Фенимор Купер
«Пионеры, или У истоков Сосквеганны (The Pioneers, or The sources of the Susquehannh). 6 часть.»

"Пионеры, или У истоков Сосквеганны (The Pioneers, or The sources of the Susquehannh). 6 часть."

- Расходитесь в разные стороны, ребята! - кричал он.- Расходитесь в разные стороны! Надо отрезать им путь к горам, а то если они проберутся туда, то поминай, как их звали!

На его крики откликнулись десятки людей, так как не только констэбли, но и посетители таверны пустились в погоню, иные серьезно, иные ради забавы.

На повороте к дому отца Елизавета заметила, что Билли Кэрби остановил волов, и решила, что Бенджамен пойман. Когда девушки торопливо шли по аллее, они увидели две фигуры, пробиравшиеся в тени деревьев, и спустя мгновение Эдвардс и охотник стояли перед ними.

- Мисс Темпль, я, быть может, никогда не увижу вас больше,- сказал молодой человек.- Позвольте мне поблагодарить вас за вашу доброту. Вы не знаете, вы не можете знать руководивших мною мотивов...

- Бегите, бегите! - воскликнула Елизавета.- Вся деревня поднялась на ноги. Вам уже отрезан путь к мосту. Вас поймают прежде, чем вы успеете скрыться в лесу. Разве только...

- Разве что? - спросил молодой человек.- Ваш совет однажды уже помог нам. Я последую ему во что бы то ни стало.

- Теперь улица совершенно опустела,- сказала Елизавета после минутного молчания.- Пройдите по ней к озеру, там вы найдете лодку моего отца и можете переплыть в ней на ту сторону.

- Но судья Темпль будет недоволен посягательством на его собственность.

- Его дочь принимает на себя ответственность, сэр!

Молодой человек произнес вполголоса несколько слов, которые расслышала только Елизавета, и хотел идти. Но в эту минуту Натти подошел к девушкам и сказал:

- Не забудьте же о порохе, девушки! Надо идти за бобрами, а я и собаки стары. Нам нужен самый лучший припас.

- Идем, Натти,- сказал Эдвардс нетерпеливо.

- Иду, иду, малый! Будьте счастливы, девушки, за то, что вы были добры к старику.

Елизавета и Луиза постояли, пока удаляющиеся фигуры не скрылись из виду, а затем ушли в дом.

Пока все это происходило в аллее, Билли Кэрби остановил телегу, которая оказалась его собственной. Эдвардс взял ее, не спросившись владельца, около моста, где терпеливые волы поджидали своего хозяина.

- Э! Да это мои волы! - воскликнул он.- Как вы сюда попали, глупые?

- Держи прямо,- пробурчал Бенджамен, взмахнув наудачу кнутом и задевая Билли по плечу.

- Это что за черт! - воскликнул Билли, поворачиваясь с удивлением, но не узнавая в темноте буфетчика, приподнявшегося на телеге.

- Кто я? Я рулевой на этом самом судне и держу курс прямо, изволите видеть. Ну, живее, поворачивай на другой галс.

- Бросьте кнут, мистер Бенни Помпа,- сказал лесоруб,- или я вам задам трепку. Куда это вы направляетесь на моей упряжке?

- Упряжке?

- Ну да, на моих волах и в моей телеге.

- Изволите видеть, вы должны знать, мистер Кэрби, что Кожаный Чулок и я... то есть Бенни Помпа... Вы знакомы с Беном... Да, так Бенни и я... нет, я и Бенни... постойте, будь я проклят, если знаю, кто именно, но кто-то из нас заказал груз бобровых шкур, изволите видеть, и мы наняли телегу, чтобы переправить их домой. Я говорю, мистер Кэрби, что вы не умеете действовать веслом! Вы действуете веслом, почтеннейший, как корова мушкетом или барышня драйком...

Билли сообразил, в каком состоянии находился дворецкий, и некоторое время шел рядом с телегой, погрузившись в размышления. Затем он взял кнут у Бенджамена, который успел уже заснуть, и направился через мост и дальше в горы, к расчистке, на которой ему предстояло работать на следующий день, обмениваясь по дороге беглыми замечаниями со встречными констэблями.

Елизавета просидела около часа у окна, глядя на факелы, мелькавшие по склону горы, и прислушиваясь к крикам преследователей. Наконец последняя партия вернулась усталая и разочарованная. Вскоре в деревне наступила такая же тишина, какая стояла в ней, когда мисс Темпль шла в тюрьму.

ГЛАВА XXXVI

На другой день рано утром Елизавета и Луиза отправились в лавку мосье Лекуа исполнить поручение Кожаного Чулка.

Купив пороха, они молча дошли до моста. Здесь Луиза остановилась с тревожным видом, по-видимому, желая и не решаясь что-то сказать.

- Вам нездоровится, Луиза? - спросила мисс Темпль.- Не лучше ли нам вернуться и поискать другого случая встретиться со стариком?

- Нет, я здорова, но мне страшно. Я не могу идти опять на этот холм. Нет, я не в силах, совершенно не в силах!

Это было совершенно неожиданным для Елизаветы, у которой давно минувшая опасность не вызывала пустых страхов. С минуту она стояла в нерешительности, но, сознавая, что нужно действовать, быстро приняла решение и твердо сказала:

- В таком случае, я должна идти одна. Я не могу довериться никому, кроме вас, иначе рискую выдать Кожаного Чулка. Подождите меня на опушке леса, чтобы никто не думал, что я гуляю одна. Мне бы не хотелось подать повод к неуместным разговорам, Луиза, если... если... Вы подождете меня, милочка?

- Хоть целый год, мисс Темпль,- отвечала взволнованная Луиза,- но я не могу, не могу идти на этот холм.

Мисс Темпль пошла дальше одна. Она поднялась по дороге твердыми и быстрыми шагами, боясь, что не успеет попасть к назначенному времени.

Продолжительная засуха придала зелени буроватый оттенок, и природа уже утратила веселый вид первых дней лета. Небо тоже как бы страдало от засухи, угнетавшей землю, так как солнце скрывалось за мглою, наполнявшей атмосферу и казавшейся тонким дымом без единой капли влаги. Лазурь неба проглядывала лишь кое-где сквозь эту дымку, а на горизонте клубились массы паров, как будто природа собирала там всю свою влагу. Атмосфера была раскаленной и сухой, и, поднимаясь на верхушку горы, Елизавета задыхалась. Но она спешила исполнить поручение, представляя себе разочарование и даже беспомощность охотника, если он не получит пороха.

На вершине горы, которую судья Темпль назвал горой Видения, была расчищена небольшая полянка, с которой открывался вид на деревню и долину. В этом месте Елизавета должна была встретиться с охотником, и сюда-то она шла со всей поспешностью, какую допускали трудный подъем и бесчисленные препятствия в виде камней и поваленных стволов. Но она с успехом преодолела все эти затруднения и была на полянке за несколько минут до назначенного срока. Отдохнув с минуту на стволе свалившегося дерева, мисс Темпль окинула взглядом поляну, отыскивая своего старого друга. Но его не было. Она встала и прошлась между деревьями, заглядывая всюду, где, как ей казалось, мог скрываться Натти. Поиски остались безрезультатными. Недоумевая, что ей предпринять, она решила наконец крикнуть:

- Натти! Кожаный Чулок!

Ей отвечало только лесное эхо, повторившее ее слова. Елизавета находилась на краю горы, когда услышала неподалеку слабый свист. Не сомневаясь, что это сигнал Кожаного Чулка, она направилась на свист и спустилась на небольшую террасу, усеянную редкими деревьями, росшими в расселинах скал, где накопился тонкий слой почвы. Она подошла к краю этой террасы, спускавшейся почти отвесным обрывом в долину, и взглянула вниз, как вдруг услышала в нескольких шагах от себя шорох сухих листьев. Елизавета оглянулась и вздрогнула, но тотчас овладела собой и смело приблизилась к тому, что так поразило ее.

На стволе упавшего дуба сидел Джон-могикан, повернув к ней свое бронзовое лицо и устремив на нее лихорадочно блестевшие глаза с таким диким выражением, которое могло испугать менее решительную девушку. Его одеяло спустилось с плеч и лежало складками, оставляя открытыми руки и верхнюю часть туловища. Медаль с изображением Вашингтона, которую он надевал только в важных, торжественных случаях, висела у него на груди.

Вся внешность старого вождя преобразилась. Длинные черные волосы были заплетены в косы, которые свешивались с обеих сторон головы, открывая высокий лоб и проницательные глаза. В ушах висели огромные серьги из серебряной проволоки, бус и игл дикобраза. Такая же серьга была продета в хрящ носа и свешивалась до подбородка. По его морщинистому лбу были проведены красные полосы, которые спускались извилистыми линиями по щекам и сходились на подбородке. Тело его было разрисовано той же краской. Это был наряд индейского воина, приготовившегося к какому-то исключительному событию.

- Джон! Как вы поживаете, Джон? - спросила Елизавета, подходя к нему.- Я давно уже не видела вас в деревне. Вы обещали мне корзинку, а я приготовила для вас рубашку.

Индеец пристально посмотрел на нее несколько мгновений, а затем, покачав головой, ответил низким гортанным голосом:

- Рука Джона не делает больше корзин, но ему не нужна и рубашка.

- Но если понадобится, то он знает, где ее найти,- отвечала мисс Темпль.- Старый Джон, я чувствую, что вы вправе требовать от нас всего, чего хотите.

- Дочь моя,- сказал индеец,- выслушайте меня. Шесть раз десять жарких лет прошло с тех пор, как Джон был молод, высок, как сосна, быстр, как пуля Соколиного Глаза, силен, как буйвол, ловок, как горная кошка. Он был воин, подобный Молодому Орлу. Когда его племя преследовало магуасов, глаз Чингачгука находил следы их мокасинов. Но ни один воин не приносил из битвы столько скальпов, как он. Если сквау требовали мяса для своих детей, он был первый на охоте. Его пуля всегда настигала оленя. Дочь моя, тогда Чингачгук не делал корзин.

- Эти времена миновали, старый воин,- возразила Елизавета.

- Взгляните на это озеро, дочь моя, на вигвамы вашего отца и окрестные земли. Джон был молод, когда его племя, собравшись на совет, отдало эти земли - от той горы, которая синеет вдали, до того места, где Сосквеганна скрывается среди деревьев,- все эти земли, и все, что растет на них, и все, что живет на них, оно подарило Пожирателю Огня, потому что любило его. Он был силен и помогал моему племени. С тех пор ни один делавар не убил оленя, не поймал птицы в этих лесах, потому что они принадлежали ему. Жил ли Джон в мире? Дочь моя, когда Джон был еще молод, он видел, как напали белые люди из Фронтенака на своих белых братьев в Альбани (Здесь говорится о колониальной войне англичан и французов. См. тома 3 и 4 собр. романов Ф. Купера. (Примеч. ред.).) и сражались с ними. Они забыли справедливость! Чингачгук видел, как англичане и американцы окрашивали свои томагавки кровью друг друга из-за этих самых земель. Жили ли они в мире? Он видел, как эти земли были отняты у Пожирателя Огня, и у его детей, и у ребенка его ребенка, и новый вождь стал владеть ими. Делал ли справедливо тот, кто поступал так? Жили ли они в мире?

- Таков обычай белых, Джон! Ведь и делавары сражаются и обменивают свои земли на порох, одеяла и другие товары.

Индеец поднял на нее свои черные глаза и взглянул так пытливо, что она слегка смутилась.

- Где же одеяла и другие товары, за которые куплено право Пожирателя Огня? - спросил он более резким тоном.- Разве они находятся в его вигваме? Разве ему сказали: брат, продай нам твою землю и возьми за нее это золото, это серебро, эти одеяла, эти ружья, или, если хочешь, этот ром? Нет, они отняли их у него, как отнимают скальп у врага. Они даже не оглянулись, чтобы посмотреть, жив ли он или умер. Справедливо ли поступают такие люди?

- Вы не знаете всех обстоятельств дела,- сказала Елизавета, опуская глаза при этом вопросе.- Откуда он родом и какие у него права?

- Как может дочь моя, прожив с ним так долго, предлагать этот вопрос? - возразил индеец недоверчиво.- Старость замораживает кровь, как зима речные воды, но молодость разогревает сердце, как внешние лучи. У Молодого Орла есть глаза. Разве у него нет языка?

Привлекательность Елизаветы, на которую намекал старый воин в своей речи, ничуть не уменьшилась от того, что щеки девушки вспыхнули и черные глаза ее заблестели. Но после минутной борьбы со смущением она рассмеялась, словно не желая принимать его слова всерьез, и отвечала шутливым тоном:

- По крайней мере, не для того, чтобы сделать меня поверенной своих тайн. Он слишком делавар, чтобы доверять свои тайные мысли женщине.

- Дочь моя, у вашего отца белая кожа, а у меня красная, но у нас одинаково окрашена кровь. Молодой человек быстр и пылок; старик спокоен и холоден. Разве есть разница под кожей? Нет. У Джона была когда-то жена Вахта. Она была матерью стольких сыновей,- он поднял руку, отогнув на ней три пальца,- и дочерей, которые сделали бы счастливыми молодых делаваров. Она была добра и делала все, что я ей говорил. У нас разные обычаи, но думаете ли вы, что Джон не любил свою жену, подругу его молодости, мать его детей?

- Что же сталось с вашей семьей, Джон, с вашей женой и вашими детьми? - спросила Елизавета, тронутая словами индейца.

- Где лед, который покрывал озеро? Он растаял и смешался с водами. Джон жил до тех пор, пока весь его род покинул его, но теперь пришло его время, и он готов.

Могикан опустил голову и умолк. Мисс Темпль не знала, что сказать. Ей хотелось отвлечь мысли старого воина от его печальных воспоминаний, но в его грусти было столько достоинства, что она не решилась нарушить молчание индейца. Наконец, после продолжительной паузы, она сказала:

- Где Кожаный Чулок, Джон? Я принесла, по его просьбе, рог пороха, но не могу его найти. Не возьметесь ли вы передать ему?

Индеец медленно поднял голову и серьезно взглянул на рог, который она протягивала ему.

- Это великий враг моего народа,- сказал он.- Не будь его - белый человек не мог бы изгнать делаваров. Дочь моя, ваши отцы научились делать ружья и порох, чтобы стереть индейцев с лица земли. Скоро в этой стране не останется ни одного краснокожего. Когда умрет Джон,- последний оставит эти холмы, а семья его давно уже умерла.

Престарелый воин наклонился вперед, опираясь локтями на колени, словно бросая прощальный взгляд на долину, которая виднелась сквозь мглу. Но очертания предметов были уже неясны. Мгла сгущалась, и Елизавете становилось трудно дышать.

- Отцы! Сыновья! - наконец сказал Джон.- Все, все ушли! У меня нет сыновей, кроме Молодого Орла, а в нем кровь белого.

- Скажите мне, Джон,- продолжала Елизавета, желая рассеять его мысли и в то же время уступая тайному любопытству,- кто такой мистер Эдвардс? Почему вы так любите его, и откуда он родом?

Индеец встрепенулся при этом вопросе. Взяв мисс Темпль за руку, он усадил ее с собой рядом, указывая на расстилавшуюся под их ногами долину:

- Дочь моя, все это, что видят твои глаза,- его земля.

Но в эту минуту громадные клубы дыма, пронесшиеся над их головами, закрыли картину, на которую он указывал. Испуганная мисс Темпль вскочила и, взглянув на вершину горы, увидела, что она окутана таким же дымом. До ее слуха долетел гул, напоминавший шум ветра в лесу.

- Что это значит, Джон? - воскликнула она.- Мы окружены дымом, и из леса пышет жаром, точно из горна.

Прежде чем индеец успел ответить, в лесу раздался голос:

- Джон! Могикан! Где вы? Лес горит, спасайтесь, пока не поздно!

Вождь приложил руку ко рту и издал такой же свист, как тот, который услышала Елизавета. В ту же минуту послышались быстрые шаги и треск сучьев, и на террасе появился Эдвардс с лицом, искаженным ужасом.

ГЛАВА XXXVII

- Грустно было бы потерять вас таким образом, старый друг! - сказал Оливер, переводя дух.- Вставайте, бежим! Я боюсь, что уже поздно. Если огонь окружил эту скалу, то нам останется только кинуться в пропасть. Живо! Живо! Стряхните свою апатию, Джон, надо торопиться!

Могикан указал на Елизавету, которая, услышав голос Эд-вардса, отступила к скале, забывая об опасности, и сказал с большей энергией, чем обыкновенно:

- Спаси ее, оставь Джона умирать!

- Ее! О ком вы говорите? - воскликнул молодой человек, быстро оборачиваясь.- Мисс Темпль! - воскликнул он, увидев Елизавету.- Вы здесь! Неужели вам суждено умереть такой смертью?

- Нет, нет, я надеюсь, никто из нас не умрет, мистер Эдвардс,- отвечала она, стараясь овладеть собой.- Дым окружил нас, но огня еще не видно. Попытаемся спастись.

- Возьмите мою руку,- сказал Эдвардс,- быть может, нам удастся найти выход. Можете ли вы бежать?

- Конечно! Вы, наверное, преувеличиваете опасность, мистер Эдвардс! Ведите меня по той дороге, по которой вы пришли.

- Да, да,- воскликнул молодой человек с отчаянием.- Да, опасность не так велика, я напрасно напугал вас.

- Но как же мы оставим здесь индейца?

Мучительное волнение исказило черты юноши. Он остановился, оглянулся на могикана, но затем, увлекая за собой свою спутницу против ее воли, направился большими шагами к проходу, через который рассчитывал вырваться из огненного круга.

- Не беспокойтесь о нем,- сказал он тоном, выдававшим отчаяние.- Он привык к лесам и подобным сценам. Он спасается на горе, или за скалой, или там же, где сидит.

- Вы не думаете этого, Эдвардс! Не обрекайте его на такую ужасную смерть! - воскликнула Елизавета.

- Индеец не сгорит! Кто когда-нибудь слышал о сгоревшем индейце? Индеец не может сгореть: это смешная мысль! Скорее, скорее, мисс Темпль, а то вы задохнетесь от дыма!

- Эдвардс! Ваше лицо, ваши глаза пугают меня! Скажите, опасность больше, чем кажется? Говорите, я готова ко всему.

- Если мы достигнем вон той скалы раньше, чем пламя, то мы спасены, мисс Темпль! - отвечал он.- Бежим! Дело идет о жизни или смерти.

Площадка, на которой мисс Темпль встретилась с индейцем, являлась террасой, какие часто встречаются в этих горах. Передний край ее спускался почти вертикальным обрывом. Она имела форму полукруга, концы которого примыкали к горе в таких местах, где она спускалась отлого. С одного из этих концов и явился Эдвардс, и туда-то он увлекал Елизавету в отчаянной попытке спастись.

Огромные клубы белого дыма, окутывавшие вершину горы, скрывали приближение разрушительной стихии, но треск пожара теперь уже раздавался в ушах Елизаветы. Порой сквозь дым мелькало пламя, то взвивавшееся вверх, то лизавшее землю, усеянную хворостом.

Это зрелище заставило их удвоить усилия, но, к несчастью, старые, сухие верхушки срубленных деревьев то и дело загораживали им путь. В ту самую минуту, когда они уже считали себя почти в безопасности, извилистый язык пламени охватил находившиеся перед ними груды хвороста. Прежде, чем они успели добежать до конца террасы, перед ними бушевало сплошное море огня, отрезавшее выход.

Отступив из-за невыносимой жары, они остановились на скале, глядя в оцепенении на пламя, быстро распространявшееся по склону горы. В таком легком платье, какое было на Елизавете, опасно было даже приблизиться к огню.

Жители поселка ходили обыкновенно на этот холм за дровами и лесом и обычно пользовались только стволами, оставляя на месте сучья и верхушки. Большая часть холма была усеяна этим горючим материалом, который после двухмесячной засухи высох до того, что вспыхивал, как порох.

Зрелище было проникнуто грозной красотой, и Эдвардс с Елизаветой смотрели на него со смешанным чувством ужаса и интереса. Ужас, однако, победил и заставил молодого человека снова искать выхода. Они побежали вдоль верхнего края террасы.

Эдвардс часто бросался в густые клубы дыма, надеясь отыскать проход, но всякий раз безрезультатно. Так они достигли противоположного конца террасы, где обоим стало ясно, что огонь окружает их со всех сторон. Пока терраса не вся была исследована, еще оставалась надежда, но когда оказалось, что выхода нет, безнадежность положения предстала перед Елизаветой во всем своем ужасе.

- Это роковая гора для меня! - прошептала она.- Мы найдем здесь свою могилу.

- Не говорите этого, мисс Темпль, еще остается надежда,- возразил молодой человек, хотя растерянное выражение его глаз противоречило этим словам.- Вернемся на скалу, там есть, там должно быть место, где можно спуститься.

- Ведите меня туда! - воскликнула Елизавета.- Испытаем все средства!

Не дожидаясь его согласия, она повернула и побежала к обрыву, повторяя вполголоса с чуть слышными истерическими рыданиями:

- Отец, бедный, бедный отец!

Эдвардс следовал за ней, осматривая каждую трещину в скале в надежде найти место для спуска. Но гладкая, ровная поверхность скалы не имела ни одного выступа, на который можно было бы поставить ногу. Эдвардс убедился, что и эта надежда напрасна.

- Остается одно, мисс Темпль,- сказал он,- попытаться спустить вас вниз. Если бы Натти был здесь или если бы этот индеец мог придти в себя, их изобретательность и опытность нашли бы выход, но я перед ними младенец. Что у нас есть? Моя куртка, но ее мало, затем одеяло могикана. Попробуем, попробуем... неужели же вам погибать такой смертью!

- А что будет с вами? - сказала Елизавета.- Ни вы, ни Джон не должны погибнуть ради меня.

Он не слушал ее, но бросился к могикану, который беспрекословно уступил одеяло, продолжая сидеть с индейской важностью и достоинством, хотя его положение было еще более критическим, чем их. Изрезав одеяло на полосы, молодой человек связал их, прибавил к ним свою куртку и легкую муслиновую шаль Елизаветы и спустил веревку с обрыва. Но она не достигала и половины высоты.

- Не годится, не годится! - воскликнула Елизавета.- Для меня нет надежды! Огонь подходит! Посмотрите, даже земля загорается.

Если бы пламя распространялось здесь хотя бы наполовину так быстро, как в других местах горы, оно бы уже поглотило их, но особенности террасы дали им отсрочку.

Скала лишь местами была одета тонким слоем почвы с редкой, скудной растительностью. Деревья, росшие в расселинах скалы, погибли от засухи и представляли хороший материал для огня, но они были разбросаны довольно редко и между ними не было кустарников и хвороста, как в остальной части леса.

Вдоль террасы извивался широкий ручей, какими изобиловала эта местность; выбегая на склоне вверху, он медленно полз по ровной террасе, огибая выдающиеся бугры и скалы, и исчезал у одного из ее концов, в трещинах, по которым добирался до Отсего. В дождливое время года он струился по поверхности, теперь же его путь отмечался только полосой сырого, пропитанного влагой мха. Достигнув этого препятствия, пожар приостановился, поджидая, когда жар одолеет сырость.

Казалось, роковая минута наступала. Влага ручья испарялась, высыхающий мох начал свертываться от жары, кора, висевшая лохмотьями на сухих деревьях, стала отделяться от стволов и сваливаться на землю.

Раскаленный воздух дрожал, и дым застилал террасу, скрывая зрелище пожара. Рев бушующего пламени, треск хвороста и сучьев, грохот падающих деревьев казались еще ужаснее в такие минуты. Из трех, обреченных на гибель, молодой человек был, по-видимому, наиболее взволнован.

Могикан, который был ближе всех к гибели, оставался на своем месте с непоколебимым спокойствием индейского воина. Раз или два глаза престарелого воина, устремленные на далекие холмы, обращались на молодую чету, осужденную умереть так рано, и в них мелькало выражение жалости; но он тотчас же снова устремил взгляд вперед. Все это время он пел на делаварском языке низким гортанным голосом нечто вроде похоронной песни.

- В такую минуту, мистер Эдвардс, все различия стираются,- сказала Елизавета.- Убедите Джона подойти к нам, и умрем все вместе.

- Не могу! Он не тронется с места,- возразил молодой человек,- он считает эту минуту счастливейшей в жизни! Ему уже за семьдесят лет, он быстро дряхлел в последнее время и, кажется, получил ушиб во время этой несчастной охоты на оленя. Да, мисс Темпль, это действительно была несчастная охота! Боюсь, что она-то и привела к ужасной сцене, которая разыгрывается теперь.

Лицо Елизаветы озарилось улыбкой.

- Зачем говорить об этом! Мы должны умереть, да, да, мы должны умереть!

- Умереть! - воскликнул юноша.- Нет, нет, не может быть, чтобы всякая надежда исчезла! Вы, по крайней мере, не должны умереть! Вы не умрете.

- Где же средства для спасения? - спросила Елизавета, указывая на огонь.- Смотрите! Пламя перешло за ручей, оно приближается, Эдвардс, медленно, но неотразимо. Ах! Взгляните! Дерево! Дерево уже загорелось!

Она была права. Пожар осилил, наконец, сопротивление ручья и огонь медленно перебрался через полувысохший мох. Язык пламени лизнул кору сухой сосны и мгновенно взвился вверх огненным столбом. Огонь начал переходить от дерева к дереву, и все, казалось, приближалось к развязке. Ствол, на котором сидел могикан, загорелся. Но индеец сидел не шевелясь. Он должен был испытывать жестокие страдания, однако воля была сильнее их. Елизавета отвернулась от этого зрелища и взглянула на долину. Благодаря жаре возникли сильные воздушные токи, и в эту самую минуту облако дыма, нависшее над долиной, разорвалось и открыло поселок, раскинувшийся внизу.

- Мой отец, мой отец! - воскликнула Елизавета.- О! Это... от этого я могла бы быть избавлена...

Расстояние было не так велико, чтобы нельзя было различить фигуру судьи Темпля, который наблюдал пожар, охвативший гору, совершенно не подозревая об опасности, грозившей его дочери.

- Все это результат моей необузданной горячности! - воскликнул Эдвардс в припадке отчаяния.- Если бы я обладал хоть половиной вашего спокойствия, мисс Темпль, все могло бы уладиться.

- Не говорите об этом! - сказала она.- Теперь это бесполезно. Мы должны умереть, Эдвардс, мы должны умереть! Умрем же! Но нет... вам, быть может, удастся спастись. Ваша одежда не загорится так легко, как моя. Бегите! Оставьте меня. Вам удастся найти выход. Вы должны попытать счастья. Бегите' Оставьте меня... Но постойте! Вы увидите моего отца! Скажите ему, Эдвардс, все, что может облегчить его скорбь. Скажите ему, что я любила его больше всего на свете!

Молодой человек выслушал эти трогательные слова, но не тронулся с места. Сдерживая свое волнение, он ответил:

- И вы приказываете мне оставить вас! О, мисс Темпль, как мало вы меня знаете! - продолжал он, бросаясь к ее ногам и охватывая руками ее развевающееся платье, как будто желая заслонить ее от огня.- Отчаяние заставило меня бежать в леса; но ваше общество укротило во мне зверя. Если я забыл о своем имени и своей семье, то потому, что ваш образ заслонил их в моей памяти. Если я забыл о своих обидах, то потому, что вы научили меня прощать. Нет, нет, Елизавета, я могу умереть с вами, но не могу жить без вас!

Мисс Темпль не двигалась, не отвечала. Слова Эдвардса на мгновение, казалось, заставили ее забыть об опасности. Она улыбнулась... как вдруг до ее слуха долетел громкий, пронзительный мужской голос, донесшийся из леса:

- Девушка! Где вы, девушка?

- Слышите? - сказала Елизавета.- Это Кожаный Чулок, он ищет нас!

- Это Натти! - крикнул Эдвардс.- Мы еще можем спастись!

В эту минуту перед ними мелькнуло яркое пламя, заметное даже на фоне пожара, и последовал оглушительный взрыв.

- Это порох! Это порох! - крикнул тот же голос, очевидно, приближавшийся к ним.- Это порох! Бедное дитя погибло!

В парах, поднимавшихся над пересохшим ручьем, мелькнула фигура Натти, и он появился на террасе без шапки, с опаленными волосами, в почерневшей от дыма рубашке.

ГЛАВА XXXVIII

Расставшись с мисс Темпль, Луиза Грант в течение часа с лихорадочным беспокойством поджидала возвращения своей подруги. Но время шло, а Елизавета не возвращалась, и тревога Луизы постепенно превращалась в ужас: ее испуганное воображение рисовало всевозможные лесные опасности, кроме той, которая действительно существовала. Небо постепенно темнело, огромные клубы дыма застилали долину, но мысли Луизы, занятые дикими зверями, были далеки от этих зловещих признаков.

Она стояла на краю опушки леса, состоявшего из мелкого сосняка и орешника, немного выше пункта, где дорога поворачивала на вершину горы. Отсюда она могла видеть не только долину, но и дорогу. Немногочисленные прохожие, которых она видела за это время, были заняты какими-то серьезными разговорами и то и дело поглядывали на вершину горы. Наконец она заметила, что и в деревне люди выходят из домов и глядят в ту же сторону. Встревоженная еще более этими странными признаками, Луиза не знала, на что ей решиться, как вдруг услышала между кустами чьи-то быстрые, крадущиеся шаги. Она хотела бежать, но из кустов вышел Натти и приблизился к ней. Старик засмеялся и дружески пожал руку девушки, оцепеневшей от страха.

- Я рад видеть вас здесь, дитя,- сказал он,- потому что та сторона горы в огне, и туда опасно ходить, пока пожар не кончится. Там один глупец, приятель той твари, которая наделала мне столько хлопот, копает землю на восточной стороне, отыскивая руду. Я ему сказал, что умные ребята, которые рассчитывали поймать опытного охотника в лесу ночью, побросали свои факелы, от которых лес загорелся,- и посоветовал ему бежать. Но он не захотел расстаться со своим делом, и теперь ничто не спасет его. Если он не сгорит и не спечется в своей яме, то, значит, он из породы саламандр. Да чего вы так перепугались, дитя? Точно опять пантеру увидели. Желал бы я встретиться с ними. Они помогли бы мне уплатить штраф скорее, чем бобры. Но где же добрая дочь недоброго отца? Неужели она забыла свое обещание старику?

- На холме! На холме! - воскликнула Луиза.- Она ищет вас, чтобы отдать вам порох.

Натти отшатнулся при этом неожиданном сообщении.

- А там все в огне! Дитя, если вы любите ее, бегите в деревню и поднимите тревогу. Нужны люди, чтобы бороться с огнем, а надежда еще не потеряна. Бегите! Прошу вас, бегите, не переводя духа.

С этими словами Кожаный Чулок исчез в кустах.

- Я нашел вас! - воскликнул старик, увидев Елизавету и Эдвардса.- Но следуйте за мной, разговаривать некогда.

- А мое платье! - сказала Елизавета.- В нем нельзя подойти к огню.

- Я подумал об этом,- отвечал Натти, набрасывая на нее свой плащ из оленьей кожи, окутавший всю ее фигуру,- теперь следуйте за мной!

- А Джон! Что станется с Джоном? - воскликнул Эдвардс.- Неужели мы оставим старого воина погибать здесь?

Натти взглянул по направлению руки Эдвардса и увидел индейца, сидевшего на том же месте, хотя огонь подошел уже почти вплотную к нему. Не теряя времени, охотник подбежал к могикану и сказал на дел аварском языке:

- Вставай и идем, Чингачгук! Что ты тут жаришься, точно минг у столба пыток? Пойдешь ты с нами или нет?

- Куда идти могикану? - угрюмо возразил индеец.- Он видел орлиные дни, но его глаза потускнели, он смотрит на долины, он смотрит на воды, он смотрит на охотничьи угодья, но не видит делаваров. Всюду его глаз встречает только белых. Не мешай могикану умереть.

- Но вы забываете ваших друзей! - воскликнул Эдвардс.

- Бесполезно говорить с индейцем, когда в нем засела мысль о смерти,- перебил Натти.

Схватив веревку, связанную из одеяла, с удивительной быстротой и ловкостью он привязал пассивно подчинявшегося индейца себе на спину и с поразительной для его лет силой бросился к тому месту, откуда вышел на террасу. Они еще не успели пробежать террасу, когда горевшее дерево рухнуло как раз на то место, где они только что стояли.

- Идите по мягкому грунту! - крикнул Кожаный Чулок, когда они вступили в полосу испарений, где трудно было чтонибудь разглядеть.- И держитесь в белом дыму! Берегите ее, малый! Она редкая девушка, другую такую не скоро найдешь!

Повинуясь приказаниям охотника, они следовали за ним, стараясь не отставать ни на шаг. Хотя узкое русло ручья извивалось среди горящих стволов и хвороста, им удалось пробраться благополучно. Только человек, чувствовавший себя в лесу как дома, мог найти этот проход в густом дыму, где трудно было дышать и зрение оказывалось почти бесполезным, но опытность Натти преодолела все препятствия. Вскоре они спустились на другую террасу, куда пожар еще не дошел.

Не спуская со спины своего груза, Кожаный Чулок повернулся к молодым людям и, рассмеявшись, по своему обыкновению беззвучно, сказал:

- Я так и знал, девушка, что это порох француза: он вспыхнул разом, а наш бы горел целую минуту. У ирокезов не было лучшего пороха, когда я воевал с канадскими племенами под начальством сэра Вильяма. Рассказывал я вам, малый, об одной схватке...

- Не рассказывайте мне ничего, Натти, пока мы не избавимся от опасности. Куда мы теперь направимся?

- Разумеется, на площадку над пещерой. Мы будем там в безопасности, а в случае чего можем укрыться и в самую пещеру, если вы согласны на это.

Молодой человек вздрогнул и казался взволнованным, но, обводя вокруг себя тревожным взглядом, быстро спросил:

- Будем ли мы в безопасности на той скале? Разве огонь не может пробраться туда?

- Вот еще выдумал! - сказал Натти с хладнокровием человека, хорошо знакомого с опасностью, которой они только что избежали.- Если бы вы простояли еще десять минут на том месте, где я вас нашел, от вас осталась бы только куча золы, но там вы можете стоять хоть целый век, и никакой огонь не доберется до вас.

После этого Натти повел их на указанное место, где положил индейца на землю, прислонив его спиной к скале. Елизавета тоже опустилась на землю и закрыла лицо руками.

- Позвольте мне предложить вам выпить чего-нибудь подкрепляющего, мисс Темпль,- почтительно сказал Эдвардс,- вы ослабели от испытанных волнений.

- Оставьте, оставьте меня! - сказала она, на мгновение поднимая на него глаза.- Моего чувства не выразить словами! Я так благодарна вам, Оливер, за свое спасение!

Эдвардс подошел к краю скалы и крикнул:

- Бенджамен! Где вы, Бенджамен?

Голос точно из-под земли ответил:

- Здесь, хозяин! Сижу в этой норе, где жарко, как в пекле. Мне надоела моя каюта, изволите видеть, и если Кожаный Чулок не скоро отправится в плавание за своими бобрами, то я вернусь в доки, отбуду свой карантин, помирюсь с законом и спущу последние доллары.

- Принесите стакан воды,- продолжал Эдвардс,- и подбавьте в него немного вина. Да скорее, прошу вас!

- Не признаю я таких напитков, мистер Оливер,- отвечал дворецкий, вылезая из пещеры,- а ямайку мы прикончили с Билли Кэрби, когда он взял меня на буксир на большой дороге. Ну, да для слабого желудка, пожалуй, годится эта красная микстура. Этот мистер Кэрби не первоклассный корабль, однако, довольно ловко лавирует среди пней, как лондонский лоцман среди угольных судов.

Говоря это, дворецкий поднялся на площадку и подал требуемый напиток. Лицо его сохраняло следы жестокой попойки. Елизавета приняла от Эдвардса стакан, который он предложил ей, и снова попросила оставить ее одну.

Молодой человек отошел от нее к Натти, который хлопотал около могикана. Когда их глаза встретились, охотник грустно сказал:

- Его время пришло, малый! Я вижу это по его глазам. Когда индеец уставится так в одну точку, то это значит, что он думает о смерти. А уж что он задумает, то и сбудется.

Чьи-то быстрые шаги, раздавшиеся поблизости, помешали молодому человеку ответить, и спустя мгновение, к изумлению всех присутствующих, на склоне холма показался Грант, быстро спускающийся на площадку. Оливер бросился к нему и помог сойти по крутому спуску.

- Как вы попали сюда? - воскликнул он.- Неужели на горе есть люди?

Пастор, собравшись с духом, быстро ответил:

- Я узнал, что мою дочь видели на горе, и когда огонь показался на вершине, побежал ее искать, но встретился с ней на дороге, и она рассказала мне о мисс Темпль. Тогда я отправился на поиски, думая, нельзя ли ее спасти, но сам забрался в опасное место и сгорел бы, если бы меня не вывели собаки Натти.

- Да, следуйте за собаками, и если только есть проход, они отыщут его,- сказал Натти,- у них чутье вполне заменяет человеческий рассудок.

- Я так и сделал, и они вывели меня на это место. Я вижу, что вы все целы и невредимы.

- Да, кроме Джона,- отвечал охотник,- он хоть и цел, но доживает свой последний час.

- Вы правду сказали,- заметил пастор, подходя к индейцу.- Я часто видел умирающих... Да, рука смерти простерлась над старым воином.

- Он устал от долгого пути,- проговорил Натти.- Пошел прочь, Гектор! Прочь, говорят тебе!.. Тело не железо, и человек изнашивается, особенно, когда все его родные и близкие ушли в далекую страну, и он остался один со своим горем.

Индеец медленно поднял свое неподвижное, без всякого выражения лицо, затем он снова отвернулся и запел на своем языке низким, гортанным голосом, по временам повышая голос до высоких пронзительных нот:

- Я ухожу! Я ухожу! Я убивал магуасов! Я убивал магуасов! Я ухожу! Я ухожу!

- Что он говорит, Кожаный Чулок? - спросил Грант.

- Он воспевает свои дела,- отвечал Натти, грустно глядя на своего умирающего друга.- И имеет право. Я знаю, что каждое слово его верно.

Индеец поднял голову и произнес низким, ясным голосом:

- Кто может сказать, что магуас видел спину могикана? Кто из врагов, выступавших против него, доживал до утра? Кто из мингов, с которыми он вступал в бой, пел песню победы? Лгал ли когда-нибудь могикан? Нет, правда жила в нем, и только правда исходила из его уст. В молодости он был воином, и его мокассины оставляли кровавые следы. В старости он был мудр, и его слова у костра совета не говорились на ветер.

- Он уже не поет своей языческой песни! - воскликнул пастор.- Что он говорит? Сожалеет ли об утрате жизни?

- Еще бы не сожалеть! - сказал Натти.- Он знает, что его конец близок, не хуже нас с вами, но видит в этом не утрату, а прибыль. И то сказать: он стар и дряхл, а из-за ваших расчисток дичь сделалась так редка, что и лучшие стрелки, чем он, терпят нужду. Теперь он думает, что переселится в такой край, где дичь не переводится, где он встретит только честных и справедливых индейцев, где он увидит свое племя. Утрата! Какая тут может быть утрата для человека, руки которого были созданы вовсе не для плетения корзин? Утрата! Если тут есть для кого утрата, то только для меня. Но когда он уйдет, и я, наверное, скоро отправлюсь вслед за ним...

- Он теперь счастлив,- продолжал Бумпо,- я вижу это по его глазам,- а это с ним не было с тех самых пор, как делавары ушли на запад. Ах! Давно это было! И много черных дней мы с ним видели с тех пор.

- Соколиный Глаз! - сказал могикан, поднимая глаза, в которых засветилась последняя вспышка жизни.- Соколиный Глаз, выслушай слова твоего брата.

- Да, Джон,- отвечал охотник, взволнованный этим обращением.- Мы были братьями. Что ты хочешь сказать мне, Чингачгук?

- Прощай, Соколиный Глаз! Положи лук и томагавк, и трубку, и вампум (Вампум - здесь подразумевается пояс из вампумов (цилиндрических кружков особой породы раковин), заменяющий у сев.-америк. туземцев писанные договоры и проч. (Примеч. ред.).) могикана в его могилу, потому что, когда он встанет ночью, как воин, готовый вступить на военную тропу, ему некогда будет искать их.

- Что он говорит, Натаниэль? - воскликнул пастор с видимой тревогой.- Вспоминает ли он обеты нашей религии?

Когда волнение, вызванное словами умирающего и отражавшееся на каждом мускуле загорелого лица Бумпо, немного улеглось, он ответил пастору:

- Нет, нет, он возлагает надежды только на свои подвиги. Он верит, как и все в его народе, что станет снова молодым и будет вечно охотиться в счастливой стране.

- Джон! - воскликнул ревностный пастор.

Он умолк, пораженный переменой в окружающей природе. Черные тучи сгустились на небе и наступила зловещая тишина, предвещавшая грозу. Пламя, все еще бушевавшее по склонам горы, теперь не металось во все стороны, но поднималось высоко кверху. Распространение пожара замедлилось. Дым, нависший над долиной, рассеялся. Зигзаги молний рассекали тучи, собиравшиеся над западными холмами.

Вдруг блеснула молния, озарившая своим трепетным сиянием половину неба, и удар грома прокатился над холмами. Могикан приподнялся и протянул свою исхудалую руку к западу. Его темное лицо осветилось радостной улыбкой. Мускулы застыли в неподвижном положении, легкая судорога пробежала около губ, рука медленно упала, и тело старого воина опустилось бездыханным на скалу. Остановившиеся глаза по-прежнему были открыты и устремлены на далекие холмы.

Натти взял безжизненную руку своего покойного друга, несколько времени молча смотрел на его лицо, а потом сказал, давая волю своим чувствам:

- Красная кожа или белая, теперь уже все равно! Еще одна смерть, и я останусь один-одинешенек с моими собаками. Ах, я начинаю уставать от жизни! Деревья, которые я знал, срублены, и трудно найти лицо, которое я помнил бы в дни моей молодости.

Начали падать крупные капли дождя, гроза быстро приближалась. Тело индейца перенесли в пещеру.

Эдвардс смущенно извинился перед Елизаветой, что не приглашает ее туда же, так как думает, что ей будет неприятно в темноте и в присутствии мертвого тела, но мисс Темпль нашла убежище под нависшей скалой, защищавшей ее от дождя. Но задолго до того, как он кончился, в лесу послышались голоса, звавшие ее, и вскоре показались люди, осторожно пробиравшиеся по не совсем еще угасшему пожарищу.

Воспользовавшись минутой, когда дождь ослабел, Оливер проводил Елизавету на дорогу, где расстался с ней. Прощаясь, он уловил момент и проговорил с жаром, причины которого не нужно было теперь объяснять ей:

- Время секретов миновало, мисс Темпль! Завтра, в этот же час, я разоблачу тайну, которую, быть может, давно бы уже следовало разоблачить. Но у меня были свои особые желания и слабости. Да и кто свободен от них в молодости, когда его раздирают противоположные чувства? Я слышу голос вашего отца, он идет вам навстречу, а мне именно теперь не хотелось бы подвергнуться аресту. Вы в безопасности, и с моей души свалилось страшное бремя.

Он не дожидался ответа и бросился в лес. Елизавета, хотя и слышала голос отца, называвшего ее по имени, подождала, пока молодой человек скрылся среди дымящихся деревьев, а затем побежала и через минуту бросилась в объятья судьи.

ГЛАВА XXXIX

Проливной дождь, продолжавшийся весь день, совершенно прекратил пожар; лишь местами, где накопилось особенно много хвороста, можно было ночью заметить огни. На другой день леса на протяжении многих миль стояли черными и дымящимися. Кустарники и хворост выгорели дотла, но сосны и дубы по-прежнему гордо поднимали свои вершины, и даже менее крупные деревья еще обнаруживали слабые признаки жизни.

Рассказ о спасении Елизаветы передавался из уст в уста, украшаясь самыми фантастическими подробностями. Молва передавала также, что могикан погиб в огне. Это известие казалось тем более правдоподобным и вероятным, что рудокопа Джотэма Ридделя нашли в его яме полузадохшимся от дыма и обгоревшим так сильно, что не было надежды на спасение его жизни.

Дальнейшие события дали новую пищу для разговоров. Фальшивомонетчики последовали примеру Бумпо и ночью бежали из тюрьмы, также перепилив бревно. Когда это известие распространилось по поселку, поселенцы решили, что необходимо захватить всех беглецов, какие только попадутся.

Рассказывали о пещере, служившей будто бы притоном злоумышленникам. Темные слухи о рудах и драгоценных металлах связывались с подделкой монеты, и обывательская фантазия рисовала самые удивительные картины.

При таком лихорадочном возбуждении умов кто-то пустил слух, что лес был подожжен Эдвардсом и Кожаным Чулком, и что, следовательно, их то и нужно притянуть к ответу. Это мнение, поддерживаемое главным образом теми, чья неосторожность была причиной пожара, нашло благоприятную почву. Общий голос потребовал наказания злоумышленников. Ричард, разумеется, не остался глухим к этому призыву и немедленно принял необходимые меры.

Было выбрано несколько здоровых молодых людей, получивших соответствующие секретные предписания непосредственно от самого шерифа. Проникнутые сознанием своего долга, эти молодые люди отправились на холмы с такой поспешностью, словно судьбы мира зависели от их усердия, и с таким таинственным видом, как будто дело шло о государственных тайнах величайшей важности.

Ровно в двенадцать часов перед "Храбрым Драгуном" раздался барабанный бой и появился Ричард в сопровождении капитана Холлистера, на котором был мундир командира "Темпльтонской легкой инфантерии". Все было условлено заранее, на звуки барабана быстро собрались двадцать пять милиционеров и выстроились в боевом порядке.

Так как этот отряд состоял из добровольцев и находился под командой человека, который провел свою молодость, до тридцатипятилетнего возраста, в лагерях и гарнизонах, то он представлял самый блестящий образчик военных сил области, и рассудительные граждане Темпльтона утверждали, что их милиция не уступит никаким войскам в мире по выправке и военному искусству; в отношении же физических качеств она несомненно превосходила их! С этим утверждением расходились только три голоса и одно противоположное мнение. Мнение принадлежало Мармадюку, который, однако, не считал нужным доводить его до общего сведения. Из голосов же один, и довольно громкий, принадлежал супруге самого командира, которая часто упрекала мужа за то, что он, занимавший во время последней войны почетную должность сержанта Виргинского кавалерийского полка, снисходит до командования таким "сбродом".

Другим скептиком был мистер Помпа, который всякий раз, как ему случалось видеть маневры отряда, замечал благодушным тоном:

- Ну, да, они, пожалуй, сумеют зарядить и выпалить; но что касается маневрирования кораблем, то капрал "Боадицеи" сумел бы их окружить и взять в плен в какие-нибудь полсклянки.

Третьим неверующим был мосье Лекуа, который шепотом сообщил шерифу, что это прекраснейшее войско, какое он когда-либо видел, но уступает французским мушкетерам.

Мармадюк снова заперся в своем кабинете с Ван-дер-Скулем, и таким образом ничто не могло воспрепятствовать походу. Ровно в два часа отряд взял ружья на плечо, причем все проделывали этот прием один за другим с величайшим старанием. Когда все мушкеты были приведены в надлежащее положение, раздалась команда: "Налево кругом марш1" Нельзя сказать, чтобы это движение было исполнено с образцовой точностью, но как бы то ни было, музыка заиграла "Янки Дудль", Ричард и мистер Дулитль храбро двинулись во главе колонны, а капитан Холлистер заковылял рядом со своим войском, размахивая громадным драгунским палашом, стальные ножны которого волочились по землес самым воинственным дребезжанием.

Лазутчики, посланные шерифом на разведки, вернулись и сообщили, что беглецы вовсе не думают ретироваться, а напротив, очевидно, узнали о предстоящем нападении и приготовились к отчаянному сопротивлению. Это известие вызвало значительную перемену не только в планах вождей, но и в настроении солдат. Люди обменивались друг с другом очень серьезными взглядами, а Ричард и Дулитль отошли в сторону и начали совещаться.

В этот момент показался Билли Кэрби, который шел по дороге с топором подмышкой, опередив своих волов так же, как капитан Холлистер опередил свою армию. Лесоруб изумился, увидев вооруженный отряд. Шериф обрадовался этому неожиданному подкреплению и потребовал именем закона, чтобы он присоединился к ним. Билли же слишком уважал Джонса, чтобы отвечать отказом.

Решено было, что он возьмет на себя обязанности парламентера и предложит врагам сдаться, прежде чем будет приступлено к крайним мерам. Войска разделились: половина отправилась под начальством капитана через "Видение", чтобы подойти к пещере слева, другая - под начальством его помощника должна была атаковать ее справа. Джонс и доктор Тодд, который также участвовал в походе, сделали обход по лесу и появились на площадке, над головами осажденных, но вне их поля зрения. Гирам не решился последовать их примеру и поплелся за Билли Кэрби, но предпочел остановиться на почтительном расстоянии от укрепления и спрятаться за дерево. Большинство людей сделали то же, с большим искусством укрываясь от врага за различными препятствиями, и только двое из осаждающих шли на виду у осажденных, именно капитан Холлистер с одной стороны и лесоруб - с другой.

Ветеран смело остановился впереди своего войска, держа палаш наготове и не спуская глаз с неприятеля, а рослая фигура Билли Кэрби, с топором подмышкой и с руками в карманах, дышала обычным ленивым спокойствием. До сих пор обе стороны еще не обменялись ни одним словом. Осажденные устроили перед входом в пещеру бастион из обгорелых бревен и сучьев. Так как за этим укреплением виднелись с одной стороны фигура Натти, а с другой - Бенджамена, а подъем к нему был очень крут и скользок, то штурм представлялся довольно затруднительным и далеко не безопасным.

Получив приказание, Билли Кэрби стал подниматься по склону со свойственным ему хладнокровием. Когда он находился в ста шагах от укрепления, над бревнами показалось длинное ружье Кожаного Чулка и раздался его громкий голос:

- Уходите, Билли Кэрби, уходите! Я не желаю вам зла. Но если кто-нибудь из вас подойдет ближе, то будет пролита кровь.

- Полно, старина,- сказал Билли добродушно,- не заводите катавасию, а лучше выслушайте, что я вам скажу. Мое дело сторона, но сквайр Дулитль, который прячется вон за тем деревом, просил меня передать вам, что вы должны подчиниться закону. Вот и все!

- Я вижу эту тварь! - с негодованием закричал Натти.- Но если он мне покажет хоть краешек тела, в который можно всадить пулю, то я с ним разделаюсь. Уходите, Билли, прошу вас! Вы знаете, как я стреляю, но я не хочу с вами ссориться.

- Как бы вы ни стреляли, Натти,- сказал лесоруб, укрываясь за стволом сосны,- но вам не удастся застрелить человека сквозь дерево в три фута толщиной. Я же могу свалить его на вас в какие-нибудь десять минут, а то и скорее, поэтому будьте вежливы,- я требую только законного!

В серьезном тоне Натти чувствовалась решимость, но очевидно было также, что ему не хочется проливать человеческую кровь. Он спокойно отвечал на похвальбу лесоруба:

- Я знаю, что вы можете направить дерево, куда хотите, Билли Кэрби, но если, делая это, вы высунете руку или плечо, то у меня будет место для пули. Если вы желаете войти в пещеру, то обождите два часа, а затем милости просим, только не входите теперь. В ней уже лежит мертвое тело, и другое, в котором жизнь едва теплится. Если вы захотите войти немедленно, то мертвое тело будет и вне пещеры.

Лесоруб вышел из-за своего прикрытия и крикнул:

- Это хорошо, это правильно. Он требует, чтобы вы подождали два часа, и я не вижу причины отказывать ему. Человек может признать себя неправым, если вы не будете чересчур наседать на него, но если вы не даете ему одуматься, он тоже заартачится, как упрямый вол, которого чем больше бьешь, тем он больше упирается.

Своеобразные понятия Билли вовсе не уменьшили нетерпения Джонса, которому страстно хотелось скорее узнать тайну пещеры. Поэтому он прервал эту дружескую беседу, крикнув:

- Я приказываю вам сдаться, Натаниэль Бумпо! А вам, джентльмены, я приказываю помочь мне исполнить мой долг! Бенджамен Пенгвильян, я арестую вас и приказываю вам следовать за мной в местную тюрьму в силу этого предписания.

- Я готов следовать за вами, сквайр Джонс,- сказал Бенджамен, вынимая изо рта трубку (которую экс-дворецкий безмятежно покуривал в течение предыдущего разговора),- да, я готов плыть под вашим флагом на край света, если бы было такое место, но его нет, потому что земля круглая. Вы, может быть, этого не знаете, мистер Холлистер, так как прожили всю жизнь на берегу, изволите видеть.

- Сдайтесь! - перебил ветеран таким грозным голосом, что его испуганная армия отступила на несколько шагов.- Сдавайтесь, Бенджамен Пенгвильян, или не ждите пощады.

- Будь она проклята, ваша пощада! - воскликнул Бенджамен, вставая с бревна, на котором сидел, и поглядывая на дуло фальконета, который осажденные ночью перетащили на холм для защиты своих укреплений.- Слушайте, вы, мистер или капитан,- хотя, я думаю, вы не умеете назвать ни одной веревки, кроме разве той, на которой вас повесят,- нет никакой надобности так орать, точно вы перекликаетесь с глухим марсовым. Вы, кажется, думаете, что на вашей бумажонке значится мое настоящее имя, но ни один британский моряк не станет плавать в этих морях под своим флагом, изволите видеть. Если вы называете меня Пенгвильяном, то вы называете меня по фамилии человека, который, изволите видеть, был дворянином, а этого даже злейший враг не скажет ни о ком из семьи Бенджамена Стеббса.

- Даю вам минуту на размышление,- крикнул Ричард.- Бенджамен, Бенджамен! Не ожидал я от вас такой неблагодарности!

- Послушайте, Ричард Джонс,- сказал Натти, опасавшийся влияния шерифа на своего товарища,- хотя порох, который принесла девушка, сгорел, но у меня в пещере имеется достаточный запас, чтобы взорвать скалу, на которой вы стоите. Я это и сделаю, если вы не оставите нас в покое.

- Я полагаю, что продолжать переговоры с арестантами не соответствует достоинству моей должности,- заметил шериф своему спутнику, и оба поспешили ретироваться, а капитан Холлистер принял это отступление за сигнал к атаке.

- В штыки, ребята! Вперед! - крикнул ветеран.

Хотя армия ожидала этого сигнала, но все же он застал осаждающих врасплох, и ветеран один подступил к укреплению с криком:

- Смелее, молодцы, не давайте им пощады, если не сдадутся!

Он размахнулся своим палашом и, без сомнения, раскроил бы голову Бенджамену, если бы не зацепил за дуло фальконета. Благодаря этому обстоятельству орудие приняло вертикальное направление в тот самый момент, когда Бенджамен приложил свою трубку к затравке, и пять или шесть дюжин картечин полетели вверх.

Таким образом два фунта картечи, по тридцати штук на фунт, описав эллипс, вернулись на землю и посыпались среди древесных ветвей на головы войск, отставших от своего командира.

Успех атаки, предпринятой иррегулярными войсками, зависит от их первого движения. В данном случае через минуту после того, как оглушительный выстрел раскатился в горах, ветерану пришлось заканчивать атаку одному.

Бенджамен получил такой сильный толчок вследствие отдачи орудия, что растянулся на земле. Воспользовавшись этим обстоятельством, ветеран вскарабкался на бастион и, повернувшись к своим войскам, крикнул, размахивая палашом:

- Победа! Вперед, молодцы! Крепость наша!

Все это было проделано геройски и являлось примером, какого должны были ждать войска от доблестного командира, но победный крик ветерана послужил причиной перемены счастья. Услыхав его, Натти, который все это время не сводил глаз с Билли Кэрби, оглянулся в тревоге и увидел своего товарища распростертым на земле, а ветерана - стоящим на укреплениях. Дуло длинного ружья мгновенно повернулось к капитану. Был момент, когда жизнь старого солдата висела на волоске. Но цель была слишком велика и слишком близка для Кожаного Чулка, и тот вместо того, чтобы спустить курок, повернул ружье и нанес сильный удар прикладом в арьергард врага, заставив ветерана соскочить с укрепления гораздо быстрее, чем он взобрался на него.

Склон перед укреплением был до того крут и скользок, что капитан Холлистер не мог удержаться и продолжал мчаться вниз, падая, приподнимаясь, натыкаясь на деревья и каменья, сокрушая кустарники и мелкие деревца. Это быстрое движение и многочисленные толчки помутили умственные способности старого солдата. Ему, по-видимому, казалось, что он мчится в гору, пробиваясь сквозь ряды неприятеля. Он рубил палашом встречные деревья, пока, наконец, сокрушив полуобгоревшую сосенку, не очутился, к своему крайнему изумлению, на дороге, у ног собственной супруги.

Когда мистрис Холлистер, взбиравшаяся на холм в сопровождении десятков двух ребятишек, с палкой в одной руке и с пустым мешком в другой, увидела подвиги своего супруга, она воскликнула в страшном негодовании:

- Как, сержант! Ты обратился в бегство? Вот до чего я дожила: мой муж показал тыл неприятелю! Да еще какому неприятелю! А я только что рассказывала ребятишкам об осаде Йорктоуна и о твоей ране, и о том, как ты будешь действовать сегодня. Что же я вижу? Ты отступил после первого выстрела! Ох! Видно, придется бросить мешок! Если тут и будет добыча, то мне она не достанется. А ведь говорят, будто пещера наполнена золотом и серебром.

- Отступил! - воскликнул ошеломленный ветеран.- Где моя лошадь? Ее убили подо мной, и я...

- С ума ты сошел!- перебила жена.- Откуда у тебя возьмется лошадь, сержант? Ты просто несчастный капитан милиции! О! Не то бы вышло, если б здесь был тот, настоящий капитан!

Пока достойная чета обсуждала таким образом события, битва наверху приняла серьезный оборот. Когда Кожаный Чулок убедился, что неприятель отступает, он снова обратил все свое внимание на правое крыло осаждающих. Билли Кэрби, при его силе, нетрудно было бы воспользоваться этим моментом, чтобы проникнуть в укрепление и отправить обоих его защитников вслед за ветераном, но лесоруб не отличался воинственными наклонностями и в эту минуту кричал вслед капитану:

- Ура! Здорово, капитан! Хорошенько их! Смотрите, как он расправляется с деревьями!

Наконец, он уселся на землю, ухватившись за бока и покатываясь со смеха.

Все это время Натти стоял наготове, следя за малейшими движениями врага. К несчастью, крики возбудили непреодолимое любопытство в Гираме, который решился выглянуть из-за своего прикрытия, чтобы узнать, в каком положении находится дело. Хотя он сделал это очень осторожно, стараясь не подставлять своего фронта неприятелю, но, как это случалось и с лучшими полководцами, подставил ему тыл.

Лишь только мистер Дулитль наклонился вперед, ружье Натти с быстротой молнии направилось на него. Менее опытный человек прицелился бы в одежду, висевшую мешком, но Кожаный Чулок лучше знал своего противника, и когда раздался выстрел, Билли Кэрби, следивший, затаив дыхание, за действиями Натти, заметил, что кусочек коры отлетел от дерева, а одежда шевельнулась на некотором расстоянии от пустых складок. В то же мгновение Гирам выскочил из-за дерева, сделал два или три прыжка, схватился одной рукой за пострадавшую часть тела и, грозя другой Кожаному Чулку, крикнул:

- Будь ты проклят! Это не пройдет тебе даром!

Такие сильные выражения со стороны столь приличного человека, как сквайр Дулитль, а также сознание, что ружье Натти разряжено, ободрило войска, которые издали громкий клич и дали залп в верхушки деревьев. Воодушевленные собственными криками, люди кинулись на приступ, и Билли Кэрби, находивший, что как ни хороша была шутка, но она зашла чересчур далеко, готовился забраться на укрепления, когда на площадке появился судья Темпль и крикнул:

- Тишина и спокойствие! К чему кровопролитие и убийство? Разве закон не в силах защитить себя, не прибегая к вооруженной силе, когда нет ни возмущения, ни войны?

- Это отряд милиции,- крикнул шериф с отдаленной скалы,- который...

- Скажи лучше: отряд шутов. Я приказываю соблюдать мир.

- Стойте! Не проливайте крови! - крикнул чей-то голос с вершины "Видения".- Не стреляйте! Все уладится, вы войдете в пещеру.

Изумление произвело желаемое действие. Натти, который успел зарядить ружье, уселся на бревно и подпер голову рукой, а "легкая инфантерия" прекратила свои военные движения и с нетерпением ожидала исхода событий.

Через минуту Эдвардс сбежал с холма в сопровождении майора Гартмана, который следовал за ним с быстротой, поразительной для его лет. Они быстро поднялись к пещере и исчезли в ней. Все присутствующие стояли в молчаливом изумлении.

ГЛАВА XL

В течение нескольких минут после исчезновения молодого человека и майора судья Темпль и шериф вместе с волонтерами поднялись на террасу перед пещерой, и Джонс немедленно принялся строить заключения и перечислять свои личные заслуги в этом деле. Но появление обитателей пещеры заставило всех умолкнуть.

Они несли на простом деревянном кресле, покрытом медвежьей шкурой, дряхлого старца, которого осторожно и почтительно усадили на виду у всех. Голову его обрамляли длинные, белые, как снег, волосы. Черты лица его носили отпечаток достоинства, но лишенные всякого выражения глаза, медленно переходившие с предмета на предмет, показывали, что он достиг уже того возраста, когда человек впадает в детство.

Натти следовал за креслом и остановился на небольшом расстоянии позади него, опираясь на ружье. Майор Гартман стоял рядом со стариком. Глаза его, обыкновенно светившиеся весельем и юмором, были полны глубокой грусти. Эдвардс фамильярно, но ласково положил одну руку на кресло. Он, видимо, был взволнован.

Все смотрели на старика, но продолжали молчать. Наконец дряхлый незнакомец обвел присутствующих ничего не выражающим взглядом, сделал попытку встать и со слабой улыбкой произнес дрожащим голосом:

- Прошу садиться, джентльмены! Военный совет откроется немедленно. Садитесь, прошу вас, садитесь, джентльмены! Войска делают остановку на ночь.

- Он в бреду? - сказал Мармадюк.- Кто объяснит нам эту сцену?

- Нет, сэр,- возразил Эдвардс,- это не бред, а увядание. Остается выяснить, кто виновен в жалком состоянии этого старика.

- Неугодно ли джентльменам пообедать с нами, сын мой? - сказал старик, поворачивая голову на голос, который он, видимо, знал и любил.- Смотри же, чтоб обед был достоин джентльменов. Ты знаешь, у нас отличная дичь.

- Кто этот человек? - спросил Мармадюк изменившимся голосом.

- Этот человек,- сказал Эдвардс спокойно, но постепенно оживляясь по мере того, как говорил,- этот человек, которого вы находите в пещере лишенным всего, что может скрасить жизнь, был когда-то товарищем и советником тех, кто управлял вашей страной. Этот человек, которого вы видите слабым и беспомощным, был воин, настолько храбрый и бесстрашный, что туземцы прозвали его Пожирателем Огня. Этот человек, лишенный даже хижины, в которой он мог бы приклонить голову, был когда-то обладателем огромного богатства и, судья Темпль, он был законным собственником той самой земли, на которой мы стоим. Этот человек был отцом...

- Так, значит,- воскликнул Мармадюк прерывающимся от волнения голосом,- значит, это пропавший майор Эффингам!

- Действительно пропавший,- произнес молодой человек, не спуская с него глаз.

- А вы? А вы? - продолжал судья, с трудом выговаривая слова.

- Я его внук.

Последовала минута глубокого молчания. Все смотрели на говоривших, и даже старик-немец с видимым беспокойством ожидал, что будет дальше. Но минута волнения миновала. Мармадюк поднял голову и со слезами на глазах, схватив руку молодого человека, сказал:

- Оливер, я прощаю тебе всю твою резкость, все твои подозрения! Теперь я понимаю все! Я прощаю все, но одного не могу простить: как ты мог оставлять дряхлого старца в такой обстановке, когда не только мой дом, но и мое состояние в твоем распоряжении?

- Он верный, как сталь! - крикнул майор Гартман.- Я вам сказал, молодец, Мармадюк Темпль - верный друг, не изменяет в беде.

- Действительно, судья Темпль, мое мнение о вас поколебалось благодаря этому достойному джентльмену. Когда я убедился, что невозможно больше скрывать моего деда в убежище, которое доставили ему любовь и верность этого старика, я отправился на Могаук, чтобы отыскать его старого товарища, на совет которого я мог бы положиться. Он ваш друг, судья Темпль, но если то, что он говорит, верно, то я и отец чересчур строго судили вас.

- Вы говорите о вашем отце,- сказал Мармадюк,- так он действительно погиб при кораблекрушении?

- Да. Он оставил меня в Новой Шотландии, а сам отправился в Англию, чтобы получить вознаграждение за свои потери, которое британское правительство решило выплатить ему. Проведя год в Англии, он получил место губернатора в Вест-Индии и отплыл в Галифакс, намереваясь взять и увезти с собой моего деда.

- А ты! - воскликнул Мармадюк с глубоким участием.- Я думал, что и ты погиб вместе с ним.

Легкая краска появилась на лице молодого человека, который взглянул на столпившихся вокруг них волонтеров и ничего не ответил. Мармадюк обратился к ветерану, который только что присоединился к своему войску, и сказал:

- Отведите солдат в деревню и распустите их по домам. Шериф переусердствовал. Доктор Тодд, будьте добры осмотреть рану, которую Гирам Дулитль получил в этой нелепой стычке. Ричард, будь любезен, распорядись, чтобы мне прислали сюда экипаж. Бенджамен, ступайте домой и возвращайтесь к исполнению обязанностей дворецкого.

Когда посторонние удалились и на скале остались только заинтересованные лица, Мармадюк, указывая на престарелого майора, сказал его внуку:

- Не лучше ли отнести твоего деда в пещеру, пока не прибыл мой экипаж?

- Простите, сэр, он чувствует себя лучше на воздухе, и пользовался бы им чаще, если б не опасность, что его присутствие будет открыто. И не знаю, как быть, судья Темпль! Должен ли я, могу ли я допустить, чтобы майор Эффингам поселился в вашем доме?

- Выслушай меня и тогда решай сам,- сказал Мармадюк.- Твой отец был другом моей молодости. Он вверил мне свое состояние. Когда мы расстались, его доверие ко мне было так велико, что он не потребовал от меня никакой расписки в том, что деньги переданы мне. Ты, конечно, слышал об этом?

- Конечно, сэр,- подтвердил Эдвардс Эффингам.

- Мы расходились в политических взглядах. Если бы победа осталась за колониями, твой отец ничего бы не потерял, так как никому не было известно, что его состояние находится в моих руках. Если б одержала верх корона, нетрудно было бы восстановить права полковника Эффингама. Не ясно ли это?

- Начало хорошо,- ответил молодой человек с недоверчивой улыбкой.

- Слюшай, слюшай, мальшик! - сказал немец.- Нет ни один волосок фальшивый на голове судьи Темпль.

- Всем нам известен исход борьбы,- продолжал Мармадюк.- Твой дед оставался в Коннектикуте, и твой отец регулярно снабжал его средствами к существованию. Я знал это, хотя не имел сношений с твоим дедом. По окончании войны твой отец удалился вместе с войсками в Англию, где принялся хлопотать о возмещении убытков. Потери его действительно были велики, так как все его имения были проданы с молотка, и я купил их. Разве не было с моей стороны естественным желанием не ставить ему препятствий в осуществлении его справедливых требований.

- Препятствий не было, дело замедлилось только вследствие трудности разобраться во множестве заявлений.

- Да, но препятствие явилось бы, и притом непреодолимое, если бы я заявил всему свету, что владею его имениями, стоимость которых тем временем удесятерилась благодаря моим трудам в качестве его поверенного. Тебе известно, что я доставлял ему значительные суммы после войны?

- Да, вы делали это, пока...

- Пока он не начал возвращать мне мои письма нераспечатанными. Ты унаследовал характер своего отца, Оливер! Он был также резок и скор на решения.

Судья помолчал немного и продолжал, вздохнув:

- Может быть, и с моей стороны была тут ошибка. Может быть, я заглядывал чересчур далеко вперед и слишком полагался на свои расчеты. Конечно, было жестоким испытанием допускать, чтобы человек, которого я любил как лучшего друга, думал обо мне дурно в течение семи лет,- и все для того, чтобы не помешать ему получить вознаграждение. Но если бы он читал мои последние письма, ты знал бы уже обо всем, Оливер! То письмо, которое я послал ему в Англию, он прочел, как сообщил мне мой агент. Он умер, Оливер, зная все! Он умер, друг мой, и я думал, что ты умер вместе с ним.

- Недостаток средств не позволял нам заплатить за двух пассажиров,- отвечал молодой человек.- Я остался в Провидансе ждать его возвращения, и когда получил печальное известие о его гибели, то сидел почти без гроша.

- Что же ты предпринял? - спросил судья с волнением.

- Я отправился сюда отыскивать моего деда, так как знал, что он остался после смерти отца, который помогал ему из своей пенсии, без всяких средств к существованию. Приехав в его убежище, я узнал, что он тайно оставил его. Его взял Натти, так как мой отец часто...

- Разве Натти знал деда? - воскликнул судья.

- Он сопровождал его в походах на Запад, а позднее был оставлен в качестве его заместителя на землях, которые были подарены деду, по настоянию Чингачгука, которому мой дед однажды спас жизнь, делаварами. Они приняли его почетным членом своего племени. Мой отец, который часто посещал делаваров, будучи мальчиком, получил от них имя Орла, кажется, за свою наружность. Это имя перешло и ко мне.

- Продолжай свой рассказ,- сказал Мармадюк.

- Мне остается прибавить лишь несколько слов, сэр! Я отправился на озеро, где, как я часто слыхал, жил Натти, и убедился, что он действительно приютил у себя своего старого господина, но сохранял это в величайшей тайне, так как и ему не хотелось выставлять напоказ в бедности и унижении человека, на которого целый народ взирал когда-то с уважением.

- Что же ты сделал?

- Что я сделал? Я истратил мои последние деньги на покупку ружья и начал учиться быть охотником у Кожаного Чулка. Остальное вы знаете, судья Темпль!

- А потшему ви не думал о старый Фриц Гартман? - с упреком спросил немец.- Ви не слыхал имя старый Фриц Гартман от вашего отец?

- Может быть, я поступал неправильно, джентльмены,- возразил молодой человек,- но у меня была своя гордость. Я не хотел открывать посторонним людям вещи, о которых мне и теперь тяжело говорить. У меня были свои планы, быть может, нелепые, но я хотел, если дед доживет до осени, взять его с собой в город, где у нас есть дальние родственники. Но он быстро разрушается,- прибавил Оливер с грустью,- и скоро будет лежать рядом с могиканом.

Так как погода была хорошая, то они оставались на воздухе, пока не услышали стук колес экипажа судьи Темпля на склоне горы. Разговор тем временем продолжался с не остывающим интересом, разъясняя пункты, остававшиеся еще неясными, и устраняя антипатию молодого человека к Мармадюку. Он уже не возражал против переселения своего деда, на лице которого появилось выражение детского удовольствия, когда он увидел себя в экипаже.

Пока его дед не был уложен в постель, возле которой уселся Натти, молодой Эффингам не отходил от него. Затем его пригласили в кабинет судьи, где он нашел Мармадюка и майора Гартмана.

- Прочти эту бумагу, Оливер,- сказал он,- и ты увидишь, что не только при жизни я не намеревался делать зло твоей семье, но позаботился и о том, чтобы после моей смерти справедливость была восстановлена насколько возможно.

Молодой человек взял бумагу, которая оказалась завещанием судьи. Несмотря на свое волнение, он заметил, что дата совпадала с тем временем, когда Мармадюк находился в угнетенном состоянии. По мере того как он читал, глаза его увлажнялись, а рука, державшая бумагу, начала сильно дрожать.

Завещание начиналось обычными формальными заявлениями, но затем следовало изложение воли Мармадюка. Ясным, определенным языком он сообщал о своих обязательствах по отношению к полковнику Эффингаму, о своей дружбе с ним и обстоятельствах, при которых они расстались. Затем он объяснил мотивы своего продолжительного молчания, упоминал о значительных суммах, посланных им своему другу и возвращенных вместе с нераспечатанными письмами. Он сообщил также о своих поисках деда, который пропал без вести, и о своей уверенности, что прямой наследник вверенного ему состояния погиб вместе с отцом в океане.

После этого краткого и ясного изложения событий он указал точную сумму денег, переданных ему на хранение полковником Эффингамом. Затем следовало завещание: он оставлял половину своего состояния дочери, а другую Оливеру Эффингаму, майору в отставке великобританской армии, его сыну Эдуарду Эффингаму и его сыну Эдуарду Оливеру Эффингаму, или тому из них, кто окажется в живых, или его потомкам. Это распоряжение сохранило силу до 1810 г. Но если бы в течение этого времени не нашлось никого из указанных лиц, то все состояние переходило в руки его дочери или ее наследников с обязательством уплатить сумму его долга полковнику Эффингаму с наросшими на нее процентами законным наследникам семьи Эффингама.

Слезы выступили на глазах у молодого человека, когда он читал это неоспоримое свидетельство безусловной честности Мармадюка. Его смущенный взгляд все еще был прикован к бумаге, когда возле него раздался голос, заставивший его вздрогнуть:

- Вы все еще сомневаетесь в нас, Оливер?

- Я никогда не сомневался в вас! - воскликнул молодой человек.

- А мой отец...

- Я вижу, что был не прав!

- Благодарю тебя, сын мой,- сказал судья, обменявшись теплым рукопожатием с молодым человеком.- Мы оба заблуждались: ты был чересчур поспешен, а я чересчур медлителен. Половина моего состояния станет твоей; как только закончатся формальности передачи, если же мои подозрения правильны, то и другая не замедлит присоединиться к ней.

Говоря это, он соединил руку молодого человека с рукой своей дочери и сделал знак майору, приглашая его последовать за ним.

- Послушайте, девица,- добродушно сказал майор,- бивай я такой, какой бивал, когда ходил в походы с его дед, этот молотшик не получшал бы так легко такой приз.

- Идем, идем, старый Фриц! - сказал судья.- Вам не семнадцать лет, а семьдесят! Ричард поджидает вас в столовой за чашкой пунша.

- Ритшард! Черт побирай! - воскликнул немец, поспешно выходя из комнаты.- Его пунш годится для моя лошадь! Черт побирай! Он накладает в пунш патоки.

Мармадюк улыбнулся, дружески кивнул молодой чете и вышел, оставив их наедине.

ГЛАВА XLI

Наступил октябрь. За это время произошло много важных событий.

Двумя главнейшими были свадьба Оливера и Елизаветы и смерть майора Эффингама. Оба события произошли в первых числах сентября, и первое предшествовало последнему всего несколькими днями. Старик угас, как догоревшая свеча.

Одной из забот Мармадюка было согласовать обязанности должностного лица с его личными чувствами по отношению к провинившимся перед законом друзьями. На другой день после событий у пещеры Натти и Бенджамен вернулись в тюрьму, где оставались, обставленные всеми удобствами, до возвращения из Альбани нарочного, который привез помилование Кожаному Чулку.

Гирама убедили отказаться от подачи жалобы, и двое заключенных в один и тот же день вышли на свободу.

Однажды, в середине месяца, Оливер вошел в залу, где Елизавета отдавала обычные хозяйственные распоряжения на этот день, и предложил ей прогуляться с ним к озеру.

Оттенок грусти на лице мужа привлек внимание Елизаветы. Она накинула на плечи легкую шаль и, взяв под руку Оливера, последовала за ним, не спрашивая, куда он ведет ее. Они перешли через мост, свернули с дороги и направились вдоль берега озера.

Елизавета догадывалась о цели их прогулки и, видя задумчивость мужа, не хотела нарушать ее несвоевременными вопросами. Вскоре они вышли на простор, и перед ними открылось спокойное озеро с массой водяных птиц. Склоны холмов осень уже расцветила яркими красками.

- Ты, наверное, догадываешься, куда мы идем? - спросил Оливер Елизавету.- Я рассказывал тебе о моих планах. Как ты их находишь?

- Сначала я должна посмотреть, как они исполнены,- сказала она.- Но у меня есть тоже свои планы. Пора мне рассказать о них.

- У тебя? Наверное, что-нибудь относительно моего старого друга Натти?

- Разумеется, относительно Натти, но у меня есть и другие друзья, кроме Кожаного Чулка. Разве ты забыл о Луизе и ее отце?

- Нет, конечно, но ведь я подарил добрейшему Гранту одну из лучших ферм в графстве. Что касается Луизы, то мне хотелось бы, чтобы она всегда оставалась с тобой.

- Тебе бы хотелось,- сказала Елизавета, ревниво сжимая губы,- но, быть может, бедняжка Луиза имеет другие виды. Быть может, она желает последовать моему примеру и выйти замуж.

- Не думаю,- сказал Эффингам после минутного раздумья.- Я, право, не знаю здесь ни одного подходящего человека для нее.

- Здесь, может быть, и не найдется такого, но есть и другие места, кроме Темпльтона.

- Неужели ты желаешь, чтобы мы лишились мистера Гранта?

- Что же делать,- возразила Елизавета, чуть заметно улыбаясь,- если это необходимо?

- Но ты забываешь о ферме?

- Он может сдать ее в аренду, как делают другие, тем более что ему некогда заниматься хозяйством.

- Но куда же он уедет? Ты забываешь Луизу?

- Нет, я не забываю Луизу,- сказала Елизавета, снова поджимая свои хорошенькие губки.- Помнишь, Эффингам, мой отец говорил, что я им командую и буду командовать тобой. Вот я и хочу испытать свою власть.

- Сделай одолжение, милая, но только не к ущербу всех нас, не к ущербу твоей подруги.

- Почему вы знаете, сэр, что это будет к ущербу моей подруги? - спросила Елизавета, ревниво глядя ему в лицо, на котором, впрочем, не заметила ничего, кроме выражения искреннего недоумения.

- Как почем знаю? Но, разумеется, ей будет жаль расстаться с нами.

- Наш долг бороться с нашими чувствами,- возразила она,- и у нас нет причины опасаться, что Луиза окажется слишком слабой для этого.

- В чем же, однако, заключается твой план?

- Мой отец выхлопотал для мистера Гранта место пастора в одном из городов на Гудзоне. Там он может жить спокойно, а его дочь найдет там общество и знакомства.

- Ты удивляешь меня, Бесс! Я не знал, что ты обдумала все так хорошо.

- О, я обдумала гораздо основательнее, чем вы воображаете, сэр,- сказала жена, лукаво улыбаясь.

Эффингам засмеялся. Они дошли до цели своей прогулки, и разговор перешел на другую тему.

Место, где они находились, было той самой площадкой, на которой так долго стояла хижина Кожаного Чулка. Площадка была очищена от обломков, выровнена и выложена дерном, который прекрасно прижился благодаря дождям и одевал ее густым газоном. Ее окружала каменная ограда с калиткой, в которую они вошли.

Они увидели, к своему удивлению, "ланебой" Натти, прислоненный к ограде. Гектор и сука лежали на траве. Сам охотник лежал на земле перед надгробным камнем, отодвигая рукой высокую траву, заслонявшую надпись.

Оливер и Елизавета неслышными шагами подошли к Натти, который не заметил их появления, всматриваясь в надпись и моргая глазами, точно что-то мешало ему видеть. Наконец, он медленно встал и произнес вслух:

- Так, так, могу сказать, хорошо устроено. Похоже, что тут что-то написано, но мне не разобрать. Вот трубка, и томагавк, и мокассины вышли очень хорошо, очень хорошо для человека, который, пожалуй, и не видывал их никогда. Ох-хо-хо! Вот они лежат здесь рядом, успокоились, наконец. Кто-то меня уложит в землю, когда придет мое время?

- Когда наступит этот печальный час, Натти, найдутся друзья, которые отдадут вам последнюю почесть,- сказал Оливер, тронутый словами охотника.

Старик повернулся, не выражая никакого удивления, так как усвоил в этом отношении индейские привычки, и провел рукой по лицу, словно стирая с него выражение печали.

- Вы пришли посмотреть могилы, детки? - сказал он.

- Я надеюсь, что все устроено, как вы хотели? - сказал Эффингам.- Ваш голос в этом случае имеет наибольший вес.

- Ну, я ведь не привык к богатым могилам,- отвечал старик.- Мой вкус тут не много значит. Вы положили майора головой к западу, а могикана к востоку, да?

- Да, как вы хотели.

- Так и следует,- сказал охотник.- Но прежде, чем я уйду, мне хотелось бы знать, что тут говорится людям, которые слетаются в эту страну, точно голуби весной, о старом делаваре и о храбрейшем из белых, который когда-нибудь ходил по этим холмам.

Эффингам и Елизавета были поражены необычайно торжественными манерами Кожаного Чулка. Приписывая это окружающей обстановке, молодой человек подошел к памятнику и прочел вслух надпись:

- "Памяти Оливера Эффингама, эсквайра, майора 60-го пехотного полка. Утро своей жизни провел он в почете и богатстве, но закат ее был омрачен бедностью, одиночеством и болезнью, которые облегчались только нежной заботливостью его старого, верного и искреннего друга и помощника Натаниэля Бумпо".

Кожаный Чулок вздрогнул при звуках своего имени, и радостная улыбка осветила его старческие черты.

- Вы это сказали, молодец? Вы вырезали имя старика на этом камне, рядом с именем майора? Спасибо вам, детки! Это была добрая мысль, а добро дорого для сердца, когда жизнь уже подходит к концу.

Елизавета отвернулась, скрывая слезы. Эффингам, с трудом подавив волнение, ответил:

- Оно вырезано на этом камне, но его следовало бы написать золотыми буквами!

- Покажите мне мое имя, молодец,- сказал Натти с наивным восторгом.- Покажите мне мое имя, которому досталась такая честь.

Эффингам положил его палец на имя, и Натти с глубоким интересом обвел очертания букв, а затем встал и сказал:

- Это хорошо, и добрая мысль, и добрый поступок! А что вы написали о краснокожем?

- Слушайте, я прочту: "Этот камень поставлен в память индейского вождя племени делаваров, который был известен под именем Джона могикана"...

- Могикана, молодец! Они называют себя могиканами.

- ..."и Чингагука"...

- ...гач, малый, гачгука! Чингачгука! Значит это: Великий Змей. Имя нужно поставить правильно, потому что индейские имена всегда что-нибудь обозначают.

- Я велю исправить ..."он был последним представителем своего племени, обитавшим в этой стране. О нем можно сказать, что недостатки его были недостатками человека, а доблести - доблестями индейца".

- Вот это верно, так верно, мистер Оливер! Ах, если бы вы знали его, как я, в цвете лет! Если бы вы видели его в той самой битве, когда ирокезы схватили его и уже привязали к столбу, а старый джентльмен, который покоится рядом с ним, выручил его. Я разрезал веревки и дал ему мой томагавк и нож, потому что ружье было всегда моим любимым оружием. И как же он действовал ими! Когда я встретился с ним вечером после погони, у него было тринадцать скальпов мингов. Не дрожите, мадам Эффингам, ведь это все были войны! А теперь, когда я смотрю с вершины холма, откуда я мог насчитать иногда до двадцати огней в лагере делаваров, мне грустно думать, что здесь не осталось ни одного краснокожего, разве забредет иногда какой-нибудь пьяница из онеидцев или из тех полуиндейцев, что живут на берегу моря и, по-моему, даже не могут называться индейцами, потому что они ни рыба, ни мясо, ни белые, ни краснокожие... Но пора мне, пора! Время пришло, и я ухожу...

- Уходите?- отозвался Эдвардс.- Куда вы уходите?

Кожаный Чулок, который бессознательно для самого себя воспринял много индейских привычек, отвернулся, чтобы скрыть свое волнение, и, достав из-за памятника большой узел, увязал его себе на спину.

- Вы уходите? - воскликнула Елизавета, быстро подходя к нему.- Вам не следует уходить далеко в леса одному в ваши годы. Право, это неблагоразумно! Он задумал, Эффингам, какую-нибудь дальнюю охотничью экскурсию.

- Мистрис Эффингам правду говорит, Натти! - сказал Оливер.- Зачем вам теперь подвергаться таким лишениям? Снимайте-ка ваш узел, да ограничьте вашу охоту прогулкой вместе с нами в лес.

- Лишениям! Да это удовольствие, единственное удовольствие, которое остается для меня.

- Нет, нет, вы не уйдете далеко! - воскликнула Елизавета, ощупывая узел охотника.- Я угадала: вот его походный котелок, вот рог с порохом. Нельзя ему позволить уходить далеко от нас, Оливер! Вспомни, как внезапно угас могикан.

- Я знал, что разлука будет нелегка, детки! Я знал это! - сказал Кожаный Чулок.- Вот я и зашел проститься с могилами и решил, что если я и оставлю вам на память альбом, который подарил мне майор, когда мы в первый раз расстались в лесах, то вы будете знать, что куда бы ни пошел старик, сердце его всегда будет с вами.

- Он что-то затеял! - воскликнул молодой человек.- В чем дело, Натти? Куда вы собрались?

Охотник подошел к нему с уверенным видом, как будто то, что он собирался сказать, должно было устранить всякие возражения.

- Вот что, молодец, я слышал, что на Больших озерах охота еще хоть куда, а белых людей почти не встретишь, кроме таких, как я. Я устал жить на расчистках и слышать стук молота с утра до вечера. И хоть я очень привязался к вам обоим, детки,- я бы не сказал этого, если бы это не было правдой,- но я слишком стосковался по лесам.

- По лесам! - повторила Елизавета с дрожью в голосе.- Да разве здесь мало леса?

- Ах, дитя, это не то, что нужно для человека, привыкшего к пустырям. Плохо мне здесь жилось с тех пор, как ваш отец явился сюда с поселенцами, но я не хотел уходить, пока был жив тот, кто покоится под этим камнем. Но теперь и его нет, и Чингачгука нет! Вы оба молоды и счастливы! Да! Теперь в большом доме весело! Пора и мне подумать о моих удобствах на старости лет. Леса! Какие это леса! Я не называю лесами таких мест, где что ни шаг, то расчистка.

- Скажите, что нужно для вашего удобства, Кожаный Чулок, и если это исполнимо, то будет исполнено!

- Вы хотите мне добра, молодец, я это знаю, и вы тоже, мистрис, но ваши пути - не мои пути.

- Это так неожиданно! - воскликнула Елизавета с глубоким огорчением.- Я думала, что вы останетесь жить с нами до самой смерти, Натти!

- Слова не помогут! - сказал Эдвардс Эффингам.- Узы одного дня не одолеют сорокалетних привычек. Я слишком хорошо знаю вас, чтобы спорить с вами, Натти! Но не могу ли я выстроить вам хижину на каком-нибудь отдаленном холме, где мы могли бы навещать вас иногда, и где вам было бы удобно?

- Не бойтесь за Кожаного Чулка, детки! Не бойтесь! Я знаю, что вы хотите мне добра, но наши дороги разные: я люблю леса, а вам нужны человеческие лица. Я ем, когда голоден, и пью, когда мне хочется пить, а у вас - назначенные часы для еды и для питья! Да, да, вы даже собак закармливаете по своей доброте, а пес должен быть тощим, чтобы хорошо выслеживать дичь. Я создан для пустыни. Если вы меня любите, то не мешайте мне идти в леса, по которым я тоскую.

Спорить было бесполезно. Все увещания остались бы бесплодными. Елизавета опустила голову и заплакала, ее муж смахнул слезы с глаз и, достав дрожащими руками из кармана бумажник, протянул охотнику несколько банковых билетов.

- Возьмите, по крайней мере, хоть это,- сказал он.- Спрячьте их у себя. В час нужды они могут оказать вам большую услугу.

Старик взял банковые билеты и с любопытством осмотрел их.

- Это новые деньги, которые делают в Альбани из бумаги. Они годятся только для того, кто умеет читать. Нет, нет, возьмите их назад, они мне ни к чему. Я забрал у француза весь порох, а свинец найдется и там, куда я иду. Эти бумаги и на пыжи-то не годятся, потому что я употребляю только кожаные. Мистрис Эффингам, позвольте старику поцеловать вас и пожелать счастья вам и всем вашим.

- Еще раз прошу вас, останьтесь! - воскликнула Елизавета.- Не заставляйте меня, Кожаный Чулок, оплакивать человека, который дважды спас мне жизнь и так верно служил тем, кого я люблю! Останьтесь если не ради себя самого, то ради меня! Мне будет казаться, что вас постигли все беды, порождаемые одиночеством, нуждой и болезнью. Останьтесь!

- Такие мысли недолго будут вас мучить,- возразил охотник.- Они исчезнут.

Елизавета подняла голову и подставила старику свою побледневшую щеку. Он снял шапку и прикоснулся к ней губами. Рука его судорожно стиснула руку молодого человека, который хранил молчание. Затем охотник затянул покрепче пояс и ремни узла с медлительностью, которая показывала, как тяжела ему разлука. Раза два он пытался что-то сказать, но не мог. Наконец, он вскинул ружье на плечи и кликнул собак звонким голосом, далеко раздававшимся вокруг:

- Сюда, сюда, собачки! В путь, в путь! Долгонько нам придется идти.

Собаки вскочили на крик и поплелись за своим хозяином. Наступила непродолжительная пауза, в течение которой Оливер закрыл лицо руками. Когда он отнял руки, на кладбище не было никого, кроме него и его жены.

- Он ушел! - воскликнул Эффингам.

Елизавета подняла глаза и увидела старого охотника на опушке леса. Он остановился на минуту, оглянулся, махнул им рукой в знак прощания и скрылся в лесу.

Больше они не видели Кожаного Чулка. Он ушел в сторону заходящего солнца передовым из пионеров, проложивших путь через материк.

Фенимор Купер - Пионеры, или У истоков Сосквеганны (The Pioneers, or The sources of the Susquehannh). 6 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :