Фенимор Купер
«Зверобой (The Deerslayer, or The First Warpath). 4 часть.»

"Зверобой (The Deerslayer, or The First Warpath). 4 часть."

- Это было бы справедливо, еслибы я сделал то, что сейчас сказал. Нет, нет, Гурон, будьте внимательны и выслушайте несколько слов из уст прямого и честного чоловека. Знайте, что я рожден христианином, а те, которые происходят из этого поколения и получили христианское образование, никогда не решатся на такую измену, какой вы требуете. Хитрости могут быть во время войны законны и допускаются, но обман и хитрость между друзьями годится только для дьяволов и мошенников. Есть, конечно, белые, которые изменяют своей крови и своим понятиям, но это должны быть отверженные и бродяги. Ни один прямодушный белолицый и ни один прямодушный Делавар не исполнит никогда вашего предложения, хотя у Мингосов может быть совершенно противное.

Гурон выслушал этот отказ, конечно, не без неудовольствия, но был слишком тверд в своих намерениях и слишком хитер, чтоб потерять всякую надежду достигнуть цели, выказав открыто свое неудовольствие. Он принужденно улыбнулся и сделать вид, что старается обдумать сказанное ему.

- Любит ли Соколиный Глаз Гуттера или его дочерей? спросил он вдруг.

- Ни то, ни другое, хотя, впрочем, я уважаю Юдифь и Гетти, как добрых девушек. Но бросьте ваши попытки, потому что я вам прямо говорю, что я никогда не поддамся на хитрые слова, чтобы что нибудь сделать против моих правил. Оставьте меня в покое.

Ривеноак, удостоверившись, что не будет иметь с Зверобоем никакого успеха, встал и вернулся к своим товарищам, чтобы сообщить им о своих переговорах с пленным. Между тем к этому последнему приблизился другой молодой индеець, ударил себя хвастливо по голой груди и гордо воскликнул.

- Это Барсовая Кошка!

- A это Соколиный Глаз, спокойно возразил Зверобой. - Мой глаз зорок, a прыжок моего брата далеко хватает?

- Отсюда до селений Делаваров. Соколиный Глаз украл мою жену, он должен привести ее назад или его скальп будет посажен на кол и высушится в моей хижине.

- Гурон! Соколиный Глаз происходит, не воровского племени и ничего не украл. Называя Ватаву своею женою, вы ошибаетесь, потому что она никогда не будет женою Гурона; её душа в хижине Делавара, и когти Барсовой Кошки не достанут ея.

- Большой Змей Делаваров просто пес, несчастная лягушка, скрывающаеся в воде. Он боится стать на твердой земле, как храбрый индеец.

- Ну, это уже бесстыдная ложь, потому что еще не прошло часу, как он был от вас на расстоянии только ста футов. Вы, может быть, похищаете девушек вашими барсовыми кошками, но ухо белаго может различить правду от лжи.

- Ватава смеется над ним; она видит, что он хромой и плохой охотник, никогда небывший в бою.

- Откуда вы это знаете? спросил смеясь Зверобой; я думаю, она последовала за ним добровольно и, быть может, предпочитает змея незаконнорожденной кошке. Нет, ищите себе лучше жену между Ирокезками, потому что из Делаварок вы никогда добровольно ни одной не получите.

Рука индейца схватила томагаук и судорожно сжала его, как будто он имел большую охоту выместить свою злость на противнике. Но в этот опасный момент вернулся Ривеноак и сделал молодому индейцу повелительный знак удалиться. Этот повиновался, и Ривеноак снова завял свое прежнее место возле Зверобоя, на древесном пне. Несколько времени сидел он важно и молча, с строгим достоинством индейского начальника.

- Соколиный Глаз прав, сказал он наконец, глаз его зорок и прозрел правду, пока ваши глаза были слепы. Он как сова видит в темноте; он не может изменить своим друзьям и умертвить их. Он прав.

- Ну, я очень рад, что вы так думаете, возразил Зверобой. Хотя я мало забочусь о старом Гуттере, но все-таки никогда не буду предателем его, так как, по моему мнению, всякая хитрость кроме военной, несогласна с справедливостью и даже противна Евангелию.

- Да, мой белый брат прав, и тот не индеец, кто забывает своего Бога и свой цвет кожи. Гуроны знают, что пленник их доблестный воин, и сообразно тому будут обращаться с ним. Если его будут пытать, то средства пытки будут такие, которые не применялись ни к одному обыкновенному человеку; если же с ним будут поступать как с другом, то оказанная ему дружба будет дружба начальников.

Выражая такие страшные уверения своего уважения, коварный Ирокез исподлобья глядел на лицо Зверобоя, чтобы увидать на нем впечатление своих слов; но этот, зная, в чем именно по индейским обычаям заключается уважение к пленным, почувствовал легкую дрожь при мысли об ожидавших его муках; при всем том он сохранил столько твердости и спокойствия, что хитрый враг не заметил на лице его никаких следов слабости.

- Ну, Гурон, продолжал он после краткого молчания:- Бог предал меня в ваши руки, и я не сомневаюсь, что вы поступите со мною по вашему усмотрению. Я не знаю, как перенесу муки, потому что еще не случалось подвергаться им, но я сделаю все от меня зависящее, чтобы быть достойным того племени, которому принадлежу и которое меня воспитало. При всем том я белой крови, и если мучительные боли пересилят меня, то я надеюсь, что вы припишите это цвету моей кожи, а никак не обычаям Делаваров и союзников их Могикан. Мы все рождены с большими или меньшими слабостями, но я боюсь, что бледнолицый может умереть от мук, между тем как краснокожий будет пренебрегать ими и прямо в лицо врагу хвастать своими деяниями.

- Это мы увидим; у Соколиного Глаза храбрый и твердый вид; но зачем же мучить его, если он Гуронам нравится; он не рожден врагом их, и смерть одного воина не завсегда поставит между нами непреодолимую преграду.

- Я очень рад, что вы не злопамятны за то, что я умертвил одного из ваших в правильном бою; но ужь это неправда, что между вами нет никакой вражды. Что касается до меня, то я имею чувства Делавара, и можете судить, в какой степени они др?желюбны в отношении к Мингосам.

Вдруг Зверобой остановился, потому что перед ним внезапно показалась у огня, подобно привидению, Гетти Гуттер. Никем незамеченная приблизилась она прямо к костру без всякой боязни, что можно было объяснить как её образом мыслей, так и прежним обхождением с нею индеицев. Как только Ривеноак увидал ее, он тотчас отошел, кликнул несколько молодых воинов и поручил им осмотреть окрестности, боясь, что появление Гетти могло служить признаком новой аттаки.

- Я надеюсь, ваш приход служит доказательством, что Чингахгок и его невеста в безопасности, сказал между тем Зверобой Гетти. - Зачем вы сюда пришли?

- Юдвфь, послала меня, возразила Гетти:- И довезла меня в челноке до берега, как только воротились Чингахгок с Ватавой и рассказали все дело.

- Так это Юдифь вас послала; a зачем?

- Чтобы убедить Ирокезов взять еще более слонов за ваш выкуп. Но я думаю, что Библия, которую я захватила с собой, произведет на них больше действия, чем все слоны моего отца.

- A отец ваш и Гурри знали о вашем намерении?

- Нет, они оба спали, и мы нарочно не будили их, чтобы они опять не вздумали идти на добычу.

- В таком случае, Гетти, выслушайте со вниманием, что я вам скажу. Ривеноак сейчас отошел от нас и говорит там с молодыми людьми; хотя я не слышу его слов, но знаю его намерения. Он отдает приказание наблюдать за вами и отыскать место, где должен ожидать вас челнок. Потом он хочет овладеть им, отвезти вас к ковчегу и захватить там все, что может. Поэтому мне очень жаль, что Юдифь послала вас, ибо ей придется напрасно ждать вашего возвращения.

- Нет, Зверобой, это уже все предусмотрено, и мне не трудно будет обмануть бдительность индейцев. Я, правда, слабоумна, но на столько еще имею рассудка, чтобы суметь воротиться к Юдвфи, когда окончу здесь свое дело.

- Ах, милая девушка, я боюсь, что все это легче сказать, чем сделать, потому что Мингосы - это самое ядовитое порождение червей. Я только рад, что Чингахгок и Ватава спасены; покрайней мере двое счастливы, а со мной пусть будет что будет.

- Вы мне еще что-то напомнили. Юдифь велела спросить вас, что хотят с вами делать Гуроны, если не согласятся на ваш выкуп, и чем она может быть вам полезна?

- Что до меня касается, то ничего особенного случиться не может, отвечал Зверобой. Берегитесь только сами, чтобы бродяги не овладели челноком. Когда вернетесь на судно, то скажите всем, чтоб всегда были настороже, в особенности ночью, и не оставались на одном и том же месте. Не много пройдет времени, пока войска в форте услышат об этой шайке, а так как от форта сюда только один день перехода, как говорил мне Гуттер, то можно ожидать скорой помощи. Отцу вашему, Гурри передайте, чтобы они пока отложили охоту за скальпами, потому что Мингосы на ногах, и они наверно погибнут, если не постараются поставить между собою и ими большое пространство воды.

- Но что же мне передать Юдифи о вас? Она опять пошлет меня сюда, если я не принесу ей верных известий.

- Так скажите ей всю правду, что я в плену у диких, и чти одному Богу известно, чем это кончится. Дикари пробовали склонить меня на измену и предательство, но это им не удалось и никогда не удастся отвратить меня с пути истиннаго. Теперь они, вероятно, приступят к мукам, чтоб ослабить меня и отомстить за павшего товарища. Я знаю, что мне придется плохо, но скажите Юдифи, чтобы она обо мне не беспокоилась; я надеюсь перенести мучения и ни в каком случае не дойду до того, чтоб изменить друзьям. Если мне прокалывать тело раскаленным железом, раздробят кости и вырвут волосы с корнями, ну, тогда, быть может, слабая природа возьмет верх, и вызовет крики и стоны, но в этом будет все торжество злодеев, потому что ничто не заставить меня изменить моему цвету и моим правилам.

Гетти выслушала слова честного Зверобоя с большим вниманием, затем подала ему руку, простилась с ним и с такой силой воли и решимостью приблизилась к группе женщин, как будто была их соплеменницею. Между тем Ривеноак снова поместился рядом с пленником и с настойчивым коварством индейского начальника, продолжал задавать ему вопросы, на которые тот отвечал с свойственною ему правдою и откровенностию.

В то же время возвратились посланные Ривеноаком лазутчики и донесли, что нигде не видно ничего подозрительного, из чего и заключили, что Гетти пришла одна с намерением попытаться освободить Зверобоя, как уже пробовала раз во время плена отца её и Гурри. Поэтому только расставили нескольких часовых, а остальные беззаботно улеглись спать.

На счет пленника считали себя достаточно обезпеченными, чтоб не делать ему боли сильным связыванием, а бедной Гетти приказали без дальнейших разговоров лечь между индейскими девушками. Ей дали звериную шкуру, она сама устроила себе ложе из хвороста несколько в отдалении от шалашей, и скоро заснула, как и все прочия.

Была уже полночь, когда Гетти проснулась, как и было её намерение. Она встала, покинула лагерь, без боязни приблизилас к костру, поглядела на него и взглянула на лицо караулившего Зверобоя Гурона, которого глаза сверкали в темноте, как глаза преследуемого огнем барса. Гетти сказала ему по-английски несколько слов, которые впрочем не были поняты, потом смотрела несколько минут на спящего пленника и наконец, удалилась с видимою горестью и печалью.

Она нимало не старалась скрывать свои движения, но прямо направилась к концу мыса. Индеец видел её уход без всякой заботы; зная, что везде расставлены часовые, он не думал, чтобы девушка попыталась убежать. Гетти между тем нашла дорогу к берегу и шла вдоль его, пока наткнулась на часового, который ходил по берегу взад и вперед. Молодой воин, услыхав её шаги, быстро приблизился, но без всяких угрожающих намерений; когда же узнал ее, то равнодушно отвернулся, не находя ничего особенного в том, что молодая девушка не спит в такой час ночи. Гетти спокойно прошла далее, пока достигла того места, где знала, что Юдифь ждет ее. Она тотчас явилась с челноком на её зов и, немедленно посадив ее, отчалила и гребла прямо, пока достигли ста шагов расстояния от берега: потом, переменив ход челнока, направилась к пловучему дому.

- Ну, Гетти, здесь мы в безопасности, сказала Юдифь после некоторого молчания, - здесь можем болтать, не опасаясь быть услышанными; скажи мне, говорила ли ты с Зверобоем?

Гетти рассказала подробно все случившееся, и Юдифь выслушала ее с напряженным вниманием. Потом тяжело вздохнув о вероятности горькой судьбы Зверобоя, осталась несколько минут погруженною в размышления.

- Гетти, наконец сказала она,- мы всячески должны придумать средства освободить честного охотника из плена. Шкап отца находится на судне, и мы можем сперва попытаться выкупить пленного слонами; но я боюсь, что эти игрушки едва ли будут достаточны для выкупа такого воина, как Зверобой, а потому опасаюсь, что отец и Гурри не выкажут столько готовности к освобождению Зверобоя, сколько выказал он когда они находились в плену.

- Отчего же так, Юдифь? Гурри и Зверобой друзья, и я думаю, что друзья должны помогать друг другу.

- Ты мало знаешь людей, вздохнув отвечала Юдифь.- Но не в том дело, завтра тебе опять надо отправиться на берег, чтоб разузнать, что можно сделать для Зверобоя. Одно верно это, что, пока я жива, не допущу, чтобы его мучили; найдутся же средства облегчить судьбу его.

Говоря эти слова, Юдифь старалась отыскать судно; но это было очень трудно при такой темноте ночи, и после получасовых стараний, девушки дошли до положительного и неожиданного убеждения в том, что судно без их ведома переменило место.

- Только бы индейцы не переехали в плотах и не застали наших друзей спящими, сказала Юдифь заботливо.

- Нет, этого я не думаю, возразила Гетти.- Чингахгок и Ватава верно не спали.

- Да, это верно, и мы должны была бы услыхать какой нибудь шум при тишине ночи. Я думаю, в случае нападении, голос Гурри слышен был бы от одного берега до другаго.

- Может быть отец думал, что мы спим и не посмотрев, направился в дому.

- Да, Гетти, должно быть, что так, согласилась Юдифь.- Они, вероятно, пользуясь южным ветром, поплыли вверх по озеру...

Юдифь вдруг смолкла, потому что в ту минуту, как выговорила последния слова, вся окрестность внезапно осветилась на мгновение ярко блеснувшим огнем. Затем последовал выстрел, и громовое эхо пронеслись вдоль берега. В ту самую минуту раздался раздирающий вопль женщины, наполнивший воздух продолжительными криками. Потом наступила глубокая, страшная тишина; Юдифь едва дышала, Гетти же спрятала лицо в руки и дрожала, как осиновый лист.

- Это был крик женщины, прошептала, наконец, Юдифь,- и крик болезненный. Если пловучий дом удалился, то он мог поплыть только на север, а оттуда, с этого мыса, раздался выстрел и крик. Пожалуй, что нибудь случилось с Ватавой.

- Поплывем туда, Юдифь, и посмотрим, вскрикнула под влиянием своею доброго сердца Гетти. Если с ней что случилось, то она нуждается в нашей помощи, потому что кроме её на судне одни мужчины.

Не отвечая ни слова, Юдифь исполнила желание своей сестры и стала гресть скоро, но осторожно. Скоро глаза её заметили огонек между кустами. Она направилась в ту сторону, но не подъезжала к берегу ближе, чем того требовала надобность и необходимая осмотрительность.

Вот что представилось взорам обеих девушек. Дикари из лагеря собрались на мыс, и несколько факелов бросали сильный, но дрожащий свет на все окружающее. Прислоненная спиною к дереву и опираясь с одной стороны на руку молодого часового, сидела индейская женщина; при свете факелов можно было ясно видеть, что она боролась со смертью; из груди ее текла кровь и показывала причину её страданий. Притом же резкий пороховой запах еще слышался в сыром, тяжелом ночном воздухе, и потому не оставалось никакого сомнения, что она была застрелена. Блеск выстрела показался недалеко от оконечности мыса, и смертельный огонь происходил или с пловучаго дона или с челнока. Быть может только неосторожный крик или смех послужили поводом к выстрелу, потому что при царствовавшей глубокой тьме было невозможно верно прицелиться. Действие выстрела было однако очевидно, голова бедной жертвы повисла на грудь, а неподвижность членов показывала присутствие смерти. Дикари потушили все факелы, кроме одного, и при мерцающем свете его, вся печальная толпа направилась обратно к лагерю.

Юдифь вздыхала и сокрушалась, когда снова опустила весла на воду и стала огибать мыс. при бледном свете факела, она заметила высокую фигуру Зверобоя, в котором принимала такое участие за его честность и мужество. Он стоял около убитой, полный сожаления и даже негодования на убийц. Но при этом он не выказывал ни слабости, ни страха только из взглядов, которые бросали на него индейцы, можно было ясно понять, что ему предстояла страшная будущность.

Между тем челнок плыл по воде, а следов пловучаго дома все-таки не было видно, так что Юдифь наконец предложила отыскать на средине озера удобное место для отдыха. Гетти согласилась с ней; челнок был направлен к северу и скоро обе девушки предались отдохновению, на сколько было это возможно при их чувствованиях и том положении, в котором оне находились.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Догадки Юдифи о причине смерти бедной индейской девушки были в сущности справедливы. После нескольких часов сна, Гуттер и Гурри проснулись, и притом только спустя несколько минут после отъезда молодых девушек, так что на пловучем доме, кроме их, оставались только Чингахгок и его невеста. Гугтер узнал от Делавара о месте расположения лагеря и об отсутствии дочерей; последнее, впрочем, не очень его заботило, так как ему достаточно известно было благоразумие Юдифи. - Плен Зверобоя не произвел на него никакого впечатления; потому что хотя он высоко ценил его мужество, но не мог особенно любить молодого охотника, которого понятия так резко отличались от правил, им принятых. Ему было бы приятно ранее узнать о месте расположения лагеря, так как теперь, когда он был поднят на ноги бегством Ватавы, нельзя было и думать о высадке на берег. Досадуя на это, он уселся на переднем конце судна, где скоро присоединился к нему и Гурри, между тем как Делавар и Ватава остались на другом конце.

- Зверобой выказался совершенным мальчишкой, пустившись к диким в такую пору и попавши о плен, как зверь в западню, пробормотал старик любивший видеть сучек в чужом глазу и не замечавший бревна в своем.- Если он жизнью заплатит за свою оплошность, то ему не на кого пенять, кроме как на себя.

- Совершенно справедливо, ответил Гурри; - каждый должен стоять за себя и отвечать за грехи. При всем том меня удивляет, как при своей хитрости и бдительности попал в плен. Верно, я имел о нем лучшее мнение, чем сколько он заслуживал.

Гуттер ничего не возразил на это замечание, но направил пловучий дом несколько ближе к мысу, чтобы увидеть, в каком положении были там дела. Он приблизился к берегу на столько, сколько это дозволяли нависшие над водою ветви, но не мог ничего рассмотреть, так как весь берег покрыт был непроницаемою темнотою. Парус судна замечен был молодым часовым, который тотчас издал обыкновенный индейский крик "хуг". Крик был услышан; с необдуманным зверством Гурри приложил ружье к плечу и выстрелил на удачу. Судьба руководила пулей, которая попала в несчастную сестру часового, случайно сидевшую с нам. Бедная девушка упала, и затем последовала описанная уже нами сцена с факелами.

Гурри в одно время был озадачен и последствиями своего выстрела и разнообразными ощущениями, боровшимися в душе его. Сперва он громко засмеялся с грубым и необдуманным торжеством, но потом сила совести взяла верх и уколола его сердце. В течение минуты им овладел стыд и отвращение к самому себе, но после снова взяли верх его обыкновенное упрямство и дикая злоба; он сильно толкнул дуло ружья своего на дно пловучаго дома и с возмутительным равнодушием стал насвистывать какую-то веселую мелодию.

Спутники Гурри смотрели на его поступок не с таким хладнокровием, как он сам, Гуттер громко выразил свое осуждение, так как выстрел не принес ни малейшей пользы, и грозил только сделать войну более лютою. Чангахгок бросал на бессмысленного убийцу мрачные взгляды, а Ватава бросилась к Гурри, чтобы, без всякой боязни, высказать ему свои упреки.

- Зачем вы стреляли? сказала она, полная негодования.- Что вам сделали девушки, что вы их убиваете? Что, вы думаете, скажет Бог о таком поступке? что будут делать Ирокезы? О, вы ничего никогда не выиграете, ни почести, ни лагеря, ни пленных, ни скальп. Вы большая сосна, девушка нежная береза; зачем же раздроблять ее? Неужели вы думаете, что Гуроны забудут это? Нет, краснококожие никогда ничего не забывают, ни другу, ни врагу!

Гурри был потрясен сильным и горячим нападением индейской девушки, имевшей верную союзницу в его совести. Он замолчал, чувствуя, что поступок его запятнал навсегда его мужество. Вместо того, чтоб разразиться злыми речами, он отошел от Ватавы, приняв вид человека, который считает ниже своего достоинства вступать спор с женщиной.

Между тем Гурри снова направил судно на средину озера, как будто инстинктивно опасаясь кровавой мести, и целый час прошел в глубоком молчании, прервать которое никто не имел охоты. Ватава удалилась в каюту, а Чингахгок дремал, лежа на передней части судна Только Гуттер и Гурри бодрствовали, первый стоя у руля, а второй размышляя о своем поступке с упрямством человека, который не хочет сознаться в своей ошибке, хотя червь сосет его сердце.

Ночь была темна и спокойна, и ветер дул весьма слабо то с той, то с другой стороны. Гуттер держался более к северу до тех пор, пока стало светать. Тогда он направился прямо к замку, имея намерение занять его хотя на один день, обождать там дочерей, и затем вновь начать действия против индейцев.

В это время Чингахгок уже проснулся, а Ватава хлопотала в кухне. Замок уже отстоял не более мили, и ветер стал достаточно крепок для того, чтобы судно под парусом могло приблизиться к нему. В эту минуту заметили также, в северном направлении, на самом широком месте озера, челнок Юдвеи, который, гонимый течением, проплыл незаметно мимо пловучаго дома. Гуттер тотчас схватил подзорную трубу, чтобы убедиться, что дочери его действительно находятся в челноке и с большою радостию увидел Юдифь и Гетти, из коих последняя стояла на коленях и молилась, как учила ее тому покойная мать.

Когда Гуттер хотел спрятать трубу, Чингахгок взял ее у него, и также направил на челнок. Он впервые употреблял подобный инструмент, и из вырвавшагося у него восклицания, Ватава поняла, что он увидел нечто особенное, достойное удивления. Но Чангахгок тотчас превозмог всякое выражение удивления, которое он считал несоответствующим достоинству индейского начальника, и передал трубу своей невесте. Когда эта поднесла ее к своим глазам, то вдруг, озадаченная, отступила несколько шагов назад, но потом захлопала в ладоши и радостно засмеялась в знак совершенно не виданного изумления. Она направляла трубу на каждый представлявшийся предмет, сперва обозрела озеро, потом берег, горы, наконец самый замок, и все с большим вниманием. Вдруг она отвела глаза, и тихо сказала несколько слов своему жениху, который тотчас взял трубу, и стал долго и внимательно смотреть вдаль. После того они обменялись еще несколькими словами, сообщили друг другу свои заключения, положили трубу в сторону, и Чингачгук оставил каюту, чтоб отыскать Гурри и Гуттера. Пловучий дом уже значительно приблизился к замку, и находился от него в расстоянии не более полумили, когда Чингахгок подошел к обоим приятелям на заднюю часть судна. Хотя он казался совершенно спокойным, но оба тотчас заметили, что он имеет им что-то сообщить, и Гурри пошел прямо к цели, встретив его следующими словами.

- Сообщите вам ваши известия, краснокожий, увидели ли вы дикую кошку или случилось с вами что нибудь необыкновенное? говорите прямо.

- Неблагоразумно плыть к замку, твердо и с ударением на каждом слове отвечал Чингахгок, там Гуроны.

- Чорт возьми, если это правда, мы бы хорошо попали! Гуроны в замке! может быть это и так, но я не вижу около въезда ничего кроме блоков, воды и коры.

Прежде чем, высказать свое мнение, Гуттер в подзорную трубу и осмотрел жилище свое с особенным вниманием и заботливостью; потом он объявил, что его мнение не сходится вовсе с мнением индейца.

- Да, да, вы верно держали трубу вверх ногами, вскричал Гурри; ни я, на старый Том не видим на озере никаких следов.

- На воде не остается следов, сказала Ватава, остановитесь, не плывите дальше, там Гуроны.

- Ну, рассказывайте ваши сказки другом, которые, может быть, поверят. Я надеюсь, Чингахгок, что вы то же скажете, когда вернетесь домой. Гуроны там! Да где же они могли бы быть? Нет, вы сильно заблуждаетесь.

- Разве вы не видите мокассин, сказала Ватава, откройте глаза и смотрите.

- Дайте сюда трубу, Гурри, сказал Гуттер, и спустите парус. Индеинка редко мешается в дела, а если ужь заговорит, то значит действительно есть опасность. Я вижу мокассин, и это конечно, служит признаком, что Ирокезы во время нашего отсутствия посещали замок.

Гурри прибрал парус, и пловучий дом приблизился к замку на расстояние около двух шагов. Еще раз каждый по очереди брал трубу, и как замок, так и все его окружавшее, подвергнуто подробному и внимательному изследованию. Мокассин заметили все, он висел наружной стороне забора; но его присутствие могло быть объяснено на разные манеры, и нельзя было с достоверностью признать, что враг оборонился там. Он мог свалиться с платформы в то время, когда Гуттер еще не покидал замка; мог также, плывя издалека по воде, подплыть к замку; наконец, мог быть потерян лазутчиком или другим воином во время ночи, и по причине темноты не отыскан. Все эти соображения Гуттер высказал Гурри, который действовал с свойственным ему хладнокровием. Чингахгок же, напротив того, утверждал, что на мокассин следует смотреть, как на признак опасности, подобно тому, как еслиб он найден был в лесу. Ватава сделала предложение; она вызвалась переплыть в челноке к забору и достать самый тот мокассин, по которому тотчас можно судить, принадлежит ли он Ирокезам или нет. Белые тотчас согласились принять это предложение, но Чингахгок стал противоречить, и препятствовал такому решительному шагу.

- Если необходимо сделать попытку, сказал он с достоинством, то это дело воина, а не слабой женщины.

- Ну, хорошо, так идите сами, Делавар, резко сказал Гурри; - мы должны иметь мокассин, иначе старому Тому придется держаться в отдалении, пока простынет очаг в его каюте. Ну, так как же, вы отправитесь, или я?

Чингахгок, не говоря ни слова, вскочил в челнок и опустил весла на воду. Ватава молча смотрела ему в след с особенною заботливостию, а челнок, как птица, полетел к замку.

Хотя Чингахгок наружно не выказывал никакого беспокойства, но тем не менее приступил к своему трудному предприятию с большой заботой и вниманием. Если замок был занят врагами, как он полагал почти наверное, то прямо рисковал попасть под их выстрелы, не имея никакого средства к защите, которая признается необходимою каждым индейцем. Притом нельзя было думать оказать какую либо услугу, и еслибы Делавар имел более опытности, или Зверобой тут находился, то, вероятно, предприятие было бы остановлено, так как даже успешный исход его не мог отвратить грозившую опасность.

При таких обстоятельствах Чингахгок направился прямо к забору, бросая постоянно бдительные взгляды на различные отверстия строения. Он ежеминутно ожидал увидеть дуло ружья, или услышать щелкание курка; но тем не менее достиг забора благополучно и беспрепятственно. Здесь уже находился он в меньшей опасности, так как забор отделял его от замка; но челнок направлен был к северу, и находился от мокассина на небольшом расстоянии. Вместо того, чтобы тотчас взять его, Делавар медленно объехал кругом всего строения, внимательно осматривая каждый предмет, который мог обнаружить присутствие неприятеля или совершение им каких-либо насилий. Однако он не открыл никаких следов, которые бы служили подтверждением его предположении. Тишина царствовала по всему зданию, каждая задвижка была на своем месте, все окна целы, дверь казалась крепко запертою, как в то время, когда Гуттер покинул жилище, даже завалы дока находились в обыкновенном состоянии. Самый зоркий глаз не мог заметить никаких следов неприятельского посещения, кроме только мокассина, который спокойно держался на поверхности воды.

Чингахгок оставался в нерешительности; сперва он имел намерение взойти на платформу, и чрез отверстие бросить взгляд во внутренность здания, но скоро одумался, вспомнив, что при обыкновенных хитростях индейцев, это была бы с его стороны, в настоящем случае, большая ошибка. Поэтому он отложил намерение высадиться, объехал кругом забора, приблизился к мокассину и незаметным ударом весла взбросил его в челнок, приготовясь опять удалиться от замка. Но обратный путь представлял еще более опасностей, потому что теперь глаза его не могли постоянно наблюдать за всеми отверстиями. Если кто нибудь находился внутри замка, то без сомнения видел, что Делавар приезжал изследовать положение дела, и поэтому всего благоразумнее было удаляться с полным спокойствием, как будто с обзором строения исчезло всякое подозрение. Этому и последовал Чонгахгок, и начал мерно грести по направлению к судну, не выказав внутреннего беспокойства, ни слишком быстрыми взмахами весел, ни брошенными украдкой взглядами назад.

Ватава почти вскрикнула от радости, когда увидела, что жених её возвратился на пловучий дом невредимым, но все-таки удержала свои шумные порывы восторга, и удовольствовалась тем, что встретила Чингахгока с дружеской, радостной улыбкой.

- Ну, Делавар, закричал ему навстречу Гурри, что там новаго? показали вам Мингосы зубы, пока вы объезжали замок?

- Замок мне не понравился, коротко отвечал Чингахгок.- Там слишком спокойно; можно молчать и видеть.

- Ну это совершенно по-индейски! Как-же может быть шумно там, где никого нет. Если вы не имеете других, более основательных, причин, то старому Тому остается за лучшее прямо направиться к замку. А где же мокассин?

- Здесь, отвечал Чингахгок, подняв вверх свою добычу.

Он был внимательно осмотрен и единогласно призвав за собственность Гурона. Из этого, впрочем, все-таки нельзя было вывести заключения, что Гуроны находятся в замке, и обувь ничего не объясняла, хотя возбуждала много забот, особенно индейца. Между тем Гурри и Гуттер, при таком грозившем признаке, не уклонились от своего намерения, и направились прямо к замку, внимательно осматривая строение по мере приближения к нему.

Так как мертвая тишина продолжалась, то и трудно было заключить, чтобы живое существо могло находиться в замке. Судно пристало к зданию, парус был убран. Гурри вскочил тотчас на платформу, затопал ногами от радости, что снова находится на крепком дне, и, по своему обыкновию, стал выражать в громких и резких выражениях презрение свое к Гуронам.

Гуттер же в это время притянул один челнок к оконечности плота, и взошел в него, чтоб устранить завалы доков, а Гурри, постучав с непонятною хвастливостью в двери замка, последовал за ним, чтобы помочь при открытии входа. Чингахгок же снова поднял парус, задел конец каната за один из столбов, и дал судну обратное направление, чтобы оно остановилось против строения в таком положении, что к нему нельзя было приблизиться иначе, как на лодке. В следствие такой меры и те части судна, которые не закрывались каютой, защищены были забором и потому Делавар с большим удовольствием смотрел на труд свой. Он таким образом мог защищать некоторое время свою позицию от всякого нападения из замка, а поэтому не ощущал уже столько, как прежде, забот об безопасности Ватавы.

Между тем один толчек приблизил челнок к входу под замком; здесь еще все казалось цело: ни замок, ни цепь, ни запор не были сдвинуты или повреждены. Гуттер достал ключ,снял замки, отпер цепь, и толкнул дверь. Гурри сперва просунул в отверстие голову, затем руки, и наконец пролез туда весь. Тотчас послышались на верху тяжелые шаги в том проходе, который разделял комнаты Гуттера и дочерей его, а вслед за тем раздался громкий крик торжества.

- Идите на верх, Том, кричал Гурри из внутренности строения. - Ваш дом здоров, хорошо сохранился, итак же пуст, как орех, побывавший в лапах у белки. Идите на верх! Делавар сказал, что можно видеть молчание, пусть же он поднимется, тогда может и схватить оное.

- Ну, там, где вы находитесь, Гурри, нельзя сказать, чтобы молчание и тишина не прерывалась, возразил Гуттер, следуя за своим товарищем. - Вы там рычите точно подстреленный лев.

- Идите, старый товарищ, раздался снова голос Гурри; подымайтесь, откроем окна и двери, чтобы было светлее и набралось чистого воздуха. Отворите это окно, а я попытаюсь сделать то же с этой дверью.

Наступила минута глубокой тишины, за которой последовало как бы падение тяжелаго тела. Вслед затем раздалось сдавленное проклятие Гурри, и вся внтренность строения как-будто ожила. Этот странный шум, которого не ожидал даже Делавар, нельзя было не понять, потому что это были звуки, которые едва ли издавались тиграми, сражающимися в клетке. Несколько раз раздавался воинский крик индейцев, но он звучал слабо, как будто выходя из крепко сжатых гортаней, и тотчас после того слышалось сдержанное грозное проклятие Гурри. Казалось, что человеческие тела беспрерывно стукаются об пол, и снова тотчас поднимаются, чтобы возобновить бой. Чингахгок не знал, что начать, и находился в горестном затруднении. Правда, что все оружие было на судне, потому что Гурри и Гуттер забыли взять свои ружья, но он не имел возможности действовать ими или передать их в руки владельцев. Сражавшиеся были буквально заперты в клетке, и казалось, столь же невозможно войти к ним, как и выйти оттуда. И притом, что станется с Ватавой, если он ее покинет? Чтоб устранить это последнее препятствие, он приказал Ватаве сесть в оставшийся челнок и плыть к дочерям Гуттера, но она положительно отказалась, только силою можно было принудить ее оставить пловучий дом. Тогда Делавар, не видя никакой возможности пособить своим товарищам, отрезал канат, дал судну сильный толчек и отплыл шагов на двадцать от столбов. Потом он схватил широкие весла, и ему удалось отплыть на некоторое расстояние, хотя ветер был очень слаб. Когда он перестал грести, то пловучий дом находился на расстоянии от замка около ста шагов притом, по направлению к югу, так как парус был убрав. Юдифь и Гетти, которые еще были довольно далеко от судна, заметили теперь, что что-то не ладно, и остановились.

Пока все это происходило, жестокий бой в доме продолжался с прежнею силою, и обстоятельства умножались. Но вдруг силы сражавшихся стали явно ослабевать, проклятия и пожелания Гурри более не раздавались, и самый бой, казалось, потерял уже много своей силы и стремительности; вдруг дверь распахнулась, и поле сражения перенесено было на свет и воздух.

Один из Гуронов сорвал запор двери, и с несколькими товарищами бросился на свободное пространство, как бы силою вытолкнутый из двери. Наконец, показался и Гурри, на минуту освобожденный от своего настойчивого врага и рычавший как подстреленный лев. Гуттер же был уже не пойман и связан.

Наступил перерыв, подобно тишине во время страшной грозы. Все чувствовали необходимость свободно вздохнуть, и таким образом сражавшиеся стояли друг против друга, как бешеные псы, которых разогнали, ожидая только возстановления сил и удобного случая для возобновления борьбы. Мы воспользуемся этим промежутком, чтобы объяснить, каким образом индейцы завладели замком, и как могло случиться, что бой на столь узком пространстве обошелся без кровопролития. Ривеноак и его товарищи во время посещения замка сделали положительные наблюдения, которые дополнились и подтвердились сведениями, сообщенными им посланным ими мальчиком. Поэтому Гуроны знали довольно верно, как расположено и укреплено было здание, и потому могли напасть на него даже ночью с надеждою на успех. Не смотря на старания Гуттера скрыть от врагов оставление замка и бегство его обитателей, Гуроны это увидели; и не успел пловучий дом удалиться, как от берега отправились плоты, чтобы завладеть замком. Не далеко от строения оба отделения соединились, сообщили друг другу свои соображения, и затем немедля подъехали к замку с обеих сторон. Так как он, сообразно их ожиданиям, остался пуст, то плоты были посланы обратно к берегу за подкреплениями, а на платформе осталось только двое диких, чтобы с возможною выгодою воспользоваться своим положением. Им удалось добраться до крыши, отодвинуть часть коры, и дойдти до внутреннего потолка здания. Здесь присоединились к ним их товарищи, и тотчас прорубили в деревянном потолке отверстие, через которой спустились в комнату восемь сильнейших индейцев, между тем как остальные снова старательно завалили отверстие в крыше. Таким образом они остались в доме, снабженные достаточным количеством оружия и пищи, и решились или выдержать осаду, или же сделать вылазку, если представится к тому удобный случай.

Прошла ночь, и ранним утром плеск воды у бока строения обнаружил Гуронам приближение пловучаго дома. Когда таким образов сделалось вероятным, что белые намерены пристать к замку, начальник индейцев тотчас принял меры для исполнения задуманного им плана. Он хотел непременно захватить врагов живыми, а потому, зная неограниченную дикость своих людей, все оружие, даже ножи, спрятал в разные места, так что нельзя было скоро отыскать их. Потом приготовили крепкие канаты, и каждый отправился на указанный ему в одной из трех комнат пост, чтоб ожидать сигнала к нападению на неприятеля.

Кора на крыше была, как сказано, уложена на старое место, и чрез то исчезли всякие следы присутствия Гуронов; но при этом один из них потерял свой мокассин, и в темноте не мог найти, так что с сожалением бросил его. Он выдал бы этим все хитрости Гуронов, если бы слова и советы Чингахгока были приняты во внимание. Но мы знаем, что этого не случилось, и вернемся на поле битвы.

Мы оставили сражавшихся в то время, когда они, сильно утомленные напряжением и боем, искали отдыха и возобновления сил. Только необычайная сила Гурри дала ему возможность так долго держаться против численного перевеса врагов, при чем он убедился, что на самом деле индейцы нимало не отличаются опытностию и ловкостию в рукопашных схватках. До сих пор никто еще не был сильно ранен, хотя некоторые из Гуронов получили жестокие удары, и только один, который был вытолкнут в дверь, лежал на платформе, неспособный к дальнейшему бою. Некоторые из остальные хромали, и сам Гурри имел несколько шишек и опухолей. Но вообще обе стороны старались только собраться с новыми силами.

Наступивший перерыв боя, конечно, не мог долго длиться при настоящих обстоятельствах, а потому Гурри не медлил снова начать битву. Первое грозное движение отогнало от него всех индейцев. Он схватил одного в охабку, поднял над платформой и с такою силою швырнул его в воду, как будто это был ребенок. Не прошло и минуты, как еще двое присоединились к первому, причем один, упавший на своего товарища, получил тяжелый ушиб. Тогда остались только четыре врага, с которыми он надеялся скоро справиться, если будет употреблено другаго оружия.

- Ура, старый Том, вскричал он, канальи летят в озеро, и скоро я им всем вместе дам урок плавания.

Выговорив эти слова, он дал сильный удар в лицо раненого индейца, который старался вылезть из воды на край платформы, но от удара опять погрузился в воду. Чрез несколько времени, труп его видели лежащим с распростертыми руками на песчаной мели, при чем руки бессознательно хватались за песок и траву, как бы для избегания смерти.

Между тем Гурри ударил еще одного по животу, этот тотчас упал, согнувшись как червь, и теперь осталось только два неприятеля. Но один из них был не только самый высокий и сильный между Гуронами, но и опытнейший изо всех воинов, укрепивший свои мускулы в боях и переходах на поле битвы. Этот начальник умел ценить по достоинству своего противника, и потому заботливо приберегал свои силы до последней минуты. Нужны были необыкновенное проворство и ловкость, бы свалить его, но Гурри не задумался напасть на этого врага, чтобы сбросить его в воду, подобно другим. Завязавшийся тогда бой был действительно ужасен; одно время он был так дик и так быстры и изменчивы были движения боровшихся противников, что последнему индейцу не было никакой возможности принять в борьбе участие. Он был еще неопытный юноша и, полный страха и изумления, неподвижно стоял, смотря на сражавшихся.

Гурри сперва попробовал бросить своего противника на землю, и потому, схватив его за горло и постарался с обыкновенною своею ловкостию подставить ему ногу. Но проворные движения Гурона воспрепятствовали этому намерению; он ухватился за одежду Гурри и, крепко держась за нее, уклонялся от всех попыток уронить его на землю, при чем выказывал почти равную своему противнику ловкость. Затем начался страшный рукопашный бой, который впрочем длился не более одной минуты; Гурри, раздосадованный и рассерженный ловкостью своего врага, схватил его с отчаянным усилием, оторвал от себя, и с такою страшною силою бросил на одну из свай здания, что дикарь был совершенно оглушен потрясением. Хотя боль вызвала у него сдержанный стон, тем не менее он снова бросился на встречу своему противнику, зная, что все спасение зависит только от решительности действий. Теперь Гурри схватил его за талию, поднял над платформой, бросил его с силою на землю, и сам упал на него всею своею тяжестию. Этим последним потрясением индеец до того был оглушен, что совершенно находился во власти своего противника. Гурри схватил горло своей жертвы обеими руками, сжал с необычайною силою, и так нагнул голову Гурона чрез борт платформы, что виден был только один подбородок его. Тотчас обнаружились результаты этого приема: глаза дикаря страшно выпучились, язык высунулся, а ноздри раздулись почти до разрыва.

В ту самую минуту, когда Гурри уже считал победу совершенно в своих руках, ловко наброшен был канат на его руки, концы соединены петлею, и локти так сильно притянуты за спину, что даже громадная сила его не принесла пользы и не могла противустоять нападению. В то же время такой же канат связал его ноги, и Гурри, не смотря на свое сопротивление, был оторван от своей жертвы и покатился по платформе так просто и легко, как простое полено. Тем не менее освобожденный противник его еще не поднялся, и хотя он снова начал дышать, но голова его до того висела чрез край платформы, что, казалось, затылок его был вывернут. Только постепенно приходил он в себя, и прошло несколько часов, пока он снова был способен ходить. Ни тело, ни душа его не могли скоро оправиться от грозившей смерти, висевшей над ним на волоске.

Падение и плен Гурри имели главною причиною слепую лютость, с которою он напрягал все свои силы в борьбе с упавшим противником. Пока он занимался исключительно им, двое из брошенных в воду Гуронов успели вскарабкаться на платформу, а один из них имел довольно присутствия духа, чтоб принести канаты и связать Гурри, пока тот занят был исполнением своего ужасного намерения задушить врага.

Таким образом в одну секунду дело приняло другой оборот, и только-что торжествовавший победитель лежал связанный в постыдном плену. Тем не менее индейцы смотрели на него с уважением, если не со страхом, потому что так велико было впечатление, произведенное необычайною силою бледнолицаго. Безсильное тело их лучшего и сильнейшего воина лежало почти безжизненное на платформе, а в глубине озера виднелся труп одного из их товарищей, ухватившагося за траву в последних предсмертных судорогах. Такие обстоятельства отняли у победителей всякое торжество, и сделали победу их почти так же горькою, как бы они были побежденные.

Чингахгок и невеста его с пловучаго дома наблюдали за ходом боя. Когда Гуроны стали вязать Гурри сзади, Делавар схватил ружье, но не успел выстрелить, как дело уже было кончено, и великан связан. Он, конечно, мог бы застрелить одного врага, но скоро отложил это намерение, так как не мог добыть его скальп, а один взгляд брошенный на Ватаву, заглушил в нем всякую жажду мести, при которой она могла бы быть в опасности. Он увидел теперь себя в неблагоприятном положении; если Гуроны найдут челнок, который запрятан был под замком, и пустится за ним в погоню, то ему от них не уйдти, потому что он не мог тотчас дать пловучему дому скорый ход. Он только мог неловко обращаться с тяжелыми веслами, а Ватава не была в состоянии оказать ему какую нибудь помощь. Ему пришло на мысль отвезти свою невесту в челноке на восточный берет озера, а оттуда попытаться поспешно бежать, чтобы достигнуть селений Делаваров, но многия соображения не допустили его до такого необдуманного шага. Он положительно знал, что все озеро наблюдается шпионами, и что поэтому он ни в каком случае не может незамеченным приблизиться к берегу. Кроме того, его отъезд не мог остаться незамеченным индейцами, а Ватава не имела достаточно силы, чтоб предпринять бегство, которое должно было быть поспешным при преследовании со стороны опытных воинов. Сверх того Чингахгок принял во внимание и положение Зверобоя, такой друг, как этот, не мог быть покинут в беде ни в каком случае.

Ватава мало заботилась о своей безопасности, она беспокоилась только о двух сестрах, которых челнок во время боя приблизился к замку на расстояние трех сот шагов. Здесь Юднсь перестала грести, и обе лодки стояли полные желания узнать происходящее; но не имели возможности добиться этого так как самый замок закрывал от них поле битвы.

Обе девушки и Чингахгок должны были быть благодарны сильной аттаке Гурри за свою временную безопасность; потому что при других обстоятельствах сестры были бы пойманы тотчас, как только Гуроны овладели бы одним челноком. Но смелость дикарей не мало сражена была боем и прошло много времени, пока они оправились от впечатлений насильственного зрелища. При всем том было время, чтобы Юдифь и Гетти искали убежища на пловучем доме, которого оборонительные средства хотя на несколько времени могли защитить от опасности, и потому ближайшею задачею было найти средство растолковать это сестрам. Ватава стала на оконечности задней части судна, и начала манить девушек, чтобы оне приблизились; но её старания были напрасны, и знаки её были или вовсе не замечены, или не поняты. Вместо того, чтоб отвечать на призыв Ватавы, Юдифь направила челнок назад, на самое широкое место озера, чтоб иметь более обширное пространство видимого места и более обширное поле для бегства. В эту минуту над соснами показалось восходящее солнце, и модуль легкий южный ветер, дувший всегда в эту пору.

Теперь Чингахгок мог употребить в дело парус, чтобы попытаться отплыть от замка на более далекое и безопасное расстояние. Судно поплыло, но к несчастию не в том направлении, и приблизилось к платформе на близкую дистанцию. Между тем пловучий дом уже обратил на себя внимание Гуронов, и Ватава уговаривала своего жениха не рисковать бесплодно собою, стаповясь под выстрелы врагов. Чингахгок признал справедливость этого совета; он совершенно предоставил судно течению и ветру, сам же с невестою удалился в каюту и, заперши немедленно двери, стал приготовлять ружья.

Положение всех сторон было теперь особенно замечательно. Пловучий дом находился в несколько южном направлении, едва в сорока шагах от замка, с поднятым парусом, но пущенным на волю рулем. Ветер медленно, но прямо гнал его вперед на строение. К счастию он проскользнул мимо платформы, но задел за одну из свай, и остановился. В эту минуту Чингахгок искал случая выстрелить, пока Гуроны, также наготове, держались спрятанными в доме. Наполовину задушенный воин стоял, прислонившись к стене, потому что не успели унести его, а Гурри, связанный по рукам и ногам, лежал, как пласт на самой середине платформы. Чингахгок мог бы застрелить индейца, но так как скальп его добыть было невозможно, то и намерение это, неприносившее ему ни чести, ни выгоды, было отложено.

- Протяните багор, закричал Гурри, и оттолкните судно, тогда удалитесь от вас. А когда вы себе окажете эту услугу, то сделайте мне одолжение покончите этого каналью, едва переводящего там Дух.

Слова Гурри не имели никакого действия, и обратили только внимание Ватавы на его положение. Она немного подумала, потом приставила рот к отверстию, и сказала громким голосом:

- Зачем вы не перевернетесь, чтобы упасть на плот; Чингахгок выстрелит, если вас будут преследовать.

- Эге, это славная мысль, и я приведу ее в исполнение, если вы немного приблизите судно, но положите подушку на борт, чтобы мне не очень ушибиться.

Ватава слышала только несколько слов Гурри, потому что, когда он еще говорил, утомленные ожиданием индейцы начали стрелять, и гул выстрелов покрыл собою все прочие звуки. Так как первый залп не причинил никакого вреда, то девушка открыла задвижку двери, которая вела на заднюю часть плота, но не рисковала сама выйдти под ружейный огонь. Во все это время конец пловучаго дома лежал плотно у столбов, но все делался более шатким, по мере того как другой конец поворачивался и приближался к платформе. Гурри же между тем, лежал лицом к судну, ворочаясь и сгибаясь как человек, чувствующий сильную боль. При этом он наблюдал всякую перемену, и наконец заметил, что судно совершенно свободно и тихо двигалось мимо столбов. Теперь пришло время сделать смелый шаг; успех был, конечно, сомнителен, но это было единственное средство избежать пытки и смерти, и вполне соответствовало решительной смелости Гурри. Подождав еще минуту, пока задняя часть судна совершенно терлась о платформу он снова начал ворочаться и кривляться, как бы под влиянием боли, проклиная в то же время всех индейцев, и Гуронов в особенности, а потом вдруг быстро покатился по направлению к судну. Вместо того, чтоб упасть за плот, он рухнулся в воду, но Ватава, наблюдавшая за всеми его движениями, предвидела этот случай. Она искала средств помочь ему и, как только индейцы дали новый залп она стремглав побежала к концу плота, схватила длинный канат и бросила его связанному пленнику. Канат попал ему на лицо и живот, и он не только успел ухватиться за него руками, но и зубами вцепился в один из концов. Гурри был опытный пловец и умел помочь себе в этом опасном положении. Вместо того, чтобы барахтаться и напрасными напряжениями подвергать себя опасности утонуть, он вытянулся над поверхностью воды, оставив сверху только лицо, и оставался в этом положении, пока движение пловучаго дома, натянув канат, не повлекло его за собою. Движение это служило к тому, что помогало ему держаться в той же позиции, и человек, подобный ему, мог бы целую милю позволить пробуксировать себя таким образом. Гуроны не заметили исчезновения Гурри, и теперь он не только скрыт был от них платформою, но и столбы, по мере того как судно миновало их, оказывали ему ту же услугу. Гуроны были слишком заняты желанием умертвить пулею врага их Чингахгока, чтобы заботиться о человеке, которого считали так крепко связанным. Только движение судна озабочивало их, и они перешли на северную часть, чтобы оттуда иметь возможность лучше и вернее стрелять в отверстия и щели судна. Чингахгок также был очень занят, и столько же знал о судьбе Гурри, как и Мингосы. Когда пловучий дом проплыл мимо северной части замка, то новый ружейный залп, но движения Чингахгока были так быстры и осторожны, что ему нельзя было навести никакого вреда. Неприятелю досадно было видеть, как пловучий дом совсем освободился от столбов, и вдруг, ускорив ход, направился на север. Теперь только Ватава сообщила Чингахгоку об опасном положении Гурри; этот стал тотчас тянуть канат к себе, но в то же время, когда судно стало удаляться от замка, Гуроны вспомнили о своем пленнике. Заметив его бегство, они подняли страшные вопли и открыли по беглецу убийственный огонь, но в эту самую минуту дан был канату внезапный, крутой поворот, которые, благодаря присутствию духа и хладнокровию Гурри, вероятно спас ему жизнь. Действительно, пуля ударила в то самое место, где только-что лежала на воде широкая грудь Гурри, и наверное попала бы ему в самое сердце, еслибы он не переменил положения. Теперь же она ударила в воду, отскочила от вся и вонзилась в бок каюты. За первою последовали вторая, третья и четвертая пули, но встретили тот же отпор воды так, что не могли быть смертельны, хотя Гурри и чувствовал сотрясение от близости падения их около его тела. Угадав свою ошибку, Гуроны стали целить исключительно в непокрытое, лежавшее на поверхности воды лицо Гурри, но так как Ватава поминутно дергала канат, то цель постоянно изменялась, и много выстрелов попали попрежнему в воду. Наконец удалось притянуть неподвижное тело к заду судна, и таким образом оно исчезло из глаз неприятелей. Чингахгок и Ватава, действуя под защитою каюты, притянули Гурри к пункту их нахождения, и первый нагнулся чрез борт, перерезал канат, которым связан был Гурри, и с большим трудом помог ему взлезть на судно. Освобожденный, почувствовал под собой твердое дно, зашагал вперед, но скоро упал на землю, утомленный и бессильный; мало-по-малу прежния силы и проворство стали возвращаться и нему.

Потеряв из виду тело Гурри, индейцы испустили дикий вой, и трое самых сильных из них помчались к воротам и прыгнули в челнок. Но пока они захватили с собою оружие, отыскали весла и выбрались из дока, прошло довольно времени, в течение которого Делавар успел приготовиться к отпору. Между тем пловучий дом, плывя во ветру под парусом, отдалился от замка уже более двухсот шагов и плыл, хотя не с особенной быстротой, все далее и далее. Челнок двух сестер плыл на расстоянии от пловучаго дома не более четверти мили, и очевидно было, но Юдифь нарочно держится в стороне, так как она не знала о случившейся и кто именно находится на судне, друзья или недруги. Она гребла в восточном направлении, и пыталась попасть между обеими сторонами. Обе девушки умели хорошо гресть, в особенности же Юдифь отличалась необыкновенною ловкостию.

Когда три Гурона выехали из-за забора и увидели себя в необходимости произвести нападение на пловучий дом в открытом озере, без всякой защиты, то рвение их значительно охладело, и они предпочли направиться к восточному берегу, чтобы сколь возможно дальше держаться от выстрелов Чингахгока. Такая перемена сделала положение девушек весьма опасным, и потому Юдифь немедленно начала отступать к югу; чтобы не быть совсем отрезанною и не попасться в плен, она держалась, по возможности, близко к берегу, не рискуя однако высадиться.

Когда Гуроны начали гнаться за девушками, то Чингахгок убрал парус, чтобы, сколько возможно, быть близким к месту преследования и иметь возможность при случае дать сестрам убежище. Впрочем челнок дикарей находился не в блестящем положении для гонки, так как в нем было только два весла, и третий человек был совершенно без всякой пользы излишнею тяжестью.

Юдифь сначала не слишком напрягала силы свои, хотя впрочем челнок продолжал плыть быстро, и Гетти следовала её примеру, потому что обе понимали, что наступит долгое и горячее преследование. Чрез несколько минут индейцы убедились, что у девушек не было недостатка в опытности, но что для того, чтобы догнать их, придется им пустить в ход все свои силы и всю ловкость.

При начале преследования, Юдифь направилась к западному берегу с явным намерением искать в крайнем случае спасения в лесах. Но скоро, в надежде утомить своих преследователей, она изменила направление и снова поплыла к средине озера. Это показалось Гуронам удобнейшею минутою напрячь свои силы, так как вся ширина воды лежала бы пред ними, еслибы им удалось отрезал беглянок от берега.

Челноки летели туда с быстротою птичьяго полета, и Юдифь вознаграждала недостаток силы необыкновенною ловкостью и присутствием духа. Целую полумилю индейцы не имели никакого преимущества, но сильное напряжение слишком долго длилось и утомило обе стороны. Тогда индейцы прибегли к прекрасной мере, бывшей в их распоряжении. Они стали меняться у весел; так что постоянно один из них отдыхал, без уменьшения притом скорости плавания. Юдифь, по временам оглядываясь, тотчас заметила хитрость индейцев и впервые имела мало надежды на благополучный исход, она поняла, что её силы никак не могут сравниться с силами мужчин, при том же поочередно отдыхавших. Тем не менее она казалась твердою и остерегалась, чтобы видимыми знаками не обнаружить своего беспокойства. При всех выгодах своего положения индейцы могли приблизиться к девушкам только на дистанцию двухсот шагов, хотя плыли совершенно по следу и рассекали одну и ту же полосу воды. Тем не менее Юдифь не скрывала от себя, что расстояние между ними и неприятелем становилось все меньше и меньше; поэтому она употребила все свои силы с таким напряжением, что в следующие пять минут приобрела некоторый перевес, и еще раз доказала Гуронам, что они должны употребить все свои силы, если хотят избегнуть стыда быть обманутыми в своих надеждах через действия женщин. Они с сильнейшим рвением плыли по пятам, но именно в этот момент сломалось одно из весел, и дело было решено без дальнейшего спора. Челнок с тремя мужчинами и одним веслом не был в состоянии догнать таких беглянок, как Юдифь и Гетти. Индейцы вдруг прекратили свое преследование, как корабль, случайно потерявший главный парус. Они вернулись к замку, куда скоро прибыли и высадились.

Девушки между тем продолжали гресть, и только тогда остановились, когда были от врага в достаточном отдалении, чтобы избегнуть его при возобновлении преследования. Дикари не поняли однако этого плана, и спустя час, оставив замок, поплыли к берегу. Тогда Юдифь без опасения приблизилась к замку, так как она наконец заметила, что на пловучем доме должны быть друзья.

Хотя замок и казался совершенно оставленным, но все-таки Юдифь и Гетти приближались к нему с бдительною осторожностию, между тем как пловучий дом лежал на дистанции доброй мили более на север. Когда оне приблизились к замку до ста шагов, то начали огибать его, чтоб удостовериться, что он действительно пуст. Катер же подплывал ближе и ближе, и так как ни одного человека не было видно, то оне решились пристать плотно к платформе.

- Гетти, сказала Юдифь: иди теперь в дом. Тебе дикари не сделают вреда, и если там некоторые из них находятся, то ты успеешь предупредить меня.

Гетти тотчас послушалась, исчезла во внутренность замка о чрез несколько секунд воротилась с известием; что все пусто.

- Я была во всех комнатах, сказала она, и не нашла никого кроме отца. Он спит в своей комнате, но не так спокойно, как бы того желали.

- Так с ним ничего не случилось? поспешно спросила Юдифь, вскочив на платформу.

- Нет, нет! отвечала Гетти шопотом и боязливо оглядываясь, нет ли по близости кого, это мог бы услыхать слова ея.- Нет, ведь ты знаешь, что бывает с отцом. Он, кажется, слишком много употребил крепких напитков, и потому не знает, что говорит и делает.

- Это удивительно, выразила Юдифь:- нельзя же предположить, чтобы дикари сперва напились с ним, а потом оставили его. Но пусть будет, как ему угодно; мы не смеем приблизиться к нему, пока он не проснется.

Тяжелый стон, раздавшийся из средины дома, переменил однако это решение, и девушки рискнули войти в комнату отца. Они нашли его прислоненным в углу узкого покоя, плечи его поддерживались стенами, голова же низко повисла на грудь. Страшная мысль блеснула в голове Юдифи! она быстро приблизилась, сняла шерстяную шапочку, которая была надета ему на голову до самых глаз, и увидала зрелище, наполнившее ее ужасом и вырвавшее у вся восклицания страха и горести. Дрожащее, сырое мясо, заголенные жилы и мускулы, кровь, которая текла по лицу Гуттера, все это с первого же взгляда доказывало, что несчастный был скальпирован, хотя еще жил.

Мы не беремся описывать первые чувствования, первые выражения детского участия и любви обеих сестер, и ограничиваемся рассказом тех обстоятельств, которые были причинною несчастия Гуттера.

В битве с Гуронами был он равен ножем старого воина, который имел предосторожность спрятать все оружие кроме своего. Это случилось в ту самую минуту, когда дверь открылась и Гурри ринулся на платформу, и это было причиной, почему ни Гуттер, ни противник его не показывались на платформе. Первый сделался совершенно неспособен к бою, а второй стыдился показаться с кровавыми следами. На теле, так как он незадолго пред тем применял все свое красноречие, чтобы убедить молодых воинов захватить врагов живыми. Когда три Гурона воротились из преследования девушек, и решено было, оставив замок, переехать снова на твердую землю, то Гуттер, с свойственным диким страшным варварством, был скальпирован и предан медленной, мучительной смерти. Бывают в жизни минуты, когда строгая справедливость Бога проявляется человеку во всей своей истине, и такая минута наступила теперь для Юдифи и Гетти, которые обе в претерпеваемых их отцом муках видели справедливое возмездие судьбы. Оне это глубоко чувствовала, и Гетти передала свои чувства словами.

- О, Юдифь! с сокрушением воскликнула она, выказав сперва участие свое к страдальцу: Отец прежде сам охотился за скальпами, а теперь потерял свой. О, если бы он читал библию, то она заранее предсказала бы ему это страшное наказание.

- Тише, тише, Гетти, отвечала Юдифь: посмотри, он открывает глаза и, быт может, слышат твои слова. Я чувствую тоже, что и ты, но говорить об этом ужасно.

- Воды! простонал Гуттер с отчаянным напряжением, придавшим голосу его особенную звучность и силу:- Воды, безумные девушки! или хотите уморить меня с жажды?

Девушки поспешили принести воды, которая видимо освежила изувеченного и оживила на одну минуту потухавшие силы его. Глаза его открылись, и он стал водить руками в пространстве, как будто хотел говорить.

- Отец! вскрикнула Юдифь, в страшной боязни и горести о его несчастном положении: Отец! разве мы ничем не можем помочь вам и уменьшить ваши страдания?

- Отец! повторил тихо старик.- Отец; нет, Юдифь, нет, Гетти, я не отец ваш! Та, мать ваша, была вашей матерью, а я не отец ваш. Я похитил ее и вас, когда еще был морским разбойником; ваш настоящий отец уже умер, и вы не имеете никого родных, кроме одной сестры вашей матери, живущей в Бостоне. Отыщите ее, когда я умру, в шкапу вы найдете имя ея! Но теперь воды!... Дайте мне воды!...

Его желание было исполнено, и он стал пить большими глотками, между тем как сестры, озадаченные, обдумывали слова его. Юдифь нашла повод к успокоению в том, что Гуттер не отец им, ибо она никогда не питала к нему той любви, какую чувствуют дети к своим родителям; Гетти же, напротив того, любила его, и почувствовала двойное горе, как будто смерть и слови Гуттера вдвойне лишали ее отца. Под гнетом этих чувств, бедная девушка отошла в сторону и горько заплакала.

Долгое время обе сестры стояли молча, предаваясь вполне своим ощущениям. Юдифь часто подавала умирающему воду, но опасалась обременять его вопросами, так как, быть может, ему больно было отвечать на них. Гетти же наконец пересылала себя, и стала читать своему нареченному отцу места из библии, которые, подходя к настоящим обстоятельствам, могли служить ему некоторым утешением при переселении в вечность.

Во все это горестное время никто и не думал о Гуронах, пока наконец Юдифь не услыхала удары весел. Тотчас поспешила она на платформу, увидала пловучий дом и, к успокоению своему, заметила стоявших на нем Чингахгока, Ватаву и Гурри. Пловучий дом был крепко привязан, и Гурри быстро вошел в замок, так как он по наружности Юдифи заметил, что произошло что-нибудь очень неприятное.

Как пораженный остановился он, увидев товарища своего в том страшном состяании, которое мы старались описать. Во время боя он слишком занят был своим собственным положением, чтоб иметь время заботиться о том, что случилось с его спутником. При всем том он полагал, что так как против него не было употреблено никакого смертельного оружия, то и Гуттер был просто пересилен и подобно ему, взят в плен. Поэтому кончина его немало поразила его своею неожиданностию.

- Как вы себя чувствуете, старый Том? вскричал он:- неужели негодяи столько отняли у вас что вы никогда не поправитесь?

Гуттер медленно открыл свои стеклянные глаза и вперил их в Гурри, как будто что-то обдумывая.

- Ага! вскрикнул он наконец,- ваш скальп еще при вас? Мой же исчез. Каково-то тому, кто еще сохранил скальп. Я знаю, что чувствуют, когда теряют его: огонь и пламя в мозгу и сжимание в сердце! Нет, нет, Гурри, убивайте сперва, а потом скальпируйте.

Гурри не мог ничего ответить, Гуттер снова закрыл глаза и несколько времени царствовала в комнате мертвая тишина. Еще раз Гуттер поднял свои руки на воздух и помахал ими, давая этим понять, что ничего не видит. Минуту спустя, дыхание его стало прерывисто, и наконец он испустил долгий и глубокий вздох, с которым душа его отлетела из тела. Он упал и лежал распростертый, как кровавый труп.

День прошел без дальнейших приключений, и к вечеру приступлено было к приготовлениям для похорон Гуттера. Отвезти тело его на берег было невозможно из опасения дикарей, почему Геття и пожелала, чтобы оно было опущено в воду, рядом с телом её матери. Так и было сделано. С закатом солнца труп зашили в полотняную простыню, привязали к нему большой камень, перенесли на судно, и поплыли к тому месту, которое Гетги имела обыкновение называть гробницею своей матери. Здесь Гурри поднял тело, перевес его на оконечность плота, и посредством каната спустил потихоньку на дно озера. Слезы сестер и тихия молитвы об упокоении души его последовали за трупом Гуттера, и затем в глубоком молчании пловучий дом направился обратно к замку.

Пока остальные заняты были, по обыкновению, прикреплением судна к сваям, Юдифь вскарабкалась на платформу, вошла в дом и нашла здесь того, кого никак не ожидала увидать.

- Зверобой! вскрикнула она с радостным изумлением. Добро пожаловать! о, этот день был для вас очень горек и ужасен, но ваше возвращение по крайней мере делает одним несчастием меньше. Отпустили вас Гуроны из человеколюбия, или вы ушли от них, благодаря вашей хитрости и проворству?

- Совсем не то, Юдифь, отвечал храбрый охотник: ни то, ни другое. Мингосы всегда останутся Мингосами и умрут такими; тут нельзя рассчитывать на человеколюбие. Что же касается того, чтоб перехитрить их, то это действительно случилось один раз, когда мы напали на след Ватавы, но редко удается вторично обмануть индейца. Нет, нет; краснокожий не глуп, чтобы дать два раза провести себя, хотя между белыми это и бывает.

- Но, Зверобой, с удивлением спросила Юдифь: если вы не освободились от дикарей, то как же вы сюда попали?

- О, это объяснить не так трудно, отвечал Зверобой; я здесь в отпуску.

- В отпуску? Я знаю, что это бывает у солдат; но как же это применимо к пленнику?

- Ну, отпуск значит, если человеку дозволяется покинуть на определенное время свой лагерь или гарнизон, с тем, что по истечении этого времени он обязав вернуться, чтобы или снова носить ружье, или подвергнуться мучениям, смотря по тому, солдат ли он или в плену у диких. Мое положение последнее.

- И Гуроны отпустили вас без всякого надзора и сопровождения?

- Да, конечно, иначе я и не мог бы приехать.

- Но какое же они имеют ручательство в том что вы опять к ним вернетесь?

- Мое слово, совершенно просто возразил честный Зверобой. Я им даль слово, о они были бы очень глупы, еслиб отпустили меня, не взявши его - тогда я, конечно, не был бы вынужден воротиться к ним и подвергнуться всей их чертовщине, а взбросил бы ружье на плечи и направился бы к селениям Делаваров. Но, нет, они знали это так же хорошо, как я мы с вами, и так же мало отпустили меня, не взявши с меня слова, как бросили бы кости отцов своих волкам на съедение.

- Но, право, это невозможно, чтоб вы сделали такой поступок самоотвержения и равнодушие к жизни.

- Что вы хотите этим сказать, Юдифь?

- Я спрашиваю, возможно ли это, чтоб вы были в состоянии, сдержав свое слово, снова предать ее в руки ваших врагов?

Зверобой взглянул на девушку с удивлением и горьким разочарованием. Но скоро выражение его благородного лица изменилось, и, наконец, он засмеялся, по обыкновению, тихо.

- Вот что! сказал он: я не так вас понял. Мы думаете, что Чингахгок и Гурри меня не отпустят. Но, нет, в этом вы ошибаетесь. Делавар слишком хорошо меня знает, чтобы сделать какую нибудь попытку отклонить меня от исполнения моего долга, а Гурри не заботится ни о ком на свете, кроме самого себя. Нет, Юдифь, будьте спокойны; меня отпустят, когда кончится срок моего отпуска, и еслибы даже кто-нибудь захотел воздвигнуть на моем пути препятствия, то я сумею преодолеть их, ибо не даром вырос в лесах.

Юдифь печально покачала головой при таком упрямсте Зверобоя.

- Когда же истекает срок вашего отпуска? наконец спросила она.

- Завтра в полдень, отвечал Зверобой. Раньше я от вас не уйду. Индейцы начинают опасаться посещения из форта и потому не согласились дать мне больше времени. Тогда, если я не достигну цели моего отпуска, начнутся муки, как только зайдет солнце, дабы дикие имели потом возможность начать в темноте свое отступление.

- Нельзя ли спасти вас, Зверобой? - спросила Юдифь, полная горестной заботы. Разве индейцы так твердо решились отомстить за свои потери?

- Да, если только я хорошо понимаю Мингосов, мало надежды на мое спасение; ибо, во-первых, женщины раздражены бегством Ватавы, а во-вторых в последнюю ночь произошло в лагере ужасное убийство, которое довело у индейцев жажду мщения до высочайшей степени. Но пусть будет, что Богу угодно. Чингахгок и невеста его спасены, и это все-таки счастье. А что случилось с вами во время моего отсутствия?

Юдифь рассказала все подробности, и Зверобой слушал ее внимательно. Между тем пловучий дом был укреплен, и все остальные вошли в комнату

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Встреча Зверобоя с друзьями была весьма натянута и серьезна. Оба индейца с первого же взгляда поняли, что он не освободился от плена, сколько слов его объяснили им условия данного ему врагами отпуска.

Чингахгок сделался задумчивым. Девушки между тем стали приготовлять ужин; Гурри при свете лучины чинил свою обувь, a Зверобой внимательно расспрашивал одно из прекрасных ружей покойного Гуттера, который дал ему название кильдера. Оружие это было необыкновенной длины и очевидно вышло из рук искусного мастера. Главные достоинства кильдера заключались в совершенстве всех отдельных частей его и в особенности ствола, и в превосходном качестве металла. Зверобой неоднократно прикладывал ружье к плечу и пробовал прицел, чтобы испытать годность его для употребления на охоте. Все это он делал так серьезно и внимательно, как будто не находился в опасном плену.

- Гурри! воскликнул он наконец: это, право, превосходное ружье, и достойно сожаления, что попало в руки неопытных девушек. По всему, что я вижу, можно положительно сказать, что в искусных руках оружие это всегда нанесет верную смерть. Прислушайтесь только к щелканью курка, и никогда в жизни не случалось мне видеть лучше высверленного дула.

- Да, да; Гуттер весьма дорожил этим ружьем, возразил Гурри очень равнодушно, не оставляя своей работы. Я все еще думаю, что Юдифи придет благая мысль поднести мне в подарок оружие это.

- Это вещь возможная; но мне было бы жаль, если бы ружье, столь близкое к совершенству, не достигло его.

- Что вы этим хотите сказать, Зверобой? Разве на моем плече ружье это было бы не так же на своем месте, как на плече всякого другаго?

- Этого я не говорю, а только думаю, что вы не сумели бы извлечь из ружья столько пользы, как кто-либо другой. В моих руках ружье это поразило бы в один день больше дичи, чем вы застрелили бы в течение недели. Я уже видел вас на деле; вспомните оленя!

- Да ведь я и не хотел попасть в оленя, а стрелял мимо, чтоб напугать его.

- Ладно, я с вами не намерен спорить; я только повторяю, что ружье это может сделать опытного охотника царем лесов.

- Так возьмите его себе, объявила Юдифь:- оно ужь конечно не может попасть в лучшие руки, и надеюсь, в ваших останется на долго.

- Как, Юдифь, спросил Зверобой, вы говорите серьезно?

- Я никогда не была в столь серьезном расположении духа, как сегодня вечером.

- Хорошо; мы об этом еще поговорим, а вы, Гурри, не дуйтесь, что ружье миновало ваших рук.

Гурри пробормотал что-то сквозь зубы, но понять ответ его было невозможно.

Скоро готов был ужин, и все молча сели за стол. После ужина все общество сошлось на платформе и уселось в кружок, недалеко от двери, чтобы выслушать то, что имел сообщить им Зверобой о цели своего прихода.

- Теперь, Зверобой, начала Юдифь, скажите нам, для чего Гуроны дали вам отпуск.

- Ну, приходится исполнить поручение, как оно ни неприятно. Видите ли, Мингосы того мнения, что озеро и все, что на нем находится, составляет их собственность, вследствие смерти Гуттера. Они послали меня к вам, говоря: скажите Большому Змею, что он хорошо выказал себя в первом деле, и затем он может вернуться за горы в селения свои, и никто не будет преследовать его. Если он завоевал скальп, то пусть возьмет его с собою: но Ватава должна вернуться к Гуронам, которых она тайно покинула.

- Другое поручение касается вас, Юдифь, продолжал Зверобой. Они говорят, что отец ваш лежит на дне озера и более не вынырнет. Дочери его, вероятно, нуждаются в хижинах и пище, и шалаши Гуронов к их услугам. Один из лучших воинов между Мингосами потерял недавно жену свою и охотно принял бы Юдифь в подруги свои. Гетти пойдет с вами и ей всегда будет оказываемо должное почтение и уважение. Имущество вашего отца поступит в распоряжение племени, ваше же собственное останется при вас, и вы можете взять его в дом будущего мужа вашего.

- Как, Зверобой, вы являетесь с таким предложением? с горячностию воскликнула Юдифь; разве я такая девушка, которая согласится сделаться рабою индейца?

- Я только передаю предложение и не говорю, что вы непременно должны принять его, отвечал Зверобой. Я с своей стороны не думаю, чтобы вы когда-нибудь добровольно последовали за краснокожим в его хижину,- и кажется, это довольно сказано. Теперь ваша очередь, Гурри. Мингосы надеются, что вы удалитесь в форт к солдатам; они полагают, что вы сегодня были довольно близки от смерти, чтоб сохранить на это лето искреннее желание избегать всякой встречи с новою опасностью.

- Ну, что меня касается, то мой ответ готов; но как вы думаете, что я отвечу?

- Ну, Гурри, я на вашем месте сказал бы: Зверобой, передайте этим канальям, что они мало знают Гурри Гарри, если думают, что он покинет в опасности беззащитных женщин своего цвета.

- Нет, Зверобой, возразил Гурри с грубым смехом, я и не думаю дать такой безразсудный ответ. Я довольно человеколюбив, чтобы, следуя законам природы, не оставить беззащитного в опасности, но я в то же время вижу, что в высшей степени глупо, когда один человек хочет бороться против целаго племени. Обувь моя починена, сегодня, в 9 часов вечера, я оставляю замок, и думаю искать безопасности и защиты в форте. Если обе девушки пожелают отправиться со мной, то я их провожу и защищу всеми силами, если же не хотят, то пусть будет то, чего нельзя избегнуть.

- Мы остаемся, твердо сказала Юдифь:- отправляйтесь одни, Гурри, если вам у нас больше не нравится.

- Хорошо, это дело решенное, продолжал Зверобой, не выказывая никакой злобы на безчестное поведение Гурри. Каждый должен действовать только для себя, и образ действий Гурри придаст ногам его более быстроты в открытом поле, если хоть и не даст ему легкой и спокойной совести. - Ну, а вы, Ватава, чем решите: хотите оставаться здесь или бросить Чингахгока и вернуться к Гуронам.

- Скажите Гуронам, Зверобой, с достоинством отвечала индеянка на своем наречии,- чти они не образованны, как кроты, и не могут отличить волка от собаки. Девушки Делаваров не вестницы, которых пересылают из одного племени в другое; оне цветки, дорожащие своими собственными лесами. У Ватавы только одно сердце, и никогда она добровольно не покинет своего жениха Чингахгока и свой народ - Делаваров.

Зверобой выслушал этот ответ с нескрытым удовольствием.

- Хорошо, вскричал он с тихою усмешкою: - это смело и честно сказано, и также благородно должно быть исполнено. Как же вы, Чингахгок, дайте же мне ответ, хотите ли вернуться в свое селение или нет?

Делавар поднялся с своего сиденья, чтобы дать свой ответ с должною силою и ясностью.- Он протянул руку, и сказал: ;

- Послание должно быть ответом на послание, поручение на поручение. Слушайте, что Чингахгок велит сказать мнимым волкам большего озера, которые воют в наших лесах. Они не волки, а собаки, и пришли для того, чтобы Делавары отрезали им хвосты и уши. Они умеют похищать молодых женщин; но не умеют сохранять их и управлять ими. Чингахгок берет то, что ему принадлежит там, где найдет, не спрашивая позволения у дворняжек из Канады. Скажите этим бродягам и негодяям, чтоб они выли громче, дабы Делавары могли найти их в лесу, ибо они крадутся, как лисицы, вместо того, чтобы сражаться, как воины. Чингахгок не призовет к себе на помощь товарищей из своего племени; он один будет преследовать их в бегстве до самой Канады, если только они не подлезут в преисподнюю и не спрячутся, и притом не возьмет с собою никого, кроне Ватавы. Их двоих достаточно, чтоб прогнать всех гуронов в их страну.

- Вот это славный ответ, с восторгом воскликнул Зверобой. Он приведет в движение всю кровь Гуронов, хотя, к сожалению, громкие слова не всегда равны громким деяниям. Но теперь, Гетти, ваша очередь говорить. Скажите же, что хотите, и оно будет верно передано нечестивым собакам.

- Бог дал Гуронам и нам землю, кротко возразила Гетти.- Он желал, чтобы мы жили врознь. Это озеро принадлежит нам, и мы его оставим только добровольно, a не по приказу индейца.

- Это верно, Гетти. Я передам Мингосам ваше мнение, и уверен, что они останутся им довольны. Юдифь, теперь ваша очередь, когда вы дадите ответ, то мое поручение кончено.

- Вы знаете мои отвегь, с твердостию отвечала Юдифь. - Никогда не покину я своих соплеменников, чтобы сделаться рабою краснокожаго; лучше умереть!

Решимость девушки обрадовала честного охотника, и он повторил свое обещание передать ответ в точности. Затем совещание кончилось, и Гурри сообщил о своем намерении скоро оставить замок. Тогда Зверобой приготовил челнок; Гурри простился со всеми, и прощание это было, как и следовало ожидать, не особенно сердечное и дружеское, потом сел в челнок с Зверобоем, который и высадил его на берег.

- Гурри, сказал Зверобой при расставании, если вы хотите поступить благородно в отношении к нам, то пригласите офицеров гарнизона сделать натиск на Мингосов. Это только для Юдифи и Гетти, ибо моя судьба решится прежде, чем закатится солнце завтрашнего дня.

- Надеюсь, что вы опять не отдадитесь в руки этих диких злодеев, спросил Гурри; это был бы безумный поступок.

- Быть может, спокойно отвечал Зверобой. Я, с своей стороны, держу данное раз слово, и завтра до полудня возвращусь к дикарям.

- Ну если вы ничего лучшего не хотите, то прощайте и идите с открытыми глазами на вашу гибель, сказал Гурри, и удалился большими, скорыми шагами. Скоро он исчез в темноте, и Зверобой, нимало ни огорченный разлукою, воротился в замок.

Когда он укрепил челнок и взошел на платформу, то нашел всех крепко спящими, кроме Юдифи, которая его ожидала. Она рассказала ему, что говорил отец пред самой кончиной, и просила его помочь ей отыскать в шкафу имя сестры её матери, которая должна находиться в Бостоне. Зверобой тотчас был к её услугам, и, после недолгаго искания, нашли они пачку бумаг, в которых заключалось и то, чего они искали. Из этих бумаг Юдифь усмотрела, что мать её похищена была Гуттером в то самое время, когда она вскоре после смерти мужа находилась на пути в свое отечество, Англию. Он бросил свой промысел морского разбойника и увел несчастную женщину с её детьми в дикую пустыню озера, где она и скончалась после года горестной жизни.

- Значит, мне и Гетти есть теперь убежище, сказала Юдифь, осушив слезы, которыми наполнились глаза её при чтении бумаг. Моя тетка, сестра моей матери, не оттолкнет от себя ближайших родных, и все еще может хорошо кончиться, если Бог нам поможет и будет держать дикарей вдали от нас.

- А кто такая ваша тетушка? с участием спросил Зверобой. - Будет ли она иметь возможность принять и защитить вас?

- Муж ея, как видно из этих бумаг, богатый негоциант; следовательно, она может помочь вам, если захочет.

- И она захочет, в этом нечего и сомневаться. Ваша мать была хорошая женщина, и сестра ея, вероятно, такова же. Небо доведет вас до ней, как я надеюсь, и все ваши горести окончатся прежде, чем пройдет три месяца.

- Но как же с вами кончится, Зверобой? спросила Юдифь, которой последния слова напомнили судьбу её благородного друга.

- Как Богу угодно! спокойно отвечал Зверобой. Ложитесь же теперь спать; уже пора немного отдохнуть, ибо я не сомневаюсь, что завтрашний день будет для одного или для другаго днем горького испытания.

С этими словами Зверобой прервал разговор и встал; его примеру последовала Юдифь, и оба молча отошли на покой, Юдифь около Гетти и Ватавы, а Зверобой в каюте судна, рядом с Чингахгоком. На другой день рано утром Чявгахгок и невеста его уже давно сидели на платформе, разговаривая о судьбе Зверобоя, когда этот подошел к ним и дружески поздоровался. Когда он бросил взгляд на окрестность и на взошедшее солнце, то Чингахгок спросил его:

- Где будет мой друг Зверобой, когда солнце будет стоять над вершиною этой сосны?

Зверобой вскочил и взглянул на своего друга испытующим взором и не без беспокойства. Потом он позвал ого на переднюю часть судна, чтобы никто не мог слышать их разговор, и спокойно сказал:

- Это неблагоразумно с вашей стороны делать мне такие вопросы в присутствии Ватавы. Притом же, легче сделать вопрос, чем отвечать на него, и ни один смертный не может сказать, где он будет завтра, когда сегодня только восходит солнце. Я вам делаю тот же вопрос, и мне очень любопытно будет знать, что вы на него ответите.

- Чингахгок будет около своего друга Зверобоя, отвечал Делавар. Если друг будет в лучшем мире, то и приятель его будет там же, если же он будет находиться под лучами солнца, то лучи и теплота будут падать и согревать обоих.

- Да, я понимаю вас, Делавар, возразил Зверобой, тронутый верностию и самоотвержением своего друга. Я понимаю вас, потому что ваши слова идут от сердца к сердцу. Прекрасно думать таким образом, также хорошо говорить это, но едва ли было бы похвально так действовать. Вы не одни на свете, как я. Ватава ваша невеста и не может быть покинута вами потому только, что нас неожиданно разделила туча. ,

- Ватава дочь Делаваров; я говорил с ней прежде, чем вы пришли, и она сумела повиноваться своему жениху. Куда он пойдет, туда и она за ним последует, и мы оба будем около друга нашего, когда солнце станет над вершиною этой сосны.

- Нет, нет! да благословит и сохранит вас небо, верный друг; но то, что вы говорите, это совершенно безразсудно. Надеюсь, что вы лучше обдумаете это дело, и оставите меня в руках Всевышнего, не вмешиваясь в мою участь. Еще во всяком случае не решено, что негодяи будут меня мучить; быть может, они смилуются и поймут, что такой образ действий большой грех, хотя, впрочем, нельзя особенно на это рассчитывать. Но пусть тогда будет, что Богу угодно, а вы не имеете права рисковать счастием Ватавы. Еслибы вы были одни и совершенно свободны, тогда я, конечно, ожидал бы, что вы скрытно и внимательно будете блуждать около лагеря Гуронов от восхода до заката солнца, чтобы разными ухищрениями изыскать все средства помочь мне и отвлечь от меня неприятеля. Но двое иногда слабее, чем один, и всякое дело должно быть принимаемо так, как оно есть, а не так, как бы оно могло быть.

Фенимор Купер - Зверобой (The Deerslayer, or The First Warpath). 4 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :