голос Ника.

- Как нравится вам дом? - спрашивал он, сидя на камне на берегу ручья, где мыл ноги, вернувшись с охоты. - Здесь очень хорошо. Капитан ведь заплатит Нику за это еще?

- Как, Ник! Ты уже получил все, что тебе следовало!

- Открытие стоит многого, бледнолицего оно сделало великим человеком.

- Да, но только не твое открытие.

- Как, вам не нравится? Так отдайте назад мне бобров, теперь они дороги.

- Ах ты, морской ворон! Вот тебе доллар и больше ты не получишь ничего целый год.

- Ник скоро уйдет, капитан. Правда, Ник настоящий морской ворон. Ни у кого из племени онеидов нет такого зоркого глаза, как у него.

Тускарор приблизился к мистрис Вилугби и взял ее руку. Она очень расположена была к нему, несмотря на дурные его качества, присущие всем индейцам.

- Как хорошо это жилище бобров, - сказал он, грациозно показывая рукой вокруг себя. - Здесь есть все, что нужно женщине: рожь, картофель, сидр. Капитан имеет здесь хорошую крепость. Старый солдат любит крепость, любит жить в ней.

- Может быть, настанет день, когда эта крепость очень поможет нам, - грустно сказала мистрис Вилугби. Она вспомнила о своих молоденьких и неопытных девочках.

Индеец тоже посмотрел на дом, и его обыкновенно тусклые глаза заблестели недобрым огнем. Что-то дикое и грозное вспыхнуло в них. Двадцать лет назад Ник был одним из лучших воинов и играл видную роль в военном совете всего племени. Он был из знатного рода, и изгнали его из племени не за какую-нибудь низость, а за неукротимый характер.

- Капитан, - спросил он, приближаясь к нему, - зачем поставили вы этот дом посреди старых бобровых костей?

- Зачем? Затем, что здесь безопаснее будет моему семейству. Ведь индейцы не так уж далеко от нас... Как тебе нравится хижина на холме?

- В ней много можно поместить бобров, если их наловить. Зачем вы сделали дом сначала из камня, потом из дерева? Много скал, много деревьев.

- Камень не разрубишь, не сожжешь, Ник. За ним лучше можно защищаться.

- Хорошо, Ник с вами согласен. Но где же вы будете брать воду, если придут индейцы?

- Ты сам видел, Ник, возле холма течет река, вблизи стены есть ключ.

- С какой стороны? - с большим любопытством спросил индеец.

- Налево от стены и вправо от того большого камня.

- Нет, нет, - перебил Ник. - Я не о том спрашиваю, влево или вправо. Я хочу знать за стеной или внутри?

- А! Ключ, конечно, за стеной, но к нему есть потайная дорожка. Да потом, ведь река течет прямо у скалы, за домом, так что веревками можно всегда достать воды. А ружья наши, Ник, разве они ничего не стоят?

- О, у ружья - длинные руки! Когда они говорят, индеец внимательно слушает. Теперь, когда крепость уже выстроена, как вы думаете, когда придут краснокожие?

- Я надеюсь, не скоро, Ник. С французами мы в мире, и никакой ссоры не предвидится. А пока французы и англичане не воюют между собой, и краснокожие не трогают ни тех, ни других.

- Вы говорите истину, как миссионер. Но если мир продолжится долго, что будет делать солдат? Солдат любит свой томагавк.

- Мой томагавк, Ник, надеюсь, зарыт навсегда.

- Ник надеется, что капитан найдет свой томагавк, если придет нужда. Томагавк не следует никогда класть далеко; иногда ссора начинается тогда, когда ее и не ждешь.

- Это правда. Мне и самому думается, что метрополия и колония могут поссориться.

- Это страшно. Почему белолицая мать и белолицая дочь не любят друг друга?

- Ты очень любопытен сегодня, Ник. Жена, вероятно, уже хочет осмотреть дом внутри, а если тебе хочется поговорить, ступай к тому славному малому. Его зовут Михаилом, я уверен, что вы с ним подружитесь.

Говоря так, капитан под руку с женой отправился к дому, а Ник, по его совету, подошел к ирландцу и протянул ему руку.

- Как поживаешь, Михаил, саго, саго, очень рад тебя видеть; ты будешь пить вино с Ником?

- Как поживаешь, Михаил, - повторил ирландец, с удивлением глядя на тускарора. Это был первый индеец, которого он видел. - Как поживаешь, Михаил? Да ты не старый ли Ник?( Старый Ник (Old Nick) - на языке простонародья заменяет слово "черт".) Да? Ну, я тебя таким себе и представлял. Но, скажи на милость, откуда ты знаешь мое имя?

- Ник все знает. Очень рад, что вижу тебя, Михаил, надеюсь, будем друзьями. Здесь, там, везде.

- Как же, как же, очень ты мне нужен! Так тебя зовут старый Ник?

- Старый Ник, молодой Ник, это все равно. Позовешь меня, и я сейчас же приду.

- Я думаю, тебя и звать не придется - сам придешь. Ты недалеко живешь отсюда?

- Я живу здесь, там, в хижине, в лесу, повсюду. Нику безразлично, где жить.

Мик отступил назад, пристально смотря на индейца, который показался ему просто дьяволом. Собравшись с духом, он проговорил:

- Если тебе безразлично, где быть, то уходи и не мешай носить вещи госпожи.

- Ник поможет тебе. Ему часто приходилось это делать для госпожи.

- Как? Для госпожи Вилугби?..

- Да, я часто носил корзины и разные вещи жене капитана.

- Вот так лгун! Да госпожа Вилугби не позволит тебе близко подойти к ее вещам. Ты не смеешь даже идти по той тропинке, по которой прошла она, не то что позволить тебе нести ее вещи. Ах ты лгун, старый Ник!

- Ник - большой лгун, - ответил, улыбаясь, индеец. Он не пытался отрицать это, так как у всех сложилось на этот счет очень твердое мнение. - Что же, лгать иногда очень хорошо.

- Час от часу не легче! Ах ты грубая скотина, я научу тебя уважать нашу госпожу! Сейчас же убирайся прочь отсюда; здесь место только добрым и честным людям. Смотри, ты познакомишься с моим кулаком.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы капитан знаком не подозвал к себе Ника, а к Мику не подошел Джоэль, слышавший весь разговор между индейцем и ирландцем.

- Ты видел это существо? - спросил Мик.

- Конечно, он почти половину своего времени проводит в хижине.

- Прекрасное общество! Зачем пускают сюда этого бродягу?

- О! Он хороший товарищ. Когда узнаешь его лучше, то даже полюбишь. Однако пора нести вещи: капитан ждет.

- Полюбить его... Он сам сказал, что он старый Ник. Я всегда представлял себе черта именно таким.

Неудивительно, что Ник показался Михаилу самим сатаной: лицо его было раскрашено, глаза обведены белыми кругами, а после двухдневного кутежа все эти краски перемешались и придавали ему действительно страшный вид. Костюм был в том же духе: желтое с красным одеяло, разного цвета мокасины и такие же гамаши.

Идя за своим товарищем, Мик беспокойно следил глазами за индейцем, сначала разговаривавшим с капитаном, а потом посланным им к амбарам. Между тем капитан с женой осматривали свое хозяйство, и каждый из рабочих показывал, что он успел сделать за зиму. Джеми Аллен, каменщик, шотландец, стоял с другими рабочими перед домом в ожидании, что скажет капитан о стене. Стена понравилась: она была не только прочна, но и красива.

Часть дома, где должна была жить госпожа Вилугби со своим семейством, была совсем уже закончена. Она занимала весь фасад на восток от входных ворот и большую часть прилегающего крыла. В конце его помещалась прачечная с помпой для выкачивания воды из реки. Рядом располагались кухня и помещение для прислуги, а дальше - спальня, большой зал и библиотека для капитана.

Западное крыло дома занимали помещение для рабочих и кладовые для всевозможной провизии. Все окна и двери открывались во двор, наружу не было ни одного отверстия. Капитан предполагал в свободное время заняться устройством бойниц на чердаке, откуда можно было бы стрелять по всем направлениям.

Мистрис Вилугби, следуя за мужем по всему дому, приходила от всего в восторг.

- Значит, дорогая Вильгельмина, ты довольна своим уголком и не будешь жалеть, что решила остаться здесь навсегда?

- О да, очень довольна. Здесь так хорошо, и со мной те, кого я люблю. Чего же больше надо для жены и матери? Я боюсь только индейцев...

- Но ведь теперь же мир... К тому же с такой крепостью, как наша, бояться нечего.

- Это так, но когда приедут сюда мои девочки, нужно позаботиться, чтобы ворота были всегда хорошо заперты, а то я не в состоянии буду спать спокойно.

- Не бойся ничего, моя дорогая. С нами они будут под самой верной защитой.

- Все же прошу тебя, поставь ворота к приезду дочерей.

- Хорошо, милая, все будет точно так, как ты хочешь.

Осмотр комнат они кончили помещением для прислуги. Здесь они нашли двух Плиниев, Марию - сестру Плиния старшего, Бесси - жену Плиния-младшего и Мони, или Дездемону, дальнюю их родственницу. Все женщины были уже за делом. Бесси громко пела, Мария водворяла везде порядок и бранила двух негров за лень.

- Я вижу, Мария, что ты себя чувствуешь здесь как дома, - сказал, входя, капитан.

- Да как же их не бранить, особенно сегодня... Не трогай эти тарелки, ты, большая разбивальщица!

Так капитан прозвал Бесси за ее удивительное искусство разбивать посуду. Мони же называл маленькой разбивальщицей, но не потому, что она била меньше посуды, а только за ее небольшой рост, тогда как Бесси была высока и толста.

- Я им говорю, что это не Альбани, где можно сейчас же купить то, что сломалось или разбилось. Уж если затерял серебряную ложку, то другую здесь не купишь... Ах, мистер, кто это на дворе? - вскрикнула Мария.

- О, это наш охотник-индеец; он всегда будет приносить нам дичь. Ты не бойся его: он ничего не сделает дурного. Его зовут Ник.

- Старый Ник, мистер?

- Нет, Соси Ник. Вот он несет уже нам куропаток и зайца.

Увидев индейца, все негры подняли такой хохот и шум, что, несмотря на всю свою строгость, капитан не мог остановить их и поспешил уйти с женой. Ник очень обиделся, так как хохот продолжался все время, пока он не ушел. Так началась жизнь в хижине на холме.

В том же году, то есть в 1765, госпожа Вилугби получила после смерти своего дяди большое наследство, которое сделало их людьми богатыми.

Засевов они не увеличивали, так как сбывать излишек в этом пустынном месте было некому, но зато каждый год отправляли в Альбани откормленный скот, а на вырученные деньги покупали разные необходимые в хозяйстве веши. Проценты же с капитала шли на чины Роберта.

Понемногу в этом краю стали появляться новые фермы, новые поместья, но все они лежали вдали от хижины на холме.

Несмотря на большие расстояния, капитан изредка навещал своих соседей и даже принимал участие в правлении нового графства Триона, названного в честь тогдашнего губернатора его именем.

ГЛАВА IV

Приветствую тебя, прекрасный вечер! Тебя, который облегчает утомленный мозг и страдающие сердца, который дает отдых в труде и отсрочку в печали. При твоем наступлении мудрец, выходя из своего убежища, изучает законы вселенной и бард начинает нежные разговоры с духами, не видимыми простым глазом, и находит счастье в небесных тайнах.

Сандс

После описанных событий прошло десять лет. Такой период - целый век в истории только что начатого хозяйства. Перемены, происшедшие за это время, были поразительны, и колония представляла теперь благословенный уголок, где все говорило о богатстве природы и предприимчивости ее обитателей. На месте прежнего бобрового пруда теперь лежали обработанные поля, кое-где пересеченные дорогами. Сама же хижина мало изменилась. Верхняя часть ее, сделанная из дерева, потемнела от дождей; на чердаке проделали слуховые окна. Новое крыло к дому было пристроено вдоль отвесной стены, и так как это место считалось безопасным от выстрелов, то окна были сделаны здесь наружу, и из них открывался чудный вид на окрестности. В доме теперь жило уже одно только семейство Вилугби с домашней прислугой, все же остальные рабочие жили в небольших домиках, построенных у опушки леса. Здесь же находились конюшни, скотный двор и все вообще хозяйственные постройки. Большая часть рабочих поженились, и население колонии увеличилось до ста человек, считая в том числе и детей; двадцать три человека из этого населения могли быть хорошими защитниками крепости. Ворота, к слову сказать, по-прежнему стояли прислоненными к стене; петли успели уже заржаветь, сами створки покрылись плесенью и мхом, а колонисты все еще не успели выбрать свободной минуты и поставить их на место. У дома весь склон холма был разбит на клумбы, между которыми прихотливо вились во все стороны тропинки.

В один теплый весенний вечер вся семья Вилугби собралась в этом цветнике. Капитан, теперь уже шестидесятилетний, но еще бодрый и крепкий старик, сидел на скамеечке и любовался закатом солнца; возле стояла его жена, несмотря на свои сорок восемь лет выглядевшая еще далеко не старухой, и разговаривала с капелланом Вудсом, одетым в длинное платье англиканского священника. Он служил капелланом в одном гарнизоне с Вилугби, но вот уже восемь лет как вышел в отставку и поселился в колонии своего друга, где был и духовником, и доктором, и даже учителем.

Белла в широкополой соломенной шляпе наблюдала за работой Джеми Аллена; каменные постройки все были кончены, и он остался в колонии в качестве садовника. Мод играла в волан с маленькой разбивальщицей, заставляя ту поминутно бегать. Вдруг негритянка дико вскрикнула.

- Что с тобой, Дездемона? - спросил капитан, недовольный, что прервали его думы. - Сколько раз я говорил тебе, что Господь Бог не любит этих диких вскрикиваний.

- Но, мистер, это так неожиданно... посмотрите, вон старый Ник!

Действительно, вдали показался Ник. Целых два года он уже не заглядывал в хижину на холме.

- Вероятно, есть что-нибудь важное, он так быстро бежит, - сказал капитан. - Два года мы не видели его. Он рассердился на меня за то, что я не купил у него другого бобрового пруда, за который он просил бочонок пороха.

- Может быть, Гуг, он серьезно рассердился на нас за это? Не лучше ли будет дать ему этот порох? - спросила встревоженная госпожа Вилугби.

- Нисколько, моя дорогая. Я его знаю уже больше двадцати лет. Три раза я вынужден был побить его за это время; но это было раньше, в последние же десять лет я пальцем не тронул его.

- Но ведь дикие никогда не прощают побоев! - сказал с некоторым страхом капеллан.

- Их бьют так же, как солдат.

- Сколько лет ему, капитан?

- Ему за пятьдесят; это был храбрый и искусный воин.

В это время Ник уже подходил к ним, и разговор прекратился. Несмотря на то что индеец только что быстро поднялся на холм, он стоял бодрый и спокойный, точно он не бежал перед тем, а тихо прогуливался.

- Саго, саго, - начал капитан, - очень рад видеть тебя, Ник, таким бодрым!

- Саго, - ответил индеец, склоняя голову.

- Не хочешь ли освежиться с дороги сидром?

- Ром лучше, - ответил тускарор.

- Ром крепче, оттого он и нравится тебе больше. Хорошо, ты получишь стакан рома. Какие вести ты принес мне?

- Стакана мало за те вести, что я принес. Госпожа даст за них мне два графина.

- Я? Но что же ты можешь сказать мне? Мои две дочери со мной, слава Богу, они здоровы.

- Разве у вас только дочери? А сын, офицер, великий начальник? Он там - он здесь.

- Роберт! Что же ты знаешь о нем?

- Я все скажу за графин. Ром в доме, новость у Ника. Одно стоит другого.

- Хорошо, ты все получишь. Скажи же скорее, что знаешь о моем сыне.

- Вы его сейчас увидите, через десять, пять минут. Он послал Ника вперед, чтобы предупредить мать.

Мод вскрикнула и побежала навстречу Роберту, уже показавшемуся из леса. Шляпа съехала у нее на затылок, золотистые волосы развевались по ветру; вдруг она остановилась и закрыла лицо руками, а через минуту была уже в объятиях брата. Десять минут спустя Роберт был уже среди своих, переходя из одних объятий в другие. Подошли слуги, всем хотелось поздороваться с ним. Только полчаса спустя все понемногу стихло и успокоилось; все разошлись по своим делам, и семья Вилугби одна собралась в столовой. Вудс хотел было уйти, но капитан остановил его, желая, чтобы все шло своим порядком.

После приветствий и расспросов о родных и знакомых капитан спросил:

- Где ты встретил Ника?

- Я встретил его возле Каньюгари. Ник мне сказал, что он идет по тропе войны. Кажется, эти индейцы дерутся между собой время от времени, а он пристает то к тем, то к другим, смотря по тому, что выгоднее. Я взял его проводником, но он говорил, что и без того собрался идти к нам.

- Я уверен, что он сказал об этом, получив прежде с тебя деньги.

- Совершенно верно.

- Ник не рассказывал, сколько скальпов он взял у неприятелей?

- Кажется, три, хотя я не видел у него ни одного.

- О, несчастный! А раньше я знал Ника отличным воином. Он дрался против нас в первые годы моей службы, и наше знакомство началось тем, что я спас его от штыка одного моего гренадера. В продолжение нескольких лет он питал ко мне чувство благодарности, но, кажется, после побоев, полученных от меня, он забыл о ней, и теперь все его помыслы направлены на ром.

- Вон он там, - сказала Мод, наклоняясь в окно, - сидит с Миком на берегу ручья и о чем-то рассказывает. Кружка стоит между ними.

- Я помню, Мик сначала всерьез принял Ника за дьявола, но потом они сошлись и теперь хорошие друзья. Я думаю, это оттого, что они оба очень любят ром.

Все общество подошло к окну и могло видеть, как Мик и Ник потягивали из кружки, и по мере того, как в ней пустело, разговор становился оживленнее.

- Все здесь идет по-старому? - спросил Ник.

- О! Да. Здесь все постарело - и капитан, и госпожа, а жене Джоэля можно дать сто лет, хотя ей всего тридцать, да и сам Джоэль, этот плут, кажется старше своих лет.

Ник пристально посмотрел на ирландца.

- Почему, - спросил он, - один белолицый ненавидит другого, почему ирландец не любит американца?

- Черт возьми! Любить подобную тварь!

- Кого же любит ирландец?

- Я люблю капитана, он такой справедливый, люблю госпожу, она такая добрая, люблю мисс Беллу, мисс Мод; не правда ли, она восхитительна?

Индеец ничего не ответил, но казался недовольным. Помолчав несколько минут, Мик спросил:

- Ты был на войне, Ник?

- Да. Ник опять был начальником и взял скальпы.

- Но ведь это ужасно! Если рассказать об этом в Ирландии, то не поверили бы.

- Там не любят войны? Да?

- Нет, не то, у нас тоже бывают войны, но мы бьем по голове, а не сдираем кожу.

- Я скальпирую, вы бьете, что же лучше?

- Ах, но скальпировать - ведь это ужасно! Сколько скальпов взял ты в последнюю войну?

- Три с мужчин и женщин. Один такой большой, что может сойти за два, так что я считаю четыре.

- Фу! Ник, ты просто дьявол. Тебе мало трех скальпов, ты готов обманывать самого себя и один скальп считаешь за два. Ты никогда, верно, не думаешь о смерти? Исповедуешься ли ты когда-нибудь?

- Я всегда думаю о смерти, но до тех пор я надеюсь еще много найти скальпов. Мик, здесь их много есть!

Эти неосторожные слова сорвались у Ника, но Мик настолько уже опьянел, что не понял их смысла. Кружка уже опустела, друзья сердечно расстались и отправились спать каждый в свой угол.

ГЛАВА V

Душа, монсеньор, устроена, как лира: ударьте внезапно по одной струне - и все другие задрожат.

Гилльгауз

Быстро спустилась на землю ночь. Кругом хижины царила тишина, и среди этой тишины она казалась еще более уединенной, отдаленной от всего света.

Эти мысли пришли в голову Роберту, когда поздним вечером в день своего приезда он стоял у раскрытого окна со своими сестрами.

- Здесь очень уединенно, милые сестры. Отчего вас не вывозят в свет?

- Мы каждую зиму ездим в Нью-Йорк, с тех пор как папу выбрали депутатом. Отчего мы не встретились там с тобой прошлую зиму? Мы так надеялись на это.

- Мой полк стоял тогда в западных провинциях, а отпуск неудобно было брать, так как я только что был произведен в майоры. Бывает ли у вас кто-нибудь здесь?

- Конечно, - живо вскрикнула Мод, потом, как бы раскаявшись, что вмешалась в разговор, тихо проговорила: - Я хочу сказать, что изредка. Здесь мы так далеко от всех.

- Кто же это? Охотники, трапперы, дикие или путешественники?

- Охотники чаще других заходят к нам, - отвечала Белла, - а индейцы с тех пор, как ушел Ник, редко заглядывают; зато при нем их бывало много, они приходили всегда большими толпами. Что касается путешественников, то это - самые редкие гости. Не так давно к нам заходили два землевладельца; они отыскивали свои земли.

- Странно. Впрочем, в этой бесконечной степи действительно трудно отыскать свою землю. Кто же эти землевладельцы?

- Один старик, кажется, товарищ покойного сэра Вильяма; его зовут Фонда; другой - молодой, он получил наследство, которое и отыскивал. Говорят, у

- него сто тысяч акров земли. Это - Бекман.

- Что же, нашел он свою землю? В этой местности и тысячи акров могут затеряться.

- Да, нашел. Он заходил к нам и на обратном пути, зимой, и пробыл из-за урагана несколько дней. В ту же зиму мы часто встречались с ним в городе.

- Отчего же, Мод, ты ничего не писала мне об этом?

- Неужели не писала? Ну, Белла не простит мне, что я не нашла местечка в письме для Эверта Бекмана.

- Да, я его нахожу очень милым и умным, - проговорила спокойно Белла, а яркий румянец, вспыхнувший на ее щеках, многое сказал бы еще Роберту, но было темно, и никто не заметил этого. - Я не знаю, нужно ли было писать о нем?

- Понимаю, понимаю, - засмеялся Роберт. - Теперь скажи мне что-нибудь в этом же роде о Мод, и я буду знать все семейные тайны.

- Все? - возразила Мод. - А о майоре Вилугби разве нечего рассказать?

- Совсем нечего. Я люблю только тех, кто живет здесь. Да и время теперь такое неспокойное, что некогда солдату думать о чем-нибудь постороннем. Между метрополией и колонией завязывается серьезная ссора.

- Но не такая серьезная, чтобы дело дошло до войны? Эверт Бекман думает, что могут быть только волнения.

- Эверт Бекман! Вся семья его - очень порядочные люди; а каких убеждений держится он?

- Я думаю, что ты будешь считать его мятежником, - ответила, смеясь, Мод, тогда как Белла хранила молчание, предоставляя объяснения своей сестре. - Он не очень ярый противник Англии, но все-таки называет себя американцем. А ты, Роберт, как называешь себя?

- Я американец по рождению, но англичанин по службе... Да, это место очень пустынно и уединенно, особенно для таких девушек, как вы. Я хочу уговорить отца проводить больше времени в Нью-Йорке.

- Короче говоря, ты думаешь, что нам нужны поклонники. Не так ли, майор Вилугби? - смеясь, спросила Мод, насмешливо смотря на брата. - Однако до свидания! Отец велел отослать тебя к нему в библиотеку, когда ты нам достаточно надоешь, а мама присылала сказать, что уже седьмой час: в эту пору все порядочные люди уже ложатся спать.

Роберт обнял сестер и направился в библиотеку. Там сидел капитан с Вудсом; они курили трубки и время от времени прихлебывали коньяк, разбавленный водой. Разговор шел о Роберте, и оба старика возлагали на него большие надежды. Когда молодой человек вошел, отец придвинул ему стул к столу.

- Я думаю, что ты не привык еще курить. В твои годы я ненавидел трубку, мы нюхали только пороховой дым. А что англичане и их соседи - американцы?

- Я за тем и здесь, чтобы рассказать вам об этом, - ответил Роберт, осмотрев предварительно, хорошо ли заперта дверь. - Я теперь среди врагов.

Капитан и капеллан оставили свои трубки, пораженные словами Роберта.

- Что за дьявол! Ты среди врагов, когда ты в доме своего отца! Этого еще не хватало!

- Я говорю не о вас, батюшка, и не о господине Вудсе. Но в этой местности есть и еще люди; если бы они знали, что я у вас, вы не могли бы быть уверены в своей безопасности.

Удивление слушателей возрастало.

- Но что же случилось, сын мой?

- Началось восстание.

- Если так, то это дело серьезное.

- Да, и была уже схватка.

- Схватка?! Неужели ты хочешь сказать, что с обеих сторон дрались вооруженные армии?

- Армия американцев состояла из волонтеров Массачусетса. Все это мне хорошо известно, так как мой полк участвовал в схватке. Излишне добавлять, что я был там.

- Конечно, волонтеры не устояли перед вами? Майор покраснел и послал в душе Вудса ко всем чертям: так не хотелось ему отвечать на этот вопрос при нем.

- Напрасно вы так дурно думаете о них, - почти шепотом ответил он, - дело было жаркое, потому что они стояли за стеной, а это, вы сами знаете, какое преимущество. Они нас принудили отступить.

- Отступить?

- Да, отступить. Но мы отступили только после того, как исполнили все то, что было приказано. Однако я должен сознаться, что нас сильно теснили, пока мы не получили подкрепление.

- Подкрепление, мой дорогой Роберт?! Твой полк... наш полк не нуждается в подкреплении против всех янки Новой Америки!

Майор не мог не улыбнуться этой преувеличенной гордости капитана; но врожденная правдивость не позволила ему скрыть правду.

- И все-таки мы в нем нуждались. Офицеры, участвовавшие в последней войне, говорили, что не видали такой жаркой схватки. В ней мы потеряли около трехсот человек.

Капитан побледнел и после продолжительного молчания попросил сына подробно рассказать ему, как было дело. Тот повиновался; похвалив волонтеров, он старался смягчить рассказ об отступлении своего полка, видя, как мучительно было старику слушать об этом.

- Результатом этой битвы при Лексингтоне было то, - прибавил майор, оканчивая свой рассказ, - что всю страну охватило страшное волнение, и один Бог знает, чем все это кончится. Когда мы узнали настроение провинций, генерал Гэдж только послал со мной депеши генералу Триону. Трион послал меня к вам. Он думает, что вы не откажетесь действовать в пользу правительства.

- Генерал Трион оказывает мне большую честь, - ответил холодно капитан, - но мое влияние не идет дальше бобрового пруда, и в моем распоряжении всего пятнадцать или двадцать человек рабочих. Ты же честно выполнил свою задачу, и я прошу Бога, чтобы Он помог тебе вернуться благополучно в свой полк.

- Значит, батюшка, вы ничего не имеете против того, что я буду участвовать в этой ссоре и держать сторону правительства, хотя я и родился в колониях? Вы очень обрадовали меня этим.

- Ты будешь исполнять свой долг, но я не пойду против колонистов, несмотря на то что родился в Англии, а не в Америке.

- Неужели это ваше мнение, капитан? - сказал заинтересованный капеллан. - Вы знаете, что по рождению я американец, и мой взгляд на это... но, я не знаю, позволит ли майор мне высказать его...

- Говорите, говорите, господин Вудс, вам нечего бояться, мы ведь старые друзья с вами.

- Я в этом не сомневаюсь. Я должен признаться, меня очень обрадовало известие, что королевские войска отступили перед моими соотечественниками.

- Весьма понятно, что вы рады, что победа осталась за янки; точно так же понятно и разочарование отца, что полк, в котором он сам служил, принужден был отступить.

- Конечно, мой дорогой майор, конечно, мой милый Роберт, все это верно и очень естественно. Я предоставляю капитану Вилугби молиться за успехи королевского войска, а сам я буду просить бога за своих соотечественников.

- Но вы, - возразил капитан, - забываете о короле и правительстве, которые так много сделали для американских колоний. Это все равно что в семейных спорах не позволять отцу разобрать самому, в чем дело.

- Этот вопрос не касается короля. Но если бы он захотел действовать в наших интересах, мы бы повиновались ему.

- Вот странное понятие о своих обязанностях! Если король делает то, что нам хочется, - он наш король; но если нет - мы не признаем его. Я старый солдат, Вудс, и воля короля для меня священна!

Видя, что спор между отцом и Вудсом начинает принимать нежелательное для него направление, Роберт ушел спать, ссылаясь на усталость. Долго еще после его ухода старики спорили, попыхивая своими трубками.

В то время как в библиотеке шел горячий спор, госпожа Вилугби удалилась в свою комнату и жарко молилась там: все, кого так горячо любило ее материнское сердце, были здесь, с нею, и хижина не казалась ей теперь уединенной. Увы! Она не знала еще, какая черная туча собирается над ее родиной, сколько горя придется ей перенести...

В своих комнатах, просто, но с комфортом меблированных, Роберт нашел все в том же виде, как было и в последний его приезд в прошлом году; прибавилось только несколько новых вещиц.

Здесь были даже его игрушки; но серсо, в которое он так любил когда-то играть, теперь красиво было перевязано лентами. "Это, верно, матушка, - подумал Роберт, - позаботилась об этом: она все еще не может отвыкнуть считать меня ребенком. Посмеюсь с ней над этим завтра". Повернувшись к туалетному столику, он увидел корзинку со свертками. Эту корзину с подарками он находил у себя в каждый свой приезд. Он развернул один сверток: в нем были теплые шерстяные чулки.

- Это все мама заботится, чтобы я не простудился. Дюжина рубашек, и на одной из них пришит билетик с именем Беллы. Куда мне столько белья? Если бы я забрал все белье, которое они шьют мне, то мой чемодан не уступил бы генеральскому! А это что? Хорошенький шелковый кошелек и опять с именем Беллы; ничего от Мод. Неужели Мод обо мне позабыла! А это? Ах, какой прекрасный шелковый шарф! Вероятно, это от отца, даже, может быть, один из его прежних, но он совсем новый. Завтра же спрошу об этом. Но странно, что от Мод ничего нет.

Потом молодой человек отложил в сторону свои подарки, поцеловал шарф и - стыдно признаться - не помолившись Богу, лег спать.

Посмотрим теперь, что делается в комнате сестер. Мод, как более живая и проворная, уже разделась, помолилась и, завернувшись в большой платок, с нетерпением ожидала, когда Белла кончит молитву. Едва та поднялась с колен, Мод проговорила:

- Майор, вероятно, уже рассмотрел подарки; я слышу, как ходит он взад и вперед по комнате.

- Да, как вырос Боб! Он очень стал похож на папу, не правда ли?

- Ну, что ты выдумала! Нисколько! Волос он своих не пудрит, как папа, да они у него и гораздо светлее.

- Странно. А мы с мамой сегодня вечером просто поражены были этим сходством и очень рады были этому; ведь папа наш красивый и Боб тоже.

- Они оба могут быть красивыми и быть непохожими. Бесспорно, папа самый красивый старик, какого я только видела, а Боб ничего, так себе. Но разве можно сравнивать двадцатисемилетнего со стариком... Знаешь, Боб меня уверил, что он хорошо теперь играет на флейте.

- Он делает хорошо все, за что ни возьмется. Несколько дней тому назад господин Вудс говорил мне, что он ни разу не встречал мальчика, который так хорошо понимал бы математику, как Боб!

- Я уверена, что и другие также легко могли понимать ее. Это господин Вудс преувеличивает. Я не верю в исключения, дорогая Белла.

- Ты меня удивляешь, Мод; я всегда думала, что ты его любишь. А ему нравится все, что ты ни делаешь. Еще сегодня он так хвалил твой эскиз нашего дома.

Мод покраснела и опустила голову, и насмешливая улыбка появилась на ее губах.

- Ну, вот пустяки! Да он, впрочем, и не понимает ничего в живописи. Я думаю, он с трудом отличит дерево от лошади.

- О, как ты говоришь о брате?! - удивилась Белла, которая не видела никаких недостатков в Роберте. - А помнишь, когда он учил тебя рисовать, ты считала его великим художником.

- Это правда, я очень капризна. Но как бы там ни было, я не могу относиться к Бобу по-прежнему. Мы редко видимся теперь, и ты знаешь... военная жизнь так влияет на людей; одним словом, я нахожу, что он очень изменился.

- Я очень рада, что тебя не слышит маменька, Мод. Она смотрит на него как на ребенка, невзирая на его майорский чин. Да и на всех нас она тоже смотрит еще как на детей.

- Милая мама!.. Я это знаю, - сказала Мод с навернувшимися слезами на глазах, - все ее слова, поступки, желания, надежды, мысли полны любви и добра.

- Да, я знаю, как ты любишь маму, но я так же люблю и брата, и отца.

- Разве я могу любить майора инфантерии так же, как люблю маму? Что касается папы, я его люблю, конечно, не меньше мамы, я его просто обожаю.

- Еще бы, мы все видим, что вы обожаете друг друга. Но если мама узнает, что ты не любишь Боба так, как мы, это ее очень огорчит.

- Я не могу, Белла.

- Почему?

- Но ты знаешь... я уверена, что ты помнишь...

- О чем? - спросила Белла, встревоженная волнением Мод.

- Ведь я не родная его сестра.

В первый раз Мод напомнила о своем рождении. Белла побледнела, задрожала, и глухие рыдания вырвались из ее груди.

- Белла, моя сестра, ты моя родная сестра! - воскликнула Мод, бросаясь в ее объятия.

- О, Мод! Ты моя сестра и всегда будешь ею!

ГЛАВА VI

Как величественно умереть за свою страну!

Венец славы блестящ!

Нас ожидает слава! Слава, которая никогда не меркнет! Слава, которая распространяет свет без конца! Слава, которая никогда не потускнеет!

Персиваль

Ночь прошла спокойно. На рассвете домашняя прислуга была уже на ногах; Мик, Соси Ник, Джоэль и другие вскоре тоже принялись за свои ежедневные работы. Негритянки пели за работой так громко, что заглушали утреннее щебетание птиц. Скоро встали и хозяева. Мистрис Вилугби много дел предстояло сегодня на кухне. И в обыкновенные дни завтрак был всегда обильный и разнообразный, а сегодня она хотела прибавить к нему еще любимые блюда сына. Обе сестры вышли в столовую без всякого признака вчерашних слез. Расставляя на столе разные лакомства, они болтали без умолку, но ни одним словом не коснулись вчерашнего разговора. Мод очень жалела, что напомнила о своем сиротстве; Белла старалась объяснить себе, что могло побудить сестру к этому. Уж не обидел ли ее кто-нибудь? Но этого не могло быть. Фамилия Мередит была такая же уважаемая, как и Вилугби; на имя ее было положено в английском банке пять тысяч фунтов, оставшихся после смерти отца; капитан их не трогал, и за двадцать лет на них наросли большие проценты. Содержание и образование Мод капитан вел за свой счет, чего Мод не знала, да и не задумывалась об этом никогда. Капитана и его жену она любила всем сердцем, но иногда с грустью думала, что не знала своих родителей.

Болтая о всяких пустяках, девушки и не заметили, как к ним подошел Роберт. С его приходом разговор оживился еще более.

- Видел ли из вас кто-нибудь сегодня отца и капеллана Вудса? Вчера я их оставил в самом пылу спора.

- Да вот они оба! - воскликнула Мод. - А вот и мама с Плинием. Сейчас Белла примется разливать кофе, я - шоколад, а мама будет готовить чай. Только она умеет это сделать по папиному вкусу.

Действительно, все вошли в столовую, поздоровались и начали садиться за стол. Капитан был задумчив, капеллан беспокойно посматривал на всех, выжидая удобной минуты, чтобы начать вчерашний спор. Наконец он не вытерпел и заговорил:

- Капитан Вилугби, прошло всего семь часов, как мы расстались с вами; это немного, чтобы совершить что-нибудь, но придумать за это время можно много. Я много думал о нашем разговоре.

- Какое совпадение! И я долго не мог заснуть; все время мысли вертелись у меня вокруг нашего спора.

- Я должен вам признаться, мой дорогой друг, что ваши аргументы убедили меня и теперь я совершенно согласен с вашими взглядами.

- Удивительно. Вудс! Я только что хотел сказать, что вы убедили меня и что ваши взгляды я считаю справедливыми.

Все были удивлены подобным разговором. Мод много смеялась. Для мистрис Вилугби ничто не могло показаться смешным в словах или поступках мужа, а к служителям церкви она относилась всегда с таким уважением, что никогда не позволила бы себе смеяться над их словами. Белла тоже всегда с уважением относилась к словам отца.

- Значит, вы признаете права и власть за королем? - спросил капеллан.

- А вы, Вудс, не забыли, что права, приобретенные рассудком, выше прав, приобретенных случайностью рождения. Человек должен сообразоваться с обстоятельствами, беспрерывно изменяющимися, а не жить как животное, руководясь только инстинктом.

- О чем они говорят, мама? - спросила Мод, с трудом сдерживая новый приступ смеха.

- Кажется, они спорили о праве парламента налагать пошлины на колонии, моя дорогая, и каждый убедил другого в своей правоте. Меня удивляет, Роберт, что Вудс мог переубедить папу.

- Нет, милая мама, это очень серьезное дело... Плиний, скажи моему денщику, чтобы вычистил мой охотничий костюм, и дай ему позавтракать. Этот нахал поминутно ворчит, и если не накормить его хорошо, то он разнесет об этом повсюду, где только можно. Когда ты будешь нужен, я позвоню. Да, мама и сестренки, это гораздо серьезнее, чем вы предполагаете, и говорить об этом не следует. Дурные вести и без того распространяются слишком быстро.

- Боже милостивый! Что ты хочешь сказать? - вскрикнула встревоженная мистрис Вилугби.

- Я хочу сказать, что американцы восстали против короля и правительства.

- Да верно ли это, Роберт? Кто же осмелился идти против короля?

- Все это верно, я видел собственными глазами. - И Роберт рассказал, как все происходило. Все слушали, затаив дыхание.

- Ты говоришь, что участвовал в битве? - спросила со страхом Мод. - Ты не был ранен?

- Я слегка повредил плечо, но это такие пустяки, что не стоит и говорить. Теперь я не чувствую боли.

Капитан и Вудс прекратили спор и с удивлением слушала Роберта, - он ничего не сказал им об этом вчера.

- Надеюсь, твоя рана не заставила тебя быть в арьергарде, Боб? - спросил с беспокойством отец.

- Я именно там и был ранен: при отступлении это ведь самое почетное место.

- Это очень печально для королевских войск. Что за солдаты бились против вас?

- Очень упрямые. Они хотели как можно скорее заставить нас вернуться в Бостон. Нам было очень трудно выдерживать их нападения. Если бы милорд Перси не подоспел к нам с сильным отрядом и двумя пушками, мы не долго бы продержались: наши солдаты были страшно утомлены, а день был чрезвычайно жаркий.

- Вы стреляли из пушек по неприятелю?

- Это было совершенно лишнее. Как только мы приостанавливались, неприятель рассыпался во все стороны; а когда снова двигались вперед, с обеих сторон дороги смотрели направленные на нас мушкеты. Вы, папа, не должны осуждать нас: королевские войска умеют исполнять свой долг.

- Это правда, но надо отдать справедливость и американским войскам. Они все прекрасные наездники и храбрые солдаты. Я имел случай лично в этом убедиться. Скажи, какое впечатление произвело все это на страну?

- Провинции восстали. В Новой Англии вооружаются тысячами, а это одна из более спокойных колоний.

- Великий Боже, - возмутился кроткий Вудс, - как позволяешь Ты людям так истреблять один другого?

- Деятелен ли Трион? Что делает правительство?

- Все, что только возможно. Оно надеется на содействие английского дворянства, пока придет помощь из Европы. Но если надежда их обманет, то дело сильно ухудшится.

Капитан понял намек сына. Он взглянул на жену, но та была спокойна, не понимая, в чем суть дела.

- Американские фамилии не все солидарны между собой; некоторые на стороне короля, как все Лансей, другие против нас, например Ливингстоны, Морисы и их друзья. По счастью, есть фамилии, где глава семьи еще ребенок.

- Почему, Боб?

- Очень просто, потому что принадлежащие ему большие поместья не могут быть конфискованы, благодаря его малолетству, - отвечал Роберт. - Я уверен, что колониям не под силу окажется бороться с Англией.

- Ты это говоришь, как майор королевской армии, но не забывай, что, если народ чувствует право на своей стороне и решился силой добиться его признания, он силен и неутомим.

Грустно было Роберту выслушать эти слова, но он не возразил ничего, привыкнув с детства не вступать никогда в спор с отцом; но мать, в душе благоговевшая перед королем, не выдержала и сказала:

- Как, Вилугби, ты оправдываешь это восстание? Я родилась в колониях, и тем не менее, по-моему, они не правы.

- Вильгельмина, ты смотришь на метрополию с таким же энтузиазмом, как и все женщины колонии. Но я покинул Англию уже опытным и пожившим человеком и мог ясно разглядеть все ее недостатки. А теперь мне надо сообщить эту грустную весть моим колонистам, - я не считаю себя вправе скрывать от них, что началась междоусобная война.

- Я думаю, ты напрасно это сделаешь теперь. Подожди, что будет дальше, может быть, ты переменишь свои взгляды и пожалеешь о том, что скажешь сегодня.

- Нет, Боб, все это я тщательно обдумал сегодня ночью. Необходимо обо всем сказать моим людям. К тому же я придерживаюсь того правила, что откровенность не может повредить делу. Я уже распорядился, чтобы колонисты собрались на площадку по условному звону колокола.

Переубеждать капитана в раз принятом решении было напрасной тратой слов. Все это прекрасно знали; но всем было ясно, что колонисты, большая часть которых состояла из американцев, неприязненно отнесутся к майору и, в худшем случае, помогут его схватить и отправить к вождям восстания. На некоторое время это опасение поколебало было решимость капитана, и он промедлил несколько минут, не выходя к собравшимся уже у дома колонистам.

- Мы преувеличиваем опасность, - наконец проговорил он. - Большая часть моих людей живет здесь уже по несколько лет, и я не думаю, чтобы кто-нибудь из них захотел причинить мне или тебе вред. Лучше пусть обо всем они узнают от меня. Если Ник не выдал тебя, то других бояться тем более нечего.

- Ник? - повторили все в один голос - Неужели ты можешь подозревать такого старого и испытанного слугу, как Ник?

- Да, этому старому испытанному слуге я не доверяю, как и всякому индейцу.

- Но, Гуг, ведь это он отыскал нам этот бобровый пруд, где мы так счастливы! - заметила мать.

- Да, но если бы у нас не было золотых гиней, не было бы у нас и Ника.

- Отец, если его можно купить, то я заплачу столько, сколько он захочет.

- Увидим. При настоящем положении дел я нахожу, что откровенность - самое лучшее средство для безопасности.

Капитан надел шляпу и вышел к колонистам. Там все уже собрались, даже маленькие дети. К капитану все питали глубокое уважение, и хотя среди них было несколько человек, которые не любили его, но причиной этому был не он, а их тяжелый и грубый характер. Но все признавали его человеком прямым и справедливым.

Колонистов не удивило, что их собрали всех вместе. Это часто случалось и раньше, например, когда праздновался чей-нибудь день рождения или была годовщина победы, в которой участвовал капитан, и сегодня они ожидали услышать что-нибудь подобное.

Колонисты разделялись на три национальности: самой многочисленной была группа англо-саксонцев, к которым принадлежали семьи мельников, механиков и инспектора их работ Джоэля Стрида; затем шла группа голландцев, которые все занимались хлебопашеством, и, наконец, самая меньшая группа - негры, составлявшие исключительно домашнюю прислугу, кроме одного Плиния, который занимался тоже хлебопашеством, но жил в доме вместе с родными.

Мод в одну из веселых минут шутя разделила их на три племени, а капитан, чтобы счет был полный, причислил сержанта, Мика и Джеми Аллена к сверхкомплектным.

И теперь они стояли кучками по национальностям: впереди американцы и голландцы, разделенные небольшим пространством, где поместились сверхкомплектные, а позади негры. Все с любопытством ожидали, что им скажут.

Подойдя к ним, капитан снял шляпу, что делал всегда в подобных случаях, и обратился к толпе:

- Когда люди живут вместе, - начал он, - и в таком уединении, как здесь, у них не должно быть никаких тайн друг от друга, особенно касающихся общих интересов. Я хочу сказать вам, мои друзья, о том, что узнал сегодня об отношениях между колониями и метрополией. (Здесь Джоэль подмигнул своему соседу, главному мельнику.) Вы знаете, конечно, что уже более десяти лет между ними тянутся недоразумения.

Капитан на минуту приостановился, и Джоэль, известный оратор у колонистов, воспользовался этим, чтобы вставить свое слово.

- Капитан хочет, верно, сказать о тех налогах, которыми облагает нас парламент, не осведомляясь о наших желаниях? - сказал он полудобродушным, полуиезуитским тоном.

- Именно об этом я и хочу говорить. Налог на чай, закрытие Бостонского порта и некоторые другие меры привели к тому, что правительство увеличило войско против обыкновенного. Вероятно, вы знаете, что в Бостоне уже несколько месяцев стоит сильный гарнизон. Около шести недель тому назад главнокомандующий этим гарнизоном отправил отряд в Нью-Гэмпшир, чтобы уничтожить некоторые склады. Этот отряд встретился с американцами, и произошла жестокая схватка. Несколько сот сражающихся остались убитыми или ранеными. Я достаточно знаю силы обеих партий, чтобы видеть, что это начало гражданской войны. Я считал нужным сообщить вам это.

Не все одинаково отнеслись к рассказу капитана. Джоэль Стрид, наклонясь вперед, казалось, боялся упустить хоть одно слово; американцы тоже отнеслись с большим вниманием и, выслушав, многозначительно переглянулись. Мик схватил дубину, которую всегда носил с собой, когда не работал, и вызывающе поглядывал вокруг, точно ждал только приказаний капитана, чтобы начать битву. Джеми был задумчив и раз или два почесал свой затылок как бы в нерешительности. Голландцы отнеслись с любопытством, но, казалось, плохо понимали, в чем дело. Негры слушали с широко открытыми глазами и гримасничали так, как будто у них во рту лежал кусок чего-нибудь вкусного, а когда узнали, что так много убитых, на их лицах выразился неподдельный ужас. Ник один оставался равнодушным, из чего капитан заключил, что битва при Лексингтоне известна уже тускарору.

Вилугби любил, чтобы колонисты обращались с ним дружески, и потому заявил, что он готов отвечать на их вопросы, касающиеся этого дела.

- Вероятно, эти новости вам привез майор? - спросил Джоэль.

- Понятно, ведь больше никого не было у нас.

- Не угодно ли вашей чести приказать нам взять ружья и идти сражаться за ту или другую сторону? - спросил ирландец.

- Совсем нет. Еще успеем, когда ближе узнаем обо всем этом.

- Значит, капитан не думает, что дела зашли так далеко, что пора идти на помощь? - спросил, хитро улыбаясь, Джоэль.

- Я считаю более благоразумным не принимать никакого участия. Гражданская война, Стрид, вещь слишком серьезная, чтобы слепо бросаться в ее опасности и трудности.

Не говоря ни слова, Джоэль переглянулся с мельником. Джеми Аллен служил прежде в королевском полку и привык там к осторожности.

- Парламент не пошлет солдат против безоружных людей.

- Ну, Джеми, - перебил его Мик, не считавший нужным говорить об этом так осторожно, - где же твоя храбрость, если ты так говоришь? Если у человека здоровы обе руки, так какой же он безоружный? Ну что сделал бы полк против такого укрепления, как, например, наше? Проживая здесь десять лет, я не мог бы найти отсюда дороги. Заставьте-ка солдата переехать из конца в конец озеро Отсего, легко ему будет с этим справиться?!

Ирландец ненавидел американцев, англичан же считал притеснителями и еретиками и, несмотря на все это, всей душой любил семейство своего хозяина. Такие противоречия сплошь и рядом встречались в этом храбром и смелом человеке.

Американцы удалились, обещав поразмыслить обо всем. Джеми так и ушел, задумавшись и почесывая затылок. В этот день, работая в саду, он часто отрывался от дела, занятый своими мыслями.

Негры ушли толпой и толковали об ужасах войны. Маленькая разбивальщица говорила, что убитых было несколько тысяч, а большая разбивальщица уверяла, что капитан говорил о сотнях тысяч, и добавляла, что во всякой большой битве бывает столько убитых. Когда капитан вошел в дом, к нему явился без зова сержант Джоэль, чтобы узнать, не будет ли каких-нибудь особенных приказаний.

ГЛАВА VII

Мы все здесь! Отец, мать, сестра, брат; мы нежно любим друг друга. Каждое место занято. Равнодушные не могут смешаться с нами. Это бывает нечасто, когда наша семья сходится так вся целиком вокруг очага наших предков. Будьте благословенны эти места и это собрание'. Сегодня все заботы должны быть забыты; отдадимся владычеству приятного покоя; пусть добрые чувства правят нашими часами: мы все здесь.

Спраг

Служащие разошлись по своим работам; на площадке остались только Джоэль, каменщик и кузнец. К ним вышел капитан, чтобы сделать некоторые распоряжения.

- Прежде всего, Джоэль, надо поставить ворота и устроить палисады, чтобы мы могли быть в безопасности в случае нападения индейцев. В американских войнах они всегда принимают участие, выгодно пользуясь всеобщим беспорядком.

Джоэль находил это лишним, особенно теперь, в мае, когда так много работ в поле; неблагоразумно, говорил он, тратить время попусту.

- Ведь на одни ворота уйдет целая неделя, и то если все рабочие примутся за дело.

- Постановка ворот не займет больше двух дней, а что касается рвов и других укреплений, то все это возможно сделать за неделю. Что ты об этом думаешь, Боб?

- Недели вполне хватит. И если ты мне позволишь распоряжаться работами, я отвечаю за безопасность семьи.

Капитан с удовольствием согласился на предложение сына, и решено было сейчас же взяться всем за работу.

Все другие работы были приостановлены, исключая посадку деревьев.

Одна часть рабочих начала копать ров вокруг холма, а другая отправилась в лес за деревьями для палисадов. Ворота же продолжали стоять на своем месте.

Капитан был в восхищении: эта оживленная деятельность напоминала ему его военную жизнь, и он чувствовал себя помолодевшим. Мик, копавший как крот, рыл уже глубоко, когда американцы только еще лениво начинали браться за дело.

Что касается Джеми Аллена, то он не торопясь принялся за дело, но скоро его белокурые волосы виднелись уже в уровень с землей. Четыре дня шла оживленная работа; окончив посадку деревьев, Джоэль со своими помощниками также присоединился к строителям укреплений. Рвы были уже окончены и начали ставить палисады.

- Ставьте прямее стволы, молодцы! - распоряжался сержант.

- Вот удивительная плантация, - сказал Джоэль, - и удивительные же плоды, должно быть, она принесет. Может быть, вы надеетесь, что эти каштаны будут расти?

- Не для того мы и садим их, чтобы они росли, а думаем, что они помогут нам укрыться от дикарей; только баррикады и могут остановить их.

- Я не спорю с этим, Джеми, хотя, на мой взгляд, полезнее теперь работать в поле; по крайней мере, мы были бы обеспечены на зиму кормом для скота. Впрочем, я. может быть, и ошибаюсь.

- Вот как, Стрид! - закричал Мик из глубины траншеи. - Вы считаете бесполезным строить укрепление в военное время? Уж очень вы храбры! Такому смельчаку всего лучше надеть ранец и идти воевать; а мы будем хлопотать о безопасности нашей хижины. Я уверен, пока здесь будут Мик, Джеми и сержант, ни один волос не упадет с головы нашего господина и всей его семьи. Хотел бы я видеть, как это дьявольское племя будет падать в траншею, где их засыплет землей!

- Ты называешь так индейцев, а сам дружишь с Ником?

- Ну, Ник образованный дикарь.

Джоэль отошел, ворча что-то себе под нос.

Через неделю работы были окончены, исключая ворота.

Во все время работ майор был так занят и утомлен, что совсем не имел времени поболтать с сестрами и матерью. Но сегодня, когда работы уже кончились, когда около палисадов все подчистили и вымели, капитан предложил пить вечерний чай перед домом под раскидистым вязом.

- Если бы американцы знали, сколько чаю мы выпиваем, то назвали бы нас изменниками. Но после работы, да еще в лесу, это так приятно. Я думаю, майор Вилугби, что и королевские войска не пренебрегают им?

- Еще бы, мы его очень любим! Говорят, в Бостоне он заменил портвейн и херес. Я не знаток в нем, но очень люблю его пить. Фаррель, - обратился Роберт к своему денщику, - принеси корзину, что стоит на моем туалетном столике.

- Правда, Боб, - сказала, улыбаясь, мать, - ты ничего не сказал еще нам о ней.

- Я оправдываю себя тем, что все время заботился о вашей безопасности. А теперь от всей души благодарю за подарки всех вас; только Мод поленилась и не захотела ничего сделать мне на память.

- Это невозможно! - вскричал капитан. - Поверь мне, Боб, никто так не интересуется всегда тобою, как она.

Мод ничего не сказала. В эту минуту вернулся Фаррель и поставил корзину возле Роберта. Он вынул все вещи, но ни на одной из них не было имени Мод.

- Действительно, это очень странно, - совершенно серьезно заметил капитан. - Боб, не обидел ли ты чем-нибудь мою маленькую девочку?

- Уверяю тебя, что с умыслом я никогда не обижал ее; если же это произошло как-нибудь незаметно для меня самого, то прошу теперь прощения у Мод.

- Тебе не за что извиняться! - живо вскрикнула Мод.

- Так почему же ты забыла о нем, моя крошка, тогда как мать и Белла сделали ему столько подарков?

- Обязательные подарки, дорогой папа, совсем не подарки, и я не люблю их делать.

Считая за лучшее прекратить этот разговор, Роберт уложил обратно все вещи. Мод готова была расплакаться. По счастью, завязался разговор, и никто не заметил возбужденного состояния девушки.

- Ты мне говорил, что у вас в полку новый командир, но не назвал его фамилию. Вероятно, это мой старый товарищ Том Велингфорд; в прошлом году он писал мне, что надеется получить этот полк.

- Генерал Велингфорд получил один кавалерийский полк, а к нам назначили генерала Мередита.

Когда было произнесено имя генерала Мередита, никто, за исключением Мод и Роберта, не обратил на это внимания.

Мод же оно напоминало о ее родителях, и ей захотелось расспросить брата об этом генерале, приходившемся ей дедушкой; но деликатность не позволила ей сделать это при Вилугби, заменившем ей родителей, и она отложила свои расспросы до более удобного случая. Роберту же это имя напоминало всегда о его милой названой сестре.

В это время Ник подошел к столу и с удивлением поглядывал на укрепления.

- Видишь, Ник, на старости лет я опять делаюсь солдатом. Как ты находишь наши работы?

- К чему они, капитан?

- Защищать нас, если краснокожим вздумается прийти за нашими скальпами.

- Зачем скальпировать? Томагавк зарыт глубоко, его выроют не раньше десяти, двух, шести лет.

- Да, да, но когда представляется к тому случай, то красные джентльмены быстро вырывают его. Я думаю, ты знаешь, что в колониях волнение...

- Говорили вокруг Ника, - отвечал уклончиво индеец. - Ник не читает, не слушает, мало разговаривает, разговаривает только с ирландцем, но и то не понимает.

- Мик не очень красноречив, я это знаю, - сказал капитан, смеясь, - но он честный человек и всегда готов услужить.

- Плохой стрелок целится в одно, попадает в другое. Капитан, дайте Нику четверть доллара.

- Ты мне отдашь его потом?

- Конечно. Ник - честный человек, он держит свое слово.

- Я не думал, что ты такой исправный.

- Вождь тускароров всегда честный человек - что говорит, то и делает.

- Хорошо, старый дружище, я не откажусь получить долг назад, по крайней мере, я буду знать, что и в будущем могу служить тебе.

- Одолжите Нику доллар, завтра он отдаст. Капитан не согласился дать ему больше четверти доллара, чем Ник остался очень недоволен и сейчас же отошел к укреплениям.

- Вот старый товарищ, - сказал Роберт. - Я удивляюсь, что вы позволяете ему жить в "Хижине". Теперь, когда началась война, его лучше удалить.

- Это легче сказать, чем сделать. Но ведь ты привел его сюда.

- Я привел его потому, что он узнал меня, и было более благоразумным вступить с ним в дружеские отношения. К тому же мне нужен был проводник, а никто лучше его не знает лесных тропинок. Но его все-таки надо остерегаться, так как за последнее время он стал изрядным негодяем.

- Нет, Боб, он все такой же, как был и раньше. Если быть с ним осторожным, то он неопасен; к тому же он боится меня. Главная вина его в том, что он пьет ром здесь с Джеми и Миком, но я устранил и это, запретив мельнику продавать им его.

- Мне кажется, что вы оба несправедливы к Нику, - заметила мистрис Вилугби, - у него есть и очень хорошие качества. Помните, Гуг, когда Роберт был болен и доктора прописали ему некоторые травы, то Ник, вспомнив, что видел их за пятьдесят миль, пошел за ними, хотя мы даже и не просили его об этом.

- Это верно, но ведь у каждого есть и хорошие, и дурные качества. Но вот он идет; не нужно, чтобы он знал, что речь шла о нем.

- Да, не следует, чтобы подобные люди думали, что они имеют какое-нибудь значение.

Ник осмотрел новые укрепления, подошел к столу и, приняв важный вид, обратился к капитану:

- Ник старый начальник; он часто присутствовал на военных советах, как и капитан, - много знает; хочет знать новую войну.

- Это, Ник, семейная война; французы в ней не принимают участия.

- Как, англичане против англичан?

- А разве тускарор не поднимает никогда томагавка против тускарора?

- Тускарор убивает тускарора, но настоящий воин никогда не скальпирует женщин и детей своего племени.

- Надо признаться, Ник, ты очень логично рассуждаешь. Ворон ворону глаз не выклюет, говорит пословица; и все-таки великий отец Англии поднял оружие против своих детей американцев.

- Кто идет торной тропинкой, кто каменистой? Как вы думаете об этом?

- Я не принадлежу ни к той, ни к другой стороне. Я желал бы только от всего сердца, чтобы этой войны не было.

- Вы опять наденете мундир и пойдете за барабаном, как прежде?

- Нет, старый товарищ, в шестьдесят лет любят больше мир, чем войну, и я предпочитаю остаться дома.

- Зачем капитан строил укрепления?

- Потому что я намерен остаться здесь. Палисад остановит нападающих на нас.

- Но у вас нет ворот, - проворчал Ник. - Англичане, американцы, краснокожие, французы - все могут войти. Где есть женщины, там ворота должны быть заперты.

- Я уверена, Ник, что ты наш друг, - вскричала мистрис Вилугби, - я помню, как ты принес траву для сына.

- Это верно, - ответил с достоинством Ник. - Ребенок почти умирал сегодня, а завтра играл и бегал. Ник его полечил своими травами.

- Да, ты был доктором. А помнишь, когда у тебя была оспа?

Индеец так быстро обернулся к мистрис Вилугби, что та вздрогнула.

- Кто заразил Ника? Кто вылечил его? Вы помните.

- Я привила тебе оспу, Ник; и если бы я этого не сделала, то ты умер бы, как умирали у нас солдаты, у которых она не была привита.

Взволнованный, с глубокой благодарностью в глазах, индеец быстро схватил нежную и белую руку мистрис Вилугби и, откинув одеяло с плеча, прикоснулся ею до оспин.

- Старые метки, - сказал он, широко улыбаясь, - мы друзья; это никогда не сгладится.

Эта сиена растрогала капитана, он бросил индейцу доллар, но тот, не обращая на это никакого внимания, повернулся к стене и сказал:

- Большие опасности проходят через маленькие щели. Зачем же оставлять большие щели открытыми?

- Надо будет повесить ворота на будущей неделе, хотя это лишнее - бояться опасности в таком отдаленном месте, как наша хижина, и в самом начале войны.

После захода солнца семья ушла в дом: капитан с женой отправились в свои комнаты, а Роберт остался с сестрами.

- Знаешь, Роберт, - сказала Белла, нежно беря за руку брата, - мне кажется, что папа уж очень спокойно относится к опасности?

- Он очень хороший солдат, Белла, и он знает, что надо делать. Я боюсь только, чтобы он не стал на сторону колонистов.

- Дай Бог, - вскрикнула Белла, - если бы и ты поступил так же!

- Нет, Белла, - возразила с упорством Мод, - ты говоришь, не подумав; мама очень огорчается из-за того, что папа придерживается таких взглядов. Она находит, что прав парламент, а не колонии.

- Что за ужасная вещь - гражданская война! - сказал майор. - Муж идет против жены, сын - против отца, брат - против сестры. Лучше умереть, чем видеть все это.

- Нет, Роберт, это не так, - прибавила Мод. - Мама никогда не противоречит отцу. Она будет молиться только о том, чтобы папа не поступил так, как это больно было бы видеть его детям. Что касается меня, то я не принадлежу ни к одной партии.

- А Белла как же, Мод? Неужели она будет молиться, чтобы в этой войне брат потерпел поражение? Должно быть, из-за этих взглядов ты и забыла обо мне.

- Ты не совсем справедлив к Мод, - сказала, улыбаясь, Белла. - Никто тебя так не любит, как она.

- Отчего же я не нашел в корзине от нее ни одной безделушки, которая показала, что она помнит обо мне?

- Но где же доказательства, что ты сам помнил о нас? - с живостью спросила Мод.

- Вот они, - ответил Роберт, кладя перед сестрами небольшие свертки. На каждом стояли их имена. - Маме я уже отдал подарок, не забыл также и отца.

Расцеловав брата, Белла весело убежала к матери показать свои подарки, состоящие из различных вещиц для туалета. Мод тоже была в восхищении от своего свертка, но более сдержанна в проявлении радости; только яркая краска на щеках и навернувшиеся слезы выдавали ее чувства. Полюбовавшись каждой вещицей, она быстро подошла к корзинке, повыбрасывала оттуда все, пока не добралась до шарфа и, схватив его, с улыбкой подошла к Роберту.

- А это, неблагодарный?

- Это? - воскликнул удивленный майор, разворачивая чудную работу. - Я думал, что это один из старых шарфов отца, отданный мне по наследству.

- Разве он старый, разве он поношенный? - спрашивала она, растягивая шарф. - Отец его ни разу не видел, и никто еще не носил его.

- Возможно ли? Но ведь это работа нескольких месяцев. Здесь ведь нельзя купить его.

Фенимор Купер - Хижина на холме (Wyandotte: or The Hutted Knoll). 1 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :