Фенимор Купер
«В Венеции (The bravo). 2 часть.»

"В Венеции (The bravo). 2 часть."

Для того, чтобы гондольеры могли сохранить свои силы для состязания, гондолы, допущенные к гонке, были отведены на буксире на место, откуда начинались гонки. Лодка рыбака была привязана к одной из больших галер-буксиров. В то время, как Антонио медленно двигался вдоль канала мимо разукрашенных балконов, со всех сторон раздавался презрительный смех, который бывает обыкновенно тем сильнее и смелее, чем очевиднее бедность предмета насмешки.

Старик слышал замечания по своему адресу. Он окидывал взглядом эти бесчисленные лица на балконах и, казалось, искал сострадания. В это время гондольер под маской очутился рядом с Антонио.

- Публика к тебе неблагосклонна,- заметил он, когда послышались новые насмешки над рыбаком,- ты не позаботился о своем костюме. А мы в таком городе, где роскошь в почете, и тот, кто хочет сорвать апплодисменты, должен, появляясь на каналах Венеции, скрывать свою бедность.

- Я хорошо знаю венецианцев,- ответил рыбак,- они слишком горды и считают ниже себя тех, кто не может разделить их тщеславия. Но я не стыжусь показаться здесь, хотя я стар и загорелое лицо мое покрыто морщинами.

- У меня есть причины, которые заставляют меня носить маску. И хотя лицо мое скрыто, но по моим рукам и ногам, надеюсь, видно, что у меня достаточно силы, чтобы рассчитывать на успех. А тебе, старик, надо бы хорошенько подумать, прежде чем решиться на такое чрезмерное напряжение.

В это время они поровнялись с группой рыбаков, товарищей Антонио; те казались возмущенными его смелостью, которая могла принести поражение всей их корпорации.

- А, почтеннейший Антонио,- крикнул один из толпы,- тебе мало твоего рыбацкого заработка, и тебе недостает золотого весла на шею.

- Он скоро будет заседать в Сенате,- усмехнулся другой.

- Нет, он добивается шапки дожа,- решил третий.- И мы вскоре увидим адмирала Антонио плавающим на "Буцентавре" вместе с патрициями республики.

Эти шутки вызвали взрыв смеха среди толпы и заставили улыбнуться даже дам на балконах. Старик почувствовал, что энергия его оставляет. Но какие-то тайные побуждения заставляли его упорствовать. Приблизившись к месту начала гонки, гондольер в маске снова обратился к Антонио:

- Еще есть время удалиться отсюда,- сказал он.- Охота тебе подвергаться насмешкам твоих товарищей и омрачать последние дни своей жизни.

- Я не хочу колебаться в тот момент, когда я должен быть решительным.

Маскированный моряк, видя бесполезность попыток убедить рыбака в бесцельности его попытки, умолк.

Узкие каналы Венеции и их бесчисленные изгибы оказали свое влияние на форму гондол. Это - длинное, узкое, легкое судно. Недостаток ширины каналов не позволяет пользоваться двумя веслами с обеих сторон. Необходимость каждую минуту сворачивать в стороны, чтобы уступить дорогу другим, и множество мостов заставили устроить на корме гондолы небольшую площадку для гребца, который гребет все время стоя. Прямое положение гондольера требует, чтобы опора, на которой лежит середина весла, имела соответствующую высоту, и поэтому с одной стороны гондолы устраивается высокая рогатая уключина. Эта точка опоры известной вышины, сделанная из гнутого дерева, имеет несколько надрезов, устроенных один над другим, чтобы быть пригодной для всякого роста гондольера. Принимая во внимание все особые условия, можно сказать, что искусство гондольера является одной из наиболее тонких отраслей гребного дела, так как, помимо силы мускулов, гондольер должен обладать значительной ловкостью.

Большой канал Венеции со всеми его поворотами имеет в длину более четырех километров. Но расстояние, которое должны были проехать гондольеры, выехав из Риальто, было сокращено наполовину. Все зрители столпились на берегу между "Буцентавром" и мостом.

- Джино из Калабрии!- крикнул герольд, размещавший гондолы. Слуга дона Камилло двинул весло, и лодка плавно проплыла на указанное место.

- Следующим станет Энрико из Фузины.

Поставив еще нескольких из состязавшихся, он крикнул:

- А затем твое место, маска,- и слегка поклонился неизвестному гондольеру, потому что он, как и большинство, был убежден, что это кто-нибудь из патрициев.

- Ты забыл вызвать старого рыбака,- сказал маскированный, занимая свое место слева от всех уже вызванных участников гонки.

- Сумасшедший старик все-таки хочет показать свое честолюбие и свои лохмотья перед избранным обществом Венеции?

- Я могу стать и сзади,- сказал скромно Антонио,- может быть, между гондольерами есть лица, которым нежелательно быть рядом с бедным рыбаком, а несколько лишних ударов весла не имеют значения в такой длинной гонке.

- Как хочешь, можешь оставаться на своем месте. Теперь, славные гондольеры, слушайте. Вам запрещается пересекать дорогу друг другу, вы не должны прибегать ни к каким уловкам, полагаясь только на весла и крепость ваших рук. Тот, кто нарушит правила гонки каким бы то ни было способом, будет строго наказан. А теперь ждите сигнала!

Грянул пушечный выстрел, и все гондолы, выстроившиеся в одну линию, кинулись вперед, рассекая волны с одинаковой скоростью. Убогая, но не менее легкая лодка рыбака сохраняла свое место сзади всех.

Мало-по-малу, однако, линия их начала колебаться, изогнулась, и блестящая корма гондолы Энрико из Фузины выдвинулась вперед. Он скоро долетел до середины канала, избегая таким образом неровностей берега. Этот прием, кроме того, имел то преимущество, что возмущая воду, он затруднял ход других лодок. За ним следовал немного сзади Бартоломео из Лидо, как его называли его товарищи. Гондольер дона Камилло также выдвинулся из строя и, быстро подвигаясь вперед, держался немного сзади Бартоломео. Левее виднелась гондола маскированного, остававшаяся, однако, по неизвестным причинам сзади других. Нисколько этим не смущаясь, неизвестный продолжал спокойно и ловко управлять гондолой. Так как он возбудил общий интерес своим таинственным видом, то в толпе старались оправдать его неудачу; некоторые приписывали ее плохому устройству гондолы, другие обвиняли его за риск участвовать вместе с опытными гондольерами-профессионалами. Вскоре эти рассуждения сменились насмешками, когда с ним поровнялась одинокая лодка рыбака.

Не раз уже глаза Антонио обращались печально к толпе, как-будто он желал упрекнуть тех, кто так безжалостно оскорблял его природную гордость, которую не могли принизить ни бедность, ни тяжелый труд.

Энрико был все еще впереди всех; но постоянные посетители гонок открывали уже некоторые признаки усталости в его ослабевших движениях. Гребец с Лидо был вблизи него, а калабриец мало-по-малу нагонял их обоих. В эту минуту неизвестный выказал неожиданную силу и ловкость. Его гондола отделилась от других, перешла в середину канала, и вскоре он стал четвертым в гонке.

За ним Антонио, перестав обращать внимание на насмешки толпы, разогнал лодку и, опередив прочие гондолы, занял пятое место в борьбе.

С этой минуты взоры всех были прикованы только к этим пяти соперникам, усилия которых увеличивались с каждым ударом весла, и на которых теперь сосредоточился интерес этого дня. Несмотря на усилия гондольера из Фузины, его гондола отставала. Гондола Бартоломео перегнала ее неожиданно, а за нею и гондола Джино и неизвестного. Ни один крик не выдал возрастающего интереса толпы; но когда и лодка Антонио вынеслась вслед за передними, послышался шопот одобрения, выражавший неожиданную перемену настроения народа.

Имена побежденных вскоре были забыты: имя Бартоломео передавалось из уст в уста, и его товарищи по Пьяцетте и Лидо криками побуждали его бороться до последних сил. Но неожиданно с ним произошло то же, что с его предшественником. Несмотря на все его усилия, лодка не ускоряла хода, и Джино, маска и Антонио проскользнули мимо него, оставив далеко за собою того, кто только-что был первым. Но он не оставил поля сражения.

Еще значительное расстояние разделяло гондолы и их цель, когда борьба приняла такой оборот. Джино плыл впереди, и много благоприятных признаков обещали ему успех, как вдруг легкая гондола моряка в маске устремилась вперед и стала во главе соперников. Но только-что неизвестный обогнал слугу дона Камилло, как и лодка Антонио последовала за ним. Расстояние между этими гондолами начало заметно уменьшаться, и даже был момент, когда можно было думать, что рыбак, несмотря на свои годы и простую лодку, опередит соперника. Моряк в маске оглянулся назад, чтобы убедиться в своем преимуществе; потом, наклонившись к рукоятке весла, заговорил так тихо, чтобы не быть услышанным другими:

- Ты меня обманул, старик; теперь я вижу, что ты сильнее, чем я думал. Придешь вторым. Делать нечего, примирись с своей судьбой.

- Во что бы то ни стало я хочу быть первым, недаром я не жалел моих последних сил на старости лет.

Неизвестный замолчал, но его уверенность, казалось, начала изменять ему. Оставалось только двадцать сильных ударов, и он был бы у цели; но мускулы его рук, казалось, стали терять свое напряжение и ноги твердость упора. Лодка старого Антонио проскользнула вперед. Он вложил всю силу в удар весла и опередил своего соперника на несколько футов. Следующий удар весла покачнул лодку на киле, и вода еще сильнее запенилась вокруг ее носа. Его лодка пронеслась между двумя барками, которые служили створом, и в этот момент два флага, обозначавшие конечную линию, упали на воду. Почти в ту же минуту мимо створ проскользнула гондола замаскированного с такой быстротой, что со стороны, пожалуй, трудно было решить, которая из этих двух лодок пришла первой. Джино был недалеко от них; Бартоломео пришел четвертым и последним в этой гонке.

Заиграли фанфары, и герольд возвестил:

- Антонио, рыбак из лагун, получил золотую награду, вторая, серебряная, награда присуждена моряку, скрывающему свое имя, и, наконец, третья награда принадлежит калабрийцу Джино, слуге дона Камилло Монфорте, герцога святой Агаты и владельца многих поместий в Неаполитанском королевстве.

После того, как были объявлены победители, среди глубокой тишины поднялся общий шум. Презрение к рыбаку исчезло под влиянием его успеха. Лагунские рыбаки, которые только что, не стесняясь, оскорбляли насмешками своего старого товарища, теперь восхваляли его силу и ловкость.

Сам Антонио скромно наслаждался своей победой. Он остановил лодку, когда она пришла к цели, и, ничем не проявляя усталости, оставался все время на ногах. Он улыбался на крики, поднявшиеся со всех сторон, но, казалось, что не гордость, а другое, более глубокое чувство руководило им в этот момент. Взор его блестел надеждой, черты его лица оживились.

Маскированный незнакомец не казался утомленным больше своего соперника; колена его не дрожали, и он не выпустил весла из крепкой руки. Но Джино и Бартоломео были до такой степени утомлены, что, достигнув цели, тут же упали на дно гондолы и с трудом переводили дыхание. Толпа громкими и продолжительными аплодисментами выразила свою симпатию победителю. Едва шум затих, как герольд приказал Антонио из лагун, моряку в маске и Джино из Калабрии предстать перед дожем, чтобы получить награды.

ГЛАВА X

Когда три гондолы приблизились к "Буцентавру", рыбак остановился сзади всех. Однако, ему было приказано подняться на палубу и двум остальным - следовать за ним.

Все патриции расположились по сторонам палубы от носа до кормы, где, окруженный сановниками государства, находился дож. Едва дож начал говорить, как тихий говор, возбужденный любопытством, сменился глубоким молчанием.

- Наша достославная республика всем известна справедливостью, с которой она награждает своих подданных. Этот рыбак, заслужив почетную награду на гонке, получит ее так же немедленно и неотменно, как если бы дело касалось наиболее близкого к нам придворного кавалера. Патриции и простые граждане Венеции, учитесь ценить ваши справедливые законы.

Он остановился, и шопот одобрения пронесся из уст в уста; сенаторы наклонили головы в знак согласия со словами главы, который продолжал:

- Мой долг, и долг приятный, Антонио, возложить золотую цепь тебе на шею. Это золотое весло - символ твоей ловкости, а среди твоих товарищей оно будет доказательством беспристрастия республики. Возьми награду, старик! Ты доказал сегодня, что старость не отняла у тебя силы и мужества.

- Ваше высочество!- сказал Антонио, отступая в то время, когда он должен был склониться, чтобы принять из рук дожа драгоценную награду.- Я не избалован судьбою. Эта драгоценность, возложенная вашей рукой на мою обнаженную шею, будет не на месте; блеск золота еще больше подчеркнет мою нищету.

- Я думаю, что ты принял участие в состязании, имея в виду награду,- сказал удивленный дож.- Но ты прав, золотое украшение мало подходит к твоему ежедневному обиходу. Возьми его сейчас, а позднее передай его моему казначею, и он его заменит более подходящим для тебя золотом.

- Вы не ошибаетесь, ваше высочество: я рассчитывал на награду. Но не золото и не желание похвалиться перед товарищами этой драгоценностью заставили меня подвергаться презрению толпы и возбуждать недовольство высших. Хотя я беден, но мне достаточно моих заработков на лагунах. Но в вашей власти сделать счастливым человека перед концом его жизни. Верни, великий дож, мне моего внука и прости мою смелость.

- Да это, кажется, тот самый старик, который уже надоедал нам своей просьбой об юноше, взятом на службу государства?- сказал дож, лицо которого выражало холодное равнодушие.

- Да, это он,- ответил сурово синьор Градениго.

- Твое невежество возбуждает в нас жалость и даже смягчает гнев; получи эту цепь и ступай!

Взгляд Антонио не выразил страха; он стал на колени с глубоким почтением и, скрестив на груди руки, сказал:

- Сделайте милость, ваше высочество, выслушайте то, что я хочу вам сказать. Вы видите, что я человек бедный, живущий тяжелым трудом. Я стар. Я не обманываю себя надеждой, что скромное имя нашего рода будет среди тех патрициев, которые сражались за республику; этой чести удостаиваются только богатые; но если мои заслуги не будут вписаны в золотую книгу, то они записаны здесь,- сказал Антонио, указывая на шрамы на своей груди.- Вот доказательство моих боев с врагами родины, и, благодаря этим документам, я осмеливаюсь искать защиты перед Сенатом.

- Но ты не говоришь определенно, чего ты хочешь?

- Справедливости, ваше высочество. Похищена единственная крепкая ветвь старого дуба, отрезан его единственный отросток, и ввергнут в опасность единственный товарищ моих трудов и радостей. Дитя, в котором была вся моя надежда, еще совсем юное, неопытное в жизни, брошено в среду галерных матросов.

- И это все? А я думал, что тебе запретили ловлю на лагунах или что твоя гондола стала совсем плоха.

- Да, это все!- повторил с горечью Антонио.- Дож Венеции, это все, и это выше сил старика с разбитым сердцем.

- Подойди, возьми эту золотую цепь, будь доволен своей победой, на которую ты не мог рассчитывать, и предоставь управлять государством тем, кто более, чем ты, способен держать в руках бразды правления.

- Нагни голову, рыбак. Его высочество передаст тебе награду,- сказал Антонио один из стоявших в близи придворных.

- Мне ничего не надо, ни золота, ни другого весла, кроме того, с которым я ежедневно отправляюсь в лагуны. Верните мне моего внука: или он, или ничего!

- Пусть его уберут отсюда!- послышалось несколько голосов.- Он возбуждает смуту. Долой его с галеры!

Антонио свели с палубы "Буцентавра" и столкнули в его гондолу.

Этот необыкновенный перерыв церемонии возмутил многих; подозрительность венецианских аристократов делала их решительными при подавлении всякого недовольства, хотя гордость повелевала им, обычно, скрывать действительные чувства.

- Пусть подойдет второй победитель,- сказал дож с самообладанием, сохранить которое ему позволяла только долгая привычка к притворству.

Неизвестный приблизился, не снимая маски.

- Ты выиграл второй приз,- сказал дож,- но по справедливости должен получить первый, потому что нельзя безнаказанно отвергать наших милостей. Встань на колени, и я передам тебе заслуженную тобой награду.

- Ваше высочество, простите за смелость,- сказал, кланяясь неизвестный,- но если вам угодно наградить меня за мой успех на гонках, то я тоже просил бы, чтобы награда была выражена в другой форме.

- Это что-то неслыханное. Отказываться от наград, присужденных самим дожем!

- Я не хотел бы быть более докучливым, чем мне это позволяет мое уважение к высокому собранию. Я прошу немногого, и, в сущности, это стоило бы дешевле для республики, чем то, что она мне сейчас предлагает.

- Ну, говори!

- Я тоже на коленях прошу исполнить просьбу рыбака и вернуть ему внука, иначе эта разлука пагубно подействует на юношу и омрачит дни старика.

- Это, наконец, становится скучным! Кто ты такой, чтобы настаивать на просьбе, в которой уже отказано? Сними маску, чтобы я знал, с кем я имею дело!

- Ваше высочество, я второй победитель на гонках. А относительно маски, я слышал, что в Венеции никому нет дела до имени и занятий человека, скрывшего свое лицо под маскою.

- Это справедливо, когда не оскорбляет республику; но здесь я должен быть осведомлен. И я тебе приказываю открыться.

Неизвестный понял необходимость повиноваться и снял медленно маску. Все увидели бледное лицо и блестящие глаза Джакопо. Невольно находившиеся поблизости от браво отступили и оставили его одного перед властителем Венеции, посредине широкого круга удивленных и заинтересованных слушателей.

- Я тебя не знаю!- вскричал с удивлением дож, посмотрев внимательно на Джакопо.- Вероятно, причины, ради которых ты не хотел снять маску, важнее тех, по которым ты отказываешься от награды.

Синьор Градениго подошел к дожу и тихо сказал ему несколько слов на ухо. Дож быстро кинул на браво взгляд, в котором выражалось) отвращение и любопытство. Потом он дал знак Джакопо удалиться.

- Мы займемся на досуге этим делом,- сказал дож,- не надо прерывать праздник.

- Гондольер дона Камилло Монфорте!- позвал герольд, повинуясь приказанию своего начальника.

- Я здесь, ваше высочество,- ответил взволнованный Джино.

- Ты родом из Калабрии, но, как видно, уже с давних пор привык к нашим каналам, иначе ты не обогнал бы наших лучших гребцов. Преклонись и получи награду за твою силу и ловкость.

Джино преклонил колено и принял награду с низким поклоном.

В эту минуту внимание зрителей было привлечено шумными криками, раздавшимися на воде в незначительном расстоянии от галеры дожа. Это лагунские рыбаки чествовали Антонио; тот, кого час тому назад они осмеивали, как самонадеянного хвастуна, вызывал теперь крики торжества.

Если бы торжество рыбаков ограничивалось этой естественной радостью, то неусыпная и подозрительная власть Венеции ничем бы не была оскорблена, но к крикам одобрения примешивались угрозы тем, кто не хотел вернуть внука Антонио. Рыбаки тесной толпой лодок, ничего не опасаясь, продолжали свой путь к Лидо, а в это время то здесь, то там в их толпу втирались уже лодки с агентами тайной полиции. В числе лодок была и лодка виноторговца, а в ней находилась Аннина. Она выехала с большим запасом товара, надеясь получить доход от своих обычных покупателей.

Гонки продолжались.

Хотя сенаторы делали вид, что интересовались происходившим перед их глазами, но на самом деле они прислушивались к каждому звуку, долетавшему с Лидо.

Но этот день прошел, как и все другие. Победители торжествовали, толпа аплодировала, а Сенат, по виду, сочувствовал развлечениям народа.

ГЛАВА XI

Вечер этого дня прошел так же оживленно и весело, как и его начало. Большая площадь святого Марка была переполнена народом: шуты и плясуны развлекали народ своими прыжками, крики продавцов фруктов и других лакомств смешивались со звуками флейт, гитар и арф; бездельники и занятые люди, заговорщики и полицейские агенты бок-о-бок бродили в толпе... Близился рассвет, когда гондола с легкостью лебедя проскользнула мимо судов, стоявших в порте, и клювом (Венецианские гондолы имеют на передней части поднятый металлический "клюв", в роде тех, которые изображаются на носу древних галер. (Прим. ред.)) коснулась набережной в том месте, где канал святого Марка вливается в бухту.

- Добро пожаловать, Антонио,- сказал стоявший на набережной человек, подходя к прибывшему,- добро пожаловать, хотя час уже не ранний.

- Я начинаю узнавать твой голос даже через маску,- отвечал рыбак; - друг, ведь я тебе обязан нынешним успехом, и хотя это не кончилось так, как я хотел, но все же я тебе очень благодарен.

- Ничего не поделаешь! Сенат не соглашается на уменьшение числа матросов на галерах. А теперь я надеюсь, что ты примешь из моих рук свою награду; я захватил с собой золотую цепь с веслом, вот они.

Антонио, уступая естественному любопытству, посмотрел на приз, но через минуту сказал решительно:

- Мне будет всегда казаться, что эта драгоценность - цена крови моего внучка. Тебе ее дали, и возьми ее себе: ведь они отказались исполнить мою просьбу, так и этой цепи мне не нужно... По совести говоря, ведь ты ее выиграл. Не уступи ты мне...

- Как это ты, рыбак, не придаешь никакого значения разнице в летах и силе мускулов? Я думаю, что, присуждая награду, на это обратили большое внимание; все же видно было, что ты нас всех побил. И вот тебе мое слово: мне еще ни разу не приходилось гоняться с таким гребцом! Ты чуть касался веслами воды, а между тем твои удары были так сильны, что волны от них катились до Лидо.

- Да, какая-то внутренняя сила толкала меня вперед. Только ни к чему это не послужило!

- Это еще неизвестно, Антонио. Может быть, наши желания исполнятся. Так бывает иногда, когда мы меньше всего надеемся. Иди за мной, ведь меня прислали за тобой.

Рыбак с удивлением посмотрел на своего нового знакомца и, привязав лодку, собрался следовать за ним. Джакопо подождал Антонио. Когда тот подошел, он развернул плащ, который висел у него на руке, и, не спрашивая разрешения, набросил его на плечи рыбака. Затем он покрыл голову Антонио шапкой, какую носил сам.

- Не нужно и маску надевать,- заметил он, осматривая своего спутника,- в этом наряде никто не узнает Антонио.

- Да и это все лишнее, Джакопо. Я тебя очень благодарю за твое доброе намерение; оно сослужило бы большую службу, если бы богатые и сильные были более сострадательны. А что касается маски, то в ней нуждаются только негодяи да ночные воры.

- Ты ведь знаешь венецианские обычаи, а в нашем деле осторожность необходима.

- Но ты забыл, что твои намерения мне неизвестны. Я тебя еще раз искренно благодарю, но, Джакопо, меня печалит то, что ты носишь кличку, такую, что я желал бы, чтобы она не принадлежала тебе. Мне грустно было слышать, когда этой кличкой клеймили в Лидо человека, такого сострадательного к бедным и оскорбленным.

Молчание было нарушено глубоким вздохом Джакопо.

- Я не хотел тебя обидеть,- сказал рыбак.

- Ничего, Антонио,- отозвался Джакопо глухим голосом,- ничего, мы поговорим об этом после, а теперь иди за мной потихоньку.

- Они покинули набережную и, миновав первые ворота, очутились во дворе Дворца Дожей. Здесь, поднявшись по Лестнице Гигантов и пройдя мимо Пасти Льва, они быстро пошли вдоль открытой галлереи, где их встретил алебардщик придворной стражи.

- Кто идет?- спросил гвардеец, выставляя вперед свое длинное и острое оружие.

- Друзья правительства и Венеции.

- Никто не имеет права проходить здесь в этот час.

- Остановись,- сказал Джакопо рыбаку и, подойдя ближе к алебардщику, сказал ему несколько слов на ухо. Алебарда была тотчас же отставлена, и часовой попрежнему зашагал по длинной галлерее.

Антонио, удивленный тем, что видел, следовал быстрым шагом за своим спутником. Он с трудом мог запоминать дорогу, потому что, покинув общий вход, они прошли через потайную дверь в темные коридоры. Наконец, они остановились в мрачной комнате, убранной очень просто.

- Оказывается, ты хорошо знаешь жилище нашего властителя,- заметил Антонио.- Самый опытный гондольер Венеции менее ловок на ее каналах, чем ты в этих коридорах.

- Моя обязанность привести тебя сюда, Антонио, а если я берусь за что-нибудь, то стараюсь сделать это как можно лучше. Ты не боишься сильных, но все-таки будь поосторожнее в своих словах; они любят почтительную речь; собери все свое мужество, потому что решительные минуты наступают.

- Думается мне,- сказал старик, взглянув на товарища с простодушным видом,- что нет большой разницы между сильными и слабыми, если поглядеть на них без их одежд.

- Эту истину нельзя говорить здесь.

- Я сомневаюсь, Джакопо, чтобы я мог добиться у них чего-нибудь.

- Говори с ними так, чтобы ничем не оскорбить их самолюбия; они прощают многое, если ничто не угрожает их власти.

- Я лучше уйду отсюда, потому что я привык говорить то, что мне подсказывает сердце, и я думаю, что мне поздно учиться кривить душою. Скажи им, что я пришел сюда, чтобы почтительно поговорить с ними, но, предвидя бесплодность моих усилий, вернулся к моим сетям.

Антонио пожал руку своего неподвижного товарища и повернулся, чтобы уйти. Две алебарды скрестились у него на груди, и тут рыбак заметил, что два вооруженных гвардейца загородили ему проход, и что он стал, таким образом, пленником. Вместо того, чтобы вступать в бесплодный спор и выказывать испуг, Антонио с терпеливым и покорным видом повернулся к Джакопо.

- Это означает, что знаменитые синьоры желают мне оказать справедливость,- сказал он.- И было бы неприлично скромному рыбаку отказывать им в таком редком случае. Лучше бы, конечно, чтобы в Венеции употребляли меньше силы, решая, кто прав, кто виноват. Но сильные любят показывать силу, а слабые должны ей подчиняться.

- Увидим,- сказал коротко Джакопо, который не выказал ни малейшего волнения, когда его собеседник хотел удалиться.

Наступило глубокое молчание. Алебардщики сохраняли свои угрожающие позы, стоя у входа. Джакопо и его спутник помещались в центре комнаты.

Венецианская "республика" того времени на деле являлась страной слепой и жестокой власти аристократии. Ее правительство обслуживало лишь интересы немногих, пренебрегая нуждами народной массы. Народ был совершенно бесправен. Основанием венецианского управления было чиновничество, совершенно независимое от народной власти. Власть была захвачена исключительно дворянством. Достигнув известного возраста, все сенаторы вступали в число членов одного из государственных советов. Имена лиц знатных фамилий вписывались в так называемую "Золотую книгу", и тот, кто пользовался этим отличием, за малыми исключениями (как, например, положение, в котором находился дон Камилло), мог участвовать в Сенате и добиваться даже власти дожа.

Так как Сенат был учреждением слишком громоздким, то наиболее важные дела были вверены особому совету, составленному из трехсот членов. Наконец, чтобы избежать медлительности, неизбежной все-таки при такой многочисленности, был избран Совет Десяти, облеченный исполнительной властью. Но государство, благосостояние которого было основано, главным образом, на поборах, собираемых с провинций, и существованию которого одинаково грозила столько же ложность его принципов, как усиление соседних государств, нуждалось в еще более действительном орудии правления. Поэтому в Венеции существовал еще безответственный Совет Трех, облеченный неограниченной властью. Этот Совет ведал секретными делами, которые он вершил в совершенной тайне. Выбор его членов происходил по жребию, и имена их были известны только трем его членам да нескольким чиновникам-исполнителям, вполне преданным правительству.

Совет Трех собирался тайно. Он выносил свои приговоры, обыкновенно не советуясь с другими государственными учреждениями, и поспешно и тайно приводил их в исполнение. Сам дож не был застрахован от его приговоров; даже больше того - был случай, когда один из Трех был осужден своими товарищами...

ГЛАВА XII

Комната, в которой находился Антонио, была передней таинственного и страшного судилища - Совета Трех. Рыбак имел лишь смутное представление о существовании Совета, перед которым он должен был предстать. Он с интересом думал о том, кого он здесь встретит. Дверь отворилась, и слуга дал знак Джакопо войти в нее.

Зала была не велика, пол ее был вымощен в клетку белым и черным мрамором, стены затянуты черным сукном. Единственная бронзовая лампа горела посредине на одиноком столике, покрытом, как и вся остальная обстановка, той же траурной материей. В углах комнаты стояли шкафы, которые, может быть, служили открытыми проходами в другие помещения дворца. Все двери были скрыты под обоями. В противоположной стороне от Антонио сидело три человека, но маски и складки их одежд не позволяли различить ни их лиц, ни фигур. Один из них был в ярко-малиновом одеянии, оба другие - в черном. Все трое молчали, повидимому, чтобы произвести более сильное впечатление на Антонио.

Наконец судья в малиновом одеянии дал тайный знак начать допрос.

- Тебя зовут Антонио из лагун?- спросил один из секретарей.

- Да, ваше превосходительство. Я бедный рыбак.

- У тебя есть сын, которого зовут тоже Антонио?

- Вот уже двенадцать лет, как мой сын убит в числе многих в кровавом бою с турками.

Среди секретарей произошло замешательство; они с удивлением пересматривали бумаги и, как бы прося объяснения, смотрели на трех молчаливых судей. По тайному знаку человека в красном, Антонио и его спутника вывели из залы.

- Здесь допущена очевидная оплошность,- сказал сурово один из трех замаскированных, когда шаги выведенных затихли.- Венецианской инквизиции непозволительно делать подобные ошибки.

- Но это касается ведь только семьи никому не известного рыбака, милостивый господин,- ответил, дрожа, секретарь.- А может быть, он хотел нас обмануть с начала допроса.

- Ты заблуждаешься,- прервал другой из Трех.- Этого человека зовут Антонио Теккио, и он говорит правду. Его сын убит в сражении с турками. Тот, о ком идет здесь речь,- его внук, и он совсем еще ребенок.

- Благородный синьор прав,- ответил секретарь.- За множеством дел мы ошиблись, но мудрость Совета тотчас сумела это исправить. Венеция должна гордиться тем, что имеет среди своих благороднейших и наиболее старинных фамилий таких сенаторов, которые так осведомлены в делах своих самых последних детей...

- Пусть введут опять этого человека,- сказал судья, наклоняя слегка голову в ответ на этот комплимент.- Где много дела, там неизбежны ошибки.

Необходимые распоряжения были сделаны, и Антонио с своим спутником были снова приведены.

- Твой сын умер на службе республики, Антонио?- спросил секретарь.

- Да, синьор.

- У тебя есть внук?

- Точно так, сенатор, у меня был внук, и я надеюсь, что он еще жив.

- Разве он не работает с тобой вместе в лагунах?

- Его у меня отняли, синьор, и в числе юношей, его сверстников, повели на галеры. Ваша светлость, я на коленях прошу вас замолвить слово за моего ребенка, если вам придется увидеть адмирала галерного флота... За все время до того момента, как он попал в когти святого Марка, он ни разу не огорчал меня.

- Поднимись, не в этом дело. Ты сегодня говорил с нашим славным правителем, дожем?

- Я просил его высочество дать свободу моему ребенку.

- И ты это сделал откровенно, без всякого уважения к высокому сану правителя республики.

- Я поступил как мужчина и, в частности, как отец, и если бы половина того, что рассказывают про справедливость республики, было верно, то его высочество выслушал бы меня, как человек и как отец.

Легкое движение среди Трех заставило секретаря остановиться. Заметив, однако, что его начальники молчат, он продолжал спрашивать:

- Ты действовал публично и перед сенаторами. Когда же ты увидел, что твоя неуместная просьба была отклонена, ты стал искать для исполнения ее других средств?

- Точно так, милостивый господин.

- Ты явился среди участников гонки в неподходящем для этого костюме, и ты пролез вперед между теми, кто добивался милости Сената и дожа.

- Я пришел в том, что ношу каждый день; а моим успехом я скорее обязан великодушию вот этого молодого человека, который сейчас рядом со мной, чем силе моего старого тела.

Снова движение любопытства и как бы удивления среди судей; секретарь прервал свой допрос.

- Ты слышишь, Джакопо,- сказал один из Трех,- что ты ответишь на это?

- Синьор, он сказал правду.

- Как ты осмелился фальшивить в таком состязании и ни во что не ставить волю самого дожа!

- Славный секретарь, я виновен, если считать преступлением то, что я пожалел старика, оплакивающего своего ребенка, и что уступил ему мой никого бы не обрадовавший успех.

Продолжительное молчание наступило после этого ответа. Тайный знак заставил секретаря продолжать:

- Итак, Антонио, ты обязан победой снисхождению твоего соперника, и твоим единственным желанием при этом было снова заявить ходатайство о молодом матросе?

- Да, синьор, у меня не было другой цели; первенство на гонках и награда за это не могут принести радости человеку моих лет. Золото ведь не залечит моих ран. Сжальтесь, милостивые господа! Верните мне моего ребенка, чтобы я мог своими советами направить его на все доброе, и чтобы он закрыл мне глаза при моей смерти. Что касается золота, то я вовсе не думаю о драгоценностях Риальто. Это не пустая похвальба: я предлагаю суду вот эту драгоценность.

Окончив это, рыбак несмело подошел к столу и положил на черное сукно блестящий перстень. Удивленный секретарь поднял драгоценность перед глазами судей.

- Что такое?- вскричал один из Трех.- Если не ошибаюсь, это залог нашего сегодняшнего обручения с морем!..

- Действительно так, славный сенатор. Этим самым кольцом господин наш дож обручился сегодня с Адриатикой в присутствии послов и народа.

- Можешь ли ты что-нибудь сказать по этому поводу, Джакопо?

- Нет, синьор; это для меня совершенно неожиданно.

Секретарь продолжал:

- Антонио, ты должен рассказать все подробно, каким образом попало к тебе это кольцо? Но говори только правду, если ты дорожишь жизнью.

- Должно быть, вам часто говорят неправду, синьор, что вы так угрожаете, но мы, из лагун, не боимся говорить о том, что видели и что сделали. Итак, синьор, между нами, рыбаками, существует предание, что будто в давние времена жил один рыбак. Однажды, закинув сеть в заливе, он вытащил со дна морского тот самый перстень, которым обручился его высочество дож с Адриатикой. Бедному рыбаку, перебивавшемуся с хлеба на квас, кольцо было ни к чему, и он отнес его дожу. Об этом поступке рыбака и теперь часто рассказывают на лагунах и в Лидо и говорят, будто один венецианский художник воспроизвел все это на полотне, которое украшает теперь дворец. Будто дож сидит на троне, а счастливый рыбак стоит перед ним босиком и передает кольцо его высочеству.

- Да, действительно, все так происходило, и такая картина находится во внутренних покоях дворца.

- Вот как! А я и не предполагал, что богатые и счастливые помнят заслуги бедняков. А чьей она работы, не великого ли Тициана?

- Нет, она принадлежит кисти менее известного художника. Но продолжай рассказывать нам, как к тебе попало это кольцо.

- Ваше высочество, я не скрою от вас, что я часто завидовал моему счастливому собрату и не раз видел во сне, будто тяну сети, а сам думаю все об одном, чтобы мне найти кольцо. И вот, наконец, то, о чем я так долго мечтал, исполнилось. Много уж лет я здесь рыбачу, и все мели от Фузины до Джорджио мне хорошо знакомы. Я хорошо знал то место, где обыкновенно "Буцентавр" бросает якорь во время церемоний, и в этом самом месте я разостлал сети по морскому дну в надежде выловить кольцо. И, чтобы приметить то место, куда упадет перстень, я подплыл к "Буцентавру" и выкинул буек сейчас после того, как дож бросил кольцо. Вот и вся моя история.

- У тебя была какая-нибудь причина так действовать?

- Конечно, я думал так: если дож и Сенат пожаловали свою милость рыбаку, нашедшему кольцо, то они охотно наградят и другого, отпустив на свободу его внука, который, по своей молодости, не может еще принести много пользы республике.

- А когда твою просьбу отклонили, и ты отказался от награды победителя, ты отправился к товарищам и стал возбуждать их, жалуясь на несправедливость святого Марка и на тиранство Сената?

- Ваша светлость, в этом не было надобности. Товарищи знали о моем несчастии, и все возмущались обращением со мной.

- Тебя видели во главе бунтовщиков, которые хвалились силой своего флота и угрожали флоту республики.

- А по-моему, между ними только та разница и есть, что люди нашего рыбачьего флота ездят на лодках с сетями, а другие - на казенных галерах. Чего ради они будут проливать кровь друг друга?

Движение между судьями проявилось заметнее прежнего, и, пошептавшись между собой, они передали секретарю бумагу, содержавшую несколько слов, написанных карандашом.

- Итак, ты открыто говорил с товарищами о своих мнимых обидах, и вы сговаривались итти к дворцу дожа, чтобы требовать свободу твоему внуку от имени рыбаков Лидо.

- Да, синьор, некоторые были до такой степени великодушны, что предложили это. Но я - старик и знаю, как управляет святой Марк. Не мне верить, что какие-нибудь невооруженные рыбаки и гондольеры будут выслушаны с...

- Как, и гондольеры тоже на твоей стороне? А я полагал, что они завидовали твоему успеху.

- Гондольеры тоже люди, и им понятно как чувство зависти, так и чувство сострадания. И я боюсь, что будет сильное недовольство, если они увидят моего внука на борту галеры.

- Это твое мнение? А много насчитывается гондольеров в Лидо?

- Да, по окончании игр, ваша светлость, они прибывали сотнями, и я должен сказать: они всем пожертвуют ради справедливости. Это вовсе не такое плохое сословие, как многие стараются доказать. Они такие же люди, как мы, и жалеют своего ближнего.

Секретарь кончил допрос; зловещее молчание наступило в темной зале. Через минуту один из Трех начал говорить.

- Антонио Теккио,- сказал он,- ты сам служил на галерах, и служил, говорят, честно. Почему же теперь ты имеешь к ним такое отвращение?

- Да, синьор, я служил на галере и сражался с турками, но я был совсем взрослым. И нет другой службы, которую бы мы исполняли так охотно, как охрана наших островов и лагун от неприятеля.

- И всех владений республики... Не должно делать никакого различия между владениями государства.

- Не все одинакового разума, синьор. Я вот не понимаю, почему Венеция имеет право распространять свои законы на Кандию или на Крит, а Турции там распоряжаться вы не позволяете...

- Смеете вы там у себя, в Лидо, рассуждать о правах республики относительно ее завоеваний! Может быть, вы не признаете за ней и славы?

- Ваша светлость, я ничего не понимаю в правах, приобретенных силою. И слава, о которой вы изволили сейчас говорить, может быть, легка для сенатора, но она давит рыбацкое сердце.

- Ты рассуждаешь, дерзкий, о вещах, которых не понимаешь.

- Очень жаль, синьор, что осужденные на страдание лишены понимания.

Выразительное молчание последовало за этим ответом старого рыбака.

- Теперь ты можешь удалиться,- сказал председатель Совета Трех.- Ступай и жди непогрешимого приговора святого Марка.

- Я повинуюсь вашему приказанию, но у меня так тяжело на душе, что раньше, чем уйти отсюда, я желал бы сказать еще несколько слов о моем внуке.

- Говори о чем хочешь, о твоих желаниях или печалях, если они у тебя есть. У святого Марка одна забота - исполнять просьбы своих детей. Говори, но воздержись от непристойных речей,- добавил тихо секретарь.

- Я не привык хвалиться моими заслугами перед государством, но всему есть границы, и отеческая любовь берет верх над скромностью. Благородные синьоры, вы богаты, могущественны, почитаемы и не знаете испытаний, которые выпадают на долю бедных. Я служил на галерах и потерял там сыновей одного за другим. И я решаюсь вам сказать, что если старый служака не имеет никого, кто бы мог прокормить его, то Венеция обязана о нем позаботиться и не должна забывать, что и у лагунского рыбака есть сердце, как и у дожа на троне.

- Можешь удалиться,- сказал один из Трех.

- Я еще не кончил, синьор, и мне хочется сказать несколько слов о лагунских рыбаках, до какой степени они возмущаются действиями республики, безвинно отправляющей детей их на галеры.

- Послушаем, как они возмущаются...

- Благородные синьоры, я не буду повторять в точности их слова, чтобы не оскорбить ваш слух. Но они говорят, что святой Марк не должен делать рлзличия между своими подданными и обязан выслушивать одинаково самого бедного, как и богатого.

- Да смеют ли они так рассуждать?

- Не знаю, синьор, смеют ли, но в этом глубокая истина. Мы, бедные лагунские работники, не роптали бы на свою судьбу, если бы Сенат признавал за нами человеческие права. Не всем на роду написано одинаковое счастье, но человек не имеет права осуждать на гибель невинные создания.

- Ты можешь удалиться,- сказал судья.

- Мне бы не хотелось,- продолжал Антонио,- чтобы человек моего сословия сделался причиной взаимного недовольства между правителями и подчиненными. Однако, я не мог не попросить о своем ребенке; но вы остались глухи к моей просьбе, вы даже отвернулись от меня, когда я стал говорить о ваших правах, как-будто я не должен был защищать ребенка, вверенного мне на старости лет. Так в этом справедливость святого Марка! Нет, эта черствость и пренебрежение к правам бедных допустимы только у какого-нибудь судьи из Риальто!

- Ты кончил, Антонио?- спросил нетерпеливо судья.

- Я знаю, что я вас утомил; я вам много сказал, потому что, хотя я вас и не знаю, но я предполагаю найти среди вас человека, ответственного перед врученным ему сокровищем. Напрасно вы говорите о справедливости, когда вся тяжесть вашей власти падает на самых слабых! И хотя вы сами можете ошибаться, зато самый бедный из гондольеров знает...

Джакопо остановил его в это мгновение, закрыв ему рукой рот.

- Кто тебе позволил прерывать жалобы старика?- спросил его мрачно судья.

- Непристойно такому собранию слушать неуважительную речь рыбака, сиятельный сенатор. Да и он сам потом поймет, когда будет хладнокровней.

- Святой Марк не боится правды. И если он хочет еще что-нибудь сказать, пусть говорит.

Но на Антонио напало раздумье. Он стоял смущенный, с опущенными глазами и молчал.

- Если я вас обидел, благородные господа,- сказал он, наконец, тихим голосом,- прошу вас забыть, что я сказал здесь лишнего; я не умею сдерживать свои чувства и, говоря правду, восстанавливаю против себя.

- Ты можешь удалиться.

Стражи приблизились и, повинуясь знаку секретаря, вывели Антонио и его спутника из залы. Секретари последовали за ними, и только трое тайных судей остались в зале, чтобы вынести свой приговор.

ГЛАВА XIII

За этим допросом снова наступило молчание. Трое встали и начали переодеваться. Все они были очень пожилые люди. Они раздевались молча, находясь под неприятным впечатлением оконченного допроса. Освободившись от своих мантий, масок и капюшонов, они уселись поудобнее вокруг стола.

- Вы слышали, что перехватили письма французского короля?- сказал один из них.- Кажется, письма касаются новых намерений императора.

- Что же, их вручили послу или представили в Сенат?- спросил другой.

- Мы потолкуем об этом на досуге. Больше я ничего не имею сообщить Совету, кроме того, что приказание задержать папского курьера не могло быть исполнено.

- Я слышал это от секретарей; необходимо обратить внимание на небрежность агентов, потому что мы могли бы извлечь из этого ареста полезные сведения.

- Так как эта попытка уже известна, и о ней уже говорят, то надо дать приказание казнить каких-нибудь негодяев, как-будто за нападение на курьера с целью грабежа. Иначе мы рассорим республику с ее друзьями... В нашем списке уже отмечены имена таких, которые достойны смертной казни.

- Мы об этом позаботимся, тем более если, как вы утверждаете, это дело такое серьезное. Каждый, кто небрежно относится к своим обязанностям, не может надеяться на снисхождение.

- Честолюбие Габсбургов (Габсбурги - династия австрийских императоров. (Прим. ред.)) не дает мне покоя и во сне!- сказал другой, бросая на стол просмотренные бумаги.- До чего Австрия стремится увеличить свою территорию и распространить свое владычество за пределы рассудка и природы! Нам принадлежат уже давным-давно провинции, приспособленные к нашей системе управления. Эти провинции были покорены еще нашими предками, между тем, теперь они являются предметом жадной зависти наших соседей Габсбургов.

- А вы забываете притязания испанского короля?

- Да все они, кого ни возьмете, только и думают, как бы лишить нас наших доходов.

- Вот хоть бы португальцы! Они нам нанесли большой вред своими открытиями в Африке; без этого мы могли бы удержать торговлю нашими товарами в Индии. Я искренно признаюсь, что ненавижу этих выродков!

- Синьор Градениго, вы сегодня что-то задумчивы?

Третий член совета, не проронивший ни одного слова после ухода Антонио, был действительно синьор Градениго. Он медленно поднял голову.

- Допрос рыбака напомнил мне детство,- сказал он,- ведь мы с ним молочные братья, и первые годы нашей жизни прошли в совместных играх.

- Подобное родство, конечно, ставит нередко в неловкое положение. Но я доволен, что ваше волнение не имеет другой причины; а то я беспокоился, что до вас дошли слухи, которые распускают о вашем молодом наследнике...

Лицо синьора Градениго сразу изменилось, и он с тревогой взглянул на своих собеседников.

- В чем обвиняют моего сына?- спросил он нерешительно.- Вам понятно чувство отца, и я надеюсь, вы мне скажете правду.

- Синьор, вам известна расторопность агентов нашей полиции... Впрочем, то, что они донесли Совету о вашем сыне, не представляет собой ничего ужасного. Ему придется только проехаться на время в Далмацию или провести лето у подножия Альп...

- Молодость - возраст необдуманности, синьор,- заметил отец, вздыхая с облегчением,- и каждому из нас хорошо известны слабости этого возраста. Но я ручаюсь за моего сына: он неспособен предпринять что-либо против республики.

- Его никто в этом и не подозревает.

При этих словах легкая ироническая улыбка скользнула по лицу старого сенатора.

- Утверждают, между прочим,- продолжал он,- что ваш сын слишком открыто метит на опекаемую вами девицу и на ее богатства... Молодая девушка - самое ценное сокровище Венеции, и нельзя допустить, чтобы за ней ухаживали без согласия на то Сената.

- Таков закон, и я ему повинуюсь,- отвечал Градениго,- я открыто заявил о своих планах на этот союз и с покорностью ожидаю решения Сената.

- Никто в этом не сомневается, достойный синьор Градениго, потому что твое повиновение государству всегда служило примером для юношества так же, как предметом похвалы людей пожилых. Что ты можешь сообщить относительно молодой наследницы?

- Я с сожалением должен вам сказать, что услуга, оказанная ей доном Камилло Монфорте, кажется, не на шутку вскружила ей голову, и я боюсь, как бы государству не пришлось бороться с ее женским капризом.

- Скажите: она доверена надежным людям?

- Да, синьор, ее воспитательница и компаньонка - особа, хорошо известная Сенату, без разрешения которого я не стал бы вмешиваться в это серьезное дело, требующее большой осторожности. Так как большая часть имений моей опекаемой находится в папских владениях, то, прежде чем притти к какому-нибудь решению, необходимо выждать подходящий момент, а потом воспользоваться и распорядиться ее правами и перевести ее имения в границы республики. Тогда уже можно будет и ею располагать, как будет более удобно для государства.

- Молодая особа обладает богатством и красотой, благодаря которым она могла бы быть полезной в тех сложных политических комбинациях, которые принесли бы пользу республике. Был же такой случай, когда венецианская девушка, менее красивая, чем она, была выдана замуж за монарха.

- Синьор, эти дни, дни славы и величия, прошли безвозвратно... Если бы пренебрегли правами моего сына и если бы девушкой воспользовались для выгод республики, то все, что можно будет от этого ожидать, явится не более, не менее, как какой-нибудь уступкой в будущем договоре или поддержкой каких-либо новых интересов Венеции. В этом случае девушка будет, вполне возможно, полезнее самого старого и самого мудрого из членов нашего Совета. Но если бы выбор ее был свободен, и если бы она не видела препятствий к своему счастью, то правительству было бы необходимо принять немедленное решение относительно прав дона Камилло Монфорте. И лучше ничего нельзя сделать, как войти с ним в сделку, сделать ему некоторые уступки, чтобы он мог без отлагательств вернуться с свою Калабрию.

- Да, это важное дело и требует серьезного обсуждения.

- Он уже жалуется на нашу медлительность, и не без основания: вот уже пять лет, как дело его тянется. И мне кажется, что мы выиграли бы, удалив такого опасного человека с глаз и из памяти молодой девушки, сердце которой он сумел затронуть.

- Разве она так сильно им увлечена? В таком случае пусть она сходит на исповедь. Настоятель святого Марка внушит ей, если захочет, что неаполитанец - все равно, что чудовище. Но вспомни то время, мой друг Градениго, когда наказания были весьма небесполезны для обуздания твоего легкомыслия и твоего чрезмерного увлечения удовольствиями...

- Да, синьор Градениго был известный волокита в свое время,- заметил другой член Совета,- о нем много говорили и в Версале, и в Вене.

- Я протестую против этих обманчивых воспоминаний,- ответил уличаемый, между тем как легкая улыбка оживила его поблекшее лицо.- Мы были тогда молоды, синьоры, но никто среди нас не пользовался таким успехом, особенно среди французских дам, как тот венецианец, который только-что меня обвинял...

- Не говори, не говори! Все это пустяки... А вот мне помнится, я тебя видел в Мадриде, Энрико, и все говорили, что никогда еще не видели при испанском дворе более изящного и любезного кавалера.

- Ты был ко мне пристрастен, мой друг. Я был пылкий юноша, вот и все! Ты слышал, конечно, в Париже о моем деле с мушкетером?.. Да, в наше время столица Франции была самым приятным местопребыванием...

- Да, нигде не дышалось так свободно, как там. И сколько я там провел приятных часов! Скажите, вы никогда не встречали в Версале графиню Миньон?

- Тс! Ты становишься болтлив. Кто же ее не знал! А какая азартная игра шла тогда в модных домах!

- Я это хорошо знаю по моим расходам. Поверите ли, друзья мои, я потерял в один вечер за игорным столом известной, конечно, вам герцогини сумму в тысячу цехинов! И я так ясно это помню, будто это было не дольше, как вчера.

- Да, и я помню этот вечер... Но я заплатил бы половину твоего проигрыша, только бы прочесть то письмо, которое ты получил после проигрыша от твоего отца.

- Ну, он об этом никогда не узнал. На что же были наши друзья, торговцы с Риальто! И спустя несколько лет мы с ними свели счеты.

Трое стариков весело засмеялись при приятных воспоминаниях, но эхо, повторявшее их смех в зловещей и мрачной зале, напомнило им об их обязанностях. Председатель Совета вытер слезы, вызванные припадком смеха, и принял обычный степенный вид.

- Синьоры,- сказал он, роясь в кипе бумаг,- прежде чем приступить к делу рыбака, мы должны справиться относительно печати, брошенной прошлой ночью в Львиную Пасть. Синьор Градениго, вам было поручено это расследование.

- Поручение это исполнено, синьоры, с успехом, которого я не ожидал. Вот донос, приписывающий дону Камилло Монфорте желание освободить донну Виолетту из-под власти Сената, с целью завладеть ею и ее богатством. Эта бумага приводит такие доказательства, которыми обвинитель может обладать единственно в том случае, если он является доверенным агентом со стороны неаполитанца. И в залог истины своих слов, как я предполагаю, он опустил в Львиную Пасть кольцо с печатью самого дона Камилло.

- Но верно ли, что это кольцо принадлежит неаполитанцу?

- Что касается кольца, то я в этом совершенно убежден. Вам известно, что я должен представить в Сенат доклады по делу дона Камилло, и мне приходится ради этого нередко посещать его. И вот я заметил, что у него в последнее время не видно на пальце перстня с печатью, который он имел обыкновение носить постоянно. Кроме того, в тождестве кольца меня убедил мой ювелир Осия с Риальто.

- До сих пор все достаточно ясно, но то обстоятельство, что перстень находится при доносе, придает этому делу несколько неопределенный и даже подозрительный характер. Можете ли вы узнать почерк или объяснить, ради чего пущена в ход эта бумага?

Легкий румянец покрыл лицо синьора Градениго; но старый сенатор скрыл беспокойство и твердо отказался дать какие-либо объяснения.

- Раньше чем приходить к какому-нибудь окончательному решению, необходимо в таком случае ждать новых доказательств. Слишком поспешное решение дела, касающегося одного из наиболее могущественных патрициев Италии, могло бы повредить репутации святого Марка.

- Но как бы наша излишняя осторожность не повредила делу моей молодой опекаемой?

- Разве мало в Венеции монастырей, синьор Градениго?

- Монастырская жизнь мало подходит к характеру моей воспитанницы,- ответил сухо синьор Градениго,- и я не рискнул бы проделать с ней такой опыт: золото - ключ, отпирающий самые крепкие кельи. Впрочем, по-совести, мы и не можем запирать в тюрьму ребенка, порученного попечению правительства.

- Синьор Градениго, мы имели уже по этому поводу серьезное совещание и советовались с его высочеством, мнение которого согласно с нашим. Ваш личный интерес к этой особе мог бы затемнить ваше обыкновенно здравое, суждение; без этого, будьте уверены, мы пригласили бы и вас на совещание.

- Было решено,- продолжал другой из судей,- найти приличное уединенное место для донны Виолетты. Ты будешь пока освобожден от тяжелой должности опекуна, которая отнимала у тебя много времени.

Несмотря на вежливый тон этого сообщения, синьор Градениго понял, в чем его подозревали, но, чтобы избежать дальнейших обвинений, он с деланной признательностью ответил своим товарищам:

- Я вижу, что его высочество дож и вы, мои уважаемые товарищи, собрали этот совет, руководимые вашей сердечной добротой и расположением ко мне. Признаюсь, что очень не легко руководить капризным воображением женщины, но я готов снова взять на себя эту обязанность, когда это будет угодно правительству.

- Никто в этом не сомневается. Мы не можем не сознавать, что вы единственный человек, которому можно доверить это дело. Вы, конечно, согласны с нами, синьор, что было бы недостойно правительства республики оставить его воспитанницу в таком положении, которое может навлечь незаслуженные нарекания на одного из наиболее уважаемых и знатных граждан. Верьте мне, в этом деле мы меньше думали о самой Венеции, чем об ваших интересах, потому что, если бы неаполитанец разрушил наши планы, то на вас первого пало бы обвинение в этой неудаче.

Покончив с вопросом, требовавшим большого такта, так как дело касалось одного из членов Совета. Трое принялись за другие дела с тем поддельным безразличием, которое умеют придавать себе люди, привыкшие к интригам.

- Так как мы все так счастливо пришли к соглашению в деле донны Виолетты,- заметил холодно старший из сенаторов,- то мы можем просмотреть список очередных дел. Что говорит нам нового Львиная Пасть?

- Обыкновенные ничтожные обвинения, рождающиеся на почве личной злобы,- ответил другой.- Один доносит на своего соседа, что тот не исполняет правил религии, не соблюдает постов.

- Нет ли чего поинтереснее?

- Покинутая жена жалуется на своего мужа... А вот кто-то сетует на медлительность судей.

- На это надо обратить внимание, потому что дело тут касается репутации святого Марка...

- Э, полноте,- прервал синьор Градениго,- суд действует благоразумно. Тут тяжба одного торговца, который, как говорят, владеет важными тайнами. Это дело требует серьезных соображений, могу вас в этом уверить.

- Разорвите донос. Есть еще что-нибудь?

- Ничего серьезного.

- В таком случае не поговорим ли мы с его высочеством дожем, синьор?

- Но вы забываете о рыбаке,- заметил строго дон Градениго.

- Верно, верно! Ничто нужное не ускользнет от тебя, Градениго.

Старый сенатор, слишком опытный, чтобы поверить в искренность этих слов, все же счел нужным показаться польщенным и многократными поклонами ответить на сделанный ему комплимент. Когда эта комедия окончилась, Трое открыли совещание по делу рыбака.

Заседание Совета на этот раз продолжалось так долго, что, когда оно окончилось, башенные часы на площади медленно пробили полночь.

- Дож, я думаю, ожидает нас с нетерпением,- сказал один из членов.- Мне показалось, что его высочество был более обыкновенного утомлен в этот раз на празднике.

- Его высочество уже не молод, синьор. Ведь он гораздо старше нас всех. Боюсь, что его пребывание у власти уже непродолжительно!

- Конечно, в нем уже видна дряхлость. Это достойный правитель, и с его смертью мы потеряем в нем отца. Синьор Градениго, ты сегодня особенно задумчив и никогда не был так молчалив со своими друзьями.

- Но это не значит, что я менее признателен им за дружбу, синьор. И если лицо мое кажется грустным, то лично я доволен. Радость, как и горе, вызывает иногда слезы.

Оба сенатора взглянули с видимым сожалением на своего товарища, и Трое покинули Залу Приговоров. Вошедшие слуги потушили огни, и зала погрузилась в темноту.

ГЛАВА XIV

Несмотря на поздний час, музыка еще раздавалась на каналах Венеции. Пьяцетта была еще освещена и наполнена праздной толпой, которая, казалось, не знала усталости.

Жилище донны Виолетты находилось вдали от места развлечений, но все же неясный гул голосов и звуки духовых инструментов время от времени долетали и сюда.

Луна оставляла в тени всю ту часть узкого канала, на которую выходили окна внутренних покоев Виолетты.

Девушка отдыхала на балконе, висевшем над водою. Ее постоянная спутница, которая была в то же время и ее наставницей, сидела около нее, а их общий духовник находился внутри комнаты.

- Может быть, есть на свете более великолепные города, но в такую ночь ничто не может сравниться с Венецией,- сказала Виолетта, отходя от перил балкона.

- Ну, нет, дочь моя,- отозвался монах,- из всех городов знойной Италии Неаполь самый красивый и наиболее одаренный природой город.

- Должно быть, это и на самом деле необыкновенный город, если может воспламенять даже ваше воображение.

- Это замечание справедливо: я предался воспоминаниям молодости более, чем это подобало бы мне...

В это время на канале, под балконом Виолетты, послышалась музыка. Девушка вздрогнула, щеки ее вспыхнули румянцем, и она, казалось, переживала то сладостное ощущение, которое возбуждает нежная и красивая музыка.

- Это едут музыканты,- заметила тихо донна Флоринда.

- Нет, это какой-то кавалер. На гондоле много слуг и гондольеров в ливреях.

Нельзя было дольше сомневаться: это была серенада. Хотя серенады - дело обычное в Венеции, но под окнами донны Виолетты она давалась впервые. Уединенная жизнь девушки, строгий надзор над ней обрекали на неудачу подобные попытки молодых людей.

- Это для меня!- прошептала Виолетта, дрожа и от страха, и от радости.

- В самом деле, это для кого-нибудь из нас,- ответила осторожно донна Флоринда.

- Для кого бы то ни было, но это дерзость,- сказал монах.

- Ах, это ария на слова Петрарки!

- В первой гондоле музыканты в ливреях какой-то патрицианской фамилии, а во второй - один только кавалер,- сказала донна Флоринда, внимательно рассматривавшая гондолы.

- Есть гребцы, или он сам управляет гондолой?

- Это было бы неприлично; на корме гондольер в шелковой куртке, украшенной цветами.

- Поговори с ним, милая Флоринда! Я тебя прошу.

- Да разве можно?

- Конечно! Скажи им, что я в полной власти Сената, что нельзя петь под моими окнами; скажи, что хочешь, только скажи что-нибудь.

- Да это дон Камилло Монфорте!

- Такая смелость может его погубить; прикажи ему поскорее уехать, милая Флоринда. Но, может быть, мы не имеем права обращаться так с лицом его положения? Отец, дайте ваш совет, что делать? Вы видите, в какой он опасности.

Волнение Виолетты удивило монаха. Он молча оставил свое кресло и направился на балкон.

Музыка сразу затихла, и вместо нее послышались равномерные удары весел.

- Он уехал!- вскричала молодая девушка.- А мы не успели даже его поблагодарить.

- Тем лучше, иначе мы придали бы слишком уж много значения такому и без того серьезному происшествию. Ты не должна забывать о твоем высоком назначении, дочь моя. Войди в комнату.

Оставшаяся на балконе донна Флоринда внимательно следила за гондолами и передавала свои наблюдения Виолетте:

- Гондолы ушли; та, в которой сидят музыканты, выезжает уже на Большой канал, но я не вижу, что сталось с той, в которой сидел кавалер.

- Посмотри хорошенько, не может быть, чтобы он так скоро удалился.

- Вижу, вижу: его гондола остановилась возле моста нашего канала. Слуга как-будто ждет кого-то на ступеньках набережной, а самого кавалера там нет.

- Вдруг с ним что-нибудь случилось?!

- Ничего дурного! Я счастлив, что могу быть здесь!- сказал кто-то около Виолетты.

Она обернулась и увидела того, кем были полны ее мысли.

- Как это неблагоразумно!- сказал с упреком отец Ансельм.- Дон Камилло, вы меня заставите сожалеть, что я уступил вашей просьбе. Вы нарушаете наши условия.

- Отец, напрасно противиться тому, что должно случиться. Не правда ли, прекрасная Виолетта, вы не позволите Сенату распоряжаться вами? Вы не согласитесь выйти замуж за какого-нибудь корыстолюбца?

- Камилло, вы ведь знаете законы Венеции, и я не надеюсь избежать их.

- Герцог святой Агаты,- сказал монах,- я позволил вам войти во дворец, чтобы избежать скандала и чтобы спасти вас от гнева Сената. Опасно поощрять надежды, противные целям республики. Не забывайте ваших обещаний.

- Все зависит от донны Виолетты. Ободрите меня одним вашим взглядом, и тогда ничто,- ни Венеция с ее инквизицией, ни сам дож,- ничто не будет в состоянии оторвать меня от вас.

- Камилло,- ответила дрожащая девушка,- вы мой спаситель!

- Перестаньте, герцог святой Агаты!.. Дочь моя!..

- Не слушайте его, донна Виолетта: он говорит так потому, что не испытал силы страсти. Холод кельи заморозил его сердце. Если бы он был настоящим мужчиной, он любил бы; а если б он любил когда-нибудь, на нем не было бы теперь его кармелитской одежды.

Лицо отца Ансельма покрылось мертвенной бледностью, губы зашевелились, и он что-то хотел сказать, но вместо слов послышался тяжелый, подавленный вздох. Флоринда поспешила встать между доном Камилло и своей воспитанницей.

- Все это, может быть, так, как вы говорите, синьор Монфорте, но вы должны же знать, что Сенат взял на себя право найти человека, достойного наследницы богатого дома Пьеполо. И может быть, Сенат выберет ей не менее достойного, чем герцог святой Агаты!

- Разве это может случиться?- вскричала Виолетта.

- Не верьте этому, донна Виолетта! Цель моей поездки в Венецию - не тайна. Я приехал требовать возвращения мне наших родовых владений и звания сенатора Венеции, которое мне принадлежит по справедливости. Но я все оставлю, если вы мне дадите хоть маленькую надежду.

- Слышишь, что он говорит, Флоринда? Дон Камилло неспособен обманывать,- сказала, еще более зардевшись, молодая девушка.

- Согласитесь быть моею, Виолетта, а там в Калабрии, в моем укрепленном замке, месть и хитрости Сената не будут нам страшны. Они полагают, что могут распоряжаться вами так, как им вздумается; а вы разрушьте их планы. Я прочел в ваших глазах, что вы решитесь на это, Виолетта...

- Я не хочу быть проданной, дон Камилло; рука моя должна быть отдана мною добровольно. Еще недавно синьор Градениго сказал мне, что мне будет предоставлем свободный выбор... Он говорил мне о каком-то новом помещении для меня...

- Не верьте ему, это самый черствый и эгоистичный человек в Венеции. Он хочет устроить вам брак со своим распутным сыном. Повторяю вам: не верьте ему, потому что он лжив до мозга костей.

- Если это действительно так, то он сильно ошибается в расчетах, потому что из всей молодежи Венеции Джакомо Градениго мне меньше всех нравится.

- Это свидание должно же когда-нибудь окончиться,- сказал монах,- я боюсь, как бы о нем не узнали. Ведь мы окружены шпионами, и ни один дворец в Венеции не охраняется так строго, как наш. А если ваше присутствие здесь, герцог, будет обнаружено, то вам не избежать тюрьмы.

- Я ко всему приготовился. Мне бы только иметь уверенность в вашей любви, Виолетта, а в остальном положитесь на меня.

- Флоринда, ты слышишь, что он говорит?

- Девушке твоего положения надо быть осторожнее и повиноваться выбору твоих опекунов.

- А если они выберут Джакомо Градениго?

- Сенат не хочет и слышать об этом молодом человеке. Хитрость его отца тебе давно известна, и ты должна была заметить из его обращения с тобой, что он сам сомневается в решении Совета. Много кавалеров ищут твоей руки, и теперь правительство избирает тебе партию, достойную тебя.

- А дон Камилло разве не достоин меня?

Снова вмешался монах:

- Это свидание не должно продолжаться дольше. Уходите, синьор, иначе вы нарушите ваше честное слово.

- Как, уйти одному?

- Но разве может донна Виолетта покинуть сразу дом своих предков.

- Синьор Монфорте,- тихо, но решительно сказала Виолетта.- Вы, идя на это свидание со мной, не могли рассчитывать на немедленный ответ на ваше предложение... Но, что оно будет принято благосклонно, пусть послужит залогом...

- Залогом?

- Вот вам мой залог,- сказала Виолетта, протягивая ему руку. Гувернантка и монах вскрикнули от неожиданности.

- Простите мне мою поспешность, друзья мои,- обратилась к ним Виолетта,- на не забывайте, что если бы дон Камилло не бросился: без колебаний в Джудекку, то я не могла бы сейчас оказать ему эта маленькое внимание. Зачем же мне быть менее его великодушной? Знайте, Камилло, если Сенат меня заставит выйти за другого, то это будет моим приговором к безбрачию.

Эта искренняя речь Виолетты была прервана звонком доверенного слуги, которому было приказано извещать таким способом о своем приходе.

- Что это значит?- сказал взволнованно монах, обращаясь к вошедшему лакею.- Как ты смел войти без моего приказания?

- Батюшка, там внизу чиновники. От имени республики они требуют, чтоб их впустили сюда.

- Дело принимает серьезный оборот,- сказал дон Камилло, который казался спокойнее всех.- Мое посещение открыто. Успокойтесь, я один буду в ответе, если на это посмотрят, как на преступление.

- Это полицейские агенты?- спросил монах.

- Батюшка, это высшие должностные лица, имеющие знаки отличия.

- И чего они хотят?

- Они имеют сказать что-то лично донне Виолетте.

- Это, кажется, не так опасно,- заметил монах, облегченно вздыхая. Он отворил дверь в домовую молельню:- Войдите сюда в часовню, дон Камилло,- сказал он.

Так как раздумывать было некогда, то дон Камилло повиновался приказанию монаха. Дверь часовни затворилась за ним, и слуги ввели ожидавших.

Вошел человек, в котором сразу можно было узнать одного из высших агентов по тайным делам государства. Донна Виолетта с присущей ей приветливостью пошла ему навстречу.

- Чему должна я приписать ваше посещение?- сказала она, отвечая легким кивком головы на глубокий поклон чиновника.

- Сударыня, мне приказано видеть состоящую на попечении правительства донну Виолетту, наследницу знаменитого дома Пьеполо, вместе с донной Флориндой Меркато, ее наставницей, с ее духовником, отцом Ансельмом, и с прочими, имеющими удовольствие находиться в ее обществе.

- Все, кого вы желаете видеть,- перед вами: я - Виолетта Пьеполо, эта дама заменяет мне мать, а этот почтенный отец - мой духовник. Нужно ли позвать моих служителей?

- Нет, это лишнее. Мое поручение скорее секретного, чем публичного характера. После смерти вашего уважаемого батюшки, известного сенатора Пьеполо, заботы о вашем воспитании были поручены республикой опеке и мудрости синьора Александра Градениго. Теперь Совет решил взять на себя непосредственные заботы о вашей особе, сударыня.

- Не правда ли, это надо понимать так, что синьор Градениго не состоит больше моим опекуном?

- Точно так, сударыня. Этот благородный патриций освобожден от обязанностей, которые он так удачно исполнял. Завтра вам будут названы ваши новые опекуны, имеющие состоять ими впредь до того времени, когда Сенату будет угодно заключить ваш брак с особой, достойной ваших несравненных качеств.

- Не хотят ли меня заставить расстаться с теми, к кому я так привыкла и которых так люблю?- спросила запальчиво молодая девушка.

- Положитесь на мудрость Сената, сударыня. Я не знаю его решений относительно тех, кто вас окружает, но нельзя сомневаться в его доброте и осторожности. Мне остается сказать, что для вас приличнее было бы сохранить прежнюю осторожность и не принимать лишних посетителей. Ваша дверь должна быть закрыта для синьора Градениго, как и для других мужчин.

- Разве я не могу поблагодарить его за заботы обо мне?

- Сенат сам об этом позаботится. Теперь мое поручение исполнено, сударыня, и я имею честь вам откланяться, глубоко польщенный тем, что Сенат нашел меня достойным предстать перед вами.

Когда чиновник окончил свою речь, Виолетта, ответив на его поклон, испуганно посмотрела на своих опечаленных друзей.

Двусмысленные слова посланного были, однако, достаточно понятны, чтобы отнять надежду на лучшее будущее. Все трое со страхом думали, что завтра, может быть, им придется расстаться, хотя и не могли понять причины этой внезапной перемены в намерениях Сената. Но чиновник не торопился уходить. Он пристально посмотрел на монаха, как бы обдумывая какую-то вновь явившуюся у него мысль.

- Почтенный отец,- сказал он, могу ли я просить вас на одну минуту поехать со мною по делу, касающемуся души грешника?

Несмотря на волнение, монах, не колеблясь, пошел за чиновником до его гондолы.

- Вы должны пользоваться большим уважением Сената,- заметил посланный,- если он доверил вам ту особу, в которой он принимает живое участие.

- И я горжусь этим доверием, мой друг.

- Люди, подобные вам, почтенный отец, достойны общего уважения. Скажите, давно вы в Венеции?

- Я приехал в этот город в качестве духовника последнего посланника Флоренции.

- Да, это почтенное место. Таким образом, вы давно уже здесь, и вам должно быть известно, что республика не забывает заслуг и не прощает обид.

- Венеция - старинная республика, влияние которой настигает и вблизи, и вдали...

- Будьте осторожны на этих ступеньках, почтенный отец; они опасны для тех, кто их не знает.

- Я слишком привык к ним, чтобы бояться. Надеюсь, что схожу по ним не в последний раз?

Посланец притворился, будто не понял этого вопроса, и ответил только на первое замечание.

- В самом деле, республика стала стара, и всякий, кто любит свободу, должен жалеть об ее упадке. Да. "Так проходит слава мира!" Вы, кармелиты, хорошо делаете, умерщвляя в юности свою плоть. У вас на совести нет ошибок молодости?

- Никто не без греха,- ответил монах.

- Людям моего положения редко приходится беседовать с своею совестью. И я рад, что встретил такого святого человека... Гондола моя здесь, войдемте в нее.

Монах недоверчиво посмотрел на своего спутника, но, сознавая бесполезность сопротивления, вошел в каюту гондолы вслед за чиновником. Весла сразу ударили по воде.

ГЛАВА XV

Луна освещала купола и кровли Венеции. Бухта блестящей каймой облегала внешнюю часть города, и эта естественная рама была, пожалуй, красивее самой картины, потому что в эту минуту, как бы ни была богата Королева Адриатики памятниками, пышностью дворцов и всем, чем она обязана искусству и промышленности, все это отходило на второй план перед величием ночи.

Небо было усеяно звездами. Внизу лежало спокойное Адриатическое море. Ни шум весел, ни веселый смех, ни мелодичное пение - ничто не нарушало тишины. Город и лагуны, залив и высокие Альпы, бесконечные равнины Ломбардии и лазурь неба,- все наслаждалось торжественным покоем.

Вдруг появилась гондола. Выйдя из городских каналов, она направлялась в море, придерживаясь ближе южных выходов из залива и острова святого Георгия. Сильная и опытная рука управляла гондолой; быстрота, с которой она подвигалась, свидетельствовала, как спешил ее хозяин. Гребец часто оборачивался назад, как бы боясь погони, и потом снова внимательно всматривался вдаль, ища что-то впереди.

Наконец, черная точка показалась на волнах, и мелодичные звуки отдаленной песни разнеслись по лагунам. Это пел человек на барке. Мотив был хорошо известен всем рыбакам и гондольерам, и особенно тому, кто ее слушал в этот момент.

Гондольер сделал несколько сильных ударов весла и очутился рядом с баркой.

- Ты сегодня рано выехал на рыбную ловлю, Антонио,- сказал гондольер, переходя в барку старого рыбака,- а другие на твоем месте, после свидания с Советом Трех, долго не могли бы уснуть.

- Нигде рыбак не может так свободно беседовать с своей совестью, Джакопо, как здесь, на лагунах. Но с некоторого времени я так был занят мыслью о моем внуке, что забыл про все остальное, даже про еду. А если я ужу теперь, в необычный час, так это оттого, что человек не может жить одним горем.

- Я думал о твоем положении, Антонио; вот возьми эту корзину, здесь есть кой-что, чтобы поддержать твою жизнь и восстановить твою бодрость; вот далматский хлеб, вино из южной Италии и винные ягоды с Востока; поешь и соберись с силами,- сказал браво, вытаскивая корзину из своей гондолы.

Рыбак кинул завистливый взгляд на корзину с едой, но не выпустил удочки.

- Это ты сам от себя принес мне, Джакопо?- спросил он.

- Антонио, прими это от человека, который уважает тебя за твою честность и храбрость.

- И все это куплено на его заработанные деньги?

- Иначе не может и быть, ведь я не побираюсь по городу. Так ешь скорей, поверь, все я предлагаю тебе от чистого сердца.

- Убери эту корзину, Джакопо, и не искушай меня, это выше моих сил.

- Почему ты не хочешь поесть?

- Я не могу питаться тем, что стоит пролитой крови...

Протянутая рука Джакопо упала, как-будто пораженная молнией. Антонио взглянул на собеседника и, несмотря на всю твердость своих убеждений, смутился под гордым взглядом Джакопо.

- Я сказал так, Джакопо, потому что привык говорить то, что думаю. Но поверь мне, я так говорю не из ненависти, а из жалости к тебе; после моего внука я более всех жалею тебя.

Браво ничего не ответил и тяжело вздохнул.

- Джакопо,- продолжал рыбак заботливым тоном,- не сердись на меня за то, что я тебе сказал. Жалость бедного и страдающего не похожа на презрение богатого и знатного человека. Твоя печаль мне дороже твоей радости.

- Перестань, старик, и ешь безбоязненно: все это было куплено на честный заработок.

- Не надо, Джакопо. Мы, рыбаки, привыкли ложиться без ужина.

Браво перестал настаивать на своей просьбе. Приняв обратно корзину, он задумался над тем, что произошло.

- Неужели ты только для этого и ехал сюда?- спросил Антонио, желая смягчить свой отказ.

Этот вопрос, казалось, напомнил браво причину его поездки. Он поднялся и внимательно огляделся кругом. Он вглядывался больше в сторону города. Невольная дрожь выдала его удивление и испуг.

- Посмотри, там, кажется, военная лодка?- спросил он поспешно, протягивая руку в сторону города.

- Да, пожалуй, правда. Это не могут быть рыбаки: час еще ранний; но с некоторого времени ловля стала очень неудачной, да еще вчерашний праздник отвлек многих от работы. Так уж положено, что бедные работают, а патриции едят.

Браво тихо опустился на скамью и беспокойно посмотрел в лицо своего спутника.

- Ты уж давно здесь, Антонио?

- Не больше часа. Помнишь, когда нас отпустили из замка, я тебе рассказал о моей бедности. Обыкновенно это место считается самым лучшим для рыбной ловли, а вот сегодня я понапрасну бьюсь здесь. Да, голод не тетка, но и его приходится переносить, как и другие страдания... Джакопо, ты привык к обращению патрициев, которые меня допрашивали. Как ты думаешь, послушаются они рассудка? Надеюсь, я не повредил моему делу тем, что говорил с ними откровенно, как с людьми, имеющими сердце?

- Сенаторы не имеют его. Ты не представляешь себе ясно душевного склада этих патрициев. В тесной беседе они в лучших выражениях будут отзываться о человечестве и о справедливости. Но когда они собираются вместе, чтобы защищать интересы своего Марка, то делаются бесчувственнее камня и бессердечнее зверя.

- С тобой сегодня тяжело говорить, Джакопо. Мне не хочется быть несправедливым даже к тем, кто мне выказал несправедливость. Сенаторы тоже люди и имеют человеческие чувства.

- Антонио, ты сам много страдал, поэтому чересчур снисходителен к другим. Сенаторы не умеют жалеть: их детей не берут в гребцы на галерах, их надежды не бывают обмануты законами неумолимого господина, им не приходится плакать от развращения их детей, осужденных жить с отбросами общества.

- Джакопо, люди разные: один велик, другой мал, этот силен, а тот слаб; есть люди очень честные, есть подлые.

- Послушай, Антонио, что я тебе скажу: ты их оскорбил своим разговором, и ты в опасности в Венеции. Они все простят, кроме жалоб на их несправедливость.

- Неужели они захотят повредить человеку, который ищет своего ребенка?

- Если бы ты был какой-нибудь патриций, лицо с положением, то они потихоньку подкопались бы под твое богатство и репутацию, прежде чем ты мог бы стать опасным их системе. Но так как ты беден и слаб, то они уничтожат тебя без всяких церемоний... Посмотри, а лодка-то сюда подвигается очень быстро. Вид ее и движения мне что-то подозрительны.

- Да, это не рыбацкая лодка; она с каютой, и на ней несколько гребцов.

- Это правительственная гондола!- воскликнул Джакопо, поднимаясь и прыгая в свою гондолу. Подумав немного, он добавил:- Антонио, нам лучше расстаться.

- Твои опасения вполне естественны,- ответил рыбак спокойным голосом.- И мне жаль, что ты имеешь причины бояться. Бедный Джакопо!

- Антонио, снимайся скорее с якоря. Я знаю эту гондолу. Люди на ней лживы, как демоны... Но мне больше нельзя с тобой оставаться, я удаляюсь.

Гондола продолжала приближаться и привлекла к себе внимание старика. Джакопо въехал в блестящую полосу лунного света, которая, ослепляя глаза, мешала различить, что находилось на ее протяжении. Когда рыбак увидел, что браво исчез, он улыбнулся и вздохнул свободнее.

- Пусть они подъехали бы ко мне,- прошептал он.- Тогда у Джакопо было бы больше времени, чтоб скрыться. Должно быть, бедняга, оставив замок, успел нанести еще удар кинжалом, и теперь Совет не хочет больше ему прощать...

Антонио замолчал, потому что казенная гондола с шумом остановилась около его лодки, человек из гондолы перешел к нему, и гондола мгновенно, отъехав на некоторое расстояние, остановилась неподвижно.

Ночь была светлая, и рыбак мог разглядеть одежду и внешность босого кармелита. Монах казался сильно смущенным быстротою всего происшедшего. И еще большее смущение и удивление выразились на его поблекшем лице, когда он увидел перед собой в лодке седого, смиренного старика.

- Кто ты такой?- спросил он с удивлением.

- Лагунский рыбак Антонио.

- Чем навлек ты на себя гнев Сената?

- Я сам честен и готов быть справедливым к другим. Если это оскорбляет старших, то они заслуживают не зависти, а жалости.

- Виноватые никогда не сознают своей вины, а считают себя обиженными.

- Скажите это патрициям: они нуждаются в советах.

- Послушай, в твоих словах слышатся гордость и озлобление.

- Вы, может быть, приехали сюда исповедать осужденного?

- Да. Это мне поручено... Я сожалею об этом. Если то, чего я так боюсь, справедливо, то я еще больше жалею, что пожилой человек, как ты, навлек на себя гнев Сената.

Антонио улыбнулся и посмотрел в сторону полосы лунного света, в которой скрылась гондола браво.

- Отец, не беда сказать правду человеку вашего сана. Не правда ли, вам сказали, что здесь в лагунах есть преступник?

- Ты не ошибся.

- Не легко узнать, удовлетворен или недоволен святой Марк,- продолжал Антонио с спокойным видом, поправляя свою удочку.- Он долго терпел того, кого теперь ищет. У Сената есть свои причины, недоступные пониманию темного люда... Но все-таки можно пожалеть, что республика с самого начала не отвлекла молодого человека от его худого ремесла.

- Ты говоришь о ком-то другом. Так ты не тот преступник, которого сейчас ищут?

- Я убивал только на войне. Сейчас, однако, здесь был один, который не мог бы сказать того же самого...

- Где же он?

- Он уехал; отсюда он недалеко, но его не легко догнать.

Монах сел и опустил голову.

- Вам досадно, отец, что преступник исчез?

- Наоборот, мой друг, я рад, что избежал этой тяжелой обязанности. Надо позвать приехавших со мною агентов правительства и сказать им, что сейчас они не могут исполнить то, что им поручено.

Монах дал знак гребцам подплыть. Двое вошли в лодку рыбака и помогли монаху перейти в правительственную гондолу.

- Получил осужденный отпущение?- спросил тихим голосом тот из вошедших в лодку, который казался начальником.

- Здесь произошла ошибка,- так же ответил монах.- Тот, кого ты ищешь, скрылся, а это рыбак Антонио, человек, не способный оскорбить святого Марка. Браво уплыл к острову святого Георгия, и его надо искать в той стороне.

Офицер не стал долее задерживать монаха и дал ему войти в каюту гондолы... На нос рыбачьей лодки была закинута петля, чтобы взять лодку на буксир. Якорь лодки Антонио был поднят в то же мгновение, затем что-то плеснуло, словно тяжелое тело упало в воду, и обе лодки, гонимые сильными ударами весел, быстро пошли по направлению к берегу. Прежнее число гребцов управляло гондолой с черной каютой, похожей на катафалк. Лодка рыбака плыла сзади пустая...

Шум первого удара весел и падения в воду тела Антонио слились в один звук. Когда через несколько секунд спустя рыбак показался на поверхности воды,- он был один посредине широкой и недвижимой водной скатерти. У него мог бы быть луч надежды, если бы башни Венеции не были так далеко, и, кроме того, его силы не были бы истощены голодом и усталостью. Обе лодки стремительно уходили к городу; Антонио повернулся в другую сторону и, употребляя все силы, чтобы удержаться на воде, старался отыскать на поверхности воды черную точку, в которой раньше узнавал лодку браво.

Джакопо с большим вниманием следил за всем происходившим на лодке Антонио. Благодаря своему выгодному положению, он мог наблюдать, не будучи замеченным. Он видел, как монах встал, как гондола подъехала к лодке; он слышал всплеск, более громкий, чем от работы весла; наконец, он увидел, как гондола увозила пустую лодку Антонио. И как только гондольеры ударили веслами по воде лагуны, Джакопо начал грести назад.

- Джакопо! Джакопо!- слабо долетело до него издали, и крик заставил его вздрогнуть.

Он знал этот голос, и понимал причину этих криков отчаяния. Браво удвоил силу, и гондола еще быстрее понеслась вдоль блестящей полосы, оставляя за своей кормой кипящую пену.

- Сюда, Джакопо! Ты идешь в сторону.

Ход гондолы изменил направление, и зоркий глаз браво увидел мельком голову рыбака.

- Скорей, милый Джакопо! Силы мне изменяют.

Плеск воды под веслами опять заглушил голос, полный предсмертного отчаяния.

- Джакопо! Я здесь, милый Джакопо!

- Я еду, еду!

- Джакопо! Дитя мое! Внучек!

Вода вскипела; рука показалась в воздухе и мгновенно исчезла. Гондола подплыла к месту, где показалась рука; обратный удар весел остановил вздрогнувшую лодку, и вода вокруг нее вспенилась... Но, когда пена исчезла, поверхность воды была так же спокойна, как отражавшийся в ней голубой свод неба.

- Антонио!- крикнул браво.

Ответа не было. Ужасная тишина повсюду... Ничто не показалось на воде, Джакопо изо всей силы сдавил рукоять весла. Он с отчаянием смотрел во все стороны и со всех сторон видел лишь глубокий покой.

ГЛАВА XVI

Когда монах вошел в покои донны Виолетты, лицо его было мертвенно-бледно, и он с трудом добрался до кресла. Он едва заметил присутствие дона Камилло Монфорте и не обратил внимания на радость, освещавшую его лицо, и счастье, сверкавшее в глазах Виолетты.

- Вам плохо?- спросила монаха испуганно донна Флоринда.- Вас беспокоили, вероятно, по важному делу?

Монах откинул капюшон. Он казался очень утомленным и с трудом узнавал находившихся около него.

- Фердинандо! Отец Ансельм!- вскрикнула донна Флоринда, едва подавляя невольно вырвавшуюся фамильярность.- Скажи, тебе плохо?

- Да, Флоринда, мне тяжело.

- Не обманывай меня, скажи правду. Может быть, ты получил неприятные известия?.. Венеция...

- Она в ужасном положении.

- Почему тебя так долго не было?

- Я был нужен правительству,- сказал монах, тяжелым вздохом облегчая свои страдания.

- Понимаю, отец Ансельм. Ты был у осужденного.

- Да, дочь моя.

- Но он наказан справедливо?- спросила донна Флоринда.

- Нет, он не заслуживал смерти,- сказал с жаром монах.

- О, в каком ужасном состоянии находится Венеция!

- И все это делают те, Виолетта, которые распоряжаются тобой,- сказал дон Камилло.- Отец, можно узнать подробнее, свидетелем чего вы сейчас были?

- Стыдно не за умершего, а за живых. Стыдно за то, что у нас существуют такие порядки.

- Я узнаю в этом руку тех, кто заседает там, в этом гнусном Совете Трех,- сказал дон Камилло.- Они вмешались из подлого расчета в мое дело, и я должен признаться, к моему стыду, чтобы добиться справедливости, я вынужден был прибегнуть к приниженности, которая вовсе не в моем характере. Это отвратительное правление подвергает страну серьезным опасностям, облекая все тайной: намерения, действия и ответственность.

- Ты прав, сын мой: против угнетений и несправедливости в Венеции нет спасения.

- Мы слишком смело говорим,- заметила донна Флоринда.

- Уверены ли вы, донна Флоринда, в преданности вашей прислуги? И как вы думаете, отец, известно ли шпионам о моем присутствии здесь?- спросил дон Камилло.

- Я не думаю, чтобы кто-нибудь вас видел, потому что вы прошли через потайную дверь, но нельзя рассчитывать и на полную безопасность, когда из пяти служащих один уже непременно подкупленный шпион,- серьезно заметила донна Флоринда.

- Если меня здесь видели, то гибель моя неизбежна, и все-таки эта опасность меня не пугает. Лишь бы мне заслужить твое расположение, милая Виолетта.

- Я вижу, однако, что неопытная и искренняя молодость хорошо воспользовалась моим отсутствием, чтобы поговорить между собою более свободно, чем это позволяет скромность,- сказал монах.

После недолгого размышления он бросил беспокойный взгляд на дона Камилло и спросил его:

- Хорошо ли ты обдумал, к каким последствиям может привести твоя смелость? На что ты идешь, шутя с гневом республики? Хотя ты знатен и имеешь много владений, тем не менее ты не можешь сделать неприступную крепость из твоего венецианского замка.

- Вы правы. Но власть святого Марка не простирается на всю землю. Мы можем бежать. И если нам это удастся, то, несмотря на всю досаду правителей Венеции, дело будет ими проиграно.

- О, они всегда найдут средства разлучить вас и на твои права не обратят внимания.

- Они могут поступать самовольно только в пределах земли святого Марка, но когда мы будем в замке святой Агаты, то им, пожалуй, придется отказаться от их тайных замыслов. И вот что я вам скажу: в Венеции сейчас находится один калабриец, мой вассал, Стефано Милано. Джино - мой верный слуга, гондольер - говорит, что он здесь по каким-то делам республики, но я знаю, что его фелука всегда к моим услугам, уже хоть бы потому, что я могу ему заплатить не меньше сенаторов.

- Я очень боюсь за благоприятный исход этого предприятия,- сказал монах.- Если нас узнают и перехватят, мы все погибнем.

- Положитесь на меня, вы знаете, что у меня есть дядя, кардинал; даю вам слово, что я употреблю все усилия, чтобы при его содействии удалить от вас всякую опасность в случае нашей общей неудачи.

- Ты неправильно понял мои опасения, дон Камилло, я боюсь опасности не за себя, а за вас. За то время, как я состою духовником Виолетты, я успел к ней сильно привязаться, и...- он остановился и, казалось, боролся сам с собою.- Мне очень хорошо известны достоинства донны Флоринды, чтобы хладнокровно подвергать ее явной опасности. Будем лучше надеяться, что правители согласятся на счастье нашей Виолетты.

- Скорее крылатый лев преобразится в ягненка, а бездушные сенаторы в монахов-картезианцев (Монахи-картезианцы - по уставу, должны были вести особо строгий образ жизни. (Прим. ред.)). Нет, нам надо дорожить этой счастливой встречей. Не потребуется и часу времени, чтобы предупредить моряка, и, прежде чем взойдет солнце, мы уже будем далеко от ненавистных лагун.

- Не надо забывать, что мы окружены агентами тайной полиции, и мы не можем переступить порога замка, чтобы об этом уже не было известно. Подождите! Мне показалось, будто гондола остановилась у входа,- заметила донна Флоринда.

Она выбежала на балкон и тотчас поспешно вернулась обратно с известием, что какой-то чиновник республики входит во дворец. Едва дон Камилло успел спрятаться в часовню, как в комнату вошел тот самый чиновник, который незадолго перед тем известил донну Виолетту о снятии прав опекуна с синьора Градениго.

Внимательно оглядев всю комнату, он с официальной улыбкой обратился к присутствующим:

- Сударыня,- сказал он, кланяясь Виолетте,- мое позднее появление г поручением Сената должно вас убедить в той заботливости, которую он проявляет к вам. Желая доставить вам на летнее время более удобное местопребывание, Сенат позаботился о вас и предлагает вам немедленно сделать необходимые приготовления, потому что отъезд ваш назначен до восхода солнца. Чтобы избежать затруднений со сборами прислуги, вас будет сопровождать только одна горничная.

- Как, синьор, мне придется расстаться и с теми, кто мне заменяет здесь отца и мать: с донной Флориндой и с отцом Ансельмом?

- Они будут освобождены от их обязанностей на время вашего отсутствия... Аннина,- позвал он, приближаясь к двери,- твоя новая госпожа хочет тебя видеть.

В дверях показалась дочь виноторговца.

Несмотря на притворно униженный вид, она старалась показать себя независимой от капризов своей новой хозяйки.

- И эта девушка должна остаться со мной!- вскричала Виолетта, с нескрываемым отвращением разглядывая хитрое и лживое лицо Аннины.

- Таково желание ваших почтенных опекунов, сударыня. Я удаляюсь, чтобы не беспокоить вас дольше.

Тяжелое продолжительное молчание наступило после ухода чиновника. Но, вспомнив о доне Камилло, Виолетта начала умышленно громко разговаривать с новой горничной.

- Ты уже была в услужении, Аннина?- спросила она.

- Да, сударыня, но мне ни разу не приходилось служить у такой прекрасной дамы, как вы.

- Что касается уменья льстить, ты, очевидно, не новичок в этом деле. А теперь ступай и извести моих служащих об этом неожиданном решении Сената. Они тебе помогут сделать необходимые приготовления.

Аннина недовольно повиновалась и вышла из комнаты. Когда дверь затворилась за ней, дон Камилло вышел из своей засады, и все четверо обменялись грустными, испуганными взглядами.

- Долго еще вы будете колебаться?- спросил дон Камилло, подходя к монаху.

- Я ни минуты не колебался бы, если бы был уверен в безопасности нашего бегства.

- Так вы не оставите меня, мои милые?- вскричала с радостью Виолетта.

- Нет, Виолетта, мы пойдем с тобой всюду: и в замок святой Агаты, и в тюрьмы святого Марка.

В это время послышались шаги, и едва дон Камилло успел скрыться в часовню, как вошла Аннина и, подобно сенатскому чиновнику, подозрительно окинула взглядом всю комнату, объясняя свой приход желанием узнать от своей хозяйки цвет дорожного платья. Так как она медлила уходить, то монах обратился к ней строгим тоном:

- Ступай, моя милая, и исполни, что тебе приказано! Не беспокой нас больше.

Аннина извинилась, но, уходя, не забыла снова окинуть комнату беспокойным и подозрительным взглядом.

- Будь осторожнее,- сказал монах, обращаясь к входившему дону Камилло,- в этом несчастном городе ни на кого нельзя надеяться. И если ты уверен, что можешь вывести нас из этого тяжелого положения, то - будь, что будет - мы готовы тебя слушаться.

Крик радости вырвался из уст Виолетты, но, повинуясь серьезному взгляду своего духовника, она взглянула на дона Камилло, желая слышать его ответ. Не говоря ни слова, дон Камилло поспешно написал что-то; вложив в записку монету, он вышел на балкон и подал знак. В то же время послышался шум весел приблизившейся гондолы. Гондольер поднял брошенную в его лодку записку с монетой и, запев песенку, не спеша, отплыл от дворца.

- Пока все благополучно,- сказал дон Камилло, прислушиваясь к пенью гондольера.- Через какой-нибудь час мой посланный приведет фелуку к морской набережной, и если нам удастся благополучно добраться до судна, то я думаю, нам тогда лучше всего прямо направиться в Адриатику.

Кармелит вошел в часовню и зажег свечи на престоле. Когда все ожидали начала венчания, в комнату неожиданно и поспешно вошла Аннина.

Чтобы прервать общее замешательство, дон Камилло появился среди присутствующих.

- Начинайте, отец,- сказал он,- ничего не значит, что будет больше одним свидетелем моего счастья.

Говоря это, дон Камилло дотронулся до шпаги и так многозначительно посмотрел на Аннину, что та едва смогла сдержать крик, готовый вырваться из ее груди. Монах, казалось, понял это немое соглашение и тотчас же начал обряд.

- Мы во-время окончили с венчанием; я слышу шум весел,- сказал дон Камилло.

Он не ошибся: большая шестивесельная гондола с каютой остановилась у калитки дворца. Оставалось сделать последний, но самый опасный, решительный шаг.

- Теперь нельзя терять ни минуты, чтобы нас не увидели шпионы республики. Едем, Виолетта! Донна Флоринда, отец, едемте!

Наставница и воспитанница вернулись из их комнаты с футлярами, содержавшими драгоценности Виолетты, дон Камилло был, конечно, готов, а монах не нуждался ни в чем лишнем.

Он первый пошел вперед, донна Флоринда и Виолетта шли за ним. Дон Камилло взял за руку Аннину и тихим голосом приказал ей под страхом смерти повиноваться.

Они прошли благополучно, не будучи никем замеченными, длинный ряд комнат, но в передней они очутились перед дюжиной слуг обоего пола.

- Дорогу!- крикнул дон Камилло, голос и наружность которого были незнакомы всем присутствующим.- Ваша госпожа желает проехаться для прогулки по каналам.

Удивление и любопытство было на всех лицах, но подозрение вскоре заняло их место, и едва Виолетта успела пройти переднюю, как несколько слуг быстро спустились по лестнице, разными выходами вышли из дворца, и каждый из них направился к тому из представителей власти, шпионом которого являлся.

Гондола стояла внизу мраморных ступеней, ведущих к выходу наружу; двое гребцов вышли из нее и притягивали ее к берегу. Дон Камилло заметил, что замаскированные гондольеры приняли все предосторожности: у каждого на боку висела короткая рапира, а под складками плащей можно было различить пистолеты. Виолетта и кармелит были уже в гондоле; донна Флоринда входила за ними; Аннина намеревалась последовать их примеру, но дон Камилло удержал ее за руку.

- Этим кончается твоя служба,- сказал он вполголоса.- Поищи себе другую госпожу, а за неимением лучшей ты можешь поступить на службу Венеции.

Потом он оглянулся назад на толпу, теснившуюся в сенях дворца.

- Прощайте, друзья!- крикнул он им.- Ваша верная служба вашей госпоже не будет забыта.

Вдруг он почувствовал, что кто-то схватил его за руки; он поспешно обернулся и увидел двух гондольеров, которые заранее вышли из гондолы и теперь с силой держали его. Неожиданность лишила его возможности бороться, и они его оттеснили к сеням дворца. Аннина, повинуясь их знаку, прошла мимо него и прыгнула в лодку. Двое гондольеров быстро отскочили и заняли свои места; весла ударили по воде, и гондола удалилась от лестницы.

- Джино! Изменник!

Дон Камилло с отчаянием смотрел на удалявшуюся гондолу, которая тотчас же, завернув за угол дворца, скрылась из виду.

Погоня в Венеции была сопряжена с большими неудобствами, потому что по бокам каналов прохода не было. Дон Камилло хотел было уже кинуться в воду, чтоб воспользоваться одной из лодок, стоявших между сваями около дворца, как вдруг послышался шум воды. Скоро из темноты выехала большая лодка, управляемая шестью замаскированными гондольерами. Сходство этой гондолы с отплывшей было так велико, что не только дон Камилло, но и все присутствовавшие подумали, что это было то же самое судно, которое, объехав вокруг соседних дворцов, возвращалось к двери донны Виолетты.

- Джино!- вскрикнул в изумлении неаполитанец.

- Синьор,- ответил слуга.

- Ну, подъезжай скорей! Разве можно терять время, когда оно так дорого!

Дон Камилло прямо из дверей дворца прыгнул в гондолу, но, войдя тотчас в каюту, увидел, что, кроме гондольеров, на ней никого не было.

- Негодяи! Как вы посмели обмануть меня?- вскричал герцог.

В это время на колокольне пробило два часа, и, когда в ночной тишине раздались тягучие звуки колокола, дон Камилло понял истину.

- Джино,- сказал он, затаив дыхание,- скажи мне: эти гребцы надежные люди? Можно на них положиться?

- Как на своих собственных вассалов, синьор!

- И ты не забыл передать моему доверенному записку, которую я тебе кинул.

- Будьте покойны, все исполнено.

- Злодей он! Он, значит, и сказал тебе, где достать снаряженную лодку?

- Да, синьор, и я должен отдать ему справедливость, что на ней все есть, и нельзя желать лучшего.

- Да,- прошептал дон Камилло.- А другую такую же он достал для полиции... Гребите, гребите, друзья мои. Ваша собственная безопасность и мое счастье в ваших руках. Тысячу дукатов в награду, если вы оправдаете мою надежду!

Дон Камилло с отчаянием бросился на подушки каюты, приказав гребцам приняться за работу, Джино, поместившись на корме, отворил окошечко каюты, через которое можно было переговариваться с хозяином. Под ловким ударом его весла стоячая вода узкого канала вспенилась, и гондола быстро двинулась вперед.

ГЛАВА XVII

Несмотря на решимость во что бы то ни стало догнать гондолу, увозившую Виолетту, дон Камилло не знал, какое ему выбрать направление. Он не сомневался, что был обманут своим доверенным, которому был вынужден поручить необходимые приготовления к предстоящему побегу. Он сразу понял, что теперь Сенат - полный властитель его молодой супруги, и слишком хорошо знал власть сенаторов и их безграничное презрение ко всем человеческим правам, чтобы сомневаться, что они захотят воспользоваться своим преимуществом. Неаполитанский герцог был теперь уверен, что его брак будет расторгнут, но он опасался, что пострадают его свидетели. Дон Камилло понимал, что своим поступком он дал возможность судьям, если не совсем отказать ему в его правах, признания которых он добивался перед Сенатом, то отложить его дело на неопределенный срок. Все же он верил в возможность вернуться безопасно в свой дворец, так как высокое уважение, которым герцог пользовался у себя на родине, и большое его влияние при римском дворе охраняли его от открытого насилия. В этот момент он так дорожил свободой и так боялся попасть в руки сенатских агентов, что возможность ареста казалась ему одним из самых ужасных несчастий. Дон Камилло приказал Джино ехать по Большому каналу, ведущему к мосту.

Пока гондола дошла до входа в гавань, дон Камилло успел вернуть себе присутствие духа и наскоро составить план дальнейших действий. Дав знак гондольерам остановиться, он вышел из каюты. Несмотря на позднее время, на каналах было движение.

- Джино,- сказал дон. Камилло, принимая спокойный вид,- позови кого-нибудь из знакомых тебе гондольеров. Я хочу его расспросить.

Это приказание было исполнено.

- Скажи, любезный, не проезжала здесь, мимо тебя, большая и хорошо снаряженная гондола?- спросил дон Камилло у гондольера, которого позвал Джино.

- Никакой не видал, синьор, кроме вот этой самой вашей, самой быстроходной.

- А почему ты знаешь достоинства этой лодки?

- Потому, синьор, что я только вот сейчас любовался ее быстротой. Она летела вперед, как-будто желая выиграть первую награду.

- А в какую сторону мы. ехали?- спросил с нетерпением дон Камилло.

Гондольер показал пальцем в сторону гавани.

- Вот возьми это в награду!- сказал неаполитанец, передавая ему монету!- Прощай!

Гондола дона Камилло направилась вперед. Она пробиралась через лабиринт судов, когда Джино указал своему хозяину на большую лодку, плывшую им навстречу, со стороны Лидо. Поровнявшись с ней, дон Камилло догадался, что это была обманувшая его гондола.

- Приготовьте рапиры, друзья мои, и за мной!- воскликнул неаполитанец, приготовляясь прыгнуть в середину неприятелей.

- Вы нападаете на должностных лиц святого Марка!- закричал кто-то из каюты встречной гондолы.- И силы у нас неодинаковы, синьор: потому что стоит нам дать знак, как двадцать галер подоспеют к нам яа помощь.

Нагнувшись немного, дон Камилло увидел, что в каюте был лишь один человек. Убежденный в бесполезности дальнейшего разговора и надеясь еще напасть на следы, он приказал ехать дальше. Обе гондолы разошлись, направляясь в разные стороны.

Прошло немного времени, и гондола дона Камилло очутилась в устье Джудекки, вдалеке от высившихся на берегу ее зданий. Луна уже заходила, и ее свет, косой полосой падая на залив, оставлял в тени здания, обращенные к востоку.

- Я уверен, что они отправили мою жену в Далмацию!- сказал дон Камилло.- Этот проклятый Сенат составил заговор против моего счастья. Я и забыл тебе сказать, мой Джино, что они украли у меня жену.

- Если бы я только знал ее имя...

- Ты помнишь ту девицу, которую я спас в Джудекке?

- Как забыть этот случай, синьор!

- Так эта самая Виолетта Пьеполо-теперь твоя госпожа, и нам остается только водворить ее в замок, где я не побоюсь ни самой Венеции, ни ее агентов.

Гондола подвигалась к намеченной цели, так как разговор не мешал Джино направлять гондолу к Лидо. По мере того, как береговой ветер становился сильнее, суда, шедшие впереди них, все удалялись, и когда дон Камилло достиг песчаной отмели, отделяющей лагуны от Адриатики, многие из них прощли уже выход и направлялись в залив, придерживаясь каждый своего курса. Дон Камилло не сомневался теперь, что жена его находится на одном из этих судов. Но на каком именно? Молодой неаполитанец решил причалить к берегу с тем, чтобы проследить направление уходивших судов и на этом основании сообразить, в какой части республиканских владений ему следовало искать Виолетту. Выходя из гондолы на берег, он обернулся к своему гондольеру:

- Ты ведь знаешь, Джино, что один из моих вассалов, хозяин "Прекрасной Соррентинки", находится теперь в порту?

- Точно так, синьор, и я его знаю лучше, чем свои грехи.

- Так вот, поди отыщи мне его. Я кой-что придумал и хочу воспользоваться его фелукой; но раньше необходимо узнать, легка ли она на ходу.

Расхвалив усердие и фелуку своего приятеля, Джино поспешно отъехал от берега.

На острове Лидо есть еврейское кладбище - бесплодное место, одинаково открытое горячему южному ветру и леденящему ветру Альп.

Дон Камилло вышел здесь на берег. Вместо того, чтобы делать лишний обход берегом, он решил пройти здесь, чтобы скорее достигнуть песчаных холмов на другом берегу Лидо. Вынув шпагу из ножен, он вступил на кладбище. Он был уже на середине его, как вдруг заметил среди могил человеческую фигуру. Дон Камилло сжал шпагу и пошел прямо на незнакомца. Тот, услышав шаги, остановился и, может быть, в знак миролюбия скрестил руки на груди.

- Ты выбрал для прогулки время и место, располагающие к размышлению,- сказал, приближаясь, неаполитанец.- Ты не еврей и не лютеранин, оплакивающий кого-нибудь из твоих близких?

- Я венецианец, как вы, дон Камилло Монфорте.

- А! Так ты меня знаешь! Ты Баттисто, бывший мой гондольер?

- Нет, синьор, вы ошибаетесь: я не Баттисто.

Незнакомец повернулся к луне, свет которой упал на его лицо.

- Джакопо!- воскликнул герцог, задрожав, как это невольно делали все в Венеции, встретив неожиданно горящий взор браво.

- Да, синьор, я - Джакопо!

Шпага блеснула в руках дона Камилло.

Браво улыбнулся, но его руки остались скрещенными.

- Зачем ты встал на моей дороге в этом уединенном месте?

- На том же самом основании я могу спросить герцога святой Агаты, что привело его в такой поздний час на еврейские могилы?

Фенимор Купер - В Венеции (The bravo). 2 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

В Венеции (The bravo). 3 часть.
- Не время для шуток, тем более, что я никогда не шучу с людьми твоей ...

В Венеции (The bravo). 4 часть.
- Потому что нет женщины хитрее и лживее ее в Венеции. Джельсомина всп...