Фенимор Купер
«Последний из могикан (The Last of the Mohicans). 6 часть.»

"Последний из могикан (The Last of the Mohicans). 6 часть."

Пройдя сквозь клубы дыма, Дункан с радостью вдохнул свежий воздух прохладного летнего вечера.

Вместо того чтобы пойти между хижинами, где Хейворд производил свои безуспешные поиски, спутник его свернул в сторону и пошел прямо к подошве горы, господствовавшей над поселком; подниматься на гору приходилось по извилистой узкой тропинке На прогалине мальчики возобновили свои игры. Пламя костров осветило путь вождя и Дункана, придавая еще более мрачный характер суровому пейзажу. Они вошли в расселину, поросшую кустарником. Как раз в этот момент вспыхнувшее могучее пламя костра ярко осветило всю окрестность, и какое-то темное, таинственное существо неожиданно встало на их пути.

Индеец остановился.

Большой черный шар начал двигаться совершенно необъяснимо для Дункана. Пламя снова усилилось, его свет упал на таинственное существо. Теперь даже Дункан узнал его по беспокойным и неуклюжим телодвижениям. Это был медведь. Он громко и свирепо завыл, но не выказывал других признаков враждебности. Гурон был, по-видимому, уверен в мирных намерениях странного пришельца; внимательно посмотрев на него, он спокойно продолжал свой путь.

Дункан знал, что ручные медведи часто живут у индейцев, и тоже спокойно следовал за своим спутником, предполагая, что это медведь - любимец племени. Гурон прошел мимо зверя, не теряя времени на дальнейшие наблюдения. Но Хейворд невольно оглядывался на медведя, боясь нападения сзади. Его беспокойство нисколько не уменьшилось, когда он увидел, что медведь бежит за ними по тропинке. Он хотел заговорить, но в эту минуту индеец, отворив дверь из древесной коры, вошел в пещеру, находившуюся и глубине горы.

Дункан шагнул вслед за ним, радуясь возможности поставить хотя бы легкую преграду между собой и медведем, как вдруг почувствовал, что дверь вырывают из его рук, и опять увидел косматую фигуру. Они находились теперь в узкой длинной галерее среди двух скал; уйти оттуда, не встретившись с животным, было невозможно. Молодой человек быстро шел вперед, стараясь держаться как можно ближе к своему проводнику. Медведь ревел время от времени, идя за ним, и раза два клал ему на плечи свои громадные лапы.

Трудно сказать, как долго выдержали бы нервы Хейворда, попавшего в такое необыкновенное положение, но, к счастью, перед глазами его замерцал слабый свет, и вскоре они дошли до места, откуда он исходил. Огромная пещера в глубине скалы была кое-как приспособлена для жилья. Перегородки были сделаны из камней, ветвей и древесной коры. Отверстия наверху помещений давали доступ дневному свету, а ничью жилища освещались кострами и факелами, которые сменяли дневной свет. Сюда гуроны складывали большую часть своих ценных вещей, общее достояние всего племени. Сюда же, как оказалось; была перенесена и больная женщина, которую считали жертвой сверхъестественных сил. Думали, что мучившему ее бесу Судет труднее совершать свои нападении на нее через каменные с гены, чем через крыши хижин, сделанные из ветвей. Помещение, в которое попали Дункан и его проводник, было целиком отведено для больной.

Проводник подошел к ложу больной около нее стояло несколько женщин. Среди них Хейворд с удивлением увидел Давида.

Одного взгляда на больную было достаточно для мнимого врача, чтобы убедиться, что ее болезнь требует настоящих медицинских познаний. Она лежала как бы в параличе, равнодушная ко всему окружающему. Хейворд не испытывал чувства стыда, так как видел, что жизнь больной нисколько не зависит от успеха или неудачи его лечения. Легкие угрызения совести, которые он чувствовал раньше, сразу утихли, и он стал подготавливаться к выполнению своей роли. Однако Дункан заметил, что его предвосхитили и желают испробовать на больной могущество музыки.

Гамут в ту минуту, как вошли посетители, готовился излить свою душу в пении; подождав немного, он начал петь гимн, который мог бы произвести чудо, если бы только вера имела в данном случае какое-нибудь значение. Ему позволили допеть до конца, так как индейцы относились с уважением к его воображаемой помощи. Хейворд был очень рад этой отсрочке. Когда замирающие звуки гимна донеслись до слуха Хейворда, он невольно отскочил, услышав, что кто-то сзади него повторяет их замогильным голосом. Оглянувшись, он увидел, что косматое чудовище, сидя в тени пещеры, беспокойно и неуклюже раскачивается и повторяет тихим рычанием звуки гимна. Трудно описать впечатление, произведенное на Давида таким странным эхом. Глаза его широко раскрылись, голос внезапно пресекся от изумления... Под влиянием чувства, скорее похожего на страх, чем на удивление, он громко крикнул Хейворду: "Она близко и ждет вас!" - и стремительно выбежал из пещеры.

ГЛАВА 25

Миляга. А у вас роль Льва переписана?

Вы мне теперь же ее дайте, а то у меня память очень туга на ученье.

Пигеа. Тут и учить-то нечего, и так сыграешь, тебе придется только рычать.

Шекспир. "Сон в летнюю ночь"

Эта сцена представляла собой странную смесь смешного с торжественным.

Животное продолжало раскачиваться, по-видимому нисколько не уставая; но его смешные попытки подражать мелодии, напеваемой Давидом, прекратились, лишь только последний покинул пещеру. Слова Гамута, брошенные им на родном языке, как показалось Дункану, имели тайный смысл, хотя ничто из окружающего не помогало обнаружить предмет его поисков. К ложу больной подошел вождь и дал знак удалиться женщинам, собравшимся толпой, чтобы посмотреть на искусство незнакомца. Женщины послушались безропотно, но неохотно. Когда замолкло эхо, разбуженное хлопнувшей в отдалении дверью, вождь указал на больную, которая была его дочерью, как оказалось впоследствии, и сказал:

- Пусть брат мой покажет свою силу.

Призванный так повелительно к исполнению принятой на себя роли, Хейворд с тревогой подумал, что малейшее колебание может оказаться опасным. Он постарался припомнить те своеобразные заклинания и странные обряды, которыми индейские колдуны прикрывают обыкновенно свое невежество и бессилие. Более чем вероятно, что в том состоянии смятения, в котором был Дункан, он мог тут же сделать какую-нибудь роковую ошибку, если бы грозный рев четвероногого не остановил его в самом начале. Три раза он возобновлял свои попытки и всякий раз встречал то же непонятное сопротивление, причем при каждом перерыве рев животного казался все более диким и грозным.

- Демоны ревнуют, - сказал гурон, - я ухожу. Брат, эта женщина - жена одного из моих самых храбрых воинов, поступи с ней справедливо... Тише, - сказал он раздраженному зверю, - я ухожу.

Дункан остался в странном, пустынном помещении наедине с беспомощной больной и опасным зверем. Последний прислушивался к движениям индейца с тем смышленым видом, которым отличаются медведи, пока новый звук эха не возвестил, что вождь вышел из пещеры. Тогда медведь повернулся, подошел, переваливаясь, к Дункану и сел против него в своей обычной позе.

Молодой человек оглянулся вокруг, ища орудия, чтобы отразить нападение, которого он ожидал.

Но настроение животного, по-видимому, внезапно изменилось. Он уже не ворчал, не выражал никаких других признаков гнева; все его громадное косматое тело тряслось как бы от какого-то странного внутреннего волнения, неуклюжими передними лапами он тер свою словно ухмыляющуюся морду. Хейворд не сводил глаз с медведя и вдруг увидел, как страшная голова упала набок и на ее месте появилось добродушное лицо разведчика.

- Тес! - сказал осторожный житель лесов, прерывая восклицание Хейворда. - Негодяи бродят вокруг.

- Скажите, что означает этот маскарад и почему вы решились на такое отчаянное предприятие?

- Ах! Бывают случаи, когда приходится отложить в сторону и благоразумие и расчет, - ответил разведчик. - Но так как всякая история должна начинаться с начала, то я расскажу вам все по порядку. После того как мы расстались, я поместил коменданта и сагамора в старой хижине бобра; там они в большей безопасности от гуронов, чем в крепости Эдвард: северо-восточные индейцы продолжают почитать бобров, так как среди индейцев еще не завелись торговцы. Потом мы с Ункасом, как было уговорено, пошли к индейскому лагерю. Вы не видели Ункаса?

- Видел, к великому своему огорчению. Он взят в плен и приговорен к смерти. Казнь должна совершиться на рассвете.

- Я предвидел, что такова будет его судьба, - проговорил разведчик уже не таким веселым тоном, как прежде. Но вскоре голос его приобрел обычную твердость, и он продолжал:

- Его несчастье, собственно, и привело меня сюда, потому что нельзя оставить в жертву гуронам такого чудесного малого.

Вот обрадовались бы негодяи, если бы могли привязать сразу к одному столбу Быстроногого Оленя и Длинного Карабина, как они называют меня. Хотя я никогда не мог понять, почему они назвали меня так, потому что между выстрелом из "оленебоя" и выстрелами из канадских карабинов такая же разница, как между мелом и кремнем...

- Рассказывайте по порядку, - нетерпеливо проговорил Хейворд, - ведь мы не знаем, когда могут вернуться гуроны.

- Нечего бояться их. Они знают, что "исцелителю" надо дать время. У нас не будет никакой помехи, как у проповедника в начале двухчасовой беседы... Итак, мы с Ункасом встретились с плутами, которые возвращались в селение. Мальчик зашел слишком далеко для разведки. Впрочем, его нельзя и осуждать за это, так как кровь у него горячая, к тому же один из гуронов оказался трусом, бежал и таким образом завел его в засаду.

- Но этот гурон дорого поплатился за свою слабость!

Разведчик многозначительно провел рукой по горлу и кивнул головой, как бы говоря: "Я понимаю смысл ваших слов".

Затем он продолжал:

- После исчезновения мальчика я, как вы можете судить, бросился на гуронов. Между мной и двумя из отставших произошла стычка; но это не относится к делу. Итак, после того как я застрелил этих чертей, я подошел без всякого затруднения к хижине. Счастье благоприятствовало мне и привело как раз к тому месту, где один из самых знаменитых колдунов этого племени одевался, как мне хорошо известно, для серьезной борьбы с сатаной. Ловкий удар по голове ошеломил обманщика. Потом я набил ему рот орехами, чтобы он не вздумал кричать, привязал его между двумя молодыми деревцами, воспользовался его вещами и принял на себя роль медведя, чтобы иметь возможность продолжать дело.

- И вы сыграли роль удивительно: сам медведь был бы посрамлен вашей игрой.

- Боже мой, майор, - возразил польщенный житель лесов, - плохой бы я был охотник, если бы, изучая так долгов пустыне повадки и нравы животных, не сумел их изобразить! Будь это дикая кошка или настоящая пантера, я устроил бы вам представление, на которое стоило бы посмотреть. А такое неуклюжее животное изобразить и вовсе не трудно... Но где же девушка?

- Бог знает! Я побывал во всех хижинах поселения и не нашел ни малейшего следа.

- Вы слышали, что сказал певец, покидая нас: она близка! Простофиля испугался и спутал поручение, но его слова имеют глубокий смысл. Медведь должен уметь лазить - поэтому я загляну через стены. Может быть, в этих скалах скрыты горшки с медом, а я, как известно, животное, любящее покушать сладенького.

Разведчик оглянулся, смеясь - над своей собственной шуткой, и стал влезать на перегородку, подражая неуклюжим движениям медведя. Но едва он добрался до верха, как сделал знак Хейворду, чтобы тот молчал, и спустился вниз чрезвычайно поспешно.

- Она здесь, - шепнул он, - и вы найдете ее за этой дверью. Я сказал бы несколько слов утешения бедняжке, да боюсь, чтобы она не сошла с ума при виде такого чудовища, хотя следует признаться, что и вы, майор, не очень-то привлекательны в этой разрисовке.

Дункан, стремительно бросившийся было к двери, остановился мгновенно, услышав такие обескураживающие слова.

- Разве я уж так отвратителен? - спросил он с печальным видом.

- Волка вы не напугаете и английским гвардейцам не помешаете дать залп, но я видел вас более красивым. Ваше лицо, разукрашенное разноцветными полосами, может, пожалуй, показаться недурным индейским женщинам, но белокожие девушки отдают предпочтение людям одинакового цвета с ними. Смотрите, - прибавил он, указывая на трещину в скале, откуда вытекала вода, образуя маленький источник кристальной чистоты, - вы легко можете избавиться от мазни сагамора, а когда возвратитесь, я попробую разукрасить вас по-новому. Колдуну так же привычно изменять свою окраску, как щеголю менять свою одежду.

Осторожному охотнику не пришлось слишком долго убеждать Хейворда. Он еще говорил, а Дункан уже приступил к умыванию. В одну минуту с лица его исчезли все страшные и комические черты, и юноша снова появился в том виде, каким одарила его природа. Приготовившись таким образом к свиданию с любимой, он поспешно простился с товарищем и исчез в указанном ему направлении. Разведчик снисходительно смотрел ему вслед, покачивая головой и бормоча всякие пожелания; потом он очень хладнокровно занялся исследованием состояния кладовой гуронов. Пещера, между прочим, употреблялась и для хранения охотничьей добычи.

У Дункана не было иного проводника, кроме слабого света, мерцавшего вдали, но этот свет служил полярной звездой для влюбленного. При помощи этого света он добрался до цели своих стремлений - другого отделения пещеры, предназначенного для содержания такой важной пленницы, какой была дочь коменданта крепости Уильям-Генри. Помещение было заставлено многочисленными вещами, добытыми при разгроме злосчастной крепости. Среди всего этого хаоса Дункан нашел ту, которую искал, - бледную, встревоженную, перепуганную, но прекрасную.

Давид уже подготовил ее к его посещению.

- Дункан!.. - вскрикнула она голосом, который дрожал, словно испуганный своими собственными звуками.

- Алиса!.. - ответил он, перепрыгивая через сундуки, ящики, оружие и мебель.

- Я знала, что вы не покинете меня, - сказала она, взглянув на него, и румянец показался на мгновение на ее печальном лице. - Но вы один! Как ни благодарна я вам за память, мне все же хотелось, чтобы вы были не один.

Дункан, заметив, что она дрожит так, что не в состоянии держаться на ногах, ласково заставил ее сесть и рассказал ей все главные события, уже известные читателю. Алиса слушала его, задыхаясь от волнения; когда молодой человек упомянул о горе несчастного отца, слезы потекли по щекам дочери в таком изобилии, словно она никогда не плакала прежде. Но нежность Дункана скоро успокоила взрыв ее чувств, и она выслушала его до конца внимательно, хотя и не совсем спокойно.

- А теперь, Алиса, - прибавил молодой человек, - многое зависит только от вас. С помощью нашего опытного, неоценимого друга, разведчика, мы можем уйти от этого дикого племени, но для этого потребуется все ваше мужество. Помните, что вы возвратитесь в объятия вашего отца, помните, что его счастье, так же как и ваше, зависит от усилий, которые вы сделаете!

- Я на все готова ради отца, который так много сделал для меня!

- И ради меня также, - продолжал молодой человек, нежно пожимая руку, которую держал в своих руках.

Невинный, полный удивления взгляд, брошенный на Дункана, убедил его в необходимости объясниться.

- Здесь не место и не время, для того чтобы задерживать вас сердечными признаниями, - проговорил он, - но чье сердце, переполненное, как мое, не пожелало бы сбросить тяжесть?

Говорят, несчастье связывает людей больше, чем что-либо другое; наше общее страдание из-за вас оставило мало невыясненного между вашим отцом и мною.

- А дорогая Кора, Дункан? Ведь правда. Кора не была забыта?

- Не забыта, нет! О ней сожалеют, ее оплакивают, как редко оплакивают женщину. Ваш отец не делает разницы в своих детях, но я, Алиса... вы не обидитесь, если я скажу, что ее достоинства были несколько затемнены... - Так, значит, вы не знаете достоинств моей сестры, - сказала Алиса, отнимая руку. - О вас она всегда говорит, как о самом своем дорогом друге.

- Я с радостью буду считать ее своим другом, - поспешно проговорил Дункан, - но относительно вас, Алиса, ваш отец дал мне позволение надеяться на еще более близкие и дорогие узы.

Алиса сильно вздрогнула и отвернула на мгновение лицо, поддавшись волнению; но она овладела собой настолько, чтобы не показать его.

- Хейворд, - сказала она, смотря ему прямо в лицо с трогательным выражением невинности и мольбы, - не настаивайте, прежде чем я не повидаюсь с отцом и не получу от него благословение!

"Я не должен говорить больше, но меньше не мог", - хотел сказать молодой человек, но легкий удар по плечу прервал эти слова. Он вскочил на ноги, обернулся, и взгляд его упал на темную фигуру и злобное лицо Магуа. Глубокий гортанный смех дикаря звучал в эту минуту для Дункана адской насмешкой демона. Последуй он внезапному порыву бешенства, он бросился бы на гурона и нашел бы выход в смертельной борьбе. Но без оружия, не зная, какую помощь может призвать его враг, принужденный оберегать ту, которая стала более чем когда-либо дорогой его сердцу, молодой человек тотчас же оставил это отчаянное намерение.

- Что вам нужно? - спросила Алиса, кротко складывая на груди руки. Стараясь скрыть свой смертельный страх за Хейворда, она приняла холодный, надменный вид, с которым обыкновенно встречала своего похитителя. Торжествующий индеец принял снова строгий вид, но осторожно попятился перед грозным взглядом молодого человека. Одно мгновение он пристально смотрел на обоих своих пленников, потом отошел в сторону и загородил бревном дверь, но не ту, в которую вошел Дункан. Молодой человек понял теперь, почему дикарь мог застать его врасплох, и, считая себя безвозвратно погибшим, прижал к груди Алису, готовясь встретить участь, о которой он почти не сожалел, так как должен был ожидать ее в обществе своей любимой. Но Магуа, очевидно, не намеревался прибегать к немедленному насилию. Его первые меры были предприняты, для того чтобы задержать нового пленника; он даже не взглянул вторично на неподвижные фигуры в центре пещеры, пока не лишил их всякой надежды ускользнуть через вход, которым он сам воспользовался. Хейворд следил за каждым его движением. Он оставался твердым, продолжая прижимать к сердцу хрупкую фигуру Алисы, слишком гордый, чтобы просить пощады у врага. Когда Магуа закончил свою работу, он подошел к пленникам и сказал по-английски:

- Бледнолицые ловят в западню умных бобров, но краснокожие умеют ловить ингизов.

- Гурон, делай же свое гнусное дело! - крикнул в волнении Хейворд, забывая, что дело идет о жизни двух людей. - И ты и твое мщение одинаково презренны!

- Скажет ли эти слова белый человек, когда будет стоять у столба пыток? - спросил Магуа. Насмешливая улыбка, сопровождавшая эти слова, ясно показывала, как мало он доверяет решимости молодого человека.

- Как здесь, в лицо тебе, так и перед всем твоим народом!

- Хитрая Лисица - хитрый вождь! - ответил индеец. - Он пойдет и приведет своих воинов смотреть, как бесстрашно может смеяться бледнолицый над своими муками.

С этими словами он повернулся и хотел идти по проходу, которым шел Дункан, когда раздавшийся рев заставил его поколебаться. В дверях появилась фигура медведя. Он стоял, покачиваясь, по обыкновению, из стороны в сторону. Магуа несколько времени внимательно смотрел на него. Он стоял гораздо выше предрассудков своего племени и хотел пройти мимо с холодным презрением, как только узнал хорошо знакомое одеяние колдуна. Но новый, более громкий и грозный рев заставил его остановиться. Потом он внезапно, как бы решив не шутить далее, уверенно пошел вперед. Животное медленно отступило и, дойдя до прохода, стало бить лапами по воздуху.

- Глупец! - крикнул вождь на наречии гуронов. - Ступай играть с детьми и женщинами!

Он еще раз попробовал пройти мимо воображаемого шарлатана, не думая даже пригрозить, что пустит в дело нож или томагавк, который висел на его поясе. Внезапно животное вытянуло руки или, вернее, лапы и заключило его в объятия, которые по силе могли сравниться с объятиями медведя. Хейворд, еле дыша, схватил кожаный ремень, которым был завязан какой-то узел, и, когда увидал, что разведчик словно приковал своими железными мускулами руки врага к туловищу, бросился на дикаря и связал ему руки и ноги ремнем быстрее, чем мы успели рассказать об этом. Когда гурон был окончательно связан, разведчик перестал держать его, и Дункан положил своего врага на спину в совершенно беспомощном положении.

Магуа боролся отчаянно, пока не убедился, что он в руках человека гораздо более сильного. Во время борьбы он не издал ни одного звука. Но, когда Соколиный Глаз, желая вкратце объяснить свое поведение, снял косматую голову животного и перед взором гурона появилось суровое, грозное лицо разведчика, спокойствие Магуа пропало, и он изумленно произнес обычное индейское "у-у-ух".

- Ага! Язык вернулся к тебе! - усмехнулся победитель. - Ну, для того чтобы ты не употреблял его во вред нам, я заткну тебе рот.

- Откуда вошел этот дьявол? - спросил разведчик, покончив с делом, которым занимался с большим усердием. - Ни одна душа не проходила мимо с тех пор, как вы ушли.

Дункан показал на дверь, через которую вошел Магуа.

- Ну так выводите девушку, - продолжал его друг, - мы должны выбраться в лес.

- Это невозможно! - сказал Дункан. - От страха она лишилась сил... Алиса! Моя милая Алиса, придите в себя!.. Все напрасно! Она слышит меня, но не в силах следовать за мной. Идите, благородный друг, спасайтесь и предоставьте нас своей участи.

- Всякий след имеет конец, и всякое несчастье служит уроком! - возразил разведчик. - Вот, заверните ее в эту индейскую одежду. Спрячьте всю ее маленькую фигурку, а то в пустыне не найдется другой такой ножки - она выдаст ее. Укутайте ее со всех сторон. Ну, теперь возьмите ее на руки и идите за мной. Остальное предоставьте мне.

Дункан поспешно исполнял все его приказания, и не успел тот кончить своих слов, как он поднял на руки Алису и пошел вслед за разведчиком к выходу по устроенной самой природой галерее. Они быстро прошли мимо больной женщины, которая лежала в таком же положении, как они ее оставили, и совершенно одна. Когда они подошли к маленькой двери из коры, голоса за нею показали им, что там собрались друзья и родные больной, терпеливо ожидавшие позволения войти в пещеру.

- Если я открою рот, чтобы заговорить, - прошептал Соколиный Глаз, - мой английский язык покажет плутам, что среди них находится враг. Вы должны поговорить с ними на французском наречии, майор. Скажите, что мы заперли злого духа в пещере, а женщину несем в леса, чтобы поискать там целебных кореньев. Пустите в дело всю вашу хитрость.

Дверь приотворилась, как будто кто-то прислушивался снаружи к тому, что делалось внутри, и разведчику пришлось прекратить свои наставления. Яростный рев прогнал подслушивавшего, и разведчик, смело распахнув дверь, вышел из пещеры, продолжая разыгрывать роль медведя. Дункан шел за ним по пятам и вскоре очутился в центре группы встревоженных родственников и друзей больной. Толпа, расступившись, дала дорогу отцу и, по-видимому, мужу больной.

- Прогнал брат мой злого духа? - спросил отец. - Кто это на руках у него?

- Твое дитя! - торжественно ответил Дункан. - Злой дух вышел из нее, он заперт в горах. Я отнесу женщину на некоторое расстояние, чтобы укрепить ее на случай других припадков. Она будет в вигваме воина, когда взойдет солнце.

Когда отец перевел слова чужеземца на язык гуронов, среди дикарей послышался сдержанный шепот, выражающий удовлетворение. Сам вождь сделал Дункану знак идти дальше и проговорил громким, твердым голосом, с величественным жестом:

- Иди... Я мужчина, я войду в пещеру, чтобы сразиться со злым духом. Хейворд с радостью повиновался и уже прошел мимо маленькой группы, когда его поразили эти слова.

- Разве мой брат сошел с ума, - воскликнул он, - что так говорит? Он встретится со злым духом, и тот войдет в него!

А может быть, брат мой выгонит злого духа и он помчится за дочерью моего брата в леса! Нет, пусть дети мои ждут у пещеры и, если покажется дух, бьют его дубинами. Он хитер и укроется в горах, когда увидит, сколько людей готово сразиться с ним.

Это странное предложение возымело желанное действие.

Вместо того чтобы войти в пещеру, муж и отец больной вынули томагавки и стали у входа, готовые излить свой гнев на воображаемого мучителя больной. Женщины и дети наломали ветвей и набрали камней для той же цели. Мнимые колдуны воспользовались этой минутой, чтобы исчезнуть. Соколиный Глаз, хотя и решился воспользоваться предрассудками индейцев, знал, что умнейшие из вождей не разделяют их, а относятся к ним только терпимо. Знал он и цену времени в подобных случаях. Как бы ни обманывали себя индейцы и как бы их самообман ни помогал его планам, достаточно было малейшего повода для подозрения, запавшего в душу хитрого индейца, чтобы предприятие оказалось роковым. Поэтому он пошел тропинкой, по которой менее всего можно было ожидать преследования, и обошел поселение, не входя в него.

Вдали, при свете костров, видны были еще воины, переходившие от хижины к хижине. Но дети уже бросили свои игры, и ночная тишина понемногу начинала сменять шум и возбуждение хлопотливого и полного событий вечера.

Алиса ожила под влиянием свежего воздуха, и так как ей изменили физические силы, а не память, то не потребовалось объяснять все случившееся. - Дайте я попробую идти сама, - сказала она, краснея оттого, что не могла раньше покинуть объятий Дункана. - Мне, право, лучше.

- Нет, Алиса, вы еще слишком слабы.

Девушка старалась освободиться, и Хейворд был вынужден расстаться со своей драгоценной ношей. Человек, принявший на себя личину медведя, конечно, не испытывал восхитительных ощущений влюбленного, несущего свою любимую на руках; может быть, ему было неизвестно и чувство невинного стыда, охватившего дрожавшую Алису. Когда он очутился на приличном расстоянии от хижины, он остановился и заговорил о предмете, который знал в совершенстве.

- Эта дорога приведет нас к ручью, - сказал он. - Идите по его левому берегу, пока не дойдете до водопада. Поднимитесь на холм направо, и вы увидите огни другого племени. Подите туда и просите защиты. Если это настоящие делавары, то вы будете в безопасности. Бежать далеко с девушкой невозможно, - гуроны догонят нас и завладеют нашими скальпами, прежде чем мы пройдем десяток миль. Ступайте! Да хранит вас бог!

- А вы? - с удивлением спросил Хейворд. - Ведь мы же не расстаемся с вами?

- Гуроны держат в плену гордость делаваров: последний отпрыск могикан в их власти. Я пойду разведаю, что можно сделать для его спасения. Если бы они сняли ваш скальп, майор, за каждый его волосок пало бы по плуту, как я обещал вам, но если к столбу поведут молодого сагамора, то индейцы увидят также, как может умирать белый друг могикан.

Дункан, нисколько не обиженный тем, что житель лесов оказывал предпочтение Ункасу, стал убеждать его отказаться от такого отчаянного предприятия. Ему помогала Алиса: она присоединила свою просьбу к просьбам Хейворда, умоляя разведчика отказаться от намерения, сулившего столько опасностей и так мало надежды на успех. Все их красноречие было напрасно. Разведчик слушал их нетерпеливо и закончил разговор, сказав тоном, который сейчас же заставил замолчать Алису и доказал Хейворду, как бесполезны будут все дальнейшие возражения:

- Я слыхал, что в молодости бывает чувство, привязывающее мужчину к женщине больше, чем отца к сыну. Может быть. Вот вы рисковали жизнью и всем, что дорого вам, чтоб освободить милую девушку, и я думаю, что подобное же чувство лежит в основе вашего поступка. Что касается меня, то я учил юношу обращаться с ружьем, и он щедро заплатил мне за это. Я сражался рядом с ним во многих кровавых схватках, и пока слышал треск его ружья с одной стороны и треск ружья сагамора с другой, я знал, что сзади меня нет врага. Зимой и летом, ночью и днем бродили мы вместе по пустыне, ели из одной посуды. Один из нас спал, пока караулил другой. И чтобы Ункаса повели на муки, когда я рядом!.. Да раньше чем юноша погибнет из-за отсутствия друга, верность исчезнет на земле и "оленебой" станет безвредным, как свисток певца...

Дункан выпустил руку разведчика. Тот повернулся и пошел твердыми шагами назад, к хижинам гуронов. Хейворд и Алиса, печальные, несмотря на счастье свидания, некоторое время смотрели ему вслед, потом пошли к отдаленному селению делаваров.

ГЛАВА 26

Основа. Дайте и мне сыграть Льва.

Шекспир. "Сон в летнюю ночь"

Несмотря на полную решимость выполнить свое намерение, Соколиный Глаз отлично понимал предстоящие ему затруднения и опасности. По возвращении в лагерь он напряг все силы своего острого ума, чтобы придумать, как обмануть бдительность и подозрительность врагов. Магуа и колдун, конечно, стали бы первыми жертвами, которые Соколиный Глаз принес бы ради своей личной безопасности, если бы он не считал подобного поступка совершенно недостойным белого человека. Поэтому он отправился прямо, к центру стана, надеясь на прочность веревок, которыми он связал индейца и колдуна. Шаги его становились все осторожнее, по мере того как он подходил к жилищам, и от его бдительного взора не ускользал ни один признак враждебных или дружеских намерений индейцев.

Впереди других стояла маленькая хижина; казалось, она была брошена наполовину готовой, не приспособленной для жизни в ней.

Однако сквозь щели проникал слабый свет, показывая, что хижина, хотя и не достроенная, обитаема. Разведчик направился туда, как осторожный генерал, который знакомится с авангардом вражеской армии, прежде чем произвести атаку.

Соколиный Глаз принял свойственное медведю положение - встал на четвереньки - и пошел к небольшому отверстию, сквозь которое можно было видеть внутренность хижины. Она оказалась жилищем Давида Гамута. Здесь учитель пения уединился со всеми печалями и страхами.

Как ни слепа была вера Давида в чудеса, совершавшиеся в древности, он отрицал возможность прямого вмешательства сверхъестественной силы в современный мир. Он безусловно верил в то, что ослица Валаама могла заговорить, он относился несколько скептически к возможности услышать пение медведя, а между тем он убедился в этом, к великому своему удивлению. Бросив взгляд на певца, Соколиный Глаз сразу увидел, что в уме у него царит полное смятение. Давид сидел в печальном раздумье на куче хвороста, из которой брал иногда несколько ветвей, чтобы поддержать скудный огонь. Одет был поклонник музыки все так же, только в дополнение к своему наряду он прикрыл еще лысую голову треугольной шляпой, оказавшейся недостаточно привлекательной, чтобы возбудить алчность кого-либо из похитителей.

Сметливый Соколиный Глаз вспомнил, как быстро покинул Давид свое место у ложа больной, и догадался, о чем размышляет теперь певец. Он обошел вокруг хижины, убедился, что она стоит совершенно отдельно от других, и решился войти в нее. Войдя в низкую дверь, он очутился прямо перед Гамутом. Их разделял костер. Соколиный Глаз сел, и в продолжение целой минуты оба молча смотрели друг на друга. Внезапное появление зверя потрясло Давида. Он поискал в кармане камертон и встал со смутным намерением пустить в дело музыкальное заклинание.

- Мрачное и таинственное чудовище! - воскликнул он, хватая дрожащими руками свой инструмент. - Я не знаю ни тебя, ни твоих намерений, но если ты замышляешь что-либо против смиреннейшего из слуг храма, то выслушай вдохновенную речь израильского юноши и покайся!

Медведь затрясся всем своим косматым туловищем. Затем хорошо знакомый Гамуту голос проговорил:

- Отложи-ка в сторону свистульку и поучи свою глотку воздержанию. Пять простых, понятных английских слов стоят целого часа крика.

- Кто ты? - спросил Давид, задыхаясь.

- Такой же человек, как ты, кровь которого имеет столько же примеси крови медведя, как и твоя. Неужели ты так скоро забыл, от кого получил тот глупый инструмент, что у тебя в руке?

- Неужели это может быть? - воскликнул Давид. Он вздохнул свободнее с тех пор, как истина начала открываться перед ним. - Мне пришлось видеть много чудес, с тех пор как я попал к язычникам, но такого еще ни разу не случалось.

- Ну-ну, - сказал Соколиный Глаз, откидывая медвежью голову и показывая свое честное лицо, чтобы убедить этим нерешительного товарища, - вы можете увидеть кожу, хотя и не такую белую, как у милых девушек, но все же такую, красный оттенок которой происходит лишь от ветров и от солнца. А теперь за дело!

- Прежде всего расскажите мне о девушке и о юноше, который разыскивал ее с такой смелостью.

- Они счастливо избавились от томагавков... Но не можете ли вы указать мне, где Ункас?

- Молодой человек в плену, и я сильно опасаюсь, что участь его решена. Я глубоко сожалею, что человек с такими хорошими наклонностями должен умереть непросвещенным. Я отыскал прекрасный гимн...

- Можете вы провести меня к нему?

- Задача нетрудная, - нерешительно ответил Давид, - но я боюсь, что ваше присутствие скорее ухудшит, чем улучшит его несчастное положение.

- Не теряйте слов, а ведите меня, - возразил Соколиный Глаз, закрывая снова лицо.

Он показал пример Давиду, первым выйдя из хижины.

Хижина, в которой был заключен Ункас, находилась в самом центре поселка и была расположена так, что к ней нельзя было ни подойти, ни выйти из нее незамеченным. Но Соколиный Глаз и не думал скрываться. Рассчитывая на свой теперешний вид и умение сыграть взятую им на себя роль, он пошел по открытой прямой дороге. Поздний час служил ему защитой. Дети уже погрузились в глубокий сон; все женщины и большинство воинов удалились на ночь в хижины. Только четверо-пятеро воинов оставались еще у двери темницы Ункаса, пристально наблюдая за пленником.

Когда воины увидели Гамута в сопровождении существа, одетого в медвежью шкуру, которую обычно надевал всем известный колдун, они охотно пропустили их обоих, но не высказали ни малейшего желания удалиться. Напротив, их, очевидно, интересовало, что будут делать тут странные пришельцы - колдун и безумец.

Так как разведчик не мог разговаривать с гуронами на их языке, то ему пришлось поручить Давиду вести разговор. Несмотря на всю свою наивность, Гамут отлично выполнил данное ему поручение и превзошел все ожидания своего учителя.

- Делавары - трусливые женщины! - крикнул он, обращаясь к индейцу, немного понимавшему язык, на котором он говорил. - Ингизы, мои глупые соотечественники, велели им взяться за томагавк и убивать своих отцов в Канаде, и они забыли свой пол. Желал бы мой брат видеть, как Быстроногий Олень будет плакать перед гуронами, стоя у столба?

Восклицание "у-у-ух" выразило удовольствие, которое испытал бы гурон при виде такого унижения со стороны врага, которого так давно они все опасались и ненавидели.

- Так пусть же мой брат встанет в стороне, и колдун напустит злого духа на эту собаку!

Гурон объяснил слова Давида своим товарищам; они, в свою очередь, выслушали это предложение с удовольствием.

Дикари отошли немного от входа в хижину и дали знак колдуну войти туда. Но медведь, вместо того чтобы послушаться, остался на месте и зарычал.

- Колдун боится, что дыхание его попадет также и на его братьев и отнимет у них мужество, - продолжал Давид. - Им надо стать подальше. Гуроны, для которых такое событие было бы величайшим несчастьем, отшатнулись все сразу и заняли такое положение, что не могли ничего слышать и в то же время могли наблюдать за входом в хижину. Разведчик, сделав вид, что уверился в их безопасности, встал и медленно вошел в хижину. В ней царило угрюмое безмолвие; кроме пленника, там никого не было; освещена была хижина только потухающими углями очага.

Ункас, крепко связанный по рукам и ногам ивовыми прутьями, сидел в дальнем углу, прислонясь к стене. Молодой могиканин не удостоил взглядом явившееся перед ним чудовище.

Разведчик оставил Давида у дверей, чтобы удостовериться, не наблюдают ли за ними, и благоразумно решил продолжать свою роль, пока не убедится, что он наедине с Ункасом. Поэтому, вместо того чтобы говорить, он принялся выкидывать все штуки, свойственные изображаемому им животному. Молодой могиканин подумал сначала, что враги подослали к нему настоящего медведя, чтобы мучить его и испытывать его мужество; но, вглядевшись пристальнее, он заметил в ужимках зверя, казавшихся Хейворду такими совершенными, некоторые промахи, которые сразу выдали обман. Знай Соколиный Глаз, как низко оценивал зоркий Ункас его медвежьи таланты, он, вероятно, обиделся бы на него.

Как только Давид дал условный сигнал, в хижине вместо грозного рычания медведя послышалось шипение змеи.

Ункас все время сидел, прислонясь к стене хижины и закрыв глаза, как будто не желал видеть медведя. Но лишь только раздалось шипение змеи, он встал и огляделся вокруг, то низко наклоняя голову, то поворачивая ее во все стороны, пока его проницательные глаза ее остановились на косматом чудовище, словно прикованные какими-то чарами. Снова послышались те же звуки - очевидно, они вылетали из пасти медведя. Юноша еще раз обвел взглядом всю внутренность хижины ненова повернулся к медведю.

- Соколиный Глаз! - проговорил он глубоким, тихим голосом.

- Разрежьте его путы, - сказал Соколиный Глаз только что подошедшему Давиду.

Певец исполнил приказание, и Ункас почувствовал себя на свободе. В то же мгновение сухая медвежья шкура затрещала, и Соколиный Глаз снял свое одеяние, для чего ему пришлось только распустить кожаные ремни. Потом он вынул длинный блестящий нож и вложил его в руки Ункаса.

- Красные гуроны стоят вблизи хижины, - сказал он, - будем наготове.

В то же время он многозначительно показал другой такой же нож; оба ножа были удачно добыты им в этот вечер, проведенный среди врагов.

- Пойдем, - сказал Ункас, - к Черепахам, они дети моих предков.

- Эх, мальчик, - проворчал разведчик по-английски, - я полагаю, та же кровь бежит в твоих жилах, только время изменило несколько ее цвет!.. Что нам делать с мингами, что стоят у двери? Их шестеро, а у нас певец не идет в счет.

- Гуроны - хвастуны, - презрительно сказал Ункас. - Их тотем - олень, а бегают они, как улитки. Делавары - дети Черепахи, а бегают быстрее оленя.

- Да, мальчик, ты говоришь правду: я не сомневаюсь, что в беге ты опередил бы все их племя. А у белого человека руки способнее ног. Что же касается меня, то в умении бегать я не смогу поспорить с негодяями. Ункас уже подошел к двери, чтобы выйти первым, но отшатнулся при этих словах и снова занял прежнее место в углу хижины. Соколиный Глаз, слишком занятый своими мыслями, чтобы заметить это движение, продолжал разговор:

- Впрочем, Ункас, ты беги, а я снова надену шкуру и попробую взять хитростью там, где не могу взять быстротой ног.

Молодой могиканин ничего не ответил, но спокойно сложил руки и прислонился к одному из столбов, поддерживавших стену хижины.

- Ну, - сказал разведчик, посмотрев на него, - чего же ты медлишь? У меня останется достаточно времени, так как негодяи бросятся сначала за тобой.

- Ункас остается, - послышался спокойный ответ.

- Для чего?

- Чтобы сражаться вместе с братом моего отца и умереть с другом делаваров.

- Да, мальчик, - сказал Соколиный Глаз, сжимая руку Ункаса своими железными пальцами, - если бы ты покинул меня, это был бы поступок, более достойный минга, чем могиканина.

Но я считал нужным сделать тебе это предложение, так как молодость любит жизнь. Ну, там, где ничего не поделаешь боевой храбростью, приходится пускать в дело уловки. Надевай шкуру медведя; я не сомневаюсь, что ты можешь изобразить его так же хорошо, как и я.

Ункас молча и быстро нарядился в шкуру животного и стал ожидать распоряжений своего старого товарища.

- Ну, друг, - сказал Соколиный Глаз, обращаясь к Давиду, - перемена одежды будет очень выгодна для вас, так как вы плохо снаряжены для жизни в пустыне. Вот, возьмите мою охотничью рубашку и шапку и дайте мне ваше одеяло и шляпу.

Вы должны доверить мне вашу книгу, очки и свистульку. Если встретимся когда-нибудь в лучшее время, вы получите все это назад и большую благодарность в придачу.

Давид расстался со всеми названными предметами с такой охотой, которая могла бы сделать большую честь его щедрости, если бы не то обстоятельство, что перемена эта была выгодна ему во многих отношениях. Соколиный Глаз не замедлил надеть одежду Гамута; когда очки скрыли его беспокойные глаза, а на голове появилась треуголка, он легко мог при свете звезд сойти за певца, так как по росту они не слишком отличались друг от Друга.

- Скажите, вы склонны поддаваться чувству трусости? - спросил он певца, желая хорошенько обсудить все, прежде чем делать какие-либо распоряжения.

- Мои занятия мирные, а мой характер, смею надеяться, очень склонен к милосердию и любви, - ответил Давид, несколько обиженный такой прямой атакой, но никто не может сказать, что я когда-нибудь, даже в затруднительных обстоятельствах, забывал веру в господа.

- Главная опасность для вас будет в тот момент, когда дикари увидят, что их обманули. Если вас не убьют сразу, значит, вас спасет то, что они считают вас человеком не в своем уме; тогда у вас будут все основания, чтобы, когда придет ваше время, умереть у себя в постели. Если же вы останетесь здесь, то должны сесть в тени и играть роль Ункаса до тех пор, пока хитрые индейцы не откроют обмана; тогда, как я уже говорил вам, наступит для вас время испытания. Итак, выбирайте: бежать или оставаться здесь.

- Я останусь здесь вместо делавара, - твердо сказал Давид. - Он сражался за меня храбро и великодушно, и я готов сделать для него не только это, но и гораздо большее.

- Вы говорите как мужчина. Опустите голову и подберите ноги - их необычайная длина может слишком рано выдать истину. Молчите как можно дольше, а затем, когда придется заговорить, хорошо было бы, если бы вы сразу разразились одним из тех криков, которые свойственны вам: это напомнило бы индейцам, что вы человек невменяемый. Но если они скальпируют вас, чего, я уверен, они не сделают, то будьте спокойны: Ункас и я не забудем этого и отомстим за вас, как следует истым воинам и первым друзьям.

- Погодите, - сказал Давид, видя, что они собираются уходить. - Я недостойный, смиренный последователь того, кто учил не воздавать злом за зло. Поэтому, если я паду, не приносите жертв моим смертным останкам, но простите тех, кто лишит меня жизни; а если и вспомните их иногда, то пусть это будет в молитвах о просвещении их умов и вечном блаженстве. Разведчик смутился и задумался.

- Это совсем не похоже на закон лесов, - сказал он, - но, если поразмыслить, это прекрасно и благородно. - Он тяжело вздохнул и прибавил:

- Да благословит вас небо, друг мой! Я думаю, что вы идете по довольно верному пути, если взглянуть на него как следует, имея перед глазами вечность.

Сказав это, разведчик подошел к Давиду и пожал ему от всей души руку; после этого он сейчас же вышел из хижины в сопровождении одетого медведем Ункаса.

Как только Соколиный Глаз увидел, что за ним наблюдают гуроны, он вытянулся во весь свой высокий рост, стараясь изобразить сухую, жилистую фигуру Давида, поднял руку как бы для отбивания такта и запел, стараясь подражать псалмопевцу. К счастью, для успеха этого рискованного предприятия ему приходилось иметь дело с ушами, мало знакомыми со сладкими звуками. Необходимо было пройти вблизи группы дикарей, и голос разведчика становился все громче и громче по мере приближения к ним. Когда они подошли совсем близко, гурон, говоривший по-английски, вытянул руку и остановил разведчика.

- Что же делаварский пес? - сказал он, наклоняясь и стараясь разглядеть выражение глаз того, кого он принимал за певца. - Он испугался?.. Когда же мы услышим его стоны?

В ответ на это раздалось яростное рычание, так походившее на рев настоящего медведя, что молодой индеец опустил руку и отскочил в сторону. Соколиный Глаз, боявшийся, чтобы голос не выдал его "хитрым врагам, с радостью воспользовался этим мгновение" и разразился таким взрывом музыкальных звуков, который в более утонченном обществе назвали бы какофонией. Но среди его слушателей эти звуки только дали ему еще более прав на уважение, оказываемое дикарями тем, кого они считают сумасшедшими. Маленькая кучка индейцев отступила, пропустив, как они думали, колдуна и его вдохновенного помощника.

Со стороны Ункаса и разведчика требовались необычайная смелость и сила воли, чтобы продолжать свой путь так же величественно, как они шли и мимо хижин, в особенности когда беглецы заметили, что любопытство взяло верх над страхом и караульщики подошли к хижине, чтобы убедиться в действии колдовства на пленника. Малейшее неловкое или нетерпеливое движение Давида могло выдать их, а выгадать время было необходимо. Громкие крики мнимого псалмопевца привлекли многих любопытных, которые следили за уходившими, стоя у порога своих хижин; раза два-три им пересекали дорогу некоторые из воинов, подстрекаемые суеверием или осмотрительностью. Но никто не останавливал их, темнота ночи и дерзость попытки благоприятствовали их замыслу.

Беглецы уже выбрались из селения и быстро приближались к густому лесу, когда из хижины, где был заключен прежде Ункас, раздался протяжный громкий крик. Могиканин вздрогнул.

- Погоди! - сказал разведчик, хватая друга за плечо. Пусть они крикнут еще раз. Это был только крик удивления!

Медлить было нечего, так как в следующее же мгновение новый взрыв криков наполнил воздух и разнесся по всему лагерю. Ункас сбросил с себя медвежью шкуру. Соколиный Глаз слегка ударил его по плечу и проскользнул вперед.

- Ну, пусть теперь дьяволы гонятся по нашим следам! - сказал разведчик, вынимая из куста два заряженных ружья; размахивая над головой "оленебоем", он подал Ункасу его ружье. - По крайней мере, двое из них найдут свою смерть.

Они опустили свои ружья, как делают это охотники, готовясь к началу действий, бросились вперед и вскоре исчезли во мраке леса.

ГЛАВА 27

Антоний. Я буду помнить. Ведь слово Цезаря - закон.

Шекспир. "Юлий Цезарь"

Любопытство дикарей, оставшихся у темницы Ункаса, одержало верх над их страхом перед колдуном.

Осторожно подкрались они к щели, сквозь которую пробивался слабый свет огня. В продолжении нескольких минут они принимали Давида за своего пленника, но затем случилось именно то, что предвидел Соколиный Глаз. Певец, утомленный долгим сидением в скорченном положении, постепенно стал вытягивать свои ноги, и наконец одна из ног коснулась угасавших углей и отбросила их в сторону. Сначала гуроны подумали, что это сила чародейства так изуродовала могиканина. Но, когда Давид, не подозревая, что за ним наблюдают, повернул голову и показал свое простодушное лицо, всякие сомнения рассеялись даже у легковерных дикарей. Они бросились в хижину и, накинувшись без всякой церемонии на сидевшего там человека, немедленно увидели обман. Тогда раздался первый крик, который услышали беглецы. За ним последовал второй, в котором зазвучали злоба и жажда мести. Как ни был тверд Давид в своем намерении прикрыть бегство своих друзей, он все же подумал, что наступил его последний час. У него не было ни книги, ни камертона; пришлось обратиться к памяти, редко изменявшей ему.

Громким, полным вдохновения голосом он запел первые стихи погребального псалма, чтобы приготовиться к переходу в другой мир. Индейцы вовремя вспомнили о его безумии и, выбежав из хижины, подняли на ноги все население лагеря.

Лишь только раздались звуки тревоги, двести человек уже были на ногах, готовые отправиться в бой или в погоню за врагом. Известие о бегстве пленника быстро распространилось, и все члены племени, с нетерпением ожидая распоряжений начальников, собрались вокруг хижины, где обычно происходили совещания. Понятно, что присутствие хитрого, умного Магуа оказалось необходимым при таком неожиданном событии. Имя его сейчас же стало передаваться из уст в уста, и все с изумлением оглядывались вокруг, не видя его среди толпы. За ним тут же послали, с требованием, чтобы он явился немедленно.

В то же время самым проворным и ловким из молодых воинов приказано было под прикрытием леса обойти прогалину, чтобы удостовериться, не замышляют ли чего-нибудь против гуронов их подозрительные соседи - делавары. Женщины и дети бегали из стороны в сторону; во всем лагере царило страшное волнение. Но мало-помалу всеобщее беспокойство стало ослабевать, и через несколько минут старейшие вожди собрались в хижине для важного совета.

Громкий гул многочисленных голосов возвестил о приближении отряда, которому предстояло сообщить еще более удивительную новость. Толпа расступилась, и несколько воинов вошли в хижину, неся на руках злополучного колдуна, которого Соколиный Глаз так долго держал в неволе.

Гуроны по-разному относились к этому человеку: некоторые из них слепо верили в силу колдуна, другие считали его обманщиком. Но теперь все слушали его с глубочайшим вниманием.

Когда он окончил свой короткий рассказ, выступил отец больной женщины и, в свою очередь, рассказал все, что было ему известно.

Эти два рассказа дали надлежащее направление поискам, к которым гуроны немедленно приступили со своей обычной осмотрительностью.

Они поручили осмотреть пещеру самым умным и храбрым воинам. Так как времени терять было нельзя, воины сейчас же встали и молча вышли из хижины. Когда они дошли до входа в пещеру, младшие пропустили вперед старших, и все пошли по низкой темной галерее, готовые в случае надобности пожертвовать собой и в то же время опасаясь неизвестного противника. Первое помещение в пещере было по-прежнему мрачно и безмолвно. Больная лежала на том же месте и в той же позе, хотя среди отряда были очевидцы, уверявшие, что видели, как ее уносил в лес "лекарь белых людей". Тогда глаза всех присутствующих устремились на отца больной. Раздраженный этим немым обвинением и в глубине души смущенный таким непонятным обстоятельством, вождь подошел к постели и недоверчиво взглянул в лицо больной, как бы сомневаясь, она ли это.

Дочь его была мертва.

Естественное чувство горя одержало на мгновение верх над всеми остальными чувствами, и старый воин прикрыл глаза рукой. Потом он овладел собой, взглянул на своих товарищей и, указывая на труп, сказал на языке своего народа:

- Жена моего молодого друга покинула нас! Великий Дух гневается на своих детей!

Печальное известие было встречено торжественным безмолвием. После короткого молчания один из старейших индейцев только что хотел заговорить, как вдруг из соседнего помещения выкатился какой-то темный предмет. Все невольно отшатнулись, не зная, с кем приходится иметь дело, и смотрели с удивлением на этот незнакомый предмет, пока слабый свет не осветил искаженного, но по-прежнему свирепого и угрюмого лица Магуа. Общий крик изумления последовал за этим открытием.

Но как только окружающие поняли истинное положение вождя, ножи мелькнули в воздухе, и вскоре Магуа был освобожден от связывавших его пут и получил возможность говорить. Гурон встал и отряхнулся, как лев, выходящий из своего логовища. Однако ни одного слова не сорвалось с его уст, только рука судорожно играла ручкой ножа, а угрюмые глаза пристально оглядывали всех присутствующих, как будто ища, на кого излить первый порыв гнева.

К счастью для Ункаса, разведчика и даже Давида, рука его не могла достать их. Магуа задыхался от бешенства. Видя вокруг себя только дружеские лица, он заскрежетал зубами и сдержал свою ярость за неимением жертвы, на которую мог бы излить ее. Однако проявление его гнева было замечено всеми окружающими, и прошло несколько минут, прежде чем кто-нибудь произнес хотя бы одно слово: все боялись рассердить человека, и без того взбешенного до безумия. Когда прошло достаточно времени, самый старший из вождей решился заговорить.

- Мой друг встретил врага, - сказал он. - Скажи, где он находится, чтобы гуроны могли ему отомстить.

- Пусть делавар умрет! - громовым голосом проговорил Магуа.

Снова наступило долгое, выразительное молчание, прерванное через несколько времени с должной осторожностью тем же вождем.

- У молодого могиканина быстрые ноги, но мои воины идут по его следу.

- Разве он ушел? - спросил Магуа глубоким гортанным голосом, как бы выходившим из самой глубины груди.

- Злой дух появился между нами и ослепил наши глаза.

- "Злой дух"! - насмешливо повторил Магуа. - Это дух, который взял жизнь стольких гуронов, дух, который убил моих воинов у водопада, который скальпировал их у целебного источника и связал теперь руки Хитрой Лисице!

- О ком говорит мой друг?

- О собаке, у которой под белой кожей скрывается сердце и хитрый ум гуронов, - о Длинном Карабине.

Это ужасное имя произвело сильное впечатление на слушателей. После нескольких минут размышления, когда воины сообразили, что грозный, смелый враг только что был в их лагере, изумление уступило место ярости, и все бешенство, клокотавшее в груди Магуа, внезапно передалось его товарищам. Некоторые из них скрежетали зубами от гнева, другие изливали свои чувства в громких криках, иные бешено размахивали кулаками в воздухе, как будто враг мог пострадать от этих ударов. Но этот внезапный взрыв негодования вскоре утих, и все быстро погрузились в мрачное, сдержанное молчание, обычное для индейцев во время бездействия.

Магуа, который успел между тем обдумать все случившееся, изменил свое поведение и принял вид человека, знающего, что делать и как поступать с достоинством в таком важном вопросе.

- Пойдем к моему народу, - сказал он, - он ожидает нас.

Его товарищи молча согласились с ним, и все вышли из пещеры и вернулись в хижину совета. Когда они сели, все глаза устремились на Магуа, и по этому движению он понял, что должен рассказать о том, что произошло с ним. Он встал и рассказал все, ничего не прибавляя и не скрывая. Он изобличил хитрость, пущенную в ход Дунканом и Соколиным Глазом, и даже самые суеверные из индейцев не могли усомниться в истине его слов. Слишком очевидно было, что они обмануты самым дерзким, оскорбительным образом.

Когда Магуа окончил свой рассказ, все собравшееся племя - так как, в сущности, тут были все его воины - осталось на своих местах: гуроны переглядывались, как люди, пораженные в равной мере и дерзостью и успехом своих врагов. Затем все стали обдумывать способ мести.

По следу беглецов послали еще новый отряд преследователей, а вожди приступили к совету. Старшие воины один за другим предлагали различные планы. Магуа выслушивал их в почтительном молчании. К изворотливому гурону вернулись вся его хитрость, все самообладание, и он шел к своей цели с осмотрительностью и искусством. Только тогда, когда высказались все, желавшие говорить, он приготовился поделиться своим мнением. Его соображения приобрели особую важность, потому что как раз в это время вернулись некоторые из отправившихся на разведку и сообщили, что следы беглецов ведут прямой дорогой в лагерь их союзников - делаваров. Магуа осторожно изложил перед товарищами свой план. Как и можно было предполагать, благодаря его красноречию план был принят единогласно.

Некоторые из вождей предлагали совершить неожиданное нападение на делаваров, - с тем чтобы одним ударом захватить их лагерь и завладеть своими пленниками. Магуа нетрудно было отклонить это предложение, представлявшее так много опасностей и так мало надежд на успех. А потом он изложил свой собственный план действий.

Он начал с того, что польстил самолюбию слушателей. Перечислив многочисленные случаи, в которых гуроны выказывали свою храбрость и отвагу, он перешел к восхвалению их мудрости. Он сказал, что именно мудрость составляет главное различие между бобром и другими зверями, между людьми и животными и, наконец, между гуронами и всем остальным человечеством. Превознося благоразумие, он принялся изображать, каким образом оно применимо к настоящему положению дел. С одной стороны, говорил он, их великий белый отец, губернатор Канады, смотрит суровыми глазами на своих детей с тех пор, как томагавки их окрасились кровью; с другой стороны, народ, такой же многочисленный, как их народ, но говорящий на другом языке, имеющий другие интересы, не любящий гуронов, будет рад всякому предлогу вызвать немилость к ним великого белого вождя. Потом он заговорил о нуждах гуронов, о дарах, которых они вправе ожидать за свои прежние заслуги, об утраченных ими охотничьих областях и местах поселений и о необходимости в подобных критических обстоятельствах следовать более советам благоразумия, чем влечению сердца. Заметив, что старики одобряют его умеренность, но многие из самых ярых и знаменитых воинов хмурятся, он заговорил об окончательном торжестве над врагами. Он даже намекнул, что при достаточной осторожности можно будет истребить всех делаваров. Короче говоря, он так искусно смешал воинственные призывы со словами коварства и хитрости, что угодил склонностям обеих сторон, причем ни одна сторона не могла бы сказать, что вполне понимает его намерения. Нисколько не удивительно, что мнение Магуа одержало верх. Индейцы решили действовать осмотрительно и единогласно предоставили ведение всего дела вождю, предложившему им такие мудрые советы.

Теперь Магуа достиг наконец цели всех своих хитростей. Он не только возвратил утраченное расположение своего народа, но и стал даже его вождем. Он отказался советоваться с другими вождями и принял властный вид, чтобы поддержать достоинство своего положения.

Разведчики были разосланы в разные стороны: шпионам приказали отправиться в лагерь делаваров и выведать все, что нужно; воины были отпущены по домам с предупреждением, что их услуги скоро понадобятся; женщинам и детям было приказано удалиться, с указанием, что их удел - молчание. Покончив со всеми этими распоряжениями, Магуа прошел по лагерю, заходя во все хижины, где, как он рассчитывал, посещение его могло иметь успех. Он поддержал уверенность своих друзей и успокоил колебавшихся. Потом он отправился в свою хижину. Жена, которую вождь гуронов покинул, когда народ изгнал его, уже умерла. Детей у него не было, и теперь он оставался одиноким в своей хижине. Это было то полуразрушенное жилище, в котором поселился Давид. В тех редких случаях, когда они встречались, Магуа выносил его присутствие с презрительным равнодушием. Сюда удалялся Магуа, когда заканчивал все дела свои.

Хотя все другие спали, Магуа не знал и не хотел знать отдыха.

Если бы кто-нибудь полюбопытствовал узнать, что делает вновь избранный вождь, он увидел бы, что Магуа просидел в углу хижины, обдумывая свои планы, всю ночь, вплоть до того времени, когда он назначил собираться воинам. По временам ветер, пробивавшийся сквозь щели в хижину, раздувал слабое пламя, поднимавшееся над пылающими углями, и тогда отблески пламени освещали своим колеблющимся светом мрачную фигуру одинокого индейца.

Задолго до рассвета воины один за другим стали входить в уединенную хижину Магуа, пока не собралось двадцать человек. Каждый из них имел при себе ружье и все боевые принадлежности, несмотря на то, что раскраска у всех была мирная.

Эти свирепые на вид люди входили тихо, совсем бесшумно; некоторые садились в темный угол, другие стояли, словно неподвижные статуи.

Когда собрался весь избранный отряд, Магуа встал, жестом руки приказал воинам идти за собой и сам двинулся впереди всех. Воины пошли за вождем поодиночке, в порядке, известном под названием "индейская шеренга". Они прокрались из лагеря тихо и незаметно, походя скорее на призраки, чем на воинов, жаждущих военной славы, ищущих подвигов отчаянной смелости.

Вместо того чтобы направиться по дороге прямо к лагерю делаваров, Магуа в продолжение некоторого времени вел свой отряд по извилистым берегам ручья и вдоль запруды бобров.

Начало уже рассветать, когда они пришли на прогалину, расчищенную этими умными и трудолюбивыми животными. Магуа облачился в свое прежнее одеяние из звериных шкур, на котором виднелось изображение лисицы. На одежде одного из воинов красовалось изображение бобра; это был его особый символ - тотем.

Со стороны этого воина было бы своего рода кощунством пройти мимо могущественной общины своей предполагаемой родни, не выказав ей знаков почтения. Поэтому он остановился и сказал несколько ласковых, дружеских слов, как будто обращаясь к разумным существам. Он назвал бобров своими братьями, напомнил им, что благодаря его покровительству и влиянию они остаются до сих пор невредимы, тогда как жадные торговцы давно уже подговаривают индейцев лишить их жизни.

Он обещал и впредь не оставлять их без своего покровительства.

Эту необычайную речь товарищи воина слушали так серьезно и внимательно, как будто слова его производили на всех одинаково сильное впечатление. Раз или два над поверхностью воды показывались какие-то черные тени, и гурон выказывал удовольствие, что слова его не пропали даром. Как раз в ту минуту, как он закончил свое обращение, из хижины, стены которой были в таком жалком виде, что дикари сочли ее необитаемой, выглянула голова большого бобра. Оратор счел такой необычайный знак доверия чрезвычайно благоприятным предзнаменованием и, хотя животное сейчас же спряталось, рассыпался в благодарностях и похвалах.

Когда Магуа нашел, что на изъявление родственной любви воина потрачено достаточно времени, он дал сигнал отправиться дальше: Индейцы двинулись все вместе осторожным шагом, не слышным для людей с обыкновенным слухом.

Если бы гуроны оглянулись, то увидели бы, что животное, снова высунув голову, следило за их движениями с наблюдательностью и интересом, которые легко можно было принять за проявление разума. Действительно, все движения животного были так отчетливы и разумны, что даже самый опытный наблюдатель не в состоянии был бы объяснить это явление; но в ту минуту, когда отряд вошел в лес, все объяснилось. Животное вышло из хижины, и из-под меховой маски показалось мрачное лицо Чингачгука.

ГЛАВА 28

Только покороче, прошу вас,

Сейчас время для меня очень хлопотливое.

Шекспир. "Много шума из ничего"

Племя делаваров - или, вернее, половина племени, - расположившееся в данное время лагерем вблизи временного поселения гуронов, могло выставить приблизительно то же число воинов, что и гуроны. Подобно своим соседям, делавары последовали за Монкальмом на территорию, принадлежавшую английской короне, и производили смелые набеги на охотничью область мохоков. Однако с обычной сдержанностью, свойственной индейцам, они отказались от помощи чужеземцам в тот самый момент, когда те особенно нуждались в ней; делавары велели посланным Монкальма передать ему, что топоры их притупились и необходимо время, чтобы их отточить. Командующий Канады, как тонкий политик, решил, что умнее иметь пассивных друзей, чем превратить их в открытых врагов неуместно суровыми мерами.

В то же время, когда Магуа вел в лес свой молчаливый отряд, солнце, вставшее над лагерем делаваров, осветило людей, предававшихся занятиям, свойственным более позднему времени дня. Женщины бегали из хижины в хижину: одни - приготовляя утреннюю еду, другие - прибирая внутренность хижины; большинство останавливались, чтобы перекинуться между собой несколькими словами. Воины стояли отдельными группами; они больше раздумывали о чем-то, чем говорили, а если и произносили несколько слов, то с видом людей, дорого ценящих свое мнение. Повсюду между хижинами виднелось множество принадлежностей для охоты, но Никто не брался за них. Там и сям какой-нибудь воин осматривал свое оружие. Иногда глаза многих воинов сразу устремлялись на большую хижину в центре поселка, словно она составляла предмет размышлений всех этих людей.

На самом краю плоской возвышенности, на которой был расположен лагерь, внезапно появился какой-то человек. Он был безоружен, и разрисовка скорее смягчала, чем увеличивала природную суровость его строгого лица. Когда он приблизился настолько, что делавары могли видеть его, он сделал жест, выражавший его дружественные намерения, сначала подняв руку к небу, а затем выразительно прижав ее к груди. Жители поселения ответили на его приветствие и пригласили подойти ближе.

Ободренный этой встречей, смуглый незнакомец покинул край природной террасы, где он стоял, резко выделяясь на фоне заалевшего утреннего неба, и важной поступью пошел к середине стана.

По мере того как он приближался, слышалось легкое бряцание серебряных украшений на его руках и шее да звон маленьких бубенчиков, окаймлявших его кожаные мокасины. Он любезно приветствовал мужчин, не обращая никакого внимания на женщин.

Когда незнакомец дошел до группы людей, по гордым лицам которых можно было догадаться, что это вожди племени, он остановился, и делавары увидели статную, стройную фигуру хорошо знакомого вождя гуронов, известного под именем Хитрая Лисица.

Его встретили серьезно, молчаливо и настороженно. Стоявшие впереди воины расступились, пропустив лучшего делаварского оратора, говорившего на всех языках северных туземцев.

- Добро пожаловать, мудрый гурон! - сказал делавар на языке макуасов.

- Он пришел отведать сакка-туш вместе со своими приозерными братьями?

- Он пришел, - повторил Магуа, наклоняя голову с величием восточного государя.

Вождь, протянув руку, взял гурона за запястье, и они снова обменялись дружескими приветствиями. Потом делавар пригласил гостя войти в хижину и разделить с ним утреннюю трапезу.

Приглашение было принято, и оба воина спокойно ушли в сопровождении трех-четырех стариков, покинув остальных, снедаемых желанием узнать причины такого необычайного посещения. Однако они не выразили ни единым жестом, ни словом своего нетерпения.

Разговор в продолжение скромного завтрака вели с чрезвычайной осмотрительностью; речь шла только о приключениях на охоте, в которой недавно участвовал Магуа. А между тем каждый отлично знал, что посещение это должно иметь какую-то тайную цель и большое значение для их племени. Когда все насытились, а женщины убрали остатки кушанья и бутыли с напитками, обе стороны приготовились к словесному поединку.

- Обратил ли мой великий канадский отец снова свое лицо к его детям - гуронам? - спросил оратор делаваров.

- Разве было когда-нибудь иначе? - возразил Магуа. - Он называет мой народ самым любимым.

Делавар торжественно наклонил голову, будто бы соглашаясь, с тем, что он считал заведомой ложью, и продолжал:

- Томагавки ваших воинов были очень красны!

- Так было прежде, но теперь они блестящи и тупы, потому что ингизы мертвы, а делавары - наши соседи.

Вождь ответил на этот умиротворяющий комплимент только движением руки и замолчал. Тогда Магуа, как будто вспомнив о чем-то при упоминании о резне, спросил:

- Не беспокоит ли моя пленница моих братьев делаваров?

- Мы рады ей.

- Путь между делаварами и гуронами короток и открыт - пришли ее к моим женщинам, если она беспокоит моего брата.

- Мы рады ей, - возразил вождь делаваров внушительнее прежнего.

Магуа, сбитый с толку, молчал в продолжение нескольких минут, по-видимому, равнодушный к тому, что первая попытка вернуть Кору не увенчалась успехом.

- Оставляют ли мои воины делаварам место для охоты в горах? - заговорил он после некоторого молчания.

- Ленапы - господа в своих собственных горах! - ответил вождь несколько высокомерно.

- Это хорошо: справедливость управляет поступками краснокожих. Зачем им чистить томагавки и точить ножи друг против друга! Разве мало здесь бледнолицых?

Трое из присутствующих издали одобрительное восклицание.

Магуа подождал немного, чтобы слова его могли подействовать смягчающим образом на делаваров, и потом прибавил:

- Не видели ли мои братья следов чужих мокасин в лесах?

Не нападали ли они на следы белых людей?

- Пусть приходит мой канадский отец, - уклончиво ответил вождь, - его дети готовы видеть его.

- Великий вождь приходил курить трубку с индейцами в их вигвамах. Гуроны также бывают рады видеть его. Но у ингизов длинные руки и ноги, которые никогда не устают. Моим молодым людям показалось, что они видели следы ингизов вблизи селения делаваров.

- Они не найдут ленапов спящими.

- Это хорошо. Воин, глаза которого открыты, может видеть врага, - сказал Магуа, еще раз меняя тему разговора, так как убедился, что ему не обмануть своего собеседника. - Я принес подарки моему брату.

Хитрый вождь встал, заявив о своих щедрых намерениях, и торжественно разложил подарки перед ослепленными взорами хозяев. Подарки состояли большей частью из дешевых безделушек, снятых с женщин во время резни в крепости УильямГенри. Лукавый гурон выказал не меньше умения в распределении побрякушек, чем в выборе их. Самые драгоценные он отдал двум из важнейших вождей, остальные подарки он роздал младшим с такими любезными и кстати сказанными комплиментами, что никто из них не имел повода быть недовольным.

Этот хорошо рассчитанный ход вождя гуронов немедленно дал положительные результаты. Торжественное выражение лиц делаваров сменилось более радушным. Перемена в особенности отразилась на вожде. Несколько времени он рассматривал доставшуюся на его долю обильную часть добычи и затем проговорил очень выразительно:

- Мой брат - мудрый вождь. Мы рады ему.

- Гуроны любят своих братьев делаваров, - ответил Магуа. - И почему им не любить своих братьев! Они окрашены тем же солнцем, и их праведные люди будут после смерти охотиться в одних и тех же местах. Краснокожие должны быть друзьями и смотреть во все глаза на белых людей. Не встречал ли мой брат шпионов в лесу?

Делавар, имя которого в переводе означало "Твердое Сердце", забыл на этот раз о непоколебимости. Выражение его лица смягчилось, и он снизошел до того, что стал говорить более определенно:

- Возле моего лагеря были чужие мокасины. Следы их дошли до моих хижин.

- Мой брат выгнал собак? - спросил Магуа, не напоминая вождю его прежние увиливания от прямого ответа.

- Этого нельзя сделать. Странник - всегда желанный гость для детей племени ленапов.

- Странник, но не шпион.

- Разве ингизы послали бы шпионами своих женщин? Не сказал ли вождь гуронов, что он взял в плен женщин во время сражения?

- Он не солгал. Ингизы послали своих разведчиков. Они были в моих вигвамах, но не нашли никого, кто мог бы приветствовать их. Тогда они убежали к делаварам, потому что, говорят они, делавары - наши друзья; их души отвратились от канадского отца.

Удар был нанесен великолепно и в более цивилизованном обществе доставил бы Магуа репутацию искусного дипломата.

Недавнее отсутствие делаваров во время сражения вызвало, как им хорошо было известно, много упреков со стороны их французских союзников, и они чувствовали, что впредь те будут относиться к их поступкам недоверчиво и настороженно. Нетрудно было предвидеть, что подобное положение окажется весьма невыгодным для них впоследствии. Отдаленные поселения делаваров, их места охоты и сотни их женщин и детей - все это находилось на французской территории. Поэтому тревожное известие было принято, как и рассчитывал Магуа, если не со страхом, то с явным неудовольствием.

- Пусть мой отец взглянет в лицо мне, - сказал Твердое Сердце, - он не увидит в нем перемены. Правда, мои молодые люди не вышли на тропу войны - они видели вещие сны, в которых им было указано не делать этого. Но они любят и почитают великого белого вождя.

- Поверит ли он этому, когда услышит, что величайший его враг нашел приют в лагере его детей? Когда ему скажут, что кровожадный ингиз курит у вашего огня? Что бледнолицый, убивший так много его друзей, расхаживает среди делаваров?

Что вы, мой великий канадский отец не так глуп!

- Где тот ингиз, которого боятся делавары, - возразил вождь, - который убил моих молодых людей? Кто смертельный враг моего великого отца?

- Длинный Карабин.

Делаварские воины вздрогнули, услыхав хорошо известное имя. По их изумлению ясно было видно, что они впервые узнали, что в их власти находится человек, приобретший такую славу среди французских союзников.

- Что хочет сказать мой брат? - спросил Твердое Сердце с удивлением.

- Гуроны никогда не лгут! - холодно ответил Магуа; он прислонился головой к краю хижины и прикрыл смуглую грудь своей легкой одеждой. - Пусть делавары пересчитают своих пленников; среди них они найдут одного, кожа которого не красна и не бела.

Наступила долгая пауза. Вождь отошел в сторону посоветоваться с товарищами, а посланцы отправились, чтобы собрать старейшин племени.

Один за другим воины входили в хижину, и важное известие, сообщенное Магуа, передавалось каждому. Все встречали его с изумлением. Новость передавалась из уст в уста, и вскоре во всем лагере поднялось сильное волнение. Женщины бросили работу, стараясь уловить отдельные слова, нечаянно срывавшиеся с уст воинов. Мальчики, оставив свои игры, расхаживали среди взрослых, с любопытством и восторгом прислушиваясь к отрывистым восклицаниям отцов, выражавших свое удивление перед смелостью ненавистного врага.

Когда возбуждение несколько улеглось, старики решили серьезно обдумать, чего требовали честь и безопасность их племени в таких щекотливых и затруднительных обстоятельствах.

Во все время этого движения среди общего волнения Магуа не только не покинул своего места, но остался в той же позе, неподвижной и внешне совершенно равнодушной к тому, что происходило вокруг него. Но ничто не ускользало от его бдительного взгляда. При его знании народа, с которым он имел дело, Хитрая Лисица предвидел каждую меру, на которую решались вожди; можно сказать, что во многих случаях он знал их намерения прежде, чем сами они сознавали их.

Совещание делаваров было непродолжительно. Когда оно окончилось, общая суматоха возвестила, что за совещанием вождей должно немедленно последовать торжественное собрание всего племени. Такие собрания происходили только в самых важных случаях.

Хитрый гурон, коварный и мрачный наблюдатель, сидел поодаль. Он понимал, что его предложения будут обсуждаться на собрании всего племени. Потом Магуа вышел из хижины и молча подошел к площадке перед лагерем, где уже начали собираться воины.

Прошло около получаса, пока все, включая женщин и детей, не заняли свои места. И, когда солнце стало подниматься над верхушками горы, у подножия которой делавары устроили свой лагерь, большинство их уже сидели на своих местах. А когда его яркие лучи брызнули из-за очертаний деревьев, окаймлявших возвышенность, число собравшихся превышало тысячу. Только старейшие и опытнейшие имели право изложить перед собранием предмет обсуждения. Пока один из таких людей не обнаружит желания говорить, никакие воинские подвиги, природные таланты или ораторский дар не оправдали бы юношу, решившегося прервать молчание. В данном случае, престарелый воин, который должен был говорить, долго молчал, по-видимому взволнованный важностью того, что ему предстояло сообщить. Молчание тянулось гораздо дольше обыкновенной паузы, предшествующей совету; но даже самый младший из мальчиков не обнаруживал нетерпения. По временам глаза, кого-либо из индейцев поднимались от земли, к которой были как бы прикованы взоры большинства, и обращались к одной из хижин, отличавшейся от остальных только тем, что она была лучше других защищена от непогоды. Наконец в толпе пробежал тихий шепот, и все сразу поднялись со своих мест. В это мгновение дверь хижины, о которой только что шла речь, отворилась; оттуда вышли трое людей и медленно направились к месту совета. Все они были стары, старше всех присутствовавших стариков; но тот, который шел посредине, опираясь на своих товарищей, насчитывал столько лет, сколько редко выпадает на долю человека. Его фигура, некогда стройная и прямая, как кедр, теперь согнулась под гнетом более чем столетней жизни.

Упругая, легкая походка, обычная для индейца, исчезла; старик медленно совершал свой долгий путь, дюйм за дюймом. Его темное сморщенное лицо составляло резкий контраст с длинными белоснежными кудрями, рассыпавшимися по плечам в таком изобилии, словно оповещая, что прошла вечность, когда в последний раз волосы были пострижены.

Одежда этого патриарха, ибо так можно было его назвать, была богата и внушительна, но вполне соответствовала простым обычаям людей его племени. Она была сделана из лучших звериных шкур, лишенных шерсти и покрытых причудливыми рисунками, изображавшими его былые боевые подвиги. На груди его красовались медали, некоторые из серебра, а две из золота.

То были дары белых, полученные им в течение его долголетней жизни. На руках и на ногах сверкали золотые браслеты. На голове его, которую волосы покрывали сплошь, так как старик давно уже не участвовал в военных походах, виднелось нечто вроде диадемы. Украшавшие эту диадему драгоценности горели среди трех ниспадавших страусовых перьев, выкрашенных в черный цвет и составлявших резкий контраст с белоснежными прядями волос. Его томагавк почти исчезал под накладным серебром, а рукоятка ножа горела, словно рог из массивного золота.

Лишь только утих глухой шум, вызванный появлением уважаемого старца, имя "Таменунд" стало передаваться шепотом из уст в уста. Магуа слыхало славе мудрого и справедливого делавара. Ему даже приписывали редкое свойство тайного общения с Великим Духом. Поэтому Магуа выступил немного вперед, чтобы получше разглядеть черты лица человека, решение которого могло оказать огромное влияние на судьбу вождя.

Глаза старика были закрыты, будто утомились от продолжительного созерцания игры человеческих страстей. Цвет его кожи казался темнее цвета кожи большинства окружающих, так как бесчисленные перепутанные линии образовали сложные и вместе с тем красивые узоры, нататуированные чуть ли не по всему его телу. Таменунд прошел мимо безмолвно наблюдавшего за ним гурона, не обращая на него никакого внимания и продолжая опираться на своих двух почтенных спутников; он прошел к возвышению, где собрались делавары, и сел в центре с величием монарха и с видом отца.

Ничто не могло быть выше того благоговения и той любви, с которой встретил народ старца. После значительной паузы, требуемой приличиями, главные вожди поднялись со своих мест; подойдя к патриарху, они торжественно возлагали его руки на свою голову, по-видимому прося благословить их. Более молодые вожди довольствовались тем, что дотрагивались до его одежды или даже только приближались к нему, чтобы дышать одним воздухом с престарелым, справедливым и храбрым человеком.

Из молодых воинов решались подходить только те, кто отличался какими-либо выдающимися подвигами; главная же масса считала себя счастливой тем, что могла смотреть на лицо так глубоко почитаемого и горячо любимого человека. Когда были закончены все проявления любви и уважения, вожди возвратились на свои места, и молчание воцарилось во всем лагере.

Между тем один из престарелых спутников Таменунда сказал что-то шепотом нескольким юношам; они тотчас же встали, вышли из толпы и вошли в хижину, служившую, как уже было замечено, предметом особого внимания в продолжение целого утра. Через несколько минут они появились снова, ведя к судилищу людей, бывших причиной этого торжественного собрания. Толпа расступилась, образуя проход; когда прошли все, она снова сомкнулась, образовав вокруг пленников плотное кольцо.

ГЛАВА 29

Все сели. Ахиллес с такою речью

Поднялся королю великому навстречу...

Поп. "Илиада"

Впереди пленников стояла Кора, держа руки Алисы в своих руках. Великодушная девушка не обращала никакого внимания на грозные лица дикарей, окружавших ее со всех сторон, она не испытывала никакого страха за себя и не сводила глаз с бледного испуганного лица дрожащей Алисы. Рядом с ними стоял Хейворд. Соколиный Глаз встал несколько позади из уважения к их более высокому званию, о котором не мог забыть даже в минуту, когда положение их сравнялось. Ункаса не было между пленниками. Когда снова воцарилась безмолвие, после долгой внушительной паузы один из престарелых вождей, сидевших рядом с патриархом, встал и спросил громко на вполне понятном английском языке:

- Который из моих пленников Длинный Карабин?

Ни Дункан, ни разведчик не ответили на этот вопрос. Первый окинул взглядом мрачное, безмолвное собрание и отшатнулся, когда взгляд его упал на злобное лицо Магуа. Он сразу понял, что хитрый дикарь имеет какое-то отношение к их вызову на собрание, и решился употребить все возможные усилия, чтобы помешать осуществлению его кровавых планов. Ему уже пришлось видеть быструю расправу индейцев, и он опасался, что для его друга предназначалась подобная же казнь. Без долгих размышлений Дункан внезапно решился во что бы то ни стало выручить своего друга, хотя бы ценой своей жизни. Но, прежде чем он успел сказать что-либо, вождь повторил вопрос, громче и отчетливее выговаривая слова.

- Дайте нам оружие, - высокомерно ответил молодой человек, - и поместите нас вон там, у леса. Наши дела ответят на этот вопрос.

- Так это вы тот воин, имя которого так хорошо знакомо нам? - сказал вождь, глядя на Хейворда с тем интересом, который всегда вызывает вид человека, прославившегося добродетелями или пороками или выдвинувшегося благодаря случайности. - Что привело белого человека к делаварам?

- Нужда. Я пришел за пищей, кровом и друзьями.

- Не может быть. Леса полны дичи. Для головы воина не нужно другого крова, кроме безоблачного неба, а делавары - не друзья ингизов. Довольно! Язык сказал то, чего не говорило сердце.

Дункан замолчал, не зная, как продолжать; но разведчик, внимательно прислушивавшийся ко всему, что происходило вокруг, смело выступил вперед.

- Я не отозвался на имя "Длинный Карабин" не из стыда и страха, потому что ни одно из этих чувств не свойственно честному человеку, - сказал он, - но я не желаю признавать за мингами право давать какие-либо прозвища человеку, которому друзья дали особое имя за его природные дарования. Да и назвали это неверно: "оленебой" - простое ружье, а вовсе не карабин. Но я действительно тот человек, который получил имя Натаниэля от семьи и лестное имя Соколиного Глаза от делаваров, живущих на своей реке. Я тот, кто более всего заинтересован в своем имени и кого ирокезы, не испросив совета, назвали "Длинным Карабином".

Глаза всех присутствующих, внимательно оглядывавших Дункана, мгновенно обратились на высокую, словно вылитую из железа фигуру Соколиного Глаза. Не было ничего удивительного в том, что двое людей заявляли свои права на такую честь: самозванцы были небезызвестны туземцам, хотя и редко встречались между ними. Несколько стариков посоветовались между собой и, по-видимому, решили хорошенько расспросить гурона.

- Мой брат сказал, что змея заползла в мой лагерь, - сказал вождь гурону. - Кто это?

Магуа указал на разведчика.

- Неужели мудрый делавар поверит лаю волка? - воскликнул Дункан, еще более убеждаясь в злых намерениях своего старинного врага. - Собака никогда не лжет, но слыхано ли, чтобы волк говорил правду?

Молния сверкнула в глазах Магуа, но, вспомнив, что ему следует сохранить присутствие духа, он молча отвернулся с презрительным видом, уверенный, что проницательность индейцев не замедлит открыть, на чьей стороне правда.

Он не ошибся: после нового короткого совещания осмотрительный делавар объявил о решении вождей в очень осторожных выражениях.

- Моего брата назвали лгуном, - сказал он, - и его друзья рассердились. Они хотят показать, что он сказал правду. Дайте пленникам ружья, и пусть они докажут, который из них Длинный Карабин.

Магуа сделал вид, будто считает эти слова комплиментом, и кивнул в знак согласия, уверенный, что истина будет быстро доказана таким искусным стрелком, как разведчик.

Друзьям-соперникам сейчас же дали в руки оружие и велели стрелять через головы сидящей толпы в глиняный сосуд, случайно оказавшийся на пне, ярдах в пятидесяти от того места, где они стояли. Хейворд улыбнулся про себя при мысли, что ему придется состязаться с разведчиком, но решил поддерживать обман, пока не узнает замыслов Магуа. Он старательно поднял ружье, прицелился три раза и выстрелил; пуля пробила дерево в нескольких дюймах от сосуда. Восклицания удовольствия показали, что этот выстрел индейцы сочли доказательством большого умения в обращении с ружьем. Даже Соколиный Глаз кивнул головой, как будто желая сказать, что это лучше, чем он ожидал. Но вместо того чтобы выразить желание состязаться со стрелком, выстрелившим так удачно, он стоял несколько времени, опершись на ружье, погруженный в глубокое раздумье. Из этой задумчивости его вывел один из молодых индейцев. Он дотронулся до плеча разведчика и сказал на ломаном английском языке:

- Может ли бледнолицый выстрелить лучше?

- Да, гурон! - воскликнул Соколиный Глаз, поднимая правой рукой короткое ружье и грозя им Магуа с такой легкостью, как будто это была камышовая тросточка. - Да, гурон, я мог бы теперь убить тебя, и никакая земная сила не предотвратила бы этого! Парящий в воздухе сокол не более уверен в своей победе над горлицей, чем я в том, что мог бы сейчас пробить тебе сердце пулей! И почему бы мне не сделать этого? Почему? Только потому, что этим я мог бы навлечь беду на голову нежных, невинных созданий!

Разгоревшееся лицо разведчика, гневный взгляд, выпрямившаяся во весь рост фигура - все это вызвало чувство благоговейного страха у всех слушавших его. Делавары затаили дыхание в ожидании; но Магуа, хотя и не верил в снисхождение врага, продолжал стоять, словно прикованный к месту, среди окружавшей его толпы.

- Попади туда, - повторил молодой делавар, стоявший рядом с разведчиком.

- "Попади туда"! Дурак! Куда? - крикнул Соколиный Глаз, продолжая гневно размахивать ружьем над головой.

- Если белый человек - тот воин, за которого он выдает себя, - проговорил престарелый вождь, - пусть он попадет ближе к цели.

Разведчик громко расхохотался, потом перебросил ружье в вытянутую левую руку; раздался выстрел - по-видимому, вследствие сотрясения, - и в воздух взлетели осколки сосуда и рассыпались, во все стороны. Почти в то же время раздался звук падения ружья, с презрением брошенного на землю разведчиком.

В первую минуту присутствующие были восхищены и изумлены. Затем в толпе пронесся тихий, все усиливающийся шепот. Некоторые открыто выражали свой восторг перед такой несравненной ловкостью, но большинство были склонны думать, что ловкий выстрел - простая случайность. Хейворд поддержал мнение, которое было ему на руку.

- Это простая случайность! - крикнул он. - Нельзя стрелять не прицелясь!

- Случайность! - повторил взволнованный житель лесов, не обращая внимания на знаки, украдкой подаваемые ему Хейвордом, который молил, чтобы он не открывал обмана. - Что же, и тот лжец-гурон считает это случайностью? Дайте ему ружье, поставьте нас лицом к лицу прямо без всяких уверток, и пусть провидение и наши собственные глаза решат спор.

- Вполне ясно, что гурон - лгун, - хладнокровно возразил Хейворд. - Вы же сами слышали, что он назвал вас Длинным Карабином.

Невозможно сказать, какие доводы привел бы упрямый Соколиный Глаз, чтобы удостоверить свою личность, если бы снова не вмешался старый делавар.

- Сокол, спускающийся с облаков, может вернуться, когда пожелает, - сказал он. - Отдайте им ружья.

На этот раз разведчик жадно схватил ружье; Магуа, ревниво следивший за каждым движением стрелка, не видел уже причин для опасения.

- Ну, докажем теперь перед лицом всего этого племени делаваров, кто из нас лучший стрелок! - крикнул разведчик, ударяя по дулу ружья пальцем, который столько раз спускал роковой курок. - Видите, майор, бутыль из тыквы, что висит вон на том дереве? Если вы стрелок, годный для пограничной службы, то вы пробьете ее.

Дункан взглянул на указанный ему предмет и приготовился к новому испытанию. Это был маленький сосуд из тыквы, какие постоянно употребляются индейцами. Он свешивался на кожаном ремне с высохшей ветки небольшой сосны в сотне ярдов от спорящих. Как уже было сказано, Дункан был неплохим стрелком, а теперь он решил приложить все старания, чтобы показать себя в полном блеске. Едва ли он проявил больше осмотрительности и точности при прицеле, если бы от результата этого выстрела зависела его жизнь. Он выстрелил: три-четыре индейца бросились к дереву, на котором висела тыква, и громкими криками объявили, что пуля попала в дерево совсем близко от цели. Воины приветствовали это известие одобрительными возгласами и вопросительно взглянули на соперника молодого офицера.

- Недурно для королевского гвардейца! - сказал Соколиный Глаз, смеясь своим беззвучным задушевным смехом. - Но если бы мое ружье часто позволяло себе подобные уклонения от настоящей цели, то много куниц, мех которых пошел на дамские муфты, гуляло бы в лесах и не один лютый минг, отправившийся за окончательным расчетом на тот свет, выкидывал бы еще и теперь свои дьявольские шутки! Надеюсь, что у женщины, которой принадлежит эта тыква, есть еще много таких в запасе в вигваме, потому что этой уже не суждено больше хранить воду!

Соколиный Глаз, говоря эти слова, насыпал пороху на полку и взвел курок. Окончив свою речь, он отставил ногу и стал медленно поднимать дуло от земли ровным, плавным движением.

Когда дуло оказалось на одном уровне с глазом, разведчик остановил его на мгновение и стал недвижим, словно человек и ружье были изваяны из камня. Сверкнуло яркое, блестящее пламя. Молодые индейцы бросились вперед, но по их тревожным поискам и разочарованным взглядам ясно было видно, что они не нашли никаких следов пули.

- Ступай, - сказал старый вождь разведчику тоном, полным отвращения, - ты волк в собачьей шкуре! Я поговорю с Длинным Карабином ингизов.

- Ах! Будь у меня в руках то ружье, которое дало мне прозвище, я обязался бы прострелить ремень и уронить тыкву, не разбивая ее, - заметил, нисколько не смущаясь. Соколиный Глаз. - Дураки, если вы хотите найти пулю искусного стрелка здешних лесов! Вы должны искать ее в самом предмете, а не вокруг него.

Индейские юноши сразу поняли смысл его слов - на этот раз он говорил на делаварском языке, - сняли тыкву с дерева и высоко подняли ее кверху с восторженными криками, показав толпе дырку в дне сосуда; пуля, войдя в горлышко сосуда, вышла с противоположной его стороны. При этом неожиданном зрелище громкие крики восторга вылетели из уст воинов. Этот выстрел разрешил вопрос и подтвердил молву о меткости Соколиного Глаза. Любопытные восхищенные взоры, только что обратившиеся было на Хейворда, устремились теперь на крепкую фигуру разведчика. Когда несколько стихло внезапное шумное возбуждение, старый вождь снова принялся за расспросы.

- Зачем ты хотел заткнуть мне уши? - обратился он к Дункану. - Разве делавары так глупы, что не сумеют отличить молодого барса от кошки?

- Они еще поймут, какая лживая птица - гурон, - сказал Дункан, стараясь подделаться под образный язык туземцев.

- Хорошо, мы узнаем, кто заставляет людей закрыть уши. Брат, - прибавил вождь, обращая свой взор на гурона, - делавары слушают. 1 Призванный этими прямыми словами объяснить свои намерения, гурон встал со своего места. С решительным, величественным видом он вошел в самый центр круга, остановился перед пленниками в позе оратора и приготовился говорить. Но, прежде чем открыть рот, он обвел взглядом круг напряженных лиц, как бы обдумывая выражения, соответствующие пониманию его слушателей. Он бросил на разведчика взгляд, полный враждебности, смешанной с уважением; на Дункана взглянул с чувством непримиримой ненависти; еле удостоил заметить дрожавшую фигуру Алисы; но, когда взор его упал на непреклонную, властную и в то же время красивую фигуру Коры, он остановился на ней с выражением, определить которое было бы очень трудно. Потом, полный своих темных замыслов, он заговорил на языке, употребляемом в Канаде, так как знал, что он понятен для большинства его слушателей.

- Дух, создавший людей, дал им различную окраску, - начал хитрый гурон. - Некоторые из них чернее неповоротливого медведя. Эти должны быть рабами, и он велел им работать всегда, подобно бобру. Вы можете слышать их стоны, когда дует южный ветер, стоны более громкие, чем рев бизонов; они раздаются вдоль берегов большого Соленого Озера, куда за ними приходят большие лодки и увозят их толпами. Некоторых он создал с лицами бледнее лесного горностая: этим он приказал быть торговцами, слугами своих женщин и волками для своих рабов. Он дал этому народу крылья голубя - крылья, которые никогда не устают летать, - детенышей больше, чем листьев на деревьях, и алчность, готовую поглотить всю Вселенную. Он дал им голос, похожий на крик дикой кошки, сердце, похожее на заячье, хитрость свиньи - но не лисицы - и руки длиннее ног оленя. Своим языком белый человек затыкает уши индейцам; сердце бледнолицого учит его нанимать за плату воинов, чтобы они сражались за белых людей; хитрость помогает ему собирать блага земли, а руки его захватывают всю землю от берегов соленой воды до островов Большого Озера. Великий Дух дал ему достаточно, а он хочет иметь все. Таковы бледнолицые. Других людей Великий Дух сотворил с кожей более блестящей и красной, чем это солнце, - продолжал Магуа, выразительно указывая вверх, на огненное светило, лучи которого пробивались сквозь туман на горизонте. - Он отдал им эту землю такой, какой сотворил ее: поросшей лесом, наполненной дичью. Краснокожие дети Великого Духа жили привольно. Солнце и дождь растили для них плоды, ветры освежали их летом. Если они сражались между собой, то для того только, чтобы доказать, что они мужчины. Они были храбры, справедливы, они были счастливы...

Фенимор Купер - Последний из могикан (The Last of the Mohicans). 6 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :