Фенимор Купер
«В Венеции (The bravo). 4 часть.»

"В Венеции (The bravo). 4 часть."

- Потому что нет женщины хитрее и лживее ее в Венеции.

Джельсомина вспомнила, что ей говорила донна Флоринда. Аннина. правда, сумела ей внушить полное доверие и без труда убедила ее, что обе женщины, которым она дала приют в своей квартире, были только лживые обманщицы. Но теперь, находясь в присутствии человека, которому она доверяла больше всех на свете, и слыша его открытое обвинение, Джельсомина почувствовала необходимость все рассказать. Вполголоса она передала мнимому Карло все происшествия этого вечера и то, что говорила ей Аннина о женщинах, оставшихся в тюрьме. Джакопо слушал ее очень внимательно.

- Довольно. Теперь я все понял,- сказал он, когда раскрасневшаяся от волнения Джельсомина кончила рассказ.- Будь осторожнее с Анниной, потому что она фальшивее самого Сената.

Джельсомина вернулась в каюту гондолы, и гондола продолжала свой путь, как-будто ничего не случилось.

ГЛАВА XXV

Джакопо были хорошо известны все предательские хитрости венецианского правительства. Он знал, с каким неустанным постоянством Совет преследовал тех, кто его интересовал. Джакопо был далек от надежды на полный успех, несмотря на благоприятные обстоятельства. Аннина была, конечно, в его власти. Но прежде всего ее надо было поместить в такое надежное место, где она не могла бы увидеться с полицейскими агентами. Сначала он подумал было вернуться во дворец дона Камилло, но это значило бы попасть в самую середину толпы сенатских шпионов, окружавших герцога. Хотя дон Камилло, не придавая большого значения аресту Аннины и рассчитывая на свои связи, выпустил ее на свободу после того, как выпытал от нее все, что она знала, Джакопо считал нужным задержать ее, так как она могла теперь сообщить многое полицейским агентам о положении донны Виолетты и донны Флоринды.

Площади и дворцы остались сзади; удивленная продолжительностью пути, Аннина с нетерпением выглянула в окно, чтобы посмотреть, где они плывут. Лодка в это время была в порту среди судов. Под тем же предлогом, как и Джельсомина, дочь виноторговца вышла из палатки и подошла к гондольеру.

- Подвези меня поскорее к калитке Дворца Дожей,- сказала она, сунув в руку гондольера серебряную монету.

- Ваши приказания будут исполнены, красавица. Но, ей-богу, странно, что такая умная девушка не чует сокровищ, находящихся на этой фелуке.

- Ты говоришь о "Прекрасной Соррентинке"?

- Ну, конечно! Ведь нигде ты не найдешь лучшего вина. А потому не торопись и воспользуйся удобным случаем, прелестная дочь честного Томазо. Нам, гондольерам, ты окажешь этим большую услугу.

- Как, ты меня знаешь?

- Да кто же не знает хорошенькую торговку вином с Лидо?

- Зачем же ты надел маску? Как тебя зовут?

- Это не важно. Я из числа твоих покупателей, и я отношусь к тебе с полным уважением. Но ничего не поделаешь с нашими молодыми патрициями; они заставляют нас многое держать в тайне до тех пор, пока не исчезнет всякое подозрение. Вот когда мы будем среди других лодок, мне, пожалуй, можно будет снять маску. Хочешь войти на палубу "Прекрасной Соррентинки"?

- Бесполезно спрашивать, потому что ты сделаешь, как тебе самому захочется.

Гондольер улыбнулся, как бы давая понять, что ему были известны ее тайные желания. В это время гондола остановилась у борта фелуки.

- Войдем поговорить с хозяином?- спросил Джакопо.

- Но у него нет вина.

- Это мне известнее, чем тебе. Я хорошо знаю людей и их увертки.

- Но ты забыл о моей кузине...

Джакопо взял Аннину на руки и поставил ее на палубу "Прекрасной Соррентинки"; затем вспрыгнул и сам. Не давая Аннине возможности разобраться в мыслях, он заставил ее спуститься в каюту. Стефано Милано спал в это время на палубе, растянувшись на свернутых парусах. Джакопо разбудил его, ударив по плечу.

- Виноват, синьор,- сказал моряк, видя перед собой самозванного Родриго.- Ну, что? Прибыл мой груз?

- Но не весь. Я привез к тебе одну Аннину, дочь старого виноторговца с Лидо, Томазо Торти.

- Как! Неужели Сенат находит нужным так таинственно отправлять ее из города?

- А то как же! И он придает большое значение ее аресту. Чтобы она не подозревала моего намерения, я ее привез сюда под предлогом тайно купить у тебя вина. Теперь твоя обязанность следить за ней, чтобы она не убежала от тебя.

- Нет ничего легче!- ответил Стефано и, добежав до каюты, запер ее дверь и задвинул засовы.- Будь покоен, там никого нет, кроме нее.

- Отлично! Постарайся уберечь ее. А теперь снимись с якоря и выведи твою фелуку из гущи этих судов.

- Это мигом будет исполнено; у меня все давно наготове.

- Смотри не медли, потому что многое зависит от твоей ловкости в этом деле. Через несколько минут мы увидимся. Но не забудь, Стефано, следи за своей пленницей, потому что Сенату очень важно, чтобы она не убежала.

В то время, как самозванный Родриго входил в свою гондолу, Стефано начал будить матросов, и, когда Джакопо въезжал в канал святого Марка, фелука калабрийца с надутыми парусами выбиралась из порта, чтобы остановиться в отдалении.

Вскоре гондола подъехала к ступеням входа во дворец, Джельсомина поднялась по лестнице. Тот же самый алебардщик стоял еще на карауле. Он пропустил ее, ничего не спрашивая.

- Скорее, как можно скорее,- вскричала Джельсомина, входя в комнату, где ее ждали донна Виолетта с гувернанткой.- Нельзя терять ни минуты. Не останавливаясь, идите за мной!

- Но отчего ты так взволнована и еле переводишь дух?- спросила с тревогой донна Флоринда.- Скажи: видела ты дона Камилло?

- Ничего не спрашиваейте у меня, а идите скорее!

Джельсомина взяла лампу, и все вместе они вышли из комнаты.

Они благополучно покинули тюрьму и перешли Мост Вздохов, потому что у Джельсомины ключи от него были с собой. Спустившись по большой дворцовой лестнице, они вошли в крытую галлерею. Так же благополучно они прошли и через двор.

Джакопо их ждал у выхода на канал. Меньше чем через минуту их гондола уже рассекала воду гавани, направлясь к фелуке, которую можно было узнать по развевающемуся белому парусу. Джельсомина с волнением провожала их глазами и потом через главную дверь вошла в тюрьму.

- Спокоен ли ты относительно дочери старого Томазо?- спросил Джакопо, снова появляясь на палубе "Прекрасной Соррентинки".

- Не сомневайтесь. Дверь заперта на засовы.

- Отлично! А теперь я тебе привез другую часть твоего груза. Ты, конечно, запасся пропуском, чтоб миновать сторожевую галеру!

- Разумеется. Все в порядке! Теперь остается только дождаться утреннего бриза, и тогда нас не отыщут никакие сыщики.

По распоряжению Джакопо все паруса фелуки были распущены, и запенившаяся с боков фелуки вода немедленно показала, что судно взяло быстрый ход.

- У тебя сегодня благородные пассажирки,- сказал Джакопо хозяину, когда тот окончил необходимые маневры.

- Но вы забыли мне сказать, куда я должен их доставить.

- Ты это узнаешь вскоре. Чиновник Сената явится, чтоб объяснить тебе это. Я не желал бы, чтобы эти благородные дамы узнали,- пока они находятся в порту,- что вместе с ними едет Аннина... Ты меня понимаешь, Стефано?

- Еще бы! Ведь я не дурак и не сумасшедший какой-нибудь. Иначе мною не пользовался бы Сенат. Эти дамы и не заметят присутствия Аннины; я ее не выпущу из каюты, и они свободно могут наслаждаться здесь на палубе свежим морским воздухом.

- Относительно этого будь покоен. Тот, кто не привык к морю, не очень-то стремится к душному воздуху каюты. Ты отправишься на ту сторону Лидо, Стефано, и там подождешь меня. Если я не явлюсь через час после полуночи, тогда плыви в Анконский порт, и там ты получишь новые приказания.

Стефано нередко получал подобные поручения от самозванного Родриго; он обещал исполнить все в точности.

Никогда еще Джакопо не разгонял так сильно свою гондолу, как теперь, направляясь к берегу. Домчавшись до набережной, он проворно снял маску и вышел на землю. Приближался час, в который он назначил на Пьяцце свидание дону Камилло, и медленными шагами браво направился к тому месту, где они должны были встретиться.

Джакопо имел обыкновение ночью прогуливаться около гранитных колонн. Все думали, что он являлся туда за заказами по своему кровавому ремеслу. И вот, когда всеми ненавидимый и в то же время внушающий страх браво прогуливался теперь по каменным плитам, какой-то человек поспешно подошел к нему и, сунув ему в руки записку, исчез с быстротою молнии. Джакопо не умел читать. Он остановил первого прохожего и попросил его прочитать полученную им записку.

Это был честный торговец одного из отдаленных кварталов города. Он взял записку и начал громко читать:

"Джакопо, я не могу притти на свиданье, потому что должен быть в другом месте".

При имени Джакопо записка выпала из рук читавшего, и он пустился бежать со всех ног.

Джакопо повернулся к набережной, размышляя о неприятном событии, нарушившем его планы. Вдруг кто-то тронул его за локоть: он обернулся и увидел рядом с собой человека в маске.

- Ты - Джакопо Фронтони?- спросил незнакомец.

- Я самый.

- Можешь ли ты мне верно послужить? Если согласен, то получишь сто цехинов вот из этого кошеля.

- А позвольте узнать: чью жизнь вы оцениваете так дорого?

- Жизнь дона Камилло Монфорте.

- Дона Камилло Монфорте?- повторил растерянно Джакопо.

- Ты его знаешь? Так постарайся устроить хорошенько это дело, и сумма будет удвоена.

- Но мне необходимо знать ваше имя, синьор.

Незнакомец осторожно посмотрел вокруг и поднял маску. Браво увидал лицо молодого кутилы Джакомо Градениго.

- Теперь ты спокоен?

- Да, синьор... Когда прикажете исполнить ваш приказ?

- Обязательно сегодня ночью, и, чем скорее, тем лучше.

- Где вы желаете, чтобы я с ним покончил: в его дворце или...

- Пойди сюда, Джакопо, я тебе кое-что скажу. У тебя есть маска?

Браво щелкнул языком в знак подтверждения.

- Надень ее и пойди отыщи свою лодку, а я тебя догоню.

Джакопо выдвинул свою гондолу из множества других, привязанных к кольцам набережной, и отъехал на некоторое расстояние, убежденный, что за ним следили, и что ему не придется долго ждать. Он не ошибся в своих предположениях, потому что через несколько минут два человека подъехали к нему в гондоле и молча перешли в его лодку, отдав приказание своему гондольеру следовать за ними в отдалении.

- В Лидо!- сказал один из них.

Когда они отъехали далеко от судов, оба пассажира вышли из каюты и приказали браво перестать грести.

- Ты берешься исполнить это поручение, Джакопо Фронтони?- спросил наследник сенатора Градениго.

- Но где вы прикажете убить его, синьор?

- Мы придумали средство вызвать его из дворца, и он теперь в твоем распоряжении. Скажи только: согласен ты работать на нас или нет?

- С большим удовольствием, синьор. Я люблю иметь дело с храбрыми людьми.

- В таком случае, ты не пожалеешь, если возьмешь на себя разделаться с ним... Неаполитанец, видишь ли, оказался моим соперником в любовном деле... Так ли я говорю, Осия?

- Ах, вы не думаете о нашей с вами безопасности, синьор Градениго... Праведный Даниил! Я не вижу никакой необходимости наносить смертный удар, Джакопо. Достаточно ранить его, чтобы он на некоторое время оставил мысль о женитьбе.

- Нет, Джакопо, бей прямо в сердце!- сказал Джакомо.- Потому-то я и обратился к тебе, что знал твердость твоей руки.

- Это совсем ненужная жестокость, синьор Джакомо,- возразил ювелир.- Для наших планов достаточно, чтобы герцог приблизительно с месяц не выходил из дома.

- Упрячь его в могилу, Джакопо! Слушай меня хорошенько! Я тебе обещаю сто цехинов за удар, еще сто за то, чтобы он был убит наповал, и еще сто, чтобы его бросить в канал Орфано, где вода навсегда скроет нашу тайну.

- Таким образом, вы не согласны ограничиться только раной, синьор Градениго?- спросил ювелир.

- Ни в каком случае! И я не дам тогда ни одного цехина. Согласен ты на мои условия, Джакопо?

- Точно так, синьор, я их принимаю.

- В таком случае греби к Лидо. Мы его обманули, послав письмо от имени той девушки, чьей руки мы оба добиваемся. Он будет там один в надежде покинуть вместе с ней Венецию. В дальнейшем я полагаюсь на тебя. Ты меня понимаешь?

- Вполне, синьор.

- Ты меня знаешь и можешь рассчитывать на то, что я тебе обещал... Осия, мы свое дело сделали.

Джакомо Градениго дал знак подъехать своей гондоле и, бросив Джакопо кошель с первой частью обещанной платы, вошел в свою лодку с равнодушным видом человека, привыкшего смотреть на подобные средства, как на вполне законные для достижения своей цели. Осия, видимо, не мог так действовать. Это был скорее ловкий плут, чем злодей, и крайность, до которой доходил в своей мести Джакомо, сильно пугала его. Уходя, он остановился, чтобы сказать несколько слов Джакопо.

- Говорят, что у тебя меткий удар, Джакопо,- сказал он еле слышно.- При твоей ловкости ты должен так же искусно наносить раны, как и убивать. Не убивай неаполитанца, а только ткни его хорошенько.

- А ты забыл про золото, Осия?

- Ах! Какая у меня память. Деньги твои ни в каком случае не пропадут, если ты все уладишь таким образом, что дашь моему кавалеру надежду на успех у завидной наследницы.

Джакопо сделал нетерпеливый жест, потому что в эту минуту он заметил гондолу, приближавшуюся со стороны Лидо. Еврей перешел в лодку своего спутника, а браво направился к острову. Быстрыми шагами он пошел к могилам.

- Не меня ли ты ищешь?- спросил его человек, выходя из-за песчаного холмика и держа наготове обнаженную шпагу.

- Вас, герцог,- ответил Джакопо, снимая маску.

- Тебя ли я вижу, Джакопо? Говори скорее, что ты знаешь о Виолетте?

- Идите за мной, дон Камилло, и вы се сами увидите.

Дон Камилло вошел в гондолу Джакопо, и, когда они были в одном из проходов Лидо, ведущих к заливу, браво начал свой рассказ. Он быстро передал дону Камилло все случившееся, не забыв о планах Джакомо Градениго насчет убийства соперника.

Фелука, получив пропуск от полицейских агентов на сторожевой галере, уже вышла из порта и плыла теперь каналом, по которому должна была выехать в Адриатическое море. На море было тихо, легкий ветерок долетал с берега. Все благоприятствовало беглянкам. Они сидели, прислонившись к мачте, и, наслаждаясь красотой лунной ночи, всматривались в удалявшиеся купола Венеции. Время от времени с каналов доносилась музыка, навевая грустное настроение. Вдруг раздался плеск воды от подъехавшей гондолы, и дон Камилло, прыгнув на палубу фелуки, обнял свою молодую супругу.

После коротких переговоров Стефано Милано решил навсегда оставить службу у республики и перейти к своему феодальному владельцу. Времени терять было нельзя. Натянули паруса, и фелука стала быстро удаляться от берега, имея на буксире гондолу Джакопо.

- Вам надо отправиться в Анкону, синьор Камилло,- сказал браво, все еще не решавшийся уехать.- Там вы немедля обратитесь к покровительству кардинала-секретаря... Если Стефано пойдет открытым морем, вы можете встретиться с галерами республики.

- Не бойся за нас, милый Джакопо. Но что с тобой будет, если ты останешься в руках Сената? Вот что меня беспокоит.

- Будьте спокойны, синьор. Покинуть Венецию теперь, вы знаете, я не могу. Я привык и к опасностям, и к нищете, и к... разочарованиям...

Он поцеловал руку донны Виолетты, которая, не зная еще всех оказанных им услуг, слушала его с удивлением.

- Дон Камилло Монфорте,- продолжал браво,- опасайтесь Венеции. Не доверяйте ее обещаниям. Мне лучше всех известна фальшивость ее правительства. Не забудьте, что это мое последнее вам слово...

- Ты так говоришь, Джакопо, как-будто нам не придется больше увидеться.

Браво отвернулся. Луна освещала его лицо, на котором можно было прочесть и радость от удавшегося предприятия, и тревогу за будущее.

- Ни за что в будущем нельзя ручаться,- отвечал он, как бы про себя.

Коснувшись руки дона Камилло, он поспешно прыгнул в гондолу. Отвязали веревку, и фелука удалилась, оставив браво одного на волнах Адриатического моря. Дон Камилло побежал на корму и последний раз взглянул на Джакопо, возвращавшегося в Венецию.

ГЛАВА XXVI

На другой день утром Джакопо отправился к Джельсомине, чтобы в сопровождении ее навестить больного отца. В то время, как они шли по коридорам Дворца Дожей, он рассказал ей со всеми подробностями о бегстве влюбленных, но из осторожности скрыл от нес замысел Джакомо Градениго. Глядя на ее оживленное лицо, можно было понять, как сильно интересовал ее рассказ.

- И что же, ты надеешься, что они могут скрыться окончательно от правителей?- спросила она тихо.- Ведь ты знаешь, что у республики всегда есть галеры в Адриатическом море?

- Я это отлично помню,- ответил браво,- и поэтому я посоветовал дону Камилло плыть в порт Анкону. Как только они будут в церковных владениях, влияние дона Камилло и права его супруги окажут им большую услугу... Вот если бы ты мне указала, откуда можно посмотреть на море!

Джельсомина провела его в комнату под самой крышей. Из нее были видны остров Лидо и Адриатическое море. Ветер качал мачты судов и волновал лагуны. По надувшимся парусам и по тем усилиям, с которыми гребли гондольеры, можно было судить, что ветер был очень силен. По ту сторону Лидо море было покрыто пенистыми валами.

- Это хорошо!- сказал Джакопо, осмотрев внимательно всю картину, расстилавшуюся перед его глазами.- Они далеко от берега и при таком ветре через несколько часов будут в Анконе... Теперь идем в камеру отца, Джельсомина.

Дочь тюремного смотрителя не ожидала такой быстрой перемены разговора, но ничего не сказала, и через несколько минут они были у постели старого заключенного. Он не заметил их прихода, и Джакопо вынужден был дать знать о себе.

- Отец,- сказал он грустно,- это я.

Заключенный обернулся, и, несмотря на то, что он был теперь гораздо более слаб, чем в последний приход сына, легкая улыбка появилась на его изможденном лице.

- Ну, что, как мать?- спросил он торопливо.

- Ничего, счастлива... Душа ее постоянно с тобою, отец.

- А сестра?

- И сестра часто вспоминает тебя. Обе они терпеливо ждут свидания с тобой.

- Ну, а что сенаторы?

- Они, как всегда, остаются бездушными себялюбцами,- ответил с горечью Джакопо.

- Синьоры ошиблись, подозревая меня в покушении на доходы государства,-сказал с покорностью старик.- Но придет время, и они поймут свою ошибку... Ты несправедлив к ним, сынок,- между сенаторами есть достойные люди, как, например, синьор Пьеполо. Он много мне делал добра в молодости, и, если бы не это незаслуженное обвинение, я бы далеко пошел в гору.

- Но он умер,- сказал Джакопо.

- Разве он умер? Да, смерть никого не минует, Джакопо,- сказал старик.

- Отец,- вскрикнул браво, желая остановить старика. Он встал на колени перед постелью его и сказал ему на ухо:-Ты забываешь, отец, что по некоторым причинам нельзя произносить этого имени. Я ведь тебе уж не раз говорил, что если ты меня будешь так называть, то мне не позволят больше навещать тебя.

Старик взглянул на сына помутившимися глазами; многое теперь казалось ему непонятным. Переведя глаза в стену, он вдруг засмеялся, как ребенок.

- Посмотри поскорее, сынок, приполз ли паук?

Джакопо вздохнул, но поднялся, чтобы исполнить желание отца.

- Нет, его не видно, отец, да теперь ему еще не время, вот подожди тепла.

- Да разве теперь-то не тепло? Ведь ты забываешь, сынок, что мы совсем под крышей. А как солнце жжет! Синьоры и не представляют себе, какая это пытка быть зимою в подземных тюрьмах, а летом под раскаленным свинцом.

- Они заботятся только о своей собственной власти... Ах, да что об этом говорить! Скажи, отец, чего тебе не достает?

- Воздуха, сынок, воздуха!

Джакопо подбежал к одной из трещин, но, несмотря на все усилия, он не мог увеличить отверстия.

- Скорее отвори дверь, Джельсомина!- крикнул он, возвращаясь к постели отца.

- Теперь мне лучше,- сказал старик,- а вот, когда ты уйдешь, и я останусь один с моими думами, представлю себе, как огорчены мать и сестра,- тогда мне будет тяжко! Что теперь у нас - уж август?

- Нет, только май еще.

- Мне придется еще много страдать от жары?

Взгляд Джакопо был так же страшен в эту минуту, как леденящий взор старика. Грудь его высоко поднималась от прерывистого дыхания.

- Нет, это невыносимо!- сказал он тихо, но в его голосе слышалась непоколебимая решительность.- Невозможно, чтобы ты дальше так мучился! Вставай, отец, и иди за мной. Мы можем пройти беспрепятственно: ключи с нами, и я знаю все выходы. Я найду способ спрятать тебя как-нибудь до ночи, и тогда мы навек оставим эту проклятую республику.

Луч надежды блеснул в глазах старого узника, но неуверенность в возможности побега сразу изменила их выражение.

- Но ты забыл о тех сильных, которые властвуют над нами. И как ты обманешь эту девушку?

- Она на нашей стороне. Верно я говорю, дорогая Джельсомина?

Молодая девушка была так напугана видом отчаянной решимости самозванного Карло, что не была в состоянии отвечать, и опустилась на скамейку. Старик поочередно смотрел то на одного, то на другую. Он сделал усилие подняться, но напрасно: он вновь упал на солому. Тогда только Джакопо окончательно понял невыполнимость своего плана. Мало-по-малу он успокоился и стал вновь бесстрастным.

- Отец, мне пора уходить.

- Когда же теперь я тебя увижу?

- Если ничто не помешает, я скоро тебя навещу.

Подвинув поближе к отцу все, что ему могло понадобиться, браво вышел из тюрьмы с Джельсоминой.

Джакопо неохотно покидал тюрьму: ему казалось, что эти тайные посещения должны будут скоро окончиться. Через минуту они спустились в нижний этаж, и так как Джакопо пожелал поскорее выйги из дворца, то Джельсомина решила его проводить по главному коридору.

- Ты сегодня грустнее обыкновенного, Карло,- сказала она.- А мне казалось, что ты должен бы радоваться за неаполитанского герцога и донну Виолетту.

- Их счастье для меня - солнечный луч зимою, Джельсомина. Но нас слушают. Кто этот шпион, который следит за каждым нашим движением?

- Это дворцовый служитель. Он всегда нам попадается в этой части здания на дороге. Войди, отдохни здесь. В эту комнату никто не приходит, и мы можем еще раз взглянуть на море.

Джакопо вошел за Джельсоминой в одно из пустых помещений второго этажа, потому что, действительно, ему хотелось раньше, чем выйти из дворца, посмотреть, что делалось снаружи. Прежде всего он посмотрел на море, потом перевел взгляд на то, что происходило ближе. В это время офицер республики в сопровождении трубача и нескольких солдат выходил из дворца, как это всегда бывало, когда Сенат объявлял что-нибудь народу. Джельсомина открыла окно, и оба они высунулись послушать. Когда маленькая процессия дошла до собора, зазвучала труба, и послышался голос офицера, произносившего следующие слова:

"Так как за последнее время было совершено несколько гнусных и жестоких убийств граждан Венеции, Сенат в отеческой заботе своей нашел уместным прибегнуть к чрезвычайным средствам, чтобы предупредить в дальнейшем подобные преступления, грозящие общественной безопасности. Высокий Совет Десяти обещает награду в сто цехинов тому, кто отыщет виновника того или иного из этих убийств. Прошлой ночью в лагунах было найдено тело известного рыбака Антонио, достойного и очень уважаемого патрициями гражданина, и так как есть причины думать, что его убийца - некий Джакопо Фронтони, который слывет за браво, то-есть за наемного убийцу, и за которым власти давно уже, но безуспешно, следили, чтобы захватить его на месте преступления, то Высокий Совет предписывает всем честным гражданам республики помочь властям схватить означенного Джакопо Фронтони, если бы даже он укрылся в храм, так как Венеция не может дольше терпеть этого человека, беспощадно проливающего безвинную кровь. И, как поощрение, Сенат предлагает за его поимку триста цехинов".

Джельсомина слушала с большим вниманием.

- Ты слышал, Карло?- вскричала она, отходя от окна.- Они обещают, наконец, награду за арест этого чудовища, совершившего столько убийств.

Джакопо засмеялся, но Джельсомине смех его показался неестественным.

- Патриции справедливы,- сказал он,- и все, что они делают, безупречно. Они не могут ошибаться. Они осуществят теперь свое намерение.

- Но в этом случае они только исполняют свои обязанности перед народом.

- Все говорят только об обязанностях народа, но умалчивают об обязанностях Сената.

- Мы не должны отрицать, что он их исполняет, Карло, потому что и на деле он старается защищать своих граждан. Этого Джакопо все ненавидят, и его злодейства долго составляли позор Венеции. Ты видишь, что патриции не скупятся, чтоб только схватить его. Послушай, хотят повторить воззвание.

Снова зазвучала труба, и офицер, выступив из-за гранитных колонн, почти под самым окном, где находились Джельсомина и Джакопо, прочел второй раз объявление.

- Зачем ты надеваешь маску, Карло?- спросила Джельсомина, когда офицер кончил читать.- В этот час не принято носить маску во дворце.

- Я делаю это нарочно, чтобы меня приняли за дожа или за одного из Трех, покрасневшего, когда объявляется их постановление,- ответил шутливо Джакопо.

- Они идут по набережной к арсеналу; там сядут в лодку и отправятся к Риальто, как всегда делается.

- И там они во-время известят этого страшного Джакопо, чтобы он успел спрятаться. Ваши судебные власти таинственны, когда следует быть откровенными, и болтливы, когда следовало бы помолчать... Но пора мне отправляться, Джельсомина: выпусти меня через двор дворца, а сама вернись домой.

- Нет, это невозможно, Карло, я и так уже нарушила приказ начальства, потому что тебе не было разрешено входить сюда в этот час.

- Ты это сделала ради любви ко мне, Джельсомина?

Смущенная девушка опустила голову, и яркий румянец разлился по ее лицу.

- Да, ты отгадал,- ответила она.

- Спасибо тебе, дорогая; но будь уверена, что я найду средство выйти из дворца незамеченным. Трудно было войти без позволения, а насчет выходящих предполагается, что у них есть право входа.

- Каждый проходящий в маске днем мимо сторожевого алебардщика должен объявить пароль.

Это замечание, казалось, смутило браво. Он находил опасным возвращаться прежней дорогой, потому что не сомневался, что привратники, знавшие об его приходе, преградят ему дорогу. Другой выход теперь казался ему одинаково опасным. Джельсомина по глазам отгадала его смущение и пожалела, что вызвала у него такое беспокойство.

- Это не так все-таки опасно, как тебе кажется, Карло,- сказала она.- Тебе разрешили навещать отца в определенные часы, и это разрешение может служить доказательством, что Сенат не безжалостен. И если ради тебя я забыла приказ, то Сенат, конечно, не сочтет эту мою ошибку за преступление.

Джакопо с сожалением смотрел на нее: он видел, что настоящий характер хитрой венецианской политики ей неизвестен.

- Надо нам расстаться, а то, пожалуй, не пришлось бы тебе поплатиться за мою неосторожность. Я сейчас недалеко от коридора, открытого для всех. Будь, что будет! Пройду через него на набережную.

Джельсомина взяла его за руку, не желая оставлять его одного в этом страшном здании.

- Нет, Карло, там ты встретишь солдата, и твоя вина тотчас же откроется. Тогда тебе запретят, пожалуй, навещать отца.

Джакопо знаком велел ей указать ему дорогу и пошел за нею.

Все еще взволнованная, хотя немного успокоившаяся, Джельсомина прошла несколько коридоров, заботливо затворяя за собой двери. Наконец, они пришли на знаменитый Мост Вздохов. Девушка шла впереди к своей квартире, придумывая, каким образом спрятать там самозванного Карло, если бы выход из тюрьмы днем оказался опасным.

- Через минуту мы будем в безопасности,- сказала она тихо, вкладывая ключ в замок двери, ведшей в тюрьму. Ключ повернулся, но дверь не отворилась. Джельсомина побледнела и вскрикнула:- Дверь заперта внутри.

- Все равно. Я пройду через двор и миную алебардщика, сняв маску.

Джельсомина удержала его и побежала на другой конец галлереи. Несмотря на то, что она отперла дверь ключом, ее теперь нельзя было отворить, как и первую. Джельсомина, вся дрожа, прислонилась к стене.

- Нам некуда деться!- вскрикнула она испуганная, хотя и не понимала причины своего страха.

- Я понимаю, что это значит,- сказал Джакопо.- Мы пленники на этом роковом мосту.

С этими словами браво спокойно снял маску.

Вдруг щелкнули замки, заскрипели петли, и обе двери отворились почти в одно и то же время. Вооруженный офицер инквизиции появился на мосту, держа в руках наручники. Джельсомина вскрикнула, но Джакопо не двинулся, когда ему наложили цепи на руки.

- Арестуйте и меня!- закричала в исступлении Джельсомина.- Во всем виновата я!.. Заключите меня в тюрьму, только оставьте на свободе бедного Карло!

- Карло?- повторил офицер с жестокой усмешкой.

- Ведь он ходил навещать своего отца, и Совет разрешил ему это. Только Карло ошибся часом.

- Знаешь ли ты, моя милая, за кого ты заступаешься?

- Да, знаю. Это - лучший из сыновей Венеции. Если бы вы только видели, как он страдает за отца, вы бы сжалились над ним!

- Послушай,- прервал ее офицер, подняв руку, чтобы заставить ее быть внимательной.

На мосту святого Марка зазвучала труба, и снова послышались слова, обещавшие от имени Сената триста цехинов за арест браво.

- Да, это офицер республики назначает цену за голову изверга!- воскликнула Джельсомина.

- Так чего же ты еще споришь?

- Я не понимаю вас,- сказала Джельсомина, еле переводя дух.

- Глупая, да ведь этот человек - Джакопо Фронтони!

Джельсомина не хотела верить, но взгляд Джакопо убедил ее в ужасной истине, и она упала без чувств. В ту же минуту браво увели.

ГЛАВА XXVII

На улицах Венеции стоял тот таинственный ропот, то жужжанье недоверчивого любопытства, которые характеризуют собой нравы этого города. Толпа прохожих сновала по площади, около гранитных колонн, как бы надеясь снова видеть браво на своем обычном посту. Среди общего гула в толпе раздавались голоса, хвалившие справедливость республики, и те, кто в продолжение многих лет не проронили ни одного слова об общественных делах, теперь рассуждали, как самые смелые из обывателей города.

День прошел спокойно. В церквах продолжали служить заупокойные обедни по Антонио.

В обычный час площадь святого Марка наполнилась гуляющими; патриции, как всегда, покинули Бролио, и веселье было в самом разгаре, когда на башне прозвонили второй час ночи. Гондолы с дамами появились на каналах. Во дворцах открыли ставни, чтобы свежий ветер проник в покои, и музыка раздавалась в порте, под мостами и под балконами красавиц.

Было десять часов вечера. Немногочисленная семья собралась в кружок в одном из дворцов, ничем по виду не отличавшийся от других. Отец, едва достигший зрелого возраста, с гордостью держал на руках веселенького трехлетнего ребенка и с любовью следил за его играми. Венецианка с золотистыми косами и румяными щеками лежала на кушетке и любовалась дорогими ей существами. Девочка - вылитый портрет матери - играла с другим ребенком, возраст которого еще трудно было определить.

На Пьяцце прозвонили третий час ночи. Обеспокоенный этим звоном, отец опустил ребенка на пол и посмотрел на часы.

- Хочешь прокатиться в гондоле?- спросил он жену.

- С тобой, Паоло?

- Нет, дорогая, я не могу: меня долго задержат сегодня дела.

- Вы меня всегда в этом уверяете, когда вам захочется быть подальше от меня.

- Не говори так, пожалуйста. Я сегодня должен увидеться с поверенным и хорошо знаю, что ты меня не станешь задерживать, когда дело касается наших детей.

Донна Джульетта позвонила, чтобы ей подали одеться. Младших детей повели спать, а мать с старшей дочерью спустились к гондоле.

Муж, проводивши их до гондолы, оставался на ступенях подъезда, пока лодка не отъехала на значительное расстояние от дворца.

- Что, кабинет совсем приготовлен для приезда гостей?- спросил синьор Соранцо, тот самый сенатор, который сопровождал дожа при выходе его к рыбакам.

- Точно так, синьор.

- Не забыл ли ты чего? Достаточно ли в нем света?

- Не беспокойтесь, синьор, все исполнено.

- Нас будет шесть человек, хватит ли всем кресел? Если кто придет, я сам выйду навстречу.

- Синьор, два кавалера в масках уже ждут вас.

Синьор Соранцо вздрогнул и снова посмотрел на часы; потом быстро пошел в отдаленную часть дворца и, отворив маленькую дверь, очутился перед ожидавшими.

- Виноват синьоры!- сказал хозяин дома.- Но эта обязанность для меня совершенно нова. Впредь постараюсь быть аккуратнее.

Двое ожидавших были гораздо старше хозяина дома; они вежливо выслушали извинение, и в продолжение нескольких минут разговор не выходил из пределов обычных условностей.

- Можем ли мы рассчитывать здесь на полную тайну нашего совещания?- спросил, наконец, один из незнакомцев.

- Безусловно. Сюда никто не входит без разрешения, кроме моей жены, но сейчас и ее нет дома: она поехала прокатиться по каналам.

- Говорят, синьор, что супружество ваше в высшей степени счастливо. Надеюсь, вы понимаете необходимость не впускать теперь сюда никого, даже вашу супругу?

- Конечно, синьор. Дела республики важнее всего.

- Я трижды счастлив, синьор, что, когда я вынимал жребий для избрания членов Тайного Совета, судьба дала мне таких превосходных товарищей. Поверьте, мне приходилось выполнять этот страшный долг в гораздо менее приятном обществе.

На льстивую речь старого и хитрого сенатора его сослуживцы ответили соответствующими комплиментами.

- Оказывается, что уважаемый синьор Градениго был одним из наших предшественников,- продолжал старый сенатор, рассматривая бумаги (Хотя присутствующие члены Совета бывали известны только крайне немногим должностным лицам, имена бывших не скрывались, конечно, от их заместителей. (Прим. ред.).).

- Да, это благородный человек, глубоко преданный государству.

- А последнее дело, надо признаться, счастливо окончилось,- заметил самый старый из трех, давно привыкший не вспоминать того, о чем политика предлагала забыть, когда цель была достигнута.- Галеры нуждаются в работниках, и святой Марк должен высоко держать голову.

Синьор Соранцо, получивший заранее несколько предварительных разъяснений о своих новых обязанностях, сидел теперь в задумчивости.

- Есть сегодня у Совета важные дела?- спросил он.

- Синьор, у нас есть основание предполагать, что государство понесло большую потерю. Вы, вероятно, оба знаете наследницу Пьеполо, хотя бы со слов других, потому что ее уединенный образ жизни, быть может, не допустил вашего личного знакомства с ней?

- Донна Джульетта говорит, что она очень красива,- сказал молодой супруг.

- Богаче ее нет наследницы в Венеции,- прибавил третий.- И вот ее красота и богатство, боюсь, для нас навсегда потеряны. Дону Камилло Монфорте не удалось перехитрить нас. Но в то время, как государство разрушало его планы, молодая девушка случайно попала в руки негодяев, и с тех пор о ней ничего не слышно.

Паоло Соранцо надеялся в душе, что донна Виолетта была с неаполитанцем.

- Я слышал от одного секретаря, что герцог также исчез неизвестно куда,- заметил третий,- и будто в гавани не видно фелуки, которою мы часто пользовались для секретных поручений.

Оба старика переглянулись, словно начиная подозревать истину; они увидели, что не на что надеяться в этом деле, и не стали терять времени в напрасных сожалениях.

- У нас два спешных дела,- заметил старший из сенаторов.- Прежде всего надо позаботиться о том, чтобы предотвратить новое волнение и похоронить тело старого рыбака, а потом нам следует подумать о том, как разделаться с этим опасным Джакопо.

- Сперва надо его задержать,- сказал синьор Соранцо.

- Это уж сделано! И вы не поверите, господа, его арестовали во дворце самого дожа.

- Его надо, значит, отправить на эшафот, не теряя времени.

Оба старика опять переглянулись. Было видно, что они состояли уже раньше членами Тайного Совета и были единомышленниками. В их взгляде можно было прочесть желание пощадить чувство нового сослуживца, прежде чем приступить открыто к исполнению страшных обязанностей Совета.

- Ради славы святого Марка, синьоры, пусть справедливость торжествует открыто в этом деле!- продолжал молодой член Совета.- На какое снисхождение может рассчитывать наемный убийца? Одно из приятнейших прав нашей власти, это - то, что оно позволяет нам публично карать зло.

Старые сенаторы поклонились в знак своего согласия с мнением товарища.

- Вы правы, синьор Соранцо, воздавая дань уважения нашим законам,- ответил более пожилой.- Я вам должен сказать, что в Львиных Пастях найдено несколько обвинений против неаполитанского синьора дона Камилло Монфорте. Оставляю вашей мудрости, уважаемые товарищи, их обсуждение.

- Злоба сама выдает себя своей чрезмерностью!- вскричал молодой член совета.- Господа, эти доносы являются результатом какой-то особенной злобы и недостойны внимания правительства. Мне часто приходилось встречаться с молодым герцогом святой Агаты, и я могу сказать, что это в высшей степени достойный молодой человек.

- Тем не менее он рассчитывал на руку дочери старого Пьеполо.

- Так разве можно обвинять молодежь за то, что она поклоняется красоте? Он оказал большую услугу этой девушке, и ничего нет удивительного, что он влюбился в красавицу.

- Не забывайте, что Венеция имеет свои привязанности, как самый молодой из всех нас, синьор.

- Но Венеция не может жениться на наследнице.

- Это так, конечно. Святой Марк должен довольствоваться ролью благоразумного отца. Вы молоды еще, синьор Соранцо, и синьора Джульетта обладает редкой красотой. С годами вы будете судить иначе о государственном и семейном богатстве. Но мы теряем напрасно время, обсуждая этот вопрос, потому что нашим агентам еще не удалось разыскать беглянку. Прежде всего нам надо заняться делом браво. Его высочество дож показывал вам последнее письмо папы по вопросу о перехваченных депешах?

- Да, наши предшественники ответили надлежащим образом, и это дело надо считать поконченным.

- В таком случае мы свободно займемся делом Джакопо Фронтони. Нам необходимо будет собраться в зале суда, чтобы свести обвиняемого на очную ставку с обвинителями. Это очень важное дело, и Венеция много потеряла бы во мнении народа, если бы ее высшее судилище отнеслось с недостаточным вниманием к постановке приговора.

- Пусть отрубят голову этому убийце!- вскричал снова синьор Соранцо.

- Вероятно, этого ему и не избежать, если его не приговорят к колесованию. Более серьезный разбор дела укажет нам, чего мы должны держаться ради здравой политики.

- При чем тут одна политика, когда дело касается охраны граждан? До сих пор я никогда не желал смерти другим; но в этом деле я с нетерпением жду наиболее сурового приговора.

- Ваше законное нетерпение будет удовлетворено, синьор Соранцо, потому что, предвидя безотлагательность этого дела, мой коллега, достойный сенатор, разделяющий вместе с нами эти затруднительные обязанности, уже сделал необходимые распоряжения по этому поводу. Момент настал, и мы во-время соберемся в зале суда для исполнения нашего долга.

Старые члены Совета продолжали разговор, не касаясь в нем своих прямых намерений; они делали только намеки на них. Потом расстались так же таинственно, как и собрались, чтобы никто не мог проникнуть в тайну их звания.

Самый пожилой из трех отправился на празднество во дворце знатного патриция. И старик затем исчез оттуда, не возбудив никакого подозрения. Второй отправился, поклониться праху только что умершего товарища. Долго беседовал там с духовным лицом. Когда он уехал, семья покойного рассыпалась в похвалах ему.

Синьор Соранцо пробыл в кругу своей семьи до последнего момента. Легкий ветерок придал лицу донны Джульетты еще большую свежесть; ее тихий голос, веселый лепет их последнего ребенка и голосок белокурой дочки еще раздавались в ушах синьора Соранцо, когда его гондольер причалил под мостом Риальто. Там он надел маску и плащ и вместе с толпой отправился к площади святого Марка. Синьор Соранцо видел, как загорелые и босые лагунские рыбаки входили в собор. Он пошел за ними.

- Он был тебе товарищ?- спросил синьор Соранцо одного рыбака с черными блестящими глазами.

- Да, синьор, и можно сказать, что он был самый честный и справедливый из всех наших рыбаков.

- Отчего он умер?

- Никто этого не знает. Некоторые говорят, будто он прогневал святого Марка; другие утверждают, что его убил наемный убийца Дакопо Фронтони.

- Зачем было этому браво избирать себе такую безвестную жертву?

- Вот потрудитесь сами на это ответить, синьор. Почему на самом деле? Говорят, будто Джакопо очень мстительный человек и не мог перенести того, что какой-то старый рыбак перегнал его в гонках, и вот ради этого-то, думают, он убил его.

- Разве Джакопо известен, как искусный гондольер?

- Еще бы! Было время, когда он умер бы с досады, если бы кто-нибудь перегнал его в гонках. Но это дело было, когда он еще не брался за стилет. И теперь трудно поверить, чтобы он придавал большое значение наградам, раздаваемым на гонках.

- А может быть, этот рыбак нечаянно упал в воду?

- Конечно, и это могло тоже быть. Это с нами ежедневно случается, но мы думаем, что тогда бы он догадался поплыть к лодке, а не пошел бы сразу ко дну. Старый Антонио был известен, как искусный пловец.

- Но, падая, он мог так сильно удариться обо что-нибудь, что не был в состоянии бороться.

- Тогда оставались бы знаки от удара, синьор.

- А стилет Джакопо не оставил на нем следа?

- Должно быть, нет. Гондолу старика нашли в устье Большого канала, в полумиле от трупа и не по ветру от него. Мы говорили об этих обстоятельствах потому, что понимаем эти дела.

- Покойной ночи, братец!

- И вам того же желаю, синьор!- сказал рыбак.

Сенатор в маске продолжал свой путь. Он вышел из собора никем не замеченный и беспрепятственно вошел во дворец. Там он присоединился к своим товарищам по грозному судилищу.

ГЛАВА XXVIII

Послышался звон цепей, прежде чем открыли дверь, через которую должен был войти подсудимый. Двери распахнулись, и браво предстал перед известными судьями, которые должны были решить его судьбу.

Так как Джакопо нередко приходилось присутствовать на заседаниях этого зловещего Совета, то он не проявил теперь ни испуга, ни удивления. Он был бледен, но спокоен.

В зале наступила глубокая тишина.

- Тебя зовут Джакопо Фронтони?- задал первый вопрос секретарь-протоколист, служивший посредником между судьями и обвиняемыми.

- Да.

- Ты - сын некоего Ричарда Фронтони, известного по краже им таможенных пошлин у республики и находящегося теперь в ссылке на одном из отдаленных островов или несущего какое-то другое наказание?

- Да, синьор, он несет другое наказание.

- Ты гондольер?

- Да, синьор.

- Твоя мать...

- Умерла!- сказал Джакопо, заметив, что секретарь остановился, чтоб справиться с документами в деле.

Снова наступило молчание, которое секретарь нарушил лишь после того, как кинул взгляд на судей.

- Она не была обвинена в преступлении твоего отца?

- Если бы даже и была обвинена, синьор, теперь она уже давно вне власти республики...

- Вскоре после того, как твой отец навлек на себя гнев Сената, ты оставил ремесло гондольера?

- Да, синьор.

- Тебя обвиняют, Джакопо Фронтони, в том, что ты переменил весло на стилет?

- Да, синьор.

- В продолжение уже нескольких лет слух о твоих кровавых подвигах распространялся по Венеции, и с некоторого времени тебя обвиняют в каждой насильственной смерти.

- Это истинная правда, господин секретарь. Хотел бы я, чтоб этого не было!

- Его высочество дож и члены Совета не остались глухи к жалобам; они с беспокойством прислушивались к ним, и если Сенат оставлял тебя на свободе, то это только оттого, что он не хотел преждевременным арестом пятнать горностай правосудия.

Джакопо молча поклонился; однако, при этом заявлении на лице его появилась настолько выразительная улыбка, что секретарь тайного судилища низко склонился над бумагами, делая вид, что разбирается в делах.

- Против тебя есть страшное обвинение, Джакопо Фронтони,- продолжал секретарь...- И ради жизненных интересов сограждан Тайный Совет сам взялся за это дело. Знал ли ты лагунского рыбака, Антонио Теккио?

- Да, синьор. Я виделся с ним недавно и очень сожалею, что это было совсем перед его смертью.

- Тебе известно, конечно, что его нашли утонувшим в бухте?

Джакопо вздрогнул. Его волнение, видимо, сильно подействовало на младшего из членов Совета, и, пораженный откровенностью признания, он быстро повернулся к своим сослуживцам; те слегка кивнули ему головами.

- Его смерть вызвала сильное недовольство среди его товарищей и привлекла серьезное внимание Сената.

- Смерть самого бедного венецианца должна вызвать интерес и среди патрициев, синьор.

- Знаешь ли ты, Джакопо, что тебя называют его убийцей?

- Да, синьор, мне это известно.

- Говорят, будто ты был среди гондольеров в последней гонке, и, если бы не этот рыбак, ты взял бы приз.

- Это верно, синьор.

- Ты не отрицаешь этой улики?- спросил с удивлением секретарь.

- Нет, это верно: без него я был бы победителем.

- А ты хотел взять приз, Джакопо?

- Да, синьор, от всего сердца,- ответил обвиняемый.- От меня ведь отреклись мои товарищи гондольеры, а между тем, с детства до нынешнего дня уменье владеть веслом было моей гордостью.

Новое движение выдало удивление молодого инквизитора.

- Сознаешься ты в преступлении?

Джакопо усмехнулся.

- Если присутствующие здесь господа сенаторы снимут маски, то мне будет легче ответить на этот вопрос.

- Твоя просьба дерзка и необычна. Никому не известны патриции, управляющие судьбами государства. Сознаешься ли ты в преступлении?

Появление стремительно вошедшего офицера помешало ответу. Он передал письменное донесение судье в красной мантии и скрылся. После короткой паузы стражникам был отдан приказ вывести подсудимого.

- Благородные сенаторы,- сказал Джакопо, приближаясь к столу,- позвольте мне навестить одного заключенного в камерах под свинцовой крышей; у меня есть серьезные причины увидеть его, и я, как мужей, как отцов, прошу вас разрешить мне это.

Два старых сенатора не слышали его, занятые новым донесением. Синьор Соранцо подошел ближе к свету, чтобы лучше разглядеть преступника. Тронутый его взволнованным голосом и приятно обманутый выражением лица Джакопо, он взял на себя ответственность разрешить ему его просьбу.

- Отведите его, куда он хочет,- сказал он алебардщикам,- только возвращайтесь скорее.

Джакопо с благодарностью взглянул на молодого сенатора, но, боясь, что остальные судьи будут против этого разрешения, поспешно вышел из залы. Джакопо прошел по темным потайным коридорам, скрытым от постороннего глаза, но отделенным лишь тонкой перегородкой от роскошных покоев дожа. Дойдя до тюремной камеры под крышей, Джакопо остановился и повернулся к своим стражам:

- Прошу вас, снимите с меня на минуту эти гремящие цепи.

Его провожатые переглянулись, никто из них не решался оказать ему эту милость.

- Должно быть, я в последний раз увижу сейчас одного больного,- продолжал Джакопо.- Умирающего отца... Он ничего не знает о моем положении... Так неужели вы хотите, чтобы он увидел меня в цепях?

Его слова, в которые он вложил всю силу чувства, на этот раз имели успех: один из провожатых снял цепи с браво и велел ему итти вперед. Джакопо осторожно вошел в коридор перед камерой, и, когда дверь была отперта, он один вступил в комнату, потому что солдаты не находили достаточно интересным для себя присутствовать при свидании наемного убийцы с отцом в нестерпимой жаре под раскаленной свинцовой крышей. Дверь за арестантом затворили, и камера вновь погрузилась в темноту.

Несмотря на свою обычную твердость, Джакопо сперва не знал, что делать, очутившись неожиданно в безмолвном жилище заброшенного арестанта. Но скоро он услышал предсмертное хрипение и догадался, в какой стороне находилась кровать; массивные стены со стороны коридора совершенно отнимали свет у этой страшной камеры.

- Отец!- позвал нежно Джакопо. Он не получил ответа.

- Отец!- повторил он громче.

Хрип прервался, и заключенный заговорил:

- Ты пришел, сынок,- сказал он слабым голосом,- закрыть мне глаза...

- Силы тебе изменяют, отец?

- Да, сынок, слабею... Теперь мне недолго осталось мучиться... А я все надеялся, что увижу опять дневной свет, твою мать и сестру...

- Мать и сестра умерли, отец!

Старик застонал. Джакопо опустился около постели.

- Это неожиданный удар,- сказал, наконец, старик.

- Отец, они уже давно умерли!

- Почему ты мне раньше не сказал этого, Джакопо?

- У тебя и без того много было горя.

- А ты-то как же? Ты ведь один останешься... Дай мне руку... Бедный мой Джакопо!

Браво приблизился к ложу и взял дрожавшую руку отца; она была холодная, влажная.

Громкий удар в дверь прервал прощание.

- Иди, Джакопо,- сказал один из солдат.- Совет тебя ждет!

Джакопо почувствовал, как задрожал отец, и ничего не ответил.

- Если бы они оставили тебя еще на одну минутку!- прошептал старик.- Я тебя долго не задержу.

Дверь отворилась; свет от лампы проник в тюремную камеру. Но страж сжалился и закрыл ее. Джакопо очутился опять в темноте. Благодаря этому кратковременному свету, он успел уловить последний взгляд отца: хотя смерть была уже в этом взгляде, но он выражал в то же время нежную любовь.

- Это добрый человек; он жалеет нас,- прошептал старик.

- И они не нашли в себе сил оставить тебя одного в эти минуты!

- Да, я счастлив, что ты около меня, сынок. Ты ведь, кажется, сказал, что мать с сестрой умерли?

- Да, отец, обе умерли.

Старик тяжело вздохнул. Послышался хриплый вздох; Джакопо уткнулся лицом в одеяло. Наступила глубокая тишина.

- Отец!- сказал Джакопо и задрожал, не узнав собственного голоса.

Ответа не было. Коснувшись рукою отца, он почувствовал, что тело старика холодеет. Перед ним лежал недвижимый труп...

Когда дверь в камеру отворилась, Джакопо спокойной и твердой походкой вышел к солдатам. Он поднял руки, чтобы на него надели цепи, и пошел за провожатыми в помещение тайного судилища. Через несколько минут он стоял вновь перед Советом Трех.

- Джакопо Фронтони,- сказал секретарь,- тебя обвиняют еще в другом преступлении, совершенном недавно в нашем городе. Знаешь ли ты благородного калабрийца, домогающегося звания сенатора и уже давно живущего в Венеции?

- Знаю, синьор.

- Приходилось ли тебе быть с ним в каких-нибудь сношениях?

- Да, синьор.

Судьи напряженно слушали.

- Известно ли тебе, где теперь находится дон Камилло?

Джакопо медлил ответом.

- Можешь ли ты сказать, почему молодого герцога нет во дворце?- повторил секретарь.

- Ваша миоость, он оставил Венецию навсегда.

- Почему ты знаешь? Неужели он взял себе в доверенные наемного убийцу?

Джакопо молчал.

- Я спрашиваю тебя: признавался ли тебе в этом герцог?

- Да, синьор, дон Камилло мне сказал, что он не вернется больше в Венецию.

- Но это немыслимо! Ведь он лишится всех своих надежд и большого состояния.

- Он утешится, синьор, любовью богатой наследницы в своих фамильных владениях.

Среди судей произошло движение, и один из них, тот, что был в красной мантии, приказал страже удалиться. После ухода солдат допрос продолжался.

- Ты сделал важное сообщение, Джакопо, и если ты нам сообщишь и подробности, то это может сохранить тебе жизнь.

- Я не могу сообщить вам ничего нового, синьоры, потому что вам известен побег дона Камилло, и я надеюсь, что исчезновение дочери Пьеполо для вас тоже не новость.

- Ты не ошибаешься, Джакопо, нам все это известно, но ты можешь сообщить нам подробности, которых мы не знаем. Не забудь, что, обсуждая твою участь, Совет примет во внимание твою искренность.

На лице обвиняемого вновь появилась улыбка, заставившая его судей опустить глаза.

- Для смелого влюбленного все пути открыты, синьоры, тем более, что при средствах дона Камилло он мог бы найти тысячу пособников, если бы в этом явилась необходимость.

- Ты не говоришь прямо, Джакопо, и этим ты можешь навлечь на себя гнев Совета. Говори: кто были его помощники в бегстве?

- У него было много верных слуг и смелых гондольеров, ваше превосходительство.

- Все это нам хорошо известно... Но его исчезновение имеет в себе что-то странное. Уверен ли ты, что он бежал?

- Синьор, так разве герцог все еще в Венеции?

- Мы тебя об этом и спрашиваем, потому что тебя обвиняют в убийстве дона Камилло.

- А также и в убийстве донны Виолетты?

- О ней мы ничего не знаем. Что ты скажешь против этого обвинения?

- Синьоры, чего ради я буду выдавать мои тайны?

- Так ты хочешь нас обмануть!.. Не забудь, что у нас там... в камере под свинцовой крышей, есть один заключенный, взявшись за которого как следует, мы заставим тебя сказать правду.

Джакопо смело поднял голову; видно было, что его ничто теперь не страшило. Но взгляд его был грустен, и в голосе его слышалась тоска.

- Синьоры, тот узник, о котором вы говорите, свободен от вашей опеки.

- Ты забываешься, Джакопо, позволяя себе шутить с нами.

- Нисколько, синьоры, я говорю правду.

- Так твой отец?..

- Умер, синьоры!- произнес Джакопо.

Два пожилых члена Совета переглянулись с удивлением, а младший из них прислушивался с интересом человека, который приступает к изучению новых и тяжелых обязанностей. Оба старика, поговорив между собою, передали, что находили нужным, синьору Соранцо.

- Хочешь ли говорить по совести, Джакопо, и открыть нам все, что ты знаешь относительно бегства неаполитанца?- продолжал судья, когда их совещание было окончено.

Джакопо не проявил ни малейшего волнения, слыша скрытую угрозу судьи, и после минутного размышления ответил:

- Вам, конечно, известно, синьоры, желание правительства выдать замуж наследницу Пьеполо по своему усмотрению и ради собственных выгод. И для вас не тайна, что в нее был влюблен герцог, и она отвечала взаимностью на любовь неаполитанца. В ту ночь, когда умер Антонио, я один бродил в тоске среди могил Лидо. Жизнь для меня стала невыносимой; я был близок к самоубийству. Я встретил помощь дона Камилло. И тогда я узнал о его намерении относительно побега и согласился помочь ему. Я поклялся ему в верности и в готовности умереть за него, если это понадобится. Я обещал ему похитить его возлюбленную. И я сдержал свое слово. Счастливые влюбленные теперь в церковных владениях под покровительством кардинала-секретаря, который приходится братом матери дона Камилло.

- Безумный! Ты не подумал о том, что тебе грозит за это!

- Нет, я об этом не думал в то время. Я искал только человека, перед которым я мог бы высказать свои страдания. И я был счастлив, как никогда в жизни, смотря на радостное свидание влюбленных, которым я, отверженный злодей, браво, это счастье доставил!

Судьи были поражены спокойствием Джакопо, и это удивление еще раз заставило их впасть в нерешимость. Наконец, самый старший из них вновь приступил к допросу.

- Джакопо, можешь ли ты нам сообщить подробности бегства? Не забудь, что этим ты можешь сохранить тебе жизнь.

- Для меня она теперь немного стоит, синьор... Но, чтобы доставить вам удовольствие, я ничего не скрою.

И затем Джакопо просто и откровенно рассказал о средствах, к которым прибегал дон Камилло, об его планах, об его разочаровании и, наконец, об успехе бегства. Он ничего не скрыл в этом рассказе, кроме временного приюта женщин под покровительством Джельсомины. Он рассказал о замысле Джакомо Градениго убить неаполитанца и об участии в этом покушении ювелира Осии. Внимательнее всех слушал его рассказ молодой сенатор. Несмотря на свое официальное положение, он чувствовал, как сильно билась кровь в его жилах, и при окончании рассказа, когда подсудимый описал встречу влюбленных, сердце Соранцо затрепетало от радости. Наоборот, его сослуживцы, состарившиеся на службе политике, с рассчитанной холодностью слушали рассказ браво. Теперь они убедились, что дон Камилло и донна Виолетта ускользнули из-под их власти. Не имея больше надобности в Джакопо, они позвали стражу и велели отвести браво в тюрьму.

- Надо будет послать поздравление кардиналу-секретарю по случаю брака его племянника с самой богатой наследницей нашего города,- сказал судья Совета Трех, когда дверь за подсудимым затворилась.- Влияние неаполитанца может еще нам пригодиться.

- А если он расскажет о том, как Сенат противился его браку?- усомнился синьор Соранцо.

- Ну, мы всегда можем сложить нашу вину на прежний состав Совета. Вот, вы присутствовали на первом нашем собрании, синьор; позже опыт даст вам не раз случай убедиться, что как бы ни была совершенна наша теория, в практике могут всегда случиться ошибки... Да, не надо забывать о деле молодого Градениго; оно очень серьезно.

- Мне давно известно его распутство,- ответил самый старый из членов Совета.- Очень грустно, что у такого благородного патриция, как синьор Градениго, такой недостойный сын. Во всяком случае, ни государство, ни город не потерпят убийств.

- Пусть они будут как можно реже!- сказал молодой сенатор.

- Конечно, это очень желательно. По секретным розыскам, вся тяжесть вины падает на Джакопо, но нельзя не доверять и его донесениям, в чем мы имели случай не раз убедиться.

- Как! Разве Джакопо является сыщиком?

- Мы поговорим об этом после, на свободе, синьор Соранцо. А сейчас нам надо рассмотреть вопрос о покушении на жизнь одного из венецианцев, находящегося, несмотря на отъезд его из Венеции, под покровительством ее закона.

Члены Тайного Совета начали серьезное обсуждение дела двух преступников: Джакомо Градениго и ювелира.

В результате совещанием было решено наказать Джакомо Градениго ссылкой на десять лет в провинцию, а Осию - пожизненным изгнанием.

- Мы не должны скрывать ни этого приговора, ни причин, которыми он был вызван,- сказал судья Совета Десяти после прений.- Государство не может упускать случая оповестить о своем правосудии.

- На нынешний вечер мы покончили наши дела, синьоры,- сказал сенатор Соранцо.- Разойдемся теперь по домам?

- У нас еще дело Джакопо.

- Ну, его мы можем передать в обыкновенный суд.

- Как вы найдете нужным поступать, синьоры?..

Все согласились.

Соранцо уехал первым, но остальные члены Совета еще долго совещались между собой. Затем было отправлено приказание уголовному судье, и после этого, наконец, каждый из них вернулся в свой дворец.

ГЛАВА XXIX

На следующее утро состоялись похороны Антонио. В соборе продолжали служить заупокойные обедни. Монах-кармелит был во главе священников. В ту минуту, когда собирались выносить тело Антонио, он вдруг почувствовал, что кто-то дернул его за рукав; последовав за незнакомцем, он очутился в стороне от толпы, среди темных церковных колонн.

- Вам приходилось давать отпущение умирающим?- сказал незнакомец скорее утвердительным, чем вопросительным тоном.

- Это моя обязанность.

- Сенат не забудет ваших услуг; они понадобятся после похорон зтого рыбака.

Отец Ансельм побледнел, но склонил голову, желая этим показать, что он готов исполнить свой долг. В эту минуту подняли тело Антонио, и похоронная процессия направилась к Большой площади. Мальчики соборного хора шли впереди, за ними шли взрослые певчие.

Монах поспешил занять место за ними.

За телом шел загорелый юноша. Это был внук Антонио, освобожденный теперь от работ на галерах. В его наружности можно было различить черты честного, умного и гордого рыбака, останки которого несли в это время к арсеналу.

Он не проронил ни одной слезы до той поры, пока тело не исчезло от его взора. Тогда он вышел из толпы и дал волю слезам. Он плакал, как может плакать человек его возраста, почувствовавший себя совершенно одиноким.

В темной тюремной камере, куда заключили Джакопо после допроса на Совете Трех, он провел ночь. На рассвете браво снова предстал перед судьями, которым заранее были даны предписания. Он не старался оправдаться и наотрез отказался отвечать на вопросы.

- Вы сами знаете, что я делал и чего не совершил,- сказал он надменно.- А потому соблюдайте ваши интересы.

Когда его привели обратно в камеру, он попросил есть. От браво отобрали все вещи, которыми он мог бы причинить себе вред, внимательно осмотрели его цепи и оставили его одного. Вдруг Джакопо услышал, что кто-то подошел к его двери. Отодвинули засовы, и дверь отворилась. На пороге стоял священник. Войдя в комнату, он поставил зажженную лампу на стол, где были хлеб и кружка с водой.

Джакопо спокойно принял монаха.

- Добро пожаловать,- сказал он.- Я вижу, что сенаторы, изгоняя меня с лица земли, заботятся обо мне.

Отец Ансельм вздрогнул.

- Я тебя представлял совсем другим, Джакопо.

Он смолк, потому что услышал рыдания и понял, что они были не одни. Оглянувшись, он увидел Джельсомину, которая, воспользовавшись доверенными ей ключами, тихо вошла в камеру и теперь стояла сзади монаха. Джакопо, заметивши ее, застонал и отвернулся.

- Кто ты, дочь моя, и зачем ты здесь?- спросил ее монах.

- Это дочь тюремного смотрителя,- сказал Джакопо, чувствуя, что девушка была не в силах отвечать.- Я познакомился с ней, благодаря моим частым посещениям этой тюрьмы.

Отец Ансельм посмотрел на обоих. Сначала выражение его глаз было строгое, но мало-по-малу он смягчился.

- Вот следствие страстей!- сказал он таким тоном, в котором слышались одновременно и упрек, и сожаление.- Таковы всегда плоды преступления.

- Отец,- вскричал Джакопо,- я еще заслуживаю этот упрек, но девушка, которую вы сейчас видите, она ни в чем неповинна.

- Мне приятно это слышать.

Грудь заключенного высоко поднималась. Джельсомина рыдала, вся содрогаясь.

- Зачем ты вошла сюда? И знала ли ты, чем занимался тот человек, которого ты любишь?- спросил монах, стараясь придать больше строгости своему голосу.

- Я ничего не знала, нет, нет, нет!

- И теперь, когда ты знаешь правду, ты, конечно, уже перестала быть жертвой своей страсти?

Джельсомина опустила голову, скорее под влиянием горя, чем от стыда, и ничего не ответила.

- Пусть лучше она будет обо мне самого дурного мнения,- сказал Джакопо глухим голосом.- Ей будет легче тогда возненавидеть мою память.

Джельсомина молчала.

- Видно, что ее бедное сердечко сильно страдает,- сказал участливо монах.- Надо как можно бережнее обращаться с этим нежным цветком... Послушайся меня и твоего рассудка, дочь моя, не поддавайся слабости.

- Не расспрашивайте ее, батюшка. Пусть она уйдет! Пусть проклинает меня!

- Карло!- воскликнула Джельсомина.

Последовало продолжительное молчание. Заключенный, казалось, боролся сам с собой. Наконец, он прервал молчание.

- Отец,- сказал он торжественно,- я надеялся, что эта несчастная девушка победит свою слабость, узнав, что тот, кого она любила, оказался... браво; я желал этого, но я не знал тогда величия женского сердца... Скажи мне, Джельсомина: можешь ли теперь без ужаса смотреть на меня?

Джельсомина, дрожа, посмотрела на него и улыбнулась. Джакопо вздрогнул так, что монах услышал бряцание его цепей.

- Довольно,- сказал браво, делая страшное усилие, чтоб успокоиться.- Джельсомина! Ты услышишь мою исповедь. Ты долго была, не подозревая того, хранительницей моей тайны; и теперь я ничего больше не скрою от тебя.

- Но, Антонио!- вскрикнула Джельсомина.- Ах, Карло, Карло! За что ты убил этого бедного рыбака?

- Антонио!- повторил монах.- Разве тебя обвиняют, мой сын, в смерти Антонио?

- За это именно преступление меня приговорили к смерти.

Монах опустился на скамейку и словно замер, между тем как его взгляд, полный ужаса, переходил по очереди с бесстрастного лица Джакопо на дрожавшую Джельсомину. Он начинал видеть правду из-за таинственной занавеси, которой ее скрывала политика Венеции.

- Здесь произошла страшная ошибка,- сказал он, задыхаясь.- Я побегу сейчас к судьям и выведу их из заблуждения.

Заключенный спокойно улыбнулся и протянул руку, чтобы удержать монаха.

- Это ни к чему не приведет, потому что Совет Трех желает осудить меня за смерть Антонио.

- Но ты ведь будешь безвинно казнен! Я был свидетелем его смерти и докажу, что его убили другие.

- Отец,- вскрикнула Джельсомина,- повторите ваши слова, скажите мне еще раз, что Карло не сделал этого ужасного преступления.

- Он меньше всех виновен в этом преступлении.

- Да, Джельсомина,- вскричал Джакопо, протягивая ей руки,- я не виновен в этом преступлении, как и во всех других, которые мне приписывают!

Крик радости вырвался из уст Джельсомины.

- Я вам говорил, что по ложному обвинению в контрабанде моему несчастному отцу пришлось тяжко страдать много лет в проклятой тюрьме, в то время, как мы его считали живущим в ссылке на островах. Наконец, нам удалось представить вниманию Совета несомненные доказательства невинности старика, вполне достаточные, чтобы убедить патрициев в несправедливости прежнего приговора; но эти люди не желали признавать своих ошибок. Совет так долго медлил оказать нам справедливость, что моя бедная мать умерла от горя. Сестра, которая тогда была в годах Джельсомины, не надолго пережила мать... И единственной причиной, на которой основывался Сенат в своей медлительности, было подозрение, что на самом деле в том преступлении, за которое поплатился мой отец, был виновен один молодой человек из патрициев.

- Так неужели Сенат отказался исправить свою ошибку?- спросил монах.

- Исправляя свою ошибку, отец, Сенат должен был открыто сознаться, что он мог ошибиться. Тогда дело коснулось бы чести многих старейшин государства... А мне думается, что их сенаторская нравственность отличается от общепризнанной, человеческой... После долголетних моих просьб с меня была взята торжественная клятва, что я не скажу об этом никому, и мне разрешили, наконец, навещать отца в тюрьме. Я не могу вам описать, какую радость я почувствовал, услыхав его голос. Я, насколько мог, старался облегчить его положение в тюрьме... Джельсомине было поручено сопровождать меня каждый раз. Тогда я еще не знал побудительных причин сенаторов, хотя уже начинал над ними задумываться. Когда, наконец, они убедились, что им удалось заманить меня в свои сети, тогда-то они и вовлекли меня в это роковое заблуждение, которое разрушило все мои надежды и привело туда, где я теперь нахожусь.

- Ты утверждал, что ты не виноват, Джакопо?!

- Да, отец, я не виновен в пролитии крови; но моя вина в том, что я поддался их хитростям. Я дал клятву служить тайно государству в продолжение известного срока. В вознаграждение за мою службу мне обещали отпустить отца на свободу. Им бы не удалось так скоро перехитрить меня, если бы я не страдал так сильно из-за мук моего отца, который в то время был мне единственным близким человеком на земле. Мне рассказывали о казнях, о пытках, показывали картины мучений, чтобы я имел представление о том, как могут, если этого захотят властители, страдать осужденные. Убийства в ту пору были часты, и требовалась особая бдительность полиции... Словом, я им разрешил распускать обо мне в городе слухи, которые должны были обратить на меня внимание народа. Мне нечего говорить больше: вы, конечно, ясно представляете себе то клеймо, которое заслуживает каждый, согласившийся на собственный позор.

- Но какая же цель этой презренной лжи?

- А как же? Ко мне ведь обращались, как к известному наемному убийце, и моими донесениями я был полезен Сенату. Но я спас жизнь нескольких граждан, и мне это служит утешением.

- Я понимаю тебя, Джакопо; мне рассказывали, что Венеция не стеснялась в известных случаях пользоваться услугами людей смелого характера... О, святой Марк! Какое злодейство покрывает твое имя.

- К сожалению, да! Я должен был исполнять и много других гнусных обязанностей ради интересов республики. Граждане изумлялись, что меня оставляли на свободе; некоторые из них объясняли это моей ловкостью. Когда народ возмущался против меня, Совет Трех умел всегда отвлечь его внимание, а когда народ успокаивался больше, чем это было в интересах Совета, он спешил возбудить его недовольство... Одним словом, в продолжение трех долгих лет я вел жизнь проклятого всеми отщепенца, живя только надеждой освободить отца и поддерживаемый его любовью.

- Джакопо! Ты заслуживаешь сочувствия и жалости...

- Джельсомина,- продолжал Джакопо,- ты слышала всю историю моей жизни. Убедилась ли ты, что я не злодей, за которого все меня считают?

Она протянула ему руки и, опустив голову на его грудь, заплакала.

- Да, я вижу, каким искушениям тебя подвергали, бедный мой Карло,- сказала она тихим голосом,- знаю я и то, как ты любил твоего отца.

- Но простишь ли ты мне, что я скрывал от тебя правду?

- Ты меня ничуть не обманывал. Я верила, что ты любил твоего отца так, что был готов отдать за него жизнь. И я вижу теперь тебя таким, каким считала.

Монах глубоко задумался. Он взял за руку Джельсомину и ласково простился с Джакопо.

- Мы тебя не покинем,- сказал он ему.- Не теряй присутствия духа. Мы будем бороться за тебя до последнего вздоха.

Джакопо выслушал это утешение, как человек, привыкший жить среди опасностей. Он с улыбкой недоверия проводил своих посетителей.

ГЛАВА XXX

Тюремные сторожа ожидали отца Ансельма и Джельсомину, и, как только они вышли из камеры, дверь заперли на ночь. Дорогой их никто не остановил, и они беспрепятственно дошли до конца коридора, ведущего в квартиру тюремного смотрителя. Здесь монах остановился.

- Согласна ли ты приложить все усилия, чтобы спасти от смерти невинно осужденного?- спросил он вдруг свою спутницу.

- Я готова пожертвовать жизнью, чтобы спасти Джакопо.

Отец Ансельм подал ей знак следовать за ним.

Он повел Джельсомину в ту часть дворца, которая была отведена для правителя республики.

Отец Ансельм, благодаря своей одежде и решительному характеру, беспрепятственно дошел до частных покоев дожа, жившего под охраной в отдельной части дворца. Часовые не задерживали его. Таким образом, монах и его спутница очутились, наконец, в прихожей дожа, куда многие безуспешно старались проникнуть, употребляя для этого всевозможные средства.

В эту минуту там находилось два или три низших придворных служителя. Один из них быстро поднялся при виде незнакомцев. Видно было, что он был смущен их неожиданным появлением.

- Боюсь, что мы побеспокоим его высочество,- сказал отец Ансельм.

- Вам это известно больше, чем мне, но...

- Не будем терять времени в бесполезных разговорах. Проведи нас, пожалуйста, в кабинет его высочества.

- Без предварительного доклада туда запрещено вводить...

- Но ты видишь, что здесь не обыкновенная аудиенция. Пойди доложи дожу, что монах, которого он ждал, и девушка, в которой он принимает участие, ждут его приказаний.

- Разве его высочество сделал распоряжение?..

- Скажи ему, что время не терпит, что час, когда должен погибнуть невинно осужденный, приближается.

- Что тебе надо, Марко? - спросил дож, когда к нему вошел слуга.

- Синьор,- ответил служитель,- монах-кармелит с молодой девушкой ждут ваших приказаний.

- Что ты такое говоришь? Монах? И девушка?

- Да, синьор, те самые, которых вы изволили ждать. Синьор, я повторяю слова монаха. Он мне сказал: пойди, скажи его высочеству, что монах, которого он желал видеть, и девушка, в которой он принимает участие, ждут его приказаний.

Дож покраснел больше от негодования, чем от неожиданности, и глаза его заблестели.

- Так смеют обращаться ко мне... и еще в моем дворце!

- Виноват, синьор; но этот монах не похож на других духовных лиц, позорящих свой сан. У него и у девушки очень скромный вид. Может быть, вы забыли про них, синьор?

Румянец исчез со щек дожа, и его взгляд принял обычное выражение. Возраст и опытность научили его осторожности. Он был уверен в своей памяти и сразу догадался, что это необыкновенное явление скрывало в себе какую-то тайну. Это могло быть, конечно, дерзкое покушение со стороны его многочисленных и злобных врагов; но, с другой стороны, судя по смелости поступка, это могло быть и каким-нибудь очень спешным и, действительно, важным делом.

- Не говорил ли тебе монах еще чего-нибудь, Марко?- спросил дож после минуты глубокого раздумья.

- Синьор, он мне сказал, что у него важное, спешное дело, потому что оно касается одного невинно осужденного. Мне кажется, что он хочет вас просить о ком-нибудь, потому что говорят, будто арестовано много молодых людей за проделки на масляничной неделе.

- Хорошо! Скажи одному из твоих товарищей, чтобы он пришел сюда, и, когда я позвоню, впусти ко мне монаха и девушку.

Слуга удалился и постарался войти в прихожую через другие двери, чтобы не встретиться сразу с ожидавшими его возвращения. Один из его товарищей тут же отправился к дожу, который ему немедленно приказал пойти и пригласить одного из членов Совета Трех. Этот сенатор занимался в соседней комнате просмотром важных бумаг. Он оставил дела и тотчас вошел в кабинет дожа.

- Я ожидаю посещения странного свойства, синьор,- сказал дож, поднимаясь навстречу сенатору,- и мне хотелось бы, чтоб кто-нибудь еще присутствовал при этой встрече.

- Делает вам честь, ваше высочество, что вы желаете разделять ваши труды с Сенатом; но не будет ли это чрезмерно, если вы станете требовать присутствия советника при каждом посещении?

- Надеюсь, что не обеспокоил вас сейчас своей назойливостью,- сказал дож, давая условный знак Марку.- А вот и те, кого я ждал.

В эту минуту Ансельм и Джельсомина вошли в кабинет. С первого взгляда дож убедился, что он не знает вошедших. Он обменялся взглядом с членом Тайного Совета, и каждый прочел в глазах другого взаимное удивление. Очутившись перед дожем, монах откинул капюшон. Джельсомина смущенно остановилась сзади.

- Что значит ваше появление здесь?- спросил дож, указывая пальцем на девушку и в то же время не спуская глаз с монаха.- Теперь не время моих приемов, и, кроме того, они обусловливаются известными формальностями. И что это за странная компания!

Отцу Ансельму первый раз в жизни пришлось находиться перед дожем Венеции. Не решаясь начинать говорить о причине своего прихода, он старался сообразить возможность успеха, устремив проницательный взгляд на того, кто его спрашивал.

- Великий государь,- ответил монах, наконец,- мы пришли требовать правосудия. А тот, кто приходит с такой просьбой, должен быть смел.

- Святой Марк может гордиться своим правосудием, которое всегда на страже счастья его подданных. Твой поступок, отец мой, не соответствует правилам благоразумия, но его можно извинить. Объяви твою просьбу.

- В государственной тюрьме находится один заключенный, которого суд приговорил к смертной казни. Этот приговор будет приведен в исполнение завтра утром, если ваша верховная власть не придет на помощь для его спасения.

- Суд не ошибается в своих приговорах, и осужденный должен нести свой жребий.

- Я духовник этого несчастного, и, исполняя мою обязанность, я убедился в невинности его.

- Ты говоришь, что этот человек осужден обыкновенными судьями?

- Он осужден приговором уголовного суда, ваше высочество.

Повидимому, дож смягчился. Так как дело разбиралось публично, он мог, по крайней мере, хоть надеяться, что, выказывая человеколюбие, не нарушит политики правительства. Бросив взгляд на неподвижного члена Совета, как бы желая найти на его лице признак одобрения, дож сделал шаг к монаху и сказал ему с возрастающим участием:

- А на основании чего ты осуждаешь приговор судей?

- Я вам уже говорил, ваше высочество, что я убедился в невиновности осужденного, исполняя мои обязанности. Он мне открыл свою душу, как человек, стоящий одной ногой в могиле. Он невиновен перед государством.

- Я стар и давно уже ношу эту тягостную шапку,- сказал дож, протягивая руку к шапке, символу своего сана,- но за все это время не помню ни одного преступника, который не считал бы себя жертвой тяжело сложившихся обстоятельств.

- Человеку моего звания тоже хорошо известно, что люди обыкновенно стараются таким коварным утешением успокоить свою совесть,- сказал в свою очередь Ансельм.- Но, дож Венеции, многие стараются обмануть, но немногим это удается.

- Это так!- сказал дож,- но ты забыл мне сказать имя осужденного.

- Это некто по имени Джакопо Фронтони... мнимый браво.

Перемена взгляда, мгновенная бледность лица и даже дрожь тела - все указало на вполне естественное изумление дожа Венеции.

- Ты называешь владельца кинжала, который больше всех других в Венеции обагрен человеческой кровью, этого браво, что давно опозорил наш город своими преступлениями! Лукавство этого чудовища взяло верх даже над твоей опытностью, отец.

- С этой мыслью и я входил в его камеру; но вышел я оттуда убежденный, что общественное мнение было к нему несправедливо. Если ваше высочество соблаговолите выслушать его историю, то вы убедитесь, что он заслуживает жалости, а не казни.

- Я его считал среди всех преступников моего владения единственным, в защиту которого нельзя найти никакого оправдания... Гозори свободно; мое любопытство равняется моему изумлению.

Дож до такой степени отдался охватившим его чувствам, что на минуту забыл о присутствии члена Совета, взгляды которого могли бы его убедить, что беседа принимает нежелательный оборот.

Отец Ансельм избегал сначала сурово отзываться о происках правительства; он только делал осторожные намеки на безнравственность политики Сената.

- Вы можете и не знать, государь, что один бедный, но трудолюбивый ремесленник, Рикардо Фронтони, был, давно уже, обвинен в контрабанде; это преступление святой Марк никогда не оставляет без суровой кары, потому что...

- Ты, говоришь о Рикардо Фронтони?- перебил его дож.

- Да, это его имя; этот несчастный доверился одному приятелю, который притворился влюбленным в его дочь. Когда этот негодяй увидел, что его проделки с контрабандой неминуемо должны вскоре раскрыться, он обставил дело таким образом, что вся вина пала на его доверчивого друга. Рикардо был приговорен к заключению до тех пор, пока не откроет таких своих деяний, которых на самом деле он никогда не совершал. Он изнывал в тюрьме, а в это время его товарищи с успехом обделывали свои дела.

- Помню, что я слышал о таком деле; но это было в правление моего предшественника, не правда ли?

- Да, и его мука в тюрьме длилась почти до этого дня правления вашего высочества.

- Как! Сенат, узнавши о своей ошибке, не поспешил ее исправить?

Монах внимательно посмотрел на дожа, как бы желая убедиться в искренности его удивления; он понял, что это дело не считали достаточно важным, чтобы довести до сведения дожа.

- Великий дож!- сказал он.- Правительство скрытно в делах, касающихся его репутации. По некоторым причинам, о которых я не позволю себе говорить, бедный Рикардо пробыл в заключении еще долго после того, как смерть и сознание его обвинителя доказали его невиновность.

Дож задумался и обернулся к члену Тайного Совета, но лицо сенатора было безучастно и холодно, словно выточенное из мрамора.

- Но что же общего между делом Рикардо и смертным приговором этому наемному убийце Джакопо?- спросил дож, напрасно стараясь придать своему лицу то каменное выражение, которое было на лице члена Совета.

- Это пусть объяснит вашему высочеству дочь тюремного смотрителя... Подойди сюда, мое дитя; расскажи все, что тебе известно.

Джельсомина дрожала, потому что, несмотря на дорогую для нее цель, ради которой она пришла сюда, она не могла побороть своей застенчивости. Но, верная своему обещанию и любви к осужденному, она выступила вперед, не желая больше скрываться за рясой монаха.

- Так ты дочь тюремного смотрителя?- благосклонно спросил ее удизленный дож.

- Мы, по бедности нашей, ваше высочество, принуждены зарабатывать хлеб службой государству.

- Вы служите хорошему хозяину, дитя мое... Ну, скажи нам - что ты знаешь об этом браво?

- Те, кто называют его так, не знают его сердца, государь. В Венеции нет другого человека, более преданного своим друзьям, более верного своему слову...

- Но что же общего между этими двумя Фронтони?

- Это отец и сын, ваше высочество. Когда Джакопо возмужал настолько, что сознал всю тяжесть горя своей семьи, он стал неутомимо хлопотать перед сенаторами за своего отца, и, наконец, они разрешили ему тайные свидания с ним в тюрьме.

- По каким соображениям дали они это разрешение, девушка?

- Ему сказали, что пусть своей службой он искупит свободу отца... Несмотря на тяжесть условий, Джакопо согласился на них ради того, чтобы его отец мог вздохнуть на свободе.

- Ты говоришь загадками.

- Мне достоверно известно, что в продолжение трех лет Джакопо разрешалось приходить в тюрьму, и мой отец не согласился бы впустить его туда без разрешения властей. Мне было поручено сопровождать Джакопо.

- Ты знала, что он был наемным убийцей?

- Нет! Мне никогда больше не придется пережить более тяжелых минут, как те, когда я узнала, что добрый, нежный Карло оказывается отверженным всеми Джакопо... Но это страдание мое прошло.

- Ты хотела стать женой этого осужденного?

- Да, ваше высочество; мы хотели повенчаться.

- И теперь, когда тебе известно ремесло этого Джакопо Фронтони, ты все-таки не отказываешься от своего намерения?

- Не отказываюсь, потому что я знаю, кто он на самом деле. Он пожертвовал своим именем, чтобы спасти томящегося в тюрьме отца...

- Это дело требует вашего объяснения, отец. Девушка слишком взволнована и не может ясно передать его сущность.

- Великий государь, она хочет сказать, что республика разрешила сыну навещать заключенного отца и дала ему надежду на освобождение при условии, если он, служа в тайной полиции, согласится прослыть за наемного убийцу!

- И вся эта невероятная история опирается только на слова осужденного к смертной казни преступника?

- Да, того, кто уже много раз видел смерть перед собою... Во всяком случае, синьор, это дело заслуживает внимательного расследования.

- В этом отношении ты прав... А когда назначена казнь?

- Завтра на рассвете, государь.

- А что с отцом?

- Он умер, в тюрьме, дож Венеции...

В течение нескольких минут дож молчал.

- Слышал ли ты о смерти рыбака Антонио?- спросил дож.

- Да, и я утверждаю, что Джакопо не виновен в этом преступлении. Я исповедывал этого самого старика перед тем, как он был... убит.

Дож отвернулся; он начинал понимать истину.

- Ваше высочество!- произнес дрожавший голос.

- Что тебе надо, девушка?

- Я надеюсь, что ваше высочество не допустит Венецию до такого позорного преступления.

- Ты слишком смело говоришь, моя милая.

- Опасность, грозящая моему Карло, научила меня быть смелой. Может быть, вы согласитесь пойти взглянуть на бедного Карло или прикажете его привести сюда? Его простой рассказ докажет вам всю несправедливость возводимых на него обвинений.

- Это бесполезно... совершенно бесполезно. Твоя уверенность в его невиновности красноречивее его слов.

Луч надежды блеснул в глазах Джельсомины. Дож, казалось, совершенно терялся; он смотрел то на девушку, то на члена Совета Трех, лицо которого попрежнему оставалось безучастным.

Он дал знак Джельсомине и монаху удалиться. Джельсомина охотно повиновалась, так как торопилась в камеру Джакопо. Но монах задержался на минуту, не доверяя успеху своей просьбы. Он увидел, что старый дож подошел к безмолвному члену Тайного Совета и протянул ему руки, как бы ища его сочувствия.

ГЛАВА XXXI

С наступлением следующего дня жители Венеции принялись за свои дела. Полицейские агенты деятельно подготовляли настроение публики; и, когда солнце поднялось высоко над морем, площади начали наполняться. Говорили, что, для восстановления спокойствия в городе и для дальнейшей охраны жителей, на площади будет произведена публичная казнь преступника. Любопытные горожане в мягких шляпах и плащах, маскированная молодежь и множество иностранцев, посещавших угасавшую республику,- все спешили поглазеть на приговоренного в последние минуты.

Гвардейцы-далматинцы были выстроены так, чтобы окружить обе гранитные колонны Пьяцетты. Дисциплинированные солдаты стояли лицом к африканским столбам - символу смерти. Несколько воинов более высокого разряда с серьезными лицами прохаживались перед войсками, а бесчисленная толпа заполняла остальное пространство площади сзади войск. Больше сотни рыбаков находились сзади первого ряда солдат. Между возвышенными пьедесталами святого Феодора и крылатого льва были видны плаха, топор, древесные опилки и корзина,- обычные принадлежности казни того времени. Палач стоял в стороне.

Наконец, общее волнение в толпе заставило всех повернуться к двери дворца. Поднялся глухой гул голосов, толпа раздалась, и показался отряд полицейских, приближавшийся быстрыми шагами. Далматинцы разомкнули ряды и, пропустив отряд, снова сомкнулись. Дойдя до плахи, полицейские разделились на два ряда и расположились в некотором отдалении; Джакопо с духовником остались вдвоем перед орудиями смерти. Таким образом, все присутствовавшие на площади могли их видеть.

Отец Ансельм был в обыкновенной одежде монаха-кармелита, голова его не была покрыта капюшоном. Его лицо, выражавшее беспокойство, оживлялось по временам слабыми проблесками надежды; глаза его переходили от окна к окну дворца дожей.

Джакопо стоял спокойно перед плахой. Голова его была непокрыта, щеки бледны, грудь и спина обнажены ниже плеч; на нем был обыкновенный костюм гондольера. Он окинул глазами площадь, переводя взгляд с одного лица на другое. Джакопо ни в ком не видел участия. Грудь его высоко поднялась, и стоявшие близ него подумали, что ему, пожалуй, дольше не хватит присутствия духа. Но они обманулись в своих ожиданиях. Джакопо вздрогнул, однако, вскоре лицо его приняло обычное спокойное выражение.

- Ты не нашел в толпе ни одного дружеского взгляда?- спросил монах, заметив невольное движение Джакопо.

- Да, здесь ни у кого нет жалости к убийце.

- У тебя есть еще надежда, Джакопо. Они не могут совершить эту несправедливость!.. Ведь я был свидетелем смерти Антонио... И дожу это известно.

В это время к ним приблизился начальник полиции и палач.

- Час настал.

Монах инстинктивно повернулся к дворцу. В окнах он увидел несколько лиц, и в нем вспыхнула надежда, что сейчас дадут знак остановить казнь.

- Подождите!- вскрикнул он.

То же самое восклицание было повторено звонким женским голосом, и Джельсомина, несмотря на все препятствия, прорвалась сквозь строй далматинцев и присоединилась к маленькой группе, находившейся между колоннами. Изумление и любопытство овладело толпой, и по площади разнесся гул голосов:

- Это безумная!- кричали в одной стороне.

Джельсомина схватила цепи, которыми были скованы руки Джакопо, и делала невероятные усилия, чтобы снять их.

- Я надеялся, что тебе не придется видеть это зрелище, бедняжка моя, Джессина,- сказал осужденный.

- Не волнуйся, Джакопо,- проговорила она, едва переводя дыхание.- Все это так, нарочно... Это только хитрость, чтобы обмануть... Они не могут, они не смеют... Волос не спадет с головы моего Карло!..

- Дорогая моя Джельсомина...

- Не удерживай меня!.. Я хочу все рассказать гражданам... Гнев их пройдет, когда они узнают правду, и они полюбят тебя, Карло, как я люблю.

- Мне было бы легче, если бы ты не приходила сюда.

- Не бойся за меня! Правда, я не привыкла к такой толпе, но ты увидишь, что у меня хватит смелости сказать правду. Мне только надо... передохнуть.

- Джессина моя! У тебя есть отец и мать; заботясь о них, ты будешь еще счастлива!

Она вырвалась из рук Джакопо, которому эта разлука показалась гораздо тяжелее приближавшейся потери жизни. Он положил голову на плаху, опустившись перед ней на колени.

- Из дворца дают знак!- воскликнул кармелит, простирая туда руки как бы для получения милости.

Зазвучали рога. Джельсомина радостно вскрикнула и быстро повернулась к Джакопо, которого она считала спасенным. Но перед ее глазами сверкнул топор... В толпе произошло движение.

- Уведите эту девушку,- сказал полицейский чиновник, указывая на Джельсомину.

Это приказание было исполнено. Монах дышал с трудом. Он смотрел то на толпу, окружавшую его, то на дворец дожа, то на солнце, заливавшее лучами землю.

- Отец,- сказал ему кто-то на ухо,- вы скрылись совсем в этой толпе! Идите за мной; я вас выведу.

Отец Ансельм чувствовал себя совсем разбитым и без колебания воспользовался предложением. Окольными улицами проводник довел его до площади, где они сели в гондолу, чтобы выехать в открытое море. Вскоре впавший в глубокую задумчивость и все еще дрожавший монах плыл уже на корабле к церковным владениям и вскоре был во дворце герцога святой Агаты.

В свой обычный час солнце скрылось за Тирольскими Альпами, и луна поднялась над Лидо. Узкие улицы Венеции снова выбросили сотни праздных людей на площади. Мягкий лунный свет упал на здание дворца, на колоссальную башню Кампаниле...

Портики были ярко освещены. Весельчаки шутили; бездельничали, убивали время, как могли и умели; замаскированные люди были заняты своими, им лишь известными делами; певицы и фигляры играли свои обычные роли.

Фенимор Купер - В Венеции (The bravo). 4 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :