Фенимор Купер
«Сатанстое (Satanstoe: or The Littlepage Manuscripts, a Tale of the Colony). 3 часть.»

"Сатанстое (Satanstoe: or The Littlepage Manuscripts, a Tale of the Colony). 3 часть."

Сердце мое трепещет от радости при виде радуги в небесах. Так было, когда я был ребенком, так будет, и когда я буду старцем, или же я предпочитаю умереть.

Вордсворт

Если бы мы остались еще хоть пять минут на самой реке, наши счеты с жизнью были бы кончены. Теперь, сидя на одном из высоких уступов ледяной глыбы, мы смотрели, как мимо нас несся пенящийся поток, и я видел, как в нем, кружась и вращаясь, пронеслись сани Гурта, а за ними другие, запряженные парой гнедых лошадей, обезумевших и выбившихся из сил, рвавшихся и бившихся среди пены потока, стараясь освободиться от своей упряжки. Минуту спустя страшный, душераздирающий крик, крик агонии коня огласил воздух.

- Что это? - спросила Аннеке.

- Крик какой-нибудь ночной птицы, вероятно! - ответил я.

Между тем и наш плавучий остров также несло течением, правда, медленно, потому ли, что нас задерживали песчаные мели в проливе, или потому, что нашу льдину прибило к береговому льду и трение мешало ей, при ее большой тяжести, двигаться с той же быстротой, как окружающие ее маленькие льдины; но только я решил, что нам следует как можно скорее добраться до западной оконечности нашего плавучего острова, чтобы воспользоваться первой возможностью перебраться на береговой лед, а оттуда - на берег.

Отдохнув немного, Аннеке заявила, что готова идти дальше. Мы находились по меньшей мере на высоте тридцати футов над водой. Весь наш плавучий остров представлял собой сплошной хаос на ребро поставленных льдин, по которым нелегко было добраться до его западного края, не говоря уже о том, что даже просто держаться на ногах на этом скользком льду было крайне трудно. К счастью, на мне поверх ботинок были надеты мокасины из оленьей шкуры, а на Аннеке были фетровые сапожки, иначе мы не смогли бы двигаться по ледяным скатам и уступам. Мы уже добрались до самого края нашей плавучей глыбы, как вдруг, подхваченная встретившимся на пути водоворотом, она закружилась и спустя немного очутилась по другую сторону острова, с которого мы только что ушли. Вместо того чтобы снова повторить мучительную попытку перебраться на другую сторону глыбы, я предложил на этот раз спуститься на нижнюю, плашмя лежащую на воде льдину и выжидать, когда течением нас прибьет достаточно близко к берегу.

Посередине реки течение было настолько сильное, что разносило все на своем пути; по счастью, наша льдина находилась в стороне от главного потока и, как я думаю, настолько глубоко сидела в воде, что задевала своим основанием за дно, и это придавало ей временами вращательное движение. Наконец я заметил, что наша глыба поворачивается как раз той стороной к берегу, где была та льдина, на которую мы с Аннеке только что спустились.

Надо было не упустить удобного момента. Я предупредил Аннеке. Впереди нас только что прибило к берегу громадную плоскую льдину; так как мы, то есть наша глыба, шли за ней следом, то я имел основание предположить, что мы пристанем к этой большой льдине, отчасти загородившей пролив, или же, во всяком случае, коснемся ее. Лед нашей льдины был очень толст, и поэтому мы ничем не рисковали, подойдя даже к самому ее краю. Несколько раз мы подходили совсем близко к береговому льду, но всякий раз наша льдина несколько уклонялась, так что между нами и прибрежным льдом оставалось водное пространство в шесть-семь футов. Я, конечно, мог бы перескочить, но Аннеке была не в состоянии этого сделать. Милая девушка поняла это и, ласково взяв меня за руку, сказала:

- Как вы видите, Корни, мне не судьба спастись! Но вы могли бы без меня добраться до берега. К чему нам погибать обоим? Спасайте хоть себя!

Видя, что Аннеке совершенно потеряла надежду на спасение, а наша льдина как будто начинала удаляться от берега, я в минуту отчаяния принял безумное решение поставить все на карту и либо спасти ее и себя, либо погибнуть вместе с нею. Схватив ее на руки, как ребенка, я выждал удобный момент и перескочил вместе с моей драгоценной ношей на крошечную льдину, проходившую между нашей льдиной и береговым льдом; едва коснувшись ее ногой, я перескочил с нее на береговой лед в тот момент, когда она, под нашей общей тяжестью, начала погружаться в воду. Собрав остаток сил, я двумя-тремя громадными прыжками пробежал по береговому льду и наконец, совершенно изнемогая, почувствовал, что коснулся ногой твердой земли.

Теперь я невольно оглянулся назад и содрогнулся при виде того, на что я посмел отважиться. Послужившую нам мостом льдину уже несло течением, наполовину запрокинув ее, а наша ледяная скала, на которой мы нашли спасение от затопившей остров воды, медленно, но неудержимо приближалась к середине реки, где ей предстояло неминуемое крушение. Видя это, я горячо возблагодарил Бога за наше спасение, а Аннеке, опустившись на колени, тоже молилась с умилением и слезами. Я подождал, когда она завершила молитву, и затем помог ей взобраться по крутому скату берега Гудзона.

Остановившись, чтобы перевести дух после этого тяжелого подъема, мы взглянули на реку, которая отсюда была видна на большом протяжении. Вся она представляла собою какой-то хаос льдин, обломков и бурлящего, пенящегося потока, стремительно несшегося к морю. Целый лес льдин - и среди них в одном месте, в том самом проливе, где недавно были мы с Аннеке, неслась какая-то большая темная масса; это был целый дом, снесенный наводнением. Затем следовал сорванный мост, а немного дальше несло течением между льдин крупное судно.

Было уже очень поздно, следовало подумать найти какой-нибудь приют на ночь для Аннеке. Я решил выйти на большую дорогу, шедшую вдоль берега реки, и идти по направлению к Альбани. Аннеке была очень утомлена, она едва передвигала ноги, но не жаловалась и шла, опираясь на мою руку, покорно следуя за мной.

Мы прошли еще только небольшую часть предстоявшего нам пути по большой дороге, и тут я услышал мужской голос. Мне показалось, что то был голос Дирка. Я остановился и, к неописуемой радости, увидел его в нескольких шагах от нас. Я крикнул что было мочи, и в ответ на мой крик раздался громкий радостный возглас Дирка, узнавшего Аннеке. Когда он подбежал к нам, то был страшно взволнован; никогда еще я не видал его в таком состоянии.

- Все твои спутники целы и невредимы? - спросил я не совсем решительно, опасаясь услышать что-нибудь ужасное о седоках саней Германа Мордаунта.

- Все, слава Богу; погибли только сани и лошади! Но где же Гурт Тен-Эйк и мисс Мэри Уаллас?

- Они на том берегу; нас разлучили льдины, и они избрали то направление, тогда как нас прибило сюда! - Я сказал это, главным образом желая успокоить тревогу Аннеке; сам же далеко не был так уверен в их спасении. - Расскажи нам, как вы сами спаслись? - добавил я.

Дирк рассказал коротко, как после многократных неудачных попыток выбраться на берег в санях, они решили перейти по льдинам. Дирка оставили сторожить лошадей, а мистер Мордаунт старался перевести на берег мистрис Богарт, но, увидав их в страшной опасности, Дирк бросил все и кинулся их спасать. Все они очутились в воде, которая, по счастью, в этом месте была неглубока, так как внизу под водой был еще лед. Лошади, предоставленные сами себе и испуганные треском льда, понесли и скрылись в тумане. Мужчины вынесли мистрис Богарт на берег неподалеку от того места, где мы встретились; поблизости было жилье; их приютили. Мистрис Богарт уложили в теплую постель, а мужчины переоделись в сухую одежду и отправились отыскивать нас.

Придя на ферму, мы застали Германа Мордаунта, который при виде дочери почти обезумел от радости; такие минуты не поддаются описанию; но когда он несколько успокоился, и Аннеке тоже, то со слезами на глазах стал благодарить меня.

- Я знаю, - сказал старик, - что после Бога я вам вторично обязан жизнью моей дочери! Я желал бы, чтобы небу было угодно - впрочем, теперь уже поздно... Ну да мы найдем, быть может, другой способ... Простите, Бога ради, Литльпэдж, я сам не знаю, что говорю, но поверьте, что если я не нахожу выражений благодарить вас, то оказанной вами мне услуги не забуду, пока жив!

О времени нашего пребывания у добрых фермеров, приютивших всех нас в эту ночь, рассказывать нечего: они постарались устроить нас как можно удобнее, угостили горячим кофе и поутру снарядили свою тележку, чтобы отвезти нас в город. А когда мы хотели деньгами отблагодарить их за все эти услуги, фермеры наотрез отказались принять что-либо.

Говорят, что все американцы корыстны, но на всем пространстве колоний не найдется ни одного человека, который взял бы деньги за подобного рода услугу.

Мы прибыли в Альбани часов около десяти утра, и когда при дневном свете взглянули на реку, вся она уже вскрылась и даже почти очистилась ото льда, только кое-где плыла одинокая запоздалая льдина; острова же все до единого были под водой, так что трудно было даже определить место, где они находятся. Вся нижняя часть города Альбани была затоплена; но это обстоятельство не повлекло за собой никаких несчастий, потому что американцы дорожат жизнью и заблаговременно принимают меры против всяких случайностей.

Подъезжая к дому Германа Мордаунта, мы услышали, что нас окликают. Это был Гурт Тен-Эйк. который махал шапкой в воздухе и, сияя от радости, бежал к нашим экипажам.

- Мистер Герман Мордаунт, - воскликнул он, тряся его за руку, - мне кажется, что вы воскресли из мертвых, и вы также, мистрис Богарт, и вы, мистер Фоллок! А вот и Корни, и мисс Аннеке. Ах, какое счастье! Какое счастье, что все здоровы. Мисс Мэри Уаллас чуть жива от страха; при малейшем шорохе она вздрагивает, боясь услышать дурную весть!

Едва договорив эти слова, он кинулся в дом, и минуту спустя Мэри и Аннеке были в объятиях друг друга. Мистрис Богарт мы проводили до ее дома, а затем возвратились к Мордаунтам.

Гурт, с его знанием местности и многолетним опытом, сумел избежать тех страшных опасностей и затруднений, какие пришлось пережить нам. В тот момент, когда он с мисс Мэри добежал до края последнего, ближайшего к берегу острова, громадная льдина врезалась между островом и берегом; недолго думая, он схватил Мэри за руку и перебежал вместе с ней, как по мосту, на берег. Правда, пока они бежали, вода залила льдину сверху, но это было не страшно. Очутившись на берегу, Гурт стал звать нас, приглашая последовать его примеру, и голос, который, как нам показалось, звал меня, был его голосом. Не получив ответа, он вернулся за нами по льдине на остров, но, не найдя нас, уже с риском для жизни вернулся обратно к Мэри Уаллас. Не видя пользы оставаться долее на берегу, он вместе с Мэри пошел по направлению к Альбани, и около полуночи они были как раз против города, по ту сторону реки.

Здесь река совершенно вскрылась, но течение было страшно сильное; однако это не испугало Гурта. Превосходный гребец, он отыскал на берегу лодку, спустил ее на воду, усадил в нее Мэри и пристал в десяти шагах от того места, где мы с ним несколько дней тому назад вывалились из салазок. Оттуда до дома Германа Мордаунта было всего две минуты ходьбы, и в эту ночь из всей нашей компании одна Мэри Уаллас спала в своей постели, если только она вообще в состоянии была спать после всего пережитого.

Джек и Моиз благополучно выбрались на берег, и их поймали на большой дороге, ведущей к Аль-бани; так как все в округе знали их и их владельца, то лошадей тотчас же привели к нему на конюшню. Даже сани не пропали бесследно: их унесло течением чуть не к самому устью реки. Они были выброшены на берег за Нью-Йорком, и вытащившие их люди поместили о них объявление в газетах. Гурт откликнулся на это объявление и с ближайшим шлюпом, пришедшим из Нью-Йорка в Альбани после открытия навигации, получил свои сани обратно. Сани Германа Мордаунта постигла иная судьба: его гнедые утонули и, конечно, увлекли за собой и сани на дно реки; но как только лошади испустили дух, тела их всплыли, а вместе с ними и сани. Матросы большого судна, идущего в Альбани, выловили сани, отрезав постромки и обрубив дышло, и доставили сани в город.

Вся эта история наделала много шума в городе, и все с большой похвалой отзывались обо мне. Бельстрод один из первых явился ко мне.

- Право, милый Корни, вы как будто самой судьбой предназначены оказывать мне самые величайшие услуги! Клянусь честью, я не знаю даже, как вас и благодарить. А знаете ли, если мистер Мордаунт не вмешается в это дело, то еще до конца лета этот Гурт Тен-Эйк непременно утопит всю его семью и вас в придачу или же придумает какое-нибудь другое средство сломать всем шею!

- Это было такое несчастье, которое могло случиться и с самым почтенным и самым осторожным человеком! - возразил я. - Лед на реке был так же прочен, как мостовая в городе, когда мы выехали.

- Да, тем не менее это катание могло многим стоить жизни! Ах, Корни, удивляюсь я, почему вы не вступаете в ряды армии! Поступайте к нам в качестве волонтера, а я напишу о вас отцу, и сэр Гарри непременно выхлопочет вам патент на чин офицера! Если он узнает, что мы обязаны вашему мужеству спасением мисс Мордаунт, то перевернет небо и землю, чтобы доказать вам свою благодарность. Знаете ли, что с того момента, как мой добрейший отец решился дать согласие на этот брак и назвать мисс Мордаунт своей belle-fille, он считает ее уже своей дочерью.

- А мисс Аннеке? Она также смотрит на сэра Гарри как на своего отца? - спросил я.

- Во всяком случае, ей придется привыкнуть мало-помалу так смотреть на него, не правда ли? Ведь это же естественно! И я уверен, что если сейчас мисс Аннеке мысленно говорит себе, что с нее довольно и одного отца, то со временем это, несомненно, изменится; она и теперь уже всегда, когда хорошо расположена, поручает мне писать моему отцу самые приятные веши. Но что с вами, милый Корни? Отчего вы так серьезны?

- Мне кажется, мистер Бельстрод, что я должен вам ответить той же откровенностью, какой вы почтили меня! Вы мне сказали, что искали руки мисс Мордаунт, и я обязан вам сказать, что я в этом отношении ваш конкурент, чтобы не сказать - соперник!

Майор выслушал мое признание с величайшим спокойствием и с улыбкой на губах.

- Так, значит, вы желаете сами жениться на мисс Аннеке Мордаунт, милый Корни?

- Да, майор Бельстрод! Это величайшее желание моего сердца!

- Придерживаясь вашей системы взаимности, вы мне позволите задать вам несколько вопросов?

- Сделайте одолжение! На вашей откровенности я намерен построить мое дальнейшее поведение!

- Скажите, говорили вы когда-нибудь об этом вашем сердечном желании мисс Мордаунт?

- Да, говорил, и в самых ясных выражениях, не допускающих ни малейшего сомнения!

- Вероятно, вчера ночью, на проклятых ледяных глыбах, в то время, когда она думала, что ее жизнь в ваших руках, не так ли?

- Вчера об этом не было произнесено ни одного слова! В эти страшные минуты мы оба думали совершенно о другом!

- Было бы не совсем великодушно воспользоваться такими минутами растерянности, страха девушки...

- Майор Бельстрод, помните, что я не позволю...

- Бога ради, милый Корни, остановитесь! - сказал майор самым мирным и дружелюбным тоном. - Между нами не должно быть недоразумений. Ничего не может быть глупее, когда люди, не желающие причинить друг другу ни малейшей царапины, начинают говорить громкие слова о чести, в то время как честь тут решительно ни при чем. Я совсем не желаю ссориться с вами, мой юный друг, и если у меня случайно в разговоре сорвется какое-нибудь необдуманное слово, то заранее прошу вас простить его мне и не тянуть меня сейчас же к ответу за него!

- Довольно, мистер Бельстрод! Поверьте, и я не хочу с вами ссориться из-за пустяков, и мне, как и вам, противны эти показные храбрецы, поминутно хватающиеся за эфес шпаги, но которые при первом серьезном шаге отступают назад!

- Вы правы, Литльпэдж, - те, что много шумят, редко много делают! Так не будем больше говорить об этом! Мы понимаем друг друга! Позвольте же задать вам еще несколько вопросов.

- Сколько угодно - при условии, что мне будет предоставлено право отвечать или молчать, по моему усмотрению!

- Прекрасно! Так скажите, прежде всего, уполномочил ли вас майор Литльпэдж ассигновать вашей будущей супруге приличную вдовью пенсию?

- Нет, но это и не в обычаях у нас в колониях; в редких случаях в брачный договор входит что-либо, кроме цифры приданого невесты, и это исключительное добавление представляет собою обыкновенно вклад кого-либо из родителей брачующихся в пользу третьего поколения. Я полагаю, что мистер Мордаунт завешает свое состояние дочери и ее детям, за кого бы она ни вышла!

- Да, это чисто американский взгляд на вещи! Но я сильно сомневаюсь, чтобы Герман Мордаунт, помнящий свое английское происхождение, придерживался такого же взгляда. Во всяком случае, Корни, мы, как вижу, соперники; но это еще не причина не быть друзьями! Мы понимаем друг друга. Быть может, мне следовало бы сказать вам все без утайки.

- Я вам буду за это очень признателен, мистер Бельстрод, не опасайтесь никакого малодушия с моей стороны. Я сумею вынести все, и если Аннеке предпочитает мне другого, то ее счастье для меня во всяком случае дороже моего личного счастья!

- Да, мой милый мальчик, все мы это говорим в двадцать лет! В двадцать два мы начинаем уже находить, что наше личное счастье также стоит некоторого внимания, а в двадцать четыре начинаем его ставить даже несколько выше счастья любимой женщины. Но пусть я эгоист, тем не менее справедливость прежде всего. Я не имею никаких оснований сказать с уверенностью, что мисс Аннеке предпочитает меня другим, но зато ее отец, а вы впоследствии узнаете, что отцы в этих делах играют весьма важную роль, на моей стороне. Это вы видите уже из того, что без согласия сэра Гарри я не мог бы назначить ни малейшего вдовьего капитала, несмотря на то, что я уже утвержден в правах наследования после моего отца. Но существующая власть всегда будет стоять выше имеющей намерение стать ею, потому что все мы больше думаем о настоящем, чем о будущем, и это, вероятно, причина того, что немногие из нас попадают на небо. Но я отвлекся от темы! Так отец ее, должен вам сказать, за меня! Мои предложения ему подходят, моя семья ему подходит, мое положение в обществе и мое служебное положение также ему подходят и, наконец, я имею основание думать, что и моя личность ему в достаточной мере нравится.

Я ничего на это не ответил, и мы окончили разговор. Но то, что я слышал от Бельстрода, заставило меня припомнить странные слова, сказанные мне Германом Мордаунтом, когда он благодарил меня за спасение его дочери.

ГЛАВА XVIII

Почему вы дрожите так, милейший, и как будто боитесь вещей, столь прекрасных на вид? Во имя истины, скажите мне, кто вы такой.

Банко

Как я уже говорил, наше приключение на реке наделало много шума в городе, и почтенные особы, хмурившие раньше брови при упоминании имени Гурта Тен-Эйка, даже самые строгие моралисты теперь говорили, что, в сущности, в этом Тен-Эйке есть кое-что хорошее. Но не следует забывать, что мораль в целом свете - дело условное. Есть специальная городская мораль, и мораль дачная. В Америке она подразделяется еще на три главных класса: мораль новой Англии чисто пуританская; мораль центральных колоний - либеральная; наконец, мораль южных колоний, отличающаяся большой терпимостью. Кроме того, есть еще масса всяких подразделений! Мораль Гурта и моя были две совершенно разные морали: у него была мораль голландского типа, у меня скорее английского. Отличительной чертой морали голландского типа является терпимость, какую она проявляет по отношению к излишествам в удовольствиях. Полковник Фоллок мог служить образцом человека, придерживающегося этого типа моральных правил, его сын Дирк, несмотря на свою молодость и крайнюю робость, также не мог быть назван исключением из этого правила.

Во всей нашей колонии не было человека более уважаемого и любимого всеми, чем полковник Фоллок. Он был хороший муж и отец, добрый христианин, приятный сосед, преданный друг, верноподданный короля и, безусловно, честнейший во всех отношениях человек. Но и у него были свои недостатки, обычные и необычные. Так, ему необходимо было время от времени пошалить, как он выражался, и на эти шалости священник был вынужден закрывать глаза. Обычно шалости происходили раза два-три в год, когда он приезжал к нам в Сатанстое или когда мой отец отправлялся к нему в Рокрокарок, так называли его поместье в Рокланде.

В том и другом случае происходило изрядное потребление всякого рода ингредиентов, входящих в состав доброго пунша и других подобных напитков. Но эти маленькие дебоши не слишком затягивались. Обыкновенно их участники много и громко смеялись, рассказывали друг другу легкого и веселого содержания анекдоты и смехотворные истории, но до настоящих безобразий дело не доходило. Правда, в этих случаях и отец, и дед, и его преподобие мистер Ворден, и полковник Фоллок обыкновенно добирались до своих кроватей, спотыкаясь и пошатываясь, но все же без посторонней помощи, причем уверяли, особенно мистер Ворден, что у них от табака голова кружится.

Старик Ворден, однако, всегда заканчивал свои заседания в дружеской компании уже с пятницы и возвращался на них не ранее вечера понедельника, потому что ему необходимо было успокоиться, прежде чем приступить к составлению проповеди на воскресенье, которое он, как лицо духовное, считал долгом чтить; вообще в исполнении всех своих обязанностей он был чрезвычайно добросовестен и методичен, и когда ему случалось запоздать к обеду и узнать, что, садясь за стол, мой отец не прочел молитвы, он заставлял всех сидевших за столом положить свои ножи и вилки и читал вслух молитву.

Большие шалости обыкновенно происходили в стенах поместья Фоллока, и мой отец никогда не участвовал в них. Товарищами полковника в этих случаях бывали исключительно лица чистокровного голландского происхождения, и, как я слышал, эти оргии продолжались иногда целую неделю; все это время и полковник, и его друзья были счастливы, как милорды, и никогда не могли без посторонней помощи дойти до своих постелей. Впрочем, эти необычные эксцессы бывали нечасто, вроде високосного года, существующего для наведения порядка в календаре.

За время моего пребывания в Альбани я ни разу не обнаружил подобных склонностей в моем друге Гурте, так как такого рода необычные "шалости" трудно было бы совместить с его любовью к Мэри Уаллас, но по некоторым намекам и замечаниям я вскоре убедился, что он не раз бывал участником этих "забав", и Мэри Уаллас это было известно. Вероятно, то была единственная причина, заставлявшая ее колебаться принять его предложение, несмотря на ее несомненное чувство к нему. Даже Аннеке после нашего приключения стала относиться к Гурту более благосклонно, и я был уверен, что мечты его рано или поздно должны осуществиться. Мои же дела словно застыли на месте. Таково было мое мнение в тот момент, когда Гурт начал впадать в отчаяние.

Дело было в конце апреля, то есть месяц спустя после мартовского приключения. Гурт как-то поутру вошел ко мне и, совершенно трагическим жестом кинув свою шляпу на стол, произнес:

- Ну, Корни, мне опять отказали!

Надо заметить, что Гурт еженедельно повторял свое предложение Мэри, и та неизменно отвечала ему "нет".

- Понимаешь, она затвердила это слово: "нет", "нет" и "нет"! И мне начинает казаться, что ее уста совершенно разучились произносить другие слова, более приятные для моего слуха. Знаете, друг мой, на что я решился? Пойти к тетушке Доротее!

- К Доротее? К кухарке мэра?

- Нет! К тетушке Доротее, нашей лучшей гадалке и ворожее. Но, может быть, вы, Корни, не верите ни в гадалок, ни в ворожей. Я знаю, что некоторые люди совсем не верят в них!

- Я не могу ни верить, ни не верить, - сказал я, - так как никогда не имел случая видеть этого сорта женщин.

- Как? Неужели у вас в Нью-Йорке нет ворожей, гадалок, колдунов?

- Думаю, что есть, но я их не видел и никогда не слышал о них ничего, и если вы намерены пойти к этой тетушке Доротее, то я охотно отправлюсь с вами.

Гурт чрезвычайно обрадовался и признался, что одному ему ужасно не хотелось идти в ее берлогу, а со мной он готов пойти к ней сейчас же.

Здесь я должен сказать, что со времени нашего приключения я ни разу не говорил Аннеке о моей любви. Мне казалось, что после услуги, оказанной ей мною, как будто нехорошо было требовать награды за нее, да и по отношению к Бельстроду я считал некорректным использовать чувство благодарности девушки в мою пользу, а между тем настроение мое было не из веселых.

- Только знаете ли, Корни, вам нельзя идти к ней так, как мы есть; необходимо переодеться простыми рабочими или слугами! Возьмите у вас в гостинице у кого-нибудь из слуг его костюм на несколько часов. Что касается меня, то я привык ко всяким переодеваниям; меня никто не узнает. Это вместе с тем послужит и пробным камнем для талантов колдуньи. Пусть-ка она сумеет угадать наше звание и социальное положение под маскарадным нарядом! Переоденьтесь и приходите ко мне, Корни. Я уже буду готов, и мы вместе отправимся к Доротее.

Все было сделано, как договорились, и когда я пришел к Гурту и тот сам отворил мне двери, я принял его за слугу и спросил, дома ли его хозяин.

Гурт очень тщательно загримировался, я же был в этом отношении довольно небрежен, но, встретив на улице мистера Вордена, вздумал испытать, можно ли меня узнать в моем новом наряде, и, подойдя к старику, измененным голосом спросил его:

- Ваше преподобие, это вы венчаете людей бесплатно?

- Бесплатно, а также и платно, и последнее предпочитаю! - ответил тот. - Но, скажите, ради Бога, Корни, что вам вздумалось так вырядиться?

Пришлось признаться ему; и едва он узнал о нашем намерении, как стал просить, чтобы мы прихватили и его с собой. Нечего делать, мы вернулись к Гурту. Мистер Ворден быстро переоделся и стал действительно неузнаваем, так как мы все привыкли всегда видеть его в платье священника.

- Я иду с вами, Корни, только потому, что я обещал вашей матушке постоянно быть рядом с вами, когда вы затеете какую-нибудь глупость, - сказал старик, хотя, в сущности, ему просто хотелось позабавиться вместе с нами.

Судя по внешнему, да и по внутреннему виду дома, ремесло колдуньи не должно было быть слишком прибыльным: вокруг было и довольно грязно, и довольно убого. Нас впустила молодая женщина и сказала, что тетушка Доротея сейчас занята с двумя посетителями, но скоро придет и наш черед, и попросила войти в маленькую прихожую, смежную с главной комнатой, где находилась Сивилла и ее посетители.

Через притворенную дверь были слышны голоса, и я сидел так, что с моего места были видны ноги одного из этих посетителей. Судя по знакомым мне пестрым шерстяным чулкам, это был Язон, а когда он заговорил, то в этом уже не осталось ни малейшего сомнения. Он говорил довольно громко и убежденно; гадалка отвечала ему тихим скрипучим голосом, тем не менее каждое ее слово доносилось до меня.

- Ну, что же, тетушка Доротея, я вам хорошо заплатил за труды, не так ли? Теперь я желал бы знать, есть ли здесь, в этой колонии, дело, подходящее для бедного молодого человека, как я, имеющего и достаточно друзей, и достаточно достоинств?

- Ты под этим молодым человеком подразумеваешь себя, - говорила колдунья, - я это вижу по картам. Ты здесь затеял дело, хорошее для тебя дело; не бросай ничего, ни от чего не отказывайся и оставляй все у себя, это лучшее средство преуспеть в жизни.

- Право, Дирк, этот совет мне очень по душе, и я думаю, что я ему последую! Но теперь поговорим о земле и о месте для мельницы...

- Да, да... вы думаете приобрести... карты так и говорят: приобрести землю. Да... подождите немного, я вижу воду... да, да, это вода!.. Место очень удобное для мельницы... Но это еще не мельница, а лишь место для нее. Мельницу еще надо построить, и вы хотите купить эту землю и эту мельницу за бесценок... да, да... за бесценок!

- Спасибо вам, тетушка Доротея, а теперь скажите еще, как окончится моя жизнь, и я больше не стану беспокоить вас расспросами!

- Окончится хорошо, прекрасно, мирно и по-христиански... Погодите, я вижу на вас как будто священнические одежды и книгу в руках.

- Нет, нет, это, верно, не я! Я не сторонник богомолья...

- Но я вижу, что это вы. Вы не любите англиканского духовенства, осмеиваете его, да... Но это вы - пресвитерианский священник, руководящий каким-то тайным собранием.

- Ну, довольно! - сказал Язон. - Пойдемте, Дирк: мы и так уже задержали тетушку Доротею, а я слышал, что ее ждут другие посетители!

Язон встал и вышел из дома, пройдя через прихожую и не удостоив нас даже взглядом. Но Дирк задержался еще на минутку. Он, по-видимому, не был доволен тем, что ему было предсказано раньше.

- Так вы думаете, что я никогда не женюсь? - спросил он таким голосом, судя по которому было видно, что он придавал этому вопросу очень серьезное значение. - Я хотел бы знать это положительно, прежде чем уйти отсюда.

- Молодой человек, у меня что раз сказано, то сказано! Не я делаю будущее, - отвечала гадалка. - Оно не в моих руках, и я ничего изменить не могу. Ваш король - и ее король; она ваша королева, но вы не ее господин и никогда им не будете. Но если вы найдете женщину английской крови с сердцем голландки, у которой не будет возлюбленного в Англии, тогда сватайтесь за нее, и вам будет удача, не то оставайтесь как есть до конца дней!

Было слышно, как бедняга Дирк глубоко вздохнул. Я знал, что он думал об Аннеке; он прошел через прихожую, не поднимая головы, и потому не видел нас. Он ушел от тетушки Доротеи с развеянными надеждами, быть может, с разбитым сердцем, и впоследствии мне всегда казалось, что посещение колдуньи имело большое влияние на его судьбу.

Настала наша очередь. Нас впустили в смежную комнату, где находилась сама тетушка Доротея, а по полу скакал старый ручной ворон. Колдунье было на вид лет шестьдесят; худая, морщинистая, с седыми клочьями волос под черным кисейным чепцом, в сером платье, одного цвета с бегающими, глубоко запавшими глазами, - она своей внешностью вполне соответствовала своему ремеслу.

Войдя, мы все трое поклонились и положили на стол перед нею каждый по одному французскому экю. Со времени появления французских войск у нас в колониях стала ходить эта монета; утверждали даже, что посредством этого талисмана французы добывали у некоторых наших поставщиков все, что им было нужно.

С общего согласия было решено, что в первую очередь станет гадать мистер Ворден, причем мы останемся в комнате. Старуха стала тасовать колоду страшно грязных карт, а глаза ее все время пытливо и тревожно перебегали с одного посетителя на другого и словно впивались в наши души. Затем она попросила мистера Вордена снять карты и после того долго и внимательно разглядывала их. Никто из нас за это время не проронил ни слова, и все невольно вздрогнули, когда вдруг раздался тихий свист, услышав который, черный ворон поспешил к своей госпоже и тотчас же уселся у нее на плече. - Ну, сударыня, - заговорил мистер Ворден, не скрывая своего нетерпения, - скажите мне что-нибудь о моем прошлом, чтобы я мог легче поверить тому, что вы станете говорить мне о будущем. Скажите о посевах, сделанных мною прошлой осенью, - сколько мер я посеял, на скольких акрах, на новой или на старой пашне?

- Да-да, ты сеял... но семена твои упали на плевелы, на каменистую почву, и ты не спасешь ни единой христианской души! Сей, сей пригоршнями, и все-таки жатва твоя будет плохая!

Мистер Ворден сердито кашлянул.

- Ну а как обстоит дело с моим скотом? Много ли я отправлю овец нынче на базар?

- Волк в овечьей шкуре! - пробормотала старуха. - Нет, сударь, вы любите горячий ужин, доброе вино, любите читать поучения кухаркам, а не работать в вертограде Господнем! Смотрите на этого бубнового валета! Он рассказывает мне о "коленцах его преподобия". Да, да! Смотрите, как старик бежит, словно за ним гонится сам Вельзевул!

Но мистер Ворден уже не слушал: он схватил свою шляпу и выбежал не только из комнаты, но и из дома, как будто за ним действительно гнался Вельзевул.

Гурт покачал головой в раздумье, и лицо его заметно вытянулось, когда он подошел к столу, на котором старуха раскладывала карты. Тасуя их, она не спускала глаз с Гурта, и я заметил, что углы рта ее сложились в странную многозначительную улыбку.

- Ну, и вы, конечно, прежде всего, в виде испытания, желали бы услышать что-нибудь из прошлого, чтобы лучше поверить тому, что я вам предскажу в будущем?

- По правде сказать, тетушка, я мало забочусь о прошлом: что сделано, то сделано! Прошлого не воротишь и не переделаешь, и лучше не вспоминать о нем, особенно когда желаешь стать лучшем, чем был! Все мы бываем молоды, и лишь после того, как пройдет молодость, наступает своим чередом старость.

- Да, да... знаю! - сказала колдунья. - Утки, утки, утки, индюшки, индюшки, поросята, ягнята, куры и гуси... да, да!. - И она принялась так искусно подражать всем этим животным, что из сеней можно было подумать, что находишься рядом с птичьим двором какой-нибудь фермы.

- Довольно! - воскликнул молящим тоном Гурт. - Я вижу, что вам все известно. Но скажите мне, суждено ли мне когда-нибудь жениться; за этим, в сущности, я и пришел сюда!

- На свете много женщин; хорошеньких особ в Альбани тоже немало, а такой молодой человек, как вы, может даже дважды жениться!

- Нет, нет! - запротестовал Гурт. - Если я не женюсь на известной особе, то вовсе никогда не женюсь!

- Хм, да! Вы влюблены... и та, которую вы любите, красива, мила, добра, умна и молода... она многим нравится... да, да... я это вижу...

- Но почему она так долго колеблется, почему не хочет дать мне согласия и принять мое предложение, почему?

- Она не может решиться... да, она колеблется... нелегко читать в сердце девушки... одни всегда спешат, другие не спешат... Вы хотите добиться от нее ответа прежде, чем он вполне созреет в ее душе. Надо уметь ждать!

- Но скажите, добрая тетушка, что я должен делать, чтобы добиться ее согласия?

- Надо просить о нем раз, два и три... Та, которую вы любите, и любит и не любит вас; она хочет выйти за вас и в то же время не хочет; она в душе и в мыслях говорит себе "да", а уста говорят вам "нет"!

Гурт невольно вздрогнул.

- Послушайте, Корни, я полагаю, что можно будет спросить, во вред или на пользу мне было это приключение на льду? - сказал он, обращаясь ко мне, и, не дождавшись моего ответа, повторил вопрос старухе.

- Гурт Тен-Эйк, - ответила та, - что ты меня пытаешь? Я знала твоего отца и мать, и деда, и бабку, знала твою семью из поколения в поколение. Могла ли я не узнать тебя? Знаю я и твоих вороных, Джека и Моиза. слышала и о случае на реке. Береги только птицу, и рано или поздно она достанется охотнику. Но ответь мне на один вопрос, и ответь правду: знаешь ты одного молодого человека, который собирается ехать в леса?

- Да, тетушка, этот молодой человек мой друг, и как только погода установится, он должен уехать.

- Хорошо, так поезжай с ним! Разлука даст девушке время разобраться в своих чувствах, и если ты услышишь, что поблизости стреляют, то иди туда, где стреляют: страх за человека, которого любит девушка, часто заставляет говорить ее сердце и уста. Больше я тебе ничего сказать не могу!.. Теперь подойдите сюда вы, обладатель целой груды испанских червонцев, дотроньтесь пальцем вот до этой карты! - сказала гадалка, обращаясь ко мне.

Я сделал, как мне было сказано, и старуха принялась с поразительным проворством перебирать всю колоду, разглядывая с особенным вниманием королей, валетов, тузов и дам; дойдя до дамы червей, она вынула ее из колоды и с торжествующим видом подала мне.

- Вот ваша дама, - сказала она, - она царица многих сердец, но Гудзон сослужил вам добрую службу... да, да... река вам много помогла. Но в слезах можно так же захлебнуться, как и в реке. Остерегайтесь баронетов!

На этом она вдруг замолчала и не стала отвечать ни на один из наших вопросов. Тогда нам сказали, что нам следует уходить; но, видя, что мы еще не решались уйти, старуха проворно выложила по монете на каждого из нас и с видом, полным достоинства, удалилась в дальний угол комнаты. Тогда мы поклонились и вышли, конечно, не взяв обратно своих денег.

ГЛАВА XIX

Что за хрупкая вещь - добродетель! Что за редкий дар - дружба/

А любовь дает крохи счастья за годы отчаяния! И все это проходит быстро, и мы переживаем это великое крушение и лишаемся всего, что мы считали себя вправе называть своим.

Шелли

Наше посещение гадалки произвело глубокое и сильное впечатление на Гурта и даже заметно повлияло на его поведение. Про себя я не скажу, чтобы оно оставило меня совершенно равнодушным, но, во всяком случае, не отразилось на мне так сильно, как на нем. Старик Ворден не мог вспоминать об этом визите иначе как с негодованием, называя все эти предсказания глупой мистификацией, перечнем уличных сплетен и глупых шуток.

Язон, конечно, был в восхищении от предсказаний гадалки. Дирк отнесся к ним настолько серьезно, что заговорил уже в свои двадцать лет, что умрет холостым, и никакие мои шутки и утешения не могли заставить его изменить его решение. Гурт, как всегда, не считал нужным скрывать что бы то ни было, касающееся его, и потому однажды сам заговорил об этом визите к гадалке за завтраком в доме Германа Мордаунта в присутствии майора Бельстрода.

- А в Англии у вас тоже есть колдуны, гадалки и предсказатели или ворожеи? - спросил Гурт Бельстрода.

- Чего только нет у нас в старой Англии! Много у нас всего, и глупого, и хорошего! Я даже сам знаю в Лондоне двух ворожей, которые в последнее время, когда наш двор так огерманился, вошли в большую моду!

- Говорят, что и в Новой Англии были колдуны и ворожеи, но теперь многие совсем не верят в них.

- Судя по тому, как вы это говорите, я думал, что вы сами уже успели посетить тетушку Доротею, пользующуюся доверием у альбанийцев. Некоторые из наших офицеров также побывали у нее!

- Да, мистер Бельстрод, - сказал Гурт совершенно серьезно, - я действительно недавно был в первый раз в моей жизни у старой тетушки Доротеи. Корни Литльпэдж был со мной, и я должен сознаться, что был поражен ее проницательностью и решил во что бы то ни стало последовать ее советам и указаниям.

Мэри Уаллас подняла глаза от работы и устремила свой серьезный, немного печальный взгляд на Гурта. В этом взгляде читалось не одно женское любопытство, а скорее сердечное участие, но она ничего не сказала и предоставила другим продолжать разговор.

- В таком случае вы нам все расскажете, Тен-Эйк! - воскликнул майор. - Ничто не может быть так интересно, как все эти рассказы о колдунах и гадалках!

- Извините, мистер Бельстрод, но так как это было дело интимного характера, то я ничего не могу рассказать вам о нем! Вот Корни Литльпэдж подтвердит, что эта женщина сказала мне поразительно верно. Во всяком случае, я в ближайшем будущем отправлюсь с Литльпэджем и Фоллоком в леса, и так как войска еще не скоро вступят в дело, то мы успеем соединиться с вами под Тикондерогою, если только вам удастся добраться туда!

- Уж лучше скажите в Монреале, потому что я твердо рассчитываю, что наш новый главнокомандующий не даст нам засохнуть на корню!

Во все это время Мэри Уаллас оставалась задумчивой и серьезной, даже тогда, когда все остальные шутили и смеялись.

- Если так, то мы с вами будем соседями, - сказал мистер Мордаунт, - так как земли Дирка и Корни расположены рядом с моим поместьем, которым я владею уже более десяти лет и куда я намерен теперь отправиться, как только позволит погода, с дочерью и с мисс Уаллас! Я уверен, что нам не грозит никакой опасности, и наши войска смогут защитить нас от французов и от индейцев!

Надо ли говорить, что при этих словах Гурт и я испытали громадную радость, но на Бельстрода сообщение о том, что наши владения оказывались смежными с поместьем Мордаунта, произвело не совсем приятное впечатление. Из его же расспросов я узнал, что именно из-за этого своего поместья Герман Мордаунт и приехал в Альбани, так как теперь, ввиду близости к театру войны, этому поместью могла грозить известная опасность и некоторые из фермеров и поселенцев, арендовавших и обрабатывавших его землю, бросили все и бежали в другую часть колонии. Если их примеру вздумают последовать и остальные, то земля будет пустовать, и все долголетние труды по ее обработке пропадут даром. Воспрепятствовать этому повальному бегству поселенцев и было задачей Германа Мордаунта в данном случае.

Переехав на эту зиму в Альбани, мистер Мордаунт желал быть ближе к театру военных действий и внушить доверие арендаторам Равенснеста (Воронье Гнездо) (так называлось его поместье), следя за движением войск. Если же у него и была при этом какая-нибудь политическая миссия, то она держалась им в строжайшем секрете, и никто ничего не знал о ней.

Впоследствии мне стало известно, что Бельстрод еще раньше нас узнал от Германа Мордаунта про намерение поселиться этим летом в Равенснесте с дочерью и мисс Уаллас, которая, будучи сиротой, находилась под его опекой. Зная это, Бельстрод устроился так, чтобы получить командование тем отрядом, который должен был быть расположен ближе всех к Равенснесту, в расчете иметь возможность время от времени наезжать к Мордаунтам и в то же время быть как бы их защитником и охранником.

Бельстрод купил лошадь и пригласил желающих взглянуть на нее. Гурт, Дирк и хозяин дома вышли с ним на улицу - смотреть лошадь, а я остался с барышнями. Едва успели они выйти, как Аннеке с лукавой улыбкой, которую она старалась подавить, спросила меня:

- Так, значит, вы также посетили гадалку, мистер Литльпэдж... Я знала, что такие особы существуют, потому что слышала о них от наших экономок и слуг, которые ходят к ним за советом, но никогда не думала, что и мужчины, да еще люди образованные, также наносят ворожеям визиты.

- Я не вижу, какую разницу здесь может играть пол или степень образованности: ее звание одинаково пригодно для всех, и как вы изволили слышать, даже многие офицеры перебывали у нее!

- Я желала бы знать, был ли в их числе мистер Бельстрод; он еще молодой, хотя и в больших чинах, и майор может быть так же любопытен, как поручик или как барышня, потерявшая свою любимую ложечку! Не так ли, Мэри?

Мэри тихонько вздохнула, но ничего не ответила.

- Вы к нам строги, Аннеке, - сказал я. - Разве мистер Мордаунт, будь он в моих годах, не поступил бы так же, как мы?

- Ну, полноте, Корни! Ваши оправдания не изменят вашего поступка, но я надеюсь, по крайней мере, что вы хоть поделитесь с нами теми великими откровениями, которые вы слышали от вашей колдуньи!

- Что касается меня лично, то тетушка Доротея была весьма необщительна. Гурту же она действительно сказала много, но я считаю себя не вправе раскрывать чужие секреты. Спросите его самого. Гурт воплощенная откровенность и, наверное, все расскажет как на духу; он всегда весь открывается своим друзьям!

- Ну а Корни Литльпэдж не мог бы хоть приоткрыться? - спросила Аннеке.

- Мне нечего скрывать, - ответил я, - особенно от вас. Мне гадалка сказала, что моя царица - царица многих сердец, что река мне не повредила и что мне следует остерегаться баронетов!

Говоря это, я внимательно следил за выражением лица Аннеке, но не заметил в нем ни малейшего изменения, разве только румянец ее стал несколько гуще; но зато Мэри Уаллас вдруг отбросила свою сдержанность и взглянула мне прямо в глаза, улыбаясь.

- И вы верите всему, что вам сказала гадалка? - спросила Аннеке немного погодя.

- Дело в том, что прежде, чем пойти к ней, я знал, что царица моего сердца - царица многих сердец, что река лишь не принесла вреда, хотя я не вижу и никакой пользы от нее; знал также и то, что мне следует остерегаться баронетов!

Аннеке улыбнулась и перевела разговор на другую тему. В последнее время прибыло из Англии еще несколько полков; в числе выдающихся офицеров из числа вновь прибывших находился лорд Гоу, с громкой репутацией и с большими надеждами. В то время, как мы разговаривали о нем, вернулся Герман Мордаунт и увел меня с собой показать мне некоторые приготовления к предстоящему путешествию.

- Да, - сказал он, - теперь все пойдет по-новому, Корни! Как видно, мистер Питт, являющийся теперь душою палаты общин, хочет проявить себя во всех областях правления: всюду проснулась жизнь, а период зимней спячки миновал. Лорда Лаудона убрали от нас, а генерал Аберкромби - старый вояка, от которого многого ожидают, так что все предвещает нам блестящую кампанию. Лорд Гоу, о котором говорила Аннеке, молодой человек с выдающимися качествами; говорят, что в его жилах течет кровь Ганноверского дома; его мать была сводной сестрой нынешнего короля.

Далее разговор перешел на наше соседство, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что между нашей землей и владениями Мордаунта было около четырнадцати миль; нас отделял друг от друга большой девственный лес. Конечно, мы все-таки были соседями, так как между нами не было ни одного человеческого жилья. Впрочем, как выражался Язон со своей коннектикутской точки зрения, не всегда соседи, живущие дверь в дверь, лучше всех знают друг друга! Он воображал, что знал всех людей лучшего круга в Вест-Честере, потому что прожил у нас год или два, но так как с большинством этих людей он никогда не вступал в непосредственное общение, то утверждал, что вполне достаточно увидеть человека выходящим из дома, или переходящим улицу, или входящим в церковь, чтобы знать его; после того весьма понятно, что число его знакомых возрастало с невероятной быстротой.

Приготовления мистера Мордаунта к предстоящему путешествию были весьма разумны. Он заказал громадный крытый фургон для провианта и багажа, затем другой крытый фургон, несколько поменьше, но все же весьма вместительный и удобный, для барышень и для себя, с особыми помещениями для вещей; все было прекрасно, прочно, элегантно и обдуманно.

Похвалив эти приготовления, я простился с мистером Мордаунтом и барышнями и пошел домой.

Спустя дня два полк, в котором состоял Бельстрод, на рассвете выступил из города, но майор не поехал вместе со своим полком.

В самый день выступления я был приглашен на завтрак к Мордаунтам вместе с Гуртом и Дирком и, подходя к дому, увидел слугу майора, выгуливающего перед крыльцом лошадь своего хозяина. Войдя в гостиную, мы застали Бельстрода уже там, в полной походной форме; мне он показался озабоченным и как будто опечаленным предстоящим отъездом. Но в чертах Аннеке я не мог заметить ничего похожего на эти чувства, хотя она и не проявляла особенной веселости, что, конечно, было бы неприлично в данном случае.

- Я с превеликим сожалением покидаю этот город, мадемуазель, - говорил майор. - Вы сделали его дорогим моему сердцу!

Слова эти звучали более сердечно и тепло, чем я мог того ожидать от Бельстрода. Аннеке слегка покраснела, но рука ее, державшая в это время чайник, не задрожала.

- Мы скоро увидимся, Генри, - сказал Герман Мордаунт особенно дружественным тоном, - через недельку поедем и мы, а затем мы будем соседями, и добрыми соседями, надеюсь!

- Вы, конечно, будете посещать нас, мистер Бельстрод, - сказала Мэри Уаллас, - ведь нам, дамам, довольно затруднительно путешествовать по пустыне, да и неудобно приезжать в военный лагерь!

- Вероятно, это вовсе не будет военный лагерь, - сказал майор, - там есть настоящие бараки, построенные тем батальоном, который стоял там раньше нас, и я надеюсь, что там можно будет при случае принять даже дам.

Из всего дальнейшего разговора о будущем соседстве видно было, что Герман Мордаунт смотрел на Бельстрода как на члена семьи, что, однако, могло объясняться в глазах остальных тем, что они находились в родстве, но в моих глазах принимало совершенно другое значение. Когда Бельстрод встал и стал прощаться, я дорого бы дал, чтобы не присутствовать при этой сцене. Майор был более растроган и огорчен, чем я считал это возможным с его стороны; взяв руку Германа Мордаунта, он долго сжимал ее в своей, прежде чем собрался с силами сказать что-нибудь.

- Одному Богу известно, что будет этим летом, - вымолвил он наконец, - и увидимся ли мы снова. Но что бы ни случилось, прошлое - оно мое! В случае, если бы нам не пришлось свидеться, моя переписка с родителями, которую я распорядился переслать вам в подобном случае, докажет, до какой степени я был тронут и благодарен вам за ваше доброе ко мне отношение! В этих письмах вы яснее, чем в моих словах, увидите мои чувства к вам и к вашей семье.

- Ну, полно, полно, дорогой Генри, что за мрачные мысли! - прервал его Герман Мордаунт, смахнув слезу. - Как можно так относиться к столь непродолжительной разлуке, ведь недели через две мы увидимся!

- Увы, каждый военный, который готовится подойти к неприятелю на расстояние выстрела, не может спокойно смотреть на разлуку, даже и самую кратковременную, а для меня эта кампания будет решающей, - добавил он, бросив многозначительный взгляд на Аннеке. - Я должен вернуться победителем в известном смысле, или же лучше мне вовсе не возвращаться. Прощайте, мистер Мордаунт, будьте счастливы и верьте, что я никогда не забуду вашего расположения ко мне.

Бельстрод был, видимо, сильно растроган. С минуту он колебался, глядя то на ту, то на другую из девушек, затем вдруг подошел к Мэри.

- Прощайте, Мэри, - сказал он, взяв протянутую ему руку и с чувством поцеловав ее. - У вас, конечно, много друзей и почитателей, но я готов поручиться, что нет ни одного, который бы больше меня умел ценить все ваши высокие качества.

Мэри отняла платок от глаз и ответила ему так же тепло и сердечно. Говорят вообще, что американки не чувствительны, что они легкомысленны и фамильярны, тогда как им следовало бы быть сдержанными, и что они холодны как лед там, где следовало бы проявить теплоту и сердечность. Но это едва ли верно; верно только то, что молодые американки не притворны, что они не имеют привычки из приличия выказывать чувства, которых у них нет в сердце; но если у них нет напускных чувств, то истинные чувства ' их не менее искренни, сильны и глубоки, чем у других девушек.

И в данном случае Мэри, не стыдясь и не скрывая своего волнения, в горячих искренних словах пожелала Бельстроду счастливого пути, поблагодарила его за доброе мнение о ней, высказав надежду, что все они вскоре увидятся и летом непременно будут встречаться довольно часто. Аннеке тоже плакала, а когда она отняла платок от глаз, личико ее было бледно и губы дрожали; когда же она улыбнулась, то улыбка была такая ласковая, тихая, добрая, что у меня сжалось сердце. Ей Бельстрод не сказал ни слова, только молча взял ее руку и прижал ее к своему сердцу.

Затем он поцеловал эту нежную ручку и, вложив в нее записку, низко поклонился и вышел. Мне было стыдно следить в этот момент за выражением лица Аннеке, и я стал смотреть в сторону, не желая увеличивать ее смущение. Но я видел, что она была еще более взволнована и растрогана, чем Мэри; но, быть может, то, что я принимал за нежность, за любовь, было чувством прошлой дружбы и благодарности к этому человеку.

Мужчины вышли проводить Бельстрода на крыльцо; он всем нам крепко пожал руки и, уже вскочив на коня, сказал:

- Надеюсь, что вы все трое, друзья мои, встанете волонтерами в наши ряды, как только услышите, что мы двинулись на неприятеля! Чего только нельзя было бы сделать с тысячей человек таких молодцов, как вы! Вы сумели себя показать тогда на льду. Храни вас Бог, Корни! - добавил он, наклонясь ко мне с седла, чтобы еще раз пожать мне руку. - Нам надо во что бы то ни стало остаться друзьями!

Можно ли было устоять против таких сердечных слов? Я горячо пожал его руку и от всего сердца сказал ему те же слова:

- Храни вас Бог, Бельстрод!

Он уехал, а мы вскоре разошлись по своим домам.

Славный майор уехал, но мне от этого было не легче, и заговорить теперь с Аннеке о моей любви к ней я не смел, опасаясь неблагоприятного ответа с ее стороны.

ГЛАВА XX

Ну, какой же текст избрали вы? Развейте его сильно и энергично!

Берне

Спустя десять дней после ухода полка Бельстрода Герман Мордаунт со своей семьей и я с моими друзьями вместе тронулись в путь. За это через время

Альбани прошло много войсковых частей; несколько королевских полков на судах были двинуты вверх по реке. Два или три корпуса прибыли из западных колоний; ожидалось прибытие больших отрядов милиции из провинций.

Среди выдающихся офицеров, находящихся при войсках, выделялся лорд Гоу, о котором уже шла речь; он был в чине бригадира, пользовался громадным авторитетом и полным доверием солдат, знавших его как человека опытного и имеющего уже немало заслуг. Вообще среди офицеров было много молодежи из лучших фамилий, и, в подражание английской аристократии, лучшие семьи колонии также отправили своих сыновей в армию, где они в большинстве случаев получали патенты на чины офицеров в регулярных войсках; в милиции же западных колоний командовали чаще всего люди из класса крупных фермеров; происхождение и состоятельность в этих колониях вообще не принимались в расчет; там повсеместно царил дух равенства, однако дисциплина в этой милиции Массачусетса и Коннектикута была ничуть не хуже, чем в остальных войсках. По составу это было превосходное войско: все рослые, здоровые, добрые люди, хорошо обученные, хорошо обмундированные; офицеры их не блистали ни манерами, ни образованием, но зато как нельзя более соответствовали своему назначению, и в отношении физического развития это был лучший корпус армии, не исключая даже регулярных войск.

До нашего отъезда из Альбани я раза три встречал лорда Гоу у мистрис Скайлер, где часто бывали и Мордаунты. Лорд Гоу чуть ли не жил у добрейшей старушки, где всегда собиралось лучшее общество Альбани. У нее же наш караван должен был сделать первый привал.

Отряд наш был настолько многочислен, что его можно было принять за передовой отряд какого-нибудь военного корпуса. Герман Мордаунт отсрочил свое путешествие до этого момента для того, чтобы дать время военным отрядам заполнить страну, что обеспечивало нам, путешественникам, известную безопасность и давало нам возможность продвигаться без помех от одного военного поста до другого.

Караван наш состоял из двух фургонов, десяти или двенадцати верховых лошадей и обслуги: господин Мордаунт взял с собой двух негритянок - кухарку и горничную и двух негров - конюха и камердинера, а также трех белых работников для разных надобностей - прорубать дорогу, наводить мосты, сооружать шалаши и тому подобное. Таким образом, отряд Германа Мордаунта состоял из десяти человек: четырех женщин и шести мужчин.

В нашей партии было трое господ - Тен-Эйк, Дирк и я; затем негр Джеп и господин Траверс, наш землемер, двое рабочих, состоящих в его распоряжении, двое дровосеков с топорами, негр Петер, личный слуга Гурта, то есть в общем тоже десять человек, из них двое негров, так что в общей сложности в обеих партиях было двадцать человек. У каждого мужчины - как белого, так и негра - было по карабину; кроме того, у нас, господ, было еще у каждого по два пистолета за поясом, под куртками, так что все мы были прекрасно вооружены, хотя это и не было особенно заметно.

Понятно, костюмы наши вполне соответствовали обстоятельствам: городские шляпы были заменены мягкими дорожными; брюки, гетры и мокасины из оленьей шкуры и грубые суконные куртки; кроме того, все мы запаслись зелеными блузами, украшенными бахромой, весьма красивыми, являющимися для странствия по лесу своего рода защитной одеждой и потому вошедшими в употребление даже в войсках, не говоря уже об охотниках всякого рода. Барышни также вместо больших соломенных шляп надели маленькие касторовые, украшенные зелеными вуалями и небольшими перьями, и короткие суконные амазонки, весьма удобные для ходьбы.

Мистер Ворден и Язон не отправились вместе с нами, и причиной тому были отчасти их костюмы. Его преподобие очень дорожил внешними атрибутами своего сана и даже на петушиные бои являлся в рясе. Придерживаясь взгляда, что ряса делает монаха, он и для путешествия в глубь американских лесов не пожелал расстаться со своим привычным платьем, рассчитывая, что его широкополая шляпа, черные коротенькие брючки и длинная ряса внушительно подействуют на краснокожих в пустынях Северной Америки. Язон же считал необходимым путешествовать во всем, что у него было лучшего из гардероба, - таковы были традиции города Данбюри. Кроме того, он еще рассчитывал сэкономить. Купить лошадь стоило очень больших денег, так как с прибытием войск на все страшно поднялись цены; нанять повозку стоило тоже не многим дешевле.

Старику Вордену удалось каким-то образом получить местечко в казенном транспортном фургоне бесплатно. Язон ухитрился, так или иначе, пробраться вместе с ним. Надо отдать справедливость, мистер Ньюкем обладал необычайным талантом устраиваться везде и всюду на дармовщину. Он вообще не имел никакого понятия, что известное положение человека влечет за собою известные обязательства; он мог униженно клянчить, пресмыкаться перед кем угодно, лишь бы добиться какой-нибудь льготы или выгоды; с другой стороны, он ничуть не постеснялся бы поселиться в доме губернатора и пользоваться всем его имуществом, лишь бы только ему представилась возможность пролезть туда. Словом, понятия о приличиях, деликатности и справедливости ему были почти незнакомы, и жизнь представлялась ему чем-то вроде игры в четыре угла, где каждый спешит занять оставленное соседом на минуту место и должен держаться за него как можно дольше.

Мистер Ворден и Язон выехали из города на сутки раньше нас и рассчитывали встретиться с нами там, где дорога пойдет лесом.

Мужчины шли пешком, кроме кучеров, а лошади все были под вьюками, и так как каждый из нас, кроме карабина, пистолетов и зарядов, нес еще на спине тяжелый мешок, то легко понять, что мы не могли делать больших переходов.

Первой нашей остановкой был загородный дом в поместье госпожи Скайлер, пригласившей всех нас к обеду. В числе приглашенных был и лорд Гоу, который рассыпался в похвалах мужеству и самоотверженности Аннеке и Мэри, решившихся предпринять столь трудное и далекое путешествие. Кроме него, за столом присутствовал еще один молодой человек по имени Филипп Скайлер, родственник хозяйки дома и одних лет со мной. Мы с ним разговорились, и я узнал от него, что он прикомандирован к комиссариату и находится в распоряжении генерала Брадстрита и что, как только все будет организовано, он выступит в поход вместе с армией. При этом он просто и ясно изложил мне весь план предстоящей кампании.

- Итак, мы можем надеяться увидеть вас и ваших друзей в наших рядах? - спросил молодой Скайлер, расхаживая со мной по цветнику. - Говоря чистосердечно, мистер Литльпэдж, мне не совсем нравится, что мы вынуждены видеть здесь столько войск из западных колоний, чтобы очистить страну от неприятеля. У нас с этими янки так мало общего, что я всей душой желал бы. чтобы мы могли собственными силами принудить французов отступить.

- Между нами есть по крайней мере то общее, что у нас один и тот же властелин, и мы приносили одну и ту же присягу!

- Да, конечно, но мне известно, что у вас в жилах достаточно голландской крови, чтобы понять меня; в силу моих служебных обязанностей мне теперь постоянно приходится бывать то в той, то в другой дивизии, то в том, то в другом полку, и, признаюсь, один полк Новой Англии доставляет мне больше хлопот, чем целая бригада других войск. У них генералов, полковников и майоров прямо-таки бездна! Их хватило бы на всю армию герцога Мальборо; у них в лагере вы за один день увидите больше превосходительств и полковников, чем за целый месяц в главной квартире. Конечно, это, вероятно, не мешает им иметь свои хорошие стороны, но не знаю почему, а только мы друг другу не по душе!

Спустя двадцать лет мне пришлось припомнить эти слова и того, кто мне их сказал.

Тогда же мне случилось побеседовать и с лордом Гоу. Разговор этот не был ничем замечателен, но он положил начало нашим отношениям.

Приблизительно час спустя после обеда мы тронулись дальше. В этот вечер мы должны были пройти немного, хотя здесь дороги были хорошие, тогда как в тридцати милях к северу от Альбани уже не было решительно никаких дорог, кроме военных троп, ведущих прямо к озеру Шамплейн.

Когда мы достигли того места, где нам нужно было свернуть с большой дороги, Герман Мордаунт был вынужден попросить барышень выйти из их удобной повозки и сесть на лошадей. Повозки же должны были следовать за нами шагом: ехать в них вследствие ужасной дороги было совершенно невозможно. Наша маленькая кавалькада имела весьма внушительный вид.

Дорога, шедшая в гору, представляла собою, в сущности, едва приметную тропу, проложенную в лесу; там и сям виднелись следы колес, но тропа эта не была ни укатана, ни даже расчищена. Здесь нас должны были подождать мистер Ворден и Язон, но мы нашли тут только их багаж, а сами они прошли дальше вперед и поручили нам сказать, что мы их встретим немного далее.

Гурт и я ушли вперед в качестве разведчиков. Зная, что дом, где мы должны были провести ночь, находится на расстоянии нескольких миль отсюда, мы спешили прийти раньше других, чтобы приготовить все для приема наших дам. Дом этот стоял посреди пустоши, кругом акров на двадцать почва была расчищена: миновать его было невозможно, так как было уже поздно, а до ближайшего жилья, лежащего уже во владениях Германа Мордаунта, было не менее восемнадцати миль, то есть целый день пути.

Отойдя примерно на полмили от своих, мы очутились в небольшой прогалине, где, очевидно, была произведена порубка, но затем место это было запущено и уже стало зарастать молодняком. Подходя к прогалине, мы услышали отчетливые голоса и насторожились.

- Дама! - крикнул кто-то по-английски.

- Восьмерка!

- Десятка! Я выиграл!

- Эти ребята здесь, среди леса, в карты играют! - сказал я, и, держа наготове свои карабины, мы подошли ближе.

Каково же было наше удивление, когда мы увидели мистера Вордена и Язона, игравших в карты на пне.

Первым движением Язона было спрятать карты, с видом вора, застигнутого с поличным, тогда как мистер Ворден, привыкший не видеть дурного в том, в чем дурного не было, нисколько не сконфузился.

- Надеюсь, Корни, дорогой мой, что ты не забыл прихватить с собой колоду-другую карт, а то карты мистера Ныокем до того затрепаны, что к ним нельзя прикоснуться. Посмотрите сами! Да куда же они делись? Сейчас тут были!

Сконфуженный Язон раскрыл ладонь и показал карты.

- Утешьтесь, ваше преподобие, карты у меня с собой есть, - сказал Гурт, - и даже довольно приличные!

- Я люблю сыграть партийку в винт или в пикет, а тут, поджидая вас, мы сразились с мистером Ньюкемом. Я никогда не женился бы на особе, которая не умела бы играть в винт или пикет. Это, мне кажется, такое приятное и безобидное времяпрепровождение!

На этом мы закончили разговор и двинулись дальше. Вскоре мы добрались до места ночлега, а немного спустя подошли и остальные. В доме было всего только две комнаты; одну уступили дамам, в другой разместились мужчины, а слуги ночевали на чердаке, где было много сена. После вкусного сытного ужина все улеглись спать, а рано поутру снова двинулись в путь.

На другой день около полудня мы добрались до границы Равенснеста. Местность была лесистая; расчистка была произведена лишь кое-где; это было дело трудное и стоящее больших денег; трудно было убедить семей десять-двенадцать переселенцев поселиться здесь, а затем удержать их в этих диких местах.

От мистера Мордаунта я узнал, что для того, чтобы удержать колонистов на своей земле, ему приходилось не только не получать с них в течение первых шести или восьми лет никакой арендной платы, но еще всячески заботиться об их удобствах и временами даже приходить им на помощь. Его агент держал в Равеиснесте небольшую лавочку, в которой имелось все необходимое для поселенцев и продававшееся им по низкой цене, да и то не за деньги, а в обмен на продукты, которые владелец Равенснеста мог обратить в деньги лишь после того, как доставит их в Альбани.

Словом, вначале эксплуатация этих земель требовала от владельца и больших затрат, и большого терпения.

- Ни я, ни даже дочь моя, вероятно, никогда не увидим доходов с этих земель, - сказал Герман Мордаунт, - и я, конечно, не увижу плодов от всех моих трудов. Но когда у человека есть свободные деньги, он всегда склонен думать о своем потомстве. Быть может, дети Аннеке мысленно поблагодарят меня за то, что я подумал о них и не пожалел ради них ни денег, ни трудов своих!

- Теперь только я начинаю понимать, - сказал я, - что Мусридж не обогатит ни меня, ни Дирка. А вы не опасаетесь теперь, что война или страх нападения индейцев заставят бежать ваших колонистов?

- Нет, Корни, теперь я этого больше не опасаюсь, хотя и опасался раньше! Война, правда, имеет свои неудобства, но зато и свои выгоды! Дело в том, что солдаты, как саранча, поедают все на своем пути! Провиантмейстеры прибыли сюда и скупили у моих колонистов все, что у них было на продажу, скупили, не торгуясь, за наличные деньги, уплатив чистым золотом. А этот благородный металл обладает такой притягательной силой, что даже янки от него не бегут!

Вскоре мы увидели место, прозванное Германом Мордаунтом Равенснест, то есть Воронье Гнездо, и от которого и вся эта земля получила свое название. Это было довольно внушительное деревянное строение, возведенное на невысокой скалистой возвышенности, где раньше гнездились вороны. Здание это служило убежищем для семей колонистов в моменты нападений индейцев, а перед началом войны Герман Мордаунт распорядился сделать около этого здания новые укрепления, которые могли оказаться полезными даже и в случае нападения французов.

Все окна этого строения обращены были во внутренний двор, наружу же выходили только одни ворота, очень солидные и крепко запиравшиеся. Кроме того, все здание было обнесено высокой бревенчатой стеной, могущей служить защитой от пуль. В этом довольно обширном сооружении агент мистера Мордаунта приготовил и обставил для приезда владельца пять хороших комнат со всеми удобствами, какие здесь были возможны, и хотя мебель не отличалась изяществом, но все же здесь имелось все необходимое; помещение было удобное и уютное, не говоря уже о том, что здесь можно было чувствовать себя в безопасности.

ГЛАВА XXI

И долго еще, пораженное удивлением, воображение мое будет вызывать в памяти моей вождя с раскрашенным лицом и его длинное копье!

Фрэно

Не стану описывать, как Герман Мордаунт со своей семьей устроился в этом новом своем жилище. Дня через два или три он и все его спутники совершенно обжились здесь, и тогда мы с Дирком решили отправиться разыскивать земли Мусриджа.

Мистер Ворден и Язон не расположены были идти дальше. Мельница или, вернее, место, удобное для постройки мельницы, на которое Язон имел свои виды, находилось во владениях Германа Мордаунта, и мистер Ньюкем уже начал с ним переговоры. Что же касалось его преподобия, то он нашел, что Равенснест представляет собою достаточное поле для его просветительской деятельности и дальше ему искать нечего.

Покидая Равенснест, нас было десять человек, но нам посоветовали взять с собой еще одного или двух индейцев в качестве разведчиков и рассыльных людей, которые могли быть нам очень полезны, так как были знакомы с этими местами. Один из них звался Прыгун, а другой Бесслед, - прозвище, данное ему за то, что где бы он ни шел, он нигде не оставлял за собой ни малейшего следа.

Ему было лет двадцать шесть, и он считался мохоком, потому что жил с этим племенем, но впоследствии я узнал, что он был онондаго. Настоящее его имя было Сускезус, или Крючковатый.

- Возьмите этого человека, - сказал мне агент мистера Мордаунта, - он вам будет полезен в лесах; он лучше всякого компаса укажет путь; кроме того, он ловок и проворен и прекрасный охотник, наконец, человек непьющий, как все онондаго!

И я решил взять его, хотя нам было бы довольно и одного индейца, а Прыгуна мы уже взяли раньше. Но в нашем положении небезопасно было обидеть краснокожего, а Прыгун, сколько бы ни дали ему отступного, все равно считал бы себя обиженным и оскорбленным, если бы мы его отставили, и потому решено было взять обоих индейцев. Индейское имя Прыгуна было Квискис и оно, если не ошибаюсь, не означало ничего особенно лестного или почетного.

Когда мы стали прощаться, все были очень растроганы. Гурт не преминул еще раз повторить Мэри свое предложение, та плакала и была взволнована; у Аннеке на глазах тоже были слезы; но мы расставались ненадолго и обещали регулярно, раза два в неделю, подавать о себе вести. Кроме того, мы обещали вернуться ко дню пятидесятилетия Германа Мордаунта, которое должно было праздноваться через три недели.

Выйдя рано поутру, мы быстро шли в течение нескольких часов подряд до тех пор, пока не достигли небольшой, но быстрой и глубокой речки, которая, как предполагали, протекала в трех или четырех милях от границы нашей земли. Здесь мы сделали привал у самой реки и прежде всего принялись утолять свой голод и только потом приступили и к делу. Траверс подозвал обоих индейцев к тому упавшему стволу, который служил нам одновременно и диваном, и столом, и, разложив на нем карту, сказал:

- Смотрите сюда! Вот река, на берегу которой мы теперь находимся! - и он указал пальцем на линию реки на карте. - А вот и изгиб ее в этом месте! Теперь надо отыскать холмик, на котором был убит олень и который уже входит во владения; границей здесь назван старый почерневший дуб, стоящий в окружении трех каштанов; на этом дубе сделаны и условные знаки, как это принято. Вы, Дэвис, кажется, говорили мне, что никогда не бывали в этих краях? - обратился землемер к старшему своему помощнику.

- Никогда, сударь, - отозвался тот, - но старый дуб среди трех каштанов, должно быть, не так трудно отыскать человеку, который хоть сколько-нибудь знаком с этой местностью! Спросите наших индейцев, они, наверное, лучше других знают это дерево, если проходили здесь когда-нибудь.

Знать дерево в этом беспредельном море деревьев, которым не видно было конца и края, в этой дикой чаще, где дерево жалось к дереву, мне казалось совершенно немыслимым, между тем Траверсу это вовсе не показалось столь невероятным, и он обратился с вопросом к индейцам.

- Послушай, Прыгун, знаешь ты здесь в лесу такое дерево, о каком я сейчас говорил?

- Нет! - коротко ответил краснокожий.

- В таком случае и Бесслед его не знает, потому что ты все-таки мохок, а ведь он, как я слышал, онондаго! Но на всякий случай спрошу и его. А ты, Бесслед, знаешь такое дерево? - обратился землемер ко второму индейцу.

За все это время я не спускал глаз с Сускезуса; он стоял, выпрямившись, как ствол, стройный, гибкий и сильный, в легких белых штанах, мокасинах и голубой холщовой рубашке, подпоясанной ярко-красным поясом, за который был заткнут его томагавк и на котором висели кисет с пулями и пороховница. Свой карабин он поставил прикладом на землю и держал его рукой за дуло, как Геркулес держит палицу. В этом человеке не было ни одного из физических недостатков или уродливостей его расы, но все ее благородные качества соединялись в нем. Тонкий орлиный нос, черные как уголь глаза, проницательные и живые, превосходные формы тела, высокий благородный лоб и полная достоинства и невозмутимого спокойствия осанка настоящего воина, соединенная со своеобразной природной грацией и пластичностью движений. Только походка его была, как у всех индейцев, несколько странная: он шел всегда со слегка согнутыми коленями, но при этом поступь его была чрезвычайно легкая и пластичная.

Пока землемер говорил, Сускезус смотрел в пространство и, казалось, не принимал ни малейшего участия в том, что происходило вокруг. Ему не приличествовало говорить в присутствии старейшего, чем он, воина и охотника, и он ждал, чтобы тот, кто должен был знать больше его, высказал то, что он знает, прежде чем он позволит себе открыть рот. Когда же обратились с вопросом непосредственно к нему, он приблизился шага на два, взглянул на карту с нескрываемым любопытством и проследил пальцем извилины реки с чисто детским удовольствием.

- Ну, что ты скажешь об этой карте, Бесслед? - спросил его Траверс.

- Хорошо! - отозвался Сускезус - А теперь покажите дуб!

- Здесь! - указал землемер. - Видишь это дерево, оно сухое, без вершины, черное; эти три каштана, как видишь, образуют возле него правильный треугольник!

Молодой индеец внимательно посмотрел на карту, и едва заметная улыбка осветила его красивое темное лицо; он, по-видимому, был доволен точностью плана.

- Хорошо! - повторил он своим низким гортанным голосом, таким мягким и певучим, как у женщины. - Очень хорошо! Бледнолицые все знают! Так пусть же теперь мой брат найдет это дерево!

- Не так трудно нарисовать дерево на карте, как разыскать его среди тысячи тысяч других деревьев в бесконечном лесу! - сказал землемер.

Сускезус улыбнулся.

- Но бледнолицый должен был видеть это дерево, если он нарисовал его. Где же тот, кто его нарисовал? - спросил онондаго.

- Я его видел однажды и сделал даже на нем условные зарубки, - сказал землемер, - но нам надо его теперь опять найти! Можешь ты мне указать, где оно находится? Мистер Литльпэдж даст французский доллар тому, кто ему укажет это дерево. Очутившись там, я уверен, что сумею разобраться в линии границы ваших владений! - добавил он, обращаясь ко мне и Дирку.

- Это дерево, которое здесь нарисовано, - сказал Сускезус, указывая на карту пренебрежительным жестом, - не здесь, не в лесу! Бледнолицый не найдет его никогда! Это живое дерево там! Индеец его знает!

И Сускезус уверенным движением, полным достоинства, указал протянутой рукой на северо-восток и так и застыл в этой позе, словно давая возможность проверить правильность его указания.

- Можешь ты проводить нас к этому дереву? - поспешил осведомиться Траверс - Проводи нас, и деньги будут твои!

Сускезус вместо ответа сделал утвердительный знак головой и принялся собирать все оставшееся от его обеда, что сделали и мы, следуя его примеру, так как спустя несколько часов всем нам, вероятно, захочется поужинать и может случиться, что тогда у нас ничего не будет под рукой.

Собрав остатки еды и взвалив себе на спину мешки, мы тронулись в путь. Индейцы шли налегке. Ни один индеец не соглашается нести на себе какую бы то ни было ношу, считая это унизительным для мужчины; эта работа, по их мнению, прилична только женщинам и вьючным животным.

Бесслед, по-видимому, действительно заслужил свое прозвание; он не шел, а как будто скользил впереди нас между бесчисленными стволами густого леса, и мы лишь с большим трудом могли поспевать за ним. Он не смотрел ни вправо, ни влево, как охотничья собака, идущая по следу дичи. Спустя некоторое время Траверс решил сделать привал.

- А далеко ли, по-твоему, отсюда до того дерева? - спросил он индейца.

- В четырех и десяти минутах! - ответил тот, показав сперва четыре пальца, а затем большой палец правой руки. - Вон там!

Меня поразила уверенность, с какой он говорил, но Траверс, как видно, ни на минуту не усомнился в точности его слов.

- Если это так недалеко, - сказал он, - то и сама пограничная линия должна быть где-нибудь здесь, поблизости! Она тянется с севера на юг, и мы скоро должны будем пересечь ее! Слушайте, ребята, - обратился он к своим помощникам, - и вы, охотники, рассыпьтесь здесь по лесу и отыщите закуренные, опаленные деревья! Найдя пограничную линию, я ручаюсь отыскать все указанные на плане предметы!

Приказание землемера было тотчас же исполнено, и мы двинулись дальше, следуя за нашим предводителем.

Гурт был легче всех нас на ногу и первым следовал за индейцем; вскоре его громкий, звучный голос возвестил нам, что он и Сускезус достигли дуба. Когда мы подошли, молодой онондаго спокойно стоял, прислонясь спиной к стволу дуба, и на лице его не было ни малейшего признака торжества или самодовольства. Он считал, что не сделал решительно ничего особенного, точно так же, как житель столицы превосходно разбирается в бесчисленных улицах и переулках своего города, где бы заблудился каждый провинциал.

Траверс внимательно обследовал дуб; с трех сторон ствола были сделаны глубокие зарубки, с четвертой же этой зарубки не было; и эта сторона была та, которая была обращена за границу владения. Не успел он окончить своего осмотра, как голоса его помощников, донесшиеся издали, возвестили, что и они нашли пограничную линию. Следуя вдоль этой линии, они вскоре присоединились к нам и тут же сообщили, что видели на холме скелет оленя, в память которого получила название вся эта местность.

До сих пор все шло великолепно; охотники отправились отыскивать ключи и нашли прекрасный и глубокий ключ неподалеку от старого дуба. Здесь и решено было разбить лагерь на ночь. Из ветвей соорудили шалаш, оленьи шкуры и одеяла заменили нам постели, и, поужинав чем бог послал, мы улеглись спать.

Траверс нашел это место чрезвычайно удобным и решил, что здесь будет главная квартира. Мы тотчас же принялись строить бревенчатую избушку, где бы можно было укрываться на ночь и в непогоду и сложить все наши припасы, орудия, шкуры и одеяла. Дело продвигалось очень успешно, так как все трудились усердно, а некоторые из нас еще, кроме того, были привычны к такой работе.

К концу третьих суток избушка наша была готова; в ней даже был пол из грубо отесанных бревен, достаточно высоко поднятый над землей, чтобы предохранять нас от сырости. Избушку, кроме того, проконопатили стружками и сухим листом; ни очага, ни трубы на крыше у нас не было: пищу мы готовили на открытом воздухе. К тщательной внутренней отделке жилья также не приступали, так как не рассчитывали зимовать в нем. Но Траверс настоял, чтобы входная дверь была сделана очень массивная, с толстыми поперечными брусьями, на прочных деревянных петлях. На мой вопрос, зачем нужна была такая дверь, он отвечал, что вокруг нас разгорается война, что агенты французов всячески стараются возмутить местные племена и целые банды мародеров из Канады наводняют эту местность; потому не мешает на всякий случай иметь надежную защиту.

После первых дней, потраченных на постройку хижины, Траверс и его помощники принялись за свою работу. Они разверстывали все владения на небольшие участки, по тысяче акров каждый, расставляли пограничные вехи в виде обугленных стволов и в то же время составляли подробный план каждого отдельного участка с описанием его почвы, растительности и других подробностей. Эти описания под руководством Траверса составляли мы с Дирком; Гурт же целые дни охотился в лесу или ловил форель в ручье. Питер и Джеп занимались кухней и домашними работами, а индейцы только и делали, что исполняли роль гонцов между Равенснестом и Мусриджем и время от времени служили проводниками нашим охотникам.

Землемеры не всегда возвращались на ночь в избу; иногда они проводили в лесу двое и трое суток, но по субботам все собирались непременно и строго соблюдали воскресный отдых.

Все с равным нетерпением всегда ожидали возвращения Прыгуна и Бесследа из Равенснеста с письмом. Письмо это иногда бывало от самого Германа Мордаунта. а иногда от той или другой из барышень. Письма никогда не адресовались кому-нибудь лично, а всем нам вообще - "Отшельникам Мусриджа". Конечно, многим из нас было бы приятнее получать частную корреспонденцию, но мы были рады и общей.

Во вторую субботу нашего пребывания в Мусридже пришло письмо от Германа Мордаунта. Он писал, что большие отряды наших войск двигаются на север и что французы все время получают подкрепления, что леса полны индейцами, которых французы натравливают на неприятеля, чтобы те с флангов беспокоили его.

"Канадские индейцы, - писал он, - гораздо коварнее и лукавее наших. В Альбани утверждают, что и у наших замечается слишком много французских денег, французских ножей, томагавков и одеял; обратите внимание на одного из ваших гонцов, по прозвищу Бесслед. Этот человек покинул свое племя и пристал к чужому; такие люди всегда подозрительны. Впрочем, все мы в руках Божьих и должны полагаться на Бога!" - заканчивал Мордаунт свое письмо, которое мы, по обыкновению, читали вслух и в присутствии Траверса, от которого у нас не было секретов.

- Ну, что касается слухов об индейцах, то стоит только кому-нибудь увидеть клок французского одеяла, чтобы начать утверждать, что их целые тюки. Если следует до известной степени опасаться индейцев, то далеко не в такой мере. Кроме того, мы более чем в сорока милях от пути армии! Что же делать мародерам на таком расстоянии от неприятеля?

- Ну, а что вы думаете относительно того, что было сказано о нашем онондаго?

- Эти подозрения могут иметь известное основание. Обыкновенно это дурной знак, когда индеец оставляет свое племя. Наш гонец несомненный онондаго, это я знаю из того, что он несколько раз отказывался от предложенного ему рома; хлеб он возьмет в любое время с полной готовностью, но никогда не допустит ни одной капли рома до своих губ.

- Да, это дурной признак, - скрывая улыбку, подтвердил Гурт, - человек, который отказывается выпить стаканчик в доброй компании, мне всегда кажется подозрительным.

Что же касается меня, то во всей манере и в характере этого индейца мне скорее чувствовалось нечто располагающее к доверию, хотя его необычайная даже для краснокожего холодность и замкнутость манер могли, пожалуй, вызвать некоторое подозрение.

- Не надо забывать, - заметил Траверс, - что с обеих сторон индейцам предложены награды за доставку скальпов.

При этих словах я заметил, что Дирк с возмущенным видом провел рукой по своим густым кудрям, и на его обычно столь спокойном лице появилось выражение жестокости.

Я встал и подошел к большому поваленному стволу, на котором сидел Сускезус и доедал свой ужин.

- Какие новости слышал ты о красных мундирах? - спросил я самым равнодушным тоном. - Как ты думаешь, достаточно ли их, чтобы победить французов?

- Взгляните на листья на деревьях и сочтите их! - сказал он вместо ответа.

- Да, но что делают теперь краснокожие? У шести народов все ли еще зарыт топор, и ты сам не собираешься ли бросить занятие рассыльного, или гонца, чтобы приняться за добычу скальпов под Тикондерогою?

- Сускезус - онондаго, - ответил индеец, особенно упирая на имя своего племени, - в его жилах не течет ни одной капли крови мохоков, а его народ не вырывает топора войны.

- Почему же? Ведь вы наши союзники и обязаны нам помогать, когда нужно!

- Сочтите листья, сочтите англичан; им не нужны онондаго!

- Это правда. Но в лесах тихо? Разве в них нет краснокожих в такое тревожное время?

Сускезус стал вдруг очень серьезен, но не сказал ни слова; он не старался избегать моего испытующего вопросительного взгляда, но сидел неподвижно, глядя прямо перед собой.

Я видел, что он решил не отвечать, и не стал настаивать, а спросил его о состоянии ручьев и рек, о количестве в них воды, и он с полной готовностью сообщил мне все эти сведения.

ГЛАВА XXII

Не бойся ничего до тех пор, пока Бирнамский лес не придет в Дун-Лухух

"Макбет"

Я положительно не знал, что мне думать о Сускезусе, когда вдруг случилось нечто, что могло подтвердить подозрения относительно него. Прыгун был на охоте, а его, то есть Сускезуса, послали в Равенснест с письмом, хотя была не его очередь. Вместо того чтобы вернуться на другой день, как всегда, он исчез и целых две недели не возвращался. Обсуждая его исчезновение, мы пришли к заключению, что, считая себя заподозренным, он оскорбился и ушел от нас.

В его отсутствие мы сами побывали в Равенснесте, повидали милых барышень, которые в этой новой для них обстановке еще более расцвели. Когда мы собрались возвращаться в Мусридж, Герман Мордаунт отправился вместе с нами, чтобы помочь нам на месте своими советами и указаниями, как лучше использовать различные источники воды, находящиеся на нашей земле. Мистер Ворден присоединился к армии, быть может, предпочитая сытный офицерский стол весьма скромному столу переселенцев. Язон же заключил с Германом Мордаунтом весьма выгодное для него условие долгосрочной аренды и принялся разыгрывать роль настоящего землевладельца.

Намерение наших родителей касательно Мусриджа было несколько иное; они хотели распродать его по участкам, оставляя за собой только те, которые нам не удалось бы продать, или те, что останутся за нами при неуплате всей суммы покупателем. Таким образом, они рассчитывали скорее вернуть затраченные деньги и в более короткое время создать поселение.

Мы уже несколько дней как вернулись вместе с Германом Мордаунтом в Мусридж, когда, проснувшись на заре, я услышал легкие, едва уловимые шаги индейца за стеной нашей хижины. Я вышел за дверь и очутился лицом к лицу с исчезнувшим онондаго.

- Это ты, Сускезус? А мы думали, что ты окончательно покинул нас!

- Пора уходить, - сказал он, нисколько не смутившись. - Англичанин и воины Канады скоро будут драться!

- В самом деле? А как ты об этом узнал? Где ты был все эти две недели?

- Я был, я видел, я знаю, что говорю! Идите, позовите тех молодых людей и выходите на тропу войны.

Так вот чем объяснялось его столь продолжительное отсутствие! Он слышал, как мы в его присутствии высказывали намерение присоединиться к нашим войскам перед самым началом военных действий, и отправился на рекогносцировку, чтобы предупредить нас, как только будет пора покинуть Мусридж. Я не мог видеть в этом измены или предательства и был даже рад, что наступил момент, который должен был внести разнообразие в мою жизнь.

Не теряя ни минуты, я сообщил эту весть товарищам, которые встретили ее так же, как и я. Призвали на совет и Сускезуса, который снова заявил, что следует отправиться сейчас же, не теряя ни минуты.

- Время бежит, челны готовы, ружья заряжены, люди сосчитаны, вождь настороже, и огни совета уже погашены! - сказал он.

- Ну, Корни, в путь, - сказал Гурт, вставая и потягиваясь. - Сегодня мы можем переночевать в Равенснесте, а завтра утром выйти на большую дорогу, по которой движутся наши войска. Мне еще раз представится случай увидеть Мэри Уаллас и сказать ей, как я ее люблю!

- Не надо видеться со скво, не надо заглядывать в гнездо, - сказал индеец решительно и, указав рукой в другую сторону, добавил: - Тропа войны там! Не хорошо воину видеться со скво, когда он вырывает топор. Это обабит его! Нет, идите туда, где лежит тропа войны... Здесь скво, а там скальпы!

Так как жесты молодого индейца были столь же красноречивы, как и его речь, то мы не могли не понять смысла его слов; но Гурт, снаряжаясь, все-таки продолжал его расспрашивать, и благодаря этим расспросам нам удалось узнать от Сускезуса, что генерал Аберкромби переправился уже со своими войсками через озеро Джорджа и что нам нельзя было терять времени, если мы хотели присоединиться к нему до начала действий под Тикондерогой.

Сборы наши были недолги; нас только немного задержало отсутствие Траверса, которому пришлось оставить записку, чтобы объяснить причину нашего ухода и обещать вернуться, как только окончатся первые военные операции. Записку эту мы вручили Петеру, который должен был остаться в Мусридже, тогда как мой неразлучный Джеп отправлялся с нами, навьючив на себя весь наш багаж.

Когда все было готово, приходилось решить, пойдем ли мы через Равенснест или по новой дороге, которую нам указывал Сускезус. Собственно, того, что обычно называется дорогой, не было ни тут, ни там, но путь на Равенснест был нам уже немного знаком, тогда как в том направлении, куда указывал Сускезус, мы никогда не бывали. Кроме того, в конце первого пути нас ожидали прелестные, цветущие, улыбающиеся личики Аннеке и Мэри, и даже Дирк высказался за Равенснест. Но онондаго решительно отказывался идти в ту сторону. Он оставался стоять неподвижно, указывая рукой на северо-запад с таким упорством, которое трудно было преодолеть.

- Мы не знаем этой дороги, Бесслед, - сказал Гурт, - а эта нам уже знакома!

- Сускезус знает, Сускезус покажет!

- Кроме того, мы хотели бы проститься с барышнями.

- Не надо видаться со скво! Ничего из этого не выйдет доброго. Тропа войны не ведет к женщинам. Гуроны и французские воины там! Дорога длинная - время короткое! Вождь бледнолицых очень спешит!

- Черт возьми! И мы спешим, а потому не задерживай нас и иди за нами, если не хочешь идти впереди.

- Этот путь годен только для тех, кто не хочет видеть врага! - иронично уронил Сускезус и пренебрежительно отвернулся.

- Да, черт возьми, индеец, - вспылил Гурт, - это еще что за новости! - и, быстро обернувшись, он занес руку и кинулся на онондаго. Тот бросился бежать, желая избежать удара; я погнался за ними, чтобы удержать Гурта; за мной следом кинулись и Дирк и Джеп. Так как мы бежали друг за другом, не переводя духа, сами не замечая, куда бежим, то когда наконец остановились, успели отбежать так далеко от хижины, что ее даже не было видно. Ни у кого не было охоты возвращаться назад. Быть может, с нашей стороны было несколько неосторожно так всецело полагаться на индейца, в котором все мы были даже не совсем уверены и которого почти не знали. Мы внутренне сознавали это, но самолюбие мешало нам в этом признаться. Сускезус ни минуты не колебался относительно пути и вел нас лесом прямо на северо-запад, ориентируясь главным образом по солнцу.

У нас были с собой наши компасы, и мы знали, что, идя прямо на северо-запад, мы должны выйти к живописному озеру Джорджа, но я лично сильно сомневался, что с помощью компаса мы вышли бы туда так скоро и прямо, как под водительством этого индейца.

На первом из привалов мы как раз рассуждали об этом. Мы шли безостановочно целых пять часов и теперь должны были передохнуть и утолить голод; по нашим расчетам, мы за это время прошли чуть не половину пути, который, по мнению онондаго, равнялся приблизительно сорока милям.

- Говорят, что у индейцев нюх не хуже, чем у гончей, - сказал Гурт, - и я против этого не спорю. Но все же думаю, Корни, что компас более надежный путеводитель в лесах, чем все эти индейские приметы на коре деревьев, на загнутых прутьях кустов и тому подобное.

- Без сомнения, компас не может ошибиться в направлении, но сознайтесь, что было бы довольно скучно останавливаться каждые пять минут и сверяться с компасом да еще каждый раз давать ему время устояться! - возразил я.

- Ну уж и каждые пять минут! Скажем: каждый час, много каждые полчаса! Я готов побиться об заклад, что пройду по столь же прямой линии, нисколько не уклоняясь в сторону, как и любой индеец, руководствуясь только своим компасом.

Сускезус сидел неподалеку от нас и мог хорошо слышать наш разговор. Мне показалось даже, что я уловил на его лице пренебрежительную усмешку при последних хвастливых словах Гурта; тем не менее он не произнес ни слова. Покончив с ужином, мы встали и собрались в путь. Сускезус незаметно отступил за спину Гурта, как бы выжидая, чтобы тот пошел вперед.

- Ну, мы готовы, Бесслед, - сказал альбаниец. - Иди вперед, раз ты взялся вести нас!

- Нет, - промолвил индеец, - пусть теперь компас ведет нас! Сускезус ничего больше не видит, он слеп, как маленький щенок!

- А-а, ты захотел меня проверить! Ну что же, я согласен! Теперь вы увидите, Корни, что такое компас!

И, достав из кармана свой компас, он установил его на ровном пне, выждал, когда игла совершенно успокоилась, затем наметил свое направление на дубе, стоявшем в пятистах шагах от того места, где мы находились, и, забрав свой компас, бодро пошел вперед. Мы следовали за ним; уверенный в том, что он идет в надлежащем направлении, Гурт не потрудился взглянуть на компас, поравнявшись с намеченным деревом, и наметил вдали другое. Так мы шли около получаса, и я уже начинал верить, что Гурт окажется прав, потому что и мне казалось, что мы идем совершенно по прямой линии.

- Главное, это хорошо начать, - говорил Гурт, - а дальше уже оно само собой идет! Это как и все почти в жизни: стоит только хорошо начать. Что хорошо начинается, почти всегда хорошо и кончается! Правда, я лично в жизни не очень хорошо начал; но ведь я остался сиротой, без отца, без матери, десяти лет! Ну, что ты скажешь про компас, Сускезус?

- Посмотрите на него, и он вам скажет сам, - ответил индеец.

- Черт возьми, да эта проклятая игла никогда не установится! - воскликнул Гурт, встряхивая в десятый раз свой компас, чтобы установить стрелку на том месте, где он того желал. - Наверное, он испортился.

- Так возьмите другой! Возьмите все три разом! - сказал индеец.

Мы достали свои компасы и сверили их, но эти маленькие черти словно сговорились между собой, и оказалось, что мы все время шли на юго-восток, вместо того чтобы идти на северо-запад. Против очевидности нельзя было спорить. Мы возвращались назад, вместо того чтобы идти вперед. Но онондаго ни жестом, ни словом, ни выражением не проявил своего торжества; он стоял в стороне неподвижно, как мраморное изваяние, а когда ему предложили идти во главе нашего маленького отряда, он молча пошел, не выразив при этом ни радости, ни неудовольствия.

С этого момента мы стали быстро продвигаться вперед; далее мы стали как бы уклоняться к северу и перед закатом солнца увидели сквозь прогалину в лесу между стволами лежащее вдали озеро. По пути мы должны были взбираться на холмы, перебираться через ручьи и переправляться через речки, а теперь стояли на возвышенности; перед нами лежала прогалина, образовавшаяся оттого, что место это было скалистое и почва на нем скудная, а потому и растительность бедная. Придя сюда, мы убедились, что здесь не раз устраивали свою стоянку индейцы. Следы их костров были ясно видны. Поблизости в скале бил ключ с чудесной водой. Сускезус подошел напиться этой воды и заявил, что сегодня мы не пойдем дальше.

Теперь только, сбросив с себя заплечные мешки и оставив в сторонке карабины, мы осмотрелись кругом. Под ногами у нас, на расстоянии, быть может, тысячи шагов, лежало озеро, спокойное и прозрачное; мы находились на восточном его берегу; бесчисленное множество островов и островков, группировавшихся у нас под ногами, удивительно разнообразили пейзаж. На южном берегу озера в лесу виднелась широкая просека и на ней руины; это были развалины форта Уильям Генри; около этих развалин раскинул лагерь Аберкромби со своим войском - самым многочисленным, какое только видела до этого времени Америка.

Сотни барок, шлюпок и баркасов, вмещающих по сорок и по пятьдесят солдат, бороздили озеро во всех направлениях. Несмотря на большое расстояние, нетрудно было сообразить, что в английском лагере готовятся начать военные действия. Итак, в этом отношении Сускезус не обманул нас, и все, что он сообщил о намерениях Аберкромби, было также совершенно верно.

Эту ночь мы провели на скалистой возвышенности, и хотя удобств было мало, но я не помню, чтобы когда-нибудь спал лучше, чем в эту ночь. Я не просыпался до самого утра и очнулся, только почувствовав легкое прикосновение к моему плечу. Я раскрыл глаза и увидел Сускезуса, стоявшего надо мной. Впервые с тех пор, как я его знал, я заметил выражение радости или удовольствия на его лице. Никого, кроме меня, он не разбудил, и когда я встал, он сделал знак следовать за ним.

Великолепное зрелище открылось моим глазам. Вершины гор уже золотил восход, а низины все еще тонули в полумраке. Этот контраст пробуждения дня и отголосков ночи был поразителен. Но не ради этого разбудил меня онондаго; он жестом и глазами указал мне на развалины форта Уильям Генри, и я понял, что возбуждало в нем внимание. Видя, что я его понял, он воскликнул:

- Хорошо?!

Вся армия Аберкромби пришла уже в движение; все озеро было покрыто судами и баркасами, перевозившими войска на северный берег. Последняя бригада только что отчалила от берега.

- Что же нам теперь делать, Сускезус? - спросил я.

- Прежде всего позавтракать! - спокойно ответил он. - Затем спуститься с горы.

- Но как мы попадем в ряды войск?

- Не спешите, - сказал индеец, - спешить придется, когда французы станут стрелять!

Слова эти, а главное, сам тон, каким они были произнесены, очень мне не понравились. Но теперь было не до того. Я позвал Дирка и Гурта, чтобы дать возможность и им полюбоваться этим грандиозным зрелищем.

- Вот изумительное зрелище! - сказал Тен-Эйк после довольно продолжительного молчания. - Я сожалею теперь, что потратил столько времени, бродя по лесам, когда наше место было там!

- Мы еще поспеем вовремя; военные действия еще не начались! - сказал я.

- Да, но я готов бы сейчас вплавь переплыть озеро, чтобы присоединиться к ним!

- Зачем вплавь? - сказал Сускезус - У нас есть лодка!

- Лодка! Клянусь святым Николаем, ты чародей, Сускезус, и мы действительно доверились умному человеку. Когда тебе нужен будет друг, я всегда к твоим услугам! - горячо воскликнул Гурт.

Тем временем проснулся и Джеп. С минуту он смотрел во все глаза на переправу войск, потом вдруг разразился громким хохотом, затем стал мотать головой, как китайский болванчик, потом стал кататься по земле, надрываясь от смеха, наконец встал и стал отряхиваться, как мокрый пудель; опять разразился страшным смехом, корчась и держась за бока, и в конце концов стал кричать что есть мочи. Все это было самым обычным способом выражения удовольствия у негров.

Мы уже привыкли к подобным проявлениям и не обращали на них особого внимания, но онондаго ни разу не повернул даже головы в его сторону, как будто ничего не видел и не слышал. Когда же Джеп наконец успокоился, индеец взглянул на него с сожалением, как на человека, лишенного самообладания.

Наскоро позавтракав, мы тотчас же пустились в путь. Дойдя до берега озера, мы действительно нашли лодку, которая легко могла вместить всех нас, и. не теряя ни минуты, сели в нее и отчалили от берега.

В тот момент, когда мы выбрались из лабиринта маленьких островков, большой баркас, шедший впереди других, был недалеко, так что с него нас можно было услышать. Тогда наш индеец принялся грести с удвоенной силой и стал махать рукой, подавая людям на баркасе дружеский знак. Минуту спустя мы подошли к баркасу, и я увидел лорда Гоу, стоящего на носу в полной парадной форме, впереди всех, как будто он хотел быть первым, кто ступит на тот берег озера и проложит путь к победе британского оружия.

ГЛАВА XXIII

Мои сыны! Сердце мое надорвется, видя их лица! А что я могу дать им в утешение, кроме пустых надежд и напускных улыбок!

Сарданапал

В первый момент лорд Гоу не узнал нас, но он слишком часто встречался с Гуртом Тен-Эйком в Альбани у старушки Скайлер, чтобы не узнать его тотчас же по голосу. Нас радушно приветствовали, и мы, после обычных приветствий, поспешили осведомиться, где находится полк Бельстрода.

- Его полк в центре, он еще не скоро вступит в дело, - сказал Гоу, - мы авангард, за нами первая очередь. Если вы хотите вкусно поесть, то я не стану вас удерживать, господа: у Бельстрода в полку есть молодой офицер, капитан Биллинг, отличающийся необычайным талантом из ничего готовить превосходные обеды! Но если вы ищете случая отличиться, то наша бригада первая пойдет в дело, а мой стол, каков ни есть, к вашим услугам!

После таких слов не могло быть и речи об уходе из авангарда.

Как только Сускезус узнал о нашем решении, он немедленно вернулся на берег. На нашем баркасе подняли паруса, и мы пошли значительно быстрее, так что к полудню рассчитывали высадиться на берег. Признаюсь, настроение у меня было серьезное; невольно вспоминалась и семья, и близкие сердцу; мысль о смерти, о которой почти никогда не думаешь в мои годы, являлась теперь передо мной как грозный, жуткий призрак, грозящий если не мне, то кому-нибудь из моих товарищей, из тех, что были здесь рядом со мной.

Наш доблестный командир, лорд Гоу, служил уже в немецких войсках и был не новичок в военном деле, но и он был сосредоточен, хотя и не печален: очевидно, он сознавал, что отвечает за жизнь множества людей, и потому он не мог не быть озабочен.

- Мне помнится, - сказал он, обратившись ко мне, - что наша добрейшая мадам Шюйлер говорила мне, Литльпэдж, что вы единственный сын у ваших родителей. Так ли это?

- Да, милорд, и я очень счастлив, что моя матушка не знает о том, что здесь происходит.

- У меня также есть родители, которым я дорог, - произнес Гоу, - но они знают, что я избрал военную карьеру и, следовательно, обязан подвергать риску свою жизнь. Но я завидую тому солдату, который, идя в бой, может отогнать от себя мысль о своих близких. Однако вот мы у берега. Будем исполнять свой долг!

Это были последние слова, которые я слышал из его уст.

Когда авангард высадился на берег и подвезли несколько орудий, то французы сосредоточили в этом месте значительные силы, чтобы помешать нашей высадке. Но у них было мало артиллерии, и наша картечь вскоре расчистила нам дорогу. Правда, мы направили свою атаку не туда, где нас ожидали. По сигналу, данному нашим славным командиром, мы заняли берег и сумели удержаться на нем без серьезных потерь. Гурт, Дирк, Джеп и я все время старались держаться как можно ближе к виконту Гоу, и, согласно его приказанию, наш отряд устремился вперед, тесня отступающего неприятеля. Перестрелка была небольшая, но мы все время продвигались вперед, по мере того как французы отступали к Тикондероге.

Как только мы очистили берег от неприятеля, генерал Аберкромби высадил значительную часть своего войска и построил его в колонны. Четыре тысячи человек милиции были оставлены им для защиты судов; но еще далеко не все баркасы высадили свои команды, да и те, на которых находились боевые припасы, еще были далеко от берега.

Неприятелем у места высадки был оставлен один батальон под прикрытием деревянного форта, но, видя, что наши силы слишком велики, офицер, командовавший этим батальоном, приказал поджечь форт и отступил в полном порядке. Мы продолжали продвигаться вперед, но отсутствие проводников и густой лес, не говоря уже о неровностях почвы, вскоре заставили наши ряды смешаться; тем не менее наша колонна держалась наравне с передними рядами.

Вдруг впереди показались французские мундиры.

Это был довольно значительный отряд, но и они, подобно нам, по-видимому, шли наугад, не зная, куда им идти, чтобы достичь скорее своих укреплений. Пройти мимо нас без того, чтобы при этом не произошло стычки, они не могли, и кто первый открыл огонь, они или мы, теперь трудно сказать; стреляли те и другие. Мы четверо все вместе выпустили свои заряды и принуждены были приостановиться, чтобы снова зарядить ружья. Только я успел вскинуть карабин к плечу, как заметил, что в голове нашей колонны произошло какое-то замешательство, и увидел, что мимо нас пронесли тело какого-то офицера. То был лорд Гоу! Он пал при первом серьезном залпе неприятеля, и смерть этого дорогого, всеми любимого начальника вдруг как будто остервенила наших солдат. Они бросились на французов с бешенством и резали, убивали и ранили их десятками, забрав, кого можно, в плен и рассеяв остальных.

Но такого геройского пыла, какой проявил при этом Гурт Тен-Эйк, я никогда не видел. Этот всегда столь добродушный и милый весельчак совершенно преобразился. Он преследовал французов с яростью вплоть до самых их укреплений. Когда нам пришлось вернуться назад, на нас напали индейцы, но Джеп уложил троих прикладом своего ружья; Дирк убил наповал двоих, и это внушило врагам достаточно уважения к нашим особам, и они перестали нас преследовать.

Кроме того, в милиции находился один партизан, Роджерс, командовавший отрядом стрелков на нашем левом фланге. Он быстро двинулся вперед, но индейцы, опасаясь быть окруженными, рассыпались и оставили нас в покое.

Аберкромби избрал для ночлега место, находившееся в двух милях от передовых укреплений Тикондероги, неподалеку от озера. Необходимо было дождаться прибытия артиллерии и боевых припасов, а также и долгожданного провианта. Кроме того, смерть Гоу произвела на всех удручающее впечатление.

Вернувшись в общий лагерь, мы отыскали там майора Бельстрода. Здесь нас приняли чрезвычайно радушно, и когда узнали, что мы находились в отряде авангарда, отличившемся на фланге правой колонны, то нам устроили настоящую овацию.

- Вам может показаться странным подавленное состояние войск после столь благополучной высадки и при наличии более сотни пленных, но для нас было бы легче, если бы лучшую нашу бригаду уничтожили, чем лишиться такого человека, как Гоу! Он был душой армии! Наш главнокомандующий не знает ни американцев, ни условий войны на этом континенте; отсюда вся нерешительность, ошибки, оплошности, могущие иметь потом важные последствия в таком деле, как война!

И это говорил не один Бельстрод; то же самое слышалось повсюду.

8 июля ранним утром был произведен смотр войскам, затем передовые отряды двинулись на приступ форта Пропер, защищавшего город и расположенного на маленьком полуострове, а следовательно, доступного всего только с одной стороны. Кавалерия здесь не могла пройти из-за рельефа местности, и Бельстрод и другие командиры вынуждены были спешиться; ни одно орудие не могло быть подвезено сюда, так как единственная сторона, с которой можно было подойти к форту, была защищена топким болотом, а там, где кончалось это болото, начинался деревянный парапет. Этот-то парапет и должны были взять наши два корпуса. Для защиты его французы установили батарею вдоль всего парапета; у нас же не было ни одного орудия, чтобы прикрывать наше наступление.

Говорят, что Аберкромби не посоветовался ни с одним из американских офицеров, перед тем как приказать атаковать форт. Впереди всех, в голове колонны, шли шотландские горцы, а непосредственно за ними двигался полк Бельстрода. Шотландцами командовал старый боевой офицер, полковник Гордон Грахам. Чтобы подойти на расстояние выстрела к парапету, потребовалось более часа времени из-за топкого болота и частого леса, страшно затруднявших движение. Приказано было не открывать огня, а добежать до парапета и принять неприятеля в штыки. Наконец голова колонны стала появляться из леса; перед тем как выйти из-под прикрытия под неприятельский огонь, сделана была остановка, чтобы дать возможность всем выстроиться в боевом порядке. Нас отделяли каких-нибудь шестьсот шагов от парапета, когда в наших рядах где-то на фланге раздался одинокий выстрел, - это выстрелил Джеп, пробравшийся сторонкой по болоту и убивший наповал французского офицера, вскочившего на парапет, чтобы произвести рекогносцировку.

Горцы медленно продвигались вперед, идя в ногу под звуки своего марша, когда по всей неприятельской линии пробежал огонь; град пуль и картечи засвистал в воздухе, неся смерть в наши ряды. Шотландцы на минуту смешались, но тотчас же оправились и продолжали идти вперед. Полк Бельстрода также пострадал; картечь свистала в воздухе, и мы видели, что впереди дерутся. Бойня произошла страшнейшая; в числе жертв пал старый Грахам. Вскоре каждый командир открывал огонь, как только предоставлялась возможность развернуться. Все честно исполняли свой долг; все рвались вперед к парапету, опережая друг друга. Но неприятель навалил перед ними целые горы деревьев с порубленными сучьями и ветвями, так что образовалось заграждение, перейти которое в боевом порядке было невозможно: между тем французская артиллерия не прекращала огня по всей линии. Некоторые части вынуждены были отступить. Бой продолжался четыре часа; наши солдаты безрезультатно стреляли по неприятелю, который из-за своих прикрытий безнаказанно расстреливал наших.

Гурт все время держался в первых рядах и вскоре очутился в самой гуще сражения. Мы побежали за ним, добежали до поваленных перед парапетом деревьев и засели там, скорчившись между ветвей; но когда наши отступили, мы остались одни, а когда огонь стал мало-помалу утихать, волей-неволей пришлось вернуться назад. Мы отступали осторожно, скрываясь за деревьями, но все же внимание неприятеля было привлечено выстрелами Гурта, который отступал, продолжая стрелять. В продолжение нескольких минут пули свистели вокруг нас, как рой пчел.

Джепа не было с нами, и я не знал, где мне его найти; но когда мы добрались до болота, я увидел его, тащившего за собой рослого индейца, навьюченного тремя карабинами. Это был его пленник: остальных же двух он уложил на месте, а ружья забрал. Вскоре мы узнали об отступлении по всей линии. Несмотря на превосходящую численность, мы были окончательно разбиты; раненых несли сотнями на баркасы и другие суда, стоявшие у берега: большинство убитых было оставлено на поле сражения, и в ту же ночь большинство судов отошли от берега, а остальные отчалили на рассвете.

Так окончилась эта экспедиция 1758 года. На этот раз приходилось отказаться от возможности увидеть Монреаль и Квебек; в этот роковой день у нас было по меньшей мере десять тысяч человек под ружьем, и больше половины из них были в деле. У неприятеля не было даже и пяти тысяч войска, рассеянного по частям во всех укреплениях, и из них стреляла по нам самая незначительная часть. Непростительной и роковой ошибкой было брать приступом пост, почти неприступный, не имея даже артиллерии для прикрытия наступления.

В этот ужасный день мы потеряли пятьсот сорок восемь человек убитыми, тысячу триста пятьдесят восемь ранеными; больше половины полководцев были убиты, а все остальные, за малым исключением, ранены. Полк Бельстрода также сильно пострадал: сам Бельстрод был ранен, Биллинг убит, а Гаррис был ранен сабельным ударом.

Смятение произошло страшное; подобного поражения никто не ожидал: люди садились на суда без разбора, все части вместе, и как только на судне не было больше мест, оно уходило, не дожидаясь никаких распоряжений; припасы и багаж бросали, спасли только все знамена. Милиции, которая почти не участвовала в деле, поручено было прикрывать отступление, то есть посадку людей на суда. Что же касается нас четверых, не считая пленника Джепа, с которым он никак не хотел расстаться, то мы положительно не знали, что нам делать. Все, кто нам был знаком в войсках, были или ранены, или убиты. Мы не только не знали, что стало с Бельстродом, но даже не могли разыскать его полка.

Не зная, на что решиться, - проситься ли на один из баркасов, отходивших сейчас, или дожидаться утра, мы стояли и совещались у берега, как вдруг я услышал за спиной знакомый музыкальный голос, спрашивавший меня почти шепотом:

- Вы хотите уехать отсюда? С вас довольно этой забавы? Да?

Я оглянулся. За мной стоял Сускезус. Кругом кипела толпа людей; одни проталкивались к берегу, другие возвращались за чем-нибудь, и среди этой движущейся толпы пробрался онондаго, никем не замеченный. Откуда он взялся? Как разыскал нас? Этого я не мог дознаться даже и впоследствии.

- А ты можешь помочь нам уехать, Сускезус? - спросил я.

- Да, лодка здесь! Идите за мной!

Мы последовали за ним, и он повел нас прямо по направлению к французским укреплениям. С минуту у меня опять мелькнуло подозрение о предательстве, но оказалось, что Сускезус очень разумно выбрал уединенную бухточку, где и запрятал в камышах нашу лодку, ту самую, в которой он перевозил нас через озеро.

Я высказал было опасение, что индейцы - союзники французов - могли напасть на нас в этом уединенном месте, чтобы воспользоваться наградой за скальпы, но онондаго поспешил успокоить нас.

- Нечего опасаться: теперь краснокожие собирают скальпы на поле сражения; там слишком много убитых, чтобы идти искать живых! - сказал он.

Однако в тот момент, когда мы уже садились в лодку, произошла непредвиденная задержка: наша лодка могла вместить только пять человек, шестого никак нельзя было захватить, а мой Джеп не хотел расстаться со своим пленником.

- Для краснокожего нет места, - заявил онондаго, - пятеро хорошо, шестеро - дурно!

- Что же с ним делать? - спросил Гурт.

- Снять скальп, - спокойно ответил онондаго, - скальп прекрасный - длинный чуб, хороший скальп!

- Это хорошо для тебя, Сускезус, но нам, христианам, это не годится! Мне думается, что всего лучше обезоружить его и отпустить! - возразил ему Гурт.

- Обезоружить? Да он и так уже давно обезоружен, но он сию же минуту найдет себе оружие на поле битвы! Но делать больше нечего; надо его отпустить! Отпусти его, Джеп! - приказал я.

- Больно жалко, мистер Корни! - запротестовал негр, не желая лишиться своего военного трофея.

- Ну, нечего рассуждать: ты нас всех задерживаешь, развяжи его и пусти!

Джеп принялся медленно развязывать веревку. Дирк, Гурт и онондаго уже вошли в лодку, а я занес ногу, как услышал за собой сильные удары; оглянувшись, я увидел, что Джеп концом веревки, которой был связан его пленник, хлестал несчастного по спине так, что сквозь кожу проступала кровь. Индеец стоял неподвижно, не издавая ни малейшего звука, высокий, стройный и спокойный, как ствол молодой сосны. Возмущенный этим поступком, я отшвырнул негра в сторону, собственноручно перерезал ножом веревку пленника и, насильно втолкнув Джепа в лодку, сел сам, и лодка наша отчалила.

ГЛАВА XXIV

Бледное солнце закатилось. Тени ночи спустились на землю. Ветер завыл свою унылую песню, и день увидел их воинов распростертыми, их государя пленником.

Мистрис Гименс

Никогда я не забуду этой ночи. Все мы были измучены, один Сускезус работал веслом; даже Джеп как завалился на дно лодки, так и заснул как убитый.

Было около девяти часов вечера, когда мы отчалили от берега и поплыли вдоль восточного берега озера; уже свыше пятисот судов разного размера шли без всякого порядка, направляясь к форту Уильям Генри. Ночь была безлунная, темная; кое-где только между туч светились робкие звездочки. Целые вереницы судов шли одним путем, шли медленно, точно в похоронной процессии; усталые солдаты едва шевелили веслами. Сотни и тысячи людей были крутом, и нигде не слышно было человеческого голоса. Только когда нам приходилось проходить мимо транспортов, на которых везли раненых, до нас доносились стоны и вопли этих несчастных, протяжные, монотонные, надрывающие душу.

После нескольких часов плавания мы разбудили Джепа и заставили его сменить Сускезуса. Мы трое тоже время от времени брались за весла, затем дремали от усталости и снова сидели молча. Наконец мы достигли узкого пролива, соединяющего Верхнее озеро с Нижним, где рассеяно такое множество островов и где суда так близко проходили друг к другу, что можно было держаться за борт ближайшего из них.

- Эй! Кто там в лодке из коры? - крикнул вдруг офицер, стоявший на носу одного судна.

- Мы, волонтеры, прибывшие для того, чтобы стать под начальство майора Бельстрода! Не можете ли вы нам сказать, где он находится в настоящее время? После отступления мы не могли разыскать даже его полка!

- Бедняга Бельстрод! Я видел, как его отнесли в арьергард! Да, теперь он долго не сможет ни ходить, ни верхом ездить, если только вообще удастся сохранить ему ногу. Его отправили на первом судне, которое пошло в ту сторону, а там он намеревался приказать отнести себя в дом одного из своих друзей и там лечить свою рану, миновав летучий санитарный отряд и походные лазареты. Ну, а мне, вероятно, придется расстаться с этой рукой, как только мы высадимся в форте Уильям Генри, и когда я избавлюсь от нее, то охотно составил бы Бельстроду компанию, потому что этот человек всегда умеет отыскать себе уютное местечко. Простите, что задержал, господа; ваша лодка ввела меня в заблуждение; я хотел убедиться, не выслеживают ли нас неприятельские шпионы.

Итак, Бельстрод решил заставить перевезти себя в Равенснест, где мог рассчитывать на более радушный прием, на лучший и более заботливый уход? Признаюсь, я в душе позавидовал ему и пожалел, что не был серьезно ранен, чтобы, подобно ему, иметь право вернуться к Аннеке и позволить ей ухаживать за мной.

Мы шли значительно быстрее больших судов и потому опережали их одно за другим. На носу одного из них стоял офицер, еще молодой, и зорко наблюдал за нашей лодкой.

- Куда вы так спешите? - крикнул он нам. - Или вы боитесь, что кто-нибудь успеет раньше вас принести дурные вести?

- Вы ошибаетесь, сударь! Мы совсем не хотим быть первыми вестниками неудачи: мы - добрые патриоты!

- Да, неудача! Теперь я вижу, что вы патриоты! Не правда ли, господа, какой приятный денек мы прожили сегодня?

- Наши войска выказали большую стойкость и мужество, и хотя мы были просто волонтерами, но можем это засвидетельствовать перед целым светом.

- Ах, эти господа были волонтерами! - воскликнул офицер, почтительно раскланиваясь. - Я никак не думал, что имею честь разговаривать с волонтерами. Так, значит, вы добровольно принимали участие в этом бою?! Ну, про себя я не могу сказать того же! Расчудесные вещи вы теперь сможете рассказать дома, сидя у очага!

- Да, сумеем рассказать о геройской храбрости шотландских горцев, так как видели, как они дрались и умирали рядом с нами!

- В самом деле?! Вы были возле этих молодцов? - воскликнул офицер, разом изменив тон. - Могу ли спросить ваши имена?

Я назвал ему наши имена и сказал, что мы приятели Бельстрода, хотевшие присоединиться к его полку.

- Не вы ли были рядом с Гоу в то время как он был убит? Да? Надеюсь, мы с вами ближе познакомимся; поверьте, капитан Чарльз Ли будет очень рад пожать вам руку, как только мы вернемся в лагерь!

В этот момент Сускезус сильным ударом весла направил нашу лодку к берегу одного из островков и положил конец нашему разговору. Скользя, как змея, между мелкими островками, наше утлое суденышко быстро уходило вперед, и вскоре он высадил нас на том самом месте, откуда пять дней тому назад мы отправились на битву.

Привязав свою лодку, чтобы ее не унесло, индеец повел нас на ту самую скалистую возвышенность, где мы тогда ночевали. Когда мы добрались до вершины, было приблизительно то самое время перед восходом, когда пять дней тому назад меня разбудил здесь онондаго, и открывающаяся теперь отсюда панорама была почти та же, но впечатление, вызываемое ею, было совсем иное. Как и тогда, до тысячи судов виднелось на гладкой поверхности озера и вплоть до мыса у форта Уильям Генри. Но эта бесконечная вереница судов шла теперь вразброд, без всякого порядка, без музыки, как тогда, без весело развевающихся знамен. Глядя на эти черные точки, я невольно представлял себе весь ужас, все страдания, разбитые надежды и разочарования, какие теперь отражались на лицах всех людей, плывших на этих судах.

Еще неделю тому назад имя Аберкромби было у всех на устах; его восхваляли, превозносили, от него многого ожидали, и нескольких часов было достаточно, чтобы свергнуть этого кумира с пьедестала. Те, кто всех усерднее курил ему фимиам, теперь первые кидали в него комья грязи. Люди, обманутые в своих ожиданиях, никогда не бывают справедливы. А между тем Аберкромби не был ни глуп, ни бесталанен, не был и фанфароном; он имел только несчастье не знать, как следует вести войну в этой стране. Вскоре он был отозван, и в Америке о нем больше не было слышно.

Придя на вершину скалистой возвышенности, онондаго приказал Джепу развести большой костер, а сам принес из потайного местечка кое-какие припасы, из которых можно было приготовить на всех сытный завтрак. Так как все мы ничего не ели со вчерашнего утра, то весьма обрадовались этому завтраку, а утолив голод, стали совещаться, что нам теперь делать, - идти ли прямо в Равенснест или раньше посетить Мусридж и посмотреть, что там делается.

- Опасаться преследования со стороны французов нечего, - сказал я, - так как все их суда на другой стороне озера, а положение дел в стране то же, что и до ухода армии!

- Во всяком случае надо спросить совета индейца! - сказал Дирк.

- Чернокожий сделал глупость! - сказал вместо ответа онондаго.

- Что я такого сделал, красный черт? - накинулся на Сускезуса Джеп, питавший, как и всякий негр, прирожденную антипатию ко всем индейцам, на что последние отвечали нескрываемым презрением к черной расе. - Что я такого сделал, что ты так говоришь в присутствии моего господина?

- Скажи, Сускезус, что же он, в самом деле, сделал? - спросил я, видя, что индеец не собирался отвечать моему негру и имел такой вид, будто он решительно ничего не слышал.

- Он избил краснокожего воина, как собаку!

Фенимор Купер - Сатанстое (Satanstoe: or The Littlepage Manuscripts, a Tale of the Colony). 3 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Сатанстое (Satanstoe: or The Littlepage Manuscripts, a Tale of the Colony). 4 часть.
- Ну, так что же? Велика важность! - пробормотал Джеп. - Немного посте...

Следопыт (The Path-finder). 1 часть.
Перевод Д. Коковцова. ГЛАВА ПЕРВАЯ. В последней половине прошедшего ст...