Фенимор Купер
«В Венеции (The bravo). 3 часть.»

"В Венеции (The bravo). 3 часть."

- Не время для шуток, тем более, что я никогда не шучу с людьми твоей репутации. Но только знай, что нелегко дадутся тебе деньги, которые ты задумал получить от подославших тебя, чтобы убить меня.

- Успокойтесь и вложите вашу шпагу в ножны, синьор. Здесь нет никого, кто думал бы причинить вам зло. Мы уже с вами виделись, дон Камилло Монфорте, и тогда у вас было больше доверия ко мне.

- Странно, зачем ты мог попасть сюда? Ты не из таких, чтоб действовать без причины и без цели.

- Я ищу простора и морского воздуха, и здесь только я могу дышать свободно: воздух каналов меня душит.

- Неправда, у тебя была еще какая-нибудь причина, Джакопо.

- Да, синьор, вы не ошиблись, мне противен этот город преступлений.

- Это странно слышать от...

- От браво? Можете смело произнести это имя: мое ухо привыкло к нему. Но кинжал наемного убийцы почтеннее меча мнимого правосудия здешнего правительства... Люди без чести и без жалости!

- Я теперь понимаю тебя, Джакопо: ты изгнан. Ропот народа дошел до Сената, и Сенат лишил тебя своего покровительства.

Взгляд, брошенный на него Джакопо, был настолько двусмысленный, чго дон Камилло взялся невольно за шпагу.

- Синьор,- сказал браво,- как бы то ни было, а все же случалось, что дон Камилло Монфорте считал меня достойным своих поручений.

- Я этого не отрицаю... Но теперь мне многое становится понятным. А, злодей, так это тебе я обязан потерей моей жены! Ведь тебя я звал в начальники над отборным отрядом, который я собирал, чтобы устроить бегство дорогой мне девушки... И, узнав подробности моего плана, ты предал меня!

- Вы ошибаетесь, синьор. Моя служба при Совете Трех не позволяла мне принять ваше предложение, иначе я был бы рад счастью двух влюбленных. Я принадлежал Сенату, но теперь я все с ним покончил.

- Я верю тебе, Джакопо; твое лицо и твой голос заставляют меня тебе верить; они искренни. Но меня обманули в ту минуту, когда я больше всего был уверен в успехе. Злодеи скопировали мою гондолу, ливреи моих служащих, они отняли у меня мою жену... Но ты молчишь, Джакопо?

- Что могу я вам ответить, синьор? Вас обмануло такое государство, где начальник не смеет поверять тайны своей жене. Венеция отняла у вас вашу супругу за то, что вы хотели похитить у правительства имущество, которое оно считало своим. Вы затеяли серьезную игру, дон Камилло, и вы ее проиграли. Чтобы удовлетворить ваши желания и добиться ваших прав от Сената, вы обещали Венеции хлопотать за нее в Испании.

Дон Камилло смутился при этих словах браво.

- Чему вы удивляетесь, синьор? Вы забываете, что я долго вращался среди тех, кто умеет осторожно взвешивать выгоды каждого политического вопроса. На их устах ваше имя часто бывало...

- Отлично! Но объясни мне, каким способом они узнали о моем замысле? Ведь я говорил об этом только тем, кто мне внушал доверие.

- Дон Камилло, не забудьте, что из ваших слуг нет ни одного, кто не состоял бы на жаловании у Сената, исключая разве Джино. И им платится не только за то, что они донесут на вас, но и за донос на своих товарищей.

- Может ли это быть?

- Вы в этом сомневаетесь, синьор?- спросил Джакопо, любуясь искренним удивлением неаполитанца.

- Как ты можешь служить подобным людям, Джакопо?

- Мы не господа своего счастья, дон Камилло. Если бы это было иначе, то вы не стали бы прибегать к влиянию своего родственника в пользу республики. Да, мне много пришлось перенести, и если я все выдержал, то только оттого, что меня поддерживало кое-что более сильное, чем Сенат. Но, дон Камилло, есть преступления, которые нельзя терпеть.

Браво вздрогнул и продолжал молча ходить среди могил.

- Они жестоки даже с тобой?- спросил дон Камилло, с удивлением смотря на взволнованное лицо Джакопо.

- Да, синьор. Сегодня ночью мне пришлось быть свидетелем их бесчестности, более того - их подлости, после чего мне ясно стало, чего я сам мог ожидать от них. Заблуждение исчезло, и с той минуты я им больше не слуга.

Лицо браво передернулось судорогой.

- Говори, Джакопо; я готов выслушать тебя, если только это может облегчить твои страдания.

- Я вам очень благодарен, синьор. Никто не знает, как дорого ласковое слово для того, кто, как я, осужден всеми. Был один человек, который, быть может, выслушал бы меня без презрения, но и он погиб от безжалостной руки Сената. И вот, когда я размышлял среди этих могил, случай привел вас ко мне навстречу. Если бы я только мог...

Браво остановился и с сомнением посмотрел на дона Камилло.

- Продолжай, Джакопо! Что с тобою?

- Я не осмелился никому открыть моих тайн, разве я решусь высказать их вам?

- Мой вопрос мог показаться тебе странным.

- Он, действительно, странен, синьор. Вы знатны, я низкого происхождения. Ваши предки были сенаторы и дожи, мои - рыбаки и гондольеры. Вы богаты, могущественны, я - бедный изгнанник и, может быть, уже тайно осужденный. Одним словом, вы дон Камилло Монфорте, а я - Джакопо Фронтони.

Дон Камилло был взволнован. Джакопо говорил с искренностью глубокого горя.

- Что я могу сделать для тебя?

- Синьор, я слишком долго был лишен сострадания и не могу больше терпеть. Этот проклятый Сенат может меня погубить сразу... И всякий отвернется тогда от моей могилы. Синьор, я должен сказать... Единственный человек, который участливо относился ко мне за эти три длинных, ужасных года, исчез

- Но он вернется, Джакопо!

- Никогда, синьор. Он служит пищей рыбам лагун.

- И ты - прямой виновник этой смерти?

- Нет, синьор, я в этом не виновен; это сделало правосудие знаменитой республики,- ответил Джакопо с горькой улыбкой.

- А, Сенат начинает открывать глаза на преступления людей, подобных тебе? Твое раскаяние - результат страха.

Джакопо дышал с трудом. Слова дона Камилло убили в нем всякую надежду. Дон Камилло не уходил, хотя ему не хотелось быть поверенным такого человека, но в то же время он не мог покинуть человека, находящегося в таком горе.

- Говори. Я обещаю выслушать тебя, если бы даже ты мне стал рассказывать об убийстве лучшего из моих друзей.

Браво, казалось, еще колебался, но, заметив участие в лице дона Камилло, он зарыдал.

- Я выслушаю тебя, Джакопо!- вскричал неаполитанец, пораженный проявлением слабости в человеке с таким твердым характером.

Жестом руки Джакопо остановил его и после минутной внутренней борьбы начал говорить:

- Вы спасли меня от гибели, синьор. Если бы люди знали всю силу ласкового слова, участливого взгляда, они не относились бы с презрением к слабым. И если бы вы отказали мне в участии, то эта ночь была бы последней для меня. Да будете ли вы слушать мою историю, синьор? Может быть, вам противно слушать признания наемного убийцы?

- Я тебе обещал; но торопись, у меня у самого большие заботы и мало времени.

Браво сделал над собой большое усилие и начал свой рассказ.

Чем ближе подходил рассказ к концу, тем внимательнее его слушал герцог святой Агаты. Он едва дышал, а его собеседник с энергией и живостью, свойственными итальянцам, рассказывал ему о тех ужасных драмах, в которых ему приходилось играть видную роль.

Они вышли с кладбища и очутились на противоположном берегу острова Лидо.

- Это невероятно!- воскликнул дон Камилло после долгой паузы, нарушавшейся лишь равномерным плеском волн Адриатики.

- Синьор, все это истина!

- Я тебе верю, Джакопо, я и не думаю сомневаться в твоих словах! Да, ты был жертвой их подлости, и ты прав: тяжесть была невыносима. Что ты намерен теперь делать?

- Я жду только последнего решительного выступления; тогда я оставлю этот город и пойду искать счастья в другой стране.

- Не отчаивайся, Джакопо. Поступай ко мне, и в моих владениях ты будешь в безопасности от правителей республики.

Браво поблагодарил. После этого он перевел разговор на недавнее похищение донны Виолетты и предложил всеми средствами помочь ее розыскам. Герцог кратко, но понятно объяснил своему новому слуге те средства, к которым он прибегал, и то, что намеревался делать дальше, чтобы отыскать донну Виолетту.

Браво с большим вниманием слушал мельчайшие подробности этого рассказа и не раз улыбался в душе, как человек, привыкший разбирать и более запутанные дела. Дон Камилло уже оканчивал рассказывать, когда послышались шаги Джино.

ГЛАВА XVIII

Часы проходили, как-будто ничто не произошло этой ночью. Утром следующего дня город жил своей обычной жизнью.

Служащие донны Виолетты, собравшись у дверей ее замка, вполголоса делились своими предположениями о доьбе похищенного. Дворец синьора был попрежнему торжественно сумрачен, и по внешнему виду дворца дона Камилло Монфорте нельзя было догадаться о жестоком разочаровании, перенесенном его хозяином. "Прекрасная Соррентинка" стояла еще на якоре со спущенной на палубу реей, а ее судовая команда была занята чинкой парусов.

Лагуны были покрыты рыбацкими лодками, и путешественники то приезжали, то уезжали из города, унося с собой воспоминания о празднике и о гонках.

С заходом солнца на лагунах показались гондолы богатых и праздных людей, и, когда подул свежий ветер с Адриатики, колоннада Бролио стала наполняться людьми, имевшими право гулять под этой сводчатой галлереей. В их числе находился и дон Камилло. Он приехал в Бролио в обычный час и с видом обычного спокойствия, так как надеялся, что влияние, которым он пользовался в Риме, обеспечивало ему безопасность. Дон Камилло пришел к заключению, что Сенату были известны его замыслы, и правительство Венеции давно могло бы его арестовать, если бы намеревалось это сделать. Прогуливаясь среди патрициев, он вглядывался в их лица, желая убедиться, сохранилась ли в тайне неудача его замысла. Но обычное лукавство Сената, в связи с умышленно-осторожным поведением молодого неаполитанца, очевидно, не дало повода думать, что кому-либо известно об исчезновении наследницы и похищении жены герцога.

Тогда же ко входу во двор Дворца Дожей медленно подъехала гондола, гондольер в маске, привязав лодку к ступеням лестницы, вошел но двор. Осмотревшись, он проник внутрь здания через один из входов для служителей.

Дворец, где жили дожи Венеции, построен вокруг просторного, но сумрачного двора. Один из его фасадов выходит на Пьяцетту, а другой на набережную со стороны порта. Оба эти внешние фасада отличаются красивой архитектурой. Невысокий портик, составляющий Бролио, поддерживает ряд массивных окон в восточном стиле, над которыми поднимается высокая стена с несколькими круглыми отдушинами. Третий фасад почти закрыт собором святого Марка, а фундамент четвертого омывается водами канала. Общественная тюрьма находилась на другом берегу канала. Знаменитый Мост Вздохов служил переходом из дворца в тюрьму.

Гондольер появился вскоре опять под аркою выхода на канал и быстро вернулся к гондоле. В одну минуту он переплыл канал, причалил к противоположному берегу и вошел в тюрьму через главную дверь. Казалось, он обладал какими-то тайными средствами, чтобы усыпить подозрительность привратников, потому что его везде пропускали без расспросов. Он миновал все внешние заграждения тюрьмы и пришел к той части здания, которая, невидимому, предназначалась для жилья.

Гондольер поднялся по потайной лестнице и, постояв с минуту у двери, осторожно постучал в нее.

- Кто там?- спросил тихий женский голос.

- Свой, Джессина,- ответил гондольер.

- Назови свое имя, а не то иди к другим дверям.

Гондольер приподнял маску, которая не только скрывала его лицо, но и изменила голос.

- Это я, Джессина,- сказал он.

Дверь отворилась.

Войдя в комнату и убедившись, что посторонних там не было, гондольер снял маску. Это был браво...

- Ты знаешь, что предосторожности необходимы,- сказал он,- И я надеюсь, ты меня за это не осудишь.

- Я ничего не говорю против этого, но я не могла отворить тебе сразу, не узнав твоего голоса.

- Что у тебя нового?- спросил браво, устремив проницательный взгляд на хорошенькое лицо девушки.

- Хорошо, что ты не пришел раньше в тюрьму, потому что от меня только-что ушли. Ты не был бы доволен, Карло, если бы тебя увидели?

- Ты знаешь, что у меня есть важные причины носить маску. И будь здесь кто-нибудь из твоих двоюродных братьев или какой-нибудь молодой венецианец - все равно я не хотел бы с ними встретиться и быть узнанным.

- Успокойся, это была моя двоюродная сестра Аннина, которую ты ни разу не видел. И я с ней вижусь очень редко, а ее брат никогда даже не приходит к нам. Если бы я не боялась, что она сейчас вернется, я пошла бы с тобой.

- Так разве она еще здесь?- спросил встревоженно браво.- Ты ведь знаешь, что я не хочу, чтобы меня увидели.

- Не бойся, она сейчас наверху у моей больной матери, и раньше, чем она войдет сюда, мы услышим ее шаги в коридоре. Тогда ты можешь войти в эту комнатку, как ты это уже несколько раз делал, и, если хочешь, можешь послушать нашу болтовню... Или... может быть, пойдем... но нет, не успеем...

- Ты хотела сказать, Джессина, что я могу пойти навестить...

- Конечно, Карло; но я боюсь, как бы любопытная Аннина не начала искать нас.

- Я могу подождать. Когда я бываю с тобой, я делаюсь терпеливым.

- Молчи! Это шаги Аннины. Спрячься скорей в комнату.

Браво скрылся в боковой комнатке, оставив дверь чуть приоткрытой. В это время Джельсомина пошла отворить кузине. С первых же слов Джакопо по голосу узнал дочь виноторговца.

- Ты полная хозяйка здесь во всем доме, Джельсомина,- сказала Аннина, опускаясь на стул словно от усталости.

- Я бы с радостью отказалась от того, что ты называешь хозяйством, если бы мама была в состоянии сама заниматься им.

- Что ни говори, а приятнее распоряжаться, чем повиноваться. Ну, давай поговорим о вчерашнем празднике. Была ты вчера среди масок, гулявших на Пьяцетте?

- Нет, я не могу оставить мать.

- Жаль, а в Венеции, кажется, еще ни разу не было такого торжественного венчания с Адриатикой и таких интересных гонок, как вчера. Да, это стоило посмотреть... И, представь, простой лагунский рыбак получил первую награду.

- Неужели не было более искусных гондольеров?

- Самые ловкие, говорят, участвовали в первой гонке, где мой Луиджи должен был бы взять первый приз, если бы товарищи ему не подстроили штуку на зло... Да, знаешь,- продолжала Аннина, осторожно оглядываясь по сторонам,- во второй главной гонке в числе других был один гондольер в маске, и говорят, что это был - представь кто?- Джакопо! Ты слышала о нем?

- Слышала; так называют одного страшного злодея.

- Да, надо удивляться тому, что делается в Венеции. Этот человек прогуливается где ему угодно, и никто не смеет ему сказать ни слова. Подожди, это еще не все; сегодня на заре, когда я возвращалась с Лидо, я видела, как в лагунах нашли труп какого-то молодого кавалера, и все называли Джакопо виновником его смерти.

Джельсомина вздрогнула.

- Это ужасно!- сказала она.- Но почему ты так рано была на улице? Неужели ты всю ночь пробыла на Лидо?

- На Лидо?.. Да... Нет. Ведь я не могу целый день, как ты, сидеть дома. Особенно последние дни мне пришлось много помогать отцу. Вот и сейчас я болтаю с тобой, а дома у меня пропасть дела. Да, чтобы не забыть: цел у тебя сверток, который я оставила тебе в последний раз?

- Как же, я думала, что ты о нем забыла, и хотела уже отослать его тебе,- сказала Джельсомина, вынув из ящика небольшой тщательно запакованный сверток.

- Ради бога, никогда не делай этого! Если бы сверток попался в руки моему брату Джузеппе, то это могло бы тебе причинить немало неприятностей... Но пора, до свидания, милая Джессина! Я надеюсь, что твой отец отпустит тебя к нам; мы все таки тебя любим!

- Всего хорошего, Аннина! Если бы не болезнь матери, я давно была бы у тебя.

Хитрая дочь виноторговца поцеловала свою доверчивую кузину (Кузина - двоюродная сестра. (Прим. ред.)) и исчезла.

- Карло,- сказала Джельсомина, закрыв за ней дверь,- ты можешь войти, никто нас больше не побеспокоит.

Браво вышел. Он был бледен; и, несмотря на все усилия ответить на приветливую улыбку Джельсомины, его лицо имело почти страшное выражение.

- Аннина заставила тебя поскучать, болтая о гонках и об убийстве? Но я знаю твое нетерпение, и мы сейчас же отправимся.

- Подожди минутку... Эта девушка тебе двоюродная сестра? И ты часто ходишь к ней?

- Нет, ведь я тебе говорила, что не могу часто оставлять мать, да, кроме того, отец не хочет, чтобы я ходила к ней, потому что они торгуют вином, и у них бывает много гондольеров. Она не виновата, что родные ее занимаются этим.

- Конечно, нет. А что это за сверток она взяла у тебя?

- Она его оставила мне на сохранение, когда торопилась на Лидо... Я вижу, она тебе не нравится. А ты слышал, как она говорила о Джакопо и о последнем убийстве? Наверно, ты согласен со мною, относительно этого злодея. Ну, хочешь, я тебя провожу к заключенному?

- Да, идем.

- Я вижу, Карло, что твоя честность возмущается злодейством этого убийцы. Мне часто приходилось слышать, что Сенат держит его на жалованьи. Говорят, что он ловчее всех в убийстве, и что судьям придется очень долго выискивать против него улики, чтобы не сделать несправедливости.

- И вы все верите, что у Сената такая чуткая совесть?- спросил браво глухим голосом, выходя в коридор следом за девушкой.

Джессина вернулась и вынула из шкафа маленькую коробочку.

- Вот ключ, Карло,- сказала она, показывая один из ключей в большой связке.- Сейчас я одна осталась здесь сторожить заключенных. Мы добились, по крайней мере, этого, а со временем сделаем и больше.

Браво заставил себя улыбнуться, чтобы показать девушке, насколько он ценил ее заботы.

ГЛАВА XIX

Джельсомина вела Джакопо по сводчатым галлереям и темным коридорам. Она остановилась на минуту, входя в низкую, узкую галлерею с окнами по обеим сторонам.

- Карло,- спросила она,- ты ожидал меня встретить, как всегда, у входа с канала?

- Я не вошел бы в тюрьму, если бы не встретил тебя, потому что я не хочу, чтобы меня видели. Но я вспомнил о том, что твоя мать может задержать тебя, и переехал через канал.

- Нет, здоровье мамы без перемены. А ты замечаешь, что мы идем по другой дороге? Ты хорошо знаешь расположение дворца и тюрьмы Карло?

- Больше, чем бы я этого желал, милая Джельсомина. Но зачем ты меня об этом расспрашиваешь? Мысли мои заняты совсем другим.

Девушка ничего не ответила, но обычно бледные щеки ее стали еще бледней. Браво, привыкший к ее молчаливости, не обратил на это внимания. Он быстро взглянул в окно: перед его глазами тянулся темный, узкий канал, дальше виднелся выход к набережной и к порту.

- Джельсомина!- воскликнул он, невольно отшатнувшись.- Мы на Мосту Вздохов?

- Да, Карло. Ты никогда не проходил по нем?

- Нет, никогда. Хотя я и часто думал, что мне когда-нибудь придется его перейти, но никогда не предполагал, что пойду я здесь с таким провожатым.

- Ну, со мной этот мост для тебя не страшен, и, хотя здесь ходят только сторожа и осужденные, со мной ты можешь пройти безопасно. Мне доверили от него ключ и указали все закоулки, ведущие к нему.

- А не правда ли, странно, что Совет разрешил мне посещать тюрьму без особого надзора, а только с тобой?

- Я лично не нахожу в этом ничего странного, но на самом деле это не разрешается всем. Даже говорят, будто немногие из ступивших на этот мост возвращаются обратно, а между тем, ты меня не спрашиваешь, почему мы идем через него.

Браво недоверчиво посмотрел на свою спутницу, но ее вид рассеял мгновенно его подозрения.

- Так как ты хочешь, чтобы я полюбопытствовал?- промолвил он.- Скажи мне, почему ты меня привела сюда, и, особенно, почему ты здесь остановилась?

- Не забудь, что теперь дело идет к лету, Карло,- сказала девушка тихо,- и что мы напрасно бы его искали в подземных тюрьмах...

- Я тебя понимаю... Идем!

Джельсомина была попрежнему грустна, разделяя горе своего спутника. Пройдя несколько лестниц и множество коридоров, они остановились у одной двери. В то время, как девушка отыскивала ключ, Джакопо с трудом вдыхал горячий, удушливый воздух.

- Мне обещали, что этого больше не будет,- промолвил он,- но эти воплощенные дьяволы забывают свои обещания.

- Карло! Помни, что мы во Дворце дожей,- сказала ему Джельсомина, оглядываясь назад.

- Я хорошо помню все, что касается республики.

- Будь терпелив, милый Карло, всему бывает конец.

- Ты права,- ответил он,- и, может быть, раньше, чем ты рассчитываешь. Но все равно, отвори дверь.

Джельсомина повиновалась, и они вошли.

- Отец,- воскликнул браво, бросаясь к соломенному тюфяку, разостланному на полу.

Худой и истощенный старик поднялся, услышав это слово, и горящими глазами смотрел на Джакопо и Джельсомину.

- Ты не заболел, отец, от быстрой перемены, и вид у тебя лучше, чем в том сыром подвале.

- Ничего. Мне здесь хорошо,- ответил заключенный,- здесь есть свет, хотя, пожалуй, его слишком много... Ты не можешь представить, дитя мое, как приятно видеть день после такой длинной, длинной ночи. Что ты мне скажешь нового, сынок? Расскажи мне о матери...

Браво опустил голову.

- Она счастлива, насколько это для нее возможно без тебя.

- Вспоминает ли она меня?

- Конечно, отец.

- А что сестра? Ты о ней ничего не говоришь, сынок. Перестала ли она напрасно считать себя причиной моих страданий?

- Ей тоже хорошо, отец. Она перестала страдать... о тебе,- ответил Джакопо, едва удерживаясь от слез.

Последовала большая пауза, в течение которой отец, казалось, вспоминал прошлое, а сын рад был не слышать больше вопросов: мать и сестра, о которых расспрашивал старик, давно уже умерли, став жертвой горя. Старик задумчиво посмотрел на сына.

- Нельзя рассчитывать, чтобы сестра вышла замуж. Никому не охота породниться с семьей находящегося так давно в тюрьме.

- Она об этом не думает. Ей хорошо вместе с матерью.

- Да, этого республика не может ее лишить. Нет ли надежды, что вскоре мы будем все вместе? Как давно я не видел никого из семьи, кроме тебя!

Отец привлек к себе и поцеловал Джакопо.

- Есть ли у тебя хоть маленькая надежда на мое освобождение?- спросил старик.- Обещают ли сенаторы, что я на свободе увижу опять солнце?

- Как же, они обещают. Они много обещают.

- Уже четыре года, должно быть, как я сижу в этих стенах. А я все надеялся, что дож вспомнит своего старого слугу и разрешит ему вернуться к семье.

Джакопо молчал, потому что дож, о котором говорил отец, давно уже умер, и в ослабевшей памяти старика стерся долгий ряд проведенных им в тюрьме лет.

- У меня есть развлечения в неволе.

- Скажи же: каким образом ты смягчаешь свое горе?

- Посмотри сюда,- ответил старик с лихорадочным волнением.- Вот видишь эту щель в доске? От жара она все увеличивается, и мне кажется, что она стала вдвое шире за то время, как я здесь. Я иногда говорю себе: вот, когда она дойдет до этого сучка, то сенаторы сжалятся надо мной и выпустят меня на свободу. Мне доставляет удовольствие следить, как она из года в год увеличивается.

- И только?

- А вот еще: в прошлом году я любил наблюдать за пауком; у него была паутина вот здесь. И я надеюсь, что как появятся мухи, так и он выползет за добычей... Да, сенаторы могут меня безвинно осудить, разлучить с семьей, но они не в силах лишить меня всех удовольствий.

Старик замолчал и смотрел то на щель, свидетельницу долгих лет его заключения, то на сына.

- Ну, пусть они возьмут от меня и паука. Я не буду проклинать их за то,- сказал заключенный, натягивая на себя одеяло.

- Отец!

Старик молчал.

- Отец!

- Джакопо, так ты в самом деле думаешь, что сенаторы не будут так жестоки, они не выгонят паука из моей камеры?- спросил старик выглянув из-под одеяла.

- Они не лишат тебя этого удовольствия, отец, потому что оно не касается ни их власти, ни славы.

- Ну, хорошо, я теперь буду спокоен, а то я все боялся; ведь неприятно лишиться друга в тюрьме.

Джакопо постарался развлечь старика другими мыслями. Он поставил на полу перед постелью отца еду, которую разрешали приносить, и, успокоив старика еще раз словами о близкой свободе, заметил, что приближается момент разлуки. Но раньше, чем уйти, Джакопо привел в порядок камеру, раздвинул, насколько мог, больше щели в кровле, чтобы воздух и свет свободнее проходили в помещение, и вышел, наконец, из этого мрачного, раскаленного чердака.

Джакопо и Джельсомина молча шли по бесконечным коридорам, пока вновь не очутились на Мосту Вздохов. Девушка первая прервала молчание.

- Как ты его нашел?- спросила она.

- Он страшно изменился.

- Но ведь есть надежда, не правда ли? Ты сам ему это сказал.

- Ах, ведь я нарочно это говорил, чтобы не лишать его последней надежды.

- Карло, я в первый раз слышу, что ты так спокойно говоришь о несправедливости правительства республики и о заточении твоего отца.

- А потому, моя дорогая, что его освобождение близко.

- Я тебя не понимаю; то ты говоршь, что нет никакой надежды, то о скором освобождении.

- Я говорю о смерти, Джельсомина. Страданьям отца приближается конец.

- Карло, сегодня отец, говоря с тобой, произнес имя, которое я не хотела бы, чтобы он употреблял. Он назвал тебя Джакопо,- сказала вдруг девушка.

Браво бросил на нее беспокойный взгляд и поспешил отвернуться.

- Иногда люди предугадывают свою судьбу, Джельсомина.

- Неужели ты думаешь, что отец подозревает Сенат в намерении прибегнуть к услугам этого страшного чудовища? Ты сердит на Сенат за его несправедливость к твоей семье, но ты не должен думать, что в этом случае он прибегнет к кинжалу наемного убийцы.

- Я думаю только то, о чем говорят каждый день на каналах.

- Мне бы хотелось, чтобы твой отец не произносил никогда этого ужасного имени.

- Ты права, Джельсомина. Но что ты сама думаешь об отце?

- Это посещение не было похоже на предыдущее. Не знаю почему, но раньше ты мне казался более уверенным, когда внушал отцу спокойствие; сегодня ты как бы находил какое-то страшное удовольствие в словах отчаяния.

- Ты ошибаешься,- сказал браво, задыхаясь.- Ты ошибаешься! Сенаторы хотят оказать нам справедливость, наконец... Это почтенные люди. Нельзя сомневаться в их справедливости.

Но сказав это, браво с горечью улыбнулся.

- Ты смеешься надо мной, Карло. Я знаю, что только немногие не делают никому зла...

- Вот что значит жить в тюремной атмосфере. Нет, девушка, есть люди, которые из поколения в поколение родятся мудрыми, добродетельными, ко всему способными и созданными, чтобы бросать в тюрьмы честных тружеников и бедняков. Ведь это ясно, как день, и очевидно, да, очевидно - как стены этой тюрьмы.

Девушка отодвинулась от него; у ней даже мелькнула мысль о бегстве, потому что она ни разу не видела Джакопо таким страшным и странным.

- Я могу подумать, Карло, что отец умышленно назвал тебя этим именем,- сказала она, с упреком посмотрев на искаженное лицо собеседника.

- Родители знают, как называть своих детей... Но довольно, пора мне итти, и на этот раз я ухожу от тебя, дорогая, с тяжелым сердцем.

- Да, у тебя есть дела, и не надо их забывать. Хорошь ли ты за это время зарабатывал на своей гондоле?

- Нет, золото и я, мы не уживаемся вместе.

- Ты знаешь, Карло, что я не богата,- сказала едва слышно Джельсомина,- но, что у меня есть, можешь считать своим. Мой отец беден, иначе он не жил бы страданием других, будучи сторожем тюрьмы.

- Его служба много лучше дела тех, что возложили на него эту обязанность; она более невинна и гораздо более честна.

- Ты говоришь не так, как большинство, Карло. Я боялась, что ты постыдишься быть мужем дочери тюремщика.

- В таком случае ты не знаешь ни Карло, ни людей. Если бы твой отец был членом Сената или Совета Трех, и если бы это было известно, то тогда ты могла бы горевать... Но уже поздно, Джельсомина, и я должен уйти.

Джельсомина, пропустив молодого человека вперед, заперла дверь крытого моста. Пройдя несколько коридоров и лестницу, они вышли к набережной, где браво, торопливо простившись с девушкой, вскочил в свою гондолу и удалился.

ГЛАВА XX

Маски шныряли по Большой площади, гондолы скользили по каналам, смех и песни раздавались со всех сторон.

Выйдя из гондолы на набережной, Джакопо смешался с толпой. Проходя вдоль темных аркад Бролио, он искал глазами дона Камилло Монфорте; на углу Малой площади они встретились, обменялись условленными знаками, и браво повернул назад к набережной, не обратив на себя ничьего постороннего внимания.

Сотни лодок стояли у берега Пьяцы. Джакопо отыскал свою, быстро погнал ее вниз по каналу и через несколько минут был уже у борта "Прекрасной Соррентинки". Хозяин фелуки прогуливался по палубе, весь экипаж пел хором на носу судна. Стефано, казалось, ожидал этого посещения, потому что немедленно отвел браво на самый дальний конец кормы.

- Ты хочешь мне передать что-нибудь важное, Родриго?- спросил моряк, узнав браво по условному знаку; настоящего имени браво он не знал.

- Ты совсем готов к выходу в море?

- Куда угодно! Хоть на Левант или к Геркулесовым Столбам. Мы подняли реи с заходом солнца, и нас надо предупредить только за час, чтобы успеть обогнуть Лидо.

- В таком случае я вас предупреждаю.

- Родриго, вы доставляете ваш товар на рынок, где его и без того много. Мне уже объявлено, что сегодня ночью мы понадобимся.

- Ты прав, Стефано, Но точность необходима, когда дело касается важного поручения.

- Не желаете ли сами посмотреть, синьор?- сказал моряк, понизив голос.- Конечно, нельзя сравнить "Прекрасную Соррентинку" по величине с "Буцентавром", но если принять во внимание ее вместимость, можно сказать, что в ней можно расположиться не хуже, чем во дворце дожей. Впрочем, когда я узнал, что на ней будет пассажиркой прекрасная дама я почувствовал, что это уже касается чести моей родной Калабрии...

- Отлично. Если тебе объяснили все подробности, я не сомневаюсь, что ты считаешь это за честь для себя.

- Мне ничего не сказали, кроме того, что одна молодая особа, в которой Сенат принимал большое участие, покинет сегодня ночью город и переедет на восточный берег в Далмацию. Если вам не трудно, синьор Родриго, то я буду рад узнать, кто ее спутники.

- Ты все узнаешь, когда придет время, а пока молчи. Я очень доволен, что у тебя все наготове; желаю тебе спокойной ночи и счастливого путешествия. Вот еще что. Скажи: в котором часу ты ждешь берегового ветра?

- Так как сегодня день был очень жаркий, то берегового ветра нельзя ждать раньше полночи.

- Отлично! Я надеюсь на тебя. Еще раз до свиданья!- сказал браво, прыгнув в гондолу.

Послышался плеск весла, и в то время, как Стефано, все еще стоял на палубе, высчитывал выгоды, которые он мог извлечь из предложенной ему поездки, гондола Джакопо уже быстро приближалась к набережной.

Расставаясь с доном Камилло, Джакопо обещал ему пустить в ход все средства, которые ему подскажут его природная проницательность и опытность, чтобы разузнать, как намерен Сенат поступить в дальнейшем с донной Виолеттой. Браво знал, что Сенат имел обыкновение менять агентов в щекотливых делах, чтобы лучше сохранять тайну. И Джакопо часто сам прибегал к этому средству для переговоров с Стефано, которым пользовались при исполнении секретных мероприятий. Но никогда раньше не случалось, чтобы разрешалось другому агенту вмешиваться в его переговоры. Ему было поручено предупредить Стефано быть наготове по первому приказанию для нового поручения. Но после допроса Антонио ему не давали новых приказаний.

Долгое отсутствие поручений заставило Джакопо задуматься, и вид фелуки дал случайное направление его розыскам. Как только Джакопо вышел из гондолы на набережную, он поспешил вернуться на "Бролио", переполненное в это время гуляющими. Убедившись, что дон Камилло уже ушел, браво смешался с толпой. Он присматривался к гуляющим, как вдруг кто-то коснулся его локтя.

Джакопо не имел обыкновения заговаривать без надобности на площади святого Марка, особенно в этот час. Джакопо оглянулся: тот, кто остановил браво, дал ему условный знак следовать за ним. Широкое домино до такой степени скрывало его фигуру, что не было ровно никакой возможности отгадать даже телосложение незнакомца. Дойдя до укромного места, где никто из любопытных не мог их услышать, незнакомец остановился и осторожно всмотрелся в Джакопо. Он закончил этот осмотр и сделал знак, что уверен в своем предположении. Джакопо ответил ему тем же и сохранял молчание.

- Ой-ой! Можно подумать, что ваш духовник наложил на вас эпитимию (Эпитимия - наказание, налагаемое "за грехи" церковью. (Прим. ред.)) в виде молчания, или что вы нарочно отказываетесь говорить с вашим слугой.

- Что тебе надо? И почему ты уверен, что я тот самый, кого тебе надо?

- Ой, господин! От опытного взгляда не ускользнет ни одна мелочь. И я всегда узнаю вас в толпе праздношатающихся.

- Ну, и хитрец же ты, Осия! Положим, твоя хитрость и спасает тебя.

- Это единственная защита здесь против притеснений, синьор.

- Но к делу. Я тебе ничего не закладывал, да, кажется, ничего тебе и не должен.

- Праведный Самуил! Я не виноват, что ваше сиятельство так умеете забывать свои заклады. Но весь Реальто может подтвердить наши счеты, которые теперь уже возросли до значительной суммы...

- Ну, хорошо, хорошо! Зная мое происхождение, ты выбрал неудобное место надоедать мне.

- Я никоим образом не хочу сделать неприятность кому-либо из патрициев. И молчу... Надеясь, что со временем вы узнаете свою подпись и печать.

- Люблю тебя за осторожность, Огня. Но я тороплюсь. В чем твое настоящее дело?

Ювелир оглянулся и, приблизившись вплотную к мнимому патрицию, продолжал:

- Синьор, вашей семье грозит большая утрата. Вам известно, что Сенат неожиданно освободил вашего уважаемого отца от опеки над донной Виолеттой?

Джакопо вздрогнул; но это волнение было вполне естественно для человека, заинтересованного в крупном приданом.

- Успокойтесь, синьор, всем приходится переживать подобные разочарования в юности. И меня, вот, прислали уведомить вас, что ее хотят удалить из этого города.

- А куда хотят ее отослать?- спросил с живостью Джакопо.

- Вот это-то и неизвестно. Но ваш отец предусмотрительный человек, хорошо знакомый с правительственными тайнами... Иногда я даже думаю, не состоит ли он членом Совета Трех.

- А почему бы и нет? Он из старинной фамилии.

- Я ничего не говорю против этого Совета, синьор. И никто на Риальто не отзывается о нем плохо. Всем известно, что он занимается больше доходным ремеслом, чем обсуждением разных там правительственных мероприятий... Но все равно, к какому бы совету ваш батюшка ни принадлежал, дело в том, что нам грозит опасность.

- Я понимаю тебя. Ты боишься за деньги? Я сознаю важность твоих опасений, основанных на твоем чутье...

- И на смутных намеках вашего уважаемого батюшки.

- Разве он сказал что-нибудь положительное?

- Он говорил мне иносказательно, синьор. Но я понял, что богатую наследницу собираются выслать из Венеции. И так как я лично заинтересован в этом деле, то я не пожалел бы лучшей бирюзы из моей лавки, чтобы узнать, куда ее хотят отправить.

- Уверен ли ты, что ее отправят сегодня ночью?

- Вполне уверен.

- Ладно! В таком случае я сам позабочусь о моих и твоих интересах.

Джакопо кивнул головой ювелиру и пошел через Пьяццу. Оставшись один, Осия стоял в задумчивости, как вдруг его кто-то окликнул.

- Что тебе надо от меня?- спросил ювелир, обращаясь к маске.

- Не в службу, а в дружбу, Осия. Можешь ли ты мне дать взаймы под хорошие проценты?

- С этим вопросом лучше было бы обратиться к казначею республики. У меня, правда, есть несколько драгоценных камней, которые я с охотой продал бы какому-нибудь любителю.

- Не в том дело. Все знают, что у тебя денег куры не клюют. И другой на твоем месте не отказался бы одолжить тысячу дукатов с ручательством таким же надежным, как законы республики.

- Тот, кто приписывает мне такое богатство, издевается над моей бедностью, синьор. Если вам угодно купить аметист или рубин, то я к вашим услугам.

- Мне надо денег, старик. У меня безотлагательная нужда, и мне некогда проводить попусту время. Говори твои условия.

- Синьор, тысяча дукатов не валяются на улице. Чтобы их дать взаймы, надо раньше много потрудиться над их собиранием; а тот, кто хочет их занять, должен быть хорошо известным на Риальто.

- Ты ведь даешь взаймы знатным маскам под солидные залоги, осторожный Осия. Или твоя репутация слишком широка для твоего действительного великодушия?

- Солидный залог мне дает возможность не сомневаться, если бы даже мой заемщик был так же таинственен, как члены Совета Трех. Если хотите, придите ко мне завтра, а я пошарю у себя в сундуках.

- Не могу я откладывать. Скажи прямо: можешь ли ты мне дать взаймы? Тогда назначай сам какие хочешь проценты.

- При помощи друзей, моих соотечественников, я, пожалуй, смог бы набрать нужную сумму под залог драгоценных камней.

- Этот неопределенный ответ меня не удовлетворяет. Прощай Осия, пойду еще где-нибудь поищу.

- Ах, мне хочется вам услужить, и ради вас только я, так и быть, рискну! Один еврей, Леви из Ливорно, оставил мне на сохранение кошель как-раз с этой суммой. На подходящих условиях я им воспользуюсь и верну ему деньги потом из моих собственных средств.

- Очень тебе благодарен за это предложение, Осия,- сказал незнакомец, приподнимая маску.- Это облегчит наши переговоры. Может быть, кошель из Ливорно здесь с тобой?

Осия замер от неожиданности. Оказалось, что он сообщил какому-то незнакомцу, может быть, даже полицейскому агенту, свои соображения насчет намерений Сената в отношении донны Виолетты. Мало того, он лишился единственного довода для отказа в займе молодому кутиле Джакомо Градениго, сыну сенатора, сказав ему о кошельке из Ливорно.

- Надеюсь, что прежние отношения не помешают нашему договору, Осия?- заметил бесшабашный наследник сенатора Градениго.

- Отец Авраам! Если бы я знал, что это вы, синьор Джакомо, то мы давно бы с вами покончили.

- Да! Ты притворился бы, что у тебя нет денег, как это ты делаешь с некоторого времени.

- Нет, синьор, я никогда не отказываюсь от того, что сказал. Но дело в том, что Леви взял с меня слово, что я дам эти деньги только в руки самого надежного человека.

- Он может быть совершенно спокоен: ты сам их занимаешь, чтобы одолжить мне. Итак, вот тебе в залог драгоценности. Теперь давай цехины.

Даже и решительный тон Джакомо Градениго не подействовал бы на каменное сердце ростовщика, но когда, опомнившись от неожиданности, он начал объяснять молодому патрицию свои опасения относительно приданого донны Виолетты, к его успокоению, Джакомо Градениго объявил, что занимаемые деньги хочет употребить именно на то, чтобы перевести богатую наследницу куда-нибудь в безопасное место. Это обстоятельство сразу изменило дело. Осия нашел выгодным одолжить молодому патрицию цехины своего мнимого друга из Ливорно. Когда обе стороны пришли к соглашению, они покинули площадь, чтобы завершить сделку.

ГЛАВА XXI

Наступала ночь. Музыка раздавалась слышнее среди тишины города, и гондолы патрициев снова показались на каналах. Среди этих легких гондол, быстро скользивших по поверхности воды, виднелась одна лодка, медленно плывшая вдоль канала. Ее гребцы казались утомленными, и по сильно выцветшей окраске лодки можно было думать, что она возвращалась из далекого путешествия.

Вдруг гондола свернула с середины большого канала и вошла в один из редко посещаемых боковых притоков. Здесь она прибавила ходу и скоро очутилась в самом бедном квартале Венеции. Там она остановилась около одного, повидимому, торгового помещения, и один человек из экипажа гондолы вышел из нее и направился к мосту; остальные разлеглись на скамьях для отдыха.

Вышедший из гондолы прошел несколько узких переулков и постучал в окно, которое тотчас же открылось. Женский голос спросил: кто там?

- Это я, Аннина,- ответил Джино,- открой мне поскорей, у меня спешное дело.

Убедившись, что пришедший был один, Аннина отворила дверь и впустила в дом гондольера.

- Ты пришел совсем не во-время, Джино,- сказала она,- я собиралась пойти подышать свежим воздухом. Твои посещения вообще не доставляют мне особенного удовольствия, и, когда у меня есть другие дела, они меня стесняют.

Это холодное замечание могло бы оскорбить Джино, если бы его чувство к Аннине было сильнее, но, привыкнув к ее капризам, он опустился на стул с видом человека, решившего остаться.

- Убирайся отсюда! Я не могу напрасно терять времени.

- Ты сегодня что-то особенно торопишься, Аннина?

- Да, тороплюсь избавиться от тебя... Слушай, Джино, и запомни хорошенько, что я тебе скажу. Твой хозяин подвергся опале, и вот-вот его вышлют из Венеции со всеми его служащими-бездельниками. Так знай: я вовсе не намерена уезжать из моего родного города.

Гондольер улыбнулся с нескрываемым безразличием к ее деланному презрению, но, вспомнив о своем поручении, тотчас же принял серьезный вид и постарался почтительным обращением успокоить злобу своей непостоянной возлюбленной.

- Да поможет мне святой Марк! Если нам не суждено быть вместе, Аннина, это не может нам помешать все-таки заключить выгодную для нас обоих сделку. Я нарочно ехал темными каналами к тебе. Привез я сладкое, выдержанное вино, и твоему отцу редко приходилось добывать такое... А ты меня гонишь, как собаку!

- Сегодня у меня нет времени разговаривать с тобой, Джино, и, если бы ты меня не задержал, я давно бы уже веселилась.

- Ну, запри же дверь дома, моя милая, и не ломайся со старым другом. Пойдем попробуем моего вина,- сказал гондольер, выводя девушку из дома и услужливо помогая ей запереть дом.

Окончив это дело, они оба прошли по набережной. Перейдя мост, Джино указал девушке свою гондолу и подтолкнул ее локтем:

- Ты не соблазнишься, Аннина?

- Твоя неосторожность может нам в один прекрасный день сослужить плохую службу: разве можно оставлять контрабандистов так близко около нашего дома? Ну, говори, каких виноградников это вино?

- С подошвы Везувия, и виноград созрел при вулканическом жаре. Если мои товарищи продадут это вино старому Беппо, твой отец пожалеет, что упустил этот случай.

Аннина, всегда готовая на выгодную сделку, с завистью взглянула на гондолу; она уже представляла себе ее наполненной бурдюками с крепким и сладким неаполитанским вином.

- Ты больше не приедешь к нам, Джино?

- Это зависит от тебя. Ну, иди в гондолу и попробуй вино.

Аннина колебалась недолго; они быстро вошли в лодку, не обращая внимания на гондольеров, растянувшихся на скамьях, и откинули занавес каюты. Там сидел кто-то, облокотясь на мягкие подушки: оказалось, что гондола, похожая снаружи на лодку контрабандистов, имела все удобства городских гондол.

- Добро пожаловать!- сказал он.- Теперь уж мы с вами, Аннина, не расстанемся так скоро, как раньше.

С этими словами мнимый гондольер встал и оперся на плечо Аннины, она очутилась лицом к лицу с доном Камилло Монфорте.

Привыкшая к хитростям, Аннина ничем не выказала своего испуга.

- Я вижу, что герцог святой Агаты удостоил контрабандную торговлю своим участием?- произнесла она притворно-шутливым тоном.

- Я здесь не для шуток, и ты в этом сама убедишься, девушка. Тебе предстоит выбор между искренним признанием и моей местью.

Дон Камилло говорил спокойно, но Аннина поняла, что имела дело с решительным человеком.

- Какого признанья ожидает от меня ваша светлость?- спросила она, не будучи в силах больше скрывать своего волнения.

- Я желаю одной правды. И помни, что на этот раз мы не расстанемся, пока я не узнаю. Я теперь на ножах с венецианской полицией, и твое присутствие здесь - первый результат моего замысла.

- Ваша светлость, не слишком ли это смелый поступок на каналах Венеции?

- Последствия касаются только меня; но в твоих интересах во всем сознаться.

- Я не заставлю себя принуждать силой, синьор?

- Ну, говори скорей, потому что время не терпит.

- Синьор, я не стану отрицать, что с вами дурно поступили. Разве можно так поступать с благородным иностранцем, который, как всем известно, имеет все права на сенатские почести.

- Довольно болтовни, говори дело!

Увидев, что гондола, миновав каналы, плыла уже по лагунам, Аннина поняла, что находится во власти дона Камилло, и решилась говорить более ясно.

- Вероятно,- сказала она,- ваша светлость подозревает, что Совет узнал о вашем намерении бежать с донной Виолеттой?

- Мне это все уж и так известно.

- Но я не могу сказать, почему меня выбрали в служанки к этой девице.

- Я был терпелив с тобой, Аннина, и ждал только того времени, когда мы выедем из каналов. Теперь ты должна говорить ясно, без всяких уверток. Где ты оставила мою жену?

- Ваша светлость! Да разве вы думаете, что Сенат сочтет этот брак законным?

- Отвечай мне, я тебе приказываю, или я найду средства заставить тебя говорить. Где ты оставила мою жену?

- Я ей не понадобилась в дороге, и полицейские агенты высадили меня на первом встречном мосту.

- Напрасно ты стараешься меня обмануть... Мне хорошо известно, что, покинув казенную гондолу, на которой находилась донна Виолетта, ты на закате солнца была в тюрьме святого Марка.

Удивление Аннины было вполне естественным.

- Боже мой! Да вы осведомлены больше, чем это предполагает Совет.

- И в этом ты убедишься ценою твоей жизни, если не скажешь мне правды. Из какого монастыря ты возвращалась?

- Ни из какого, синьор. Если ваша светлость узнала, что Сенат заключил синьору Пьеполу в тюрьму, то вы не должны за это пенять на меня.

- Твои хитрости бесполезны, Аннина: ты была в тюрьме у своей двоюродной сестры Джельсомины, дочери тюремного ключника; ты ходила, чтобы взять от нее контрабанду, которую, пользуясь ее наивностью, ты часто оставляешь у нее. Донна Виолетта - не заурядная пленница, чтобы ее запирали в тюрьме.

- Ох!

Аннина смогла выразить свое удивление только этим восклицанием.

- Да, ты теперь видишь, что мне все известно, и тебе не удастся обмануть меня. Ты редко бываешь у Джельсомины, но, возвращаясь по каналу в тот вечер...

Крики, раздавшиеся вблизи, прервали дона Камилло. Он поднял глаза и увидел сплоченную массу лодок, двигавшуюся к городу. Тысячи голосов кричали одновременно, и общий жалобный гул доказывал, что толпа была взволнована одним чувством. Удивленный этим зрелищем и тем, что гондола была как-раз на дороге этой флотилии, дон Камилло на время забыл о допросе.

- Что это значит, Джакопо?- спросил он вполголоса, обращаясь к рулевому.

- Это рыбаки синьор; судя по шуму, мне думается, что среди них возмущение... Уже давно между ними было недовольство из-за отказа освободить с галер сына одного из их товарищей.

Из любопытства гребцы дона Камилло приостановились было на минуту, но вскоре увидели необходимость свернуть с пути. Угрожающий крик с приказанием перестать грести заставлял дона Камилло или налечь сильнее на весла, чтобы скрыться, или повиноваться. Он выбрал второе.

- Кто вы такие?- спросил человек, казавшийся среди рыбаков предводителем.- Если вы из лагун и честные люди, то присоединяйтесь к товарищам и пойдем вместе на площадь святого Марка требовать справедливости.

- Отчего такое волнение?- спросил дон Камилло, костюм которого скрывал его звание.- Почему вы собрались все вместе, друзья?

- А вот посмотрите!

Дон Камилло обернулся и увидел посиневшее лицо и мертвые открытые глаза старика Антонио. Сотни голосов при несмолкаемых криках давали ему объяснения, и если бы не рассказ Джакопо, то трудно было бы разобраться в этом шуме.

- Правосудия!- кричали взволнованные голоса. Рыбаки поднимали голову старого Антонио, чтобы выставить ее на яркий свет луны.- Правосудия во дворце и хлеба на площади!

- Просите этого у Сената!- сказал Джакопо насмешливым тоном, который он не старался скрывать.

- Ты полагаешь, что наш товарищ наказан таким образом за проявленную им вчера смелость?

- В Венеции случаются вещи и страшнее этой.

- Они нам запрещают закидывать сети в канале Орфано (Канал Орфано был назначен для выполнения в его водах тайных казней; в нем поэтому была запрещена рыбная ловля. (Прим. ред.)) из боязни чтоб не обнаружились тайны их правосудия, а теперь у них уже хватило смелости утопить одного из наших среди наших рыболовных гондол.

- Правосудия! Правосудия!- вновь закричали многочисленные хриплые голоса.

- На площадь святого Марка! Сложим труп к ногам самого дожа! Вперед, товарищи! Пусть кровь Антонио падет на головы его убийц!

Рыбаки снова взялись за весла и быстро направились к Большому каналу.

Эта встреча произвела сильное впечатление на Аннину. Дон Камилло воспользовался ее испугом для дальнейшего допроса, потому что время не допускало никаких промедлений.

Когда возмущенные рыбаки с криками въезжали в город, гондола дона Камилло Монфорте двигалась вперед по обширной спокойной поверхности лагун.

ГЛАВА XXII

Легко представить себе ту тревогу, с которой патриции слушали крики рыбаков, направляясь к Большой площади. Некоторые из них, сознавая все, что было шаткого в их положении, давно уже предчувствовали близкую гибель государственного устройства Венеции и уже придумывали наиболее надежные меры к обеспечению своей личной безопасности. Другие слушали эти крики с удивлением и воображали, что они возвещали какую-нибудь победу святого Марка. Только немногие понимали опасность.

Рыбаки не были в состоянии ни определить свои собственные силы, ни обдумать свои случайные выгоды; они действовали только под влиянием порыва. Вчерашнее торжество их старого товарища, холодный отказ дожа и происшествия на Лидо, которые кончились смертью Антонио,- все это возмутило их.

Войдя в канал, они должны были замедлить ход, так как недостаток пространства не позволял даже пользоваться веслами. Каждый желал быть ближе к телу Антонио. Приблизившись: к мосту Риальто, часть их вышла на берег и ближайшими улицами направилась к площади. Остальные лодки, менее стесненные, могли продвигаться быстрее.

В это время какая-то гондола, экипаж которой был вдвое многочисленнее обыкновенного, быстро вышла из бокового канала и, повернув в Большой, очутилась, совершенно случайно, как-раз против сплошной линии рыбацких лодок. Гондольеры казались удивленными этим необыкновенным зрелищем и с минуту не знали, к какой стороне им примкнуть.

- Это гондола республики!- закричали рыбаки.

А один голос добавил: "Канал Орфано!"

Простого подозрения относительно поручения, которое приписывали гондоле эти два слова, в подобную минуту было достаточно, чтобы возбудить среди рыбаков новую вспышку ярости. С угрожающими криками часть лодок кинулась за гондолой. Республиканские гондольеры обратились в бегство. Они причалили к берегу и, выскочив на один из досчатых помостов, окружающих многие венецианские дворцы, исчезли в боковом переулке.

Ободренные этим успехом, рыбаки схватили пустую гондолу и повели ее среди своей флотилии, оглашая воздух торжествующими криками. Некоторые из них, из любопытства, проникли в каюту, обтянутую черным сукном и похожую благодаря этому на катафалк. В ту же минуту они вышли обратно и вывели с собой монаха.

- Кто ты такой?- спросил монаха хриплым голосом тот из рыбаков, который играл в этот день роль предводителя.

- Как видишь, я монах-кармелит.

- Служишь ли ты правительству? Ездил ли ты на канал Орфано затем, чтобы дать отпущение какому-нибудь несчастному?

- Я здесь не один, а при даме, которая нуждается в моих советах и молитвах. Свободный человек и заключенный одинаково могут рассчитывать на мои заботы.

- Оказывается, ты не гордец и, вероятно, согласен помолиться за одного бедняка?

- Я не вижу никакой разницы между дожем и рыбаком. Но я все-таки не хотел бы оставить моих спутниц, которые...

- С ними ничего не случится. Ну, войди в мою лодку!

Отец Ансельм вернулся в каюту казенной гондолы, объяснил все происшествие своим испуганным спутницам и затем вышел, чтобы исполнить требование рыбаков. Его повели в гондолу, которая была впереди всех, и указали тело старого рыбака.

- Перед тобой тело честного рыбака,- сказал его спутник,- между нами он был самый старый и ловкий рыбак, готовый всегда помочь своему товарищу.

- Я охотно верю тебе.

- Вчера он вышел победителем над лучшими гондольерами Венеции, и за то, что он попросил свободы для своего внука, республика убила его.

Лодки двинулись дальше.

Эта процессия представляла странное зрелище. Впереди всех плыла гондола с останками Антонио. Монах с обнаженной головой и с скрещенными на груди руками стоял у изголовья. Слышался только равномерный плеск весел и дрожащий голос монаха, прерываемый время от времени пением рыбаков.

Большая республиканская гондола шла в середине этой движущейся массы, потому что рыбаки не хотели отказаться от своего трофея. В таком порядке эта торжественная процессия въехала в порт и причалила к набережной в конце Пьяцетты.

Площадь святого Марка представляла в эту минуту интересную картину. Огни в кофейнях исчезли, любители веселья поспешили скрыться, боясь смешаться с рыбаками, а шуты и уличные певцы, сбросив маску веселости, приняли более подходящий общему настроению вид.

- Правосудия!- закричали тысячи голосов, когда тело Антонио было принесено во двор Дворца дожей.- Правосудия во дворцах, а хлеба на площади!

Обширный темный двор был наполнен загорелыми взволнованными рыбаками. Тело было положено внизу Лестницы Гигантов.

Совет Трех был извещен о прибытии волнующихся рыбаков. Собравшись во дворце, они устроили секретное совещание о возможной причине восстания.

- Известили ли далматинскую гвардию о возмущении?- спросил один из членов тайного судилища.- Нам придется прибегнуть к ее залпам, прежде чем утихнет восстание.

- Положитесь в этом случае на обыкновенные власти, синьор,- ответил сенатор Градениго.- Я боюсь единственно, как бы не было здесь какого-нибудь заговора, могущего поколебать верность войск.

- Чего они еще добиваются? Им мало того, что у них есть, и они хотели бы иметь лучшее обеспечение, чем наши речи и уверения.

- Человек завистлив: бедняк хочет быть богатым, слабый - сильным.

- Есть, однако, исключение в этом правиле: богатые редко желают сделаться бедными, как и сильные не желают стать слабыми.

- Можно подумать, что вы сегодня надо всем смеетесь, синьор Градениго, но я полагаю, что говорю так, как следует говорить сенатору Венеции.

- Вы правы, ваши слова не представляют ничего необыкновенного. Но я сомневаюсь, чтобы дух наших законов подходил к богатству, приходящему в упадок... Во всяком случае, надо обратить должное внимание на возмущение; идемте к дожу. Он выйдет к народу с некоторыми патрициями и с одним из нас, как свидетелем. Большее число могло бы повредить нашему достоинству.

Тайный Совет разошелся как-раз в тот момент, когда траурная процессия входила во двор Дворца Дожей.

Толпа, собравшаяся во дворец, начала угрожающе кричать при виде дожа, только по имени управлявшего этим искусственным государством, но многолетняя привычка рыбаков к повиновению заставила их мало-помалу стихнуть. Среди наступившей тишины слышалось только шуршанье одежды дожа, двигавшегося медленными шагами.

- Почему вы здесь собрались, друзья?- спросил дож, дойдя до вершины Лестницы Гигантов.- И главным образом, скажите, почему вы подошли к дворцу вашего правителя с непристойными криками.

Рыбаки переглянулись и, казалось, искали в своей среде человека, который мог бы ответить за всех. Наконец, один из них, находившийся в самой середине толпы, где его нельзя было заметить, закричал:

- Правосудия!

- Мы этого и сами желаем,- сказал дож,- и добавлю, что мы это и исполняем. Но почему вы собрались здесь в таком оскорбительном для нас виде?

Все молчали. Единственный человек из всей корпорации рыбаков умел избавиться от оков привычки и предрассудка, но сейчас он был мертв.

- Что же никто не отвечает?- вновь спросил дож.- Вы смело кричите, когда вас не спрашивают, и становитесь безгласными, когда, к вам обращаются!

- Не угодно ли вашему высочеству говорить с ними снисходительнее,- сказал тихо дожу член Тайного Совета.- Далматинцы еще не готовы.

Дож поклонился в знак согласия на это замечание и продолжал более кротким голосом:

- Если никто из вас не хочет мне сказать, чего вы желаете, то я должен буду приказать вам разойтись, мое отеческое сердце...

- Правосудия!- повторил тот же голос из толпы.

- Но необходимо, чтобы мы знали, чего вы требуете.

- Взгляните сюда, ваше высочество!

Более смелые из рыбаков повернули тело Антонио таким образом, что оно все оказалось освещенным лунным светом. Дож вздрогнул и медленно спустился по лестнице в сопровождении своей свиты и охраны. Он остановился возле тела.

- Неужели этот человек умер от руки убийцы?- спросил он, посмотрев на труп и перекрестившись.- Что мог выиграть убийца от смерти подобного человека? А может быть, этот несчастный пострадал во время ссоры с кем-нибудь из товарищей?

- Ничего подобного, великий дож; мы боимся, не стал ли Антонио жертвой гнева святого Марка.

- Его зовут Антонио? Не он ли хотел вчера после гонок учить нас управлять государством.

- Он самый, ваше высочество,- ответил наивно один из рыбаков,- это был лучший рыбак и лучший друг в нужде.

- Да, это был душа-человек,- заявил другой рыбак из толпы.

Дож начал подозревать правду; он украдкой посмотрел на инквизитора, но не нашел в его лице ничего, что бы могло рассеять возникшее подозрение.

- Может ли кто-нибудь из вас объяснить мне, каким образом умер этот несчастный?

Главный оратор рыбаков взял это на себя и рассказал дожу, как они нашли труп Антонио.

- Я в этом не вижу ничего, кроме тех опасностей, которым подвержена жизнь рыбака,- заметил один из членов Тайного Совета.- Он умер от какого-нибудь несчастного случая.

- Сенатор,- отвечал рыбак с сомнением,- но ведь правительство святого Марка было обижено...

- Мало ли что среди вас болтают о святом Марке. Но если уж верить всему, что рассказывают о делах этого рода, то преступников ведь топят не в лагунах, а в канале Орфано.

- Верно, синьор, и нам под страхом смерти запрещено забрасывать там сети.

- Вот и еще причина, заставляющая думать, что смерть его была случайной. Есть ли признаки насилия на его теле? Никто не осматривал его тела?.. Но я вижу здесь кармелита... Батюшка, можете ли вы что-нибудь сказать по этому делу?

Монах старался говорить, но ему не хватало голоса. Он скрестил руки на груди и молчал.

- Ты не хочешь отвечать?- сказал дож.- Где ты нашел это тело?

Отец Ансельм вкратце рассказал, каким образом он был принужден исполнить требование рыбаков.

Рядом с дожем находился молодой патриций. Обманутый, как и все, тоном монаха, который один знал причину смерти Антонио, он из человеколюбия желал верить, что рыбак не был жертвой насилия.

- Я слышал об этом Антонио,- сказал этот молодой сенатор, по имени Соранцо.- Мне говорили об его успехах на гонке. У него, кажется, был соперник браво Джакопо?

Глухой ропот прокатился по толпе.

- Говорят, этот Джакопо вспыльчив и жесток, и, может быть, он хотел расплатиться с ним за свою неудачу.

Более сильный ропот доказал успех этого внушения.

- Джакопо расправляется только кинжалом,- сказал предводитель рыбаков, наполовину убежденный, но все-таки сомневаясь еще...

- При случае подобный человек может всегда воспользоваться и другими средствами для удовлетворения своей злобы. Вы разделяете мое мнение, синьор?

Сенатор Соранцо обратился чистосердечно с этим вопросом к одному из членов Тайного Совета. Тот казался удивленным возможностью этого предположения, но ограничился лишь кивком головы.

- Джакопо - виновник его смерти!- закричали в толпе.- Старый рыбак победил браво, и ему понадобилась кровь, чтобы смыть этот стыд.

- Все будет расследовано с строгим беспристрастием,- сказал дож, повернувшись, чтобы подняться на лестницу, и затем добавил:- Пусть выдадут денег на панихиды... Уважаемый батюшка, я прошу вас позаботиться об этом теле, и лучше всего вы сделаете, если проведете ночь около него.

По тайному приказанию инквизиторов далматинская гвардия вернулась в казармы. Через несколько минут все было приготовлено. Из собора принесли гроб, положили в него тело и подняли над ним балдахин.

Отец Ансельм шел впереди процессии, которая, пройдя в главные ворота дворца, перешла через площадь.

ГЛАВА XXIII

Причалив к набережной, все рыбаки пошли за похоронной процессией. Донна Виолетта и ее наставница с тревогой прислушивались к удалявшемуся шуму.

- Они ушли,- сказала донна Флоринда.

- Да, и скоро полиция придет нас разыскивать.

- Их не видно! Бежим.

В одну минуту дрожавшие от волнения беглянки очутились на набережной. Пьяцетта была совершенно пуста. Глухой шум, как беспокойное жужжанье пчел, доносился со двора дожа.

- Там что-то неладно,- сказала гувернантка.

Вдруг они услышали приближавшиеся шаги. Человек в костюме лагунского рыбака шел со стороны Бролио.

- Монах поручил мне передать вам это,- сказал он, оглядываясь вокруг.

Он передал донне Флоринде клочок бумаги и, получив монету, поспешно скрылся.

Благодаря яркому лунному свету донна Флоринда могла прочесть несколько слов, написанных рукой, хорошо знакомой ей еще с молодости:

"Спасайтесь Флоринда! Нельзя терять ни минуты. Набегайте людных улиц и как можно скорее ищите убежища".

- Но куда же бежать?- вскричала она растерянно.

- Куда бы ни было, лишь бы скрыться,- ответила донна Виолетта.- Идите за мной.

Вскоре они очутились под аркадами Бролио. Первой мыслью донны Виолетты было пойти упасть к ногам дожа, который приходился ей дальним родственником; но, услышав доносившиеся со двора крики, она поняла невозможность пробраться к дожу. Через минуту они очутились на мосту, перекинутом через канал святого Марка. Несколько матросов, стоя на своих фелуках, с любопытством посмотрели на них, но вид испуганных женщин, скрывавшихся от толпы, не заключал в себе ничего такого, что могло бы привлечь особенное внимание.

С моста они вдруг увидели массу людей, шедших им навстречу вдоль набережной. Видно было, как блестело оружие; слышались равномерные шаги дисциплинированного войска. Далматинская гвардия в полном составе выходила из своих казарм. Страх охватил обеих беглянок. Они вбежали в первую попавшуюся дверь. Навстречу им вышла девушка.

- Вы здесь вполне в безопасности, синьоры,- сказала она своим мягким венецианским акцентом,- за этими стенами никто не посмеет вас тронуть.

- Чей это дворец?- спросила донна Виолетта, переводя дыхание.- Я надеюсь, что здесь не откажут в гостеприимстве дочери Пьеполо?

- Вы желанная гостья, синьора,- сказала венецианка, низко кланяясь.

- Скажи имя твоего хозяина, чтобы мы могли попросить у него приема.

- Святой Марк.

Донна Виолетта и гувернантка остановились на минуту.

- Может быть, сами того не зная, мы вошли во дворец?

- Этого не могло случиться, потому что канал отделяет вас от палат дожа; но святой Марк и здесь распространяет свою власть. Поверьте мне, что здесь, в тюрьме, при помощи дочери тюремного смотрителя, вы можете найти совершенно безопасный приют.

- Как тебя зовут, дитя мое?- спросила донна Флоринда, в то время как ее спутница молчала от удивления.- Мы тебе очень благодарны за твою готовность оказать нам услугу в такой тяжелый для нас момент... Как твое имя?

- Джельсомина,- ответила скромно девушка.- Я единственная дочь тюремного смотрителя; я видела, как вы бежали по набережной, скрываясь от далматинцев, с одной стороны, и от толпы - с другой, и я подумала, что в такую минуту и тюрьма может вам показаться на время желанным убежищем.

- Твоя доброта не обманула тебя. Не можешь ли ты проводить нас в какое-нибудь менее людное место?

- Не беспокойтесь, сударыня, вы здесь в совершенной безопасности,- сказала Джельсомина, проводя их коридором в квартиру своего отца, откуда она увидела их бежавшими в испуге по набережной.- Сюда никто не входит, кроме меня и моего отца, да и он мало бывает дома, занятый по службе.

- Но у вас есть прислуга?

- Никого, сударыня. Дочери тюремного смотрителя приходится делать все самой.

- Ты нам окажешь большую услугу,- сказала донна Флоринда,- если примешь меры, чтобы нас никто не увидел. Я знаю, что мы тебя этим сильно затрудняем, но ты будешь вознаграждена за все. Вот тебе деньги.

Джельсомина ничего не ответила. Она остановилась, и ее обыкновенно бледные щеки покрылись ярким румянцем.

- Я не хотела тебя обидеть,- сказала донна Флоринда, пряча кошелек.- Ты должна быть снисходительна, видя наш страх.

- Я понимаю ваше опасение и приму все меры, чтобы скрыть ваше присутствие.

Джельсомина вышла, оставив донну Виолетту с ее наставницей одних.

- Я не ожидала встретить такую деликатность в тюрьме!- воскликнула донна Виолетта.

- Не всякому слуху можно верить; как во дворце много несправедливости и грубости, так не надо без доказательств осуждать все, что происходит в тюрьме.

Джельсомина скоро вернулась.

- У тебя есть отец, Джельсомина?- спросила патрицианка, взяв за руку молодую девушку.

- Да, я не лишена этого счастья.

- Конечно, это большое счастье, потому что отец не решился бы продать свою дочь из честолюбия или интереса. А мать твоя тоже жива?

- Она давно не встает с постели, сударыня... Ах, я знаю, что мы не были бы здесь, если бы могли рассчитывать на что-нибудь лучшее.

- А знаешь, Джельсомина, ты счастливее меня, несмотря на то, что живешь в тюрьме. У меня нет ни отца, ни матери,- ни... могла бы я, пожалуй, сказать... друзей.

- От вас ли я это слышу?

- Нельзя по наружности судить о вещах, Джельсомина. Ты, может быть, слышала, что от дома Пьеполо осталась только одна молодая девушка, которую отдали под опеку Сената?

- Я редко куда выхожу, сударыня, но все-таки я слышала о богатстве и красоте донны Виолетты. Я надеюсь, что это верно относительно первого, в последнем же я имела возможность убедиться сама.

Дочь Пьеполо покраснела в свою очередь, но это было приятное смущение.

- Да, о сироте говорят с большим снисхождением, хотя ее роковое богатство ничуть не преувеличено. Ведь тебе должно быть известно, что Сенат берет на себя заботу о всех богатых девушках, оставшихся без родителей?

- Нет, я этого не знала... Сенат милостив, если так поступает.

- Ты сейчас по-другому заговоришь, Джельсомина. Ты очень молода и всю свою жизнь была одинока.

- Вы не ошибаетесь, сударыня. Я только и бываю у больной матери или в камере какого-нибудь несчастного заключенного.

Виолетта посмотрела на свою компаньонку с видом, говорящим, что ее надежды оказались напрасными, что им нечего много рассчитывать на помощь такой малоопытной девушки.

- Понимаешь ли ты, что женщине не особенно приятно уступать желаниям Сената, который распоряжается по своему усмотрению и ее чувствами, и ее обязанностями?

Джельсомина подняла на нее глаза, но было видно, что она не поняла этого вопроса. Виолетта посмотрела на донну Флоринду, как бы призывая ее на помощь.

- Наши женские обязанности бывают часто очень тяжелыми,- сказала донна Флоринда, поняв взгляд своей воспитанницы.- Наша привязанность может быть не угодна нашим друзьям... Нам запрещено выбирать самим... Но мы не можем всегда повиноваться.

- Да, да, я слышала, что знатным девицам не дозволяется видеть своего будущего мужа. Это, вероятно, то самое, о чем вы говорите? Этот обычай мне всегда казался несправедливым и даже жестоким.

- Могут ли женщины твоего сословия выбирать себе друзей?- спросила с живостью донна Виолетта.

- Да, мы пользуемся этой свободой, даже в тюрьме.

- Видишь, ты счастливее тех, кто живет в Венеции во дворцах. Я полагаюсь на тебя: ты не выдашь девушку, ставшую жертвой насилия и несправедливости.

Джельсомина подняла руку, как бы желая остановить признание Виолетты, но затем продолжала внимательно слушать ее рассказ.

- Немногие входят сюда,- сказала она,- но я знаю, что есть много неизвестных еще мне средств подслушать тайны, о которых говорят в этих стенах. Идите за мной, я вас провожу в такое место, где при всяком желании никто нас не подслушает.

Девушка провела беглянок в комнату, где она обыкновенно беседовала с Джакопо.

- Вы сказали, синьора, что я неспособна выдать девушку, жертву насилия и несправедливости, и вы не ошиблись, сказав это.

Переходя из одной комнаты в другую, Виолетта начала было сомневаться в искренности Джельсомины, но это было лишь на одно мгновение; участие, с которым относилась к ней девушка, обреченная, как и она, на уединенную жизнь, заставило ее рассказать дочери тюремного смотрителя большую часть событий, которые привели ее в тюрьму.

Джельсомина побледнела при этом рассказе, и под конец его она вся дрожала от волнения.

- Сенат имеет безграничную власть: сопротивляться ему невозможно,- прошептала она едва слышно.- Подумали ли вы о той опасности, которой вы подвергаетесь?

- Теперь уже поздно об этом думать. Я - жена дона Камилло, и я никогда не буду женой другого.

- Что я слышу!.. А все-таки я предпочла бы умереть заключенной в монастыре, чем ослушаться Сената.

- Ты еще не знаешь, моя милая, на что способны женщины, даже в моем возрасте. Ты пока еще привязана к отцу, подчиняешься привычкам детства, но позднее ты узнаешь, что все надежды на счастье могут сосредоточиться на другом.

- Сенат ужасен,- сказала Джельсомина,- но еще ужаснее отказаться от того, кому поклялась в любви и преданности!

- Можешь ли ты нас теперь спрятать, Джельсомина?- спросила ее донна Флоринда.- И можешь ли ты помочь нам скрыться еще дальше, когда стихнет весь шум?

- Нет, сударыня, я плохо знаю улицы и площади Венеции. Чего бы я не дала, чтоб знать город так же хорошо, как моя двоюродная сестра Аннина! Она ничего не боится и свободно идет, когда ей вздумается, из лавки своего отца на Лидо и с площади святого Марка в Риальто... Я шлю сейчас за ней: она выведет нас из затруднения.

- У тебя есть двоюродная сестра Аннина?

- Да, синьора, дочь сестры моей матери.

- А отец ее - виноторговец, которого зовут Томазо Торти?

- Да.

- Она к тебе часто приходит?

- Нет, синьора, очень редко. Мы с ней не дружим. Мне кажется, что Аннина считает меня недостойной ее дружбы, но она не откажется помочь нам. Я знаю, что она не долюбливает правительство, потому что мы часто говорили с ней о текущих событиях, и она говорила свободнее, чем этого можно было ожидать от женщины ее возраста.

- Знаешь ли, Джельсомина, что твоя кузина состоит агентом тайной полиции и не заслуживает твоего доверия. Верь мне; у меня есть основания так говорить.

- Синьоры, я ничего не скажу, что могло бы обидеть вас; но вы не должны заставлять меня думать дурно о племяннице моей матери. Я не хочу больше слышать дурное о моей кузине.

Виолетта и донна Флоринда умолкли. Они настояли только, чтоб их положение было скрыто от Аннины, и затем все вместе начали обдумывать способы дальнейшего бегства.

По совету донны Флоринды, Джельсомина приказала одному из тюремных привратников пойти посмотреть, что происходит на площади. Она ему поручила осторожно отыскать и привести в тюрьму босого монаха-кармелита, описав ему приметы отца Ансельма со слов донны Флоринды. Вернувшись, привратник сообщил ей, что толпа оставила двор замка и с телом Антонио перешла в собор.

- Вы можете спокойно лечь спать, Джельсомина,- прибавил привратник,- потому что рыбаки перестали кричать.

- Но ты мне ничего не сказал о монахе. Где он? Остался ли он среди рыбаков?

- Я видел одного кармелита у алтаря собора; но я, признаться, не смог рассмотреть его хорошенько.

- Таким образом, ты не исполнил моего поручения, и теперь уже поздно исправить ошибку. Ступай на свое место.

- Простите великодушно, Джельсомина. Если вам угодно, пошлите меня на Корфу или в Кандию, и я вам дам самое подробное описание каждого камня, находящегося в темницах этих островов. Но прошу вас не посылайте меня в эту кричащую толпу.

Вернувшись к своим гостям, Джельсомина немного успокоила их. Никто из привратников не видел их прихода: все служащие при тюрьме убежали ко Дворцу Дожей - посмотреть, что там происходило.

Это объяснение успокоило донну Виолетту и ее наставницу. Оно давало им возможность отыскать средства к побегу и поддерживало в донне Виолетте надежду скоро увидеться с доном Камилло. Но они не знали, каким образом известить его о своем положении. Они решили было, когда беспорядки совсем утихнут, переодеться и в лодке отправиться во дворец герцога; но, вспомнив, что неаполитанский синьор всегда был окружен агентами тайной полиции, решили, что этот план чересчур опасен.

Наконец, донне Флоринде пришла мысль воспользоваться тем интересом, с каким Джельсомина слушала рассказ донны Виолетты. Дочь тюремщика, едва переводя дух, слушала о том, как дон Камилло бросился в канал, чтобы спасти жизнь Виолетты; на ее лице, как в зеркале, отражались ее мысли, когда она слушала о всех опасностях, которым подвергался неаполитанец, чтобы заслужить любовь дочери Пьеполо.

- Все было бы хорошо,- сказала донна Флоринда,- если бы мы могли известить дона Камилло; иначе нам не может принести никакой пользы наш приют в тюрьме...

- Но будет ли у него достаточно смелости, чтобы пренебречь могуществом тех, кто правит нами?- сказала Джельсомина.

- Он созвал бы надежных людей, и до восхода солнца мы были бы уже далеко, вне всякой власти Сената.

- Я бы очень хотела услужить донне Виолетте.

- Но ты слишком молода, милая Джельсомина, и я боюсь, что ты плохо еще знакома с хитростями Венеции.

- Не сомневайтесь во мне, синьора, я могу быть полезной не хуже других.

- Ах, если бы можно было известить дона Камилло Монфорте о нашем положении... Нет, нет, ты недостаточно опытна, чтобы оказать нам эту услугу!

- Вы ошибаетесь, синьора!- вскричала Джельсомина.- Я могу быть в этом случае полезнее, чем вы думаете, судя по моей наружности.

- Я доверяюсь тебе, моя милая.

Джельсомина ушла, чтоб сделать некоторые приготовления. В это время донна Флоринда написала записку, умышленно в осторожных выражениях, чтобы не возбудить подозрения в случае неудачи, но так, чтобы все же известить герцога об их положении.

Джельсомина вернулась через несколько минут. Ее простой будничный костюм венецианки не требовал изменений; маска, без которой никто не выходил ночью в этом городе, скрывала ее лицо. Донна Флоринда передала ей записку, объяснив подробно, где находился дворец, и описав наружность дона Камилло.

ГЛАВА XXIV

Взяв тюремные ключи, Джельсомина захватила лампу и поднялась к себе в мезонин. Оттуда, миновав несколько темных, извилистых коридоров, она через Мост Вздохов вошла во Дворец Дожей. Там она направилась к дверям, служившим входом и выходом для всех обыкновенных посетителей и обитателей дворца. Не желая попасться кому-нибудь на глаза, она потушила свою лампу и, наконец, очутилась на широкой темной лестнице. Спустившись по ней, она вошла в крытую галлерею. Алебардщик с любопытством посмотрел на нее, но пропустил ее, не спросивши имени. Когда она проходила верхней террасой дворца, кто-то подбежал к Львиной Пасти и опустил в нее донос. Джельсомина невольно остановилась, пока не скрылся доносчик. Идя дальше, она увидела другого алебардщика, стоявшего наверху Лестницы Гигантов.

- Что, теперь не опасно выйти из замка?- спросила она у толстого далматинца.

- Часом раньше это было бы опасно, красавица, но теперь им заткнули глотку, и все они ушли в церковь.

Джельсомина не колебалась больше; она спустилась с лестницы и вошла вскоре под своды главных ворот. На минуту она остановилась, чтобы убедиться в тишине на площади, по которой ей предстояло итти.

Тайные агенты полиции были слишком напуганы восстанием рыбаков, чтобы не прибегнуть к обыкновенным своим уловкам. Желая придать площади ее обычный ночной вид, они выпустили на нее нанятых шутов и певцов, и толпы гуляющих немедленно появились в разных местах Пьяццы. И в ту минуту, когда Джельсомина входила на Пьяцетту, обе площади были запружены народом. Небольшие группы еще взволнованных рыбаков стояли у паперти собора.

Кутаясь в свою мантилью и заботливо поправляя маску, Джельсомина быстро подвигалась к центру Пьяццы.

Она быстро дошла до площади святого Николая. Здесь обыкновенно находились наемные гондолы; однако, сейчас там не было ни одной: боязнь или любопытство отвлекли гондольеров от места их обычной стоянки. Джельсомина вошла на мост и лишь оттуда заметила одну гондолу, приближавшуюся со стороны Большого канала. Нерешительный и неуверенный вид девушки привлек внимание гондольера, и он привычным жестом предложил ей свои услуги. Так как она совсем не знала улиц Венеции, то воспользовалась его предложением. В одну минуту она спустилась по лестнице, прыгнула в лодку и, сказав слово "Риальто", скрылась в каюте. Гондола двинулась в ту же минуту.

Джельсомина была уверена в успехе своего предприятия, потому что она нисколько не боялась быть узнанной простым лодочником. Ее намерения ему не были известны, и в его интересах было безопаснее провезти ее, куда она желала. Подвигаясь вперед, она чувствовала, как свежий воздух канала оживлял ее. Взглянув мельком на дворцы и гондолы, стоявшие вдоль берегов, она решилась посмотреть на гондольера.

Его лицо было закрыто маской, так искусно сделанной, что при неверном свете луны можно было с первого взгляда подумать, что он вовсе без маски.

Обычай носить маску был распространен не только среди патрициев и их служащих, но и наемные гондольеры пользовались иной раз маской. Такой способ скрывать лицо мог, пожалуй, возбудить некоторое опасение, но, подумав немного, Джельсомина решила, что этот человек возвращался, должно быть, с прогулки с каким-нибудь влюбленным, потребовавшим, чтобы все окружающие его были в масках.

- Куда прикажете вас везти, синьора?- спросил гондольер.- К набережной или к дверям вашего дворца?

Сердце Джельсомины сильно забилось. Ей нравился этот голос, хотя она и знала, что звук его обязательно изменялся, проходя через маску. Так как ей никогда не приходилось заниматься чужими и особенно такими важными делами, она вся дрожала от волнения.

- Знаешь ли ты дворец дона Камилло Монфорте, калабрийского синьора, живущего в Венеции?- спросила она после минутного колебания.

Этот вопрос, казалось, настолько поразил гондольера, что он не мог скрыть невольного волнения.

- Синьора,- спросил он,- прикажете везти вас туда?

- Да, если ты знаешь, где этот дворец.

Гондольер ударил веслом, и лодка поплыла между высокими стенами. Очутившись в одном из узких каналов-переулков, Джельсомина убедилась, что гондольер хорошо знал город. Он остановился около калитки и прыгнул на лестницу, чтобы помочь молодой девушке выйти из лодки. Джельсомина ему велела подождать и поднялась по ступеням.

Всякий, более опытный, чем Джельсомина, мог бы сразу заметить беспорядок, царивший в доме дона Камилло. Служащие недоверчиво смотрели друг на друга и, казалось, не знали, что им делать. Когда дочь тюремного смотрителя вошла в переднюю, они все поднялись, но никто не пошел ей: навстречу. Маскированная женщина не была редкостью в Венеции, потому что все женщины пользовались маской, выходя на каналы; но, судя по виду слуг дона Камилло, казалось, что они на этот раз не без удивления смотрели на вошедшую.

- Я не ошибаюсь, это дворец герцога Монфорте, калабрийского патриция?- спросила Джельсомина, чувствуя необходимость быть решительной.

- Точно так, синьора.

- Дома ваш господин?

- И да, и нет, синьора. Как прикажете о вас доложить?

- Если его нет, то вам не придется ничего ему докладывать, если же он у себя, то я желаю его видеть.

Служащие, казалось, совещались между собою. В это время гондольер в расшитой куртке вошел в переднюю. Его добродушный вид и веселый взгляд вернули Джельсомине ее бодрость.

- Вы состоите на службе дона Камилло Монфорте?- спросила она в то время, когда гондольер проходил мимо нее, направляясь к каналу.

- Я состою у него гондольером, прекрасная синьора,- ответил Джино, поднося руку к колпаку и поднимая глаза на лицо той, с кем он говорил.

- Можете ли вы ему сказать, что одна женщина очень желает с ним поговорить наедине?.. Не забудьте сказать, что женщина.

- Боже мой! В Венеции не оберешься женщин, которые пристают с такими просьбами... Но сейчас вы выбрали самое неудобное время для свидания с доном Камилло.

- Вам приказано так отвечать всем женщинам, приходящим во дворец?

- Чорт побери! Вы предлагаете странные вопросы, синьора. Мой хозяин принял бы, может быть, в случае необходимости одну особу вашего пола, которую я охотно бы назвал, если бы не скромность гондольера, которая не позволяет это сделать.

- Если он может сделать это снисхождение для одной... Но вы слишком смелы для служащего. Почему вы знаете, может быть, я та самая?

Джино вздрогнул. Он осмотрел фигуру Джельсомины, снял шапку и поклонился.

- Я ровно ничего не знаю относительно этого,- сказал он.- Может быть, вы - имперский посланник или даже сам дож... С некоторого времени я не смею утверждать, что я что-нибудь знаю в Венеции.

Гондольер, привезший Джельсомину, вошел в это время в переднюю; он подошел к Джино и сказал ему на ухо:

- Теперь не время отказывать кому бы то ни было. Проводи синьору к герцогу.

Джино больше не колебался. С видом превосходства, свойственным слуге-любимцу, он растолкал толпившуюся вокруг них дворню и сам повел Джельсомину к хозяину. Трое из низших служащих немедленно же исчезли из передней, когда Джельсомина ступила на первую ступень лестницы.

В это время дворец дона Камилло имел неприветливый вид. Комнаты его были слабо освещены, большая часть картин, украшавших стены, была снята, и по всему было видно, что обитатель этих хором не намеревался долго в них оставаться. Но Джельсомина не обращала внимания на эти подробности, идя за Джино в комнаты, занимаемые доном Камилло. Наконец, гондольер остановился и с поклоном отворил дверь.

- Это - комната для приема дам,- сказал он.- Войдите, синьора; я пойду сообщу господину об ожидающем его счастье.

Джельсомина вошла. Ее сердце сильно забилось, когда она услышала, что дверь за ней заперли двойным поворотом ключа. Она была в передней и, по свету, выходившему из соседней комнаты, поняла, что ей следует пройти дальше. Но едва она переступила порог этой комнаты, как очутилась лицом к лицу с другой девушкой.

- Аннина!- вскричала с удивлением простодушная дочь тюремщика.

- Джельсомина!- ответила ее двоюродная сестра.- Скажите пожалуйста, тихая, скромная Джельсомина!..

Обиженная и удивленная этими словами, Джельсомина сняла маску, чувствуя, что ей не хватало воздуха.

- Какими судьбами ты здесь?- промолвила она, едва понимая, что говорит.

- А ты как сюда попала?- спросила Аннина насмешливо.

- Я пришла сюда из сострадания... с поручением.

- Оказывается, мы обе здесь по одной причине.

- Я не знаю, что ты хочешь этим сказать, Аннина. Это ведь дворец дона Камилло Монфорте, благородного неаполитанца, который предъявляет свои права на звание сенатора?

- Да, дона Камилло,- самого красивого, изящного, богатого... и самого непостоянного из всех кавалеров Венеции.

Джельсомина с испугом слушала свою двоюродную сестру. Аннина с тайным удовольствием смотрела на ее побледневшие щеки и осунувшееся лицо. В первую минуту она сама верила тому, что сказала, но испуганный и огорченный вид Джельсомины дал новое направление ее подозрениям.

- Но, надеюсь, ты не услышала ничего для тебя нового,- ответила она поспешно.- Я жалею только, что ты ошиблась в своих ожиданиях, встретив здесь меня, вместо дона Камилло.

- Аннина! От тебя ли я это слышу?

- Согласись сама, что не за кузиной же ты пришла в его дворец.

Джельсомина давно свыклась с горем, но никогда раньше она не знала унижений стыда. Она залилась слезами и, не будучи в силах долее держаться на ногах, опустилась на стоявший возле стул.

- Я не хотела тебя обидеть,- сказала хитрая дочь виноторговца,- но все-таки нельзя отрицать, что обе мы находимся в частном кабинете самого веселого кавалера Венеции.

- Я же тебе сказала, что пришла сюда из сострадания...

- Из сострадания... к дону Камилло?

- Нет, Аннина, я пришла сюда из сострадания к одной благородной, прекрасной девушке из фамилии Пьеполо.

- А почему девушка из фамилии Пьеполо обращается к посредничеству дочери тюремного смотрителя?

- Почему? Причиной этому - несправедливость властвующих. Во время бунта рыбаков эта девушка с ее воспитательницей были выпущены на свободу рыбаками, и вот, скрываясь от толпы и от далматинцев, они вбежали в тюрьму. Там они искали убежища...

Джельсомина не могла больше ничего прибавить. Желая оправдаться, оскорбленная до глубины души двусмысленностью своего положения, она зарыдала. Как ни была несвязна ее речь, она сказала достаточно, чтобы дочь виноторговца отгадала не только смысл поручения, возложенного на двоюродную сестру, но и то положение, в котором находились беглянки.

- И ты веришь всей этой басне, Джельсомина?- сказала она.- Ну, смею тебя уверить, что настоящее ремесло мнимой девицы из фамилии Пьеполо и ее, будто бы, воспитательницы - не тайна для распутников, гуляющих по площади святого Марка.

- Ты не говорила бы так, Аннина, если бы видела, как красива и хороша эта девушка. И для чего бы им тогда понадобилось скрываться в тюрьме?

- О, у них нашлись причины бояться далматинцев. И я тебе могу сказать еще больше о тех женщинах, которых ты приняла во вред себе самой. Та, которая называет себя Флориндой, известна, между прочим, как контрабандистка. Она получила в подарок от неаполитанского герцога, дона Камилло, вино с его Калабрийских гор. И вот, искушая мою честность, она предложила мне его купить; она думала, что я решусь помочь ей в надувательстве республики.

- Неужели это правда, Аннина?

- С какой стати я стала бы тебя обманывать? Разве мы с тобой не родные? Несмотря на то, что дела на Лидо мне мешают, часто видеться с тобой, ты не должна сомневаться в моих родственных ; чувствах к тебе... Ну, слушай дальше. Я дала знать властям; вино было отобрано, и мнимые благородные дамы должны были скрыться в тот же день. Предполагают, что они собираются бежать из города вместе с их приятелем, распутным доном Камилло. Принужденные скрыться где попало, они поручили тебе известить его, чтобы он мог притти к ним на помощь.

- А ты зачем здесь, Аннина?

- Меня удивляет, почему ты меня не спросила раньше об этом. У дона Камилло есть один гондольер, по имени Джино. Так вот он долго, но безуспешно ухаживал за мной, и вот, когда эта самая Флоринда раскричалась за то, что я донесла на нее властям,- а между тем я сделала то, что обязана делать каждая честная аенецианка,- тогда Джино посоветовал своему хозяину схватить меня, отчасти ради мести, отчасти надеясь заставить меня отречься от моей жалобы... Я думаю, ты слышала о смелости и грубости этих господ, когда они бывают обмануты в своих расчетах.

- Но ведь на самом деле существует синьора Пьеполо, Аннина?

- Конечно. Но надо же было этим вероломным женщинам встретиться с такой наивной девушкой, как ты. Лучше бы им иметь дело со мной.

- Они мне говорили о тебе, Аннина.

Аннина посмотрела на свою кузину взглядом змеи, чарующей свою жертву.

- Я уверена, что они не сказали ничего хорошего обо мне! Мне было бы даже неприятно, если бы подобные женщины хорошо обо мне отзывались.

- Да, видно, что они не любят тебя, Аннина.

- Они, может быть, тебе говорили, что я на жалованьи у Совета?

- Именно.

- Нет ничего удивительного. Порочные люди не могут поверить, что другие живут честно. Но я слышу шаги неаполитанца. Вглядись хорошенько в этого развратника, Джельсомина, и ты почувствуешь к нему то же презрение, как и я.

Дверь распахнулась, и вошел дон Камилло Монфорте. Джельсомина поднялась и ждала приближения герцога. Он заметно был поражен ее красотой и скромностью, но, боясь быть обманутым, нахмурился, когда обратился к ней.

- Ты хотела меня видеть?

- Да, я желала бы, благородный синьор. Но... Аннина...

- А, понимаю. Встретившись с другой женщиной, ты переменила свое намерение.

- Да, синьор.

Дон Камилло посмотрел на нее с любопытством и в то же время с сожалением.

- Ты еще слишком молода для подобного ремесла!- сказал он.- Вот тебе деньги, и иди, откуда пришла... Подожди минутку, однако... Знаешь ты эту Аннину?

- Она родная племянница моей матери, ваша светлость.

- Вот достойные сестрицы! Можете обе убираться. Вы мне не нужны.- Послушай,- сказал он тихо и с угрозой, взяв за руку Аннину и отводя ее в сторону.- Ты видишь теперь, что меня надо бояться не меньше, чем твоего Сената. Советую тебе быть осторожной и на деле и особенно на словах: мне доносят о каждом твоем движении, ни одно твое слово не пройдет мимо моих ушей...

Аннина поклонилась и, взяв под руку едва державшуюся на ногах Джельсомину, поспешно вышла с нею из кабинета. Очутившись у гондолы, Джельсомина вздохнула свободнее. Лодочник ждал на ступеньках подъезда. В одну минуту лодка увезла их от места, которое они покидали с радостью, хотя по разным причинам.

В растерянности Джельсомина забыла у дона Камилло свою маску. Как только гондола въехала в Большой канал, она высунулась в окно палатки, чтобы подышать свежим воздухом. Лунный свет падал ей на лицо и освещал ее глаза и щеки, покрывшиеся легким румянцем. Вдруг, она заметила, что гондольер приподнял свою маску и подал ей знак.

- Карло!- хотела она крикнуть, но другой знак заставил ее замолчать.

Джельсомина отошла от окна и, успокоившись немного, обрадовалась, что в такую тяжелую минуту она находилась с человеком, которому вполне доверяла.

Гондольер, не спросив, куда их следовало везти, направил гондолу в порт. Это не показалось странным обеим девушкам: Аннина думала, что он довезет их до площади, а Джельсомина предполагала, что тот, кого она называла Карло и кто, по ее мнению, был простым наемным гондольером, доставит ее прямо к тюрьме.

Слова Аннины о характере дона Камилло и обеих женщин, скрывшихся у нее, произвели тяжелое впечатление на Джельсомину. Она сгорала от стыда при мысли, что ее возлюбленный может изменить о ней свое мнение. Успокаивала она себя мыслью, что он достаточно ее знает, чтобы не подумать плохо о ней. Но ее деликатность требовала, чтобы она рассказала всю правду. В подобные минуты ожидание бывает тяжелее самого оправдания. Как бы с намерением подышать свежим воздухом она вышла из каюты и приблизилась к гондольеру.

- Карло!- сказала она ему тихо, видя, что он продолжает грести в молчании.

- Что, Джельсомина?

- Ты удивлен моим поведением?

- Я хорошо знаю твою кузину и уверен, что она тебя обманула. Но придет время, и ты узнаешь всю правду.

- Ты меня не узнал, когда я тебе крикнула с моста?

- Нет. Я в то время искал только пассажира.

- Но скажи мне - почему ты так не любишь Аннину?

Фенимор Купер - В Венеции (The bravo). 3 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :