Фенимор Купер
«Лионель Ликольн или осада Бостона (Lionel Lincoln or the Siege of Boston). 1 часть.»

"Лионель Ликольн или осада Бостона (Lionel Lincoln or the Siege of Boston). 1 часть."

Перевод E. H. Киселева

Предисловие к новому изданию.

Быть может не найдется другой страны, история которой давала бы так мало для поэзии, как история Северо-Американских Соединенных Штатов. Книгопечатание появилось еще задолго до поселения первых колонистов, и политика провинций и штатов всегда была направлена к поощрению просвещения. Во всей истории Америки нет не только ни одного темного факта, нет даже сомнительнаго. Все не только выяснено и известно, но даже общеизвестно, так что воображению автора нечего и приукрасить. Конечно, люди впали в обычные кривотолки насчет репутации отдельных личностей, основываясь на самых их выдающихся и легко истолковываемых деяниях, и вывели из них заключения, на которые и опирались в своих суждениях. Но, кто глубоко изучил человеческую природу, тот знает, что самые противоречивые достоянства и недостатки часто борятся в одном и том же сердце. Дело поэта не в том чтоб одолеть эти заблуждения; ни одна неловкость не влечет за собою столь быстрого возмездия, как попытка поучать читателя, ищущего вовсе не поучения, а только развлечения. Автор знает эту истину по опыту, а также и по затруднениям, которые он встретил создавая эту книгу, единственный исторический труд, который он дозволил себе, и, наконец, по приему оказанному ему публикою. Он и доказал, что он не пренебрегает мнением публики, оставив попытки, бесполезность которых была ему так ясно доказана.

Когда романист решается нарушить порядок времени, сочетая обычаи и события разных веков, то он может винить в своем неуспехе только собственное недомыслие и безталанность. Но, когда его успеху противятся обстоятельства, ему в оправдание позволительно сказать, особенно если он сознал свои заблуждения и отрекся от них, что главная его ошибка состояла в попытке сделать невозможное.

Автор этого романа, открыто признавая, что его "Лионель Линкольн" вышел не таков, каким он хотел, чтоб он был, когда принимался за него, все же полагает, что он имеет некоторые права на внимание читателя. Битвы при Лексингтоне и Бонкер-Хилле, движение на Проспект-Хилль описаны со всею точностью, на какую был способен человек, не бывший очевидцем этих важных событий. Автор не щадил труда, изучая английские и американские документы, и черпал сведения из частных источников с твердым намерением добиться истины. Самая местность была им лично посещена и осмотрена, и все описания и рассказы строго взвешены и сопоставлены с местными условиями. Автор этим не ограничился; ему удалось добыть журналы того времени и возстановить даже перемены погоды в те дни. Тот, кому будут интересны все эти подробности, может быть уверен, что в "Лионеле Линкольне" он прочтет обо всем этом самые точные сообщения. Журнальные обозреватели, которые при выходе в свет этой книги упрекали автора в том, что он не церемонится с природою, то и дело освещая сцену событий лунным светом, были неправы. Пусть они знают, что метеорологические перемены в те дни были перед глазами автора все время, пока он писал свой роман.

Поэтические произведения, плоды фантазии, редко бывают поняты даже теми, кто обладает всем необходимым уменьем, чтобы судить о них. Так, в одной статье, в общем благоприятной для книги, если принять в рассчет её заслуги, содержалось замечание о том, что создание и картина характеров идиота и глулпа должны были причинить не малые затруднения автору. Поэтому будет не излишне заявить, что Джоб Прэй и Ральф были люди лично известные автору, и что им соблюден даже их язык, насколько это допускал ход повествования.

"Лионель Линкольн", как большинство произведений того же автора, первоначально печатался с непереписанной рукописи и нес на себе все недочеты и пера и печати pari passu. В этом издании большая часть ошибок такого происхождения была исправлена, и автор надеется, что книга через это несколько выигрывает со стороны внешней добропорядочности.

Париж. Сентябрь, 1832 г.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Уильяму Джею, эсквайру

из Бедфорда, в Уэст-Честере.

Дорогой Джей!

Наша непрерывная двадцатичетырехлетняя тесная дружба объяснит появление в этой книге вашего имени. Человек с боиее живым умом, чем мой, мог бы, пользуясь случаем, сказать несколько слов о блестящих заслугах вашего отца; но мое слабое свидетельство ничего не в силах прибавить к славе, которая уже стала достоянием потомства; а между тем, зная так близко заслуги сына и испытывая так долго его дружбу, я еще могу отыскать наилучшие поводы, чтобы посвятить вам эти легенды,

Ваш истинный и верный друг Д. Фенимор Купер.

Предисловие к легендам тринадцати республикъ1)

1) В первом издании "Лионель Линкольн" был объявлен первою из "Легенд тринадцати республик". Впоследствии автор не следовал этому плану. Тем не менее, не взирая на то, что это предисловие, также и то, которое мы помещаем вслед за ним, которое автор предпослал специально "Лионелю Линкольну", и были оба автором уничтожены в новом издании, мы сочли нужным привести их здесь. Фенимор Купер после издания "Лионеля Линкольна" подружился с Вальтер-Скоттом и не хотел воспроизводить этого предисловия, чтоб оно не показалось критическим выпадом против обычных предисловий к романам автора "Веверлея". Под выражением тринадцать республик разумеются 13 первоначальных штатов Северо-Американского Союза. Прим. ред.

Способы и пути, какими частные события, характеры и описания, которые найдут в этих легендах, дошли до сведения автора, вероятно, навсегда останутся тайною между им и его издателем. Он считает лишним ручаться за то, что главные факты, которые сюда входят, верны, потому что еслиб они сами по себе не давали доказательства своей верности, никакие уверения автора, по его глубокому убеждению, не заставили бы поверить им.

Но хотя он не намерен представить положительных доводов в опору своего произведения, он не поколеблется представить все отрицательные доводы, какие у него имеются.

Итак, он торжественно заявляет прежде всего, что никакой неведомый человек того или другого пола не помирал по соседству с ним и не оставлял бумаг, которыми автор законно или незаконно воспользовался. Никакой инозомец с мрачною физиономиею и молчаливым нравом, вменивший себе молчание в добродетель, никогда не вручал ему ни единой исписанной страницы. Никакой хозяин не давал ему материалов для этой истории с тою целью, чтобы выручкою за пользование этими материалами покрыть долг, оставшийся за его жильцом, умершим от чахотки и покинувшим сей бренный мир с безцеремонным забвением итога последнего счета своего хозяина, т. е. издержек на его похороны.

Автор ничем не обязан никакому краснобаю, мастеру рассеивать своими розсказнями скуку долгих зимних вечеров. Он не верит в привидения. За всю свою жизнь он не имел никаких видений, и спит он всегда так крепко, что не видит никаких снов.

Он вынужден признаться, что ни в одном из журналов, выходящих каждый день, каждую недедю, каждый месяц, или каждые три мееяца, он не нашел ни одной, ни хвалебной, ни критической статьи, содержащей мысдь, которою его слабые средства могли бы воспользоваться. Никто, как он, не жалеет об этой фатальности, потому что редакторы всех этих журналов обычно влагают в свои статьи столько воображения, что благоразумно пользуясь ими можно было бы обезпечить за книгою бессмертную славу, сделав ее непостижимою.

Он твердо заявляет, что не получил сведений ни от какого ученого общества, и не опасается опровержений с этой стороны, ибо чего ради существо столь темное и незначущее, удостоилось бы их милости?

Хотя его и видят от времени до времени в сытном ученом обществе, известном под именем "Клуба хлеба и сыра", где он сталкивается с докторами прав и медицины, поэтами, художниками, издателями, законодателями и всякого рода писателями, начиная с метафизиков и представителей высших наук и кончая авторами фантастических произведений, но он уверяет, что смотрит на ученость, которую там подбирают, как на вещь слишком священную, чтоб ею пользоваться в каком-либо труде, кроме проникнутого высшим достоинством серьезной истории.

Об учебных заведениях он должен говорить с уважением, хотя права истины и выше прав признательности. Он ограничится заявлением, что эти заведения вполне неповинны в его заблуждениях, так как он давным-давно позабыл то немногое, чему в них обучался.

Он не похитил образов у глубокой и естественной поэзии Брайанта, ни сарказма у ума Хадлека, ни счастливых выражений у богатого воображения Персиваля, ни сатиры у едкого пера Поольдинга (Брайант, Халлек, Поольдинг - американские поэты, мало известные в Европе. Поэма Брайанта "Thanatopsis" переведена по русски А. Н. Плещеевым.), ни округленных периодов у Ирвинга (Автор истории Христофора Колумба, американский Аддисон, как его прозвали американцы.), ни соблазнительной лакировки у картин Верлланка (Известен в Европе еще меньше, чем вышеупомянутые.).

На вечерах и собраниях синих чулков он, как ему казалось, отыскал сокровище в тех литературных денди, которые их посещали. Но опыт и изучение дали ему распознать, что они годны только на то, чтоб следовать инстинкту, который руководит ими.

Он не может себя упрекнуть в нечестивой попытке присвоения острот Джо Миллера (Составитель сборника острот и вольных песенок.), пафоса сантиментальных писателей и вдохновений Гомеров, пишущих в журналах.

Он не имеет претензии заимствовать живость восточных штатов Америки; он не анализировал однообразного характера внутренних штатов; южные же штаты он оставил в покое со всем их угрюмым духом.

Наконец, ничего он не награбил из книг, напечатанных готическим шрифтом, ни из шестипенсовых брошюр. Бабушка его была достаточно жестока, чтобы отказать ему в сотрудничестве в его работах. Словом, говоря самым положительным языком, он хочет жить в мире с людьми и помереть в страхе Божием.

Предисловие к первому изданию "Лионеля Линкольна".

В этой истории найдется несколько анахронизмов. Если-б автор сам не заявил об этом, читатели, склонные привязываться к слову мопи бы извлечь из этого некоторые заключения в ущерб его правдивости. Эти анахронизмы относятся скорее к личностям, нежели к событиям. Их пожалуй сочтут за погрешности. Но они согласуемы с сущностью фактов, связаны с обстоятельствами гораздо более вероятными, нежели действительные события. Они обладают всею гармониею поэтического колорита, и автор никак не в состоянии решить, почему бы им не быть истинами.

Он предоставляет этот затруднительный пункт остроте инстинкта критиков.

Легенда эта может быть разделена на две почги равные части. Одна содержит общеизвестные факты, другая основана на частных сведениях, также вполне верных. Что же касается до авторитетов этой второй части, автор насчет их ссылается на свое предшествующее предисловие. Но ему нет таких же причин церемониться с источниками, из которых почерпнута первая часть.

Добрые жители Бостона хорошо знают, какую славную роль играли они в первых летописях нашего союза, и не пренебрегают никаким достойным хвалы средством увековечения памяти своих предков. Отсюда все эти издания местного интереса, которые в таком множестве публикуются в Бостоне, как ни в каком другом городе Соединенных Штатов. Автор пытался извлечь пользу из этого материала, сопоставдяя факты, выбирая их и, как он надеется, выказывая до некоторой степени то знание людей и событий, которое необходимо для полноты картины.

Если он потерпел неудачу, то по крайней мере ничем не пренебрег, чтобы иметь успех.

Он не расстанется с колыбелью американской свободы, не выразив признательности за все, что было сделано для облегчения его предприятия. Если он не удостоился посещения воздушных существ, если у него не было одного из тех видений, которые так любят изобретать поэты, он все же остается уверенным, что будет понят, когда скажет, что был почтен вниманием некоторых существ, похожих на тех, которые вдохновляли воображение поэтов.

Лионель Ликольн или осада Бостона.

ГЛАВА I.

Они как будто оживляют мою усталую душу и радостно, и молодо вдыхают в себя вторую весну.

Грей.

Каждому американцу известны главнейшие события, побудившие в 1774 г. английский парламент наложить на Бостонский порт те политически безразсудные ограничения, которые в конец погубили торговлю главного города западных британских колоний. Известно каждому американцу также и то, с каким благородством, с какой непоколебимой верностью великой идее этой борьбы жители соседнего с Бостоном города Салема отказались от возможности извлечь для себя выгоду из того положения, в которое попали их соотечественники. Результатом дурной политики английского правительства с одной стороны и похвального единодушие столичных жителей с другой явилось то, что в забытой бухте Массачусетса перестали появляться всякие иные корабли кроме плававших под королевским флагом.

Однако, под вечер одного апрельского дня, в 1775 г., глаза нескольких сот бостонцев были устремлены на далекий парус, видневшийся над лоном вод и приближавшийся по запретным волнам к опальному порту. Коническая вершина Бикон-Гилля и его западный склон были покрыты публикой, смотревшей на интересный предмет с тем вниманием и с той глубокой тревогой, которые в ту смутную эпоху вызывало почти каждое событие. Впрочем, собравшаеся толпа состояла из людей не одинакового настроения. Мысли и стремления были у многих диаметрально противоположны. Граждане важные и солидные, но при этом осторожные, старались скрыть горечь своих чувств под равнодушной внешностью, тогда как молодежь в военной форме шумно выражала свою радость во поводу того, что скоро получатся вести с далекой родины об отсутствующих друзьях. Но вот с соседней равнины послышалась протяжная барабанная дробь, с моря потянул вечерний бриз, и праздные зрители ушли с горы, предоставив ее тем, кто имел на нее больше прав. Не такое было время, чтобы свободно и откровенно обмениваться друг с другом своими мыслями.

К тому времени, как подняться вечернему туману, гора успела опустеть совершенно. Зрители в молчаливой задумчивости разошлись по своим домам, ряды которых темнели на берету вдоль восточной стороны полуострова.

Не смотря на наружную апатию, общественное мнение все же так или иначе выражалось, хотя не громко и не открыто. Уже передавался друг другу неприятный слух, что этот корабль - первое судно из целаго флота, везущего подкрепление для армии, и без того уже многочисленной и самонадеянной, так что уважения к закону ожидать от неё было трудно. Известие было принято спокойно, без малейшего шума, но все двери и ставни в домах ссйчас же закрылись наглухо, как будто обыватели хотели выразить этим путем свое неудовольствие.

Между тем корабль приблизидся ко входу в порт, усеянному утесами, и остановился, покинутый ветром и задержанный встречным отливом. Он как будто предчувствовал, что ему будет оказан дурной прием в городе. Бостонцы, однако, преувеличивали опасность. Судно не было транспортным, на нем не было распущенной, вольной солдатчины. Полнейший порядок поддерживался на палубе, и находившиеся на судне пассажиры не могли пожаловаться ни на что. Все признаки указывали скорее на то, что на корабле прибыли какия-нибудь важные лица или люди с очень хорошими средствами, щедро оплатившие предоставленные им удобства.

На палубе в разных местах сидели или лежали немногочисленные матросы очередной вахты и беспечно смотрели то на полоскавшийся о мачту парус, повисший, точно крыло усталой птицы, то на спокойную воду бухты, между тем-как несколько ливрейных лакеев окружали молодого человека, задававшего вопросы лоцману, только что взошедшему на корабль близ урочища, называемого "Могилами" (The Graves). Moлодой человек был одет изысканно и, как это принято называть, по последней моде. По крайней мере он, повидимому, сам так думал. Эта группа стояла возле грот-мачты, и от этого места до кормы палуба была совершенно пуста; но около матроса, небрежно державшего руль, стоял человек совершенно другого облика.

Этого человека можно бы было принять за очень древнего старика, еслиб общей его наружности не противоречила проворная, твердая поступь и быстрые взгляды блестящих глаз, когда он прохаживался по палубе. Но стан у него был сгорбленный; при том же сам старик был чрезвычайно худ. Остатки волос на лбу были седы совершенно старческой сединой, которая говорила не меньше, как о восьмидесяти годах жизни. Впалые щеки были изборождены глубокими морщинами, следами не только лет, но и глубокого горя. Эти морщины, впрочем, нисколько не портили его лица, черты которого носили отпечаток блатородства и достоинства. На старике был простой и скромный костюм из серого сукна, служивший евиу, очевидно, уже долгое время. Вообще было заметно, что старик своим туалетом не занимается. Когда он переставал смотреть своими зоркими глазами на берег, то принимался ходить по палубе большими шагами и в это время что-то обдумывал. Губы его при этом быстро двигались, хотя не издавали ни одного звука. Видно было, что эти губы привыкли молчать, и что их обладатель - человек неразговорчивый. В это время на палубу взошел молодой человек лет двадцати пяти и встал рядом с любопытными, глядевшими на берег. На нем была военная шинель, небрежно накинутая на плечи; из-под неё виднелся военный мундир. Держал он себя прекрасно, как человек из лучшего общества, но на его выразительном лице лежал какой-то отпечаток не то грусти, не то даже просто скорби. Взойдя на палубу, он сейчас же встретился с неутомимым стариком, продолжавшим прогуляваться, и вежливо с ним раскланялся, но сейчас же отвернулся и стал смотреть на красивые берега, уже окутывавшиеся темнотой.

Круглые Дорчестерские горы еще были освещены солнцем, которое за них садилось. Над водой еще скользили бледные световые полосы и золотили зеленые верхушки холмов на островах у входа в бухту. Вдали виднелись бостонские колокольни, выступавшие из тени, которая уже надвинулась на город. Флюгера на колокольнях еще блестели на солнце, между тем как темный маяк на конической вершине Бикон-Гилля уже начинал светиться более ярким светом, хотя и с неправильными промежутками. Между островами, напротив города, стояло на якоре несколько больших кораблей, которые становились все меньше и меньше видны по мере того, как сгущался вечерний туман, хотя их мачты еще освещались солнцем. На всех кораблях, на укреплениях маленького острова в глубине бухты и на разных военных постах в самой высокой части города - всюду развевался английский флаг. Молодой человек стоял и любовался этой сценой. В это время грянула заревая пушка, флаги стали спускаться. Молодой человек вдрут почувствовал, что его стремительно хватает за руку выше кисти старик-пассажир.

- Придет ли когда-нибудь день, что этот флаг спустится в нашем полушарии, чтобы уж больше не подниматься? - проговорил старик тихим голосом.

Молодой человек быстро поднял глаза, чтобы взмянуть на говорящего, но сейчас же опустил их под его проницательным взглядом. Последовало молчание, видимо, очень тяжелое для молодого офицера. Наконец, он сказал, указывая на землю:

- Вы ведь бостонец и долины хорошо знать город. Скажите, пожалуйста, как называются эти красивые места?

- A вы разве сами не из Бостона?

- Родом да, но по привычкам, по воспитанию я англичанин.

- Будь оне прокляты, эти привычки! И что же это за воспитание, когда ребенок забывает свою родину!

Старик пробормотал эти слова вполголоса; повернулся и снова зашагал по палубе, направляясь к баку.

Молодой офицер постоял несколько минут в раздумьи, потом как-будто припомнил, зачем собственно он сюда пришел, и громким голосом позвад:

- Меритон!

Услыхав его голос, стоявшие вокруг лоцмана сейчас же разошлись, а с претензиями одетый молодой человек подошел к офицеру почтительно и в то же время несколько фамильярно. Молодой офицер на него почти даже и не взглянул, а только сказал:

- Я вам поручил задержать лоцманскую лодку, чтобы она свезла меня на берег. Узнайте, готова ли она.

Лакей сбегал узнать и почти сейчас же вернулся с докдадом, что лодка готова.

- Только, сэр, я уверен, что вы в эту лодку сами не пожелаете сесть.

- Эта уверенность недурно вас рекомендует, мистер Меритон. Но почему же бы мне в додку не сесть?

- ИИотому что в ней уже сидит этот неприятный старик-иностранец в потасканном костиоме.

- Ну, этого мало, чтобы заставить меня отказаться от общества единственного порядочного человека из всего корабля.

- Боже мой!- изумился Меритон и даже вытаращил глаза.- Конечно, сэр, относительно манер и воспитания никто лучше вас не может рассудить, но его костюм...

- Довольно, довольно,- осгановил барин своего слугу не без некоторой резкости.- Мне очень приятно быть с ним вместе. Если же вы считаете, что это ниже вашего достоинства, то я вам разрешаю остаться на корабле до завтра. Одную ночь я могу обойтись без такого фатишки, как вы.

Не обращая внимания на убитый вид смутившагося лакея, офицер подошел к. борту, где его ждала лодка. По тому движению, которое произошло среди команды, когда офицер проходил мимо, а также по тому, с каким почтением его провожал сам капитан, можно было догадаться, что он особа важная, не смотря на свою молодость, и что главным образом из уважения к нему на корабле все время поддерживался такой удивительный порядок. Все спешили помочь ему как можно удобнее сойти в лодку. Между тем старик-пассажир уже успел занять в ней самое лучшее место и сидел с рассеянным и небрежным видом. На косвенное замечание Меритона, все-таки последовавшего за своим барином, что не мешало бы старику уступить свое место господину офицеру, он не обратил ни малейшего внимания. Молодой человек сел рядом со стариком и при этом так просто держал себя с ним, что лакей остался в высшей степени недоволен. Как будто находя, что этого смирения все еще не достаточно, молодой человек, когда заметил, что гребцы подняли весла и ждут, учтиво обратился к старику с вопросом, готов ли он и можно ли ехать. Старик ответил утвердительным кивком, весла пришли в движение и погнали лодку к берегу, а корабль стал маневрировать, чтобы бросить якорь на высоте Нантаскета.

Весла в тишине мерно опускались и поднимались, а лодка, идя навстречу отливу, лавировала среди многочисленных протоков между разными островами. Когда она поравнялась с "замком" - так называлось укрепление на одном из островов - темнота рассеялась под лучами молодого месяца. Окружающие предметы сделались лучше видны, и старик разговорился, с увлечением пустившись объяснять молодому человеку названия местностей и описывать их красоты. Но когда лодка приблизилась к пустынным набережным, он сразу умолк и мрачно откинулся на скамью, видимо не желая говорить о бедствиях отечества.

Предоставленный собственным мыслям молодой офицер стал с интересам глядеть на длинные ряды домов, освещенных мягким лунным светом с одной стороны, между тем как другая сторона казалась еще темнее вследствие контраста с лучами месяца. В порту стояло лишь очень немного кораблей со снятыми мачтами. Заполнявший его прежде целый лес мачт куда-то исчез. Не слышно было шума колес, характерного для главного рынка всех колоний. Только издали доносилась военная музыка, беспорядочные крики солдат, пьянствовавших по кабакам на берегу моря, да сердитые оклики вахтенных на военных кораблях, относившиеся к немногим лодкам, которые еще сохранились у жятелей для рыбной ловли и береговой торговли.

- Какая перемена!- воскликнул молодой человек, увидав эту сцену опустошения.- A я, хотя и смутно, но помню здесь совершенно другую картину. Правда, это было давно...

Старик не ответил ничего, только как-то странно улыбнулся, отчего черты его лица приняли вдвойне замечательный характер. Молодой офицер тоже больше ничето не сказал, и оба молчали до тех самых пор, пока лодка не остановилась у набережной, где прежде так было людно и оживленно, а теперь только расхаживал мерными шагами один часовой.

Каковы бы ни были чувства двух пассажиров, окончивших долгий и трудный путь, они их не выразили ничем - ни тот, ни другой. Старик снял шляпу со своей седой головы и, держа ее перед собой, как бы читал молитву, а его молодой спутник стоял с видом человека, занятого своими собственными ощущениями, которому вовсе не до того, чтобы делиться ими с кем бы то ни было.

- Здесь, сэр, мы должны с вами расстаться,- сказал он, наковец,- но я надеюсь, что наше знакомство на этом не кончится.

- Человек моих лет не имеет права давать какия-либо обещания, исполнение которых зависит от времени. Он не может рассчитывать на то, что Господь еще долго позволит ему жить на земле. Вы видите во мне человека, возвращающагося на родину из очень печальной поездки в другое полушарие, чтобы сложить в родной земле свои смертные останки. Если же Богу будет угодно настолько продлить мою жизнь,- то вы еще обо мне услышите, а я с своей стороны не забуду ни вас, ни вашей ко мне доброты и любезности.

Офицер был очень тронут серьезным и торжественным тоном старика и ответил, крепче пожимая ему руку:

- Так пожалуйста! Я вас об этом особенно прошу. Не знаю почему, но вы произвели на меня очень сильное впечатление, так что я невольно поддался вашему влиянию. Это для меня самого какая-то тайна, какой-то непонятный сон, но только я чувствую к вам не только уважение, но и дружбу.

Старик, не выпуская руки молодого человека, сделал шаг назад, несколько секунд поглядел на него пристально-пристально и сказал, медленно поднимая руку к небу.

- Это чувство послано вам самим небом. Это Промысл Божий. Не пытайтесь его заглушить, молодой человек. Храните его в своем сердце.

Молодой человеке не успел ответить: в окружающей тишине раздался вдруг громкий, жалобный стон, от которого у обоих кровь застыла в жилах. Сквозь стон слышадись удары ремнем по чьему-то телу, крики и брань. Все это происходило где-то недалеко. Оба, и старик, и молодой офицер, одновременно побежали в ту сторону. Приблизжвшись к месту происшествия, они увидали окруженного солдатами молодого человека, стоны и крики которого вызывали со стороны солдат одно издевательство.

- Сжальтесь! Пощадите! Ради Бога, пощадите! Не убивайте бедного Джоба!- кричал несчастный.- Джоб исполнит все ваши поручения! Джоб - юродивый, пожалейте его! За что вы его терзаете?

- Сердце ему стоит вырвать из груди, крамольнику! Смеет не пить за здоровье его величества!- кричал чей-то хриплый голос в припадке ярости.

- Джоб от всей души желает ему здоровья. Джоб короля любит, но Джоб рому не любит.

Молодой офицер подошел настолько близко, что понял суть дела. Он понял, что перед ним случай злоупотребления и беспорядка, протеснился сквозь толпу солдат и встал в центре кружка.

ГЛАВА II.

Они меня высекут, если я скажу правду; ты меня высечешь, если я солгу, а иногда меня секли за то, что я молчал. Лучше быть уж не знаю чем... хоть сумасшедшим что ли.

Шекспир: "Король Лир".

- Это что за крик? - спросил молодой человек удерживая руку солдата, собравшагося было нанести новый удар.- По какому праву вы истязаете этого человека?

- A вы по какому праву хватаете английского гренадера?- вскричал рассерженный солдат, оборачиваясь к нему и замахиваясь на него своим ремнем, так как принял его просто за какого-нибудь горожанина.

Офицер отодвинулся в сторону, чтобы избежать удара, при чем его шинель распахнулась, и солдат при свете луны увидад под ней военный мундир. Рука его, как замахнулась, так и осталась в воздухе.

- Приказываю отвечать! - продолжал офицер, и голос его дрожал от гнева и возмущения.- По какому случаю нстязается здесь этот человек? И какой вы части?

- 47-го гренадерского полка, ваше высокобдатородие,- отвечал почтительно и покорно другой солдат.- A этого туземца мы хотели проучить, чтобы не смел отказываться пить на здоровье его величества.

- Ему грех, он Бога не боится!- воскликнула несчастная жертва солдатской злобы, поворачиваясь к своему спасителю заплаканным лицом.- Джоб любит короля, Джоб только рому не любит.

Офицер, стараясь не глядеть на отвратительное зрелище, велел солдатам сейчас же развязать узника. Поспешно бросились исполнять солдаты приказание, действуя руками и ножами, и освобожденный страдалец принялся одеваться, так как солдаты раздели его перед тем донага. Безобразный шум, которым сопровождалась эта гадкая сцена, сменила такая глубокая тишина, что слышно было тяжелое дыхание несчастного Джоба, неожиданно избавженного от мук.

- Ну-с, герои 47 полка,- сказал офицер, когда жертва их злобы одежась в свое платье,- потрудитесь мне сказать, известна ли вам эта пуговица?

Офицер протянул вперед руку, показывая обшлаг рукава. Тот солдат, к которому, повидимому, относился, главным образом, этот вопрос, взглянул на белый обшлаг красного мундира и увидал пуговицу с номером своего полка. Никто не решился произнести ни одного слова. Немного помолчав, офицер продолжал:

- Нечего сказать, хорошо поддерживаете вы славу и честь своего полка, который под стенами Квебека так отличился под командой славного Вольфа! Ступайте. Завтра это дело будет разобрано.

- Ваше высокоблагородие, извольте принять во внимание: ведь он отказывался пить за королевское здоровье,- сказал один из солдат.- Будь здесь сейчас полковник Несбит, то я уверен...

- Ты еще смеешь разговаривать, негодяй? Марш отсюда! Марш все! Налево, кругом!

Смущенные солдаты, с которых соскочила вся прыть от строгаго взгдяда офицера, молча удалились прочь, причем старые солдаты вполголоса передавали молодым фамилию начальника, так неожиданно появившагося среди них. A тот гневным взглядом провожал их до тех пор, пока они не скрылись все из виду. После этого он обратился к одному старику-горожанину, который стоял около, опираясь на костыль, и видел всю сцену.

- Не знаете ли вы, за что они так жестоко с ним поступили? Какая причина?

- Это один несчастный человек, полуюродивый, но совершенно безобидный,- отвечал хромой старичок. - Солдаты ушли в кабак и взяли его с собой, чтобы потешиться над его слабоумием; то с ним делают часто. Напрасно все это допускается и терпится начальством. Если так будет продолжаться, то последствия будут самые плачевные. Солдаты здесь до невозможности распущены, позволяют себе решительно все. С такими вот нижними чинами и с таким командиром, как полковник Несбит, скоро дойдет до того...

- Мой друт, мы этот разговорълучше пока оставим,- сказал офицер.- Я сам служу в полку Вольфа и позабочусь о том, чтобы виновные в этом деле понесли должное наказание. Вы мне в этом без труда поверите, когда узнаете, что я сам бостонский уроженец. Но я давно не был на родине и перезабыл все здешния извилистые улицы. Не знаете ли Вы, где здесь дом мистрисс Лечмер?

- Это дом очень известный в Бостоне,- отвечал хромой старичек. Голос его зазвучал совсем по другому, когда он узнал, что с ним говорит земляк и согражданин.- Вот этот самый Джоб как раз занимается комиссиями, он вас с удовольствием туда проводит. Ведь вы его избавитель! Проводишь, Джоб?

Парень, вырванный из рук мучителей, действительно был похож не то на идиота, не то на юродиваго. На вопрос хромого старика он ответил недоверчиво и уклончиво:

- Мистрисс Лечмер? О, да, Джоб знает туда дорогу. Он дойдет туда с завязанными глазами, но только... только...

- Что еще - только, дурак?- воскликнул нетерпеливый хромой.

- Только днем.

- С завязанными глазами, но только днем? Каков болван! Вот что, Джоб, изволь итти и проводить этого джентльмена на Тремонт-Стрит без всяких дальнейших разговоров. Солнце только что закатилось; ты успеешь туда сходить и вернуться домой спать, прежде чем часы на Ольд-Саутской колокольне пробьют восемь.

- Зависит от дороги, по которой пойдешь. Вам, сосед Гоппер, я уверен, понадобилось бы не менее часа, чтобы только дойти до дома мистрисс Лечмер, потому что вы пошли бы, вероятно, по Линта-Стриту, Пренс-Стриту и через Сноу-Гилль, да, может быть, несколько времени побыли бы на Коппс-Гилльских могилах...

- Убирайся ты со своими могилами, дурак! И что это у тебя за мрачное настроение!- воскликнул хромой, проникнувшийся участием к своему молодому согражданину. Он и сам бы с с удовольствием его проводил, если бы не мешала хромота.- Послушай,- прибавил он,- тебе должно быть хочется, чтобы этот джентльмен вернул гренадер обратно и поручил им тебя образумить.

- Не стоит относиться строго к этому жалкому молодойу человеку,- сказал офицер.- Я пойду один и дорогой сам припомню, как надо пройти, а если окажусь в затруднении, то спрошу у кого-нибудь из прохожих.

- Если бы Бостон был тем прежним Бостоном, какой вы знали раньше, вам бы встречались прохожие на каждом шагу, и вы узнали бы от них все, что вам нужно, но после недавней резни здесь в городе жители перестали выходить по вечерам из домов. Вдобавок, нынче еще суббота, а эти безобразники даже субботы не постыдились и учинили дебош. Они становятся раз от разу нахальнее.

- Я еще очень мало знаю своих товарищей и не могу судить о них вообще по одной этой сцене, сэр Меритон, идите за мной. Я не боюсь заплутаться. Думаю, что дорогу мы найдем.

Меритон взял в руки чемодан, который он все время нес, но во время разговора поставил на землю, и оба уже хотели итти, как вдруг юроднвый неуклюже пододвинулся к офицеру и уставился на него, как будто желая всмотреться в черты его лица и определить, заслуживает ли он доверия.

- Джоб проводит офицера к мистрисс Лечмер.- сказал он,- если офицер не позволит гренадерам схватить опять Джоба на обратном пути из Нордс-Энда.

- Ах, вот как!- засмеялся офицер.- Дурачек идет на сделку, ставит свои условия. Это очень умно. Хорошо, я согласен, но только прошу ни на какие могилы меня не водить, я не желаю любовагься на них при лунном свете, иначе я позову к себе на помощь не только гренадер, но и легкую пехоту, и артиллерию, и все роды оружия.

С этой шутливой угрозой офицер пошел за своим проворным путеводителем, простившись с услужливым хромым бостонцем, который долго кричал вслед юродивому, чтобы тот шел самой прямой дорогой. Молодой проводник шел так быстро, что офицер едва успевал окидывать беглым взтлядом узкие, извилистые улицы, по которым они проходили. Однако, офицер успел заметить, что они идут через самую грязную и плохо обстроенную часть города. Как он ни старался что-нибудь тут припомнить, не припоминалось ничего. Меритон шел сзади своего барина по пятам и все время жаловался, что дорога очень плохая, и что очень долго итти. Накенец, и сам офицер стал сомневаться в добросовестности проводника.

- Неужели у тебя ничего лучше не нашлось показать своему земляку, через семнадцать лет возвращающемуся к себе на родину?- воскликнул он.- Веди нас улицами получше, если такие в Бостоне имеются.

Юродивый остановился на минуту и с самым искренним удивлением поглядел на офицера, потом, не отвечая, переменил дорогу и через несколько поворотов вступил в такой узкий проход, что от одной до другой стены можно было достать руками. Офицер с минуту колебался, входить ли ему в этот проход, до такой степени он был темен и извилист, но потом решился и последовал за проводником. Через несколько минут проход кончился, и они вышли на более широкую улицу.

- Вот! - сказал Джоб, с торжествующим видом оглядываясь на пройденное ущелье.- Улица, на которой живет король, похожа ли на эту?

- Нет, уж берите ее себе, господа бостонцы... Его величество охотно вам ее уступит,- отвечал офицер.

- Мистрисс Лечмер - знатная лэди,- продолжал юродивый, очевидно. придерживаясь своеобразного хода своих отрывочных, несвязных мыслей;- она ни за что не согласилась бы жить на этой улице, хотя она шириной соответствует узкой дороге, ведущей на небо, как говорит старая Нэб. Я думаю, что по этой самой причине она и называется улицей Методистов.

- Я тоже слышал, что дорога на небо очень узкая, но она, кроме того, и прямая, а твоя - нет,- сказал офицер, которого болтовня юродивого начала забавлять.- Однако, время идет да идет. Нам не следует тратить его на пустяки.

Джоб свернул направо и пошел по другой улице, у которой быю несколько больше прав на это название, чем у предыдущей. С каждой её стороны выступали вперед первые этажи деревянных домов. Улица была извилистая, с поворотами. Когда она кончилась, показалась небольшая трехугольная площадь. Джоб пошел прямо через её середину. Там он опять остановился и стал смотреть с серьезным видом на большую церковь, составлявшую одну из сторон треугольника. Наконец, он сказал:

- Это Ольд-Норт. Есть ли где-нибудь еще такая красивая церковь? В таком ли храме молится король?

Офицер взглянул на эту церковь пуританского стиля и с улыбкой вспомнил то время, когда он сам, бывало, глядел на нее почти с таким же восторгом, как этогь юродивый. Джоб посмотрел на выражение его лица и сделал ошибочное заключение. Он указал рукой на одну из самых узких улиц, выходивших на площадь, застроенную домами с претензией на архитектурный стиль, и сказал:

- Видите вы, сэр, все эти дворцы? Томми Шелудивый жил прежде вон в том, с колоннами, на которых цветы и венки. Томми Шелудивый любил венки. Ему не нравился общественный дом здешней провинции, и потому он жил здесь. Говорят, он теперь живет у короля в буфете.

- Кто же такой был этот Томми Шелудивый? - спросил офицер.- И какое право он имел жить в общественном доме?

- Как какое право? Он был губернатор, а во всякой провинции общественный дом принадлежит королю, хотя выстроен он народом и содержится на народные деньги.

- Позвольте спросить, сэр,- сказал Меритон, все время не отстававший от своего господина,- неужели американцы всякого своего губернатора называют Шелудивым Томми?

Офицер обернулся на глупый вопрос своего лакея и вдруг увидал, что его старик-попутчик до сих пор идет вместе с ними. Старик стоял, опираясь на палку, и внимательно глядел на дом, в котором проживал Гутчинсон. Свет луны падал отвесно на его морщинистое, но выразительное лицо. Офицер до такой степени удивился, когда увидал его, что даже позабыл ответить своему слуге, и уже Джоб сам взялся объяснить и оправдать свои слова.

- Конечно, американцы всех губернаторов так называют,- сказал он.- Они каждого человека называют настоящим его именем. Прапорщика Пека они зовут прапорщиком Пеком; диакона Винслоу - диаконом Винслоу, и посмотрите, как все будут удивлены, если вы этих лиц станете называть как-нибудь иначе. Я Джоб Прэй, и меня все зовут Джоб Прэй. Отчего же губернатора Томми Шелудивого не называть Томми Шелудивым?

- Ты, смотри, не очень позволяй себе при мне так непочтительно выражаться о представителе короны!- шутливо пригрозил Джобу офицер.- Ведь я военный!

Юродивый опасливо отодвинулся на несколько шагов и сказал:

- Вы, ведь, говорили, я слышал, что вы бостонец.

Офицер собирался шутливо ему ответить, но старик быстро подошел и встал между ними обоими, проговоривши вполголоса:

- Этот юноша понимает узы крови и родины. Я уважаю его за такое чувство.

Офицер ничего не сказал и повернулся, чтобы итти дальше. Он поэтому не заметил, как старик пожал юродивому руку и сказал ему несколько слов в похвалу.

Джоб снова пошел впереди остальных, но на этот раз зпачительно тише и как-то неуверенно. На перекрестках он то и дело останавливался, словно хорошенько не зная, куда свернуть. Офицер сталть подозревать что юродивый хитрит, что он нарочно их водит, чувствуя почему-то отвращение к дому мистрисс Лечмер. Он стал оглядываться по сторонам, чтобы обратиться к какому-нибудь прохожему за советом, но на улицах нигде не было видно ни души. В конце-концов поведение проводника стадо настолько подозрительно, что офицер уже собрался постучаться в какой-нибудь дом и навести справки, но тут они вдруг вышли на новую площадь, которая была значительно больше предыдущей. Миновав стены какого-то дома, почерневшего от времени, Джоб вывел путников на большой мост, соединявший город с одним островком в бухте и заменявший как бы набережную. Тут он остановился и дал тем, кого он привел сюда, возможность осмотреться среди окружающей обстановки.

Площадь окружали невысокие, темные, неправильные дома, с виду по большей части необитаемые. На краю бассейна стояло длинное и узкое кирпичное здание с колоннами и множеством окон, освещенное луной. Вверху колонн были неуклюжие карнизы, свидетельствовавшие о неудачном старании архитектора создать что-нибудь особенно выдающееся и внушительное сравнительно с прочими домами. Офицер смотрел на это здание, а идиот на лицо офицера, видимо напрягая свое ограниченное понимание, чтобы угадать, что думает офицер. Наконец, видя, что тот ничего не говорит, ничего не высказывает, Джоб с нетерпением воскликнул:

- Если вы не узнаете Фуннель-Голля, то вы не бостонец.'

- Я бостонец и отлично узнал Фануэль-Годль, или Фунель-олль, как ты произносишь,- засмеялся офицер.- Я многое вспомил из былого детства, как увидел это здание.

- Именно здесь свобода нашла себе бесстрашных защитников! - сказал старик.

- Если бы король послушал, как народ говорит в Фуннель-Голле, ему бы понравилось,- сказал Джоб.- Когда там прошлый раз собирались, я влезал на карниз и слушал через окно. И хотя на площади стояли солдаты, однако, те, которые были в зале, ни крошечки их не боялись.

- Все это очень интерсно,- сказал, серьезным тоном, офицер,- но только мне пора в дом мистрясс Лечмер, а между тем мы к нему что-то не подвигаемся.

- То, что он говорит, очень назидательно,- воскликнул старик.- Я люблю, когда чувства выражаются так просто и непосредственно. Через это узнается народный дух.

- Да что же мне вам еще сказать? - продолжал Джоб.- Они говорили хорошо. Жаль, что короля тут не было, что он не слыхал, это посбавило бы ему спеси. Он бы пожалел свой народ и не закрыл бы Бостонской гавани. Но если воде закрыть ход через пролив, она пройдет через Брод-Саунд; если ей тут закупорят ход, она потечет через Нантаскет. Не позволят себя оставить бостонцы без воды, созданной для них Богом,- нет, не позволят, несмотря ни на какие парламентские акты, пока Фуннель-Голль будет стоять на своем месте.

- Нелепый человек! - сказал офицер с раздражением в голосе.- Ты нас заставляешь напрасно время терять, а между тем уж бьеть восемь часов.

Юродивый вес как-то съежился и опустил глаза.

- Я товорил соседу Гопперу, что к дому мистрисс Лечмер есть много дорог, но каждый думает, что он знает ремесло Джоба лучше самого Джоба. Вот я теперь через вас спутался, позабыл дорогу. Теперь мне нужно зайти к старухе Нэб и спросит у нея. Она очень хорошо ее знает.

- Какая там еще старуха Нэб? - скричал ефицер.- Какое мне до неё дело? Разве не ты сам взяися меня проведйть?

- В Бостоне нет ни одного человека, который бы не знал Абигаили Прэй,- сказал юродивый.

- Что вы говорите? - с волнением спросил старик.- Что такое вы сказали - Абигайль Прэй? Разве она не честная женщина?

- Она честна, насколько это возможно при её бедности,- отвечал юродивый довольно мрачно.- После того, как король объявил, что в Бостон, кроме чая, не будут допускаться никакие товары, жить стало очень трудно. Нэб держит лавочку в помещении бывшего склада. Место хорошее. У Джоба и у его матери отдельные спальни у каждаго. Хоть бы королю с королевой тут жить.

Говоря это, он указывал своим спутникам на дом очень странного вида. Как все дома на этой площади, он был очень стар, невысок, мрачен и грязен. Построен он был треутольником, выходил одной стороной на площадь, а двумя другими на две улицы. На каждом из трех углов было по башне с черепичной крышей и с аляповатыми украшениями. В стенах было проделано множество небольших окошек; в одном из них светилась сальная свеча. Только по этому признаку и можно было заключить, что в этом мрачном, безмолвном здании живут люди.

- Нэб знает мистрисс Лечмер лучше, чем Джоб,- продолжаи дурак после минутного молчания.- Она объяснит, не достанется ли Джобу от мистрисс Лечмер за то, что он в субботу вечером приведет к ней гостей, хотя, впрочем, эта лэди настолько дурно воспитана, что сама не стесняется под воскресенье вести разговоры, хохотать и распивать чай.

- Я ручаюсь, что тебя за это поблагодарят,- сказал офицер, которому все эти проволочки и отговорки начали надоедать.

- Сходим к этой Абигаили Прэй! - вскричал вдруг старик, хватая Джоба за руку и с силой увлекая его к одной. из дверей дома, куда они все сейчас же и вошли.

Молодой офицер остался со своим лакеем внизу у порога и сначала не знал, как ему лучше сделать, но потом увлекся своими симпатиями к старику и, приказав Меритону дожидаться, сам тоже вошел в это мрачное жилище за проводником и стариком. Он увидел себя в просторном помещении с голыми стенами, без всякой обстановки. Несколько штук малоценного товара показывали, что тут был прежде какой-то магазин или склад. Свет шел из комнаты в одной из башен. Когда офицер, идя на этот свет, подошел к полуоткрытой двери, из комнаты послышался резкий женский голос:

- Где это ты шляешься по ночам, да еще под воскресный день? Бродяга этакий! Все за солдатами, небось, ходишь! Все их музыку слушаешь, на грешную гульбу их глядишь! A ведь ты знал, что в порт корабль должен придти, и что мистрисс Лечмер приказала дать ей сейчас же знать, как только он покажется в бухте. Я с самого заката солнца жду тебя, чтобы послать к ней с известием, а тебя все нет и неизвестно, где ты бродяжничаешь.

- Матушка, не браните Джоба. Гренадеры отхлестали его ремнем до крови. A мистрисс Лечмер, должно быть, куда-нибудь переехала, потому что я вот уж больше часа отыскиваю её дом и не могу найти. На корабле прибыл один человек и попросил меня проводить к ней.

- И что такое этот дурак врет?- вскричала мать.

- Он говорит обо мне,- сказал офицер, входя в комнату.- Это меня ждет мистрисс Лечмер. Я прибыл на корабле "Эвон" из Бристоля. Но ваш сын завел меня не туда куда нужно. Сначала он все говорил о каких-то могилах на Копс-Гилде...

- Извините, сэр, он ведь у меня дурачек,- сказала почтенная матрона, надевая очки, чтобы лучше разглядеть офицера.- Дорогу он знает прекрасно, но на него находят капризы. Он очень своенравен. Вот обрадуются сегодня на Тремонт-Стрите!.. Вы позволите, сэр?- Она взяла свечку и поднесла ее к самому лицу офицера, чтобы хорошенько рассмотреть его черты.- Красивый молодой человек,- сказала она, как будто иоворя сама с собою.- Приятная улыбка - в мать, грозный взтляд - в отца... Господи, прости нам наши согрешения и пошли нам в будущей жизни больше счастья, чем мы его видим в здешней юдоли слез и всяческих неправд!

С этими словами она поставила свечку на стол и пришла в какое-то странное волнение. Офицер её слова расслышал, хотя она пробормотала их себе под нос, и на его лицо набежало облако, от которого его черты приняли еще более меланхолическое выражение, чем обыкновенно.

- Вы разве меня знаете и мою семью? - спросил он.

- Я была при вашем рождении, молодой человек. Это был очень радостный день. Но мистрисс Лечмер вас ждет. Этот несчастный мальчик проводит вас до её дома. Она вамь расскажет все, что вам следует знать. Джоб! Джоб! Для чего ты забился в угол? Надевай шляпу и веди джентльмена на Тремонт-Стрит. Ты ведь любишь ходить к мистрисс Лечмер.

- Джоб никогда бы не стал к ней ходить, если бы было можно,- с неудовольствием пробормотал дурак.- И если бы Нэб никогда там не бывала раньше, было бы гораздо лучше для её души.

- Как ты смеешь говорить со мной так непочтительно, гадина!- вскричала рассерженная старуха. Не помня себя от гпева, она схватила щипцы и хотела ими ударить сына.

- Женщина, успокойтесь!- крикнул позади офицера чей-то голос.

Щипцы выпали из рук взбешенной старухи, её желтые, морщинистые щеки покрылись бледностью. С минуту она стояла, точно окаменелая, потом едва слышно пролепетала:

- Кто это сказал?

- Я,- сказал старик, вых;одя из темного места в комнате, до которого не доходил слабый свет сальной свечки.- Человек, давно живущий на свете и знающий, что если Бог любит человека, то и человек должен любить своих собственных детей.

У Абигаили Прэй подкосились ноги. Все её тело охватила общая дрожь. Она упала на стул, переводя глаза с офицера на старика и обратно. Она хотела говорить, но язык не слушался. Тем временем Джоб подошел к старику и сказал, устремив на него умоляющий взгляд:

- Не деиайте зла старухе Нэб. Прочитайте ей лучше из Библии то месго, которое вы сейчас привели, и она не будет больше никогда бить меня щипцамя. Не правда ли, матущка? Видите вы её чашку? Она спрятала ее под салфетку. Это все мистрисс Лечмер дает ей этого яда, этого чаю. A когда Нэб его попьет, то она обращается с Джобом не так, как обращался бы с ней Джоб, если бы он был старухой Нэб.

Старик с заметным вниманием следил за подвижной физиономией молодого идиота, когда тот заступался на мать. Потом он тихо положил руку на голову юноши и проговорил с глубоким состраданием:

- Несчастный мальчик! Бог лишил тебя своего лучшего дара, но Его Дух бодрствует над тобой, потому что ты умеешь отличать черствость от нежности и добро от зла. Молодой человек, не видите ли вы в этои воле Провидения урока нравственности? Не заключаете ли вы из этого примера, что небо не расточает своих даров понапрасну, и что есть разница между услугои, вызванной хорошим обращением, и услугой, вынужденной воздействием власти?

Офицер уклонился от пытливыхь взглядов старика и после неловкой паузы заявил опомнившейся старухе о своем желании немедленно отравиться к мистрисс Лечмер. Матрона, не сводившая все время глаз со старика, медленно встала и слабым голосом велела сыну проводить офицера на Тремонт-Стрит. Она долгой практикой усвоила себе тот тон, которым следовало говорить с молодым идиотом, чтобы заставить его слушаться, а теперь, вследствие её возбуждения, голос у неё звучал особенно торжественно. Это сейчас же подействовало на Джоба. Он встал без возражений и выразил готовность повиноваться. Все участники сцены чувствовали себя принужденно, она вызвала в них во всех такие чувства, которые лучше было поскорее заглушить. Молодой человек пошел уже к выходу, но наткнулся на старика, которыи ненодвижно стоял перед дверью.

- Проходите, сзр.- сказал офицер.- Уж поздно, и вам тоже, вероятно, понадобится проводник, чтобы довести вас до вашей квартиры.

- Я все бостонские уляцы знаю давно,- отвечал старик,- этот город рос и ширился на моих глазах. Мне все равно, где ни приклонить голову, лишь бы под тою кровлей любили свободу и считали ее высшим благом. Здесь мне будет одинаково хорошо, как и во всяком другом месте.

- Здесь!- воскликнул молодой человек, окидывая взглядом убогую обстановку.- Да вам здесь будет хуже, чем на том корабле, с которого мы только что съехали.

- С меня довольно, мне больше ничего не нужно,- отвечал с невозмутимым видом старик, садясь на принесенный с собой маленький чемоданчик.- A вы отправляйтесь к себе во дворец на Тремонт-Стрите. Я постараюсь с вами увидеться опять.

ГЛАВА III.

Душистые напитки льются из серебряных сосудов; китайский фарфор принимает в себя пенящуюся волну; частые возлияния затягивают роскошный пир.

Поп: "Похищенный локон".

Материнские внушения все-таки в достаточной степени подействовали на Джоба, так что он теперь принялся вполне добросовестно за исполнение своего дела. Как только офицер вышел на улицу, Джоб направился к мосту, перешел через него и вступил на широкую, с хорошими домами, улицу, которая шла от набережной в верхнюю часть города. По этой улице Джоб пошел чрезвычайно быстро. Когда он достиг её середины, из ближайшего дома донеслись веселые крики и смех. Он заинтересовался и остановился.

- A что тебе твоя мать говорила? Забыл? - сказал ему офицер.- Что ты нашел любонытного в этом трактире?

- Это английский трактир,- сказал Джоб.- Его легко узнать по тому, что в нем кричат и шумят в субботний день. Посмотрите, он наполнен солдатами лорда Бьюта. Через все окна видны блестящие мундиры. Точно красные черти сидят. A завтра, когда ударят в колокол на Ольд-Сауте, они и не подумают вспомнить о своем Создателе и Господе, греховодники этакие!

- Послушай, дурачина, ты черезчур злоупотребляешь моим терпением. Или ты иди прямо на Тремонт-Стрит, или уходи от меня прочь, я возьму себе другого проводника.

Юродивый покосился на рассерженное лицо офицера, повернулся и пошел, бормоча довольно громко:

- Все, кто вырос в Бостоне, знают, как у нас строго соблюдается вечер под воскресенье. Если вы в Бостоне родились, то должны любить бостонские обычаи.

Офицер ничего не ответил, а так как они шли довольно быстро, то успели пройти две улицы, Королевскую и Королевину, и вышли наконец на Тремонт-Стрит. Джоб почти сейчас же остановился и сказал, показывая пальцем на стоявший по близости дом:

- Видите вы это здание с двором перед ним и с колоннами? Видите эти большие ворота? Это и есть дом мистрисс Лечмер. Все про нее говорят, что она важная лэди, но было бы гораздо лучше, еслиб она была просто хорошей, доброй женщиной.

- Как ты смеешь говорить так про лэди, которая несравненно выше тебя? Да ты сам-то кто?

- Я кто? - переспросил дурачек, наивно глядя на задавшего этот вопрос.- Я Джоб Прэй. Меня все так зовут.

- Ну, Джоб Прэй, вот тебе серебряная крона. Только ты в другой раз будь внимательней, когда наймешься в проводники. Ну, бери же крону.

- Джоб крон не любит. На них изображена корона, а корону, говорят, носит король, и через это он горд и презрительно относится к людям.

- Как, однако, велико здесь всеобщее недовольство, если даже подобный субъект отказывается от денег, не желая изменять своим принципам,- подумал про себя офицер и сказал вслух:- Ну, когда так, вот тебе полгинеи, раз ты предпочитаешь золото серебру.

Джоб небрежно постукивал ногой о камень, не вынимая из кармана рук - это была его всегдашняя привычка - и на новое предложение ответил, не меняя позы и только приподняв слегка голову, прикрытую нахлобученной шляпой:

- Джоб от вас денег не возьмет. Вы помешали гренадерам бить Джоба.

- Хорошо, приятель. Такая благодарность не часто встречается даже у людей с рассудком. Слушайте, Меритон, я этого беднягу еще увижу и не забуду этого отказа. Поручаю вам в начале же будущей недели одет его в более пригичный костюм.

- Боже мой, сэр,- ответил Меритон,- раз вам это угодно, я сделаю, будьте покойны, только умоляю вас, взгляните сначала на этого субъекта хорошенько и потрудитесь мне сказать, как мне устроить, чтобы из него вышло что-нибудь порядочное?

- Сэр! Сэр!- крикнул Джоб, догоняя офицера, который уже прошел несколько шагов.- Если вы обещаете, что гренадеры больше никогда не будут бить Джоба, то Джоб будет водить вас по всему Бостону и исполнять все ваши поручения.

- Бедненький! Хорошо, я обещаю, что солдаты тебя больше обижать не будут. Прощай, приятель. Приходи же ко мне, не забудь.

Юродивый, повидимому, остался доволен этим обещанием. Он сейчас же повернулся, в припрыжку пробежал по улице и скрылся за первым поворотом. Молодой офицер вошел во двор дома мистрисс Лечмер. Дом был кирпичный и гораздо авантажнее на вид, чем другие, виденные им до сих пор, дома в Бостоне. Украшения были аляповатые, деревянные, по очень старинной моде. По фасаду было семь окон в каждом из верхних этажей; боковые окна были уже других. В нижнем этаже вместо одного из окон была входная дверь.

Дом был освещен почти весь, и это придавало ему веселый вид сравнительно с окружавшими его темными и мрачными домами. Офицер постучался. Сейчас-же вышел негр-лакей в довольно красивой ливрее, а для колонии так даже очень богатой.

- Дома ли мистрисс Лечмер?

Негр дал утвердительный ответ, провел гостя довольно большим коридором, отворил дверь в комнату по одну из сторон этого коридора и пригласил гостя войти.

В настоящее время эта комната показалась бы слишком мала для общества провинциального города, но её незначительные размеры выкупались богатством и красотой убранства. Стены были разделены столярной работой на отдельные панно, разрисованные превосходнейшими пейзажами и видами развалин. Блестящия полированные рамы этих панно были украшены гербами многочисленных родственных фамилии. Вверху панно были большие, а внизу маленькие, с нарисованными на них эмблемами. Между отделениями с панно были пилястры с зубцами и золочеными капителями. Под потолком по всем стенам шел тяжелый, массивный карниз, также весь деревянный и с обильными резными украшениями.

В то время в колониях мало было распространено употребление ковров, но мистрисс Лечмер, по своему положению и состоянию, могла бы их ввести у себя в доме, если бы не находила, что они не подходят к общему старинному характеру здания. Да она и сама не любила их, не привыкла к ним. Пол в комнате был замечательно красивый - чудной работы паркет из небольших квадратов красного кедра и таких же квадратов из соснового дерева, в перемешку. В середине каждого квадрата видны были геральдические дьвы Лечмеров, сделанные очень искусно каким-то, должно быть, очень талантливым артистом своего дела.

С каждой стороны каминной отделки, довольно тяжелой, но очень старательной, были устроены какия-то сводчатые отделения, прикрывавшиеся задвижными дверками. То был буфет для хранения серебряной посуды. Мебель в камнате была богатая и хотя старинная, но прекрасно сохранившаяся.

Среди всего этого колониального великолепия, выступавшего еще ярче вследствие обилия зажженных свечей, сидела на диване важная престарелая леди. Свою шинель офицер оставил в передней и в одном мундире казался еще стройнее и изящнее. Строгий и суровый взгляд пожилой леди заметно смягчился, когда она увидала вошедшаго. Приподнявшись с дивана навстречу гостю, она несколько времени смотрела на него с приятным изумлением. Молодой человек заговорил первый.

- Извините меня, сударыня за то, что я вхожу без доклада. Мне этот дом так памятен с детства, что я не мог совладать со своим нетерпением и отбросил в сторону общепринятый светский обряд.

- Кузен Линкольн (Мистрисс Лечмер называет Лионеля Линкольна кузеном, хотя он, собственно, ей двоюродный внук. В Англии и Америке слово "кузен" употребляется в более широком значении, чем в других странах. Им нередко означается вообще родство.),- перебила леди, которая была никто иная, как мистрисс Лечмер,- о вас всего лучше докладывают эти черные глаза, эта улыбка, эта походка. К чему же еще какой-нибудь доклад? Я не забыла еще ни моего покойного брата, ни того, кто нам до сих пор так дорог, и потому с первого же взгляда могу признать в вас настоящего Линкольна.

Во взаимном обращении старой леди и молодого человека чувствовалось какое-то стеснение. Со стороны старой леди оно объяснялось провинциальным мелочным этикетом, но относительно молодого офицера такое объяснение не годилось, тем более, что на его лицо при словах мистрисс Лечмер набежала тень грусти. Впрочем, это с ним сейчас же прошло, и он отвечал самым ласковым и сердечным тоном:

- Меня с давних пор приучили надеяться, что на Тремонт-Стрите я найду второй родительский дом, и, судя по тому, что я от вас сейчас слышу, дорогая мистрисс Лечмер, этой надежде суждено оправдаться.

Леди выслушала эти слова с заметным удовольствием, морщины разгладились на её строгом лбу, она улыбнулась и отвечала:

- Я только того и желаю, чтобы вы считали этот дом своимь, хотя он и слишком скромен для наследника богатого и знатного рода Линкольнов. Странно было бы, если бы кто-нибудь, принадлежа сам к этому роду, не оказал полного радушие и внимания к его представителю.

Моюдой человек решил дать другой оборот разговору и почтительно поцеловал руку мистрисс Лечмер. Поднимая голову, он вдруг увидел молодую особу, которой раньше не было видно за оконными занавесками. Чтобы не дать старой леди возвратиться к прежней теме, он быстро подошел к молодой особе и с живостью проговорил:

- Предполагаю, что имею честь видеть мисс Дайнвор? Ведь я её тоже прихожусь кузеном.

- Вы ошиблись, майор Линкольн. Но Агнеса Дэнфорт, хотя она и не моя внучка, все-таки вам такая же кузина: она дочь моей умершей племянницы.

- Стало быть, глаза и сердце меня обманули,- сказал молодой военный,- но я надеюсь, что мисс Дэнфорт позволит мне называть ее своей кузиной.

На его просьбу ответили только простым наклонением головы, но протянутую с поклоном руку приняли. После обмена еще несколькими любезными фразами мистрисс Лечмер усадила своего родственника на место, и завязался более последовательный разговор.

- Я очень рада, что вы нас не забыли, кузен Линкольн,- сказала мистрисс Лечмер.- Между нашей здешней глухой провинцией и метрополией сношения так редки... Я боялась, что вы совершенно забудете родные места.

- В городе, правда, я нахожу большую пустоту, но некоторые места припомнил и узнал. Должен, однако, сказать, что городские здания не производят на меня такого впечатления, какое производили в детстве. Должно быть, это оттого, что я с тех пор много видел.

- Ну, еще-бы! Разумеется! Да в Бостоне и нет особенно замечательныхь зданий, которые могли бы считаться архитектурными памятниками и обратить на себя внимание приезжаго. У нас здесь говорят, не видавши, а только по семейному преданию, что один замок в Девоншире равняется величной двенадцати самым большим домам в Бостоне. Мы обыкновенно с гордостью говорим, что даже сам король только тогда обладает лучшим лучшим помещением, чем глава рода Линкольнов, когда он живет в Виндзоре.

- Рэвенсклифф, действительно, очень большая усадьба,- возразил с равнодушнымь видом молодой человек,- хотя я мало бывал в графстве и, сказать правду, знаком с нашим поместьем, очень поверхностно. Впрочем, вы сами должны помнить, что его велтчество живет очннь просто, когда находится в своем загородном замке Кью.

Пожилая леди слегка наклонила голову с очень довольлым видом. Жители колоний любят, когда им напоминают об ихх знатных связях на родине к которой у колонистов всегда прикованы глаза, как к источнику блеска и почестей.

- Сесиль, должно быть, не знает о приезде своего родственника,- сказала она вслед за тем,- иначе она бы не медлила так долго выйти к гостю и сказать ему приветственное слово.

- Мисс Дайнвор, очевидно, смотрит на меня, как на родственника, с которым особых церемоний не требуется,- сказал Лионель,- и если это так, то я очень рад и считаю это за честь.

- Вы с ней ведь только троюродные,- отвечала с некоторым ударениемь мистрисс Дечмер;- а такая степень родства не дает права нарушать правила вежливости и гостеприимства. Вы видите, кузен Лионель, как мы ценим кровное родство; мы гордимся им даже по отношению к самым отдаленным ветвям фамилии.

- По части генеалогии я довольно слаб, мистрисс Лечмер, но, насколько я знаю, мисс Дайнвор сама из очень хорошей фамилии, так что ей нет причины особенно гордиться каким бы то ни было родством.

- Извините, майор Линкольн. Ея отец, полковник Дайнвор, правда, происходит из очень древнего и очень почтенного рода, но нет такой фамилии во всем королевстве, которая не считала бы за честь быть в родстве с нашей. Я говорю "нашей", кузен Лионель, потому что я ведь по отцу тоже Линкольн. Вашего деда я родная сестра.

Немного удивленный этим возражением, Лионель не стал спорить и молча поклонился, после чего попробовал заговорить с молчаливой и сдержанной молодой особой. Он задал ей один или два вопроса и получил ответы, но в это время мистрисс Лечмер обратилась к ней, видимо сердясь на свою отсутствующую внучку:

- Агнеса, сходите и скажите Сесили, что её кузен приехал, и что мы ее ждем в гостиную.- Она все время вами интересовалась, покуда вы ехали сюда. Как только мы получили от вас письмо, что вы садитесь на корабль, мы каждое воскресенье стали заказывать в церкви молитвы о путешествующим по морю, и я заметила, что Сесиль молилась всегда очень усердно.

Лионель пробормотал какую-то благодарность, откинулся на спинку кресла и поднял глаза к потолку; но мы не решиися утверждать, что это было сделано из религиозного чувства. Выслушав приказание своей тетки, Агнеса встала и вышла из комнаты. Дверь за ней закрылась уже минуты три, но разговор не возобновлялся. Раза два или три мистрисс Лечмер как будто собиралась о чем-то заговорить, но как будто не решалась. Ея бледное, выцветшее лицо побледнело еще больше, губы дрожали. Наконец, ей удалось овладеть собой, и она заговорила дрожащим голосом:

- Не припишите это равнодушию с моей стороны, кузен Лионель, но есть вещи, о которых можно говорить только с самыми близкими родными. Я надеюсь, что вы оставили сэра Лионеля Линкольна в добром здоровьи, насколько это возможно при его душевной болезни?

- По крайней мере, мне перед моим отъездом было сказано, что он здоров.

- Вы его сами давно не видали?

- Пятнадцать лет. С тех пор, как после каждого свидания со мной у него стали усиливаться припадки, доктора перестали к нему вообще допускать кого бы то ни было. Он находится все в том же лечебном заведении в Лондоне, и теперь светлые промежутки становятся у него все чаще и продолжительнее. Поэтому у меня явидась надежда, что мой нежно-любимый отец ко мне еще вернется. Мне кажется, что это возможно, потому что ему ведь еще нет и пятидесяти лет.

За этим интересным сообщением последовало продолжительное и тягостное молчание. Наконец, мистрисс Дечмер, дрогнувшим голосом, что очень тронуло Лионеля, так как свидетельствовало об её сердечной доброте и об участии к его отцу, сказала молодому офицеру:

- Пожалуйста, дайте мне воды. Вы ее найдете в буфете. Извините меня, кузен Лионель, но для меня очень тяжело говорить об этом предмете. Я всегда расстраиваюсь. С вашего позволения я на несколько минут уйду, а к вам пришлю свою внучку. Мне хочется, чтобы вы поскорее с ней познакомились.

Лионелю самому было бы очень приятно остаться хотя на несколько минут одному, поэтому онь и не подумал ее удерживать. Нетвердыми шагами вышла старая леди из гостиной, но направилась не в ту сторону, куда перед тем прошла Агнеса Дэнфорт, тоже пошедшая звать Сесиль, а совсем в друтую дверь, которая вела в её собственное помещение.

Несколько минут молодой человек ходил большими и быстрыми шагами по изображениям Лечмеровских львов на паркете, отлядывая в то же время богатую обстановку комнаты. Из задумчивости его вывело неожиданное появление особы, тихо вошедшей и остановившеися посреди гостиной. Грациозная, стройная, с горделивой осадкой и с самой благородной, выразительной физиономией, вошедшая внушала к себе и невольный восторг, и глубокое уважение. При всем том её манеры были чрезвычайно скромны и тихи. Молодого человека она застала в самую неавантажную для него минуту: он беспорядочно ходил по комнате, был рассеян и недостаточно изящен.

Майор Линкольн сразу догадался, что перед ним никто иной, как Сесили Дайнвор, единственный плод брака английского офицера, давно умершего, с единственной дочерью мистрисс Лечмер, тоже рано сошедшею в могилу. Он знал ее настолько хорошо заочно и чувствовал себя с ней настолько в близком родстве, что, разумеется, ни на минуту не задумался сейчас же предотавиться ей сам. Он сделал это с развязностью родственника, но получил в ответ такую холодную сдержанность, что почувствовал себя несколько неловко.

Молодая особа, должно быть, сама почувствовала, что ей следовало бы быть полюбезнее с дорогим гостем своей бабушки, и первая начала разговор, стараясь загладить произведенное впечатление холодности и уничтожить образовавшуюся натянутость.

- Moя бабушка давно ждала увидеться с с вами, майор Линкольн,- сказала она,- вы прибыли чрезвычайно кстати. Пололжение в стране становится все тревежнее, и я уже давно советую бабушке съездить в Англию и пожить там, покуда здесь не стихнут эти несчастные раздоры.

Слова эти были сказаны нежным, мелодичным голосом и с самым чистым произношением, так что можно было подумать, что Сесиль получила воспитание при дворе. На Лионеля это произвело тем более приятное впечатление, что когда он пред тем разговаривал с Агнесой Денфорт, то уловил в её речи местный акцент, неприятно кольнуший его избалованный слух.

- Вы сами, как настоящая англичанка по виду, получили бы, большое удовольствие от этого путешествия!- отвечали Лионель,- а так как мне тоже уже известно кое-что положении в здешней стране, то я поддержу с своей стороны ваши советы. Замок Равенсклифф и наш дом на Сого-Сквере вполне к услугам мистрисс Лечмер.

- Я собственно желала бы, чтобы она приняла приглашение нашего родственника по отцу, лорда Кердевнеля, который уже давно зовет меня к себе погостить, на несколько лет. Мне будет очень тяжело расставаться с бабушкой, но если политические события заставят ее удалиться отсюда в резиденцию её предков, то и с моей стороны не будет неправильным поступком если я также поселюсь на это время на поместье моих отцов.

Майор Линкольн посмотрел на молодую особу своими проницательными глазами и улыбнулся от пришедшей ему в голову мысли, что провинциальная красавиц унаследовала от бабушки манеру гордиться своим происхождением, и нарочно пожелала дать ему понять, племянница виконта выше наследника баронета. Но вспыхнувший на минуту горячий румянец на хорошеньком личике Сесили доказал Лионелю, что ей эту фразу внушило чувство, более глубокое и более достойное её души, чем простое мелкое самолюбие, в котором он ее заподозрил. Во всяком случае он очень обрадовался, когда вышла мистрисс Лечмер, опираясь на руку своей племянницы.

- Я вижу, кузен, что вас моей Сесилии можно и не представлять: вы сами познакомились,- сказала пожилая деди, расслабленными, шагами направляясь к дивану.- Вам обоим помогло взаимное сродство Я подразумеваю под этим не кровное родство, которое между вами вовсе уж не такое близкое, а то моральное сходство, которое несомненно существует между людьми, принадлежащими к одному и тому же роду.

- Мне было бы очень приятно, если бы у меня оказалось какое-нибудь моральное или физическое сходство с мисс Дайнвор,- сказал с очень рассеянным видом Лионель, ведя мистрисс Лечмер под руку к дивану.- Тогда бы я еще больше гордился нашим родством.

- Я и не думаю отрицать своею кровного родства с кузеном Лионелем,- воскликнула, вдруг взволновавшись Ceсил.- Наши предки пожелали...

- Дитя мое,- перебила бабушка,- слово "кузен" применяется к более близкому родству при давнишнем, кроме родства, знакомстве. Так пригято в высшем свете. Но майор Линкольн знает, что мы, колонисты, придаем этому слову несравненно более широкое значение и считаемся между собою родством даже в очень отдаленных степенях, как делается в кланах... Кстати, по поводу кланов, мне припомнилось возстание 1745 года. Считаете ли вы в Англии возможным, что наши здешние безумцы тоже способны взяться за оружие?

- Об этом существуют различные мнении,- отвечал Лионель.- Одни презрительно отвергают самую мысль о чем-либо подобном, но есть офицеры, служившие на здешнем континенте, которые полагают, что возстание будет непременно поднято и что борьба будет кровопролитная.

- A почему бы колонистам и не поднять возстания? - сказала вдруг Агнеса Дэнфорт.- Они такие же мужчины, как и англичане, нисколько не хуже.

Лионель с некоторым удивлением взглянул на юную энтузиастку, которая сидела такой скромной, точно и не она сказала эту фразу. Он улыбнулся и повторил её слова.

- Вы спрашиваете, почему бы им не поднять возстания? Да потому, что это было бы и глупо, и преступно. A что здешние мужчины! нискольно не хуже англичан, так не я стану с вами об этом спорить: я ведь сам родом американец.

- Почему же вы в красном мундире? Я слышала, что наши земляки, которые служат в английской армии, носят синий мундир, а не красный.

- Его величеству угодно, чтобы его 47-й полк носил только красные мундиры, а что касается лично меня, то мне решительно все равно, какого цвета одежду ни носить. Пусть бы уж красный цвет носили одни дамы - я согласен.

Лионель смеялся, говоря это.

- Вам очень легко переменить цвет своей одежды,- сказала Атнеса,

- Это как?

- Выходите в отставку.

Вероятно, мистрисс Лечмер не без причины позволила свой племяннице говорить так смело и свободно. Видя, однако, что её гость вовсе не выказывает обиды, как делают все английские офицеры в таких случаях, она дернула за сонетку и сказала:

- Не правда ли, майор Линкольн, это очень смелый язык для молодой особы, которой нет еще и двадцати лет? Но мисс Дэнфорт взяла себе привилегию говорить все свободно. Многие её родственники по отцу замешаны в беспорядках последнего времени, но мы позаботились, чтобы Сесиль осталась более верна своему долгу.

- Но ведь и сама Сесиль тоже постоянно отказывается посещать праздники, устраиваемые английскими офицерами,- проговорйла Агнеса не совсем довольным тоном.

- Разве Сесмь Дайнвор может являться на какие бы то ни было балы и праздники без приличного покровительства?- возразила мистрисс. Лечмер.- A мне в семьдесят лет не под силу выезжать с ней в свет. Однако, мы только рассуждаем, говорим все не дело, а майору Линкольну даже освежиться с дороги ничего не подано до сих пор.- Катон, можете подавать.

Последнее относилось к вошедшему негру. Мистрисс Лечмер сказала эти слова почти таинственно, потому что бостонцы еще с 1771 года, из ненависти к Англии, бойкотировали чай. Старый слуга, привыкший за долгую практику без слов угадывать желания своей госпожи, закрыл первым делом ставни и задернул занавеск. у окон, потом взял небольшой овальный столик, скрытый за занавесками, и поставил его перед мисс Дайнвор. После того на гладкой полированной поверхности столика появился серебряный массивный чайник с кипящей водой и такой же поднос с превосходным саксонским сервизом.

Мистрисс Лечмер старалась тем временем завлечь гостя расспросами об английских родственниках, но, не смотря на все свои усилия, не сумела сделаать так, чтобы он, не заметил таинственных предосторожностей, с которыми негр накрывал на стол. Мисс Дайнвор спокойно позволила поставить перед собой чайный столик, но её кузина Агнеса Дэнфорт отвернулась с холодным и недовольным видоме. Заварив чай, Катон налил его в две фарфоровые чашки, на которых очень искусно были нарисованы красные и зеленые веточки, и подал одну своей хозяйке, а другую молодому офицеру.

- Виноват, мисс Дэнфорт!- воскликнул Лионель, прнняв чашку.- Эта дурная привычка образовалась у меня за время долгаго плавания на корабле: я и не обратил внимания что у вас нет чашки.

- Пожалуйста, не извиняйтес, сэр, и кушайте на здоровье, раз вы это любите,- сказала Агнеса.

- Но мне будет гораздо приятнее, если и вы будете кушать. Чай - ведь это такая утонченная роскошь!

- Вот именно - утонченная роскошь, вы очень удачно выразились. Настолько утонченная, что без неё вполне можнь обойтись... Благодарю вас, сэр, я чаю не пью совсем.

- Вы женщина - и не любите чай?- воскликнул со смехом Лионель.

- Не знаю, какое действие этот тонкий яд производит на ваших английских леди, майор Линкольн, но мне, как американке, вовсе не трудно отказаться от этой отвратительной травы, из-за которой происходят на моей родине все эти волнения и грозит опасность моим родным.

Лионель, извинившийся только из обязательной учтивости учтивости мужчины к даме, молча поклонился и повернул голову в другую сторону, чтобы посмотреть, с такой ли же строгостью судит о чае и другая моладая американка. Сесиль, наклонясь над подносом, небрежно играла ложечкой очень любопытной работы. На этои ложечке какой-то искусник попытался изобразить ветку того растения, душистые листья которого наполняли в эту минуту гостиную своим ароматон. Вырывавшийся из стоявшего перед Сесилью чайника пар окутывал легким облаком её головку, придавая ей какой-то воздушный вид,

- A вот вы, мисс Дайнвор, повидимому, не чувотвуете к чаю отвращетия и не без удовольствия вдыхаете его аромат?

Гордый и холодный вид сразу соскочил с Сесили, когда она взглянула на Лионеля и ответила ему с веселостью и добродушием, которые к ней гораздо больше шли.

- Я женщина и признаюсь в своей слабости. Мне кажется, что тем плодом, который соблазнил в земном раю нашу общую прабабушку, был именно чай.

- Если это верно,- сказала Агнеса,- то у змея-искусителя в последнее время нашлись, стало быть, подражатели; только самое орудие искушения утратило, повидимому, часть своих качеств.

- Откуда вы это знаете?- засмеядея Лионель, которому нравилось продолжать этот шутливый разговор, так как, благодаря ему, между ним и его кузинами устанавливалась некоторая короткость.- Если бы Ева так же отнеслась к словам соблазнителя, как вы к предлагаемой вам чашке чая, то мы, вероятно, до сих пор все жили бы в раю.

- О, сэр, мне ведь этот напиток знаком хорошо,- отвечала Атнеса.- Бостонский порт, по выражению Джоба Прэя, ничто иное, кам огромный чайяик.

- Вы, стало быть, знаете Джоба Прэя, мисс Дэнфорть?

- Как же не знать? Бостон такой маленький город, а Джоб Прэй такой общеполезный человек. Его здесь все знают.

- Значит это верно, что он из очень известной здесь семьи, потому что он говорил мне, что и его мать, старую чудачку Абитайль Прэй, также знают в Бостоне решительно все жители.

- Но вы-то как можете знать их обоих?- воскликнула Сесиль.- Это удивительно.

- Против чая, молодые леди, вы устояли, но против любопвтства не устоить ни одна женщина. Однако, я не стану вас мучить и скажу, что я уже имел свидание с мистрисс Прэй.

Агнеса хотела что-то сказать, но в эту минуту сзади нее что-то упало. Она обернулась и увидала, что мистрисс Лечмер выронила из рук чудную фарфоровую чашку, которая разблась в мелкие куски.

- Бабушке дурно!- воскликнула Сесиль, кидаясь к ней на помощь.- Катон, скорее... Майор Линкольнь, пожалуйста, дайте сюда стакан воды... Агнеса, одолжите мне ваших солей.

Старой леди было, однако, не так уж дурно. От солей она отказалась, но стакан воды приняла от Лионеля.

- Я боюсь. что вы меня сочтете за несносную, болезненную старуху,- сказала она, слегка оправившись.- Это со мной, должно быть, от чая, которого я, правда, пью очень много от избытка лойяльности. Но, должно быт, мне тоже прядется от него отказаться, как отказались мои барышни, только по другой причине. Мы привыкли рано ложиться, майор Линкольн, но сами вы будьте, как дома, и располагайте собой, как вам угодно. Я прошу снисхождения к моим семидесяти годам и желаю вам спокойной ночи, желаю вам выспаться хорошенько и стряхнуть с себя все утомление, причиненное вам дальним путешествием. Катон приготовит для вас все, что нужно.

Старая лэди ушла, поддерживаемая под руки своими двумя воспитаницами. Лионель остался в гостиной один. Так как было уже поздно, и так как нельзя было ожидать, чтобы молодые мисс возвратились в гостиную, Лионель спросил свечку и велел себя проводить в отведенную для него комнату, Катон помог ему раздетъся, и он с удовольствием улегся в мягкую постель.

Заснул он, однако не сразу. Ему долго припоминалось все то, что он пережил за этот день. Мистрисс Лечмер и её внучки играли каждая свою роль. Был или нет между ними уговор? Это нужно было проверить. Но Агнеса Дэнфорт была такая простая, непосредственная, даже резковатая - частью от природы, частью от воспитания. Как всякий молодой человек на его месте, познакомившийся с двумя молодыми. девушками замечательной красоты, Лионель заснул, мечтая о них обеих, а во сне ему мерещилось, будто он на "Эвоне" пьет пунш, приготовленный хорошенькими ручками мисс Дэнфорт, а к аромату этого пунша примешивается тонкий аромат чая, сзади же стоит Сесиль Дайнвор, с милой грацией Гебы смотрит на него и так весело, так молодо хохочет.

ГЛАВА IV.

Честное слово, вот хорошо упитанный человек.

Шекспир: "Король Генрих IV".

Солнце начинало бросать свои лучи на густой туман, разостлавшийся за ночь над поверхностью воды, когда Лионель взошел на Бикон-Гилльские высоты, чтобы посмотреть на свой родной город при первом проблеске дня. Сквозь туман видны были зеленые верхушки островов. Виднелся также еще обширный амфитеатр утесов, окружавших бухту. Впрочем, туман уже поднимался все выше и выше, то закрывая вход в прелестную долину, то обвиваясь легкими клубами вокруг колокольни, которая обозначала, что на этом месте стоит село.

Хотя горожане все уже проснулись, но везде в городе соблюдалась строгая тишина по случаю воскресенья.

Стоя на холме, Лионель любовался панорамой родного города.

По мере того, как расходился туман, выступали дома, утесы, башни, корабли. Многаго он не мог припомнить, но многое узнавал. Из задумчивости его вывел чей-то неприятный, гнусавый голос, певший песню, из которой Лионель уловил некоторые слова:

Кто свободу любит - тот

За нее идет в поход,

Обнажает острый меч,

Не боится жарких сечь.

A привыкший к рабству - знай

Пьет свой вредный, мерзкий чай.

Лионель пошел на голос и увидал Джоба Прэя, сидевлиаго на деревянных ступеньках, крторые вели на вершину холма. Джоб колол орехи на краю доски и клал себе в рот зерна, а в промежутках пел вышеприведенную песню.

- Как же это вы, мистер Прэй, не соблюдаете воскресенья и с утра принялись за светское пение? - сказал Лионель.

- Петь никогда не грех что бы то ни было, псалмы ли, песни ли,- отвечал Джоб, не поднимая головы и не отрываяс от своего занятия.- Но для пения нужно подняться повыше, потому что у нас петь нельзя: всю долину заняли солдаты.

- A что вы имеете против солдат в долине?

- Из-за них коровам есть нечего и коровы не дають поэтому молока. Теперь весна, коровам пастбище пужно.

- Бедный мой Джоб, солдаты травы не едят, ваши рогатые и безрогие друзья могут пастись сколько угодно.

- Но солдаты траву мнут, а бостонские коровы не едять травы, примятой английскими солдатами,- сказал с сумрачным видом Джоб.

- Вот даже как! Боже, какая утонченная любовь к свободе!- засмеялся Лионель.

Джоб с предостережением покачал головой и сказал: - Не говорите ничего против свободы; а то будет нехорошо, если вас услышить Ралъф.

- Кто это Ральф? Где же он тут прячется?

- Он там, в тумане,- сказал Джоб, указывая пальцем на маячный столб, весь окутанный туманом.

Лионель посмотрел туда, но в первое время ничего не увидал. Потом, продолжая всматриваться, он разглядел сквозь туман того самого старика, с которым ехал на корабле. Старик был все в том же сером костюме, который очень подходил с туману и придавал наружности старика что-то воздушное и сверхъестественное. По мере того, как туман редел, Лионель замечал, что старик кидает по сторонам быстрые и тревожные взгляды. При этом он делал рукой нетерпеливые жесты, как будто пытаясь рассеять мглу, мешавшую ему видеть то, что он желал. Вдруг светлые солнечные лучи прорезали туман, раздвинули его и осветили разом всю фигуру старика. В тот же миг с его лица исчезло суровое, тревожное выражение; кроткая и грустная улыбка озарила черты, и он громко окликнул молодого офицера.

- Приходите сюда, Лионель Ликольн. Вы здесь услышите сведения, которые избавят вас от многих опасностей, если вы сумеете ими воспользоваться.

- Очень рад, что слышу ваш голос,- сказал Лионель, направляясь в ту сторону.- Окутанный туманом, вы были гпохожи на какого-то выходца с того света,- мне хотелось стать перед вами на колени и попросить вашего благословения.

- Это верно, что я выходец с того света. Почти все то, что могло бы меня интересовать в жизни, лежит в могиле, и свое земное странствование я продолжаю только потому. что я должен совершить одно большое дело, которого без меня никто не сделает. Тот свет, молодой человек, я вижк перед собой гораздо яснее, чем вы вот эту панораму, расстилающуюся у ваших ног. Там нет туманов, мешающих смотреть, нет иллюзии красок, нет никакого обмана чувств.

- Как вы счастливы, сэр, что имеете такую уверенность, достигнув последнего предела жизни, но я боюс, что за свою ревшмость провести вчерашнюю ночь в жилище юродивого вы плплатились неудобствами и беспокойством.

- Этот юродивый очень хороший юноша,- отвечал старик, ласково кладя руку на голову Джобу.- Мы с ним понимаем друг друга, маиор Линкольну, а это всего дороже для взаимных отношений.

- Я заметил уже, что есть один вопрос, на который вы смотрите с ним совершенно одинаково. Но помимо этого между вами, по моему, нет ровно ничего общаго.

- Его умственные способности остановились в развитии еще в периоде детства, это верно,- отвечал старик.- Но каков конечный результат человеческих познаний? В чем он заключается? Он заключается в том, что мы узнаем, а сколько именно мы находимся во власти наших страстей? Тот, кто на опыте научился тушить этот вулкан, и тот, кого это пламя вы разу не обжигало - одинаково достойны друг друга и вполне могут считаться товарищами.

Лионель наклонил голову, выслушав такое смиренное мнение, и после небольшой паузы переменил разговор.

- Солнце уже дает себя чувствовать,- сказал он старику,- и когда рассеются последние пары, мы увидим те места, которые оба посещали в прежнее время.

- Найдем ли мы их такими, какими оставили? Или мы их увидим во власти чужестранца?

- Во всяком случае, не чужестранца, потому что мы все подданые одного короля. Мы все - одна семья, и он наш общий отец.

- Не стану вам на это возражать, что он очень плохой отец,- спокойно проговорил, старик.- Тот, кто занимаеть в настоящее время английский трон, менее ответствен, чем его советники, за те притеснения, которые приходится терпеть народу в его царствование.

- Сэр, если вы будете и дальше позволять себе такие-же намеки по поводу моего государя, я должен буду с вами расстаться. При английском офицере нельзя так легкомысленно отзыватъся о короле!

- Легкомысленно!- медленным темпом проговврял старик:- Воть уж именно легкомыслие неразлучно с седой головой и восьмидесятилетним возрастом. Но только вы ошибаетесь от излишнего усердия, молодой человек. Я сам живал в королевской атмосфере и умею отличать личность монарха от политики его правительства. Эта политика вызвала раздор в великом государстве и со временем лишит Георга III той земли, которая справедливо считается лучшим перлом в его короне.

- Сэр, я ухожу,- сказал Лионель.- Те идеи, которые вы так свободно высказывали на корабле: во время плавания сюда, не противоречили нашей конституции, а ваши теперешния слова черезчур подходят под понятие измены.

- Ну, что-ж, ступайте,- сказал спокойно старик.- Войдите в эту опоганенную долину и прикажите вашим наемникам меня схватить и запереть. Пусть утучнится почва моей стариковской кровью. Да прежде, чем топор отделит мою годову от туловища, прикажите своим безжалостным гренадерам помучить меня хорошенько. Я так долго жил, что мне не грех уделить несколько мгновений палачам.

- Я думаю, сэр, что вы могли бы мне этого не говорить,- сказал Лиовель.

- Верно, и я иду даже дальние: забываю свою седину и прошу прощения. Но если бы вам, как мне, довелось изведать на себе весь ужас рабства, то вы бы сами стали особенно дорожить безценными благодеяниями свободы.

- Разве вы во время своих путешествий узнали рабство не только в смысле нарушения принципов, как вы выражаетесь, а еще и как-нибудь иначе?

- Узнал ли я рабство! - с горькой удыбкой воскликнул старик.- Да, молодой человек, я узнал его так, как не приведи Бог никому: и духом, и телом. Я жил месяцы, годы, слушая, как посторонние люди решают за меня, что мне есть и что пить и сколько мне нужно чего выдать на пропитапие, чтобы я не умер с голода. Посторонние люди делали оценку моих страданий, контролировали выражение моих печалей, посягали на единственное утешение, оставленное мне Богом...

- Где же это вы могли подвергаться такому обращению? Должно быть, вы тогда попали в руки к неверным варварам?

- Вы выразились совершенно правильно, молодой человек: к неверным, потому что они отрицают правила, преподанные нам божественным Искупителем; к варварам, потому что они способны обращаться, как со скотом, с человеком, одаренным душою и разумом.

- Отчего вы не приехали в Бостон и не рассказали обо всем этом народу в Фуннель-Голле?- воскликнул Джоб.- Тогда бы этого так не оставили.

- Дитя мое, я бы охотно это сделал, если бы мог, но на их стороне была сила. Они держали меня в своей власти, как демоны.

Лионель хотел что-то сказать по этому поводу, но в это время его окликнул кто-то, поднимавшийся на холм по другому склону. При первом же звуке этого голоса старик встал и быстро ушел прочь вместе с Джобом. В тумане их скоро стало не видно обоих.

- Наконец-то, я вас вижу, Лионель!- воскликнул новопришедший, появляясь на холме.- Какого чорта вы здесь делаете так рано и среди облаков? До вас и не долезешь. Уж я взбирался, взбирался... И рад же я вам, дорогой Лионель, ужасно рад. Мы знали, что вы должны приехать с первым корабдем. Сегодня утром возвращаюсь с ученья и вижу: два лакея в зеленых ливреях идут и ведут каждый по лошади. Ливреи я сеичас же узнал - чьи оне, а с лошадьми надеюсь потом свести короткое знакомство. Спрашиваю одного из слуг: "Чьи вы люди?.." Он мне отвечает: "Майора Линкольна из Рэвенсклиффа, сэр!" - и таким тоном, точно он состоит на службе у самого короля. Удивительно важные делаются слуги господ, имеющих десять тысяч фунтов стерлинтов годового дохода. Задайте такой же вопрос моему лакею - он вам ответит просто: "Капитана Польварта 47го полка", и больше ничего. Каналья и не подумает при этом упомянуть, что на земле существует местечко, называющееся Польварт-Голль.

Вся эта тирада сказана была одним духом, но после неё капитан Польварт запыхался и долго не мог ничего больше сказать. Этой паузой воспользовался Лионель, чтобы пожать ему руку и выразить также и со своей стороны удовольствие по поводу приятной встречи.

- Вот уж никак не думал вас здесь встретить,- сказал он.- Я предполагал, что вы встаете с постели не раньше девяти или десяти часов, и собирался узнать ваш адрес и пойти к вам к первому, а уж потом представиться по начальству.

- За неожиданную встречу со мной вы должны поблагодарить его превосходительство достопочтенного Томаса Гэджа, здешнего военного губерпатора, вице-адмирада, и проч., и проч., как он пишет в своим прокламациях, хотя он столько же, в сущности, губернатор, сколько хозяин ваших лошадей, которых вы привезли с собой сюда.

- A почему я его должен благодарить за нашу встречу?

- Почему? A вы поглядите кругом. Что вы видите? Один туман, да? Больше ничего? Само собой разумеется, что такой тучный человек, как я, и притом страдающий одышкой, не пошел бы сюда ни свет, ни заря любоваться туманом. Чего я здесь не видал? Ну, вот, а достопочтенный Томас, губернатор, вице-адмирал и прочая, приказал нам сегодня быть всем под ружьем на восходе солнца,

- По-моему, для военного это вовсе не трудно, а для вас, при вашей комилекции даже очень полезно,- возразил Лионель.- A я опять гляжу на вас и удивляюсь: что это на вас за форма? Неужели вы перешли в легкую пехоту?

- A почему бы мне и не служить в леткой пехоте?- с очень серьезным видом отвечал капитан.- Чем эта форма плоха дда меня? Правда, для этого рода оружия я несколько тучен, но ростом подхожу в самый раз: пять футов и десять линий. Я вижу, вам смешно, Лионель. Смейтесь, пожалуйста, сколько вам утодно. Я за последние три дня привык, что надо мной все. смеются.

- Что же вас заставило перейти в легкую пехоту?

- Видите ли, мой друг, я влюбился.

- Это меня удивляет.

- И собираюсь жениться. Это вас должно удивять еще больше.

- Кто же бы это мог внушить такое сильное чувство капитану 47-го полка Питеру Польварту из Польварт-Голля? Должно быть, какая-нибудь необыкновенная женщина.

- Прелестная женщина, майор Линкольн. Вся точно точеная. Когда она в задумчивости, она ходига важно, точно тетерев, а когда побежит, так точно куропатка. В спокойном положении она похожа на вкусное, сочное блюдо дичи... Вы ведь знаете, какой я гастроном, потому и сравнения у меня такия.

- Вы мне так аппетитно расписали наружность этой особы, что я загорелся желанием познакомитвся с её нравственными качествами.

- Ея нравственные качества еще выше наружных. Во первых, она умна. Во-вторых, она чертовски смела. Наконец, она едва-ли не самая крамольная из всех бостонок по отношению к короля Георгу III.

- Несколько странная рекомендация в устах офицера его величества.

- Ничего, это вроде острого соуса, придающего пикантность блюду. У неё характер едкий, у меня мягкий - это выйдет очень удачная комбинация.

- Не возьму на себя смелости оспаривать качества подобной особы,- сказал Лионель,- но каковы её отношения к легкой пехоте? Не принадлежит ли она сама к легкому роду оружия среди своего пола?

- Извините меня, майор Линкольн, но по этому поводу я шутить не могу. Мисс Дэнфорт принадлежит к одной из лучших фамилий в Бостоне.

- Мисс Дэнфорт! Но ведь не про Агнесу же вы говорите?

- Как раз про нее! - воскликнул изумленный Польварт.- A вы как ее знаете?

- Она мне родня, кузина, и мы живем в одвом доме. Мистрисс Лечмер нам с ней приходится двоюродной бабкой. Добрая леди непременно пожелала, чтобы я поместился в её доме на Тремонт-Стрите.

- Очень рад. Значит, мы с вами будем встречатъея не только для того, чтобы выпить и закусить, а при более почтенной обстановке. Но вернеся к основному вопросу. Про мою тучаость говорилось так много, что я решился остановить еe.

- Для этого вам стоило только сделать так, чгобы вы казались потоньше.

- А' азве я не кажусь тоньше в этой форме? Но я ее надел не только по этой причине. Скажу вам на ухо по секрету: тут у нас недавно случилась грязная история, в которой 47-й полк не приобрел себе новых лавров. Одного здешнего жителя обмазали дегтем и вываляли в перьях.

- Я слышал уже об этой истории,- сказал Лионел,- и говорягь, будто солдаты берут пример с своего командира.

-Шш!.. Это сюжет щекотливый. Как бы то ни было, на полковника из-за этой истории стали коситься, в особенности женщины. Нас теперь все избегают. Делается исключение только для меня - за мой характер. Надо вам сказать Лионель, что у меня в Бостоне масса приятелей. И вот мне удалось теперь перейти из тяжелой пехоты в легкую:

- Удивляюсь, как вас выпустил Несбит, и как утвердил этот перевед Гэдж, но с другой стороны; это доказывает, что военных действий не ожидается.

- Вы правы только наполовину. Вот ужед есять леть янки волнуются, говорят речи, принимают резолюции, но ни к чему не приступают. Прежде, бывало, когда колонисты oстaнутся недовольны новым налогом, или каким-нибудь распоряжением, они сразу взбунтуются, мы помчимся на них с саблями наголо - и все утихает. Теперь не то. Теперь признаки гораздо тревожнее. Никто не бунтует, но все держатся за принципы. Ради принципа население отказывается от употребления в пищу многих продуктов, к которым оно привыкло, но которые обложены несимпатичным налогом. Женщины перестали пить чай, мужчины бросили рыбную ловлю и охоту. На всем бостонском рынке не найдешь теперь ни одной дикой утки - и все из-за этого билля о Бостонском порте. Упорство жителей растет с каждым днем. К счастью, однако, если дело дойдет до боя, то мы настолько сильны, что можем пробиться в такой пункт, где провиант будет в изобилии. Кроме того, к нам должны сюда прибыть и еще подкрепления.

- До боя не дай Бог, чтобы дошло,- заметил майор Лионель.- Мы будем здесь осаждены.

- Осаждены! Этого еще не доставало!- воскликнуд в тревоге Польварт.- Не дай Бог такого бедствия. Мы и теперь уже питаемся здесь очень плохо, а тогда и вовсе с голода умрем. Только нет, Лионель, этого не может быть. Где им! Эти скороспелые солдаты, эти неуклюжие милиционеры - да разве они посмеют атаковать четыре тысячи англичан, которых вдобавок поддерживает флот? Ведь четыре тысячи! А когда прибудут назначенные новые полки, то нас будет восемь тысяч.

- Они прибудут скоро, можете быть покойны,- сказал Лионель,- Клинтон, Бертойн и Гоу были на прощальной аудиенции.в один день со мной. Прием нам всем был чрезвычайно, милостивый. При этом мне показалось, что его величество смотрел на меня особенно пристально, как бы припоминая два моих голосования в парламенте по поводу здешних раздоров.

- Я уверен, что вы голосовали против билля о Бостонском порте, хотя бы из дружбы ко мне?

- Нет, я в этом случае поддержал министерство. Бостонцы сами вызвали эту меру своим поведением. В парламенте не было об этом двух мнений.

- Счастливец вы, майор Линкольн, как я на вась погляжу,- сказал капитан Польварт. - В двадцати пять лет - и уже кресло в парламенте! Вот бы мне чего всегда хотелось... Ведь это легко сказать: член парламента!.. Одно название чего стоит... Скажите, ведь от вашего местечка полагается два кресла. Кто же теперь вторым членом, кроме вас?

- Пожалуйста, не будемте об этом говорить,- тихо сказал Лионель.- Кресло занято лицом, которому бы совсем не следовало на нем сидеть. Однако, пойдемте, капитан. Мне хочется повидаться с товарищами, прежде чем в церквах начнется воскресдый звон.

Они спустились с холма, вышли на площадь и сейчас же были окружены офицерами своего полка.

Фенимор Купер - Лионель Ликольн или осада Бостона (Lionel Lincoln or the Siege of Boston). 1 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Лионель Ликольн или осада Бостона (Lionel Lincoln or the Siege of Boston). 2 часть.
ГЛАВА V. Мы смиренно просим снисходительно отнестись к нашей трагедии,...

Лионель Ликольн или осада Бостона (Lionel Lincoln or the Siege of Boston). 3 часть.
Лионель встал и прибавил: - Однако, я вас оставлю на время, кузина, в ...