Фенимор Купер
«Прерия (The Prairie). 5 часть.»

"Прерия (The Prairie). 5 часть."

Глаза, казалось, блеснули новым блеском, но масса, которая, по мнению Траппера, была не что иное, как голова человека с волосами, обстриженными по обыкновению воинов Запада, продолжала оставаться неподвижной и не подала никакого признака жизни.

- Это ошибка! - крикнул доктор. - Это животное не принадлежит даже к классу mammalia. Еще менее это человек!

- Вот ваши знания, - ответил Траппер с тихим победоносным смехом; - вот она - наука человека, изучившего столько книг, что глаз его уже не в состоянии отличить оленя от дикой кошки. Вон Гектор; это собака, получившая воспитание на свой манер, и, хотя последний ребенок воображает, что знает больше него, он ни за что не ошибся бы в подобном деле. Так как вы думаете, что этот предмет не человек, я покажу вам его во весь рост, и тогда вы скажете бедному, невежественному старому Трапперу, каким именем надо называть этот предмет. Помните, что я не собираюсь причинить ему зло; я хочу только заставить этого красного дьявола выйти из засады.

Траппер стал рассматривать затравку в своем ружье, стараясь демонстративно обнаружить свои враждебные намерения. Когда он решил, что дикарь начинает предчувствовать опасность, он направил дуло ружья на него и крикнул очень громко:

- Ну, друг, теперь выбирай: я готов и на мир, и на войну. Но нет, это не человек. Мудрец, стоящий рядом со мной, говорит правду, и я ничем не рискую, если выстрелю в эту кучку сухих листьев.

Говоря это, старик поспешно опустил дуло ружья и прицелился в индейца с точностью, которая могла оказаться для того роковой, если бы он не вскочил на ноги, стряхнув с себя листья и хворост, которым он, вероятно, прикрылся при приближении европейцев, и не вскрикнул:

- Уаг!

Глава XVI

Траппер, который вовсе не имел намерения переходить к действию, положил ружье на плечо и засмеялся с самодовольным видом, радуясь успеху своего опыта. Он заставил естествоиспытателя перевести на себя взгляд, с изумлением устремленный на дикаря, проговорив:

- Плуты могут сидеть целыми часами на корточках, словно спящие аллигаторы, обдумывая свои дьявольские хитрости. Но когда увидят настоящую опасность, то думают о себе, как все другие люди. Это - разведчик в своей военной раскраске. Вблизи, наверно, есть какой-нибудь отряд его племени. Попробуем узнать от него правду, потому что встреча с этими воинами была бы для нас опаснее, чем посещение всего потомства Измаила.

- Это действительно опасный, отчаянный вид, - сказал доктор, облегчая свое изумление вздохом, который, казалось, истощил весь запас воздуха в его легких, - жестокая раса, которую трудно подвести под какое-либо обыкновенное определение. Поговорите с ним, но сильно напирая на язык дружбы.

Старик обвел взором все вокруг из предосторожности; чтобы убедиться в важном факте - нет ли у индейца по соседству товарищей. Потом он сделал обычный жест мира - протянул голую ладонь, и смело пошел навстречу врагу.

Индеец не выказал ни малейшего признака страха и сохранял гордую осанку и вид, полный достоинства и смелости, несмотря на приближение Траппера. Может быть, храбрый воин сознавал, что ввиду разницы их оружия меньшее расстояние между ними делало их шансы более равными.

Индеец был высокого роста и удивительного сложения. Когда он сбросил с себя сухие листья, которыми он поспешно прикрылся, то оказался человеком, преисполненным важности, гордости своей профессией воина и - можно прибавить - сознания страха, внушаемого ею. Все черты его почти римского лица были благородны, хотя некоторые из них носили хорошо известный оттенок азиатского происхождения. Особенный цвет его кожи, сам по себе уже придающий индейцу воинственный вид, приобрел еще более свирепый оттенок от разных красок, покрывавших ее. Но дикарь как будто пренебрегал обычными искусственными средствами своего народа и не носил ни одного из тех странных, ужасных знаков, к которым прибегают дети лесов, - как и более цивилизованные люди, - чтобы составить себе репутацию храбреца, он довольствовался лишь широкими черными полосами на лице, подчеркивавшими блеск его медной кожи и как бы служившими к ней тенью. Голова у него была острижена до маковки, откуда спускался пучок длинных волос, который как бы зазывал врагов осмелиться схватить его. Украшения, обыкновенно висящие на хрящах ушей дикарей во время мира, были сняты. Хотя время года было уже позднее, почти обнаженное тело индейца было только отчасти прикрыто очень легкой одеждой из дубленой оленьей кожи, на которой яркими красками было грубо нарисовано изображение какого-то военного подвига. Разведчик носил что-то вроде плаща, наброшенного небрежно и скорее служившего предметом роскоши, чем необходимости. Ноги его были покрыты ярко-красным сукном - единственным признаком того, что он имел некоторые сношения с европейскими купцами. Но зато, словно для того, чтобы противопоставить украшения дикаря украшениям обитателя города, начиная с колена и до самого носка мокассин, его ноги были украшены ужасными трофеями - человеческими волосами. Одной рукой дикарь слегка опирался на маленький лук, другой скорее легко прикасался к длинному копью из ясеня, чем искал поддержки в нем. За плечами у него был привязан колчан из кожи кугуара, хвост которого был сохранен, как характерное украшение; кожаный щит был привязан к шее веревкой из жил.

Пока подходил Траппер, воин стоял, подняв голову, в совершенно спокойной позе, не выказывая ни желания узнать характер подходивших к нему людей, ни намерения укрыться от их любопытных взглядов. Только его черные глаза, более блестящие, чем глаза оленя, беспрерывно перебегали с одного чужестранца на другого и, казалось не знали ни минуты покоя.

- Брат мой сейчас далеко от своего селения? - спросил старик на языке поуни после того, как пристально рассмотрел окраску тела дикаря и другие признаки, по которым опытный человек узнает племя воина, встреченного им в степях Америки, благодаря тому же таинственному способу наблюдения, с помощью которого моряк узнает флаг корабля, видимого вдали.

- До городов Больших Ножей дальше, - лаконично ответил индеец.

- Почему поуни-волк так далеко от извилин своей реки, почему он без лошади и находится в таком пустынном месте?

- Разве женщины и дети белолицых могут жить без мяса бизона? В моей хижине был голод.

- Мой брат еще слишком молод, чтобы быть хозяином хижины, - ответил Траппер, пристально взглянув ка невозмутимое лицо молодого воина, - но, смею сказать, он храбр, и многие вожди уже предлагали ему в жены своих дочерей. Но не ошибся ли он, - прибавил старик, показывая на стрелу в руке, опиравшейся на лук, - взяв бородатую стрелу для охоты на бизонов? Неужели поуни хотят, чтобы раны, наносимые ими, портили шкуру животного?

- Она хороша для сиу.

- Он - живое доказательство своих слов, - пробормотал Траппер по-английски, - молодец так же смел, как и хорошо сложен. Но он слишком молод, чтобы быть одним из главных вождей своего народа. Надо, однако, взять его кротостью, потому что, если нам придется иметь стычку с скваттером, одна рука, поддерживающая ту или иную сторону, может решить дело. Ты видишь, мои дети устали, - продолжал он снова на индейском наречии, указывая на подходивших товарищей, - мы хотим остановиться и поесть. Мой брат - хозяин этой местности?

- Гонцы народа, который живет у Большой реки, сказали нам, что ваш народ заключил договор со смуглолицыми, живущими за большим озером соленой воды, и что прерия открыта теперь для охотников Больших Ножей.

- Это правда. Я так же слышал это от охотников и трапперов Ла-Платы. Но мой народ заключил договор с французами, а не с народом, который владеет Мексикой (Т. е. испанцами, которые в то время владели Мексикой, а незадолго до того и Луизианой.).

- И воины подымаются по Большой реке, чтобы видеть, не обманули ли их в дороге?

- Да; боюсь, что это слишком вероятно; и недолго то время, когда шайка проклятых лесников последует за ними, чтобы принести топор и секиру в прекрасные леса, украшающие оба берега Миссисипи; тогда страна, начиная с берегов моря и до подножия Скалистых гор, станет населенной пустыней, наполненной всеми мерзостями и всеми изобретениями людей и лишенной всякой ее красоты и прелести.

- А где же были вожди поуни-волков, когда заключался этот договор? (Договор о покупке Луизианы Соединенными Штатами Северной Америки.) - внезапно спросил молодой воин, и медное лицо его вспыхнуло от негодования. - Разве можно продавать народ, как шкуру бобра?

- Это правда; ты прав. И где были справедливость и честность? Но сила является законом по обычаю, царствующему на земле, и слабый должен считать справедливым все, что захочет сделать сильный. Если бы было иначе, ваши, поуни, права на прерию были бы так же законны, как право самого главного вождя колоний на дом, служащий ему приютом.

- Кожа путешественника бела, - сказал выразительно молодой индеец, дотрагиваясь пальцем до иссохшей, морщинистой руки старика, - не говорит ли его сердце одно, а язык другое?

- Взгляни на мою голову. Она похожа на верхушку сосны, иссушенной зимами, и скоро успокоится во прахе. Зачем я захотел бы очутиться перед Великим духом и видеть, как он нахмурит брови?

Дикарь грациозно отбросил щит на плечо, прижал руку к груди и наклонил голову, как бы из почтения к седым волосам Траппера. Глаза его потеряли свой блуждающий взгляд, и лицо приняло менее суровый вид. Однако, бдительность его не исчезла, и все его манеры доказывали, что он не отрекся от недоверия, которое было смягчено и сдержано, но не было еще совсем забыто.

Когда, таким образом, между воином прерии и старым Траппером водворилось нечто вроде сомнительной дружбы, последний отдал Полю распоряжение располагаться на привал. Пока Миддльтон помогал Инесе сойти с осла, а Поль приготовлял для Эллен сиденье из сухих листьев, между стариком и молодым дикарем разговор шел на индейском, а между остальными - на английском языке.

Дикарь и Траппер состязались в ловкости и хитрости. Каждый из них старался выведать намерения другого, не показывая желания узнать их. Как и следует ожидать в тех случаях, когда противники одинаково сильны, результат этой борьбы не удовлетворил ни одного, ни другого. Старик задал все вопросы, которые ему подсказали его тонкий ум и опыт: расспросил о положении племени поуни-волков, о жатве, о сделанных ими запасах на зиму, об их отношениях с соседними воинственными племенами - и не мог добиться ни одного ответа, который объяснил бы ему, почему этот одинокий воин находится на таком большом расстоянии от обычного места жительства своего племени.

С другой стороны, вопросы индейца, хоть и более сдержанные и полные достоинства, были не менее замысловаты. Он говорил о положении торговли мехами, об успехах и неудачах различных белых охотников, с которыми он встречался или о которых слышал; он даже намекнул на движение народа "великого отца" - как он благоразумно назвал правительство Соединенных Штатов - к прериям, в которых охотилось его собственное племя. По странной смеси интереса, презрения и негодования, прорывавшихся по временам через привычную сдержанность молодого дикаря, было ясно видно, что чужестранцы, завладевшие правами туземцев, были знакомы ему скорее понаслышке, чем по виду. Это обстоятельство подтверждалось еще и тем, как он смотрел на обеих женщин, а также и теми краткими, но энергичными выражениями, которые случайно вырывались у него.

Пока он разговаривал с Траппером, его блуждающий взгляд беспрестанно устремлялся на почти детское лицо Инесы, которую он рассматривал с необычным вниманием. Очевидно, он в первый раз видел одну из тех женщин, о которых так часто говорили старики его племени, и которые, как они считали, соединяли в себе всю красоту, какую может создать воображение дикаря. К Эллен глаза дикаря обращались реже, но в беглых взглядах, бросаемых им на более определенные и, быть может, более выразительные черты ее лица, виднелось естественное нежное чувство мужчины к женщине. Однако это восхищение, благодаря привычке к сдержанности и гордости воина, выражалось настолько сдержанно, что только глаза Траппера заметили его. Старик был слишком знаком с обычаями индейцев и слишком хорошо сознавал, насколько важно для него узнать основательно характер этого дикаря, что не мог упустить из виду малейшее из переживаемых им впечатлений или не заметить какого-либо из его движений.

Эллен, не сознававшая производимого ею впечатления, окружила дружескими заботами менее сильную и менее решительную Инесу. Выражения радости и жалости постоянно сменялись на ее открытом лице, пока деятельный ум размышлял о предпринятом ею смелом шаге.

Не то было с Полем. Считая, что он добился осуществления двух своих самых сильных желаний - обладания Эллен и торжества над сыновьями Измаила,- он занялся приготовлениями к стоянке с таким же спокойствием, с каким вез бы свою довольную супругу после торжественного совершения акта бракосочетания в магистрате в их будущее жилище. Как мы уже говорили раньше, он шел за бродячей семьей во все время их длинного, тяжкого перехода, прячась днем и выискивая случая увидеться с Эллен. Наконец, фортуна и смелость увенчали его старания успехом как раз в тот момент, когда он начал уже отчаиваться. Расстояние, препятствия, опасности - ничто не существовало для него, его решительное и радостное настроение давали ему уверенность, что все остальное исполнится без труда. Таковы были, по-видимому, его чувства - да и в действительности это было так - когда он, сдвинул шапку набекрень и насвистывая веселую песенку, приготовлял меж кустов ложе из листьев для Инесы, время от времени бросая довольные взгляды на хорошенькую Эллен, помогавшую ему в этом деле.

- Итак, племя поуни-волков зарыло в землю томагавк (Т. е. помирилось.) со своими соседями конзами, - продолжал Траппер разговор, который он прерывал только для того, чтобы давать различные указания своим товарищам. Читатель должен раз и навсегда запомнить, что хотя Траппер и говорил с индейцем на его языке, но он переходил на английский, когда ему приходилось разговаривать со своими спутниками. - Волки и бледно-краснокожие стали снова друзьями. Я уверен, что вы читали об этом племени в ваших книгах, доктор. О нем рассказывают всякие небылицы среди невежд, живущих в селениях. Существует рассказ о валлийцах, живших в окрестностях прерии и появившихся здесь раньше, чем тот человек беспокойного духа, который первый привел сюда христиан для того чтобы они лишили язычников их наследства, и представил себе, что солнце садится над такой же большой страной, как та, над которой оно подымается. Говорят, будто они знали все обычаи белых, говорили на их языке. Уж и не знаю какие еще глупости и нелепости...

- Читал ли я об этом! - сказал доктор, роняя из рук кусок соленого мяса бизона, который поспешно подносил ко рту. - Я был бы полным невеждой, если бы не думал часто и с наслаждением о прекрасной теории, представляющей два убедительных аргумента, которые я всегда считал неопровержимыми, даже если бы они не опирались на такие живые доказательства, а именно, что этот континент может доказать свое духовное родство с цивилизацией, нисходящее до более отдаленной эпохи, чем время Христофора Колумба, и что цвет кожи есть следствие климата и условий жизни, а не установленное определение природы. Предложите этот последний вопрос достойному индейцу, достоуважаемый Траппер; у него самого красноватый цвет лица, и его мнение может дать нам возможность рассмотреть спорный вопрос со всех сторон.

- Уж не думаете ли вы, что поуни проводит все время в чтении книг и что он верит всякой писаной лжи? Но надо исполнить фантазию ученого; может быть, это у него природный инстинкт; в таком случае пусть он следует ему, как это ни жаль. Что думает мой брат? У всех, кого он видит здесь, белая кожа, а у воинов-поуни - красная. Думает ли он, что человек изменяется со временем и что сыновья не похожи на своих отцов?

Одно мгновенье молодой воин смотрел на старика пристальным презрительным взглядом, потом поднял палец к небу и ответил с гордым, полным достоинства видом:

- Великий дух - Уеконда заставляет дождь падать из облаков. Когда он говорит, он потрясает горы. Огонь, сжигающий леса, - пламя его глаз. Он сотворил своих детей заботливо и предусмотрительно, и раз сотворенное им никогда не меняется.

- Да, это так по природному смыслу, - продолжал Траппер, объяснив этот ответ разочарованному естествоиспытателю. - Поуни - великий народ, мудрый народ, и я уверяю, что у него есть хорошие честные традиции. Охотники и трапперы, с которыми я иногда вижусь, говорили мне, поуни, об одном великом воине вашего племени.

- Мой народ состоит не из женщин, храбрый человек не чужой в моем селении.

- Конечно. Но тот, о ком больше всего говорят, - вождь, слава которого гораздо выше славы обыкновенных воинов. Он мог бы оказать честь некогда могучему, теперь павшему народу делаваров.

- У такого воина должно быть имя.

- Его зовут Твердое Сердце за его твердость, и это вполне подходящее для него имя, если правда все то, что я слышал о нем.

Индеец бросил на старика взгляд, который как будто хотел проникнуть в глубину его сердца.

- Бледнолицый видел вождя воинов моего народа? - спросил он.

- Нет, никогда. Теперь я не тот, кем был лет сорок тому назад, когда война была моим ремеслом и пролитие крови...

Громкий крик Поля прервал разговор. Через минуту охотник за пчелами вышел из леса и вернулся с противоположной стороны от того места, где находился маленький отряд, ведя индейскую лошадь в военном уборе.

- Взгляните, на какой лошади ездит краснокожий! - крикнул он, заставляя лошадь делать курбеты. - Во всем Кентукки не найдется бригадира, который мог бы похвастаться таким верховым конем. Какая гладкая шерсть! Какие пропорциональные члены! А седло - как у испанского гранда! Взгляните на гриву, на хвост, заплетенный и украшенный серебряными шариками, такими, какими и Эллен могла бы убрать свои прекрасные волосы, чтобы отправиться на танцы или на сбор орехов. Не правда ли, какой чудесный конь, Траппер? И подумать только: он ест сено из яслей дикаря!

- Тише, мой мальчик, тише! Волки вообще славятся своими лошадьми. И часто можно встретить в прерии одного из их воинов на коне, какого нет у члена конгресса в поселениях. Но эта лошадь, действительно, животное, которое может принадлежать только могущественному вождю. Вы правы, полагая, что это седло в свое время принадлежало какому-нибудь важному испанскому полководцу, потерявшему его вместе с жизнью в сражении с этими индейцами в южных провинциях. Я уверен, что этот молодой человек - сын какого-нибудь великого вождя, может быть, самого вождя Твердое Сердце.

Во все время разговора молодой дикарь не выказал ни нетерпения, не недовольства; но, когда он решил, что прошло достаточно времени для обсуждения достоинств его коня, он спокойно и с видом человека, привыкшего, чтобы все исполняли его волю, подошел, взял повод из рук Поля, бросил его на шею лошади и вскочил ей на спину с легкостью лихого наездника. Никто другой не смог бы выказать больше грации и силы, чем севший на коня дикарь. Тяжелое разукрашенное седло было, очевидно, скорее предметом роскоши, чем приносило какую-либо пользу. Казалось, оно скорее стесняло движения молодого дикаря, чем помогало ему, потому что ноги его презирали помощь стремян, отказывались подчиниться стеснению такого изнеживающего изобретения. Движения ставшей на дыбы лошади были так же дики и своенравны, как и движения ее всадника. Ни тот, ни другой ничем не были обязаны искусству; оба были полны природной ловкости и грации. Животное было, может быть, обязано своим превосходством арабской крови, скрещенной в продолжение многих поколений с другими расами - бегунами Мексики, берберийскими лошадьми Испании и боевыми конями Мавритании. Всадник, выбрав себе лошадь в центральных провинциях Америки, приобрел там же умение управлять ею с грацией и силой, соединение которых создает самого неутомимого и самого искусного всадника на свете.

Однако, овладев так внезапно своим конем, поуни не проявил ни малейшего желания удалиться. Чувствуя себя свободнее и, вероятно, независимее после того, как бегство было подготовлено, дикарь разъезжал направо и налево, более свободно рассматривая членов маленького отряда. Доехав до конца стоянки в ту минуту, когда Траппер думал, что он воспользуется удобным для бегства моментом, он поворачивался и ехал обратно то с быстротой антилопы, то медленнее, с большим спокойствием и достоинством в движениях.

Желая убедиться в некоторых фактах, которые могли иметь влияние на дальнейшее путешествие, старик решил вызвать его снова на разговор. Поэтому он сделал ему знак, выражавший в одно и то же время и миролюбивые намерения, и желание возобновить прерванный разговор. Зоркий взгляд молодого индейца сейчас же заметил этот жест, но только несколько подумав, благоразумно ли принять приглашение, дикарь решил приблизиться к отряду, который так превосходил его силами и мог в одно мгновение лишить его жизни или свободы. Наконец, сохраняя высокомерный и недоверчивый вид, он подъехал настолько близко, что мог без труда вести разговор.

- Отсюда далеко до селения волков, - сказал он, протягивая руку в направлении, противоположном - как хорошо знал Траппер - тому, где находилось его племя, - и дорога извилиста. Что хочет мне сказать Большой Нож?

- Да, довольно извилиста, - пробормотал старик по-английски, - если ты хочешь попасть туда, отправившись с этой стороны; но все равно это будет гораздо прямее, чем лукавство индейца. Скажи мне, брат мой, вожди поуни любят видеть в своих селениях чужие лица?

Молодой человек слегка грациозно склонился над седлом и ответил с достоинством:

- Разве мой народ забывал когда-нибудь предложить пищу чужестранцу?

- Если я приведу моих дочерей к воротам волков, возьмут ли их за руку жены волков? Выкурят ли их воины трубку с моими молодыми людьми?

- Земля бледнолицых позади нас. Зачем им путешествовать так далеко к заходящему солнцу? Заблудились они, или эти женщины принадлежат белым воинам, которые, говорят, подымаются по реке с мутными водами?

- Ни то, ни другое. Те, кто подымается по Миссури, воины моего великого отца, который дал им это поручение. Но мы идем по тропинке мира. Белые и краснокожие - соседи и хотят быть друзьями. Разве племя омагау не бывает у волков, когда томагавк зарыт по дороге между двумя народами?

- Омагау - желанные гости.

- А разве янктоны и тетоны сожженных лесов, живущие на повороте реки с мутными водами, не приходят выкурить трубку в хижины волков?

- Тетоны - лгуны! - вскрикнул молодой индейский воин. - Они не смеют закрыть глаз ночью; они спят только при свете солнца. Взгляните, - прибавил он, со свирепым торжеством указывая на ужасные украшения на своих ногах, - их скальпы так обыкновенны, что поуни топчут их ногами. Пусть сиу отправляются жить в снега: равнины и буйволы для мужчин.

- Вот тайна и открыта! - сказал Траппер Миддльтону, внимательно следившему за всем, что происходило, так как он был, понятно, заинтересован в этом. - Этот красивый молодой индеец ищет следов сиу; это видно по его зазубренным стрелам, по татуировке и по глазам: краснокожий всегда приспосабливает свой наружный вид к занимающему его делу, будь то мир или война! Тише, Гектор, тише! Разве ты не обнюхивал никогда поуни? Смирно, пес, смирно! Мой брат прав,- продолжал он, - сиу воры; это говорят люди всех цветов и всех народов, и говорят справедливо. Но те, кто идет со стороны восходящего солнца, не сиу, и они хотят посетить хижины поуни-волков.

- Голова моего брата бела, - ответил дикарь, бросая ему один из своих взглядов, в которых так замечательно выражались ум, гордость и недоверие, и, вытянув руку в сторону востока, он прибавил: - Его глаза много видели. Может он сказать мне, что это там? Не буйвол ли?

- Это больше похоже на маленькое облако, подымающееся в самом конце равнины. Лучи солнца освещают его края, это...

- Это гора на земле и на ее вершине хижины бледнолицых. Пусть дочери моего брата моют себе ноги среди женщин их цвета.

- У поуни хорошие глаза, если он может так далеко видеть бледнолицего.

Индеец медленно обернулся к говорившему и спросил суровым тоном:

- Умеет ли мой брат охотиться?

- Увы! Теперь я только жалкий траппер.

- Когда равнина наполнена буйволами, он может разглядеть их?

- Конечно, конечно. Видеть их гораздо легче, чем поймать во время бега.

- А когда птицы бегут от холода и небо черно от их перьев, он также может видеть их?

- Да, да; нетрудно найти утку или гуся, когда тысячи их затемняют небо.

- Когда падает снег и покрывает хижины Больших Ножей, он может разглядеть хлопья в воздухе?

- Сознаюсь, что мои глаза не из лучших, - несколько недовольно проговорил старик; - но было время, поуни, когда я получил прозвище за свое острое зрение.

- Ну, так краснокожие видят Больших Ножей так же хорошо, как мой брат видит буйвола, бегущего по равнине, летящую птицу и падающий снег. Полно, поуни не слеп; ему не нужно долго смотреть, чтобы разглядеть ваш народ.

Вдруг индеец замолчал и опустил голову, как человек, весь обратившийся во внимание. Потом он повернул лошадь и поскакал к ближайшему краю леса, в котором они находились и внимательно стал вглядываться в прерию, в направлении, противоположном тому, где находился отряд. После этого поступка, необъяснимого почти для всех свидетелей его, он вернулся медленно, устремил глаза на Инесу и проехался несколько раз взад и вперед с видом человека, выдерживающего тяжелую борьбу мыслей по поводу какого-то важного вопроса. Потом натянул повод своего нетерпеливого коня и, казалось, только что хотел заговорить с Траппером, как голова его внезапно снова упала на грудь, и он опять весь обратился во внимание. Он поскакал галопом к краю леса, где был уже раньше, в продолжение минуты описал там несколько быстрых кругов с легкостью оленя и, наконец, помчался, словно птица, летающая вокруг гнезда, прежде чем улететь далеко. Одно мгновение видно было, как он скакал по равнине, потом исчез за холмом.

Собаки, давно уже выказывавшие нетерпение, побежали было за ним, но вскоре вернулись и с глухим воем, в котором чувствовалось что-то тревожное, улеглись на землю.

Все это произошло так быстро, что старик, не упускавший ни малейшей подробности, не успел даже слова сказать. Но когда дикарь исчез из виду, он покачал головой и, медленно направляясь к густому кустарнику, только что покинутому индейцем, пробормотал:

- В воздухе чувствуются запахи и звуки, но мои жалкие чувства недостаточно хороши для того, чтобы услышать одни и уловить оттенок других.

- Видеть нечего, - сказал Миддльтон, шедший рядом с ним. - У меня хорошее зрение и хороший слух, но могу уверить вас, что я ничего не слышу и не вижу!

- У вас хорошие глаза! И вы не глухи! - заметил старик с несколько презрительным видом. - Нет, молодой человек. Может быть, и зрение, и слух ваши годятся для того, чтобы видеть с одного конца церкви до другого или слышать городской колокол, но пока вы не проживете год в прериях, вы все будете принимать индюка за буйвола и раз пятьдесят вообразите, что рев буйвола не что иное, как гром! В этих обнаженных прериях бывают обманы природы, когда в воздухе, словно в воде, отражаются различные предметы, и прерию трудно отличить от моря. Но вот признак, который известен каждому охотнику!

Траппер указал на стаю ястребов, летевших невдалеке над равниной и, очевидно, в том направлении, куда был устремлен взгляд дикаря. Сначала Миддльтон не мог разглядеть маленькие темные предметы, казавшиеся точками на мрачных облаках, но по мере того, как они быстро подвигались вперед, стали сначала обрисовываться их очертания, затем и тяжелые, равномерно двигавшиеся крылья.

- Слушайте, - сказал Траппер после того, как ему удалось показать Миддльтону движущуюся колонну птиц. - Теперь вы услышите рев буйволов, или бизонов, как называет их ваш ученый доктор, хотя все охотники в здешних прериях зовут их буйволами. А я полагаю, что охотник лучший судья животного и его названия, - прибавил он, подмигивая молодому военному, - чем любой человек, переворачивающий листы книг вместо того, чтобы путешествовать по земной поверхности, чтобы изучать животных в их природной обстановке.

- Пожалуй, это справедливо относительно привычек животных, - воскликнул естествоиспытатель, который редко упускал случай обсудить какой-нибудь спорный вопрос, касающийся его любимых занятий, - но только в том случае, когда обращается внимание на правильное употребление определений и когда привычки эти рассматриваются глазами науки. Вы, читая книги, понимаете их слишком буквально.

- Читая! Ну, если вы предполагаете, что я терял время на школы, то вы оскорбляете меня; а ведь никакой человек не должен обижать другого без достаточного повода. Если мне когда-либо хотелось уметь читать, то только для того, чтобы лучше знать слова книги природы, потому что каждая строчка в этой книге говорит согласно разуму. О, теперь вы можете понять тайну ястребов! Вот идут и сами буйволы! Я уверен, что вон в тех ложбинах скрываются земляки поуни. Это задержит скваттера и его выводок. Теперь нам нечего бояться. Поуни - дикари не коварные и не злобные.

Глаза его устремились на поразительное зрелище, представшее перед ними. Даже робкая Инеса подошла к Мнддльтону, чтобы поглядеть на буйволов. Поль позвал Эллен, занимавшуюся приготовлениями к стряпне, посмотреть на оживленную сцену.

Сначала показалось несколько громадных бнзонов-самцов, бежавших по прерии. За ними шли длинные ряды отдельных животных, за ними, в свою очередь, подвигалась целая масса бизонов; темная трава прерии совершенно терялась среди еще более темного цвета их косматых шкур. По мере того, как колонна развертывалась и сплачивалась, она все более походила на бесконечные стаи небольших птиц, растянутые ряды которых как будто подымаются из бездны небес и кажутся такими же бесчисленными, как листья тех лесов, над которыми они пролетают в своем бесконечном полете. Небольшие столбы пыли подымались иногда в центре массы, когда какое-нибудь животное, более нетерпеливое, чем остальные, рыло рогами землю. По временам ветер доносил сильный глухой рев, как будто тысячами глоток негармоничным ропотом изливали свои жалобы.

В продолжительном задумчивом безмолвии смотрели путешественники на это необычайное зрелище, полное дикого величия. Молчание это было нарушено Траппером, который издавна привык к подобным зрелищам и потому менее других подпадал под их влияние, или, вернее, чувствовал их не так сильно как те, кто видел в первый раз.

- Вот вам стадо в десять тысяч голов: без погонщика, без хозяина. Именно здесь человек может видеть доказательство своей расточительности и своего безумия! Может ли самый гордый губернатор в Штатах пойти в свои поля и убить лучшего быка, чем те, которые могут достаться здесь самому обыкновенному человеку; а когда он получит свою долю - филе или котлету, съест ли он ее с таким же аппетитом, как тот, кто приправил свою работу здоровым трудом и заслужил ее, по закону природы, честно завладев ею.

- Если на блюде, подаваемом в прерии, будет дымиться горб буйвола, я смело скажу - нет, - прервал его лакомка-охотник за пчелами.

- Ага, милый! Бы попробовали это и понимаете истину моего рассуждения. Однако они направляются в нашу сторону, и следует приготовиться к их посещению. Если мы совсем спрячемся, то рогатые животные пробегут по этому месту и растопчут нас ногами, как червей. Поэтому надо отделить слабых, а самим стать впереди, как приличествует мужчинам и охотникам.

Все поспешно принялись за необходимые приготовления, так как времени осталось немного. Инесу и Эллен, поместили на краю чащи, наиболее отдаленном от подходившего стада, а старик с тремя товарищами разместились так, чтобы быть в состоянии отогнать авангард бегущей колонны в случае, если бы животные подошли слишком близко. В продолжение нескольких минут из-за нерешительности пятидесяти или ста передних быков нельзя было понять, куда направится стадо. Но отчаянный рев, раздавшийся из-за облака пыли, что подымалось в центре стада, и вторившие ему ужасные крики хищных птиц, жадно летевших прямо над бегущим стадом, по-видимому, дали стаду новое направление и уничтожили всякие признаки колебания. Словно обрадовавшись хоть самому ничтожному леску, вся испуганная лавина ринулась напрямик, к тому месту, где укрылся маленький отряд.

Грозившая опасность была, действительно, такой, что могла подействовать даже на самые крепкие нервы. Фланги темной движущейся массы подвигались, образуя вогнутую линию, и все горящие глаза, выглядывавшие из-под лохматых косм, покрывающих головы бизонов-самцов, с безумной тревогой были устремлены на чащу. Казалось, что каждое животное старается перегнать своего соседа в стремлении добраться до чащи, а так как тысячи бежавших позади напирали на передних, то становилось неизбежным, что вожаки стада будут натолкнуты на спрятавшихся. Гибель отряда в таком случае была неизбежна. Каждый из наших любителей приключений чувствовал опасность своего положения, и каждый вел себя сообразно индивидуальным свойствам своего характера.

Миддльтон колебался. По временам ему хотелось пробраться через чащу кустарников, схватить Инесу и бежать вместе с ней. Потом он вспоминал о невозможности перегнать бешеную скачку испуганных бизонов и ощупывал оружие, решаясь оказать сопротивление бесчисленному стаду. Страх так подействовал на умственные способности доктора Баттиуса, что вызвал у него галлюцинации. Темные формы стада потеряли ясность, и естествоиспытателю стало казаться, что он видит дикое сборище всех земных тварей, которые бросаются на него все сразу, как будто для того, чтобы отомстить за все обиды, нанесенные им различным особям и видам животных во время долгого изучения естественных наук. Он пришел в парализованное состояние, похожее на то, какое бывает при кошмарах. Не в состоянии ни бежать, ни двигаться, он стоял, словно прикованный к месту, пока безумие не охватило его настолько, что достойный естествоиспытатель с отчаянным напряжением научной решимости, начал даже классифицировать отдельные экземпляры. Поль кричал во весь голос и звал Эллен, чтобы она помогла ему кричать, но голос его терялся в реве и топоте стада. Обозленный и вместе с тем странно возбужденный упорством животных и всем этим диким зрелищем, полуобезумев от беспокойства за возлюбленную и бессознательного страха, он чуть не надорвал себе глотку, уговаривая своего престарелого друга вмешаться в это дело.

- Ну, старый Траппер, - кричал он, - показывай свои знания! А не то мы задохнемся под горбами буйволов.

Старик все время стоял, опираясь на ружье, и спокойно наблюдал за бегом стада. Теперь он решил, что настало время нанести удар. Он прицелился в шедшего впереди быка с быстротой, сделавшей бы честь даже молодому человеку, и выстрелил. Пуля попала бизону в всклокоченную шерсть, между рогов. Он упал на землю, но сейчас же встал, встряхнул головой: удар, казалось, только сильнее возбудил его. Медлить дальше было невозможно - Траппер бросил ружье и, вытянув голые руки, пошел прямо навстречу несущемуся стаду.

Вид смелого, решительного человека, исполненного твердости, свойственной вполне разумному существу, почти всегда внушает уважение всем низшим созданиям. Передние быки отступили и внезапно остановились: плотная масса, шедшая за ними, рассеялась по равнине. Но из задних рядов снова донесся глухой рев, и стадо опять пришло в движение. Неподвижная фигура Траппера как бы разделила животных на два потока. Миддльтон и Поль сейчас же последовали его примеру и создали собой слабый бартер дальнейшему движению. Сопротивление передних животных в продолжение нескольких минут обороняло чащу. Но по мере того, как вся масса стада все более и более приближалась к защитникам чащи, а пыль так усилилась, что закрыла их, опасность снова увеличилась: можно было ожидать, что животные сомнут людей. Трапперу и его товарищам приходилось постепенно отступать перед количеством врагов. Вдруг разъяренный бык пробежал мимо Миддльтона так близко, что чуть не задел его, и в следующее мгновение с быстротой ветра промчался через чащу.

- Сомкнитесь и боритесь не на живот, а на смерть! - крикнул старик. - Не то тысяча дьяволов пробежит по его следам.

Но все их усилия остановить живой поток оказались бы бесполезными, если бы не Азинус. Увидя глубокое вторжение в свои владения, он возвысил свой голос среди окружающего его шума. Самые сильные, свирепые быки задрожали при этом ужасном, неизвестном им звуке, и затем все бешено устремились назад от той самой чащи, в которую за минуту перед тем рвались с пылом убийцы, жаждущего найти убежище.

Поток разделился, оставив свободное пространство; две темные колонны прошли по обеим сторонам леска, чтобы на другом конце, на расстоянии одной мили соединиться. Как только старик увидел внезапное впечатление, произведенное ревом осла, он хладнокровно стал вновь заряжать ружье, испытывая припадок свойственного ему искреннего, но беззвучного смеха.

- Они бегут, словно перепуганные собаки. Нечего теперь опасаться, что они нарушают порядок. Если те, что идут позади, и не слыхали крика своими ушами, то они вообразят, что слышали; а если и переменят свое намерение, то ведь нетрудно заставить осла допеть свою песенку!

- Осел заговорил, а Валаам безмолвствует! - вскрикнул охотник за пчелами, немного отдышавшись после громкого взрыва смеха, который, быть может, прибавил свою долю к панике буйволов. - Малый онемел, словно целый рой пчел уселся у него на кончике языка, и он не хочет говорить, боясь их ответов.

- Как это, друг мой, - поддержал его Траппер, обращаясь к продолжавшему стоять неподвижно и как бы оцепеневшему естествоиспытателю, - как же это бы, друг, добываете себе пропитание тем, что записываете в книги имена и свойства животных, обитающих на полях, и птиц, летающих в воздухе, а вдруг испугались стада бегущих буйволов? Хотя, может быть, вы готовы оспаривать мое право называть их именем, которое встретите на языке каждого охотника и торговца на границе?

Но старик ошибся, вообразив, что он может пробудить притупившиеся умственные способности доктора, вызвав его на спор. С этого времени тот, за исключением одного еще раза, - никогда больше не произносил ни одного слова, указывавшего на род или вид какого-нибудь животного. Он упорно отказывался от питательной пиши - мяса всего бычачьего семейства. И даже в настоящее время, когда он поселился в полном блеске научных достоинств в одном из приморских городов, он с ужасом отворачивается от всяких чудесных, несравненных мясных кушаний, которые так часто подаются на ужинах и с которыми не могут сравниться никакие блюда хваленых английских харчевен или самых знаменитых парижских ресторанов. Короче говоря, отвращение достойного естествоиспытателя к мясу быка было несколько похоже на то, которое вызывает иногда в провинившейся собаке пастух. Сначала он надевает ей намордник и связывает лапы, потом кладет у стены или у входа изгороди так, что все стадо овец проходит по ней. Говорят, будто этот процесс вызывает в преступнице отвращение к баранине, которое остается навсегда. К тому времени, когда у Поля и Траппера стал, наконец, приходить к концу припадок веселья, возбужденный оцепенелым видом ученого товарища, доктор Баттиус начал дышать, как будто остановившееся действие его легких возбудилось вновь благодаря применению пары искусственных мехов, и употребил навсегда запретный термин. То был тот единственный случай, о котором мы уже упоминали.

- Boves Americani horridi! - крикнул доктор, сильно налегая на последнее слово, и замолчал, словно обдумывая странные, необъяснимые события.

- Да, довольно страшные глаза у них, согласен, - ответил Траппер, - да и вообще они страшны на вид для тех, кто не привык ко всему, что встречается в природе. А вот, приятель, если бы вас так окружили бурые медведи, как нас с Гектором у больших водопадов на Мис... Ага! Вот и хвост стада, а за ним и стая голодных волков, готовых подбирать больных или тех, кто сломал себе шею при падении. Вот вам и всадники по следам буйволов!.. Можно разглядеть их там, откуда ветер гонит песок. Они кружатся вокруг раненого буйвола, приканчивая его своими стрелами!

Теперь и Миддльтон и Поль увидели темную группу, замеченную проницательным взглядом старика. Человек пятнадцать-двадцать всадников скакало вокруг благородного бизона, раненного слишком серьезно для того, чтобы бежать, - он продолжал стоять, как бы презирая смерть, хотя его сильное тело уже стало мишенью для сотни стрел. Однако удар копья могучего индейца в конце концов прикончил его. Животное рассталось с жизнью, испустив громкий рев, который пронесся над местом, где стояли наши искатели приключений, и достиг до ушей испуганного стада, заставив его бежать еще быстрее.

- Как хорошо этот поуни знает философию охоты на буйвола! - сказал старик, несколько минут с очевидным удовольствием рассматривавший эту оживленную сцену. - Вы видели, как он полетел, словно ветер, навстречу стаду. Он сделал это для того, чтобы не оставить за собой следа в воздухе. Потом он вернулся назад, чтобы соединиться со своими... А! Что это такое! Эти краснокожие вовсе не поуни. На головах у них перья и крылья сов. Жалкий я, полуслепой Траппер! Ведь это шайка проклятых сиу! В чащу, молодцы, в чащу! Одного взгляда, брошенного ими в эту сторону, достаточно, чтобы лишить нас последних лохмотьев, а, может быть, и самой жизни.

Миддльтон уже было отвернулся от сцены, происходившей перед ним, чтобы посмотреть на более приятное для него зрелище - на свою молодую прекрасную жену. Поль схватил за руку доктора, Траппер медленно последовал за ним, и вскоре все очутились под сенью кустарников. После коротких объяснений насчет угрожавшей им новой опасности старик, на которого, благодаря его замечательной опытности, была возложена обязанность руководить путешественниками, продолжал разговор:

- Большинство из вас знает, что в этой местности сильная рука значит больше права, законы белых здесь вовсе не действительны и никто в них не нуждается. Поэтому все здесь зависит от сметливости и силы. Если бы, - прибавил он, прикладывая палец к щеке, как человек, серьезно, со всех сторон обдумывающий затруднительное положение, в которое он попал, - если бы можно было придумать что-нибудь такое, что вызвало бы ссору, между этим сиу и семьею скваттера, тогда мы могли бы явиться, словно сарычи, после битвы и подобрать остатки. Поуни близко от нас! Это наверно потому, что тот малый бесцельно не уйдет так далеко от своего селения. Итак, вот четыре партии на расстоянии пушечного выстрела друг от друга, и ни одна из них не может довериться никакой другой. Все это затрудняет движение в местности, где мало закрытых мест. Но нас трое хорошо вооруженных и, я думаю, что могу сказать, храбрых мужчин...

- Четверо, - перебил Поль.

- Откуда столько? - спросил старик, простодушно поглядывая на товарища.

- Четверо, - повторил охотник за пчелами.

- В каждой армии бывают прихлебатели и лентяи, - напрямик ответил Траппер. - Друг мой, необходимо убить этого осла.

- Убить Азинуса! Это был бы акт, нарушающий прерогативы животного...

- Я не знаю ваших слов; их смысл скрывается за звуками; но жестоко приносить человека в жертву животному. Позволить ослу закричать еще раз, все равно, что затрубить в рог, так как это было бы явным вызовом сиу.

- Я отвечаю за скромность Азинуса; он редко говорит без повода.

- Говорят, человека можно узнать по тем, кто окружает его, - возразил старик, - почему же не узнать и животного? Как-то я должен был идти форсированным маршем среди разного рода опасностей с товарищем, который открывал рот только для того, чтобы петь; и много хлопот и тревог доставил он мне. Это было во время как раз известного дела вашего дедушки, капитан. Но все же у того была человеческая глотка, и при случае он умел хорошо пользоваться ею, хотя не всегда в удобное время. Ах! Будь я таким, как тогда, нелегко было бы шайке вороватых сиу выгнать меня из этого местечка! Но к чему хвастаться, когда изменяют зрение и силы. Воина, которого делавары в былое время называли соколом по остроте его зрения, теперь можно назвать кротом! Поэтому я считаю, что следует убить осла.

- Друзья, - сказал естествоиспытатель, глядя печальными глазами то на одного, то на другого из своих товарищей, - не убивайте Азинуса; он представитель рода, про который можно сказать много хорошего и мало дурного. Он выносливый и послушный, воздержанный и терпеливый даже для своего смиренного вида. Мы много путешествовали вместе, и его смерть огорчила бы меня. Каково было бы тебе, достопочтенный Траппер, если бы тебе пришлось так внезапно расстаться с твоей верной собакой?

- Осел не умрет, - проговорил старик, внезапно откашливаясь: очевидно, эта мольба подействовала на него, - но нужно унять его голос. Свяжите ему рот уздой, а в остальном...

Поль сейчас же завязал морду ослу, и Траппер, по-видимому, удовольствовался этим. Потом он отправился на рекогносцировку к опушке леса.

Шум, сопровождавший прохождение стада, умолк или, вернее, разнесся вдоль прерии на расстоянии мили. Ветер уже разогнал облака пыли, и перед глазами на том месте, где за десять минут перед тем происходила такая дикая, беспорядочная сцена, расстилалось свободное пространство.

Сиу закончили свою охоту и, очевидно, довольные этим добавлением к богатой добыче, полученной ими раньше, по-видимому, решили не преследовать стада. Около дюжины сиу осталось возле туши бизона, над которым, покачиваясь на тяжелых крыльях, летали жадные сарычи, остальные разъезжали по прерии, разыскивая, не осталось ли чего после прохождения здесь такого большого стада. Траппер пристально оглядел тех дикарей, которые подъехали ближе к чаще, их рост и одежду. Наконец, он указал Миддльтону на одного из них, назвав его Уючей.

- Теперь мы знаем не только, кто они, но и зачем появились здесь, - продолжал старик, задумчиво покачивая головой. - Они потеряли след скваттера и ищут его. Эти буйволы попались им по дороге и в погоне за ними эти дикари случайно очутились перед холмом, на котором нашла свой приют семья Измаила. Видите птиц, поджидающих остатки убитого дикарями животного? Вот мораль всей жизни прерии. Поуни подстерегают этих самых сиу, как сарычи сторожат пищу, а нам, белым, рискующим многим, приходится только смотреть на тех и других. А чего остановились те два негодяя? Вот оно что! Они нашли место, где потерял жизнь несчастный сын скваттера.

Старик не ошибся. Уюча и его спутник-дикарь достигли места, носившего, как уже упоминалось раньше, ужасные следы насилия и кровопролития. Сидя на своих конях, они со свойственной индейцам сметливостью рассматривали хорошо знакомые следы. Осмотр длился долго и производился, очевидно, с недоверием. Наконец, оба дикаря испустили крик, почти такой же жалобный и тревожный, как тот, что испустили собаки над теми же роковыми следами. Крик этот немедленно собрал вокруг них всю шайку так же, как свирепый лай шакала, говорят, собирает его товарищей на охоту.

Глава XVII

Прошло немного времени, и Траппер заметил величественную фигуру Матори - вождя сиу. Как только глава племени, одним из последних явившийся на громкий зов Уючи, подъехал к месту, где собрался весь отряд, он соскочил с лошади и начал рассматривать необычные следы с достоинством и вниманием, свойственным его высокому положению. Прошло несколько минут, прежде чем Матори был удовлетворен результатом исследований. Потом он окинул взглядом почву в тех самых местах, где Измаил нашел ужасные доказательства кровавой схватки.

По знаку Матори вся шайка двинулась к лесочку. Траппер и его товарищи не были равнодушными зрителями такого грозного движения. Старик призвал к себе всех способных носить оружие и спросил в весьма недвусмысленных выражениях, намерены ли они биться за свободу или желают испробовать более умеренное средство - прийти к какому-нибудь соглашению с врагами? Поль и доктор, оказалось, отстаивали диаметрально противоположные мнения: первый стоял за немедленный призыв к оружию, второй горячо защищал политику мирного воздействия. Миддльтон также склонялся к миру, так как ввиду значительного численного превосходства врагов ясно видел, что борьба непременно поведет к истреблению всего отряда.

Траппер выслушал очень внимательно доводы молодого воина; а так как Миддльтон говорил с твердостью, доказывавшей, что разум его не затемнен страхом, то слова его произвели должное впечатление на старика.

- Это разумно, - сказал он, когда Миддльтон кончил, - очень разумно: если человек не может сдвинуть что-то силой, он должен пустить в дело свой ум. Разум делает его сильнее буйвола и проворнее оленя. Оставайтесь здесь и не показывайтесь. Моя жизнь и мои западни имеют мало ценности, когда речь идет о благополучии стольких человеческих душ. К тому же я могу сказать, что мне известны приемы хитрости индейцев. Поэтому я пойду в прерию один. Может быть, мне удастся отвлечь внимание сиу отсюда, и у вас будет достаточно времени и места, чтобы бежать.

С видом, не допускающим никаких возражений, старик перекинул ружье через плечо, прошел, не торопясь, по чаще и вышел на равнину как раз там, где его могли увидеть сиу, не заподозрив, что он вышел из леска.

Появление человека в охотничьей одежде с хорошо известным ружьем, наводившим такой страх, произвело заметное, хотя и сдерживаемое впечатление на дикарей. Проделка Траппера удалась настолько, что нельзя было решить, вышел он с какого-нибудь открытого пункта прерии или из чащи. Правда, индейцы продолжали бросать на лесок частые подозрительные взгляды. Дикари остановились от кустов на расстоянии полета стрелы; но когда незнакомец подошел достаточно близко, чтобы можно было рассмотреть, что, несмотря на смуглый красный цвет его лица, вызванный временем и пребыванием на воздухе при всякой погоде, он все же принадлежит к бледнолицым по цвету кожи, они стали медленно отступать, пока не очутились на таком расстоянии, откуда ружейный выстрел до них не мог долететь.

Между тем, старик подвигался все ближе, пока не дошел, наконец, до такого места, откуда его легко можно было услышать. Тут он остановился и, опустив ружье на землю, поднял руку ладонью вперед в знак своих мирных намерений. Упрекнув в коротких словах свою собаку, которая смотрела на группу дикарей такими глазами, словно узнала их, он заговорил на языке сиу.

- Добро пожаловать, братья мои, - сказал он, хитро выдавая себя за владельца этой местности и выказывая гостеприимство. - Вы теперь далеки от своих поселений и голодны. Пойдете ли вы за мной в мою хижину, чтобы поесть и лечь спать?

Только что дикари услышали его голос, как вопль удовольствия, вырвавшийся из дюжины ртов, возвестил смышленному Трапперу, что его также узнали. Чувствуя, что отступление невозможно, он воспользовался смущением, воцарившимся среди дикарей, пока Уюча рассказывал про него, и продолжал подвигаться вперед, пока не очутился лицом к лицу с Матори. Второе свидание между этими двумя замечательными, каждый по-своему, людьми, отличалось осторожностью, обычной на границах. С минуту они простояли, внимательно рассматривая друг друга и не говоря ни слова.

- Где ваши молодые люди? - спросил вождь тетонов, видя, что неподвижные черты лица Траппера, несмотря на грозный вид дикаря, отказываются выдать какие-либо тайны их владельца.

- Разве Длинные Ножи ходят шайками ловить в западни бобров? Я один.

- У тебя седая голова, но язык у тебя змеиный. Матори был в вашем лагере. Он знает, что ты не один. Где твоя молодая жена и воин, которого я видел в прерии?

- У меня нет жены. Я говорил моему брату, что эта женщина и ее друг чужие мне. Слова седовласого старика должны быть выслушаны и не забыты. Дакоты нашли спящих путешественников и подумали, что они не нуждаются в лошадях. Женщины и дети бледнолицых не привыкли ходить много. Ищите их там, где оставили.

Глаза тетона сверкнули, когда он ответил:

- Они ушли, но Матори - мудрый вождь, и глаза его могут видеть на большом пространстве.

- Неужели вождь тетонов видит каких-нибудь людей на этих голых полях? - с совершенно спокойным видом возразил Траппер. - Я очень стар, и зрение у меня ослабело. Где они стоят?

Вождь некоторое время молчал, словно не желая оспаривать дальше факта, в справедливости которого он был вполне уверен. Потом он указал на следы на земле и проговорил, внезапно смягчая выражение глаз и голоса:

- Мой отец учился мудрости в продолжение многих зим. Может он сказать мне, чьи мокассины оставили этот след?

- В прериях были буйволы и волки, а может быть, и кугуары,

Матори взглянул на чащу, как будто он считал последнее предположение довольно вероятным. Он указал на это место молодым людям и велел хорошенько исследовать его, предупредив их в то же время остерегаться вероломства Больших Ножей. Трое или четверо полунагих пылких юношей ударили при этих словах по лошадям и полетели исполнять приказание. Старик невольно вздрогнул при мысли о том, что сделает Поль, когда увидит эту демонстрацию. Тетоны два или три раза обкружили вокруг этого места, каждый раз суживая круги, и вернулись к вождю с донесением, что в кустарнике, по-видимому, никого нет. Траппер следил за взором Матори, чтобы понять внутренний ход его мыслей и, если возможно, предупредить их, направив его подозрения в другую сторону. Но, несмотря на весь стой ум и на долгое изучение обычного, внешнего проявления хладнокровия среди индейцев, он не мог подметить ни одного симптома, ни одного движения, по которому можно было бы узнать, доверяет вождь этому сообщению или нет. Вместо того, чтобы ответить на донесения разведчиков, он сказал несколько ласковых слов своей лошади, подозвал какого-то юношу, передал ему узду или, вернее, недоуздок, при помощи которого он управлял конем, взял Траппера за руку и отвел его в сторону.

- Мой брат был воином? - спросил хитрый тетон тоном, который должен был бы звучать примирительно.

- Разве листья покрывают деревья во время сезона плодов? Полноте: дакоты не видели столько живых воинов, сколько я видел их лежащих в крови. Но стоит ли припоминать что-нибудь, когда члены деревенеют, и зрение слабеет, - прибавил он по-английски.

Вождь взглянул на него сурово, как будто желал уличить его во лжи; но, встретив спокойный взгляд Траппера и увидев уверенное выражение его лица, он взял руку старика и нежно положил ее на свою голову в знак уважения к его возрасту и опытности.

- Зачем же Большие Ножи говорят своим краснокожим братьям, чтобы они хоронили томагавк, - сказал он, - когда их собственные молодые люди никогда не забывают, что они храбры, и часто встречают друг друга с окровавленными руками?

- Мой народ многочисленнее буйволов в прерии или голубей в воздухе. Ссоры между ними очень часты, но воинов мало. На военную стезю вступают только одаренные качествами, присущими храбрым, и таким приходится видеть много сражений.

- Это не так... отец мой ошибся, - возразил Матори, позволяя себе улыбкой выразить удовольствие от сознания своей проницательности. Впрочем, он сейчас же ослабил силу своего опровержения из внимания к годам и подвигам такого старого человека. - Большие Ножи очень умны и мужественны; все они хотели бы быть воинами. Они предоставили бы краснокожим обкапывать деревья и обрабатывать поля. Но дакота рожден не для того, чтобы жить,, как женщина; он должен разбить поуни и омагау, или же он потеряет имя своих отцов.

- Владыка жизни смотрит открытыми очами на своих детей, умирающих в борьбе за справедливое дело. Он слеп, и уши его закрыты для криков индейца, убиваемого в то время, когда он разбит или делает зло своему соседу.

- Отец мой очень стар, - сказал Матори, глядя на своего старого собеседника с насмешливым выражением, ясно показывавшим, что он принадлежит к числу людей смотрящих сверху вниз на преимущества образования и, может быть, склонных злоупотреблять умственной свободой, получаемой таким способом. - Он очень стар. Уж не отправлялся ли он в далекую страну и не взял ли на себя труд вернуться сюда, - чтобы рассказать молодым людям то, что он видел?

- Тетон, - возразил старик, бешено ударяя прикладом ружья о землю и глядя на дикаря твердым, ясным взором, - я слыхал, что между моим народом есть такие люди, которые изучают свои великие науки, пока не начинают считать себя богами, которые смеются над всякой верой, кроме веры в свое собственное тщеславие. Может быть, это правда. Впрочем, действительно, правда, потому что я сам видел таких людей. Когда человек заперт в городах и в школах со своими дурачествами, он легко может вообразить себя выше всех; но воин, живущий в доме с облаками вместо крыши, откуда он может каждую минуту взглянуть и на небо, и на землю, должен быть смиреннее. Вождь дакотов должен быть слишком мудр, чтобы смеяться над тем, что справедливо.

Хитрый Матори, заметив, что его вольнодумство произвело неблагоприятное впечатление на старика, сейчас же изменил разговор, переведя его на вопросы, непосредственно относящиеся к делу. Он осторожно положил руку на плечо Траппера и, понемногу увлекая его, привлек к месту на расстоянии пятидесяти футов от края чащи. Тут он устремил свои проницательные глаза на честное лицо старика и продолжал разговор:

- Если отец мой спрятал своих молодых людей в кустах, пусть он скажет, чтобы они вышли. Вы видите, дакота не боится, Матори - великий вождь! У воина с белой головой, который скоро должен отправиться в страну духов (Т. е. умереть.), не может быть раздвоенного, как у змеи, языка.

- Дакота, я не сказал лжи. С тех пор, как я стал мужчиной, я жил в пустыне или на этих голых равнинах без жилья и без семьи. Я охотник и иду одиноко по моему пути.

- У моего отца хороший карабин. Пусть он нацелится в кустарник и выстрелит.

Старик одно мгновение колебался, затем медленно стал готовиться дать это тонкое свидетельство истинности своих слов, без которого, как он ясно видел, нельзя было усыпить подозрений его лукавого собеседника. Пока он спускал курок, его глаза, хоть и сильно уже потускневшие и ослабевшие от старости, пробежали по смеси различных предметов, видневшихся среди разноцветной листвы чащи, и остановились на темном покрове ствола маленького дерева. Имея в виду этот предмет, он поднял ружье и выстрелил. Лишь только пуля вылетела из ствола, руки Траппера задрожали так сильно, что случись это минутой раньше, он оказался бы неспособным на такой смелый опыт. Страшное молчание последовало за выстрелом. Старик ожидал услышать крики женщин, но, когда ветер рассеял дым, он увидел развевающуюся в воздухе сорванную кору дерева и убедился, что былое искусство еще не совсем покинуло его. Бросив ружье на землю, он с самым спокойным видом снова повернулся к себеседнику:

- Доволен ли мой брат?

- Матори - вождь дакотов, - возразил хитрый тетон, кладя руку на грудь в доказательство того, что верит искренности старика. - Он знает: воин, выкуривший столько трубок на совещаниях у огня, что голова у него поседела, не может быть в дурном обществе. Но не ездил ли мой отец некогда на коне, как богатый вождь бледнолицых, вместо того, чтобы путешествовать пешком, подобно голодному конзе?

- Никогда! Уеконда дал мне ноги, дал решимость употреблять их. В продолжение шестидесяти лет и зим путешествовал я в лесах Америки, десять тяжелых лет провел на этих открытых полях, не видя необходимости прибегать к способностям других тварей, которые переносили бы меня с места на место.

- Если отец мой так долго жил в тени, зачем он пришел в прерии? Солнце опалит его.

Старик грустно огляделся вокруг, потом обернулся к дикарю с доверчивым видом и проговорил:

- Я провел весну, лето, осень жизни среди деревьев. Наступила зима моих дней и нашла меня там, где я любил бывать. - в тиши и спокойствии лесов. Тетон, я спал счастливо, когда мои глаза могли глядеть сквозь ветви сосен и буков прямо на солнце. Надо мной горели его огни. Но топоры дровосеков разбудили меня. В продолжение долгого времени до моих ушей доносился только шум работ по расчистке земли. Я переносил его, как воин и как мужчина: у меня была причина выносить это. Но когда причина эта исчезла, я решил уйти от проклятых звуков. Тяжело это было и для меня, и для моего мужества, и для моих привычек, но я слышал об этих обширных, обнаженных полях и пришел сюда, чтобы избавить себя от вида разрушений, производимых моими братьями. Скажи, дакота, разве я не хорошо поступил?

Траппер положил свой длинный, худощавый палец на голое плечо индейца и, казалось, ожидал, что тот будет приветствовать его догадливость и удачу со страшной улыбкой, в которой торжество странно переплеталось с сожалением. Его собеседник внимательно слушал его и ответил на вопрос сентенциозным тоном, свойственным его расе:

- Голова моего отца очень седа; он всегда жил с людьми и все видел. Все, что он делает - хорошо; что говорит - мудро. Пусть он мне скажет, правда ли, что он чужой для Больших Ножей, которые ищут своих животных повсюду в прериях и не могут найти их?

- Дакота, то, что я сказал, правда. Я живу один и никогда не связываюсь с людьми белой кожи, если...

Неожиданнее неприятное событие заставило его замолчать. Слова еще были у него на языке, когда кусты на той стороне чащи, у которой стояли старик и дикарь, раздвинулись и оттуда открыто вышли все те, кого он только что покинул и ради кого старался согласовать свою любовь к истине с необходимостью кривить душой. Вслед за этим неожиданным зрелищем наступило молчание, полное изумления. Потом Матори, ни одним мускулом лица, ни одним движением не обнаруживший испытываемого им в действительности удивления, двинулся навстречу друзьям Траппера с видом напускной вежливости и с улыбкой, осветившей его смуглое, свирепое лицо, подобно тому, как блеск заходящего солнца подчеркивает объем и тяжесть тучи, насыщенной донельзя электричеством. Полный презрения, он не хотел ни говорить, ни выказывать чем-либо своих намерений и только кликнул стоявший вдали отряд, который выскочил на его зов с быстротой послушных подчиненных.

Между тем, друзья старика подходили все ближе и ближе. Впереди всех шел Миддльтон, поддерживая легкую, воздушную фигуру Инесы, на тревожное личико которой он бросал по временам нежные, сочувственные взгляды, какие мог бы бросать отец на свое дитя при подобных обстоятельствах. Вслед за ними Поль вел Эллен. Но хотя взор охотника за пчелами не забывал его цветущей подруги, он все же смотрел гневно, исподлобья, и вообще весь его вид напоминал скорее свирепого, ищущего убежища медведя, чем нежного, счастливого поклонника. Последними шли Обед и Азинус; первый вел своего товарища с нежностью, которую едва ли мог превзойти кто-либо из остальных членов отряда. Естествоиспытатель приближался гораздо медленнее тех, кто шел впереди него. Его ноги, казалось, одинаково неохотно соглашались и идти, и оставаться на месте. Так как глаза доктора все время были устремлены в сторону, противоположную той, куда он шел, то они указывали направление тем, кто наблюдал за всеми его движениями, и сразу давали достаточное объяснение тайне внезапного появления из леса путников.

Другая группа сильных, вооруженных людей невдалеке огибала рощу с одной стороны и двигалась прямо, хотя и осторожно, к тому месту, где стояла шайка сиу. Они шли так, как пробирается отряд корсаров, прокладывающих свой путь по обширному пространству воды к богатому, но хорошо защищенному каравану судов. Короче говоря, в прерии показалась семья скваттера или, по крайней мере, те из семьи, кто мог носить оружие. Очевидно, они пришли отомстить за причиненные им убытки.

Как только Матори и его отряд увидели незнакомцев, они медленно отдалились от рощи и остановились на холме, с которого открывался во все стороны вид на обнаженную прерию и пришельцев на ней. Миддльтон продолжал идти. Наконец на том же холме, на таком расстоянии, что можно было начать разговор с воинственными сиу, он остановился. Семья Буша заняла, в свою очередь, хорошую позицию на гораздо более дальнем расстоянии. Три группы людей походили теперь на три корабля в море, с похвальной предосторожностью занимающиеся рекогносцировкой, чтобы узнать, кто из чужих может быть другом и кто врагом.

В эти минуты ожидания темные, грозные глаза Матори переходили с одной группы чужеземцев на другую, проницательно и быстро вглядываясь во всех, и, наконец, обратились с уничтожающим видом на старика. Вождь заговорил громким голосом, тоном, полным горькой насмешки:

- Большие Ножи - глупцы! Легче поймать спящего кугуара, чем найти слепого дакота. Седая голова, вероятно, рассчитывает поехать на лошади сиу?

Траппер, который успел уже прийти в себя, понял: Миддльтон, заметив, что Измаил идет по их следам, предпочел довериться гостеприимству дикарей, чем попасться в руки скваттера. Поэтому старик решил проложить путь к благоприятному приему своих друзей, так как находил, что такой союз необходим, если не для их жизни, то для их свободы.

- Брат мой выходил когда-нибудь на военную стезю, чтобы воевать с моим народом? - спокойно спросил он вождя.

Лицо тетона потеряло свой грозный, угрюмый вид, и луч удовольствия и торжества промелькнул сквозь его свирепость. Он описал рукой полный круг и ответил:

- Какое племя или какой народ не испытал силы ударов дакотов? Матори их вождь.

- И что же? Нашел он Больших Ножей женщинами? Или они вели себя, как мужчины?

Множество диких страстей боролось на смуглом лице индейца. Одно мгновение казалось, что одержит верх безграничная ненависть, но потом на лице его появилось благородное выражение, более подходившее к характеру храброго человека. Матори откинул свою легкую одежду из разрисованной оленьей шкуры и, указав на шрам от штыка на груди, сказал:

- Это было дано так, как принято: лицом к лицу.

- Довольно. Мой брат храбрый вождь и должен быть мудрым. Пусть он взглянет: разве это воин бледнолицых? Разве это такой, как тот, что нанес рану великому дакоте?

Глаза Матори скользнули в направлении протянутой руки старика, пока не остановились на поникшей фигуре Инесы. Он смотрел долго восхищенным прикованным взглядом. Как и взгляд молодого поуни, он походил более на взор, которым смотрит смертный на какое-нибудь небесное изображение, чем на обычное восхищение, с которым мужчина, смотрит на красоту женщины. Внезапно он вздрогнул, как бы очнувшись от забытья, и перевел глаза на Эллен; они остановились на ней на одно мгновение с гораздо более понятным выражением удовольствия и затем оглядели по очереди каждого из членов отряда.

- Мой брат видит, что язык у меня не раздвоенный, - продолжал Траппер, наблюдая за сменой выражения лица вождя с прозорливостью, мало уступавшей прозорливости самого тетона. - Большие Ножи не посылают своих женщин на войну. Я знаю, что дакоты выкурят трубку с чужеземцами.

- Матори - великий вождь! Большие Ножи будут желанными гостями, - сказал тетон, кладя руку на грудь с видом величественной вежливости. - Стрелы моих юношей останутся в их колчанах.

Траппер сделал Миддльтону знак приблизиться, и через несколько минут две группы слились в одну; каждый из мужчин одной группы обменялся дружескими приветствиями с членами другой по обычаю воинов прерии. Но и отдавая дань гостеприимству, дакота все время не упускал из виду другой отряд белых людей, стоявший вдали, как будто подозревая какую-то хитрость или ожидая дальнейших объяснений. Старик со своей стороны видел необходимость разъяснить все более точно, чтобы удержать едва приобретенные слабые и сомнительные преимущества. Делая вид, что разглядывает людей, продолжавших стоять на том же месте, где они остановились, он ясно видел, что Измаил готовится немедленно приступить к враждебным действиям. Результат стычки в открытой прерии между дюжиной смелых пограничников и полувооруженными туземцами, пусть даже и поддержанными своими белыми союзниками, казался его опытному взгляду чрезвычайно неопределенным. И престарелый Траппер решил, что избежать столкновения будет достойнее его возраста и характера, чем вызвать его. Его чувства, по тем же причинам, сходились в данном случае с чувствами Поля и Миддльтона, которым приходилось оберегать еще более дорогие для них жизни. В его мозгу зародился план, с помощью которого он надеялся отвлечь от маленького отряда внимание и индейцев и пограничников. Старик употребил все старания, чтобы в глазах тех, кто ревниво следил за каждым выражением, появлявшимся на их лицах, разговор имел вид объяснений, почему группа путешественников очутилась так далеко в пустыне.

- Я знаю, что дакоты мудрый и великий народ, - начал наконец Траппер, снова обращаясь к вождю, - но разве среди них не найдется ни одного низкого брата?

Матори обвел горделивым взглядом всю свою шайку, но глаза его на одно мгновение неохотно остановились на Уюче.

- Владыка жизни создал вождей, воинов и женщин, - ответил он, предполагая, что таким образом он выразил все степени человеческого превосходства от высшей до низшей.

- Так же он сотворил и дурных бледнолицых, как вон те, которых видит там мой брат.

- Они идут пешком на злое дело? - спросил тетон, и дикий блеск его глаз ясно обнаружил, как хорошо ему была известна причина, почему они вынуждены передвигаться таким смиренным способом.

- У них пропали животные. Но остался порох, пули и одеяла.

- Разве они носят свои богатства в руках, как жалкие конзы? Или они храбры и оставляют все на попечение женщин, как приличествует мужчинам, знающим, где найти то, что они теряют?

- Мой брат видит синее пятно поперек прерии? Солнце только что коснулось его сегодня в последний раз.

- Матори не крот:

- Это утес, на нем пожитки Больших Ножей.

Выражение дикой радости мелькнуло на темпом лице тетона, когда он услышал эти слова; он обернулся к старику, как будто желая прочесть в глубине его души и убедиться, не ошибся ли он. Потом он перевел взгляд на группу Измаила и пересчитал людей.

- Не хватает одного воина, - сказал он.

- Видит мой брат сарычей? Там его могила. Не нашел ли он крови на прерии? То была его кровь.

- Довольно! Матори - мудрый вождь! Посадите ваших женщин на лошадей дакотов. Мы будем смотреть. Глаза у нас широко открыты.

Траппер не стал терять времени на бесплодные объяснения. Он хорошо понимал точность, знал быстроту действий дикарей и немедленно сообщил товарищам результат своих переговоров. В одно мгновение Поль уже сидел на лошади, позади себя он посадил Эллен. Потребовалось немного времени, чтобы Миддльтон убедился, что Инеса в безопасности и что ей удобно сидеть. Пока он хлопотал, Матори подошел к лошади, принадлежавшей лично ему, - на нее Мидлльтон как раз усаживал Инесу - и выразил намерение занять свое обычное место на спине лошади. Молодой офицер схватил повод. И он, и дикарь обменялись взглядами, полными гнева и высокомерной гордости.

- Никто не займет этого места, кроме меня, - сурово проговорил Миддльтон по-английски.

- Матори - великий вождь! - воскликнул дикарь. Ни один из них не понимал слов другого.

- Дакота опоздает, - шепнул стоявший рядом старик, - взгляни: Большие Ножи испугались и скоро побегут.

Вождь тетонов перестал оспаривать свое право, вскочил на другого коня и велел одному из своих людей снабдить Траппера лошадью. Воины, которые уступили своих коней, сели позади своих товарищей. Доктор Баттиус ехал на Азинусе. Несмотря на краткое время, в половину того, сколько мы употребили на рассказ, весь отряд был готов к отправлению.

Когда Матори увидел, что все готовы, он дал знак двинуться в путь. Некоторые из воинов, сидевшие на лучших конях, в том числе и сам вождь, выехали немного вперед с воинственным, грозным видом, как бы желая напасть на чужеземцев, Скваттер, который, действительно, медленно продвигался, сейчас же остановил свой отряд и охотно принял вызов. Но вместо того, чтобы попасть в круг выстрелов из ружей пришельцев, хитрые дикари кружились вокруг них, пока не описали полукруга, все время держа их в ожидании нападения. Потом, уверившись в удаче своего замысла, тетоны подняли громкий крик и помчались по прерии к отдаленному утесу с точностью стрелы и почти с такой же быстротой.

Глава XVIII

Едва Матори успел выказать свое действительное намерение, общий залп пограничников показал, как хорошо они его поняли. Расстояние и быстрота бегства помешали выстрелам причинить индейцам какой-либо вред. В доказательство того, как мало внимания он обращает на неприязненные действия семьи скваттера, вождь дакотов ответил на выстрелы громким криком; потом, размахивая карабином над головой, он, сопровождаемый избранными воинами, в насмешку над бессильной попыткой врагов описал круг по прерии. Так как главный корпус продолжал свой путь, то маленьким избранный отряд присоединился к нему сзади с быстротой и согласованностью, указывавшими, что маневр этот был предусмотрен заранее.

Залп быстро следовал за залпом, пока взбешенный скваттер против воли должен был отказаться от мысли повредить врагу таким способом. Бросив напрасные попытки, он перешел к поспешному преследованию. По временам он стрелял из ружья, чтобы подать знак гарнизону, предусмотрительно оставленному им под командой самой грозной Эстер.

Постепенно всадники оставляли позади своих преследователей, хотя те и обнаружили в бегстве необыкновенную быстроту ног.

Когда маленькая синяя точка вырисовалась на небе, словно остров, подымающийся из глубины вод, Дикари испустили крик торжества.. Но вечерние туманы уже собрались вдоль всего восточного края прерии, и, прежде чем шайка проскакала половину пути, неясные очертания утеса растаяли в дымке заднего плана. Матори остался совершенно равнодушен к этому обстоятельству, которое скорее благоприятствовало его планам, чем нарушало их. Он снова ехал впереди и держался направления с точностью охотничьей собаки, одаренной наилучшим чутьем, только несколько сбавил ходу, так как все лошади его отряда совершенно выбились из сил. Именно в этот момент старик подъехал к Миддльтону и сказал ему по-английски:

- Тут, вероятно, произойдет воровское дело, в котором, должен сказать, мне вовсе не хочется принимать участия.

- Что же вы думаете делать? Отдаться в руки идущим за нами негодяям было бы роковым для нас.

- Ну их, негодяев, все равно, какими бы они ни были, красными или белыми! Взгляните вперед, молодой человек, и делайте вид, что разговариваете о наших пожитках или расхваливаете лошадей тетонов. Плуты любят слушать, как хвалят их, совершенно так же, как глупые матери в поселениях любят слушать похвалы их капризным детям. Вот так, погладьте животное, положите руку на блестящие безделушки, которыми краснокожие украсили его гриву, и займите глаза одним, а ум другим делом. Слушайте: если повести дело разумно, то мы можем покинуть этих тетонов до наступления ночи.

- Благословенная мысль! - воскликнул Миддльтон, у которого сохранилось неприятное воспоминание о восторженном взгляде, которым смотрел Матори на красоту Инесы, а также и о его последующем дерзком желании взять на себя роль ее покровителя.

- Господи! Господи! Как слаб бывает человек, когда его природные качества заглушены книжными знаниями н женственными манерами! Другое такое движение покажет чертенятам, которые скачут рядом с нами, что мы замышляем что-то против них так же ясно, как если бы кто-нибудь шепнул им это на ухо на языке сиу. Да, да, я знаю этих дьяволов: на вид они так же невинны, как резвые молодые олени, но нет ни одного среди них, кто не следил бы за малейшим нашим движением. Поэтому то, что должно быть сделано, нужно сделать умно, чтобы провести хитрецов. Вот так, поглаживайте шею лошади и улыбайтесь, а сами держите ухо востро, чтобы слышать мои слова. Смотрите, не утомляйте своей лошади: хотя я и плохой знаток лошадей, но разум учит, что для долгой езды нужно дыхание, а усталые ноги бегут плохо. Будьте готовы последовать сигналу, когда услышите визг старого Гектора. Когда он взвизгнет в первый раз - будьте наготове; во второй - выбирайтесь из толпы; а в третий - поезжайте... Вы поняли меня?

- Вполне, вполне, - сказал, Миддльтон, дрожа от нетерпеливого желания немедленно выполнить этот план и прижимая к сердцу маленькую ручку, обвивавшуюся вокруг него. - Отлично понимаю. Скорее только. Поторопитесь!

- Да, лошадь хороша, - проговорил Траппер на тетонском языке, как будто продолжая разговор и в то же время осторожно пробираясь через толпу темнокожих людей. Подъехав к Полю, он так же осмотрительно поведал ему о своих намерениях. Пылкий, бесстрашный охотник за пчелами с восторгом выслушал это предложение, обещаясь вступить в битву со всей шайкой дикарей, если это окажется необходимым для выполнения их замысла. Когда старик отъехал, в свою очередь, от этой парочки, он оглянулся вокруг, чтобы видеть, в каком положении находится естествоиспытатель.

Доктор, выбиваясь из сил, как и его Азинус, держался в самом центре дикарей все время, пока оставался хотя бы малейший повод полагать, что снаряды Измаила могут коснуться его особы. Когда эта опасность уменьшилась или, вернее, совершенно исчезла, мужество вернулось к нему; зато стало падать мужество его осла. Благодаря этой перемене настроения обоих, всадник и осел очутились в той части отряда, которая составляла нечто вроде арьергарда. Трапперу удалось направить туда своего копя, не возбудив подозрений своих лукавых спутников.

- Друг, - начал он, когда представился удобный для разговора случай, - хотели бы вы провести с дюжину лет среди дикарей, с остриженной головой и раскрашенным лицом, иметь пару жен и пятерку шерстяных метисов, которые называли бы вас папочкой?

- Ни за что! - вскричал пораженный естествоиспытатель. - Я вообще не расположен к браку, в особенности ко всякому смешению разновидностей пород, которое клонится к тому, чтобы омрачать красоту и нарушать гармонию природы. К тому же это печальное нововведение в порядке всех классификаций.

- Да, да, вы совершенно основательно чувствуете отвращение к подобного рода жизни, но такова будет ваша судьба, если этим сиу удастся завезти вас в свое поселение; это так же верно, как то, что солнце встает и садится.

- Женить меня на женщине, не одаренной привлекательностью, свойственной моей породе! - возразил доктор. - В каком преступлении виновен я, чтобы заслужить такое тяжелое наказание? Женить человека против его желания и воли - значит насиловать природу.

- Раз вы заговорили о природе, я начинаю надеяться, что дар разума еще не вполне покинул вас, - возразил старик; лукавый блеск, игравший в углах его впалых глаз, выдавал, что он не лишен известной доли юмора. - Ну, они могут счесть вас за человека, требующего особого внимания с их стороны, и женить вас поэтому на пятерых или даже шестерых. Я знавал любимых вождей, у которых бывало бесчисленное количество жен.

- Но неужели они могут замышлять такое мщение? - спросил доктор. Волосы у него встали дыбом. - Какое зло причинил я им?

- Таким образом они выражают свое расположение. Когда они узнают, что вы великий доктор, они примут вас в свое племя, и какой-нибудь могущественный вождь даст вам свое имя, а, может быть, и дочь или одну-две из своих жен, которые долго жили в его хижине и о достоинствах которых он может судить по опыту.

- Я не имею склонности даже к одной супруге, тем более к двойному и тройному числу представителей этого класса! - вскрикнул доктор. - Я наверное попробую сбежать, прежде чем приму участие в таком ужасном союзе.

- Это вы говорите разумно; но почему бы не попробовать бежать сейчас?

Естествоиспытатель боязливо оглянулся вокруг, как будто немедленно хотел приступить к выполнению своего отчаянного намерения; но темные фигуры, окружавшие его со всех сторон, внезапно утроились в его глазах в числе, а темнота, уже сгущавшаяся в прерии, показалась ярким светом полудня.

- Это было бы преждевременно и противно разуму, - ответил он, - предоставьте меня, достопочтенный охотник, моим собственным мыслям, и когда мои планы будут классифицированы, как следует, я сообщу вам мою резолюцию.

- Резолюция! - повторил старик, немного презрительно покачивая головой; он отпустил повод своей лошади, и она смешалась с лошадьми дикарей. - Резолюция - слово, которое произносится в поселениях, а чувствуется на границах. Знает ли мой брат животное, на котором едет бледнолицый? - продолжал он, обращаясь к мрачного вида воину на его языке и делая рукой движение, заставившее дикаря обратить внимание на доктора и на кроткого Азинуса.

Тетон устремил на минуту взгляд на животное, но не удостоил выразить ни малейшей доли удивления, испытанного им и всеми его товарищами при первом взгляде на такое редкое четвероногое. Траппер знал, что ослы и мулы были известны племенам, жившим ближе к Мексике, но они обыкновенно не встречались севернее вод Ла-Платы. Поэтому он прочитал немое изумление, так глубоко скрытое на смуглом лице дикаря, н принял соответствующие меры.

- Не думает ли мой брат, что этот всадник - воин бледнолицых? - спросил он, когда прошло достаточно времени для того, чтобы дикарь мог вполне рассмотреть мирное выражение лица естествоиспытателя.

Вспышка презрения, промелькнувшая на лице тетона, была видна даже при слабом свете звезд.

- Разве дакоты глупы? - спросил он.

- Дакоты мудрый народ, глаза которого никогда не бывают закрыты. Я удивляюсь только, что они не видели великого медика Больших Ножей.

- Уаг! - вскрикнул его собеседник, и вся сила его изумления внезапно прорвалась на его темное, неподвижное лицо, словно молния, озарившая мрак полуночи.

- Дакота знает, что мой язык не лжив. Пусть он откроет глаза пошире. Разве он не видит великого медика?

Для дикаря не нужно было света, чтобы припомнить каждую подробность действительно замечательного костюма доктора Баттиуса и его вооружения. Воин, как и все остальные члены его шайки, согласно обычаю индейцев не позволял себе никакой мелочью проявить своего любопытства, но он, однако, не упустил ни малейшего признака, характеризовавшего каждого из чужеземцев. Он изучил вид, рост, одежду, черты лица и даже цвет глаз каждого из Больших Ножей, с которыми встретился так странно, и серьезно обдумывал причины, которые могли бы заставить кучку людей, так непохожих друг на друга, зайти в места, где живут суровые обитатели его родных степей. Он уже познакомился с физическими силами всего отряда и сравнил их пригодность с предполагаемыми намерениями чужеземцев. Это не были воины, потому что Большие Ножи, как и сиу, оставляли своих женщин в селениях, когда вступали на кровавый путь. То же можно было сказать и об охотниках, и даже о торговцах - двух видах, под которыми белые люди появлялись обыкновенно в селениях дикарей. Матори слыхал о совещании, на котором менахашахи, или Длинные Ножи, выкурили трубки вместе с вашшеомантиквами, или испанцами, причем последние продали первым их непонятные права над теми обширными местностями, по которым его народ свободно расхаживал в продолжение стольких лет. Его простой ум не мог уяснить себе причин, почему один народ может вдруг приобрести власть над владениями другого. Легко понять, что при намеке Траппера тетон был не прочь вообразить, что скрытое, утонченное влияние волшебства, в которое он так твердо верил, будет пущено в ход тем, о ком они в это время разговаривали, для поддержания этих таинственных прав. Поэтому он отбросил всякую сдержанность и чувство собственного достоинства под влиянием сознания своей беспомощности, повернулся к старику и, протянув руки, как бы для того, чтобы показать, насколько он отдается его милосердию, проговорил:

- Пусть мой отец взглянет на меня. Я - дикий человек прерии; тело мое голо, руки мои пусты, кожа у меня красная. Я побивал поуни, конз, омагаусов, озагов и даже Длинных Ножей. Я муж среди воинов, но женщина среди колдунов. Пусть отец мой говорит: уши тетона открыты, он прислушивается, словно олень к шагам кугуара.

- Унизительно и грустно видеть, - сказал Траппер по-английски, - как такое благородное создание, принимавшее участие во многих кровавых стычках, принижается под влиянием предрассудка, словно нищий, который просит костей, бросаемых собаке. Я играю невежеством дикаря не из насмешки или пустой похвальбы, я играю для того, чтобы спасти жизнь человеку. Тетон, - продолжал он на родном языке дикаря, - спрашиваю тебя: разве это не удивительный медик? Если дакоты умны - они не станут дышать воздухом, которым он дышит, не дотронутся до его одежд. Они знают, что Уэконшечех (злой дух) любит своих детей и не отвернется от тех, кто делает им зло.

Старик произнес эти слова многозначительным тоном и отъехал прочь, чтобы показать, что он сказал достаточно. Результат оправдал его ожидания. Воин, с которым он разговаривал, не замедлил передать важную весть остальным, ехавшим позади, и через несколько минут естествоиспытатель стал предметом всеобщих наблюдений и благоговения. Траппер, знавший, что туземцы часто поклоняются злому духу, чтобы умилостивить его, ожидал результатов своей хитрости с хладнокровием человека, нисколько не интересующегося ими. Вскоре он увидел, как темные фигуры одна за другой ударили по коням и галопом поскакали к центру шайки. Вблизи него и Обеда остался один Уюча. Тупость этого низкого человека, продолжавшего смотреть на мнимого колдуна с каким-то глупым изумлением, являлась теперь единственным препятствием к полному успеху выдумки разведчика.

Старик, отлично понявший характер этого индейца, не замедлил отделаться и от него. Он подъехал к нему и сказал деланным шепотом:

- Пил ли сегодня Уюча молоко Больших Ножей?

- Хуг! - вскрикнул дикарь, и все его мысли сейчас же спустились с небес на землю при этом вопросе.

- Потому что у великого полководца моего народа, что едет впереди, есть корова, у которой всегда бывает молоко. Я знаю, что не далеко то время, когда он скажет: "Не жаждет ли кто-нибудь из моих краснокожих братьев?".

Едва были произнесены эти слова, как Уюча в свою очередь ускорил ход своей лошади, смешался с группой темных фигур, ехавших медленнее остальных, в нескольких десятках футов впереди. Вблизи него и Обеда никого не осталось.

Траппер знал, как непостоянны и изменчивы мысли дикарей, и потому не стал терять ни минуты, стараясь воспользоваться удобным случаем. Он отпустил повод своей нетерпеливой лошади и через одно мгновение очутился рядом с Обедом.

- Видите вон ту блестящую звезду, на расстоянии, может быть, четырех выстрелов: вон там, к северу?

- Да, она из созвездия...

- Убирайтесь вы с вашим созвездием; видите ли вы ту звезду, про которую я говорю? Отвечайте простым английским языком - да или нет?

- Да.

- Как только я отъеду, натягивайте повод вашего осла, пока не потеряете дикарей из виду. Потом положитесь на ту звезду, она будет вашим проводником. Не поворачивайте ни направо, ни налево, но пользуйтесь временем, потому что ваше животное не быстро на ногу, а каждый выигранный вами дюйм прерии прибавит вам лишний день свободы или жизни.

Не дожидаясь вопросов, которые мог бы предложить доктор, старик снова отпустил повод лошади и вскоре смешался с группой всадников, ехавших впереди.

Обед остался один. Азинус охотно послушался первого сигнала, данного доктором скорее от отчаяния, чем от ясного сознания полученных приказаний, и пошел тише. Так как тетоны ехали галопом, то достаточно было одной минуты, чтобы они скрылись из глаз. Тогда без всякого определенного плана, без всякой надежды, кроме надежды спастись от своих опасных соседей, доктор, предварительно убедившись, чго тюк с жалкими остатками его образцов и заметок находится в безопасности на крупе осла, повернул Азпнуса куда следовало и, в припадке ярости осыпая его ударами, вскоре добился того, что терпеливое животное побежало быстрой рысью.

Едва он спустился в низину и затем поднялся на ближайший холм, как услышал (а может быть, так только показалось ему) свое имя, произносимое на хорошем английском языке и вылетавшее из глоток человек двадцати тетонов. Галлюцинация эта вызвала новый порыв усердия; и ни один профессор верховой езды никогда не пускал в дело свои пятки так, как упражнялся теперь доктор на ребрах Азинуса. Конфликт длился беспрерывно в продолжение нескольких минут и, может быть, продолжался бы и до настоящего времени, если бы кроткий осел не пришел в ненадлежащее возбуждение. Воспользовавшись способом, каким выражал свое волнение и его хозяин, Азинус привел его в действие с некоторыми изменениями и негодующим взмахом поднял на воздух сразу все свои четыре ноги. Мера эта решила спор в его пользу. Обед распростился со своим местом, так как не мог на нем удержаться, и вылетел по направлению своего пути, а победитель-осел завладел местом битвы и стал поедать сухую траву, как плод победы.

Когда доктор Баттиус, наконец, поднялся на ноги и собрался с мыслями, пришедшими в полный беспорядок от поспешности, с которой он покинул свое прежнее положение, он вернулся за своими пожитками и за ослом. Азинус выказал достаточно великодушия, чтобы свидание имело дружеский характер, и естествоиспытатель продолжал дальнейший путь с похвальным рвением, но гораздо большей осторожностью.

В то же время старый Траппер не терял из виду движения врагов, за которыми решил наблюдать. Обед не ошибся, предполагая, что его уже хватились и ищут, хотя его воображение превратило дикие крики в хорошо знакомые звуки его имени, переделанного на латинский манер. Дело было просто вот в чем: воины, ехавшие позади, не замедлили сообщить тем, что были впереди, о таинственной личности, в которую вздумал превратить Траппер ничего не подозревавшего естествоиспытателя. То же самое непосредственное чувство восхищения, которое заставило воинов задних рядов ринуться вперед при получении такого важного известия, вызвало обратное движение передних. Доктора, конечно, на месте не оказалось, и дикие крики были только первым взрывом разочарования дикарей.

Но власть Матори в соединении с ловкостью Траппера быстро остановила эти опасные проявления. Когда порядок был восстановлен и вождь узнал причину столь сильного возбуждения своих воинов, стоявший рядом с ним старик с тревогой заметил выражение сильного недоверия, мелькнувшее на смуглом лице дикаря.

- Где твой колдун? - спросил он, внезапно оборачиваясь к Трапперу, как будто он возложил на него ответственность за исчезновение Обеда.

- Разве я могу назвать моему брату число звезд? Пути великого медика не похожи на пути других людей.

- Слушай меня, седая голова, и считай мои слова,- продолжал вождь, наклонясь над грубой седельной лукой, как рыцарь более цивилизованной расы, и говоря тоном абсолютной власти. - Дакоты не выбирали себе вождем женщины; когда Матори почувствует силу великого медика, он задрожит, до тех пор он будет смотреть своими глазами, не пользуясь зрением бледнолицего. Если твоего колдуна не будет здесь утром, мои люди отыщут его. Твои уши открыты. Довольно.

Траппер был доволен, что вождь назначил такой длинный срок. Он и прежде заметил, что вождь тетонов принадлежал к числу смелых людей, которые переступают границы, поставленные человеку высокого положения обычаями и воспитанием. Теперь он ясно видел, что для того, чтобы обмануть Матори, придется прибегнуть к какой-то иной уловке, более искусной, чем та, которая имела такой успех у его подчиненных. Внезапное появление утеса, подымавшего свою обнаженную крутую вершину посреди окружавшего мрака, положило конец разговору. Матори обратил все свое внимание на выполнение своих замыслов относительно остатков движимого имущества скваттера. Шепот пробежал между смуглыми воинами, когда каждый из них увидел желанную цель, а затем самый тонкий слух напрасно старался бы уловить какой-нибудь звук, кроме шуршания ног среди высокой травы прерии.

Но не легко было обмануть бдительность Эстер. Она долго с тревогой прислушивалась к подозрительным звукам, приближавшимся по голой поверхности пустыни; внезапные далекие крики тоже были ею услышаны. Не успели дикари сойти с лошадей на некотором расстоянии от утеса, не успели они со своим обычным безмолвием и осторожностью собраться у его подножия, как раздался голос амазонки:

- Кто там внизу? Отвечайте, кто бы вы ни были. Сиу вы или дьяволы, я не боюсь вас!

Ответа на этот вызов не последовало. Каждый из воинов остался на своем месте в уверенности, что его темная фигура сливается с тенями долины. Траппер решил воспользоваться этим моментом для бегства. Вместе с остальными своими друзьями он был оставлен под надзором тех, кто должен был сторожить лошадей. Так как все его друзья были верхом, то эта минута казалась удобной для выполнения его замысла. Внимание сторожей было устремлено на утес, а тяжелая туча, пролетавшая над ними, затемняла слабый свет звезд. Старик пригнулся к шее лошади и прошептал:

- Где моя собачка? Где она? Гектор, где ты?

Собака услышала хорошо знакомый голос и ответила дружелюбным визгом, грозившим перейти в пронзительный вой. Только что Траппер хотел выпрямиться после удачно совершенного дела, как почувствовал на своем горле руку Уючи, очевидно, стремившуюся остановить его голос посредством весьма недвусмысленного процесса удушения. Воспользовавшись этим случаем, разведчик испустил еще другой тихий звук, как будто пытаясь вздохнуть, и услышал второй, ответный визг верной собаки. Уюча сейчас же бросил хозяина, чтобы излить свое мщение на его собаку. Но тут снова раздался голос Эстер, и все было оставлено. Все внимательно слушали ее.

- Да, визжите и портите себе глотки, как хотите, дьяволы тьмы, - говорила она с дребезжащим, насмешливым смехом. - Я знаю вас. Погодите, у вас будет свет для ваших злых дел. Подложи углей, Фебе, подложи углей: твой отец и мальчики увидят, что они нужны дома для приема гостей.

При этих словах на самой верхушке утеса вспыхнул яркий свет, похожий на свет блестящей звезды; потом появилось раздвоенное пламя. Одно мгновение оно извивалось среди изгибов громадной кучи хвороста, затем ровным столбом вырвалось наверх и заколебалось в воздухе, бросая яркий свет на все предметы вокруг. С вершины раздался насмешливый хохот людей разного возраста; они, по-видимому, торжествовали, что сумели так удачно вывести наружу коварные замыслы тетонов.

Траппер оглянулся вокруг, чтобы видеть, в каком положении находятся его друзья. Следуя его сигналам, Миддльтон и Поль отъехали немного в сторону и стояли теперь, видимо, готовые бежать по третьему его знаку. Гектор спасся от своего свирепого преследователя и снова лежал у ног лошади, на которой сидел его хозяин. Но широкий круг света постепенно увеличивался в размере и силе, и старик, глаза и разум которого редко изменяли ему, терпеливо выжидал более удобного для своего предприятия момента.

- Ну, Измаил, муж мой, если зрение и рука верны тебе по-прежнему, теперь самое время обработать этих краснокожих, которые требуют всего твоего имущества, даже жену и детей! Ну, добрый мой муж, не посрами себя и свой род!

Издали, с той стороны, откуда шел отряд скваттера, послышался выстрел; женский гарнизон крепости мог убедиться, что помощь недалеко. Эстер ответила на этот желанный звук дребезжащим криком и в первом порыве восторга приподнялась на вершине так, что фигура ее была ясно видна всем находящимся внизу. Не довольствуясь этим опасным появлением, она в знак торжества подняла руки. И тут темная фигура Матори бросилась к освещенному месту, где она стояла, и схватила ее за руки. В то же мгновение обнаженные фигуры трех других воинов, похожие на демонов, мелькнувших между облаками, проскользнули на вершину утеса. В воздухе замелькали головы... Затем наступила глубокая тьма, похожая на ту страшную минуту, когда последние лучи солнца заслоняются надвигающейся массой луны. В свою очередь, крик торжества вырвался из уст дикарей, и ему эхом откликнулся продолжительный, громкий визг Гектора.

В то же мгновение старик очутился между лошадьми Миддльтона и Поля и, протянув руку, схватил обоих за поводья, чтобы сдержать нетерпение их всадников.

Фенимор Купер - Прерия (The Prairie). 5 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :