Фенимор Купер
«Зверобой (The Deerslayer, or The First Warpath). 5 часть.»

"Зверобой (The Deerslayer, or The First Warpath). 5 часть."

- Послушайте, Зверобой, что бы вы сделали, еслиб Чингахгок был в руках Гуронов? серьезно спросил Делавар. Быть может, вы пробрались бы в селения Делаваров и сказали бы там старым и молодым волкам: смотрите, вот Ватава, спасенная и невредимая, только утомленная! А вот и Зверобой, также немного усталый, но все-таки свежий и здоровый! Разве вы бы так сделали и сказали?

- Вот это остроумно! Это хитрее, чем может придумать даже Мингос, и одному небу известно, как могла придти вам мысль задать мне такой вопрос. Что бы я сделал? Ну, во первых, Ватава не могла бы быть в моем обществе, так как она осталась бы так близко к вам, как только возможно; и во вторых, все, что касается утомления и остального, устранилось бы само собою так, что вы, вероятно, видите сами, что рассудок против вас.

- Мой брат забыл, что он присутствовал при совещаниях моего народа. Когда мужчины разговаривают, то они не должны говорить ничего такого, что попадя в одно ухо, вылетит в другое; слова не должны иметь более веса, чем перья, ибо ветер не может развязать их. Вы не ответили на мой вопрос.

- Я понимаю вас, Делавар, и я бы солгал, если бы скрыл это. При всем том очень трудно ответить на ваш вопрос. Вы требуете, чтобы я сказал, как бы я поступил, если бы у меня была невеста, как у вас; но как же я могу об этом судить; у меня невесты еще никогда не было. Конечно, я знаю, что друг очень близок к сердцу, а потому прошу вас, Чингахгок, не предпринимать ничего неосторожнаго. Я уже убежден, что вас нельзя отклонить от вашего намерения, и говоря откровенно, нахожу, что вы не совсем в этом случае неправы. Ну, разумеется, никогда не почувствует себя счастливым, если ничего не предпримете для спасения меня от угрожающей мне судьбы. Но не начинайте ничего неосторожного, и имейте в виду, что никакие мучения Мингосов, никакие оскорбления и угрозы, никакие сжигания и вырывания ногтей, одним словом, никакие муки не подействуют на меня так сильно, как если я увижу, что вы и Ватава, вследствие попытки оказать мне помощь, сами попадете в руки неприятеля.

- Делавары осторожны. Зверобой никогда не увидит, чтобы они вторглись в чужой лагерь с закрытыми глазами.

Этими словами окончился разговор, и Гетти приблизилась к ним с известием, что завтрак готов. Все собрались вокруг большего стола, но ни один не произнес ни слова во все время завтрака, в особенности женщины казались упавшими духом, и потеряли всякий аппетит, между тем как y мужчин в этом отношении незаметно было никакой перемены.

Так как еще было рано, когда все общество встало из-за стола, то еще оставалось несколько часов, которые пленник мог провести со своими друзьями. Поэтому все опять собрались на платформе, ибо всякий хотел, пока было возможно, остаться вблизи осужденной жертвы, слушать слова его и всеми силами выразить ему любовь и участие. Один Зверобой казался непотрясенным, и говорил совершенно весело и беззаботно, причем старался избегать всякого даже косвенного намека на грозивший исход того дня.

После некоторого времени сделал он Юдифи знак последовать за ним на пловучий дом, так как хотел сказать ей несколько необходимых слов. Юдифь немедленно последовала за Зверобоем каюту и села, пока молодой человек достал из угла подаренное ему ружье кильдер и, положив его себе на колени, также опустился на стул. Осмотрев еще раз сверху донизу превосходное оружие и обозрев каждую отдельную часть его с особенно нежною заботою, положил он его наконец в сторону и сказал:

- Юдифь, если я вас хорошо понял, то вы хотели подарить мне ружье, а я с своей стороны соглашался принять его, так как молодая девушка не может извлечь настоящей пользы из огнестрельного оружия. У кильдера добрая слава, и он её заслуживает. По справедливости, он должен бы попасть в известные и верные руки, ибо чрез неловкость и беспечное обхождение и лучшая слава может померкнуть.

- Но разве ружье может попасть в лучшие руки, чем ваши? Гуттер редко давал из него промах, а у вас наверно...

- Верная смерть, милая девушка, это не подлежит сомнению, смеясь прервал ее Зверобой.

- Верная смфрть, милая девушка, это не подлежит сомнению, смеясь прервал ее Зверобой. Я знал однажды одного охотника за бобрами, который также назвал свое ружье кильдером, но это было только жалкое хвастовство, так как Делавары вернее стреляли своими стрелами, чем он из своего ружья. Впрочем, это но должно побудить меня уклониться от моих качеств, и потому я согласен, что ружье едва ли могло бы находиться в лучших руках чем мои. Но, милая девушка, - прибавил он со вздохом,- как долго оно у меня останется? Это очень серьезный вопрос, и если отвечать на него прямо и честно, то следует сказать, что кильдер скоро опять останется без хозяина.

- Что же мне с этим оружием делать, если бы случилось то, что вы ожидаете? спросила Юдифь, пересилив глубокое чувство свое из внимания к Зверобою.

- Потому-то я и хотел переговорить с вами. Смотрите, вот Чингахгок. Хотя он не совсем тверд в стрельбе,- ибо краснокожий редко или никогда не достигает в этом совершенства,- но все-таки он хороший стрелок, и вероятно еще усовершенствуется. При том же он мой друг, и я бы с удовольствием оставил ему ружье, если бы случилось то, что может мне воспрепятствовать воздать должную честь и справедливость вашему драгоценному подарку.

- Оставляйте его кому хотите; ружье ваша собственность, и вы можете распоряжаться им по вашему усмотрению. Чингахгок получит его, если вы сами не вернетесь, чтобы принять его во владение.

- Но, спрошена ли также Гетти по этому предмету? ведь она имеет столько же прав на ружье, как и вы.

Юдифь встала, не говоря ни слова, и подойдя к окну кликнула сестру; в немногих словах объяснила она ей в чем дело, и та с радостью в простых словах изъявила свое согласие передать Зверобою право полной собственности на ружье. Это сделало его, по крайней мере на эту минуту, вполне счастливым, и когда он снова осмотреть подарок и испытал его во всех частях; то выразил желание испробовать его еще и на самом деле, прежде, чем он покинет замок. Ни один мальчик не мог быть более жаден выказать достоинства своего первого самострела, как охотник, желавший подвергнуть испытанию качества своего ружья. Он вернулся на платформу, прежде всего отозвал Делавара в сторону, чтоб сообщить ему, что знаменитый кильдер будет принадлежать ему, если с ним самим приключится что-нибудь неприятное и потом сказал:

- Видите, приятель, это еще одно основание быть крайне осторожным и не бросаться смело в опасность. Уже само по себе овладение таким ружьем составляет победу для вашего племени; Мингосы будут бледнеть и краснеть от зависти, и, что всего важнее, они не рискнут отважиться близко подходить к тому селению, где будут знать, что находится кильдер. И потом, что такое мужчина в лесу без хорошего ружья? Ничего более, как жалкий становитель западней, как метельщик и корзинщик. Пойдемте, приятель, я чувствую сильное желание испытать это удивительное ружье. Возьмите ваше обыкновенное ружье, а я буду целить этим только поверхностно, чтобы нам узнать некоторые из сокровенных его достоинств.

Чингахгок принял это известие не без удовольствия, и так как предложение Зверобоя совершенно соответствовало тому, чтобы дать тяжелым мыслям всего общества более веселое настроение, то никто не колебался согласиться на него; девушки принеся ружье даже с некоторою похожею на удовольствие трогательностию. Оружейный шкаф Гуттера был обильно снабжен, и он имел несколько ружей всегда заряженных на случай могущей представиться надобности. На полки насыпали свежаго пороху и Зверобой снова завел речь:

- Ну, приятель, сказал он,- начнемте совершенно скромно, и попробуем сперва обыкновенные ружья старого Тома, чтоб потом сделать заключение вашим ружьем и кильдером. Здесь птицы в изобилии, одне на озере, другия вне его, и некоторые на расстоянии ружейного выстрела. Отыщите себе птицу, которую хотели бы испугать. Смотрите, смотрите, вот гагара совсем близко по направлению к востоку. Это творение, которое при блеске выстрела тотчас прячется и потому может удобно служить для испытания оружия.

Чингахгок не любил много разговаривать; только что он увидел птицу, тотчас приложился, прицелился и выстрелил. Утка тотчас нырнула в воду и пуля, не причинив никакого вреда, ударившись несколько линий от того места, где только что сидела птица, и потом стала делать вдаль безвредные прыжки по поверхности воды.

Зверобой радостно и громко засмеялся, потом стал в позицию и стоял неподвижно, наблюдая за гладкою поверхностью воды. Скоро показалось темное пятнышко, и вслед за тем утка вынырнула, чтоб набраться воздуха и отряхнуть крылья. Этого момента и ожидал Зверобой; его ружье щелкнуло и пуля ударила в самую середину груди птицы, которая тотчас упала навзничь бездыханная. В следующую за сим минуту Зверобой стоял прислонив ружье к платформе, как будто ни в чем не бывало, только дружеский смех обнаруживал его ощущения.

- Этим, впрочем, нельзя испытывать достоинства оружия, сказал он после, чтобы предупредить ошибочную оценку его заслуги; и внезапно выстрелил в птицу в самую неблагоприятную для неё минуту, потому что иначе она бы опять нырнула прежде, чем пуля могла ее достигнуть. Это еще ничего не значит; но вот прямо птица, какую нам нужно. Там, несколько севернее, Делавар! Вот за эту примемся, если хотите!

Чингахгок взглянул по указанному направлению, увидел большую черную утку, которая совершенно спокойно плавала по озеру. Он, как и прежде, не тратил понапрасну слов, и прямо приступил к нему; так как он прицелился старательнее, чем первый раз, то и достиг лучшего результата. Когда раздался выстрел, то пуля попала птице в крыло, она с криком порхала над водой, чтоб как можно дальше и скорее скрыться от своих неприятелей.

- Надо сократить её мучения, сказал Зверобой в ту самую минуту, когда утка пыталась подняться вверх, и вот ружье и рука, которые это исполнят.

Утка еще продолжала порхать, как вдруг догнала её смертельная пуля, и так чисто отделила ей головку от шеи, как будто это было сделано ударом топора. Чингахгок тотчас издал восклицание удовольствия, а его смех доказал, как велико его удивление и как далек он от мелочной зависти.

- Ну, вот это лучше! сказал Зверобой, а все таки еще недовольно. Там над нами вижу я птицу, которая может служить для испытания наших ружей. Сюда, Чингахгок; я вызываю вас на выстрел вверх на лету. Вот настоящая и хорошая проба, требующая верного глаза и верного ружья.

Это был морской орел, который на значительной высоте летал над замком, ожидая удобного случая, чтобы спуститься; его голодные птенцы высовывали головки из гнезда, которое видно было на вершине вполовину сгнившей сосны. Чингахгок молча приложил ружье к плечу, навел его на птицу и переждав несколько времени, выстрелил. Большой круг, который описала птица, служил доказательством, что пуля просвистала в угрожающем, близком расстоянии от орла, но не попала в цель. Зверобой, которого прицеливание было столь же быстро, как и верно, выстрелил вслед за Чингахгоком, и тотчас замеченное скорое опускание орла оставляло несколько времени сомнительным, попадали в него пуля или нет. Зверобой, впрочем, сам тотчас объявил, что он не был счастлив, и пригласил своего друга взять другое ружье.

- Я его озадачил, это правда, и я даже думаю, что его перья пощипало, но кровь его еще не текла, и это старое ружье не годится для быстрого и верного прицела. Скорее, Делавар, у вас теперь лучшее ружье, а вы, Юдифь, принесите кильдер, это удобный случай, чтобы удостовериться в его достоинствах.

Наступило общее движение. Оба товарища приготовились, а девушки стояли в оживленном ожидании последующаго. Орел, несколько спустившись, описал дальнюю дугу, и теперь, опять поднявшись, снова плавал вокруг над замком, но еще на большей высоте, чем прежде. Чингахгок посмотрел на верх, и прямо объявил, что он признает невозможным попасть в птицу на такой высоте и притом находящуюся в совершенно вертикальном положении над головами стрелков. Тем не менее он выстрелил, и последствия доказали, что он правильно оценил свое уменье. Орел после выстрела не изменил даже своего полета, но продолжал описывать круги в своем воздушном поле, и как бы с презрением смотрел вниз на своих преследователей.

- Ну, Юдифь, сказал Зверобой, теперь мы посмотрим, что может сделал кильдер. Дайте мне место, приятель, и наблюдайте, как я буду целить, потому что благоразумие и обдуманность научат всему.

Затем последовало заботливое прицеливание, несколько раз повторенное, между тем как птица подымалась все выше и выше. Потом блеснул порох и раздался выстрел; пуля полетела на верх и тотчас орел свернулся в сторону и ринулся вниз. Он бил то одним, то другим крылом, вертелся несколько времени в одном круге, потом нерешительно махал крыльями, как бы сознавая свою гибель, и наконец, сделав несколько полных кругов, упал с тяжелым звуком на один из концов пловучаго дома. Изследование показало, что пуля ударила его между крылом и грудною костью.

- Мы поступили необдуманно, совершив убийство без всякой цели, кроме удовлетворения нашего тщеславия, серьезно сказал Зверобой, между тем как Чингахгок за крылья поднял громадную птицу, которая как бы с упреком вперила потухавшие глаза на своего неприятеля.- Да, мы не обдумали, и приличнее было двум мальчикам доставить себе удовольствие таким глупым и грешным поступком, чем двум мужчинам, находящимся на поле битвы. Ах, Господи! Ну, в наказание, я вас сейчас оставлю и когда буду один у кровожадных Мингосов, то буду думать о том, что жизнь имеет свою сладость даже для зверей в лесах и для птиц в воздухе. Вот, Юдифь, возьмите кильдер и сохраните его для руки, которая достойнее его, чем моя.

- Ни одна недостойнее вашей, отвечала Юдифь.- И ни одна не будет владеть им.

- Да, что касается ловкости. Но вам также нужно знать, когда следует употреблять огнестрельные оружия, а не только, как употреблять их. Вид этого умирающего в мучениях орла возбуждает во мне горькое раскаяние, и я с удовольствием пожертвовал бы своими суетными чувствами и всею моею гордостью, еслиб этот орел мог снова быть в своем гнезде y своих птенцов.

Все присутствующие были поражены этим внезапным выражением раскаяния о таком обыкновенном, хотя и необдуманном, но умышленном поступке. Но никто не отвечал, a Делавар, который очень хорошо понимал слова Зверобоя, вынул острый нож и одним ударом отделил голову орла от туловища, чтоб положить конец борьбе его со смертию.

- Что за жалкая вещь, однако, власть, если забываешь, как ею пользоваться. Право, еслибы не срок моего отпуска, то я бы четырнадцать дней и более провел бы в лесу, чтоб отыскать гнездо этой бедной птицы и сократить также страдания птенцов.

- Это меня радует слышать от вас такие слова, Зверобой, сказала Гетти: - наверно Бог будет больше видеть ваше мнение о поступке, чем самый грех. Да, я думала о том, что должно быть грешно убивать безвредных птиц, и хотела сказать вам это,- но мне было так любопытно увидать, можете ли вы попасть в орла на такой высоте, что я забыла сказать, пока уже было поздно и убийство совершилось.

- В том-то и дело, моя добрая Гетти: мы видим наши ошибки и оплошности только тогда, когда уже поздно, и раскаяние приходит вслед за тем, поэтому нам нужно всегда быть осторожными и осмотрительными, прежде чем действовать. При всем том я рад, что вы ничего не сказали, боясь, что сказанные в ту минуту два слова не остановили-бы меня совершить грех, который чрез то сделался бы еще больше.

Медленно и покачивая головой, сошел Зверобой с судна, и с горестью сел на платформе. Между тем солнце уже порядочно поднялось, и это побудило приготовиться к отъезду. Как только Делавар узнал это намерение, он привел в порядок челнок, и Ватава озаботилась о том, что могло способствовать его удобству. Все это происходило тихо и спокойно, но с таким любезным видом, который Зверобой тотчас заметил и сумел оценить. Когда все было готово, индейцы вернулись к Юдифи и Гетти, которые обе были около Зверобоя; этот тогда поднялся.

- Лучшие друзья должны расстаться, серьезно сказал он,- когда на то воля Божия, и потому я прощаюсь с вами. Будьте счастливы, Юдифь! Чингахгок, старый приятель, прощайте! и вы Ватава, и вы, Гетти,- прощайте все! - я должен вас оставить!

- Но я с вами поеду, возразила Гетти:- дикари мне ничего не сделают, а быть может, мне удастся, при помощи библии убедить их дать вам свободу и избавить вас от мучений.

- Хорошо, Гетти, собирайтесь и садитесь в челнок, отвечал Зверобой:- мне приятно будет еще несколько часов провести в вашем обществе.

Гетти не медлила, принесла свою библию, и вошла в челнок.

- И теперь, да благословит вас Бог! продолжал Зверобой. Не поминайте меня лихом, если больше меня не увидите, и пожмите мне все руку еще раз. Так! и теперь в последний раз прощайте!

Он спрыгнул в челнок, и оттолкнул его от платформы; Юдифь и Ватава горько плакали, а Чингахгок покрыл голову платком, спрятал лицо свое, как римлянин, скрывавший свое горе в четырех стенах, и медленно отправился на пловучий дом, чтобы там наедине предаться своему горю a своим мыслям.

Между тем, челнок быстро плыл во волнам и направлялся к тому пункту, где Зверобой положительно знал, что ожидают его враги. Он уже боялся, что не поспеет явиться в назначенное время, но Гетти так сильно помогала ему грести, что он скоро не имел уже этого опасения, и с дружескою любезностию начал болтать с своею спутницею.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Солнце находилось уже в двух или трех минутах расстояния от полудня, когда Зверобой пристал к берегу около лагерного расположения индейцев, почти напротив замка. - Место это было гладко и ровно, и покрыто лишь несколькими деревьями, так что почти походило на поле, окаймленное со всех сторон лесом.

Для индейского воина заключался вопрос чести в том, чтоб сдержать свое слово, когда он раз обязался вернуться в определенный час, чтоб итти на встречу смерти; но такой же вопрос был и в том, чтобы не выказать бабьяго нетерпения и сколь возможно точнее явиться в данную минуту. - Хорошо было не пропустить дарованного неприятелем срока, но еще лучше было держаться его с пунктуальной точностию.

Поэтому Зверобой, хотя считал несовместным с своею гордостью в чем-либо изменить своей белой крови и происхождению, но тем не менее следовал тогда бессознательно обычаям индейцев, и теперь с удовольствием скрыл всякий вид лихорадочной поспешности, которая бы служила молчаливым доказательством, что он просил для дел своих больше времени, чем сколько ему нужно было на самом деле. Случай покровительствовал ему, ибо именно в ту минуту, когда он вступил на берег и направился к индейским начальникам, сидевшим на древесных пнях в серьезных совещаниях,- старший из них бросил взгляд на просвет между деревьями и обратил внимание своих товарищей на то, что солнце как раз стоит в самом зените. Раздался общий, хотя и на половину сдержанный крик изумления, и лютые воины оглянули друг друга с разными чувствованиями. Одни чувствовали зависть и досаду, другие не изумились пунктуальной точности их жертвы, в третьих же, наконец, возбудилась склонность к великодушию и милосердию.

Мнения Гуронов на счет возвращения пленника были весьма разнообразны. Большая часть их не считали возможным, чтоб бледнолицый воротился из свободы и подвергнул себя страшным мукам и индейским пыткам, и только немногие из старых начальников выказали к Зверобою более доверия, так как они на опыте убедились в его основательности, мужестве и хладнокровии. Многие даже желали, чтоб он не возвращался, конечно в надежде унизить этим Делаваров; они хотели пристыдить целый народ тем, что провинился один из выросших в их селениях. Им было бы еще приятнее, еслиб пленником их был Чингахгок и еслиб он оказался не сдержавшим своего слова. Но, при всем том, молодой белый мог хорошо заменить его для их цели, и потому все воины и лазутчики толпы созваны были для произнесения над ним суда. Вся шайка: мужчины, женщины и дети, собрались на одном месте, чтобы присутствовать при ожидаемом зрелище, или же сделать торжество сколько возможно более полным в том случае, если бы охотник не показался по истечении определенного часа.

Это было величественное зрелище, на которое попал Зверобой, приближаясь. Как сказано выше, старики сидели на стволе упавшего дерева и серьезно и с достоинством ожидали приближения молодого пленника. Правее стояли в полном вооружении молодые воины, а левее женщины и дети. По средине оставлено было большое свободное место с которого заботливо убраны были все ветки, свалившиеся деревья и другия препятствия. Гордые вершины ближайших высоких деревьев бросали на все пространство густую тень, между тем как блестевшие сквозь листья солнечные лучи обливали их нежным светом.

Два начальника почти в равной степени разделяли власть над этими сынами лесов. Было, впрочем, еще несколько воинов того племени, которые имели права на звание начальников, но первые два так были выше прочих по своему разуму и уважению, которое внушали, что никто не дерзал ослушаться их, когда они были согласны между собою. Один из них был старик, и обязан был своим отличием красноречию, мудрости советов и уменью выбирать подходящия к каждому случаю меры. Другой был храбрец, отличавшийся на войне, известный своею дикостью и славившийся хитростию и обилием средств на военном поле. Его звали Барс; первый же был Ривеноак, с которым мы уже знакомы по нашему рассказу.

Ривеноак и Барс сидели рядом и ожидали приближения пленника, когда Зверобой ступил на берег. Никто не тронулся с места, никто не сказал ни слова, пока молодой человек не подошел на средину и не объявил о своем прибытии.

- Вот и я, Мингосы, сказал он просто твердо на наречии Делаваров, понятном для большей части присутствовавших. - Вот я, а там светит солнце! Поступайте теперь со мной по вашему усмотрению; дела мои на земле кончены, и ни чего более не остается, как предстать пред Всевышнего, как приличествует человеку с белыми понятиями и обязанностями.

После этих слов, послышался шопот удовольствия, даже в рядах женщин, и почти все одну минуту выразили желание принять в племя такого мужественного юношу. Только немногие уклонились от этого желания, и между ними находились Барс и сестра его Сумах, вдова того воина, который пал от руки Зверобоя. Одного удерживала природная дикость, другую же - неутолимая жажда мести препятствовала поддаться на минуту более милосердым чувствам.

Не так было с Ривеноаком; он поднялся с своего места, вежливо протянул свою руку, и приветствовал пленника с достоинством и ловкостью, которым позавидывал бы любой князь.

- Бледнолицый! сказал он: - вы благородны, и мой народ гордится тем, что взял в плен человека, а не коварную лису. Мы вас теперь знаем и поступим с вами, как с храбрым; правда, что вы умертвили одного из наших воинов и помогали убиению другаго; но вы также готовы принести в возмездие вашу собственную жизнь. Некоторые из моих молодых соплеменников думали, что кровь белаго жидка и не рискнет течь под ножем Гурона; но вы покажете им, что они ошибаются, и что ваше сердце твердо, как и тело. Да, это очень приятно захватить такого пленника, и еслиб мои воины сказали, что смерть их товарища не может быть забыта, и что враг должен последовать за ним в мир духо, что он пал от руки храброго, то с такой дружбой отправят вас во след ему, что он ни в каком случае не будет стыдиться вашего общества. Я кончил; вы поняли мои слова?

- Совершенно справедливо, так же, как Евангелие, отвечал Зверобой.- Вы говорили и я понял не только ваши слова, но и ваше мнение. Я охотно верю, что ваш товарищ, Рысь, как вы его называете, был храбрый воин, но я нимало не считаю себя недостойным его общества, даже без пропускного листа из ваших рук. Но, во всяком случае, я налицо, и ожидаю решения моей участи от предстоящего суда, если, впрочем, решение не состоялось уже до моего прихода.

- Нет; старейшины наши не хотели произносить суждения о белом прежде, чем он был между нами, возразил Ривеноак, оглядывая всех несколько презрительным оком. Только один голос говорил в вашу пользу, но он был одинок, как пение крапивника, которого самка разорвана когтями сокола

- Благодарю этот голос, кому бы он ни принадлежал, ибо он говорил правду, отвечал Зверобой. Никогда не навлек бы я стыда на Делаваров, просрочив мой отпуск, так как между ними воспитывался. Но слова бесполезны, ибо ведут лишь к хвастливым речам. Я здесь, делайте со мной, что хотите!

Ривевоак обратился к старейшинам, и между ними последовал краткий и тихий разговор. Когда он окончился, то трое или четверо воинов удалились и исчезли в кустах; пленному же было объявлено, что он может свободно прохаживаться по лесу, пока участь его решится.

В этом мнимом великодушии заключалось однако мало истинного доверия, так как упомянутые молодые воины образовали цепь часовых во всю ширину мыса, и бегство на другой берег делалось не мыслимо. Даже челнок был перетянут на такое место, где можно было считать его в безопасности от каждой видимой попытки. Эти меры предосторожности были необходимы, потому что пленник исполнил все условия и был свободен от данного им слова,- так что теперь ему бы послужило за честь, еслиб он успел обмануть бдительность своих врагов.

Зверобой знал свои права в этом отношении и не был к ним равнодушен; если бы он видел малейшую возможность к бегству, то, конечно, не медлил бы мы минуты исполнением. Но в настоящем случае успех был сомнителен; он знал расположение цепи часовых и не скрывал себе трудности прорвать ее невредимым. Озеро ничего не могло помочь ему, ибо еслибы он, как отличный пловец, захотел переплыть к замку, то ему никак не удалось бы достигнуть его, пока враги владели челноком как средством преследования.

Бродя по мысу, он осматривал внимательно каждое местечко, чтобы отыскать, где спрятаться, но нигде не находил ничего такого, что соответствовало бы его цели. Поэтому он медлил сделать попытку бегства, чувствуя, что необходимо было видеть хотя возможность успеха, прежде чем приступить к такому делу.

Между тем в лагере диких дела шли своим чередом. Начальники советовались в особой кучке, а из женщин допустили к участию в совещании только Сумах, которая, как вдова павшего воина, имела право быть выслушанною при таком случае. Молодые индейцы бродили кругом, спокойно ожидая результатов совещания, а женщины приготовляли пиршество, которое должно было завершить собою дело, каково бы ни было решение участи Зверобоя. Никто не выказывал особенной горячности, и прошел целый час в непрерывном течении сих обстоятельств.

Мучительная неизвестность, во всех случаях, невыносимое чувство. Когда Зверобой вышел на берег, он решился чрез несколько минут терпеть муки индейской мести, и был совершенно готов спокойно встретить свою страшную судьбу; отсрочка же была для него гораздо сильнейшим испытанием, чем приближение мучений, и он уже начинал серьезно помышлять о сомнительной попытке к бегству, когда вдруг был потребовав пред лице своих судей, чтобы выслушать их приговор.

- Зверобой! начал Ривеноак, когда пленник остановился перед ним: - мои старые воины выслушали слова ваши о готовы к ответу. Знайте, что один из лучших наших шалашей опустел на днях чрез смерть его хозяина, и пройдет много времени, пока сын его подростет, чтоб занять его место. Вот стоит вдова; она будет терпеть недостаток в дичи для питания себя и детей ея, и это ваша рука, которая поставила ее в столь горестное положение. Ей предстоит исполнить два долга: один к павшему супругу, другой к своим детям. Один закон гласит: скальп за скальп, кровь за кровь, жизнь за жизнь; другой научает кормить и воспитывать своих детей. Зверобой! мы вас знаем, вы благородны и вашему слову можно верить; у вас только один язык и тот правдивый. Вы также справедливы, и если совершите несправедливость, то скоро постараетесь загладить ея. Вот Сумах и дети ея, просящия криком хлеба; вот заряженное ружье. Возьмите его, удалитесь, застрелите штуку дичи, принесите ее вдове Рыси, накормите детей её и зовите себя её супругом. Тогда сердце ваше из Делавара сделается Гуроном, уши Сумах не услышат более плача детей ея, и мой народ пополнится и будет иметь необходимое число воинов.

- Ривеноак! отвечал Зверобой, - я боялся этого; знал, что к этому придет дело, и мне больно, что так вышло. При всем том, высказать правду не долго, и она положит решительный конец неизвестности. Я белый и рожден христианином, а потому не приходится мне брать жену из язычниц и соблюдающую обычаи краснокожих. Я бы готов был кормить детей вашего павшего товарища, еслиб это могло быть сделано с честью; но это не возможно, ибо я никогда не могу жить в селении Гуронов. Ваши собственные молодые люди обязаны кормить детей Сумах, и если она опять выйдет замуж, то имейте наблюдение, чтоб муж её не заходил в чужия владения. Рысь пал в честном бою, и это участь, которой должен ожидать каждый храбрый. Принимая во внимание все это, вместе взятое, я не могу сделаться Мингосом, а хочу остаться Делаваром, пока имею дело с индейцами. Это мое решение, Мингос,- честное и прямое.

Всеобщий ропот обнаружил неудовольствие, которое произвели на всю толпу слова Зверобоя. Особенно много неудовольствия выказали женщины, и Сумах не была умереннейшая в брани и проклятиях. Но дикая досада Барса превзошла всякую меру. Лютый начальник уже смотрел, как на унижение, что его сестра должна сделаться женою бледнолицаго, а теперь его грызло, что снисхождение его не оценено и презрено. С страшною злобою вперил он сверкающий взор на пленника и поднял руку, чтобы в быстром деянии излить всю досаду и злобу свою.

- Бледнолицая собака! дико вскричал он: - или и тявкай между дворняшками твоей презренной своры.

С этими словами он направил свой томагавк на Зверобоя, который, к счастию, заметил его убийственный замысел. Так велика была ловкость, с которою пущено было это опасное оружие, что оно, без сомнения, рассекло бы череп пленника, еслиб тот не протянул руки, и с необычайным проворством не схватил летящий топорик. Полет его был так силен, что рука Зверобоя оттолкнулась за его голову, и потом вернулась в такое положение, которое было самое лучшее для ответа на это нападение.

Досада и злость пересилили терпение и благоразумие Зверобоя при таком коварстве индейского начальника; глаза его сверкали, и маленькие красные пятна выступили на щеках; он собрал все свои силы, и с сильным напряжением бросил оружие назад в своего противника. Барс, не ожидал такого смелаго поступка и потому не поднял руки и не нагнулся, чтоб избегнуть и отвратить опасность. Маленький острый топор ударил его прямо между глаз и буквально пробил ему лоб. Он ринулся вперед, растянулся на земле, и перевернулся в борьбе со смертию. Все остальные бросились ему на помощь, а так как Зверобой таким образом увидел себя освобожденным от всей толпы, то и решился сделать попытку к спасению своей жизни и помчался оттуда с быстротою лани.

Невыразимое удивление диких этому смелому началу продолжалось недолго, и вся толпа, старый и малый, женщины и дети, подняли шумные крики, оставили труп Барса лежащим на земле и поспешно бросились за убегавшим.

Уже Зверобой был несколько приготовлен к страшной игре на жизнь и смерть, и поэтому выбрал лучшую дорогу, которую только могли указать ему благоразумие и размышление. Невредимый пролетел он через цепь часовых, бросился в кусты и затем поспешно ринулся в открытый лес. Несколько выстрелов пущено было ему в след, но поспешность, с которою целили, и царствовавшее повсюду замешательство спасли его от пуль. Некоторые просвистели около него и оторвали вблизи ветки и листья, но мы одна не коснулась даже его одежды. Между тем он достиг того, что имел впереди по крайней мере сто шагов, и потому не могло быть и речи преследовать его с ружьями в руках. Дикие побросали все ружья, крикнули женщинам и детям, чтоб они снова зарядили их, и затем ринулись, как на крыльях ветра, вслед за убегавшим.

Зверобой слишком хорошо понимал свое затруднительное положение, чтоб потерять хоть одну драгоценную минуту; он знал, что вся его надежда на успех основывалась лишь на том, что он бежал все по прямому направлению, ибо как только он уклонился бы всторону или описал дугу, то превосходящее число его преследователей сделало бы спасение невозможным. Поэтому он направил путь свой в косом направлении к одному возвышению, которое, хотя не было очень длинно и круто, но достаточно было, чтоб страшно утомить его. - Скоро он побежал несколько медленнее, чтобы вздохнуть, и миновал самые крутые места скорым шагом или мелкою рысью. Гуроны прыгали и скакали вслед за ним, во он не обращал на это внимания, ибо знал, что им также придется преодолевать оставленные им назади трудности, прежде чем они достигнут той высоты, куда он уже добежал. Он теперь уже совсем приблизился к вершине первого холма и увидел, что ему нужно пробежать по глубокому оврагу, прежде чем достигнуть подножия второго холма. Осторожно подымаясь к вершине, он осматривался во все направления и испытующим взором искал удобного места, чтобы спрятаться, во нигде такого не оказывалось, а недалеко от него лежал поваленный ствол дерева и его исключительное положение требовало особенных средств помощи. Он подскочил к стволу, съежился под ним как только мог и остался недвижимым. Но прежде, чем исчезнуть таким образом из глаз своих преследователей, он стал на высоте и издал смелый клик торжества, как будто вид лежавшего пред ним спуска наполнил его радостью. Вслед за тем лег он, растянувшись под деревом.

Теперь только заметил Зверобой, по силе, с которою все билось в нем, как страшны должны были быть его напряжения. Он слышал биение сердца и грудь его судорожно подымалась при сильном и прерывистом дыхании. Скоро однако он отдохнул от своего изнурения, и сердце не билось уже так сильно, как будто хотело выскочить из груди. Но теперь он услыхал шаги индейцев, подымавшихся на холм с другой стороны, и различал голоса, которые доказывали приближение его преследователей. Передние вскрикнули, когда достигли вершины, потом один за другим вскочили на дерево, под которым лежал Зверобой, и все бросились в овраг, в надежде настигнуть беглеца прежде, чем он добежит до самой глубины лощины. Так следовали один за другим, пока Зверобой мог надеяться, что уже пробежали все, но все-таки вскакивали новые, так что он насчитал уже их до сорока. Скоро они все уже находились в овраге, шагов на сто ниже его, а некоторые взобрались уже на вершину противулежащего холма, когда он заметил, что началось розыскивание того направления, которое он, по всей вероятности, должен был принять. Это была ужасная минута, и всякий другой и более слабыми нервами или с меньшею заботливою строгостью и опытностью воспользовался бы этим временем, чтоб подняться и снова начать бегство. Но не так поступил Зверобой; он остался смирно лежать и с горячею бдительностию наблюдал за всеми движениями индейцев, до тех пор, пока совершенно отдохнул.

Между тем, Гуроны походили на свору собак, попавших на фальшивый след; они обменивались лишь немногими словами и ринулись во все стороны, осматривая все кругом лежавшие гнившие деревья.

Наконец, в надежде, что сзади не остается ни одного противника, Зверобой внезапно вскочил на дерево и перевалился на другую сторону его. Сердце его застучало от новой надежды; он поднялся на четвереньки, прислушался несколько к звукам в воздухе, чтоб убедиться, что его не видали, и начал ползти немного в сторону, чтобы опуститься с холма и таким образом скрыться пред глазами врагов. Это удалось ему, и он поднялся во весь рост и быстро побежал по склону горы, следуя противоположному против прежнего направлению. Но скоро достигли до него из оврага громкие крики, которые озабочивали его, и он вскочил на верхушку горы, чтоб сделать рекогносцировку. Это была ошибка, ибо как только он достиг самой верхушки, то его увидали и охота возобновилась. Теперь Зверобой уклонился от высокой стороны горы, так как на ровном месте ему легче было бежать, и мчался вдоль по склону холма, между тем как Гуроны, увидя, что склон этот теряется в овраге, поспешили к нему, чтобы таким легким маневром предупредить беглеца. Немедленно некоторые направились к югу, а другие к озеру, чтобы этим отрезать беглецу путь во все стороны.

Положение Зверобоя было теперь затруднительнее чем когда-либо; с трех сторон от видел себя окруженным, а с четвертой было озеро. Тем не менее, даже при поспешном беге он хладнокровно обдумывал свои меры. Он знал, что может пересилить каждого индейца в одиночном беге, и потому его преследователи опасны были ему только по числу их и по благоприятному их положению. Он бы и не задумался опять пуститься бежать по прямому направлению, еслибы имел за собою, попрежнему, всю толпу, собранную в одну кучку. Но теперь этого не было, и потому он вдруг повернул к своему направлению под прямым углом и с необычайною быстротою помчался опять по склону к берегу озера. Некоторые из его противников побежали ему вслед, но им пришлось сперва взобраться на холм, другие же поспешили вдоль оврага, в обманчивой надежде поспеть раньше Зверобоя к выходу из него.

Смелый молодой охотник следовал между тем новому, не менее сомнительному плану. Бросив всякую мысль о бегстве чрез леса, он быстро мчался к челноку. Зная, где он находился, он старался только достигнуть его, ибо тогда был в безопасности, рискуя лишь выдержать несколько выстрелов. Все казалось благоприятствовало этому плану, и так как путь его лежал теперь под гору, то он бежал с такою поспешностию, которая давала ему надежду на скорый конец его страданий.

Когда он приблизился к мысу, то пробежал мимо нескольких женщин и детей, которые пробовали бросать ему под ноги палки и сучья, но не рисковали приблизиться к нему на столько, чтоб на самом деле воспрепятствовать его бегу. Торжествуя миновал он их, протиснулся чрез ряд кустов, окаймлявших озеро, и увидал себя у воды, в расстоянии пятидесяти шагов от челнока. Здесь он остановился, ибо видел, что ему прежде всего необходимо вздохнуть. При дальнейшем пути он несколько раз нагибался, зачерпывал рукою воды и освежал ею высохнувший рот. Но минута была дорога, и он не мог долго медлить и останавливаться. Чрез несколько минут достиг он челнока, но с первого же взгляда заметил, что весла из него были убраны.

Это был тяжкий удар для его надежд, которые он поддерживал с такими страшными усилиями, и он даже одну минуту думал обернуться и подставить лоб врагам своим, воротясь в средину лагеря. Но адский крик, подобный которому способен испустить только американский индеец, обнаружил скорое приближение неприятеля, и инстинкт жизни взял верх. Дав носу челнока надлежащее направление, вскочил он в воду, погнал вред собою челнок, употребляя все свои силы, чтоб дать ему сильный толчок, и затем так ловко прыгнул на дно легкого судна, что не сделал никакого существенного препятствия дальнейшему его движению. Затем он остался смирно лежать на спине, чтобы с одной стороны вздохнуть, а с другой спрятаться от смертоносного оружия индейцев.

Между тем легкость судна, столь выгодная при гребле, послужила к большой невыгоде для беглеца Если бы у челнока не было недостатка в тяжести, то толчок Зверобоя на спокойной и гладкой поверхности воды погнал бы его на такое расстояние от берега, где он наверно мог бы грести руками. Достигнув этого, он надеялся отплыть довольно далеко, чтоб возбудить внимание Юдифи и Чингахгока. Еслиб они выехали к нему на встречу с другим челноком, то он был бы спасен и осмеял бы дикарей.

Пока Зверобой лежал таким образом на дне челнока, он наблюдал за движениями его, по верхушкам деревьев, мимо которых плыл. Голоса на берегу делались многочисленнее и он услыхал разговор о том, чтоб снарядить плот, который, впрочем, к его счастию, находился на другой стороне мыса в порядочном расстоянии.

При всем том, положении молодого человека во весь день не было так затруднительно, как теперь две или три минуты лежал он совершенно спокойно, полагаясь только на свой острый слух, надеясь услыхать шум в воде, если кто нибудь вплавь захочет к нему приблизиться. Несколько раз казалось ему, что он слышит движения руки, рассекающей волны, но скоро он убедился, что шум этот происходил лишь от плеска волн о песчаный берег. Наконец и это смолкло, и наступила мертвая тишина.

Между тем челнок отплыл так далеко, что Зверобой, лежа на спине, не мог ничего видеть, кроме голубого неба; при всем том он был весьма неспокоен, так как очень хорошо звал, что столь глубокая тишина не к добру, ибо индейцы никогда не были молчаливее, как когда собирались произвести нападение. Он вынул нож, и хотел начать сверлить отверзтие в боку челнока, во ему вдруг пришло в голову, что он при исполнении этого намерения покажется врагам и выставит тело свое целью их выстрелам. В эту минуту даже раздался выстрел, и пуля пробила дерево челнока так близко от его головы, что он даже слышал её свист. Это, конечно, была неприятная шутка, но Зверобой не задолго пред тем подвергался еще большим опасностям, так что он ни на минуту не потерял присутствия духа. Он остался спокойно лежать еще полминуты, когда вдруг глазам его представилась вершина огромного дуба. Это обстоятельство он вы как не мог объяснить себе, и потому неспособен был сдержать долее свое нетерпение, осторожно передвинулся он по дну челнока, пока достиг пробитого пулею отверстия, чрез которое мог обозреть довольно большое пространство. Челнок направлялся к югу и плыл вниз по озеру; по счастию толчок, данный ему Зверобоем, был довольно силен, чтобы гнать его мимо оконечности мыса, в противном случае, прежде перемены направления он непременно пристал бы к берегу. Но, при всем благоприятном положении дела, он плыл так близко от него, что Зверобой мог видеть над собою вершины некоторых деревьев, о наконец до того приблизился к концу мыса, что уже не мог считать себя более в безопасности. Разстояние от берега уже было немного более ста футов, но все-таки легкий юго-западный ветер стал гнать его далее в озеро.

Теперь Зверобой понял крайнюю необходимость найти средство, чтобы с одной стороны удалиться от своих врагов, а с другой известить приятелей о своем положении. Последнее весьма затруднялось расстоянием, тогда как первое делалось предметом несомненной необходимости по случаю близости челнока от берега.

В этом челноке, как и во всяком, на обоих концах находились по большому гладкому и круглому камню, который частью служил для сиденья, а отчасти и для балласта, и один из этих камней Зверобой мог достать. Он так долго возился с ним ногами, пока докатил его до рук и тогда уже ему не трудно было перекатить камень к переднему концу челнока, где оба камня должны были уравновешивать тяжесть судна, так как он сам переполз к задней оконечности его. На воде плавал кусок гнившей ветки, которую он мог достать рукою; схватив ее, он посадил на нее свою шапку и поднял над челноком как только мог высоко. Не успел он исполнить эту хитрость, как убедился, что не ценил в надлежащей степеви предусмотрительность своих врагов. Для доказательства, что маневр его был легко понят, раздался выстрел в другую часть челнока, и пуля даже задела кожу охотника. Тогда он тотчас спустил шапку и опять надел ее на голову; быть может, это последнее действие его осталось не замечено, но, но всем вероятиям, Гуроны потому только берегли своего пленника, что надеялись овладеть им живым.

Затем несколько минут Зверобой оставался неподвижен, но все-таки держал глаз свой у отверзт и немало радовался, видя, что челнок постепенно все более и более удалялся от берега. Когда он взглянул на верх, то вершины деревьев уже исчезли, но скоро он заметил, что челнок слегка поворачивался так, что чрез свое окошечко он мог видеть только один край озера. Теперь он вспомнил о палке, которая при согнутом его положении могла довольно хорошо служить веслом без юго, чтоб ему нужно было подыматься на ноги; это удалось ему лучше даже, чем он сам ожидал, хотя при этом представилось весьма затруднительным держать челнок в одном направлении. Что новая мера Зверобоя замечена была с берега, обнаружилось из громких криков, и вслед затем новая пуля ударила в заднюю часть челнока, пролетела между руками Зверобоя и вышла вон в переднюю часть. Это убедило его, что он быстро удаляется от берега, и проснувшиеся надежды побудили его удвоить свои усилия. Сильнее о чем прежде, стал он грести, как вдруг новый выстрел раздробил палку, и таким образом лишил его весла. Теперь он решился предоставить все течению воды, до тех пор, пока он мог надеяться, что находится вне выстрелов. Конечно, это было тяжелое испытание для нервов, но молодой человек был в хорошем расположении духа, ибо чувствовал на лице дуновение легкого ветра, который, как он надеялся, будет гнать его все далее от врагов.

Около двадцати минут уже находился Зверобой в челноке, и с нетерпением ожидал помощи от своих друзей; тем не менее он остерегался глядеть в их сторону, ибо должен бы был для этого подняться и открыть себя выстрелам дикарей. Он лег во всю длину на спину, закрыл глаза и стал ожидать дальнейшего с твердым спокойствием и христианским смирением.

Прошло около десяти минут в таком положении, когда Зверобою вдруг послышалось, как будто что то трется о дно челнока. Он, конечно, открыл тотчас глаза в ожидании увидать вражескую личность индейца, но увидал нечто еще худшее - именно свод листьев, нависший над его головой. Он вскочил и первый ему представившийся предмет был Ривеноак, который помогал тихому обратному движению челнока, и притянул его к мысу. Соприкасание к берегу был звук, который так испугал Зверобоя, а изменение направления произошло от некоторой перемены ветра и изменчивости течения.

- Пожалуйте, сказал Гурон, приглашая пленника спокойным, но повелительным тоном. Мой молодой друг так долго прогуливался по воде, что утомился.

- Ну, Гурон, теперь выгода на вашей стороне, возразил Зверобой, выходя из челнока без сопротивления и следуя за своим противником: - небо вам помогло, а я опять сделался вашим пленником; при всем том, конечно, согласитесь, что я так не хорошо умею обращаться в бегство, как и держать данное слово.

- Брат мой - лось, отвечал Ривеноак: - его длинные ноги задали много труда моим молодым воинам; но он не рыба и не умеет найти дорогу в воде.

- Вам хорошо поддразнивать, когда судьба снова предала меня в ваши руки; но все равно, делайте со мной что хотите.

- Брат мой сделал большое путешествие, продолжал Ривеноак, усмехаясь с видом, обещавшим самые мирные намерения. Брат мой видел леса и воду; где ему больше нравится? Может быть, он ужь достаточно видел, чтоб переменить мысли и послушать голос рассудка?

- Что вы этим хотите сказать? спросил Зверобой. - У вас что-то есть на сердце и чем скорее вы это выскажете, тем скорее узнаете и мой ответ.

- Это откровенно сказано! Да, в речах моего белаго брата нет кривых оборотов, хотя он бежит как лисица. Я буду ему говорить, и пусть он слушает. Сумах беднее, чем прежде; у неё был брат и муж, были и дети: Рысь отправился к предкам и многие думали, что брат теперь не оставит сестру и позаботится, чтобы хижина её зимой не оставалась пуста. Но, увы! Барс зарычал и должен был последовать за Рысью. Кто же теперь должен кормить детей Сумах? не тот ли, который отправил в лучший мир её мужа и брата? Он известный охотник, и никогда не будет недостатка у его жены.

- Эге, Гурон, по вашим понятиям это скоро делается, только не по моим. Я, с своей стороны, не ищу смерти, но старую Сумах еще менее.

- Брат мой обдумает мои слова, пока мои воины соберутся для совещания. Идите! мы кликнем вас по имени Зверобоя, когда пожелаем вас видеть.

Этот разговор происходил без свидетелей. Никого не было видно из всей толпы диких, кроме Ривеноака, и, казалось, что остальные покинули это место. Даже посуда, одежда, оружие и прочия принадлежности лагеря исчезли без следа, и это место не представляло никаких следов происходившего на нем замешательства, кроме только что потухшего костра и обтоптанной земли, на которой виднелись следы ног. Такая внезапная и совершенная перемева не мало беспокоила Зверобоя, так как ему во всю жизнь не встречалось ничего подобного у Делаваров. Ему пришло в голову только одно предположение и, случайно, самое правильное. Именно, он полагал, что предназначена была перемена лагеря, и что хотели возбудить в душе его страх скрытностию этого передвижения.

Ривеноак пошел между деревьями, и оставил Зверобоя совершенно одного, так что новичек мог бы подумать, что пленный совсем одинок и предоставлен течению своих мыслей. Но Зверобой слишком хорошо звал своих врагов, чтобы считать себя свободным и вольным в своих движениях. При всем том он не знал, как далеко Гуроны намерены повести свои хитрости, и потому решился как можно скорее привести этот вопрос в ясность. приняв только вид полного равнодушие, он бродил по этому месту, неоднократно приближался к тому пункту, где вышел на берег, вдруг ускорил свои шаги и, раздвинув кусты, ступил на песчаный берег. Челнок изчез и нигде не было видно следов его; он вероятно, отведен был на неизвестное ему и недоступное место, и тогда Зверобой лучше прежнего уразумел свое положение.

Он был заботливо оберегаемый пленник на мысу, и ему не представлялось никакого средства к бегству, кроме его искусства плавать. Он подумал было об этом средстве; но уверенность, что за ним пошлют в погоню челнок и настигнут его, остановила всякую подобную попытку.

Идя вдоль берега, он наткнулся на кучку срубленных кустов, и, подняв несколько веток, увидел внизу труп Барса, который должен был сохраняться здесь до того времени, пока дикие найдут место для погребения его, так, чтобы скальп был вне прилива воды. Он опять надвинул ветви на безжизненный труп и, полный мыслей, выглянул на замок, где однако все казалось тихо, пустынно и спокойно. Он вздохнул и тяжелое чувство одиночества и покинутости овладело его сердцем, которое чрез это получило серьезное и грустное настроение.

- Ну, да будет воля Божия, пробормотал он наконец, озабоченный покидая берег и направляясь опять под свод леса:- да будет воля Божия, как на небеси, так и на земле! Я не думал, что мне оставалось так мало жить, но все-таки было бы и не весьма много. Еще пару зим и лет, и я бы покончил с жизнию по воле природы. Но, увы, молодые и сильные редко думают о смерти, пока она не посмотрит им близко в лицо, как бы извещая, что их час пришел.

Говоря тихим шопотом эти слова, Зверобой снова очутился на открытом месте и увидел стоящею одну Гетти, которая, казалось, ожидала, его возвращения. Она держала под мышкою библию, и её грустное, кроткое лицо имело выражение печали и упадка духа. Зверобой подошел к ней, и сказал:

- Бедная Гетти! последнее время было так беспокойно, что я совершенно забыл вас. Не знаете ли вы, как поживают Чингахгок и Ватава?

- Зверобой! зачем вы умертвили Гурона, с упреком спросила Гетти. Разве не знаете заповеди, которая гласит: не убей!

- О да, моя добрая Гетти, я знаю эту заповедь; но на войне многое позволено и даже необходимо, что было бы грехом в мирное время. Барс сам натолкнулся на смерть, бросив томагавк в безоружного пленника. Разве вы присутствовали при том?

- Да, Зверобой, и я видела, как вы ответили ударом за удар, вместо того, чтоб платить добром за зло, как требует от вас Бог Иисус Христос.

- Дитя, вы этого не понимаете, возразил Зверобой с нетерпением. Было бы противуестественно, еслибы я не поднял руку при таком поступке, и это послужило бы навсегда безчестием моим правилам и моему воспитанию. Нет, нет, Гетти, моя милая девушка, вы этого не понимаете.

Разговор был теперь прерван шелестом листьев и треском сухих ветвей, что обнаружило внимательному Зверобою приближение неприятелей. Гуроны собрались, составили около пленного большой круг и стали таким образом, что нигде не оставалось ни малейшего отверстия, где бы он мог прорваться и бежать. Впрочем, Зверобой и не думал о бегстве, так как последняя попытка достаточно убедила его в невозможности убежать. Он более всего старался укрепить свою душу, чтобы встретить ожидавшую его страшную участь с спокойствием и твердостию, которые могли принести славу его цвету кожи и мужеству. Он решился равно избегать как жалкого и презренного страха, так и обыкновенной хвастливости диких.

Теперь показался и Ривеноак, который занял почетнейшее место в кругу Гуронов. Несколько старых воинов стояли близ него, но ни один не мог померяться с ним во влиянии и уважении, после того, как Барс пал от руки Зверобоя. Он желал спасти пленного и завербовать его в свое племя, так как он научился уважать его. Но, хотя он умел чрез свое красноречие управлять до известной степени настроением своего народа и умерять дикие и лютые наклонности кровожадных воинов, но все-таки он не был неограниченным властелином, и власть его не имела столько силы, чтобы подарить жизнь по своему личному усмотрению. Сумах была сильно озлоблена за то, что ею презрели, и без её прощения не было надежды согласить племя на освобождение Зверобоя без всякого наказания.

Серьезное молчание царствовало во всем собрании. Зверобой заметил, что женщины и дети приготовили из окаменелых сосновых корней щепки, которые, как ему было известно, должны были быть воткнуты в его тело и зажжены, и что в это время несколько молодых людей держали в руках канаты, чтобы ими скрутить ему руки. Дым несколько отдаленного огня извещал, что костры, которые должны были служить для пытания его, уже приготовлялись, и некоторые из старых воинов провели пальцем по лезвиям своих томагавков, чтобы испытать их остроту и тонкость. Даже ножи казались привлекательными; все как будто с нетерпением жаждали кровавой и ужасной работы, которая должна была начаться в скором времени.

- Зверобой! начал наконец Ривеноак спокойно и с достоинством: настало время, когда вы узнаете решение моих воинов. Они должны воротиться в свои селения, чтобы заняться хозяйством; все хижины наши наполнятся радостью, когда услышат наши крики из лесу, но горе последует за радостию, когда поймут значение этого крика. Только один скальп окажется налицо, скальп Выхохола, и Зверобою остается решить, должен ли быть еще скальп на наших кольях. Две наши хижины пусты, для каждой двери необходим скальп, живой или мертвый.

- Ну так возьмите его мертвым, Гурон, отвечал пленник твердо, но без хвастливости. Я думаю, что мой час пришел, а потому что будет, то будет. Если вы не хотите избавить меня от ваших пыток, то я сделаю все возможное, чтобы мужественно перенести их, хотя и не могу сказать, в какой степени смогу перевести мучения, так как еще никогда их не испытывал.

- Ага, белый уже развешивает уши! вскрикнул молодой, болтливый индеец, который за свою говорливость носил прозвище Красный Ворон.- И это воин! Теперь ужь он хрюкает как свинья, а когда женщины начнут его мучить, то начнет выть как молодая барсовая кошка.

- Болтай ты там, молокосос, хладнокровно возразил Зверобой; ты этим не сделаешь ни ножи острее, ни огонь жарче, ни ружья вернее.

Ворон хотел отвечать, но Ривеноак остановить его бесполезную болтовню и приказал нескольким молодым воинам связать пленника. Это делалось не из опасения попытки к бегству - которая была невозможна,- но единственно с остроумным намерением сделать ему сколь возможно чувствительнее его беззащитность, и чрез это ослабить его решимость, удручая ее шаг за шагом.

Зверобой не оказывал никакого сопротивления, но протянул руки и ноги свои канатам, которыми, по приказанию Ривеноака, стянули их таким образом, чтоб не сделать ему никакой боли, потому что начальник все еще не оставил надежды, что пленный наконец согласится взять презренную Сумах женою, и тем избавится от смерти и мучений.

Когда Зввробой был достаточно крепко связан, то его проволокли по земле к молодому деревцу и прикрепили к нему таким образом, что он не мог ни двинуться, ни упасть. Потом сняли с него шапку и он остался в таком положении частию стоя, частию придерживаемый канатами, лицом к своим врагам.

Прежде, чем индейцы приступили к дальнейшим действиям, Ривеноак пожелал еще раз испытать решимость пленника чрез возобновление попытки склонить его к лучшим действиям.

Это могло произойти только одним способом, потому что согласие Сумах было необходимо, когда решение касалось её прав на месть. Старухе приказано было выступить, чтоб защищать свои интересы, и она вышла из толпы женщин, которые, по советам Ривеноака, старались укротить злобу её против Зверобоя и уговорить ее лучше принять молодого охотника в свой дом, чем отправить его в царство мертвых. Ривеноак твердо решился испытать все средства, чтобы приобресть в свое племя охотника, который, по общему указанию, был известнейший во всей стране.

Сумах действительно отбросила некоторые из своих мыслей, и выступила с намерением еще раз предложить себя в жены пленнику. Дети, которых она вела за руки, извиняли и узаконивали в глазах диких все, что она могла сделать в этом случае.

- Лютый бледнолицый, вы меня видите пред собой и легко угадаете мои виды, начала старуха. Мои глаза видят вас, но не видят вы мужа моего, ни Барса, хотя я искала их на земле, в воде и облаках. Я не знаю и не могу сказать, куда они исчезли.

- Да, никто этого не знает, решительно никто; но, вероятно, они переселились в лучший мир, где вы когда нибудь увидите их в лучшем положении, чем на земле.

- Но что же сделали вам мои воины, что вы умертвили их? Они были лучшие охотники и храбрейшие воины из всего племени, и по воле судьбы должны были жить до тех пор, пока погибли бы как ветви ели, падающия лишь от старости или собственной тяжести.

- Нет, нет, Сумах, в этом вы ошибаетесь. Ваши друзья, конечно, не сделали мне никакого вреда, но они жаждали этого, и я только употребил мою руку для того, чтобы не пасть от их рук.

- Это так. У Сумах только один язык, и она может рассказывать только одну историю. Бледнолицый убил Гуронов, чтобы не быть убитым ими. Поэтому Гуроны забудут то, что сделал белый, если он захочет жить с ними и кормить детей Сумах.

- Это невозможно ни в каком случае, возразил Зверобой. Добывать вам дичь было бы еще не большой задачей, еслибы мы жили довольно близко друг от друга, но быть вашим мужем и отцом ваших детей - нет, к этому я не чувствую в себе никакого призвания. Идите своей дорогой, Сумах, и предоставьте меня рукам ваших начальников; цвет моей кожи, моя природа, мои понятия - все противится намерению взять вас женою.

Это простое объяснение тотчас снова пробудило всю жажду мести, всю свирепость и всю гордость Сумах, и преобразило ее мгновенно в полуумную. Она издала ужасный вой, бросилась на свою жертву, схватила ее за волосы и, казалось, решилась вырвать их с корнями. Только тогда удалось оторвать взбешенную от Зверобоя, когда она вырвала ему два больших клочка волос.

Презрение, оказанное старухе, принято было за оскорбление всего племени, а потому сделалось вопросом чести наказать белаго, который желал лучше умереть, чем взять в жены женщину из Гуронов. Молодые выказывали нетерпение начать пытки, слишком хорошо понятое Ривеноаком, который потому и дал сигнал приступить к делу.

В подобных случаях индейцы всегда имели обыкновение подвергать нервы своих жертв сильнейшим испытаниям; но обязанность жертвы была не обнаруживать никаких признаков страха и боли. На волю её предоставлено было возбуждать ругательствами врагов своих к таким действиям, которые должны были иметь последствием мгновенную смерть. Но Зверобою это средство запрещалось особенными понятиями его о долге белаго человека, и он твердо решился лучше вытерпеть все, даже самое ужасное, чем навести стыд своему цвету.

Как только молодые воины увидало, что они могут начать пытки, тотчас несколько из них посмелее подскочили с томагавками в руках, и старались бросать это опасное оружие в пленника, но не с намерением убить, а для возбуждения в нем боязни и страха. Они именно старались попадать в дерево сколь возможно близко от головы их жертвы, не причиняя ему однако никакой раны. Это была столь опасная игра, что только опытнейшие воины могли участвовать в ней, чтобы не положить скорый конец развлечению раннею смертью жертвы, Однако, при этом опасном испытании редкий пленный взбегал ран, и для Зверобоя эта пытка была тем более серьезна, что он незадолго пред тем убил томагавком лучшего воина из племени, и потому испытание могло повести к тому, чтобы тем же оружием отомстить счастливому победителю за его смелый поступок.

Однако все, которые вступили в круг, думали, казалось, только о том, чтобы выказать свою ловкость в бросании, и начали дело скорее с чувствами состязания, чем с жаждою мести. Молодые люди были скорее живы и веселы, чем раздражены, и еще раз возникла у Ривеноака надежда снасти жизнь своему пленнику, как только удовлетворится рвение молодежи.

Красный Воров был первый юноша, вышедший на состязание. Он вообще отличался более хвастовством и самохвальством, чем доблестными деяниями и ловкостью, и потому все считали пленного в немалой опасности, когда выступивший занял свои место и с угрозою поднял томагавк над головой. При всем том, он был доброго сердца, и в его душе не было другой мысли, как сильное желание сделать лучший удар, чем его товарищи.

Зверобой, между тем, сохранял вид совершенного хладнокровия. Он уже свыкся с мыслию, что его час настал, и потому считал не несчастием, а благодеянием пасть с самого начала от нетвердости первой поднявшейся на него руки.

В эти время Красный Ворон сделал безчисленное множество размахов и телодвижений, которые всячески обещали больше, чем он мог исполнить, и во многих из свидетелей вызвали насмешливые улыбки. Наконец, он выпустил томагавк из руки, оружие, свистя, пролетело по воздуху, оторвало щепку от дерева в расстоянии нескольких линий от головы пленника, и затем вонзилось в большой дуб, стоявший на несколько шагов назади. Это был решительно дурной удар, и возбудил общий смех, к немалому огорчению молодого человека. Но с другой стороны, поднялся также общий, хотя сдержанный шопот удивления к стойкости, с которою пленный выдержал испытание. Голова его нарочно оставлена была свободною для всякого движения, для того чтобы, в случае если он наклонится или захочет избегнуть оружия, пытавшие имели удовольствие видеть его слабость, которая пристыдила бы его самого. Но Зверобой обманывал все надежды диких, потому что стоял так же неподвижно, как самое дерево за его спиной, и даже не закрыл глаза, хотя такое средство облегчения не было бы осуждено в его положении даже смелейшим и самым стойким индейцем.

За неудачной попыткой Красного Ворона последовал воин средних лет, прозванный Оленем; и при его выступлении зрители обещали себе большое удовольствие, так как он был известен как особенно ловкий в бросании томагавка. Этот воин не имел и следов доброго сердца своего предшественника, и он бы не долго думая принес пленника в жертву своей злобе, еслиб не хотел поддержать своей славы искусного метателя. Спокойно, но с внимательным видом занял он свое место, сделал шаг вперед, и выпустил из рук оружие. Зверобой увидал, что его последний час пробил; но он не был задет хотя томагавк рванул его голову к дереву, попав в клок его волос, с которым и вонзился глубоко в дерево. Раздался всеобщий громкий крик радости и похвалы, и Олень почувствовал в сердце своем более мягкости к пленнику, которого железное спокойствие и стойкость одни сделали возможным исполнить столь блестящее действие усовершенствованной ловкости.

За Оленем последовал "Попрыгунчик", который, прыгая, плясал среди круга, как собаченка или играющий козленок. Впрочем, не смотря на смешные манеры его, он был храбрый, ловкий воин, а приобрел уважение своего племени многими мужественными деяниями на войне и охоте. Он стал плясать кругом пленника и угрожал ему томагавком то с той, то с другой стороны, с позволительной надеждой вызвать у него признак страха. Это посмешище продолжалось так долго, что наконец терпение Зверобоя истощилось.

- Бросайте, Гурон, сказал он:- бросайте, а то ваш томагавк забудет, что ему делать. Чего вы пляшете кругом, как олений теленок, когда вы такой верный воин? Бросайте же, говорю вам, или девушки ваши осмеют вас в лицо.

Слова Зверобоя разожгли злобу прыгавшего воина, и едва он успел кончить речь, как томагавк брошен был с намерением одним ударом покончить жизнь пленника. Но, при менее смертоносном намерении, опасность вероятно была бы больше, а теперь оружие пролетело мимо щеки связанного, легко ранило его в плечо, и затем вонзилось в ствол дерева. Необдуманная горячность Попрыгунчика не осталась однако безнаказанною, так как она разрушила бы почти все надежды толпы. Старшие начальники прочли ему строгое наставление, и потом, не взирая на его барахтанье, он был уведен с места действия в толпу других.

Затем последовали еще другие молодые воины, которые с относительным равнодушием бросали свои томагавки и ножи - еще более опасное оружие - в Зверобоя, не причинив ему однако никакой серьезной раны. Правда, несколько раз его оцарапали, но настоящей раны он не получил.

Его невозмутимая и непотрясаемая твердость возбудила между тем в зрителях глубочайшее уважение, и когда наконец начальники объявили, что пленник с честию выдержал испытание ножем и томагавком, то во всем племени, кроме Сумах и Попрыгунчика, не нашлось никого, кто бы еще питал к Зверобою враждебные чувства.

Теперь Ривеноак объяснил, что белый выказал себе мужчиной, а не сделался бабой, хотя жил между племенем Делаваров. Он хотел знать, желают ли Гуроны продолжать пытки или нет?

Не взирая на располагающия чувства в отношении к Зверобою, было единогласно потребовано, чтоб пытки продолжались; произведенные испытания доставили Гуронам слишком иного удовольствия, чтоб они добровольно отказались от надежды на новое развлечение. Ривеноак, между тем, все-таки старался во время остановить дело, так как он горел желанием привлечь доблестного охотника в свое племя. Поэтому он призвал к себе четырех или пятерых лучших стрелков и предложил им подвергнуть пленника пытке стрельбы; но при этом обратил внимание их на необходимость поддержать известность при выказывании своей ловкости.

Зверобой почувствовал настоящее сердечное облегчение, когда увидел помянутых воинов, выступавших в круг с заряженными ружьями. Ему сделалось легче, как иному больному, который, перенеся долгия страдания, встречает наконец приближающуюся смерть, как освободительницу и друга. При употреблении ружья, самое легкое уклонение могло быть смертельно, и легкое дрожание руки при спуске курка могло одним разом порешить страшный вопрос жизни или смерти. Очень часто случалось, что жертва была простреливаема в голову, если стрелявшая рука была слишком горяча и неосторожна, и Зверобой знал это. Потому он теперь с уверенностию ожидал конца своей жизни, и ощутил род тягостной радости при мысли, что окончит жизнь чрез свое любимое ружье. Но прежде, чем началось испытание, произошел перерыв, возбужденный Гетти, которая вместе со всеми была свидетельницею предшествовавшего зрелища.

Медленно выступила девушка вперед, и говорила к диким с таким серьезным видом, как будто она на самом деле находилась под защитою всемогущества и силы Бога, и Им была поддержана.

- Зачем вы мучите бедного Зверобоя, вы краснокожие? спросила она ясным, светлым голосом. Что он вам сделал, что вы так играете с его жизнью? Кто дал вам право производить над ним суд? Разве вы могли бы исцелить рану, которую сделаете, или возвратить жизнь, которую отнимете? Разве вы не знаете, что Зверобой дружески расположен к вам? Когда Гуттер и Гурри отправлялись вашими скальпами, то он уклонялся от участия в этом деле; он один остался в челноке, не делая вам никакого вреда, и в награду за его великодушие вы теперь хотите его мучить!

Гуроны спокойно выслушали упреки Гетти, которые переведены были им толмачем. затем Ривеноак отвечал ей, и толмач перевел девушке этот ответ на английский язык.

- Дочь моя может говорить свободно, сказал начальник кротко и с такой дружеской улыбкой, как будто говорил с ребенком. Гуроны слушают её голос и прислушиваются к её словам. Но глаза её не были открыты и не видели всего того, что происходило. Зверобой не являлся, чтобы добыть наши скальпы, но зачем он не являлся? Потому, что боялся! Два моих лучших воина умерщвлены им, и теперь Гуроны хотят видеть, убил ли он их с силою мужественной души или же предательским образом, как крадущаеся лисица, или же как прыгающий барс.

- Но ведь вы знаете, как пал один из воинов, возразила Гетти. Он искал смерти Зверобоя, а этот защищался, как вы все видели. Другой же пал от ружья Зверобоя, и если вам хочется узнать, кто из вас лучше стреляет, то дайте пленнику ружье. Он покажет вам, что он ловчее и опытнее, чем все вы вместе.

- Моя дочь говорит не как умный глава, иначе она бы этого не сказала, кротко отвечал Ривеноак. Два Гурона пали и один белый должен пойти им в след. Идите, дочь моя, и сядьте около Сумах, которая вся в горе; Гуроны покажут, как оно хорошо стреляют; белый же может доказать, как мало заботится он об их пулях.

Грустно качая головой, Гетти отошла назад, села огорченная около Сумах на древесном стволе, и отвернула глаза от страшного зрелища, которое началось посреди круга.

Воины старались блеснуть своею ловкостию, и при этом преследовали двоякую цель: во первых, испытать стойкость пленника, а во-вторых - показать, как тверда и верна их рука даже при раздражающих обстоятельствах.

Разстояние стрелков от их жертвы было весьма невелико, и потому обещало некоторую верность; но, с другой стороны, чрез это самое испытание было весьма чувствительно для нервов пленника. Лицо было отдалено от дула ружей лишь на столько, чтоб не могло быть обожжено вспышкой пороха, и потому ему приходилось смотреть прямо в отверзтие дула и рассчитывать вперед, в какой именно пункт должна попасть пуля, когда спущен будет курок. Коварные Гуроны, конечно, знали это, и потому никто не подымал своего ружья, не прицелившись сперва прямо в лоб пленника, в надежде, что твердость духа оставит его, и что шайка вкусит торжество. Увидеть, что жертва их оборачивается и падает под гнетом рассчитанной жестокости. Но при выстрелах, многие стрелки заботливо остерегались попасть в него, так как желание убить его уступало желанию вовсе не попасть в цель.

Выстрел следовал за выстрелом, и пули ударяли все близ головы Зверобоя, не делая ему однако ни одной царапины. При всем том, никто не мог заметить ни вздрагивания пленного, ни морганий его глаз - так тверда и непреодолима была непринужденная решимость его. Он был так хладнокровен, что мог безошибочно указать точку, куда должна была попасть каждая пуля, так он, смотря прямо в дуло, верно рассчитывал прицел. До того верен был его рассчет, что наконец гордость превозмогла его смирение, и он открыто высказал свое презрение к Гуронам за их недостатки в верности глаза и твердости руки.

- Вы, может быть, называете это стрельбой, Гуроны! вскричал он:- да я знаю девушек из Делаваров и голландок из Могавка, которые сумеют показать лучшие штуки. Развяжите мои руки, дайте мне ружье и будьте уверены, что я самую тонкую кудрю из всей вашей шайки пригвозжу к любому дереву, которое вы укажете, и это на расстоянии ста, даже, пожалуй, двухсот шагов; девятнадцать выстрелов из двадцати должны попасть, если цель видима, и даже двадцать из двадцати, если ружье хорошо и верно.

Угрожающий ропот последовал за этой холодной, вызывающей насмешкой, и злоба волков воспылала, когда они услыхали такие упреки из уст человека, не моргнувшего даже, когда стреляли из ружья прямо ему в глаза. Ривеноак заметил приближавшуюся грозу, а так как он все-таки еще надеялся переманить доблестного охотника в свое племя, то и принял меры, чтобы во время воспрепятствовать мгновенному умерщвлению пленника. Он подошел к горячившимся дикарям, заговорил с ними с свойственным ему коварством и убедительностию, и тотчас затушил разгоравшийся огонь злобы, грозившей разразиться сильным пламенем.

- Я уже вижу в чем дело, сказал он: - Зверобой слитком крепко привязан; веревки препятствуют дрожанию его членов; сделайте их посвободнее и тогда мы увидим, из чего создано его тело.

Предложение умного старого начальника тотчас было принято общим одобрением, и несколько рук занялись тем, что стали срывать веревки с живота пленника. Чрез несколько секунд Зверобой стоял совсем несвязанный, как и за час перед тем, когда предпринял свое бегство чрез горы. Впрочем, ему нужно было некоторое время, пока он мог снова приобрести свободное движение своими Членами, и Ривеноак предоставил ему этот срок в предположении, что когда тело его снова придет в правильное настроение, то сделается более восприимчивым для чувств страха и боязни. Настоящее же намерение хитрого главы заключалось в том, чтобы дать время успокоиться возбужденным в груди молодежи свирепым чувствам. Хитрость эта удалась. Зверобой, потирая свои члены, топая ногами и делая разные движения, скоро возстановил правильное обращение крови и до того вполне возвратил себе свои силы, как будто оне ничем не были удручены или ослаблены.

Человек, находясь в гордом сознании здоровья и силы, редко помышляет о смерти; так и Зверобой: хотя он не задолго пред тем считал себя совершенно и безвозвратно погибшим, но теперь, получив снова свободное употребление своих членов опять он возымел некоторую надежду. Он стал помышлять о средствах избавиться от насилий своих врагов, и снова сделался умным, осторожным и решительным охотником, который, сознавая разнообразие вспомогательных средств, умеет пользоваться ими.

Как только Зверобоя развязали, вся толпа стала густо вокруг него. Желание обуздать его твердость и мужество делалось тем сильнее, чем более встречало на пути своем затрудений. Племя опасалось, что честь его пострадает, и чрез это даже кроткие женщины потерпят всякое сострадание к человеческому существу. Оне примешивали свои угрозы к голосам мужчин, и так сильно протискивались вперед, что последние вынуждены были несколько отступить. Они исполнили это, заметив женщинам, что хотят пленного на некоторое время оставить в их руках, дабы оне насмешками и ругательствами, могли довести его до изступления и самозабвения и потом возвратить мужчинам в таком состоянии духа, который именно не был подходящим к тому, чтобы оказать сопротивление телесным болям и пыткам. Женщины, а в особенности Сумах, не пожалели своих легких: оне стали упрекать пленника во всевозможных пороках, и бранили его именами грязнейших и наиболее презренных животных, которые когда-либо существовали.

Зверобой перенес все это совершенно спокойно, так как его ум был слишком занят, чтоб развлекаться бранью озлобленных старых ведьм; и чем сильнее становилась их злоба и изступление, тем равнодушнее казался он, пока, наконец, фурии, переполнив меру своей злобы, сделались неспособными к продолжению. Воины же, увидев, что их попытка совершенно не удалась, вмешались в дело и приступили к серьезным приготовлениям к начатию настоящих пыток, которые должны были подвергнуть твердость пленного испытанию сильнейших и мучительных телесных болей. Впрочем, неожиданное известие, принесенное двенадцатилетним индейским мальчиком, приостановило на минуту начало дела и возбудило между женщинами большое беспокойство, между тем как мужчины стояли в полном достоинства ожидании, опираясь на свои ружья. Ривеноак внушил всему кругу, чтоб он остался в прежнем виде и чтоб каждый спокойно ожидал всхода; вслед затем, за рядами Гуронов показалась Юдифь и была тотчас впущена в середину круга.

Сам Зверобой немало изумлен был как появлением, так и костюмом ее. Она была одета в золотистое парчевое платье, которое достала из шкафа Тома Гуттера, и при красоте своей казалась в нем так привлекательна и мила, что её появление должно было произвести на всех глубокое впечатление. Лютые старые воины вперили в все взоры, смотря, как на явление из лучшего мира, и в знак изумления издали свое любимое восклицание "хуг". Moлодые люди выказали еще большее любопытство, и даже женщины в лестных выражениях обнаружили благоприятное впечатление, произведенное на них наружностью Юдифи, а главное, тем равнодушием с которым она шла навстречу опасностям, грозившим ей во время нахождения у диких. Несколько минут царствовала на всем пространстве глубочайшая тишина. Наконец, Юдифь прервала ее и спросила Зверобоя: - Кто из этих воинов знатнейший начальник? Мне необходимо звать это, потому что мое поручение слишком важно, и не может быть обращено к воину низшего разряда. Объясните это Гуронам и передайте мне их ответ.

Зверобой спокойно исполнил выраженное требование, и Гуроны жадно слушали перевод слов, произнесенных столь необыкновенным явлением, как Юдифь. Едва успел понять их, Ривеноак выступил, представляя себя Юдифи, как старший из Гуронов.

- Лесной цветок может говорить, вежливо сказал хитрый начальник. Если слова её так же любезны, как её наружность, то они всегда будут звучать в моих ушах.

Эта лесть удвоила мужество и решимость Юдифи, и она улыбнулась.

- Выслушайте мои слова, Гурон, сказала она:- Глаза ваши должны сказать вам, что вы имеете вред собою женщину необыкновенную. Если я и не царица этой страны, то тем не менее занимаю высокое место между белыми, и думаю, что, смотря на меня и слушая мои слова, вы вполне чувствуете, что я такая женщина, которая может принести вам пользу или вред, смотря по вашему с ней обращению.

Слова Юдифи просто и хорошо переведены были Зверобоем на индейский язык, и выслушаны с таким вниманием и серьезностью, которые давали повод надеяться и ожидать только хорошего исхода смелаго плана девушки. Но сокровенные мысли индейцев трудно угадывались, и потому Зверобой выказывал менее уверенности, чем Юдифь. Равеноак, между тем, после довольно длинной паузы, продолжал:

- Дочь моя прекраснее, чем розы на Онтарио, а голос её звучит приятно, как пение крапивника. Но великий дух часто дает самым маленьким зверкам блистательные одежды, покрывая лося только грубыми волосами. Быть может, у моей дочери большой дом по близости озера? Гуронам, по их неведению, не удалось отыскать его.

- Гурон! отвечала Юдифь:- было бы бесполезно объяснять вам мое звание и место жительства, потому что вы все-таки ничего бы из этого не поняли. Вы должны верить вашим глазам. Надетая на мне одежда не есть платье обыкновенной женщины, и в украшениях, подобных моим, появляются только жены и дочери начальников. Слушайте и узнайте, для чего я явилась между вами. Вы знаете, что Янгезы имеют молодых людей, так же как и Гуроны, и что число их не малое.

- Их столько же, сколько листьев на деревьях, это знает каждый из нас.

- Хорошо! Еслиб я взяла с собою целую толпу их, то это причинило бы вам беспокойство, и моя молодежь с вашею смотрели бы друг на друга со злобою, в особенности когда мои увидали бы этого бледнолицаго, осужденного вами на мучение. Он известный охотник, и Янгезы любят его; загорелся бы бой, и путь Гуронов в Канаду обагрился бы кровью.

- Уже он довольно кровавый, чтоб затемнить наши глаза, мрачно возразил Ривеноак. - Мои молодые воины видят, что это кровь Гуронов.

- Да, но еще более этой крови потекло бы, еслиб я пришла с моими белыми воинами. Я слышала о Ривеноаке и думала, что хорошо было бы разойтись с ним мирно. Он любит зверей и изображения, сделанные из слоновой кости, и вот я захватила некоторые с собой, чтоб показать их ему. Я ему друг, и готова подарить их, если он мне выдаст знаменитого охотника, который нужен мне дома.

Зверобой перевел эти слова, и предложение еще двух слонов и некоторых других вещей, в том числе и упомянутых уже однажды пистолетов, возбудило живое движение между Гуронами. Ривеноак один остался хладнокровен и отклонил подарки, так как он не имел ни малейшего желания исполнить требования Юдифи.

- Дочь моя может оставить при себе свои подарки, сухо сказал он:- этот охотник не может нас покинуть; мои молодые люди желают удостовериться, действительно ли он так храбр, как хвастает,

- Нет, нет, Гурон, это вы лжете! прервал его Зверобой.- Никогда еще я не хвастался, и никто не услышит от меня хвастовства, даже если вы сожжете меня живого и напустите на меня все ваши адские муки и жестокости. Я несчастлив и в плену, но не хвастун, так как держусь правил и понятий белых.

- Молодой бледнолицый хвастает тем, что он не хвастун, возразил хитрый начальник.- Хорошо, он должен быть прав; но я слышу пение редкой птицы с перьями редкой красоты. Ни один Гурон не видел подобных перьев, и мы стыдились бы, еслиб отпустили пленника за пение этой прекрасной птицы, которой имя вам неизвестно. Мы не знаем, крапивник ли это, или что нибудь более обыкновенное?

- Спросите о моем имени вашего пленника, сказала девушка. Имя это - Юдифь, и о нем много написано в лучшей книге белых, в Библии. Если я птица с красивыми перьями, то у меня есть и имя.

- Нет, возразил Ривеноак на английском языке, обнаруживая этим свою долго примененную хитрость и притворство:- нет, я не спрошу пленника; он устал и нуждается в спокойствии; я спрошу слабоумную девушку; она скажет правду. Подойдите, дочь моя, вас зовут Гетти?

- Да, это мое имя, просто отвечала она.

- А она, как ее зовут?

- Юдифь! Да, это сестра моя Юдифь, которая жила со мною в доме над водою.

Улыбка торжества блеснула при этих словах на лице Ривеноака, а Юдифь увидела, что все погибло. Поэтому она направила свой взор на Зверобоя, как будто возлагая на него обязанность принять это дело на себя, и выручить их обоих из опасного положения.

- Это будет весьма трудно, отвечал Зверобой на понятый им немой вопрос:- ваша хитрость была хороша, но Ривеноак также хитер и провести его нелегко.

- При всем том я хоть что-нибудь да выиграла, друг мой, возразила Юдифь: - Я прервала ваши муки и продлила на несколько времени вашу жизнь; едва ли они будут мучить вас в моих глазах.

- А почему же нет? Они не будут обходиться с белой девушкой нежнее, чем с своими. Мне бы приятнее было, еслиб вы не приходили; пользы мне нет никакой, а вам это может принести большой вред.

- Хорошо, тогда я разделю вашу участь, великодушно вскричала Юдифь:- Пока я здесь, вам не должно быть причинено никакого вреда, так как я могу этому воспрепятствовать, и кроме того...

- Ну, и кроме того? Зачем вы не говорите откровенно?

- Нет, этого я не могу сказать, вас могут подслушать, поспешно отвечала девушка, и шопотом прибавила, проходя мимо Зверобоя;- в полчаса многое может перемениться, все друзья ваши действуют. Старайтесь выиграть время!

На эти слова утешения Зверобой отвечал лишь взглядом признательности; потом снова обернулся к своим врагам и показал готовность вновь подвергнуться испытаниям.

Между тем старейшины толпы имели совещание и постановили решение. Доброе настроение Ривеноака было немало ослаблено хитростию Юдифи, и уже он не склонялся более к мысли спасти жизнь молодого человека или отложить на время более серьезные пытки. Когда он снова взглянул на пленника, то выражение лица его значительно изменилось, и в нем не проглядывало и тени сострадания. Он сделал знак, и молодые воины тотчас приступили к приготовлениям для предназначенной пытки. Они собрали куски сухаго дерева вокруг молодого деревца, к которому прежде привязан был Зверобой, сносили туда щепки, которые должны были быть воткнуты ему в тело и зажжены, и снова приготовили веревки, чтоб привязать его к дереву.

Все это делалось в глубоком молчании. Юдифь между тем наблюдала за всеми движениями с напряженным вниманием, а Зверобой казался столь невозмутимым, как будто все эти приготовления нимало его но касались. Только когда подошли к нему воины, чтоб связать его, бросил он на Юдифь взгляд, как будто спрашивая ее: что благоразумнее - оказывать сопротивление или покорность? Юдифь знаком советовала последнее. И чрез минуту Зверобой был снова привязан к дереву и выставлен беззащитный на всякое поношение и поругание, которые хотели бы обратить на него. Вслед за тем куча хвороста была зажжена, и все присутствующие в напряженном ожидании смотрели на последствия этой страшной картины.

Однако Гуроны не имели намерения огнем лишить Зверобоя жизни; они только хотели подвергнуть мужество о крепость духа его сильнейшему испытанию, какое он только мог вытерпеть. Прежде, чем убить его о взять его скальп, они хотели сломить его решимость и унизить его до степени плачущего и расслабленнаго. Поэтому, сначала дрова и сухие кусты должны были быть зажжены в некотором расстоянии от дерева пытки, но это не было верно рассчитано, и пламя начало достигать так близко к лицу пленника, что следующая минута могла быть для него смертельна, если бы не Гетти, которая внезапно, вооруженная палкою, пробилась сквозь ряды Гуронов и разбросала во все стороны горевшие головни. Поднялось несколько рук, жаждавших мести, чтоб наказать смелую девушку за её вмешательство, но начальники тотчас же вступились, напомнив молодому, горячему народу о слабоумии Гетти. Она, между тем, не сознавая никакой опасности, остановилась спокойно около пленника и с мрачным неудовольствием посмотрела вокруг себя, как будто хотела упрекнут диких в их страшной жестокости.

- Да благословит тебя Бог за этот поступок, милая Гетти! тихо сказала Юдифь.- Само небо навело тебя на эту мысль!

- Да, да, Юдифь! Гетти считала это хорошим делом, хотя, быть может, было бы лучше, еслиб она не вмешивалась, сказал Зверобой, с любовию взглянув на Гетти.- Она считала это хорошим и поспела вовремя. Еслиб я только проглотил один глоток пламени, то никакая человеческая сила не могла бы спасти меня; а это было довольно близко, потому что, как вы видите, эти собаки на этот раз так крепко привязали голову мою к дереву, что мне невозможно двигаться. Во всяком случае, если должна придти помощь, то ей надо придти скоро, а то со мною уже все будет кончено.

- Жестокие, злые, неумолимые Гуроны! закричала между тем Гетти вне себя:- Неужели вы хотите сжечь мирного христианина, как кусок дерева? Стыдитесь и подумайте, что Бог никогда не забудет такого безчеловечия.

Ривеноак ничего не отвечал, но сделал дикарям знак снова собрать разбросанные головни; принести свежих дров, и даже женщины и дети помогали таскать поленья.

Во второй раз поднялось пламя, как вдруг индеянка ринулась в средину круга, быстро направилась к костру и отбросила ногой в сторону горящие прутья, предупредив этим воспламенение всей массы дерева. Ужасный крик последовал за этим вторичным перерывом; но когда исполнившая это обернулась к зрителям лицом, и все узнали Ватаву, то раздалось общее восклицание радости и удивления. Несколько времени начатое дело было забыто, и стар, и млад толпились около девушки, чтоб услышать от неё объяснение её внезапного и неожиданного возвращения. Пред самой этой минутой Ватава прошептала Юдифи несколько слов, незаметно дала ей в руку маленькую вещь, а потом обернулась к девушкам, чтоб дружески ответить на их приветствия.

Между тем, Юдифь снова пришла в полное сознание и действовала быстро. Маленький, острый ножик, полученный ею из руки Ватавы, передала она Гетти, которая и приблизилась к Зверобою, чтоб освободить его от веревок; но её слабый рассудок не оправдал тех надежд, которые возлагались на её посредство. Вместо того, чтобы прежде всего освободить руки Зверобоя и потом скрытно передать ему ножик, она приступила сперва к тому, чтобы перерезать веревку, державшую его голову, дабы он снова не подвергся опасности вдыхать удушливое пламя. Конечно, это начало было тотчас замечено, и руки Гетти удержаны прежде, чем ей удалось сделать что-нибудь, кроме освобождения верхней части тела пленника, не включая рук и локтей. С этой минуты стали недоверчивы и к Ватаве, и когда ее допрашивали, то она, к немалому удивлению Юдифи, не выказала ни малейшей склонности скрыть участие свое в случившемся.

- Почему же мне не помочь Зверобою? твердым голосом спросила она.- Он брат начальника Делаваров, и мое сердце также принадлежит этому племени. Сюда, жалкий предатель Бриаргорн! Смойте с лица ваши ирокезские малеванья и покажитесь Гуронам вороной, каковы вы есть. Начальники и воины поставьте его против Зверобоя; я покажу вам, какого негодяя вы терпели между вами.

Предательство всегда влечет за собою недоверие; Ватава очень хорошо это знала и не имела другой цели, кроме выигрыша времени. Бриаргорн был, впрочем, тот Делавар, который предал ее в руки Гуронов. Они терпели его в своем лагере, но не более как терпели, и он до сего времени нарочно держался вдали от Зверобоя, ибо опасался его упреков. Теперь же так решительно вызванный, он не мог долее скрываться за другими, и, приняв грозный и важный вид, выступил вперед и резко спросил: кто имеет сказать что нибудь против Бриаргорна?

- Спросите самих себя, живо отвечала Ватава, хотя её образ действий уже не казался так решителен как прежде, что Зверобой и Юдифь тотчас заметили:- Спросите самих себя, ползающий червь и выкидыш Делаваров!

- Кто хочет чего нибудь от Бриаргорна? возразил индеец:- Если бледнолицему жизнь надоела и он боится пыток, то решайте, Ривеноак, и я отправлю его вослед тем воинам, которых мы потеряли.

- Нет, Ривеноак, нет! Не в том дело! горячо вскричала Ватава. Зверобой не боится ничего, а всего менее этой каркающей вороны. Развяжите его, поставьте его лицом к лицу с этим предателем, и тогда мы увидим, кто из них обоих больше боится смерти.

Ватава быстро кинулась вперед и хотела взять нож из рук одного молодого воина, чтобы самой оказать услугу пленнику, но, по данному Ривеноаком знаку, один из начальников остановил её намерение. Хитрый дикарь смотрел на Ватаву с большим недоверием, которое, впрочем, оправдывалось её образом действий, ибо пока она произносила хвастливые слова с самым решительным видом, во всем её существе выказывалось некоторое беспокойство и ожидание чего-то, что не могло ускользнуть от зоркого наблюдателя. Предложение развязать Зверобоя поэтому и было оставлено, и Ватава увидела себя оттолкнутою от дерева, когда она считала уже свою попытку удавшеюся. По знаку Ривеноака, снова образовался прежний круг, и он объявил, что пытка может возобновиться, потому что Бриаргорн вовсе не оказывается предателем

- Стойте, Гуроны! Постойте вы, начальники! вскричала Юдифь бессознательно и только с целию выиграть время:- ради Бога подождите только одну минуту! одну единственную минуту...

Слова замерли на её устах при новом и еще более необыкновенном явлении. Молодой индеец одним прыжком проник чрез ряды Гуронов, вспрыгнул в средину круга и выказал самоуверенность, которая близко походила на безумие. Так как еще пять или шесть часовых расставлевы были на различных и довольно отдаленных пунктах около озера, то Ривеноак подумал сперва, что один из них явился с важными известиями. Но движения его были так торопливы, одежда так мало разукрашена, что с первого взгляда нельзя было определить, друг он или враг.

В три прыжка он был уже возле Зверобоя, и в одну секунду перерезал связывавшие его веревки и притом с такою уверенностию и ловкостью, что пленник сразу сделался свободен в своих движениях. Затем пришлец бросил быстрый взгляд на Ватаву, потом обернулся и показал изумленным Гуронам благородное лицо, красивую наружность и зоркий глаз молодого воина в украшениях и вооружении Делавара. В каждой руке держал он, дулами вверх, по ружью, и у одного из них висели его мешок и пороховница. Это ружье было кильдер, которое он и передал в руки Зверобоя, гордо и с угрозою посмотрев вокруг себя.

Присутствие двух вооруженных среди круга поразило Гуронов. Они сами не имели под рукою другаго оружия, кроне ножей и томагавков; ружья же их стояли вне круга, разбросанные около деревьев; тем не менее они так хорошо владели собою, что не показали и тени страха. Впрочем, было невероятно, что столь малочисленная сила могла атаковать такую сильную толпу, и каждый ожидал, что этот необыкновенный и решительный шаг принесет столь же необыкновенные результаты. Пришелец, казалось, понял их ожидания и приготовился говорить:

- Гуроны, сказал он: земля велика и озера в Канаде обширны; с той стороны довольно места для Ирокезовь, с этой для Делаваров. Я Чингахгок, сын Ункаса и родственник Тамелунда; это моя невеста, а белый - мои друг. У меня было тяжело на сердце, когда его со мной не было, и я последовал за ним в ваш лагерь, чтобы ему не было сделано зла. Девушки Делаваров ожидают Ватаву и удивляются её долгому отсутствию. И потому идите и оставьте вас идти своей дорогой.

- Гуроны! вскричал предатель Бриаргорн.- Это ваш смертельный враг, Большой Змей Делаваров! Если вы его упустите, то следы ваши будут кровавые до самой Канады. Слушайте меня, ибо я друг Гуронов.

Говоря эти слова, злобный предатель поднял руку и швырнул свой острый нож в голую грудь Делавара. Быстрое движение Ватавы отклонило однако нож, и он вонзился в сосну; вслед за тем полетел нож из руки Чингахгока и попал лучше: он вонзился в сердце зачинщика, который тотчас с ужасным криком пал мертвый.

Со времени появления Чингахгока в кругу до падения Бриаргорна прошло не более минуты. До сих пор быстрое течение обстоятельств не давало Гуронам возможности действовать; во теперь, когда случилась стычка, они очнулись от своего бездействия: раздался всеобщий крик, и вся толпа пришла в движение. Но в ту самую минуту в лесу послышался совершенно необыкновенный шум, и все Гуроны, как мужчины, так и женщины, остановились, прислушиваясь, с лицами полными ожидания. Шум этот был глухой, но правильно один за другим следующий звук, почти подобный тому, как будто в землю ударяли тяжелыми сваями. Вдруг заблестело между деревьями, и показался отряд солдат, приближавшихся мерным шагом. Они шли впереди, готовые к бою, и красные мундиры их ярко отделялись от нежной зелени листьев.

Только что узнали приближавшихся, как у окруженных Гуронов вырвался всеобщий, раздирающий крик ужаса, слившийся с задушевным и радостным воинским кликом англичан. Но еще не сделано было ни одного выстрела, хоти солдаты приближались своим твердым и ровным шагом, и уже видны были блестящие штыки около шестидесяти человек.

Гуроны были поставлены в исключительно неблагоприятное положение. С трех сторон они были окружены водою, между тем как с четвертой их страшные и храбрые враги отрезывали им путь к отступлению. Каждый воин бросился за своим оружием, и затем все, мужчины, женщины и дети кинулись искать скрытного убежища.

При виде такого замешательства и суеты, Зверобой сохранил все свое спокойствие, хладнокровие и размышление. Прежде всего он поставил Юдифь, Гетти и Ватаву в безопасное место за деревьями; потом бросился за бежавшими Гуронами, и когда увидел двух из своих противников и недавних мучителей на расстоянии выстрела, то его ружье первое нарушило тишину страшного зрелища. Оба неприятеля пали. Это возбудило общую пальбу со стороны Гуронов, и в этом шуме можно было слышать выстрелы ружья Чингахгока и его дикий, громкий военный крик. Солдаты все еще не стреляли, но теперь уже слышались восклицания и выстрелы Гурри, который шел рядом с ними, короткая, быстрая команда офицера и тяжелые, ровные шаги.

Но скоро послышались проклятия, крики и стоны, которые почти всегда бывают последствием аттаки в штыки, ибо это страшное смертоносное оружие пущено было в дело, и началась безчеловечная резня, в которой ни старый, ни малый, ни мужчина, ни женщина не находили ни сострадания, ни спасения. Ни один Гурон не избегнул смерти: не осталось в живых никого, кто бы мог принести в племя известие о страшной, смертельной битве.

Скорое прибытие войска столь кстати объяснялось очень просто тем, что Гурри встретил их на пути своем к форту, в недальнем расстоянии от озера; он тотчас воротился с ними назад, оказал им большие услуги как проводник, и, по указаниям Чингахгока, которого нашел в замке, довольно скоро приблизился к месту, которое немедленно и сделалось полем описанной кровавой битвы.

Еще вечером того дня надо было похоронить множество убитых, и затем солдаты, кроме нескольких часовых, пошли на отдых, так, как по плану командовавшего офицера, необходимо было, на рассвете следующего дня, пуститься в обратный путь к форту. Зверобой, Юдифь, Гетти, Ватава, Чингахгок и Гурри воротились однако в замок, где и провели вечер в разговорах о приключившемся. На другое утро, когда Юдифь и Гетти объявили, что желают отправиться с солдатами в форт, чтоб оттуда ехать к тетке в Бостон, все ценные вещи обеих девушек были уложены и переданы под надзор офицера. Потом оне сами простились с своими верными товарищами, поблагодарили их за помощь, и наконец с полными слез глазами оставили Зверобоя, Чингахгока и Ватаву. Гурри провожал их, а Зверобой смотрел им вслед, полный участия, пока мог еще видеть их. Когда они оставили за собою озеро, то исчезли в тени лесов, и благородный охотник никогда более не видел их; но как-то впоследствии слыхал, что обе девушки были очень любезно приняты теткой, что Юдифь вступила в выгодный брак с дельным кораблестроителем, что Гетти жила у ней в доме, чтобы никогда не расставаться, и наконец, что обе жили так счастливо, как только возможно на земле для человеческого существа.

О Гурри Зверобой ничего более не слыхал. Но мы знаем, что вскоре после разлуки с сестрами он пал в битве с дикими, на которых напал с неудобным увлечением, полагаясь на свою необыкновенную телесную силу. Он выполнил свою участь тем способом, какой предсказал бы ему Зверобой, еслиб он ранее спросил его о том.

Когда уже по близости озера никого не было, и сестры уже давно скрылись в чаще леса, Зверобой и Чингахгок собрали челноки и укрепили их в доках замка. Потом заперли двери и окна, оставили дом вместе с Ватавой, чрез опускную дверь, сели в челнок, задвинули вход в доки, и направились к лесам, чтоб вернуться в свое отечество, селение Делаваров, куда и прибыли вечером следующего дня.

Война, которой начало мы описали, была жаркая и кровавая. Чингахгок достиг между своими такой славы, что имя его никогда не было произносимо без всяческих похвал. Жена его, Ватава, наградила его крепким сыном, которого судьбу мы скоро узнаем, и Чингахгок дал ему имя Ункэс. Он был последний из племени, который носил это имя.

Зверобой, в свою очередь, известный более под именем Соколиного Глаза, достиг также большой известности, и треск его ружья скоро сделался для Мингосов так же страшен, как перекаты грома. Он скоро примкнул к английскому войску, где выдержал неоднократные испытания в мужестве, храбрости и проницательности.

Прошло пятнадцать лет, прежде чем Зверобой нашел случай посетить озеро. Предстояла новая война, и он, вместе с верным другом Чингахгоком, спешил к форту, чтоб присоединиться к своим союзникам. Ункас сопровождал их, и они достигли озера в ту самую минуту, когда закатывалось солнце.

Все в этой прекрасной стране осталось попрежнему. Река текла, как и прежде, под густым сводом леса; небольшая скала, на которой Зверобой нашел своего друга Чингахгока и с которой принял его на пловучий дом, стояла еще крепко, хотя постепенно разрушалась от действия воды, омывавшей ее тысячи лет; горы воздымались в своих прекрасных, полных тайн, лесных украшениях, а озеро колыхалось в своем дорогом одиночестве, как прекрасный благородный камень, украшающий бесконечные леса.

На другое утро Ункас увидал челнок, прибитый к берегу волнами и ветром. Он был в несколько минут сделав годным к употреблению, и все сели в него, чтоб осмотреть разные места озера, дорогия им по воспоминаниям. Они плыли мимо всех выступов земли, и Чингахгокь показал своему сыну, где был первый лагерь Гуронов, и потом то место, откуда ему удалось похитить Ватаву. Здесь они на минуту вышли на берег, но потом тотчас направились к волю битвы, следы которой еще не совсем изгладились: дикие звери вырыли похороненные трупы, и кости их белелись при лучах солнца, покрытые каплями дождя.

С мыса они поплыли к замку, обратившемуся в живописные развалины. Зимния бури сорвали с него крышу, а гниль уничтожила столбы; челноки из доков исчезли, так как сгнивший забор даль им свободный выход, но все закрепы и задвижки были еще целы. Сваи, на которых построен был замок, сгнили, и по всему было видно, что двух зим да нескольких бурь и непогод будет достаточно, чтобы погрузить все строение в озеро и изгладить на поверхности этой картинной пустыни всякие следы человеческого жилья.

Пловучий дом друзья наши нашли прибитым к восточному берегу, куда он давно был отогнан северо-западными ветрами. Он оказался наполненным водою, без крыши, дерево сгнило, и только немногое видно было из его грубой постройки. На одном из разбитых кусков дерева засела ленточка Юдифи. Зверобой снял ее частию с тягостным, а частию с приятным чувством и украсил ею свое ружье кильдер в воспоминание той, которою оно было подарено.

По всем признакам можно было заключить, что озеро не посещалось с тех пор, как друзья наши его покинули, и Чингахгок с Зверобоем расстались с ним в глубоких и серьезных размышлениях, ибо эта прекрасная местность была свидетельницей их первых подвигов, и возбудила в сердцах обоих воспоминание о трогательных сценах и часах полнейшего торжества. Молча продолжали они путь в Могавк, чтобы кинуться в новые приключения, быть может, не менее замечательные и достойные удивления, как те, которые мы попытались передать нашим юным читателям в вышеизложенном рассказе.

Фенимор Купер - Зверобой (The Deerslayer, or The First Warpath). 5 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :