Фенимор Купер
«В Венеции (The bravo). 1 часть.»

"В Венеции (The bravo). 1 часть."

Под редакцией Н. Могучего

ГЛАВА I

Солнце скрылось за вершинами Тирольских Альп, и луна уже поднялась над островом Лидо; сотни пешеходов выходили из узких улиц Венеции (Венеция расположена на 118 островах, почти в четырех километрах от материка, и перерезана 157 каналами.) и направлялись к площади святого Марка; галантные кавалеры, франтоватые горожане, солдаты-далматинцы, матросы с галер, евреи-ювелиры из Риальто (Риальто - мост через Большой канал, где находился своеобразный базар.) и купцы с востока, путешественники, авантюристы, аристократы и гондольеры (Гондола - особого устройства лодка, служащая основным средством передвижения в Венеции, по пересекающим город каналам. Гондольер - лодочник.),- все стремились к центру общих развлечений. Робкий вид и безразличное выражение лиц одних, степенный шаг и беспокойные взоры других, хохот весельчаков, взвизгивание певиц и свист флейтиста, кривлянье шута и сосредоточенный вид импровизатора (Импровизатор - поэт, сочиняющий стихи к случаю, сразу, без предварительной работы над ними.), деланная и грустная улыбка арфиста, крики продавцов воды, капюшоны монахов, султаны военных, гул голосов, шум и движение,- вместе с характерной обстановкой площади невольно приковывали внимание зрителей.

Расположенная на границе западной и восточной Европы и находясь в постоянных сношениях с Востоком, Венеция, более чем какой-либо иной из многочисленных портов этого побережья, поражала пестротой типов и костюмов. В эпоху, к которой относится наш рассказ, Королева островов, как называли Венецию, хотя и перестала уже быть владычицей Средиземного и даже Адриатического моря, но оставалась еще богатой и могущественной. Она не утратила своего значения, и ее торговля, хотя и переживавшая упадок, все-таки могла поддерживать еще внешний блеск города.

Обширная площадь святого Марка быстро наполнялась: кофейни и таверны, устроенные под портиками, окружавшими площадь, были уже полны посетителей. В то время как под арками все было залито светом факелов и ламп, ряд зданий, называемый Дворцом Прокураторов, массивные постройки Дворца Дожей (Дож - титул правителей Венеции в ту эпоху.), древнейший собор святого Марка (Святой Марк считался покровителем Венеции. (Прим. ред.)), гранитные колоннады Пьяцетты, триумфальные мачты Большой площади и высокая башня Кампаниле казались спящими в мягком полусвете, отбрасываемом яркою луною.

Большую площадь с одной стороны замыкал собор святого Марка. Это здание, как памятник былого величия республики, господствовало над другими строениями площади. Его мавританская архитектура, ряды небольших драгоценных, но совершенно лишних колонн, которые придавали несколько тяжелый вид его фасаду, низкие азиатские куполы, много сот лет покоящиеся на его стенах, его грубая мозаика и над всем этим бронзовые кони, вывезенные из побежденного Коринфа, рвущиеся в высь от мрачного соборного массива,- все это при лунном освещении бросало на площадь какую-то тень особой затаенной грусти и придавленности.

Основание колокольни Кампаниле покоилось в тени, а восточный контур верхней части был освещен луною, мачты, предназначенные для трофеев-знамен Кандии, Константинополя и Мореи, вырисовывались тонкими темными линиями; в дальнем конце Малой площади - Пьяцетты ясно выделялись на фоне темно-синего неба очертания крылатого льва и покровителя города на колоннах из африканского гранита.

У подножия первого из этих величественных памятников стоял человек, который равнодушно и даже со скукой наблюдал за окружавшим его оживлением. По манерам в нем можно было признать терпеливого слугу, привыкшего к повиновению. Скрестив руки на груди, он, казалось, ждал приказания хозяина, чтобы покинуть свой пост. Его куртка из шелковой материи, затканной цветами самых ярких красок, алый отложной воротник, бархат его шапочки - все говорило, что это гондольер какого-то знатного лица.

Вдруг черты гондольера осветились радостью, и минуту спустя он обнял загорелого моряка в широкой одежде и колпаке, какие носили тогда люди его профессии. Гондольер заговорил первый с мягким выговором островитян.

- Ты ли это, Стефано? Ведь говорили, что ты попал в когти к варварам.

Моряк отвечал на калабрийском (Калабрия - часть Италии, у Тирренского моря.) наречии.

- "Прекрасная Соррентинка" - не поповская экономка, чтоб ей хороводиться с тунисским (Тунис - государство в северной Африке, находившееся в то время в зависимости от Турции.) корсаром. Если бы ты побывал когда-нибудь по ту сторону Лидо, то увидел бы сразу, что ловить ее еще не значит - поймать.

- А говорили, что будто ты потерял у турок свою фелуку (Фелука - легкое судно прибрежного плавания.) со всем ее экипажем.

- И вправду, один тунисец часа два так напирал на мою корму между Стромболи и Сицилией, что я мог различить грязные и чистые чалмы бездельников на его палубе.

- Ох, и горели, должно быть, у тебя тогда пятки, приятель, при мысли о том, как их обрабатывать будут палками турки!

- Я слишком часто взбирался босиком по горам Калабрии, чтобы дрожать при мысли о подобном пустяке. К тому же я уж сторговался с попом святой Агаты, и он мне обещал, что все случайные бедствия подобного рода мне зачтутся, как покаяние... Ну, как поживают венецианцы? Что ты поделываешь?

- Да что! День за днем я плаваю от Риальто до Джудекки (Джудекка - один из каналов Взнеции, идущий вдоль острова того же названия.), от святого Георгия до святого Марка, до Лидо и домой. По этой дороге не встретишь тунисца, и при виде его душа не уйдет в пятки.

- Будет смеяться-то! Скажи - что нового в республике? Не утонул ли кто-нибудь из знати? Не повесили ли кого-либо из торговцев?

- Ничего нового, кроме несчастия, случившегося с Пьетро. Помнишь Пьетрилло, которого ты еще брал с собой в Далмацию матросом и которого еще подозревали в том, что он помогал одному французу при похищении дочери сенатора?

- Как не помнить! Бездельник только и делал, что ел макароны да запивал вином.

- Так вот этот самый бедняга ехал по Джудекке с одним иностранцем. Вдруг бриг, принадлежавший какому-то анконцу (Анкона - важнейший после Венеции приморский город Италии в Адриатическом море. (Прим. ред.)), наскочил на гондолу и раздавил ее, словно водяной пузырь.

- Бывает! Гондола так же может пропасть, как и фелука. А все же лучше погибнуть под носом брига, чем попасть в когти турок. Ну, а как поживает твой молодой хозяин Джино? Добьется ли он того, о чем хлопочет в сенате?

- Утром он всегда купается в Джудекке, а вечером его всегда можно увидеть между гуляющими на Бролио... Ну, так вот слушай же о Пьетро и не перебивай... Мы как-раз плыли мимо анконца, когда он перекувырнул гондолу с Пьетрилло. Мы с Джиорджио ругались на чем свет стоит, глядя на неловкость иностранца... Вдруг мой хозяин возьми да и прыгни в воду, чтобы помешать молодой даме разделить судьбу своего дяди.

- Чорт тебя побери! Первый раз от тебя слышу об этой молодой даме и о смерти ее дяди!

- Ты был слишком занят мыслями о твоем тунисце, чтобы помнить мои слова. А прекрасная синьора, между тем, чуть было не разделила участи гондолы и ее дяди, римского маркиза.

- Батюшки! Какое несчастье быть утопленным, подобно собаке, от неловкости гондольера Пьетрилло.

- А все-таки это кончилось счастливо для анконца, потому что, говорят, этот самый утонувший римский маркиз, если бы он остался жив, обязательно сгноил бы его в тюрьме.

- А что же с ним, с плутом, сделалось?

- Да ведь я тебе, бестолковый, говорю: анконец уплыл, чорт его знает куда, в тот самый час, когда...

- Ну, а Пьетрилло-то?

- Джиорджио, мой подручный, вытащил его веслом. Мы оба занялись тогда спасанием вещей с разбитой гондолы.

- И вы не могли ничего сделать, чтобы спасти бедного римлянина? Как бы его смерть не принесла несчастья анконцу-то, хозяину брига!

- Что поделаешь. Как ключ в воду канул. Ну, а тебя что тянет в Венецию, дружище? Ведь неудача с апельсинами в твою последнюю поездку, кажется, заставила тебя отказаться от поездок сюда.

- Это, брат, дело мое... А ты прислушивайся, Джино... Разве твой хозяин не требует гондолы между закатом и восходом солнца?

- С некоторого времени он спит по ночам не больше совы. И с той поры, как стаял снег на Монте-Феличе, я не ложусь раньше, чем солнце не поднимется над Лидо.

- И как только твой хозяин убирается в его дворец, так ты и бежишь на мост Риальто и на площадь рассказывать, как проводил ночь твой хозяин.

- Если бы я позволил себе такие вольности, это был бы последний день моей службы у герцога святой Агаты. Гондольер и духовник - главные советники дворянина, с той разницей, что духовник узнает только те грехи, которые дворянин хочет обнаружить, а гондольер знает кое-что и побольше... Разве я не найду дела почестнее и поумнее, чем рассказывать встречному и поперечному тайны моего хозяина?

- Вот, вот! А для меня мои дела еще важнее, чем для тебя хозяйские.

- Прежде всего, нельзя сравнивать какого-нибудь владельца фелуки с гондольером, доверенным неаполитанского герцога, который имеет право быть допущенным в Совет Трехсот... Постой,- прервал с живостью свою речь гондольер, который спорил, как свойственно итальянцам, ради самого спора, не высказывая своих настоящих мыслей.- Вот кто-то идет, он подумает, что нас нужно разнимать...

Калабриец молча отступил и спокойно взглянул на человека, вызвавшего это замечание. Тот проходил медленно. Ему не было еще и тридцати лет, хотя можно было дать и больше. Он был бледен, худощав, но мускулист. Шаг его был тверд, ровен и уверен, держался он стройно и свободно, и все его движения отличались бросающимся в глаза спокойствием. По костюму его можно было отнести скорее к беднякам: на нем были обыкновенная бархатная куртка и шапочка коричневого цвета, какие носили тогда в южных странах Европы. Его лицо было скорее грустно, чем мрачно, и оживлялось полными огня, ума и страсти глазами.

Гондольер и моряк молчали, пока этот человек, пройдя мимо них, не скрылся из виду. Тогда Джино прошептал с выражением страха на лице.

- Это Джакопо!

Моряк таинственно поднял три пальца и указал на Дворец Дожей.

- Слушай-ка, Стефано Милано,- сказал серьезно гондольер,- есть в Венеции вещи, о которых должен забыть тот, кто хочет спокойно есть свои макароны. Какие бы ни были дела, по которым ты приехал сюда, в город, ты прибыл во-время, и увидишь большую гонку гондол, которую устраивает правительство.

- А ты в ней участвуешь, Джино?

- И я, и Джиорджио. Кому повезет, тот получит в награду серебряную лодку. Будет также венчанье дожа с Адриатическим морем.

- Твои дожи хорошо сделают, если будут получше ухаживать за Адриатикой, потому что теперь много народу начинает предъявлять на нее свои права. По пути сюда мне встретился странно оснащенный корсар с удивительно быстрым ходом. Он, казалось, хотел гнаться за моей фелукой до самых лагун.

- И у тебя душа ушла в пятки?

- На его палубе о чалмах не было и помину... Виднелись, матросские колпаки на взбитых волосах, подвязанные под чисто выбритые подбородки.

- Республика устарела, брат. Это, пожалуй, верно. Снасти нашего старого Буцентавра (Буцентавром назывался правительственный корабль Векециайнской республики, на котором плавали венецианские правители - дожи. (Прим. ред.)) пришли в ветхость. Я не раз слышал, как говорили моему хозяину, что и крылатый лев святого Марка не летает уже так, как бывало в молодости.

- Твой хозяин, дон Камилло, рассуждает о судьбе города, потому что голова его находится в безопасности под крышей старинного замка святой Агаты. Если бы он отзывался с большим уважением о дожах и Совете Трехсот, его притязания на права предков скорее получили бы удовлетворение.

- А все-таки, Стефано, ты и сам не думаешь, чтобы республика приобрела еще трофеи для украшения собора и площади святого Марка?- заметил гондольер.

- Сопровождая твоего хозяина в прогулках, ты, приятель Джино, далек от того, что происходит в народе. Прошли красные денечки святого Марка, и наступают они для севера.

- Может быть...

- Джино!- раздался повелительный голос около гондольера.

- Слушаю, синьор.

Тот, кто прервал беседу двух товарищей, не проронив больше ни одного слова, жестом руки приказал подать гондолу.

- До свиданья!- прошептал поспешно гондольер.

Его собеседник пожал гондольеру дружески руку. Через минуту Джино оправлял подушки в палатке гондолы. Разбудив своего подручного, он вместе с ним взялся за весла.

ГЛАВА II

Войдя в гондолу, дон Камилло стоял, погруженный в задумчивость, до тех пор, пока лодка, управляемая искусными гребцами, не выбралась из тесноты и не направилась к Большому каналу.

- Тебе хочется показать свое искусство на гонках, Джино, и по справедливости ты заслуживаешь награды,- сказал дон Камилло.- С кем ты разговаривал, когда я позвал тебя?

- Это мой приятель из Калабрии, синьор. В последний свой приезд он клялся, что не вернется больше в Венецию, а теперь пригнал опять свою фелуку.

- А как его имя, и как называется его фелука?

- "Прекрасная Соррентинка", а его зовут Стефано Милано; он - сын старого вашего слуги, синьор. Его судно - одно из наиболее быстроходных, да и красотой может похвалиться.

Дон Камилло, казалось, заинтересовался разговором.

- "Прекрасная Соррентинка"! Как ты думаешь, мне когда-нибудь приходилось видеть эту фелуку?

- Очень возможно, синьор, потому что у ее хозяина есть родные в святой Агате, и он не раз оставлял свое судно зимовать на берегу около замка вашей светлости.

- Чего ему нужно в Венеции?

- Мне и самому хочется это знать. И хотя, вообще, я не люблю вмешиваться в чужие дела и хорошо понимаю, что скромность - лучшая добродетель гондольера, я все-таки не мог не поинтересоваться. Но все мои старания оказались без успеха.

Когда гондола приблизилась к Большому каналу, герцог вошел в палатку и прилег на элегантных подушках из черной кожи. Гондола плыла дальше. Джино, как старший, стоял на мостике кормы и с привычной ловкостью направлял лодку то вправо, то влево, лавируя между судами, попадавшимися по пути. Поровнявшись с одним из зданий, гребцы прекратили на время свою работу, оставив весла на поверхности воды, и ждали дальнейших приказаний хозяина.

Дворец, мимо которого плыла гондола, мог привлечь внимание как красотой и богатством внешних украшений, так и оригинальностью постройки. Его массивный мраморный фундамент устойчиво покоился среди волн, словно был поставлен на вершине утеса. Несколько гондол было привязано около широкой мраморной лестницы, ведшей к главному входу во дворец. Место стоянки гондол, окруженное остроконечными, наклонно стоявшими в воде столбами-сваями и защищенное ими от проходящих мимо барок, являлось как бы гаванью этого дворца.

- Куда ваша светлость пожелает отправиться?- спросил Джино.

- Домой.

Гребцы обменялись удивленными взглядами и круто повернули гондолу от этого богатого, но неприветливого здания. Войдя в более узкий канал, они вооружились короткими веслами и, подталкивая лодку вперед, громкими возгласами предупреждали встречные суда. Наконец, Джино остановил лодку как-раз около лестницы.

- Ты пойдешь со мной, Джино,- сказал дон Камилло, осторожно ступая на мокрый камень и опираясь на плечо слуги,- ты мне нужен.

Внешний вид этого здания не мог сравниться по роскоши и богатству с дворцом на Большом канале.

- Не хочешь ли вверить свою судьбу на гонках вот этой новой гондоле, Джино?- сказал герцог, поднимаясь по крутой лестнице и указывая на изящную лодку из каштанового дерева, стоявшую на каменном полу входных сеней.

Глаза Джино радостно заблестели, и он рассыпался в благодарностях. Новая гондола была мастерски выстроена.

Поднявшись в первый этаж, они прошли длинный ряд сумрачных комнат и, наконец, очутились в кабинете герцога.

- Теперь ты мне должен оказать особую услугу,- сказал герцог, запирая дверь.- Скажи мне, ты знаешь Джакопо Фронтони?

- Ваша светлость!- вскричал испуганно гондольер.

- Я тебя спрашиваю, знаешь ли ты венецианца Джакопо Фронтони?

- Точно так, ваша светлость!.. Знаю... в лицо...

- Он известен несчастиями, которые преследуют его семью, его отец, кажется, в ссылке в Далмации.

- Точно так, ваша светлость! Так, по крайней мере, говорят.

- Здесь несколько Фронтони, и важно, чтобы ты не ошибся. Джакопо только двадцать пять лет, хотя на вид ему можно дать и больше, благодаря его степенной осанке и сосредоточенному выражению лица. Он не общителен и молчалив. Живет он в собственном домике около арсенала.

- Нет необходимости описывать его наружность, ваша светлость. Все гондольеры знают ее, как свои пять пальцев.

- Ну, стало быть, ты его знаешь,- сказал дон Камилло.

Он машинально передвинул некоторые вещи на письменном столе и после недолгого раздумья ласково и доверчиво обратился к Джино.

- Ведь ты уроженец моих поместий и всю жизнь провел у меня на службе, Джино. Я хочу, чтобы последние годы твоей жизни прошли спокойно и в достатке там, где ты их начал. До сих пор ты ни разу не обманул моего доверия, хотя тебе нередко приходилось бывать свидетелем кое-чего в жизни твоего хозяина, что для чужих было бы очень любопытно.

Дон Камилло улыбнулся, но веселое выражение его лица быстро сменилось сосредоточенным.

- Так как ты знаешь того, о ком я говорил, то наше дело становится очень простым.

Герцог передал слуге конверт большого формата и, сняв с руки кольцо с печатью, добавил:

- Это будет подтверждать твои полномочия. Под аркой Дворца Дожей, ведущей к каналу святого Марка, под Мостом Вздохов (Мост Вздохов вел через канал из Дворца Дожей в тюрьму для уголовных преступников.), ты сегодня, не позднее часа после заката солнца, встретишь Джакопо. Передай ему этот пакет, а если он потребует, то и кольцо. Дождись его ответа и принеси мне его...

Джино пришел в волнение, которого он не мог скрыть. Обычная покорность боролась в нем с тем отвращением, которое внушал ему приказ герцога. Но дон Камилло сделал вид, что не замечает колебаний слуги, и повторил:

- Итак, у арки, ведущей во дворец, под Мостом Вздохов, и по возможности не позднее первого часа ночи (В Венеции счет времени производился с заката и восхода солнца.).

- Разрешите мне, синьор, сопровождать вас вместе с Джиорджио в Падую.

- Почему тебе вдруг захотелось отправиться в это утомительное путешествие?

- А потому, что там нет ни Дворца Дожей, ни Моста Вздохов, и потому, что там не встретишь этого негодяя Джакопо.

- Как я вижу, тебе не хочется исполнить мое поручение. Но ты забываешь, что обязанность слуги - повиноваться приказаниям хозяина. Ты - мой вассал, Джино Мональди, и хотя ты с детства - здесь, в Венеции, гондольером, все-таки ты мой вассал, как уроженец моих неаполитанских поместий!

- Синьор, скажу вам откровенно, что все мы здесь, в Венеции, простые люди,- начиная от продавцов воды и кончая гондольерами,- все мы желаем этому псу Джакопо самого что ни есть скорого успокоения в лоне Авраамовом (Т.-е. смерти. (Прим. ред.))... Говорить с этим негодяем значит не дорожить своей честью. Это могут подтвердить все. И не дальше, как вчера, это же самое говорила красавица Аннина, дочка старого торговца вином... Да если кто из гондольеров увидит меня с Джакопо, мне не придется участвовать в гонках, даже несмотря на поддержку вашей светлости...

- Итак, если он тебя задержит, ты дождись его ответа... А если он прогонит тебя без разговоров, ты немедленно вернись сюда, чтобы я знал, чем кончилось мое поручение.

- Я очень хорошо понимаю, синьор, что самолюбие хозяина значит больше, чем честь слуги... Если бы какой-нибудь мерзавец осмелился нанести оскорбление вашей светлости, мы с Джиорджио всегда сумели бы доказать нашу преданность...

- Ага, так... Ну, благодарю тебя... Ступай и спи спокойно в гондоле... А ко мне пошли Джиорджио.

- Помилуйте, ваша светлость!

- Ты ведь отказываешься?

- Как прикажете, ваша светлость, отправиться к Мосту Вздохов: улицами или каналами?

- Как хочешь. Только захвати с собой весло, потому что может понадобиться гондола.

- Не успеете, синьор, и глазом моргнуть, как принесу ответ от Джакопо,- сказал, вздохнув, Джино и, поклонившись, вышел из кабинета с запечатанным письмом в руке.

Спустившись по потайной лестнице, он миновал узкий коридор и, пройдя по внутреннему двору через скрытую, немногим известную дверь, вышел в темный переулок, соединявшийся с соседней улицей.

Венеция расположена на низких песчаных островах. Вероятнее всего, что обширная мель в глубине венецианского залива - наносного происхождения. Множество потоков, орошающих долины Альп, несут Адриатическому морю свою дань в виде остатков разрушенных ими горных пород. Этот наносный грунт образует в заливе мели, которые с течением времени выступили из воды группой низких островов. Песчаная отмель, обращенная к Венеции и к ее лагунам, называется островом Лидо. Так как большинство глубоких каналов лагун оставлено в неприкосновенности, то город в разных направлениях прорезывается множеством протоков. По берегам этих протоков стены домов буквально упираются в воду, так как недостаток твердой почвы заставлял строить дома у самых берегов каналов. Благодаря этому почти каждое из зданий имеет один выход на канал и другой во внутренние проходы улиц. Улицы Венеции хотя и очень узки, но все вымощены, удобно проложены, и, при наличии мостов, сообщение между островами незатруднительно.

Джино очутился на одной из таких улиц. С гибкостью угря, плавающего в лагунах, он пробирался в толпе, стараясь пройти незамеченным. Не останавливаясь ни разу, он добрался до маленького низкого домика, стоявшего на углу площади, населенной бедняками и рабочим людом. Пробравшись среди множества пустых бочек, груд снастей и разного хлама, гондольер нащупал дверь и вошел в комнату.

- Ты ли это, Джино?- вскричала хорошенькая, разбитная венецианка, в голосе которой слышалось кокетство и удивление.- Пешком, потайным входом и в необычный час!

- Твоя правда, Аннина, что я пришел не во-время; мне некогда рассказывать; надо торопиться. Принеси ты мне, Аннина, пожалуйста, ту куртку, в которой я был с тобой на празднике в Фузине.

- Почему ты хочешь сменить ливрею твоего хозяина на платье простого лодочника? Ведь эта шелковая куртка идет тебе гораздо больше, чем выцветший бархат, и если я раньше никогда этого не говорила, то только оттого, что хотела поберечь похвалу для других, кто их тоже любит...

- Дело не в этом! Скорее как можно давай мою куртку!

- Вот она! Ты найдешь в ее кармане ответ на твое письмо, за которое я тебя вовсе не благодарю, потому что тебе его писал секретарь герцога. И я тебе скажу, что женщины всегда осторожнее в этих делах; они знают, что, выбирая поверенного, очень легко наткнуться на соперницу.

- Сам чорт не написал бы этого письма лучше, моя дорогая,- сказал Джино, переодеваясь.- Теперь шапочку и маску!

- Тот, у кого на лице обман, не нуждается в маске,- ответила девушка, все же бросая Джино нужные вещи.

- Теперь хорошо! Никто не угадает во мне слугу дона Камилло Монфорте. Я готов даже нанести визит тому еврею, который взял в залог твою золотую цепочку, и пригрозить ему ножом, если бы он захотел взять процентов больше условленного.

- Но что же будет тогда с тем важным делом, ради которого ты так торопишься?

- Правда, правда, долг прежде всего! Что, лодки твоего отца все в разгоне?

- Ну, конечно, ты видишь, я одна. Отец уехал в Лидо, брат в Фузине, а слуги на островах.

- Чорт возьми! Неужели ни одной вашей лодки в канале не найдется?..

- Стой, Джино! Ты что-то очень уж торопишься. Я жалею теперь, что впустила тебя и позволила переодеваться в нашем доме. Я хочу знать, что это за спешное дело, и не навлечет ли оно каких-нибудь подозрений и на моего отца. Я хочу знать!

- Ах, пойми, время дорого! Если я опоздаю, это будет твоя вина. Дай скорее ключ от двери, которая выходит на канал.

- Ты не уйдешь отсюда, пока я не узнаю, почему тебе понадобилось переодеваться и вообще всего относительно этого "важного" дела.

- Ты нерассудительна, Аннина! Я же тебе сказал, что я должен исполнить важное поручение, и малейшее промедление может навлечь большие неприятности.

- На кого? И что это за поручение? И почему ты так торопишься сегодня, тогда как обычно тебе надо напоминать об уходе. Ну, живей, Джино, или скажи мне всю правду, или надевай опять ливрею дона Монфорте!

- Ну, так и быть! Мы ведь с тобой друзья, Аннина; я вполне верю тебе, и ты все сейчас узнаешь. У меня остается еще несколько минут, так как на колокольне сейчас прозвонили три четверти.

- Но у тебя такой вид, будто ты что-то придумываешь...

- Да, я волнуюсь, потому что вижу, что ради любви к тебе я совершу большую ошибку. Ты слышала, конечно, что говорят о моем хозяине и о племяннице римского маркиза, утонувшего в Джудекке?

- Кто же не слышал этой басни, которую каждый гондольер рассказывает на свой лад!

- И вот, эта история близка к развязке. Я боюсь, как бы мой хозяин не сделал глупость.

- Он хочет жениться?

- Еще хуже! Он меня послал отыскать, как можно скорее священника...

Аннина с интересом слушала выдумку гондольера. Но, зная хорошо Джино, она сомневалась в правдивости его слов.

- В какой же монастырь велели тебе итти?

- Мне ничего определенного не сказали! Я знаю только, что я должен отыскать священника-францисканца.

- Неправда! Лжешь! Дон Камилло Монфорте не женится так опрометчиво. Тебе не удастся меня обмануть. И я тебя не выпущу, пока не узнаю всю правду. Возьми-ка выпей вина из этой кружки: может быть, тогда у тебя заговорит совесть.

- Ну, вот... видишь... Я хочу познакомить твоего отца и Стефано Милано,- сказал гондольер, отпив из кружки.- Он калабриец и часто привозит чудные вина, которыми славится его страна. Он сейчас в Венеции, и, если хочешь, он может вам доставить несколько бурдюков.

- Ну, сомневаюсь, чтобы его вина были лучше тех вин, которые продаются на Лидо... Выпей-ка еще стаканчик! Недаром говорят, что второй стакан еще слаще первого! Но я не прочь познакомиться с калабрийцем. И чем скорее, тем лучше! Если его фелука в порту, то ее можно теперь же пригнать сюда каналами и внести вино прямо сюда по скрытому входу.

- Но ты забыла про поручение! Дон Камилло привык к моей аккуратности. А жаль, если вино достанется другому!

- Ладно. Чтобы не упустить удобного случая, я сама пойду с тобой к калабрийцу. Ведь ты знаешь, что отец поручает мне эти дела.

Джино не успел опомниться, как Аннина надела маску, отворила дверь и вытолкнула его из дому.

Канал, у которого стоял домик винного торговца, был узкий, темный и безлюдный; незатейливая гондола была привязана при входе в дом. Гондольер видел, что сопротивляться бесполезно. Он вошел в лодку и занял свое обычное место на корме.

ГЛАВА III

Присутствие Аннины сильно стесняло Джино. Он был молод и стремился нравиться дочке торговца вином, а тут две выпитые чарки крепкого вина ударили ему в голову. Но свежий ночной воздух вернул Джино обычное хладнокровие и осмотрительность. Проплыв канал, Джино начал искать глазами хорошо известную ему фелуку калабрийца.

Порт был загроможден кораблями всех стран. Луна поднялась уже высоко и освещала весь широкий бассейн с лесом косых латинских рей, легких мачт мелких судов и с массивными корпусами барок, бригов и коммерческих шхун.

Джино сделал несколько ударов веслами, и гондола остановилась рядом с фелукой.

- Доброй ночи "Прекрасной Соррентинке" и ее уважаемому хозяину!- сказал гондольер, входя со своей спутницей на палубу судна.

После обычных приветствий гости объяснили калабрийцу цель своего приезда.

- Мы приехали к тебе по делу, и тебе будет чем от нас поживиться,- сказал Джино.- Я привез к тебе дочку известного виноторговца, честного малого; он не прочь попробовать торговать твоим калабрийским вином.

- Я к вашим услугам, сударыня! Не пожелаете ли вы снять маску?- сказал моряк.

- Дело не в маске,- отвечал гондольер.- Чтоб не терять напрасно времени, скажи прямо: есть у тебя вино?

- Э-э, Джино! Ты, брат, вопрос ставишь ребром... Ну, так поверь мне, что трюм моей фелуки совсем пуст. А что касается вина, так мы сами были бы рады выпить стаканчик.

Аннина, несмотря на строгости венецианских законов о торговле привозными винами, привыкшая к коммерческим сделкам, хотела воспользоваться выгодным случаем.

- Не боишься ли ты шпионов, капитан? В таком случае Джино может тебя уверить, что меня опасаться не нужно.

- Конечно!- подтвердил Джино.- Но позволь мне сказать ему на ухо несколько слов!.. Стефано Милане!- сказал он, приблизившись к моряку так, чтобы Аннина его не слышала.- Не в службу, а в дружбу, задержи у себя эту девушку. И если даже действительно у тебя нет вина, не говори ей этого, начни с ней торговаться, заговори ее, чтобы я мог скрыться незамеченным. А после этого проводи ее до набережной.

- Из слов Джино я понял, что мы с вами сговоримся,- сказал хитрый калабриец,- Не погнушайтесь моей бедной каюткой; там вам будет удобнее и безопаснее говорить о нашем деле.

Хотя Аннина и была вообще недоверчива, но она направилась к каюте. Джино ждал только этой минуты. Он быстро прыгнул в лодку и сильным ударом весла оттолкнул ее от берега. Аннина заметила его уловку.

- Джино мне говорил, что у тебя есть лодка, которой я могу воспользоваться, когда мы окончим нашу беседу,- сказала она моряку, не выдавая своего беспокойства.

- Вся моя фелука к вашим услугам,- отвечал тот, галантно помогая ей спуститься в каюту...

Почувствовав себя на свободе, Джино разогнал лодку и вскоре очутился в узком канале, который отделял Дворец Дожей от тюрьмы; он проскользнул под аркой, поддерживающей крытую галлерею, которая вела из верхних этажей дворца к тюрьмам. Эта галлерея и называлась Мостом Вздохов. Гондола замедлила ход и подплыла к лестнице. Выпрыгнув на первую ступеньку, Джино воткнул маленькое железное копье в трещину между камнями и привязал к нему лодку. После этого он прошел под массивной аркой дворца и вошел в его обширный темный двор.

Место это было совершенно пустынно, хотя и находилось рядом с оживленной площадью; под тяжелыми сводами, окружавшими двор, слышались только мерные шаги часовых. Прежде чем Джино успел выйти из темного прохода, две или три фигуры показались в противоположном углу двора и сейчас же исчезли в воротах, вмешавшись в толпу на площади, на которую дворец выходил другим своим фасадом.

Обманутый в ожидании немедленно встретить здесь того, кого он искал, гондольер вышел на середину двора и громким покашливанием дал знать о своем присутствии. Он заметил приближавшуюся к нему фигуру. При слабом свете луны можно было видеть, что подходивший был в маске.

- Если я не ошибаюсь, вы - тот, кого я ищу здесь,- сказал гондольер.

Незнакомец, казалось, намеревался пройти мимо, но остановился и отвечал:

- Может быть, да, а может быть, и нет! Сними маску, чтобы я мог видеть, с кем имею дело.

- В таком случае, я тоже хотел бы видеть вас без маски, чтобы убедиться, что вы тот, к кому я послан.

- Я вижу, что ты осторожен. Это похвально. Но я все-таки не сниму маски и пойду дальше. Вижу, мы не столкуемся.

- Синьор, вы слишком поспешны в своих решениях. Посмотрите на это кольцо с печатью: может быть, оно вам объяснит что-нибудь.

Незнакомец взял перстень и с видом удивления и удовольствия стал рассматривать изображение, вырезанное на камне перстня.

- Это неаполитанский сокол, герб владетеля святой Агаты,- сказал он.

- Не считая тех владений и титулов, которых он добивается в Венеции,- подтвердил Джино.- Скажите мне теперь, синьор: вы действительно тот, кому я должен передать мое поручение?

- Перед тобою тот, чьи мысли заняты исключительно доном Камилло Монфорте. Но, кроме этого кольца, ты должен мне передать еще кой-что.

- Совершенно верно. Я должен передать пакет, когда узнаю, что не ошибаюсь в личности.

Незнакомец задумался на мгновение и, осмотревшись вокруг, прибавил:

- Здесь неудобно снимать маски. Подожди меня, я сейчас вернусь и проведу тебя в более надежное место.

Незнакомец быстро отошел. Он поднялся по мраморной Лестнице Гигантов (Лестница Гигантов - на верхней площадке ее короновались дожи.) и приблизился к первому из отверстий, проделанных в стене дворца. Отверстия эти, известные под названием "Львиной Пасти" (Львиные Пасти были разбросаны в разных частях Венеции. (Прим. ред.)), служили приемниками тайных доносов. Неизвестный бросил что-то в это отверстие и скрылся.

Джино побежал было за ним, но, очутившись на многолюдной площади Пьяцетты, понял бесполезность преследования. Но желание вернуть кольцо с печатью дона Камилло поддерживало в нем надежду отыскать в этой праздной толпе похитителя. Он, тревожно переходя с места на место, несколько раз заговаривал с масками, которые казались ему подозрительными, но смех и грубые ответы убеждали его в ошибке. Он заглядывал в каждую кофейню, внимательно рассматривая посетителей, как вдруг легкий удар по плечу заставил его остановиться. Перед ним стояла женщина в костюме трактирщицы. Измененным голосом она заговорила с ним.

- Почему ты так торопишься? И что ты потерял в этой толпе? Не сердце ли? Тогда надо поторопиться отыскать его, а то на него найдется много охотников!

- И на здоровье!- отвечал обескураженный гондольер.- Скажи мне лучше, не видела ли ты здесь замаскированного... Он среднего роста, по походке его можно принять за сенатора или за священника, а может быть, и за торговца.

Джино не успел окончить своего описания, как рядом появился арлекин. Паяц ударил его по плечу своей трещоткой... Кто-то сзади нахлобучил ему шапку на нос...

Протолкавшись сквозь толпу, гондольер добрался до набережной. Здесь он свободнее мог наблюдать. Джино остановился, раздумывая: вернуться ли к герцогу или еще попытаться вернуть так глупо потерянный перстень... Он заметил, что здесь он был не один: кто-то, облокотившись на подножье статуи льва, стоял неподвижно. Несколько праздношатающихся подошли было к этому человеку, но поспешно с видимым испугом удалились от него. Джино счел нужным взглянуть поближе на человека, один вид которого, казалось, возбуждал страх и отвращение. Приблизившись, он узнал того, кого так долго искал. Первым побуждением гондольера было отойти скорее прочь, но, вспомнив о поручении и о потере, он остановился. Но Джино не заговорил и с видом смущения смотрел на браво (Браво - множественное число брави, так в Италии назывались смельчаки, готовые за особую плату на всякие преступления. Браво - это вообще название вора и мошенника. (Прим. ред.)).

- Что тебе надо?- спросил гондольера Джакопо после нескольких минут молчания.

- Отдайте мне печать моего хозяина!

- Я тебя не знаю!

- Правда, я не имею удовольствия быть вашим другом, но ведь приходится иметь дела и не с приятелями. Пожалуйста, если вы - тот, кому неосторожный гондольер по ошибке передал перстень своего хозяина, то будьте великодушны, верните мне его, ведь для вас он не имеет никакой ценности.

- Ты со мной разговариваешь, словно с каким-нибудь ювелиром из Риальто.

- Нет, я знаю, что вы известны в высшем обществе Венеции, и доказательством этого может быть поручение моего хозяина.

- Сними маску. Честные люди не нуждаются в масках.

- Вы правы, синьор! Но если вам это безразлично, то я хотел бы воспользоваться правом карнавала, когда в Венеции почти все ходят маскированными... Я должен вам передать один пакет.

- Но я тебя не знаю. У тебя есть имя?

- Нет... По крайней мере, вам мое имя так же известно, как имя младенца, которого вам бы подкинули.

- Если твой хозяин так же неизвестен мне, как и его слуга, то не трудись передавать его поручение.

- Имя герцога святой Агаты известно в Венеции.

- Почему ты прямо не говоришь, что ты от дона Камилло Монфорте? Чем я могу быть ему полезен?

- Каково бы ни было содержание этих бумаг, по распоряжению герцога я должен их вам передать.

Браво спокойно взял конверт. В его взгляде, остановившемся на печати и надписи, блеснуло выражение, которое доверчивый гондольер мысленно сравнил со взглядом тигра, любующегося своей добычей.

- Да, ты упоминал еще о кольце; оно с тобой? Я не люблю действовать наобум.

- В том-то и беда, что я его отдал кому-то, приняв его за вас. Но, может быть, вы знаете почерк моего хозяина,- сказал поспешно Джино.- По изложению вы сейчас узнаете, что это писал герцог Монфорте. Он мастер писать: лучше пишет, чем даже я сам.

- Но я не учился разбирать такие каракули. Скажи, кому адресован этот пакет?

- Я не смею произнести ни одного слова относительно тайны моего хозяина. Достаточно с меня и того, что он доверил мне это поручение.

Браво окинул гондольера таким взглядом, что у того вся кровь застыла в жилах.

- Я тебе приказываю громко прочесть, кому адресованы эти бумаги. Здесь нет никого, кто бы мог нас услышать.

- И у стен есть уши, синьор! Но если вы этого требуете, то... мы лучше отложим этот экзамен до более удобного случая.

- Шутки в сторону! Скорей! Или имя, или какую-нибудь вещь твоего хозяина. Иначе это дело меня не касается.

- Синьор Джакопо, подумайте о последствиях, которые будет иметь такое быстрое решение.

- Не понимаю, какие последствия могут грозить человеку, который не хочет принять посылку, не убедившись в том, что она адресована ему.

- За это мне герцог обкорнает уши так, что я не буду уже никогда в состоянии слушать добрые советы.

- Ну, так что же! Он этим только облегчит работу палача...

Сказав это, браво бросил пакет к ногам гондольера и спокойно направился к Пьяцетте. Джино поднял пакет и закричал ему вслед:

- Я удивляюсь, что вы со всей вашей проницательностью не поняли, что адресованный вам пакет должен носить ваше собственное имя.

Браво взял конверт и повернул его к лунному свету.

- Хотя я и не могу похвалиться большой ученостью, но необходимость научила меня разбирать мое имя, если оно написано. Теперь ты можешь отправляться, а я подумаю об этом деле.

Джино, радостный, направился домой. Но едва он сделал несколько шагов, как женская фигура скользнула между гранитными колоннадами. Джино узнал ее и догадался, что Аннина была свидетельницей его беседы с браво.

ГЛАВА IV

Дворец Пьеполо был одним из богатейших патрицианских (Патриции - итальянская знать. Это наименование перешло от времен древнего Рима. (Прим. ред.)) домов Венеции.

Богатство и роскошь заметны были всюду. Просторная сводчатая прихожая с широкой мраморной лестницей вела в обширные комнаты, изобиловавшие позолотой и скульптурой, на стенах висели картины известных художников Италии; большие зеркала занимали остальную часть стен, тяжелые бархатные и шелковые портьеры и паркет из лучшего итальянского мрамора дополняли красоту этой обстановки.

Длинный ряд приемных покоев и парадных зал вел в отдаленную часть дворца, обращенную на берег канала. Хотя здесь все было так же богато и роскошно, но чувствовалась большая простота. Здесь владелица этого дворца беседовала с своим духовником и с родственницей-компаньонкой. Виолетта Пьеполо была так молода, что где-нибудь на севере ее считали бы еще девочкой, но в родной стране пропорциональность форм и выражение черных глаз обнаруживали в ней зрелость и ум женщины.

- Я вам так благодарна за ваш добрый совет, отец, и знаю, что милая донна Флоринда разделяет вполне мою признательность. Ваши с ней мнения имеют так много общего, что я иногда удивляюсь, как под влиянием житейской опытности доброта и благоразумие, действуя заодно, отодвигают на задний план личные интересы.

Строгие очертания рта монаха при этом замечании его юной ученицы оживились легкой улыбкой.

- С годами ты узнаешь, что в этом заключается минимум наших страстей и интересов, который мы разрешаем себе в границах осторожности и беспристрастия. Хотя донна Флоринда еще в том возрасте, когда многое привязывает к жизни, она, надеюсь, сумеет укрепить тебя в этой истине.

При этих словах кармелита (Кармелиты - один из католических монашеских орденов.) бледные щеки компаньонки вспыхнули ярким румянцем, и ее лицо выразило радость.

- Я надеюсь, что Виолетта и раньше слышала об этом,- тихо сказала Флоринда.

- Было бы очень грустно, если бы от меня скрывали то, что нужно знать в моем возрасте,- отозвалась Виолетта.- Но почему Сенат вмешивается в судьбу девушки, когда та вполне довольна скромной жизнью, которую она ведет?

- Время беспощадно, и мало ли что придется тебе узнать в жизни. Она часто налагает тяжелые обязанности. Ты знаешь политику государства, которое создало свою славу военными подвигами, богатством и обширным влиянием на другие нации. В Венеции есть закон, запрещающий родниться с иностранцами, потому что здесь каждый должен служить прежде всего интересам правительства республики. Наши патриции не могут владеть иностранными землями, и женщина такого громкого имени, как твое, не может выйти замуж за иностранца без согласия сенаторов.

- Ах, было бы лучше, если бы я не принадлежала к знати! Мне думается, что, находясь под такой строгой опекой Совета Десяти, женщина не может быть счастлива.

- Мне грустно, но я должна тебе сказать, что говорить так нельзя,- отвечала наставница.- Приходится повиноваться законам. Мне непонятно, чем ты недовольна. Ты молода, богата, красива, знатного рода, и ты еще жалуешься на судьбу.

- Я извиняюсь, если я оскорбила кого-нибудь,- ответила Виолетта.- Но было бы гораздо лучше, если бы отцы государства занимались более важными делами и оставили бы шестнадцатилетнюю девушку в покое вместе с ее происхождением и богатством.

- Забота, которую проявляет республика к твоей судьбе, это - цена богатства и роскоши, окружающих тебя,- сказал в свою очередь монах.- Другая женщина, которой судьба менее благоприятствует, могла бы наслаждаться свободой, но эта свобода не была бы украшена пышностью.

- Я бы хотела, чтобы вокруг меня было меньше роскоши, но больше свободы.

- Но я не отрицаю, что преимущества, которыми ты пользуешься, имеют некоторые неудобства. Политика Венеции корыстна и безжалостна. Голос монаха понизился, и он боязливо посмотрел вокруг.- Сенат (Сенат - высший правительственный орган в Венеции. (Прим. ред.)) считает своей обязанностью предупреждать, насколько возможно, союз интересов, невыгодных для него. Я уже тебе говорил, что сенатор не может иметь владений за пределами республики, и лицо знатного происхождения не может вступить в брак с иностранцем без согласия на то Сената. Ты в таком же положении. Среди всех иностранцев, которые ищут твоей руки, Совет не видит ни одного достойного. Дон Камилло Монфорте,- человек, которому ты обязана жизнью, и о котором ты недавно говорила с такой признательностью,- имеет больше тебя прав жаловаться на эти суровые постановления.

- Мое недовольство было бы еще больше, если бы я думала, что молодой человек, проявивший по отношению ко мне столько мужества, боится этой строгости,- возразила живо Виолетта.- Какой счастливый случай привел его в Венецию? Я полагаю, что могу спросить об этом без стеснения.

- Твой живой интерес к нему вполне понятен и даже похвален. Он молод и имеет свои слабости. Не забывай того, что он сделал для тебя. Его дела всем известны в городе; ты же о них не слышала лишь благодаря твоей замкнутой жизни.

- У моей ученицы, помимо этого, есть более интересные занятия,- заметила донна Флоринда.

- Я хочу знать, чего он добивается,- спросила Виолетта.

- Он все не может добиться в Сенате, чтобы его утвердили в правах его предков-сенаторов.

- Почему же ему в этом отказывают?

- Да ведь по существующему закону он должен отказаться от своих владений в Калабрии. Я плохо знаю законы, но противники нашей республики говорят, что трудно нести те обязательства, которые она налагает, и что за свои милости она требует слишком много.

- Разве это справедливо?

- Ты молода и высказываешься чересчур откровенно!

Монах с беспокойством взглянул на прекрасную венецианку. В его взгляде мелькнули заботливость и беспокойство.

- Сохрани благодарность к нему за спасение твоей жизни!

- Это чувство благодарности не принесет ему пользы, отец. У меня достаточно родства и связей, чтобы похлопотать в Сенате о деле дона Камилло.

- Будь осторожна, дочь моя, твое вмешательство может только повредить дону Камилло: твои интересы противоречат интересам Сената.

Монах надвинул капюшон на лицо и собирался уходить. Виолетта подошла под благословение. Монах поднял руки над склонившейся компаньонкой. Губы его зашевелились, но слов нельзя было расслышать. Если бы Виолетта была более наблюдательна, то эта молчаливая сцена открыла бы ей тайну глубокой симпатии, связывавшей монаха и компаньонку.

После ухода монаха Виолетта вышла на открытый балкон. Все было тихо. Вдруг раздались звуки гобоя (Гобой - музыкальный духовой инструмент. (Прим. ред.)). Виолетта испуганно отступила с балкона.

- Толпа молодежи дает серенаду нашей милой Оливии под окнами дворца Ментони,- сказала девушка.- Ночь так хороша, что мне захотелось проехаться в лодке. Кстати, я должна передать свои работы моему опекуну. Съездим к нему?

Отложив в сторону работу, донна Флоринда согласилась исполнить желание Виолетты.

Лакей позвал гондольеров, и дамы, завернувшись в мантильи и захватив с собой маски, сошли вниз и сели в гондолу.

ГЛАВА V

Гондола подвезла венецианку и ее спутницу ко дворцу патриция, которому Сенат поручил опеку над богатой наследницей. Это было старинное здание, отличавшееся богатством и роскошью, как и большинство патрицианских домов того времени.

Так как обе приехавшие дамы были частыми посетительницами дворца синьора Градениго, то они поднялись по массивной лестнице, не обращая внимания на оригинальность архитектуры, которая невольно привлекла бы взор непривычного посетителя. Положение донны Виолетты давало ей право на немедленный прием. Пройдя длинный ряд комнат, она остановилась во внутренней прихожей, опасаясь побеспокоить своего опекуна. Но ей не пришлось долго ждать: синьор Градениго поспешил ей навстречу. Лицо старика выражало неподдельную радость. Он не хотел слушать извинений за поздний приход и, предложив ей руку, повел Виолетту в кабинет.

- Мне всегда приятно видеть тебя, моя дорогая; ведь ты дочка моего старого друга, драгоценное сокровище Венеции. Двери моего дворца всегда открыты для тебя. И я буду счастлив разрешать твои сомнения и исполнять твои капризы.

- Я очень признательна вам,- отвечала Виолетта,- но боюсь, что я беспокою вас своей просьбой в тот самый момент, когда вы очень заняты делами государства.

- К сожалению, мой возраст и мои болезни не позволяют мне заниматься делами республики, как бы я того хотел. Но все обстоит лучше, чем можно было ожидать; договор с императором для нас очень выгоден, неприязнь Рима смягчена. Этим мы обязаны одному молодому неаполитанцу: он имеет хорошие связи при дворе папы через своего дядю...

- Вы так добры ко мне, синьор, и я не скрою от вас, что сегодня, кроме желания видеть вас, меня привело сюда намерение воспользоваться вашей добротой для одного дела,- скромно, но решительно обратилась к старику донна Виолетта.

- Посмотрите, донна Флоринда, наша питомица унаследовала от своих предков и привычку покровительствовать. Я одобряю это от всей души. Я только замечу тебе, что надо быть осторожной и, делая добро одному, не повредить этим другому. Так в чем же дело? За кого ты хлопочешь? За кого-нибудь из твоих служащих, за твою кормилицу?

- Нет, синьор, моя просьба гораздо важнее...

- В наш век, в век новых веяний, нельзя слишком сурово относиться к новшествам,- серьезно и даже сурово сказал синьор Градениго.- Но если бы Сенат не пресекал все сумасбродные теории молодости, то их пагубное влияние проникло бы в народ... Да, я многое согласен исполнить. Если ты нуждаешься в деньгах, проси у меня, сколько хочешь... Но помни, я не пожалею того, кто нарушает покой нашей республики.

Это неожиданное предупреждение смутило Виолетту, но она поборола смущение и сказала твердо:

- Вам известно, синьор Градениго, что я не отблагодарила еще за оказанную мне услугу.

- Дело принимает серьезный оборот. Донна Флоринда, наша Виолетта очень взволнована, и я просил бы вас объяснить мне все подробнее.

- Хотя я не совсем в курсе дела,- отвечала компаньонка,- но, насколько я могла понять, я думаю, что это относится к спасению жизни Виолетты...

Лицо синьора Градениго стало серьезным.

- Теперь я понимаю. Правда,- сказал он, обращаясь к девушке,- дон Камилло прилетел к тебе на помощь как-раз в тот самый момент, когда ты могла пойти ко дну вслед за своим дядей. Но дон Камилло не какой-нибудь гондольер, чтобы ждать за это подачки. Ведь ты его поблагодарила, и этого вполне достаточно.

- О, да! Я вечно останусь ему признательна.

- Я вижу, донна Флоринда, что ваша ученица увлекается романами; ей не мешало бы почитать и молитвенник.

- Синьор, если я не оправдываю достаточно доверия моих наставников, то в этом виновата одна я,- с живостью заметила девушка. Дон Камилло Монфорте давно хлопочет в Сенате о восстановлении его в правах предков. Вы, синьор, пользуетесь там большим доверием, и если бы вы ему оказали поддержку, Венеция потеряла бы в доходах, но зато приобрела бы славу честности, которой она так добивается.

- Ты была бы хорошим адвокатом, милая. Хорошо, я подумаю о твоей просьбе,- сказал дон Градениго, снисходительно улыбаясь.

Донна Виолетта, обрадованная этим обещанием, схватила протянутую ей опекуном руку и с жаром поцеловала ее. Это волнение показалось подозрительным старику.

- Ты слишком хороша, и всякий бы на моем месте не устоял против твоей просьбы. Что касается прав дона Камилло... Да, положим, все равно, ты этого хочешь, и дело будет рассмотрено с тем снисхождением, в котором так часто упрекают наше правосудие.

- Вы хотите сказать, что будете тверды, но не бесчувственны к интересам иностранца.

- Я боюсь, как бы подобное толкование не разрушило наших надежд. Но я рассмотрю дело... Ну, а теперь о другом. О моем сыне. Я надеюсь, что, ради любви ко мне, ты считаешь его своим другом.

- Двери моего дворца всегда открыты для синьора Джакомо,- сказала холодно Виолетта.- Сын моего опекуна всегда приятный гость для меня.

- Я очень рад этому и желал бы, чтобы он убедил тебя в своем расположении к тебе... Но в наше время осторожность - высшая добродетель. И если юноша немного робок, то, будь уверена, это из боязни преждевременно внести беспокойство в среду лиц, интересующихся твоей судьбой, моя девочка.

Обе женщины поклонились и запахнули свои мантильи: нетрудно было догадаться, что они собирались уходить. Донна Виолетта подошла к старику, и, простившись с ним, женщины вернулись на гондолу.

Синьор Градениго молча прошелся несколько раз по комнате. В обширных покоях его дворца было тихо; но эта тишина вскоре была нарушена приходом молодого человека. По виду и по манерам в нем сразу можно было распознать кутилу. Он с шумом вошел в кабинет отца.

- Как всегда, тебе не повезло сегодня, Джакомо,- сказал синьор Градениго с отеческой снисходительностью, к которой примешивался и упрек.- Донна Виолетта только-что ушла от меня. А ты, верно, возвращаешься со свидания с дочерью какого-нибудь ювелира.

- На этот раз вы ошибаетесь, отец,- возразил молодой человек,- ни сам ювелир, ни даже банкир, ни его дочь мне теперь не интересны.

- Гм... Это что-то необыкновенное. Я бы хотел, Джакомо, чтобы ты сумел воспользоваться тем случаем, который представляет моя опека над донной Виолеттой, и понял бы всю важность того, что я тебе советую.

- Будьте покойны, батюшка. Я довольно страдал от недостатка того, чего у донны Виолетты имеется с избытком, чтобы пропустить такой лакомый кусок. Отказывая мне в моих нуждах, вы как бы заручились моим согласием на этот счет.

- Теперь не до упреков, Джакомо, пойми: иностранец - твой соперник. После происшествия на Джудекке он победил сердце Виолетты. Она бредит им и совершенно не думает о тебе. Ты не забыл сообщить Совету об опасности, которая угрожает нашей наследнице миллионов?

- Да, я напомнил.

- И каким образом?

- Самым простым, но самым надежным... Львиная Пасть...

- Да, это решительный поступок.

- И, как все рискованные,- наиболее выигрышный. Наконец-то мне повезло, и в доказательство я мог представить кольцо с печатью неаполитанца.

- Ты не понимаешь опасности твоего поступка. Я боюсь, как бы не узнали почерка на твоем сообщении. А каким образом ты достал перстень?

- Будьте покойны! Если я иногда и не слушался ваших советов, то я их помнил. Неаполитанец погиб, и если Совет, в котором и вы, отец, состоите, будет себе верен, то наш враг будет отдан под надзор, если не выслан.

- Совет Трехсот исполнит свой долг, в этом нечего сомневаться; я буду счастлив, если твое усердие не повлечет за собой никаких нежелательных последствий,- многозначительно заметил старый сенатор.

Но молодой человек, привыкший к интригам и доносам, отнесся к предостережению отца с обычной беспечностью и вышел из комнаты, насвистывая что-то. Сенатор остался один. По его походке можно было заметить, что он был сильно озабочен. В это время какая-то фигура скользнула вдоль соседней полутемной комнаты и остановилась в дверях кабинета. Это был пожилой человек с загорелым лицом и седыми волосами. По одежде из грубой и дешевой материи в нем можно было узнать рыбака. Но было что-то благородное в его выразительных глазах; мускулы его голых рук и ног говорили о большой физической силе. Он мял в руках шапку.

- А, это ты, Антонио,- сказал патриций.- Что тебе надо?

- Синьор, у меня есть кой-что на душе.

- Вероятно, буря опять помешала твоему улову. Возьми вот! Ты - мой молочный брат, и я не хочу, чтобы ты нуждался.

Рыбак отступил с достоинством, не приняв подачки.

- Я не прошу милостыни, синьор; ведь, кроме денег, есть еще другие нужды и страдания.

Сенатор испытующе посмотрел на него и, прежде чем ответить, запер дверь кабинета.

- Как всегда ты всем недоволен, Антонио! Ты привык толковать о вещах, которые выше твоего понимания. Ведь тебе известно, что твои убеждения навлекали уже на тебя недовольство государства. Народ и бедняки должны слушаться, а не критиковать. Чего ты добиваешься на этот раз?

- Вы меня не понимаете, синьор: я привык к бедности и к нужде. Сенат - мой хозяин. Я признаю это. Но при всей бедности меня нельзя лишать человеческих чувств.

- Опять о своих чувствах! Ты о них говоришь при всяком удобном случае, Антонио, как-будто они важнее всего.

- Да, они важны для меня, синьор. Несмотря на то, что я мало придаю значения личным интересам, на этот раз я должен побеспокоить вас просьбой. С раннего моего детства я привык слышать от той женщины, которая была нашей общей кормилицей, что после моих родителей я больше всего должен любить ваше семейство. Я не ставлю себе в заслугу мою природную чуткость, но все же скажу, что правительство не должно легкомысленно относиться к людыя, умеющим чувствовать.

- Опять правительство виновато! Ну, говори, чего ты хочешь?

- Вам, синьор, известна история моей скромной жизни. Я не стану вам говорить о моих детях, которых судьба отняла у меня одного за другим. Да, лишиться пяти славных честных сыновей! Но я примирился с этим.

- Можно позавидовать твоей покорности, Антонио. Знаешь ли, иногда легче перенести смерть ребенка, чем его ошибки при жизни.

- Ах, синьор, мои дети только смертью и причинили мне горе. Но и тогда я старался утешить себя тем, что больше им не придется страдать.

Старик отвернулся, чтобы скрыть волнение.

Губы сенатора задрожали, и он быстро прошелся по комнате.

- Теперь я хлопочу за живых,- продолжал рыбак.- Я прошу вашей помощи, чтобы спасти моего внука от галер (Галеры - гребные суда, на которых применялся труд каторжников. В данном случае просто военные суда. (Прим. ред.)). Государство посылает его, четырнадцатилетнего мальчика, сражаться с турками, не обращая внимания ни на его годы, ни на мою старость и одиночество: его отец убит в последнем сражении с турками же.

Остановившись, рыбак посмотрел в глаза сенатора, но тот оставался бесстрастным. Расчет старого политика заглушал в нем всякую человечность, особенно когда дело касалось военных дел республики.

- Я бы хотел, чтобы ты обращался ко мне только за материальными нуждами, Антонио. Твой внук не подвергается большим опасностям, чем другие. Ты знаешь, что республика нуждается в службе всех своих подданных.

- Точно так, синьор! А вот я сейчас встретил синьора Джакомо, вашего сынка,- он прогуливается в гондоле...

- Замолчи сейчас же!

- Мои дети меня никогда не огорчали при жизни,- проговорил рыбак тихо, но мрачно.

Синьор Градениго почувствовал резкую ноту этого упрека. Пройдясь несколько раз молча по комнате, он настолько овладел собой, что мог отвечать спокойно.

- Антонио, твоя смелость и твой резкий характер мне давно известны. Если тебе нужны молитвы за умерших и материальная поддержка, я готов помочь тебе; но, прося моего ходатайства перед, командиром галерного флота, ты просишь невозможного в это критическое время даже для дожа, если бы дож был...

- Рыбак!- докончил Антонио, видя, что сенатор прервал его речь.- Прощайте, синьор!

Антонио поклонился и вышел. Он ушел незамеченным, потому что сенатор избегал взгляда рыбака, чувствуя справедливость его слов. Прошло несколько минут. Новый шум заставил старика очнуться: дверь отворилась, и лакей доложил о приходе какого-то человека, который просил аудиенции.

- Пусть войдет!- ответил сенатор, придавая своему лицу обычное выражение.

Лакей удалился, и в комнату быстро вошел человек в маске и в плаще. Он снял маску и плащ. Сенатор узнал страшного браво Джакопо.

ГЛАВА VI

- Заметил ли ты человека, который сейчас вышел от меня?- спросил поспешно сенатор.

- Да, синьор. Это Антонио, рыбак с лагун.

- Тебе приходилось иметь с ним дело?

- Никогда, синьор.

- Но ты ручаешься, что он?..

- Молочный брат вашей светлости.

- Я тебя не спрашиваю о его детстве, о его происхождении, но о его настоящем положении,- резко оборвал синьор Градениго, избегая проницательного взгляда Джакопо.- Ты слышал о нем что-нибудь от рыбаков?

- Нет, синьор, по роду моей службы мне не приходится вращаться среди рыбаков..

- Скажи, в качестве кого тебе известен Антонио?

- В качестве человека, уважаемого среди его собратьев, человека ловкого, трудолюбивого,- одним словом, знатока своего дела.

- Не хочешь ли ты сказать, что он контрабандист?

- Нет, он занят с раннего утра до позднего вечера ловлей рыбы в лагунах, и ему некогда заниматься другими делами.

- Тебе известна, Джакопо, строгость наших законов, касающихся государственных доходов?

- Как же, я знаю, что приговор святого Марка всегда очень суров, если нарушаются его денежные интересы.

- Я не спрашиваю твоего мнения на этот счет! Так вот, этот человек имеет привычку искать популярности у своих собратьев и заниматься делами, о которых могут судить только представители власти.

- Синьор, он стар, а с годами люди становятся смелее.

Сенатор недоверчиво посмотрел на браво, словно желая прочесть в его лице точное значение его слов.

- Несмотря на годы, этот человек неосторожен в своих словах, и я боюсь как бы он не повредил, себе этим. Я люблю этого человека; вполне естественно быть несколько пристрастным к тому, кто был вскормлен с тобой одной и той же грудью.

- Вы правы, синьор.

- Так вот, ради этого я хотел бы, чтобы он был осторожнее и сдержаннее. Тебе известен его взгляд на призыв во флот всех молодых людей ия рыбаков?

- Я знаю, что у него отняли внука, который работал вместе с ним.

- Да, чтобы с честью, а может быть, и с выгодой служить республике!

- Может быть, синьор.

- Ты сегодня не разговорчив, Джакопо! Но, если ты знаешь этого рыбака, посоветуй ему быть осторожнее. Ведь Сенату может наскучить недовольство тех, о благосостоянии которых он заботится с отеческой любовью.

Браво поклонился в знак согласия, а сенатор с беспокойством ходил по комнате.

- Ты слышал о постановлении суда по делу генуэзца?- спросил он.- Приговор был вынесен немедленно, и, хотя говорят о вражде между нами и Генуэзской республикой, Европа, надеюсь, может убедиться в беспристрастии нашего суда. Ну, скажи, что говорят о нашем беспристрастии и особенно о быстроте суда? Заметь, ведь нет и недели, как это дело представлено на суд.

- Ничего нельзя сказать против той быстроты, с которой республика наказывает обиды.

- Да, у нас правосудие идет навстречу общественным нуждам. Итак, быстрота последнего постановления служила темой для разговоров этой ночью?

- Синьор, венецианцы не знают, как нахвалиться своим правительством.

- Действительно, ты так думаешь, Джакопо? А мне кажется, что они охотнее высказывают недовольство. Положим, осуждать и скупиться на похвалы - это в натуре человека. Этот приговор не должен пройти мимо внимания венецианцев. А у кого постоянно перед глазами будут примеры справедливости, тот в конце-концов полюбит эту добродетель. Немногие республики способны на такое беспристрастие, когда дело идет об их интересах.

- Каким образом республика может отвечать за какого-нибудь торговца, синьор?

- Через посредство своих граждан. Тот, кто налагает наказание на своих подданных, страдает несомненно. Ведь какой палец ни укуси, все равно больно. Не правда ли, Джакопо?

- Так-то оно так! Но и пальцы бывают разные, синьор.

- Тот, кто тебя не знает, Джакопо, может тебя принять за противника нашего строя. Ни один воробей не упадет в республиканской Венеции, не причинив горя сердцу Сената... Скажи мне теперь: ропот торговцев относительно уменьшения золота все еще продолжается? Теперь не так легко разжиться цехинами (Цехин - золотая монета. (Прим. ред.).), как раньше, а между тем жадность влечет их к золоту.

- Ну, нет, судя по лицам, которые я встречал за последнее время на Риальто, нельзя сказать, что их дела плохи.

- Гм... Так вот оно как... Среди них, правда, немало таких, которые дают взаймы нашим молодым людям под проценты.

- Я слышал, что синьор Джакомо приносит им дохода больше, чем остальные.

- Что? Мой сын, мой наследник! Не обманываешь ли ты меня?

- Известно, что ваш сын слишком широко распоряжается деньгами...

- Это важное сведение. Очень важное! Надо как можно скорее убедить юношу в важности последствий его неблагоразумия... А ростовщик, пользующийся его неопытностью, будет наказан. И, в назидание, долг будет конфискован в пользу должника. Я считаю своей святой обязанностью заняться этим делом. Ну, а приходилось тебе за это время выступать в твоей главной роли - "исправителя чужих ошибок"?

- Важного делать ничего не приходилось... Есть один, который сильно ко мне пристает, но я еще не знаю, чего он от меня добивается.

- Твое дело щекотливого свойства, но не забудь - награда обеспечена.

При этих словах глаза браво блеснули гневным огнем.

- Сенат бывает суров,- продолжал сенатор,- но его милости безграничны, и его прощение искренно. Мне трудно убедить тебя в этом, Джакопо... Нет, каково это!.. Скажите на милость, этот выродок тратит свое добро на пользу ростовщиков! Не могу я этого допустить... Но ты мне еще не сказал, Джакопо, кто именно ищет твоих услуг... О нем надо донести.

- На него нечего доносить, потому что он хочет иметь дело с тем, с кем почти преступно быть в каких-нибудь сношениях.

- Лучше предупредить преступление, чем довести его до наказания такова должна быть цель всего правления. Так ты не хочешь назвать его имени?

- Это один благородный неаполитанец, который уж давно живет в Венеции из-за дел, касающихся значительного наследства.

- А, это дон Камилло Монфорте. Не правда ли, неприятная личность?

- Он самый, синьор.

Молчание было нарушено звоном часов с колокольни. Пробило одиннадцать часов...

- Хорошо, Джакопо. Твоя верность и твоя аккуратность не останутся без награды. Не забудь про рыбака Антонио: его ропот может навлечь на него недовольство Сената: кроме этого, следи за тем, что происходит среди торговцев на Риальто. Что касается этого иноземца, возьми скорее твою маску и плащ и присоединись к любителям вечерних развлечений... Ступай к ним на площадь.

Браво быстро исполнил приказание с ловкостью человека, привыкшего к переодеваниям, и со спокойствием, которому мог бы позавидовать и сам сенатор. Дон Градениго нетерпеливым движением руки торопил Джакопо.

Когда дверь за браво закрылась, сенатор посмотрел на часы и начал ходить по комнате. Час спустя послышался стук в дверь, и человек в маске вошел в кабинет.

- Очень счастлив видеть вас у себя, дон Камилло,- сказал сенатор в то время, как пришедший снимал плащ и маску.- Судя по времени, я думал, что буду лишен удовольствия видеть вас сегодня.

- Простите великодушно, но вечерняя свежесть, уличное оживление, несмотря на боязнь лишить вас драгоценного времени, задержали меня дольше, чем я рассчитывал. Но я надеюсь на вашу всем известную доброту, синьор Градениго.

- Точность властителей южной Италии - не самое значительное среди их качеств,- ответил сухо сенатор.- Молодежь обыкновенно думает, что жизнь длинна, и не дорожит убегающими минутами, между тем нам угрожает старость, и мы уже стремимся загладить потери юности. Однако, не будем терять времени. Можем ли мы рассчитывать на что-нибудь от испанца?

- Я все сделал, чтобы возбудить благоразумие этого человека и доказать ему всю необходимость приобрести уважение Сената.

- Вы действовали разумно, синьор. Сенат - это щедрый казначей для того, кто ему верно служит, но он заклятый враг того, кто вредит государству. Я надеюсь, что ваше дело о наследстве приходит к концу.

- Да, мне хотелось бы самому так думать. Я все сделал, чтобы подвинуть процесс, а он, между тем, подает не больше надежд, чем здоровье чахоточного. Если я не покажу себя достойным сыном святого Марка в деле испанца, то только по неопытности в политических делах, но никоим образом не от недостатка усердия.

- Вам надо действовать осторожнее, чтобы заслужить расположение патрициев, дон Камилло, и новыми заслугами перед посланником доказать вашу преданность государству. Ваша любящая душа почувствует себя удовлетворенной, узнав, что служа своей стране, она служит и интересам человечества.

Дон Камилло не был убежден в верности последнего заявления, но учтиво поклонился сенатору.

- Приятно быть так убежденным,- ответил он.- Мой родственник из Кастилии способен покориться рассудку, откуда бы ни раздавался его голос. Хотя он отвечает на мои доводы намеками на упадок республики, но я вижу в нем достаточно уважения к государству, которое так долго устрашало Европу своим могуществом и энергией.

- Венеция - не то, что представлял из себя когда-то этот город островов, тем не менее, и теперь она далеко не лишена силы,- заметил внушительно сенатор.

- Это верно, синьор. Теперь могу я спросить ваше мнение относительно средств для утверждения прав, которых я так давно добиваюсь? Могу я рассчитывать на свидание с почтенными отцами города? Я думаю, что в таком случае мои права были бы вскоре восстановлены.

- Это невозможно!- ответил поспешно сенатор.

- Я заранее знал, что эта просьба будет отклонена,- ответил герцог.- Прощайте, благородный синьор.

Сенатор проводил своего гостя до передней. Вернувшись в кабинет, он закрыл дверь и начал в раздумье ходить по комнате. Вдруг дверь, скрытая под обоями, осторожно отворилась, и показалось лицо нового посетителя.

- Войди!- сказал сенатор, не выказывая удивления при этом появлении.- Время прошло; я тебя жду.

Развевающееся длинное платье, седая борода, резкие, правильные черты лица, быстрый и подозрительный взгляд с выражением проницательности и подобострастия,- все в этом человеке обличало торговца с Риальто.

- Войди, Осия, и облегчи себя от твоей словесной ноши. Есть что-нибудь новое насчет общественного благополучия?

- Все по-старому, и все спокойно, и я не рассчитывал на свидание с вами в этот вечер, ваше сиятельство. Но в то время, как я собирался ко сну, ко мне пришел посланный от Совета; он принес мне кольцо с приказанием разобрать герб и другие символы, которые находятся на камне, вставленном в кольце.

- Печать с тобой?- спросил сенатор, протягивая руку.

- Вот она. Это прекрасная, ценная бирюза, ваше сиятельство.

- Откуда взялось кольцо? И почему тебе его прислали?

- Его нашли, синьор, насколько я мог понять, в месте, похожем на то, откуда спасся Даниил...

- Ты хочешь сказать, из Львиной Пасти?

- Я думаю, что это самое хотел сказать агент Совета относительно этого кольца.

- Я вижу как-будто каску с забралом. Чей бы это мог быть герб? Не венецианцев ли?

- Камень, редкой красоты и должен принадлежать богатому человеку. Посмотрите на этот благородный блеск, синьор, какая ровность темно-голубого тона!

- Бирюза очень хороша. Но кому она принадлежит?

- Удивительно, когда подумаешь, сколько денег содержит в себе такая маленькая вещичка. Мне приходилось видеть, как платили огромные суммы за игрушки и менее изящные, чем эта.

- Ты,- кажется, никогда не забудешь свою лавочку и торговлю на Риальто? Я тебе приказываю назвать фамилию, которая носит этот герб.

- Благородный синьор, я повинуюсь. Герб этот принадлежит роду Монфорте, последнему сенатору из этой фамилии, умершему приблизительно пятнадцать лет тому назад.

- А это кольцо с печатью?

- Оно в числе других драгоценностей, должно быть, досталось его родственнику и преемнику (если Сенату будет угодно, чтобы был преемник этого старинного имени) - дону Камилло.

- Дай мне перстень, его надо рассмотреть как следует. Что ты мне еще скажешь?.. Да вот, я слышал, что наша благородная молодежь часто обращается к ростовщикам Риальто за деньгами, которые они им дают под проценты. Обрати внимание на то, о чем я тебе говорю, потому что может выйти очень серьезное дело, если недовольство Сената падет на кого-нибудь из вас! Тебе не приносили еще других драгоценностей неаполитанца, кроме этой?

- Очень много под залог, но ничего выдающегося.

- Посмотри вот,- продолжал синьор Градениго, вынимая из потайного ящика маленький листок бумаги, к которому был приклеен кусок воска.- Что ты можешь сказать о том, кто употребляет эту печать?

Ювелир взял бумагу и поднес ее к свету, чтобы разглядеть отпечаток на воске.

- Это выше моей мудрости!- сказал он.- Здесь ничего нет, кроме галантного девиза, который молодые люди часто употребляют, чтобы обольстить дам.

- Это - сердце, пронзенное стрелой; а вон надпись: "Думай о сердце, пронзенном любовью"...

- И больше ничего! Я не думаю, чтобы эти слова имели много значения, синьор.

- Может быть. Ты ни разу не продавал вещи с такой надписью?

- Да нам приходится их продавать каждый день. Я не знаю более распространенного девиза.

- Я бы не пожалел ста цехинов тому, кто откроет мне хозяина этой именно печати.

Осия хотел было уже вернуть печать, когда синьор Градениго объявил это. Услышав эти слова, торговец опять приблизил бумагу к лампе.

- Я продал сердолик посредственной ценности с этим девизом жене испанского посла, но, продавая, я не отметил камня. Потом один молодой человек из фамилии равеннского легата (Легат, или нунций - дипломатический представитель папы. (Прим. ред.)) купил у меня аметист с такой же надписью... А вот, кажется и значок, сделанный моей рукой на камне.

- Ты нашел примету? О каком значке ты говоришь?

- Ничего особенного, благородный синьор, кроме маленькой черточки в одной из букв.

- И ты продал эту печать...

Осия медлил ответом; он боялся лишиться обещанной награды, если выскажется слишком скоро.

- Ну, если это так необходимо знать вашей светлости, то я посмотрю в моих книгах. В таком важном деле Сенат не должен быть введен в заблуждение.

- Конечно, дело это важное, награда служит доказательством этому.

- Ваше сиятельство изволили говорить о ста цехинах... Но меня это мало интересует, когда дело касается блага государства...

- Я в самом деле обещаю сто цехинов.

- Изволите видеть, ваше сиятельство, я продал кольцо с печатью и с этим девизом женщине, служащей у первого дворянина из свиты папского нунция... Но это кольцо не может быть оттуда, потому что женщина по своему положению...

- Ты уверен?- вскричал с живостью синьор Градениго.

Торговец украдкой посмотрел на сенатора и, угадав, что это уверение ему приятно, поспешил подтвердить:

- Так же верно, как то, что я Осия. Эта безделушка долго оставалась непроданной, и я ее уступил по своей цене.

- Это рассеет все мои сомнения. Ты будешь награжден, и если у тебя записано еще что-нибудь на этот счет в твоей секретной торговой книге, дай мне немедленно знать. Ступай и будь аккуратен, как всегда, Осия. Я начинаю уставать от беспрерывных забот этого вечера.

Торговец, торжествуя в душе, почтительно раскланялся с сенатором и исчез в той двери, откуда пришел.

Вечерний прием сенатора был закончен. Он тщательно осмотрел замки потайных ящиков, потушил огни, запер двери и вышел. В продолжение некоторого времени он оставался еще в главных покоях своего дома, затем в обычный час улегся спать.

ГЛАВА VII

В то время, как заканчивались секретные свидания синьора Градениго, площадь святого Марка начинала заметно пустеть. Кофейни были наполнены богатыми бездельниками, но те, которые должны были позаботиться о нуждах завтрашнего дня, возвращались в свои скромные жилища. Только один человек, казалось, не собирался покинуть площадь. По его неподвижности можно было подумать, что его босые ноги приросли к камню площади. Это был Антонио.

Луна освещала его мускулистую фигуру и загорелое лицо. Лицо его выражало страдание; но это было страдание человека, чувствительность которого притуплялась привычкою к несчастиям. Глубокий вздох вырвался, наконец, из груди старика, и, поправив оставшиеся еще на его голове волосы, он поднял с мостовой шапку и, повидимому, собирался уходить.

- Слышишь, часы бьют пятый час ночи, а ты не торопишься итти спать,- послышался около рыбака чей-то голос.

Рыбак повернул голову к замаскированному человеку, говорившему это, и посмотрел на него с равнодушным видом, ничем не выдавая ни любопытства, ни волнения.

- Так как ты меня знаешь,- ответил он,- то тебе должно быть известно и то, что, уйдя отсюда, я вернусь в мое осиротелое жилище. Ведь ты должен был слышать о моем несчастии.

- Кто тебе причинил его, достойный рыбак, и как ты решаешься так смело говорить почти под самыми окнами дожей?

- Государство.

- Вот непривычная речь для уха святого Марка! Так в чем же ты обвиняешь республику?

- Приведи меня к тем, которые тебя послали, и тогда не будет надобности в посреднике. Я готов высказать все перед самим дожем, потому что может ли бедняк в моем возрасте бояться их гнева?

- Ты думаешь, что я послан, чтобы выдать тебя?

- Тебе лучше знать, что ты должен делать.

Неизвестный снял маску, и луна осветила его лицо.

- Джакопо!- вскричал рыбак, рассматривая выразительные черты браво.- Человек твоего положения не может иметь со мной никакого дела.

Румянец, заметный даже при лунном свете, покрыл лицо Джакопо, но он ничем больше не показал своего смущения.

- Ты ошибаешься; у меня есть к тебе дело.

- Разве Сенат считает какого - нибудь лагунского рыбака человеком, достойным удара кинжала? Если так, то делай, что тебе приказано.

- Антонио, ты меня оскорбляешь. Сенат не имеет вовсе этого намерения. Я слышал, что у тебя есть причины быть недовольным, и что ты откровенно говоришь в Лидо о делах, про которые патриции не позволяют рассуждать людям нашего сорта. Я не хочу причинить тебе никакого вреда; наоборот, как друг, предупреждаю тебя о худых последствиях твоей невоздержанности в речах. И в самом деле, к чему могут привести бесплодные жалобы на республику? Они принесут зло как тебе, так и юноше, твоему внуку. Перестань раздражать правителей своим недовольством и постарайся заслужить расположение дона Градениго; я слышал, что твоя мать была его кормилицей.

Антонио пристально посмотрел в лицо своего собеседника и покачал тоскливо головой, словно желая выразить этим, как мало надежды он возлагал на сенатора.

- Я ему рассказал все, что может сказать человек, выросший в лагунах,- сказал он наконец.- Но ведь он сенатор, и у него нет жалости к тем страданиям, которых он сам не испытывает.

- Ты не прав, старик, осуждая человека за то, что он не испытал бедности, которую ты сам охотно бросил бы, если бы была возможность. У тебя есть своя гондола, сети, ты здоров, силен, и ты счастливее многих, у которых ничего этого нет.

- Ты прав, говоря о нашем труде и о нашем положении. Но когда вопрос идет о наших детях, то закон должен быть равен для всех. Я не понимаю, почему сын патриция свободен, а сын рыбака обязан итти на верную смерть.

- Ты знаешь, Антонио, что государству нужны солдаты. Если бы офицеры стали искать во дворцах крепких моряков, то много ли таких нашли бы они там? Несмотря на твой возраст, ты еще справляешься с своей работой, и вот такие, как ты, привычные к труду, и нужны государству.

- Ты должен добавить: и такие, грудь которых покрыта шрамами. Тебя еще не было на свете, Джакопо, когда я сражался с турками. Но они этого не помнят... Между тем, дорогой мрамор в церквах гласит о подвигах тех знатных, которые здравы и невредимы вернулись с той же самой войны.

- Да, я помню, как отец говорил то же самое,- ответил браво взволнованным голосом.- Он тоже был ранен в той войне, и о нем также не вспомнили...

Рыбак посмотрел вокруг и, заметив, что на площади есть еще народ дал знак своему собеседнику следовать за собой на набережную.

- Твой отец,- сказал он,- был моим товарищем. Я стар и беден, Джакопо, я всю жизнь провел на лагунах, днем работая и лишь часть ночи отдыхая, чтобы набраться силы для работы следующего дня; но я с большой грустью узнал, что сын человека, которого я очень любил, и с которым вместе мы делили радость и горе, выбрал такое занятие, какое, говорят, выбрал ты. Деньги, как цена крови, не принесут счастья ни тому, кто их дает, ни тому, кто их принимает.

Браво молча слушал своего собеседника, который заметил, что мускулы лица браво судорожно вздрагивали, и бледность покрыла его лицо.

- Ты допустил, что бедность довела тебя до больших ошибок в жизни, Джакопо,- продолжал старик,- но никогда не поздно оставить кинжал! Конечно, для венецианца позорно иметь такую репутацию, как твоя, но друг твоего отца не оставит того, кто искренно раскаивается. Оставь свой кинжал и иди со мной в лагуны. И хотя ты никогда не будешь мне так дорог, как дитя, которое они отняли у меня, я все же буду видеть в тебе раскаявшегося сына моего старого друга. Идем со мной в лагуны; если я сделаюсь твоим другом, то, несмотря на мою нищету, я не буду от этого больше презираем.

- Что же, в самом деле, говорят обо мне люди, если ты так сурово обращаешься со мной?

- Я бы не хотел верить тому, что о тебе говорят, потому что тебя считают виновником каждого тайного убийства.

- Как же это терпят власти, что такой бесчестный человек, как я, открыто показывается на каналах и смешивается с толпой на Большой площади святого Марка?

- Мы не знаем и не понимаем соображений Сената. Что касается меня, то я все бы сделал, чтобы вывести на хорошую дорогу сына моего друга. Ты привык, Джакопо, иметь дело с патрициями. Скажи мне, возможно ли человеку моего положения быть допущенным к дожу? Если да, то я дождусь его здесь до завтра на мостовой этой площади и постараюсь тронуть его сердце. Он стар, как я, он был тоже ранен на службе, и, что важнее всего, он отец.

- А разве синьор Градениго сам не отец?

- Ты сомневаешься в его жалости?..

- Попробуй! Дож Венеции должен выслушать просьбу. И я думаю,- прибавил Джакопо так тихо, что его едва возможно было услышать,- я думаю, что он выслушал бы даже меня.

Браво простоял еще несколько минут около старика, который, скрестив на груди руки, приготовился провести ночь на площади, но, заметив, что Антонио видимо желал остаться в одиночестве, ушел, оставив рыбака с его грустными мыслями.

Ночь проходила; на площади оставалось уже совсем мало гуляющих, Джакопо направился к набережной. Лодки гондольеров виднелись на воде, привязанные к причалам, и глубокая тишина стояла над всем заливом. Воздух был неподвижен, и поверхность воды была совершенно спокойна. Браво надвинул маску, отвязал одну из лодок и поплыл серединой гавани.

- Кто гребет?- спросил человек с фелуки, стоявшей на якоре поодаль от других судов.

- Тот, кого ждут.

- Родриго?

- Он самый.

- Ты что-то запоздал,- сказал калабриец в то время, как Джакопо поднимался на палубу "Прекрасной Соррентинки".- Мои люди давно уже внизу, и мне, пока я ждал тебя, три раза снилось кораблекрушение и два раза сирокко.

- Тебе, стало быть, оставалось больше времени, чтобы обманывать таможенных.

- Что касается таможенных, то в этом жадном городе нельзя много рассчитывать на заработок. Сенаторы выговаривают все права на прибыль себе и своим друзьям, и выходит, что мы, моряки, работаем много, а выручаем очень мало. Я отправил дюжину бочек на каналы. Вот единственный источник дохода. Но все-таки осталось порядочно и для тебя. Хочешь выпить?

- Я дал обет трезвости. Надеюсь, лодка твоя готова для работы?

- А думает ли Сенат платить мне? Вот уже четвертая поездка по его делам, и он, надо полагать, доволен работой!

- Он доволен, да и ты ведь был хорошо награжден.

- Не очень-то; я больше заработал на перевозке фруктов с островов, чем со всех ночных поездок, которые я делал в угоду ему. Вот если бы господа сенаторы дали моей фелуке некоторую свободу на въезд в городские каналы, тогда бы мне можно было рассчитывать на барыши...

- Из всех преступлений святой Марк суровее всего наказывает контрабанду. Будь осторожен с твоим вином, иначе ты лишишься не только лодки, но и свободы.

- Вот это-то меня и возмущает больше всего, синьор Родриго. Иногда Сенат справедлив к нам, а иногда нам все запрещает, и мы должны прятаться от него в темноте ночи.

- Не забывай, что ты не в Средиземном море, а у входа в каналы Венеции... Такие разговоры были бы неосторожны, если бы ты говорил при ком-нибудь другом.

- Спасибо за совет, хотя вид вон того старого дворца - такое же спасительное предупреждение для болтуна, как для пирата - виселица на берегу моря. Я встретил старинного знакомого на Пьяцетте в то время, как там стали появляться маски, и мы с ним имели уже по этому поводу разговор. По его мнению, в Венеции пятьдесят человек на сто получают жалованье, чтобы итти и доносить о том, что делают другие пятьдесят. Досадно, Родриго, что Сенат оставляет на свободе столько негодяев, людей, одно лицо которых заставило бы покраснеть камни от стыда и гнева.

- Я не знал, что такие люди показываются открыто в Венеции. То, что сделано тайно, может оставаться безнаказанным некоторое время, потому что трудно доказать, но...

- Ну, а я знаю наверное, что есть тут один,- наемник Сената республики,- который ничего не боится... Слыхал про браво Джакопо?.. Что с тобой, братец? Якорь, на который ты опираешься, не раскаленное железо.

- Но он и не из пуха.

- Так вот этот самый Джакопо не должен бы шататься на воле в честном городе; а его можно встретить на площади разгуливающим с такой же уверенностью, словно он патриций, гуляющий в Бролио.

- Я его не знаю.

- Это делает тебе честь, Родриго. Но среди нас в порту он хорошо известен, и при виде его мы все думаем с угрызением совести о наших грехах. Я удивляюсь, почему инквизиторы (Инквизиция - церковный католический суд, прославившийся в средних веках своими жестокостями.) не предадут его публично проклятию в назидание другим.

- Разве его преступления так уж несомненны, что можно произнести над ним приговор без всяких доказательств?

- Спроси об этом первого встречного! Ни один человек не умрет в Венеции без того, чтобы не подумали прежде всего: не от руки ли Джакопо он умер? Ах, Родриго, ваши каналы - очень удобные могилы для скоропостижно умерших!

- Мне кажется, что есть противоречие в том, что ты говоришь. То у тебя "верный удар кинжала" наемного убийцы Джакопо, то каналы поглощают жертвы. Ты несправедлив к Джакопо; может быть, он случайно оклеветанный человек?

- Ну, уж нет: можно оклеветать кого угодно, но на Джакопо нет клеветы даже на языке адвоката. Стоит ли заботиться о том, будет ли рука более или менее красной, когда она ежеминутно в крови?

- Положим, ты говоришь правду,- ответил мнимый Родриго, сдерживая вздох,- для осужденного на смерть безразлично, произнесен ли приговор за одно или за несколько преступлений.

- Однако, сними маску, синьор Родриго, чтобы морской ветерок освежил твои щеки; пора бросить секреты между старыми друзьями.

- Мой долг по отношению тех, кто меня послал, запрещает мне снять маску; не будь этого, я давно разрешил бы себе это ради тебя, друг Стефано.

- Несмотря на твою осторожность, хитрый синьор, я держу с тобой пари на десять цехинов, которые ты еще мне должен, что завтра я тебя встречу без маски на площади святого Марка и безошибочно назову тебя по имени.

- Я уже тебе сказал, что я обязан делать то, что мне приказано, а так как ты меня знаешь, то смотри - не выдай меня.

- Будь покоен, ты можешь мне довериться. На самом деле, я могу сказать, что во время мистраля или сирокко (Мистраль и сирокко - морские ветры. (Прим. ред.)) никто из моих товарищей не может похвалиться таким хладнокровием, как я, и что касается того, чтобы узнать товарища в толпе во время карнавала, то хоть сам чорт перерядись, я его тотчас узнаю.

- Да. Это ценные качества и для моряка и для хитрого дельца.

- Вот, не дальше как сегодня ко мне приходил мой старинный приятель Джино; он гондольер дона Камилло Монфорте; он привел с собой замаскированную женщину и представил мне ее за иностранку; но я сразу узнал в ней дочь виноторговца, и мы с ней сторговались насчет нескольких бочек вина, которые спрятаны под балластом. А Джино тем временем обделывал дела своего хозяина на площади святого Марка.

- Тебе известно, какие такие у него дела?

- Нет, Джино едва успел со мной поздороваться. Но Аннина!

- Аннина?

- Она самая. Ты знаешь дочку старого Фомы; и я не говорил бы о ней так при тебе, если бы не знал, что ты сам, пожалуй, не прочь получить вина, которое не проходит через таможню.

- Относительно этого будь покоен; я тебе побожился, что ни один секрет этого рода не будет открыт. Но эта Аннина!.. У нее ума и смелости хоть отбавляй. Только вот кто этот Джино, о котором ты сейчас говорил? И каким образом этот твой земляк калабриец мог сделаться здешним гондольером?

- Этого я совершенно не знаю. Его хозяин,- я могу его назвать моим, потому что я родился в его владениях,- молодой герцог, тот самый, который предъявляет Сенату свои права на титул и имения покойного сенатора Монфорте. Этот процесс тянется так долго, что Джино успел за это время сделаться гондольером, перевозя своего хозяина из его дворца к здешним патрициям, у которых он ищет поддержки.

- Я вспоминаю этого человека. Он носит ливрею своего хозяина. Что, он не глуп?

- Синьор, никто из калабрийцев не может похвалиться этим преимуществом. Джино достаточно ловок в своем деле, но он только гондольер, не больше.

- Хорошо! Держи наготове свою фелуку, потому что она во всякое время может нам понадобиться.

- Чтобы окончить торг, вам остается только доставить груз.

- Прощай! Я тебе хочу еще посоветовать держаться подальше от других торговцев; и смотри, завтра в праздник держи на судне всех твоих матросов...

- Будьте покойны, синьор Родриго, все будет в исправности.

Браво вернулся к гондоле и стал быстро удаляться от фелуки. Он махнул рукой на прощанье, и вскоре гондола исчезла между судами, заполнявшими порт.

Хозяин "Прекрасной Соррентинки" прошелся несколько раз по палубе фелуки, вдыхая ветерок, дувший с Лидо; потом он пошел отдохнуть. В этот час все было спокойно на воде. Не слышно было музыки на каналах. Венеция, которая никогда не была особенно оживленной, кроме ее главной площади и Большого канала, спала мертвым сном.

ГЛАВА VIII

На следующий день, едва успело солнце подняться над Лидо, как на площади святого Марка раздался звук труб и рогов. Из отдаленного арсенала тотчас ответил выстрел пушки. Тысячи гондол понеслись вдоль каналов, и открытое море сразу покрылось бесчисленными судами, направлявшимися от фузины и от островов к столице.

Городские жители в праздничных нарядах раньше обыкновенного стали показываться из домов, и, когда кончился трезвон колоколов древнего храма святого Марка, площадь уже была заполнена густой, оживленной толпой. Масок в этой толпе не было видно, но она была шумлива и весела, как в самый разгар карнавала. Знамена побежденных наций с шумом развевались вверху, на триумфальных мачтах. На башнях и колокольнях были вывешены изображения крылатого льва, и дворцы пестрели богатыми драпировками над окнами и на балконах.

Стоял гул стотысячной толпы, слышалась музыка, раздавались аплодисменты.

Пышные гондолы, богато украшенные золотом и резьбой, сотнями выходили из каналов в залив.

Толпа все увеличивалась. Несколько застенчивых и как бы нерешительных масок смешалось с гуляющими; это были монахи, воспользовавшиеся масками, чтобы внести несколько светлых минут в свою монотонную жизнь. Явились, наконец, богатые гондолы послов разных государств; потом среди всеобщих криков и трубных звуков выплыл из арсенального канала корабль "Буцентавр" и направился к пристани святого Марка.

Алебардщики и другие стражники, состоящие при главе республики, расчистили дорогу через толпу, и в то же время звуки сотни инструментов возвестили выход дожа... Толпа сенаторов в своих пышных одеяниях, в сопровождении бесчисленных лакеев в ливреях, прошла под галлереей дворца и, спустившись по Лестнице Гигантов, вышла на Пьяцетту, и все разместились на крытой палубе "Буцентавра". Посланники, высшие сановники государства и тот старец, который в ту пору, по выбору венецианской аристократии, считался главой государства, оставались еще на берегу, с привычным терпением ожидая момента, когда, по церемониалу, и они должны были вступить на палубу корабля. В это мгновение человек с смуглым лицом и с обнаженными ногами пробрался между стражей и упал к ногам дожа на камни набережной.

- Я прошу справедливости, великий дож!- вскричал смельчак.- Справедливости и сострадания! Выслушайте человека, который пролил свою кровь за Венецию! Эти шрамы могут быть тому доказательством!

- Правосудие и милосердие не всегда идут рука об руку,- заметил спокойным голосом старец в головном уборе дожа, делая знак офицерам, чтобы просителя оставили в покое.

- Великий государь, я к вашей милости.

- Кто ты такой?

- Бедный лагунский рыбак Антонио; я прошу свободы для дорогого мне юноши, которого силой вырвали из моих рук.

- Это, должно быть, не так: в правосудии не должно быть насилия. По всей вероятности, юноша нарушил законы, и он наказан потому, что он этого заслуживал.

- Ваше высочество! Он виновен только в том, что он молод, силен и ловок в морском деле. Он взят без его согласия, без предупреждения на службу в галеры, и я остался одиноким на старости лет.

Жалость, показавшаяся на лице дожа, сменилась сомнением и недоверием. Его взгляд, смягчившийся было состраданием, словно оледенел, и глаза его многозначительно остановились настраже. Дож с достоинством поклонился внимательной и любопытной толпе и дал знак своей свите двинуться вперед.

- Пусть удалят этого человека!- сказал офицер, понявший взгляд своего повелителя.- Нельзя задерживать церемонию подобной просьбой.

Антонио не выказал никакого сопротивления и, уступая напору стражи, отступил назад в толпу.

Вскоре эта сцена была всеми забыта. После того, как дож и его свита разместились на палубе "Буцентавра", адмирал взял в руки руль, и огромный роскошный корабль с золочеными галлереями начал удаляться от набережной. Его отплытие было возвещено звуками труб и рогов. Прежде чем "Буцентавр" достиг середины порта, вся поверхность воды вокруг него оказалась покрытой гондолами.

Когда "Буцентавр" остановился, и вокруг его кормы образовалось свободное пространство, дож появился на галлерее, устроенной таким образом, что он был виден всей толпе. Держа в руке блестящее кольцо, усыпанное драгоценными камнями, он произнес слова обручения и бросил кольцо в воду (Церемония венчания дожа с Адриатикой, как символ морского могущества Венеции, была установлена дожем Севастианом Зиони в 1177 году и получила "благословение" папы.). Раздались громкие аплодисменты, заиграли трубы. Вдруг одна лодка проскользнула под кормовой галлереей "Буцентавра". Ею управляла ловкая и сильная рука, хотя голова гребца была уже покрыта сединою. Маленький рыбацкий буй упал из лодки, которая так быстро исчезла, что это маленькое происшествие прошло почти незамеченным.

"Буцентавр" двинулся обратно к городу.

Венеция разделялась на две почти одинаковые части каналом, который как по ширине, так и по своему значению был назван Большим каналом (Большой канал, длиною в четыре километра, имеет местами ширину до шестидесяти метров. (Прим. ред.)). Окруженный дворцами главных сенаторов, этот канал представлял все удобства для устройства на нем гонок, которыми должен был закончиться праздник.

Гребцы, явившиеся на состязание, собрались уже на канале; их глаза были устремлены на толпу, ища одобрения в лицах друзей. Наконец, все формальности были соблюдены, и состязавшиеся заняли свои места. В каждой гондоле помещались по три гребца; гондолы управлялись еще четвертым, который, стоя на маленькой палубе кормы, греб рулевым веслом, направляя и в то же время ускоряя ход судна. На носу развевались флаги: одни из них носили отличительные знаки правящих фамилий республики, другие были просто украшены вымышленными девизами их хозяев. По пушечному выстрелу гондолы устремились вперед. Их отъезд сопровождался аплодисментами, которые, пронесясь по всему каналу, перенеслись на галлерею "Буцентавра".

Вначале все гондолы скользили по воде с легкостью ласточек, слегка касающихся воды. Через некоторое время сплошная масса выехавших лодок начала мало-по-малу редеть, и они образовали посередине канала длинную колеблющуюся линию. По мере приближения к цели расстояние между гондолами все увеличивалось, и, наконец, три гондолы друг за другом примчались под корму "Буцентавра". Приз был взят, победители награждены, артиллерия дала сигнал, музыка ответила залпами пушек.

Герольд возвестил начало нового состязания. Для первой, можно сказать национальной, гонки выбраны были, следуя старинному обычаю, гондольеры из коренных венецианцев. Награда была назначена государством, и все это состязание носило в известной степени политический и официальный характер. Во второй гонке могли, как было объявлено, принять участие все желающие, независимо от их происхождения и занятий. Сам дож должен был вручить золотое весло на такой же цепи победителю в этом состязании; точно такое же украшение из серебра должно было быть второй премией, а третья премия состояла из маленькой лодочки, сделанной из менее драгоценного металла. Так как цель этой гонки была - показать особенный талант гребцов Королевы Островов, то в каждой гондоле должен был находиться только один гондольер. Никто из принимавших участие в первой гонке не был допущен ко второй, и все, кто хотел в ней участвовать, должны были собраться под кормой "Буцентавра", где должны были быть удостоверены их личности.

Перерыв между обеими гонками был непродолжителен.

Первый из гондольеров, выступивший из толпы соперников, был хорошо известен всей Венеции своей ловкостью и пением.

- Как тебя зовут, и кому ты вручаешь свою судьбу?- спросил его герольд.

- Меня зовут Бартоломео; я живу между Пьяцеттой и Лидо, и, как верный венецианец, я возлагаю упования мои на святого Феодора.

- Займи место и жди своей судьбы.

Ловкий гондольер коснулся веслом поверхности воды, и легкая гондола, словно лебедь, вынеслась на середину пространства, оставленного свободным посреди Большого канала.

- Кто ты такой?- спросил герольд следующего.

- Энрико, гондольер из Фузины; я вверяюсь покровительству Антония Падуанского.

- Мы одобряем твою смелость. Займи место в ряду состязающихся.

- А ты кто?- спросил герольд третьего.

- Меня зовут Джино из Калабрии, гондольер на частной службе.

- У кого ты в услужении?

- У знаменитого и высокочтимого дона Камилло Монфорте, владетельного герцога святой Агаты в Неаполе и по праву - сенатора Венеции.

- По твоей претензии на знание законов ты как-будто из Падуи. Вверяешь ли ты свою судьбу патронессе твоего хозяина?

Когда Джино обдумывал ответ, ему казалось, что среди сенаторов произошло какое-то волнение, и недовольство выразилось на многих лицах. Джино поворачивался во все стороны вокруг и искал глазами помощи того, чьей знатностью он только что хвалился.

- Что же ты не хочешь назвать, кому ты вручаешь твою судьбу?

- Покровительнице моего господина, а также святому Януарию и святому Марку,- прошептал растерявшийся Джино.

- У тебя хорошая защита: если тебе двух последних будет мало, ты всегда можешь рассчитывать на первую.

- Синьор Монфорте - имя знаменитое, и он будет всегда желанным гостем на празднествах в Венеции,- заметил дож, склоняясь в сторону герцога святой Агаты, который находился недалеко от "Буцентавра" в красивой гондоле и с интересом наблюдал эту сцену.

Камилло ответил глубоким поклоном. Церемония продолжалась.

- Займи твое место, Джино,- сказал герольд.- Желаю тебе успеха.

Потом, обернувшись к следующему, он вскричал с удивлением.

- Ты как здесь?

- Я хочу тоже попробовать быстроту моей гондолы.

- Ты слишком стар для такого состязания. Побереги свои силы для ежедневных работ. Не надо поддаваться безнадежному честолюбию.

Новый кандидат пригнал под галлерею "Буцентавра" рыбацкую лодку довольно красивой формы, но со следами ежедневной работы. Он спокойно выслушал насмешку и хотел уже повернуть гондолу назад, когда дож сделал ему знак остаться.

- Расспросите его, как и других,- сказал дож.

- Как твое имя?- спросил пренебрежительно герольд.

- Меня зовут Антонио; рыбак из лагун.

- Ты уже очень не молод.

- Синьор, мне это известно лучше всех. Прошло уже шестьдесят лет с тех пор, как я первый раз забросил сети в море.

- Ты одет слишком бедно, чтобы участвовать в гонках Венеции.

- На мне все, что я имею лучшего.

- Ты даже босой, грудь у тебя открыта; по всему видно, что ты устал. Ступай, напрасно только ты прерываешь развлечение благородных господ...

Антонио опять хотел было скрыться от толпы, но спокойный голос дожа вновь пришел ему на помощь.

- Состязание доступно всем,- сказал дож,- но я все-таки советую старцу подумать. Пусть ему дадут денег; нужда толкает его, вероятно, на эту бесполезную борьбу.

- Слышишь, тебе дают милостыню, уступи место более крепким и одетым более прилично, чем ты.

- Повиноваться должен каждый, рожденный в бедности; но ведь говорили, что доступ сюда открыт для всех. Я извиняюсь перед господами, я не хотел их оскорбить.

- Справедливость должна быть повсюду,- заметил дож.- Если он хочет, он может остаться.

- Слышишь? Его высочество изволил разрешить тебе остаться, но все-таки тебе лучше бы удалиться.

- Если так, то я посмотрю, насколько я еще силен,- ответил Антонио, смотря с грустью на свое изношенное платье, хотя его лицо выражало затаенную гордость.

- Кому ты себя вверяешь?

- Святому Антонио.

- Займи место! А! Вот кто-то не хочет быть узнанным! Интересно, кто это явился, закрыв свое лицо маской?

- Маской просто и назови меня.

- Судя по красивым рукам и ногам, видно, что ты сделал оплошность, спрятав лицо. Угодно ли будет вашему высочеству допустить маску к состязанию?

- Без всякого сомнения. В Венеции маска священна. Наши прекрасные законы разрешают каждому, желающему спрятаться от любопытства посторонних, появляться беспрепятственно везде в маске. Таковы преимущества граждан великодушного государства.

Со всех сторон раздалось одобрение, и из уст в уста начали передавать весть, что под маской скрывается, должно быть, дворянин, желающий попытать счастья в гонках ради каприза какой-нибудь красавицы.

- Такова справедливость!- вскричал герольд громким голосом.- Счастлив тот, кто родился в Венеции! Кому ты вверяешь свою судьбу?

- Собственной руке.

- Но это неблагочестиво. Такой самонадеянный человек не может принимать участия в состязании.

Это восклицание герольда произвело сильное волнение в толпе.

- Для республики все ее дети равны,- сказал дож,- но все же непристойно отказываться от покровительства святых.

- Назови твоего покровителя или уступи свое место другим,- сказал герольд.

Незнакомец подумал минуту, потом ответил:

- Иоанн Пустынник.

- Ты называешь почитаемое имя.

- Может быть, он пожалеет меня: мое сердце - пустыня...

- Тебе лучше судить о состоянии твоей души.

Наконец было объявлено, что список участников гонки заполнен, и гондольеры, как и в первый раз, направились к месту старта, оставляя свободное пространство под кормой "Буцентавра".

На этом празднике было много дам в сопровождении кавалеров; они сидели в собственных гондолах. Особенное внимание обращала на себя одна дама. Грацией и простотой наряда она выделялась среди разряженной толпы. Лодка, гондольеры и дамы,- так как их было две,- отличались строгой простотой внешности. Их сопровождал монах-кармелит. Сотни гондол пытались сопровождать эту лодку, но оставляли ее, чтобы справиться у других об имени юной красавицы. Но вот великолепная лодка поровнялась с этой гондолой. В ней был только один мужчина; он с непринужденностью хорошо знакомого, но с глубоким уважением поклонился маскированным дамам.

- В этой гонке принимает участие мой слуга, на искусство и ловкость которого я очень надеюсь,- сказал он вежливо.- Все это время я напрасно искал даму, за улыбку которой я бы мог пожертвовать успехом своего слуги. Теперь я ее нашел.

- У вас очень проницательный взгляд, синьор, если вы под нашими масками находите то, что искали,- отозвалась старшая из дам в то время, как кармелит ответил вежливым поклоном на комплименты, которые допускались в подобных случаях.

- Бывают случаи, когда узнаешь не только глазами. Закройтесь как вам будет угодно, но вы мне не помешаете утверждать, что около меня самое красивое лицо, самое доброе сердце и самая чистая душа Венеции.

С этими словами кавалер поднес молчаливой красавице букет прекрасных живых цветов, среди которых виднелись цветы, воспетые поэтами, как символ постоянства и любви. Та, которой было сделано это подношение, колебалась - принять ли его - со скромностью девушки, не привыкшей еще к подобным проявлениям галантности.

- Не отказывайся принять эти цветы, моя милая,- сказала ее компаньонка.- Молодой человек предлагает их тебе только ради учтивости.

- Это будет видно позже,- ответил живо дон Камилло.- До свиданья, синьора, мы с вами уже встречались в этих водах, и тогда между нами было меньше принужденности.

Он поклонился и дал знак своему гондольеру. Вскоре его лодка затерялась среди других. Но, прежде чем две гондолы разошлись, маска молодой девушки приподнялась, и неаполитанец был вознагражден за свою любезность, увидев прекрасное лицо Виолетты.

- У твоего опекуна недовольный вид,- заметила донна Флоринда.- Я удивляюсь, каким образом нас могли узнать.

- А я бы больше удивилась обратному. Я бы могла узнать неаполитанца среди тысячи молодых людей. Разве ты забыла, чем я ему обязана?

Донна Флоринда ничего не ответила. Она обменялась быстрым взглядом с монахом. Ни тот, ни другая не нашли нужным заговорить.

Пушечный выстрел, оживление, начавшееся на Большом канале, и военный марш напомнили о начале состязания...

ГЛАВА IX

Фенимор Купер - В Венеции (The bravo). 1 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :